Игры Предвечных

Игры Предвечных

Пролог

Зеленое море тяжело вздымало свинцово-серые волны. Погода была ненастной. Сильный ветер туго надувал парус, едва дозволяя кормчему удерживать руль. Часть воинов оставалась на веслах, другая — пыталась управиться со снастью. Хотя манны говорили сами о себе, как о рожденных в море и для моря, а до настоящего шторма было еще далеко, управляться даже с таким легким и маневренным драккаром, который выделил своему сыну ярл Реганар, было теперь непросто.

Сам Вальгард, который, несмотря на молодость, уже успел получить почетное имя Снежный Волк, стоял у самого носа своего быстроходного судна, придерживаясь за край борта. Лицо вождя не выказывало и тени той тревоги, которую вызывала у его людей непогода. Вальгард смотрел на волновавшееся море, но видел солнечные берега Вечного Рома — жирные, сытые, теплые и богатые берега. Берега, которые когда-то были отняты у его народа, где поля всегда благосклонны к землепашцам, кожа женщин не заветривается и не шелушится от сильнейших морозов, а дети не мрут от болячек и голода круглый год. Те самые берега, которые Вальгард намеревался вновь сделать своими. И — снискать величайшую славу своего сурового народа, славных, воинственных и отчаянных маннов. Сын ярла как наяву видел зеленые луга, великолепные города, несметные богатства столицы бесконечной империи романов. Перед его мысленным взором вставали силуэты красивых женщин — множества красивых женщин, которые должны будут покориться ему.

И еще мужчин. Десятки, сотни и тысячи мужчин, хорошо вооруженных и закованных в хорошие доспехи. Отличных, умелых воинов, что сотрясали своей мерной поступью земли империи, из конца в конец. Воинов бесстрастных и беспощадных.

Проклятый, непобедимый Легион. Бесчисленное воинство, трех-четырех центурий которого хватило бы, чтобы простой численностью перекрыть все мужское население островов. Страшное и верное оружие Вечного Рома.

Это оружие нужно было сломать — и сломать наверняка. Без малейшей возможности его восстановления. Иначе народу Снежного Волка никогда не видать теплых берегов, не снимать обильных урожаев, не любить красивых женщин запада.

Вальгард обернулся к кудеснику. Тот сидел, завернувшись в меха, и привалившись щекой к своему корявому посоху. Кажется, с тех пор, как Снежный Волк сегодня открыл глаза, волхв, или кем там был загадочный пришлый маг, ни разу не переменил положения на скамье. Ему даже не приходилось отодвигаться с пути сновавших по палубе маннов — бесстрашные воины сами огибали его, насколько позволяла качка.

— Говори, — проронил кудесник, поднимая голову. Несмотря на рев бушевавшего моря и свист ветра, его слова были хорошо слышны стоявшему в трех шагах Вальгарду.

Вождь маннов, все же, посчитал за нужное приблизиться. Теперь он стоял почти вплотную к магу, который немыслимым образом продолжал удерживаться на скамье прямо.

— Знаю, я уже спрашивал, и не раз. Но спрошу снова. Ты уверен в своих силах, маг? Ты не смог повернуть ветра так, чтобы мы преодолели проклятое течение. Помоги ты нам на море, не пришлось бы плыть в Ром через Веллию. Вместо того, чтобы повернуть на восток, мы бы двинулись прямо на запад и сразу достигли синих вод. А там, если верить картам, лежит столица империи!

Кудесник поднял, наконец, голову. Тусклые серые глаза вперились в лицо Вальгарда. Молодое лицо поморщилось.

— Я уже говорил, но ты не желал меня слушать. Я бы смог повернуть ветра. Но сила течения там велика. И само течение достаточно широкое и бурное. Нашему судну не преодолеть его, если не возвернуть самого течения вспять. Такое может причинить немалый ущерб и берегам, и всему мирозданию. А об этом проведают маги, которые состоят на имперской службе. И насторожатся. Не говоря об обычных людях, которых затронет моя волшба. К тому же, отвернутое течение может обнажить рифы, о которых ни я, ни ты не имеем никакого представления. И мне нужно побывать во всех землях, которые... ты знаешь сам. А это можно сделать только, если пересечь каждую из имперских земель. Так чего ты желаешь больше, вождь, скостить несколько недель, или победить романов?

Набежавшая на борт волна окатила их стылой водой. Снежный Волк протер глаза пушистым наручем. Молодой маг остался недвижим.

Вождь маннов окинул взглядом своих людей. Все в драккаре, кроме вождя и мага, боролись со штормом. Вальгард сам отбирал каждого. В его отряде не было сопливых юнцов. Только воины — лучшие из тех, кого могли породить Острова. Все они понимали важность возложенной на них задачи. Вальгард не сомневался — эти не подведут. Если от кого и следовало ожидать подвоха, так это от кудесника. Как ни умелы были воины ярла, от мага зависел весь успех похода. И, хотя без него можно было сразу поворачивать назад, Вальгард ему не доверял. Несмотря на то, что он долгие годы жил среди маннов, маг так и не стал своим. Впрочем, он и не мог им стать.

Несколько лет назад этот странный человек прибыл из-за Зеленого моря с Большой земли. Его хилую лодчонку разбило в щепы о прибрежные скалы. На счастье кудесника именно к тем скалам направились в тот день собиратели живых раковин. Они успели унести в селение едва живого загадочного человека раньше, чем его нашли хрюки, тем самым сохранив ему жизнь. И не прогадали.

Таинственный незнакомец оказался не только первым за множество десятилетий человеком не с островов, которого довелось увидеть людям из клана ярла Реганара. Он оказался магом — из тех, про которых говорят, будто силу их не соизмерить людским мерилом. Сила его была столь велика, что захоти он — мог бы сдвинуть с места любой из островов. С его помощью менее чем за год клан Реганара поочередно одержал победу над всеми соседями на родном острове, затем — стал делать набеги на чужие. За семь лет, что пробыл таинственный и нелюдимый маг гостем Реганара, ярл сумел объединить три самых крупных острова и разорить два мелких. Еще три дальних, почти не заселенных из-за сильной стужи, которую не могло изгнать с них даже короткое лето, признали владычество воинственного клана без боя. Впрочем, толку от тамошних обитателей не было тоже, а потому в расчет их никто не брал.

Но как ни велика была его помощь, маг не желал сближаться с людьми из клана. А те, в свою очередь, сторонились его. Кудесник был единственным человеком на Островах, в котором продолжал нуждаться ярл Реганар — и который при этом не являлся его подданным.

— Значит, высаживаемся в Веллии, а оттуда, если нас не прикончат, едва мы ступим на берег, через всю империю посуху добираемся до столицы Вечного Рома. Добро, — Вальгард смахнул соленую мокроту с усов, но его, а заодно мага и всех, кто находился поблизости, окатило новой волной. — Веллия — это ведь откуда ты родом, а, кудесник? Может быть, ты просто захотел вернуться, чтобы увидеть родину? Когда мы займем земли империи, ты сможешь жить в твоей Веллии хоть до самой смерти.

Маг не ответил. Он только плотнее стиснул некогда бывшие крепкими, а теперь высохшие ладони на своем посохе. Удивленные манны неверяще вглядывались в небеса. Тучи стали постепенно расходиться, а море — волноваться тише.

— Ты всегда так мог? — спокойно осведомился Вальгард. Кудесник пожал плечами.

— Ветер был попутным. Теперь он поменял направление. Я верну его, как только мы покинем бурю.

Теперь уже промолчал вождь. Кудесник, который был родом из Веллии, продолжал успокаивать ненастье. Но несмотря на то, что спустя какое-то время буря почти утихла, сильный ветер продолжал гнать судно маннов вперед.

— Совершить посольство в Веллии будет так же непросто, как и в столице, — разомкнул уста молодой маг, снова поднимая лицо, и подставляя его холодному, соленому ветру. — Придется задержаться на несколько дней, пока не будет справлено все, как подобает. Веллия — одна из самых цивилизованных провинций Вечного Рома. Когда я покидал ее берега, там правил король Хэвейд. Должно быть, теперь он уже совсем стар.

Вождь маннов поднял бровь.

— Стар — значит, он не сможет поднять меч. Насколько нужно опасаться этого твоего... Хэвейда? У него есть наследники?

— У короля два сына, что уже достигли возраста мужей. Оба они были больны, и не могли иметь наследников. Однако, за год до моего отправления из... из Веллии, младший принц связал себя браком с некой юницей из романов, прекрасной, как сама Лия. Многим их брак казался смешным, ведь де-принц был рожден в Ночь Голубой Луны, и до той поры не мог интересоваться женщинами. Но доподлинно известно, что романка эта произвела на свет наследника, и Испытания Крови признали в нем королевскую кровь отца. Веллия — малочисленна, но власть короля в ней была сильна, как никогда. Если ничего не случилось за последние годы. Взять эту провинцию силой будет так же тяжко, как столицу Рома.

Вальгард нахмурился.

— Но ведь ты нам поможешь, маг? Вспомни свои слова!

— Я помогу вам уничтожить владычество романов. Ты знаешь, что для этого требуется. Но нужно набраться терпения, вождь. Иначе можно загубить все дело.

Вальгард кивнул и усмехнулся. От подобной же усмешки его отца, ярла Реганара, бледнели лица прочих ярлов, а их бесстрашные сердца начинали биться быстрее в неизбывной тревоге.

— Я буду терпелив, мой дорогой друг. И смиренен, как новорожденный детеныш рогашерста. Я буду очень терпелив и с посольством, и с королем, и с его семейством. И между делом... Ты своим рассказом заинтересовал меня. Желаю взглянуть на женщину, красивую настолько, что она смогла пересилить проклятие Ночи Луны.

* * *

... Последний рывок, наконец, сдвинул основание застрявшего столба с мертвой точки. Усталые рабочие в отчаянном усилии натянули канаты и, с помощью налегавших с другой стороны товарищей, столкнули подножие тяжеленного дерева в залитую крепительным раствором яму.

Отмахиваясь от дыма множества костров, которые были зажжены цепочкой вдоль всей готовой части стены, работный распорядитель подошел к отстоявшим поодаль двум праздным фигурам. Среднерослый, крепкий центурион, по-велльски светловолосый, держал напряженную руку на рукояти меча, в любой миг готовый пустить его в ход. Вторая фигура принадлежала маленькой черноволосой женщине. Женщина эта была молода и настолько красива, что не каждый имперский поэт смог бы сразу подобрать сравнения ее поразительной красоте. Небрежно подхваченные куском кожи густые черные кудри, точеное лицо и зеленые глаза с несомненной ясностью указывали на принадлежность к романам. Как и все вооруженные мужчины вокруг, она носила сплошной доспех. Но по движениям прекрасной романки не было заметно, что ее кованый из стоика нагрудник имел немалый вес. Два посеребренных меча, загнутых на асский манер, были удобно подогнаны под обе ее руки на прочных ременных стяжках.

Работный распорядитель почтительно склонил голову.

— Еще один столб почти готов. До темноты есть немного времени. Прикажете продолжать работы, ваше высочество?

Женщина оглянулась. То, что было у нее за спиной, едва проглядывалось в темных пластах тумана. Густую пелену прорезали два ряда высоких, в три человеческих роста, столбов из каменного дерева. Между непреодолимыми линиями обороны, в которую превращалась стена из плотно пригнанных друг к другу древесных стволов, было оставлено такое пространство, чтобы свободно разминулись две повозки. Разгоняя туман, между стенами этой странной изгороди горели костры. Костры тянулись бесконечной цепью и терялись во мгле. Поддерживая их, едва зримые, двигались зыбкие фигуры рабочих, нагруженные дровами и древесным углем. Подножия столбов были выложены огненным камнем. Этот камень, который добывали из глоток горючих гор, никогда не остывал и очищал воздух не хуже костров.

Романка обернулась к распорядителю и посмотрела поверх его плеча. Работники все еще укрепляли только что вкопанный столб, заливая щели в земле твердеющим раствором и поднося огненный камень, который препятствовал наползанию мглы. Чуть поодаль огромная изгородь, которую с таким трудом и поспешностью возводили люди, заканчивалась. Туман здесь был настолько плотен, что, казалось, его можно было нарезать ножом. Если позади темно-серую мглу разгоняли языки пламени и дымы костров, то впереди туман был полновластным хозяином. Время от времени оттуда доносились неясные, пугающие звуки — от мокрого, трущегося шороха, до треска и рыкающих всхрипов. Двойная цепь из тяжело вооруженных, закованных в лучшие романские доспехи воинов отрезала рабочих от еще не покоренной туманной Прорвы. Их большие квадратные щиты, за которыми укрывались защитники, создавали видимость стены. Пусть не такая надежная, как та, которую строили за их спинами, стена из щитов могла служить непрочной, но все же преградой от того, что могло выйти из тумана.

Еще раз оценив ход работ, юная романка, наконец, поглядела на большие песочные часы, установленные у повозки с припасами. В туманную мглу Прорвы никогда не проникали лучи дневного светила, поэтому солнечные часы были здесь бесполезны. Но время, отмеряемое песком, не подводило никогда.

— Уже почти закат, — на глаз определила женщина, кивая на беспрестанно бегущие песчинки. — После заката эти... оживляются особенно. Нужно подготовиться к ночи. На сегодня довольно.

Распорядитель коротко поклонился. В полутьме, которую разгоняли факелы, костры и мерцание огненных камней, его лицо осталось непроницаемым. Однако, похоже, что решение романки пришлось ему по душе.

— Сворачиваем работы! — отойдя от женщины, заорал он на своих людей, которые продолжали спешно вбивать камни в грунт. — Пошевеливайтесь! Живей!

В предчувствии скорого отдыха и желая хотя бы ненадолго уйти от страшного тумана, люди работали теперь еще быстрее. Было видно, что долгий день их утомил, но необходимость оставаться поблизости от неотгороженной мглы ночью заставляя выжимать из себя последние силы.

Меж тем женщина уже не глядела на завершавших трудную смену рабочих. Вскинув голову, она прислушивалась к чему-то сквозь стук, шуршание и негромкие разговоры строителей.

— Центурион, — романка едва заметно повела головой. — Послушай ты.

Воин с готовностью шагнул к туману, собираясь прикрикнуть на строителей, чтобы они притихли и не мешали прислушиваться, когда новый звук, гораздо громче первого привлек его внимание. Он и романка обернулись назад почти одновременно. С той стороны, которая вела в нормальный, человеческий мир без тумана и выходящих из него мерзостных гадов, явственно раздавался частый конский топот.

— Что-то случилось, — романка бросила короткий взгляд на шеренгу воинов, что стояли у самой кромки колеблющейся мглы, и нехотя шагнула навстречу показавшемуся среди костров конному разъезду.

Всадники приближались. Не прошло и нескольких минут, как они оказались перед ожидавшей их романкой. Головной отряда спрыгнул с коня и тут же пал на одно колено, опуская голову и протягивая юной женщине кожаный чехол.

— Приветствую ваше высочество, принцесса Марика! Я — Тельмах, гонец из секретариата его величества. Твой супруг, про-принц Седрик Дагеддид направляет тебе послание. Он так же уполномочил меня передать послание и на словах, если ты... если ты не внемлешь написанному.

Та, кого назвали принцессой Марикой, поморщилась, доставая и разворачивая адресованное ей письмо.

— Мой супруг уже вернулся из его поездки в Ром? Так скоро?

Посланник поднял и снова склонил голову.

— Благодарение Лею, ветра были благосклонны к его парусам, ваше высочество.

Юная романка досадливо дернула щекой, углубляясь в чтение. По ее разрешающему жесту гонец поднялся, и теперь, сохраняя почтительность на лице, украдкой оглядывался вокруг. Несмотря на то, что гонец был молод, за время королевской службы повидать ему довелось немало. Но все здешнее было непохоже ни на что, встреченное ранее и казалось иным, необъяснимо пугающим — два ряда гигантской стены, горевшие костры, сновавшие между ними люди и даже молча застывший каменным изваянием за плечом принцессы ее извечный телохранитель.

Центурион Кедеэрн был одним из немногих веллов, который успел отслужить в Легионе до того, как молодая романская жена принца настояла на реформировании армии по имперскому образцу. Благодаря этой реформе Кедеэрн, который окончил военную школу Рома и воевал за имперцев, смог значительно продвинуться по службе. Однако сперва назначение в отряд, который служил у Прорвы, центурион посчитал великой неудачей. Несмотря на отданную в его распоряжение половину манипулы, Кедеэрн поступал в полное распоряжение принцессы Марики, которая в свою очередь распоряжалась строительными работами в тумане. А принцесса Марика была женщиной. Чего ждать от женщины, которая одновременно приказывала рабочим и солдатам, Кедеэрн мог только догадываться. На всякий случай он распрощался и с семьей, и с ожидавшей его возвращения любимой девушкой.

Прибыв к Прорве и справившись с первым испугом, который навевал на всех и каждого вид кишащего чудовищами тумана, центурион еще увереннее приготовился к скорейшей гибели. Не сомневаясь, что перед смертью вынужден будет исполнять ряд глупейших и непоследовательных женских приказов.

Но первый его взгляд, брошенный на взбалмошную принцессу, которая за какой-то тьмой решила пробить дорогу через Прорву в якобы лежавшие за ней неизведанные земли, не оставил и тени от его прежних измышлений.

Принцесса Марика была очень красива. Должно быть, она была самой красивой женщиной в бесконечной империи романов. Но не это привлекло к ней сердце Кедеэрна, раз и навсегда сделав его верным, преданным помощником и добровольным телохранителем романки.

Вопреки представлениям о красавицах, юная женщина оказалась умна. То, что центурион принимал за прихоть, в действительности представилось четким, просчитанным и выверенным планом. Молодая жена принца Седрика рождением наследников помогла супругу обрести статус про-принца Веллии. Но вместо того, чтобы оставаться при своих новорожденных детях и едва оправившись от последних родов, она решила воплотить в жизнь идею, равной которой по смелости и безумию в Вечном Роме не знал никто. Принцесса Марика вознамерилась построить безопасную дорогу от самых Великих Ворот, которые отгораживали Прорву через мглу в лежащие за Прорвой человеческие земли.

Ни для кого не было секретом то, что случилось тьму поколений ранее, когда покровители мира людей Светлый Лей и Темная Лия затеяли ссору. После этой ссоры мир был разделен между двумя Предвечными на две равные половины. Светлый Лей по-прежнему дарил солнечный свет и тепло своему миру. Царство же Лии окутала мгла. Широкая и глубокая пропасть непреодолимой преградой пролегла между мирами, и пересечь ее можно было только в одном месте — по каменному мосту на границе с Веллией.

Люди прокляли царство Лии, из которого в мир выбиралась мерзостная нечисть для того, чтобы творить бесчинства. Нечисть отлавливали и уничтожали с большим трудом. Казалось, жизнь оставалась возможна только в мире Лея. Те несчастные, которые после разделения оставались у Лии, были навсегда потеряны во мраке. Избегать Прорвы и постоянно следить за единственным мостом через пропасть вошло у людей в обычай, а после — и в закон. Сплошь покрывавшая мир Лии мгла была опасна и несла в себе только смерть. Кроме отвратительных, искаженных, нечистых тварей ловить в ней было нечего. Это знали все, и это было так же понятно, как и то, что каждое утро встает новое солнце.

Но принцесса Марика думала иначе. Якобы ей удалось единожды пересечь туман и вернуться обратно. По уверениям юной романки, за Прорвой лежал целый мир, который отчаянно нуждался в помощи. Большего безумия трудно было представить, однако к всеобщему изумлению король Хэвейд неожиданно дал добро на затею принцессы проложить безопасную дорогу — от Великих Ворот до самого иного мира, где бы он ни начинался. Сам его величество император Тит Максимус Третий заинтересовался затеями веллов. Едва ли кто-то кроме самой принцессы верил, что через туман можно попасть куда-то, кроме как на клыки обитавшим там чудищам. Однако с благоволения императора король Хэвейд все же получил в поддержку устремлений его неугомонной невестки целую манипулу с правом распоряжаться воинами Легиона и производить им замену каждое межсезонье.

Получив королевское и императорское дозволение, романка взялась за дело с присущей ее народу практичностью. Она едва не в одиночку рассчитала и организовала начало стройки, подвоз материалов, снабжение провиантом и прочим необходимым для рабочих и воинов, которые должны были защищать строителей дороги от чудищ из Прорвы. И, конечно, поиск самих строителей, потому что не каждый обитатель империи соглашался не то, что работать — а просто приблизиться к Великим Воротам, с которых Прорва даже не была видна.

Но, несмотря на все трудности, реальные и мнимые, три года назад начало прокладыванию дороги было положено. Все это происходило на глазах у центуриона, который в составе пробной манипулы принял на себя первый — и самый страшный удар обитателей Прорвы. В начале всего предприятия, когда люди только стекались к туманной пелене и подвозили материалы для строительства, обрадованные чудища стаями кидались на тех, кого они принимали за новую легкую добычу. Объятым суеверным ужасом воинам пришлось немало потрудиться, защищая тех, кого они призваны были защищать. Почти вся манипула романов была уничтожена, и на ее смену пришла другая. Кедеэрн, переживший гибель второго центуриона, сразу стал ветераном и мог рассчитывать на дальнейшее продвижение по службе после возвращения в Вечный Ром.

Однако к удивлению своих родичей и более всего — в собственному изумлению Кедеэрн неожиданно сам для себя наотрез отказался уходить от Прорвы. Он остался сначала на первую смену, потом на вторую... Рабочие и воины сменяли друг друга и, получив плату либо выполнив свой долг, стремились хотя бы на сезон убраться подальше от проклятого тумана. Но не Кедеэрн. Днями и ночами он находился подле принцессы, оберегая ее от любой несчастной случайности, настолько, насколько позволяли ему служебные обязанности. Невестка короля, проявляя нежданные настойчивость, смелость и силу воли, неделями торчала в Прорве, наблюдая, как твердые, как камень, столбы вгрызаются в тело тумана, а языки постоянно поддерживаемого пламени разгоняют густую гибельную пелену. Кедеэрн оставался подле нее, поддерживая во всем. Он замечал, что другие мужи — от второго центуриона до последнего разнорабочего, несмотря на ужас, потери и безнадежность работ, а так же опасность со стороны тумана, все равно стремились возвращаться сюда. И знал этому причину. В конце концов, он разобрался и с мотивами собственного безумного поведения. Как и безнадежности того, о чем втайне мечтал. Но остался все равно, оказывая принцессе Марике всю ту поддержку, которую мог оказать. И в которой она подчас отчаянно нуждалась.

... Теперь центурион продолжал молча стоять рядом, готовый оберегать принцессу Марику от любых опасностей, которые таила в себе Прорва. К его великому сожалению, от той опасности, которую привез королевский гонец, защитить свою госпожу Кедеэрн был не в силах.

Все в Веллии, да и в прочих частях империи знали об обстоятельствах заключения брака второго сына короля Хэвейда. Тогда еще бывший де-принцем Седрик снял прекрасную романскую ведьму прямо с костра, к которому она была приговорена духовными отцами. Сам Лей уберег от смерти невинную — позже удалось выяснить, что девушка была осуждена по оговору подлого завистника. Женитьба де-принца на спасенной им красавице могла бы надолго сделаться образом для вдохновения множества имперских поэтов и темой для их баллад, если бы не...

Если бы не проклятие, которым второй сын короля Хэвейда был поражен с самого рождения. Де-принц Седрик Дагеддид появился в мир в Ночь Голубой Луны — и не мог вожделеть женщин. После его свадьбы с прекрасной романкой Марикой, споры, предположения и шутки о способе, которым де-принц сделал своего наследника, не утихали во всех тавернах, на всех площадях и кухнях как в самой Веллии, так и за ее пределами. И едва только подутихли сплетни о маленьком наследнике Дагеддидов, как новая беременность принцессы, которая случилась спустя совсем недолгое время после первой, подлила масла в огонь пересудов.

Центурион мог только догадываться, что происходило между Марикой и ее мужем. Разрешившаяся от бремени принцесса тут же выбила разрешение и средства на свою неслыханную идею. И уехала к Прорве, чтобы днями и ночами торчать в ее гибельном тумане. Но кроме казавшегося безумным нежелания сидеть дома и каждый день видеть мужа и новорожденных детей, принцесса более ничем не походила на безумную. Юная романка была умна и рассудительна. Ее спокойный нрав, умение принимать быстрые и верные решения, глубокие познания и способности к обучению всему тому, чего от нее требовали обстоятельства, поражали всюду сопровождавшего ее Кедеэрна. И одновременно заставляли его сердце сжиматься от щемящей жалости.

Следуя за ней по пятам как тень, он знал ее высочество Марику как никто другой. Блекло-зеленые глаза принцессы помимо душевной твердости и едва различимой насмешки, с которыми она имела свойство говорить, порой на короткое время отражали горькую тоску. Это случалось с ней редко, и едва ли кто-то, кроме Кедеэрна мог что-то заметить. Тоска принцессы была ее тайной. Тайной, которая, как он понял это с несомненной точностью, пожирала ее душу. Юная женщина, самая прекрасная женщина бесконечной империи Вечного Рома, была несчастна. Она умела владеть собой, и никто кроме Кедеэрна не знал об этом несчастии. Никто не обращал внимания на тени горечи, набегавшие на лицо принцессы, если ей доводилось слышать о супруге. Центурион не знал, что делал де-принц с женой. Но одна лишь мысль о том, каким издевательствам будущий король Веллии подвергал хрупкое тело и живой разум его романки, побуждала в душе Кедеэрна горячее желание растерзать проклятого мужеложца голыми руками. Чем дальше в Прорву пролегала их дорога, тем у центуриона сильнее крепло убеждение в том, что принцесса Марика привела в исполнение свою безумную затею не из сумасшествия, а чтобы иметь повод как можно меньше времени проводить в обществе мужа.

... Меж тем принцесса дочитала послание. Лицо ее едва заметно переменилось.

— Передайте моему супругу, что я вернусь в Ивенот-и-ратт в начале межсезонья, — романка сунула письмо в чехол, а тот протянула обратно гонцу. — Не раньше. Мы начали новый квадрат. Нужно в нем укрепиться...

Ее прервал чудовищный рев, раздавшийся со стороны тумана. Обернувшиеся принцесса и ее собеседники увидели похожую на клювастого паука огромную тварь, которая состояла как будто из одних только жвал и челюстей. Легионеры, которые прикрывались щитами в первом ряду, привычно ощетинились копьями. Из-за их спин веллийские лучники уже осыпали чудище градом стрел, целясь по глазам.

— Щелкач, — равнодушно бросил центурион, видя, что солдаты пока хорошо справляются и без его помощи. — Вы были правы, ваше высочество. Я тоже его слышал, но отвлекся на... наших гостей.

Щелкач сделал последний выпад своим чудовищным клювом — и опал на землю. Воины хладнокровно добивали подергивавшуюся тварь копьями. В стороне двое разделывальщиков уже ждали, когда можно будет приступить к вырезанию особо ценившихся зубов, когтей и внутренностей порождения Прорвы.

— Я приеду в столицу ближе к окончанию летней поры, — повторила принцесса, вновь привлекая внимание гонца. — До того времени...

— Прошу простить меня за дерзость, что осмеливаюсь прерывать тебя, но его высочество про-принц Седрик велел мне передать еще, — гонец вновь пал на колено, в опасении, что гнев принцессы может пасть на его безвинную голову. — Он просил сказать на словах, что если я не привезу тебя в Ивенот-и-ратт с моим отрядом, его высочество выдаст мне сто плетей своей рукой. Смилуйся, милосердная Марика! Принц с одного удара способен вышибить дух из волка!

Принцесса поморщилась сильнее. Центурион, который уже отвлекся от боя, смотрел на нее с нескрываемым сочувствием, радуясь, что забрало шлема скрывает его лицо.

— С чего ты взял, что мне есть до тебя дело?

Гонец глядел в истоптанную проклятую землю Прорвы. В стороне воины уже закончили расправляться с пауком, уступая раздельщикам место для их работы.

— Про-принц Седрик, да благословит его Светлый Лей, приказал мне сообщить тебе последнее, если твое сердце не смягчится к моим мучениям, — он поднял лицо, снизу вверх глядя в блекло-зеленые глаза принцессы. — Если через две седмицы, которые потребуются мне, дабы съездить к Прорве и привезти тебя в столицу, ты не появишься во дворце, он... Его высочество пообещал лично явиться сюда и... прекратить все здешние работы раз и насовсем.

* * *

Наследный принц Веллии Седрик Дагеддид угрюмо шел по коридору королевского замка, тяжело впечатывая каждый шаг в плиты каменного пола. Попадавшиеся навстречу прислужники шарахались в стороны и стремились поскорее убраться с его пути. Про-принц Седрик был зол, как никогда. И причина для этого была опять одна и та же.

Четыре месяца Седрик и его родной брат Генрих Дагеддиды потратили на поездку в столицу Вечного Рома и участие в Великом Празднике Лея, который случался раз в десять лет. Празднества организовывались воистину грандиозными, с духовными службами, пирами, охотой и состязаниями в воинской доблести, ловкости и умении. Лишь раз в декаду простолюдин мог выйти против благородного, дабы попытать счастья и выиграть один из великолепных призов, которые вручал с рук на руки сам император. Таких поединков было множество. Некоторые участники готовились к ним всю жизнь.

По настоянию сына императора Тита Клавдия, Дагеддиды тоже вынуждены были принять участие в состязании. В последний миг Генрих отговорился травмой, которую он получил на охоте, и остался в зрительской ложе, среди членов прочих королевских семей. Седрику отговориться не удалось. Тит Клавдий был подозрительно настойчив и, в конце концов, под его напором младший Дагеддид вынужден был принимать участие в соревнованиях по романской борьбе.

Уже оказавшись на поле, Седрик стал понимать, что дело нечисто. Все его противники как на подбор оказывались отличными борцами, большинство из которых происходило из бемеготов. Бемеготы были самым крупным народом империи, а об их силе ходили легенды. Поговаривали, некоторые из бемеготов могли голыми руками разорвать рысемаху или задушить ведмедя. Седрику пришлось на собственном опыте испытать правдивость баек. Он едва сумел справиться с первым своим соперником. Когда, спустя множество поединков, во время которых свои силы пробовали другие, про-принц Веллии сошелся со вторым, в его голову вновь закралась мысль о странности происходящего. Огромный бемегот, рядом с которым немалый Седрик сам себе казался щуплым подростком, бросился на велла, едва только услышав звук гонга. Горный дикарь не шутил. Седрик чувствовал, что противники хотят его убить — не просто хотят, а имеют вполне конкретную цель. Либо чье-то указание. Внезапная догадка поразила его, когда, в очередной раз уворачиваясь из удушающих объятий великана-бемегота, про-принц случайно запнулся взглядом о напряженное, ждущее лицо Тита Клавдия в императорской ложе.

Все встало на свои места. Тит Клавдий посетил Веллию осенью, и в тот раз королевское семейство Дагеддидов не смогло найти отговорок, чтобы предотвратить встречу сына императора и принцессы Марики. О том, какое действие оказывала красота его жены на всех мужей, не исключая пленников проклятия Голубой Луны, Седрик знал давно.

Про-принц выиграл состязания по борьбе. Ему помогла поднявшаяся из груди ярость. Эта же ярость едва не погубила его, а с ним — всю Веллию, когда, принимая приз из рук императора, Седрик оказался поблизости от его сына. Лишь остатки здравого смысла и долгая супружеская жизнь, в которой приходилось смирять гнев так часто, что, в конце концов, Седрик этому научился, позволили Титу Клавдию остаться живым.

Младший из Дагеддидов кипел негодованием остаток праздников, тем более после того, как дважды находил в пище яд. Не без помощи постаревшего пса Черного, который, было похоже, что сопровождал хозяина в последний раз, про-принц обнаружил, что ядом были пропитаны и простыни, на которых он спал. Из-за этого спать пришлось на полу, завернувшись в плащ, поскольку слугам императора высокий гость больше не доверял. Когда же Седрик нашел отравленную иглу, острием вверх воткнутую в седло приготовленной для него лошади, от гнева и тревоги за свою жизнь он чуть не потерял голову. В отличие от Тита Клавдия, который явно ее потерял. Седрик понимал, что ослепленный страстью к его жене, сын императора твердо вознамерился сделать Марику вдовой. Поэтому он с трудом дождался окончания праздников, и вздохнул легче, только оказавшись на борту велльского корабля, где вся команда состояла из подданных короля Хэвейда.

Седрик едва дождался берегов родной холодной Веллии. Ему не терпелось поделиться случившимся с женой. Про-принц знал, что, несмотря на отстраненность и извечную угрюмость, Марика всегда мыслила трезво и могла подсказать выход из положения. Или, хотя бы, помочь предугадать следующий ход сына императора. Седрику также было известно пристрастие его жены к воинским состязаниям, и он уже предчувствовал удовольствие от восхищения, которое волей-неволей должно было появиться на ее лице при виде его приза.

Но все его мечтания пошли прахом, когда королевский корабль вошел в гавань столичного порта. Порт этот отстоял на два часа езды от Ивенот-и-ратта, однако все равно считался столичным. На пристани корабль встречали дети Седрика — семилетний Хэвейд и пятилетние близнецы Драгус и Ерсус. Ждали там жена Генриха Ираика и даже старый король Хэвейд, которого в последнее время донимали ноги, из-за чего он ходил, прихрамывая, и все норовил на что-то опереться.

Не было только Марики. Почти сразу Седрик выяснил, что она уехала к Прорве после его отплытия в Ром, и с тех пор не возвращалась.

Седрик не стал яриться сверх того, что уже бушевало в его душе, исключительно из-за заботы о своем здоровье. Не без оснований он опасался, что с новой волной гнева его попросту хватит удар. Вместо этого Дагеддид сделал единственно разумное, что оставалось в его положении — и отправил за своей женой посланника. Про-принц хорошо успел изучить Марику, и знал, что заставить ее подчиниться можно было только применив силу. В большинстве случаев убеждения не действовали.

Его расчет оправдался. Через две седмицы, про-принц, наконец, получил воркуна с письмом о завтрашнем возвращении жены. Обрадованный, он едва дождался утра — и выехал навстречу Марике со своими конниками.

Но жена и тут нашла способ досадить ему. С востока, где простиралась Прорва, к столице вело две дороги. Одна из них была широкой и наезженной. Другой пользовались редко из-за ее непроходимости в любую пору, кроме летней.

Следуя логике, Седрик выбрал широкую для того, чтобы встретить Марику. Однако просчитался. Жена предпочла сбить ноги лошадям, но разминуться с ним почти перед самыми стенами столицы.

Когда усталый, раздосадованный и уязвленный Седрик вернулся обратно, выяснилось, что жена появилась в замке несколькими часами раньше него. Выслушав восторги детей, впервые за много месяцев увидевших мать, ответив на сдержанную радость невестки Ираики, все это время нянчившей племянников, и для вида посмеявшись новому романскому анекдоту про папашу Херуса Длиннуса, который Марика успела рассказать его брату Генриху, Седрик в очередной раз понял, что жена была рада увидеться со всеми домочадцами, кроме своего супруга. Не уронив лица перед семьей, Седрик в очередной раз удержал свой нрав крепко в узде и сам отправился на поиски Марики. Столь долго обуздываемый гнев рвался наружу, словно пар из-под крышки вскипевшего котла. Но Седрик по-прежнему давил на эту крышку, не давая себе сорваться.

... До появления Марики в замке велльских королей не было купальни. Лишь для того, чтобы доставить удовольствие вечно угрюмой жене, Седрик приказал устроить на одном из нижних этажей что-то вроде тех романских банных мест, которые ему довелось видеть в столице Рома. И теперь каждый вечер Марика проводила там. Возвратившись из любого похода, паломничества или даже просто с охоты, романка первым делом отправлялась в купальню.

Этот раз тоже не стал исключением. Седрик, зная, где искать жену, шел к ней, чтобы в очередной раз окончательно и бесповоротно поговорить о недопустимости такого поведения.

Про-принц спустился по каменной лестнице в неширокий коридор, где раньше была прачечная. Слуги продолжали прятаться, уведомленные сотоварищами о сложном настроении младшего Дагеддида, поэтому Седрику не встретилось ни души. Ему было известно, что Марика также не любила ничьего присутствия рядом, в то время как она кисла в цельной лохани остывающей воды. Теперь это было на руку. Ему не хотелось разговаривать с женой при свидетелях.

Он отворил плотную деревянную дверь и оказался в неширокой, но и не узкой комнате. Большую ее часть занимала деревянная лохань. Лохань эта помещалась в земляном углублении, дно которого, как было известно Седрику, выстилали огненные камни. Оттого вода в лохани никогда не остывала. Больше в комнате не было ничего кроме предметов для мытья, что с романской скрупулёзностью располагались на деревянных полках вдоль стен. В стороне от лохани на лавке дожидались своего часа свежие полотенца и белье. Несвежая одежда аккуратной стопкой высилась в корзине в углу. Там же стояли покрытые многодневной пылью порыжелые сапоги.

Войдя, Седрик тут же прикрыл дверь, чтобы не выпустить рванувшееся из комнаты тепло. И — на некоторое время замер на пороге. Марику он увидел сразу. Маленькое тело жены, хрупкое и сильное одновременно, вмиг вызвало в нем единый порыв — броситься к ней и крепко обнять. Порыв этот мгновенно вытеснил из души все ярость и обиду, которые Седрик копил за последние несколько седмиц. Ему расхотелось ссориться с прекрасной, но неласковой женой. Про-принц отдал бы все, что мог, чтобы Марика примирилась с ним и перестала пакостить настолько, насколько позволяла ей данная когда-то клятва.

Несмотря на его высокое положение, Марика никогда не испытывала к нему нежных чувств или хотя бы почитания. Но она была единственной женщиной под солнцем Лея, которую мог любить плененный Голубой Луной про-принц Седрик. Ее невероятная красота оказывалась сильнее проклятия. Но даже принужденная много лет назад сочетаться браком с наследником велльского престола, Марика так и не смогла полюбить насильно навязанного супруга. Седрик же любил ее до безумия. Он знал, что рискует, связывая себя узами брака с нелюбящей его женщиной. Однако не подозревал, насколько способна досадить ему умная и изобретательная жена.

Теперь эта самая жена полулежала в горячей воде, опираясь затылком о сложенное полотенце и прикрыв глаза. Ее густые темные кудри, каких никогда не бывало у женщин Веллии, мокли, прикрывая грудь. Одну из своих маленьких ног она по-мужски закинула на край бадьи. Другая вместе с нижней частью ее тела скрывалась под густым слоем мыльной пены. Пену эту, ровно как и распространяемый ею цветочный запах, презирали все без исключения обитатели Веллии. Среди романов же наоборот считалось неприличным не давать телу пропитываться этими дурными ароматами хотя бы раз в седмицу. Седрик терпел подобное безобразие среди купальных принадлежностей Марики исключительно из любви к своей жене и уважению к ее добрачным привычкам.

Но сейчас Седрику было плевать даже на пену. Не отрывая взгляда от тела дремлющей жены, он неслышно стащил с себя штаны и сапоги. Потом сбросил на пол тунику. И, более ничем не сдерживаемый, соскользнул в воду к Марике, благо, в обширной бадье оставалось еще достаточно места и для его большого тела.

Про-принц ожидал удивить и даже испугать юную романку, но Марика не повернула головы. Она только приоткрыла глаза, молча давая понять взглядом, что узнала его. Седрик, который не видел жену полгода, тоже не торопился что-то говорить. Он теперь был очень занят тем, что покрывал ее лицо и грудь поцелуями, крепко сжимая в объятиях. Потом, не прерываясь, торопливо притиснул еще плотнее, подхватывая под колени и не давая времени опомниться и запротестовать.

Марика, наконец, распахнула глаза. Крупно вздрогнув, она выгнулась в его руках. Но тут же зажмурилась вновь. Впившись пальцами в плечи Седрика, юная женщина привычно покорилась без единого слова. Она только кусала губы, едва удерживая сиплые вздохи, что рвались из ее груди с каждым жестким движением нетерпеливого супруга...

В последний миг романка с силой уперлась в грудь мужчины, пытаясь отстраниться. Но Седрик не позволил. По-прежнему крепко прижимая ее к себе, он отдал все, что у него было, впечатывая себя и свою любовь, которой хватало, чтобы взращивать плоды даже в ее ненависти. Марика злобно дернулась. Но иного выбора, чем подчиниться опять, у нее не оставалось. Она приняла все то, что он дал ей, до конца — и обмякла, отворачивая лицо. Ее красивые губы были искусаны до крови.

За многие годы в супружестве, Седрик привык к такому небрежению со стороны подруги. Но всякий раз ее нескрываемое нежелание ранило его. Еще и потому, что он не мог понять этому причины.

Однако после случившегося только что ругаться ему расхотелось. Про-принц высвободился, зная, что единение с ним Марике неприятно. Но не выпустил ее из своих объятий, по-прежнему крепко прижимая к груди.

— Я... так долго не видел тебя, — Седрик коснулся губами курчавых локонов романки, пригибая к себе ее голову. — Ты не представляешь, до чего скучал. Едва дождался нашей встречи. Хорошо, что ты вернулась. И... и знаешь что я придумал пока... дожидался здесь? Скоро праздник. День Летних Бризов. Проведем его вместе на побережье? Никого не возьмем, даже Генриха и Ираику. Только ты — и я.

Марика неопределенно дернула плечом. Все еще рассерженная на его несдержанность, которая могла дорого ей стоить, она смотрела в сторону. Не было похоже, чтобы супругу удалось разбудить ее интерес.

Некоторое время про-принц ждал ответа. Потом нахмурился. Горечь поднялась в его душе с новой силой. Но он сделал очередную попытку решить происходящее между ними миром.

— Я давно хотел поговорить с тобой, жена, — Седрик запнулся, подбирая слова. — Прошло столько времени, но все равно до сих пор... Я хочу сказать... Почему ты... почему у нас все... так?

Он повернул голову романки за подбородок, заставляя смотреть на себя. Потом приблизил лицо и поцеловал ее искусанные губы. Равнодушие юной женщины подлило масла в огонь его досады.

— Проклятие, Марика! Мы женаты уже почти восемь лет! Почему... до сих пор всякий раз, касаясь твоего тела, я чувствую себя насильником? Когда ты, наконец, примешь меня?

Взгляд романки, ровный и отстраненный, словно между ними не было долгой разлуки, а горячие речи были обращены не к ней, окончательно разъярил Седрика.

— По-моему, ты специально играешь в... жертву... насилия, чтобы... да чтобы попросту досадить мне! Быть может, я за всю жизнь познал всего одну женщину — тебя, но... это не делает меня глупцом! Я чувствую, что тебе хорошо со мной! Ты выгибаешься и стонешь... когда не в силах сдержать себя. Эти стоны — не от боли. Чтоб меня разразило громом, если это не наслаждение! Тебе хорошо со мной, жена. Так было не всегда, но теперь тебе хорошо! Будешь это отрицать? Ответь мне! Ну! Я тебе приказываю!

Марика закусила губу. Ее лицо выразило замешательство, досаду — и вдруг порозовело. Всякое доводилось Седрику наблюдать у его супруги, но не смущение. В изумлении он едва не забыл о том, что задал ей вопрос.

— Ну!

— Нет, — проговорила, наконец, романка. И это было первое слово, которое он от нее услышал после полугодовой разлуки.

— Что — нет? — опешил Седрик, не понимая, к чему относился ответ женщины.

Марика дернула щекой.

— Забыл, о чем спрашивал?

Дагеддид озадаченно потер затылок свободной рукой. Он и вправду в пылу запальчивости забыл, как поставил свой вопрос, и к чему именно относилось женино "нет".

— В... в общем, ладно, — спустя некоторое время пробормотал он, в то время как Марика продолжала смотреть на него. Ничего похожего на интерес или прочие чувства в ее взгляде не было. — Я просто хочу... я уже говорил тебе, жена. Порой мне кажется, будто ты нарочно меня гневишь.

Прекрасная романка едва заметно хмыкнула. Седрик, впрочем, услышал.

— Ты... я знаю, ты меня не любишь. Но, проклятие, ты не первая женщина, которая пошла замуж без любви! Когда мой брат Генрих посватал жену его, Ираику, она вовсе была невестой другого... и готовилась к свадьбе. Но они соединились перед лицом Лея и теперь живут, как надлежит мужу и жене. И Ираика никогда...

Он умолк, сраженный внезапной мыслью. Потом медленно отодвинулся, по-новому оглядывая жену, словно стремясь разглядеть в ней то, чего раньше не видел.

— Ты ведь... Ты тоже была чьей-то невестой? И из-за нашей женитьбы не смогла выйти за другого? Ты... ты все еще его любишь? И потому ты так... ненавидишь меня?

Марика поморщилась, словно у нее разболелись зубы.

— Седрик, — воспользовавшись тем, что хватка мужа ослабела, раздосадованная романка вырвалась из его объятий. — Puto vos esse molestissimos! (Достал уже!) Вернулся из столицы, где в Сенате собирались правители всех провинций Рома. Видел самого императора, — она дотянулась до повешенного на край бадьи кожаного ремешка и принялась перевязывать волосы. — Но вместо того, чтобы выкладывать новости, городишь чушь, как баба. Хочешь поговорить — расскажи мне лучше о поездке.

Дагеддид стиснул пальцы на ее запястье. Обычно грубость жены странным образом отрезвляла его. Но не в этот раз.

— Я тебе приказываю, — раздельно повторил он, загоняя глубоко вовнутрь раздражение и острую ревность. — Ответь мне. Я... расстроил твою любовь с... с другим мужчиной?

Романка вдохнула сквозь зубы и принужденно мотнула головой.

— Нет.

— Нет? — уже убедивший себя, что услышит другой ответ, Седрик готов был не поверить. Но давняя клятва обязывала жену говорить ему только правду. — И ты никогда... не была... влюблена?

— Дагеддид, — романка страдальчески поморщилась вновь. — Если тебе охота говорить о любви, иди к Ираике. Мне с трудом удалось отвязаться от ее нового любовного трактата авторства некого Аргуса Коитуса... покарай его Светлый. Генрих привез ей эту... книгу из Рома. Жена твоего брата утверждает, что читала всю ночь и теперь желает обсудить. Хоть с кем-то. Поди и составь ей компанию. А мне дай покой... хотя бы до завтрашнего утра. Твоими стараниями скакать пришлось почти без передышки от самой Прорвы.

Она снова прикрыла глаза. Но опустить голову обратно на полотенце про-принц не дал.

— Марика, — едва сдерживаясь, сдавленно спросил Седрик. В его тоне было что-то, заставившее жену приоткрыть глаза в некоторой тревоге. — Ты когда-нибудь, кого-нибудь... хоть кого-то...

Юная принцесса возвела глаза к потолку и с плеском поднялась из воды.

Седрик молча смотрел, как она выбирается из лохани и жестко растирает тело полотенцем, словно только что сидела не в горячей, а в холодной воде.

— Ты на самом деле хуже безголовой бабы, — одеваясь быстро, словно по воинской привычке, жена не глядела в сторону про-принца. — Заставил меня мчаться через всю страну только затем, чтобы устраивать сцены. Будь ты мне — женой, а я тебе — мужем, оттаскал...а бы тебя за волосы, эдакую... stulta (дурищу).

Седрик вскочил. Марика мгновенно одернула полотно, опуская платье до колен. Увернувшись от его захвата, она отскочила к стене и приземлилась на пол уже в боевой стойке.

— Mihi irruma et te pedicabo! (Подходи, дай мне надрать тебе задницу!) — она разжала кулак, поманив по-звериному мягко выпрыгнувшего из бадьи Седрика. — Cacator! (Засранец)

Дагеддид ринулся вперед. Он молниеносно смял защиту жены, всем телом впечатывая ее в стену комнаты. Локоть про-принца уперся в женское горло в один миг с тем, как два пальца романки вдавили впадину жизни под его подбородком.

Какое-то время они сверкали глазами друг на друга. Романка не выдержала первой. Опустив руку, она расхохоталась. Седрик последовал ее примеру мгновением позже.

— Прости меня, — отсмеявшись, попросила романка. Отстранив мужа, она забрала с лавки накидку и укрыла ею плечи. — Гнев ударил в голову из-за того, что ты грозился закрыть Прорву. Да и... не следовало так задерживаться. Будь я на твоем месте, и не встреть меня жена — всю пыль из нее бы выртяс.

— Ты тоже меня прости, — повинился Седрик, в отличие от подруги облачаясь в уже ношенное. — Когда мы долго не вместе, я надумываю многое... И изливаю на тебя при встрече. Ты права, выходит это у меня в точности, как у женщин. Тьфу ты, вот проклятие... Это, должно быть, Луна. Из-за нее... Ну да пес с ней. На самом деле, Марика. Я вызвал тебя... безусловно, я зверски соскучился по тебе. Но помимо того. Вести, которые я привез из Рома... Нам надлежит серьезно посоветоваться.

Заново перевязывавшая волосы романка вскинула бровь.

— Сын императора Тит Клавдий очень заинтересовался тем, что ты затеяла в Прорве. Интерес этот передался его отцу. Император пожелал лично переговорить с тобой о твоем... проекте. К этой зиме ты приглашена в Ром на праздник Солнцестояния.

Поймав ошеломленный и выражавший острую тревогу взгляд жены, он закончил уже без тени веселости.

— Если мы не найдем способа, как избавить нас от этой... высокой чести.

* * *

Седрик все-таки осуществил свой замысел. В первый летний день, когда Лей по обыкновению явил миру смену морских ветров, про-принц и его жена Марика без охраны конными отправились на побережье. Омывавшее Веллию море звалось Зеленым из-за окраса его волн. Но оно было столь огромным, что у разных берегов меняло цвет от свинцово-серого до лазурно-голубого. Веллы видели штормливое царство большой воды зеленым, и название моря для них казалось понятным и простым.

Главный город Веллии Ивенот-и-ратт стоял между холмов, но ближе к морю начиналась обширная степь, которая тянулась вдоль побережья до самых романских земель. Здесь была проложена дорога, по которой постоянно двигались пешие, конные, повозки крестьян и торговцев. Чтобы не привлечь внимания, Седрик и Марика надвинули на лица капюшоны плащей и ехали не спеша.

Но едва только свернув на пустынное ответвление от главной дороги, принцесса, которая, должно быть, долго сдерживала себя от этого, все же пустила лошадь вскачь.

Седрик поскакал за ней, любуясь, как его романка держится в седле, легко управляясь с несущейся под ней сильной тварью. Когда много лет назад он только начал узнавать свою жену, про-принца удивляло, как много умела и могла она из того, что нельзя было назвать обычным умением для женщины. Марика неохотно говорила о своем прошлом, и о многом Седрик до сих пор мог только догадываться. По совету отца, он не принуждал романку к прямым ответам, лишь зная наверняка, что Марика появилась в семье легионера из благородных и долгое время жила в одной из приграничных крепостей, в каких обычно несут службу воины Легиона. Должно быть, там она научилась держать в руках оружие и ездить верхом, несмотря на то, что в отличие от веллов, романы не одобряли для женщин такой науки.

Как бы то ни было, теперь Марика неслась по степному бездорожью навстречу волновавшемуся морю. Здесь берег приподнимался, и волны с пеной и плеском разбивались о его склоны. Сильный ветер, первый в этом году, который задул с моря, рвал с плеч принцессы плащ, растрепывал темные волосы и окрашивал в багрянец ее прекрасное лицо. Здесь уже хорошо чувствовался горький запах соли. Крики морских птиц, во множестве носившихся над волнами, тонули в свисте ветра и шуме прибоя, что должен был еще усилиться к полудню.

Седрик догнал жену, когда она сама осадила коня почти у самого обрыва. С возвышенности открывался вид на море и длинную полосу побережья по обе стороны. Марика спрыгнула на землю и, забросив поводья на спину лошади, обернулась к ударявшимся в склоны волнам.

Про-принц в свою очередь сошел с коня. Обвязывая уздечку вокруг куста он искоса и с восхищением наблюдал за своей романкой.

Марика по-прежнему стояла лицом к морю. Ветер бил ей в лицо, трепал тугие локоны темных волос, рвал с плеч дорожный плащ. Принцесса раскраснелась. Она вдыхала запахи моря, слушала крики птиц — и обычно угрюмые, ее черты теперь выражали редкое спокойствие. Глаза Марики были прикрыты, как и плотно сжатые губы. Тонкие ноздри едва заметно трепетали. Седрик смотрел на жену и чувствовал, как любовь и нежность к ней переполняют его душу с новой силой.

Две седмицы, которые прошли с их неудавшейся ссоры в купальне, Марика, по-видимому, чувствовала некую вину. Седрик понял это по ее поведению. Романка всерьез вознамерилась примерить роль доброй жены. Она была неизменно весела и благожелательна. Набравшись терпения, Марика просиживала даже возле Ираики, составляя ей компанию и выслушивая болтовню. Вспомнив, что она мать, по целым дням проводила с детьми, участвуя в их занятиях. И, наконец, за все время не сыграла с Седриком ни одной из ее обычных шуток. Такое поведение было настолько непохожим на его жену, что первое время про-принц не знал, что ему думать.

Потом он догадался. На Марику подействовала угроза не отпускать ее к Прорве. Настолько, что попытки романки задобрить мужа, в конце концов, заставили Седрика испытывать чувство вины. Марика так отчаянно старалась заставить про-принца забыть о его словах, что перестала быть похожей на себя. И, одновременно, Седрик был настолько рад этим переменам, что, несмотря на множественные попытки, так и не сумел признаться ей, что окончательно никогда не собирался претворять свою угрозу в жизнь.

Младший сын короля Хэвейда хорошо помнил то время, когда он только начинал семейную жизнь с юной и таинственной романкой. Принужденная выйти за Седрика против воли, Марика ненавидела каждое его прикосновение. Казалось, ее трясло от одного его вида, а запах вызывал дурноту. Рождение первенца не улучшило, а усугубило происходившее между ними. Когда-то по неосторожности Марика дала ненавистному ей Дагеддиду высшую клятву — не перечить ему ни в чем. Лишь потом принц догадался, что жена в самонадеянности не могла вообразить, что обещанное придется исполнять. Все же она сдержала слово. По желанию Седрика романка соединилась с ним в вечности перед лицом Светлого Лея, а после покорялась приказам, слушаясь каждого желания. Марика не отказывалась подчиняться, но кроме исполнения его прихотей, больше ничего и не делала. По целым дням она лежала в постели так, как ее там оставлял супруг, зябко кутаясь в одеяло, даже когда в комнате было жарко натоплено. Встревоженный Седрик пытался согреть ее жаром своего тела, обнимая и подолгу пролеживая рядом с ней. Но, казалось, Марика даже не замечала усилий помочь ей. Она только ежилась в его руках, холодея еще больше.

Лекари не находили в маленьком теле принцессы никакой хвори. Но хворь была. Она пожирала Марику изнутри. Прекрасная романка поднималась все реже, а когда вставала, то едва перекидывалась несколькими словами с Ираикой, и реже — с Седриком. Она не подходила к ребенку и даже не выбиралась из комнаты, все норовя опять прилечь. Ее прекрасное лицо делалось все бледнее, волосы потускнели и даже глаза казались прозрачными, утратив их блеклую зелень.

Седрик чувствовал себя близким к помешательству от сильнейшей тревоги. Он даже прекратил любовные утехи с женой, наблюдая, что после каждого раза ей делалось зримо хуже. Однако это уже не помогло. Марика тихо умирала от непонятной и неизлечимой тоски. По ее тусклому взгляду Седрику иногда казалось, что она забывала, кто она и что делает в этом месте. Во сне она иногда начинала бредить на языке своего народа, но как ни прислушивался супруг, уловить смысла он не мог.

Когда казалось, что все было уже кончено, неожиданный выход Седрику подсказал отец. Король Хэвейд лишь раз и ненадолго вошел в комнату младшего сына. Подойдя к ложу, на котором, уронив руки на колени, бессмысленно сидела Марика, он присел перед ней сам, заглядывая в лицо. На несколько мгновений их взгляды встретились. Потом король поднялся и, не говоря ни слова, вышел, поманив Седрика за собой.

Уже на следующий день недоумевающий про-принц вез жену в один из отдаленных монастырей Светлого Лея. Женщины допускались в это священное место лишь в виде великого исключения. Марику, однако, допустили. Спустя какое-то время, Седрик повез ее в другой монастырь, оттуда — в главный Храм Светлого Веллии. Всюду к изумлению мужа Марика ненадолго оживала — и горячо, искренне молилась. Бывало, что в каком-то из священных мест они проводили больше месяца. Поддерживая жену во всем, Седрик не представлял даже отдаленно, о чем Марика просила Светлого Лея. Он только понимал, что ее мольбы были как-то связаны с ним, ее супругом, и что жена, похоже, не обретала того, о чем вопрошала так страстно.

Седрик каким-то чутьем догадался, что Марика так и не получила отклика Предвечного. Однако несмотря на это, в ее душу все же сошел некий покой. Каждое новое священное место, все испытания и обеты, через которые им довелось пройти вместе, и молитвы жены помалу словно вытаскивали Марику из пропасти безумия, в которую ввергала ее тоска. Совершившая паломничество романка словно примирилась с чем-то неведанным, но очень важным. Седрик, который все время испытывал настоящий, острый страх за жизнь любимой жены, необъяснимым образом понял — основная и самая страшная опасность для нее миновала. И будто бы в подтверждение этому, едва вернувшись домой, в Ивенот-и-ратт, они получили благословение свыше. Вновь подпустившая к себе супруга принцесса понесла двойню.

После появления новорожденных сыновей, которых Седрик в уважении к жене назвал романскими именами, Марика вновь начала тосковать. Однако не дожидаясь того, что уже было, король Хэвейд снова выручил семью своего младшего сына. Он, наконец, ответил согласием на настойчивое предложение императора Тита Максимуса Третьего реформировать велльскую армию по романскому образцу. И к изумлению Седрика, привлек к этому делу свою младшую невестку.

Решение короля вызвало жаркие споры и пересуды по всей бесконечной империи романов. Пересуды только усилились, когда воспрянувшая духом принцесса Марика взялась за предложенную ей работу с внезапным воодушевлением, немалым умением и вовсе непонятным военным опытом. Женщинам в Веллии не было принято ввязываться в воинские заботы, но закон страны им этого не запрещал. Марика наравне с романами, которые были присланы императором в подмогу покладистому вассалу, занималась реорганизацией армии, формированием новых отрядов и выработкой тактики. От ее черной тоски не осталось следа. Седрик, который поначалу с недоверием относился к затее отца, следил за успехами супруги с немалым облегчением. Тогда же он поклялся, что никогда не заступит жене дорогу к ее склонности, если только склонность эта не способна будет причинить вреда.

Ему пришлось крепко напоминать себе об этом обещании, когда Марика впервые собралась покорять туманную Прорву.

Помня о тоске, которая едва не убила его жену, ровно как и о способе избавления от нее, Седрик, скрепя сердце, раз за разом отпускал Марику в проклятую мглу, которую сама романка называла chaos foramine (логовом хаоса). И, пусть не прямо теперь, но собирался делать это впредь. Тем более что в последнее время она старалась заслужить это изо всех сил.

В морской дали появился корабль. Из-за близости порта, корабли бывали здесь довольно часто. Но сегодняшний день был первым в начале нового сезона ветров, и суда всех, даже отчаянных мореплавателей, старались избегать оказываться поблизости от холодных велльских берегов. Должно быть корабль, который пока был едва виден, пришел издалека и его капитан не знал об особенности сегодняшнего дня.

Теперь Марика не отрываясь, смотрела на постепенно приближавшуюся темную точку корабля. Лицо ее было прекрасным — самым прекрасным на свете. Восемь лет, которые прошли со времени замужества, никак на нем не отразились. Романка по-прежнему оставалась свежей и юной, словно какая-то добрая магия берегла ее красоту.

Не выдержав этого зрелища, Седрик подошел к жене сзади и обнял ее, прижимая к себе. Макушка Марики пришлась вровень с его грудью, но Дагеддид, сильно наклонившись, все же сумел зарыться лицом в ее волосы и вдохнуть их аромат.

— Я вот хотел спросить, — подняв голову и тоже глядя на приближавшийся корабль, медленно проговорил он. — Что это такое было сегодня ночью?

Марика знакомо повела плечом, делая попытку отстраниться. Седрик привычно напряг руки, препятствуя ей. Некоторое время они боролись. Для ее маленького тела, романка была довольно сильной. Несколько лет, которые прошли со времени ее последней беременности, она не уставала упражняться с оружием и без него. Седрик, который поначалу легко мог сломить ее сопротивление, давно с удивлением замечал, что в зримо хрупких руках жены пряталась почти мужская сила.

