Школа гейш

Дребезжащий голос отца прервался. Он откинулся на подушку, захлебываясь в кашле. Джин налил еще воды в чашу и потянулся, чтобы напоить старика.

Чаша вместе с проклятьями полетела ему в лицо.

— Ублюдок! Ты мне не сын! Возвращайся в ад! Стоило тратить последние силы, призывая тебя оттуда?

Старик всхлипнул. Из-под века выкатилась мутная слеза и сползла по изборожденной морщинами щеке.

Все соображения разума, вся выдержка мгновенно вспыхнули и сгорели в остром, почти невыносимом чувстве вины. Джин смотрел на отца и не верил. Яростный, несгибаемый, волевой император Аль Самхан плакал сейчас на его глазах. По его вине.

До этого он никогда не видел отца плачущим.

И тут начался приступ.

Старческое тело выгнулось. Император раскрыл рот, словно вытащенная на сушу рыба, тщетно пытаясь заглотнуть воздух. Пальцы заскребли по кровати, раздирая тонкий шелк белья.

Джин вскочил и бросился к двери.

— Врача!

Дальше все было, как в тумане. Жрецы, медики, толпы народа. Крики, беготня, горьковатый запах трав, покалывающее кожу прикосновение магии.

И настойчивый голос Бао:

— Ваше Высочество, вам лучше уйти. Мы позовем вас, когда императору станет лучше.

* * *

Он не помнил, сколько часов провел в ожидании. Рядом маги, жрецы и лекари сражались за жизнь императора, а Джин ждал.

Терзаемый виной, он то вскакивал и принимался мерить комнату шагами, то возвращался в кресло, чтобы уставиться невидящим взглядом на стену. Забывшись, стискивал кулаки так, что пальцы сводило от боли, а на коже оставались кровавые лунки от ногтей. И снова вскакивал и кружил по комнате, еле удерживаясь, чтобы не ворваться в соседние покои, где умирал отец.

Умирал по его вине.

Да, хорош наследничек. Вернулся из ада, чтобы угробить папашу. Воистину проклятье для своего рода, как того и пожелала Морико Риндзин.

Кто его за язык-то тянул? Не мог сказать позже?

Или промолчать.

Решил, как всегда, сделать все по-своему? А в каком состоянии отец, ты подумал? По твоей вине, между прочим! Это он надрывался, отдавал последние крохи магии, чтобы вытащить сына обратно, вернуть в человеческий облик...

Прав был отец, надо думать головой.

'Не прощу, — с каким-то леденящим душу отчаянием понял Джин. — Если он сейчас умрет, я никогда себя не прощу'

И можно тысячи раз повторять себе, что он был прав. Что это его жизнь, что только ему решать, как и с кем он хочет ее прожить.

Все слова казались натужным оправданием перед смертью, сидевшей в изголовье старика.

Когда спустя вечность в комнату вошел Бао, исступление Джина достигло предела. Воспитанный медитациями и суровыми монастырскими порядками самоконтроль дал трещину, Джин чувствовал, как демон рвется, натягивает ослабевший поводок. Остатки душевных сил уходили на то, чтобы сдержать бестию. Не дать ей натворить дел, не сбежать в сладкий огненно-рыжий в черных полосках туман. Ласковое беспамятство, в котором не было почти невыносимой вины и страха за отцовскую жизнь.

Бао натужно улыбнулся. Лицо жреца выглядело серым и осунувшимся, словно он не ел и не спал несколько дней.

— Нам удалось отогнать смерть, Ваше Высочество. Но император отказывается засыпать. Он требует вас.

— Конечно!

Джин вскочил. Желание увидеть отца и убедиться, что с ним все в порядке, мешалось со странной робостью.

Цепкие пальцы жреца ухватили его чуть выше запястья.

— Ваше Высочество, — с нажимом произнес Бао. — Его Величество нельзя сейчас сердить или расстраивать. Боюсь, если начнется новый приступ, никто и ничто не сможет спасти жизнь императора.

Джин сглотнул и кивнул.

