Сказка - ложь...

Правда, в какой-то момент его все-таки что-то подцепило и выудило из сладостных глубин. Иван слегка потянулся, не открывая глаз, некоторое время пребывая в том расплывчатом пограничном состоянии, когда человек еще не проснулся, но уже не совсем спит. Он вздохнул, запуская руки под подушку, чтобы подтянуть ее ближе и удобнее, и в этот момент в конце концов окончательно стряхнул с себя дрему, понимая, что же его обеспокоило — не считая его самого, постель не только пустовала, уж простыни остыли!

Ваню ажно подкинуло над кроватью. Суматошно озираясь посреди еще давеча порядком разоренного ложа, в полутьме он ухватился взглядом за приоткрытое окно. И резное кресло, стоявшее к нему боком в углу. Ночник на стене, выполненный в виде диковинной чаши, как всегда ровно сиял теплым янтарным светом, однако его было немного, хватало лишь едва разогнать тени. Иван не сразу разглядел безвольно свесившуюся с подлокотника узкую кисть, темневшую над спинкой макушку и более густое пятно сумрака из тяжелых складок материи знакомого 'домашнего' одеяния колдуна, которое тот использовал в своих внутренних комнатах.

На произведенный им шум, Кощей никак не отреагировал, и молодой человек решительно потянулся за своей одеждой, чтобы тоже прикрыть наготу. Поднялся и тихонько приблизился к креслу, участливо коснувшись руки чародея. К его облегчению, тот вопросительно обернулся:

— Что-то не так? Случилось что? — осторожно поинтересовался Иван. Задумчиво-отрешенное выражение лица мужчины ему не понравилось и вызывало только тревогу.

— Нет, — Кощей чуть улыбнулся одними уголками губ, и покачал головой. — Все в порядке, Ваня. Не спится просто.

Иван присел перед ним на корточки, опустив голову и продолжая бездумно поглаживать его ладонь и пальцы. Разом вспомнилось все то, чем и почему он себя изводил нынешним днем и прошлой ночью, пока Кощей опять не выбил его из границ здравого рассудка. Все же набравшись духу, парень напряженно спросил:

— Из-за меня? Я мешаю?

Кощей как-то мягко, но совсем не весело усмехнулся:

— Что ты, Ванечка! Нет, конечно.

Иван сосредоточенно кивнул своим мыслям: этот ответ, а точнее безмятежный тон, каким он был сказан, лишь уверил его в том, что возможно, высказанное предположение и не совсем верно, однако все-таки очень близко к истине. Прикусив губу, молодой человек молчал: как ему сейчас поступить, он не знал, подходящих слов тоже не находилось, но вот запросто встать и уйти на этот раз не получалось... Так может и не стоит выдумывать ничего мудреного, а спросить и помочь?

— Принести тебе что-нибудь? Или лучше как вчера сделать?.. — отводя с его плеча длинную темную прядь, пусть и немного вымученно, Иван тепло улыбнулся в зеленые очи.

— Не нужно, — с еле различимым вздохом Кощей отрицательно покачал головой. — Не бери ко вниманию, Ваня, случается... Иди, ложись.

После столь прямого отказа, приставать к чародею и настаивать дальше определенно было бы уже чересчур, хотя оставлять его по-прежнему сидеть так, в одиночестве — противилось все Ванино существо целиком. Он сдержал себя, проглотив и никому ненужное беспокойство, и нелепую обиду, поднялся, не сразу отняв ладонь от все так же недвижно покоившейся на ручке кресла прохладной длани, и скрепя сердце вернулся в постель.

Кощей проводил его долгим взглядом прежде, чем опять отвернуться, но разглядеть в полумраке покоев выражение лица мужчины было трудно... Иван опустил ресницы: разумеется, сна теперь не было ни в одном глазу. Правда, как и мыслей. На душе было горько, эйфория схлынула, оставляя после себя глухое опустошение: зачем он так всегда?! Нет, конечно, Кощей не гневался, не хлестал насмешкой, был даже вполне доброжелателен и сердечен, но парень снова ясно чувствовал некий незримый барьер отчуждения между ними и не представлял, как возможно его разбить. Почему?

