А мы тем временем разворачиваемся, беря курс на Севастополь и потихоньку, чтобы не поднимать волну возле 'инвалида', разгоняемся до самого полного только отойдя от него на три мили самым малым ходом. Через три часа встречаем идущую на помощь 'Ленину' эскадру — два буксира, эскортируемые крейсером 'Молотов' и тремя эсминцами. Надо ли объяснять, что скорость такой эскадры равна скорости отнюдь не красавца крейсера, а скорости скромных трудяг -буксиров? Надеюсь, они успеют на помощь, хоть и идти им до цели еще часов восемь, если не больше.

На борту тесно, по коридорам ходить нельзя. Все, даже свободные от вахт, находятся на своих боевых постах. Во всех кубриках, немногочисленных каютах, в столовой, в коридорах — везде дети и их мамы. Команде парохода пришлось ютится в форпике, в румпельной и даже в частично пустом артпогребе. Потерпят еще три часа. Главное дойти. И мы таки дошли, установив при этом даже новый рекорд скорости. Швартовались уже на последних каплях мазута, которых топливные насосы высосали с самого дна танков.

А через два дня, проведя ревизию механизмов, полностью заправленные топливом и боеприпасами мы шли в Одессу. Милях в десяти от Севастополя мы встретили эскадру, заканчивавшую буксировку поврежденного парохода. Транспорты с грузом боеприпасов, которые мы будем сопровождать в Одессу, мы должны были, как обычно, встретить в условленном квадрате...

Мда-с, а Жукова я все-таки отпустил. А так хотелось повесить в соответствии с его заслугами, предварительно поговорив по душам более подробно. Повесить за катастрофу этого лета в первую очередь. Хотите сказать что человек, бывший перед войной Начальником Генерального Штаба в этом никак ни виноват? Ну и за нанесение увечий матросу по совокупности. Хотя и одного этого преступления — мордобоя'нижнего чина его высокопревосходительством' — достаточно. А если иначе, тозачем в Гражданскую отец этого парня проливал кровь? За то, 'чтобы с этих пор по новому оставалось все по старому'? За то чтобы по-прежнему генералы били рядовых из-за своего каприза в 'лучших традициях' царских сатрапов? Нет, по справедливости уже только за мордобой генералов надо вешать, в их же лучших традициях, так сказать. Не говоря уже про трагедию этого лета.

Вешать на рассвете, под барабанный бой, перед строем. Сорвав петлицы инаграды. 'За нарушение Уставов РККА и РККФ, за нападение на вахтенного, а главное — за срыв подготовки РККА к войне, повлекшее массовые потери'. Я бы собственноручно пнул грузовую стрелу, к которой привязали бы петлю, чтобы она выкатилась в сторону и унесла его за борт. Через пару часов после того как он бы затих, труп сняли бы с петли, и привязав балласт, выбросили бы в реку.

А так пришлось его отпустить на милость Богов. Уверен, Боги были справедливы.

А всех сопровождавших Жукова разжаловали и отправили на фронт рядовыми. На его ППЖ матросы не польстились. Краснофлотцы только ругались — мол, вся эта тыловая шобла дешево отделалась, и надо было бы их всех, особенно Жукова, по традиции сквозь строй прогнать...

Из произошедшего делаю практический вывод. Баррикады на въезде на причал усилили. Вахтенным у трапа приказано к подъезжающим машинам не подходить, а вызывать одного старшего к себе для выяснения всех обстоятельств. Пулеметчики обязаны держать приехавших под прицелом, и в случае любого агрессивного действия, даже просто несанкционированного движения в сторону,или если без разрешения к кораблю направился более чем один человек, сразу расстреливать таких вот непонятливых. А перед раздвигаемым заграждением из колючей проволоки у въезда на причал повесили большой плакат с предупреждением во избежание непонимания.