Люди смертны, и отец не исключение. И все же от мысли, что упрямого и вздорного старика не станет, становилось так больно, словно кто-то поворачивал рукоять всаженного в грудь кинжала.

И все было так же, как несколько часов назад. Та же комната, то же изможденное тело на кровати. Только на этот раз в воздухе ощущался острый и резкий запах лекарственных трав, а в окно заглядывало солнце. Джин с удивлением понял, что уже день.

— Подойди, — голос императора был тих, как еле слышный шелест ветра в кронах.

Джин подошел, с болью вглядываясь в старческое лицо. Если в прошлый раз ему показалось, что отец выглядит плохо, то теперь владыка империи Аль Самхан походил на оживший труп.

— Сними, — приказал император, взглядом указывая на медальон — рубин в форме головы тигра — на своей шее. Родовая реликвия Аль Самхан. Сердце Огня.

Джин послушно разомкнул цепочку.

— Клянись!

— В чем?

— Что женишься на стерве Риндзин... то есть Ясуката... не важно. Женишься... снимешь проклятье... станешь императором Оясимы... что у тебя будут дети, и род Аль Самхан не угаснет...

Джин склонился и коснулся губами мерцавшего колдовским светом камня:

— Клянусь. Сделаю все, что смогу.

Слабое подобие улыбки скользнуло по бледным губам.

— Хорошо, — прошептал старик.

Его измученное лицо разгладилось, глаза закрылись. Он откинулся на подушку и задышал ровно и неглубоко. Медальон непременно выпал бы из ослабевших пальцев, если бы Джин не подхватил его в последний момент.

Он застегнул реликвию на дряблой шее. С горечью и затаенной болью вгляделся в старческое лицо.

— Простите меня, отец, и спасибо вам за все. Знайте: я люблю вас. Всегда любил. Я поклялся, и я выполню вашу волю — женюсь на Тэруко, — помедлив, он добавил совсем тихо. — Но я не клялся забыть Мию или оставить ее.

Глава 3. Ловушка

Луч весеннего солнца заглянул в окно. Прокрался по сбитым простыням, погладил разметавшуюся на шелке волну волос, и, наконец, робко коснулся плеча прелестной обнаженной девушки. Она, не просыпаясь, отмахнулась и уткнулась в подушку, но луч был настойчив. Словно задавшись целью во что бы то ни стало разбудить спящую, он запрыгал по бледной коже, легко и нежно касаясь женственных изгибов, целуя спину с чуть выступающими позвонками, ямочки на пояснице и округлые ягодицы. Девушка протестующе пробормотала что-то и проснулась.

Мия открыла глаза, села. Прислушалась. За окном во всю заливались птицы, судя по солнцу, время шло к полудню, а в домике было пусто и тихо. Акио Такухати ушел.

При мысли об этом она почувствовала облегчение. Конечно, Мия знала, как полагается вести себя гейше с мужчиной, который остался до утра. Но знать — одно дело. А церемонно приветствовать и предлагать утренний чай человеку, с которым прошлой ночью была единым целым, который владел тобой, которому ты отдалась полностью, совсем другое.

Какие тут правила этикета, когда и как в глаза ему взглянуть, не знаешь?

Она перекатилась на футоне, вдохнула терпкий мужской запах и чуть покраснела, вспомнив все, что он делал с ней прошлой ночью. Что они оба делали. Вместе с чувством стыда Мия ощутила удивительно приятное сладкое томление в теле. Под кожей словно забегали щекотные дразнящие мурашки. Она еще раз вдохнула запах от подушки и потерлась о нее щекой.

Все. Теперь она — женщина. И это оказалось не так уж страшно. Даже приятно. Очень-очень приятно.

Мышцы чуть ныли, как бывало иногда после многочасовых занятий танцами. Она с каким-то детским изумлением оглядела свое тело, пытаясь найти признаки хоть каких-то изменений, но их не было. Только едва заметные следы мужских пальцев на бедрах и несколько красных засосов на груди. Они выделялись на бледной коже, как клеймо.

