1. Белый пепел снегов

И Кьяра сказала:

— Вот мой ответ.

Махнула рукой и свой локон развеяла по ветру.

— Не держу тебя, Волк. И ты уходи, Вепрь, нашим дорогам не пересечься ни теперь, ни потом.

Рассмеялся Рунар, и был страшен его смех — злой, отчаянный: снова перешёл ему дорогу Ветер! — и рука схватилась за меч, но поверх его ладони легла девичья тонкая, изрезанная до крови, и как ни сильна была ярость Вепря, но эта ладонь сейчас погасила её.

Рунар отступил, сердечная боль, смешанная с гневом, исказила его лицо. Бросил Ингерду:

— Что ж, попал ты в яму, Волк, сам себе вырыл, глубока яма, не выберешься. А я землёй сверху присыплю, знатная будет могила. Нынче побывал я в твоей шкуре, Волк, и теперь не успокоюсь, пока не постелю твою шкуру себе под ноги.

Ингерд смотрел, как уходит его враг, за которым охотился днями и ночами, и не мог и шага за ним ступить, ничего не сказал, вытащил кинжал, срезал свою белую прядь и бросил Кьяре под ноги, как велит обычай. Девицы и молодушки и кхигд вместе с ними тихонько убрались из рощи, оставили Ингерда и Кьяру, как они сговорятся, никому не надлежало ни видеть, ни слышать. На одну ли ночь или на всю жизнь — теперь одни вечувары за ними присмотрят, а людскому глазу тут быть не положено.

А той самой ночью, которая обручила Ингерда с Кьярой, пожаловал к её отцу, Исмелу Стиэри, могущественный эриль Харгейд.

Янгару Исмелу не спалось, недавно возвратился с отунга, и безрадостные мысли никак не отпускали. Янгар был в годах уже, седой весь, и, хоть умом и телом крепкий, но с острова Рох привез с собой такую ношу, что боялся не сдюжить: шутка ли, столько племён под него встали, это ведь по-другому теперь жить придётся, а как оно, по-другому? Чтобы по уму, по порядку, чтобы всяк доволен был, обихожен, защищён? К нему за советом шли Орлы и Лисы, Соколы и даже Барсы, что жили дальше остальных. Мудрости у янгара было не занимать, с малых лет у названного эриля учился.

И вот сегодня его мучили тревоги, разгадать их не получалось, и развеять тоже, и потому они лишали его всякого покоя. Тут-то и явился эриль Харгейд, словно откуда-то узнал, что его помощь требуется.

Явился неслышно, ни тебе собаки во дворе залаяли, ни тебе скрипнула половица, ни тебе огонёк лучины дрогнул. Встал на пороге в своём простецком одеянии, в рубахе, штанах и лаптях, с посохом — странник и странник, мало ли таких от становища к становищу ходит, и если бы не волосы, не белоснежие в лице и руках, что он как будто весь из снега и льда изваянный, — ни за что бы не признал в нём инакого человека.

Янгар Исмел вздрогнул, остановился посреди горницы и спрашивает:

— Что привело тебя в стан Белых Туров, эриль? Какие вести, худые иль добрые, принёс ты мне? По глазам вижу, что-то стряслось. Говори.

Лицо эриля было суровым, а взгляд мрачным и даже как будто растерянным, он молчал, положив подбородок на посох, а потом сказал:

— Ты потерял её, Тур. И я тоже её потерял.

Исмел Стиэри сел на лавку, потому что ноги враз перестали его держать. Прожитые годы вдруг обвалились на плечи всей своей невыносимой тяжестью, согнули спину, заболела спина. Эриль подошёл и сел рядом. Два седых старика долго сидели бок о бок, их сгорбленные тени притаились на стене, чуть подрагивая в дрожащем свете догорающей лучины, тронь их, и они, казалось, рассыплются в прах.

— Ты отнял у меня жизнь, эриль, — глухо проговорил янгар.

— Не всю, — устало возразил эриль, — у тебя осталась половина, что принадлежит Эрлигу.

В открытое оконце ворвался прохладный ночной ветер и задул лучину. Сухой белой рукой эриль привычно начертал в воздухе руну, и ветер поспешно убрался восвояси, а лучина сама собой обратно загорелась.