— Ты усовестил меня, — стиснутая в железных объятиях про-принца, наконец, вынужденно призналась юная романка.

Седрик подождал еще. Но продолжения не последовало, и он уточнил.

— Ты говоришь о...

— Мы женаты уже восемь лет, — притиснутая спиной к груди супруга, юная романка по-прежнему смотрела в волновавшееся море. Теперь корабль был виден значительно лучше. Ветер нес его на прибрежные скалы. Однако, по-видимому, команда корабля отчаянно боролась с морем, полная решимости достичь порта, доки которого виднелись вдалеке. — Ты спас меня, Дагеддид. Сперва от дорожных мерзавцев, потом... из огня. А я ни разу... мне не довелось поблагодарить тебя.

Седрик усмехнулся, потирая ее плечи.

— Так это была благодарность? Ты только скажи, что мне сделать еще, чтобы ты благодарила меня так... почаще?

Жена не поддержала его шутливый тон. Вместо этого она мотнула головой на море.

— Мне не доводилось никому об этом рассказывать, — Марика пошевелилась. Думая, что подруга замерзла, Седрик запахнул на ней края своего плаща. — Но забыть не получается. Когда меня прикручивали к тому столбу... и потом поджигали хворост — мне хотелось жить. Казалось — пусть как угодно, но чтобы остаться здесь. И жить. Смотреть, слушать звуки и скакать навстречу морю, чтобы ветер приносил его соленые брызги в лицо. Это то, чего хотелось тогда. Жить любой ценой. Лишь бы кто-то пришел и спас меня.

Она помолчала.

— Пришел ты, Дагеддид. Не знаю, какой тьмы случилось так, но... Ты тогда едва не сгорел вместе со мной. У меня до сих пор нет уверенности, смог... ла ли я сделать то же для кого-то из... чувства привязанности.

Романка помолчала еще. Никогда ранее не слышавший от нее таких откровенных слов, Седрик молчал тоже, ненавязчиво прижимая к себе женское тело и грея ей спину.

— Потом Лей соединил нас, — судя по звуку, Марика подавила вздох. — Я до сих пор не могу решить этой загадки. Но, должно быть, для чего-то это нужно.

Корабль поднесло уже совсем близко. Он не был похож ни на романское судно, ни даже на асскую галеру. Рука мастера придала его носу необычную форму в виде головы дракона. Должно быть, тем, кто был на борту, удалось поймать прибрежное течение. Дагеддидам с возвышенности было видно — еще немного, и корабль окончательно минует опасность. Если так, самое меньшее — к полудню это судно уже будет в порту.

— Я — паршивая жена, — некоторое время пронаблюдав за маневрами корабля с драконами на носу, призналась Марика. — Будь у меня такая жена — впору было бы бить ее каждодневно смертным боем. Но... я попытаюсь... Мне это непросто, Дагеддид. О таком не говорят, и я не могу рассказать...

— Не нужно рассказывать. Я все знаю сам.

Романка круто развернулась. Седрик успокаивающе положил руку на ее плечо.

— Давно заметил. Ты не можешь вожделеть мужчин.

Жена поперхнулась. Некоторое время она в заметном волнении произучала лицо супруга. Но не увидела в нем ничего для себя тревожного. Седрик смотрел на нее в ответ, и взгляд его оставался спокоен.

— Как ты понял? — через силу спросила она наконец. Про-принц пожал плечами.

— Я не слепой и не дурак, жена. Я видел, как ты смотришь на красивых женщин, которые оказываются поблизости. У тебя... мужской взгляд. Думаю, это из-за дня твоего рождения. Ты говорила, оно пришлось на Солнцестояние Лея. Это сильный... мужской день. Должно быть, рождение в такой день тебе не минулось даром, — Седрик успокаивающе стиснул ее плечо. — Лей силен в тебе так же, как во мне Луна. Я понял давно... и смирился. Нужно просто держать эту... неправильность в узде и не давать ей ходу. Мы родились, чтобы быть вместе. Думаю... думаю, в этом-то и заключается разгадка той самой загадки, которую... как ты говоришь, ты все не можешь решить.

Марика опустила взор. Потом подняла глаза, снова устремляя взгляд на море. Чужой корабль уже справился с бушевавшими ветрами. Все-таки поймав течение, кормчий благополучно правил к далекому порту.

— Ты... отпустишь меня к Прорве? — прямо спросила романка.

Седрик внутренне подобрался. Ему не хотелось ломать хрупкое доверие, которое сегодня впервые за много лет начало образовываться между ним и его женой. Он догадывался, что его ответ может мгновенно нарушить то, что только что появилось. Но другого выхода из создавшегося теперь положения он не видел.

— Ты не забыла о приглашении императора? — уточнил он. Марика мотнула головой.

— Помню. Но в Прорве... мы очень близко, Даг... Седрик. Близко, как никогда. Дай мне еще три месяца. И тогда у меня будет, чем отвлечь Тита Максимуса и его не в меру ретивого отпрыска от... всего другого. Клянусь. Когда мы пробьемся через туман...

— Не когда, а если, — Седрик тяжело вздохнул, внутренне готовясь к неприятному, но неизбежному. — Прости, Марика. Я не могу отпустить тебя сейчас к Прорве. Потом — обязательно. Но не теперь. Однако мы и без Прорвы сумеем отвлечь этого мерзавца Клавдия. Я... уже решил. Марика, я... дам тебе еще одного ребенка.

* * *

Вождь маннов Вальгард Снежный Волк и его люди конными двигались по улицам Ивенот-и-ратта по направлению к королевскому замку. После прибытия и вручения посольского письма начальнику доков, от самого порта их сопровождал то ли почетный эскорт, то ли охранный конвой из велльских латных всадников. Маннские воины старались не вертеть головами, сохраняя на лицах суровое достоинство. Но сын ярла понимал и без того — выходцам с далеких ледяных островов, которые никогда прежде не бывали в таком большом городе, было на что посмотреть.

Веллия располагалась на самом юго-востоке империи романов, а холодное и сильное морское течение делало короткое велльское лето еще более коротким. Однако ее погоды были куда более щадящими, нежели на Островах. Благодаря летнему теплу Ивенот-и-ратт покрывала теперь темнолистая суровая зелень. Хотя столице Веллии было далеко до того буйства растений, которым мог похвастаться Вечный Ром, в начале лета ее выложенные из камня стены домов, мощенные улицы и изгороди были в цвету из-за высаженных здесь деревьев и побегов вьюна и бегунка. Светловолосые велльские женщины, чьих прелестей не скрывали меха шуб, то и дело попадались на глаза гостям, а вид их детей, которым не приходилось замерзать на стылом ветру, наполнял сердца маннов неизменной решимостью — завоевать то же для собственных потомков.

Когда-то манны населяли побережье страны, которая вся звалась теперь Веллией. Манны были немногочисленным, но воинственным племенем, которое часто беспокоило соседей. Набеги на веллов совершались не реже раза-двух в год, и закончились только с приходом завоевателей. Слава о романах, которые покорили большую часть суши, далеко опередила их самих. Велльские же короли славились среди других народов здравомыслием, и тогдашнему правителю Веллии удалось без боя договориться о признании владычества романов на условиях лишь необременительной дани.

Однако ярлу маннов такого здравомыслия не хватило. В первой же стычке с лучше вооруженным, организованным и куда более многочисленным Легионом Рома, манны были безжалостно разбиты. Жалкие остатки их народа едва успели погрузиться на рыбацкие суда. Им удалось отплыть лишь немногим раньше, чем романы, которые быстро и единовременно появились во всех их селениях, довершили разгром.

Поспешное бегство едва ли можно было назвать избавлением. Весь берег до самого пролива, который разделял две больших земли — романскую и асскую, принадлежал романам. Романы властвовали над большей частью суши. На их земле спасения не было.

Ассы тоже едва ли стали бы мириться с прибытием беглецов в свои пески. Им ни к чему было ссориться с могучим соседом из-за кучки потрепанных маннов.

Побежденные решили отдаться на волю судьбы. До того никто из живущих не пускался в путь южнее Великого холодного течения, которое огибало романские берега, принося стужу зимой и холодные ветра — летом. Но другого пути у побежденных не было. Позади они оставляли смерть. С двух сторон их зажимали смертоносное холодное течение и не менее смертоносная Прорва. Впереди было лишь море, вздымавшее холодные, свинцово-серые волны, в которых манны готовились принять смерть — возможно, еще более мучительную, чем от романских мечей.

Но судьбе не было угодно погубить их в этот раз. Спустя множество дней, в течение которых ветра гнали утлые рыбацкие суда на юг, навстречу извечному морозу, впереди неожиданно показалась земля. Земля эта оказалась берегами одного из самых великих в гряде остров, на которые до маннов ни разу не ступала нога человека. Острова эти были настолько холодны, что едва были способны взращивать мох и редкую траву в самые жаркие месяцы лета. Но измученные морем, лишенные сил и надежды беглецы были рады и тому. С большим трудом высадившись на скалистый, промерзлый берег, манны основали на нем первое поселение. Откуда постепенно, поколение за поколением, они распространились на другие острова.

Несмотря на то, что неожиданная земля была ничьей, она едва ли спасала жизни высадившимся на нее людям. Можно было с большей уверенностью сказать, что она, скорее, продляла их мучения. Уделом непокорных беглецов стали извечно стылый воздух летом, скудная пища и тяжелые болезни круглый год. Зимой Острова, которым так и не дали названия, сковывал лютый мороз и крепкий лед. Весной и осенью они продувались всеми ветрами, которые несли сырость и плотные туманы со стороны Прорвы.

И, все же, манны продолжали бороться с выпавшими им испытаниями. Они научились жить в вечном холоде, справляться с голодом и недугами. В конце концов, через несколько поколений, бывшие беглецы окрепли. Из нескольких маннов выживал один, но выживал сильнейший. В постоянных битвах с морем, его обитателями и друг другом манны превратились в суровых бойцов, каждый из которых умел держать в руках оружие едва не с пеленок.

И манны ничего не забыли. Ни позорного поражения со стороны романов, ни подлого предательства велльских соседей, которые сдались без боя. И через земли которых враг сумел подобраться к маннским селениям так быстро и незаметно.

Однако до недавнего времени у них не было надежды ни на то, чтобы одержать победу над давними обидчиками, ни даже на месть. Зеленое море оставалось очень суровым на юге. Только для того, чтобы пересечь его, требовались немалые усилия. Совет ярлов не решался отправлять воинов к берегам Веллии, не зная толком, что могли противопоставить им северяне.

Так было до тех пор, пока на морозных берегах Островов не появился странный маг.

... Манны проехали королевский парк, который отделял город от отстоявшего на холме королевского замка. Потом миновали внешнюю стену и спустя короткое время оказались во внутреннем дворе дома велльских королей.

Здесь их уже ждали. Перепоручив предоставленных им веллами лошадей заботам королевских конюхов, гости в молчании проследовали за направленными за ними проводниками.

В приемной зале эскорт из латных конников сменили пешие воины из охраны замка. Вождь маннов шел впереди. За ним двое его ближайших соратников несли большой деревянный ящик, и следовали прочие манны, отобранные для участия в посольстве. Позади всех, опустив голову под широким полотняным капюшоном, угрюмо шествовал прибывший вместе с послами чародей.

Зал, в котором король Веллии принимал послов и других почетных гостей, был велик. Тьму разгонял огромный ярко горевший очаг, настенные факелы и светильники. Из-за низких потолков, которые в глазах веллов имели преимущество перед огромными колонными залами романов, света казалось достаточно. Вальгард Снежный Волк прошел между рядов заслуженных дворян и королевской охраны и, наконец, оказался перед троном правителя Веллии.

На возвышении всего в три ступени стояло два деревянных резных кресла. То, что поменьше, теперь пустовало. На другом, вытянув ногу, сидел пожилой, благородный велл. Это и был король Хэвейд, правивший Веллией уже не один десяток лет. По обычаю его народа длинные, до плеч, светлые волосы почти не тронула седина. Короткая борода едва заметно серебрилась. Взгляд короля был проницательным и, как будто, усталым. Впрочем, последнее могло просто казаться. Игравшие на королевском лице тени время от времени меняли выражение его черт.

По левую руку от него на том же возвышении стоял среднерослый, как и сам король, коротко стриженный и коренастый велл. По описаниям Вальгард узнал Генриха, первого сына короля. Подле старшего принца находилась его жена, светловолосая, как ее супруг. Свежее, миловидное лицо женщины оттеняла еще не увядшая прелесть. Имени этой красивой веллийки вождь маннов уже не помнил, хотя краем сознания отметил привлекательность ее округлых женских форм.

Взгляд Снежного Волка, однако, уже обратился к другой паре по правую руку короля Хэвейда. Сам король пока еще молча изучал послов. Вождь маннов в свою очередь так же молча смотрел на огромного, как статуи романских героев, широкоплечего и широкогрудого великана, каким оказался младший сын Хэвейда Седрик. В отличие от брата, он ничем не походил на своего отца. Длинные темные волосы наследного принца были прихвачены на затылке. Черты его лица казались заостренными, а взгляд — пронзительным и жестким.

Но в следующий миг Вальгард Снежный Волк уже забыл о про-принце Седрике.

Он запамятовал уже и о том, зачем прибыл к этим берегам. Забыл об ожидавшем приветствия короле и застывших за его спиной товарищах. На несколько мгновений Вальгард забыл даже свое имя.

Причина тому стояла справа от наследника велльского престола. Это была жена Седрика Дагеддида, принцесса Марика. Вождь маннов был извещен, что она являлась матерью трех детей. Но при этом будущая королева Веллии смотрелась юной девушкой, почти девочкой, стройной и хрупкой. Она была настолько зримо ниже и меньше своего мужа, что на его фоне выглядела детской куклой. Точеные черты осеняла такая прелесть, что у нее не могло появиться названия в человеческом языке. Черные, как ночь, вьющиеся пряди подобно ореолу обрамляли тонкое, прекрасное лицо. Темноволосая красавица была вопрощением женской прелести и словно рождена для того, чтобы дополнять власть любого короля своим совершенством истинной дочери Лии. Но глаза, зеленые, с какими рождались только чистокровные романы, смотрели неожиданно прямо и без обычного женского стеснения. Если взгляд ее мужа был исполнен подозрительности, то блеклый взор принцессы, проникал, казалось, в самую душу, несмотря на внешнюю бесстрастность ее лица.

Ее одеяние довершало изумление пришлых. Фигуру первой принцессы облегало светлое женское платье, но вторая одевалась как воин. Романские сапоги защищали ее ноги до колен. Выше до середины бедра можно было видеть штаны из грубой кожи. На бедрах лежала кольчуга, поверх которой принцесса носила тяжелый нагрудник, как и оба принца. Обе ее руки, согласно церемониалу, более приличествующему мужам, лежали на рукоятях коротких изогнутых мечей.

Молчание затягивалось. Взор наследного принца Седрика, который углядел направленность взгляда гостя, становился все более острым. Принцесса Марика продолжала стоять прямо, не сводя глаз с пришлых послов. Выражение ее лица казалось непроницаемым.

Вальгард продолжал смотреть. Он понимал, что поступает вразрез с церемониалом приветствия, но не мог заставить себя оторвать взгляда от лица прекрасной романки. Он полюбил эту женщину сразу, едва поглядев на нее. И возжелал страстно, дико, как не желал до нее ни одну другую. Если бы вдруг ему предложили эту принцессу в откуп от всего того, что он замыслил и ради чего преодолел холодное море, о равноценности такого обмена он бы не думал ни минуты.

Король Хэвейд кашлянул. В наступившей тишине этот звук разнесся довольно громко, пробудив главного посла к реальности. Снежный Волк вздрогнул и, согласно обычаю, отвесил короткий поклон.

— Я, Вальгард Снежный Волк, сын ярла Реганара Сильного, приветствую тебя, король Хэвейд, правитель провинции Веллия. Как было указано в письме, которое ты, наверное, получил, мы, манны, прибыли с повинной к императору романскому Титу Максимусу Третьему, дабы привести наш народ под его благое подданство.

Старый Хэвейд кивнул. Письмо от неожиданных гостей с указанием цели их визита он действительно получил, а потому не удивился словам посла.

— Приветствую и тебя, сын ярла Вальгард Снежный Волк. Намерения твои и вправду благие. Я поспособствую успеху твоего посольства так, как только смогу.

Манн заставил себя отвернуться от принцессы Марики, которая все так же притягивала его взоры. Обернувшись, он указал на деревянный ящик, который его товарищи поставили на пол.

— Прошу тебя, прими от меня подарок, о славный король. Это шкура морского змея. Она переливается всеми известными цветами. И, в то же время, блестит, словно золотая.

Хэвейд подтянул ногу, слегка выпрямляясь в кресле. Его лицо впервые за все время помимо вежливой доброжелательности выразило интерес.

Манны открыли ящик. Вальгард своей рукой извлек из него змеиную шкуру. Она была на самом деле хороша. Длинной во множество локтей, прочная и толстая, шкура годилась на одежду или украшение, и казалась веллам, никто из которых ни разу не видел морского змея, настоящей диковиной.

Правитель Веллии сделал знак. По его жесту слуги спешно сложили подарок обратно в ящик, и унесли. Хэвейд позволил себе едва заметную улыбку.

— Благодарю тебя, добрый сосед. В ответ прими от меня лошадей. Тех самых, на который вы прибыли сюда из порта. В твоем письме говорилось, что твое посольство двинется ко двору императора посуху. Мои лошади — хорошие скакуны, а путь в Ром не близок.

Вальгард поклонился. За ним поклонились остальные манны. Подарок короля, пусть и не такой удивительный, как привезенная ими шкура, оказался очень щедрым. Кони веллов действительно были хороши. Едва ли во всей провинции можно было найти лучше.

— У нас, веллов, обычай. Не отпускать гостя, что явится из дальних стран, голодным. Прими же приглашение отужинать сегодня за моим столом.

Снежный Волк поклонился еще раз.

— Я почту за честь, ваше величество.

Не удержавшись, он опять посмотрел на принцессу Марику. И снова поймал ее бесстрастный, словно дознавательский взгляд.

* * *

Послы пробыли в столице веллов целую седмицу. За это время маннам не раз доводилось есть за одним столом с королем и его приближенными, и участвовать в состязаниях дворян, которые правитель Веллии устраивал в честь примирения с давним недружественным соседом. Маг был прав, предупреждая о замысловатости и продолжительности велльского посольства. Пришельцам из-за моря пришлось отдать полный долг традициям гостеприимных хозяев. Впрочем, сложностей это не принесло. Посольство у веллов больше предполагало развлечение, нежели унизительное ожидание приемов и долгие переговоры с первыми лицами провинции. Хэвейд принял Вальгарда Снежного Волка на следующее утро после прибытия маннов в его замок и справил все необходимое касательно нахождения посольства на землях Рома. Прочее не требовало от сына ярла и его людей особых усилий.

Однако время шло, и гости начали готовиться к скорейшему отъезду. Последним, в чем принимали участие маннские послы, была традиционная для всех велльских гостей охота на нечисть. Веллия оставалась единственной страной во всем мире Лея, которая соприкасалась с Прорвой, и нечисти в землях короля Хэвейда всегда находилось с избытком. Знатные романы из далекого Рома специально прибывали каждую летнюю пору для участия в такой охоте. Большая часть нечисти оставалась опасной, и ею занимались охотники, которые давно знали свое дело и находились на службе Храма. Но твари помельче вполне годились для безопасной травли со стороны желавших острой потехи дворян.

Охота, на которую пригласили Вальгарда Снежного Волка, велась на бродячую мандрагору — живое растение, которое имело свойство перебегать с места на место и отравлять землю там, где на время укоренялось. Питалась мандрагора теми зверьми, которых ей удавалось изловить, и иногда не брезговала даже людьми, которые были слабы настолько, чтобы не суметь вырваться из оплетающих объятий ее корней. Чаще всего это оказывались дети, а потому мандрагору всегда уничтожали с особым пристрастием. Мандрагора была опасна только против слабой или неосторожной одинокой жертвы. Но пряталась она мастерски, и изловить неукоревнившуюся тварь было не так просто. Вальгард, на родине которого не было лесов, счел это приключение достаточно интересным и принял предложение старшего принца Генриха об охоте с удовольствием. К особой радости Вальгарда, по какой-то причине про-принц Седрик от участия отказался. Охоту возглавляли де-принц Генрих и принцесса Марика, откуда-то хорошо знавшая повадки нечисти.

Для маннов вольность, которую позволяла себе знатная романка, в поведении любой женщины была недопустима. Велльские же обычаи не одобряли, но и не запрещали женщинам носить оружия. Ранее поступки принцессы Марики и воля потакавшего ей короля Хэвейда были предметом для обсуждения и сплетен по всей империи Вечного Рома. Однако по прошествии множества лет эти разговоры утратили новизну. Теперь поведение принцессы удивляло только гостей из самых далеких краев.

Впрочем, прекрасная романка словно нарочно задумала в полной мере показать маннам различие в жизненных укладах двух народов, которые когда-то были соседями. В каких бы занятиях не участвовали пришлые мужи — везде поблизости оказывалась и принцесса Марика. Будущая королева Веллии ярила сердца маннских мужей вольностью своих поступков, дурманила их умы чарующей прелестью, и при том всегда оставалась отстранена и самоуверенно спокойна. Эта уверенность принцессы Марики в собственной правоте и естественности того, как она себя несла, словно от рождения она стояла вровень с любым из мужей, более всего раздражала Вальгарда Снежного Волка. Женщина не должна была вести себя так. Прекрасная Марика словно не понимала роли всего женского племени, все время бросая невольный вызов каждому из мужей, сызмальства приученных к совсем другому вежеству и складу жизни. И, в то же время, распаляла желание сына ярла более чем если бы она являлась перед ним в женском уборе. Всякий раз, наблюдая юную принцессу на соревнованиях, где она не участвовала, но неизменно являлась при полном доспехе, на охоте, на общих королевских обедах, где Марика сидела за одним столом с мужчинами, Вальгард приходил в ярость. Ему хотелось сгрести самонадеянную романку в охапку, бросить на пол и показать ей ее место. Настоящее место, которое было предопределено для женщины самой природой. В иные моменты, находясь поблизости от принцессы, он сдерживался изо всех сил. Марика же будто провоцировала сына ярла на то, чтобы он потерял голову. И Вальгард много раз готов был ее потерять.

Меж тем завершавшая посольство маннов охота оказалась удачной. Загонщикам удалось найти не одну, а сразу двух мандрагор. Ростом выше человека, эти твари напоминали деревья с голыми, причудливыми стволами в виде корявых человеческих тел. Одно из порождений Прорвы прикончил дворянин из охотничьего отряда де-принца Генриха, второго — сам Вальгард.

Едва ли затравленное хищное дерево могло считаться славной добычей для воина, однако Снежному Волку теперь меньше всего думалось о славе. Перед глазами его все время стояла совсем другая добыча. Принцесса Марика занимала помыслы настолько, что перед ней отступало даже то, ради чего вождь маннов привел своих людей на большую землю. Лишь понимание, что добиться власти над прекрасной романкой он сможет не раньше, чем завоюет империю Вечного Рома, заставляло Вальгарда мыслить здраво и придерживаться заранее намеченного задума.

... Положив ноги на табурет с мягким сидением, король Хэвейд задумчиво водил пальцем по твердому переплету архивного чехла. В чехле хранились хроники о нападениях маннов стопятидесятилетней давности. Часть этих документов была разложена у него на столе. Вокруг во множестве горели свечи. Два подсвечника удерживали от сворачивания старинную карту велльских земель с множественными пометками на ней.

Негромко стукнула дверь. Поднявший голову король увидел принцессу Марику. Некоторое время потоптавшись на пороге его кабинета, невестка стащила охотничьи перчатки и, сунув их за пояс, проследовала к столу.

— Здравствуй, дочка.

Марика взглянула исподлобья. Прошествовав к настенному шкафу, она вытащила из него первую попавшуюся бутыль и кубок. Не выпуская это из рук, принцесса упала в кресло напротив короля.

— Дочка, — ворчливо и невнятно повторила она, вытаскивая пробку зубами. Крепкие белые зубы юной женщины так цепко и сильно дергали за тело затычки, что старый король поневоле засмотрелся на эту картину.

— Что-то не так, дочка? — с нажимом повторил последнее слово Хэвейд, осторожно перекладывая затекшие ноги. Принцесса, которая так и не смогла вытащить пробку, взяла со стола нож и принялась колупаться в бутылке живее.

— Все не так, — не глядя на собеседника, проронила Марика. Поддев ножом край пробки, она медленно потянула ее наружу. — Пришлось нянчиться с этими... гостями весь день почти в одиночку. Седрик занимался своим псом. Черный вот-вот издохнет. Генрих... охотился. А этот вождь... Вальгард Собачий Хвост или как его там... Caenum! Он даже не дает себе труда скрывать те взгляды, которые бросает на это вот тело, — принцесса брюзгливо передернулась от плеч почти до колен. — При том то ли действительно такой asino (осел), что не видит, будто все это видят. То ли ему на всех плевать.

Пробка, наконец, выскочила из бутылки, обдав принцессу винными брызгами. Не придав этому значения, довольная своей победой Марика набулькала королевскую выпивку в кубок и с удовольствием сделал долгий глоток.

— Седрик, скотина, запрещает мне пить, — юная романка вытянула ноги, чуть откидываясь в кресле. — Трудно терпеть его выходки без выпивки. Твое здоровье, король.

Она снова припала к кубку. Хэвейд досадливо дернул бровью.

— Что думаешь о наших гостях? — воспользовавшись тем, что Марика отняла вино от губ, подчеркнуто ровно поинтересовался он.

Принцесса отпила еще. Она не торопилась с ответом.

— Не думаю ничего хорошего, — наконец, медленно проговорила юная женщина. — Следуя твоему указанию, мне пришлось провести с ними всю эту неделю. Сии суровые мужи все стремятся показать свою суровость везде, где получается. Заодно ловкость, силу и доблесть. Ведут себя достаточно сдержанно. Но при том... Ты знаешь, король, в бытность моей службы в Легионе мне приходилось иметь дело с геттами во время одного из их бунтов. Перед нападением в нашу крепость явились их посланники. Вели они себя — один в один, как манны сейчас. Почему-то дикари всегда воображают себя настолько умными, что никто никогда не разгадает их плутни. Но они совершают одни и те же ошибки и выдают себя. Я... не могу сказать с уверенностью, что манны затевают что-то против нас. Но одно знаю точно. Они что-то скрывают. И это что-то... может быть враждебным.

Хэвейд кивнул. Он не выглядел удивленным. Не было похоже, чтобы принцесса сказала что-то, о чем не думал он сам.

— Они, несомненно, что-то скрывают, — он указал взглядом на разложенные перед ним документы. — Сколько мне довелось читать о маннах и об их набегах на мою родину... Это дикое племя. Они хорошо знают металлы, умеют обрабатывать землю и держат скот. Их женщины ткут тонкое полотно, а кузнецы — умеют делать не только оружие и броню. Но все равно они дикари. Несмотря на их занятия, манны всегда жили... за счет грабежа и насилия. Чем больше соседей убил манн, и больше награбленного привез в свое селение — тем почетнее этот муж в глазах соплеменников. До их изгнания романами они были лютыми врагами веллов. Манны не чтят... во всяком случае, ранее никогда не чтили никаких договоренностей. Не знаю, соблюдали ли они заветы Светлого, но... больше всего эти беспокойные соседи любили убивать.

Он помолчал.

— Я с рождения живу под владычеством твоего народа, дочка, — король покачал головой и положил локти на стол. — Романы давно завоевали всю большую землю. И, конечно, романы жестоки. Но жестокость твоих сородичей — это всегда средство достижения ими цели, а не... способ получить удовольствие. Романы никогда не бывали суровы с веллами. Они не воюют с побежденными. Благодарение Светлому, у всех романских императоров до сей поры хватало мудрости, дабы крепко держать империю в кулаке, но при том не усердствовать в демонстрации силы сверх меры. Романы деловиты и рациональны, но жестоки... не больше, чем того требуют обстоятельства. И романы чтят порядок. Вот почему я всегда поддерживал, и буду поддерживать Вечный Ром.

Старый король помолчал снова. Его невестка допила вино и уверенным движением опрокинула бутылку над своим кубком во второй раз.

— Я понимаю, что ты меня вызвал, дабы рассказать о дикарях и привести в порядок мысли, — поставив бутыль рядом со своим креслом, предположила принцесса. Хэвейд проследил взглядом за ёмкостью с хмельным и медленно кивнул.

— Я приставил к ним тебя, а не кого-то из мужей, потому что твоя прелесть мутит мужские головы и не дает им мыслить здраво...

— Знаю, — поморщилась Марика. Король бросил на нее укоризненный взгляд.

— Не перебивай. Рядом с тобой мужи утрачивают осторожность. Говоришь, тебе не удалось вызнать ничего определенного, но у тебя подозрения...

— Скорее — предчувствие, — не выдержала принцесса. Перегнувшись, она захватила из вазы на королевском столе горсть мелких печений и отправила в рот. — Надо жаешьть... Мачь его Шедрик шкуру ш меня шпуштит, ешли унюхает жапах хмельного...

— Вот и у меня предчувствие, — пододвигая вазу ближе к невестке, согласился Хэвейд. — Манны ведут себя, как и положено послам. Разговор у них почтительный, и наши велльские обычаи не вызывают удивления. Ты ведь... наглядно постаралась их продемонстрировать?

Женщина состроила утвердительную гримасу.

— Но ведь они долгие поколения жили за морем. Манны — дикий народ. Если им верить, они не были на большой земле больше столетия. Кто же научил их правилам нашего имперского вежества?

На некоторое время принцесса Марика прекратила жевать. Очевидно, король сформулировал то, что долгое время вертелось в ее голове, и только теперь сложилось в ясную картину.

— Что меня беспокоит еще, — король провел пальцами по разложенной перед ним карте. — Помимо тебя за ними денно и нощно следят... мои соглядатаи. С тех пор, как они высадились у нас на берегу, манны ни разу... Куда, по-твоему, должны первым делом направиться путешественники после такого длительного и опасного пути?

Юная романка пожала плечами.

— В купальню. Но дикари, у которых чем гуще муж смердит, тем в большем он почете... Разве что — в храм. Или в часовню Светлого. Стоило бы вознести хвалу за то, что вообще добрались через Зеленое море в том утлом корыте, которое они гордо именуют драккаром.

Король понимающе кивнул.

— За все время они ни разу не были ни в одном храме.

Его невестка подняла бровь.

— Да, ни разу, — поймав ее недоверчивый взгляд, подтвердил Хэвейд. Взявшись за перстень, он задумчиво прокрутил его на пальце. — Они не приближаются к храмам, не носят знаков Светлого на груди и даже не делают охранных жестов. Однако тот странный волхв, что прибыл с ними... Мои соглядатаи так же, как и ты, ни в чем не уверены. Но все они убеждены — он маг. И не просто маг. Он у них вроде духовного отца. Только служит он не Лею.

— И не Лии, — Марика мрачно посмотрела в свой кубок. — Мне доводилось видеть служительниц Лии... с той стороны. Они... другие.

— Но кому-то манны все же поклоняются, — король с едва слышным стоном поднялся на ноги и, обойдя стол, отобрал у невестки бутыль, из которой она вознамерилась плеснуть себе в третий раз. — Тебе уже хватит. Седрик поделился желанием о новом ребенке. Если так, не стоит пить слишком много.

Принцессу передернуло. Но она без лишних слов отдала бутылку.

— Я понимаю, что твоего желания на это он не спросил.

— Он спросил, — Марика с силой провела ладонью по лицу, стирая застывшее на нем выражение бессильной ярости. — А что толку? Твой сын видит в беременности единственный повод на законных основаниях отказать до-кайзеру Титу Клавдию в моем визите. Ты... поговори с ним, король! То, чего он хочет... я... этого... не желаю.

Хэвейд вернулся к себе за стол и вновь уложил больные ноги на мягкий табурет.

— Прошло восемь лет, — он переменил положение в кресле, изыскивая для себя возможность усесться и не чувствовать ломоты в костях. — Ты все еще не можешь смириться?

Марика мрачно посмотрела в пустой кубок и поставила его на стол.

— Не в том дело, — она вновь провела ладонью по лицу. — Я... просто... это паршиво — чувствовать себя эдаким бурдюком на хилых ножках. Таскать в себе... отдуваться и... эти боли. А потом... когда оно созреет... — юная романка непроизвольно содрогнулась. — Проклятье, король! У Дагеддидов есть три наследника рода. Какой тьмы вам понадобился четвертый?

Хэвейд неопределенно пожал плечами. Принцесса едва слышно втянула воздух сквозь стиснутые зубы. В ее взгляде появилась горечь.

— Ты правильно говоришь — идет уже девятый год, — тише предыдущего проговорила она, опуская голову и закусывая красиво очерченную губу. — Восемь лет в женском теле, король. Это... действительно долго. Да, я смирился. Мое дело безнадежно. Ведьма мертва и мне никогда не вернуть... того облика, который был получен мной от рождения. Я не смогу получить освобождение и я... это принял. Но привыкнуть... не могу.

Хэвейд неслышно вздохнул. Прошло восемь лет с тех пор, как он узнал, что в теле его юной и прекрасной младшей невестки томится сущность воина-романа, который отчасти был проклят по его, Хэвейда, вине. Потому разговоры время от времени случались. То, что принцесса вновь дала увлечь себя такой беседой, говорило о необходимости для нее выплеснуть скопившееся на душе. По велению судьбы единственным, кто был посвящен в тайну несчастного романа, был сам король. И ради сохранения мира в собственном семействе и удерживания этой тайны, ему приходилось время от времени отрезвлять впадавшую в отчаяние принцессу, которая, вопреки разуму и проходящим годам, все не желала мириться со своей безнадежной участью.

— Кстати говоря, никогда не слышал истории, как тебя вообще угораздило попасться в такую ловушку, — меж тем раздумчиво проговорил король. Марика досадливо поморщилась.

— Основное ты знаешь. Я и мои люди охотились на эту ведьму. Она убила всех моих воинов, а меня... обратила вот в это... — романка забрала со стола кубок, посмотрела в него и поставила обратно. — Потом ведьма вынудила... твоего сына... потерять голову и... жениться на мне, чтобы досадить тебе за то, что ты пренебрёг ею. А потом ты сам заставил меня остаться при Седрике его... рабом... рабыней... проклятие, даже не знаю, как себя теперь называть! Другими словами, ты предал меня, когда я тебе доверился в надежде на помощь. Это все. К чему подробности?

— Ты намеренно упустила, что ведьме нужен был ребенок от тебя и моего сына, чтобы принести его в жертву хаосу. Ведь это было условием твоего обратного превращения, — Хэвейд опустил взгляд. Теперь он смотрел на перстень, который по-прежнему вертел на пальце. — Скажи... дочка. Ты не жалеешь о... сделанном тогда выборе?

Марика сузила глаза.

— Желаешь... поковыряться в... моей... душе?

Старый король качнул головой.

— Ответь на вопрос, — не поднимая взгляда, попросил он. Принцесса шумно вздохнула.

— Будь у меня выбор, я бы еще раз прищучил эту гадину. Все. Теперь я могу идти?

— Значит, твой выбор был сделан в ту ночь, когда мы убили ведьму, — король будто не слышал последних обращенных к нему слов. — Так сколько же времени тебе понадобится, чтобы его принять?

В голосе старого Хэвейда слышалось едва заметное раздражение. Та, которую звали принцессой Марикой, зло хмыкнула в ответ.

— Ты ведь не поймешь, король. Никто не поймет. Этому нет места в человеческом языке, — романка повозилась в кресле, опираясь на подлокотник. — До встречи с твоей паскудной ведьмой я знал, кто я. После... мне пришлось мириться с обликом этой женщины и принимать многое из того, что должно женщинам. Но это не сделало меня женщиной.

Марика запнулась. Король не торопил, проворачивая свой перстень.

— С тех пор, как Лей соединил меня с твоим Седриком перед своим алтарем, я все пытаюсь... покориться его воле и быть ему женой, — юная женщина поочередно подобрала и вытянула каждую из своих ног. — Выходит так хорошо, как если бы каменщика посадили тачать сапоги. Из меня паршивая жена, король. Но я стараюсь. Женские соки, которые текут во мне... Они меняют. Порой мне кажется — я и вправду никогда не знал другой жизни. Всю мою семью унесла красная лихорадка, когда я был еще совсем молод. Вы, Дагеддиды, давно стали моей второй семьей. В такие минуты я забываю себя. Чувствую себя... частью вашего рода. Принцессой, мать ее, Марикой. Женщиной. Caenum! Но ведь я — не женщина! Мне кажется — я схожу с ума. Или уже сошел. Кто я? Или что я? Как я теперь должен называться? А, король?

— Твое имя — Марика, — Хэвейд поднял глаза. Тон его снова сделался жестким. — Ты — жена моего сына и мать его детей. Так уже случилось. И так будет впредь. До самой твоей гибели никто не должен узнать этой постыдной тайны. Помни о нашем уговоре!

— Я не могу измениться, — принцесса бормотала уже больше для себя, нежели для собеседника. Взгляд ее сделался отсутствующим и усталым. — Я — это я, король. Я... не понимаю себя. Мне тошно... и в то же время я испытываю вину перед детьми, которым я нужен, как... мать. Перед Ираикой, которая все терпит мое пренебрежение... Даже перед Седриком. Я до сих пор готов удавить твоего сына, когда он ложится со мной... но этому бабьему телу нравятся его прикосновения! Король, я... мне иногда кажется, что разум мой раздваивается. Я не понимаю, что я. Я пытаюсь смириться. Пытаюсь просто жить. Но временами меня гложет такая тоска, что...

Романка запнулась.

— Уже не знаю, чего хочу, — едва слышно закончила она. — Я не желаю того, что со мной происходит теперь, но и... Не хочу лишаться того, что уже есть. Благодаря тебе моя власть... Пусть в бабьем положении, но воины твоей армии... даже романские инструкторы уважают меня. Непросто было достичь этого хотя и с твоей помощью. Дети... в возрасте, когда требуется мое влияние. И Прорва... Что будет с этим всем, если вдруг я исчезну? — принцесса по-женски помотала головой, точно прогоняя какие-то мысли. — Разум мой словно приближается к какой-то... точке невозврата. Если в ближайшем будущем проклятие не падет, я...

Хэвейд выпрямился в кресле, снимая ноги с подушки.

— Я знаю, как тебе помочь, — разом завершая разговор, спокойно проговорил он. Марика подняла на него затуманенный взор.

— Посоветую Седрику заиметь не одного, а еще нескольких детей, — правитель Веллии усмехнулся, глядя в побледневшее ошарашенное лицо принцессы. — Во время тягости в твоем теле появится вдвое больше женских соков. Потом еще и еще. В конце концов, они одержат верх. Я уже вижу, что они побеждают в тебе прежнюю натуру. Когда Седрик только ввел тебя в мою семью, ты не был таким нытиком. А теперь только делаешь, что стонешь и жалуешься. Женские соки побеждают тебя. Тоска, которая появляется и пропадает без причины — это не следствие несчастий. Это свойство женской натуры. Если же этих соков станет больше... Не пройдет и нескольких лет, когда ты окончательно оставишь надежду о прошлом, которая только мешает тебе жить сегодняшним днем. И, наконец, займешься заботами, которые приличествуют доброй жене.

* * *

В ночь перед отбытием в столицу Рома, Вальгард Снежный Волк не мог найти себе места. С отъездом из Веллии начиналась основная часть похода, во время которого манны были обязаны выполнить то, ради чего прибыли на большую землю. Но мысли их вождя занимал не поход. Снежному Волку не давала покоя Марика, прекрасная жена про-принца Седрика. Она являлась во снах и терзала наяву, доводя до исступления своей близостью и, одновременно, невозможностью прикоснуться к ней даже пальцем. Временами Вальгарду начинало казаться, что он отдал бы жизнь за одну ночь с этой женщиной, и в иные мгновения готов был тягаться с самим Предвечным за честь обладать ею. Всякий раз, глядя на Марику, Вальгард вожделел — безумно и страстно. Он томился, подавляя сильное, нестерпимое влечение. И желал долгой смерти принцу Седрику за то, что тот единственный из всех мужей забрал себе право касаться ее тела, отрезая возможность для других присвоить это право в собственность.

И все же, Вальгард помнил о своем долге. В мгновения, когда его терзало особо острое желание, рассудок манна мутился настолько, что вождю маннов начинало казаться, будто это сама Марика нарочно отвращает его от нужных мыслей и манит своей прелестью. От волхва Снежный Волк был наслышан, что многие романские ведьмы обладали умением соблазнять мужей при помощи женской магии. Он почти уверился в том, что и принцесса Марика была ведьмой. Тем более, что его соглядатаям, которые собирали в городе слухи, удалось узнать, будто про-принц Седрик вытащил жену из огня, в котором ее собирались сжечь за чинимое колдовство.

Вальгард ожидал чего-то подобного, поэтому почти не удивился принесенным вестям. Он пожелал узнать больше, но сверх уже услышанного маннам удалось узнать немногое. Из того, что они сумели поведать вождю — принцесса Марика в девичестве действительно обвинялась в колдовстве. Она была оправдана судом Инквизиции. Однако многие склонялись к мысли, что это оправдание было следствием многих мер золота, на которые не скупился очарованный прелестью романки принц Седрик. Дальнейшее поведение Марики в роли жены также вызывало подозрения. Редко какая из жен в замужестве творила то, что сходило с рук оправданной темноволосой ведьме. Очень было похоже на то, что даже если Марика не владела колдовством, у нее были свои, особые способы воздействия на умы и сердца мужей. Ибо под ее женские чары попадали все, кто имел несчастие — или счастье видеть прекрасную таинственную романку вблизи. Слухи же о ней ходили самые разные.

Вождю маннов этого, однако, оказалось достаточно. Убедившись в виновности Марики, Вальгард окончательно впал в неистовство. Он уже не мог уехать без того, чтобы коснуться этой бесстыжей женщины и поступить с ней так, как она того заслуживала. Наведенное на него помешательство достигло предела. Понимая, однако, что ему самому эта задача не по силам, Снежный Волк обратился к единственному человеку во всем отряде, кто мог ему помочь.

... Как и предполагалось, велльский маг по своей всегдашней манере долго и хмуро отмалчивался в ответ на яростные и страстные речи вождя. Он словно ушел в себя и ни на что не реагировал, только временами морщась. Однако когда Вальгард проявил особую настойчивость в речах, велл, все же, сдался.

— Я был глупец, что связался с тобой, — только буркнул он, одаряя вождя маннов тем, что тот просил. — На кону — судьба всего твоего народа. А ты не можешь подождать до времени, когда эта девка, ровно как и любая другая в империи, окажутся отданными тебе и твоим храбрым воинам! Неужели это стоит того, чтобы так рисковать?

Вальгард нетерпеливо дернул углом рта.

— Так помоги мне пройти незамеченным мимо замковой стражи, — он обмотал отданный ему мешочек тесемкой и повесил на шею. — Ты ведь это можешь. Я знаю, на что ты способен!

— Я отправился с вами, чтобы помочь маннам завоевать Вечный Ром, а не затем, чтобы способствовать твоим любовным похождениям, — лицо мага, еще очень молодое, было изброжено морщинами. В длинной светлой бороде тряслись неопрятные косицы. — И если тебя поймают, то я не буду вас вызволять. Мне нужны союзники, но не такие, которые из-за нетерпения способны завалить все дело.

— Ты знаешь, что меня не поймают, если ты этому поспособствуешь, — Вальгард прошелся из конца в конец малой кельи, что была отведена магу в гостевых покоях, и снова остановился перед ним. — Сделай это! И сможешь впоследствии просить у меня, что хочешь!

Велльский кудесник покосился, но смолчал, словно о чем-то размышляя. Размышлял он долго. Наконец маг поднялся, опираясь на свой посох. Вальгард увидел перед собой его мрачное лицо.

— Только не наделай глупостей, — хмуро предупредил велл, проводя ладонью со скрюченными пальцами от головы Снежного Волка до самых стоп. — Далась тебе эта... принцесса. Запомни, Вальгард. За то, что я теперь помогу тебе, ты должен будешь мне ответную услугу. Большую услугу. Вне зависимости от того, успешно ли завершится твое сегодняшнее сумасбродство.

Вальгард сверкнул зубами. В предвосхищении того, что ему предстояло, подавленное состояние последних дней сменилось нетерпением. Даже мрачный тон кудесника не мог испортить его настроения. Он уже понял, что победил. Сын ярла хорошо знал о способностях велльского мага. Кудесник не раз прикрывал своим заклятием воинов его отца — и те незамеченными пробирались в дома других ярлов, вырезая их охрану раньше, чем кто-то успевал поднять тревогу.

Так случится и в этот раз. Никто, даже сама принцесса не увидит, и даже не ощутит его присутствия. Зато он возьмет с проклятой ведьмы за все те терзания, которые она уже заставила его претерпеть сполна.

Похоже велльский маг понял его настроения. Он покачал головой, словно махнув на Вальгарда рукой. Впрочем, отношение кудесника к задуманному им манна не интересовало. Все, что было нужно, он уже получил.

— Остерегайся ее супруга. До того, как прийти в покой принцессы, прочно убедись, что он далеко.

— Седрика уже второй день, как нет в замке, — Вальгард не удержался и посмотрел сперва на одну свою руку, потом на вторую, но не заметил никаких перемен. Впрочем, он знал, что и не заметит. Заклятие нельзя было почувствовать, но оно уже действовало. — Он куда-то уехал. Говорят, его старый пес издыхает. Принц очень привязан к этой зверюге. Сегодня вечером его супруга ночует одна... Должна была ночевать одна.

Маг снова подсел к очагу, где, войдя, застал его вождь. Иссохшие руки протянулись к огню.

— До рассвета ты останешься незаметным для тех, кто не знает, где тебя искать, — не глядя на Вальгарда, напомнил он. — И не забудь использовать порошок. Что бы ты с ней ни сделал, принцесса не должна ничего почувствовать. Ничего, слышишь, манн? Иначе вас не выпустят отсюда живыми! Эта Марика — очень умна. И если что-то пойдет не так... хоть что-нибудь... бросай все и возвращайся. Пообещай это. Дай мне слово вождя.

Снежный Волк еще раз посмотрел на свои руки. Потом медленно кивнул.

— Я твой должник, — он усмехнулся и сжал пальцы, точно уже тискал ими вожделенную женскую плоть. — Даю слово — сделаю так, как ты сказал. Спасибо тебе, велл.

* * *

Весь путь к покоям про-принца Седрика Вальгард Снежный Волк проделал незамеченным. Спустившиеся на Ивенот-и-ратт сумерки не мешали задуманному. Расположение комнат королевской семьи ему удалось выяснить давно. Семейства обоих сыновей короля жили на одном этаже в разных концах коридора. Однако крыло денно и нощно охранялось таким числом стражи, что даже под прикрытием заклятия пробраться в него изнутри было немыслимо. Король Хэвейд в непонятном стремлении сберечь домочадцев наводнил жилые помещения замка охранными воинами так, что без их ведома никто не мог войти или выйти.

Но внешняя стена стереглась не столь тщательно как то, что находилось внутри. Снежный Волк, который привык ходить по льду и карабкаться по его уступам, не без труда, но добрался до широкой каменной каймы, которая окольцовывала замок. Взобравшись по ней, он достиг одного из верхних огороженных карнизов, на которых также бдила стража. Обойдя скучающих, честно пялящихся в темноту воинов, Вальгард вновь поднялся по почти отвесной стене и, подтянувшись, взобрался на нужный ему вожделенный балкон.

Осторожно выглянув из-за занавески, вождь маннов сразу понял, что не ошибся. Марику он увидел тут же. Будущая королева Веллии сидела на большом и широком ложе под балдахином. Боком к ней притулился высокий курчавый мальчик, почти юноша, с умным, не по-детски жестким лицом. Рука принцессы обнимала его за плечо. Они оба молчали, прислушиваясь.

Несмотря на то, что на улице было уже довольно темно, в покое горело всего несколько свечей. Поэтому кресло принцессы Ираики, которая также находилась в комнате, было придвинуто ближе к ярко пылавшему очагу. Супруга де-принца Генриха сидела в нем, держа на коленях большую книгу в толстом кожаном переплете. У ее ног на шкуре серого ведмедя примостились еще два мальчика. Один из них был светловолос. Голова другого, напротив, оказалась темной, и отчего-то напомнила Вальгарду по-велльски нестриженные волосы про-принца Седрика. Лица обоих, однако, были неотличимы одно от другого. Должно быть, это и были близнецы, дети принцессы Марики.

Время от времени проводя ладонью по странице, Ираика читала вслух длинную и запутанную геттскую сказку. Читала хорошо. Несмотря на то, что чтение очевидно было начато давно, голос старшей принцессы не дрожал, а напротив — то поднимался, то опускался, выделяя нужные места и меняясь в зависимости от речей героев. Дети — и старший, и младшие, слушали внимательно и боялись пропустить хоть слово.

Однако не дети интересовали вождя маннов. Он жадно вглядывался в красивое лицо ведьмы Марики. Оно выглядело непривычным из-за отсутствовавшего на нем всегдашнего выражения спокойствия и надменности. Домашняя, не игравшая теперь никакой роли Марика казалась Вальгарду бледнее обычного. Ее глаза подозрительно блестели. Прекрасные черты застыли в отсутствующей гримасе.

— "... и тогда злая Брумгилька сказала, что блуждать Радиму Славному в песьем облике до тех пор, пока не поддастся он ее чарам и не признает власти над собой..."

На этом месте Ираика оборвала чтение и захлопнула книгу. Звук получился таким громким, что вздрогнул даже Вальгард, который по-прежнему оставался за занавесками на балконе. Очнувшиеся дети оживились, подняв шум и переговаривая один другого. Впрочем, шумели только близнецы. Старший, сидевший подле Марики, ожидал молча.

— Нет-нет, не уговаривайте, — твердо, что не вязалось с ее добрым лицом и мягким характером, отказала принцесса Ираика, поднимаясь, и с трудом перекладывая тяжелый том сказок на столик у кресла. — Продолжение я прочту не ранее завтрашнего вечера. Ваша мать целый день провела на охоте и утомилась. Нужно дать ей уже отдохнуть.

Юные наследники рода Дагеддидов попритихли. Очевидно, здоровье их матери не обсуждалось. Ираика подошла к недвижимо сидевшей ведьме Марике и потрогала ее щеку тыльной стороной ладони.

— Ты не заболела, сестра? — ласково спросила она. — Я заметила еще, когда мы только вошли. Ты бледна, и у тебя усталый вид.

Марика мотнула головой. Это вышло у нее резче, чем было необходимо.

— Я устала, — коротко и без улыбки проговорила она. Ираика склонилась и поцеловала ее лоб. Потом поцеловала еще раз и, на всякий случай, потрогала его рукой.

— Будто бы ничего, но меня не покидает чувство, что с тобой все-таки не все в порядке, — заботливая принцесса взяла за руку старшего племянника, который продолжал сидеть подле матери. — Ну, я все равно пойду, уложу детей. А ты отдохни. И знаешь, что? Отправляйся в постель прямо теперь. Да-да, не спорь! Ложись, Марика. Седрика ждать не стоит. Скорее всего, он заночует сегодня в пригороде.

— Хорошо.

Похоже было, что Ираика давно привыкла к угрюмым настроениям сестры и ее манере изъясняться, поскольку такой короткий ответ ее не обескуражил. Она еще раз ободряюще провела по волосам Марики и отошла, уводя за собой ее старшего сына. Лишь перед тем, как уйти, младшие дети поочередно подошли к матери для поцелуя.

— Ма, — темноволосый близнец, имени которого Вальгард не знал, присел перед Марикой, заглядывая в лицо. — А ведьма расколдует Радима? Он же не останется всегда... ну, собакой?

Марика без улыбки положила руку на плечо сына и заставила его подняться с колен.

— Не останется, — серьезно подтвердила она.

— Ты читала эту сказку? — вмешался старший сын. Названный в честь деда, Хэвейдом, он, однако, ничем не походил на старого короля и выглядел чистокровным романом. — Ты знаешь, чем она закончится?

Мать все так же, без улыбки посмотрела в его сторону и качнула головой.

— Не читала, — негромко проговорила прекрасная романка. — Но сказка не может закончиться плохо. Радим прав, а правду не победить. Никогда.

— А если останется?

— Да, ма, — светлоголовый близнец действительно всем, кроме цвета густой шевелюры, был удивительно похож на своего темноволосого брата. — А если он останется собакой? Разве это будет не плохо?

— Если останется, он все равно победит, — вмешалась Ираика, почувствовав, что ей тоже нужно вставить воспитательное слово. — Радим — славный воин, и он не покорится злу. Он всегда будет служить правде, каким бы ни было его тело. Так и поступают истинные воины Светлого Лея.

— Даже собакой будет служить?

— Даже собакой...

Ираике, наконец, удалось оторвать детей от матери, которая на самом деле смотрелась нездоровой, и увести их из комнаты. Некоторое время из коридора слышались их голоса. Потом затихли и они.

Принцесса Марика поднялась с постели и, прошествовав к двери, прикрыла ее. Потом вернулась в покой. Некоторое время она стояла перед камином, прижимая тыльную сторону ладони ко лбу и прикрыв глаза. Вальгард, который не торопился, ожидая, что, может быть, кому-то из домочадцев придет в голову вернуться, видел, что губы романки странно кривились. Внезапно Марика пала на колени лицом к огню и уткнулась лбом в ведмежью шкуру на полу.

— Я не знаю, зачем это и к чему, — услышал вождь маннов ее словно смертельно усталый шепот. — Но я тебя не предам. Я сохраню тебе верность... Моя верность была отдана тебе, и остается у тебя... Что бы не случилось. Мой дух навеки покорен воле твоей, Светлый. Я не потеряю себя и не отвращусь. Если это то, чего ты от меня хочешь... Да будет воля твоя надо мной!

Марика поднялась так же резко, как до того упала для внезапной молитвы. Ее лицо показалось вождю еще более бледным, чем раньше. Но теперь прекрасная романка как будто успокоилась, словно прорвав какой-то давний душевный нарыв. Проведя ладонью по лицу и откинув назад недавно вымытые, еще влажные волосы, принцесса забрала со стола тяжелый том сказок и села обратно на ложе, подобрав под себя ноги. Открыв книгу, она принялась листать страницы, очевидно, желая в одиночку узнать окончание истории про заколдованного рыцаря.

Прошло некоторое время. Принцесса читала, не отрываясь и не переменяя положения. Ночь постепенно становилась глубже. Дрова в очаге прогорали, но было лето, и едва ли кто-то так поздно должен был прийти в покой, чтобы подкинуть их в огонь.

Вальгард решился. Заклятие мага по-прежнему прикрывало его, когда он, крадучись, вошел в комнату. Вождь маннов двигался тихо, замирая после каждого шага. На охоте ему пришлось убедиться, что у принцессы тонкий слух.

Марика не шевелилась. Она сидела на ложе, скрестив ноги. На коленях ее лежал большой том сказок, в котором принцесса лишь время от времени перелистывала страницы. Вальгард остановился прямо напротив нее, и ему были видны изгибы ее тела под небрежно наброшенным халатом, красивая грудь в вырезе рубашки и свешивавшиеся с плеч тугие темные завитки волос, которые отчего-то вызывали у манна особый восторг. Выждав еще совсем немного, Снежный Волк, наконец, решил, что повременил достаточно. Навряд ли сегодня принцесса еще ожидала гостей.

Вождь осторожно вытащил из-за пазухи мешочек с колдовским порошком и развязал его. Лежавший поверх порошка защитный камень он сунул в рот, а прочее содержимое мешочка бережно ссыпал в очаг.

Пламя треснуло, пожирая магию велла. Марика подняла голову, поглядев на огонь, и в ее зрачках отразились огненные блики. Вальгард, который перекатывал во рту камень с защитой от магии, тут же увидел, как эта магия начала действовать на ту, против кого она была направлена.

Марика с силой протерла глаза. Это ей не помогло, и она протерла их еще раз, оба сразу основаниями ладоней. Потом, сделав над собой усилие, приподнялась, удерживая книгу в руках. Должно быть, она решила, что внезапно навалившаяся сонливость — последствие усталости днем, а потому вознамерилась последовать совету сестры и лечь спать, но сперва отнести книгу на место.

В следующий миг сознание ее помутилось, и принцесса упала ничком обратно на кровать.

Вальгард спрятал мешочек. Подавив порыв сразу броситься к романке, он сходил к высоким дверям и запер их на засов. Потом вернулся обратно.

Миг-другой манн стоял над ранее недоступным, а теперь беззащитным перед ним женским телом. Марика лежала на боку, уронив одну руку на другую. Ее длинные густые волосы прикрывали лицо. Задравшаяся холщовая ночная рубашка обнажила маленькую ногу до самого бедра. Тяжелый книжный том свалился с кровати и лежал на звериной шкуре, заминая подогнувшиеся страницы.

Испытав приступ острой, почти звериной радости, Вальгард нетерпеливо шагнул к ложу и попытался перевернуть Марику на спину. Это удалось неожиданно непросто. Тело маленькой женщины оказалось тяжелым. Справившись с этим, Снежный Волк опустился коленом на ложе рядом со спящей принцессой и коснулся ее лица.

Одурманенная Марика спала тяжелым, беспокойным сном. На прикосновение вождя она ответила коротким подёргиванием бровей. Усмехнувшись, Вальгард поцеловал плотно стиснутые губы и, уже не выдерживая полыхнувшего в нем свирепого желания, развел полы халата, тиская сквозь рубаху крепкую, еще девичью грудь.

Манну приходилось сдерживать себя, чтобы не оставлять следов, которые могли его выдать. Ему хотелось истерзать это тело, чтобы проклятая ведьма стонала и выла под ним, чтобы сполна ответила за все причиненные муки. Вместо этого он лишь крепко мял все, что попадалось под его ладони, поднимая рубаху принцессы выше и полностью обнажая ее тело.

Марика дышала быстро и часто, словно понимала, что происходило с ней, но не имела возможности воспрепятствовать чинимому насилию. Вальгард не останавливался, чтобы, пядь за пядью, получить удовольствие от распростертой под ним прекрасной женщины. Он понимал, что времени у него было не так много. В любой миг кто-то мог войти к принцессе, а потому Снежный Волк торопился. Вождю хотелось верить в то, что эта ночь — не единственная, а просто первая, проведенная с бесчестной строптивой романской ведьмой. Потому он попросту желал теперь довести начатое до конца. Все прочее еще успеется позже.

На некоторое время он отстранился, разглядывая бессознательную принцессу. Марика лежала перед ним, по-прежнему тяжело дыша и подрагивая. Ее рубашка была сбита почти под горло, позволяя видеть девичье тело, крепкое и хрупкое одновременно, которое не смогли испортить две прошедшие беременности. Кожа будущей королевы казалась чистой, какой никогда не бывало у женщин юга, которые вынуждены были большую часть времени проводить на сильном морозе. Влажные курчавые волосы создавали ореол вокруг женского лица, и лицо это было самым прекрасным среди всех, какие только доводилось видеть манну.

Некоторое время вождь, забыв обо всем, просто любовался словно нарочно созданным природой совершенством женского естества. Но уже несколькими мгновениями спустя вспомнил, для чего преодолел столько сложностей, чтобы прийти сюда. Вспомнил он и о муках, которые доставила ему эта ведьма, и яростное томление поднялось в нем с новой силой.

Вальгард рванул завязки штанов и, опустившись на ложе, развел ноги дрогнувшей принцессы. Уже не имея сил сдерживаться, нагнулся к ней, прикладываясь губами к животу, мазнул ладонью по груди...

За миг до торжества его победы в коридоре раздался приближавшийся громкий топот. Дверь вздрогнула от того, что кто-то снаружи попытался толкнуть ее внутрь. Очевидно, пришелец не ожидал, что войти у него не получится, потому что вскинувшийся от бешенства Вальгард услышал приглушенный удивленный возглас. Громыхнуло сильнее, после чего тот, кто стоял в коридоре, грохнул в дверь кулаком. Кулак этот, если судить по звуку, был в боевой перчатке.

— Марика! — голос про-принца Седрика было трудно спутать с чьим-то другим. — Спишь, что ли? Какой тьмы ты там заперлась? Отворяй, говорю, законному супругу!

* * *

— Марика! — уже резче повторил наследник велльского престола, снова стучась в дверь, которая вела в его собственную комнату. — Открывай уже! Что там у тебя происходит? Открой эту проклятую...

Внезапно новая мысль заставила его на несколько мгновений замереть. Раньше подобное никогда не приходило Седрику в голову. Однако раньше он никогда и не возвращался в спальню до срока, и не заставал дверь закрытой на засов.

