— Что тебе это даст? — одними губами спросил он. — Мы оба исчезнем отсюда раньше... а женский крик никак не свяжут со мной. Дозорные двинулись дальше, и Энори продолжил, поднимаясь:

— Так или иначе, мне он не нужен, а ты пока что нужна. Поэтому... — оборвав фразу, он замер — так же, как звук, оборвав и движение. — Или он искал не тебя.

— Говорю тебе, нет никого! — горячился охранник. — Покои пусты!

— Да хватит уже! — рассердился второй. Он зажигал погасшие лампы в конце коридора, у лестницы, когда напарник примчался, стуча сапогами. — Куда оттуда мог деться! В коридоре мимо нас мышь не пробегала, не через окно же, нижней страже на головы!

Нехорошо было обоим, неуютно и зябко. Непонятно, что хуже — грядущий гнев командира или тайная сила человека, которого охраняли. В другом случае бежали бы уже, проверять повторно, и товарищей оповестили, а тут шли медленно, стараясь не скрипнуть половицей. Даром что недавно грохоту от первого было...

— Закрыта дверь, — растерянно сказал первый стражник. — Я оставлял распахнутой...

Второй тихо кашлянул, подумал и стукнул по створке.

— Ну что вам еще? — послышался мягкий и очень недовольный голос.

— Болван, — прошипел второй охранник. — Мерещится невесть что...

Створка отошла в сторону, Энори стоял в почти темной комнате и смотрел на них; первый стражник подумал, что далековато он стоит от двери, чтоб дотянуться; может, в комнате есть кто-то еще? — но разрешения на осмотр не было у него. Да и не рискнул бы сейчас заходить, что-то нехорошее чудилось в полумраке, окутавшем фигуру в бледно-сером, и свет лампы казался зеленоватым.

— Что ж, хорошо, ты птица, успел вернуться, — сказала Яаррин, еле сдерживая не то брань, не то слезы.

— Я тебя больше не выпущу.

— И до каких пор будешь держать при себе? Удобно, не надо убивать самому? Дряни лицемерней тебя я еще не встречала!

— Если будешь делать, что говорю, обещаю просто уничтожить гребень.

— Почему я должна тебе верить?

— Ты не должна, — он сжал виски пальцами, и жест был совсем человеческим, ему ненужным. Со времени, как увидел Опору — или что там увидел — он изменился, подумала Яаррин. У его страха нет запаха, но достаточно было глаз и ушей, и чутья тори-ай не надо. Раньше она просто ненавидела, власти его боялась, но теперь пугать начинало другое — она переставала его понимать.

Голоса в коридоре, четкие приветствия стражников послужили сигналом для Яаррин исчезнуть, но она предпочла укрыться за расшитой пчелами занавеской. В гребне, погруженная в полусон, тори-ай ловила лишь обрывки событий и разговоров, а сейчас хотела знать все. Энори мельком скользнул взглядом по шелковым складкам, надежно укрывшим длинное платье, и, словно решив сделать ей послабление, опустился на кушетку в другом углу, к лампе поближе; теперь в темный угол вряд ли стали бы смотреть.

Командир Асума вошел хмурый, как небо в осенних лужах.

— Не спите еще?

— В этой крепости всем не до сна... что-то случилось?

— До вас доходили слухи из Осорэи? Особенно в последние дни.

— Нет.

— А из Срединной?

— Нет.

— Это правда? — прищурился Асума, подался вперед.

— Правда, — ответил Энори. — Я не знаю никаких слухов оттуда. Что там случилось?

Яаррин заметила, что кисть его, свободно опущенная вниз еще миг назад, теперь напряжена — единственный, но очень верный признак волнения. Но пришедшие люди, хоть и принесли с собой лампы, ничего не видели.

— Вам ничего не известно?

— Не говорите уже загадками, — он так и не поднялся, и сесть Асуму не приглашал. Тот колебался, казалось, спросить что-то или не стоит.

— Поговорим завтра, — наконец решил командир. Качнулась к выходу длинная тень, за ней еще несколько. Еще невнятные голоса раздались. Что-то негромко стукнуло в коридоре.