Шагов он тоже не различил, только спустя какое-то время до слуха донеслось негромкое позвякивание и звук льющейся в кубок воды. Затем он ощутил тяжесть опустившегося на край кровати тела, и Иван плотнее сомкнул веки, делая вид, что давно глубоко спит. Послышался вздох, переходящий в тихий, какой-то безысходный смешок, кончики пальцев невесомо пробежались по волосам, виску, щеке:

— Ваня-Ванечка... Больно ты ласковый! Боязно иногда...

* * *

Слова Кощея не шли у Ивана из головы, мешая сосредоточиться на чем бы то ни было. Сказать, что он был потерян и подавлен, — значит ничего не сказать. Он вовсе перестал понимать что-либо.

Что же это такое получается? — перебирал Ваня одну за другой даже кратчайшие минутки, прошедшие с того момента, как Кощей вообще очнулся. — А ничего. Воля ваша, но ничего внятного и путного!

Пусть, оставим то, что слышать это 'боязно' было попросту больно. Больно, но не удивительно: сам же только накануне себе втолковывал, что это для тебя он давно родной, любимый, тот у кого ты действительно каждую черточку знаешь, дорожишь, любоваться и лелеять счастлив... Для Кощея все иначе и намного сложнее: ведь знать — это одно, и совсем другое сердцем чувствовать, а для чародея попросту не было большей части того времени, когда Ваня уже окончательно рассудком подвинулся от своей любви. И чтобы доказать ее одного флакончика с лекарственными каплями и цветочка все-таки мало, каким бы волшебным он не был.

Да и как ее вообще доказывают? Вперед на подвиги? Ну-ну, будто Кощей до тебя всяческих героических вьюношей не перевидал в количестве! И что-то не заметно, что хоть об одном из них он был хорошего мнения: обе аудиенции Ваня отлично помнил, до сих пор коробило. А уж свороченными горами чародей точно не впечатлится, точнее если впечатлится, то только размером глупости.

Настоящая любовь, как и настоящая доблесть себя пяткой в грудь не колотят и без лишних славословий обходятся. Все так.

Однако, если он все еще не верит, не доверяет, подвоха ждет, — как тогда, сразу, когда грозился, что возможности себе навредить через подобное влечение — никому не предоставит... То зачем это 'Ванечка'?! Почему вообще до себя допустил, не говоря уж о том... Том самом, что и передать словами-то не получается!

Ради забавы? Да быть того не может! Он же чувствовал пару раз, что чародею себя чуть ли не ломать приходится, так что ничего забавного для него здесь нету. Да и не стал бы Кощей за чужой счет развлекаться, не такой человек. Испытывает? А вот это может быть, итак каждый день будто по кромочке ступаешь...

Ну да если тебе вдруг чего попроще приспичило, то и со двора не надо было носа казать, Ванечка, сидел бы себе сиднем у печки, глядишь, и не заметил бы как оженили бы на какой из смирных да послушных матушкиных воспитанниц! А коли о любви рассуждать вздумал, то и не жалуйся, что тебе ее на золоченом блюдечке не подали, в подробностях не разжевали.

Так-то оно так, все верно, но легче на душе не становится. Ваня настолько погрузился в свои переживания, что весь день провел словно в каком-то полусне, едва успевая вовремя себя одергивать, чтобы не бросаться из крайности в крайность. Хотелось наплевать на все, подойти к задумчиво посматривающему на него Кощею и прямо признаться, что слышал ночью, и спросить — отчего все-таки неправ, негож, и как же ему теперь иначе в поступках быть следует?! Однако Иван тут же себя осаживал: зачем спрашивать о том, что совсем никому слышать не полагалось. Не хотел выставлять себя надоедливым щенком.

