Въезжали в деревни, чтобы пополнить запасы провианта. Деревни были черны. Облако мертвенной, молчаливой безысходности над каждою. Крестьяне не прятались — обреченно выходили навстречу кавалькаде, скидывали шапки и, не услышав еще никакого вопроса, говорили:
— Ничего нету, добрые господа. Что было — все забрали. Сначала красные, потом ваши. Ничего не осталось, добрые сиры.
По лицам видно было — правда.
— Мы не отнять хотим, а купить!
— Продали бы, но ничего не имеем. Простите, милорды...
В каком-то хуторе капитан конвоя осерчал и приказал устроить обыск. Крестьяне ведь не свои, а путевцы — в недавнем еще прошлом враги. Их, вроде, не жалко... Перевернули все, от погребов до соломы на крышах.
— Не трудитесь, милорды... До вас уже искали, и не раз...
Действительно — ничего. Пустота.
— Как же вы живете? — поражались воины, только что чинившие обыск.
— Ну, мало как... Доели, что по углам оставалось... Теперь собаки, коты... Ворону можно подстрелить, если зазевается.
— Ворон есть нельзя — у них мясо порченое.
— Прожарить — и ничего...
Леди София распорядилась дать крестьянам денег.
— Благодарствуем, миледи... — отвечали без особой радости.
Можно было понять: деньги — хорошо, но еды за них не купишь. Все съестное на десятки миль вокруг выгребли фуражиры двух армий.
Ориджины сильно отклонились от маршрута, сделали крюк на восток, чтобы пополнить запасы в городах. Заехали в Излучину, затем в Ниар — уже в Землях Короны. Города чернели тою же вороньей безнадегой. Не было изможденных лиц и шальных от голода глаз, но было уныние, до того повсеместное, что трудно дышать.
— Вас тоже война коснулась? — спрашивал у горожан Марк. Ориджинов и кайров боялись, а с Марком могли пооткровенничать. После он пересказывал остальным.
— Нет, война мимо прошла... Был мор той весною, но летом кончился...
— Отчего же вы мрачные, как гробы?
— Останешься нищим, тоже, поди, веселиться не станешь.
— А обнищали отчего?..
Мало-помалу выяснялось: Ниар обглодали сборщики податей. Имперским налоговым министерством назначена норма сборов: не подушно, а со всего города и с каждого ремесленного цеха. Был мор — кто умер, кто сбежал, город обезлюдел... а норма-то осталась прежняя! На каждого мещанина теперь двойная нагрузка. И сборщики как назло озверели: война идет — стало быть, все можно, любые средства хороши.
— Не отчаивайтесь, судари, — пыталась утешить их леди Иона. — Тиран мертв, скоро канут в прошлое его порядки...
— При тиране-то как раз было неплохо... — отвечал кто-то смелый. На него шикали со всех сторон, он быстро исправлялся: — Ну, в смысле, в мирное-то время нам давали поблажку с налогами. Началась война — стало круче, а как владыка уехал бить степняков — так совсем худо сделалось. Каждую неделю налетают волки... Кто там в столице остался заместо Адриана?.. Нелюдь какой-то...
Болтуна заставляли умолкнуть. Мещане наперебой уверяли Иону, что вот как раз в последнюю неделю — когда утвердилась в столице власть северян — вроде бы стало чуток полегче...
От Ниара к Фаунтерре ехали вдоль рельсовой дороги, и тут увидали странное зрелище: мужики воровали провода. Взбирались по лестнице на столб, орудовали пилой и клещами, потом скручивали медных змей тугими мотками, закидывали в сани. Впрягались вместо лошадок сами же мужики, волокли куда-то.
Капитан конвоя рассудил, что эти молодчики воруют собственность герцога Эрвина. Изловил, велел раздеть догола и высечь на морозе. Милостью леди Софии воры лишились только кожи на спине, но не жизни.
— Какого черта вы это делаете? — поинтересовался кайр Джемис.
— Жить-то на что-то надо, добрый сир...
— Продаете провода? Кому они нужны?!
— Ездят дельцы, скупают... Когда новая владычица решит починить дороги, понадобятся ей провода. Вот ей и продадут... Или ейному министру...
— Ах, мрази! На каторгу бы вас всех!
— Да можно и на каторгу, — безропотно соглашались воры. — Там хоть кормят...
Вороново перо. В черной своей смысловой глубине оно вмещало все это: кладбища, разруху, озверелых сборщиков, полумертвых крестьян. И не только это — еще больше и глубже, и чернее.
В какой-то час Иона подумала: перо — символ нашей победы. Имперский герб — перо и меч. Мы сокрушили Корону, выбили клинок, осталось перо, да и то — черное. Империя не была нашим врагом. Был — один человек, и его мы даже не знаем. Мы одержали воронью победу. Торжествуют стервятники, но не люди.
* * *
Но вот — наконец — путешествие завершилось. Сотни башен на спинах холмов, блестящие дуги мостов над Ханаем, остров в тысяче огней. Фаунтерра.
Столица — первая из городов и сел — лучилась радостью. Повсюду светили фонарики — не искровые, так масляные. Блестели над улицами гирлянды, стекла пестрели новогодними рисунками. Дороги полнились людьми, лошадьми, телегами, голосами, криками, топотом, руганью, хохотом; площади были тесны от прилавков и бочек, храмы заливались праздничными песнями. Город бурлил жизнью — наконец-то, хоть один!
Ворон Короны, правда, и здесь заметил кое-что странное: необычно много констеблей на улицах. Прежде полиция старалась не мозолить глаза горожанам: стояли где нужно на постах, когда нужно прохаживались патрулями, но не больше необходимого. Теперь же синие тулупы и мохнатые шапки с кокардами маячили тут и там — на каждом перекрестке, во всякой подворотне.
Леди София предположила:
— Видимо, после войны начался разгул преступности.
— Или разгул полиции, — ответил Марк.
Несмотря на констеблей, Ионе становилось теплее.
Она ждала победы брата, как самого счастливого дня во всей жизни. Победа состоялась давно — уже месяц назад, но счастье все откладывалось... Даже нет, не отодвигалось, а тускнело, затуманенное, омраченное чем-то. Преступлением Мартина. Ссорою с мужем. Вестью о гибели Красавчика Деймона и сотни других славных кайров. Неизвестным хозяином Перстов. Кладбищами в полях. Голодными селами. Вороновым пером...
Но вот теперь — сумрак позади. Фаунтерра наполнена светом, Фаунтерра празднует. Скоро Иона увидит брата. Ныне — тот самый день счастья!
На Соборной площади кавалькаду Ориджинов встретил полицейский конвой, усиленный дюжиной алых гвардейцев. Кайры не встречали — леди София не стала предупреждать сына, желая доставить ему внезапную радость. А вот констебли вовремя спохватились, доложили вышестоящим, и вышестоящие эти вышли засвидетельствовать почтение. Гвардейский полковник, шериф Фаунтерры со своим помощником, а подле шерифа — худая высокая леди, сияющая платиной волос. Первым человеком, кто заговорил с ними в столице, была герцогиня Аланис Альмера.
— Леди София Джессика, леди Иона София!.. В столице было сумрачно все дни, пока мы ждали вас.
Хороводом закружились приветствия. Леди София обняла Аланис, высказала соболезнования, назвала: "бедное дитя". Офицеры Ориджинов осыпали комплиментами герцогиню, а столичные офицеры — леди Иону. Подойдя к экипажу, в котором везли лорда Десмонда, Аланис изысканно поприветствовала его сквозь шторку. Не получила ответа, но и не ждала его. Ворон Короны осторожно спросил о полиции. Аланис могла и не говорить с простолюдином, однако ответила: полиция на улицах по ее распоряжению. Герцогиня теперь — бургомистр столицы, и радеет о полной безопасности города. Потому мобилизованы все констебли, наняты новые. Во время осады столицу затопила преступность, но с этим вот-вот будет покончено. Казематы уже переполнены арестантами...
— О боги, — спохватилась она, — зачем я тревожу вас этими мерзостями! Лучше позвольте проводить вас во дворец и подарить долгожданный отдых.
Иона глядела на нее, такую деловито-сияющую, и думала: темный шрам на лице напоминает перо. В Аланис тоже есть "но". Притаилось в скулах, более резких, чем прежде, в губах, истонченных и бледных, в глазах с инеем. Она всегда высоко несла себя, всегда кичилась красотою, породой, изяществом. И теперь кичится — но другим. Так дымчатое серебро ценно именно дымкой, не-блеском, благородством своего изъяна. Каким-то способом Аланис шагнула вперед и стала на годы старше Ионы. Захотелось осознать, понять эту перемену, заглянуть в глубину, которой прежде не было. Иона спросила так, чтобы не слышали другие:
— Чего тебе стоила эта война?
Аланис прежде была красивее Ионы, но глупее и грубее. Иона ждала услышать об одной из очевидных утрат: смерти отца и брата, потере герцогства, шраме на лице. Однако Аланис ответила:
— Иллюзий.
Иона показала ей перо:
— Как считаешь, на что оно похоже?
— Черно, как плащ, остро, как точный расчет. И весьма эффективно, если смочить кончик чернилами. По мне, оно — символ хорошего правителя.
— Я предпочла бы власть голубиных перьев, а не вороньих.
— Возможно, — согласилась герцогиня.
И в этом тоже было "но": прежняя Аланис не умела не спорить.
На Дворцовом Острове простолюдинов отделили от процессии.
— Марка Фриду Стенли приказано доставить на особую квартиру, — сообщил вахтенный капитан.
В голосе не было угрозы, и Ворон Короны покорно проследовал за капитаном. На прощанье сказал Ионе:
— Миледи, черное перо — мрачный символ. Верните фрукты, хрусталь, алые платья — они вам больше к лицу. Перья оставьте воронам, вроде меня.
А пятью минутами позже Иона встретила брата.
Первою бросилась в глаза проседь в его висках, и сердце вздрогнуло от острого сочувствия. Эрвин сделался старше на десятилетие, если не на целую жизнь. Но стал от этого лишь глубже и краше.
Броситься к нему, целовать его ладони, обнимать, купаясь в тепле... Вечно быть рядом — тихой, незаметной, обратиться в одни лишь чувства и делать только одно: чувствовать его. Иона не могла сказать ни слова — только лучилась ему навстречу. Когда он подошел и взял ее за руки, вымолвила:
— Я люблю тебя.
— Не так сильно, как я тебя, сестрица!
Все кристаллы льда в ее душе расплавились, испарились. Северная Принцесса?.. О, нет! Принцесса ландышей и мотыльков, принцесса свечей на торте!.. Хотя она и понимала, что Эрвин шутит. Он не мог любить ее сильнее — это в принципе невозможно.
— Давай никогда не расставаться. Никогда!..
— Ну, разве для того, чтобы в очередной раз умереть.
— Умоляю, не умирай больше!
— О, мне и самому не хочется. Веришь, это так наскучило за время осады...
Хорошо, что ужин был не официальным, а камерным — лишь Ориджины, их старшие вассалы и леди Аланис Альмера. Иона не смогла бы нацепить торжественную маску, но в том и не было надобности. Не стесняясь никого, она откровенно любовалась братом. Даже не разменивалась на слова: видеть — уже столь сильное счастье, что сердце грозит разорваться.
Аланис сидела по левую руку от Эрвина, иногда прикасаясь к нему, иногда обращаясь вполголоса. Ненавязчиво но ясно она подчеркивала свою с ним близость. Строго говоря, Аланис была для него скверной партией: изуродованная, лишенная владений, запятнанная интригами отца. Эрвин мог претендовать на брак с императрицей, Аланис не место рядом с ним. Но Иону переполняло тепло, которое можно раздавать без счету, радоваться за кого угодно. Она искренне желала счастья Аланис. А окажись подле Эрвина крестьянка или горничная — пожелала бы и ей.