— Они заперли дверь, — отметила Яаррин, выступая из темноты. — Может, охрана пожаловалась? Слишком уж быстро явились. А ты и в самом деле ничего не знаешь? Я-то была на севере неотлучно.

— Я не знаю, но понял. Счет на недели был, не на месяцы даже. Плохо... и Асума мне не верит, а у меня нет времени... придется снова выйти, послушать, что они говорят.

— Неужто Дому Таэна все же пришел конец? Ты не похож на радостного. А твой мальчик еще жив, интересно? Ты ведь продолжишь сидеть под замком, он ведь — капля в море и сын твоего врага, тебе же нужна любовь многих, не так ли? Вдруг они заподозрят, что ты...

Не договорила — Энори с силой отбросил ее, так, что женщина перелетела через полкомнаты и затылком ударилась о стену. Будь она человеком, пришла бы в чувство не сразу, но и сейчас ей понадобилось несколько мгновений, чтобы восстановить дыхание. Увидела потом — он стоит, отвернувшись к окну, пальцы сжимают ту самую занавеску с золотыми пчелами, и лицо почти спрятал в ней.

— Люди... дали тебе не лучшее, — проговорила Яаррин, непроизвольно ощупывая затылок.

Складки занавески сдвинулись, углубились, разрослись.

— Я знаю.

Утром Асума, велевший привести к себе Энори — решил, о чем и как его спрашивать — дождался только перепуганных посланцев. Они принесли листок бумаги, с поклонами подавая его, словно пытались за ним спрятаться.

Асума поморщился, разбирая непричесанный почерк, мельком подумал, что странно все это — ни бумаги, ни туши с кистью, ничего этого он Энори не оставлял. Но кто бы еще писал? Листок нашли на столе в пустой комнате.

"Я узнал о перевороте; нет времени дожидаться утра. Вы видите, что из-под замка я мог уйти в любой миг, но хотел показать, что доверять мне можно. Но Суро забрал наследника Дома Таэна, я не могу здесь оставаться".

Деревянный гребень был плох, весь в зазубринах, но другого Лайэнэ не дали. Еще с года первого выступления ее волосы в порядок всегда приводили служанки, в монастыре она приноровилась сама, но не этой же граблей... Хотя тут и причесываться было страшно: движения сами собой становились плавными, а длинные, гладкие, хоть и потускневшие пряди без усилий ложились красиво. И стражники таращились на нее, позабыв о службе — будь Тайрену здоровым, кажется, мог бы из комнаты выскользнуть.

Теперь их обоих охраняли так, что монастырь казался открытым всем гостям и ветрам. Лайэнэ измучилась от постоянного недоброго надзора, от тесноты комнатки, но боялась, что ее и вовсе разлучат с мальчиком. Тому стало заметно хуже со времен Лощины, уже и сил ходить почти не было. Семечко, случайно проросшее на камне, обреченное на короткую жизнь: стоило избежать одной напасти, начать на что-то надеяться, тут же находилась вторая.

Ее травы не помогали; виной было неумение Лайэнэ или даже Микеро бы не удалось? Уже готова была сдаться, звать чужого врача, и это тоже было страшно, она хоть вреда не причиняет своими лекарствами.

Казалось, тут настолько душно, что нечем дышать, хотя и дни были нежаркими, и окно постоянно открыто. Но ветер будто запутывался в решетке и не проходил дальше.

Наедине они с Тайрену по-прежнему не оставались никогда, теперь каждый миг рядом были самое меньшее два человека. Сколько это могло продолжаться? Пока живы оба брата Таэна уж точно. Они оба сейчас далеко на севере, но это не защита для них. Вся армия Хинаи не защитит от ножа или яда.

Но об этом лучше не думать, не о грозящей смерти далекого сейчас — и всегда — человека. Он сам о себе позаботится... только б судьба была милостива. А она может сделать одно — быть рядом с ребенком. Как выбрала недавно, стоя у живой изгороди.

Вчера в сумерках ей почудилась маленькая черная птица, мелькнувшая росчерком у окна. Молодая женщина долго вглядывалась в сплетение веток, ловила шорохи, пока ее не вынудили отойти от оконной решетки.