А может, он и вовсе зря себя опять изводит, ведь Кощей от него не отмахивался и не отделывался. Наоборот, само собой заметив Ванино пришибленное состояние, мягко поспрашивал о причинах внезапной кручины, а после, когда парень как всегда ляпнул первое на язык подвернувшееся, без тени недовольства отложил дела, чтобы позаниматься с ним, улыбался, хвалил даже.

Впрочем, вполне возможно, что успехи царевича на тренировке объяснялись как раз тем, что в тот момент достижения на поприще владения клинком волновали Ивана меньше всего, и занятая совершенно другими переживаниями голова не мешала телу двигаться так, как в него старательно вбивали Георгий и дядьки. Как бы то ни было, закончилось все там же, где и в прошлый раз, хотя с куда более приятным результатом.

Ваня слегка подуспокоился, на ехидные поддразнивания мужчины в том же тоне пообещал вплотную поработать над 'купальными фантазиями'. В постели долго гладил темные волосы чародея, плечи, лежа рядом буквально дышал им... правда, повисшая на душе тяжесть никуда не девалась, спал Иван все-таки в полглаза.

Он слышал, как мужчина долго ворочался, вставал, как вчера, а прежде, чем все же лечь обратно, что-то добавил себе в кубок. И если в одном флаконе, Ваня даже в полутьме узнал свой подарок, то второй тоже показался знакомым — такими для своих настоек и снадобий пользовалась Яга. Ванечка лишь прикусил губу, опять не зная то ли радоваться, что его старания не забыты, оценены не только в принципе, но и по прямому назначению пригодились, толи впору серьезно тревожиться, отчего и почему чародею худо.

Лучше б даже про себя не спрашивал, будто накликал! Из некрепкого сна, наполненного муторными и неясными видениями Ивана резко вырвал непонятный и от того еще более пугающий странный звук. Молодой человек подскочил, оглядываясь и — заледенел, аж изнутри всего холодом обдало от ужаса.

...Кощей задыхался. Лицо было искажено в муке, пальцы судорожно стискивали покрывало с такой силой, что местами ткань не выдержала и треснула, вытянувшееся в струнку тело то и дело отчаянно выгибалось. Сквозь до хруста стиснутые зубы снова прорвался еле слышный хриплый шепот, и сердце царевича разлетелось на куски:

— Пощади... Прошу, пощади!.. Пощади... Пожалуйста, прошу... пожалуйста, хоть немного сжалься...

Это было так жутко, что несколько мгновений Иван не мог не то что шевельнуться, но и вздохнуть сам. Потом спохватился, принялся трясти, чтобы вырвать чародея из кошмара. Тот вскинулся, рванулся, откатываясь в сторону, и замер в неловкой позе, защитным жестом обхватывая себя за плечи. Некоторое время было слышно лишь его тяжелое, частое и прерывистое дыхание.

Прикипев взглядом к напряженно вздрагивающей спине, Иван боялся даже пошевелиться, вдоль позвоночника тек холодный пот. Молодой человек неуверенно протянул руку, сам не зная, что хотел еще сделать, как утешить. Тут же обругал себя, отстранился, чтобы встать, когда его движение перехватили, — пальцы Кощея тисками впились в запястье.

— Нет, погоди... — голос был сиплым, словно сорванный криком. — Посиди со мной, расскажи что-нибудь...

Иван совершенно точно не собирался уходить, просто воды ему хотел поднести, но вместо возражений только растерянно кивнул, хотя мужчина так и не повернулся полностью, и не мог его видеть.

Он так и остался сидеть на краешке постели и после секундного замешательства заговорил о какой-то на днях вычитанной ерунде. Как-то к слову пришлась еще одна весьма своеобразная книжка, которую читал еще дома, а братец Федор обозвал несусветным бредом и строго вычитал, что такая гадость вообще во дворец попала да еще за немалую цену... Вспоминал о братьях, родителях, — о чем еще он мог рассказывать? Не о Моревне же, и не о Змее с поляницами. Ваня не был ни оратором, ни весельчаком-балагуром, да и не это сейчас требовалось. Важным была не суть рассказа, а голос — живой и спокойный голос человека рядом, позволяющий ухватиться за него и выбраться из плена воспоминаний. Кощей слушал его молча и неподвижно, глядя в потолок блестящими глазами. Руки не отнимал, хотя уже Ваня удерживал ее в ладонях, бездумно поглаживая в такт своему сумбурному повествованию.

Темнота за окнами сменилась предрассветной серостью, когда бросив на мужчину очередной осторожный взгляд, Иван увидел, что темные ресницы опущены, а черты разгладились. Он посидел еще немного, легонько коснулся губами расслабленной кисти, прежде, чем бережно опустить ее на покрывало, и поднялся. Ваня тихонько вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь, и остановился, лишь уткнувшись носом в стену на повороте. Вот тогда, сжатая до поры пружина в груди распрямилась со страшной силой...

В ясный рассудок Иван вернулся не сразу, сидя на полу в том же углу в нескольких шагах от лестницы. Его колотило в жесточайшем ознобе, аж зубы с лязгом стучали, глаза жгло, хотя слез не было, зато кулаки разбиты напрочь, а на стене темнели кровавые кляксы. В голове царили приятные легкость и пустота, и Ваня с предельно отчетливой откровенностью понял — убьёт. Не просто способен, но с превеликим удовольствием, доблестью ли, хитростью, подлостью ли — убьёт, собственноручно запытает до ошметков любого посягнувшего, если на другой чаше весов будет хоть призрачная угроза еще одной подобной ночи для него, будь Кощей хоть сто раз бессмертный!

А пока следует встать и в порядок себя привести. Вряд ли эта ночь была первой и единственной, однако чародей всегда встает довольно рано... Если вообще ложится, но от этой мысли опять стремительно становилось не по себе, и Иван до поры затолкал ее подальше усилием воли. Не к чему, чтобы он еще и твою истерику видел, Ванечка! Хватит сопли жевать.

Чтобы хлопнуть в ладоши и распорядится убрать кровь со стены, много усилий не требуется, как и чтобы умыться. Чем занять себя тоже долгих раздумий не потребовало, а боль от махов или веса оружия в расшибленных от бесполезной бессильной ярости руках странным образом придавала уверенности в собственной правоте и решимости, если не ожесточенности.

Нет, никаких ярких и красивых лозунгов в мозгу не вспыхивало, просто царевич Ваня понял про себя кое-что новое и даже неожиданное, осознал и принял, а разминка в самом деле помогла это все как-то в голове уложить, так что к появлению чародея Иван вполне утихомирился, вернувшись во вменяемое состояние, и более чем сдержанный вид Кощея против обыкновения его не задел и не обидел. В конце концов оба нынче не испытывали никакой охоты к словесным играм и застольным беседам: один со всей очевидностью не хотел, второй же с не меньшей очевидностью не знал, а нужно ли тут вообще чего-то лишнего говорить.

Однако и молчать совсем — не вышло. Вопрос чуть нахмурившегося мужчины все-таки застал Ивана врасплох, хотя он сам понимал, что скрывать синюшные распухшие кисти сплошь в живописных ссадинах — бессмысленно.

— Что с рукой, Ваня?

— Да так, ушиб нечаянно...

Кощей поднялся и медленно приблизился, не отрывая ставшего вдруг пронзительным взгляда от лица парня.

Он накрыл его ладонь своей легко-легко, так, — насколько возможно, чтобы только ощущать касание, не тревожа поврежденную кожу. По-прежнему отводя глаза куда угодно в сторону, Иван не пытался высвободиться, зато почему-то попробовал сдвинуть руку чародея другой, благодаря чему его левая рука оказалась в неволе уже обоих прохладных дланей Кощея. Он поднял голову и прямо взглянул в зеленые бездонные очи... Ничего не сказал Кощей, лишь спустя бесконечно долгое мгновение распрямился и отошел, отвернувшись.

Ничего не сказал и Иван. Поднялся следом и крепко обнял его со спины, зарываясь лицом в смоляные пряди.