Иона мало говорила, большею частью беседу вели Эрвин и леди София. Мать использовала все поводы для гордости и расспрашивала сына о самых громких триумфах: Мудрая Река, Уиндли, Дойл, первый и второй Лабелин. Эрвин отвечал с самоиронией, весьма его красившей.
— План битвы при Мудрой Реке?.. Матушка, вас обманули: не было там никакого плана! Просто мы с Робертом и Блэкберри перегрызлись на совещании, не сумели договориться и поперли через реку в трех разных местах. Бедных путевцев это запутало — они-то ждали единого войска... Я возглавлял атаку при Уиндли? Матушка, убейте — не вспомню. От страху все из головы вылетело... Вот при первом Лабелине кем-то я командовал, это было. Шестеро молодчиков подскакали ко мне и спросили: "Милорд, мы едем пугать путевцев! Не желаете ли с нами?" Черт меня дернул согласиться...
Разговор коснулся Красавчика Деймона и остальных погибших. Помянули их добрым словом, помолчали. Выпили за их счастье на Звезде. Вспоминали с душою, печалились искренне. У Роберта и Эрвина глаза блеснули влагой. Однако Ионе не впервые подумалось: северяне поминают мертвых не так, как другие. Путевец или уэймарец говорит о смерти как о потере, северянин — как о зимних морозах: холодно, скверно, но кто ждал иного?..
О здоровье отца не говорили: Эрвин повидал его сразу по приезде и все отлично знал. В теле лорда Десмонда считанные мышцы сохранили подвижность. О том, чтобы сесть или хотя бы повернуть голову без чужой помощи, речь давно уже не шла. И хуже всего — по мнению самого же отца хуже — что в таком состоянии он мог прожить еще год, второй, третий. Рано или поздно он устанет от беспомощности и унижения, отдаст приказ кому-то из вассалов. Вассал не рискнет обнажить меч без согласия правящего герцога, придет с вопросом, и Эрвину придется решить... Наступила за ужином такая минута, когда все притихли, думая об одном и том же. Лишь Аланис не поняла причину молчания и невпопад заговорила о столичных делах. Эрвин прервал ее холодным взглядом, а леди София поспешно сказала, стараясь сгладить неловкость:
— Я боюсь верить, но думаю, у Десмонда появился шанс. Будучи в Запределье, кайр Джемис захватил один Предмет. А Марк сумел, при помощи этого Предмета, заговорить на расстоянии с самим хозяином Перстов!..
Понукаемая вопросами Эрвина, леди София рассказала всю историю говорящего Предмета и своего соглашения с неведомым преступником. Чем дольше слушал Эрвин, тем сильнее вытягивалось его лицо.
— Матушка, матушка!.. Постойте!.. Вы хотите сказать, что имели действенный способ найти хозяина Перстов? И променяли его на иллюзию шанса исцелить отца?!
— Нет, милый, ты совершенно неправ. Никакая не иллюзия, а вполне весомая возможность! Подумай: разве человек, способный повелевать Предметами, не сможет вылечить хворь? Все болезни подлунного мира — пустяки перед силою Предметов! Потому Праматери никогда не хворали! Об этом нет ни слова в священном писании.
— Конечно, ни слова! Представьте Янмэй со всем ее пафосом, пишущей в дневнике: "Давеча заболела простудой. Сопли лились в три ручья, а чихала так, что чуть глаза не выскочили. Выпила какой-то микстуры, теперь маюсь несварением желудка..." Кто же пишет такое о святых?!
— Не богохульствуй, будь добр. Если Праматери желали излечить хворь, то всегда могли это сделать. Всякому это известно, и не смей отрицать.
— Хорошо, хорошо, Праматери могли... Но с чего вы взяли, что хозяин Перстов тоже сможет?! Он-то не Праматерь!.. И главное: если даже сможет, то зачем ему помогать нам?! Потому только, что дал вам слово?..
Леди София притихла, пристыженная. Иона знала, что еще в Первой Зиме мама выслушала почти те же слова от отца. Но теперь к леди Софии пришла нежданная помощь — Аланис вмешалась в беседу:
