Паразиты

Хотелось отключиться, потерять сознание, забыться, но природа драконов не позволила. Я чувствовала, что со мной творят, не понимая — кто именно. На вытянутые над головой руки упали мощные колени, грубые пальцы разорвали джинсы и раздвинули ноги, едва не вывернув суставы. Дыхания хватило на крик, заглушивший хохот. Их было двое, и они хотели получить поровну. Меня развернули на бок, заломили руки за спину. И когда двойной толчок расцарапал внутренности, меня наконец-то отпустило сознание.

Расколоть голову топором поувесистее, чтобы чертовы мозги не просто вытекли, а разбрызгались во все стороны. Выпустить из черепа чужие Смерти без шансов собрать заново.

Запах старости и пыли уже привычен. Левое плечо припекает солнце. Ничего не болит, раны затянулись, ребра срослись, как и все остальное. Только щеки стягивает тонкая пленка. Видимо — высохшие слезы. Неприятное ощущение.

Я видела Джона и Марка, они снова убили девчонку, на этот раз совершенно безобидную, прямо на улице. Перерезали горло в подъезде и передали мне. Тоннель был сильным, глубоким, не таким, как прежде. Будто сама смерть явилась познакомиться, показать, какой придет за мной. Но видит Бог, я бы дралась с ней до победного. Не хотелось умирать. Всем назло.

Я заставила себя разлепить веки. Рядом с кроватью сидел Олег, вооруженный целым арсеналом, будто сторожил бешенного тигра.

— Даже не думай дернуться, — предупредил он, передернув затвор "Макарова".

Дуло уставилось мне в грудь. Я пожала плечами.

— А нафига?

— Дура, — он всегда был немногословен.

Не отводя взгляд, мент быстро набрал номер мобильного, и через пару секунд в комнату вошла целая делегация. При появлении Актера Олег вскочил, освобождая единственный стул, остальные встали у кровати полукругом, как в детском саду на утреннике.

Они называли себя энпирами. Появившись больше пяти веков назад в Европе, как развлечение для истинных, они служили создателям. Пока не восстали под шум наполеоновских войн. Истинные энпиры веками умирали в подвалах собственных имений, порождая легенды о призраках. Никто не сможет назвать точную цифру — сколько измученных голодом предков драконов все еще дышит в недрах заброшенных кладбищ. Так погибли родители Марка и Джона, выдав за собственных детей простых смертных.

От меня требовалось устранить промах вековой давности. Загвоздка в том, что я понятия не имела, где искать драконов.

Глава 19.

Следующий день город накрывали дожди. Хотя, шли ли они в самом городе, мне не известно — лесной дом стал тюрьмой. Под пристальным наблюдением ментовского конвоя я торчала взаперти без привилегии одиночества. Даже прогуляться среди понимающего молчания обвислых берез не вышло — земля превратилась в хлюпающее месиво, не успевая просохнуть за короткие перерывы между ливнями.

Из высшего эшелона энпиров в доме остался только Актер с помощником. Старик не рискнул уехать в дождь. Хотя что ему, старому пню, сделалось бы? Меня раздражало его присутствие больше, чем недремлющее дуло конвоя. Видеть сморщенную шею, настолько тонкую, что можно не напрягаясь свернуть, будто пробку пивной бутылки, без шансов подойти ближе, чем на расстояние выстрела — мучительно. Соперничать с этой мукой могли лишь неопределенность и понимание, что помощи ждать неоткуда.

Настенные часы шагали слишком медленно. А во время дежурства Туши или Ваты и вовсе тормозили до болезненности. Я не боялась обидчиков. Страх — неверное определение.

С ранних лет ненавидела насекомых — этих ползающих, летающих и жужжащих тварей — не понимая, что любой из нас ничем не лучше.