* * *

Осенью 1941 года, на Урале, меня, девятилетнего мальчишку, чуть не убили спекулянты на базаре за то, что взял на прилавке клубень картошки"

— Иногда приходилось защищать людей, которые не обязательно мне нравились, — вспоминает поэт. — В детстве увидел, как на базаре люди избивали юношу, укравшего кусочек булки. Парень был тощий, в лохмотьях и, по-видимому, совершенно голодный. Я запомнил его молящий взгляд навсегда... Меня ведь тоже били однажды.

Я, девятилетний мальчишка, совершенно один ехал в эвакуацию к своим бабушкам до станции Зима (городок в Иркутской области). Поездка растянулась на четыре с половиной месяца. Я менял поезда, попадал под бомбежки, ночевал на крыше вагона, привязывая себя ремнем к вентиляционному люку, чтобы не слететь. Моей основной едой был пустой кипяток и корка хлеба, которую я зарабатывал, выступая на перронах. И вот, когда мы подъехали к Уралу, на первой же остановке я увидел базар. Толстые тетки продавали дымящуюся картошку, сбрызнутую подсолнечным маслом, посыпанную укропчиком и завернутую в капустные листья. От этого зрелища я потерял рассудок! Я даже не воровал, а просто взял в ладони горячий клубень и стал не есть, а вдыхать аромат картошки. Длилось это недолго, на меня тут же напали продавцы, стали избивать и в результате сломали два ребра. Спасли меня воры. По сути, тоже мальчишки, безотцовщина. Они меня отбили у спекулянтов, посадили в поезд, и в конце концов я таки добрался до станции Зима. Я был крепкий малый. Не зря во мне течет и украинская кровь.

Евгений Евтушенко. Из интервью от 12 декабря 2012 года. РИ.

* * *

Так или иначе, но наша служба продолжалась. Все было как обычно, и даже уже успело стать рутиной. Круизы с боеприпасами в Одессу, эвакуация тяжелораненых из Одессы, отражение налетов люфтваффе и в море, и в Одессе, и в Николаеве. Налеты стали реже — зимняя погода и короткие дни благоприятствуют — но зато злее. 'Штукасы' больше не появляются, а 'Ю-88' или Хейнкели высыпают ночью бомбы с большой высоты куда ни попадя, лишь бы попало в город. И,увы, перехватить их на подходе получается плохо. Оптический дальномер ночью или в облачности бесполезен, звукоулавливатели часто тоже не справляются. Радар нужен, причем даже не в городе, а намного севернее и западнее, ближе к фронту. И хорошая связь.

7 декабря Перл-Харбор все же случился. Япония напала на США. Гитлер тут же сделал глупость и тоже объявил войну Америке. Судя по радиопередачам БиБиСи, Черчилль более чем радостно отреагировал на эту новость, а Сталин — очень сдержанно.

Утром двадцать третьего декабря я неожиданно получил приказ сдать командование кораблем старшему помощнику и прибыть в Москву, в распоряжение Наркомата РККФ. Приказ был продублирован дважды по радио — и из Москвы и из штаба Черноморского Флота из Севастополя, да еще и нарочный привез мне оригинал приказа, подписанный самим Наркомом Кузнецовым, в засургученном прошитом пакете. Нет, я ни секунды не сомневался, что смерть Жукова и Хрущёва мне просто так с рук не сойдет. Но я точно так же ни на секунду не усомнился в своей правоте — жлобов и мерзавцев надо останавливать сразу, иначе они сядут нам на голову. 'Паровозы надо давить пока они чайники', как любят говорить многие в Интернете.

Сдал дела, быстро собрался (да и сколько мне там собираться-то?) и в назначенное время прибыл на аэродром в Кульбакино. Здесь уже собралась немаленькая группа военных в разных званиях, в основном пехота и летчики, и несколько штатских, включая хорошо знакомых мне директоров и главных инженеров судостроительных заводов. Самолет, толи Ли-2 толи ПС-84, я плохо понимаю чем эти клоны DC-3 отличаются друг от друга, уже был готов к вылету, но посадку еще не начинали. Все явно ждали кого-то важного. Среди военных неожиданно оказался знакомый подполковник, тот самый танки которого модернизировали по моим предложениям еще в сентябре. Вот только сейчас он был уже полковником. Увидев меня, он радостно заспешил на встречу. Пришлось действовать по уставу:

— Здравие желаю товарищ полковник!