— Разве предугадаешь, что сделает человек? Человека никогда, никогда не предугадаешь, а уж маэра и подавно... — эриль сокрушенно покачал головой. — Я забрал её слепым щенком, увёз с севера, чтоб никогда ей не вырасти Волчицей. Забрал сразу, как только увидел, что за судьба ей назначена. Разлучил их навеки, чтоб ни разу друг другу в глаза не глянули, знал — глаза всё скажут. И ведь сказали...

Эриль запнулся и сказал с тихой яростью:

— Ну не мог я её убить! Не мог!..

— Теперь ты убил меня, — молвил угрюмо янгар, — но накажите меня духи, если тебя винить стану.

— Я знал: один маэр — полбеды, два маэра — беда, а три... Теперь судьбы Кьяры, Ингерда и Рунара переплелись, и что из этого выйдет, никто не знает.

— Я вырастил Кьяру как дочь, хотя всегда помнил, что она не из Туров. Так что ж?.. Неужто мало вложил в неё своего сердца, что в одночасье забыла наш дом? Неужто так мало в ней от моего племени, что она так скоро обернулась Волчицей? Неужто так мало меня любит, что не вернется?..

— Она сильно любит тебя, Тур, ты ей отец, но Волка она любит сильнее, он муж ей.

Янгар Исмел стиснул кулаки и в бешенстве застонал:

— Как он мог, как посмел!

— Я говорил тебе: их судьба — одна судьба. Так было изначально в Каменных Книгах написано. Я хотел судьбу обмануть, да не вышло. Уже и Кьяра была на выданье, уже и Ветер обзавелся логовом, хотел другую Волчицу с детьми-имари за себя взять, со своими детьми... Куда крепче привязан был? А ты погляди, как судьба всё вернула опять к тому, как сама назначила... Кто я против неё? Хотел как лучше, а своими выкрутасами только хуже сделал.

— Отыскать Волка и убить! — янгар в гневе стукнул кулаком по колену. — Убить его, и все по-прежнему станется! Кьяра забудет его, и беде не случиться!

Эриль Харгейд покачал головой.

— Беда уже случилась, — говорит, — но то ещё не вся беда. Вся беда впереди. И лишь Волк её отвести может. А про убийство забудь. Тебе его не убить. Никому его не убить.

— Так уж и никому?

— Кроме тех, кто, как и он, судьбой наверх поднят. Другой маэр.

Янгар Исмел встал и заходил по светлице. Его терзали ярость и гнев, и попадись ему сейчас Волк — поднял бы на меч, не раздумывая.

— Не будет ему моего прощения, покуда жив, и после не будет. По своей воле дочь не отдам. А уйдет с ним — не дочь мне более!

И тихо спросил, присев на лавку рядом с эрилем:

— Но ты ведь им поможешь? Сбережёшь?

Эриль Харгейд молчал, волосы белее снега зажигались искрами в свете догорающей лучины.

— Что молчишь, колдун? У меня только сердце да меч, но чую, что ни любовь, ни сила отныне их дорожку не переиначат. Ты защитишь?

— Нет. Не имею права на то. Тебя слепит гнев, и потому забыл ты главное: никто не может поменять путь маэров, никто не должен пытаться сделать это, не то быть беде. Мы их туда — а они наперекор и только хуже сделают. Нет, надо ждать, покуда сами выпутаются. И глядеть в оба, теперь, кроме них, другие маэры восставать начнут, не проворонить бы.

— Но ты посмотри на них! — вскричал седовласый Тур. — У них могущество, какое никому в наших землях и не снилось! И что они делают с ним? Вепрь до убийств жаден, ни о чём другом думать не может, Волк себя гибельной клятвой связал, а Кьяра между ними, растопчут! Какая от них ото всех польза? Отчего ты их не остановил? Зачем Волк такой нужен?!

— Опять ты за своё, — эриль устало взглянул на янгара. — Не мог я его остановить, нет у меня права такого, нет! Я и спасать его не должен был, но дело сделано, опять же хотел как лучше. Я жизнь ему вернул, а что он с нею сделает — на то его воля.

— Что же теперь будет? Что делать, скажи?

— Половина всех племён принесла тебе клятву верности, Тур. Твой путь известен. Отныне ты в ответе не только за свой род, но и за множество других, больших и малых. Началась война, и война эта будет великая, жестокая, не закончится, покуда на этой молодой земле молоды мужи, покуда не хватает им сытости дома, а хватает голода идти и воевать. И тебе должно думать о том, как победить, за тобой люди и родная земля. Асгамиры сильны, враз не сломаешь, но ты не слабее.

— Асгамиры не одним железом сильны, уж ты-то знаешь, с чего Торвалы, Годархи, Стигвичи и Боргвы за них прячутся.

— О том не тревожься. С эрилем Хёльмиром сам воевать буду, коли он дерзнёт на Древний лес посягнуть. На то в эти земли и послан. А у тебя теперь своей жизни нет, твоя жизнь другим людям вручена, за других тебе её и сложить. Погибнешь — сын клятву примет и дальше понесёт, а после — его сын, и так до тех пор, пока не иссякнет род Стиэри. Твой путь многотруден, но славен будет в веках.

Горько вздохнул янгар Исмел, подошёл к оконцу, тяжело опёрся рукой о ставню и подставил лицо свежему ночному ветерку. Его становище мирно дремало, но он знал, что такая спокойная ночь последняя. Всем назначена война, и теперь вечувары кого-то защитят, а кого и не помилуют.

Ингерд тем временем всё бежал и бежал по следам Рунара, и волки не отставали. За ночь Рунар далеко ушёл, далеко, да не совсем: он ведь был верховой, а конь не по всякой местности пройдёт. Скажем, дремучий лес, запруженный ветровалами и болотинами, ему нипочём не одолеть. Потому Рунар гнал коня по большаку и с дороги не сворачивал, а Ингерд все крюки скроил по прямой — лесами и полями.

Видно, Асгамир пребывал в таком бешенстве, что не вспомнил даже про защиту, про красное перо, он скакал по дороге, не скрываясь, и ближе к Соколиным землям коня всё-таки загнал. После этого опомнился, коня бросил, перекинулся Вепрем и подался в леса, к Стечве. Следы, сошедшие с дороги, Ингерд нашёл на закате второго дня погони. Теперь ему и проще стало, и труднее. Проще потому, что Рунар далеко уйти не мог, а труднее — потому что в лесах тому хорониться сподручнее, в лесах он, как и Ингерд, дома был.

Два дня и две ночи, делая короткие передышки, преследовал Ингерд Асгамира, неумолимо сворачивая погоню. Но и Рунар был вынослив, да и зверем бежал меньше, и до Стечвы уж оставалось рукой подать, а через неё — свои земли, там в обиду не дадут. Пришлось Ингерду устроить на него облаву.

Он пошёл по следу, а два волка в обход, чтобы у реки его перехватить. Поля, луга и леса мерял Ветер, днём, в самую жару, жадно пил воду из ручьёв, зато ночью бежал легко и неутомимо и чуял, что Рунар уже близко, след был совсем свежий, да и подустал Вепрь.

Угасал четвёртый день. Солнце клонилось к закату. Травы засеребрила холодная роса. Чёрный волк с белой полосой на спине залёг отдохнуть в ольшанике, ему надо было набраться сил перед последним броском.

Когда роса высохла, он поднялся и снова взял след. След был глубокий, Вепрь шёл тяжело, стало быть, тоже недавно поднялся. Волк прибавил ходу и вдруг замер, весь вытянувшись: ветер донёс до него далёкий волчий вой — один с севера, другой от Стечвы, это означало, что к реке Вепрю путь отрезан, теперь он повернёт либо назад, либо в сторону, к Соколам.

Волк помчался во всю мощь, перемахивая через пни, канавы и поваленные деревья. Он уже чуял добычу, слышал треск сучьев впереди, — спасаясь, Вепрь нёсся напролом, сметая всё на своём пути. Вырываясь из собственной шкуры, Волк пошёл ему наперерез, и вот она, рыжая щетинистая спина, бока шумно вздымаются, Волк прыгнул, и вдруг всё его тело пронзила жестокая боль, внутренности точно кипятком обварило. Волк взвизгнул, перекувырнулся в воздухе и на землю упал уже человеком.

