"Гуд бай, Америка-остров...-2"

Олежка поднапрягся еще. Если не хочешь зачеркивать маркером цены на этикетках по десять рублей за тысячу — официальное занятие слабоумных — то что тебе остается, сынок?

Женщину, которую он привел к Лехе однажды вечером, лет под сорок, довольно полную, он представил Таней, а в ухо пояснил : "мама" и сделал страшные глаза. Леха пронедоумевал — мать у него была другая, совсем, как то раз они ездили к ней за картошкой, и жила она в поселке Черемшанка, но эта?

Понял он позже, когда перешли к делу (Леха смотался вколоть Ленке реланиума, что б не мешала час-два, Олежка тем временем на кухне обсуждал проблемы выращивания младенцев). Таня предложила семьсот за прием звонков и организацию встреч в фирме, имеющей лицензию на доставку напитков.

— Мне бы хотелось, что бы это был мужской голос... — мурлыкала сутенерша. — Объясняете таксу, обговариваете предпочтительные варианты. Потом отзваниваете на квартиру девчонкам. Там же водитель, машина... У нас такой маленький, но стабильный бизнес. Практически семейный.

Договорились созвониться на следующий день. Олежка выпроводил даму и вернулся воодушевленный к оплеванному Лешке.

— Сынок, тебе как будто секс по телефону предложили! Ты в деньгах соображай, а не в своих этих аморальных ценностях. — И хохотнул: — А почем девочки? Может, работникам фирмы скидки будут? Тебе хоть мозги прогладят, ты, наркофил?

— Попей чаю, — просто сказал Лешка. — Не дам я Майкин телефон позорить. Ей потом еще сколько жить. И чужую квартиру подставлять не буду, деньги у них дерьмовые, я их в руки не возьму.

— Ну и пролетай, кому надо. Ты взрослый человек, а как девственница — то, се... Живи на пенсию, инвалид детства! Советы мои дерьмовые? — смертельно обиделся Олежка.

— Олежка, ну придумай еще что-нибудь! — взмолился Лешка. — Ты же способный! Я б без тебя давно пропал бы. Ты же мне единственный помогаешь, а я тебя почти всегда слушаюсь!

Олежка отмок, и потихоньку начал раздуваться от сознания собственной значимости. А Леха и старался, конечно. Задобрить Олежку — все равно что не потерять связи с активным миром, живущим по реальным Олежкиным законам. С некоторых пор Лешка сдался — эти законы он постичь не мог.

— Леша! Леша!

... Она тогда не удивилась, когда очнулась и увидела его рядом, так, тихонько вздохнула и перевела взгляд за его голову — по полузнакомой комнате. Наверное, все поняла — как всегда, без слов. Печальная, молчаливая принцесса. Ничего не исчезло, не поменялось для Лешки; он все еще зависел от нее.

А потом потянулись дни и ночи — как один серый растянутый унылый день — дни пота, судорожных движений, рук, вцепляющихся во что попало, реланиума, коротких передышек и вновь нападающей боли. Истерик, ненависти, рыданий, опустошения, просьб вкрадчивых или суматошных. Агрессии, уловок. Жизни вдвоем — нелегкого сна в одной комнате, молчаливых посиделок на кухне, или соло телевизора в часы, когда невыносимой становится пустота между ними.

— Это любовь, — вздохнула как-то Майка, заглянувшая Лешку навестить. Писем от Володьки по-прежнему не было. Госы сданы, а проходившая на полуразвалившейся швейной фабрике практика не убивала время и мрачные мысли, вынашивать которые Майка была искуссница.

— Какая любовь, — некорректно ответил Лех. — Совсем не так. Борьба за выживание.

Майка сомнительно покивала головой — уж ей-то яснее, понятно; но Ленка чем-то зашумела за дверью, и Майку Леха быстро выпроводил.

— Леша!

... А Олежка и вовсе не выслушивал про Лехины заморочки. Для Олежки Леха был тип конченый.

— Чего мне то по ушам ездить, ты, коматоза! Нравится тебе с ней носиться — носись — курица ты, понял, даже не петух, не мужик! У тебя, может, смысл жизни — где-нибудь с кем-нибудь понянчиться; кури теперь, что заработал. Может, тебе и мою маляву заодно подогнать, типа ясли, да? А то один с тебя ничего не варю. Обидно.