Отметины — плохо для гейши, но Мия при виде этих следов почему-то ощутила гордость. И ей вдруг стало очень обидно, что Акио ушел вот так, не попрощавшись. И захотелось, чтобы он вернулся и сделал с ней все это еще раз...

Стук сандалий по деревянному крыльцу заставил ее подскочить. Мия заметалась в поисках одежды. Нижней рубахи нигде не было, драгоценное шелковое кимоно ценой в год работы гейши в чайном домике — целое состояние — валялось на полу, словно простая тряпка. Мия ухватилась за него, но надеть уже не успела. Дверь отошла в сторону, и на пороге показалась женщина.

Даже не женщина — девушка. Никак не старше двадцати пяти, и настоящая красавица. Это округлое лицо, тонкие, словно нарисованные углем на белоснежной коже брови и ярко-алые губы запомнились Мие еще со вчерашнего дня, когда госпожа Хасу знакомила майко со всеми гейшами. Мия с облегчением выпустила кимоно и уставилась на гостью.

Жаль, но вчерашний день был так богат на впечатления, что имя красавицы просто вылетело у Мии из головы.

Незнакомка изучала Мию, чуть склонив голову. От ее взгляда не укрылись ни встрепанные волосы, ни засосы на груди. Мие стало неприятно это пристальное внимание. Она сердито подняла кимоно, набросила на плечи и с вызовом уставилась на гостью.

— Привет. Я — Асука, — назвала себя девушка, избавив Мию от необходимости вспоминать ее имя. — Ты слишком долго спишь, остальные гейши давно встали. Госпожа Хасу велела мне поторопить тебя. И помочь собраться.

— Да, конечно. Извините, — от мысли, что она заставила остальных ждать, Мие стало неловко. — Я сейчас.

Асука успокаивающе улыбнулась:

— Не бойся. У нас есть еще час, и я помогу тебе одеться. А пока прими ванну.

Ежась под ее изучающим взглядом, Мия снова сняла кимоно. Девушка неодобрительно покачала головой.

— Вот сволочь! Больно было? — она кивнула на еле заметные следы от пальцев.

— Нет.

Асука шутливо пихнула ее в плечо:

— Да ладно, мне-то можешь не врать! Мы все знаем, что из себя представляет Такухати. Мне вчера было жалко тебя до слез.

— Почему? — Мия так удивилась, что замерла.

— Потому, что он любит делать больно, — девушка ткнула пальцем в засосы на груди Мии, потом в синяки на бедрах.

— Но мне совсем не было больно! — запротестовала Мия.

Асука хитро улыбнулась:

— Что, и за волосы он тебя не таскал? А, вижу, что таскал. Он это обожает. А еще плетку. Хотя в чайном домике он не позволял себе подобного, госпожа Хасу никогда бы не допустила. Но в прошлом году он выкупил контракт малышки Ай — она еще, дурочка, радовалась, что станет наложницей самурая. После я как-то встретила ее на улице. Бледная, от своей тени шарахается и по всему телу шрамы от плети. Нет, милочка, ты как хочешь, а я не завидую той, на которую положит глаз Акио Такухати.

Мия моргала, пытаясь соотнести все сказанное с прошлой ночью, с заботливым и нежным мужчиной и блаженством, которое испытала в его объятиях.

— Мне кажется, ты ошибаешься, — наконец выдавила она. — Это не может быть правдой.

Гейша пожала плечами:

— Все не верят, пока он их первый раз не свяжет.

— С-с-свяжет, — дрожащим голосом переспросила Мия.

Воспоминание о шибари окатило мгновенной памятью тела. Грубая веревка на коже, унижение и страх, сладостное чувство беспомощности и чужой власти...

— Ну да. Он еще и связывать любит. Говорю же — извращенец. Радуйся, что легко отделалась, — Асука выглянула в окно и заторопилась. — Давай-давай, быстрее мойся! Нам же еще причесывать тебя!

Мия механически опустилась в воду. За ночь магические камни остыли, и вода была прохладной, но она едва почувствовала это. Внутри что-то заныло, захотелось заплакать. Горько-горько, как ребенок, которому подарили и сразу же забрали желанную игрушку.

