Ястребова не спеша подошла к газетному ларьку. Сонная продавщица натянуто поулыбалась ей и протянула какую-то желтую газетенку.
— Спасибо, — Ольга дошла до сквера и присела на лавку, — так, нефть, кризис, правительство Украины, убийство, не то... Ага, вот оно! Похоже, опять! "Неизвестный мужчина, назвавшийся Арсением Годилиным проник в омский "МакДональдс" и совершил там акт вандализма с партией гамбургеров, заменив в них котлеты на собственные экскременты..." Господи! — Ольга швырнула газету в урну. — Идиотизм. Просто идиотизм какой-то, — порывшись в сумочке, она достала телефон. — Алло, Арсений Геннадьевич! Простите, что отвлекаю, но... но он... но они, кажется, опять! Ах, не спрашивайте, боюсь, я вас не порадую, он... он... в общем, он, представившись вами, нагадил в гамбургеры...
Выслушав гневную тираду Годилина, Ольга хмуро продолжила:
— Кто же все это делает, по-вашему?
— Да, помнится, был там один... Йожин с бажин...или как там его?
— Войцехович... — мрачно буркнула Ольга.
— Еврей, что ли?
— Вроде бы словак. Анджей Войцехович, — тут же вспомнила Ястребова.
— Да хоть чукча, — Годилин так и не сменил гнев на милость. — Тот еще деятель, если помнишь, он был замешан в деле о новосибирском маньяке. Темная история вышла. Тела в Новосибе невероятным образом пришили какому-то дурачку в Омске. Причем дурачку — в прямом смысле... Так этот Важей Анцехович как свидетель прошел и очень уж рьяно кивал на того несчастного лопушка, который на баб с пушкой напал и которого за неимением большего радостно признали маньяком и закрыли дело, — сердито продолжил Арсений Геннадьевич. — Кажется, его звали... Опа! Он, оказывается, и правда Лопухов, Дмитрий Павлович Лопухов.
— Чего? — Ольга подняла брови. — Который ученый, профессор?
— Да нет, однофамилец и тезка похоже. Только отчества разные. И никакой он не профессор, а, похоже, просто психически больной. Так что вот такие дела. Известного профессора опорочили — раз, беднягу Лжелопухова в психушку засунули — два, — задумчиво произнес Годилин. — Войцехович, значит... У него еще жена была, помнится, и сынок... Ежи, вроде бы.
— И Петруччо? — машинально спросила Ольга.
— Какой еще Петруччо? Не было никакого Петруччо, — раздраженно ответил ничего не понимающий Годилин.
"Однажды Ежи съел Петруччо", — пронеслось в голове у Ястребовой[41]. Она выдохнула:
— Простите...
— Ладно, Ольга, с этими клоунами мы еще разберемся, — не стал дожидаться пояснений Арсений Геннадьевич, трубка разразилась тревожными гудками, и Ольга, спрятав телефон в сумочку, швырнула газету в урну.
Трасса Москва — Рига, недалеко от Ржева.
Когда наступил вечер и стало темнеть, а частые фуры, с грохотом проносящиеся в сторону Риги, включили фары, в заброшенном доме, стоящем практически под самой табличкой с надписью "Зайцево 7", началось движение. Из-под груды драных одеял и какого-то брошенного тряпья, осторожно оглядываясь, вылез человек. Он походил на бомжа или бродягу: заросший и грязный, с безумным бегающим взглядом. Человек подождал, когда движение на дороге утихнет и, закутавшись в драную, найденную тут же телогрейку, потихоньку вышел на улицу и двинулся в сторону Ржева. Он шел уверенно и быстро, понимая, что если не придет в город к утру, ему придется прятаться в лесу. Человек был нереально быстр и силен: дойдя от Зайцева до поворота на Свистуны, он остановился передохнуть на минуту, а потом двинулся снова...