Олежка был на полную катушку уверен, что Лешка с ней спит — с наркоманшей то, вот извращенец — но оттого Леху прощал, а может только по своему жалел — лоха тупорылого. Секс для Олежки был понятием святым и все на свете обуславливал.

— Леш!

А Леха и кухню освоил — по огромной Майкиной кулинарной книге.

Он добил, то есть домыл наконец сковороду, выключил краны и пошел в комнату на зов.

Там крутился видик, но Ленка его не смотрела, лежала на диване, отвернувшись, закрывая лицо ладонями.

Он присел рядом, отнял одну руку.

— Что, Лен?

— Выключи,— одними губами попросила она.

Леха телек выключил, и в квартире зависла тяжелая тишина.

Они почти плакала.

— Ну что?

— Не могу больше... Как ты не понимаешь? Как в клетке. Я домой хочу.

— Как ты в таком виде вернешься? Сможешь?.. А что, здесь так плохо? — вдруг спросил Лешка, вопрос вне правил — но ему был важен ответ!

— Но мы могли бы на улицу выходить, это не страшно? С тобой ведь можно?

Вот дурак, выругал себя Леха. Самому стоило догадаться, зачем тюрьму устраивать.

— Конечно, выйдем, — пробормотал он. — Хоть сейчас, принести одежду?

— Да, — впервые улыбнулась Ленка, слабо, но застенчиво-радостно; и Леха вздрогнул, вспомнив, какую власть имела над ним эта улыбка. Нет, так не сыграть.

На улице опускался из темноты под ноги легкий, как пух, снег; чуть пробирал нехитрый морозец, было свежо, холодно; вот еще если бы комбинат не сбросил газ — но уж совершенство недостижимо. Было не более десяти вечера. Но на улице тишина, редкая фигура пересекала только залитое голубым светом подфонарное пространство. Нарастали и падали под ноги, скрещивались и разбегались причудливо с дороги на стены их тени. Однако Лешке не было ни тоскливо, ни грустно; и Ленка, уцепившаяся за его рукав, дышала отравленным воздухом чуть ли не с восхищением.

Поблуждали. А потом Лех, уже всерьез опасаясь за свое нестойкое сердце — что для него такая ностальгическая прогулка! сухая берестина для костра; раз, и все покатится по старому — вывернул к Майкиному дому. Ее окно на седьмом этаже горело единственное из квартиры, и он тормознул.

— А пошли к Майке? Я позвоню кое-куда.

И обрадовался — предлог нашелся хороший. Телефон у Володьки будто бы не выжил после разгрома, Леха его спрятал от греха подальше, телефон внушал ему постоянный ужас, телефон и Ленка, что бы они натворили, оставь их наедине!

Открыв, Майка покрутила пальцем у виска. Но кивнула внутрь. Означало это " проходите, только тихо".

Она была единственным человеком из Лешкиных друзей, кто с Ленкой еще разговаривал. Но и то, скорее, оттого, что как девчонка, трудной Лехиной "любви" сочувствовала. В коридоре она не включила лампочку, что бы лишний раз не тревожить родителей, а оставила открытой свою дверь — с полосой света из нее.

Ленка замешкалась, снимая сапоги, Леха нагнулся, ей помог, чувствуя очередной приступ. За руку осторожно провел по коварному коридору в дальнюю комнату — такую знакомую, и настолько давно не посещаемую им. Сколько он в ней уже не был — год, два? Когда Майка к Володьке ушла? Время мчится.

В комнате Ленка опустилась на стул, голова ее безвольно наклонилась вниз, и волосы в стрижке "каре" сбежали на лицо.

— Началось. Мы на минуту. Телефон тащи.

— Положи ее на кровать.

Майка, как всегда дома зимой в обрезанных старых джинсах, скользнула за дверь и вернулась уже с проводом, сложенным петлей в руке и телефоном в другой. С опасливым любопытством она посмотрела на фигурку на кровати.

— Справляешься? — уважительно спросила она Леху.

— Легко, — понтанул он.

— Круто, — в тон отозвалась она.

— А то.

— Ничего? — она не закончила вопрос, но он все понял.

— Сейчас ничего. Часа через полтора начнется. Просто энергию теряет.

— А там?

— Там видно будет.

— Я помню... — помолчав, сказала она. — Это страшно.

— А ты откуда?

— Володька, — тихо ответила Майка. И улыбнулась серыми крошками в глазах. -Что, никто не знал?

— Во-лодька? Когда?

— Давно... В самом начале. Когда мы с ним только начали... Он не кололся, а таблетками... Я это видела. Страшно.

— А потом ни...

Она отрицательно замотала головой, счастливая своим Володькой.

— Сам?

— Сам.

Лех загрузился. Володька? Да что с этим миром?

Майка погладила его по отросшим волосам и снова непонятно улыбнулась.

— Ничего. Все будет хорошо. Потому что сколько может быть плохо?

Леха усмехнулся, но ничего не ответил. Майка — добрая душа. А только встал, укрыл Ленку курткой. Потом заходил по комнате, ощупывая взглядом знакомые и незнакомые предметы.

— Письма то...?

Майка задумчиво покачала головой. Ну не писал Володька!

— Не писатель он у тебя, единственная... — признал Лешка. — Хотя, за странность... Вроде технарь, а мышление образное... Помнишь, как придумает?

Сказку то помнишь?

— Я и влюбилась в него за сказку.

Над столом у Майки, на плакаты наклеены были фотографии — Володька и Майка зимой на горе, летние с мотоциклами, Володька в Москве, подловленный у своей кореянки, Володька крупно — увеличенное фото — улыбающиеся глаза, рот. А вот и втроем — Майка обнимает их за плечи, всем весело, тоже Москва.

— Сволочь ты, — сказал смеющемуся Володьке Лешка. — Домой приедешь — получишь. Скотина ленивая. А ты пишешь?

— Пишу.

— С ошибками поди?

— Вообще не делаю! — возмутилась Майка.

— Уж мне то не ври... Что у тебя с практикой?

Майка махнула рукой. А потом вдруг оживилась.

— Ты же не видел! Я кожи набрала — черной, сошью ему что-нибудь, комбинезон, если хватит. Смотри. — На свет появилась груда отрезков кожи, Леха на них благосклонно посмотрел. — С кожей знаешь как интересно работать? Пусть с машинами в нем возится, по-моему здорово, классика!

— Здорово, — одобрил он. — Шей.

— Я по тебе мерить буду. Вы примерно одного размера.

— Здравствуйте, я ростом выше! У меня ноги длиннее. Я вообще красивее.

За наглое вранье он был хлопнут по затылку, кто красивее — виднее было Майке, и решено, конечно, не в Лехину пользу. Но вот Майка мгновенно взгрустнула.

— А размер то наверное изменится...

— Не мечтай! Останется такой же хилый... поддразнил еще Лешка. За это был стукнут вдвойне, крепче и звонче.

— Как ты!

— Как я... Да мне и так сойдет... Ладно, телефон, дарлинг.

— Поздно уже.

Леха взглянул на часы. Почти одиннадцать. Олежка простит.

— А она? — опасливо спросила Майка, залезая в машину.

— Обколотая.

Недоуменный взгляд.

— Сам колол. Транки. На время успокаивает. Не оставлять же дома.

Ленка сонно смотрела на них с заднего сиденья, словно по губам пытаясь прочитать, о чем они говорят.

Олежка вчера велел Лехе заехать к Илюхе — что-то такое там наклевывалось для работы. Майку взяли компаньоншей.

Пока ехали — курили в чуть приоткрытые в двадцатиградусный мороз окна.

Лехи не было долго. Ленка спала. Майка тихо крутила радио, в душе не сходило предчувствие чего-то нехорошего, словно она сама в этом участвует.

Выбежал из подъезда Лех, прыгнул в машину.

— Майка! Там такая штука. Илюха в Израиль уезжает к родственникам, для него как для программиста уже работу там нашли. Он компьютер продает со всеми потрохами — модем, принтер, приставки. Просит три с половиной, это немного, главное — я его комп знаю, серьезная игрушка. Он уже наворотов там поставил немеряно.

