Игры Предвечных

— ...май о женс... Ты был жен.... хть немного! Хоть что-то женское — мол... те... я, вспомни, герой!

Смертный скорее почувствовал, чем услышал обращенные к нему слова. Хватка Лея сделалась совсем жесткой, и неожиданно это придало сил, выдергивая разум Альваха из небытия безумия. Роман понял, что от него хотят. Но не был уверен в том, что способен вспомнить хоть что-то, что могло разбудить в нем ту малую женственность, которую подарили девять лет женской жизни.

— ... май!

Обездвиженный разрывавшими его дух двумя началами Альвах сделал слабую попытку подумать о том, что от него требовали. Для романа, который приучил себя жить только настоящим и не вспоминать того, что было, это оказалось непросто. Издерганный болевыми корчами рассудок хватило лишь на картину давнего прошлого, первой ночи, в которую де-принц Седрик сделал пойманную им в лесу прекрасную романскую юницу женщиной. Эта ночь навсегда осталась в сознании Альваха переломом, который отобрал у него право называться мужчиной. Он не знал, насколько годным была эта часть его бытия, и отчаянно пытался, но ничего другого более подходящего припомнить не мог.

Между тем, его рука, которой он пытался дотянуться до Лии, продолжала натыкаться скрюченными пальцами словно на невидимую стену. Боль, до того невыносимая, усилилась многократно.

— Не получается!

В голосе Лея, который вновь становился все более человеческим, слышалось ожидаемое разочарование. Его хватка начала слабеть — получив подтверждение своим опасениям, Предвечный не видел смысла более мучить смертного гостя. Но Лия, которая по-прежнему пыталась дотянуться до дрожащих пальцев Альваха, еще не сдалась.

— Лей! Не смей его отпускать! — она обернулась к роману, который, не в силах удержаться от лютой муки, мотал головой с зажмуренными глазами. — Герой! То, о чем ты думаешь — не подходит! Оно напротив, вызывает противление, ненависть и злобу... Ярость — мужское чувство, Марк! Прошу тебя, вспомни что-то, что тебе бы понравилось в женском бытие! Что могло бы заставить тебя... хоть отчасти... примириться... Ведь было же что-то! Хоть что-нибудь...

Слова Предвечной долетали, словно через вату. Сознание Альваха вновь начало мутиться. Из последних сил выдернув себя из небытия, в которое соскальзывал разум, он отогнал видение перекошенной жестокой похотью морды Седрика Дагеддида. Однако на смену этому полезли другие — еще омерзительнее и гаже. Альвах пытался отторгать от себя воспоминания об унижениях, которые приходилось претерпевать в женской плоти, и которые никогда не могли случиться с мужчиной, неистовом желании вырваться из самого себя, насилии, чинимом над его волей и телом, и раз за разом не находил хоть чего-то, что могло бы послужить в его естестве ключом к темнице Лии...

Хватка Лея совсем ослабела. Предвечный опустил голову. Лия, что долгое время вглядывалась в лицо смертного с неослабевавшей надеждой, сникла. Ее прекрасное лицо исказило отчаяние.

Альвах ощутил это отчаяние даже сквозь двойную защиту ее заточения. Несмотря на туманившую, терзавшую разум дикую муку, он по-прежнему помнил все, что было сказано. И понимал, что держит в руках надежду целого мира — своего мира. Он никогда не мыслил себя вершителем судеб стольких людей, хотя в далеких, забытых юношеских мечтах грезил о том, чтобы сделать что-то великое и полезное для всех. И теперь, когда появилась в этом необходимость...

Разум Альваха отрешился. Внезапно он вновь явственно увидел себя в женском теле, прекрасном теле прекрасной принцессы Марики. Марика сидела на мягким тюфяке супружеского ложа в полутемной комнате, которую освещал только горевший очаг. Возле очага в своем излюбленном кресле была Ираика, которая держала на коленях тяжелый том геттских сказок. Подле нее устроились дети — двое близнецов, продолжателей рода Дагеддидов. Их старший брат, темноволосый Хэвейд, сидел подле матери, прижавшись к ее теплому боку. Рука принцессы Марики обнимала его за плечо.