Боль распластала Ингерда по земле, и в глазах стало темно, будто глянул в чёрное беззвёздное небо, будто попал во владения мёртвых, не знающих солнечного света. Это бёрквы напоминали ему о клятве, о том, что времени у него не осталось, подгоняли, да сами перестарались.

Волки нашли его ночью. Ингерд лежал, опрокинувшись навзничь, с застывшим взглядом и кровавой пеной на губах. Волки постояли около, переминаясь с лапы на лапу и тихо поскуливая, но Ингерд оставался недвижим. Тогда они принялись вылизывать его и вылизывали до тех пор, пока не ожил.

Ветер тяжело поднялся, сел и несколько минут не шевелился, соображая, что с ним случилось. Охота его закончилась ничем. Рунара, бывшего от него на расстоянии броска, он упустил, и теперь ненасытные бёрквы в любой миг могли забрать его собственную душу. И Волк понял, что теперь боится этого. Он-то думал, что жизнь его кончается, перепутал ночь с ненастьем, а когда тучи разошлись, увидел солнце — жизнь ещё и половину не отмерила, а он с нею уже попрощался. Только тот, кто страшился одиночества и принял его, знает, что такое надежда.

Пошатываясь, Ингерд поднялся на ноги и побрёл искать воду, его мучила сильная жажда. Воду нашёл быстро, потому что хорошо знал здешние места — это были Соколиные земли, не раз на пару с Яном здесь выслеживали дичь. Эх, Ян, где ты сейчас? Жив ли, не сложил ли буйную белую голову?.. Ингерд напился воды, волки напились с ним, и сил у них много прибавилось. Ветер немного постоял на бережку, а потом подался прямиком к избушке Вяжгира-знахаря, захотелось ему повидать старика, что был ему вторым отцом. Сперва шёл плохо, ноги были словно деревянные, а потом потихоньку расходились и к вечеру донесли его до знакомой опушки.

Небывалая тишина встретила Волка. Из-под большого валуна всё так же бежал грозовой ручей, но голос его — прежде звонкий, чистый — сейчас еле слышался. Над ручьём застыла молодая берёзка, склонясь кудрявыми ветвями к самой воде. Деревянная кружка, которая висела раньше на нижнем суку, теперь валялась на земле. Ингерд поглядел на волков. Те стояли, понурив голову, исподлобья поглядывая на избушку, заходить туда они не хотели, но Ингерд пошёл, и они поплелись следом.

Ингерд толкнул дверь, та жалобно скрипнула и отворилась. Одного взгляда хватило ему, чтобы понять: хозяина дома нет. Крохотное оконце против обыкновения было не занавешено, и поеденная молью куничья шкура валялась на полу. В окошко заглядывало закатное солнце, и в его тёплых лучах плясали золотые пылинки. Пахло сухой мятой. Пучки дикоросов, прошлогодних и нынешних, частью висели под потолком, частью лежали на столе на расстеленной тряпице. Видно, хозяин хотел их забрать, но не забрал. Очаг был холодным, жаровня не чищена, в ней скопился пепел, и там же валялось гусиное крылышко.

Но где же знахарь? Ингерд втянул в себя воздух — смертью не пахло, но пахло оставленностью. Он уже повернулся, чтобы уходить, когда услыхал в углу за ухватами шорох, да недовольный такой, сердитый.

— Не серчай, ухожу я, — миролюбиво произнёс Ингерд и вышел.

Куда бы ни девался хозяин, домовой за ним не последовал, а это дурной знак.

Ингерд остановился в тяжком раздумье, куда податься — не знает, а на глазах отчего-то закипают слёзы. Волк у ноги вдруг заскулил, жалобно так, по-сиротски, и у Ингерда зашлось сердце, вспомнил своих волчат, которые уже никогда не вырастут во взрослых волков, не обзаведутся подругами, не поведут стаю на охоту... Вот что сделал с ним Рунар Асгамир, хранивший на него давнюю обиду, и не будет покоя Ингерду, пока не отомстит, какой покой, если дети его маются, неотмщенные, и он с ними мается...

— Вперёд! — коротко бросил он волкам и взял путь к Соколиному становищу.

По лесу до реки бежал осторожно, небыстро, опасался нарваться на Соколиный дозор, скорый на расправу. Да только нету дозоров-то, кругом тревожная тишина, непонятная, и по-прежнему пахнет бедой.