Про-принц обернулся. В коридоре, замыливая глаза до полной собственной незаметности, через каждые тридцать шагов стояли молчаливые охранники. Кто бы ни был сейчас у Марики, он не мог пройти мимо них.

— Эй, вы, — те стражи, которые ближе всех стояли к двери, изобразили почтительное внимание. — Разве моя жена не у себя в покое?

Воины невольно переглянулись.

— Ее высочество провела в покое весь вечер после возвращения с охоты и еще не выходила, — осмелился доложить один из них.

— Так она там?

— Да, ваше высочество.

Седрик прислушался. Из комнаты не доносилось ни звука. Если бы Марика была с кем-то, он не мог этого не услышать. Однако все по-прежнему оставалось тихо.

Меж тем заинтересованные происходящим стражники усиленно пялились перед собой, но Седрик сторонним чувством ощущал их интерес. Это подняло его раздражение. Каковы бы ни были замыслы Марики, которая впервые за все время замужества заперла проклятую дверь, она поставила его в очень неловкое положение.

— Марика! — проорал он, окончательно выведенный из себя. — Просыпайся и открывай этот мраков засов, или я его выломаю!

Комната по-прежнему молчала. Уже не на шутку встревоженный Седрик ударил в дверь плечом — раз, другой... С третьего засов глухо зазвенел по камню пола и про-принц едва не ввалился в распахнувшиеся створки двери.

В комнате было пусто и полутемно. В очаге потрескивали догоравшие поленья. Из-за приоткрытой двери на балкон поддувало занавески, но воздух в комнате все равно в первый миг показался про-принцу до того спертым, что его неудержимо начало клонить в сон. Преодолев себя, он широким шагом подошел к своему супружескому ложу, на котором, разметавшись, спала его жена.

У Седрика отлегло от сердца. Он уже совсем было собрался прилечь рядом с супругой и разбудить ее поцелуем, когда второй брошенный на нее взгляд заставил его насторожиться.

Марика лежала близко к краю кровати, свесив ноги на пол. Ее руки были раскинуты в стороны, волосы растрепаны. Полуобнаженная грудь тяжело вздымалась. Прикрытые веки подергивались, точно прекрасной романке снился тревожный сон. Однако она не проснулась ни на голос мужа, ни на звук высаженной двери, в то время как слух у нее всегда был отменным. Лицо жены в полумраке показалось Седрику бледнее обычного и заостренным, точно при тяжелой болезни или сильном утомлении.

Борясь с невесть откуда взявшимся ощущением неправильности, Седрик коснулся плеча жены и встряхнул. Потом встряхнул сильнее. Марика не реагировала, по-прежнему пребывая то ли в глубоком сне, то ли в обмороке. Окончательно перепугавшийся супруг приподнял тяжелое тело жены и перенес его поближе к изголовью кровати, уложив голову Марики на подушку. Романка тяжело вздохнула, но не проснулась и тут. Вне всяких сомнений, с ней творилось что-то неладное.

— Марика! — позвал Седрик, по-прежнему борясь с собственной странной сонливостью, которая начала обуревать его подле супруги. — Марика, просыпайся!

Он встряхнул ее снова, приложился ко лбу губами и опять встряхнул. На несколько мгновений романка будто оживилась и слегка порозовела. Воодушевлённый успехом, Седрик сунул угол простыни в стоявший тут же кувшин с водой и обтер им лицо жены.

Марика дернулась и едва слышно что-то простонала. Ресницы ее дрогнули. Распахнув глаза, она некоторое время бездумно смотрела в склоненное над ней лицо Седрика. Узнав его, знакомо поморщилась и попыталась перевернуться на бок, спиной к нему.

— Марика! — повторил обрадованный супруг, который думать забыл о своем гневе. — Что с тобой... случилось? Ты не хотела просыпаться. Хорошо себя чувствуешь? Может быть, позвать лекаря?

— А что... с тобой... случилось? — сипяще передразнила жена, подтягиваясь на подрагивавших руках. С помощью Седрика ей удалось сесть, и она тут же схватилась за голову. — Ты ведь... должен был ночевать в пригороде? Зачем ты... меня... разбудил?

— Пришлось оставить Черного у того целителя, который говорит с животными. Помнишь, я рассказывал тебе? — Седрик стащил перчатки, потом сбросил плащ и взялся за сапоги. — Я намеревался заночевать у него же. Даже начал готовить себе постель... в его сарае, когда на меня словно снизошло... Словно кто-то меня подбросил. Я вдруг почувствовал, что мне нужно вернуться. Как будто с тобой беда. И я... ну вот, я здесь. Разбудил тебя, потому что ты лежала, как неживая. Еще и двери заперла. Какой тьмы ты заперла дверь?

Марика бросила взгляд в сторону створок, которые прикрыл Седрик, когда входил, потом — на валявшуюся на полу задвижку и пожала плечами.

— Не помню, чтобы я ее запирала, — проговорила она, вновь прикладывая тыльную сторону ладони ко лбу. — Проклятие, Дагеддид... Лей свидетель... вынеси ты свои сапоги... хоть на балкон.

Седрик ухмыльнулся и выполнил ее просьбу. Когда он вернулся в комнату, Марика уже была на ногах. Она подняла с пола, очевидно, выроненный ею ранее том сказок и положила его на столик рядом с креслом, которое стояло у очага. Потом подкинула в огонь еще несколько поленьев. Проделав это, Марика вернулась к ложу и присела, приложив ладонь ко лбу. Должно быть, она все еще чувствовала слабость после своего загадочного недомагания.

— Утомила сегодняшняя охота, — отвечая на немой вопрос Седрика, нехотя пояснила она. — Нужно было нянчить маннов. Генрих устранился, и заботиться о... гостях пришлось мне.

— Этот грязный дикарь Вальгард опять пялился на тебя? — про-принц расстегнул камзол. Окончательно проснувшаяся Марика смотрела на то, как он разоблачается, и лицо ее застыло в обреченном ожидании того, что обычно следовало за такими настроениями супруга.

— Ты правильно сказал. Он дикарь. Смердит хуже, чем твои сапоги.

Седрик хохотнул. Потом посерьезнел и нахмурился.

— И все же, он пялился, — наследник престола Веллии стянул рубашку и оказался обнаженным по пояс. — Признайся, тебе это нравится?

Глядевшая в сторону Марика резко обернулась и честно вытаращилась на супруга.

— Ты, должно быть, болен, — озаботилась заметить она. Седрик, однако, не унимался. Пережитое им волнение явно настроило принца на дураческий лад. В несколько движений он сплел из своих волос подобие косы, которую носил Вальгард, потом насупил брови, приопустив голову, из-за чего лоб стал казаться ниже, и одновременно выпятил челюсть.

— Я есть грозный вождь суровых манн! — к изумлению и неудовольствию жены, громогласно объявил он, подражая голосу Снежного Волка. — Суровый, очень суровый есть я муж! Грозный, смелый, непобедимый! Я есть сразить много змей и спать прямо в лед! Я спать прямо в лед и отморозить себе зад, но все равно суровей манна мужа нет! Я питаться только тухлый рыба, ведь настоящего мужа живот все, что есть, перетрет! Я есть хотеть любить прекрасный принцесса Марика! Очень есть хотеть любить!

Он попытался заграбастать жену и повалить ее на ложе, но Марика, которая еще чувствовала себя разбитой, все же увернулась от его руки.

— Ты пил? — невольно поинтересовалась принцесса, вновь уворачиваясь от ведмежьих объятих дурачившегося супруга.

Седрик поднялся и попытался нахмуриться сильнее.

— Я не есть пить! — еще более громко объявил он, забыв о плохо прикрытой двери и о стражниках в коридоре, которые могли услышать. — Я есть любить Марика, а пить — потом!

Он бросился на ошалевшую супругу, но Марика увернулась опять и вскочила с ложа.

— Так есть, пить или любить? — уже догадавшись, что в покое ее не оставят, хмуро переспросила она.

Седрик изобразил на лице тяжкую работу мысли.

— Я не есть знать, — по-прежнему подражая Вальгарду и пытаясь говорить его голосом, прогремел он, наконец. — Я есть дикий и грозный, и вонючий! Что ты еще, женщина, хотеть? Настоящий, суровый муж должен быть большой. И грязный. Твоя меня принимать! Твоя меня накормить! Потом твоя меня ублажить! И много-много радоваться от того, что твоя любить такой вождь, могучий и смердючий!

Принцу, наконец, удалось развеселить свою романку, которая уже долгое время, пока он говорил, уворачивалась и бегала от него вокруг ложа. Рассмеявшаяся Марика потеряла бдительность, и едва не попалась, когда Седрик, внезапно перемахнув через постель, оказался прямо перед ней.

— А харя не треснет? — все еще смеясь, умудрилась поинтересоваться юная женщина, предпринимая отчаянные и пока еще успешные попытки не даться ему в руки. Седрик снова бросился за ней, но Марика немыслимым образом увернулась в который раз, отступив к очагу. Теперь между ней и принцем оставалось не ложе, а кресло, в котором ранее сидела Ираика.

— Моя харя не есть треснуть! — вновь вживаясь в образ вождя маннов, прорычал про-принц. — Я сметь пялиться на тебя дни напролет, и мне плевать на твой муж, который мне что-то оторвать, когда его терпение кончаться! Вот пока терпение у него не кончаться, и он мне ничего не оторвать, иди сюда, женщина, чтобы я тебя, наконец, отлюбить! Как настоящий маннский вождь — раз-раз-раз — и... больше все. Совсем коротко, и очень быстро. Но сильно!

Он отбросил кресло в сторону и поймал, наконец, зажатую между ним и еще не прогоревшим очагом жену. Подтащив упиравшуюся Марику к разметанному ложу, он нарочито грубо бросил ее на постель и навалился сверху. Обречённо подергавшись, и убедившись, что это бесполезно, прекрасная романка сдалась.

— Можешь любить, — процедила она, в то время, как "маннский вождь" и без этого позволения, на всякий случай придерживая кисти рук воинственной романки, обцеловывал внутренние поверхности ее обнаженных бедер. — Но потом я тебе самостоятельно что-то оторву. Не дожидаясь рохли-мужа.

Седрик поднял голову. Его взгляд, подернутый пеленой возбуждения, был уже мутноватым.

— Я манн и туп, как винная пробка, — глухо и отрешенно сообщил он. — Оттого и пялюсь на замужних принцесс, как вислогубый вьючный длинноух. А потому отрывай все, что захочешь — все равно я не достоин называться мужчиной, раз не умею держать в узде свои вожделения к чужим женам!

Последние слова Седрика звучали не нарочито глупо, а серьезно и зло. Было похоже, что откровенно похотливые взгляды, которые бросал вождь Вальгард Снежный Волк на Марику, его сильно задевали. Но спустя всего несколько мгновений про-принц уже забыл о Вальгарде.

Его жена, чье лицо, несмотря на предшествовавшую веселость, не выражало особого довольства от предстоящего ей соития, опустила голову на постель. Попытавшись расслабить тело, напряженное там, где его касался супруг, она прикрыла глаза.

Однако спустя еще несколько мгновений удержать достигнутую расслабленность она была уже не в силах. Марика стиснула зубы, давя рванувшийся из груди тянущий стон...

Вальгард Снежный Волк был зол, как никогда в жизни. И никогда за всю недолгую, но славную жизнь его так не высмеивали и не унижали. Стоя на балконе никем не замеченный, он не уходил, все еще не оставляя безумной надежды, что каким-то немыслимым образом ему удастся завершить начатое. То, ради чего он пришел сюда, и то, что до сих пор отзывалось неудовлетворенным волнением в его теле. Меж тем королевская чета в своей глупой любовной игре все больше и острее глумилась над всем сокровенным, что составляло суть Вальгарда — над его честью, доблестью, славой вождя и самим мужеским естеством. Принц и принцесса издевались над маннами так зло, что каждое слово словно раскаленным железом выжигало клеймо в душе Снежного Волка. Но он продолжал стоять и вслушиваться. Как ни больно было слышать то, что говорили они, он должен был запомнить все. Чтобы потом заставить обоих заплатить за сказанное ими здесь тысячу раз.

И никогда ранее ему так не хотелось осуществить предложенный велльским магом план по завоеванию Рома. Потому что только тогда он смог бы сделать с Дагеддидами то, чего они заслуживали. Велльский кудесник потребовал от маннов, чтобы те не разоряли земель его страны, и отыгрались только на ненавистных романах. Вальгард знал, что ссориться с кудесником — небезопасно, и ему не хотелось нарушать их договоренность. Но в уговоре ничего не говорилось о младшей королевской чете.

Дагеддиды сдохнут. Одолеваемый томлением и ревностью, пылавший возмущением, яростью и жаждой убийства Вальгард смотрел на тело вожделенной женщины, которое выгибалось теперь на постели в объятиях другого. И знал наверняка — Марика заслуживала смерти. Она и ее злоязыкий супруг, который на глазах у маннского вождя творил теперь с женой всякое, только не то, что нужно было мужу делать с женщиной. Вальгарду хотелось ворваться к ним сейчас и всадить меч в самодовольную широкую спину счастливого обладателя самой прекрасной в мире красавицы. Но он сдерживался. Он знал, что его час еще придет. И про-принц Седрик еще тысячу раз поцелует его сапог за эту милость — чтобы ему, наконец, подарили смерть.

Велльский маг был прав. Требовалось набраться терпения. Сделать все, как надо. Нужно было выжидать.

Сделав над собой чудовищное усилие, Вальгард повернулся спиной к извивавшимся в любовной игре обнаженным телам. Перемахнув через перила балкона, он принялся осторожно спускаться по стене.

* * *

Выпущенная стрела глубоко вошла в самый центр крашенной в яркие цвета деревянной мишени. Это был лучший выстрел среди состязавшихся сегодня мужей. Чуть поодаль ожидали женщины, которым уже довелось сегодня показать свою меткость. Однако их было куда меньше, чем лучников-мужчин, поэтому последним приходилось доказывать свое умение обращаться с луком в несколько этапов.

Из королевской ложи хорошо были видны и поле, и состязавшиеся лучники, и мишени. Сегодняшнее ежегодное соревнование среди простолюдинов было особенно занимательно. Впервые с того страшного времени, когда Темная Лия обратила свою силу против мира людей, в них приняли участие несколько велльских охотниц-женщин. Дозволение для них испросила и получила принцесса Марика. Юная воительница из романок, сделавшись невесткой самого короля, принялась помалу возрождать давние славные традиции, которые позволяли женщинам принимать большее участие в жизни мужей. Это давалось ей нелегко и вызывало непринятие у самих мужей, считавших, что женщины в Веллии и так имеют слишком много вольностей. Однако действия принцессы Марики едва можно было считать основательными переменами. А потому хотя и не без ворчания, но мужи все же принимали их, тем более что большинство начинаний супруги будущего короля относилось больше к развлечениям, чем к чему-то важному.

Сегодняшние состязания можно было отнести к таким переменам. И хотя женщин, которые осмелились принять в них участие, оказалось не больше десятка, стреляли они достаточно неплохо. Охотное дело в Веллии зачастую было занятием семейным, а потому отцы брали с собой в леса либо холмы не только сыновей, но и дочерей. Теперь охотницы, почти все — еще юные девушки, уже показали свое мастерство. Лучшая лучница ожидала в стороне. После определения лучшего лучника среди мужей, оба победителя должны были получить награду из рук наследных принца и принцессы.

Про-принц Седрик восседал в королевском кресле. Подле него в кресле поменьше сидела принцесса Марика. Хотя король Хэвейд был еще жив, и даже не так стар и болен, чтобы страна могла думать о его кончине, хворь, поселившаяся в его ногах, беспокоила правителя Веллии все чаще. Поэтому уже давно король посылал вместо себя наследного принца, и народ понемногу начинал привыкать к виду Седрика и его прекрасной жены на всех людных сборищах, праздниках и прочих событиях, на которых должно было присутствовать королю. Сам Седрик не испытывал по этому поводу особой гордости или радости. Будь его воля, он бы вообще отказался от необходимости править страной. Но закон обязывал короля назначать в правители того из сыновей, чьи дети были старше. И, поскольку его брат Генрих был бесплоден, волей-неволей занимать место отца приходилось именно Седрику.

Эти состязания собрали едва ни вдвое больше людей, чем прошлогодние. Веллы, гетты и даже сколько-то романов и бемеготов толпились на трибунах и вокруг них, толкались за заграждениями, лезли на плечи друг другу и осаждали ближайшие деревья. Кроме соревнований среди лучников, на сегодня были намечены выступления наездников, а так же магов третьей степени и дуэлянтов. Последние были особенно искусны, разыгрывая, подчас, целые представления с оружием и постановками притворных боев. Некоторые из дуэлянтов были настолько искусны, что подобными представлениями не брезговали любоваться ни дворяне, ни сам король.

Лето перевалило за середину, и погода стояла солнечная и жаркая. Даже в холодную юго-восточную Веллию приходила духота, и сегодняшний день был одним из таких. Сидя в тени про-принц Седрик то и дело утирал мокревший лоб. Его супруга, с лица которой не сходила видимая всему народу мягкая улыбка, беспрестанно обмахивалась белоснежным веером — под цвет ее платья. В волосы принцессы были вплетены серебряные нити.

Улыбка, покорявшая сердца подданных, как мужские, так и детские и даже женские, была целиком и полностью напускной, хотя притворялась принцесса Марика мастерски. Седрик видел на ее лице такую улыбку лишь при больших скоплениях народа, на которых чете будущих правителей требовалось оказывать положительное впечатление. Веер же про-принц вообще лицезрел в руках жены в первый раз в жизни. Очевидно, этот чуждый Марике предмет попросту являлся данью жаркой духоте, которая опаляла земли Веллии уже вторую седмицу подряд.

Последняя шеренга лучников выстроилась для состязания. Помощник учредителя соревнований громко выкрикивал имена участников. После этих выстрелов лучник, показавший лучший результат, должен был тягаться с победителями из других шеренг, которые уже сделали свои выстрелы.

Седрик бросил короткий взгляд на Марику, которая продолжала мягко и благожелательно улыбаться глазевшим на нее дворянам и простолюдинам, и неслышно вздохнул.

— Тебе скучно? — одними губами спросил он, глазами вернувшись на поле. Он не мог позволить себе пропустить ни единого выстрела. В случае возникновения каких-то недоразумений, высшим судьей в их разрешении всегда был король или принц, его заменяющий.

— Нет, — коротко ответствовала жена. Ее тон был спокойным, а лицо — доброжелательным. Однако Седрик, который хорошо успел изучить натуру жены, чувствовал — Марику что-то беспокоило. Настолько, что она с самого начала не могла увлечься зрелищем совершавшихся перед ней состязаний.

— Ты тревожишься о детях?

Соревнования в стрельбе открывали празднества в честь Великого летнего Солнцестояния Лея. Дети Дагеддидов ждали их с великим нетерпением. Однако за несколько дней до состязаний все трое свалились с детской болезнью. Перенесенная в раннем возрасте, эта болезнь не представляла опасности, и тот, кто уже ею болел, больше никогда не заражался опять. Но для взрослого человека детская болезнь могла оказаться смертельной, а последствия для выживших были ужасны — в виде уродливых рубцов на лице и теле, внутренних поясничных болей и даже потери возможности к продолжению рода еще более тяжелой, нежели после красной лихорадки. Юные Дагеддиды переносили болезнь в возрасте детства, и она не представляла для них опасности. Но мать, как женщина, не могла о них не волноваться.

— Тревожусь, — в подтверждение мыслей про-принца, подтвердила жена. — Хэвейд спокоен и рассудителен. Он старше. С легкостью стерпит то, что пропустил состязания. Но близнецы — изрядные шалопаи. И горячие... как ты. Они мне не дадут покоя своим нытьем. Что будет с бедной Ираикой — представить трудно.

Знание, что жена не так беспокоится о здоровье детей, как об их настроениях, уже не вызывали оторопи у мужа и отца.

— Тогда, я думаю, что знаю, что тебя на самом деле заботит больше детей, — Седрик переменил положение в своем кресле, опираясь на локоть. — Твоя драгоценная Прорва.

Снова закричал помощник распорядителя. Победители прошлых стрельб выстраивались в строгую линию, дабы окончательно выявить лучшего стрелка.

Принцесса сложила веер и неопределенно повела плечом.

— Я видел, ты получила письмо прямо перед выездом сюда, — про-принц проследил, как каждый из стрелков поочередно делает выстрел теперь по одной и той же малой мишени, которая была установлена на противоположном конце поля. — Про что там?

Он ожидал, что Марика привычно отмолчится или свернет дело к грубости, либо шутке. Однако к удивлению Седрика, жена отозвалась неожиданно многословно. Очевидно, что новости, которые она узнала из загадочного письма, требовали даже от ее скрытной натуры с кем-то ими поделиться.

— Это от одного из моих центурионов, Кедеэрна, — принцесса на короткий миг опустила взгляд на свои руки, по-женски разглаживая край платья. — Ты знаешь, из тех, кто работает в Прорве. Он сообщает...

Она запнулась. Седрик поморщился.

— Новые тревоги?

— Напротив, — Марика прослушала крики помощника распорядителя, который возвещал о завершении состязаний и прославлял победителя и победительницу, и поторопилась договорить. — Кедеэрн сообщает, что на свой страх и риск решил предпринять короткую вылазку в неогороженную Прорву. Чтобы прикинуть, сколько еще предстоит работы. Когда я покидала стройку дороги, мне казалось, что мы уже совсем близки к завершению. Но кроме меня больше никто не пересекал границы нашего мира, и потому другим сложнее проверить, сколько еще потребуется материалов, рабочих и воинов. Потому Кедеэрн велел одному из легионеров обвязаться веревкой, а еще десятку — его сопровождать. Они шли во мглу, пока не закончилась веревка. Уже хотели повернуть обратно, когда головной отряда сумел разглядеть в клубах тумана впереди как будто бы сине-красные просветы, очень похожие на небо мира Лии, каким видел... видела его я...

Меж тем, зрители, которые наблюдали за состязаниями, взорвались восторженными криками. Победитель и победительница в сопровождении распорядителя и его помощника уже шествовали по направлению к королевской ложе.

Седрик сделал знак. Воины из королевской охраны выстроились в две шеренги как на почетный караул. Марика умолкла и вновь допустила на лицо мягкую улыбку, какой и положено было улыбаться принцессе.

Крепко сжимая свои луки, высокая, долговязая девица с длинными худыми руками и среднерослый плешивый охотник прошли между двумя рядами воинов, приблизились к самой ложе и преклонили колени на выстланном здесь красном ковре.

— Ваши высочества принц Седрик, принцесса Марика, перед вами — победители соревнований лучников, Вулх Остроглазый и Лиска из рода Бурых!

Седрик взял в руки заранее изготовленную и доселе дожидавшуюся своего часа на алой подушке тонкую изящную стрелу из чистого золота, и поднялся на ноги. Вслед за ним поднялась его жена, принцесса Марика. В руках у нее была стрела толще и массивнее, из очищенного белого серебра, которое всегда считалось исконно мужским металлом. Как женским металлом считалось золото. Дагеддиды приблизились к коленопреклонённым победителям, которые оба едва сдерживали дрожь от сильнейшего волнения.

— Воистину, Веллии и всему Вечному Рому нужны такие острые глаза и верные руки, какие показали сегодня вы, — зычный голос Седрика донесся до самого противоположного края поля. — Лей да благословит наших победителей! Сегодня ваши семьи и все веллы могут по праву гордиться вами!

Слышавшие слова принца велльские зрители вновь разразились восторженными криками. Седрик шагнул к побледневшей Лиске из рода Бурых и вложил в ее почтительно протянутые руки золотую стрелу. После чего принудил подняться на ноги и поцеловал в щеку. Марика отдала серебренную стрелу охотнику Вулху и также одарила его поцелуем.

Под приветственные крики веллов, победители ушли с поля. Их сменили маги третьей степени, которые показывали фокусы, в то время как готовились к выезду всадники. Их соревнование было назначено на завтра, но сегодня наиболее искусные могли показывать свои лучшие трюки на скаку. Тот наездник, которого принц признавал лучшим, получал вознаграждение в несколько золотых монет.

Принц и принцесса вернулись на свои места. Седрик в очередной раз протер лоб рукой, оглядывая сверкавшие на солнце доспехи, забитые трибуны, теснившиеся за заграждением толпы, готовящихся выехать всадников, пускавших фейерверки магов, мальчишек, обсевших все крыши и деревья, развевавшиеся флаги, гербы, прислужников, спешно убиравших с поля мишени и ярко-синее раскаленное небо над головой, в котором ослепительно сияло солнце. Потом перевел взгляд на Марику. Лицо жены было вынужденно кротким и приветственным. На губах играла всегдашняя в таких случаях мягкая улыбка. Она снова обмахивалась веером, сгоняя с плеч тугие завитки волос.

— Хочу домой, — негромко пожаловался ей супруг, подцепляя с подноса кубок с прохладным настоем из сладких ягод. — Как-то сегодня очень жарко. Я даже готов посетить с тобой твою купальню... и помыться там. Спина зудит — спасу нет. Но не чесать же ее у всех на виду...

— Мы говорили о Прорве, — напомнила принцесса, тоже забирая кубок у услужливого разносчика. — Мои люди видели конец тумана! Седрик, они уже совсем близко!

— Почему же они не прошли дальше? — недовольно пробормотал наследник престола Веллии, догадываясь, к чему клонит его неугомонная жена.

Марика досадливо поморщилась, но спохватившись, расслабила лицо, вновь допустив на губы нужную улыбку.

— Веревка кончилась, — еще раз, как маленькому, повторила она. — И их атаковали чудища. Воинам пришлось вернуться. Но теперь Кедеэрн уверен в успехе, как никогда. Я... прошу тебя, Седрик. Отпусти меня к Прорве. Хотя бы на несколько дней. Неделю туда, неделю обратно, и неделю в Прорве. Сaenum! Для меня это важно!

Маги заканчивали развлекать народ. Седрик допил из своего кубка, стараясь, чтобы его лицо не было таким же мрачным, каким стало настроение.

— А если ты уже в тягости? — попробовал увещевать он, уже жалея, что затеял этот разговор с женой, когда вокруг было такое скопление людей. — Что если Прорва навредит нашему ребенку?

Марика покачала головой.

— Я не... ребенка еще нет.

— Ты это знаешь наверняка?

Жена промолчала. Седрик тяжело вздохнул.

— Уже третий месяц, как маннов нет в стране, — он поставил кубок обратно на услужливо подставленный поднос и поднял глаза на поле. Помощник распорядителя, который уже объявлял начало скачек, был другой. Очевидно, первый сорвал горло. — Те двое, которые остались на их корабле ждать возвращения посольства — не в счет. Пора бы им возвращаться. До столицы конными добираться — не больше месяца, если без обоза. И недели две-три там. Потом обратно...

Марика посмотрела на него. Седрик поймал ее взгляд и затосковал окончательно.

— Я это к тому, что время идет, и нужно давать ответ императору, — вынужден был пояснить он. — Тебя ждут при дворе к зиме. Ты ведь знаешь, что это значит. Мы не можем больше тянуть...

Проорав последнее, помощник распорядителя стремглав кинулся прочь с поля. И вовремя — едва он убрался, перед зрителями показались полтора десятка всадников.

Седрик поневоле засмотрелся на их умение управляться с лошадьми и ловкость, с которой всадники демонстрировали разнообразные и подчас довольно опасные трюки на полном скаку.

— Послушай, — жена больше не улыбалась. Она тоже поставила свой кубок и, пользуясь тем, что внимание большинства веллов было отвлечено ловкачами на лошадях, повернулась к супругу. — Хочешь — пусть будет еще ребенок. Но прежде дай мне неделю в Прорве! Не три месяца. Неделя — и я вернусь обратно. Это очень важно, Даг... Седрик. Я возьму больше воинов — и мы перейдем на ту сторону. Мне уже приходилось там бывать, и тамошние люди должны помнить меня. Мы заключим с ними союз. И доложим императору. Неужели ты не... это будет очень много значить для Веллии!

Седрик молчал. Он глядел на поле.

— Зима еще не скоро, — продолжала Марика. Ее негромкие речи, однако, утратили всегдашнее сдержанное спокойствие. Если вопрос значимости новых земель для Веллии был спорным, для самой принцессы он был, без сомнения, важен. — Успеем сделать ребенка. Седрик, прошу. Я редко тебя прошу. Отпусти. Месяца не пройдет, как я вернусь.

К счастью, в этот момент тягостный разговор был прерван гонцом. Протолкавшись в ложу к Дагеддидам, он с поклоном вручил про-принцу Седрику письмо от короля. Седрик немедленно вскрыл печать и, пробежав глазами несколько спешно выведенных строк, слегка переменился в лице.

— Отец желает, чтобы мы возвращались в замок как можно скорее, — не дожидаясь вопроса жены, озабоченно проговорил он. — У него какие-то важные вести. От самого императора.

* * *

Правитель Веллии перенес детскую болезнь в юном возрасте, и потому мог без опасений находиться рядом с внуками, не боясь заразиться. Хотя все трое заболели одновременно, семилетний Хэвейд, который был старше и крепче своих братьев, уже шел на поправку. Но, несмотря на улучшения, все трое наследников рода Дагеддидов еще были слишком слабы, чтобы покидать детскую комнату.

Король просидел с ними до самого возвращения младшего сына. Внуки были отрадой — одной из немногих в его жизни. Старый Хэвейд давно уже перестал думать о цене, которая была заплачена за их рождение — и им самим, и его сыном Седриком, и матерью этих детей. Во всем мире Светлого Лея только он и Марика знали, кто томился за прекрасной оболочкой его младшей невестки. И, хотя поначалу королю было не по себе при одной только мысли о том, что на самом деле происходило в семье его младшего сына, понемногу он стал привыкать к своему знанию.

В ту ночь, восемь лет назад, когда принцесса Марика пришла к нему и рассказала, что была специально подослана ведьмой, дабы погубить его род, король Хэвейд не удивился. Упомянутая ведьма из мести за отвергнутую любовь преследовала старшего Дагеддида с юности, обрушивая на его голову несчастье за несчастьем. Однако следующее признание, что красавица Марика оказалась обращенным романским Инквизитором Марком Альвахом, оказалось настоящим потрясением для правителя Веллии.

Впрочем, оправился Хэвейд достаточно быстро. Уничтожив ведьму с помощью заколдованного Инквизитора и тем самым навсегда похоронив для него надежду вернуть прежнее тело и прежнюю жизнь, король принудил несчастного романа остаться в королевской семье. Во избежание позора для своего и королевского родов, Инквизитор вынужден был молчать о тайне превращения. Снедаемый тоской, он существовал в женском облике и играл свою роль так хорошо, как только умел. Для всех, кроме короля, он оставался угрюмой и нелюдимой романской юницей, которую принц Седрик спас из огня. Со временем сам Хэвейд, который никогда не видел Марка Альваха иным, нежели прекрасной юной женщиной, которая вынужденно называла себя Марикой, перестал отличать внешний облик от внутреннего содержимого. Для Инквизитора надежда на избавление таяла с каждым годом. Уже было понятно, что до конца своей жизни он был обречен оставаться в ненавистном, но единственно доступном ему женском теле. И теперь, спустя множество лет, в течение которых принцесса Марика оставалась невесткой короля и хранила свою тайну, старый Хэвейд вовсе перестал думать о ней, как о ком-то, кроме жены сына и матери внуков.

Облик принцессы Марики был воистину прекрасным. Исказившая его мужеское естество ведьма нарочно придала чертам собственноручно создаваемой юницы свежесть и прелесть, какие были редкостью даже среди очень красивых женщин, усилив их притягательность магией хаоса. Однако именно поэтому характер невестки короля оставлял желать лучшего. Но какой бы ни была Марика, она сумела подарить королю продолжателей его рода, и уже за одно это Хэвейд готов был закрыть глаза на многие несуразности ее поведения, которое было не всегда приличествующим женщине. И, помимо того, поддержать во многих государственных начинаниях, которые казались давно назревшими самому королю.

Дети Седрика и Марики действительно удались. Несмотря на то, что близнецы получились похожими друг на друга, но отчего-то с разным цветом шевелюр, оба они живо напоминали старому королю его младшего сына в юных летах. Седрик был таким же горячим, нетерпеливым и изобретательным в стремлении скорее познать мир и переправить его в соответствии с собственными представлениями о правильности. В результате все его игры сводились к тому, чтобы невольно напакостить приглядывавшим за ним нянькам. С близнецами, которых сама Марика называла не иначе, как "шалопаями", повторялась та же история. Но несмотря на их характеры, близнецы были разумны, крепки и здоровы телами, в рослого и крупного отца. Король не сомневался, что ко времени из них получатся хорошие воины.

Их старший брат, названный в честь деда-короля Хэвейдом, был полной противоположностью легкомысленным близнецам. Хотя он тоже был необычно высок и крепок для своих лет, в отличие от братьев, Хэвейд всегда оставался молчалив и серьезен. Он был похож на романа — так же темноволос, курчав и зеленоглаз, как самые чистокровные из этого народа. И, как и многие романы, старший внук короля отличался проявлявшимися даже в детском возрасте выдержкой и стремлением к порядку. Хэвейд был умен, рассудителен, способен к учению, скрытен и мог стать для Веллии лучшим королем. Марика так же выделяла старшего сына. Она проводила с ним много времени, в то время как Седрик предпочитал играть с младшими детьми. Принц Генрих и его жена Ираика одинаково уделяли внимание всем племянникам, находя в них отраду собственной невозможности иметь детей.

Чем больше проходило времени, тем больший покой снисходил в душу старого короля. Было похоже, что Марика окончательно смирилась со своим положением, уже не испытывая приступов той смертельной тоски, которые изводили ее раньше, а с ней — и все семейство. Вторая невестка короля, Ираика, была счастлива нянчить племянников, принц Генрих примирился с невозможностью получить корону, а Седрик мужественно воспринял необходимость ее получить. Впервые за много лет Хэвейд начал чувствовать спокойствие и удовлетворение от выпавшей ему судьбы.

Так было до сегодняшнего полудня, пока почтовая птица не принесла ему письмо от самого императора Вечного Рома.

... Обоих сыновей и Марику Хэвейд встретил в своем кабинете. Когда-то король лично проследил за тем, чтобы стены и дверь не пропускали звуков, которые были бы нежелательны для чужих ушей. Но то, о чем он собирался теперь рассказать семье, должно было вскоре стать известным всем и каждому.

— Расскажи, что случилось, отец, — потребовал Генрих, без приглашения усаживаясь в кресло подле королевского стола. С тех пор, как стараниями принцессы Марики, которая сделала его брата отцом, он утратил титул наследного принца, Генрих не должен был занимать это кресло, уступив его Седрику. Однако он по привычке либо по какой-то иной причине по-прежнему садился подле отца. Его брат, впрочем, ни на чем не настаивал, вообще большую часть времени предпочитая проводить на ногах.

— Помнишь наш разговор о странном маге, который сопровождает маннов в их посольстве, дочка? — Хэвейд, который до того стоял у окна, ожидая сбора семейного совета, вернулся к столу и присел в свое кресло. — Мы еще гадали, кому из Предвечных он может служить.

Марика, которая сидела чуть поодаль, скрестив ноги, кивнула.

— Да, ваше величество.

Король перегнулся и протянул Генриху лежавшее перед ним на столе письмо с имперскими печатями.

— Прочти вслух, — спокойно попросил он.

Де-принц развернул сильно смятую, перекрученную от того, что она долгое время была примотана к лапе птицы, бумагу.

— Коротковатое, — резюмировал он до того, как начать вчитываться в неровные, скачущие строки.

— Читай!

Генрих кашлянул в кулак и прищурился.

— "Хэвейд!", — начал было он, но не смог и тут удержаться от замечания. — Надо же, это ведь составлял не писец, а сам император! Своей рукой! "Хэвейд! Если бы не знал тебя так хорошо, как знаю, я бы подумал, что ты специально подослал ко мне проклятых маннов. Бумаги грязного дикаря Вальгарда были изготовлены в твоем секретариате! Манны покинули столицу позавчера утром. Но уже вчера мне доложили о странной болезни, которая охватила весь город и селения на дневной переход вокруг. От этой болезни люди спадают в сонливость. Плоть их тяжелеет и делается непослушной. Потом перестает двигаться и каменеет. Все занимает чуть больше одного дня. Спасения от этого нет. Слишком быстро оно распространяется, но поражает только мужей, от младенцев до глубоких стариков. Женщин не трогает совсем. Я бы предположил, что опять имеет дело мерзкая бабья магия Лии. Но этот вывод слишком удобен для того, чтобы быть верным.

Возможно, теперь уже заражены и те селения, которые стоят дальше от Рома. Откуда все взялось, неведомо. Ни лекари, ни маги не могут дать ответа. Сам я считаю, что болезнь принесли манны. Начальники всех гарнизонов на их пути получили приказы с птицами задержать этих ублюдков. Но не знаю, выйдет ли из этого хоть что-то. Манны словно в воду канули. Должно быть, ожидают, пока не станут камнем все мужи, а потом выйдут и расправятся с нашими женщинами без усилий.

Твоя провинция дальше всех от Рома. Быть может, у тебя еще есть время. Если сумеешь — разыщи и схвати маннов, Хэвейд. Будь осторожен с их кудесником. Ни один мужской маг не умеет насылать болезни. Его сила — не от Лея. Заставь их остановить это. Или убей. Святейший отец уже болен. Он посылает тебе благословение и, ввиду исключительности положения, переводит всех Инквизиторов Веллии под твое начало.

Светлый да сохранит Империю..."

Раздавшийся стук в дверь прервал де-принца Генриха на полуслове. В сопровождении начальника охраны, старого Тристана, вошел запыхавшийся гонец. Преклонив колени, он молча протянул смятый запыленный конверт с простой сургучной печатью. С разрешительного кивка Хэвейда, его старший сын забрал и развернул и это письмо.

— От начальника одного из приграничных гарнизонов, — пробежав глазами, коротко сообщил де-принц. — Пишет, что все вверенные ему легионеры слегли с какой-то неизвестной болезнью. Сам он также чувствует слабость, сухость во рту и ломоту во всем теле.

На некоторое время в комнате повисла тишина. Огорошенные свалившейся на их земли смертельной опасностью принцы и принцесса переглядывались с мрачными лицами. Начальник охраны Тристан, не вполне понимая, что происходит, но уже начиная догадываться, угрюмо водил покрасневшими от частых употреблений хмельного глазами от одной высочайшей особы к другой. Гонец тяжело дышал. Было похоже, что он без отдыха несся от самой границы и перестал куда-то стремиться только теперь. Его молодое лицо было заострено, под глазами залегли тени, как от долгой бессонницы.

— Если эта болезнь — та же, что поразила романов, то... — забывшись, Генрих беспомощно уронил руку с зажатыми в ней письмами на колено.

— То мы обречены, — угрюмо закончил про-принц Седрик, разглядывая собственный сжатый кулак. — От нас до Рома — многие недели пути! Как оно пришло сюда так быстро?

— Гонец, — все взгляды невольно обратились к принцессе Марике. Романка поднялась со своего места и, обойдя два кресла — свое, и Генриха, остановилась перед коленопреклонённым юношей, который привез письмо. — Ты прибыл прямо из крепости?

Юный велл утвердительно поклонился.

— Да, ваше высочество.

— Когда ты уезжал, там уже свирепствовала болезнь?

Гонец понял первым, поэтому его очередное "да" сделалось едва слышным. Хэвейд догадался мгновением позже.

— Ты думаешь, он привез это сюда?

Никто, кроме гонца, не удивился, что король обращается за советом к женщине. И принцам и Тристану уже были известны ум и рассудительность принцессы Марики. Гонец же был перепуган насмерть, и этого попросту не заметил.

Некоторое время романка размышляла, потом, к удивлению, мотнула головой.

— Если болезнь добралась в Веллию так быстро из самого Рома, значит, она все равно была бы в Ивенот-и-ратте через два-три дня. Но если здесь замешана магия, глашатаям необходимо разнести весть — всем, у кого есть серебро, постоянно носить его на себе так, чтобы оно касалось обнаженного тела. Окна и двери каждого дома следует освятить рассветной водой из Храма. Если это не остановит злые чары, то ослабит их. Король, — она обернулась к молчащему Хэвейду. — Дозволь, я поеду на границу и все осмотрю собственными глазами.

Седрик, который до сих пор так же старался больше отмалчиваться, поднял хмурый взгляд.

— Отчего это должна быть именно ты?

Принцесса досадливо дернула углом рта.

— Мне часто приходилось видеть следы воздействия темной магии. Я их узнаю, — она снова посмотрела на короля. — Император пишет — эта болезнь поражает мужчин. Я... вне опасности.

— Не можешь же ты ехать одна!

— Дозвольте, ваше величество! — старый Тристан слегка поклонился, твердо стоя на нетвердых ногах. От него, как всегда, едва заметно разило хмельным. — Я соберу малую охрану и буду сопровождать принцессу до самой крепости. Пока я жив, с ней ничего не случится.

Теперь все смотрели на короля. Хэвейд бросил взгляд на Седрика и качнул головой.

— Отец! Мы не знаем, что в крепости — та же болезнь, которая, по словам императора, свирепствует в Роме. Что, если там что-то другое?

— Седрик прав, — король посмотрел на Тристана. — Друг, отправь туда кого-нибудь толкового. Пусть едет маг Хорус. Даже если это и есть та самая каменная чума... Прости, Марика. Тебя я не отпущу. Не прощу себе, если ты подвергнешься опасности.

* * *

Принцесса Марика оказалась права. Болезнь, поразившая легионеров в приграничной крепости, оказалась той самой загадочной каменной чумой. Спустя два дня зараза уже свирепствовала в Ивенот-и-ратте. Несмотря на отчаянные попытки защититься от нее водой и серебром, она, пусть медленнее, чем в прочих землях, но поражала все большее число мужей. От нее не спасали ни плотная одежда, ни повязки на лицах, ни, даже, обереги Светлого из чистого благословенного металла. Она никак не проявляла себя, и лишь незадолго до кончины люди начинали ощущать слабость и словно бы иссушение во всем теле.

Женщины были в отчаянии. Их каменевшие мужья, отцы, сыновья и братья походили на высеченные изваяния, но не на мертвых, и оттого веллийки даже не могли решить, стоило ли их хоронить. Каменные статуи оставались лежать во всех домах. Каких-то мужчин болезнь щадила сильнее, чем прочих. Чувствуя слабость и дурноту, они, тем не менее, протягивали несколько дней перед тем, как обратиться в камень. Другим, чтобы окаменеть, требовалось менее суток. Некоторые, однако, не болели вовсе, но таких оставалось ничтожно мало. За неполную неделю Веллия лишилась всей армии, а достославные Инквизиторы, которые были переданы в распоряжение короля Хэвейда, окаменели все. По указу правителя тела мужей, которых смерть заставала прямо на улицах, сносили в специально отведенные для этого дома и казармы. Но следовать этому приказу становилось все сложнее, поскольку поднимать каменные статуи на повозки, а тем более, переносить их на руках, было выше сил убитых горем женщин. Ко всему прочему, на жен, которые потеряли мужей, сваливались и мужеские дела, что так же требовали исполнения. Поддерживать порядок среди полубезумных от горя и страха людей становилось почти непосильной задачей.

Пока это было возможно, глашатаи ездили по городам и селениям, донося до тех, кто оставался жив, распоряжения короля. Однако спустя совсем короткое время, Хэвейд вынужден был отказаться и от этого. В его распоряжении оставалась всего горстка живых мужей. К тому же, через какое-то время признаки каменной болезни начали проявляться и у него самого, путая мысли и сковывая волю.

Король не боялся умереть. Он был не молод, и уже готовился уйти к Светлому. Не грядущая смерть тревожила его.

Точнее, его беспокоила не своя грядущая смерть.

Несмотря на отчаянные многодневные усилия принцессы Марики, которая не отходила от детей день и ночь, в конце концов заболели и они. Седрик, чувствуя свое бессилие перед судьбами страны и те же недомогания, что и другие мужи, давно уже плюнул на все и оставался со своей семьей. Вдвоем с женой они пытались тормошить своих сыновей, купать их в осветленной воде с раствором из порошкового серебра и даже не давали им спать.

Но все усилия отчаявшихся родителей оказывались тщетны. Темноволосый Ерсус уснул первым. Почти одновременно с ним смертный сон сошел и на светлоголового Драгуса. Хэвейд держался дольше других. Пока Седрик бессмысленно и тупо гладил серевшие и твердевшие руки своих мертвых детей, принцесса Марика продолжала тормошить старшего сына, обтирала его лицо осветленной водой и, обложив серебром, истово читала над ним молитвы Светлому. Темнеющим сознанием Седрик с отстраненным равнодушием отмечал, что впервые видит жену в таком полубезумном отчаянии. Марика никогда прежде не выказывала глубоких чувств к своим детям, но то, что она их теряла, открыло ее истинное отношение к ним.

Если бы Седрик мог, он бы искренне порадовался этому. Но про-принц впал в безучастное отупение, что каменными пальцами уже сжимало его разум. С трудом удерживая себя от того, чтобы склонить голову подле своих умерших детей и, обняв их, умереть самому, он делал то, что теперь и так требовало от него великих усилий — наблюдал за своей женой.

Сдерживая рвущееся из груди отчаяние, принцесса не давала единственному остававшемуся в живых ребенку спать до тех самых пор, пока сознание окончательно не покинуло его. Некоторое время Марика еще пыталась трясти Хэвейда за плечи, но он не подавал признаков жизни. Менее чем через час последний из юных Дагеддидов перестал дышать.

... Марика очнулась от того, что ее руку с силой стиснуло выше локтя. С трудом обратив воспаленный взгляд в это сторону, она увидела Ираику. Старшая принцесса отняла ладонь от заплаканного лица и мотнула головой куда-то в сторону.

— Иди, сестра... Только... поторопись. Король... желает тебя видеть.

Марика огляделась. С первого взгляда она не поняла, сколько простояла недвижимой. За окном еще было светло, но время как будто подходило к вечеру. Ни окаменевших детей, ни Седрика в комнате уже не было. Не понимая, что делает, она повела рукой в сторону разметанных постелей.

— А... где...

— Седрик перенес их в главную залу. К остальным... — Ираика всхлипнула. Потом, не сдержавшись, разрыдалась. — По... одному... наших... мальчиков... Уложил их рядом с Генрихом... Покрывальцами прик... прикрыл... и...

Она спрятала в ладонях лицо и затряслась. Марика медленно подняла на нее глаза.

— Где сам Седрик? — сипло спросила она. Беспрестанно всхлипывавшая Ираика не сразу нашла в себе силы, чтобы ответить.

— Т-там... с ними...и... Он... сказа-а-ал... что... Что когда он ок... каменеет, то... ты надор... надорвешься его тааащить...

Ираика зарыдала так, что стала заикаться. Плача, она упала на колени рядом с кроватью одного из близнецов и зарылась лицом в его постель. Некоторое время Марика стояла рядом, отстраненно глядя на корчившуюся женщину. Потом повернулась и вышла из комнаты.

Король встретил младшую невестку, лежа на диване в своем кабинете. Рядом стоял старый Тристан. Его величество Хэвейд болел каменной болезнью уже третий день, и она вот-вот должна была привести его к тому же, что и прочих. К вялому удивлению принцессы Марики, начальника охраны Тристана, который был старше короля, по возрасту носил в себе множество хворей и давно уже не бывал полностью трезв, чума обошла стороной. Он не чувствовал ничего сверх обычных телесных недомоганий, был как и ранее спокоен и деловит. Теперь Тристан оставался одним из нескольких мужчин, которые еще оставались живы в замке, да и, похоже что, во всем Ивенот-и-ратте.

С застывшим лицом, которое не выражало ничего, кроме отстраненности и было бледно до синевы, принцесса Марика подошла к королю. Уловив жест своего повелителя и друга, Тристан взял со стола и протянул романке письмо.

— От императрицы Таисии Романской, — преодолевая каменевшее горло, проговорил Хэвейд. — Она написала всем наместникам. В Роме на многие тысячи женщин — всего несколько десятков мужчин. И те... большая часть из них — запойные пьяницы и хворые... на другие болезни. Каменная чума поражает самых крепких, молодых и здоровых. Из того, что известно ей, болезнь не обошла ни одной провинции. Бемеготов задело... отмахом, но для чумы даже их горы — не помеха. Ты... я не знаю, как ты... — король закашлялся, и Тристан поспешно поднес к его губам кубок с настоем из винных ягод.

Припав к кубку, Хэвейд сделал несколько глотков. Лицо его слегка порозовело. С него отошла смертельная сероватая каменная бледность. Напившись, король откинулся назад, на какое-то время прикрыв глаза.

— Странно, но кажется... будто после вина... делается легче, — Хэвейд вновь с великим трудом поднял голову, посмотрев на Марику. — Дочка, мое время... почти подошло. Послушай. Не знаю, как, но ты должна остановить маннов. Если это их рук дело... они придут. Не знаю, хватит ли у тебя сил... Ведь уже почти... совсем никого...

Он сипло втянул воздух распахнутым ртом. Невестка подошла к дивану и опустилась перед ним на колени. Тяжелые, холодные пальцы короля нащупали ее руку и слабо стиснули маленькую ладонь.

— Прости... меня, — Хэвейд собрался с последними силами, но, похоже, что болезнь слишком долго терзала его тело и сегодня твердо решила довести начатое до конца. — Я... знаю, что... мое... решение... принесло тебе много муки. Но я наказан... узнать перед смертью гибель всей страны... ради чего я столько времени... И... гибель своего рода... Империя повержена... мои дети... мои внуки... мертвы... Все... до единого...

Он сглотнул. Тристан сунулся с кубком, но король досадливо отвел его руку.

— Мой род погиб... как и все прочие роды, — он с усилием поднял тяжелую, как камень, руку, и коснулся мокрого лица склонившейся над ним юной романки. — Но тебе... спасибо. Тебе удалось то, чего не... удавалось... никому больше. Ты дала мне надежду... на продолжение. Мне и моему... сыну... моему роду. Спа... спасибо тебе... Светлый да... примет тебя... спасибо...

Бормотание короля понемногу делалось все более бессвязным. Некоторое время Марика наблюдала за ним, будто о чем-то напряженно размышляя и колеблясь. Хэвейд дышал рвано, с трудом. Похоже было, что его тело из последних сил боролось с болезнью, с каждым разом с все большей тяжестью вздымая каменную грудь.

Наконец, Марика опустила глаза. Губы ее дернулись. Не выпуская руки короля из своей ладони, она отерла щеку костяшками пальцев и шмыгнула носом, давя в себе глухой, утробный всхлип.

— Погоди, король, — кривясь, проговорила она, с трудом заставляя голос звучать ровно. — Не знаю, стоит или нет... да и зачем, но... Ты должен знать. Твой род... погиб не весь. У Дагеддидов есть... еще один... наследник. Если к тому времени болезнь пойдет на спад, он... Появится в мир... немногим больше, чем через полгода.

* * *

... Марика, когда-то принцесса, а теперь — одна из наложных девок вождя Вальгарда, выгибалась в руках Снежного Волка с протяжными стонами, которые временами прорывались в крик. Повинуясь приказу своего нового господина, она силилась улыбнуться, но это было выше ее сил. Красивое лицо романки было мокрым от слез. Она была прекрасна — такой же, какой показалась Вальгарду, когда он впервые ее увидел. И только теперь, когда он был ее полновластным хозяином, Снежный Волк в полной мере начинал осознавать, что не зря затеял свой поход.

Манны давно уже переселились с холодных островов — все, до единого. Теперь они жили в тепле и сытости. Все провинции Вечного Рома пали к их ногам. С помощью своего кудесника, манны вернули в плоть те каменные изваяния, которые могли быть полезны, и теперь наслаждались трудами сотен и тысяч рабов. Веллы, гетты, бемеготы и даже гордые, непобедимые романы готовы были работать день и ночь, лишь бы грозные завоеватели не разгневались и не обратили их в камень снова.

По приказу Вальгарда принц Седрик был возвращен одним из первых. Насмешливый великан Дагеддид, некогда вдоволь покуражившийся над маннами и их вождем, теперь был посажен на собачью цепь в железную клетку. Откуда каждый день и каждую ночь вынужден был наблюдать за тем, как его прекрасная жена ублажает вождя завоевателей на ложе — снова, снова и снова...

... Вальгард видел этот сон уже которую ночь подряд. Заплаканное прекрасное лицо принцессы Марики и затравленный страдающий взгляд ее мужа словно вживую стояли перед его мысленным взором. Унижение Дагеддидов доставляло вождю маннов ни с чем не сравнимое удовольствие. Он поторапливал и без того спешащих воинов в надежде как можно скорее достичь Ивенот-и-ратта. Вальгард знал, что время его народа почти пришло. Отряд сделал все, как было нужно. Требовалось только вернуться в порт столицы Веллии, взять оттуда несколько кораблей и отвести их к маннским островам. А затем с помощью этих судов перевезти всех маннов обратно на большую землю. И — зажить, наконец, так, как они давно того заслуживали.

Путь к Ивенот-и-ратту был долгим. По дороге им попадались множество поселений и городов, и в каждом творилось одно и то же — плач сотен и тысяч женщин, и полнейшая неразбериха. Расчет вождя маннов и его кудесника оказался верным. Охваченные горем и страхом женщины, которые в одночасье потеряли всех своих родных и близких мужчин, едва понимали, что происходит.

Вечный Ром пал безо всякого сопротивления. Оставалось только пожинать плоды столь блестящего похода.

Впрочем, завоеватели не торопились. Кое-где в селениях еще оставались мужчины. Их было больше в крупных городах. Мужчины эти могли дать отпор их малому отряду, а потому манны не выказывали себя, соблюдая осторожность. Никто из них не хотел умирать теперь, когда победа уже почти была в руках. Маг продолжал напоминать о том, что требовалось выжидать. Необходимо было убедиться в том, что империя повержена окончательно, и не преподнесет никаких неожиданностей. Именно поэтому манны не воспользовались морским путем, а вернулись в Ивенот-и-ратт по суше — чтобы воочию убедиться, что колдовство их кудесника подействовало на всех землях Вечного Рома.

До самых велльских земель Вальгард оставался доволен тем, что он видел. Несмотря на то, что маг казался угрюмее обычного и от истощения сил едва держался в седле, работу свою он выполнил хорошо. По его велению все вражеские мужи обратились в камень, а женщины пребывали на грани безумия от случившегося. Снежный Волк рассчитывал миновать Веллию за несколько дней и, заехав в столицу, забрать с собой остававшуюся там Марику. С тех пор, как стараниями каменной чумы велльская принцесса вновь стала бездетной, свободной женщиной, вождь маннов не желал более ждать в своем влечении к ней ни единого лишнего мига.

Но первое же велльское селение, в который въехал отряд, заставил Вальгарда и его людей испытать немалое изумление. Вместо женщин, которые выли и стенали над окаменевшими телами своих мужчин, их встретили тишина и безлюдье. Из селения исчезли все — и жены, и каменные статуи, в которые превратились мужи. Люди ушли, оставив весь домашний скарб, но забрав с собой то, что могло показаться им ценным, и всю скотину. Зато при попытке напиться из первого же колодца отравились сразу пятеро воинов и почти все кони. С великим трудом осунувшемуся от напряжения и усталости кудеснику удалось их спасти.

После этого случая, опасаясь брать что-то из домов ставших негостеприимными веллов, манны двинулись вперед с еще большей осторожностью. Теперь они вынуждены были пополнять запасы воды только в тех родниках, которые точно не могли быть отравлены и лишились возможности добывать пропитание в селениях. Везде в поселках, через которые мог пролегать их путь, манны наблюдали ту же картину — полное безлюдье и кое-где расставленные хитроумные капканы. Было похоже на то, что об их участии в случившемся догадались и теперь делали все возможное, чтобы заставить их расплатиться за содеянное.

— Это Марика, — в ответ на невысказанный вопрос мрачно проговорил велльский маг. За несколько мгновений до этого он движением руки остановил тяжелое бревно, которое рухнуло на головного конника в отряде. Манны огибали очередное селение, и бревно было установлено так, чтобы поразить первого, кто двигался по наезженной дороге. — Больше некому. Только эта тварь могла додуматься до такого.

— Ты так о ней говоришь, будто хорошо ее знаешь, — вождь маннов покосился на бревно, которое валялось теперь в стороне от дороги. Бревно было тяжелым. Втащить такое наверх без пары тягловых лошадей казалось делом немыслимым. Тем более, если этим занимались только женщины.

— Я знал ее раньше, — невнятно пробормотал угрюмый велл. Откинув капюшон, он некоторое время смотрел на солнце, потом зло дернул углом рта. — Тогда ее звали по-другому. Но это она. Если до того, как увидеть ее, я еще сомневался, то теперь уверен — это действительно она. А если так, у нее может быть еще много неожиданностей в запасе. Эта дрянь не дастся в руки просто так, — он помолчал, раздумывая. — Я бы не советовал тебе ехать сейчас в Ивенот-и-ратт. Прикажи своим людям направляться к бухте, куда оставленные на драккаре воины, должно быть, уже переправили корабль, как и было условлено. Ты сможешь получить эту Марику после — когда вернешься сюда с целой армией. Я обещаю, что сам помогу тебе добыть ее.

Маг говорил дело. Однако Вальгард слушал и морщился. Ему не хотелось думать о том, что с Марикой нужно было подождать, несмотря на то, что теперь это казалось наиболее разумным.

— Почему ты не можешь помочь прямо сейчас? — хмуро спросил он. Велльский кудесник потер в ладони кулак, в котором держал поводья.

— Слишком много сил ушло на каменную болезнь, вождь. Мне нужен отдых. К тому времени, когда мы вернемся с островов со всеми воинами твоего народа, я восстановлю то, что потратил. И тогда ты получишь эту... женщину. Если же ты отправишься в город сейчас... Под Ивенот-и-раттом ты можешь потерять много людей. Возможно, всех. И свою собственную жизнь. Я слишком слаб теперь, чтобы пособить тебе. Все, чем я могу помочь — это совет. Не ходи за Марикой сейчас. Подожди еще, и она будет твоей. Но имей терпения дождаться своего триумфа.

Вальгард нахмурился.

— Триумф — это романское слово. Мы, манны, одержим величайшую из побед, каких никогда не видел Ром. Но отчего ты, маг, так уверен в том, что Марика способна дать нам отпор? В ее землях творится то же, что и в других. У нее в подчинении едва ли найдется с десяток мужчин, да и те — не мужчины. Неужели мы не справимся с ними?

Велл ответил не сразу. Пролесок, в котором их едва не покалечило бревном, закончился, и теперь по обеим сторонам дороги тянулась степь. По левую руку на самом горизонте виднелась гряда знаменитых велльских холмов. Через два дня пути эти холмы должны были подступать к самой дороге, оттесняя степь и с двух сторон света поступая к самому Ивенот-и-ратту.

— Я не видел эту... Марику восемь лет, но я посмотрел в ее глаза в первый день посольства. Она не изменила себе, вождь. Это — не женщина. Пусть ее платья тебя не обманывают. Это воин, хитрый, жестокий и хладнокровный в своей жестокости, как все романы. Если будет нужно — она положит всех женщин, которые у нее есть, и сумеет отстоять себя.

Снежный Волк недоверчиво хмыкнул.

— Не преувеличивай, маг. Если бы я не знал тебя, мог подумать, что твой разум ослеплен страхом. Это на самом деле всего лишь женщина. Пусть она таскает на себе оружие и доспех, ни одной женщине не превзойти мужчину в искусстве войны. Тем более нас, маннов!

Велл в сердцах ударил себя по колену.

— Мрак и тьма! Это ты ослеп, вождь! Или вожделение затмило твой разум? Даже с одними женщинами ей едва не удалось превратить для нас путь через Веллию в дорогу смерти! Ты своими глазами видел стены Ивенот-и-ратта! Если Марике хватило ума увести своих людей с нашего пути, дабы ты не мог захватить пленных или иным способом навредить оставшимся беззащитными женщинам, что стоит ей догадаться к нашему приезду попросту закрыть городские ворота? Веллия — страна охотников и охотниц. Уверен, среди ее подданных найдутся девицы и жены, которые умеют держать в руках лук. И как ты собираешься осаждать целый город с малым отрядом воинов? Нас попросту нашпигуют стрелами со стен!

Вальгард тоже всмотрелся в степь. Над обширными травяными лугами носились стаи птиц. Несильный ветер пригибал к земле траву и степные цветы. По синему небу лениво ползли мохнатые серые облака. Ниже их, то появляясь, то снова пропадая, парил крупный крюкоклюв.

— Ты преувеличиваешь, мой друг, — наконец, проговорил он после долгого раздумья. — Пусть даже ты прав и в Веллии хорошие лучницы. Женщины — плохие воины. Нужно иметь мужество, чтобы убить своего первого человека. Они струсят в бою.

— Женщины Веллии наверняка догадываются, кто виноват в каменном сне их мужей, — маг непреклонно покачал головой . — Это может побудить их к мести. Вспомни, вождь, когда я давал тебе неразумные советы? Или ты снова готов поставить под угрозу успех всего похода из-за одной женщины, которая и так станет твоей, но — позже?

Долгое время Снежный Волк не отвечал. Разум боролся в его душе с темными страстями. Решение давалось ему нелегко. С тех самых пор, как он ее увидел, и позже — узрев принцессу обнаженной в объятиях ее супруга, Вальгард не мог думать ни о чем другом, кроме тела прекрасной романки. Желание коснуться ее еще раз и довести дело до конца сводило его с ума. Даже уверенность в том, что Марика все равно ему достанется, не утешало Вальгарда в полной мере. Ему хотелось, чтобы это произошло как можно скорее. Никогда прежде он не чувствовал ничего подобного ни к одной женщине.

Но Снежный Волк был не только мужчиной. Он был вождем, и его люди чтили его, как вождя смелого и разумного. До встречи с Марикой его разумность была бесспорной.

С трудом переборов себя, Вальгард хмуро оглядел свой отряд. По отрешенным лицам маннов нельзя было прочесть, слышали ли они этот разговор. Но он знал наверняка, что воины пойдут за ним, какое бы решение он ни принял.

Но именно поэтому он решил правильно.

— Едем к бухте, — преодолев себя, негромко проговорил он. — Наш добрый драккар давно скучает без своих славных воинов. Пора нам снова взойти на его борт.

* * *

Большой приемный зал замка Дагеддидов был полон статуй. Статуи занимали все скамьи, столы и пол, громоздились друг на друга и подпирали стены. Какие-то из них были уложены на ковер или шкуры, другие — прикрыты покрывалами. Но большинство просто лежали на голом полу. Все статуи покоились очень тесно. Однако семья Дагеддидов лежала отдельно, на принесенных для этого широких скамьях, которые были придвинуты друг к другу и покрыты темным бархатом. Король Хэвейд и уснувший раньше других Генрих, крепко сжимавшие в каменных ладонях фамильные мечи, занимали один край этого большого ложа. С другой стороны во весь свой исполинский рост вытянулся про-принц Седрик. Между взрослыми потомками королевского рода лежали трое детей принцессы Марики. Сама Марика, заложив руки за спину, стояла над ними. Взгляд ее блеклых зеленых глаз был направлен в лицо окаменевшего супруга.

Марика пробыла здесь уже довольно долго, не шевелясь и не отводя взора. Ираика, которая успела отдать приказания следившим за статуями служанкам, и убедиться, что ее распоряжения исполняются с нужным тщанием, подошла к некоронованной королеве Веллии. Некоторое время она постояла рядом, потом опустилась на край скамьи рядом с Генрихом и провела рукой по его каменным волосам.

— Знаешь, — она говорила как будто про себя, но ее названная сестра стояла так близко, что слышала каждое слово. — Я до сих пор не могу поверить... Что их всех уже нет. Чем дальше... тем все больше мне кажется — они просто спят. Что можно что-то сделать... прочесть заклинание... или молитву... Или натереть их каким-то эликсиром... И они оживут. И все будет... по-прежнему.

Ее голос дрогнул. Марика перенесла вес тела с одной ноги на другую, приопустив взгляд. Теперь она смотрела не в лицо, а на руки Седрика, который так же, как отец и брат, держал большой меч крепко прижатым к груди.

— Все бы отдала, чтобы они... проснулись, — тихо и ровно проговорила она в ответ, не переменяя положения. Ее речи заставили Ираику удивиться. Взгляд романки все время оставался отстраненным, точно мыслями она была далеко и не могла слышать обращенных к ней слов. — Дети... Старый Хэвейд. Твой Генрих. Даже... Caenum! Пусть даже он проснется!

Ираика подняла взгляд. Не требовалось большого понимания, чтобы догадаться, о ком последнем говорила наследная принцесса.

— Ты ведь скучаешь по Седрику. Знаю, что ты шла за него по принуждению. Но все равно, ты скучаешь.

Марика досадливо дернула щекой, но страдающей Ираике явно хотелось найти успокоение своей боли в том, чтобы поговорить о женском.

— Я понимаю тебя лучше, чем ты думаешь, сестра, — старшая принцесса невесело улыбнулась. — Когда Генрих... сделал меня своей женой и привез сюда, в Ивенот-и-ратт... Я ведь тоже была очень несчастна, — она вновь погладила мужа по коротким каменным волосам. — Он справил сватовство к моему отцу и тот отдал меня против воли. Я же хотела выйти за Петара, сына нашего купца. Мы давно сговорились и любили друг друга. Но Генрих... все вышло так, как захотел он. Я стала его женой.

Она помолчала.

— Его величество принял меня, как дочь. Король Хэвейд, да озарит его светом Лея, был очень хороший человек. Он приветил меня и сделал все, чтобы я не чувствовала себя чужой в замке. Ведь столькое было мне чуждо и непонятно, — Ираика повела головой, словно чувствуя неловкость за прошлое. — Но я... все равно была несчастна. Я любила другого. Я ненавидела каждый взгляд, каждое прикосновение моего мужа Генриха. Меня не радовали мое положение, богатство, все его подарки... И я... не могла забыться. Говорят, женщина примиряется с нелюбимым мужем после того, как появляются дети. Ты ведь знаешь это не хуже других, ведь так? — Ираика улыбнулась, и эта улыбка не была веселой. — Но мне даже в этом было оказано! Генрих ведь бесплоден... Я каждый миг помнила, что с Петаром у меня могли быть дети, и ненавидела моего супруга все больше.

Марика вновь переступила с ноги на ногу и поиграла мышцами лица, словно перекатывая что-то во рту. По ее виду было не понять, как она отнеслась к неожиданному откровению старшей принцессы.

— Не знаю, когда все переменилось. Это происходило так постепенно... Однажды я просто поняла, что больше не ненавижу Генриха, — Ираика вздохнула, убирая руку. — Моя матушка, помню, до того, как умереть, всегда говаривала... Мол, ну... даже если выходить замуж не по любви... Женщине еще дано полюбить своего супруга через ложе. Когда принимаешь мужчину, как мужа, снова и снова, спустя какое-то время трудно относиться к нему, как к чужому. А потом еще дети... У вас ведь такие замечательные... то есть... я хотела сказать... были замечательные сыновья, — она понизила голос, который снова дрогнул. — И ты, должно быть...

— Ираика, — Марика поморщилась, расцепляя руки из-за спины, и складывая их на животе. Болтовня названной сестры успела утомить ее и без того напряженный и угнетенный рассудок. — У тебя язык — без костей...

Высокая дверь в зал резко распахнулась. Обернувшиеся женщины увидели начальника стражи Тристана, который вошел в сопровождении двух воинов. Воины были при полном доспехе и изо всех сил старались шагать прямо. Однако обоих пошатывало и от них ощутимо разило хмельно-чесночным перегаром.

Приблизившись к принцессам, Тристан коротко поклонился. Он выглядел усталым и сильно встревоженным.

— Ну, что? — нетерпеливо подогнала его Марика, опустив все церемонии.

Однако прежде, чем старик успел заговорить, она угадала ответ по его лицу.

— Расскажи, что произошло, — резко потребовала она.

— Ваше высочество, мы действовали согласно указаниям. У нас было две засады на скалах по обеим сторонам от бухты, где они спрятали свой корабль. Мы подождали, пока манны погрузятся и отойдут от берега. Дабы сделать их уязвимыми для нас. Когда они проходили на своем драккаре между скал, как раз угодили под обстрел наших лучниц. Стрелами нам удалось поджечь их корабль во многих местах. Но...

— Продолжай.

— Но их чародей... С помощью моря и волн он сбил поднявшееся пламя. Маннам удалось уйти. При том эти мерзавцы что-то кричали нашим лучницам, но женщины не разобрали — что именно. Я так же не разобрал, ваше высочество. Должно быть, обещали вернуться.

Ираика в волнении стиснула руки. Марика обратила хмурый взор сперва на нее, затем на Тристана. После подняла голову, поверх плеча старика разглядывая пошатывавшихся воинов. Оба воина были молодыми. Их лица то и дело передергивал сдерживаемый хмель.

— Жаль, что им удалось уйти, — сквозь зубы процедила Марика, отворачивая голову. — Но даже если бы мы потопили их корабль, на смену этим пришли бы новые. Просто это случилось бы позже. Схватки нам все равно не избежать. Не для того они творили мерзкую волшбу, чтобы отступиться от завоевания наших земель.

— Если дойдет до схватки... боюсь, нам не выстоять, ваше высочество.

Марика кивнула с мрачным видом.

— Поэтому вам не велено было преследовать их по суше, — сухо проговорила она. — В открытой схватке они легко перебъют всех наших баб. Что до мужей... сколько их осталось?

— Тридцать девять на весь Ивенот-и-ратт, ваше высочество. Наши наблюдения оказались верными. Хмельное не дает им каменеть. Однако, пить приходится все время много. Воины едва стоят на ногах.

Наследная принцесса кивнула снова. Начальник стражи не поведал ей ничего нового.

— Ни одна из провинций не способна оказать помощь, — вновь глубоко вдохнув сквозь зубы, сообщила она. — Пришлось разослать птиц. Ответ пришел только от императрицы. Везде дела — хуже, чем у нас. Я написала о целительном действии хмеля на каменную болезнь. Но уже слишком поздно что-то предпринимать. Все, кроме самых запойных пьяниц, обращены в камень. Остались только женщины. С ними много не навоюешь. Проклятые манны знают о нашем положении. Они уверены в себе. И когда вернутся... Будут вести себя, как завоеватели.

— Неужели ничего нельзя сделать?

Старый Тристан и Марика одновременно обернулись к Ираике. Старшая принцесса по-прежнему в волнении сжимала руки.

— Можно, — наконец, медленно и нехотя проговорила романка после продолжительного молчания. — Точнее, я думаю, что можно. Тристан, — она снова заложила руки за спину. — Мне нужен эскорт из двух мужей и четырех лучниц. Остальных оставляю под твое начало. Я выезжаю к Прорве. Не кривись, воин. Если нам и можно получить помощь, то только оттуда.

* * *

Кедеэрн встретил малый отряд принцессы Марики у входа в поселок Нижние Котлы, который был разбит у самых Великих Ворот. Великие Ворота были если не самыми большими, то самыми крепкими воротами во всей империи. Они были установлены множество поколений назад, едва ли не в первое десятилетие после разделения мира. Над их созданием трудилась не одна сотня плотников и кузнецов. Ворота отрезали огороженную дорогу до самой Прорвы от всего остального мира Светлого Лея. Поддерживать Ворота и изгородь в надлежащем состоянии было делом нелегким, и обитатели Нижних Котлов по праву гордились возложенным на них столь важным делом.

Центурион был поддат, но тщательно это скрывал. Рядом с ним покачивались в седлах четверо слегка осоловелых романских легионеров.

Эта поездка к Прорве далась Марике гораздо труднее, чем все предыдущие. Поселения стояли сплошь полумертвые, с множеством каменных статуй, из которых не все еще были убраны с улиц. Женщины, которые узнавали среди воинов в проезжавшем отряде принцессу, бросались к ней с жалобами, стонами и криком. Каким-то небывалым образом по всей стране уже стало известно о грядущем нашествии страшных маннов, и к горю сразу многих тысяч женщин прибавился острый страх. Марике приходилось останавливаться и подолгу утешать отчаявшихся веллиек. Романке, которая так же потеряла трех сыновей, это было не легко. С большим трудом ей удалось покинуть последнее поселение и выехать на дорогу, вдоль которой до самых Великих Ворот нельзя было встретить человеческого жилья.

Когда принцесса, наконец, подъехала к поселку Нижние Котлы, в котором находился гарнизон Великих Ворот, день уже клонился к вечеру. Погоды стояли еще теплые, и воздух постепенно наполнял стрекот насекомых. Должно быть, из-за удаленности от обитаемых земель, поселок пострадал от каменной чумы в наименьшей степени. Здесь заснули не более двух третей всех мужчин.

— Пр-риветствую ваше высочество, — не сумев сдержать улыбки, почтительно поздоровался центурион Кедеэрн, счастливо глядя на принцессу Марику. Ему так же удалось не заснуть, и он решился лично встречать высокую гостью. — Тр-ретьего дня пр-рилетела птица. По твоему пр-риказанию отр-ряд сопровождения пр-р-рибыл!

Владетельная романка оглядела его с головы до ног и неслышно вздохнула.

— Здравствуй, центурион. Вижу, вы получили и предыдущее письмо, в котором говорилось, как бороться с болезнью.

— Истинно так! — покивал Кедеэрн, подавляя хмельную отрыжку. — К сожал-лению письмо запоздало, но! Два десятка лег... легионер-ров и р-рабочих десятка полтор-ра готовы вып... олнять твои р-распор-ряжения, пр-ринцесса!

Лучницы, которые так же сопровождали правительницу Марику в ее походе, невольно переглянулись. Они знали, что им предстоит войти во мглу страшной Прорвы. Однако это знание в столице отличалось от того, что им приходилось испытывать теперь, у последнего рубежа перед навеки проклятым местом.

-Тогда к Прорве, — Марика мотнула головой в сторону поселка, за которым начиналась дорога к границе между двумя половинами расколотого мира. Хотя с их места этого видно не было, стараниями рабочих дорога была укреплена высокими бревнами с обеих сторон. Что, однако, не отменяло ее опасности для каждого, кто решился пройти. — Придется идти в туман. Живее, центурион. Мы добирались сюда дольше, чем я рассчитывала. Нельзя терять времени.

Кедеэрн поклонился, едва не потеряв опоры и не свалившись с коня. После чего вслед за принцессой почтительно поехал сзади, держась от нее по правую руку. Хотя в стране было настоящее, страшное горе, а будущее грозило новыми бедами, на душе у него внезапно сделалось легко и даже весело. Он не знал, что было тому причиной — выпитое вино, к которому до того он не был пристрастен, отчего во хмелю едва владел собой, или появление принцессы Марики после ее долгого отсутствия. День, когда прекрасная романка покинула Прорву, был для Кедеэрна чернее, чем тот, в который он получил весть о каменной чуме. Теперь она вернулась, и вернулась безмужней. Он же, ее верный соратник и телохранитель, остался одним из немногих живых мужчин во всей империи. То, о чем раньше Кедеэрн не смел и мечтать, теперь вдруг начало казаться ему не таким неосуществимым.

— Всех ок-каменевших сл... жили, как ты и прик-казала, — проезжая мимо длинной казармы, которая была выстроена совсем недавно для рабочих, указал Кедеэрн. — Т-там.

Жители Нижних котлов были уже привычны к визитам принцессы Марики. Однако многие из них все же вышли посмотреть на ее проезд. Среди выглядывавших из окон и из-за оград посельчан, высокая гостья узнала кузнеца и его жену. Душу ее вновь кольнуло уже старым, но все не желавшим затупляться укором совести. Приехав сюда в первый раз, Марика еще пребывала на службе Инквизиции. Тогда она не была обращена в женщину и с гордостью носила славное имя Марк Альвах. Инквизитор Альвах ошибочно принял дочь кузнеца Бьенку за ведьму, и тем самым погубил и ее, и ее горячего и дерзкого на язык брата Бертолфа. Сын кузнеца, который слишком смело бросился на защиту сестры и неосторожно оскорбил посланника Святейшего, вынужден был сразу бежать из селения, и с тех пор его никто не видел. Бьенка же сгинула в столице, куда ее увезли против воли, оставив родителей в одиночестве коротать старость. И хотя ни кузнец, ни его жена не могли узнать в прекрасной принцессе Марике Инквизитора Альваха, проезжая мимо них, романка невольно подогнала коня.

Миновав последнюю улицу поселения, отряд принцессы добрался до огромной широкой изгороди. Изгородь эта была сложена из обтесанных каменных плит и казалась незыблемой. Попасть на другую сторону можно было только через Великие Ворота, которые даже теперь день и ночь охраняли воины поселка, что неусыпно бдили в сторожевых башнях по обеим сторонам от прохода. Несмотря на то, что Кедеэрн и его люди совсем недавно проезжали здесь, когда покидали Прорву, теперь Ворота опять были заперты. Пока их открывали, центурион, как мог связно, рассказывал хмурившейся принцессе о положении дел. Каменная чума задела Нижние Котлы лишь отмахом, собрав щедрую жатву со срединных частей страны. К тому же весть о том, что хмель препятствует распространению болезни, успела добраться раньше, чем чума довершила здесь свой разгром. Но несмотря на то, что мужчин в Нижних Котлах оставалось все еще много, все они были настолько пьяны, что едва годились для боя. Центурион, несмотря на собственную поддатость, сумел донести до Марики это неприятное положение вещей.

— Твари чутко откликаются на наше п-присутствие, — обдавая принцессу запахом перегара, сообщал он то, что Марике было известно и так. — А легионер-ры... едва сп-пособны п-поднять мечи. Мы, конечно, ст...раемся поддерживать к-костры и... и стер-р-речь дор-о-о-огу, но... Если вашему высочеству будет угодно... идти через неогороженную П-Прорву... Мы м-можем пот-терять всех людей и все равно не дойти... И ваше высоч-чество окажется в оп-пасности. Ну, п-правда, п-принцесса, люди очень п-пьяны...

— Вижу, — сквозь зубы процедила Марика, понимая, что ее дело оказывается еще сложнее, чем ей представлялось из столицы. — Отбери четырех... самых трезвых. Попробуем пройти тихо. Возможно, Светлый будет благоволеть к нам, и удастся добраться без боя. Если нет... значит, через седмицу-другую манны вернутся и поработят тех, кого не убьют.

Центурион с силой протер лицо, заставляя себя отрешиться от мыслей о принцессе и думать о судьбах страны.

— Но... — он тряхнул головой, вытрясая из нее хмель. — Вше высочство... отчего ты полагаешь, что даже если тамошние люди не отк-кжутся нам пом-мочь, в нашем мире они сами не заболеют кам... каменной чумой?

Одна из створок Великих Ворот, наконец, поползла в сторону, открывая проход ровно настолько, чтобы мог проехать всадник. Теперь, когда у Нижних Котлов было мало защитников, а те, кто были, едва держались на ногах, воины не рисковали отворять ворота во всю ширь даже перед принцессой.

— Знаю, что не заболеют, — Марика мотнула головой в сторону образовавшегося проема. — Позже поймешь. Сейчас веди к Прорве. Заодно подумай, кого мы могли бы взять с собой... на ту сторону.

* * *

Лиска из рода Бурых и ее сестра Рыська ехали в хвосте отряда принцессы Марики, украдкой бросая взгляды по сторонам. Впрочем, особо смотреть было пока не на что. После того, как Великие Ворота захлопнулись за их спинами, всадники пустили лошадей легкой рысью по мощенной камнем дороге, которая более всего походила на широкий коридор. С обеих сторон этот коридор ограждали высоченные и толстые стволы каменного дерева, с которых строители с большим трудом стесали ветви. И только вместо потолка в проеме между двух стен виднелось хмурое вечернее небо.

... В последний миг перед самыми воротами принцесса Марика осадила коня. Обернувшись к сопровождавшим ее четырем лучницам, некоторое время она испытывающе и пристально вглядывалась в их лица. Ее высочество сама была юной женщиной. Помимо того, принцессу до замужества обвиняли в ведьмачестве, и поговаривали, что не без причины. Однако четыре молодые лучницы испытывали необъяснимое смущение перед ней не из-за этого. Взгляд принцессы Марики словно прожигал насквозь каждую из них, обдавая едва заметным пренебрежением и одновременно заставляя чувствовать себя неловко. Все женщины в отряде понимали, что они сопровождают ее высочество лишь потому, что других телохранителей у нее попросту не было.

— До сих пор вы были хорошей охраной, — нежный голос принцессы звучал резко. — Но дальше — Прорва. Если хоть одна из вас желает повернуть назад — сделайте это сейчас. Валите обратно в поселок и ждите там. Мне легче отпустить, чем воевать и с тварями оттуда, — она резко кивнула в сторону огражденной дороги, — и с бабскими истериками. Кто хочет? Ну?

Но, несмотря на более чем настоятельное приглашение, отряд принцессы не потерял ни одного воина. Все женщины вызвались продолжать путь. Ее высочество не выразила по этому поводу радости или досады, и вернулась в головные конников, туда, где ее уже поджидал центурион Кедеэрн. Долгий путь через долину, которая вела к границе миров, начался в полном молчании. Лишь временами полупьяный центурион с долей развязности обращался к принцессе, вспоминая подробности ведения работ и происшествий, о которых он еще не успел рассказать. Принцесса же до самой Прорвы больше не проронила ни слова. Она лишь досадливо дергала щекой и морщилась, когда главный над оставшимися в живых мужчинами сильно ей досаждал.

Лучницы не успели соскучиться от не менявшегося вида деревянной стены по обе стороны от дороги, когда внезапно поняли, что серость, которая наползла так незаметно и все больше темнела, заслоняя дневной свет, была не просто облачной хмарью вечернего неба. Впереди на расстоянии всего нескольких конских перебегов колыхалась грязно-серая и очень густая туманная пелена. Пелена эта была вокруг дороги и над дорогой. В ней тонуло вечернее небо и даже вершины бревен, из которых была сложена стена. Лишь на самом пути между незыблемых деревянных укреплений она была совсем редкой, едва различимой. Огненные камни, которые лежали в основании каждого из вбитых в землю бревен стены, как могли разгоняли страшную мглу. Хотя полностью избавить от нее дорогу не могли.

— Раньше тут горели костры, — с шумом вдохнув носом, пояснил один из легионеров центуриона в сторону спавших с лиц женщин. — Огонь здор... овски отгоняет неч...сть. Но сейчс... некому поддерживать. Очень мало люд...ей. И пр....пасы подвозить нек....му.

Темная пелена надвинулась вплотную. Внезапно деревянные стены по обеим сторонам дороги оборвались. Справа и слева от конников потянулись натянутые на равном промежутке друг от друга стальные веревки с серебреными шипами. В промежутках между веревками виднелась зиявшая пустота.

— Пр... пасть мжду владениями Св.... тлого и царством Лии, — опять пояснил легионер, выразительно разглядывая толстую светлую косу Рыськи, перекинутую через ее плечо. — Гврят у эт-той пропасти нет дна. И что если в нее свалиться — выскчишь с друг... ой строны мира.

— Это правда? — тихо переспросила Рыська, тиская в руках поводья.

— Н... не знаю, — честно ответствовал роман, несколько раз с силой закрыв и открыв глаза. — При мне с... да еще никто н... падал.

Каменный мост, перилами которого служили натянутые посеребренные стальные канаты, окончился. Конники окончательно въехали во мглу. Опять потянулись деревянные стены, которые были выстроены для защиты от тварей из Прорвы. Здесь они были гораздо нужнее, чем в мире Лея. Теперь неба не было видно вовсе. Наверху клубилась серо-черная мгла, мглой было покрыто все, кроме узкого пространства между двух ограждений. Вбитые у оснований стены огненные камни давали лишь слабый свет и не могли полностью разогнать тьму. На плитах, которыми была вымощена дорога, повсюду виднелись следы от больших кострищ.

— Здесь спокойнее, когда костры горят, — наконец, разомкнула губы принцесса и опять умолкла.

Ранее за присутствием множества людей, треском и ревом огня и стуком лопат, молотков, заступов и кирок, звуки Прорвы были едва различимы. Теперь же щелканье, цокотание, шорох и тихий свист доносились отовсюду. Даже захмелевшие легионеры, которые были ко всему привычны, невольно притихли, не желая лишний раз привлечь нечисть из проклятой мглы.

— Ес... ли не под.... поддерживать огня, т-твар-ри... р-рано или поздно... пр-робьют бреши, и тогда... всему кон-нец, пр-ринцесса...

— Верно, — помедлив, согласилась Марика и бросила быстрый взгляд в сторону, откуда раздался особо сильный треск. — Скорее рано.

Впереди в пелене тумана на деревянных стенах заплясало зарево от поддерживаемого единственного костра. Возле него между большой кучей угля и несколькими бочонками с хмельным дежурили несколько рабочих, которые время от времени скармливали уголь начинавшему затухать огню. Еще дальше стена из бревен обрывалась во мрак. Здесь лежала опрокинутая на бок повозка, и были вкопаны несколько ощетинившихся кольями баррикад. У баррикад пялили глаза в клубившийся впереди туман около десятка легионеров. В руках они как могли крепко сжимали копья. Еще поодаль одна подле другой валялись несколько крупных туш дохлой нечисти и множество мелких.

— Я пр-рдупреждал, что твар-ри почуяли нашу... слабину, — пробормотал Кедеэрн, придерживая коня. — Пр-рут все время...

Узнав принцессу, работавшие и сторожившие мглу мужчины отвесили нетвердые поклоны. Марика некоторое время молча оценивала обстановку. Строительство дороги было прекращено полностью. Центурион действительно сделал все, что мог, для сохранения уже достигнутого. Но было видно, что без возобновления прокладывания дороги и поддержания ее в надлежащем состоянии, три года работы, которые были отданы Прорве, окажутся потеряны. И произойдет это очень быстро.

— Это все легионеры? Ты говорил, их около двух десятков.

— Десьть здесь, еще... чтыре сопровождают вше высочество... Шестер-рых я отпр-равил в поселок на отд... отдых.

Сузив глаза, Марика вновь обернулась к Прорве. Потом она расслабила лицо и даже протерла одну его сторону ладонью.

— Лучницы, — не оглядываясь, через плечо бросила она. — Готовьте стрелы с серебряными наконечниками. Центурион, и все конники — со мной. Не будем дожидаться завтрашнего дня. Едем прямо сейчас. Если на четвертый день, считая от этого, вы не получите от нас известий, — она кивнула в сторону пеших легионеров с копьями. — Отправляйте послание в Ивенот-и-ратт.

Лицо центуриона вытянулось. Забывшись, он схватил Марику за руку, но тут же отдернул ладонь.

— Ваше выс... принцесса, ел-ли тебе нужно так срочн-но, пускай. Но... н-неужели т-ты думаешь, это пр-р-равльно — соваться т-туда верхом? Наш-шумим ведь... Может быть... п-попробуем прокрасться незам-метно?

Романка копалась в своем вьючном мешке, поэтому ответила не сразу.

— Надевайте шлемы, — наконец, проговорила она, обращаясь, главным образом, к сопровождавшим ее женщинам. — И накиньте плащи. Эти твари часто прыгают сверху на головы и плечи.

Принцесса выудила из мешка и надела собственный посеребренный шлем. Шлем этот был с гребнем. Такие имели право носить только бывшие легионеры, но даже центурион теперь не придал этому значения. Его тревожило другое.

— Хмельным вам тихо не пройти, — пояснила принцесса, проследив за тем, как конники неуверенно переглядываются. Что, впрочем, не мешало им, не мешкая, облачаться в броню. — Нашумите. В прошлый раз мне удалось пробраться на ту сторону только благодаря резвости... моего зверя. Если положение будет безнадежным — пускайте лошадей в галоп. И молитесь, — владетельная романка проверила, хорошо ли выходят из ножен мечи. — Чтобы не наскочить на дерево или пень.

Слова ее, будто обычные, сказанные ровным и спокойным тоном, однако, отбили у спутников желание продолжать спор. Конники изготовились. Лица женщин посерели даже в неясном свете костра. Уже которую седмицу подряд наливавшиеся хмельным легионеры заметно протрезвели. То, что им предстояло, было смертельно опасным. И ни у кого, кроме ее высочества, не было убежденности, что то, чему они собирались себя подвергнуть, могло принести что-то кроме страшной смерти на клыках или жвалах какой-то нечисти.

Принцесса Марика в последний раз обернулась к остававшимся на недостроенной дороге людям. Рабочие, бросив кормить костер, осмелились подойти ближе, и стояли теперь за спинами легионеров. Тех, которые с копьями охраняли проход.

— Три дня, — напомнила романка. После чего, окинув еще одним внимательным взглядом весь отряд, тронула лошадь, направляя ее во мглу.

Колеблющаяся пелена тумана поглотила людей мгновенно, отсекая звуки человеческого мира, словно на их головы одновременно накинули плотные мешки. Зато зловещее потрескивание, трение чего-то мокрого и большого, щелкание и шелест стали слышны гораздо громче. Всадники едва различали силуэты мертвых деревьев, и то, лишь когда те оказывались на расстоянии вытянутой руки. Кони волновались, пятясь и подергивая головами, однако вплавленные между их ушей серебреные руны до времени удерживали животных в повиновении. Факелов не зажигали. Воинам было известно давно, что огонь отпугивает нечисть, но, одновременно, привлекает ее внимание. Приказ принцессы Марики дозволял высекать огонь только в самых крайних случаях, когда без этого уже было нельзя.

Копыта глухо шлепали по вязкой слизи. Мимо конников проплывали неясные очертания корявых веток, в которых кто-то копошился. В одном месте мгла колыхнулась, обдав всех вонючим гулким вздохом, будто зевком огромной смрадной пасти. В другом в клубах тумана ворочалось что-то тяжелое и большое, которое казалось выше, чем поставленные друг на друга три повозки. От острой тревоги из голов легионеров, которые сопровождали принцессу Марику, почти выветрился хмель. Что до лучниц, они едва себя помнили от страха.

Кедеэрн тоже почти протрезвел. В его разуме мысли о любимой женщине временно сменились тоскливыми размышлениями о том, что никто из конников заранее не обвязался веревкой, и найти дорогу обратно будет сложно. Еще он думал, что, возможно, в прошлый поход через мглу ему могло и померещиться свечение впереди, а значит, туману не будет конца, и теперь они идут навстречу гибели. Обидным казалось умирать сейчас, когда принцесса Марика была близка, как никогда раньше. Постепенно эта мысль заменила собой остальные. Центурион уже совсем решил было озвучить ее для своей повелительницы, когда случайно брошенный взгляд вперед удержал его от этого нелепого безумства.

Впереди в просветах тумана виднелось словно то же свечение, которое видели легионеры во время их предыдущей вылазки. Оно казалось едва различимым, но, вне всяких сомнений, там было что-то помимо привычной опостылевшей Прорвы. Похоже, что Марика тоже заметила его. Она жестом привлекла внимание центуриона и указала вперед. На ее лице с превеликим трудом Кедеэрн различил торжествующую улыбку. Но ответить на эту улыбку он не успел.

Внезапно его конь споткнулся. Центурион выругался про себя, с силой стиснув колени и выравниваясь в седле. Однако мигом позже от испуга он едва не выронил поводья.

То, что по тумане Прорвы он принял за поднимавшийся над дорогой корень, вдруг резко взмыло в воздух. Перед захрапевшими лошадьми между Марикой и ее телохранителем во мгле поднялось огромное щупальце. Принцесса вовремя дернула коня в сторону, и резко упавшее щупальце не успело сбить ее наземь.

Но все равно это было концом их игры в прятки. Раздался скрежет, и над конниками одно за другим стремительно взметнулись вверх новые щупальца. Почва, на которой гарцевали перепуганные кони, дрогнула и тоже стала медленно подниматься.

— Вперед! — гаркнула Марика, давай шпоры. — Вперед! На ту сторону!

Ее конь рванулся в галоп, но тварь, которая залегла на тропе, оказалась быстрее. Чудище, похожее на исполинского морского многонога, поднялось над пятящимися конниками, которые большую часть своих усилий тратили на то, чтобы совладать с лошадьми. Его многочисленные щупальца, казалось, были повсюду. Конь Марики, ближе всей оказавшийся к твари, натолкнулся на одно из ее щупальцев и упал, сбитый чудовищным толчком. Сама принцесса перекатилась из-под рухнувшего на нее огромного куска плоти, который сплошь усеивали шевелящиеся присоски. Коню же повезло меньше. Заливисто ржущее животное накрыло сразу, оборвав его отчаянный крик. Когда щупальце поднялось опять, оно было сплошь в крови.

— Езжайте вокруг! — надрывалась Марика, придерживая ушибленный бок и, поневоле, воплями привлекая к себе внимание чудища. — Обойдите его, вашу мать! В обход, сукины дети! В обход!!!

Одно из мелких щупальцев попыталось обвиться вокруг нее, но выхватившая меч принцесса полоснула по нему серебром. Юная женщина оказалась в западне. Щупальца твари вздымались и падали, тянулись к уворачивавшейся романке, пытались сбить ее с ног. Кедеэрн, который и не думал выполнять приказа и уезжать, в свою очередь отбивался от чудовищных лап, которые тянулись к нему со всех сторон. Он и прочие легионеры пытались пробиться к принцессе, но сами оказывались под ударом. Лучницы, которые едва соображали от страха, не решались скакать во мглу без мужчин. С трудом опамятовшая от ужаса Лиска, наконец, вспомнила о луке. Она, а вслед за ней ее сестра и другие женщины принялись осыпать тварь стрелами издали. Что, впрочем, не приносило чудищу видимого вреда. Огромный многоног, казалось, перестал обращать внимание на всех осаждавших его людей. По какой-то причине, то ли оттого, что она была ближе всех, то ли из-за чего-то другого, но целью нечисти была Марика. В каждой руке принцессы было теперь по мечу. Она изо всех сил пыталась пробраться через множество щупов обратно, к бившим копытами и хрипевшим лошадям, и своим верным подданным, которых издали поносила самыми грязными ругательствами. Но на пути романки неизменно вставало чудовище. Уколы ее оружия, должно быть, были болезненными для него. Но многоног не считался с ранами. Он тупо и целеустремленно охотился за зажатой среди его плоти Марикой. Пока, наконец, его усилия не увенчались успехом.

Что-то словно толкнуло принцессу в спину. Отшатнувшись, романка натолкнулась на другое щупальце — и прилипла плечом к его влажно чавкавшим присоскам. Принцесса Марика отсекла присоски вместе с частью своего рукава, но упустила из виду мелкий щуп, которому все-таки удалось обвиться вокруг ее щиколотки. Миг — и она рухнула в покрывавшую землю зловонную слизь.

Кедеэрн издал отчаянный вопль, в котором смешались ярость и смертный страх. Он ударил коня, направляя его прямо в копошившееся кубло из плоти монстра, но сильный толчок чудища отбросил и его. Марика была теперь едва видна. Она еще силилась подняться, отмахиваясь мечом от обвивавших ее тело щупов, мелких и крупных. Однако подняться на ноги не могла. Центурион, который лишь чудом удержался в седле, видел, как стиснутая со всех сторон романка тяжело, надрывно дышит сквозь сжатую грудь, как ее подволакивает ближе к твари, как та медленно разевает пасть, больше похожую на черный провал в огромной серой туше...

В следующий миг Прорва осветилась, точно днем. Подступивший со всех сторон туман разлетелся, как разлетаются осколки от разбитого сосуда. Могучий, огненный вихрь пронесся через разлетевшуюся мглу и словно огненным клинком врезался в серую копошащуюся гору, которой при свете оказался многоногий монстр.

Чудище глухо, утробно взревело, как застонало — впервые за все время. Все его щупальца одновременно взметнулись вверх. Освобожденная Марика кубарем выкатилась из самой пасти и почти на четвереньках бросилась прочь. Тварь застонала вновь, но второй огненный клинок исполинских размеров снова вонзился в ее плоть, терзая, выжигая изнутри. Чудище словно запекало в огромной печи, и печь эта была внутри него самого. Прорва продолжала полыхать огнем загоревшихся от вихря деревьев. Дымилась запекшаяся слизь. Опомнившийся Кедеэрн, еще не понимая, что происходит, направил коня к Марике. Но прежде, чем он успел поднять ее в седло, с той стороны, откуда прилетел спасительный огонь, раздались шум и топот.

Тварь уже не пыталась подняться. Она дотлевала, портя воздух духом паленой плоти и подергивая отяжелевшими щупами. Чудище загораживало путь, поэтому увидеть, что творилось за ним, было невозможно. Тем не менее, на выжженной огнем дороге что-то действительно происходило. Кто-то приближался, топая по спекшейся слизи и сгоревшим трупам мелкой погани человеческими шагами. Судя по топоту, неведомых ног было не менее, а то и более десятка.

— Ну, есть там кто живой?

Голос, громкий, человеческий, мужской, который донесся из-за уже издохшей горы монстра, вызвал у гостей из-за Прорвы оторопь. Туша твари шевельнулась и вдруг завалилась в сторону. За ней обнаружился отряд людей, вооруженных и одетых, как для похода. В руках кроме оружия каждый держал по факелу.

Сразу стало гораздо светлее. Марика дрожащими руками сунула мечи, которые она умудрилась не потерять, обратно в ножны и, придерживая бок, шагнула вперед. Навстречу ей выдвинулся среднерослый и коренастый, крепкий мужчина в дивном костяном доспехе. Его большой топор был приторочен на спине и, похоже, не покидал своего крепления. Зато ладони, которыми он тер одну об другую, еще дымились.

— Приветствую, друзья! — на чистом велльском поздоровался этот, без сомнений, достойный муж. — Как только мы поняли, что вы идете, со всех ног поспешили сюда! Прошу простить, что едва не опоздали. Нелегко было решить, с которой стороны вы появитесь. И...

Он запнулся. Потом шагнул ближе, прищуриваясь. Светлобородое лицо вытянулось и вдруг — осветилось широкой, радостной улыбкой.

— Чтоб мне пусто было! Марика! Это ты! Это, в самом деле, ты!

Ее высочество узнала этого выручившего ее мага-огневика раньше, чем он успел сказать еще хоть слово. Принцесса тоже сделала шаг навстречу жителю с другой стороны мира и — тут же оказалась в его ведмежьих объятиях. Помятую чудищем грудь сдавило короткой болью, и романка едва нашла в себе силы, чтобы ответить на приветствие так громко, чтобы слышно было всем.

— Здра... вствуй и ты, Ниавир.

* * *

— Стало быть, каменная чума к нам не пришла. И то ладно, скажу я тебе. Но ты-то чем думал? А если бы вы и сюда занесли этот ваш мужеский мор?

В просторной комнате горело несколько масляных светильников. Комната была добротно обставлена ладно сколоченной мебелью. В приоткрытое окно лился свет тускнеющих, готовящихся к ночи облаков. Неведомые в мире Светлого Лея бесствольные деревья свешивали огромные мясистые листья к самому окну, наполняя воздух горьковатым травяным ароматом. Несколько крупных вечерних бабочек с длинными белыми крыльями метались у плетеной сетки, которая закрывала оконный проем и препятствовала проникновению в комнату насекомых.

Вытянув ноги, принцесса Марика сидела на широком диване, сделанном на манер асских, мягком, с удобной спинкой. Она уже успела избавиться от доспеха и смыть с себя всю мерзость Прорвы. И потому, несмотря на серьезный разговор, чувствовала некое телесное расслабление, которое пришло на смену недавнему дикому напряжению и острой тревоге. К тому же, женские соки отнимали множество сил, чтобы взращивать новый плод, который рос теперь внутри нее. Испытывавшая пока еще легкую дурноту Марика опиралась на подушки, которые любезно предложили ей помощницы хозяйки дома, и потому пока что без труда скрывала досаждавшие ей недомогания.

— Но ведь они же не занесли ее, эту чуму, — примирительно осадила мужа Первая Ипполита, ободряюще улыбнувшись принцессе Марике. — К чему эти разговоры?

Прошло много времени с того мига, как Инквизитор Марк Альвах и маг Ниавир Дубовик впервые пересекли Прорву и очутились в землях Темной Лии. В первый раз с момента разделения мира сыновья Светлого Лея столкнулись за проклятым туманом с новыми, неведомыми им землями. Здесь никогда не светило солнце, а над людьми довлело страшное проклятие. В мире Темной Лии мужи рождались слабыми и в большинстве своем умирали от болезней в раннем детстве. Лишь один из ста доживал до возраста зрелости. Волей-неволей, женщинам приходилось примерять на себя мужеские заботы, и за множество поколений они в этом преуспели. Отважные женщины освоили даже искусство войны, и именно на их помощь надеялась принцесса Марика, когда вела свой отряд через Прорву.

В прошлое посещение мира Лии Марике пришлось оставить новые запрорвные земли в сильной спешке и не по своей воле. Теперь, когда она вернулась, многое оставалось по-старому. Все так же в небе не было солнца, а света облаков едва хватало, чтобы разгонять извечный мрак. И все так же число женщин преобладало над слабыми и хилыми мужами.

Но кое-что, все же, изменилось.

Когда-то большим поселением, в которое дочери Лии привели Марику и ее людей, правила Первая Хрисеида. За восемь лет срок ее жизни подошел к концу. Старая Хрисеида ушла к Лии, и Первой стала ее дочь Ипполита. Проезжая по смутно знакомым местам, Марика не переставала удивляться. Поселение из беспорядочного скопища шалашей и хижин превратилось в настоящий, хотя и небольшой, город, с правильными улицами, крепкими деревянными и каменными домами. Ближе к центральной площади дорога была даже частично вымощена камнем. Во всем чувствовалась мужская рука, чего раньше не было в помине. Как и восемь лет назад, на улицах подле домов, мастерских и в огородах можно было видеть множество женщин, от маленьких девочек, до старух. Мужчины, как и прежде, встречались очень редко и были видимо больны. Но главным и важным отличием, которое сразу бросилось Марике в глаза, был не сам город, а возросшее в нем число детей мужеского пола. Младенцы и отроки до восьми лет, в большинстве своем светловолосые, крепкие и здоровые, сидели на изгородях, играли подле домов, помогали матерям на огородах и со скотиной. Принцесса готова была поклясться, что ничего подобного ранее она здесь не видела.

Впрочем, она не могла не догадаться, кто стал виновником налаживания женского быта и появления столь многих здоровых детей. В отличие от нее самой, Ниавир Дубовик никогда не покидал мира Лии. Все виденные ею мальчишки были его детьми. Дети Ниавира не несли в себе и тени хилости или болезни. Они были здоровы и в будущем обещали вырасти в здоровых и крепких мужей, таких, каким был их отец. Мужчины Светлого Лея и женщины Темной Лии могли давать здоровое потомство. Похоже, что проклятие одной половины мира не распространялось на другую.

Это можно было сказать и о каменной чуме. Проклятая болезнь, выкосившая светлую половину мира, в земли Лии не пошла. Легионеры, которые вместе со своей принцессой перешли Прорву и прибыли в селение, где проживали их спасительницы, за несколько часов почти полностью протрезвели. Но уже привычные вялость и слабость, которые в мире Лея за неполный день в телах мужчин переходили в камень, у них не проявлялись вновь. Впервые за долгое время воины Легиона могли ясно мыслить и при том не чувствовать в себе смертельную болезнь. Воспользовались они, впрочем, этим ожидаемо. Из семи сопровождавших Марику мужчин шестеро приняли предложения местных женщин провести ночь у их очагов. Лишь центурион Кедеэрн, недовольный тем, что его не допустили на совет в доме Первой и ее мужа Патриарха Ниавира, слонялся во дворе и стерег свою принцессу неизвестно от кого и чего. Время от времени его силуэт мелькал в окне. Однако Марика оставалась глухой к его невысказанному томлению. В отличие от Ипполиты и Ниавира, Кедеэрн не был посвящен в тайну ее сущности. Менять это положение вещей Марике не хотелось.

— Я знал, чума не пойдет дальше Прорвы, — принцесса тем временем дернула горлом, справляясь с дурнотой. — Она — только для мужей. Мужи вашего мира... вашей половины мира для маннов не опасны. Если маннский маг хотел уничтожить всех, он наслал бы женскую чуму. А кроме того...

Подтянувшись на руках, Марика села прямо и забрала со столика перед диваном кружку, в которой был настой на травах.

— Кроме того, есть еще Прорва, — осушив кружку, закончила она. — Я помню, что она ослабляла твою магию, Ниавир. Каменную чуму вызвала злая магия маннского колдуна. Здесь его чары должны были ослабнуть, как твои.

Ипполита и Ниавир переглянулись.

— Не совсем так, — Дубовик хмыкнул, потом потер затылок. — Тут такое дело... О том, что Прорва не пропускает магию Лея я понял давно, когда только ступил на здешние земли. Но с тех пор, как ты начал колупать дыры в этой проклятой мгле... В общем, года полтора эдак тому назад я внезапно начал ощущать, как ко мне возвращается мой дар. Должно быть, заслон, который создает туман, слабел с каждым новым твоим шагом сюда. Если раньше я едва умел раздуть костер поблизости от Прорвы, а дальше — так и вообще не мог ничего, то теперь я почти так же силен в магии, как если бы жил под солнцем!

В подтверждение своих слов он протянул руку, которая вспыхнула огнем до самого локтя. Некоторое время огонь пылал на ничем не защищенной коже мага, потом утих так же внезапно, как появился.

— Не сразу, но я понял, что, должно быть, это твоих рук дело, — Ниавир потер кулак в ладони и хрустнул мозолистыми пальцами. — Хотя никак не мог взять в толк, как тебе вообще удалось убежать от ведьмы, и что ты там, с той стороны, делаешь. Ипполита предположила, что люди из-за Прорвы, должно быть, ищут путь в нашу половину мира. Мы сделали больше десятка вылазок в туман, но так и не смогли найти вас.

Марика взяла кружку обеими руками, грея об нее ладони.

— Вы искали нас? — переспросила она. — И безрезультатно?

— Мы потеряли пятерых воительниц и решили до времени прекратить поиски, — Первая Ипполита пожала плечами, словно извиняясь. Однако не было похоже, чтобы она чувствовала вину за этот приказ, который, несомненно, был отдан ею. — До поры мы не знали, с какой стороны вы должны появиться. Иначе мы бы помогли вам со стройкой. Но терять людей просто так... это попросту неразумно.

Принцесса Веллии, некогда бывшая Инквизитором Марком Альвахом, помолчала.

— Ты сказала "до недавнего времени", — обронила она, наконец. — Вы появились вовремя, чтобы не дать нам погибнуть. Как, в конце концов, догадались, куда идти?

Ипполита и Ниавир переглянулись вторично.

— Нам был подан знак, — тихо и серьезно проговорила Первая среди дочерей Лии.

— Какой знак? — не поняла принцесса Марика. К вечеру недомогания усиливались, и неспешное течение беседы ее раздражало. В поселении, где всем заправляла Первая Ипполита, принцессу из мира Лея и ее отряд приняли более чем гостеприимно. К другим поселениям и в сам Илиос, главный город царицы этой части земель, уже были отправлены гонцы с сообщением о приходе гостей и просьбой военной помощи. Легионеры из отряда принцессы выздоравливали на глазах и даже пришли в себя настолько, что уже вовсю благодарили здешних женщин за спасение и теплый прием. Неизвестно, сколько сыновьям Светлого Лея предстояло здесь еще оставаться, и что ждало их впереди. Но кто-то из них уже наверняка оставил здесь свой след. К будущему году к радости посельчанок у них могло родиться еще несколько крепких и здоровых младенцев мужеского пола.

И, все же, Марика была недовольна. Она считала каждый день, который проходил после отплытия маннского корабля, и прикидывала, сколько времени потребуется Первым из других поселений и их царице, чтобы принять решение о помощи людям из-за Прорвы. В бытность мужчиной Марика служила в имперском Легионе и примерно представляла, как долго женщины, которые были непривычны к войнам с другими людьми, будут собирать большую армию. Армию, которая могла бы противостоять маннам, что наверняка собирались вернуться с подкреплением. В теле Марики острая тревога подогревалась женскими соками, которых становилось больше из-за беременности, и принцесса едва сдерживала нетерпение и ярость под маской отрешенного спокойствия. Промедление казалось ей непростительным и преступным.

Романка понимала, что женщины Лии ничем не были обязаны тем, кто жил за туманом, и могли вовсе отказать в помощи. Но так же она догадывалась и о том, что нашествие маннов произошло не случайно. Никто в мире Лея не обладал такой силой, чтобы за несколько дней повергнуть в прах сразу половину из живущих людей. И ни один из магов, получивших силу от Светлого, не умел повелевать болезнью и насылать проклятия. Это издавна считалось женской магией. Лишь Инквизитор Марк Альвах, маг Ниавир, да, пожалуй, еще старый король Хэвейд, знали, откуда берется та магия, которую ошибочно считали женской.

Всем своим чутьем бывшего легионера, бывшего охотника за нечистью и бывшего Инквизитора принцесса Марика чувствовала руку хаоса. Она не могла объяснить, а тем более, доказать этого даже самой себе. Но чем дальше, тем все больше крепла в ней уверенность в том, что победа маннов в мире Лея будет означать и победу хаоса. И тогда для всех живущих по обеим сторонам от Прорвы людей спасения уже не будет.

— Какой знак? — повторила она, потому что на предыдущие ее слова ответа не последовало. — О чем вы говорите?

Ипполита, высокая, красивая и властная женщина, которая лицом чем-то была похожа на саму принцессу Марику, невольно потупилась. В ее глазах промелькнуло что-то, похожее на испуг и благоговение. Ниавир снова провел ладонью по затылку.

— В том-то и дело, — маг смущенно кашлянул. — Мы сами толком не знаем, что это было. В ночь накануне твоего прихода Ипполите привиделся сон. Она проснулась с криком...

— Довольно, Ниавир, — Первая Ипполита подняла голову. Взгляд ее снова сделался твердым и решительным, каким и должен был быть у старейшины. — Просто это случилось неожиданно. Оттого мы до сих пор не можем прийти в себя. Ведь долгое время... Уже долгое время никто из людей... даже служительницы не слышали... ее голоса.

Принцесса Марика сдвинула брови.

— Во сне ко мне пришла Темная Лия, — Ипполита не шутила. Она действительно верила в то, что говорила. — Она сказала мне, что в наш мир должен явиться тот, кто и муж и жена, но верен себе и должен исполнить то, что должен, — Первая закусила губу. — Я не уверена, что Лия говорила именно это. Она могла сказать не так... Я не слышала слов. Я просто понимала, что обращаются ко мне. Она сказала, что мы должны идти в Прорву по солнечному лучу. И помочь. Иначе...

— Иначе для нашего мира все будет кончено, — угрюмо подсказал Ниавир, сжимая в ладони руку жены. — Я думаю, в этом была суть изречения.

Марика качнула головой. Последнее вызвало ее интерес и даже позволило на время забыть про раздражение и тревогу.

— Прошу меня простить за излишнюю прямоту, — принцесса поставила кружку обратно на стол. — Но отчего ты не решила, что это было просто сон?

— Потому что проснувшись, я увидела, что облака сложились в... это сложно пояснить. Просветов между облаками в нашем мире не бывает никогда. Ведь Лей забрал свое солнце после ссоры с Лией. Свет... то, что мы называем светом, льется прямо из тумана туч. Однако тогда все было иначе.

Ниавир кивнул, подтверждая справедливость слов жены.

— Ипполита разбудила меня, чтобы показать, и я тоже увидел это. Облака словно сложились в некую картину, и между ними был просвет. Прямой, как луч, и он светился. Чтоб мне пусто было, за восемь лет я ни разу не видел солнечного света, но готов поклясться, это был он! Этот луч ниспослал сам Лей! Мы с Ипполитой срочно оседлали рогачей и прямо среди ночи выехали в сторону, куда указывал этот луч. Он привел нас к Прорве. Прямо к тому месту, откуда спустя всего один день вышел твой отряд. Я... я до сих пор не могу поверить в то, что вижу тебя... И людей из мира Светлого, — Ниавир улыбнулся, и в этой улыбке была едва заметная тоска. — То, что ты сумел сюда добраться... сродни чуду! Невозможно осознать... все значение... вашего появления здесь. Несомненно, оно что-то значит. Не только для нас, смертных. Сами Предвечные готовили твой приход сюда, Инквиз... Альвах. Подумай, и ты поймешь, что я прав!

— Погоди, мой супруг. Давай доскажем нашему гостю то, что мы узнали, — не дала принцессе опомниться Ипполита. — Было еще кое-что... Что-то, без сомнения, важное. Темная сказала... там, в моем сне. Она сказала... "Пусть тот, кто придет... кто разрушил ограду и разорвал кольцо хаоса... Пусть он придет. Вниз. Его будут ждать. Его будут ждать... внизу".

Марика поморщилась.

— Не хочу обижать вас обоих. То, о чем вы говорите — невозможно. Из ваших слов выходит, что Темная указала дорогу ко мне солнечным лучом. Такого не может быть. Это совпадение. Необычайное. Как ни могущественна Предвечная Лия, Лей забрал солнце у этих земель, и только воля Светлого может вернуть его обратно. А Лей и Лия не стали бы... помогать друг другу. Твое видение — просто сон.

Ниавир останавливающе поднял руку.

— Подожди, Альвах. Если даже ты прав, и сон моей жены — просто видение... Как ты видишь сам, это видение спасло тебе жизнь. Оно же привело сыновей Светлого к дочерям Темной. Что само по себе до этого небывало. И потом...

Он помедлил.

— Я могу поклясться, что Ипполите не померещилось. Я поверил ей сразу едва только она поведала о внимании, которого ее удостоила Предвечная, ибо в тот самый миг, когда с ней говорила Темная Лия, в мой сон тоже явился Предвечный. И это был сам Лей! Я... я не видел его, — Ниавир поймал недоверчивый, насмешливый взгляд принцессы Марики и поморщился. — Но это был он. Его свет... точно я смотрел прямо на солнце, но его свет не обжигал. Словно живой, лучистый, сверкающий поток одного только света...

Маг невольно запнулся. Если до того он был спокоен, то теперь, вспомнив собственные грезы, заметно взволновался. Он силился рассказать о том, что ему довелось увидеть, но не находил для этого слов.

— Я... должно быть, мой разум узок и сер. Я почти не слышал... не разумел, что мне говорил Предвечный. А может быть, ему непросто было говорить со мной здесь, во владениях его Темной сестры. Но одно я уяснил несомненно. Светлый... Лей тоже велел мне... Да, проклятие, послушай же! Не знаю, как, но... Он велел привести... к нему... тебя!

* * *

Марика положила руку на стальной канат так, чтобы не пораниться ни об один из вплавленных сюда посеребрённых шипов. Иглы на шипах были очень острыми и имели форму крюков. Крюки эти безжалостно рвали любую плоть, даже сквозь шерсть или перья. Когда-то Марика лично проверяла каждый из этих шипов, и знала, на что они были способны.

Канаты натянули по ее приказу. Половины мира Светлого и Темной помимо Прорвы были разделены бездонной пропастью шириной в треть полета стрелы. С одного берега на другой вел только один узкий каменный мост. Прочный забор из каменного дерева, который препятствовал чудищам проникать на дорогу через мглу, на этом узком перешейке ставить было нельзя. О том, чтобы вбивать в камень бревна не могло быть и речи. Это могло привести к обрушению единственного средства сообщения через пропасть.

Говорили, что у пропасти между владениями Лея и Лии не имелось дна. Между тем, изловчившись, какая-нибудь из тварей могла перепрыгнуть с одного из берегов на неогороженный мост. Для предотвращения подобного и были натянуты канаты. Шипы канатов были покрыты серебром, и это отпугивало нечисть вернее остроты их крючьев. В просветах между канатами пропасть и колыхавшаяся на берегу Темной Лии мгла были хорошо видны.

Марика не могла признаться даже себе, но она боялась высоты. Потерявшая все и вся, и даже самое себя, она не трепетала ни перед чем. Но вид пустоты под ногами невольно притягивал взор, заставляя тревогу подниматься из самой глубины ее естества.

— По-моему, все же, это полная нелепица, — хмуро повторила она, словно отвечая на сказанное ранее.

И обернулась.

То, что творилось у нее за спиной, было куда отраднее зрелища зиявшей впереди бездны. На дороге, которая вела в Прорву, снова царило оживление. Могучие женщины из мира Лии, с темными повязками на глазах, вели под уздцы лошадей, везущих повозки с огненными камнями. Со стороны Нижних Котлов в мир Лии тянулись беженцы из мужчин и отроков, которые еще не были сломлены болезнью, но не находили в себе сил продолжать хмельные возлияния. Некоторые из них шли в сопровождении своих женщин и детей. Со стороны Темной так же спешно заканчивали почти достроенную дорогу.

Люди, которые долгое время не знали о существовании друг друга ничего, теперь работали сообща. В сильной спешке они едва интересовались тем, что теперь происходило с ними и едва ли проникались важностью того, чему становились свидетелями. Теперь у них была главная цель — спасти то, что можно было спасти любой ценой. А потому у сыновей Лея и дочерей Лии не находилось толком времени даже чтобы удивиться друг другу.

— Нелепица или нет, зато ты ничего другого предложить не можешь, — как ему самому показалось, резонно возразил Ниавир. Лицо мага было бледнее обычного. — Отряды воинов... воительниц будут подходить еще не менее трех-четырех дней. Ипполита управит здесь все сама. Хочешь все это время просидеть, сложа руки?

— А ты считаешь свой сон вещим? — в тон ему переспросила Марика. При этом она бросила еще один невольный взгляд за плечо, желая и не желая вновь увидеть зияние бездны. — Почему Лей явился не мне? Если ему нужен я, он мог говорить напрямую!

— Требовалось спасти тебя и твоих людей в Прорве, — Ниавир подернул плечами, в последний раз поправляя вещевой мешок. — Это было под силу только магу.

Принцессу, однако, он не убедил.

— Воля Светлого неисповедима. Но он мог ...

— А может, не мог, — вмешалась Ипполита, которая до того спокойно наблюдала за приготовлениями мужа. О том, что творилось в ее душе, знала только она сама. — Ты долгое время провел в женском теле. Это могло... изменить тебя. Лей говорит только с мужами — не забывай.

Марика открыла рот, чтобы резко возразить, но так и не возразила. На ее красивом лице на несколько мгновений появилось выражение настоящего страдания и горечи. Однако она быстро овладела собой.

— Но почему ты решил, что "вниз" — это именно туда? — с помощью Ипполиты романка закинула на плечи собственный дорожный мешок с притороченным к нему свернутым одеялом. — Caenum! Что, если здесь ошибка? Сколько нам потребуется времени... и сил, чтобы в этом убедиться?

— После разрыва с ее братом Светлым Леем, Темная Лия сошла под землю, дабы глубокая печаль Предвечной не тревожила ее детей и не смущала людских сердец, — Ипполита затянула ремень на груди поморщившейся принцессы Марики. — Если вы где и найдете ее, то только под землей. И только Лия сможет указать путь к ее брату.

Марика промолчала и на этот раз. Россказни об изречениях Предвечных по-прежнему казались ей бредовыми. Способ добраться до якобы обитавшей под землей Темной Лии, который был предложен Ниавиром, вызывал откровенный страх. Однако пока существовала хотя бы небольшая вероятность того, что Предвечные действительно являлись к смертным во сне, игнорирование их воли было непростительным кощунством.

— Надеюсь, ты сможешь не только опустить, но и поднять меня оттуда, — только пробормотала она внезапно пересохшим горлом. — Хочу надрать задницу дикарю Вальгарду, когда он вернется.

Маг смерил ее взглядом. Не было похоже, чтобы он сам до конца верил в то, что предполагал совершить. Однако каким-то чутьем догадывался, что это нужно было сделать. Должно быть, сам Предвечный действительно являлся в его сон.

Ниавир шагнул к Ипполите и взял ее за руку. Потом обнял. Марика терпеливо дожидалась завершения их долгого поцелуя. За восемь лет будучи единственным здоровым мужчиной в мире Темной, маг стал отцом детей многих женщин. Но жена у него была одна. И, похоже было, что не только закон заставлял Ниавира называть Первую среди дочерей Лии своей единственной.

Наконец, затянувшееся прощание завершилось. В последний раз взглянув на супругу, Ниавир отошел к измаявшейся Марике и встал на четвереньки. Беженцы, что все еще шли мимо, сопровождали его действия недоуменными взглядами. Однако в отличие от непосвященных, для романский принцессы Веллии этот поступок не стал неожиданностью.

Помедлив, она оседлала Ниавира, умостившись на его пояснице и вцепившись в ремни, пришитые к вещевому мешку. Маг порывисто обернулся. Убедившись, что Марика сидит прочно, он встряхнулся — и в несколько мгновений обернулся огромным горным крюкоклювом.

Тяжело взмахнув крыльями, крюкоклюв поднялся в воздух вместе с застывшей на его спине велльской принцессой. Сделав круг над мостом и замершими на нем с задранными головами людьми, огромная птица издала протяжный крик.

Миг спустя она камнем упала вниз, навстречу бездне.

* * *

Падение длилось всего несколько мгновений. Затем крюкоклюв отчаянно забил крыльями, выравнивая полет. Это давалось ему непросто. Тяжелый груз на спине тащил книзу, словно мельничный жернов. Однако Ниавир удержался и спустя короткое время снижался уже плавно, раскинув огромные крылья.

Марика на его спине едва смогла прийти в себя от страха. Мысль о том, от страшной пустоты внизу ее отделяет только спина мага, повергала в трепет. Но время шло, узкая полоса света наверху отдалялась, а Ниавир все спускался вниз, поводя крыльями и не думая падать. Придя в себя, принцесса, наконец, увидела то, что ранее было скрыто от нее за испугом — испещренные множественными щелями и уступами стены бездны, почти черные из-за недостатка света. Ниавир летел вниз, в надвигавшуюся тьму и Марика с несвойственной ей запоздалой поспешностью полезла в прикрепленный к птичьей спине мешок. Вытащив факел, она некоторое время так же поспешно щелкала кремнем, пока, наконец, не запалила промасленное оголовье. Тонкая нитка света над их головами уже пропала. Маг и принцесса спускались в кромешной тьме и тиши, которые разгоняли свет их факела, шелест крыльев и человеческое дыхание.

Сколько продолжался этот спуск, принцесса сказать бы не могла. Он мог длиться менее часа — или продолжаться целый день. Факел почти догорел, начиная обжигать ее руки, и только по этому Марика сумела определить, что они летят уже много часов. Вокруг по-прежнему царила тьма. В какой-то момент она перестала быть безмолвной. От стен доносилось потрескивание, шорохи, даже отдаленный грохот и взревы, точно где-то ворочался огромный великан или попросту оседали породы. Становилось холоднее. Камень стены делался все более неровным. Он пошел уступами, некоторые из которых были настолько широки, что на них мог разместиться целый отряд.

На один из таких уступов и присел совсем выбившийся из сил крюкоклюв. Обернувшись человеком, он сбросил со спины замешкавшуюся принцессу, у которой одеревенело все тело и некоторое время лежал на боку, тяжело дыша. Мешка он не отстегивал. Его крепкие руки подрагивали, словно сведенные судорогой.

Кое-как вставив остатки факела в расщелину между пород, Марика сбросила свой мешок и принялась в нем копаться. Выудив флягу с бальзамом, она добралась до Ниавира и попыталась приподнять его голову, чтобы влить целебную жидкость в рот.

С великим трудом маг приподнялся на локте. Отобрав флягу, некоторое время пил из нее, делая мелкие глотки. Наконец, он вернул сосуд Марике. Перевалившись на четвереньки, отполз от края пропасти. Добравшись до стены, Ниавир подтянулся и сел, привалившись к ней спиной рядом с почти не чадившим факелом.

— Лей свидетель... Ты тяжелее... чем мне казалось раньше...

Марика не ответила, роясь в мешке. Просто сидя на спине огромной птицы, она устала так, словно от рассвета до заката ворочала каменные глыбы. Тому виной были сильные напряжение и тревога. Ниавиру же досталась ноша, еще более тяжкая. Поэтому принцесса без слов взяла на себя обустройство их лагеря, в то время как маг, едва двигая руками, растирал свои онемевшие члены.

— Ты сможешь нас поднять обратно вверх? — только процедила она, раскладывая одеяла.

Ниавир ответил не сразу. Но в голосе его не было неуверенности.

— Смогу, — после некоторого молчания проговорил он. — Но нужно будет делать более короткие перелеты и длинные привалы. И, быть может, бросить что-то из вещей.

— У нас будет меньше провизии на обратную дорогу.

— И то верно, — уже почти весело согласился маг. Он протянул дрожащую руку над огненным камнем, который выложила из мешка романка, и тот ярко вспыхнул синевато-желтым пламенем. — Поднимемся, не волнуйся. Мне нет охоты навсегда оставаться в этом подземном царстве. Пусть и... рядом с тобой.

Говоря это, он отвернулся и затушил факел, поэтому нарочито не обратил внимания на брошенный на него раздраженный взгляд велльской принцессы.

— Отдыхай, сколько понадобится, — все же буркнула Марика, предчувствуя грядущие неприятности. — Береги силы.

Маг взял из ее рук кусок мясного пирога. Сама принцесса есть не стала. Недомогания из-за растущего плода мучили ее все сильнее. Она собиралась присесть рядом с Ниавиром, но после его последних слов передумала. Расстелив одеяло подальше от края пропасти возле горевшего сине-желтым пламенем огненного камня, она прилегла на него, укрывшись своим плащом.

— Не думаю, что стоит спать по очереди, — кутаясь в плащ, пробормотала она. — Тут никого нет. Отдыхай...

Ниавир, впрочем, не спешил последовать совету.

— Погоди, Мар... ика, — он оперся о свое одеяло, которое оставила рядом с ним принцесса. — Я... мне нужно тебе сказать... Не хотел заводить этот разговор при Ипполите. В общем... ты прости меня за то, что я тогда ушел... И оставил тебя с ведьмой. Это вышло... очень быстро и случайно. Потом я пытался вернуться — но вход был завален камнем. Если бы я знал, что не смогу вернуться, я бы никогда...

— Я сам велел тебе убираться, — Марика недовольно подняла голову от одеяла. — С тех пор прошло восемь лет. Давно пора забыть.

— Для тебя — может быть, — несмотря на сильную усталость, Ниавиру, похоже, не спалось. — Не ты же бросил... бросила... Проклятье! А я... знала бы ты, сколько мне пришлось... Я не оставлял надежды вернуться за тобой. Ходил вокруг того места... Пытался применять магию. Но ты знаешь, что в мире Лии за Прорвой мои силы совсем не те, что здесь. И все равно, я... Лишь долгое время спустя Ипполите удалось убедить меня... отступиться.

— Это к лучшему, — сочла нужным отреагировать принцесса, вновь опуская голову и прикрывая глаза. То, что собеседник перестал обращаться к ней, как мужчине, сердило и вызывало глухое раздражение, которое она до поры скрывала. — Давай спать...

Маг, однако, был настроен на одному ему понятное и нужное объяснение.

— Погоди. Я хочу сказать... То, что ты уже знаешь. Я говорил тебе... еще в моем доме, помнишь? Ведь я... я даже остался здесь с... с Ипполитой потому...

Марика опять открыла глаза.

— Потому что она похожа на тебя, — закончил, наконец, свою мысль Ниавир. — Ипполита — настоящая женщина, и она любит меня. Мне... хорошо с ней. У нас с ней четверо детей — сын и три дочери. Я был и с другими женщинами. У меня множество детей и от них. По обычаю мужчин из мира Лии я никого не выделяю — все они мои женщины и дети. Но... хочу сказать... когда я снова увидел тебя... Еще там, в Прорве. Меня будто поразило громом. Все, что я когда-то чувствовал к тебе... Я знаю, знаю, кто ты! Но рядом с тобой... Словно теряю голову. Ты говоришь — прошло восемь лет. За это время, ты, должно быть... должна была привыкнуть к своему положению. Я же... этих лет будто не было. Мне кажется, я по-прежнему тебя...

— Caenum!

Принцесса Веллии резко выпрямилась и села. Глаза ее сверкнули в полутьме.

— Проклятие, маг! Ты... за восемь лет не нашел способа перебороть... магию хаоса? Которая заставляет болванов, вроде тебя, вожделеть это, — она передернула плечами, — тело?

Ниавир открыл рот, но Марика жестом его остановила.

— Заткнись. Послушай, что ты несешь! Ты, женатый и детный муж, и ты... за короткое время познал больше женщин, чем я — за целую жизнь. Тебе известно о моей сути. Но ты все равно желаешь докучать мне своей вымышленной любовью?

Маг кашлянул.

— Я...

— Да не ты, а я! — гаркнула в сердцах Марика, которая так долго сдерживала досаду, боль и гнев, что теперь под воздействием женских соков ей было все равно, на кого их выплескивать. — Какой тьмы ты затеял разговор? Тебе мало женщин? Скажи, мало тебе? Даже я, когда... в годы самого недостойного поведения не опускался до такого! У тебя жена, и множество любовниц, а теперь тебе нужна еще одна? Да еще какая!

Она умолкла, свирепо переводя дух. На этот раз Ниавир даже не пытался что-то сказать. Что было предусмотрительно с его стороны, поскольку Марика еще не выговорилась.

— Я родился мужчиной, твою мать! Ни тебе, ни Седрику, ни самому Лею не переиначить моей сути! Да, ты прав, восемь лет — восемь! Меня корежит под женщину. Иногда кажется — я меняюсь. Теряю свою... свою натуру. Но потом все возвращается. Всегда! Я — это я. Не какая-то там баба! Я, Альвах Марк из рода Альва! Я родился мужем и умру мужем! Даже если у меня вырастет еще две титьки на спине! Уясни себе это, наконец!

Эхо от ее голоса еще долго не утихало, многократно отраженное от стен. Ниавир молчал, смущенный таким напором и своим недостойным объяснением. Он долго искал, что сказать, чтобы загладить ситуацию. Так и не найдя, уже совсем было собрался притворяться спящим, когда бросил последний взгляд на принцессу. Против ожиданий, лицо Марики уже не пылало праведным гневом. Обняв себя за плечи руками, она невидяще смотрела в одну точку. Глаза ее казались красными, но слез в них не было.

— Ты — дурак, Ниавир, — сдавленно проговорила она в завершение. — Дурак. У тебя хорошая жена и... сколько у тебя детей? Все они живы и здоровы. Ты уважаемый человек. Любая из мира Лии почтет за честь побыть с тобой хотя бы ночь. Чего тебе еще? Чего ты вообще... хочешь от меня? От меня?

Последнее слово принцесса выделила с особой горечью. Но Ниавир опять не успел ответить, потому что она продолжила. Голос ее не дрожал, но от прежней горячности не осталось следа. Марика говорила тускло, впервые за долгие годы обнажая перед сторонним свою безмерную, вселенскую усталость.

— Ты ведь не знаешь, каково это. Никто не знает. Вы видите только... ни тьмы не видите. Я — это я, маг. Это по-прежнему я...

Велльская принцесса помолчала. Потом заговорила снова — тише и спокойнее. Речи принцессы продолжали начатый разговор, но при том Марика говорила будто про себя и для себя одной.

— Когда это случилось... я едва не лишился рассудка. Помнится, хотел вытряхнуть себя из собственной шкуры. Или... просто умереть. Чтобы ничего не было.

Ниавир смотрел в ее лицо. Он слушал речи несчастного Инквизитора и пытался вызвать в памяти виденный лишь дважды и мельком образ рослого, темноволосого романа, чей жесткий лик перечерчивал глубокий шрам. Пытался — и не мог.

— Потом... сделалось хуже. Мне пришлось жить... как... женщина. Подчиняться Седрику. Вся моя жизнь... стала зависеть от его... прихоти. Знаешь, каково это — когда твои дела... дело твоей жизни зависит от того, насколько хорошо ты... поработал на ложе? — Марика скрипнула зубами и, не осознавая того, несколько раз с силой мотнула головой, словно стряхивая злое наваждение. — Мне пришлось мириться и с этим. Строить мою жизнь... учиться жить по новым правилам. Паршивым правилам. Неужели ты думаешь, что это легче, нежели восемь лет жить просто с чувством вины?

Романка тяжело втянула воздух, окончательно заставив себя успокоиться.

— Лишь в последний год я... нашел в себе силы смириться. Принять то, что... должно. Кое-что... даже стало вызывать отраду. Моя работа, уважение воинов, которых отдали под мое начало... Дагеддиды, которые сделались моей семьей. Ведь у меня никогда... не было семьи. Я примирился даже с... Седриком. Но едва я начал обретать покой, они... какие-то дикари... мерзкое колдовство... убило моих детей!

Марика стиснула зубы и с силой зажмурилась. Резко приотвернув голову, она некоторое время сидела молча, подрагивая. Ее напряженные, как струна, черты, заострились. Упоминание о детях заставило несчастную принцессу вновь утратить душевное равновесие.

Ниавир вздохнул — искренне и тяжело, как давеча Марика.

— Мне сложно представить, каково это... в твоем положении, — он посмотрел на кусок недоеденного пирога в руке и отложил его в сторону. — По-твоему выходит — это сильная мука.

Марика дернула углом рта и с силой провела по лицу ладонью.

— Сильнее, чем ты можешь помыслить, — коротко ответила она. Было видно, что мыслями принцесса все еще пребывала со своими окаменевшими детьми. — Так я думал. До последнего года.

Подняв глаза и увидев интерес на лице собеседника, нехотя пояснила.

— После того, как положение мое улучшилось... Мне позволили заниматься военным делом, а позже — работать в Прорве, я... Появилась возможность мыслить не только о том, как я несчастен и обделен судьбой, но и о многом другом. Я снова увидел мир. Его уродство и... красоту. Обдумал случившееся. И догадался, что положение мое... не так плохо, как казалось ранее. Ведь в нашу первую встречу принц Седрик спас меня от разбойников. Тогда я уложил троих. Но сил, чтобы убить еще десять, не было. Не хочется думать, что случилось бы, не явись он на выручку.

Марика снова дернула ртом.

— Позже он вытащил меня из костра, который присудила Инквизиция. И долгое время... терпел мое небрежение к себе. Ты не стал бы терпеть такого. И я бы не стал. Он вырвал меня из безумия тоски и позволил... заниматься мужскими делами. У меня было время уразуметь, что это — наилучшее, что могло со мной случиться... после обращения.

Ниавир молча кивнул. Он был согласен, что такая красивая женщина, в которую было искажено тело несчастного бывшего Инквизитора Альваха, не могла рассчитывать на снисхождение ни одного мужчины, которые бы встретились ей на пути. Включая его собственное снисхождение. Маг вспомнил, как он повел себя при их первой встрече с Марикой и свое неуклюжее объяснение теперь — и испытал жгучий стыд.

— И потом, эта тварь... ведьма оставила мне человеческое подобие... пусть и такое. Доводилось тебе слышать о Радиме? До сих пор бегает где-то в песьем облике... если не издох, — Марика еще раз с силой провела по лицу рукой и добавила с едва заметной усмешкой. — В бабу все же... мыслю, лучше, чем в собаку.

Ниавир оставил в покое собственную губу, которую незаметно для себя самого изгрыз во время разговора.

— Ты прав, Альвах, — к облегчению принцессы, проговорил он. — То, о чем я сейчас пытался говорить — глупо и... попросту подло... по отношению к Ипполите. И к тебе. Я — действительно дурак. Но... ты знаешь сам... силу своей...

— Магия хаоса, — Марика безнадежно махнула рукой. — Помнишь ведьму? Перед смертью она прокляла меня еще раз. Удвоила силу заклятия. Теперь... Caenum, многие мужи, подобно тебе, теряют разум. Хвала Седрику, который до сей поры отгонял... других... ценителей... красоты. И, благодарение Лею, ведьма была так занята местью мне, что не вспомнила о моем сыне. Ведь он был так... близко от нее. Хотя у нее могло попросту не достать сил. Она издыхала.

Принцесса уронила руки на колени.

— Но это не важно. Проклятие хаоса все равно настигло моих детей...

Внезапно Марика умолкла. Она и Ниавир бросили друг на друга быстрые взгляды. Мигом позже принцесса была на ногах. Подступив к краю уступа, она медленно потянула из ножен свой давний посеребренный меч, одновременно заглядывая вниз...

... и едва успела отпрянуть. Со скрипом и перестуком безобразных хитиновых ног, по каменной стене снизу вверх мимо нее пронесся огромный, уродливый паук. Марика не могла не узнать его. Таких тварей ее воины называли Щелкачами, и давно приловчились бить без потерь в тумане Прорвы. Эти чудища были агрессивны и бессмысленно тупы.

Но именно этот Щелкач не собирался нападать или хотя бы замечать оцепеневших от изумления людей. Было похоже, что все свои старания он прикладывал к тому, чтобы задержаться на одном месте. Однако его страшные когти лишь бессильно скребли по камню, в то время как невиданной силой чудовище неумолимо влекло вверх.

За несколько мгновений паук скрылся с глаз людей. Какое-то время сверху доносилось царапанье и скрип. Потом стихли и они.

Марика и застывший у стены Ниавир ждали. Но тишина, которую вспугнуло нежданное появление Щелкача, уже вернулась на свое исконное место. Ее прерывало только потрескивание огня. Люди не шевелились, боясь пропустить что-то еще.

Наконец маг встряхнулся, словно прогоняя наваждение.

— Прорву... туман, в котором сидит вся эта мерзость... создала Лия, дабы удерживать в ней тварей хаоса. Должно быть, твари ползут оттуда, из-под земли. И потом...

— Словом Лии их влечет прямо в Прорву?

Ниавир нервно передернул плечами.

— Ты можешь объяснить это иначе?

Марика бросила последний взгляд вверх и качнула головой.

— Я был не прав. Тут не стоит терять бдительности, — она вновь присела на одеяло и словно нехотя вложила в ножны свой клинок. — Ты должен отдыхать маг. Я буду караулить первым.

* * *

После отдыха спуск сделался сложнее. Стены словно сдвинулись, обрастая большим числом уступов, что неожиданно возникали перед путниками из темноты. Треск и шуршание пород становились громче. Казалось, в недрах земли работает какой-то огромный, чудовищный механизм. Марика неосознанно жалась к спине крюкоклюва, тиская наспинные ремни мага и до крови кусая губы. Ниавир спускался все медленнее, стремясь не попасть под удар о камень или столкновение со скалой. Временами их овеивало холодом, иной раз — бросало в жар. Краем сознания Марика отмечала эти перемены, объясняя их близким подходом к разлому раскаленных горных пород либо ледников, которые в избытке попадались в горных шахтах венемейцев. Ниавир снижался, временами присаживаясь на тот или другой уступ и отдыхая. Свою наездницу он, однако, в такие моменты со спины не сбрасывал. Эти остановки были короткими, после чего заметно утомленный маг с необъяснимым упорством вновь пикировал вниз. Несмотря на страшную подпочвенную глубину, воздух здесь не был спертым. Спуск крюкоклюва осложнялся тем, что из-под земли шли мощные воздушные потоки, которые не мог перебить даже немалый вес принцессы, ее оружия и обоих дорожных мешков.

Спалив целый факел в первый день, Марика берегла его остатки. Поэтому, несмотря на обступавшую их кромешную тьму, крюкоклюв спускался при свете одной только горящей лучины, которые по мере сгорания отщепляла от дерева усталая романка. Должно быть, из-за недостатка света, принцесса и маг пропустили увидеть множество диковин, которые привели бы в восторг любого землеведа. Однако теперь им было не до того. Марика, которая все более мрачнела по мере того, как мимо нее проносились каменные, земляные, рудные или ледяные стены, чаще думала о том, что предположения Ниавира и Ипполиты оказывались ошибкой. Очень было похоже, что маг и его подруга попросту видели похожий сон, как это иногда случается с близкими людьми. Чувствуя под собой судорожные рывки крыльев исполинской птицы, велльская принцесса с замиранием сердца ловила каждую воздушную яму и была готова к тому, что они вот-вот наконец-то пролетят землю насквозь и внизу замаячит тусклый свет облаков владений Лии.

Но ничего похожего не происходило. По ощущениям Марики крюкоклюв спускался гораздо дольше, чем накануне. Ниавир был уже полуживым от усталости, но на все более настойчивые требования принцессы остановиться для длительного отдыха не отвечал и никак не показывал, что слышит ее. Было похоже, что маг вознамерился завершить свой путь именно теперь, и не собирался останавливаться до тех пор, пока не достигнет дна. Или не вылетит с противоположного конца мира. Отчего-то именно такое завершение их необычного путешествия казалось Марике наиболее вероятным.

Но она ошиблась. Когда у принцессы уже не осталось сомнений в том, что маг вот-вот лишится чувств и отправит их обоих в куда более стремительный полет навстречу гибели, лучина внезапно высветила покрытую множественными трещинами каменную площадку. Несколько мгновений потребовалось Марике, чтобы понять — это не очередной необычайно широкий уступ, а сплошной камень, который тянулся в обе стороны провала в теле земли, насколько хватало света.

Ниавир оказался прав. У пропасти все-таки было дно.

Взмахнув крыльями в последний раз, птица рухнула на камень. Сильно ушибившись о неровности дна разлома, она некоторое время лежала недвижимо, подергивая лапами и крыльями. Бока ее поднимались и опадали, как у загнанной лошади. Человеческая женщина, которая была огорошена падением и сильной болью, тоже долго не могла пошевелиться. Кусая губы, она только вжимала ладони в низ живота, тревожась о том, что зрело там.

Однако, похоже, судьба, которая всегда берегла в утробе ее детей, не изменила себе и на этот раз. Боль постепенно уходила, уступая онемению. Видя, что маг по-прежнему пребывает в облике птицы, и превращаться обратно не собирается, романка, морщась, приподнялась. Перебирая локтями, она добралась до чудом не погасшей при падении лучины и раздула ее.

Незваные гости, которые дерзнули опуститься на самое дно мира, по-прежнему находились в широкой расщелине между владениями двух Предвечных. Гладкий камень расщелины испещряли множество трещин — от малых до таких, в которые без труда мог провалиться конник. Вокруг по-прежнему царила темень, которая, однако, не была сплошной. Кое-где из трещин выбивался едва различимый желтоватый свет.

Марика в последний раз провела рукой по животу и, подтянувшись, села. Ее затекшее тело сводило жестокими судорогами. Вдобавок она сильно ушибла оба плеча и бедро.

— Не залеживайся, маг, — едва сумела просипеть она сквозь давно пересохшее горло. — Возвращайся в правильную форму.

Со стороны ее спутника раздался шумный вздох. Огромная птица шевельнулась, скребнув крыльями по камню. Потом отчаянно напряглась и с третьего раза обернулась-таки человеком. Ниавир перевернулся на спину, раскинув руки и не замечая впившегося в бок угловатого края дорожного мешка.

— Мы... все же сделали это. Мы — на самом... дне... мира.

Марика покосилась на него, потирая ушибленные места. Она не находила нужным подтверждать очевидное, равно как и радоваться темноте, камню и сквознякам вокруг себя. Вслед за ней маг попытался приподняться, но у него не получилось. Он бессильно дернул горлом.

— Дай... попить.

Принцесса потянулась к фляге. Напившись из ее рук, Ниавир некоторое время продолжал лежать молча, наблюдая, как усталая Марика дергает за край упрятанного в мешок одеяла.

— Ты... все-таки, так тебе лучше, — неожиданно для себя едва слышно пробормотал он, разглядывая гибкий стан молодой женщины, ее силуэт на фоне лучины, стройные ноги, длинные густые волосы и крепкую грудь. — Раньше ты был... ну никакого... впечатления. Обычный... стареющий инквизиторский... пес. Даже без вашего знаменитого... романского профиля. А теперь... теперь ведь совсем другое дело. Есть где чему порадоваться...

— Болван, — каким-то чудом услышавшая его бормотание Марика свирепо рванула одеяло, и то, отцепившись, упало к ее ногам. — Чистокровного романа отличают не по профилю, а по цвету глаз! И мы же уже договаривались. Ты вознамерился изводить меня на каждой стоянке?

Оторопевший поначалу Ниавир ухмыльнулся и вновь попытался приподняться. Однако усталость его была настолько велика, что он не смог.

— Погляди, прекрасная принцесса, — маг нарочито проигнорировал последний вопрос спутницы, указывая глазами на одну из ближайших трещин в полу. — Оттуда льется какой-то свет?

Марика бросила на него выразительный взгляд, однако, все же поднялась. Едва переставляя ноги, она дотащилась до расщелины и, упав рядом с ней на колени, заглянула внутрь.

— Там что-то есть, — после долгой паузы донеслось до Ниавира. — Но отсюда не разглядеть.

Маг помолчал, ожидая продолжения. Меньше всего на свете ему хотелось подниматься самому. Принцесса свесилась в провал едва не по пояс, но источник уже явственно различимого желтоватого свечения по-прежнему оставался для нее невидимым.

Уразумев, что без него в этом деле все же не обойдется, Ниавир тяжело вздохнул. Сделав над собой великое усилие, он поднял руку и, повозившись, одну за другой отстегнул ременный пряжки, которые крепили поклажу к спине. Хекнул и, упершись ладонью, со стоном перевернулся на бок, затем поднялся на четвереньки. И уже так добрался до коленопреклоненной Марики.

— Ну, что там?

Не удержавшись, он рухнул на живот и вытянул шею, заглядывая в провал. Так ничего не углядев, создал огненный шар и уронил его в трещину.

— Не понять, — через некоторое время пробормотал Ниавир сам для себя, потому что Марика продолжала молчать. Поочередное метание в провал уже трех огненных шаров не принесло видимых результатов. Однако это только подогрело любопытство мага и придало ему сил. Ниавир приподнялся вновь и, сняв с пояса спутницы флягу с бодрящим зельем, в несколько глотков осушил ее почти полностью. — Но там определенно что-то есть. Нужно... думаю, нам даже стоит слетать туда и проверить.

Принцесса покосилась на него и на этот раз не смолчала.

— Не налетался? — угрюмо уточнила она. — На ногах не стоишь.

Ниавир подтянулся и сел. Поморщившись, вновь перевалился на четвереньки и рывком поднялся на ноги, в доказательство того, что Марика была не права.

— Мы по-быстрому, — он нарочито бодро взмахнул руками, как крыльями, и, скривившись, вскрикнул от боли в сведенных судорогой плечах. Однако даже последнее его не отрезвило. — Мешки бросим здесь. Слетаем налегке — и назад. Ну же, Марика! Мы проделали такой путь. Там, внизу, ведь точно что-то... Быть может, то, что мы ищем. Даже наверняка. Неужели... неужели тебе не интересно?

Принцесса, однако, не разделила его энтузиазма.

— Мне интересно, что станет с бабами в империи, если мы разобьемся насмерть, — сквозь зубы процедила она, поднимаясь и отходя от края провала.

Некоторое время Ниавир наблюдал, как она достает из мешка съестное и раскладывает на одеяле. Взгляд его переходил с угрюмого лица Марики на таинственный провал и возвращался обратно. Маг сильно колебался. Благоразумие боролось в нем с любопытством, пока, наконец, последнее не победило.

— Меня... ну словно что-то тянет туда, — Ниавир допил остатки из фляги и некоторое время занимался тем, что яростно массировал плечи, чтобы притупить пульсировавшую в них боль. — Ты... даже превращение в женщину тебя не изменило. Вон то, ради чего мы спустились сюда! Только руку протяни! Там... должно быть, там сама Темная Лия! И она призывает нас! А тебе... Да что там. Вам, романам, всегда было плевать на все, кроме ваших завоеваний!

Принцесса встревожено подняла голову. Голос мага звучал по-иному, чем всегда. Теперь Ниавир уже не смотрел в ее сторону, хотя до того пожирал глазами фигуру прекрасной романки всякий раз, когда ему выпадал случай взглянуть.

— Не хочешь со мной — не надо, — маг, тем временем, еще раз посмотрел в провал, на льющийся оттуда желтый свет. — А я, пожалуй, слетаю налегке. Не успеешь нарезать ветчину, как вернусь.

— Стой! — сообразив, что он всерьез, и испугавшись не на шутку, заорала Марика, бросая нож и вскакивая на ноги. Но маг оказался быстрее. Встряхнувшись, он вновь обернулся птицей. И, не дожидаясь, пока разъяренная принцесса окажется рядом, спрыгнул в провал.

— Стой, болван! — рука Марики поймала воздух в волоске от ускользнувшего мага. — Это может оказаться ловушкой! Я уже встречался с похожим! Оно помутило твой разум! Вернись! Вернись, тебе говорят!

Ее крик эхом отразился от близких стен, но маг словно и впрямь оглох. Некоторое время подскочившая к разлому романка смотрела за тем, как фигура крюкоклюва, которая была хорошо различима на фоне желтого свечения, стремительно спускается в темноту каменной трещины. Пальцы прекрасной женщины стиснули край провала. Марика больше не кричала, сознавая, что это бесполезно.

— Твою ж мать, — неслышно пробормотала она. В ее груди кипела бессильная ярость.

Марика дождалась того, чтобы Ниавир исчез из ее видимости, но не ушла от дыры, продолжая ждать. Она ждала терпеливо и долго. Камень, который она успела зажечь, неровно горел за ее спиной, разгоняя тьму на маленьком пятачке подле напряженно замеревшей юной женщины, забытой снеди и разбросанных вещей. Внутренние часы принцессы Веллии отсчитывали каждую временную меру от одной до шестидесяти.

Однако спустя даже бессчетное число временных мер, маг так и не вернулся.

* * *

С момента поимки нарушителя — первого, за долгие десятилетия, не прошло и часа, как стражи уже выбрались на поверхность. Отсутствовали они недолго. Вернувшись обратно, почтительно разложили перед жрицей два походных мешка, одеяло и камень-огневик, с которого, по-видимому, недавно сбили пламя, так как исходящий от него жар еще не ослаб.

Некоторое время жрица безмолвно созерцала их добычу. Потом, брезгливо подцепив край одного из мешков, вывалила его содержимое на одетый в камень пол. Второй мешок постигла та же участь.

— Нарушитель спустился в одиночку? — голос ее, с заметно тянущимся шипением, звучал ровно, но посланники отчетливо угадали угрозу. — Так вы говорите?

— Мы проверили поверхность Убежища на долгие меры в обе стороны, — один из стражей склонил голову, стараясь не глядеть в большие раскосые глаза госпожи. — Нашли только его мешки. Больше никого!

Некоторое время жрица сверлила глазами старательно избегавшего ее взгляда служителя. Потом поддела ногой нечто, валявшееся среди других разбросанных вещей нарушителя.

— Это что?

Не выдержав, стражи переглянулись.

— Кружка, госпожа, — рискнул пробормотать очевидное один из них, потому что жрица по-прежнему ждала ответа.

— Тогда что это?

Носок туфли жрицы несильно пнул вторую жестяную кружку, какими обычно пользовались в походах. Стражи переглянулись вновь.

— Нарушитель мог взять другую про запас... — неуверенно пробормотал все тот же смелый страж. Однако госпожа уже не слушала. По знаку обе кружки легли в ее протянутые ладони. Она медленно поднесла к лицу сперва одну, потом другую.

— Они смердят по-разному, — служительница хаоса вскинула лицо. Раскосые змеиные глаза прошлись по застывшим перед ней мужским фигурам в темных плащах. — Нарушителей было двое! Вы проворонили второго!

По рядам стражей прошло волнение.

— Возвращайтесь на поверхность и найдите его! Живее!

Фигуры шарахнулись. Глядя, как они поспешно уходят к подъему, оскальзываясь на гладких поверхностях плоских кристаллов, жрица хаоса кривила губы — презрительно и зло. Она потеряла счет векам, в течение которых была оставлена в самом сердце мира охранять его важнейшую тайну. До сей поры она хорошо справлялась с этой задачей, несмотря на тех, кого приходилось брать в подручные. Помощники из героев, которые не выдерживали мучений быть обращенными в камень и соглашались служить хаосу, не были надежны. Но других у нее не было. За этими же приходилось неусыпно следить, в противном случае...

В противном случае ее делу грозил провал, допустить которого было нельзя. Ни при каких обстоятельствах.

* * *

Отвернувшись от своих горе-помощников, горгона окинула взглядом вверенные ей владения — то, что составляло ядро этого мира. Стены огромной пустоты в самом центре между двумя половинами одной земли поросли грязно-белыми и мутно-желтыми кристаллами. Кристаллы были везде. Местами они были длиной не более ладони, местами — разрастались до чудовищных размеров, создавая впечатление не то давних развалин человеческого города, не то остовов окаменевшего леса. Из трещин между кусков каменного стекла поднимались ядовитые испарения от жгучей воды, что мгновенно растворяла и плоть и железо, которые в нее попадали. Кристаллы служили защитой тайны, не пропуская сквозь себя никакой магии этого мира. Даже силы Предвечного было недостаточно для раскрытия тайны — жрице хаоса это было известно лучше других.

Кристаллы не росли только на небольшом участке плоти земли, который тонул в сиянии. Жрица помнила времена, когда сияние это было ослепительным. Теперь оно горело ровным белым огнем. Горгона надеялась дожить до того мига, когда свечение погаснет окончательно. Тьма в центре этой земли будет означать, что задание жрицы здесь выполнено — до самого конца.

Горгона снова окинула взглядом пробиравшиеся к выходу на поверхность фигуры. Смертные были неуклюжи от природы. Даже то, что эти были наиболее ловкими среди таких, как они, и пробыли здесь достаточно долго, не уберегало их от ненужных, нескладных движений. Герои древности, ставшие прислужниками хаоса, то и дело оступались и оскальзывались, хватаясь руками за режущие грани. Как всегда, они не мешкали, но и не слишком торопились исполнять ее приказание. Особенно один из них, низкорослый и худощавый, имени которого не удавалось припомнить. Этот страж уже заметно отделился от остальных, словно его целью была не тропа к трещине в самом потолке пещеры, а сияние тайны мира, приближение к которому все еще означало верную смерть как для самой горгоны, так и для любого из ее слуг.

Вспомнив о смерти, жрица хаоса бросила невольный взгляд на свежую каменную статую у входа в свое обиталище. Мужчина, который прилетел с поверхности, оказался очень сильным магом. Настолько, что она едва успела обезвредить пришельца до того, как он догадался, с кем его свела судьба и оказать сопротивление. Впрочем, он был не первым и не последним людским героем, дерзнувшим спуститься на дно мира. Горгона довольно усмехнулась. Пройдет время, и этот герой, не выдержав мучений быть обращенным в холод камня, согласится сделаться ее слугой. Конечно, к тому времени он потеряет способность творить магию. Но так будет даже спокойнее. Добиться послушания от мага куда сложнее. Ведь здесь, в близости к поверхности, магия еще имела свою силу — пусть и не такую полную, как в отдалении от поглощающих кристаллов.

Жрица хаоса потрепала статую по каменным волосам, словно по песьему загривку. Потом взглянула на почти скрывшихся с ее глаз прочих подопечных и ухмылка медленно сползла с ее лица.

Тот самый невысокий щуплый служитель очень сильно отделился от прочих. Нарочно стараясь двигаться так, чтобы не привлекать внимания, прячась за кристаллами, он пробирался к центру. Туда, где сияние тайны все еще выжигало глаза любому прислужнику хаоса, если он намеревался приблизиться.

— Эй, ты!

Пораженная внезапной догадкой, горгона покинула свое гнездо, в котором сидела на свитых кольцах хвоста. Резко выпрямившись, она толкнула свое змеиное тело вперед.

— Ты! А ну, стой!

Ее грозный окрик разнесся по всей пещере. Те стражи, которые еще не успели исчезнуть в расщелине, что вела на поверхность, в испуге задергали головами. Они не могли уразуметь, к кому обращалась госпожа.

Нарушитель обернулся тоже. От резкого движения капюшон упал с его головы.

С ее головы. Не веря себе, горгона смотрела на перетянутые кожей густые темные волосы маленькой хрупкой смертной женщины. Она не могла поверить себе. Эта женщина, по-видимому, и была вторым нарушителем. Немыслимым образом смертные проведали о тайне, и теперь стремились приблизиться к ней. И эта женщина, тайком проникнув в самое логово хранительницы и убедившись в гибели своего спутника, теперь изо всех сил пыталась достичь того, для чего они явились на самое дно мира.

Но как нарушительнице удалось скрыть свою сущность от жрицы? Горгона могла поклясться, что не учуяла запаха женщины, даже когда та находилась близко от нее.

Впрочем, это было уже не важно. Видя, что ее обнаружили, темноволосая женщина сбросила плащ, мешавший движениям. Взорам горгоны и ее прислужников открылись короткие посеребренные мечи, привешенные к поясу нарушительницы. Стражи, которые веками не видели женщин, в немом изумлении и восхищении разглядывали прекрасное лицо пришелицы и ее совершенную фигуру. Казалось, само время остановилось для замерших людей.

— Чего вы стоите, болваны? Взять ее!

Окрик горгоны заставил всех очнуться. Резко отвернувшись от застывших недругов, женщина бросилась бежать. Подчиняясь приказу жрицы, мужчины ринулись за ней.

Теперь, когда исчезла нужда скрываться, цель нарушительницы была обозначена несомненно. Прекрасная гостья неслась к сиянию сферы, так быстро, как позволяли ей ноги и выраставшие на пути препятствия.

Горгона, не надеясь на слуг, стремительно пробиралась меж каменных осколков и острых кристальных наростов вслед за незваной гостьей. Однако, к ее удивлению, стражи бросились выполнять приказ госпожи с необычайным для них рвением. Несмотря на то, что прекрасная юная женщина двигалась быстро, она явно проигрывала в скорости стражам, которые изначально находились гораздо ближе к нарушительнице и теперь быстро нагоняли ее. Прислужники хаоса не один век провели среди разломов, трещин, бугров и торчащих везде кристаллов. Потому их движения были куда стремительнее и увереннее, чем у хрупкой темноволосой красавицы. И, хотя юная женщина торопилась изо всех сил, стражи были явно быстрее. Несколько мгновений потребовалось жрице хаоса для того, чтобы понять причину такого необычного усердия ее прислужников.

— Хватайте ее! Не дайте добраться до сферы!

Нарушительница мельком обернулась вновь. Вид нагонявших преследователей прибавил ей резвости. Однако было видно, что она начала утомляться. Все чаще ее маленькие ноги оступались на одетой в стекло земле, а изрезанные ладони оставляли кровавые следы на острых кристальных гранях. Ранее молчаливые, преследователи приближались, подбадривая себя азартными криками. Вынужденные против воли служить хаосу смертные мужчины, в отличие от горгоны, не трепетали от осознания того, что пришлая нарушительница может достичь охраняемой ими тайны раньше, чем они настигнут ее. Но нарушительница была молода и красива. Ее появление внезапно разбудило в прислужниках хаоса давно позабытые страсти, что были присущи смертным. Потому они торопились изо всех сил.

И, все же, незваная гостья по-прежнему не давалась в руки. Она быстро пробиралась между острых выростов, скакала по стеклянным камням, перепрыгивала через расщелины, из которых поднимался жгучий пар. И все ближе подбиралась к словно манившему ее свечению.

Горгона метнула в нее сгустком огня. Однако нарушительница была уже так близко к цели, что даже магия хаоса теряла там свою разрушительную силу. Беглянку лишь осыпало горячими искрами, заставив на несколько мгновений пригнуться, прикрывая голову руками. В ярости жрица сделала еще один бросок огнем. Женщина обернулась только мимолетно, однако жрица сумела разглядеть мелькнувшее на ее лице выражение брезгливой досады.

— Остановите ее! Проклятье! Тому, кто ее настигнет, она достанется первой!

Новый крик горгоны отразился от стен по всей огромной пещере, заставив ненадолго замереть и преследователей и их жертву. Однако замешательство длилось всего несколько мгновений.

Ответом был дружный мужской рев. Нарушительница резко отвернулась, и продолжила карабкаться на очередной уступ, за грядой которых уже простиралась выжженная сиянием сферы земля. Она выбралась на небольшую площадку между двух особо крупных кристаллов раньше, чем первый преследователь достиг подножия уступа. Прямо перед ней открылась неглубокая, но широкая трещина, из которой поднимался жгучий пар. Схватившись за несколько малых выростов на теле кристалла, незваная гостья стала огибать трещину по узкой кромке.

Ее путь вокруг впадины, на дне которой пузырилась растворявшая плоть вода, еще не был завершен, когда вслед за ней на площадку выбрался самый резвый из стражей. От бега капюшон преследователя так же сбился набок, обнажая круглую заросшую голову с торчащими ушами и лихорадочно блестевшие глаза. Встретившись с ним взглядом, беглянка теснее вжалась в скользкую поверхность кристалла за спиной, торопясь как можно скорее перейти на другую сторону. Меж тем, из-за края уступа уже показывалась рука второго преследователя, а далеко внизу, но гораздо ближе, чем прежде, к нарушительнице торопилась сама горгона.

Маленькая женщина, наконец, вспрыгнула на твердую почву. Путь к мерцавшей сиянием сфере преграждала последняя гряда уже более мелких, чем прежде, кристаллов. И — еще одна трещина в земле, обойти которую было нельзя.

Трещина была широкой. Как и прочие, она была заполнена жгучей водой. Незваная гостья могла и не знать о том, что делала такая вода с угодившей в нее плотью. Но одних испарений было достаточно, чтобы отвратить от желания туда упасть.

Беглянка остановилась на краю этой расщелины, в то время как ее преследователи преодолевали последний барьер из кристаллов. Горгона тоже была близко. Змеиное тело извивалось, толкая ее вперед. Глаза жрицы горели яростной злобой, ее прислужников — нетерпеливой похотью.

Тяжело дышащая нарушительница отступила к самому краю расщелины и коротко взглянула вниз. Потом подняла взгляд на спешивших к ней преследователей и положила окровавленную ладонь на рукоять посеребренного меча. Во взгляде женщины сквозила едва заметная неуверенность. Ладонь, сжимавшая оружие, заметно подрагивала. Весь ее облик дышал тяжелой, болезненной усталостью.

— Она в ловушке!

Вслед за своими прислужниками, которые подступали к пятившейся нарушительнице со всех сторон, горгона пробралась между кристаллами и остановилась в десятке шагов от побледневшей жертвы. Молодая женщина, что так смело пробралась в самое логово служителей хаоса, а после едва не порушила то, ради чего они оставались здесь столько веков, была загнана к самому краю глубокой трещины в одетой в стекло земле. Вблизи незваная гостья казалась еще прекраснее. Ее тонкие черты казались творением самого искусного скульптора, а совершенные изгибы фигуры могли вызвать желание любого мужчины. Тем страннее было видеть ее не опочивальне короля или вельможи, а здесь, на самом дне мира, в окружении вооруженных врагов.

Однако недоумение горгоны длилось только до тех пор, пока она не встретилась глазами с нарушительницей. Один единый взгляд сказал ей больше, чем долгие часы допроса.

Пробравшаяся в самое логово прислужников хаоса женщина появилась здесь не случайно. Перед жрицей стоял враг. Враг давний и непримиримый. Прекрасная нарушительница жила противлением хаосу и всем его порождениям. Жрица поняла это сразу и это подняло в ее существе волну древней, застарелой злобы. Смертная была из тех, кто знал. А значит — мог помешать. Случалось, такие смертные, подобные пойманной беглянке, раз за разом срывали долгую и кропотливую работу прислужников хаоса в этом и иных мирах.

А значит, пойманную женщину нужно было обезвредить навсегда. И — как можно скорее.

— Тебе некуда бежать, смертная, — вблизи от сиявшей сферы магия была слаба, а потому жрица не стала напрягать сил. К тому же, дерзкой нарушительнице рано было в камень. Сначала нужно было ее допросить.

Подчиняясь повелительному кивку госпожи, к беглянке двинулись четверо стражей.

— Отдай оружие. Я пощажу твою жалкую жизнь...

Загнанная к краю гибели женщина сделала выпад, заставив отскочить слишком близко подступившего к ней стража. Она уже не смотрела в лицо горгоны, вспомнив о том, что могла сделать с ней жрица одним только взглядом. Вместо этого так и не заговорившая нарушительница сплюнула себе под ноги.

Горгона поняла правильно и отбросила ненужные уговоры.

— Взять ее!

Смертная пропустила мимо себя бросившегося на нее преследователя. Мгновенно вырвав из ножен мечи, приняла на их скрещенные лезвия топор другого, и отбросила его назад. Крутанувшись, в косом взмахе полоснула обеими клинками стража, который оказался у нее за спиной.

От соприкосновения с серебром слуга хаоса рассыпался в прах. Тяжело дышавшая молодая женщина с усилием взмахнула мечом, вновь заставляя отпрыгнуть очередного мужчину. И внезапно — спрыгнула в расщелину.

Ожидаемого всплеска так и не последовало. Бросившиеся к краю преследователи обнаружили беглянку цепляющейся за рукоять своего меча, который она немыслимо удачным образом вогнала в одну из малых трещин в стене. На глазах у жрицы и ее прислужников, смертная подтянулась и — зацепилась за противоположный край расщелины. В следующий миг она уже выбиралась на твердую землю.

— Убить ее! Сейчас же! Немедленно!

Юная женщина вновь бросилась бежать. Вдогонку ей летели брошенные камни, дубины и даже мечи. Впервые за все ее бытие ощутившая острый, предательский страх горгона в едином усилии призвала всю отмеренную ей здесь магию. Помогая себе силой хаоса, она стремительно бросила змеиное тело вперед — и грузно ударилась извивающимися кольцами о противоположный край стеклянной трещины.

Смертная не могла не слышать звука возобновления погони. Но она больше не оборачивалась. Из последних сил юная беглянка неслась к мерцавшей белым огромной сфере. И нагонявшая ее горгона с бессильным ужасом понимала — еще немного, и...

Беглянка с ходу влетела в сияние, которое вблизи становилось ослепительным. Мгновением позже какая-то упругая сила толкнула ее обратно, отбросив на выжженную землю...

Полыхнувшая вспышка ослепила на миг. С ходу влетев головой вперед в загадочную сферу, гостья споткнулась обо что-то невидимое и растянулась на нетвердой — упругой и мягкой земле. Но тут же вскочила на ноги, оборачиваясь.

Сквозь едва видимую кромку света она различала горгону, которая в бессильной злобе ползала взад и вперед перед границей выжженной сиянием земли. Чуть поодаль за широкой трещиной перетаптывались ее прислужники. Были видно, что приспешники хаоса изо всех сил желали, но не могли приблизиться к загадочной сфере, под защитой которой находилась ускользнувшая от них жертва.

Тяжело переведя дыхание, гостья сжала рукоять меча, собираясь вложить его в ножны. Мгновения потребовалось ей, чтобы осознать, что меча у нее больше нет. Один из ее мечей остался в расщелине, там, где спас жизнь хозяйке, но вот второй — вне всяких сомнений должен был оставаться у нее в руке.

Принцесса Марика бросила недоуменный взгляд на свою ладонь. И — застыла, не в силах поверить в то, что видели ее глаза.

Изящная ладонь маленькой женщины расширилась и окрепла, пальцы вытянулись, обретя несвойственную им силу и цепкость. В ошарашенном изумлении принцесса рассматривала перевитую набухшими жилами мускулистую, длинную руку. Потом перевела взгляд на ставшую широкой грудь, защищенный крепкими мышцами живот, длинные, сильные ноги, и внезапно поняла, что смотрит на мир иначе — с большей высоты, чем ранее. Все еще не веря, она коснулась своего жесткого, выбритого лица, вернувшегося безобразного шрама на щеке. Потом, не смея взглянуть, провела ладонью по низу живота до самых бедер.

И — едва сдержала ошеломленный, недоверчивый, радостный крик.

* * *

— Посмотри на него, брат. Он... Ведь он не изменился. Совсем!

— Да, — грохочущий, точно раскаты чудовищного грома голос раздался в ответ на певучую женскую речь, в которой слышалась безнадежная печаль. — Мы. Надеялись. Зря.

Все еще ошарашенный, сбитый с толку Марк Альвах порывисто обернулся.

Ослепительное мерцание начало слабеть. Понемногу из него стали проступать очертания, в которых угадывались фигуры, сходные с человеческими, если бы не их размер. Каждый из огромных людей был не менее чем на голову выше самого рослого бемегота. На глазах у изумленного гостя лучи яркого, белого света окончательно сложились в крепкого светлобородого мужчину и величественную, несоизмеримо прекрасную женщину.

Мгновение Альвах соображал, кого видит перед собой. Его разум еще додумывал невероятную, ошеломительную, как вспышка ярчайшего света, догадку, в то время как тело уже бросилось на колени, зарывая лицо в рассыпчатое мерцание.

Голос, что больше походил на гром и на рокот многих вод, что падают с огромной высоты, тем временем, продолжил. Застывший, давивший дрожь Альвах не смел поднять головы, однако, тот, кто был вне самого времени, обращался и не к нему.

— Зря. Я. Потратил много. Сил. На то. Чтобы дать знак. Смертным. В твоем мире. Ослабил. Нашу защиту. Он. Не оправдал. Ожиданий.

— Мы не могли этого знать, любимый. По меркам смертных прошли годы. Он должен был измениться...

— Ты. Видишь. Сама! — перст грозного мужчины, чьи кудри и борода отливали золотом, ткнул в человека, который как раз в это время на миг осмелился приподнять лицо. — Его сущность. Осталась. Прежней. Он не сможет. Нам. Помочь.

— Мы придумаем что-нибудь еще.

— Времени. Уже. Не осталось! — золотобородый махнул рукой, и Альваха едва не сдуло с его места. — Я чувствую! Это. Случится. В ближайшие. Дни! И тогда. Конец. Конец всему. Наши низменные. Чувства. Гордыня. Недальновидность. Уже погубили. Этот мир. Мир. Который был. Вверен нам... Самим...

Золотобородый умолк, не договорив. Его собеседница молчала тоже. Альвах, который после первой попытки не поднимал головы, в конце концов, осмелился во второй раз осторожно приоткрыть глаза.

Он узнал тех, кто стоял перед ним, как узнал бы их любой смертный. Это узнавание было выше понимания. Глубинная, древняя память, исходившие от фигур благословенная благодать и благоговейное почитание делали осознание Предвечных ясным, словно день. Это было невероятно и необъяснимо, но сомнений не возникало — перед съежившимся смертным стояли Светлый Лей и Темная Лия, брат и сестра, чье благое единение в супружестве дало начало миру и долгое время хранило его от всевозможных бед.

Беды обрушились на мир смертных уже после разрыва двух Предвечных. Об этом знали люди на обеих половинах разделенной земли. И пусть причины разделения назывались разные, сходным было одно — Светлый и Темная расстались во гневе. И вражда их надолго отравляла существование разделенного мира.

Однако те, кто заставлял теперь трепетать давно уже бестрепетного Альваха, не выглядели врагами. Более того, бывшему Инквизитору отчего-то казалось — Предвечные, во всем их величии и недостижимости пребывали в томлении. Он не мог понять причины, но в одном был уверен — томление это происходило не от вражды.

Все это озарило разум Альваха вспышкой понимания, после чего он с ужасом услышал собственный голос. Слова сами сложились в речи раньше, чем он успел остановить свою ошеломительную дерзость.

— П... прошу простить меня. Я... должен был предстать перед Светлым. Так... мне... сказали.

Предвечные, должно быть, уже успели забыть о том, кто нарушил их несомненную недосягаемость. Так, во всяком случае, казалось Альваху, который в любой миг ждал неминуемого наказания за свою неслыханную дерзость. Однако, мгновения шли, а он по-прежнему оставался на коленях, не испепеленным и не брошенным в пучину вечного холода и тьмы. Предвечные Лей и Лия смотрели на явившегося к ним человека, но последний не мог что-либо прочесть в их лицах и взглядах, даже если бы осмелился.

— Да, — наконец, пророкотал Светлый Лей, видимо, все же решивший, что человек достоин его ответа. — Я. Вызвал. Тебя. Но ты. Оказался. Бесполезен. Потому. Забери. Свое тело. И. Иди!

Альвах совладал с лицом, хотя слова Предвечного ввергли его в недоумение и острое беспокойство. Особенный страх вызвало последнее — едва получивший свое естество назад смертный муж испугался, что дарованное отнимут снова. Но, проследив за невольным жестом собеседника, Альвах вдруг увидел с несомненной ясностью — отнимать у него было нечего.

Перст Лея указывал на край сферы — за которой по-прежнему, едва различимая, в бессильной ярости ползала горгона и перетаптывались ее прислужники. Там же, у самой кромки мерцания, лежало бессознательное тело прекрасной смертной женщины. Женщина эта была уже не так юна, но еще не достигла средних лет. Ее тело казалось истинным воплощением красоты и изящества, а лицо было лишь немного менее прекрасным благословенного лика Темной Лии. Длинные темные волосы выбивались из-под кожаной перевязи. Грудь и еще плоский живот прикрывали нашитые на одежду кожаные пластины. В одной из маленьких крепких ладоней лежал посеребренный меч с рунической вязью по всей длине клинка. Тот самый меч, который вместе с одеждой исчез после того, как Альвах оказался внутри сферы.

Альвах смотрел на собственное женское тело, что продолжало лежать под защитой сияния, и в нем мешались чувства настолько противоречивые и разные, что, казалось, суть сферы вокруг него пошла рябью. Должно быть, сила страстей человека была такой, что обратила на себя внимание самих Предвечных. Зазвучавший женский голос обращался снова к нему.

— Ты, должно быть, смущен, — судя по тону, Темная Лия ободряюще улыбнулась. Однако так ли это было, Альвах не увидел. Взгляд смертного был по-прежнему прикован к не изменившемуся телу, и даже настолько высшее внимание оказалось бессильным отвратить его от этого зрелища. — Сюда, к нам проникнуть может только дух. Но не бойся. Едва ступишь за грань — вновь очнешься во плоти. Жизнь твоя будет продолжена.

Отчего-то последнее вывело Альваха из состояния недомыслия и оцепенения.

— Прислужники хаоса, которые толкутся в двух десятках шагов, оборвут мою жизнь, едва я отойду от... отсюда, — он говорил медленно, стараясь скрыть горечь разочарования от несбывшегося. — И если так... да свершится ваша воля надо мной. Но... простите мою дерзость... я проделал долгий путь сюда. Можно... хотя бы узнать... зачем я был нужен... отцу и матери всего сущего?

Горькая тоска пересилила страх и благоговение. Он поднял взгляд.

Оба Предвечных продолжали смотреть на него. Лица их были едва различимы в сиянии, нестерпимом для смертных глаз.

— Справедливо, — наконец, проронил Лей.

— Ты не должен преклонять колени, — лицо благой и прекрасной сестры самого Светлого было таким, каким представляли его в своих проповедях священники темной половины мира. Лия излучала доброту, участие и покровительство — то, что люди приписывали женскому началу до разрыва Предвечных. — По твоим речам, ты принимаешь нас за Творцов. Но мы — не Творцы. Мы — только Предвечные...

— Недостойные. Быть. Даже. Брошенными в прах!

Альвах послушно поднялся. Уловив в обращенных к нему речах то, что могло сойти за приказ, он повиновался по старой воинской привычке, что намертво въелась ему под шкуру. Хотя кроме пожелания не преклонять коленей больше не понял ничего.

— У нас. Есть. Время. Рассказать ему.

— Ты прав, мой брат, — сам голос Темной Лии, в котором слышалась материнская забота, словно помалу лил целебный бальзам в источенное многолетней мукой существо смертного романа. — Мы можем рассказать. Ведь долгое время мы надеялись на избавление... только с его помощью.

По-прежнему непонимающий, Альвах не выдержал и вновь поклонился прекраснейшей из всех виденных им женщин, чей облик, в противоположность имени, был словно пронизан светом.

— Я всегда был предан Светлому... и тебе, благая Лия. Да простят мою дерзость Предвечные мира сего... Дозволено мне будет узнать... какой помощи вы ждали от меня..?

Он умолк на полуслове, потому что Предвечная Лия сделала шаг в его сторону. На глазах у Альваха вокруг силуэта праматери мгновенно проступила тонкая сеть из нечистого серого цвета. Сеть эта была сплошной, будто Темная стояла внутри скорлупы большого грязного яйца. Краем глаза гость увидел Светлого Лея, который поднял руку, едва не касаясь пальцами поднятой руки такой же скорлупы — но вокруг себя самого.

— Мы заперты здесь, смертный Марк, — голос Лии, добрый, величественный и спокойный, едва заметно дрогнул. — Очень, очень давно. Наши силы... почти на исходе. И нет никакой надежды на избавление... без участия извне.

* * *

— Люди почитают нас, как Творцов мира и всего сущего. Но это заблуждение. Жизнь сотворена не нами. Мы — только исполнители Его воли. Воли настоящего Творца. Того, Кто создал — смертных, чтобы вы заселили мир. И бессмертных — защищать Его творения...

Голос Темной Лии был тих и журчал, подобно ручью. Альвах, который уже давно сидел, скрестив ноги так, чтобы прикрыть все то, что у людей считалось достойным сокрытия, исподтишка наблюдал за ее прекрасным лицом, которое было много совершеннее того, что он каждодневно видел в собственном зеркале. Хотя многие, кому посчастливилось увидеть принцессу Марику воочию, могли бы искренне поклясться, что женщины прекраснее отыскать было попросту невозможно. Однако теперь роман мог убедиться, насколько неверной была бы такая клятва.

— Бессмертных, подобных нам, меньше, чем людей, — продолжала, тем временем, Предвечная, и лик ее был темен от печали. — Мы служим Творцу, но немногие удостаиваются чести стать Предвечными. Творец был добр ко мне и Лею. Нам был вверен этот молодой мир и смертные в нем с тем, чтобы мы оберегали их и способствовали соблюдению Его заветов...

Альвах слушал. Услышанное сильно изменяло его представление о самом мироздании. По словам Предвечной Лии выходило, что брат и сестра были не создателями, а всего лишь стражами мира, в котором ему довелось появиться на свет. Его мир, как и множество других, был создан неким Творцом, сотворившим также Предвечных и людей. И одновременно он мог догадаться — каковы бы ни были цели неведомого Творца, в мире, вверенном Лею и Лии, что-то пошло не так. Впрочем, что именно — он отчасти разумел и сам.

Одновременно роман чувствовал, что все, что было и будет сказано здесь, каким-то образом напрямую касается и его, Марка из рода Альва, бывшего Инквизитора его Святейшества, что волей судьбы без малого десять лет вынужден был примерять на себя женскую плоть и женскую судьбу. Не зря двое божественных высших снисходили до него, простого смертного, пусть и созданного по образу и подобию неведомого Творца. В том, что ему уже поведали, был какой-то смысл, но понять его Альвах пока не мог.

— Мы не оправдали доверия... Хотя поначалу очень старались. Оберегали этот хрупкий мир. Было непросто вести смертных по правильному пути. Ведь вы, люди, так своевольны. Нам... нелегко было находить... правильные решения. Приходилось учиться вместе с вами, смертными созданиями. Но мы справлялись. Долгое время мы несли волю Творца, доводя ее до людей, и сами при этом оставались в тени. Но затем...

Лия помедлила. Лей опустил златокудрую голову. Поневоле взгляд Альваха скользнул к тому, кого он знал, как Отца мужей. Лик Светлого был суров и печален. Казалось, Предвечный терзался какой-то внутренней мукой, не получая облегчения уже много веков.

— Суть нашего мира в единении двух начал, — Темная Лия улыбнулась своему высокому супругу, который в этот миг встретился с ней глазами. — И мы... увлеклись. Наше единение... должно быть, пропуская через наши сущности дела смертного мира, мы сами слишком приблизили себя к смертным. К вашим желаниям, вашим страстям... вашему несовершенству...

— Не стоит. Искать. Оправданий! В том. Что случилось. Наша. Вина. А. Не. Смертных!

— Мы стали меньше думать о заветах Творца и больше — о собственной важности, — Лия продолжила, еще раз коротко взглянув в сторону Светлого. Однако на этот раз он не ответил на ее взгляд. — Мы... слишком возгордились, хотя причин для гордости у нас не было. Мы понимаем это теперь, но тогда... Мы оставались верными нашей природе, но изменили сущности. Перестали помнить о предназначении. Перестали видеть единый путь для наших устремлений. Стали искать ссор друг с другом. Стали походить... на простых смертных мужа и жену, которые... Которые уязвимы в своих слабостях...

— Этим. Воспользовался. ОН!

Последнее из уст Светлого вновь прозвучало, подобно удару грома. Лия и Альвах вздрогнули одновременно.

— Кто — он? — забывшись, переспросил роман, поскольку Лия замолчала.

— Ты. Зовешь. Его. Хаосом.

— У него много имен, — Темная Лия тронула один из "прутьев" своей клетки. — Мы так полагаем. Но... не знаем точно. С тех пор, как нас направили сюда, мы занимаемся только этим миром и мало ведаем о других. Другие миры и то, что происходит в мироздании — не наше дело. Такова была воля Творца. Раньше, на заре веков... Творец говорил с нами. Направлял нас. Но потом... чем больше смертного становилось в нас, тем больше мы отдалялись от Того, Кто нас создал. И однажды... мы вдруг поняли, что мы давно не слышали Его. Но не Он покинул нас. Разорвать эту связь — был наш выбор... Выбор, который мы сделали своим небрежением.

Лия замолчала вновь. Смертный гость молчал тоже, размышляя об услышанном.

— Вы не можете воззвать к Творцу снова?

— Раньше. Мы. Не. Смели, — Лей стиснул пальцы на грязноватом свечении своей клетки. — А теперь. Не можем. Отсюда. Не. Получается. Мы. Слишком. Слабы.

— Вы здесь по воле хаоса?

Светлый и Темная переглянулись вновь.

— Нет, герой, — Лия качнула головой, и ее облик вновь заволокло туманом скорби. — Мы пришли сюда по собственной воле.