* * *

Едва войдя в кабинет госпожи Хасу, Мия попятилась.

Потому что в комнате находился Акио Такухати.

Генерал перевел взгляд на Мию и тепло улыбнулся, но, встретив вместо ответной улыбки полный ужаса взгляд, нахмурился.

— Входи, Мия, — покровительственно кивнула госпожа Хасу.

Кроме нее и Такухати в комнате находилась госпожа Оикава и несколько старших гейш, а в углу комнаты сидел незнакомый Мие мужчина — чуть полноватый, средних лет, с ухоженными усиками и серьгой законника в ухе.

Мия робко протиснулась внутрь, стараясь держаться как можно дальше от Такухати. Это не укрылось от мужчины, и его лицо окончательно помрачнело.

— Я знала, что тебя ждет большое будущее, деточка, — продолжала госпожа Хасу. — Поздравляю, дайме Такухати пожелал выкупить твой контракт.

Мия побелела от ужаса.

— Что? — спросила она в надежде, что ослышалась или не так поняла хозяйку.

Бывало, что самураи выкупали гейш. Но это не делалось вот так — за спиной самой гейши. Никогда!

Стать наложницей богатого и наделенного властью мужчины было заветной мечтой большинства работниц чайного домика. Чтобы уговорить самурая выкупить контракт, обычно приходилось прилагать немало усилий. В школе у них было даже несколько уроков, на которых госпожа Оикава поучала, как подвести мужчину к такому решению обиняками, наводящими разговорами и жаркими ласками.

Но чтобы вот так? Чтобы самурай сам все решил, после первой же ночи, без уговоров? Чтобы гейшу просто вызвали и сказали, что она отныне не гейша?

Мия не слышала о подобных случаях раньше.

На нее накатили ужасающая беспомощность и мучительное ощущение, что она и в малейшей степени не властна над своей жизнью. В растерянности Мия переводила взгляд с хозяйки на Такухати и обратно.

'Ты как хочешь, а я не завидую той, на которую положит глаз Акио Такухати', — зазвучал в ушах сочувственный голос Асуки.

Словно не услышав ее вопроса, госпожа Хасу достала свиток из рисовой бумаги — символ обязательств Мии перед гильдией гейш и чайным домиком 'Медовый лотос'. За прошедшие годы магически заряженные чернила нисколько не выцвели, иероглифы на плотной бумаге читались легко.

Она протянула свиток законнику, о присутствии которого Мия успела забыть.

Надо что-то делать! Сейчас, немедленно! Иначе Такухати выкупит ее контракт и дальше будет, как в рассказе Асуки. Только боль и унижение.

— Сто золотых рё, — произнесла женщина, обращаясь к Такухати. — Как договаривались.

Он кивнул.

— Вы не можете! — выкрикнула Мия. — Я не хочу!

Изумленный шепоток пронесся среди гейш. Госпожа Хасу повернулась к Мие, приподняла брови. На лице женщины читалась крайняя степень неодобрения.

— Деточка, что ты такое несешь?

Такухати резко выдохнул сквозь зубы. Синие глаза сверкнули яростным пламенем:

— Какого екая, лучшая ученица?

Но Мия уже вспомнила все, что знала о законах и своих правах. Первый ужас схлынул, теперь она готова была защищаться — так отчаянно, как только умела:

— Вы не имеете права перепродать мой контракт, если я против! — звенящим от слез голосом сказала она. — А я против! Не пойду с ним! Ни за что!

Женщины загомонили, чуть ли не в голос обсуждая происходящее. Мужчина в углу изумленно и даже как будто одобрительно покачал головой.

То, что она сейчас делала, не укладывалось ни в какие рамки. Вопиющее нарушение этикета. И огромный позор — о да, именно что позор для Такухати. Женщина не должна отказывать мужчине. Гейша не должна отказывать самураю. Не должна отказывать вот так — громко, на глазах у всех, категорично, с отвращением и отчаянием.

Если бы этого можно было избежать... если бы он сначала спросил ее желания наедине.

Он не спросил. И теперь Мия сражалась за свою свободу и свою жизнь.