Ираика подняла голову. Взгляд ее синих лучистых глаз выражал заботу и тепло.

— Ты, должно быть, устала, сестра, — слышала Марика сквозь множество минувших дней. — Ты бледна. Отдохни...

Теплое тело под ее рукой вздрогнуло. Сын тоже смотрел на принцессу, и в его глазах была тревога — тревога за мать.

За мать...

Альвах еще не отошел от этого воспоминания, а перед его взором уже мелькали другие — беззащитные, розовые тельца детей в неумелых руках матери, их бестолковые младенческие улыбки, первые неуклюжие шаги и — радостное лицо Седрика, что часами возился со своим выстраданным потомством в их королевских покоях, мешая жене заниматься с книгами. Потом — сосредоточенное, полное отчаянной решимости лицо маленького Хэвейда, впервые в жизни под присмотром отца и присутствовавшей здесь же матери взявшего в руки меч, конные прогулки молодых принцев в сопровождении родителей, семейные вечера с участием Генриха, Ираики и старого короля, забота старшей принцессы о своей извечно угрюмой "сестре", оружейные забавы с де-принцем Генрихом, искренне изумлявшимся искусности Марики и ее владению мечом и щитом, и даже неуемная, раздражавшая забота Седрика, что укрывал плечи теплолюбивой жены снятым с себя плащом или без нужды, но с искренним желанием помочь подсаживал ее в седло. Чем больше таких воспоминаний проносилось сквозь память романа, тем сильнее в его разум стучалась неприятная, но справедливая мысль — принцессу Марику любили. Ее любили искренно и сильно — ее королевская семья, дети, обожавшие мать, супруг, терявший голову рядом с ней и все велльские подданные. Инквизитора Альваха любила только едва знавшая его девочка Бьенка, любила чисто, но недолго. Альвах всегда был один — и среди легионеров, и с охотниками за нечистью, и даже в служении Храму он по-прежнему был один. Извечное одиночество не уходило на чужих пирах, куда его приглашали волей случая, ни при исполнении страшной и неприятной работы, ни в объятиях хотя бы одной из его многочисленных женщин...

Осознание того, что теперь он — снова один, а все прошлое — семья принцессы Марики, ее дети, королевский покой, где при непротивлении Седрика было устроено все по вкусу его жены, вечера в обществе доброй, заботливой Ираики, охота в компании принца Генриха, неспешные беседы с Хэвейдом, весь привычный уклад жизни, остались в прошлом, внезапно вызвал в существе Альваха приступ острой тоски. Ему страстно захотелось обратно — туда, где были живы его дети, где можно было чувствовать заботу и любовь, тепло и нужность. Где принцесса Марика была нужна ее семье, а в жизни было больше смысла, чем просто гоняться за нечистью в велльских лесах, а после спускать с таким трудом доставшееся жалование разгульным девкам... Все существо Инквизитора рванулось назад — в прошлое, которого уже было не вернуть, и которое он преступно не ценил...

Покалывания на коже со стороны Лея сделались нестерпимыми. И одновременно с тем рука Альваха, которой он продолжал упираться в тьму, что окутывала Лию, внезапно провалилась в нее по самую ладонь. Уже ничего не видя и не понимая, роман в бессознательности крепко ухватился за почти выпустившего его Светлого Лея. И — ощутил, как с другой стороны его руку стиснули тонкие, оказавшиеся нежданно горячими женские пальцы...

... Альвах открыл глаза. Первым, что он увидел, было склоненное над ним прекрасное лицо Предвечной. Руки Темной Лии бережно оглаживали лицо, убирая в сторону завитки волос. Приподняв голову с ее колен, Альвах увидел и Светлого Лея, который стоял подле них со скрещенными на груди руками.

— С пробуждением, герой.

Альвах осмотрелся. Он и Предвечные по-прежнему находились в сиянии сферы. Однако грязноватое свечение клеток вокруг Отца и Матери сущего исчезли. Смертному припомнилось, что за мгновение до того, как сознание накрыла чернота, а руки Лея и Лии соединились перед самыми его глазами, за спинами обоих вспыхнули огромные огненные крылья. Но ни крыльев, ни защитных мерцаний вокруг Предвечных, сквозь которые ему удалось пробиться с таким трудом, теперь видно не было.

Лей протянул руку. Роман с некоторой опаской взялся за нее, поднимаясь на ноги. Однако ничего сходного с прежним пожатием, что едва не испепелило смертного в прошлый раз, он не ощутил. Рука Светлого была обычной теплой человеческой рукой.

— У нас получилось, — полуспрашивая, полуутверждая, проговорил Альвах. Лия поднялась тоже изящным движением. Она и ее брат взяли друг друга за руки, словно супруги перед алтарем.

— Многие сотни лет... быть так близко и так далеко... — Темная Лия улыбнулась, прикладываясь головой к мужскому плечу. — Мы были разделены и с нами — весь мир. Но теперь...

— Получилось, — Лей на миг коснулся губами волос супруги, однако лик его оставался жестким. — Но еще ничего не кончено. Хаос по-прежнему рвется в наш дом. Его приспешники уже заморочили головы целому народу и поразили каменной чумой всех мужей в моих землях. Нужно положить этому конец.

Альвах кивнул, скашивая глаза к краю сферы, где должно было лежать его женское тело. Сам себе не признаваясь, он втайне надеялся на то, что оно изменилось. Но надежды его были пустыми. Бессознательное тело принцессы Марики действительно было по-прежнему распростерто у самой границы сияния. Однако сторожившие его слуги хаоса исчезли. На том месте, где ранее перетаптывались горгона и ее прислужники, высились невеликие холмики серой пыли.

— Что нужно сделать? — ровно спросил бывший Инквизитор, рассматривая эту пыль.

Лей выпустил руку супруги и, шагнув, остановился рядом со смертным.

— Нам надлежит обмануть врага, хотя это и непросто, — Предвечный простер руку, указав на выход из пещеры. — Но у нас преимущество. Хаос пока не знает, что мы свободны. Нельзя, чтобы узнал. Иначе он может изменить планы и... кто знает, что придумает в следующий раз. Потому сейчас, Марк Альвах, ты отправишься на поверхность. Обманутый народ... маннов, ведет жрец, который наделен всей силой, которой располагает хаос в нашем мире. Они уже отплыли к землям Веллии. Мешкать нельзя. Ты выступишь навстречу захватчикам и примешь битву.

— У меня только женщины, — на всякий случай напомнил Альвах, бросив короткий взгляд в сторону Темной Лии. Предвечная едва заметно склонила голову.

— Каменная чума — это всего лишь заклятие, которое может быть разрушено, — мелодично проговорила она, и роману впервые подумалось, что он никогда не слышал более прекрасного голоса. — Мы могли бы послать исцеление всем, кто был обращен в камень. Но это насторожит хаос... или его прислужников. Тебе надлежит, не привлекая внимания, самому освободить стольких, скольких успеешь. Я уже наделила твое дыхание силой разрушать магию хаоса — любую. Стоит тебе коснуться устами любой каменной статуи, и заключенный в нее человек очнется.

Годы, что Альвах провел в женском теле, омываемом женскими соками, не минулись даром. Услышав слова Лии, он не смог совладать со своим лицом.

Лею, однако, не было дела до его гримас.

— Когда ваши армии встретятся в битве, твои воины — единственная и последняя сила, что встанет на пути его приспешников. Потому, хаос приложит все усилия для вашего уничтожения, не считаясь ни с чем, — Отец всех мужей едва слышно коротко вздохнул. — В руках жреца на время битвы окажется вся мощь его господина. Простому человеку не победить жреца в схватке, и на это буде расчет нашего врага. Тебе следует добраться до самого жреца, — Предвечный протянул руку. Свет на его раскрытой ладони сложился в нечто, напоминавшее не то длинную иглу, не то короткую сосульку. — Пронзи его тело этим в любом месте. Тогда ты сможешь победить жреца. С его гибелью сгорит и вся дарованная ему сила хаоса. После мы довершим разгром.

Альвах сжал "иголку" в кулаке.

— Ты должен помнить, — Предвечный положил руку на его плечо, полуоборачивая смертного к себе. — Твоя победа — единственная возможность для людей свершить все без разрушений и... малой кровью. Если ты потерпишь поражение, и хаос все же проникнет в наш мир, мне и Лии придется схватиться с ним в открытую. Случись эта битва, она будет много страшнее той катастрофы, которую пережил мир при его разделении. Даже если нам удастся одержать победу, мир будет разрушен, а из смертных едва ли выживет малая горстка.

— Я понял тебя, Светлый, — Альвах посмотрел на Предвечного, потом на Темную Лию и неожиданно для себя задал еще один вопрос, который, несмотря на все свершившееся, по-прежнему тупо занозой тревожил его душу. — Все будет сделано, как должно. Но... могу я знать... Если одержу победу, ты... вы сможете вернуть моему телу тот облик, который был отнят? Я смогу попросить о подобном?

Лей отвернулся и вновь посмотрел в глубину пещеры. Под его взглядом сияние расступилось, словно рассеченное на две половины, открывая духу Альваха путь к его бессознательному телу.

— Исполни долг перед своим миром, герой, — пальцы Темной Лии несильно сжали плечо смертного, который все еще стоял, не в силах сделать шаг и в ожидании ответа. — Ты получишь свою награду.

За множество людских поколений каменные ступени, что вели в покои королевской семьи, оказались исхоженными и затертыми, но ни на одной из них не было сколов. Камень, из которого складывали лестницу и стены замка, был вне времени. Он всегда верно охранял секреты велльских королей. Веллия, а вслед за ней и вся Империя романов давно сменили своих правителей. Однако задачи камней этого замка оставались неизменными. Как и века назад, камню выпала величайшая честь — хранить самое главное сокровище владыки всех человеческих земель.

Несмотря на то, что Вальгарду Великому еще не приходилось усомниться в надежности хранилища, и ему некуда было торопиться, он все равно не мог сдержать стремительности шага. Ибо то, что было заперто за тяжелой, обитой железом дубовой дверью, долгое время назад лишило вождя покоя. И даже после того, как он приобрел свое сокровище в безраздельную собственность, покой к грозному манну так и не вернулся.

Здесь не было охраны — на дверь были наложены заклятия, а людям вождь не доверял. Он знал, какое влияние сокровище оказывало на любого мужчину, и не мог позволить себе даже малейшего риска. Самолично с трудом отодвинув тяжелый засов, он распахнул дверь и, шагнув вовнутрь, тут же захлопнул ее за собой.

Юная романская ведьма была там же, где и всегда — у единственного маленького забранного решеткой окна. Окно было устроено низко, и прекрасная Марика сидела на коленях на покрывале, брошенном прямо на пол. Когда он вошел, она не обернулась. Только ее нежные тонкие пальцы плотнее стиснули прутья решетки, к которой она прижималась лицом.

Вальгард медленно пропустил через ладонь ремень из кожи ледяного зубра и невольно поморщился от боли, когда мелкие твердые пластины шкуры чудовища царапнули его заскорузлую ладонь. Плечи Марики дрогнули. Она услышала шелест за спиной, и догадалась, что он значит. Но она не обернулась и тут. Лишь ниже опустила голову, рассыпав отросшие темные волосы по плечам и спине.