К утру он дошел до пригорода, уже светало и на улицу потянулись ранние люди. Странник занервничал, забеспокоился. Он дернулся всем телом и приготовился уже было бежать, когда кто-то окликнул его из подвала магазина:
— Эй, бродяга, заработать хочешь? Сейчас машина с товаром придет!
Не желая вызывать подозрения, мужчина тихо кивнул. Разгрузив машину, он поинтересовался, нет ли еще какой работы, и довольный магазинный заведующий тут же направил его на уборку мусора с заднего двора. Так получив в награду немного денег и еды, человек провел день, до самой темноты оставаясь на заднем дворе под видом наемного работника, не привлекающего лишнее внимание.
Однако наступила ночь, и он, падая от усталости, пошел бродить по городу, пытаясь отыскать темный и теплый подвал или угол. Пробродив тщетно в поисках ночлега, он вышел на площадь. В центре круглой площадки, заполненной клумбами, на высоком пьедестале гордо возвышался танк. Человек несколько раз обошел вокруг, осмотрелся, нет ли кого рядом, и одним быстрым, неуловимым движением взобрался на него; примерившись, покрутил крышку люка, на его счастье она была не заперта и, оглядевшись напоследок по сторонам, проник внутрь.
В теплом и тесном полумраке кабины человек устроился поудобнее, приготовившись заснуть нервным тревожным сном, но сначала откуда-то из складок поношенной грязной одежды достал приличного вида смартфон, который раньше принадлежал главврачу омской психиатрической больницы и вставил в него недавно приобретенную у мальчишки-распространителя сим-карту. Пришлось втрое больше заплатить засранцу, ведь ни паспорта, ни других документов у беглеца не было.
Уверенно и быстро он вошел в Интернет и ввел в поисковик ненавистное имя — Борис Мюнстер. Глаза человека бегали, руки дрожали, он зло заскрипел зубами. Мюнстер. Ненавистный психолог! Из-за него он снова попал в психушку и сидел там с кучей психов в тесной душной палате. Этот жалкий тощий босяк с его дружком словаком, или кто он там, Войцехович этот? Латыш вроде... Его уродские голопятые девки и их босячковая дружина. Проклятье. Да, он стрелял в них, как выяснилось... Он бы не стал это отрицать. В силу своего редкого психического заболевания он порой грезил странными видениями, полными монстров и чудовищ, возможно поэтому, путая явь и сон человек, сам не понимая почему, оказался с ружьем посреди площади и выстрелил в кого-то, хотя он даже толком не помнил этого. Но в милиции и на суде проклятый эстонец и его дружок психолог со своими девками выступили свидетелями каких-то новосибских преступлений, приписав их ему и выставив чокнутым маньяком. А ведь в Новосибирске он не был ни разу в жизни! Но его никто не слушал!
Самым странным и роковым было то, что оклеветанного нашего беглеца звали Дмитрием Павловичем Лопуховым. Недруги же прозвали человека Бурдоком, знатоки, чтоб их, английского[42]. Ну что же, Бурдок так Бурдок, и он им еще покажет... Даже терзаемый своими странными видениями, он понимал, что его пленение и заточение в психушку было чьим-то продуманным расчетом. Помимо убийств в Новосибирске ему привязали еще какую-то Интернет-агитацию против фут-фетишистов и выставили эдаким борцом с босоногими мирового масштаба. Какие к черту босоногие? Да ему плевать на них. Он всю жизнь боролся с пришельцами — ведь именно они, по мнению Бурдока, были виноваты в том, что он не мог спать ночами из-за постоянных кошмаров и видел сны наяву. Да, тупые твари ходили босиком, и этих дур он принял за пришелиц, и впав в беспамятство и безумство, выстрелил, видя перед глазами и не людей вовсе, а порожденных больной фантазией монстров.
Борис... Этот Борис на суде привел кучу всяких нелепых аргументов, обозвав Бурдока фут-фетишистом, маньяком и садистом. И этому козлу поверили, потому что он, видите ли, психолог! Да он такой же психолог, как... С этими мыслями Бурдок целенаправленно пролистывал страницы форумов с кучей пустой болтовни. Этот Мюнстер слишком хвстлив и амбициозен, поэтому наверняка орет на каком-нибудь форуме про свои проекты и планы по захвату мира босяками. И наверняка хоть где-нибудь да укажет свое месторасположение... Бурдок зашел в Контакт и долго рыскал там по босоногим группам, исследуя события, прошедшие и намечающиеся. Нашел он и Интернет-агитацию, подписанную фамилией "Лопухов". Вполне безобидный текст о том, что существует прослойка мужчин-ценителей босых женских пяток. Да пусть хоть пятки любят, хоть ногти, хоть волосы, ему-то что! Ничего, вот доберется он до Мюнстера покажет и ему, где зимуют раки!
Много лет назад, будучи солдатом, во время служения Родине, Бурдоку посчастливилось попасть в танковые войска. Могучие машины интересовали его с детства и общение с ними доставляло ему удовольствие. В армии он не только научился управлять танком, но и постиг азы танкостроения, с удовольствием читая трактаты, посвященные устройству сего механизма.
Оглядываясь, прячась и боясь, он стал работать ночью в местных магазинах. Грузчиком, сортировщиком или дворником, — его не останавливала никакая работа, даже самая тяжелая и грязная. Заработанные деньги он откладывал, копил, изредка забредая на местный авторынок и покупая какие-то детали и инструменты. Днем же он прятался в танк на городской площади и замирал там, погружаясь в тишину и темноту маленького замкнутого помещения. Когда он забирался в танк ночью, то редкие прохожие, местная гопота и полуночные влюбленные парочки слышали странные звуки: постукивание, скрежет и шорохи. Проверить их источник никто не пытался. По городу поползли слухи о том, что в танке ночами господствует привидение танкиста. Однако постепенно о нем забыли, и все снова пошло своим чередом...
Глава 13. Тверской гламур и дискурс
Железнодорожный вокзал города Тверь.
Перрон, не защищенный никакими навесами, нещадно полоскал проливной дождь. ЧС-6, шумя вентиляторами, промчался до конца платформы, как будто до последнего не желая останавливаться на этом маленьком вокзале. Но расписание есть расписание — скоростной поезд "Аврора" прибыл в Тверь[43]. Из вагона VIP на платформу сошел человек в строгом деловом костюме и сразу же распахнул громадный зонт. "Продолжается посадка на скоростной поезд номер 160 Москва — Санкт-Петербург. Состав находится на 2 пути", — невнятно вещал станционный громкоговоритель.
Венсан Бишоп, крупнейший специалист в области сексуальных девиаций, не спеша направился к зданию вокзала. Торопиться некуда — он приехал сюда прочувствовать этот город, понять его. И найти тут невиданные ранее сексуальные девиации, которые скрываются за массивными стенами местных домов.
На вокзальной площади — суета. Бомбилы на своих "Жигулях" приглашают ехать по Твери и области, медленно ползет большой старый трамвай, в котором бабушка-кондуктор продает маленькие старинные билетики.
Тверь. Он сел в трамвай и поехал, глядя по сторонам. Что может скрываться тут, в этих советских панельных домах? Какие оргии устраиваю в подъездах их обитатели? С какими фантазиями засыпают по ночам вот эти мужики-работяги?
Он сошел напротив молла "Олимп" и направился в Студенческий переулок, где стоял один из корпусов ТвГУ, где его ждала встреча с местными социологами, которые должны помочь ему найти отправные точки и зацепки в этом необычном городе.
Старинное четырехэтажное здание когда-то Женской учительской школы П. П. Максимовича, а ныне Тверского государственного университета, выходило на небольшую площадь, поросшую редкой травой и чахлыми деревцами и расчерченную потрескавшимися от времени асфальтированными проездами и дорожками. Вокруг теснились древние деревянные дома, пережившие целые века непогоды.
Сильным ударом о бетонные ступени крыльца Бишоп стряхнул воду со своего черного зонта-трости и вошел в храм знаний. На первом этаже было многолюдно — студенты небольшими группами и поодиночке спешили на занятия, преподаватели перемещались без лишней суеты — их могли и подождать.
По старинным, видавшим многие поколения ступеням, французский исследователь поднялся на третий этаж, когда неприятный старушечий голос достиг его ушей:
— Лиза, ну почему анкета такая короткая? Всего двадцать пять вопросов! Ну надо, ну хотя бы семьдесят, а еще лучше сто!
— Алина Михайловна, простая же тема, там и двадцати пяти-то много...
— Нет, Лиза, анкета должна быть большая, чем больше вопросов, тем лучше. А уж отчет должен быть страниц сто пятьдесят.
— Ну Алина Михайловна, норма же тридцать листов, плюс приложения!
— Норма, Лизочка, это "три", а ты ведь "отлично" хочешь, так что давай, увеличь анкету, добавь вопросиков.
На лице Венсана не отразилось никаких эмоций, он с беспристрастностью настоящего исследователя проанализировал эту забавную внешне, но грустную по содержанию ситуацию. "Папа" социологии и парадигмы позитивизма Огюст Конт наверняка назвал бы своего земляка воплощением принципа объективности.
Дверь лаборатории социологических исследований выгодно отличалась от всех остальных на этаже — современная, с кодовым замком. Но сейчас она была приоткрыта. Оттуда слышался оживленный диалог.
— Оль, я не пойму, ты же супервайзер! Все анкеты у Петровой без указания телефона! Как я обзвон буду делать?
— Ась, ну сама ж знаешь, не дают телефоны...
— Кому, Петровой? У нее четвертый размер груди, а респонденты написаны от 18 до 30, мужского пола. И телефон не дали, да? Давай, звони этой Петровой, чтоб ее, если хочет денег, пусть хотя бы половину с телефонами делает, и я лично обзвоню все номера, пусть только хоть один трубку не возьмет, я ее штрафану нафиг! Если проверка из Бизнес-Аналитики не засчитает отчет из-за нее, мы заказ потеряем! Ребята зря, что ли, ноги стаптывали на этом долбанном мониторинге? Чтоб я еще раз в эту дурь вписалась! И вообще, что за бардак здесь — кто-то из Анькиного шкафа диктофон утащил! Почему я узнаю об этом последняя?
— Это второкурсники, наверное, у них практика...
— Ну е-мое, разве можно второму курсу диктофон без расписки давать? Они ж его не вернут до выпускных госэкзаменов!
— Ась, ну подумаешь, ну найдется диктофон...
— Оль, я все понимаю, но когда я поступила, в лаборатории ни одного диктофона не было, даже занюханный кассетный унесли! Я себе на свои деньги покупала. Нам же гранты не каждый день дают, поэтому диктофоны нужно беречь...
Иностранный профессор постучал и, выждав несколько секунд, переступил порог.
Лаборатория представляла собой просторное помещение, напоминающее современный офис — аккуратная минималистичная мебель, несколько рабочих мест, оснащенных компьютерами, хорошая оргтехника. Правда, вместо офисных картинок типа "Скорей бы пятницО" на стенках были развешаны разномастные календари и лозунги: "Мы не рабы, рабы не мы", "Я — свободный социолог, кого хочу, того и опрашиваю!", "Вернуть диктофон — твой гражданский долг", "Заказы от администрации области НЕ БЕРЕМ, задолбали!" и другие. Три девушки за дальним столом, заваленным ворохом бумаг, сверяли информацию с данными на экране компьютера.
— День добрый. Могу ли я поговорить с Анастасией Соколовой?
Одна из девушек, рыжая и небольшого роста, обернулась. Лицо ее раскраснелось, а короткие курчавые волосы были растрепаны.
— Это я. А вы по какому вопросу?
Бишоп узнал голос, который ругал нерадивую Петрову.
— Мое имя Венсан Бишоп, университет Сорбонна. Мне стало известно об исследованиях, проводимых вами. Они представляют значительный интерес, и я хотел бы с вами о них побеседовать.