— И ты будь здоров, моряк! И знаешь что, ты брось эту уставщину. В сентябре вон как храбро командовал и ни на чьи звания не смотрел. Я же ведь тебе должен громадное спасибо сказать. Да и не только я. Тебе весь мой бывший полк благодарен. Ты ведь прав оказался тогда, и с танками и со всем остальным. Мой полк благодаря тебе какое-то время оставался единственной боеспособной танковой частью на фронте. И потери у нас меньше всех, есть конечно, но все же они в разы меньше чем у других... Благодаря твоим идеям десятки мужиков живы остались и воют. А немцев мы пожгли изрядно. И как ты до всего этого дошел?

— А это просто товарищ полковник. Танк — он как корабль, а разве какому-нибудь большому кораблю помешают большая пушка и хорошая броня?

— Да, не помешают конечно же... Но все остальное — ПВО, БТРы, заправщики, эти как ты их там назвал 'транспортно-заряжающие машины'? Это-то как?

— Поскольку танк все же меньше корабля, и сам не может обеспечить все сразу — мощное ПВО, нести большой запас топлива, боеприпасов, продовольствия, то значит часть этих, совершенно необходимых грузов и задач надо разделить с другими машинами в составе одной и той же части. Я все это с одним раненым 'испанцем'-танкистом обсуждал, когда сам лежал в госпитале еще летом 1938. Это в основном его идеи.

— Хорошие идеи, полезные. Думаю что именно из-за них и меня, и вот их, — полковник кивнул в сторону двух директоров, — в Москву и вызывают. Опыт передавать. Одно не могу понять, если это было понятно тем, кто воевал в Испании еще в тридцать восьмом, почему это не делали раньше, сразу после Испании ну или Халхин-Гола на худой конец? Ну ладно, я в Испании или на Халхин-Голе не был, но там ведь была уйма народу, почему они, набравшись опыта, ничего не сделали?

— Так это же замечательно, что сейчас начали опыт передавать....

Я не успел договорить. Подъехала санитарная машина, и врачи, под командованием хорошо знакомого мне Филиппа Матвеевича, принялись грузить носилки с ранеными в самолет. Погрузили шестерых и рядом с ними села в самолет женщина-врач в звании военврача первого ранга. После этого все дружно разместились в самолете на оставшихся свободных местах. Когда мы сели, полковник достал небольшую фляжку с коньяком и налив коньяк в крышку-рюмку, протянул ее мне:

— За Победу!

— За Победу! — ответил я и выпил коньяк из этой рюмки, а полковник сделал глоток прямо из фляжки.

Двигатели заревели на взлетном режиме, и разговаривать стало невозможно. Самый короткий зимний день давно уже закончился, лететь предстояло не меньше шести часов. Делать в полете было совершенно нечего, и я решил, что лучше всего будет хорошо выспаться. Я отдал рюмку полковнику-танкисту, он кивнул, завинтил фляжку, убрал ее в карман и тоже решил поспать.

Проснулся я от мощной пощечины. И сразу не сообразил, где это я нахожусь, и что со мной происходит. Оказывается я уже не в самолете, а сижу на стуле в какой-то комнате. Шинели на мне уже нет, как впрочем, нет и шапки и кобуры с табельным ТТ. А вот 'Вальтер' все еще в кармане. Да и кортик на спине под кителем по-прежнему. И руки у меня свободны.

Передо мной стоит наглый тип с двумя лейтенантскими кубарями на малиновых петлицах и что-то втирает:

— ... вот, проснулся наконец-то сволочь фашистская, гад этакий, х

* * *

, — и он понес дальше что-то просто нецензурное и абсолютно не понятное.

— Лейтенант, вы что это себе позволяете?! — я попробовал разобраться в ситуации. Похоже, что пока я спал, мы прилетели и меня все такого же сонного куда-то привезли. И вот теперь будят весьма брутальными методами. Я конечно не кисейная барышня, но такого обращения не терплю.