Одни клещями впиваются в души, ползая и оставляя грязные следы. Им нужно залезть в каждый укромный уголок, оставить печать "Здесь был Я" и уползти, чтобы больше не возвращаться. Другие, как комары, паразитируют на чувствах — пьют вместо крови эмоции, чтобы потом с набитым пузом довольно пускать дым в потолок и думать: "Жизнь прекрасна". Или молью проедают мысли, иногда цитируя их перед другими, дабы показать свою "крутость". Некоторые мухами мельтешат перед глазами с вечным предложением помощи, которая и не нужна вовсе никому, потому что бессмысленна. У меня нет права осуждать их, ведь сама — паразит, порожденный тем же обществом, тем же человечеством, живущий по его же законам.

Но, несмотря на общность мерзкой природы, пауки едят мух, жуки гоняют муравьев, а гусеницы не всегда доживают до бабочек.

Мне не грозила участь мотылька в паутине. У ментов та же порода, те же возможности, значит, и бояться их не стоило. Только нутро насильников не позволяло относиться к ним, как к равным. Единственное, что я испытывала — брезгливость. И ничего больше.

Вечером ливень разошелся до грозы. Обычно, точнее — во времена безвкусной жизни с родителями, в такую непогоду я гасила мигающий от помех свет и читала при свечах. Мать заставляла выключать все приборы и лампы, опасаясь скачков напряжения, доведя предосторожность до инстинкта.

В последнее время детство вспоминается слишком часто.

Делегация поднималась по лестнице шумно. Туша подскочил, направил на меня ствол, будто испугался, что выпрыгну в окно вместе с добытой на полках в гостиной книгой. Актер явился в сопровождении двух головорезов и Ваты.

— Как отдыхается? — проскрипел старик, усаживаясь на кровать.

Его руки, сложенные на колени, мелко дрожали. Жар от тела выдавал многодневный голод. Охранники расположились по обе стороны подоконника, на котором я сидела. У каждого за поясом по резиновой дубинке.

— Без вас — вполне терпимо, — ответила я.

— Все шутите, — по-доброму улыбнулся Актер.

— Да какие тут шутки.

— Алина, у меня к вам несколько вопросов. Вопрос первый. Для чего драконам золото?

— Я же сказала, они используют его, чтобы стать бессмертными в полной мере.

— Как?

— Я не знаю.

— Чушь! — Актер подался вперед, тыча в меня костлявым пальцем. — Вы снова лжете. Как когда уверяли, что драконы неуязвимы. В прошлый раз мы раскрыли обман. И в этот раз раскроем. Александр, приступайте.

Между лопаток скользнул пот. Головорезы схватили меня под руки, подтащили к столу. Вата вышел из комнаты и вернулся с тисками.

— Знаете в чем недостаток бессмертия? — спросил Актер, наблюдая, как Вата крепит тиски к столешнице. — Боль может длиться вечно.

Бороться с двумя крепкими мужчинами не хватило сил. Ладонь во всю длину обхватили тиски. Вата провернул ручку, железные губы сдавили сильнее. Хрустнули костяшки пальцев. Защемленный нерв дернул руку.

— Ну, Алина, вы знаете, что собираются сделать драконы?

Если разомкнуть губы вырвется крик. Он уже клокочет в горле, ждет, пока отпустит спазм.

Тиски ослабли на один поворот ручки. Воздух шаром вырвался из легких.

— Говорите, пока можете.

— Я не знаю, — последний звук растянулся на крик, смешался с отчетливым хрустом раздробленных костей.

Вата еще раз провернул ручку, и я почувствовала, как пытается прорвать кожу острый осколок. Колени дрогнули. От падения удержали охранники, едва не вывернув локтевые суставы. Перед глазами запрыгали круги. Красные, фиолетовые, желтые. Теперь я кричала от каждого скрипа железа.

Актер подбадривал:

— Давайте же, Алина, вспоминайте!

— Не знаю! Не знаю! Не знаю!

Тиски скрипели, стараясь сомкнуть губы. Боль толчками пробиралась вдоль тела, миллиметр за миллиметром, и в то же время пульсировала повсюду. Она заполнила меня и прибывала каждую секунду, с каждым стоном железа, словно гелий, заполняющий шар, который вот-вот лопнет. Цветастый калейдоскоп плясал перед глазами, как племя разукрашенных индейцев. Они хлопали в ладоши, кричали: "Больно! Больно! Больно!" И вдруг смолкли, провалившись в пустоту.

То ли вечер, то ли утро. За окном грохочет гроза, редкие капли долетают до лица через открытое окно.

Я пошевелила пальцами руки, ногти царапнули льняную простынь. Боль может длиться вечно. Это правда. Пытка повторится. Я ничего не рассказала энпирам, не выдала драконов, не описала ритуал. Стоп. Мне нечего им сказать. А это значит, что мучения будут повторяться снова и снова, пока драконы ни выдадут себя, проколовшись на какой-нибудь мелочи. Или ни придут за мной. Но они не придут. Потому что я плюнула в их бессмертные лица. И выбросила передатчик. Остается только бежать. Неизвестно куда и неизвестно зачем. Все равно найдут.

От усталости, затравленности и общего душевного беспокойства есть хороший выход — посмотреть на себя со стороны. Представить, что унижают не тебя, а кусок мяса, которому твой мозг задает тон. Словно гитарист, дергающий струны. Миноры, мажоры — лишь ощущения, идущие от центра. И ты можешь это остановить. Отрекись от тела. Посмотри на забившийся в угол мешок костей с высоты эфемерной субстанции. И станет легче. Не тебя оболгали, ярлык идиота навесили на марионетку, на кого-то другого. Тебя не волнует чужое горе, ты выше этого. Ты — наблюдатель, а не участник. Так к чему паниковать, если можно спокойно разобраться в ситуации, вывернуть ее наизнанку для собственной выгоды?

Но с физической болью такой фокус не проходит.

Я боялась шелохнуться, выдать пробуждение. Мешала жажда. Казалось, горло засыпано песком, и маленькие шершавые крупицы перекатываются с места на место при дыхании. Изводили позывы кашля. Я не сдержалась. Жесткий воздух царапнул горло и вызвал новый спазм.

Зубы звякнули, ударившись о стекло. Вода текла медленно, пока я не выхватила стакан из рук Ваты. Половина вылилась на подбородок, мне не хватило двухсот миллилитров, но больше не дали. Голова звенела. От жара дрожало тело. Голод. Вот какой он. Бедствие желудка можно вытерпеть, но когда мозг похож на жидкий свинец и вот-вот потечет из ушей — это хуже самой изнурительной диеты.

Вата открыл дверь, не сводя с меня глаз и дула пистолета, гаркнул: "Несите сюда". Тут же заскрипели половые доски. В комнату ввалился Туша с худосочным телом на плече. Неестественно белые руки жертвы раскачивались от походки энпира, подбородок бился о широкую спину. Туша скинул мальчишку (я определила пол только по волосатой ноге, высунувшейся из-под задравшейся брючины) с плеча, тот распластался на досках — хрупкий, женоподобный, слабый. Выстрел продырявил ему череп. Я схватилась за тоннель с остервенением. Каждый эпизод короткой жизни охлаждал тело, наполнял его, возвращая дееспособность. Вместе с последним воспоминанием пришел ужас. Самым тяжким грехом мальчишки оказалась кража сотни из кармана пьяного отца. И та была ухищрением матери, боявшейся побоев мужа. Сына он никогда не наказывал.

— Зачем? — спросила я, не поднимая одеревеневшей головы с подушки. — Он ведь совсем ребенок.

— Тебе нужны силы, — бросил Вата.

Для чего выяснилось сразу же.

Актер появился в сопровождении бультерьероподобных охранников, уселся на стул у изголовья кровати.

— Здравствуйте, Алина. Ну как вы? Сразу расскажете о планах драконов или нам еще подождать?

— Я ничего не знаю, — правду говорить легко, даже если она ведет к новому витку мучений. — Зачем вы меня пытаете? Проще убить и посмотреть, что у меня в голове.

— Нет. Мертвая вы нам не нужны. Марк и Джон будут искать вас. И найдут здесь. А мы позаботимся о теплом приеме.

— Я выбросила жучок и предала их. Зачем меня искать?

— Ради мести, — предположил Актер, пожав плечами. — Значит, по-доброму поведать о целях братьев вы не желаете. Что ж, очень жаль, очень жаль.

Головорезы навалились на меня, прижали плечи и колени к матрасу. Левую руку выставили вперед. Я не видела орудия, воображение настойчиво рисовало тиски, хотя крепить их над кроватью не за что. Пальцы инстинктивно сжались в кулак при лязге железа.

— Это не поможет, — предупредил Вата. — По одному пальцу за каждое "не знаю".

Я перевела взгляд с лап охранников на мента и увидела секатор. Одно из лезвий острого клюва, разрезая кожу, просунулось в сжатый кулак. Я стиснула зубы. Боль с запахом крови и хрустом сустава метнулась от ладони к глазам, ударила вспышкой. Я дернулась, едва не скинув с себя охранника.

— Пришить, — скомандовал Актер.

Энпирам не понадобилась игла. Стоило поднести развороченную фалангу к обрубку, природа драконов справилась быстрее, чем подготовили инструмент. Но боль осталась. Ноющая, дергающая нервы. Она заменила зрение, обоняние и слух, как вой заменил крик. Темнота робко подбиралась к сознанию, но ее отпугивали нашатырем. Раз за разом. Я сбилась со счета, сколько пальцев отделялись от руки, сколько неудачных попыток предпринимало забвение.

— Глупая девчонка, — пробурчал Актер, вышагивая по комнате с видом исповедника. — Неужели трудно понять, что молчать бесполезно?

— Может, она правда ни черта не знает? — предположил Туша. Ему наскучило представление и хотелось курить. — Только время теряем.

Актер остановился у окна, развернулся к менту. Тот умолк.

— Алина, ради чего вы сопротивляетесь?

Спина затекла. Запах крови приелся, перестал выделяться из конгломерата дешевого парфюма и пота. В горле пересохло. Я провела непослушным языком по зудящему шершавому нёбу. Неприятные ощущения.

— А ради чего вы ищете драконов?

— Власть! — гаркнул Актер мне в ухо. — Власть — единственная ценность последних веков. Если есть власть, есть жизнь. Мы слишком долго существовали, слишком много вытерпели от истинных, чтобы позволить парочке уцелевших лоботрясов и упрямой девчонке испортить нам жизнь!

Старческая слюна мелкими брызгами окропила мне щеки. Актер выпрямился, вздернул подбородок, пригладил куцую седую прядь, упавшую на лоб.

— Столько усилий потрачено, — прошептал он. — Столько лет мы опасались подобраться вплотную к мальчишкам, потому что считали их бессмертными. Столько обращенных погибло из-за твоих драконов. Бедные мальчики. Десятки пластических операций, и все впустую.

Вот как появились двойники. Никакой мистики, только медицина, снабдившая энпиров еще одним оружием.

— Разве поимка драконов даст вам власть? — я безуспешно попыталась сменить позу. Охранники держали крепко, мне удалось только повернуть голову. — У них самих власти нет. Даже если получат бессмертие, что это меняет?

— Люди, как скот, — ответил Актер. — Ими можно и нужно управлять. Стадо с радостью подчинится пастуху, уничтожившему волчью стаю. Надо только стать сильнее волка, загнать в ловушку, чтобы хищник спасовал перед твоим взглядом. Иначе не справиться. Вы ведь это понимаете, Алина. Так к кому вы примкнете? К пастухам или к волчьей стае?

— Я лучше со стороны посмотрю.

Актер цокнул языком.

— Отрубите еще палец.

День, два, неделю меня доводили до безволия и снова подпитывали. Десяток детей гнили под столом провонявшей кровью комнаты. Их не потрудились похоронить. Энпиры не церемонились с жертвами, забирали тех, кто послабее. Качество не играет роли, главное — количество. Я бесилась и молчала, игнорируя вопросы. Лишь один застрял в голове. Его не сумели выбить ни пальцедробилками, ни зубами крыс, ни натянутыми до разрыва сухожилий веревками. Вопрос — зачем мне бежать. С этой мыслью я подбирала подачки из непоживших еще детей, открывала глаза от едкого пробуждающего запаха нашатырного спирта и терпела боль. Когда есть цель, все остальное — не важно. Без разницы как и когда, если знаешь зачем. Я так решила.