— Леша, зачем тебе компьютер? — Майка на него смотрела так, словно он уже дымился.

— Ты что! Это же живые деньги! Для меня это один выход — работать дома. А если не ремесленничать, то и до программ дойти можно, Илюха так и начинал.

— Я тебе три лимона дам, они все равно Вовкины, и мне не нужны, пока я дома живу.

Леха от избытка чувств схватил Майку за уши и крепко поцеловал.

— Я знал, что ты не откажешь! Ты мировой человечек!

— Конечно, я ж играть буду. Хорошо, когда у друзей все есть — и машина и компьютер, а ты только пользуешься, — рассудила Майка и лукаво при этом подмигнула.

— Будешь играть, я сказал!

Леха стукнул кулаком по рулю, утверждая за ней это право.

— Заметано! — засмеялась Майка.

Ох не зря, не зря мучили Майку предчувствия!

Когда въезжали на сервис станцию, она впилась глазами в заправляющийся черный "Форд".

— Ты чего? — не понял Леха.

— Она, — побледнела Майка. — Ее машина.

— Чья машина? Ты чего боишься то?

— Я не боюсь, — прошептала Майка, имея при этом жалкий вид.

Леха проследил ее взгляд. Без головного убора на пассажирском месте сидела светловолосая загорелая девушка, кутаясь в палевую норковую шубку, задумавшись, по сторонам она, конечно, не смотрела. Ухоженная девчонка, — отметил про себя Лех. Та самая?

Расплатившись, шел к машине парень с вьющимися волосами, в демисезонном пальто. Тут стало дурно Лехе. Это был Реквием.

Реквием, если и заметил знакомую зеленую "Таврию", вида не подал, не спеша сел в "Форд" и откатил.

— Чья машина? — накинулся на Майку Лех. Та сидела как деревянная.

— Володька к ней уходил. Тогда.

— Зовут как? Наташа?

— Наташа, — эхом повторила Майка.

Ленка затравленно мычала под мокрым полотенцем. Кроме того, от его рук она пыталась увернуться, оттолкнуть, и Лехе нужно было применять известную силу, что бы удерживать ее на месте.

— Все, я сказал! Тихо! Давай...

Она почти рыдала от ненависти к нему, заставляющего ее это делать и к той мерзости внутри себя, что росла, росла, разъедаясь посекундно. Рвало. Словно он держал усталую измученную тряпку, а не живого человека, мокрый и сам — с головы до ног.

Пришлось включать душ. Рыдания прекратились, отвлеченные борьбой с водой. Впрочем, пофиг — ее все равно надо было отмывать. Казалось, он давно уже привык это делать — месяца три, четыре, а не десять дней. Казалось невозможным, а он привык. Об остальном старался не задумываться.

И конечно, сразу раздался звонок. Леха выматерился, Ленка испуганно вцепилась в края ванны.

— Сиди!

Он метнулся открывать, ждал Майку. Хэнк.

— Чего?

— Дело

— Потом! — и захлопнул дверь.

Ленка рассыпала по раковине зубные пасты, щетки, бритвы. Пальцы ее не слушались.

Леха зарычал в оловянные испуганные глаза, выудил ее из воды, замотал в огромное полотенце, унес в комнату. Маленькую, где стоял компьютер, он держал на замке. Предположения не оправдались — Ленка не давала ему ни шанса, и за два дня Леха успел разве только подключить его до сети.

Накрыл, как прижал ватным одеялом. Сел рядом, перевел дыхание.

Второй звоночек прозвучал деликатнее.

— Ты позже не мог придти? — накинулся он на Хэнка. — Я сказал, потом?

— Леха...

В комнате глухо стукнуло. Леха рванул обратно.

— Куда ты, бестолочь! Лежи, вредина!

Не хотел сегодня колоть, но придется. Горлышко у еще одной ампулы сломил, шприц — черт с ним!

Перевернул ее вместе с одеялом, отыскал коленку, под иглой коленка дернулась.

— Ах, сволочь.

Что толку ее ругать, это Лехе — хоть плачь, а ей два-три часа убаюкивающего призрачного сна. Передышки.