— Ты щаз еще получишь, сволочь фашистская! — и он явно намерился врезать кулаком мне в лицо — вон как замахивается. Я инстинктивно быстро уклоняюсь в сторону. От этого моего резкого движения стул падает и я вместе с ним, а его кулак, не встретив на пути мое лицо, просвистел дальше и со всего маху влепился в стену. Он орет от боли и пытается баюкать поврежденную правую руку. Я вскакиваю на ноги, выхватываю 'Вальтер' и бью его по черепу. Так, он стек на пол. На всякий случай привязываю его к стулу его собственным ремнем и портупеями. А его 'наган' забираю себе.

Пытаюсь разобраться в происходящем. Узкий длинный кабинет с большим, хотя и зарешеченным окном на пятом этаже с видом на внутренний двор. Письменный стол, два стула, шкаф и сейф. Обычно , по-канцелярски. На стене портрет товарища Сталина. Хммм... Я никогда не был в Наркомате РККФ. Но что-то мне подсказывает, что я сейчас нахожусь вовсе не в родном наркомате, а совершенно в другом ведомстве. Я, конечно же, бывал в Москве и знаменитое здание на площади Дзержинского видел не раз. И что-то мне подсказывает, что я именно в нем сейчас и нахожусь. Но вот внутри этого большого дома я никогда не бывал и внутреннего расположения не знаю — я ведь видел это здание только снаружи.

Мдааа.... судя по папкам с делами, я именно в НКВД, и именно на Лубянке. Ну что ж, семь бед — один ответ. И что мне теперь делать с этим лейтехой? И что делать вообще? Сбежать, одев его форму и воспользовавшись его документами? Рост и комплекция у нас почти одинаковые, но морды лица совершенно разные, хотя в его удостоверении фото весьма далеко от идеала... Мдааа.... И далеко я убегу в военной Москве-то, которую я абсолютно не знаю? Попробовать стать диссидентом? Спасо-Хауз и аглицкое посольство они ведь на тех же местах... Нет, не стоит оно того. И помогать янки и бриттам я не хочу, да и сдадут они меня в момент... Так что ждем, когда это дурак очнется, поговорим с ним по душам, послушаем что он расскажет как я сюда попал, что от меня хотят и тогда будем действовать по обстановке.

Я уселся за стол, мельком пролистал несколько папок — странно, но моего дела среди них нет. Значит это что? Недоразумение? Борзая прыть плохо информированного лейтенанта, проявившего дурную инициативу?

Я не успел доразмышлять и принять какое-то разумное решение. Судьба в который раз все решила за меня. Дверь кабинета распахнулась, и входящий с порога строго произнес:

— Товарищ лейтенант, вы почему задерживаетесь и до сих пор не привели нашего гостя ко мне, как вам было приказано?

Не узнать вошедшего в кабинет человека в пенсне было невозможно. И как там у Козьмы Пруткова: 'При приближении начальства принять вид лихой и придурковатый' ? Кажется так... Поэтому я вскочил, и став по стойке смирно, щелкнул каблуками и браво отрапортовал:

— Здравие желаю, товарищ Народный Комиссар! Капитан-лейтенант Федоров по вашему приказанию прибыл!

— Здравствуйте товарищ Федоров, — поскольку у него проявился легкий акцент, похоже, увидев происходящее, Берия был удивлен не меньше меня, — Что здесь происходит?

— Провожу практическое занятие с сотрудником наркомата на тему полевого допроса 'языка', товарищ Народный Комиссар!

— Хорошо. Заканчивайте немедленно это занятие и следуйте за мной!

— Слушаюсь!

— А вам, товарищ лейтенант, выговор за неисполнение приказа. Вам было приказано сопроводить товарища капитан-лейтенанта в расположениенаркомата, а вы что наделали?

Пока Берия отчитывал перестаравшегося исполнителя, я освободил лейтенанта от пут, положил на стол его 'наган' и патроны, и последовал за Берией. Мы спустились на два этажа, прошли несколько коридоров и внутренних постов охраны, только тогда попали в его кабинет.