Альвах поднял брови. Несмотря на все его положение, удивляться больше он был попросту не в силах. Предвечная Лия грустно улыбнулась.

— Когда наша связь с Творцом была нарушена, мы пребывали в растерянности, — она в который раз посмотрела на Лея. Ее брат невидящим взором глядел на едва различимую за сиянием горгону, что никак не хотела уходить от распростертого в недосягаемости для нее женского тела Марка Альваха. — Мы не знали, что нам следует делать. Стыдно признаться. Мы стали винить друг друга и нашу взаимную привязанность в случившемся. Ведь это супружеское сближение способствовало тому, чтобы больше помнить о смертной сути, и меньше — о нашем назначении.

— Он. Хорошо. Выбрал. Время. Для. Появления.

— Да, это так. Хаос пришел вовремя. Он выбрал наилучший миг. Мы были растеряны и смущены. Он... он обманул нас. Сказал, что его послал сам Творец, чтобы помочь нам... помочь вернуться на истинный путь.

Бывший Инквизитор сузил глаза.

— Ты правильно думаешь, герой. Но мы не сразу смогли распознать его клевету. Ведь он явился, как вестник... света. Мы не могли усомниться в его правдивости. Он — один из нас. Предвечный. Из тех, кто были созданы Творцом.

— Может быть так, чтобы этот Предвечный действительно пришел по воле... Творца?

— Он. Пришел. К нам. Не. По воле. Творца! Он! Предал! Творца!

Лия коротко взглянула на своего гневливого брата, и покачала головой.

— Увы, нет. Даже если забыть про все, что он сделал — на нем не было печати Творца. Нам тогда казалось, что мы настолько изменили природе, что попросту не в силах ее разглядеть. И потому мы не стали требовать от него подтверждения его... полномочий. Нам мешали стыд и раскаяние...

Альвах запустил пальцы в волосы давним, почти забытым движением, когда его волосы были достаточно коротки, чтобы не путаться в них. От услышанного голова шла у него кругом.

— Что же этот... лже-посланник сделал с вами? — негромко спросил он, уже освоившись, что говорит не с равными себе, а с наивысшими, что по-прежнему оставались Отцом и Матерью сущего. — И зачем ему это?

— Мы не знаем — зачем. Но предполагаем... Он из тех, кто был недоволен каким-то из решений Творца. Или почувствовал себя обделенным, не получив в ведение мир... либо мир был у него отобран... Как он должен быть отторгнут у меня и Лея. Ведь мы не справились.

— Такое возможно для Предвечного? Подвергать сомнению волю Творца?

Лия мягко усмехнулась.

— Разве смертные редко подвергают сомнению волю высших?

Альвах не мог не признать ее правоту.

— Смертные — несовершенны, — только и смог ответить он.

— В. Природе. Предвечных. Несовершенства. Еще. Больше.

— Лей! — Темная супруга Светлого стража мира, забывшись, прижалась к прутьям ее клетки, но тут же отшатнулась. — Не нужно.

— Ты. Перебил, — Светный Лей обратил свой лик к Альваху, который был вынужден вновь подавить дрожь. — Ты. Спрашивал. Как. И. Зачем. Зачем — не знаем. Он. Ведет. Какую-то. Свою игру. Игру против Творца. Я. Мыслю так. Мы. Для него — пешки. На доске. Ступени. К возвышению. Если. У него. Выйдет. Завладеть. Нашим. Миром. Нашим. И вашим, смертный. А заманил нас сюда он. Используя обман. И. нашу. Слабость.

— Когда он пришел к нам, мы совсем погрязли в сомнениях и недоверии друг к другу, — Лия заговорила поспешно, словно опасаясь, что ее брат вновь даст излишнюю волю гневу в присутствии смертного. — Он понял это. А может — почувствовал раньше, потому и пришел. И он... усугубил. Стал подговаривать нас друг против друга. Но делал это так искусно... Никогда не заявлял ничего прямо, а словно подталкивал нас обоих к тому, чтобы отвратиться друг от друга. Но с каждым он говорил отдельно, и мы не подозревали об этих разговорах. Он... воистину повелитель лжи.

— Это он убедил вас разделить мир?

Лия вздрогнула — совсем как бы на ее месте простая смертная женщина.

— Он... подвел к этому. Так, что мы были уверены — это наше решение, как единственно верный выход из случившейся ссоры. Не знаю, как мы могли быть так слепы, — Лия качнула головой. Лицо ее Светлого брата словно прочертило судорогой. — И мы решились. На это страшное... То, что оторвало нас друг от друга. То, что принесло столько горя вам, смертным. То, что могло омрачить лик самого Творца...

Альвах промолчал, играя желваками. Откровения Предвечных подавляли его. Он не знал, что тут можно было сказать.

— Наш гость... хаос. Он якобы не имел отношения к нашему разрыву. После того, как все произошло и мир оказался разделен, он притворился подавленным и огорченным. Ведь он лгал, что был послан Творцом помочь нам справиться с тем, во что мы ввергли себя. И он снова принялся убеждать. Словно желал помирить нас. Он убедил... убедил отринуть, как он сказал, все лишнее, что могло помешать нам понять и заново принять друг друга. И просто поговорить. Без всего лишнего, что могло нам помешать. Как это принято у столь любимых нами людей. Ведь к тому времени мы даже не разговаривали друг с другом.

Смертный гость все понял. Тем не менее, Лия продолжила.

— В каждом из миров — свои законы. Наш стоит на единении двух начал. Нельзя отделить мужчину от женщины и ждать, чтобы из этого вышло что-то путное. Лишь вместе мы сильны. И только пока мы не отделимы друг от друга, мы способны защитить мир целиком и противостоять любой силе извне... кроме той, что исходит от Творца. До сих пор не могу представить, как мы могли об этом забыть.

— Забыли. Разделили мир. В ярости. Я. Погасил. Солнце...

— Это случилось из-за того, что я покрыла свою половину мира облаками, чтобы не допустить его мужскую магию в свое естество. И... из-за того, что насылала проклятия на тех смертных, которые остались на половине Лея. Влияние проклятого хаоса словно ввергло нас в безумие. И, как я уже поведала тебе, когда я и мой брат были на грани войны — он выступил посредником в нашей ссоре. Побудил нас встретиться друг с другом здесь, в центре мира, где сила... смертные зовут ее магией... Силы двух начал нивелируют друг друга. Здесь мы оба наиболее уязвимы. Но тогда нам казалось, что это-то и хорошо...Что это защитит нас друг от друга.

— Он. Посоветовал. Каждому из нас. Оградить. Себя. Оградить — защитой собственного естества. Через которую. Не пройти. Противоположному. Якобы. На. Всякий. Случай. Если. Во. Время. Разговора. Будет. Новая. Ссора.

— И мы поверили даже этому! — забывшись, Лия на несколько мгновений спрятала лицо в ладонях. Однако, тут же отняла их, вновь явив спокойное и совершенное достоинство Предвечной. — Нам это тогда показалось разумным. Мы приняли наипростейшую форму — форму смертных. Ту, что ты видишь теперь. Я окутала себя защитой женского начала — ко мне сюда может войти только женщина. Так же поступил Лей — ни я, ни любая другая не может пробраться сквозь его свет. Он пропустит только мужское естество. Мы защитились... друг от друга. Очень хорошо. Но едва только мы спустились сюда...

— Ловушка захлопнулась.

— Верно, — на глазах у изумленного Альваха, Светлый Лей, с лица которого за все время разговора не сходило нечеловеческое напряжение, внезапно расслабил черты. Припав на одно колено, Отец всех мужей с силой протер ладонями глаза, после чего заговорил спокойно, без прежней отрывистости. — Он использовал всю силу притяжения этого мира, чтобы поймать нас. Мы сами отдали ему власть над этими силами — как тритейскому судье. И едва я и моя сестра приблизились друг к другу, вокруг нас вспыхнули эти клетки. Мы оказались в двойном заточении — в силе притяжения земли, и в... коконах, которые соткали сами для защиты друг от друга.

Альвах открыл рот и, помедлив, закрыл его.

— Ты хочешь знать, отчего супруг мой Лей заговорил теперь без усилий, а не так, как раньше? — видя его недоумение, пояснила Темная Лия. — Когда-то моему слову небо заволокло тучами. Теперь Лею приходится тратить вдвое больше сил, чтобы свет его солнца хоть немного проникал сквозь заслон. Это требует большего сосредоточения. Но теперь солнце ушло за горизонт, и брат...

Лей невесело улыбнулся сквозь золотистые завитки волос его бороды.

— Мне не нужно надрываться, освещая мою половину мира.

Это вызвало наибольшее изумление Альваха из всего услышанного ранее.

— Светлый... освещает обе половины? Солнце из мира женщин не ушло?

Темная Лия едва заметно качнула головой.

— Без солнца не было бы жизни.

— Когда мы были пойманы и обездвижены, хаос явился перед нами, — Лей поднялся на ноги, вновь взглянув Альваху в глаза. — Смеялся нам в лицо. Нашей глупости. Нашему беспечию. Называл наш мир своим. Должно быть, наши разделение и заточение заставили его поверить в то, что мы беспомощны. Он совершил эту единственную ошибку, и...

— Лей воспользовался ею!

Впервые в голосе Темной печаль уступила место гордости. Сейчас Мать всех жен как никогда более походила на смертную женщину, которая по праву гордилась своим мужчиной. Но Альвах не нашел в себе сил даже на внутреннюю усмешку.

— Я показал этому лже-посланнику, что свет был вверен мне самим Творцом. И на короткий миг зажег здесь малую часть настоящего солнца. Чудом ему удалось удрать. После я укрепил защиту мира. На это ушли последние силы. Ведь отсюда, и без помощи Лии я лишен и тысячной доли того, что дано Предвечному. И все же, мой заслон еще стоит. Из-за него хаос не может вернуться в этот мир, хотя его более мелкие прислужники иногда... находят лазейки. Я выжигаю тех, кого вижу в моей части земель, но у Лии я бессилен — того, что могу, хватает только, чтобы не дать ее части мира погрузиться во тьму.

Его Предвечная супруга приложила ко лбу тыльную сторону ладони.

— Сейчас все хуже, чем на заре нашего заточения. Он вернулся... и снова желает попасть в наш мир. В прошлый раз мы сами впустили эту мерзость. Теперь его останавливает защита Лея. Но он все настойчивее изыскивает способы проникнуть к нам. Мы стараемся препятствовать ему, но отсюда... можем очень мало.

— Ему нужны смертные, — угрюмо подсказал роман. То, что он услышал здесь, впервые за много лет поразило его разум тягостнее превращения в женщину. — Семь лет назад он тоже пытался... через свою ведьму...

Светлый и Темная переглянулись.

— Мы знаем твою историю, Марк Альвах, — Лей шагнул вперед, сливая свое сияние с грязноватым свечением клетки. — Твой отказ служить делу хаоса и казнь главной жрицы отсрочили его приход. Но не остановили. У ведьмы, что извратила твою плоть, был ученик. Смертный ученик, рожденный от людей в этом мире. Это очень плохо. Ученик этот теперь одержим и продолжает служить делу хаоса. По велению своего господина он отправился на острова, где проживал отверженный народ, и убедил их поклоняться хаосу, как Предвечному. Моления и жертвы многих людей укрепили силу этой мерзости в нашем мире.

Альвах мрачно кивнул. Последнее не было для него новостью. Он знал, о каком отверженном народе ему говорили.

— Король Хэвейд был прав, когда подметил, что наши гости манны не заходят в твои храмы, Светлый, — негромко проговорил он. — Нечестивцы поклоняются хаосу. Их кудесник — тот жрец, о котором ты говоришь. Он наслал каменную чуму.

Предвечный Лей ответил утвердительным кивком.

— Молитвы целого народа дали... хаосу большую власть здесь, — повторил он, и смертный гость почти физически ощутил волну нечеловеческой муки, что исходила от Отца всех мужей. Ошибки, которые были совершены Предвечными когда-то, причинили много горя людям в вверенном им мире. Но наихудшие терзания испытывал сам Светлый Лей, что вынужден был из века в век наблюдать последствия своих деяний и не иметь возможности их исправить. — И он наделил своего слугу силой, которая помогла ему устроить то, что ты называешь каменой чумой. Ты так же можешь догадываться, что в скором времени жрец хаоса бросит своих воинов на оставшихся беззащитными женщин. Земли Веллии первыми лежат на их пути. Но одной только Веллии им будет мало. Они не остановятся, пока не захватят весь мир.

— Лей полагает, и я с ним согласна, что по велению жреца эти дикие люди будут насаждать новую веру насилием, — Темная Лия совсем по-человечески обняла себя за плечи. — Их жестокость и бесчинства... кровавые жертвы, которые они уже приносили на своих островах, увеличат силу хаоса, а с ним — и его жреца. Настанет день, когда их сила будет настолько велика, что зашита Лея падет и... великое зло хлынет в наш мир...

Альвах, которые долгое время слушал с опущенной головой, поднял глаза, поочередно взглянув сперва на Мать, потом на Отца всех людей.

— Это можно остановить?

Светлый и Темная вновь посмотрели друг на друга.

— Если вернуть миру его суть и объединить нас. Но это недостижимо.

Лия грустно улыбнулась.

— Лей хочет сказать — мы сможем преодолеть силу притяжения земли, что удерживает клетки, только если вновь сольемся в единое целое. Но из-за нашей давней неосторожности... и недоверия каждого удерживает защита естества. Только женщина способна коснуться меня в моем заточении, и только мужчина способен взять за руку моего супруга. Множество веков стоим мы здесь, на расстоянии вытянутой руки — так близко, и так далеко...

Альвах вскочил.

— Все верно, — Лия вновь подняла руку, словно желая коснуться прутьев своей клетки, и вновь удержала ладонь от прикосновения к грязноватому мерцанию. — Мы ждали помощи от тебя. Через твои молитвы, обращенные к Лею, и девочку Бьенку, рожденную с моим даром, мы узнали о делах хаоса и его попытке проникнуть в мир через твое дитя. Еще до того, как ты разрушил его замыслы, мы увидели в тебе... ключ к нашему освобождению. Никто до тебя не мог испытать судьбу мужа и жены за одну человеческую жизнь...

— Так это... не случайность?? — забывшись, с кем говорит, смертный смог удержался от того, чтобы возвысить голос, лишь в последний миг. — Мое единение с Седриком... было освящено умышленно? Но разве... Я полагал... — едва ли не в первый раз в жизни Альвах с трудом подыскивал слова. — Можно исказить тело, но разве можно то же сделать с естеством? Тем, что было дано от рождения?

— Возможно ли это, нам не ведомо. Некоторые законы мироздания открыты только Творцу, — Лей смотрел прямо на Альваха, и гнев и обида последнего утихли так же быстро, как и поднялись. — Но мы должны были попытаться. Если бы время, что ты провел в женском облике, хотя бы немного изменило тебя, ты бы освободил нас из заточения, и тогда... Никакие прислужники хаоса не могли бы творить их темные дела в нашем мире!

Роман помолчал. Ему требовалось время, чтобы обдумать все, что довелось услышать теперь. Но времени у него не было.

— Может быть, я все-таки смогу вам помочь, — отведя, наконец, взгляд от Предвечного, негромко предложил он. — Что для этого нужно?

Предвечные переглянулись в третий раз.

— Нам нужно коснуться друг друга, — Лия все же положила обе ладони на прутья, и на миг ее прекрасное лицо поморщилось, как от боли. — Мы не можем выйти из клеток. Но даже если бы дотянулись...

Она не договорила. Идущее отовсюду сияние сферы померкло. Спустя несколько мгновений перед взором Альваха куда более четко вспыхнули грязноватые решетки обоих клеток и — свечения вокруг самих Предвечных. Льющийся со стороны Лея свет ослеплял чистой белизной. Лия же была окутана темным облаком. Однако каким-то необъяснимым образом смертный чувствовал, что ее тьма была не чернее света ее брата.

— Возьми меня за руку, — голос Лея утратил человечность и теперь вновь громыхал, подобно грому. — А потом попробуй коснуться Лии.

Несмотря на все прошлые настроения внезапно Альваха охватила редко свойственная ему робость. Преодолевая ее, он приблизился к ожидавшим его Предвечным вплотную. Расстояние между клетками на самом деле было немногим больше длины вытянутой человеческой руки.

Роман сделал еще шаг и оказался в пространстве между клеток. Помедлив, с трудом протиснул руку сквозь прутья решетки, что оказались слишком узкими даже для размеров смертного. И с внутренним трепетом коснулся благостного свечения Светлого Лея.

Та часть его руки, что погрузилась в свет, начала испытывать легкие покалывания. Словно малые мошки облепили кожу и впились, причиняя не боль, но неудобство. Альвах ощутил некую неправильность, но подумать о ней, а тем более, рассказать не успел. Пронизанные светом, сильные пальцы Светлого Лея стиснули его ладонь.

На миг роман потерял зрение и слух. Перед его глазами словно взорвались тысячи солнц. Казалось, будто испепеляющий, жидкий огонь в мгновение пробежал по жилам, осветил, выжигая каждую частицу его замершего существа... И тут же утих. Смертный моргнул, возвращая зрение. И, едва владея собой, сжал пальцы Предвечного в ответ.

— Получилось, — стараясь не морщиться от укусов невидимых мошек, которые вернулись после вспышки, проговорил Альвах. Сокрытие дрожи в голосе дорого ему стоило, но смертный уже укрепился. Лей кивнул в ответ — молча и спокойно.

— Защита пропустила мужа, — только счел нужным молвить он. — Надежда на то, что тебя пропустит защита естества Лии, ничтожно мала.

Темная Лия приникла к решетке. Несмотря на то, что рука Предвечной казалась хрупкой, она была гораздо больше руки простой смертной женщины. Грязноватое свечение прутьев пропускало только тонкие женские пальцы.

— Коснись меня, герой, — слышавшему ее взволнованный шепот Альваху внезапно пришло на ум, что еще ни одна женщина не желала так страстно и искренне ощутить на себе его руки. — Хватит и одного только прикосновения...

Ни один мужчина не мог бы противиться такому призыву. Не мешкая и не разрывая пожатия с Отцом всех мужей, Альвах протянул другую руку к клетке Предвечной.

Ему отчетливо увиделось, что тьма, мерцавшая вокруг Темной Лии, стала еще гуще. Альваха вновь посетило ощущение неправильности, как когда он коснулся сияния Лея. Но если в первый раз это было едва заметным, теперь роман готов был поклясться, что чувствовал явную угрозу.

— Действуй, — пожатие Лея сделалось крепче. Голос Предвечного рокотал ровно, но волнения его сущности было не скрыть. — Если твоя помощь невозможна, мы должны узнать об этом сейчас.

Альвах задержал дыхание. И — коснулся темного свечения, что на толщину ладони отгораживало от подрагивавших пальцев Темной Лии.

Его вновь пронзило вспышкой — но теперь это была вспышка чудовищной, невыносимой боли. Ополоумевшему Альваху показалось, что его раскладывает на мириады мелких частиц, и достаточно малейшего движения воздуха рядом, чтобы их разнесло в разные стороны. Пальцы Лея сильнее стиснули ладонь. Предвечный что-то сказал ему, но Альвах не услышал. Он был вне себя от поразившей разум дикой муки, что имела под собой ту же природу, что и болезненные уколы защиты Лея, но отличалась по величине, словно лужа от бушующего океана. Роман не был в силах пошевелиться, ни даже опустить руку, которую продолжал удерживать у тускло мерцавшей темноты. Темная Лия изо всех сил тянулась к нему из-за своей решетки, а вместе с ней тянулась и тьма. Предвечная тоже о чем-то пыталась сказать ему, но не владевший собой, умиравший, разлагавшийся на малые частицы Альвах сквозь пелену на глазах видел только шевеление ее губ.

— ...май о женс... Ты был жен.... хть немного! Хоть что-то женское — мол... те... я, вспомни, герой!

Смертный скорее почувствовал, чем услышал обращенные к нему слова. Хватка Лея сделалась совсем жесткой, и неожиданно это придало сил, выдергивая разум Альваха из небытия безумия. Роман понял, что от него хотят. Но не был уверен в том, что способен вспомнить хоть что-то, что могло разбудить в нем ту малую женственность, которую подарили девять лет женской жизни.

— ... май!

Обездвиженный разрывавшими его дух двумя началами Альвах сделал слабую попытку подумать о том, что от него требовали. Для романа, который приучил себя жить только настоящим и не вспоминать того, что было, это оказалось непросто. Издерганный болевыми корчами рассудок хватило лишь на картину давнего прошлого, первой ночи, в которую де-принц Седрик сделал пойманную им в лесу прекрасную романскую юницу женщиной. Эта ночь навсегда осталась в сознании Альваха переломом, который отобрал у него право называться мужчиной. Он не знал, насколько годным была эта часть его бытия, и отчаянно пытался, но ничего другого более подходящего припомнить не мог.

Между тем, его рука, которой он пытался дотянуться до Лии, продолжала натыкаться скрюченными пальцами словно на невидимую стену. Боль, до того невыносимая, усилилась многократно.

— Не получается!

В голосе Лея, который вновь становился все более человеческим, слышалось ожидаемое разочарование. Его хватка начала слабеть — получив подтверждение своим опасениям, Предвечный не видел смысла более мучить смертного гостя. Но Лия, которая по-прежнему пыталась дотянуться до дрожащих пальцев Альваха, еще не сдалась.

— Лей! Не смей его отпускать! — она обернулась к роману, который, не в силах удержаться от лютой муки, мотал головой с зажмуренными глазами. — Герой! То, о чем ты думаешь — не подходит! Оно напротив, вызывает противление, ненависть и злобу... Ярость — мужское чувство, Марк! Прошу тебя, вспомни что-то, что тебе бы понравилось в женском бытие! Что могло бы заставить тебя... хоть отчасти... примириться... Ведь было же что-то! Хоть что-нибудь...

Слова Предвечной долетали, словно через вату. Сознание Альваха вновь начало мутиться. Из последних сил выдернув себя из небытия, в которое соскальзывал разум, он отогнал видение перекошенной жестокой похотью морды Седрика Дагеддида. Однако на смену этому полезли другие — еще омерзительнее и гаже. Альвах пытался отторгать от себя воспоминания об унижениях, которые приходилось претерпевать в женской плоти, и которые никогда не могли случиться с мужчиной, неистовом желании вырваться из самого себя, насилии, чинимом над его волей и телом, и раз за разом не находил хоть чего-то, что могло бы послужить в его естестве ключом к темнице Лии...

Хватка Лея совсем ослабела. Предвечный опустил голову. Лия, что долгое время вглядывалась в лицо смертного с неослабевавшей надеждой, сникла. Ее прекрасное лицо исказило отчаяние.

Альвах ощутил это отчаяние даже сквозь двойную защиту ее заточения. Несмотря на туманившую, терзавшую разум дикую муку, он по-прежнему помнил все, что было сказано. И понимал, что держит в руках надежду целого мира — своего мира. Он никогда не мыслил себя вершителем судеб стольких людей, хотя в далеких, забытых юношеских мечтах грезил о том, чтобы сделать что-то великое и полезное для всех. И теперь, когда появилась в этом необходимость...

Разум Альваха отрешился. Внезапно он вновь явственно увидел себя в женском теле, прекрасном теле прекрасной принцессы Марики. Марика сидела на мягким тюфяке супружеского ложа в полутемной комнате, которую освещал только горевший очаг. Возле очага в своем излюбленном кресле была Ираика, которая держала на коленях тяжелый том геттских сказок. Подле нее устроились дети — двое близнецов, продолжателей рода Дагеддидов. Их старший брат, темноволосый Хэвейд, сидел подле матери, прижавшись к ее теплому боку. Рука принцессы Марики обнимала его за плечо.

Ираика подняла голову. Взгляд ее синих лучистых глаз выражал заботу и тепло.

— Ты, должно быть, устала, сестра, — слышала Марика сквозь множество минувших дней. — Ты бледна. Отдохни...

Теплое тело под ее рукой вздрогнуло. Сын тоже смотрел на принцессу, и в его глазах была тревога — тревога за мать.

За мать...

Альвах еще не отошел от этого воспоминания, а перед его взором уже мелькали другие — беззащитные, розовые тельца детей в неумелых руках матери, их бестолковые младенческие улыбки, первые неуклюжие шаги и — радостное лицо Седрика, что часами возился со своим выстраданным потомством в их королевских покоях, мешая жене заниматься с книгами. Потом — сосредоточенное, полное отчаянной решимости лицо маленького Хэвейда, впервые в жизни под присмотром отца и присутствовавшей здесь же матери взявшего в руки меч, конные прогулки молодых принцев в сопровождении родителей, семейные вечера с участием Генриха, Ираики и старого короля, забота старшей принцессы о своей извечно угрюмой "сестре", оружейные забавы с де-принцем Генрихом, искренне изумлявшимся искусности Марики и ее владению мечом и щитом, и даже неуемная, раздражавшая забота Седрика, что укрывал плечи теплолюбивой жены снятым с себя плащом или без нужды, но с искренним желанием помочь подсаживал ее в седло. Чем больше таких воспоминаний проносилось сквозь память романа, тем сильнее в его разум стучалась неприятная, но справедливая мысль — принцессу Марику любили. Ее любили искренно и сильно — ее королевская семья, дети, обожавшие мать, супруг, терявший голову рядом с ней и все велльские подданные. Инквизитора Альваха любила только едва знавшая его девочка Бьенка, любила чисто, но недолго. Альвах всегда был один — и среди легионеров, и с охотниками за нечистью, и даже в служении Храму он по-прежнему был один. Извечное одиночество не уходило на чужих пирах, куда его приглашали волей случая, ни при исполнении страшной и неприятной работы, ни в объятиях хотя бы одной из его многочисленных женщин...

Осознание того, что теперь он — снова один, а все прошлое — семья принцессы Марики, ее дети, королевский покой, где при непротивлении Седрика было устроено все по вкусу его жены, вечера в обществе доброй, заботливой Ираики, охота в компании принца Генриха, неспешные беседы с Хэвейдом, весь привычный уклад жизни, остались в прошлом, внезапно вызвал в существе Альваха приступ острой тоски. Ему страстно захотелось обратно — туда, где были живы его дети, где можно было чувствовать заботу и любовь, тепло и нужность. Где принцесса Марика была нужна ее семье, а в жизни было больше смысла, чем просто гоняться за нечистью в велльских лесах, а после спускать с таким трудом доставшееся жалование разгульным девкам... Все существо Инквизитора рванулось назад — в прошлое, которого уже было не вернуть, и которое он преступно не ценил...

Покалывания на коже со стороны Лея сделались нестерпимыми. И одновременно с тем рука Альваха, которой он продолжал упираться в тьму, что окутывала Лию, внезапно провалилась в нее по самую ладонь. Уже ничего не видя и не понимая, роман в бессознательности крепко ухватился за почти выпустившего его Светлого Лея. И — ощутил, как с другой стороны его руку стиснули тонкие, оказавшиеся нежданно горячими женские пальцы...

* * *

... Альвах открыл глаза. Первым, что он увидел, было склоненное над ним прекрасное лицо Предвечной. Руки Темной Лии бережно оглаживали лицо, убирая в сторону завитки волос. Приподняв голову с ее колен, Альвах увидел и Светлого Лея, который стоял подле них со скрещенными на груди руками.

— С пробуждением, герой.

Альвах осмотрелся. Он и Предвечные по-прежнему находились в сиянии сферы. Однако грязноватое свечение клеток вокруг Отца и Матери сущего исчезли. Смертному припомнилось, что за мгновение до того, как сознание накрыла чернота, а руки Лея и Лии соединились перед самыми его глазами, за спинами обоих вспыхнули огромные огненные крылья. Но ни крыльев, ни защитных мерцаний вокруг Предвечных, сквозь которые ему удалось пробиться с таким трудом, теперь видно не было.

Лей протянул руку. Роман с некоторой опаской взялся за нее, поднимаясь на ноги. Однако ничего сходного с прежним пожатием, что едва не испепелило смертного в прошлый раз, он не ощутил. Рука Светлого была обычной теплой человеческой рукой.

— У нас получилось, — полуспрашивая, полуутверждая, проговорил Альвах. Лия поднялась тоже изящным движением. Она и ее брат взяли друг друга за руки, словно супруги перед алтарем.

— Многие сотни лет... быть так близко и так далеко... — Темная Лия улыбнулась, прикладываясь головой к мужскому плечу. — Мы были разделены и с нами — весь мир. Но теперь...

— Получилось, — Лей на миг коснулся губами волос супруги, однако лик его оставался жестким. — Но еще ничего не кончено. Хаос по-прежнему рвется в наш дом. Его приспешники уже заморочили головы целому народу и поразили каменной чумой всех мужей в моих землях. Нужно положить этому конец.

Альвах кивнул, скашивая глаза к краю сферы, где должно было лежать его женское тело. Сам себе не признаваясь, он втайне надеялся на то, что оно изменилось. Но надежды его были пустыми. Бессознательное тело принцессы Марики действительно было по-прежнему распростерто у самой границы сияния. Однако сторожившие его слуги хаоса исчезли. На том месте, где ранее перетаптывались горгона и ее прислужники, высились невеликие холмики серой пыли.

— Что нужно сделать? — ровно спросил бывший Инквизитор, рассматривая эту пыль.

Лей выпустил руку супруги и, шагнув, остановился рядом со смертным.

— Нам надлежит обмануть врага, хотя это и непросто, — Предвечный простер руку, указав на выход из пещеры. — Но у нас преимущество. Хаос пока не знает, что мы свободны. Нельзя, чтобы узнал. Иначе он может изменить планы и... кто знает, что придумает в следующий раз. Потому сейчас, Марк Альвах, ты отправишься на поверхность. Обманутый народ... маннов, ведет жрец, который наделен всей силой, которой располагает хаос в нашем мире. Они уже отплыли к землям Веллии. Мешкать нельзя. Ты выступишь навстречу захватчикам и примешь битву.

— У меня только женщины, — на всякий случай напомнил Альвах, бросив короткий взгляд в сторону Темной Лии. Предвечная едва заметно склонила голову.

— Каменная чума — это всего лишь заклятие, которое может быть разрушено, — мелодично проговорила она, и роману впервые подумалось, что он никогда не слышал более прекрасного голоса. — Мы могли бы послать исцеление всем, кто был обращен в камень. Но это насторожит хаос... или его прислужников. Тебе надлежит, не привлекая внимания, самому освободить стольких, скольких успеешь. Я уже наделила твое дыхание силой разрушать магию хаоса — любую. Стоит тебе коснуться устами любой каменной статуи, и заключенный в нее человек очнется.

Годы, что Альвах провел в женском теле, омываемом женскими соками, не минулись даром. Услышав слова Лии, он не смог совладать со своим лицом.

Лею, однако, не было дела до его гримас.

— Когда ваши армии встретятся в битве, твои воины — единственная и последняя сила, что встанет на пути его приспешников. Потому, хаос приложит все усилия для вашего уничтожения, не считаясь ни с чем, — Отец всех мужей едва слышно коротко вздохнул. — В руках жреца на время битвы окажется вся мощь его господина. Простому человеку не победить жреца в схватке, и на это буде расчет нашего врага. Тебе следует добраться до самого жреца, — Предвечный протянул руку. Свет на его раскрытой ладони сложился в нечто, напоминавшее не то длинную иглу, не то короткую сосульку. — Пронзи его тело этим в любом месте. Тогда ты сможешь победить жреца. С его гибелью сгорит и вся дарованная ему сила хаоса. После мы довершим разгром.

Альвах сжал "иголку" в кулаке.

— Ты должен помнить, — Предвечный положил руку на его плечо, полуоборачивая смертного к себе. — Твоя победа — единственная возможность для людей свершить все без разрушений и... малой кровью. Если ты потерпишь поражение, и хаос все же проникнет в наш мир, мне и Лии придется схватиться с ним в открытую. Случись эта битва, она будет много страшнее той катастрофы, которую пережил мир при его разделении. Даже если нам удастся одержать победу, мир будет разрушен, а из смертных едва ли выживет малая горстка.

— Я понял тебя, Светлый, — Альвах посмотрел на Предвечного, потом на Темную Лию и неожиданно для себя задал еще один вопрос, который, несмотря на все свершившееся, по-прежнему тупо занозой тревожил его душу. — Все будет сделано, как должно. Но... могу я знать... Если одержу победу, ты... вы сможете вернуть моему телу тот облик, который был отнят? Я смогу попросить о подобном?

Лей отвернулся и вновь посмотрел в глубину пещеры. Под его взглядом сияние расступилось, словно рассеченное на две половины, открывая духу Альваха путь к его бессознательному телу.

— Исполни долг перед своим миром, герой, — пальцы Темной Лии несильно сжали плечо смертного, который все еще стоял, не в силах сделать шаг и в ожидании ответа. — Ты получишь свою награду.

* * *

За множество людских поколений каменные ступени, что вели в покои королевской семьи, оказались исхоженными и затертыми, но ни на одной из них не было сколов. Камень, из которого складывали лестницу и стены замка, был вне времени. Он всегда верно охранял секреты велльских королей. Веллия, а вслед за ней и вся Империя романов давно сменили своих правителей. Однако задачи камней этого замка оставались неизменными. Как и века назад, камню выпала величайшая честь — хранить самое главное сокровище владыки всех человеческих земель.

Несмотря на то, что Вальгарду Великому еще не приходилось усомниться в надежности хранилища, и ему некуда было торопиться, он все равно не мог сдержать стремительности шага. Ибо то, что было заперто за тяжелой, обитой железом дубовой дверью, долгое время назад лишило вождя покоя. И даже после того, как он приобрел свое сокровище в безраздельную собственность, покой к грозному манну так и не вернулся.

Здесь не было охраны — на дверь были наложены заклятия, а людям вождь не доверял. Он знал, какое влияние сокровище оказывало на любого мужчину, и не мог позволить себе даже малейшего риска. Самолично с трудом отодвинув тяжелый засов, он распахнул дверь и, шагнув вовнутрь, тут же захлопнул ее за собой.

Юная романская ведьма была там же, где и всегда — у единственного маленького забранного решеткой окна. Окно было устроено низко, и прекрасная Марика сидела на коленях на покрывале, брошенном прямо на пол. Когда он вошел, она не обернулась. Только ее нежные тонкие пальцы плотнее стиснули прутья решетки, к которой она прижималась лицом.

Вальгард медленно пропустил через ладонь ремень из кожи ледяного зубра и невольно поморщился от боли, когда мелкие твердые пластины шкуры чудовища царапнули его заскорузлую ладонь. Плечи Марики дрогнули. Она услышала шелест за спиной, и догадалась, что он значит. Но она не обернулась и тут. Лишь ниже опустила голову, рассыпав отросшие темные волосы по плечам и спине.

Вождь подошел к ней сам. Присев рядом на колено, он коснулся ее волос и, убрав их, погладил щеку. Потом, без перехода, схватил за плечо, грубо разворачивая к себе лицом. На колени окаменевшей молодой женщины упала свернутая окровавленная тряпка.

— Грязный пес, что смел называться твоим супругом, шлет тебе это приветствие.

Марика уронила тряпку на пол и та развернулась, выкатив отрубленный палец. Бывшая принцесса Веллии спрятала лицо в ладонях. Однако тут же отняла их, когда вождь щелкнул принесенным ремнем.

— Что передать от тебя? Нужно ли обрадовать тем, что ты простила эту его дерзость и внесла еще часть выкупа? Или все будет по-старому?

Не давая ей подумать и мгновения над ответом, Вальгард подхватил свою пленницу под локоть, рывком поднимая на ноги. И — вторым рывком дернул с ее плеч тонкую белую рубаху.

— Будь по-твоему, — насмешливо проговорил он так, словно уже получил ее отказ. — Придется этой свинье вновь просить тебя о снисхождении. Но пальцы у него скоро кончатся, — манн хохотнул, довольный своей шуткой. — Что тогда он должен будет тебе присылать?

Ткань, наконец, поддалась с обреченным треском. Вальгард швырнул отчаянно задрожавшую женщину на ложе и занес ремень — для первого удара...

— Стой!

Марика сжалась на сбитых простынях, молитвенно вскинув руку. Ее прекрасное лицо побледнело, в зеленых глазах дрожали слезы.

— Пощады! Прошу! Пощады! Я... сделаю все, что прикажешь! Я...

Этого он и ждал. Не сразу и не всегда ему удавалось сломить мужество проклятой ведьмы и победить ее подлое упрямство. Однако ее сопротивление добавляло и удовольствия забаве. Романская ведьма принадлежала ему — вся без остатка. Но при том развлекала играми в непокорность, она и ее некогда заносчивый супруг. Велльский маг был прав — нужно было подождать лишь немного, и Дагеддиды без усилий оказались в его руках. Они уже расплачивались за свое давнее преступление перед вождем маннов. Но отданный ими долг был еще далеко не полон. И теперь Вальгард в очередной раз вознамерился взять с проклятой ведьмы его часть.

Отбросив ремень, он оперся коленом на ложе, на котором застыла в ожидании своей участи бывшая велльская принцесса. Прекрасное тело пленницы было податливо под его ладонями, а красиво очерченные женские губы боязливо отвечали на его поцелуи с деланной страстью. Некогда недоступная Марика теперь полностью принадлежала ему, однако, как и вечность назад, он ничего не мог поделать со своим нетерпением. Не утруждаясь тем, чтобы раздеться, владыка мира бросил женщину на живот и навалился сверху. Его плоть рвалась к проклятой ведьме, и Вальгард вожделел — безумно, так же, как всегда, как и в первый раз. Но как бы велико ни было его возбуждение, он в последний раз пересилил похоть стремлением в очередной раз получить то, что ему причиталось, сполна. Склонившись к тяжело дышащей пленнице, он больно схватил ее зубами за ухо, понуждая повернуть к нему лицо, которое она до того прятала в простынях.

— Ну, что мне завтра передать Седрику? — выдохнул он в покрасневшую маленькую ушную раковинку. — Что я получу прямо здесь и прямо сейчас от тебя?

Марика дрожала. Ее пальцы комкали ткань простыни. Из глаза, который был виден Вальгарду, скатилась слеза. Владыка ухмыльнулся, лизнув след от собственного укуса.

— Я не слышу, — одна его рука прижимала пленницу к постели. Другая втерлась между ее ног, понуждая женщину развести их и приподнять бедра. — Что я получу?

— Земля.

Вальгард опешил. Ему показалось, он ослышался. Но миг спустя понял — не ослышался. Манны сбрасывали мертвецов в море. Веллы же закапывали их в землю. Он понял открытую дерзость принцессы и она породила внезапную, лютую ярость.

— Что ты сказала? — он перестал тискать ее между ног и ухватил под горло, заставляя дернуться в его руках. — Повтори, романская сука!

— Земля, — из последних сил, задыхаясь, прошипела пленница, царапая окончательно сбившиеся простыни. — Здесь... ты получишь... только это... Земля...

— ... Земля! Земля прямо по курсу!

Стряхивая ошметки недавнего сна, Вальгард вышел на палубу романского корабля. Этот корабль был одним из тех двух прекрасных трофейных судов, которых ему и его людям удалось увести из ближайшего к Ивенотт-и-ратту порта. Несмотря на помощь кудесника, лучницы принцессы Марики и их огненные стрелы сильно повредили обшивку и снасти их драккара, и Вальгард, скрепя сердце, отказался от решения идти на нем к Островам. Впрочем, об этом он не пожалел ни разу. Корабли романов, которые уже некому было охранять, и которые достались ему даром, оказались во много раз лучше самого лучшего драккара ярла Реганара. Потому, перераспределив людей, Вальгард смог увести целых два судна вместо одного. Это оказалось более чем кстати. Два вместительных романских боевых корабля несли большую часть воинов Вальгарда Снежного Волка. Воинам других ярлов пришлось удовольствоваться драккарами, оставшимися еще от прадедов. И, наблюдая с палубы своего величественного трофейного гиганта за их отчаянными попытками не потерять его из виду и не затеряться в волнах, Вальгард торжествовал. Скоро у него будут десятки и сотни таких кораблей, как этот. И еще множество рабов, которые умеют строить подобные корабли и делать другие диковинные вещи, о которых несчастным обитателям морозных островов раньше приходилось только мечтать...

Вальгард усмехнулся, окончательно возвращая себе душевное равновесие, что каждую ночь нарушала романская ведьма, являвшаяся в снах. Он внутренне томился в ожидании, когда сможет сделать эти сны явью, но с каждым днем переносить томление становилось все легче. Армия маннов, состоявшая более, чем из пяти сотен отчаянных воинов, почти достигла берегов Веллии. Несмотря на то, что многие ярлы предлагали плыть прямо в Ром, Вальгард настоял на походе на Ивенот-и-ратт. К изумлению, кудесник полностью поддержал молодого вождя, только лишний раз напомнив о запрете на разорение велльской земли.

А значит, ждать оставалось недолго. Если все пройдет так, как задумано, еще до сегодняшнего заката романская принцесса Веллии будет принадлежать ему. Она — и любая друга женщина империи.

— С берега натягивает туман, — Асгир, еще не старый, кряжистый рыбак, что слыл между своими опытным мореходцем, простер покалеченную змеем руку, указывая на велльский порт вдали. — Успеть бы до того, как он доползет до моря.

— Можно не волноваться, — Вальгард дружески хлопнул по плечу незаметно подошедшего кудесника. — Наш маг разгонит любой туман.

Велл бросил на него один из своих мрачных взглядов и передернул плечом, стряхивая руку вождя.

— Погоду делает сила стихии Предвечного, — нехотя, точно выплевывая слова, проговорил он. — Тяжело ее переиначивать. А при штурме города мне понадобятся силы.

— Ты думаешь, штурм будет? — вслед за кудесником Снежный Волк прошел на нос корабля. На палубе было людно. Большая часть незанятых судном маннов собралась у бортов, разглядывая пока еще плохо видимый издали портовый велльский город. — Я все-таки надеюсь, что увидев под стенами столько воинов, Марика сдастся без боя. Кого она может выставить против нас? Лучниц десяток-другой? Это смешно!

Велльский маг развел руки в стороны, не сразу найдя, что ответить.

— Ты вообще прислушивался к тому, что я говорил тебе, вождь? — помолчав миг или два, в возмущении выдохнул он, наконец. — Или месяц, что ты пробыл вдали от империи, так прохудил твою память, что забылась дорога через земли Веллии и наше поспешное отплытие? Неужели ты не помнишь, кому обязан потерей нескольких своих воинов и целого драккара?

Снежный Волк нахмурился. Дорога через Веллию далась его отряду действительно дорогой ценой.

— Все равно, ты преувеличиваешь, маг, — он перегнулся за борт и шумно сплюнул в пену бежавшей волны. — Пусть она... подла, но это всего лишь женщина. Женщины не умеют мыслить, как воины. И, тем более, как стратеги. Марика попросту забыла свое место при попустительстве Дагеддида, который не умеет обращаться с женами. В этом все дело. И когда я...

Кудесник сделал резкий досадливый жест, прерывая поток его бахвальства.

— Ты одержал множество славных побед, — мутный взор велла всегда заставлял Вальгарда чувствовать неудобство и настороженность, хотя до сих пор кудесник не давал повода усомниться в себе. — И я помогал тебе в этом. Но если отбросить осторожность и начать недооценивать противника, то череда твоих побед может оборваться — вместе с жизнью. Не забывай об этом, вождь!

Вальгард хмыкнул в густые усы. Он собрался возразить, но передумал. Разговор с магом уверенно двигался к ссоре, и он решил увести его в сторону.

— Речи твои мудры, — тщательно подбирая слова, вождь поднял найденную среди романских корабельных вещей диковинную трубу, что помогала увидеть то, что находилось в очень далекой дали. — Это правда, что всякий раз, когда я следовал твоим советам, мы одерживали очередную победу. И на этот раз...

Он умолк, не договорив. Стоявший рядом с ним кудесник увидел, как вождь в некотором недоумении опустил направленную на велльский берег трубу. Потом поднял ее снова, вглядываясь в что-то, еще невидимое простым глазом.

— Ну, что там? — хмуро вопросил велл, поскольку по лицу Вальгарда было понятно, что увиденное могло представлять большую важность.

Вождь усмехнулся. Отняв трубу от глаз, он протянул ее хмурому собеседнику.

— Взгляни сам, — манн говорил громко и в голосе его было нескрываемое торжество. — Ну, кто из нас оказался прав?

* * *

Порт Ивенот-и-ратта был построен романскими зодчими и мог принимать самые большие имперские корабли. Однако, даже опытные моряки, которыми были воины холодных островов, еще не до конца приноровились к своему новому судну. Они сумели подойти к пристани только с третьей попытки. Мешал густой туман, который чем дальше, тем плотнее натягивало на воду. В нем тонули окрестности порта, и даже недалекие холмы. Само солнце казалось тусклее. В промозглой, серой пелене лик Светлого Лея гляделся ослабелым и удрученным.

Но, несмотря на туман, женская фигура на пристани была видна отчетливее прочего. А может, так казалось вождю, который едва сдерживался от того, чтобы показать воинам свое нетерпение.

...Снежный Волк едва дождался, чтобы с неуклюже пришвартовавшегося корабля спустили трап. Как и приличествовало сыну ярла, который представлял власть своего высокого отца, он ступил на берег холодной имперской провинции, как победитель. Он уже был победителем, когда в сопровождении других вождей подходил к той, которую он знал, как принцессу Веллии. И, хотя о цели ее пребывания в одиночестве на пирсе пустынного порта Вальгард не догадывался, едва ли она пришла сюда, чтобы отнять у него победу.

Между тем, встречавшая захватчиков принцесса, казалось, испытывала волнение, которое скрывала под маской спокойного достоинства. Но частое помаргивание больших синих глаз и слегка подрагивавшая рука, в которой она держала уздечку серого, в яблоках, коня, выдавали ее страх.

Вальгард приблизился с выражением насмешливой почтительности на лице. Остановившись в нескольких шагах от женщины, он заложил большие пальцы рук за поясной ремень и коротко дернул головой. При желании это могло бы сойти за приветственный поклон.

— Здравствуй, Вальгард Снежный Волк.

Принцесса поклонилась, не выпуская уздечки из рук. Ее конь дернул ухом. Отчего-то это привело вождя в еще более веселое расположение духа.

— Здравствуй, принцесса... Ираика.

Супруга окаменевшего де-принца Генриха невольно сглотнула. Ее взгляд метнулся по фигурам сгрудившихся за спиной Вальгарда маннских вождей, которые открыто разглядывали ее в ответ. Вид одетых в шкуры, немытых свирепых мужчин не прибавил ей смелости. Казалось, от страха женщина забыла все то, с чем пришла навстречу незваным гостям, и теперь томилась, не в силах продолжить разговор. Вальгард не собирался помогать ей, искренне наслаждаясь происходящим.

Выручил принцессу велльский маг. Растолкав не сразу уступавших ему дорогу, но и не смевших возмутиться маннских вождей, кудесник вышел вперед и отвесил женщине глубокий поклон, полный искренней почтительности.

— Принцесса, — он поднял всклокоченную светловолосую голову. — Что привело тебя сюда одну в этот час?

Ираика переступила с ноги на ногу.

— Я... — она запнулась. — Я прискакала сюда узнав, что в море показались корабли. Это... могли быть только ваши корабли.

— Как ты могла узнать такое?

В голосе Вальгарда звучало куда меньше почтительности. Однако, похоже, что благородная веллийка уже овладела собой. Она выпрямилась, поднимая голову, как и полагалось пусть женщине, но высокого положения.

— По приказу принцессы Марики за морем наблюдают. Мне доложили... И теперь я приехала к тебе, вождь, просить о снисхождении для моих женщин. Если я могу сделать что-то, что заставит твое сердце смягчиться к... к участи моей страны — ты должен лишь приказать. Прошу тебя, будь... милосерден.

Вождь маннов усмехнулся. То, что он слышал, нравилось ему все больше и больше. Прав, тысячу раз был прав велльский маг, который советовал немного подождать. Очень похоже было на то, что победа пришла к его народу без малейших потерь.

И все же он принял вид грозный и надменный.

— Ты предлагаешь мне забыть вероломное нападение на мой отряд? Нападение, которое стоило мне утраты славного корабля?

Принцесса Ираика опустила глаза.

— Это было также совершено по приказу принцессы Марики. И это... было ошибкой. Можешь наказать меня, вождь. Но молю тебя самим Леем — сжалься над прочими женами! Они и так... переживают горе от утраты их мужей, отцов, сыновей и братьев.

Вальгард ухмыльнулся.

— Ты храбрая женщина. Но если то, что ты говоришь — правда, тогда почему я не вижу здесь самой Марики? Или вы с ней задумали какую-то очередную подлую ловушку? Наподобие тех, которые были расставлены на мой отряд, пока мы мирно ехали через ваши земли?

Велльская принцесса сглотнула еще раз, вскидывая синие глаза. Лицо ее вновь на короткий миг отразило испуг.

— Я... нет, что ты. Вождь, никакой ловушки нет, поверь мне! Я просто пришла просить... я здесь одна! Проверьте хоть весь город! Он совершенно пуст! По приказу принцессы Марики все здешние жители... жительницы переправлены в Ивенот-и-ратт...

Вальгард и его кудесник переглянулись.

— Тьмы и хаос, снова Марика! Зачем убрали женщин??

— Но это же понятно, — вполголоса, чтобы не слышали остальные вожди, пояснил велл в сторону недоумевающего манна. — Этот... эта Марика разумела, что после долгого морского похода твои воины захотят... передохнуть. А воевать теперь, без мужчин, она может только под защитой городских стен. Не удивлюсь, если в окрестных поселениях ты не найдешь ни одного живого человека.

Вальгард наморщил лоб.

— Погоди, но если все так, как ты говоришь... что здесь делает вот эта..? — не считаясь с присутствием принцессы, вождь простер руку в ее сторону. — Почему не сидит за стеной вместе со своей Марикой? Женщина, — он обратился к вздрогнувшей веллийке. — Отчего я вижу здесь тебя, если все приказы в твоем... в этой провинции отдает принцесса Марика? Где она сама, что не явилась... с той же просьбой? Почему прислала... почему ты?

Принцесса Ираика вновь бросила взгляд на маннских вождей, что стояли за спиной Вальгарда. Потом подняла глаза выше. Множество маннских воинов столпились у бортов причаливших кораблей. Они не сходили на берег, ожидая команды, но старались не упустить ничего из происходящего.

— Принцессы Марики нет в Ивенот-и-ратте, — опустив глаза, негромко проговорила Ираика, изо всех сил стискивая руки в кулаки, чтобы они не дрожали. — Почти месяц, как она уехала к Прорве. И больше не вернулась. Я не имею... никаких вестей о ней.

* * *

Чем больше времени вождь Вальгард проводил в проклятом тумане, тем сильнее крепла в нем уверенность спросить с Марики за все. И даже больше. Благодаря усилиям проклятой принцессы, которая в своих романских приказах осталась верна себе, в портовом поселке не нашлось ни крупицы пищи. Пресная вода, впрочем, еще оставалась в полупустых колодцах. Вопреки опасениям наученного горьким опытом Вальгарда, она оказалась не отравлена. Должно быть, даже романская ведьма не рискнула испортить все хранилища в таком большом поселении.

Однако воинам, которые едва дотянули до берега на остатках припасов, одной воды было не достаточно. Вот почему, выгрузившись на берег, армия маннов двинулась к Ивенот-и-ратту, не дав себе и часа на отдых. Тем более что захватчикам приходилось идти пешком и нести походные мешки на собственных плечах. Верные уры, могучие мохнатые полукозы, которые долгое время заменяли изгнанным маннам лошадей, остались на Островах. Самих же лошадей, впрочем, как и ослов, и всю другую скотину, вьючную и невьючную, увели из порта и окрестностей по приказу все той же проклятой Марики. А потому путь до столицы должен был занять не меньше трех-четырех часов походного шага.

— Очень любезно со стороны вашего высочества приехать, чтобы показать нам дорогу, — велльский маг еще раз почтительно кивнул Ираике. Знатная женщина была единственной из двигавшихся через туман людей, кто ехал верхом. Впрочем, по ее измученному виду было понятно, что даже путь на лошади выматывал непривычную к такому принцессу куда больше, чем пеший поход — ее незваных гостей. — Сам я плохо знаю окрестности столицы. И должно быть, я очень давно не был дома. Не припоминаю в Веллии таких туманов.

— Я тоже, — принужденно кивнула Ираика, стирая ладонью выражение усталости с лица и делая попытку вновь казаться приветливой. — В этом году туманы наползают не с моря, а с холмов. Старухи говорят, что такое случается в эпоху больших потрясений... Словно Лей намеренно скрывает свой лик, дабы не видеть того, что творят его дети.

Слышавший их разговор Вальгард хохотнул.

— Твой мир изменится, женщина, это я тебе обещаю, — вопреки усталости и разочарованию от невозможности уже сегодня обладать вожделенной добычей, вождь пребывал в добром настроении. Откуда-то в нем крепло чувство, что Марика, пусть далекая теперь, все равно никуда от него не денется. Ведьма была подла, но она слишком любила собственную жизнь. Вальгард понял это давно, а множественные подтверждения, которые он получал, проводя время в обществе этой принцессы, окончательно уверили его в этом предположении. Рожденная женщиной, романская ведьма очень мало приобрела от женской натуры. Она могла бросить против маннов всех оставшихся подданных, и попытаться умереть в бою. Но, в отличие от жен, подобных Ираике, едва ли когда-нибудь пошла на то, чтобы убить себя своей рукой. Скорее, не найдя помощи ни у одного из союзников, она попытается договориться с захватчиками. Вальгард думал об этом, и его рот мимо воли растягивался в ухмылке. Неизвестно, что могла предложить маннам воинственная принцесса. Но он абсолютно точно знал, чего бы он желал потребовать в обмен на сохранность жизни — романской ведьмы и ее детей.

— А что эта ваша Марика, — продолжая речь, обращенную к тревожно поднявшей на него взор велльской принцессе, медленно проговорил он. — Она всегда была такой своевольной? Или это болван Седрик, что не умеет обращаться с женщинами, так ее избаловал?

Ираика выслушала Вальгарда с надлежащим ее положению почтением на лице. Однако ответила не сразу.

— Я... понимаю твое удивление, вождь, — после некоторого молчания проговорила она, поскольку предводитель маннов ожидал ответа. — Марика... долгое время мы тоже удивлялись тому, какая она есть. Все то, о чем ты говоришь — часть ее натуры. Она родилась в день Солнцестояния Лея — и выжила. Это сказалось на ее природе...

— Солнцестояние Лея? — Вальгард так изумился, что, засмотревшись на принцессу, споткнулся в тумане и едва не растянулся на дороге на глазах у своих воинов. — Великий хаос! Никто из наших дочерей, которые появлялись в этот проклятый день, не жили и нескольких часов! А эта Марика...

— Не удивляйся.

Велльский маг, что с напряжением вглядывался в густой туман, казалось, не обращал внимания на разговор. Однако теперь сделалось понятным, что он все же вслушивался.

— Не удивляйся, — еще раз повторил велл, оборачивая к вождю изможденное молодое лицо. — Я уже не раз говорил тебе не поддаваться на ее... Все внешнее — ложь. Внутри этой гнусной твари живет романский стратег, и он — не женщина. Помни об этом, когда будешь говорить с ней.

Вальгард неслышно вздохнул, давя в себе желание ответить. Все это он слышал от мага раньше. Но пока в действительности случалось так, как думалось вождю.

Снежный Волк обернулся, окидывая взглядом своих порядком утомленных воинов. Первые их ряды еще угадывались в клубах тумана, но прочие тонули в серой пелене. Сквозь туман даже звуки долетали с трудом, и понять навскидку, сколько за ним идет людей, не представлялось возможным.

— Не видно ни зги, — хрипло обратился к нему один из младших вождей, рыжебородый Хенрик. Несмотря на малочисленность его людей, рыжебородый имел право всегда находиться подле Вальгарда. Хенрик был тощ и вял, однако на всех Островах редкий манн мог сравниться с ним коварством. Отец Снежного Волка, уже немощный ярл Реганар, высоко ценил вассальную дружбу рыжебородого хитреца, и к советам последнего стоило прислушиваться. — Кабы не угодить прямиком в западню.

Снежный Волк услышал тощего советника. И без колебаний обернулся к зябко подергивавшей плечами принцессе.

— Ты же не тащишь нас в ловушку, женщина? — прямо спросил он, в то время как велльский кудесник вертел головой, очевидно, пытаясь все-таки рассмотреть местность, через которую вела маннов владетельная веллийка. — Знаешь, что я с тобой сделаю, если с моими людьми что-то случится?

Ираика вздрогнула в седле.

— Н-нет, — она прокашлялась, возвращая себе севший от испуга голос. — То есть... впереди нет никакой ловушки. Я... я бы не посмела. Наоборот, мы идем другой дорогой — в обход главного пути. Вот как раз на главном, там, где он сужается до... до езжалой тропы между холмов, по приказу принцессы Марики действительно расставлены несколько ловушек. Две большие ямы и еще — ядовитые шипы, прямо на дороге. От такого шипа не спасают даже кожаные подметки на сапогах. Я... не успела отдать приказа их убрать. Я даже не знаю толком, где они. Всем этим всегда занималась Марика.

Вальгард усмехнулся. Слышавших их разговор рыжебородый Хенрик на ходу презрительно сплюнул себе под ноги.

— Потому я и... поторопилась в порт, — Ираика еще раз вздохнула. — Мне не хотелось, чтобы вы... чтобы у вас была причина для... излишней жестокости с нашими женщинами. И если вы...

— Женщинам Веллии не причинят вреда, — вновь вмешался кудесник. В лице его всегдашняя озабоченность сделалась как будто серьезнее. — Это романы должны ответить за свои... преступления перед прочими народами.

Принцесса взглянула в его сторону и потупилась. Однако выражение, мелькнувшее на ее лице, не укрылось велла.

— Ваше высочество желает что-то сказать?

Ираика извиняюще пожала плечом.

— Романы пришли к нам как покорители много веков назад, — медленно проговорила она, словно раздумывая над каждым словом. — Времена их завоеваний... были темными. Это правда. Но не забывай... войны велись не только со стороны Вечного Рома. Десятки племен... которые теперь объединены в провинции, грызлись между собой, как... стаи... голодных псов. Все воевали со всеми. Мы, веллы, тоже пытались подчинить пактов на северо-западе. Да и сами терпели набеги от геттов. И не только от геттов, а еще...

Она не договорила, неловко кивнув в сторону Вальгарда и вышагивавших из тумана вооруженных островитян.

— Тогда была великая смута. Романы же... плохо или хорошо, но они положили ей конец. Принесли жестокий, но порядок. Этот порядок нерушим уже множество поколений. И до сих пор... под их владычеством не совершалось... большого... кровопролития.

Велл дернул щекой и опустил взор. Когда он его поднял, то смотрел в сторону — на клубы тумана, что ненадолго разошлись, открывая склоны близких холмов.

— Не случалось большого кровопролития? Порядок? Да, но какой ценой! При всем уважении... принцесса, тебе стоит спросить о кровопролитии у тех, чью волю романы раз за разом подавляли огнем и мечом... Чьи попытки восстать топили в крови! Неужели ты не слыхала о геттских бунтах? Это было всего с пяток лет назад! А бемеготы? Романы извели их почти подчистую — якобы, за некое оскорбление, что несчастные великаны нанесли гарнизону приграничной романской крепости! Просто за оскорбление! Разве это справедливо?

Ираика промолчала. Впрочем, к лучшему, так как маг еще не закончил.

— А что ты скажешь об их Инквизиции, принцесса? Неужто ее основание тоже можно оправдать... борьбой со смутой? Та самая мерзкая Инквизиция, которую романы создали во славу слепого и глухого к нашим страданиям Лея! Хотелось ли тебе оказаться на месте тех, кого обвинили в колдовстве — безвинно, и безжалостно сожгли живьем? В назидание остальным! Кто еще может быть так жесток, если не проклятые романы? Конец смуты? Романский порядок? Скажи это женам, которых бесчестили проклятые легионеры!

Принцесса слушала молча. Лишь когда маг замолчал, качнула головой, что-то негромко пробормотав себе под нос.

— Простите, ваше высочество. Я не расслышал.

Ираика опустила голову ниже.

— Должно быть, женщинам действительно не дано видеть того, что видят мужчины.

Вальгард, который вновь замечтался о будущем наказании, которое он собирался выдумать для романской ведьмы и ее заносчивого мужа, лишь краем уха прислушивался к разговору. Однако при последних словах вновь взглянул в сторону застенчивой принцессы. Велл нахмурился.

— Что ваше высочество имеет в виду?

Принцесса, наконец, подняла голову. Ее большие синие глаза сверкнули из-под увлажненных туманом светлых волос.