Наутро охрана обнаружила в саду брошенный кем-то на тропку белый цветок. Не возле окна, подальше; пион, из тех, что росли здесь на клумбах. Лайэнэ слышала, охранники разбирались, кто и зачем это сделал. А ей и гадать было не нужно. Воспрянула духом, даже Тайрену заметил.

Но сутки прошли, истекали вторые, так ничего и не случилось, и знаков не было больше. Лайэнэ поняла, что отчаялась уже ломать голову: может, просто ошиблась? Или, что куда хуже, он приходил, но не в силах оказался помочь.

— Он был здесь, — сказал Тайрену, приподнимаясь из гнезда подушек, и слова звучали слегка покровительственно. Может, и вправду понял, отчего она мечется? Лайэнэ присела с ним рядом, вгляделась — а мальчик, похоже, сегодня получше выглядит, и глаза блестят на осунувшемся, пожелтевшем лице.

— О чем ты?

— Помнишь, вчера я тоже захотел постоять у окна, и тебе велел отойти? Я видел его в саду, недолго; хоть и сквозь решетку, но очень хорошо разглядел. Он подал мне знак. Я должен молчать и ждать...

Ждать? Чего? Смерти, похоже — хоть мальчик ценный заложник, и Нэйта невыгодно начинать с крови ребенка, при малейшей опасности его не станет. И Энори не в сговоре с заговорщиками — пленников бы содержали иначе.

Он все же пришел, да...

"Но тут не храм, он мог бы... Неужели так просто — охрана? Здесь слишком много людей, верно, Энори сделать ничего не сумел". Но страшно и стыдно признаться себе, до чего же рассчитывала... А она мысленно наделила его силой больше чем у всех вместе взятых.

И самое худшее, если мог, только не захотел.

Там, в ее доме, когда он пришел с просьбой, поверила — говорит искренне, от всего сердца. Но это оборотень, что ему и свои, и чужие чувства?

Здесь холмы были зелено-золотыми, покрытыми донником и жимолостью; темный можжевельник и кедры оставались за спиной. Оказывается, сейчас лето, подумал Кэраи, оглядываясь по сторонам. А он и не заметил. Месяц Выдры-Хаши, самая середина, дни, когда колосья появляются на злаках. Время пионов и белых лилий в садах. Любимая пора столичных модниц и щеголей, когда очарование весны уже схлынуло, а летние развлечения еще не приелись. Первые два года в Столице были самыми свободными, и он успел многое...

В это время Тагари уже защищал границы Хинаи, и был серьезно ранен, а правил тогда их отец. А сам он тогда присматривался не только к карьерным лестницам, но и к возможным невестам. Их было довольно в Столице и предместьях, гладкие ясноглазые феи в нарядных шелковых одеждах, скромные и манящие одновременно. А Истэ еще только стала невестой брата. Было ведь это время когда-то...

Вспомнил Лайэнэ, с ее тревогой и гордостью, красивую и притягательную настолько, что ей и кокетство не нужно. Она бы должна быть доступнее многих, на деле же — словно жемчужина в прочной раковине, без ножа не достать, а ножом можно и повредить. Не пострадала ли она за слишком частые визиты к нему? Или уже нашла себе покровителя среди Нэйта? Почему бы и нет...

Конь крайнего спутника заржал, чем-то обеспокоенный; Кэраи вспомнил свою умницу Славу, оставшуюся в конюшне дома. Вот она точно кому-то досталась, и не по своей воле... Увы, о перевороте было уже точно известно — слухи летели быстрее ветра.

Ариму подъехал, хмурился сильней, чем обычно в последние дни, и тем глубже складки прорезали лицо, чем дальше за спиной оставалась армия Тагари:

— В этом округе правит человек Нэйта. Поосторожнее бы... даже если не признает никто, вы едете с севера и дорожный знак у вас прежний, мало ли какие сейчас выдают.

— Ерунда, за такой срок не успеет все измениться.