— С моей стороны видится, что несмотря на сказанное тобой, романы даже за все годы их правления не принесли нашей земле столько зла, сколько уже принес ты и... толпы этих проходимцев. И ведь это только начало. А дальше — будет много, много хуже. Если только вас не остановить!

Ошарашенный внезапной смелостью велльской принцессы, Снежный Волк замедлил шаг, и на него едва не налетел идущий следом Хенрик. Кудесник, который тоже был изумлен, открыл было рот, но сказать ничего не успел.

Конь Ираики всхрапнул и выгнул шею. Миг — и туман вокруг него развеяло с негромким хлопком. Глазам изумленных захватчиков предстала велльская принцесса, что восседала на огромном, не менее коня, крюкоклюве. Не тратя ни единого лишнего мига, чудовищная птица хрипло клекотнула — и взмыла в поднебесье.

Снежный Волк опомнился первым. Он до боли стиснул плечо застывшего велльского мага.

— Проклятье! Чего стоишь, ублюдок? Лови ее!

Кудесник стряхнул руку вождя. Спустя мгновение он швырнул вслед нечто, невидимое глазам его соратников.

Однако, промахнулся. Фигура принцессы на небесном летуне стремительно скрылась в плотном тумане.

Вальгард выругался. Его рыжебородый советник оказался прав — проклятая веллийка завела их прямо в ловушку. Теперь это было ясно даже в плотном мареве серого тумана.

— Проклятье. Проклятье! Какого... Что происходит, велл? Отчего ты ее не остановил? Великий хаос, ты разрешил этой подлой бабе завести нас в западню! И что теперь? А? Что будет теперь?

Ответить кудесник не успел. Однако манны все же получили ответ на вопрос своего вождя — всего лишь несколькими мгновениями позже...

* * *

Сильный ветер налетел неожиданно. Еще несколько мгновений назад даже легкое движение воздуха не нарушало покой стоячей свинцово-серой мглы. Дымчатая пелена делала звуки глухими, точно в каменном мешке. Теперь же порывы вихря безжалостно разрывали пласты тумана, и глазам застигнутых врасплох маннов стремительно открывалось ясное, синевато-серое небо. И все, что было под ним.

Велльская принцесса завела захватчиков в настоящее ущелье. Дно его казалось достаточно широким, чтобы развернуть даже очень крупный отряд. Однако подступавшие холмы не давали больших возможностей для маневра целой армии. Маннские вожди, что оглядывались по сторонам, стремясь вызнать всю суть своего положения, поняли это очень быстро. Ровно как и то, что на первый взгляд пять сотен их пеших воинов имели бы здесь больше преимуществ перед многотысячным войском.

Вроде того, которое заступало выход из ущелья на расстоянии в несколько сот шагов впереди.

Вальгард и его рыжебородый советник посмотрели друг на друга. Прочие вожди и простые воины за их спинами переглядывались тоже. Однако не страх пусть даже перед превосходящим противником сделался причиной их волнения.

Даже на таком расстоянии острые глаза маннских мужей сумели разглядеть тех, кто заступал им путь. И по мере того, как они смотрели, волнение на лицах островитян все более уступало место ухмылкам. А то и вовсе — издевательскому смеху. Прошло несколько мгновений, которое потребовалось задним увидеть то же, что видели передние — и густой, раскатистый мужской хохот огласил окрестные холмы ущелья.

В армии, которая была выстроена на пути островитян, на первый взгляд, не было ни одного мужчины.

Вальгард весело посмотрел на рыжебородого Хенрика. Немолодой советник, однако, не ответил на этот взгляд. Прищурившись, он смотрел вперед. Лицо тощего вождя, в отличие от ухмылявшихся рож его людей, смотрелось бесстрастным. Это могло и не быть тревожным признаком. Рыжебородый редко давал понять о посещавших его настроениях. И все же, Хенрика что-то тревожило. Вальгард понимал и сам, что едва ли их заманили сюда, чтобы преподнести победу на праздничном блюде. Скорее всего, ослепленные горем веллийки и встречавшиеся промеж них романки собирались драться насмерть с теми, кого считали повинными в смерти своих мужей. Но что именно задумала выгнавшая их на гибель принцесса Марика? Рассчитывала ли она попытаться остановить маннов превосходящими силами своих женщин? Или в ее запасе хитростей пряталось что-то еще?

— Маг, — словно прочитав его мысли, негромко подсказал велльский кудесник, что, как и все, разглядывал укрепившихся женщин. — Они нашли настоящего мага... Степенью не ниже первой. Того самого, который унес от твоей мести принцессу Ираику, — поймав недоуменный взгляд вождя, хмуро пояснил он. — Только очень сильный маг так долго может сохранять звериную форму... И так легко сменить ее, не перекидываясь обратно в человека.

Вальгард вытащил из-за пояса чехол с романской трубой. Развидневшееся небо слепило ярким солнцем, и с их места женские ряды были видны недостаточно хорошо. Вождю не терпелось убедиться в том, что маленькая фигурка под развивавшимся имперским стягом и есть принцесса Марика. Та самая Марика, которая все же оказалась куда ближе, чем еще несколько часов назад. И которая будет принадлежать ему — не позже следующего вечера.

Глаз трубы выхватил первый ряд выстроенных женщин так, словно до них было не больше десятка шагов. Внимательно глядевший Вальгард с некоторым недоумением отметил, что Марика согнала в ущелье наиболее высоких и крупных жен со всей Веллии. Отчего-то при приближении воительницы, которые стояли напротив его людей, смеха больше не вызывали. Каждая из них была облачена в доспех. Причем опытный в подобных делах вождь сразу определил, что броня подгонялась под фигуру каждой женщины и не смотрелась снятой с мужских плеч. Женщины — как одна, крепкие и широкоплечие, без видимых усилий держали в руках оружие. Точно мечи и копья для них были не менее привычны, чем скалки и веретена. Светлокожие лица жен и дев выражали суровую решительность — и словно бы неясное нетерпение. Ни тени страха или неуверенности не заметил Снежный Волк, и это ему не понравилось. Что-то неправильное крылось в увиденном. Словно в самих женских рядах крылась ловушка — очередная подлая ловушка подлой романской ведьмы...

Занятый разглядыванием войска, Вальгард едва не забыл о той, о ком ранее не забывал никогда. Романская труба своим волшебным глазом выхватила две фигуры под развевавшимся стягом. Красное знамя с золотым шитьем, на котором хищно поводил сдвоенной головой могучий имперский крюкоклюв, крепко держал в руке коренастый велльский муж в броне центуриона. Велл-центурион обводил взглядом явившихся на его землю завоевателей, и его лицо искажала тревожная ненависть. Однако, мазнув по веллу взглядом, Снежный Волк тут же о нем забыл.

Рядом с конным веллом, верхом на черном имперском жеребце восседала юная женщина, которая каждую ночь тревожила сны маннского вождя. Но только теперь, глядя в ее прекрасное, совершенное лицо, Вальгард понял в единый миг, насколько мало правдивости было в этих надуманных снах.

Зеленые, как у чистокровных романов, глаза принцессы глядели прямо на него, в упор. Несмотря на расстояние между маннами и женщинами Марики, откуда-то вождь знал — романская ведьма действительно смотрит на него, Снежного Волка, каким-то чудом вызрев вождя среди прочих. И для того, чтобы этот равнодушный, жестокий и цепкий блеклый взгляд сделался таким же покорным и затравленным, каким являлся в снах, нужно куда больше, чем просто плетка...

Предчувствие не обмануло маннского вождя — Марика действительно явилась, чтобы дать ему бой, и вместе со своей жизнью унести как можно больше жизней захватчиков — и всех своих подданных. Рассматривая спокойный, немного насмешливый — как всегда — лик принцессы Марики, Вальгард внезапно и до конца осознал правдивость предупреждений велльского кудесника. Принцесса была романкой, а у любого романа готовность к войне рождалась в крови. Должно быть, Марика происходила из военной семьи, быть может даже, приходилась дочерью полководцу. Едва ли чем-то еще можно было объяснить правильный романский строй, которого придерживались приведенные ею женщины, видимая глазу дисциплина и нерушимое спокойствие в их рядах. Для того, чтобы так организовать убитых горем женщин, подобрать доспех для каждой, научить не падать под его тяжестью и не ронять оружие, да еще в такой короткий срок — нужно было родиться талантливым стратегом. И снова Вальгард пожалел, что не озаботился как следует расспросить велльского союзника о семье романской ведьмы. Он недооценил Марику — и теперь победа, в которой по-прежнему не возникало сомнений, достанется кровью не менее десятка, а то и двух десятков маннских воинов. Которых озверевшие бабы просто возьмут простым числом. Если, конечно, не разбегутся с визгом, когда дело дойдет до настоящего боя...

— Ты сможешь пересилить этого мага? — не отрывая трубы от глаз, спросил Снежный Волк. Кудесник, к которому относился этот вопрос, откинув волчий капюшон с головы, ответил не сразу. В отличие от большинства воинов он, по примеру Хенрика и некоторых других вождей, оглядывал склоны близких холмов.

— Смогу, — после непродолжительного молчания успокоил он. Задрав голову, велл вновь посмотрел на вершину холма — в ту сторону, где скрылся крюкоклюв с принцессой Ираикой на спине. — Но если маг начнет отвлекать мое внимание... А он начнет, я не смогу помогать вам. Твоим воинам какое-то время придется драться без меня.

Вальгард опустил трубу и обернулся. Манны перестраивались за его спиной — неспешно, с весельем и шутками. Было похоже, что надеждам воинов на отдых в женской компании доведется сбыться даже раньше, чем предполагалось. Никто не сомневался, что после непродолжительного и неопасного боя тех из жен и юниц, которые не успеют скрыться, будет достаточно, чтобы хотя бы отчасти утешить островитян за продолжительный и трудный морской поход. И теперь веллиек, а тем более, романок не спасет даже заступничество кудесника. Взяв в руки оружие, они утратили право на любое снисхождение.

— Надобно присматривать за тем холмом, — Хенрик бесцеремонно дернул вождя за рукав, кивая направо. — Не нравится он мне. Кабы был я, засадил бы там лучников...

Вальгард кивнул и коротко отдал несколько распоряжений. После чего опять поднес к глазам трубу. Армия принцессы Марики, в которой было не менее двух тысяч воинственных жен, оставалась на месте. Сама романская ведьма, одетая в нагрудник из самого прочного сплава — стоика, по-прежнему восседала в седле, сохраняя на лице странное спокойствие.

— Она словно ждет чего-то.

Слова велла, полные внутренней тревоги, Вальгарда, напротив, успокоили. Ему вспомнилось то, о чем он думал раньше. Марика могла выгнать вымуштрованных женщин, дабы создать видимость силы, способной задержать захватчиков — пусть и ненадолго. И тем самым создать для себя условия хотя бы отчасти равноправных переговоров. Снежный Волк не ошибался — романской ведьме нечего было предложить в обмен на сохранение своей жизни. Должно быть, две тысячи ряженных баб и чудом не уснувший неведомый маг и были единственным козырем, который ей удалось добыть. И теперь она попытается разыграть этот козырь настолько удачно, как только получится.

Вальгард усмехнулся. Следуя его приказу, вперед выдвинулся высокий, жилистый Каи. Племянник Хенрика был так же худ, как его дядька, но в отличие от последнего, отличался простотой нрава и преданностью лично ярлу Реганару. Некоторое время пронаблюдав, как Каи быстрым шагом пересекает пространство, разделявшее захватчиков и заступниц, Вальгард вновь вскинул трубу.

Каи встретили железом заостренных палок, которые женщинам заменяли копья. Однако белый флаг сделал дело — спустя короткое время манн стоял перед принцессой Марикой и ее знаменосцем, передавая послание своего вождя. Снежный Волк смотрел, не отрываясь. Однако, на лице романской ведьмы не дрогнул ни единый мускул. В отличие от велльского центуриона, который, казалось, множество раз желал бы зарубить врага на месте, если бы не боялся потерять достоинство.

Наконец, Каи умолк. Зеленые глаза Марики по-прежнему смотрели мимо посланника, прямо на Вальгарда. Несмотря на то, что вне всяких сомнений, слушала она внимательно, казалось, что парламентера для нее не существовало вовсе. Лишь несколькими мгновениями после воцарения тишины лицо романки едва заметно переменилось. Она что-то коротко бросила в ответ на обращенную к ней длинную речь и мотнула головой, отсылая посланника прочь. В его сторону она так и не взглянула.

Вновь потянулось опостылевшее ожидание. Длинные ноги Каи быстро отмеривали путь от одного войска до другого. И все же вождь еле дождался его возвращения. Окончательно разошедшийся туман давал путь яркому солнцу, которое чем дальше, тем пекло все горячее. Казалось, Лей выбрал именно сегодняшний день, чтобы явить миру всю свою ничтожную силу.

Наконец, посланник достиг своих. Бесхитростное лицо Каи могло обмануть кого угодно. Но Вальгарду, как и тем, кто знал долговязого племянника Хенрика, было известно, что тот мог запомнить обращенные к нему слова на любом языке, в точности до последней буквы. Вот почему, несмотря на то, что ответ Марики был предельно коротким, вождь мог только догадываться, что сказала романская ведьма его послу. И ждал его возвращения с нетерпением.

Наконец, Каи добрался обратно и, сунув флаг под мышку, коротко поклонился вождю. Его стриженные белесые волосы прилипли ко лбу. С лица медленно сходила бледность.

— Ну? — Снежный Волк опустил трубу романов и хлопнул ею по бедру. — Как это было? Как она сказала?

Каи сглотнул и выпрямился во весь свой рост, сразу сделавшись выше и Вальгарда и большинства маннских сородичей. Расправив плечи, он прокашлялся.

— Я объявил все в точности, славный вождь. Я сказал: "Вальгард Снежный Волк передает тебе, дочь от романов, такие слова. Если ты сдашься немедленно, и призовешь своих людей сложить оружие, вождь пощадит жизни всех женщин и даже тех мужчин, которых сочтут полезными. Веллия останется нетронутой, а весь гнев вождя падет на подлый и бесчестный Ром. Если же ты будешь упорствовать, армия маннов перебьет глупых жен, что посмели взять в руки оружие, а так же их мужей и детей. Прочих же обратит в рабство. Если ты сей же миг не признаешь над собой власти великого вождя и твоего будущего императора, армия храбрых маннов принесет гибель всему живому, уничтожит скот и птицу, селения и города, не оставит камня на камне от этой страны. Подумай, что случится по твоей вине, если ты не внемлешь голосу разума. Ведь если манн прибудет гостем он будет добр. Если же манна разозлить, и он войдет как победитель — пощады не будет ни тебе, ни твоим людям. Никому".

Послание вождя звучало многословно, но достаточно грозно. Велльский маг хмуро взглянул в их сторону, но промолчал, вновь обращая взор на чего-то ожидавшее войско принцессы Марики.

Вальгард сделал нетерпеливый жест рукой.

— И что она? Что она сказала?

Каи снова повел плечами и кашлянул, прочищая горло.

— Только одно слово, мой вождь. Она сказала: "Если".

Снежный Волк молчал несколько мгновений. Потом до него дошел весь посыл дерзости романской ведьмы. Кровь бросилась в голову манна, но чудовищным усилием воли он сдержался. Только коротко кивнул вправо и влево, отдавая приказания своим вождям.

— Эта мерзкая сука сама выбрала свою судьбу, — он встретился глазами с кудесником и злобно зыркнул в сторону армии жен. — Как и все они. Теперь моя очередь над нею пошутить. И клянусь хаосом, я заставлю ее пожалеть о сегодняшнем дне и о том, что она отвергла!

* * *

Внезапно со стороны дальнего холма в небо вновь взметнулась тень огромного крюкоклюва. Принцессы на его спине уже не было. Несколько мгновений могучая птица кружила над готовой ринуться в бой армией маннов. Потом...

— Лучники! — вне себя гаркнул Вальгард, мгновение назад готовый командовать наступление. — Убить его! Живей!

Свистнули стрелы. Несмотря на то, что маг в птичьем облике парил прямо над ними, достать до него оказалось непросто. Сильное солнце по-прежнему слепило глаза, мешая прицеливаться. Без труда уклонившись от пущенной в него смерти, маг в птичьем облике вновь взмыл в поднебесье и издал пронзительный, словно сигнальный, крик.

— Камни! — рыжебородый Хенрик в мгновенном испуге вскинул руку в сторону ближайшего холма. — Катапульты на холме! Вождь! Камни! Отводи людей!!

Десятки камней, должно быть, в единый миг взлетевших из спрятанных за крутым склоном холма романских катапульт, с силой обрушились на замерших в испуге маннов.

Велльский кудесник поспешно вскинул руки. Первый камень разлетелся осколками на высоте трех локтей от завоевателей, словно ударившись о невидимую стену. Камни падали один за другим, но не достигали цели. Лицо велла, до того бледное, полиловело от боли.

— Отводи людей! — продолжая удерживать незримую глазом защиту, велльский кудесник дернулся и невольно вскрикнул, в то время как очередной тяжелый камень обрушился на смятенно сжимавших оружие завоевателей. — Быстрее! Я... долго не выдержу!

— Нужно отойти еще немного вперед, вождь, — бородатое лицо Хенрика подергивалось, но хранило всегдашнее суровое спокойствие. — Они могли спрятать катапульты и дальше, на склонах. Двигай воинов вправо и вперед.

Снежный Волк оценивающе посмотрел на стену холмов, что была справа. Камни продолжали падать, хотя и не так часто. Лицо велльского колдуна было уже не лиловым, а черным от напряжения.

— Слишком полого, — словно прочел мысли вождя Хенрик. Не сдержавшись, он с опаской вздрогнул, когда очередной булыжник раскололся о воздух над его головой. — И сплошная земля. Устойчивости никакой, и стрелять оттуда нечем. Рискнем. Или...

Особо крупный булыжник вновь грохнул рядом. Если бы не защита мага, отразившая и этот каменный кусок, манны могли лишиться сразу пятерых. Вальгард окинул мгновенным взглядом своих людей. И — махнул рукой.

— Отходим, — скомандовал он так, что его услышал последний воин даже в свисте и грохоте падавшей, но пока не случавшейся смерти. — Впрааа -во!

К этому приказу островитяне уже опомнились. Все же они оставались воинами, и для многих эта битва сделалась далеко не первой. Вскинув щиты, манны спешно, но не беспорядочно и без излишней суетливости двинулись вправо — подальше от смертоносного холма. С той стороны тоже был холм. Однако в отличие от противоположного, действительно не каменный, а земляной. Херник вновь оказался прав. Вряд ли романская ведьма могла спрятать катапульты и там. Ей бы пришлось затаскивать чудовищные машины по земляной осыпи, а потом туда же тащить и огромные камни. За такой короткий срок имея в распоряжении только женщин, подобного было не совершить даже при помощи очень хорошего мага. Под защитой этого холма, куда уже не долетали снаряды из продолжавших бухать бесполезных катапульт, Вальгард перестроит свою невредимую армию — и уже без промедления двинется на упорно продолжавшую чего-то выжидать принцессу Марику...

Последний камень с треском раскололся уже в стороне от оказавшегося недосягаемым маннского войска. Вожди Вальгарда резкими голосами отдавали приказы, разворачивая своих людей так, чтобы взять недвижимых женщин Марики в полукольцо. В шуме ветра, среди криков, топота, бряцания и звона до спешно перестраивавшихся маннов не сразу донесся новый звук. Частый дробный топот не был знаком уху островитян, и не сразу привлек внимания. Поэтому когда на вершине пологого земляного холма показалась первая фигура, ее заметили лишь нескольких воинов, и то по чистой случайности...

Велльский кудесник, что, не отрываясь, следил за парившим в небе крюкоклювом, стремительно обернулся. Лицо его, всегда угрюмое, на короткий миг отразило настоящий страх.

— Конники! — что было силы заорал он, хотя его голос не имел и вполовину такой силы, как голос Вальгарда. — Конники с холма!

Оборачивающиеся от его крика манны с немым испугом взирали на закованные в броню несомненно мужские фигуры всадников, что на несколько мгновений вырисовывались на фоне неба на вершине холма — а после с неумолимостью ледопада неслись вниз, прямо на смятенно поднимавших копья врагов.

Велльский кудесник вновь вскинул руки. Вместе с ними в воздух вновь взвились камни — те, что ранее падали на головы маннов. Однако, махнуть ею, дабы метнуть их в скачущих с холма неведомых мужчин так и не успел.

С неба ударило молнией — это вступил в бой перекинутый в крюкоклюва маг. Велльского кудесника отбросило на несколько шагов, и Вальгард почти тут же потерял его из виду. У него теперь была забота поважнее. Надсаживаясь от рева собственной глотки, он вместе с вождями, как мог стремительно разворачивал воинов теперь уже к холму. Всадников оказалось не так много — не более полусотни, но закованный в броню конный воин многого стоил против воина пешего.

Но каким образом проклятой романской ведьме удалось собрать в своих землях стольких мужчин?

Рядом вновь ударила молния — крюкоклюв, наконец, высмотрел среди пришельцев того, кто мог тягаться с ним силами — и принести наибольший урон армии Марики. Он бил, целясь в кудесника, и кудесник платил ему тем же, швыряясь в противника огненными и ледяными шарами. Два или три таких шара он запустил и в скачущую на маннов смерть, опрокинув двух лошадей на землю. Еще с полдесятка остановили маннские стрелы. Но прочие на полном скаку вломились в ряды воинов Снежного Волка.

... Звон оружия, грохот, вопли, рев множества мужских глоток и заливистое ржание умирающих лошадей — из-за всего этого Вальгард не сразу смог обернуться, чтобы посмотреть, как обстоят дела с войском Марики. Однако когда спустя несколько мгновений он все-таки бросил взгляд вбок и назад, в его душу — впервые за все время, начал вползать холодный страх.

Вальгард был воином. Ему не исполнилось и четырех лет, когда он уже таскал пусть деревянный, но меч. Отец его, ныне старый и больной ярл Реганар, едва сына отняли от груди, учил будущего наследника войне, битвам — открытым и тихим, ударам в спину, равнодушной жестокости и крови, своей и врагов, их жен и детей. Снежный Волк с младого возраста был готов к победе — и смерти, как врага, так и собственной кончине. Ему никогда не приходилось бояться даже превосходящих сил других вождей, которые, случалось, объединялись в борьбе против его клана. Он был готов к предательству союзников, нападению снежных троллей и ледяным ловушкам, в которых его люди находили смерть десятками. Холод и голод суровой зимы были извечными спутниками островитян, страшные морозные болезни случались так часто, что их отсутствие вызывало удивление, а в свинцово-серых, бездушных волнах огромного и свирепого Зеленого моря вождь чувствовал себя, будто стоя на тверди родных Островов. Многие испытания закалили его тело и волю. Страх же покинул душу давно — равно как и жалость, к себе и своим людям, и, тем более, к поверженным врагам. Таким был вождь Вальгард, и таким был каждый из его воинов. Жестокая и равнодушная смерть была их извечной попутчицей и подругой, и они давно научились жить бок о бок с ней.

Однако никто, даже самый бесстрашный из воинов Снежного Волка, не смог преодолеть мгновенный холод, который расползался внутри от того, что им пришлось увидеть.

Страх этот был древним. Он родился более полутора веков назад, и въелся под шкуру еще далеких предков нынешних маннов. Тех самых предков, что, не помня себя, бежали от этого ужаса прочь, в холодные воды свинцовых волн, навстречу гибели...

Марики во главе войска больше не было. Вальгард, который отвлекся на конников, не успел заметить, куда подевалась проклятая романская ведьма. Он только углядел ее центуриона — по-прежнему впереди. Центурион все еще держал имперское знамя — то самое, которое множество веков реяло над всеми романскими провинциями. Теперь это же знамя развивалось над армией принцессы.

Только это было уже не та армия, которую маннам показывали вначале.

Передние женщины, которых оказалось немного, не более четырех рядов, раскололись надвое. Они, почти не ломая строя, спешно расходились, выпуская вперед...

Вальгард сглотнул и едва не пропустил удар вырвавшегося вперед конника. Копье верного Каи продлило жизнь вождя — конь всадника захрипел, мотая мордой и дергая пробитым брюхом. Всадника стащили наземь, но Снежного Волка он более не интересовал. Во все глаза он смотрел не на снующих среди его людей конных воинов в велльских доспехах, а на тех, кто не торопясь, мерным шагом выходили из-за прятавших их до поры женских рядов.

Легион. Проклятый Легион проклятого Рома, что, опустив копья, центурия за центурией появлялся из-за женских спин и неспешно, но и не мешкая, шел теперь на дерущихся маннов с фланга.

Все это не было случайностью. Теперь Вальгард видел это ясно — как ясно понимал всю отчаянность положения своих воинов. Марика — или не только она, сумела продумать все предстоящее ей сражение и заманить врага в западню. Теперь западня захлопывалась, неспешно, но по-романски уверенно и твердо. Подступавшие легионеры, словно древние духи войны, шли нога в ногу, подняв щиты и держа копья направленными в сторону маннов. Глядя на этот спокойный, бронированный шаг, можно было помыслить, что воины в гребнистых шлемах и романских кирасах не собираются останавливаться. И своими тяжелыми сапогами протопчутся по всем, кто случится у них на пути...

Но как проклятая ведьма смогла поднять от каменного сна стольких мужчин? Ведь велльский ублюдок, которому поверил Вальгард, прочно обещал каменную чуму — для всех мужей без исключения, кроме тех, кто вовсе не мог бы взять в руки меч!

... На первый взгляд романы были бесчисленны. Однако, опомнившись от сковавшего разум первого страха, Вальгард понял — центурий было всего две, и то неполных. Прочие воины Марики все же оставались женщинами. Их число вчетверо превышало число маннов. Но если кудесник, пусть бы его разодрали дикие псы, все же поможет им — у захватчиков еще оставался шанс вырвать свою победу.

Словно услышав его мысли, велльский мерзавец с особой силой швырнул длинной огненной струей в летавшего над сцепившимися армиями крюкоклюва. И на этот раз его заклятие достигло цели. Обожженная, подбитая птица стала медленно падать. Она то взмывала ввысь, то, хлопая крыльями, вновь теряла высоту. Однако следующая огненная струя, хотя и прошла косо, подожгла крылья крюкоклюва. Вскрикнув, тот в последний раз дернул крыльями — и уже стремительно рухнул вниз.

Велльский кудесник обернулся к наступавшим легионерам, до которых оставалось не более сотни шагов. В следующий миг земля под ногами романов дрогнула, покрываясь трещинами. Первый ряд легионеров пошатнулся. Воины спотыкались, припадали на колени. Многие пытались утвердиться, опираясь на копья. Однако новые толчки, которые были едва ощутимы маннами и велльскими конниками, но сильно трясли легионеров, заставляли их падать вновь и вновь...

Один из романских солдат не сдержался и вскрикнул. Сделавшаяся жидким болотом почва разошлась под его весом, словно трясина. Легионер в отчаянии отбросил свой щит туда, где земля еще была твердой, и тут же схватился за его край. Вот закричал второй роман, третий... Женщины, которые сопровождали легионеров по флангам и держались позади, сломали строй, бросившись на помощь увязающим мужчинам. Кудесник вновь взмахнул рукой, и швырнул что-то далеко впереди сражавшегося маннского войска.

Там, где на землю упало загадочное нечто, из-под почвы пополз молочно-белый туман. Он не был похож на тот, в котором совсем недавно блуждали захватчики. Этот туман казался живым. Стелясь над землей, он словно зверь полз к погибающим в трясине легионерам. Отчего-то всем, кто видел странную мглу, было ясно — едва она достигнет романов, произойдет что-то страшное. Настолько, что смерть в земляной трясине сможет показаться избавлением против того, что загадочное нечто несло с собой...

Однако мгле так и не довелось доползти и поразить кое-как выбиравшихся из-под земли романских солдат. В последний миг с неба рухнул крюкоклюв — немыслимым образом избежав множество пущенных в него стрел и копий. Огромная птица упала прямо в гущу маннов — и миг спустя взмыла в небо, унося с собой того, кто творил проклятую волшбу...

* * *

На глазах Вальгарда и его людей, которые уже почти расправились с отрезанными друг от друга конниками, велльский кудесник резко взмыл в воздух. Несмотря на всю ярость, которую вызвал этот ублюдок теперь, когда завел маннов в западню, он оставался единственной надеждой захватчиков на победу. К тому же, велл был слишком сильным магом, чтобы позволить противнику, пусть даже такому же магу, одержать верх.

Вождь ожидал, что его оказавшийся таким ненадежным союзник быстро освободится от птичьих когтей потрепанного крюкоклюва. И действительно — спустя всего несколько мгновений после того, как птица устремилась вверх, велльский кудесник, извернувшись, вновь ударил в нее огнем. Огненный ореол вспыхнул вокруг недожаренного крюкоклюва — и тут же опал. Очевидно тот, кто прятался в образе птицы, сумел выставить свою защиту. Птичий маг уже не пытался бороться с тем, кого держал в когтях. А просто уносил его прочь, в сторону холмов — тяжело хлопая крыльями и неровно дергаясь, словно проваливаясь в воздушные ямы под весом своей добычи...

Но дольше следить исходящим Вальгарду не дали. После похищения велла, земля прекратила глотать разметанных легионеров. Страшный туман сгинул тоже, более не подпитываемый ничьей магией. Романы поднимались на ноги и быстро восстанавливали свой страшный строй.

Часть захватчиков все еще продолжала обороняться от всадников, которых оставалось не больше десятка. Однако прочие уже готовились противостоять легионерам, чьи копья вновь смотрели в сторону маннов. Еще несколько ударов сердца — и имперцы вновь возобновили свой мерный шаг — все ближе, ближе и ближе...

Под ногами велльского кудесника стремительно проносилась земля, головы и спины тонущих в ней проклятых романов... Плечи рвала режущая боль от вцепленных птичьих когтей. Тот, кто похитил его, был без сомнения очень сильным магом — и его могущество, как водилось в подобных случаях, нельзя было измерить обычной для этого меркой. Кудесник дважды пытался сжечь его, едва не подпалив собственный балахон, и дважды — заморозить. Однако крюкоклюв продолжал нести его к холмам — надрываясь и хрипя. Все свои силы неведомый птичий маг тратил на то, чтобы защититься от посягательств магии врага. И, наконец, уяснив это, кудесник покрепче ухватился за птичью лапу и выхватил кинжал.

... Сломанный строй романов и их женских союзниц остался позади. Однако крюкоклюву не суждено было унести врага к уже близким земляным высотам. Кудесник ударил — не магией, а ножом, целясь в прикрытое только обожженными мокрыми перьями брюхо...

Могучий символ имперской власти романов вскрикнул — коротко и хрипло. Его клекот утонул в людском шуме внизу, и потому уже мало кто успел увидеть стремительное падение двух магов — на сей раз настоящее...

Они рухнули в ложбину, не более чем в полусотне локтей за спинами легионеров, которые снова перешли в наступление. В падении кудесника сильно ударило о землю, и сквозь красный туман в голове он не сразу увидел своего противника. Когда же перед глазами прояснилось, взору его предстал коренастый, уже немолодой, но еще нестарый человеческий муж, в которого превратился гигантский крюкоклюв. Тело человека было видимо изломано падением, а светлые волосы заплетены на велльский манер. Маг, что недавно парил в небесах в облике птицы, еще оставался жив. Его обмороженное и обожженное лицо было обращено к небу, а грязные от запеченной крови пальцы скребли землю.

И все же, могучий птичий маг, что оказался веллом — таким же, как и кудесник, оставался жив, и даже в сознании. Несмотря на чудовищные боли, что, должно быть, ломали его тело, он пытался пошевелиться. И, наконец, ему это удалось. С трудом, он повернул к врагу разбитую голову с налитыми кровью глазами. Взгляды двух магов встретились — на миг.

Потом кудесник, собравшись с силами, перевалился на четвереньки. Оттолкнув землю, он, кривясь, поднялся на ноги.

— Ну? Чего ты добился? — хрипло выдохнул он, придерживая грудь, в которой, должно быть, не осталось ни одного целого ребра. — Безумец! Что ты творишь? Ты ведь велл — как и... я сам! Как можно выступать на стороне этих... романских ублюдков? Они веками — веками угнетали наш народ! Тебе ведь об этом известно, как и любому сыну нашей земли! С твоим даром вдвоем мы бы легко сломили их — этих... последних мерзавцев... А ты... Отчего, отчего ты их поддерживаешь — этих проклятых завоевателей??

Изломанный падением, обожженный птичий маг прижал дрожащую ладонь к животу — туда, где пришелся удар ножом. Кровь из-под мокрой задранной рубахи сбегала по его боку куда-то под спину.

— А... ты... кого... привел... на нашу... землю? — едва слышно просипел он в ответ по-велльски, силясь поднять вторую руку, чтобы опереться на нее. — Благословенных... — он сглотнул поднявшуюся из нутра собственную кровь, — освободителей?

Кудесник порывисто обернулся. Из той выемки в земле, куда забросило двух магов, поле сражения едва просматривалось. Спины романов и их женских союзников виднелись в отдалении — очень было похоже, что легионеры, наконец, столкнулись с маннскими завоевателями. Кудесник знал, к чему это могло привести. Пусть романов — всего две сотни против пяти, но их женщин во много раз больше. При поддержке не в меру воинственных баб легионеры могли одержать верх — и быстро. Тем более, что с другой стороны маннских завоевателей теснили велльские всадники, которых оставалось совсем мало, но и эта малость продолжала наносить урон.

— Мне нужна победа над романами, — резко бросил он сородичу, на чьих губах пузырилась уже кровавая пена. — А потом я избавлюсь от этих дикарей, и Веллия станет свободной! Такой, какой она была до нашествия мерзкого Рома! Это будет сделано! Но сначала — победа...

Умирающий птичий маг со свистом втянул в себя воздух. И закашлялся.

— Глупец, — сквозь кашель и сипение, простонал он. — Ты глупец, болван и... дурак, если... думаешь, что... Что сможешь управлять... этим зверьем... после того, как пустишь их... сюда. Ты...

Кудесник выпрямился, услышав хруст собственного покореженного хребта. И сделал нетерпеливый жест рукой.

— У меня нет на это времени, — он снова поморщился от боли и вытянул руку в сторону по-прежнему распростертого на земле птичьего мага. Велл, который в этой битве выступал на стороне Вечного Рома, так и не сумел даже приподняться в ответ на угрожающий жест врага. — Ты — ничем не лучше романов... Раз поддерживаешь их. А потому, я не могу оставить тебя в живых...

Он скорее почуял, чем услышал шорох за спиной. Лишь магия хаоса, что вновь начала возрождать силу, позволила ему увернуться в последний миг — и к его ногам рухнуло тело в гребнистом шлеме и доспехе из тяжелого стоика. Очевидно, что напавший — или, скорее, напавшая на него воительница промахнулась лишь на волосок. Мелькнуло искаженное тонкое лицо прекрасной романской женщины, ее злые зеленые глаза. Кудесник лишь отголоском разума понял, что произошло, и в какую новую ловушку заманила его подлость романской шлюхи. И успел вздернуть руку — за долю секунды до того, как она вскинула свою. Ощутив все же, как его ногу чуть ниже колена пронзило короткой острой болью...

* * *

Мигом позже его дернуло, и стремительно повлекло прочь — куда более стремительно, чем во время похищения крюкоклювом. Миры и реальность пронеслись перед взором кудесника единым смазанным пятном.

А потом зрение вернулось.

Кудесник покрутил головой — вокруг него облачными завихрениями клубилась пустота. Эта пустота была полна слепящего солнечного света — куда более яркого, чем в мире смертных. Сам мир к удивлению был виден тоже, где-то под ногами, далеко внизу. Там продолжали сражаться и умирать, убивая друг друга сотни женщин и мужчин. Романы уже вовсю теснили незваных гостей, однако их враг еще не был сломлен. Кудесник знал островитян как умелых и отчаянных воинов. Выучке легионеров они смогли противопоставить бесстрашие и ярость обреченных.

И — сверху это виделось еще лучше, чем из гущи сражения — манны еще могли победить. Кудесник догадывался, куда его забросило подлой магией сородича-велла. Знал он и то, что должен вернуться, чтобы помочь тем, кого привел сюда на смерть. Или все жертвы, которые он принес ради своей земли и людей окажутся напрасны...

— А ну, обернись, мерзавец.

Голос — спокойный, чуть насмешливый, но хорошо знакомый ему голос, говоривший по-велльски гораздо лучше, чем в последний раз, когда доводилось его слышать, заставил испуганно вздрогнуть. Кудесник дернулся, сжимая кулаки. Несмотря на то, что с мига их встречи прошло много лет, он узнал этот голос сразу. Как и знал, кого увидит, когда заставит себя повернуться к этому давнему, проклятому врагу.

Но это казалось невозможным. Не это было обещано ему тем, кому он поклялся служить — ради своей родины, и только ради нее...

Кудесник сглотнул и с силой прикрыл глаза. Его неспешность была вызвана не страхом — а лишь едва приглушенной яростью. Медленно, преодолевая сопротивление пронизанного гневом духа, он обернулся.

И действительно увидел того, кого никогда более не собирался увидеть в представшем ему облике.

Перед кудесником, на расстоянии не более полутора десятков локтей, стоял высокий, широкоплечий роман. Одетый в броню старшего легионера, с ненавистным гребнистым шлемом на голове, этот ублюдок поигрывал удлиненным романским мечом. Его оружие, казалось, состояло из одного только света, еще более яркого, чем тот, что лился вокруг. Другая рука — обнаженная, мускулистая рука воина, пока свободно и без особого труда удерживала круглый темный щит.

Роман выглядел так же, как и восемь лет назад, когда он со своими головорезами явился в дом кудесника, чтобы забрать на костер его сестру. Тогда единственный сын кузнеца Бертолф, что долгое время поклонялся, как он думал, жрице Темной Лии, сделал окончательный выбор. И принял служение силе, куда большей, чем даже свет Лея и тьма Лии, когда они еще не были разделены. Он предался хаосу — сперва ради спасения своей сестры, а после — и всех, кто населял веллийские земли.

Но на его пути раз за разом вставал этот роман. Ублюдочный отпрыск проклятого народа умудрился расстроить планы еще наставницы кудесника, когда немыслимым образом заманил ее в ловушку. И тем самым надолго отсрочил получение нужного могущества самим Бертолфом.

Сегодня же он вновь заступал дорогу справедливости. И в его руке, как извечный аргумент любого легионера в спорах с другими народами, подрагивал ненавистный символ имперской власти — меч.

Некоторое время кудесник смотрел на этот меч. Потом поднял глаза выше, в лицо романа. Роман посмотрел в ответ, и его жесткий лик на короткий миг исказило мгновенное удивление.

— Ты??

Кудесник мотнул головой, отбрасывая назад отросшие неопрятные волосы. Руки против воли вновь сжались в кулаки. Однако он заставил себя усмехнуться.

— Я, романская шлюха. Помнишь, я говорил, что выбью вас всех с земли моих предков? Время пришло! Скоро в Веллии не останется ни одного живого имперца!

Собеседник поднял бровь и бросил короткий взгляд себе под ноги. Невольно, Бертолф тоже посмотрел туда.

Если еще несколько минут назад соотношение сил было примерно равным, то теперь расклад явно изменился. Тому виной оказался новый и свежий отряд конников с гербами Веллии на щитах. Должно быть, чувствуя близкий перелом, армия принцессы Марики — той самой Марики, в которую некогда был проклят Инквизитор Марк Альвах — ввела в бой последние резервы.

Кудесник сплюнул.

— Это ничего не меняет, — бросив последний взгляд на гибнущих маннов, он вновь посмотрел на своего врага. — Чтобы вас изгнать мне не нужны эти дикари. Я говорил...

— А я говорил вернуться к свету, дурак, — роман шагнул ближе, прокрутив в руке меч. — Вот к чему привело мое милосердие. Caenum, я мог тебя остановить!

Несмотря на все сопутствующее, что уже случилось между ними, Бертолф подавился словами.

— Милосердие? — он снова умолк, пережидая мешавшую ему говорить лютую злобу. — Ты называешь то, что ты и твои... люди принесли в наш дом милосердием??

Как и вечность назад роман и велл стояли один напротив другого, прожигая друг друга взглядами. Потом кудесник пересилил себя, усмехнувшись вновь.

— Скажи, имперец, кто надоумил тебя привести меня сюда? Чего ты добивался — просто отвлечь от того, что происходит там, внизу? Или, может, кто-то тебя обманул, уверив, что здесь моя магия бессильна?

Лицо Инквизитора Альваха оставалось спокойным и бесстрастным. Но, похоже, Бертолфу и не нужны были ответы. Он знал их сам.

— Смешно слушать какие-то обвинительные речи от ублюдка, который виновен в мучительной смерти множества беззащитных женщин. Романской шлюхи, которая каждую ночь визжит под своим велльским хозяином. Ничтожества, недостойного называться мужчиной, — убедившись, что все-таки сумел уязвить давнего врага, кудесник издевательски рассмеялся. — Я же не ошибся, имперец. Тебе нравится такая жизнь, иначе ты давно бы упал на меч. Вы, романы, все такие. Тупая жестокость снаружи, а внутри — разврат и грязная похоть. Ты сейчас — на своем месте, роман. Никто из вас не заслуживает лучшего. И никто не получит пощады! Вы жгли наших жен — и за это ваши жены будут гореть вместе с их погаными отродьями — гореть, пока не выгорят дотла!

Последнее велл почти прокричал. Он больше не смеялся. По его напором Альвах невольно сделал шаг назад, поднимая щит.

— То, что было сделано с тобой силами хаоса — несравнимо с тем, что испытает каждый из вас. Вы ответите за мерзость, что несли землям других народов! А ты — ты будешь смотреть за тем, как разлагается твой великий, — Бертолф выделил голосом это слово, — романский мир. Не знаю, как тебе удалось загнать наши души сюда, но едва мы вернемся — а мы вернемся немедленно, ты вновь окажешься в плоти той самой шлюхи. Я отдам тебя в руки дикарей, — кудесник мотнул головой куда-то вниз. — Ты узнаешь, что испытанное тобой до сих пор — ничто по сравнению с тем, что заставлю испытать тебя я. До конца твоей поганой жизни! Клянусь, ты станешь последним романом, который покинет этот мир. Но к тому времени, когда это произойдет, успеешь увидеть все, что я уготовил твоему ублюдочному народу!

— Тебе бы волноваться, что случится, когда ты покинешь мир, — выделив слово "ты", Марк Альвах вновь шагнул вперед. Лицо его, ранее отстраненное, сделалось жестким. — И каким будет наказание хозяина за твой провал.

Он поднял меч. Однако видевший это Бертолф только усмехнулся.

— Значит, Лей все-таки выбрался из клетки, — заговорил он, и его голос странным образом преображался, с каждым новым словом. — Он снова решил помериться силой. Вижу, выбрал смертного себе по духу. Но даже это не поможет ему...

Последнее прозвучало совсем низко и гулко. На глазах промедлившего изумленного Альваха тело мага утратило его человеческую форму. Оно мгновенно вытянулось, увеличиваясь в размерах. Всего лишь миг спустя перед романом шлепнулись толстые кольца огромного змея. Роман успел заметить перепончатое окаймление вокруг головы чудовища. И вскинул щит до того, как полыхнувшие выпуклые желтые глаза обратили его в камень.

Василиск зашипел — и бросился вперед. Альвах, который за миг до того успел предугадать бросок чудовищной змеи, увернулся от жамкнувших рядом зубов, отпрыгивая в сторону. Потом — опять и опять. Змей не давал ему ни секунды передышки. Он гонял уворачивавшегося человека, норовя ухватить его клыками, каждый из которых был длиной в локоть, плюнуть ядом или сбить хвостом. Бертолф — если это все еще был он, а не воплощение самого хаоса, угадал. Альвах в действительности был уверен, что проклятый кудесник не сможет воспользоваться магией там, где у него не было тела. И теперь не понимал, как ему победить настолько исполинскую гадину, которая казалась огромнее самой Праматери Гидры. Положение его затруднялось тем, что он не смел взглянуть на охотящегося за ним змея прямо, опасаясь расплатиться за это жизнью.

Дважды Альваху удавалось ударить мечом. И всякий раз его удары достигали цели. Меч из света, вверенный самим Леем, всякий раз без усилий входил в тело змея. Однако не причинял тому существенного вреда. Альвах знал, что бить нужно в голову. Но для того, чтобы добраться до головы, требовалось обернуться к гадине лицом, не попасть под магию его чудовищных глаз — и не оказаться в мерзкой пасти...

Происходящее не могло продолжаться долго. В какой-то миг не успевшего вовремя отпрыгнуть романа сбило с ног. Выронив меч, который отнесло куда-то в сторону, Альвах попытался вскочить и броситься за ним. Но в следующий миг почувствовал, как кольца змея обвиваются вокруг его тела, прижимая руки к бокам.

Грудь стиснуло, будто между двух наковален. Благородный стоик сдержал давление чудовищных колец, но Альваха все равно резануло свирепой болью в прижатых к туловищу, раздавленных руках. Дернувшись, он отчетливо услышал хруст собственных ломавшихся костей.

Василиск приподнял его к самой оскаленной морде. Альвах зажмурился, не желая уходить из жизни через обращение в камень. Отчего-то он всегда считал подобную смерть унизительнее и гаже прочих. Роман ждал, чтобы ему попросту откусили голову, но не дождался. Вместо этого чудовищное кольцо сдвинулось плотнее, и Альвахом встряхнули — словно детской игрушкой.

— Ну же, — не услышал, а будто осознал бывший Инквизитор обращенное к нему. — Это твой шанс, имперец. Посмотри в лицо своей судьбе. Пока я не передумал. Ты можешь выбрать жизнь. Живи как женщина, самая падшая и жалкая из жен... Или прими смерть с открытым лицом, как подобает мужчине. Лей в тебе сейчас, я чувствую его никчемное присутствие. Призови его, имперец. Призови — и открой глаза...

Не в силах терпеть давящую муку, осознавая, что обе его руки превратились в раздавленные куски мяса и жил, с осколками из костей, которыми уже не поднять меча, Альвах мотнул головой, с силой вдыхая сквозь стиснутые зубы.

— Хорошо, — простонал он, выгибаясь в душивших его кольцах. — Я... будет так, как ты хочешь. Только... не дави...

Несколько ударов сердца ничего не происходило. Потом тулово змея слегка сдвинулось — ровно настолько, чтобы дать жертве глотнуть воздуха для новых, пусть коротких, речей.

Альвах вдохнул со свистом — и открыл глаза.

— Лей! Отец всех мужей, я призываю тебя!

Прямо перед ним покачивалась широкая змеиная морда с оскаленными зубами, с которых капал яд. И за мгновение до того, как полыхнувшая колдовская вспышка змеиных зениц превратила человека — и связанного с ним Предвечного в камень, Альвах дернул головой, вложив в это движение все остававшиеся у него силы. От резкого рывка шлем Инквизитора сдвинулся на лоб, и в до блеска отполированной поверхности на миг — только на миг отразилась морда василиска и его выцветшие магией хаоса глаза...

* * *

Хаос покинул наш мир?

— Он и не приходил, герой. То, с чем тебе пришлось столкнуться — было лишь едва заметным отголоском этого... существа. Его жрец не успел подготовить достаточно крупной лазейки. Иначе тебе бы не справиться так легко...

Альвах скрестил свои абсолютно целые и здоровые руки, с удовольствием заново ощущая игру крепких мышц. Вопреки утверждениям Предвечной, совершенное с Бертолфом далось ему нелегко. Однако то, что еще предстояло совершить, казалось не легче.

Бывший Инквизитор думал об этом, стоя меж двух Предвечных и наблюдая сверху за постепенно затихавшей битвой. Романы и помогавшие им женщины вкупе со вторым конным отрядом веллов, который вел де-принц Генрих, почти дожали врага. Островитяне еще сопротивлялись, но все, что они могли теперь — подороже продать свои жизни. Альвах смотрел на продолжавших сражаться воинов и чувствовал усталое удовлетворение. Как любой человек, который почти закончил важную и тяжелую работу, и закончил ее хорошо.

Вне всяких сомнений, изгнание злого Предвечного совместными силами высших и людей было очень важным для судеб их мира. И не менее важным оказывалось то, что в этой битве мужчины и женщины выступали бок о бок. Что могло сделаться началом конца давней вражды. Альвах чувствовал в этом и свою руку, но вместо вполне объяснимой гордости ощущал только утомленный покой. Что бы с ним ни происходило за всю его жизнь, оно подвело к тому, чтобы вырвать мир из-под змеиной лапы хаоса. И это примиряло бывшего Инквизитора со всем случившимся, и даже тем, что еще должно было случиться.

Предвечные, которые стояли рядом с ним, словно с равным, изменились тоже. Занятый тем, что происходило между людьми, Альвах не сразу заметил эти перемены. Лишь теперь, думая о судьбах мира, но одновременно и о собственной судьбе, он подметил, что Лей и Лия уже не казались измученными пленниками. Теперь они гляделись настоящими высшими. Борода золотоволосого Лея исчезла, и без нее Отец всех мужей внезапно оказался молодым юношей, статным и крепким, чье лицо излучало ослепительное сияние. Темная Лия тоже сделалась моложе, явившись смертному юной женщиной, нечеловечески прекрасной, и столь же благой. Альвах чувствовал всем своим существом, как выздоравливал его мир, и обретал мир в собственной душе.

Впервые за много лет.

— Жрец... Бертолф. Его речи казались безумными. Хаос всегда выбирает тех, кто обделен разумом?

— Хаос всегда выбирает наиболее уязвимые струны души, герой, — поняла его Лия. — Гордость, ненависть, жадность, страх... У слабых... либо тех, кто по какой-то причине ослабел... Например, вследствие ударов судьбы, он извращает эти пороки до неузнаваемости, усиливая их многократно. Всегда во зло. Человек может купаться в своих страстях и не чувствовать, что те мысли, которые неотрывно и навязчиво преследуют его, на самом деле идут не из его разума. Так случилось и с этим несчастным мальчиком...

Альвах присмотрелся. Про-принц Седрик, что вел первый отряд велльских конников, и еще чудом оставался жив, наконец, сумел пробиться к Вальгарду. Велл и манн — оба они были измотаны схваткой и изнемогали под тяжестью ран. К тому же вождь захватчиков находился в более уязвимом положении, так как Дагеддид еще оставался в седле.

Но преимущество принца оказалось недолгим. Достигнув своего врага, Седрик промедлил лишь несколько мгновений, давая Снежному Волку узнать себя. Альваху сверху было видно лучше прочих. Он успел заметить, как побелело лицо бесстрашного вождя, когда спрыгнувший перед ним из седла велльский великан стащил с головы шлем. Каким-то образом бывший Инквизитор понял мысли Вальгарда — ровно как и Седрика. Дагеддид знал о намерениях захватчика по отношению к его жене, и достоинство оскорбленного мужа требовало возмездия. Вальгард — пусть это было очевидно не всем, оказался в положении уже не завоевателя, пусть проигравшего, а мелкого воришки, недостойно посягнувшего на несвое. И нарушившего то единственно нерушимое, что было во всех верах — святость самого брака... Альвах успел прочувствовать смятение манна, когда поднявший меч, злой и праведный в своей ярости Седрик ринулся вперед.

— Что будет после победы? — решился спросить роман, наблюдая за поединком предводителей двух армий. Снежный Волк сдержал первый натиск противника, хотя так до конца и не оправился от своего смятения. — Прорва больше не нужна?

— Близок час нашего единения, — проронил Лей, также глядя на сражавшихся вождей. Лия подтвердила его слова улыбкой, слегка склонив голову. — После слияния в одно целое мы обретем прежнее могущество и справимся с силами хаоса, что еще остаются в нашем мире. Тогда исчезнет и Прорва.

Альвах поднял бровь.

— Мир станет един, как прежде?

Предвечная покачала головой.

— Это произойдет не сразу. Если сдвинуть мир прямо теперь, это может вновь повлечь за собой ужасные разрушения и гибель смертных. Мы будем сближать половины земли постепенно. Твои внуки успеют родить своих детей прежде, чем та ужасная пропасть исчезнет.

Роман кивнул.

— Это все равно произойдет.

— Да, герой.

— А каменная чума?

Лей простер руку, пронизав облака вокруг них ярким солнечным светом.

— Три дня подряд любой из обращенных в камень мужей... или жен, на которого падут солнечные лучи, исцелится от магии подвижников нашего врага. Нужно будет разослать весть по всем человеческим землям, дабы не прятали статуи своих родных от света.

Альвах снова кивнул.

— Я позабочусь, чтобы об этом услышали все.

Предвечные одновременно бросили на него взгляды с обеих сторон. Невольно, роман поежился.

— Ты твердо решил возвращаться?

Смертный расцепил руки и уронил их вдоль тела.

— Я бы хотел вернуться к жизни, — негромко проговорил он после непродолжительного молчания. — Твой свет манит, благой Лей. Но я еще молод. Вы... сможете вернуть моему телу форму, которую оно получило от рождения?

Теперь уже молчали Предвечные. Альвах ждал. Он давно уже поборол свое нетерпение. Он знал, что оказал услугу миру и его хранителям. И заслужил награду — настолько, насколько они были способны ее дать.

— Мы думали о том, как помочь тебе, герой, — наконец, проговорила Темная Лия. Оторвавшись от яростно теснившего своего противника Дагеддида, Альвах взглянул в ее сторону. И поймал спокойный и участливый взгляд Матери всего сущего. — Пусть это не совсем так, как должно быть... Скажи, ты твердо решил продолжить свой земной путь именно в мужеском облике?

Альвах с некоторым усилием вновь кивнул головой. Он много думал над своим решением. Зная, чего лишится и какие жертвы вынужден будет принести он сам, и те, кто был ему дорог, роман все же не мог позволить себе упустить единственный шанс для исправления своей перекореженной судьбы. Пусть бы даже после этого он очутился один, вдали от привычной жизни и близких ему людей, не имея за душой ничего, и выпав из мира почти на десять лет.

Лей и Лия переглянулись.

— Мы можем дать тебе то, чего ты хочешь, герой. И даже больше. После возвращения тебе не нужно будет тосковать в одиночестве. Ты сможешь принять судьбу любого из мужей, что бездыханными лежат теперь там, внизу, — Лия указала глазами на тела убитых в бою воинов, что укрывали землю на поле битвы. — Сделай свой выбор, и ты получишь исцеленное тело, память, родных и близких любого из этих несчастных. И потому тебе не придется скитаться в одиночестве, всеми покинутому, как ты того опасаешься...

Альвах усилием воли заставил улечься свое безмерное изумление.

— П-погодите. Предвечная... и ты, Лей, — он перевел взгляд с одного на другую. — К чему это? Я не желаю жить ни в одном из них. У меня есть тело. Мое, собственное. Верните ему прежний облик. Или это вам не по силам?

Последнего говорить не стоило, но он не сдержался. Однако даже если своим неверием он оскорбил кого-либо из высоких собеседников, они ничем этого не показали.

— Вернуть твоему телу мужскую форму несложно, — к облегчению романа, ждавшего этого ответа с огромным напряжением, проронил Предвечный. — Но делать это теперь будет преступно.

Альвах сдвинул брови. Он хотел возразить, но внезапно осекся.

— Верно, герой, — пальцы Темной Лии ободряюще пробежали по его руке. — В этом твоем теле растет еще одна жизнь, которая погибнет, если теперь его изменить. Мы не можем своей волей намеренно способствовать гибели невинного. Это против нашей природы. И против законов Творца.

Альвах поморщился, прикрыв глаза и с силой протерев переносицу.

— Caenum, — едва слышно пробормотал он. — Но ведь... проклятье... этот ребенок все равно умрет, если я выберу себе другое тело!

Лей сурово кивнул.

— Это будет твой выбор, смертный. Не наш.

Альвах в отчаянии взглянул в сторону Лии, но та неожиданно потупила взор. Выбор, который предлагали ему Предвечные, оказался страшно, чудовищно несправедлив, и Мать всего сущего не могла этого не понимать. Роман в сердцах запустил пальцы в свои густые, темные волосы, с силой тиская курчавые завитки и едва не вырывая их у самых корней.

— Хорошо, — после продолжительного молчания проговорил он, стараясь не смотреть ни на одного из высших. — А если я... После рождения этого ребенка. Могу я просить вас о милости тогда?

Предвечные переглянулись. Потом Лей шагнул вперед и положил пронизанную светом руку на человеческое плечо.

— Много веков назад мы приняли эту форму смертных по наущению хаоса. Теперь мы по-прежнему разъединены. По правде, Марк Альвах, мы остаемся в таком положении теперь, когда хаос повержен, только из-за тебя. После соединения мы уже не сможем... сообщаться со смертными так, как теперь. Это — иная... ипостась бытия. Ты достигнешь ее только после смерти, если уйдешь в мой свет. Этого не объяснить так, чтобы было понятно теперь. Но поверь, я тебе не лгу. После нашего прощания, мы не встретимся до самого твоего конца. А потому, что бы ты ни решил — ты должен сделать это сейчас.

... Тело проклятого дикаря и мерзкого ублюдка, что смел своими грязными взглядами оскорблять честь его жены, упало под ноги жалкой кучке его сородичей. Тяжело дышащий Седрик пятерней зажал рваную рану в боку, в другой продолжая удерживать меч. Руки его тряслись, стесненная доспехом грудь ходила ходуном. Пот заливал глаза. Наследный велльский принц, только что убивший главаря островитян, стоял почти в одиночку в окружении маннских дикарей.

Но они больше не воевали. Завоеватели, только что увидевшие гибель своего вождя, один за другим опускали мечи. По прикидке едва видевшего на глаза Седрика, их оставалось чуть более полусотни. Против пяти сотен, которые пришли воевать на его землю. Теперь эти люди, из которых после смерти Вальгарда Снежного Волка словно внезапно вырвали хребетный стержень, пытались сгрудиться друг подле друга. Они затравленно озирались на теснивших их романов, веллов и воительниц из-за тумана, но битва уже прекратилась. Отголосками разума Седрик вспоминал, что первый и неясный удар был нанесен неизвестно кем и словно по всем маннам одновременно совсем немного времени назад. Должно быть, в этот миг велльский маг Ниавир справился со зловещим маннским кудесником. Смерть кудесника словно подорвала силы завоевателей, гибель вождя окончательно заставила их признать поражение.

Это на самом деле была победа. Битва окончилась — окончательно. Теперь завоевателей брали в плен, чтобы вести в близкий Ивенот-и-ратт. Благодаря усилиям Марики, которой самим Леем — или, как она утверждала, Лией, была дарована возможность воскрешать каменные статуи мужей поцелуем, сам город осталось охранять достаточное число воинов.

Многие женщины, которых неугомонная жена младшего Дагеддида привела из-за тумана Прорвы, уже без приказа разбредались по смертному полю, выискивая раненых. Кое-где раненые поднимались сами, а те, кто не мог — звали на помощь. Про-принц смотрел на то, что творилось перед ним, и не мог додумать до конца ни одной разумной мысли. Даже появление перед самыми глазами де-принца Генриха, который начал что-то втолковывать — быстро и горячо, не смогло заставить его вернуть разум к сделавшимся насущными заботам.

В конце концов Седрик, что еще не оправился после битвы, только кивнул на обращенные к нему слова. Но из-за стука в ушах и своего шумного, тяжелого дыхания, так и не услышал, что именно сказал ему брат, предположив лишь, что это было как-то связано с пленными маннами.

И верно — заручившись его согласием, Генрих тут же отошел к легионерам, отдавая какие-то распоряжения светловолосому велльскому центуриону, который командовал ими. Романы быстро и деловито связывали руки островитянам, и сгоняли их в одно место. Маннские вожди погибли все, и это, должно быть, стало еще одной причиной, по которой эти подлые, но суровые южные воины сдались. Седрик глядел на них и, сквозь марево в глазах и все не унимавшийся, бешенный стук сердца в ушах, все пытался ухватить за хвост какую-то чрезвычайно важную мысль. Которая, вопреки ее важности, уворачивалась от его разумения и ускользала.

— Приветствую ваше высочество. Я отправила своих разведчиков на поиски пропавшего колдуна, моего супруга Ниавира и принцессы Марики. Не сомневайтесь, их вот-вот найдут.

Седрик стремительно развернулся на этот густой и певучий, властный голос. Женщина из-за тумана, верховная Ипполита, которая привела своих воительниц в помощь его армии, стояла рядом, опираясь на копье.

Красивое лицо женщины едва не до кости было рассечено на скуле. Судя по тому, как она держалась, предводительница воинов из-за тумана получила еще какие-то раны, но разглядывать ее доспех Седрик не стал. Он, наконец, вспомнил, о чем думалось ему все это время, и не смог справиться с тревогой, исказившей его черты.

— Благодарю тебя, верховная, — хрипло ответствовал он, и со второй попытки вложил в ножны окровавленный меч. Сил на то, чтобы его отереть, вдруг не оказалось. Однако, не желая показывать своей слабости перед лицом женщины, Седрик укрепился. — Я тоже пошлю своих людей. Нужно разыскать их немедленно!

* * *

Альваху было видно смятение, которое поднялось внизу после того, как два бездыханных, и одно еле дышащее тело были доставлены во временный лагерь трех армий. Маг Ниавир оказался едва жив. Его тут же понесли дальше — в один из женских шатров, куда, оставив Дагеддида, быстро ушла и предводительница Ипполита. Труп кудесника Бертолфа убрали тоже — чтобы сжечь на камнях. Возле Седрика и его подоспевшего старшего брата осталось последнее, и самое важное — тело прекрасной романской супруги наследного Дагеддида. Альвах с некоторой отстраненностью наблюдал Седриком, который, стоя на коленях, деревянной рукой неловко трогал волосы своей мертвой жены. Мысли Дагеддида не читались, словно их не существовало вовсе.

Впрочем, продолжалось это недолго. Про-принц поднялся и отдал короткий приказ. Его брат попытался было говорить, но Седрик только махнул рукой. Так же без слов он погрузил на подведенного ему коня тело жены и вскочил в седло сам.

— Куда он? — с недоумением пробормотал сам себе Альвах, который по-прежнему пребывал в тягостном раздумье. Предвечные оставались с ним же, на некотором отдалении. Они терпеливо ожидали решения своего смертного союзника. Как ни велика была необходимость в том, чтобы сбросить оболочки, Светлый Лей и Темная Лия все же не мешали думать бывшему Инквизитору, понимая, что теперешнее решение предопределит всю его дальнейшую судьбу.

Меж тем конный Седрик пробирался меж холмов, оставив позади всех вольных и невольных свидетелей своего несчастья. Лицо его по-прежнему хранило отпечаток отстраненности, а свободная рука крепко прижимала прислоненное к груди тело мертвой жены. Временами он озирался, что-то выискивая. И, спустя несколько холмов нашел, все-таки, то, что ему было нужно.

— Что задумал этот недоумок? — в еще большем недоумении проговорил Альвах, глядя, как спешившийся на вершине высокого холма Дагеддид отпускает коня. Тело Марики принц бережно уложил на расстеленный плащ. После чего вновь опустился перед ним на колени. И вдруг, словно в единый миг утратив все силы сдерживаться, резко ткнулся лбом в живот мертвой принцессы и глухо, по-звериному завыл.

Альвах неожиданно для себя самого ощутил приступ смутной жалости. Долгое время он ненавидел Седрика за сотворенное насилие — и за то, что до сих пор вынужден был подчиняться ему. Даже по прошествии многих лет он едва мог бы сказать, что питает хоть какое-то расположение к этому Дагеддиду.

Но Седрик не был и чужим. Многократно на протяжении почти девяти лет жизни подле него, Альвах ловил себя на мысли, что вспыльчивый великан мог быть стать если не другом, то хорошим знакомым — встреться они при других обстоятельствах.

Неожиданно это подтолкнуло к новой мысли. Можно было принять предложение Предвечных. И выбрать тело кого-то из приближенных к королевской семье. Альвах припомнил среди погибших двух или трех рыцарей из благородных, которые были вхожи в окружение самого Седрика. Судьба такого рыцаря подарила бы ему возможность время от времени видеть собственных детей. Даже Дагеддидов, которые за долгие годы сделались его семьей. Что бы ни приходилось ему выносить в теле женщины и жены, Альваху не хотелось терять тех, к кому он привык, и то хорошее, что имел. Настолько, насколько это могло быть возможно. Но до принятия такого решения необходимо было выяснить кое-что еще.

— Я хочу спросить, — с досадой разглядывая трясущуюся спину про-принца, негромко проговорил Альвах, обращаясь к Предвечным. — О моей... брачной связи. Разве она не противоестественна? Два мужа соединены в вечности. Такое не против законов Творца?

Темная Лия вновь приблизилась и остановилась рядом.

— По закону Творца двух мужей соединить невозможно, — непонятно ответила она, обнимая себя и потирая плечи. — Такой союз попросту не состоится из-за... невозможности единения одинаковых начал. Будь ваша связь противоестественной, Лей бы не смог ее освятить.

Седрик внизу, наконец, угомонился. Теперь он просто лежал подле жены, вжимая лицо в ее грудь, и поглаживая плечо. Альвах вновь смотрел на него, гася в себе поднимавшееся раздражение.

— Я все же не понял, — выждав, сколько было нужно, вновь рискнул обратиться он. — Что с нашей связью?

— Ваша связь нарушится, — Лей подошел тоже, вновь останавливаясь по другую сторону от смертного. — И очень скоро. Та душа, к которой привязана твоя, вот-вот отлетит к хаосу. По собственному выбору. Ибо не в наших силах останавливать самоубийц. Отринув свою судьбу, они идут против воли Творца, и уходят из-под Его защиты. Ни я, ни Лия не в силах этому помешать.

— Когда эта душа отлетит к хаосу, ты вновь станешь свободен, — Предвечная подавила тяжелый вздох. — И сможешь соединиться с любой другой женщиной по своему выбору. Если, конечно, вернешься... в мужеское тело.

Седрик поднялся. Неосознанно схватившись за рану в боку, он пересилил себя — и начал медленно расстегивать ремни доспеха. Альвах сдвинул брови.

— Так Дагеддид решился упасть на меч?? Из-за того, что... caen... Из-за смерти жены??

Ему не ответили. Ответ был и не нужен. Седрик отстегнул последний ремень и, морщась, отбросил в сторону вымазанный в крови нагрудник. Так же он расправился с наплечниками, оставшись в толстой и рваной поддоспешной рубахе. После чего неспешно вытащил покрытый еще неподсохшей кровью меч.

Альвах обернулся к Предвечным.

— Он не понимает, что творит, — превозмогая себя и поднявшееся непринятие, глухо пробормотал он. — Его нужно остановить.

Лица Предвечных оттеняли печаль и скорбь. И в то же время они были суровы — как никогда ранее.

— Каждый человек волен распоряжаться своей судьбой, — проронил, наконец, Лей. — Это бесценный дар смертным от Самого Творца. Никто, ни я, ни Лия не можем препятствовать вашему выбору. Каким бы он ни был.

С трудом подавив новую волну поднявшегося непринятия, и испытывая невообразимую смесь из протеста, досады и острого раздражения, Альвах снова посмотрел себе под ноги. Но тут же отвел взгляд в сторону. Предвечные были правы. Если только Дагеддид твердо решил отправиться прямиком к хаосу, от которого только что с таким трудом был спасен целый мир, пусть бы он сделал это как можно скорее.

Ожидание того, что должно было произойти, делалось все невыносимее.

Седрик, однако, не торопился. Он словно решил до конца вымотать душу своей издерганной "супруги". Вытащив меч, принц выронил его рядом с собой на траву. Потом, приподняв Марику за плечи, вновь притиснул ее к себе, зарываясь лицом в потускневшие темные кудри.

* * *

Выживший маг Ниавир сумел поведать, что перед гибелью кудесник маннов успел ударить молнией — всего одной. Но и одной молнии оказалось достаточно.

Марика, самая прекрасная из всех когда-либо живших женщин, умерла.

А с нею умер и весь мир.

Седрик отказывался принять сердцем то, что видели его глаза. Он понимал, что его жены больше нет, и огромная, словно само солнце, и такая же горячая рана в его груди все ширилась, заполоняя разум. Но в то же время, случившееся будто существовало отдельно от самого Седрика и того, что его окружало. Марика жила — где-то там, в царстве Лии. Куда, если верить служителям, уходят и мужчины, убившие себя своей рукой.

Про-принц не знал законов мироздания. Но он твердо верил — совершенная над их душами связь сильнее смерти. И после гибели воссоединит его с Марикой. Где бы теперь ни находилась его жена.

Безумная уверенность в том, что Марика рядом, и наблюдает за ним с той стороны бытия, крепла вместе с зарождавшимся безумием самого Седрика. Как наяву он видел ее холодные глаза, которые часто взирали на супруга с насмешкой или непонятной для него досадой. Но как бы ни было раньше, теперь Марика по-прежнему присутствовала здесь, рядом с ним. Неразрывная связь между душами, освященная самим Леем, переживалась сейчас особенно остро. Седрик чувствовал ее и рвался к жене сам — всем своим существом.

Мертвый мир затягивал неспешно, но все упорнее. Затуманенный разум захлестывали видения, из прошлой, счастливой жизни. Седрик вспоминал девять неравнозначных лет, которые провел подле супруги, свои ошибки и достижения, тревоги и сладостный покой. Ошибок было совершено немало. Но, несмотря на все сложности жизни с женщиной, которая была рождена в день самого Лея, и быть может, даже носила в себе мужскую душу, единение с ней оставалось тем, чего Седрик долго искал, и, наконец, обрел в браке. Извечное, леденившее душу одиночество исчезло, когда их руки были соединены перед священным алтарем. И позже, уже обретаясь в своем непростом супружестве, Седрик ни единого мига не пожалел о сделанном выборе.

Марика словно создавалась для него, а он — для Марики. Пусть даже со стороны жены он едва ли мог надеяться на взаимность для своих чувств.

Седрик убрал тугой завиток со лба юной женщины и вновь вгляделся в ее черты. Смерть еще не успела оставить в них свой след. Марика была словно живая и это сводило с ума. Внезапно из неоткуда возникла мысль о том, что все ощущения о мнимой близости жены — лишь грезы желающего обманываться рассудка. И Седрик вдруг очень остро ощутил всю глубину и ужас своей потери.

Он остался один — совсем один. Его насмешливая и бесконечно родная Марика ушла в небытие. И этого уже не исправить — никому и никогда...

В глазах защипало вновь, и про-принц, который успел избавиться от доспеха, крепче прижал к себе жену, зарываясь лицом в густые, темные волосы, ощущая под одеждой каждый из изгибов ее тела. Эти изгибы, как и сама совершенная плоть прекрасной романки были знакомы ему — до последнего волоска. Когда-то он исследовал ее всю, пядь за пядью. Снова и снова закрепляя то, что сделалось ему открыто после брачного обряда...

К сотрясавшемуся от беззвучных рыданий принцу одно за другим приходили воспоминания — тяжелых первых лет, когда ошибок с его стороны было сделано более всего. Молодой муж не мог не замечать гадливого омерзения на лице супруги, вынужденной делить с ним ложе. И это уязвляло его до непереносимости. Марика знала о проклятии Луны, и раздосадованному Седрику казалось, будто ее брезгливость вызвана тем, что когда-то супруг искал утешения в объятиях мужчин. Он не мог изменить прошлого, и презрение Марики жгло, словно раскаленное железо, чем дальше, тем все сильнее. Досада порождала гнев, а тот вспыхивал темной, животной яростью, которую теряющий голову Дагеддид и вымещал на своей беспомощной жене.

Седрик застонал сквозь зубы, сильнее зарываясь в волосы Марики и едва помня себя от раскаяния и стыда. Он вспоминал, как мучил юную романку, сознательно выискивая наиболее унизительные способы соития и заставляя делать то, что вызывало у нее приступы больного, полубезумного отчаяния. Следуя клятве, Марика не отказывалась подчиняться. И супруг в своей глупой ярости не упускал случая воспользоваться вытребованным правом, мстя ей за собственное убожество. Он мучительно жаждал расположения жены, но не наученный обращаться с женщинами и подстегиваемый злобой, делал все только хуже. И едва не погубил ее, в большей степени, нежели прочее, сделавшись причиной смертельной болезни...

Дагеддид поднял голову, обратив измятое лицо к небу. С вялым удивлением он обнаружил, что бывшее совсем недавно ясным, оно стремительно затягивалось грозовыми тучами. Начинавший накрапывать пока еще мелкий дождь как нельзя лучше подходил к его теперешнему настроению. Он моргнул, смахивая влагу. И, сбросив перчатку, едва касаясь пальцами, провел по тонкому женскому лицу...

... Когда милостью Лея ему удалось вернуть свою истерзанную супругу в разум, насмерть перепуганный и терзаемый горьким раскаянием Седрик поклялся больше никогда не допустить того, что он позволял себе в начале супружества. И на этот раз он твердо держал данное слово. Что оказывалось непросто — особенно поначалу. Марика почувствовала изменения в его отношении к ней почти сразу. И не замедлила воспользоваться ими, немедленно расширив границы дозволенного.

Сперва Седрик, не вполне доверяя диковатой романской юнице, ограничивал ее во всем. Но постепенно Марика получала больше — сначала от роли в королевской семье, а потом — и в жизни целой страны. Ее супругу приходилось только удивляться, как целеустремленно и упорно юная жена бралась за мужские дела, участвуя в мужеской жизни.

К изумлению принца, немалую роль в привлечении Марики к делам управления играл его отец, старый король Хэвейд. С самого начала он привечал младшую невестку куда больше, чем старшую. И потому, когда она не была занята с армией, Марика часами просиживала в кабинете короля, упрямо и добросовестно изучая государственные бумаги и вникая во все дела провинции. Зачинщиком таких встреч делался сам король. Он посылал за Марикой каждый день, и Седрик в конце концов смирился с тем, что отец предпочитает компанию его жены даже своим сыновьям. Тем более, что благодаря занятости с невесткой, король перестал вызывать к себе самого Седрика для наставлений. Принцесса что ни день, то все явственнее выказывала присущие ее народу ум, проницательность и деловитую рассудительность. А потому Седрик, не без внутренней борьбы, но с немалым облегчением изготовился к тому, чтобы в делах по будущему управлению Веллией значительную часть помощи получать и от романской супруги.

Со временем Седрик окончательно привык к новой роли жены в жизни их семейства. К тому же, чем дальше, тем поведение Марики делалось все свободнее и раскованнее. Она уже давно носила при себе оружие, выбиралась на состязания или охоту с де-принцем Генрихом, и выезжала по делам армии. Седрик в равной степени привык как к охотничьим курткам или доспеху жены, так и к ее фигуре за собственным столом в окружении бумаг, свитков и книг. Марика проводила очень мало времени с детьми, в отличие от самого Седрика, который возился с ними днями напролет. В противоположность матери маленьких Дагеддидов, он не скупился на ласку и время. Хотя из-за частых отлучек Марики, любовь ее детей делалась лишь острее и крепче. Их глаза с восторгом взирали на прекрасную родительницу, и ловили каждое ее движение. В противоположность другим женщинам, Марика была строга, а иногда и сурова со своими детьми. Но никогда не бывала несправедлива. С мужем она вела себя ровно и подчеркнуто почтительно. И хотя глаза ее часто выдавали истинные чувства, разумное поведение Марики примиряло Седрика с ее ролью в семье. В конце концов он смирился даже с безумной затеей проложить дорогу через Прорву. Про-принц вовремя сумел догадаться, что согласиться на это самому будет куда менее болезненно для самолюбия, чем сделать то же самое — но в очередной раз уступив жене.

Ко времени нашествия маннов Марика уже ничем не походила на ту полуголую лесную дикарку, какой увидел ее Седрик в первый раз. Ее немалый опыт в государственном и военном делах помог ей заслужить одобрение отца и брата Седрика. Не имеющая ничего общего, но и разногласного, Марика нашла общий язык и с принцессой Ираикой. Армия Веллии, и даже романские легионеры уважали странную жену наследного принца, а народ искренне приветствовал ту, которая подарила провинции наследников и удержала ее от смуты.

Однако в отношениях между супругами все оставалось по-прежнему. Марика была показательно скромна и по-прежнему беспрекословно покорялась каждому желанию Седрика. Но она не изменила своего отношения к нему. Марика не любила и тяготилась обществом мужа. Она изыскивала любой предлог, чтобы оказаться как можно дальше от него. А его прикосновения по-прежнему вызывали у нее лишь желание отрешиться — до тех пор, пока он не оставлял ее в покое...

Седрик мотнул головой, заново переживая свое усталое бессилие. Прошло очень много времени прежде, чем он догадался, что именно крылось в неспособности Марики любить своего супруга. И еще больше для того, чтобы изыскать правильные пути сближения с ней. Дагеддид помнил свои многочисленные попытки — и постепенные, едва заметные победы. Которые медленно, почти неощутимо и не сразу, но все же способствовали потеплению его отношений с рожденной в день Лея, а потому не могущей любить мужчин Марикой.

Ни одна женщина за всю историю их мира не делала для расположения мужа и сотой доли того, что делал Седрик, чтобы добиться расположения своей жены. И, в конце концов его усилия окупились. Ледяное равнодушие Марики пусть медленно, но таяло. А стоны ее вожделения на ложе, которые она после долгих стараний мужа подчас не в силах была сдержать, сводили с ума...

... Хлынувший дождь заставил мгновенно вымокнуть — и продрогнуть до самых костей. Но и одновременно принудил очнуться от грез.

Седрик встряхнулся, возвращаясь от горячечного полубреда к настоящему. "Разнюнился, как баба", — вот что отрывисто выплюнула бы Марика, если бы могла видеть его теперь. Дагеддид как наяву услышал ее нежный голос, увидел знакомую досаду в зеленых глазах, презрительно изогнутые губы — и внезапно горечь осознания его утраты взлетела под самое горло, достигнув пика и заткнув дыхание.

Он вгляделся в еще свежее лицо романки, которое теперь омывали дождевые струи и, уже не повинуясь здравому смыслу, встряхнул ее. Потом еще раз, и еще. Длинные волосы Марики мазнуло по грязи, пачкая одежду и руки ее супруга. Ее голову запрокинуло от немилосердной тряски. Но Седрик, чью душу пекло чудовищное, невообразимое горе, уже едва видел и понимал, что он творит. В порыве нового приступа полубезумного отчаяния он вскинул лицо к поливавшему их сверху темному небу.

— Марика! — заорал он, не сообразуясь ни с чем, и менее всего — со здравым смыслом. — Марика, чтоб тебя! Ты рядом, я знаю! Ты рядом! Я чувствую тебя! Если ты слышишь, отзовись!

Ответом ему была неожиданная вспышка короткой молнии. Громыхнуло, словно прокатившись по всему низкому, затянутому тучами небу. Однако Седрику и того показалось достаточно. Он крепче стиснул плечи мертвой жены, вжимая ее в себя.

— Ты поклялась! — сплевывая льющуюся в рот воду, Седрик неистово дернул головой, пытаясь отлепить собственные мокрые волосы от лица. — Ты поклялась, что будешь меня слушать! И что не попытаешься сбежать! Ты нарушила свое обещание, ты, романская...!

Сверкнуло еще раз. Сорвавшийся ветер бросил в лицо Дагеддида новый порыв дождевых брызг, забрался под одежду, вздыбил его плащ. Про-принц невольно сильнее прижал тело жены, словно желая защитить ее от ветра и дождя.

— Марика! — ее прекрасное лицо с коверкавшей его презрительной гримасой вновь появилось перед его глазами, и только что желавший переорать бурю Седрик теперь шептал чуть слышно. — Марика... ты поклялась... ты поклялась слушаться меня во всем. Ты должна слушаться моих приказов. Проклятие, Марика, вернись ко мне. Слышишь? Вернись! Если ты слышишь меня, вернись ко мне, жена! Это приказ! Вернись ко мне немедленно! Заклинаю тебя — именем Лея!!

Последнее он вновь прокричал в клубящиеся над холмом черные тучи. Ударивший вслед за тем гром едва не расколол небеса пополам. И на миг Седрику показалось, что его желание о единении с женой было услышано Леем — и истолковано Предвечным на свой лад. Ослепительно белая вспышка взорвалась перед глазами смертного россыпью крупных искр. Каким-то краем несгоревшего сознания Дагеддид сумел отрешенно вспомнить — после прямого удара молнии не выживал никто и никогда...

Так было бы и в этот раз, ударь молния в Седрика. Но всю ее чудовищную силу принял валявшийся в стороне нагрудник. Который теперь оплавленно шипел, дымясь, под слабеющими струями дождя.

Некоторое время Седрик очумело смотрел на него, забыв даже о своем великом горе, и невольно дивясь неслучившейся смерти. Из оцепенения принца вывело едва заметное шевеление под его рукой. Дагеддид, все еще неспешно от пережитого внезапного потрясения повернул голову.

И встретился с хорошо знакомым ему взглядом зеленых глаз.

Широко открытые глаза Марики, что смотрели на него в каком-то до конца не осознанном недоумении, окончательно добили Седрика. Именно поэтому он не сразу среагировал на то, что жена, которая словно очнулась от долгого сна, шевельнулась вновь. Дрожащими пальцами Марика ошарашенно коснулась собственных губ, мокрых волос, провела ладонью по груди, низу живота. Потом подняла тонкую, перевитую крепкими жилами от долгих занятий с оружием руку на уровень собственного взора.

Лицо ее, только что бывшее неверящим, исказил настоящий ужас.

— Не... не может быть... — едва слышно по-романски просипела она. — Caenum... Нет... Нет, не может быть. Как? Я же еще не... Я не хочу! Этого... этого не может быть!

— Марика...

Очнувшаяся от действия злого заклятия романка дернулась, только теперь заметив склоненного к ней Седрика. Лицо супруга было таким, словно он держал в руках не маленькое тело жены, а по меньшей мере, главную святыню целого мира.

— Я думал — ты умерла, — все еще не верящий своему великому счастью Седрик не нашел ничего лучшего, кроме как забормотать оправдания в искаженное невообразимой смесью самых разных чувств лицо жены. — Он тебя — молнией, и... Ты, должно быть, все это время была без чувств, а я... Представляешь, я думал — ты умерла, и чуть себя не... Вот этим вот мечом... Вслед за тобой... Нет, ну ты представляешь, а? Я такой дурак... Чуть не раз — и все! Дурак... Но я бы не смог без тебя, Марика. Я бы не... о!

Захлебнувшись собственным восторгом счастливый до беспамятства супруг по-медвежьи крепко облапил хрупкое тело жены, с упоением вновь зарываясь в ее грязные волосы и вдыхая их аромат. Он не замечал выражения лица самой Марики, которая не разделяла его восторга. Стиснутая в сильных руках супруга, застывшая романка, казалось, еще так и не пришла в себя. В шуме льющегося дождя Седрик не слышал и ее свистящего шепота, бессвязно повторявшего одну и ту же невнятную фразу.

— Не может быть. Светлый, нет. Нет! Не может быть...

Эпилог

— ... отец велел передать тебе, что получил письмо от императора. В разных концах земель Рома все еще неспокойно. Хотя ничего такого, с чем не могла бы справиться местная стража. Легиону нигде работы не нашлось. И скорее всего, не найдется.

Седрик помолчал, с надеждой вглядываясь в лицо супруги. После того памятного вечера, когда Лей вернул принцу его жену, Марика еще не произнесла ни слова. Сперва принцессу-героиню, которая чудом выжила после заклятья маннского кудесника, почти не тревожили, полагая причиной ее нездоровья с трудом побежденное злое колдовство. Но когда спустя даже полных семь дней Марика по-прежнему хранила упорное молчание, встревожился не только Седрик, но и прочие домашние прекрасной романки.

Марика действительно отрешилась от всего. Она больше не принимала никакого участия в делах провинции, никуда не выходила и ни с кем не общалась. После возвращения в замок принцесса едва взглянула на приветствовавших ее детей. Она затворилась в комнате и, словно на заре замужества, тут же слегла.

В этот раз Седрику уже не требовалось советов отца, чтобы сообразить на какое-то время оставить жену в покое. Отстраненное состояние супруги оставалось неизменным день ото дня. Но несмотря на это он добросовестно приносил ей новости и пищу, едва не насильно заставляя слушать и есть. Марика не гнала, но не смотрела в его сторону и, казалось, вовсе не замечала присутствия рядом с собой. По всем признакам казалось, будто она словно заново пережила некий удар судьбы, настолько же тяжелый, как и ее раннее замужество.

Однако, как ни ломал голову Седрик, он так и не смог понять, что же именно сделалось причиной такого душевного нездоровья жены. Поцелуй Марики положил конец его страшной муке заключенного в камень живого мертвеца. С этого момента и до самой битвы, где они были разлучены, Марика привычно не баловала мужа проявлениями любви и ласки. Но и не смотрела волком. Так, словно Седрик своей горячей молитвой не спас ей жизнь, а сделал что-то вовсе противоположное.

Впрочем, сегодняшний день подарил надежду на то, что затянувшиеся вялость и равнодушие принцессы случились не навсегда. С самого утра Марика пребывала не в отрешении, а задумчивости, что было расценено обрадованным Седриком, как очень хороший признак. Вернувшись под вечер в свои покои и застав Марику жующей высушенные фрукты с широкого блюда у кровати, про-принц повеселел окончательно. До сей поры его беспокойная и непонятная жена не принимала пищи по доброй воле.

— А еще Тит Максимус поручает моему отцу встретить посольство царицы Клементы, которое возглавляет ее дочь Алекаста, — сложив бумаги на стол, Седрик стянул куртку, потом тунику и нырнул в постель к полулежавшей прямо на покрывале жене. — И с почетом перепроводить в порт. Там они сядут на корабль, который уже и доставит посланниц в столицу.

Он кашлянул.

— Царство Клементы — огромно, — Седрик придвинулся ближе, сминая одеяло. — Если сравнивать, это почти треть от территории самого Рома. И вся власть сосредоточена только у одной царицы. А значит... В письме об этом не говорится, но отец предполагает, что для союза с такими соседями его величество император задумал женить своего сына на дочери царицы.

Брови Марики чуть заметно дрогнули.

— Вот-вот, — обрадованно подтвердил Седрик. Он коснулся ее живота и, помедлив, приложился к нему губами. — Если это произойдет, а царевна Алекаста хотя бы в малой доле похожа на женщин из ее народа, едва ли у Тита Клавдия будет возможность тревожить нас снова. Он будет... слишком занят своей собственной супругой, чтобы лезть к чужим.

Марика усмехнулась. Седрик окончательно уверился в том, что семидневная гроза миновала. Даже будучи в хорошем расположении духа, жена не любила, когда он трогал ее отягощенный младенцем живот. То, что теперь она отнеслась к этому почти благосклонно и отвечала, пусть молча, на его слова, подстегнуло принца скорее закрепить успех.

— Еще я должен тебе покаяться, — Седрик поднял голову, пытаясь поймать ее взор. Он ступал на опасную тропу. То, о чем он собирался говорить, могло окончательно развеселить его романку. А могло и привести ее в ярость. Не исключая второго, Дагеддид все же сильно надеялся на первое. -Это насчет твоего центуриона... Ну, того, белобрысого, из веллов. Которого ты... пригрела возле себя в Прорве.

Встретившись, наконец, глазами с женой, он поспешил исправиться.

— Ну, не пригрела, а... я хочу сказать... Короче, ты не поверишь. Этот охламон подошел ко мне, после того, как я выполнил твою работу — сделал смотр тому, что осталось от стоящих в Веллии двух имперских центурий.

Седрик вновь помедлил. Он не ошибся в своих расчетах. Марика была явно заинтригована. Ему удалось заставить ее слушать — и слушать с интересом.

— Сперва я не понимал, что ему от меня нужно, — исподтишка наблюдая за реакцией жены и с облегчением не замечая ничего тревожного, продолжил наследный принц Веллии. -Он что-то говорил про то время, которое провел подле тебя в Прорве и за которое якобы стал тебе близким другом. Дескать, поскольку волей Лея от Прорвы не осталось и следа, то укрепленная дорога через нее больше не нужна. А, следовательно, принцессе Марике не требуется все время торчать в том жутком тумане. И его, единственного друга принцессы, не будет рядом, дабы и дальше ободрять, и поддерживать ее высочество во всем...

Глаза Марики округлились. Миг или два она взирала на Седрика с настоящим изумлением. Потом с усилием вернула лицу ровное выражение.

— К тому моменту, как он начал пусть иносказательно, но резко пенять мне на твою горькую судьбу, я уже обо всем догадался, — Дагеддид бросил на Марику еще один испытывающий взгляд и, так ничего не добившись, вздохнул. — Видимо, он был... очень влюблен в тебя все то время, пока служил в Прорве. Проклятие, если бы я точно не был уверен, что ты не можешь любить мужей и взревновал хоть немного, я бы... Да я бы казнил засранца на месте! Нет, не за любовь. Вознамерься я казнить всех, кто в тебя влюблен, я лишился бы половины двора... и всей армии. Но этот... твой центурион заслужил свою смерть. За дерзость и... и ну просто невероятную глупость!

Марика воздела очи горе. Подумав, она утвердительно кивнула и сунула в рот сразу горсть засушенных в меду орехов.

— Должно быть, осознание того, что он больше не увидит тебя... рядом помутило его рассудок, — Седрик вздохнул снова и, придвинувшись ближе, сквозь ткань поцеловал руку жены чуть ниже плеча. Потом подарил еще два поцелуя под хруст поедаемых ею орехов. — Как со мной в день после битвы. Когда ты... когда я тоже решил, будто потерял тебя навсегда.

Марика перестала жевать. Они вновь встретились глазами. Седрик вздохнул — в который раз за свою одностороннюю беседу.

— Я — твой супруг перед Леем, а он — неизвестно что вообразивший себе глупец. Однако разум не делает различий, кого покинуть — принца или солдата. По-человечески это понятно. В конце концов, обличая мое плохое, по его мнению, обращение с тобой, он все же заботился именно о тебе. Но нельзя было и безнаказанно спустить ему его дерзость. В общем я...

Он помедлил. Марика взяла стоявшую подле блюда большую кружку с молоком и вновь вопросительно подняла бровь.

— Оборвал поток его костноречия, — Седрик дождался, пока жена напьется и отставит кружку. После чего снова приложился губами к ее плечу. — И предложил передать то, что он вменял мне в вину, на суд Лея. В случае его победы пообещал... глупо, конечно, но я был очень зол. Пообещал ему должность начальника твоей охраны. Ну и, в общем...

Он кашлянул.

— В общем, мы ушли на задний двор. Ну, там, за конюшнями. Чтоб нам не сумели помешать. И скрестили мечи.

Принцесса опустила поднесенный было ко рту очередной большой засахаренный фрукт.

— Я, конечно, победил. Хотя дрался он отчаянно. После того, как я выбил его клинок, мне показалось — он кинется на меня с кулаками. Настолько был зол. Но, проклятье, я тоже был в ярости! И потому я... Мне хотелось его достойно наказать. В общем,скрутил твоего центуриона, и...

Марика вытаращилась на мужа.

— ... отшлепал его же мечом, — закончил, наконец, Седрик. — А отчего у тебя такое лицо? О чем ты подумала?

Жена моргнула. Потом, выронив фрукт на колени, запрокинула голову и расхохоталась.

Ее смех, раскатистый, но серебристый и нежный, на несколько мгновений заставил Седрика опешить. Однако, уразумев причину, он присоединился к ее веселью.

— Ну, ты даешь, жена, — отсмеявшись, про-принц вытер выступившие слезы. — Ты... в самом деле! Хорошего же ты обо мне мнения!

Марика подняла с покрывала оброненный фрукт, и принялась стряхивать сахарную крошку. По всему было видно, что ее душевная хворь, чем бы она ни была, постепенно отступала. Некоторое время Седрик наблюдал за своей супругой. Потом снова придвинулся ближе и рискнул положить голову ей на колени.

— Вчера была Ночь Голубой Луны, — раздумчивее, чем все прочее, проговорил он. После некоторой заминки Марика коснулась волос мужа и принялась перебирать их своими изящными тонкими пальцами. Некоторое время разомлевший Седрик, который окончательно уразумел, что гроза миновала, просто наслаждался редким расположением своей неласковой супруги. Потом спохватился, вспомнив, что не сказал того, о чем ему думалось с самого утра. — Так вот, Луна-то... Она же не взошла! Все только и говорят об этом, Марика! Она была большой — и белой, как обычно. Так... Быть может, правы жрецы, которые послали весть, что грядет великое единение Светлого и Темной? И Темная уже сняла свое проклятие с нашего мира?

Марика не ответила. Седрик повернул голову так, чтобы видеть лицо супруги и прилег на ее колени другим ухом.

— Я упомянул Луну не случайно. Хочу посоветоваться с тобой, жена, — про-принц помолчал. — Точнее, рассказать о... кое о чем.

Он пропустил между пальцев край ее атласной рубашки.

— Прошлой ночью мне снился сон. Можно было бы подумать, что он навеян Луной, но... ведь Голубая Луна больше не восходит. И поэтому я не понимаю, почему мне это привиделось. Может быть, ты поймешь?

Пальцы жены продолжили перебирать его волосы. Седрик глубоко вдохнул. Он не был уверен в нужности того, о чем собирался говорить. Но увиденные образы казались настолько яркими, что не поделиться ими он не мог.

— Мне приснилась наша комната, — он мотнул головой куда-то на лежащий на полу ковер.

Марика невольно подняла глаза, обводя взглядом по-вечернему темный покой. В одном его конце тлел очаг. В другом, подле ложа, ровно горели несколько свечей. На самом ковре лежал дряхлый пес Черный. Верная собака держала тяжелую голову между передних лап и лишь изредка поводила полуслепыми глазами.

— Комнату словно пронизывал свет, — продолжал тем временем Седрик. — Он лился со всех сторон — как если бы мы находились в самом центре светила благого Лея. Но кроме света, прочее происходило в точности, как множество раз до этого наяву. Я играл с детьми на ковре, а ты разбирала за столом свои извечные бумажки.

Он помедлил.

— Только я был словно не я, а ты — не ты, — Седрик помедлил еще, желая поточнее облечь в словесную форму увиденное в странном сне. — Отчего-то я явился самому себе... Ты не подумай дурного, это всего лишь сон... Я оказался... Вот проклятие! Оказался... женщиной!

Седрик почесал затылок, что оказалось не очень удобно делать, лежа головой на коленях жены.

— Мне было плохо видно себя со стороны. Но женщина — высокая, темноволосая и... красивая, но какая-то нескладная в моей грезе — это все же был я сам. Знаешь, как это часто бывает во сне? Ты точно знаешь про себя какую-то ерунду, которая наяву покажется сущим бредом! Но во сне этот бред воспринимается словно несомненная истина. Смешно, правда? Я — и вдруг какая-то там женщина! Можешь себе представить подобную нелепицу? Должно быть, Луна еще играет со мной.

В подтверждение своих слов, про-принц смущенно рассмеялся. Однако, жена не поддержала его смех.

— Но это еще не все, — подавив стесненность, вновь заговорил Седрик, ловя зеленый взгляд своей супруги. -Ты тоже оказалась другой. Ты сидела за вот этим вот столом и... Мы будто поменялись местами. Ты, Марика — послушай только, явилась мне мужем! Да еще таким высоким... мыслю, лишь ненамного ниже меня самого. К тому же крепким. Словно воин, чье мастерство и опыт измеряется больше, чем десятком лет. И... ко всему прочему, у тебя были шрамы. Вот здесь...

Он коснулся ее лица. Марика продолжала молчать. Но смотрела на него таким взглядом, как никогда раньше. Седрик не понимал значения этого взгляда. Однако пока и не силился понять. Он еще не досказал свой необычный сон, который запомнился ему так же ясно, как будто все происходило наяву.

— Некоторое время мы продолжали заниматься своими делами. Я играл с детьми, а ты — работала за столом. Но свет вдруг усилился. Ты подняла голову... словно услышала чей-то зов. То есть, услышал тот муж, которого я видел вместо тебя. Ты... он... поднялся и пошел... куда-то в свет. Раньше, чем я смог тебя остановить!

Ненадолго прервав свое путаное объяснение, про-принц привычно вздохнул.

— Когда он... когда ты растворилась в этом... свете, я испытал такую щемящую тоску... Это было сродни тому, что творилось со мной в день, когда я уверовал в твою смерть. Я вдруг откуда-то понял, что ты ушла насовсем — и никогда к нам не вернешься, — Седрик приобнял жену за талию, вжимаясь крепче в ее теплые бедра. — И дети тоже поняли это. Они боялись отойти от меня — это наши-то дети! Жались ко мне... ну, не смотри на меня так! Да, я многословен. Но иначе не могу! Они жались, как новорожденные щенки, и звали тебя, Марика. Я тоже звал тебя, жена. Мы не могли двинуться с места, но наши души словно рвало на части — от невозможности идти за тобой. И страха, что ты ушла. Покинула нас с легким сердцем! И никогда — никогда больше не вернешься...

— Но ведь вернулась.

Седрик вскинулся. За долгое время он уже успел отвыкнуть от голоса жены. Марика продолжала смотреть зелеными глазами рослого романа из недавнего сна, а ее пальцы по-прежнему перебирали волосы смятенного супруга.

— Ты...

— Я тоже видела этот сон, — принцесса пожала плечом, вновь отпивая из кружки, и ставя ее на место. — Но не пойму твоих страхов. Вы — моя семья. Дети — мои дети, твои и мои. Мы с тобой вместе. В вечности. Куда я могу деться, неумная ты моя жена?

Марика открыто ухмыльнулась. Ошарашенный Седрик нахмурился, забыв обрадоваться тому, что долгая молчанка его подруги, наконец, была нарушена.

— Я... не понимаю, — спустя несколько мгновений раздумья, проговорил он, игнорируя даже ее шутку. — Ты тоже видела мой сон? Но как??

Прекрасная романка перестала теребить его волосы и заложила руки за голову.

— Сон был не твой, а мой, — соизволила пояснить она. — Предвечные не могут говорить со смертными наяву. Слишком несоизмеримы наши сущности. Но могут через сны. Так прошлой ночью они воззвали ко мне. А ты... Тебя, должно быть, задело отмахом. Ты не должен был видеть того, что увидел.

Настал черед Седрика удивленно поднимать брови. Супруга, впрочем, и так не собиралась прерывать свое объяснение.

— Я был... а очень зла на тебя, Дагеддид, — Марика повела печами, умащиваясь поудобнее. — Ведь когда ты своими воплями заставил меня вернуться, я как раз... стояла между Леем и Лией. Принимая из их рук награду за изгнание хаоса из нашего мира.

Седрик, который до сих пор и так взирал на жену в настоящем изумлении, уразумел, что изумляться больше он не способен. Хотя отчаянно попытался.

— Предвечные снизошли до тебя? — он по-прежнему смотрел в ее глаза и не замечал в них даже привычной насмешки. Марика говорила правду. — А тебе... не померещилось?

— До битвы, — напомнила супруга. — Лия одарила мое дыхание способностью разрушать магию хаоса.

Седрик не знал, что ему сказать. Впрочем, Марика пребывала в одном из тех своих редких настроений, когда слова из нее не требовалось вытягивать клещами.

— Предвечные сочли, что заслуга перед миром велика. В день после битвы ты помешал мне получить награду. Оттого они еще раз вызвали меня. Чтобы ее передать.

Седрик поднялся и сел. То, о чем говорила супруга, казалось удивительным. Но у него не было причин не верить ей.

— Так ты уходила в свет, просто чтобы получить награду?

Марика приопустила ресницы в знак согласия.

— И... получила?

Принцесса усмехнулась.

— Даже больше, чем рассчитывала.

Она посерьезнела.

— До самого... сна мне хотелось просить Предвечного, чтобы избавил меня от тебя, — прямо и без улыбки проговорила прекрасная романка, предвосхищая следующий вопрос и в который раз за этот вечер заставляя супруга оторопеть. — Моя клятва. Ее можешь отменить только ты. Или сам Лей. Без этого мне не обрести свободы.

— Тебе ее и так не обрести, — несмотря на то, что ему было известно об ее отношении, слова Марики жестоко ранили супруга. Знакомое бешенство поднялось в единый миг. — Ты... женщина, я правильно понял? Ты попросила Светлого об отмене клятвы? И разрыве нашей супружеской связи? Марика! Лей даровал тебе все это? Оттого ты... ты теперь такая веселая?

Седрик вскочил. Его ноздри свирепо раздулись.

— Ну, так знай, что... мне плевать на все клятвы и обряды! Плевать! Ты все равно никуда отсюда не уйдешь! Никогда! Ты — моя, и всегда останешься только моей! И после смерти я пойду за тобой хоть в царство Лии, хоть к этому... хаосу, хоть куда угодно! И никогда и никуда тебя не отпущу! Никогда! А до того — ты моя! Отныне и в вечности! Ненавидишь меня? Пусть! Я привык! Но ты останешься здесь! Потому что я так сказал! Потому что мы — семья! И даже самому Предвечному...

— Сядь.

Голос Марики подействовал отрезвляюще — как всегда. Не прекословя, Седрик без сил вновь опустился на покрывало рядом с женой. Его плечи ссутулились. Казалось, сама огромная фигура велльского великана уменьшилась в размерах.

— Ты мучаешь меня, женщина, — с беспомощной яростью пробормотал он, давя в себе боль и бесконечное отчаяние. — Ты мстишь мне. Пусть я заслужил. Но я все равно никуда тебя не отпущу. Даже если мне прикажет сам Светлый Лей!

К его изумлению полулежавшая Марика выпрямилась. Качнувшись вперед, она стиснула его плечо.

— Не истери, Дагеддид, — с грубоватой нежностью приказала прекрасная романка, неловко убирая волосы от лица супруга. — Сказано тебе — я не уйду. Я получила другую... награду.

Седрик неверяще вскинул набрякшие глаза.

— Что же ты попросила? — сдавленно проговорил он. Марика улыбнулась и убрала руку, вновь откидываясь на подушки.

— Лия оставила моему дыханию способность развеивать магию хаоса. Любую магию.

— И все?

— Нет, — романка забрала с блюда оставшийся там последний фрукт. Очевидно, уже подраставшее дитя требовало от ее тела больше пищи. — Но главную награду принес мне случай, а не Предвечные. Твоя женская сущность, Дагеддид. Мне бы удалось бы избежать многих... Очень многих душевных волнений, доведись увидеть ее до нашей женитьбы.

Седрик озадаченно почесал затылок.

— Моя сущность? — до него медленно, но дошло. — Ты хочешь сказать — в этом сне? Но это бессмыслица, нелепица! Женщина, ты сошла с ума! Мне стоило догадаться!

Марика снова дернула плечом, но промолчала, запивая съеденное из кружки. Седрик поднялся и в волнении прошелся по комнате. Едва не споткнувшись о Черного, он резко вернулся к ложу и вновь с маху уселся перед отодвинувшейся супругой.

— Опять истеришь, как баба, — Марика знакомо поморщилась, отставляя кружку. — Но теперь хоть понятно — почему.

— И почему же? — Седрик, который едва сумел справиться с очередной порцией гнева, вызванного супругой, решил не заедаться с ней. В конце концов, идея обсуждать дурацкий сон изначально принадлежала ему. — По-твоему, я — женщина? Я? — он хмыкнул и, не выдержав, неожиданно сам для себя нервно рассмеялся. — Ну, вот как ты это себе представляешь? А? Ведь это глупость! Марика, признай! Ты шутишь надо мной. Вечно это они, твои шутки...

Прекрасная романка пожала плечами.

— Знаешь, почему гибнут младенцы, рожденные при Солнцестоянии Лея? В этот день тела новорожденных притягивают только мужские сущности. А женская плоть недостаточно сильна, чтобы удержать мужскую душу. Кроме очень редких случаев.

Седрик открыл рот, но так ничего и не сказал.

— В Ночь Голубой Луны наоборот, — тем временем продолжала Марика. Она была спокойна и явно верила в то, о чем говорила. — Это — женская ночь. Но плоть мужчин способна удержать притянутую женскую душу. Оттого до прошедшей ночи появлялись пленники Голубой Луны. Подобные тебе, Дагеддид. Женские души калечат жизни мужей. Как женская плоть калечит мою.

Про-принц покачал головой.

— Все это — бредовые россказни, жена. Пусть я родился в ночь Луны, но... Неужели я так похож на женщину?

Он снова рассмеялся. Но супруга оставалась невозмутимой.

— Твой отец немало постарался, чтобы воспитать тебя достойным мужем. Но воспитание не меняет сути. Вспомни сон.

Седрик вспылил.

— Да кто вообще вложил в твою голову такие бредни? Неужели тоже Предвечные? Марика! Проклятие... всего лишь один сон... Я... я безумно рад, что ты уже не больна и... не сердишься на меня. Но то, что ты говоришь — это... самое глупое, что я когда-либо от тебя слышал! Если только ты не шутишь. Ты... ты ведь это не серьезно? Признай — ты любишь шутить надо мной! Это — все-таки шутка?

Марика ухмыльнулась. Потом бросила взгляд на пустое блюдо и помрачнела.

— Вели принести еще. Я не наелась.

— Марика! — Седрик почувствовал, что его вот-вот хватит удар — в который раз за время женитьбы на этой женщине. — Марика, чтоб тебя! Марика!

Последнее звучало уже не грозно, а жалобно. Но, как и всегда в таких случаях прекрасная романка оставалась привычно спокойной.

— Ты глупец, Дагеддид, — ее насмешливые глаза сводили с ума — как и девять лет назад. — Мне никогда не надоест шутить над тобой. Если всякий раз ты будешь так кричать.

Седрик моргнул. Потом потер лоб. Потом снова моргнул.

— П-погоди, — он провел рукой по волосам, потирая голову, дабы та яснее мыслила. — Постой. Не видела ты никакого сна! Я рассказал тебе все сам, а ты... Ты просто домыслила, что этот... мужик в моей грезе не ушел насовсем и вернулся... Я тебе не возразил, и ты... Дальше ты все придумала сама. И про сущности. И про Предвечных. И про Луну... Проклятье, это действительно шутка! Это шутка! Да?

Марика заглянула в кружку и в огорчении прицыкнула щекой. Седрик вспылил в полном изнеможении.

— Жена, чтоб тебя! Я задал вопрос! Ты должна ответить! Ну? Или скажи еще, что Лей все-таки освободил тебя от клятвы...?

Он умолк, поперхнувшись словами и собственной страшной догадкой. Жена напротив искренне рассмеялась. Не будь он так взбешен и взволнован,Седрик порадовался бы вместе с ней. Никогда за все время супружества ему не доводилось видеть Марику в настолько хорошем расположении духа.

— Ты злишься, — только и обронила романка в лицо тяжело дышащему над ней мужу, который по-прежнему ждал от нее ответа — на все сразу и на каждое в отдельности. — Значит, ты не прав.

Миг-другой Дагеддид еще метал молнии подле своей невозмутимой супруги. Потом его ярость и крайнее возбуждение все-таки достигли пика — и хлынули через край.

— Ну, подожди, — вспрыгнув обратно на ложе, он оказался над Марикой сверху. И с треском рванул рубашку с ее груди, почти до колен обнажая прекрасное женское тело. — Подожди, сущность твоя, рожденная в День Лея! Сейчас... сейчас я тебе докажу, кто тут у нас мужчина!...

Свечи в покое Дагеддидов почти догорели. В раскрытые двери, что вели на балкон, ярко светила полная луна — большая и белая, как в любую из обычных ночей. Очаг догорел, и едва дымился остывающим пеплом. Пес Черный переполз ближе, и теперь, высунув язык, часто и тяжко дышал перед самым ложем.

Всего этого Седрик не видел. Прижавшись щекой к своей прекрасной жене, он нежно целовал ее шею, плечо и округлую плотную грудь. Временами он откидывал волосы, что липли к мокрому лбу, поднимал голову и пытался заглянуть в глаза супруги.

Марика не отвечала ему всегдашним насмешливым взглядом. Как и многие разы ранее, она разглядывала растворявшийся в темноте лепной потолок их спальни. Руки она держала заложенными за голову. Седрику мучительно хотелось целовать эти руки, упиваясь щенячьим восторгом, как в свое время любил приветствовать хозяина пес Черный, когда был еще молод. Но лицо жены было слишком непонятным, и счастливый супруг не хотел портить случившееся совсем недавно, чем-то нечаянно вызвав ее недовольство.

— Марика, — наконец, не выдержал принц. Он так и не поймал взгляда жены. Зато по ее зевку сообразил, что прекрасная романка сейчас уснет, так и не выслушав всех его восторгов. — Марика, я... Ты какая-то другая сегодня. Я не знаю... и не хочу спрашивать, что случилось с тобой. Ведь ты никогда не ответишь серьезно. Я... я просто хочу, чтобы так, как сегодня, было всегда. Ты слышишь, женщина? Я... проклятие, я люблю тебя! Что, что мне сделать, чтобы ты ответила мне тем же?? Что??

Супруга подавила еще один зевок. Соизволив обратить на него взор, она некоторое время разглядывала ждущее в волнении лицо супруга. Потом не выдержала, и все же зевнула вновь.

— Опять ты завелся, как баба, — она пошевелилась, пытаясь выкрутиться из-под тяжелого тела мужа, но от Седрика было так просто не избавиться. — Никак без этого не можешь. Проклятие, Дагеддид. Пусти, говорю! Я уже хочу спать.

Седрик приподнялся на локте. Протянув руку, он стиснул плечо жены, встряхивая ее и вжимая в себя.

— После поспишь! -он приблизил лицо, не давая романке отодвинуться и уйти от ответа. — Марика! Эта... сегодня ты... мы... Это — очередная твоя шутка? Опять? Или... ты... наконец, приняла меня? Я... не приказываю. Я прошу тебя, жена. Скажи мне правду... без шуток... Хотя бы раз! Я... могу надеяться? Я должен знать!

Взгляд Марики вынуждено посерьезнел. Некоторое время она испытывающе глядела в ответ. Потом повела плечами. Высвободившись из рук супруга, прекрасная романка подтянулась и облокотилась на подушку.

— Я не знаю, что тебе ответить, Дагеддид, — помолчав некоторое время, спокойно и без шуток проговорила она. — Как бы тебе объяснить. Представь, что ты болен. Погоди, не так. Вспомни о проклятии Луны. Которое подарило душевную болезнь, что извращает саму человеческую суть.

Она помолчала снова.

— Со мной было хуже, Дагеддид. Меня тоже прокляли. И это едва не лишило рассудка. Превратило мою жизнь в один... мерзкий, душный кошмар. Иногда мне казалось, что нутро забито грязью по самое горло, и я вот-вот задохнусь. А шкура — липкая, будто жижа гидровых болот...

Марика отодвинула блюдо от морды Черного, которому отчего-то в этот миг захотелось сунуться носом в одно из оставленных принцессой пустых блюд. Седрик в волнении приподнялся, вновь берясь за ее плечо.

— О чем ты говоришь? О Светлый, Марика, почему ты не сказала раньше? Мы бы нашли способ излечить тебя, если ты больна! Я... я помню, ты разбирала книги по магии и ведьмовству! Это проклятие — оно до сих пор на тебе?? Тебе плохо? Почему ты молчала столько лет?

Прекрасная романка качнула головой.

— Дай досказать. Долгое время мне казалось, что надо мною властвует болезнь. Эта гнусная, мерзкая болезнь изувечила меня телесно и день ото дня изламывала разум, заставляя силой претерпевать то, что всегда было противно моей природе. Как это было бы противно природе любого здорового человека. Я не могла надеяться на выздоровление. А наше единение еще больше усугубило ее... Не смотри так, Дагеддид. В этом нет твоей вины. Это — особенность моего проклятия.

Седрик несколько раз поддерживающе огладил ее плечо.

— Может быть, все-таки можно как-то...

— Сами Предвечные не смогли даровать мне освобождения, — Марика невесело усмехнулась и уже сильнее отпихнула морду Черного от тарелок. — Я могу исцелиться только если получу другое тело. Так сказал сам Светлый Лей.

Седрик похолодел.

— Это... и есть твоя награда? — сдавленно пробормотал он. Жена отодвинула тарелки к самой стенке, после чего туда же переставила кружку и кувшин.

— Нет, — она взглянула в лицо мужа и, оценив степень его взволнованности, для убедительности несколько раз мотнула головой.-Но Предвечные даровали мне знание, которое ослабило проклятую болезнь. Из непереносимой она сделалась... хотя бы сносной.

Седрик подождал некоторое время. Не дождавшись продолжения, помедлил и отпустил ее плечо, а потом коснулся его губами.

— Я не понимаю толком, о чем ты говоришь, — признался он. — Я бы мог понять, но... Ты ведь не расскажешь больше, чем теперь.

По выражению ее лица он понял, что был прав.

— Но твоя болезнь. Она... она ведь душевного, а не телесного свойства? И... позволит тебе жить... долго?

Принцесса усмехнулась.

— До глубокой старости, Дагеддид.

Седрик облегченно кивнул.

— Мне того достаточно. Но если я смогу тебе помочь... хоть чем-нибудь... Ты только скажи, хорошо? Я... я не враг тебе, жена! Я сделаю все...

Марика приподнялась. Взявшись за волосы Седрика, она неожиданно властно притянула его голову к себе и коснулась губ своими.

— Я знаю, — принцесса не отпустила руки, чувствуя, как в свою очередь руки мужа обнимают ее талию, стискивая едва не до боли. — Я тоже не враг тебе, Седрик. Больше такого не скажу. Потому слушай теперь. У каждого человека — своя судьба. И жизнь, которую нужно прожить. Так, чтобы в смерти не было стыдно оглядываться назад. Как оказалось, мои судьба и жизнь — рядом с тобой.

Она отстранилась.

— Это — не то, чего мне всегда хотелось от жизни. Но может быть, мне хотелось не того и не так, как должно быть правильно. Если бы ты не принудил меня, я бы едва ли когда-то имела семью или детей. И таскалась бы теперь...

— По лесам?

Марика улыбнулась. Седрик с каким-то невероятным облегчением уловил, что страшное закончилось. Его жена дала волю тому, что на душе — быть может, в первый и в последний раз за все их время вдвоем. Про-принц был уверен, что дальше пойдет по-старому. Она снова будет демонстрировать неудовольствие или станет шутить над ним. И все же Марика,пусть иносказательно и в своей всегдашней манере, но созналась в том, о чем Седрик перестал мечтать.

Она приняла его.

И это было самым важным. Для Седрика важнее не было ничего на свете.

— Для меня дороже тебя нет никого на свете, — проговорил он то, о чем думалось в этот момент. — Тебя и детей. Но первее всего — тебя. Мыслю, ты и так об этом знаешь.

Теперь уже он качнулся вперед, обнимая жену и приникая к ее губам. Марика ответила на его поцелуй. Они целовались долго, и Седрик с радостью замечал отсутствие напряженности в фигуре жены. Эта ночь сделалась первой, когда Марика не чувствовала брезгливости, даря ему себя. Даже наоборот — на какой-то миг изумленному Дагеддиду показалось, что не она, а он, Седрик, дарит себя властной супруге, подчиняясь ее губам. Про-принц так и не понял, что послужило толчком к тому, чтобы Марика изменила взор на свое замужество. Но в глазах Седрика это и не было важным. Важным теперь было только женское тело в его руках. И это тело принадлежало любимой женщине, которая больше не ненавидела его...

В обнаженное бедро Марики ткнулся холодный мокрый нос. Разорвав поцелуй романка с неудовольствием взглянула на тяжелую собачью голову, которая теперь лежала на постели, поблескивая полуслепыми глазами. Отчего-то Черному сегодня особенно хотелось хозяйского внимания.

— Не иначе, как от тебя заразился, Дагеддид, — прекрасная романка поморщилась, вытирая облизанную руку о постель. Черный поднатужился и закинул обе лапы на простыню, с трудом шевеля вялым хвостом.

— Он чего-то хочет, — Седрик почесал за собачьим ухом, потом погладил верного друга по тяжелой голове. — Но, вроде, не голодный...

— Если б твой пес не был так стар и заслужен, его стоило бы выставить за дверь, — Марика приопустилась на локоть, оказавшись на одном уровне с собачьей мордой. — Ну, чего тебе надо, зверюга? Иди на место! Иди!

Она для пущей убедительности дунула в мокрый песий нос.

К тому, что произошло дальше, не был готов никто.

Голова Черного резко убралась. Словно какая-то сила отбросила пса от ложа Дагеддидов. Черный встряхнул мордой раз, другой — словно в полуслепые глаза набилось песку, о которого он никак не мог избавиться. Потом вздрогнул всем телом и — распрямился перед изумленными принцем и его женой уже человеком.

Человек этот оказался неожиданно молод — едва ли ему исполнилось больше двадцати пяти зим. Темноволосый, высокий и широкоплечий, как все гетты, но очень худощавый, он выглядел страшно, до крайности изможденным. Но его заостренные, подергивающиеся черты хранили отпечаток благородства, и какой-то внутренней, несломленной силы. Молодой оборотень был одет в какие-то полуистлевшие шкурные тряпки, в которых даже с великим трудом едва ли можно было признать одежду.

Какое-то время тишину в комнате прерывало лишь пение насекомых за окном и едва слышное бряцание оружия и брони ходивших под стеной караульных. Тот, которого долго считали псом, неосознанно и словно неверяще ощупал тело, голову, лицо, несколько раз с силой сжал и разжал пальцы. Потом поднял глаза на ошарашенных Дагеддидов, один из которых уже медленно тянулся к припрятанному под кроватью мечу и упреждающе вскинул непослушные руки.

— М... г... гл... глуб... бокопрррошупрростить... меня. Я... услышал о даррре благой Лии... что наделила уста прринцессы снимать заклятия хаоса. И рррешил попррробовать. Я... бесконечно благодарррен тебе, моя пррекррасная госпожа!

Он упал на колени. Седрик, что уже сжимал меч в руках, то краснел, то покрывался мертвенной бледностью. Его жена едва ли выглядела лучше. Очевидно, оборотень понял их состояние.

— Меня... мое имя — Радим, — сглотнув и некоторое время понапрягав лицо, он с усилием избавился от собачьих порыкиваний в голосе. — Радим из рода Гаско-яу. Я был сыном Ракавары, славного вождя западных геттов.

Седрик моргнул. Тот, кто называл себя Радимом, сглотнул еще раз.

— Много десятилетий назад злая ведьма... обратила меня... в собаку. И заставила служить себе... выполнять ее волю... Я пытался противиться ей. Но она подчинила не только мое тело... а и разум. Она смотрела моими глазами и... направляла туда, куда было нужно ей. Долгое время я исполнял ее... поручения. Пока однажды она не приказала бежать к тебе, принц, и поступить на службу. Чтобы она... могла знать обо всем, что происходит в доме твоего отца.

Радим закашлялся.

— Я так долго был собакой, что позабыл, каково это — жить человеком, — он закашлялся вновь. Голос его, тем не менее, становился все более уверенным и твердым, переставая дрожать. -Долгие десятилетия я... не старился и не умирал, хотя пережил не только собачий, но и человечьи сроки... множество раз. Для меня же все было, как в тумане. Мыслю, что душа моя... нужна была ведьме, чтобы только поддерживать... песье тело. Иначе она... давно бы выгнала ее прочь.

Он тяжело вздохнул и обратил взор на принцессу Марику, которая слушала его с по-прежнему вытаращенными глазами и полуоткрытым ртом.

— Все переменилось в тот благословенный вечер, когда ты, прекрасная госпожа, вытащила из моей головы и сожгла... Я не знаю, что это было. Но как только та темная горошина покинула меня, разум мой... очистился. Я снова стал владеть собой, своими желаниями и мыслями. Песье же мое тело стало стареть. Я по-прежнему жил среди людей и жестоко терзался, разумея, что никогда мне не обрести исцеления. В последние годы мне казалось, что конец близок. И я уже смирился, что... перейду черту жизни в облике пса, и мои предки не узнают меня... в посмертии. Когда вдруг, сегодня, прислушиваясь к вашему разговору... я услышал о подарке благой Лии, которым она одарила тебя, моя госпожа.

Радим вновь глубоко поклонился Марике, коснувшись пола лбом.

— Я не знал, как дать понять, что мне нужна твоя помощь, — он тронул ладонью губы. — Но, должно быть, Предвечные сжалились надо мной. Твое дыхание освободило меня. И теперь я... твой слуга — отныне и навеки...

Бывший пес поперхнулся словами, потому что Седрик, до этого внимавший с широко открытыми глазами, с шумом захлопнул рот и резко поднялся. Меч в его руке взблеснул в свете догоравшей последней свечи. Про-принц Веллии рванул с пола сброшенное покрывало и набросил на обнаженное тело прекрасной романки, которая за всю горькую и торопливую исповедь несчастного гетта не сумела даже моргнуть.

— Ты, — он шагнул в сторону Радима, поднимая меч. Лицо его исказилось, а голос вывел из состояния оцепенения даже его романскую жену. Которая, как и Радим, не сразу уразумели причину его внезапно вспыхнувшей ярости. — Паршивый пес! Ты... все время был здесь! Когда я... она... мы... И ты смотрел? На мою жену? Все время был здесь — и смотрел??

20.12.2015