Пока изменился лишь ветер — резко подул в лицо, принося с южной стороны запах цветов и пыли. Ариму его не почувствовал, он повернул коня так, что был спиной к ветру.

— Войско из Окаэры ожидает подмогу — если и вам дождаться ее?

— Зачем? Они не пойдут против Нэйта, и я им не указ.

— Зато до вас не доберется никто.

Доверенный слуга был самым близким ему человеком сейчас, но он так и не сумел понять некоторых вещей.

— У меня гордость еще осталась. Там, скорее всего, обеспечат защиту... но хорош я буду, сбежавший от милостей Столицы, ничего не сумевший и нырнувший обратно под крылышко!

— Не лучше ли быть живым родом, не отличившимся, но и не опозоренным?

— Такое бегство — самый настоящий позор... Отдать все шансы сохранить хоть доброе имя. Лучше желай моему брату победы, это единственное, что нас может спасти.

Из-за легкого тумана вечер был темнее, чем обычно в месяц Выдры. Тут, на краю небольшого овражка, высилась горка из сухих сосновых веток, обсыпанных грязно-желтыми иглами, часть игл осыпалась наземь и покрывала густой мох; словно сама природа создала подобие шалаша для каких-нибудь малых лесных тварей.

Шевельнулись иголки, из-под них выбралась маленькая черная птица. Сторонний человек, окажись он здесь, был бы удивлен — черные дрозды спят на деревьях.

Птица захлопала крыльями — взметнулись иглы, словно брызги разлетелись от стоящей фигуры — силуэт в вечернем тумане. Фигура эта раскинула руки, не то потягиваясь, не то открываясь прохладному тусклому вечеру.

— Вечер добрый, — раздалось сзади.

Тело человека закаменело. Он обернулся не сразу, словно нехотя.

У поросшего мхом валуна устроилось диковинное существо — размером с молодого бычка, напоминающее лесную собаку и волка одновременно, с шерстью, похожей на искрящийся снег и такими же крыльями. Темно-алые глаза существа, и в сизой дымке яркие, смотрели, не мигая.

Энори — его жесты стали неправдоподобно медленными и плавными, будто в толще воды — опустился на покрытый иглами мох.

— Подойди... Иди ко мне, — раздалось, хотя существо молчало — низкий и чуть рокочущий звук, не то предвестник грома, не то кошачье мурлыканье.

— Чего нам всем ждать? — Энори не сдвинулся с места, тело напряглось, словно нелегко было противостоять и зову, и желанию уйти отсюда как можно дальше.

— Мы не всеведущие.

— И что тебя привело?

— Любопытство.

— Я думал, у столпов мироздания интересы другие.

— Разные есть... и ты среди них. Как ни странно, ты испытываешь то, что отзывается во мне. Правда, ты никогда не признаешься в этом себе самому.

— Признаюсь. Это моя земля...

— Не только, — улыбнулся зверь — голосом. — Ты это знаешь. И тебе не все равно. Каким ты меня видишь?

— Страшным.

— А подробней?

— Взгляни на свое отражение!

Воздух стал вязким, придерживал слова и звуки, не давая им покинуть место, где родились.

Энори — он так и не двинулся — спросил быстро и чуть неприязненно:

— Опорам настолько надоело держать этот мир, что любая мелкая тварь может стать развлечением?

Трава вокруг вздрогнула, улыбка зверя не отразилась на морде — кольцом разлилась по траве и воздуху.

— Подойди же. Хочу узнать о тебе побольше.

— Мне плохо в твоем присутствии.

— Но ты можешь со мной говорить. Это намного больше, чем сумели бы твои сородичи... Подойди, — тепло позвал зверь, — Я чувствую двойственность в том, чего ты хочешь даже сейчас. Вы с сородичами не видите снов, но я хочу увидеть за тебя — твои, нерожденные, так смогу узнать тебя ближе.

— Мне это не нужно. И времени нет.

— Или ты боишься попробовать прикоснуться ко мне?

— На "боишься" ловят только дураков, — с кривой усмешкой он поднялся и шагнул к диковинному зверю. Опустился у камня, чуть покачнулся, оперся о землю рукой. Зверь повернул к нему большую белую голову: