Кордон

— О, господи... — прошептал Анджей.

Ни одной раны, колотой либо резаной-рубленой. Ни единой. Все эти люди умерли не от клинка или пули.

Подолянский присел на корточки, сжал в чуть подрагивающих пальцах ручку лампы. Страх впился в члены ледяными когтями. Но прапорщик свободной рукой подцепил кисть одного из покойников, дернул негнущуюся плоть.

Холодная кожа, похожая на подплесневелый пергамент, синела у запястья скверно наколотой татуировкой. Лопата в круге. Шабашники-сезонники, как Водичка и рассказывал. По старой, еще средневековой традиции, бродячие мастера шпателя и отвеса сведены в некое подобие цехов. Отсюда и общий знак.

Очень хотелось выматериться снова, но слюна ушла, впиталась в пересохший рот, как вода в пустынный песок. Подолянский поднялся на деревянных ногах, понимая, что нашел 'уехавших' работяг из геологической партии. Похоже, всех, до последнего человека.

Глава 11

Отряхивая мокрый снег, на заставу зашел Гаррун, который стоял сегодня часовым на воротах. За руку унтер вел незнакомого Подолянскому мальца. Был гонец испуган, продрог и весьма соплив. Похоже что, в курьеры, по местному обычаю, назначали самых негодных — сожрут волки, не беда...

— Вот, это, прискакал, — вытолкнул малолетнего граничара перед собой гауптфебель, — говорит, на Вылковке жуть какая-то. Вы, это, давайте, я пошел, это.

За унтером хлопнула дверь.

Вацлав отложил гроссбух, куда записывал под диктовку Подолянского первичные данные об его внезапной находке, выбрался из-за стойки. Вытер малому нос и присел рядом.

— Говори, друже, что там такое в Вылковке твоей?

— Дядька Грыць фельшара топором зарубил, — поднял заплаканные глаза паренек, — сказал, что от фельшаров одна беда только, и холера!

Каштялен потряс головой, выматерился под нос:

— Грыць, это который с Жижкой дружен, из Вымрувки?

— Ага, — хлюпнул носом гонец, — тот самый. Он вчерась приехал с Вапнянки. С грошами, да пьяный в дупу. Вот и порешил с дуру. Топором ударил. А меня мамка к вам послала. Едь быстрее, говорила...

— Уебок, блядь, пиздоголовый, — не сдержался Вацлав, — чтоб его трясця за печенку схватила. — Повернулся к Анджей: — Вы, господин прапорщик, нынче старшой. Командуйте.

— Да хули тут командовать, — ругнулся Подолянский, — вариантов тут немного. Ехать надо, разбираться. Убивца брать за жопу, да сажать в холодную. Тебя как звать-то, гонец печальный? — обратился он к вестнику.

— Ясем, — буркнул парень. И сел на пол.

Кастелян с прапорщиком переглянулись. Вацлав тяжело вздохнул:

— Пойдемте, пан Анджей, отдыхающих будить. Ясь, посиди пока.

Граничаренок кивнул, уткнулся подбородком в колени.

— Насчет холодной, это неплохо, — произнес Вацлав. — Но я бы его при попытке к бегству положил, как на духу признаюсь.

— Дружили?

— Нет, — отмахнулся каштелян. — Тут другое. Сперва медицину грохают, потом за учителей возьмутся, потом и до нас очередь дойдет.

— На корню пресекать поползновения в сторону власти, — вспомнил строки циркуляра Подолянский. Циркуляр тот был секретный, но давний, соответственно, содержание его знал в Республике почти любой. — При попытке к бегству, говоришь... Ну что ж, прыжок — попытка взлететь, знакомое дело.

Тревожить отдыхающую смену процессом оказалось делом весьма опасным. Пограничники, конечно, были весьма опытными людьми, и просыпались быстро. Однако, неписанные правила требовали некоторого политесу и кунштюков.

Опытный каштелян уклонился. А вот замешкавшемуся Подолянскому чей-то сапог прилетел в плечо. Прапорщик громогласно выругался, намекнув, что все понимает, но вот шалить нынче не время. Вот совсем не время.

— Ох, господин прапорщик, вы простите! — тут же начал совершенно неискренне извиняться Ковальский. — Думал, может, балуется кто...

Два рядовых объездчика поддержали унтера нечленораздельным гулом. Не виноваты, мол. Само вышло.

— Потом. Нос не разбили, и то хорошо, — отмахнулся прапорщик. — Пять минут на морды протереть. В Вылковку ехать надо. Срочно. Пулями, можно сказать.

Гауптфебель мигом посерьезнел.

— Что там?

— Сам пока не знаю, — не стал секретничать Подолянский. — С мызы малой прискакал, говорит, фельдшера граничар топором зарубил спьяну.

— Фельдшера?! — лицо Гюнтера вытянулось. Рядовые переглянулись. Один встал на колено, начал что-то искать под матрасом. Второй начал мелко и быстро креститься.

— Ага, — ответил Подолянский, — давай, друже Гюнтер, собирайте сапоги свои, да готовьтесь. Ехать надо. Винтовки не забудьте. Мало ли что.

— Бомбу прихватите, — насупился Ковальский, — мало ли что.

Прапорщик кивнул:

— Прихвачу, друже, если без нее тяжко тебе так.

Пограничники натужно хохотнули.

На входе Полянского ждало удивительное зрелище. Рядом с Вацлавом, который старался сделать вид, что его тут нет, стояла Ярослава. С тремя подсумками на широком ремне и барабанкой в руках. Девушка, увидев прапорщика, мгновенно покраснела. И отвернулась.

— Это еще что такое?! — рыкнул Анджей.

В далеком детстве и недавнем юношестве, он, как и любой литвинский мальчишка зачитывался Пенталогией — легендарными пятью книгами Генрихевича о давнем прошлом Республики, которая тогда была королевством. Там, среди героев войны с йормландским нашествием, было много женщин. Они не только вдохновляли на подвиги благородных шляхтичей, но и сражались на саблях, стреляли из самопалов, и вообще, жизнь вели крайне эмансипированную и авантюрную.

Повзрослев же, и столкнувшись с барышнями, подражающим литературным героиням типа Басечки Володыевской, Анджей заработал три шрама на плече. И понял, что женщин и оружие надо держать как можно дальше друг от друга.

— Вы все уезжаете, — не поворачиваясь, ответила Яра. — Мы тут втроем остаемся. Вдруг что...

— Вдруг что?! — переспросил Подолянский, чувствуя, что закипает. — Что 'вдруг'?

— Не кричи, — тихонько попросила девушка, — не надо...

— Пан Анджей, — вмешался каштелян, — вы бы, действительно, голос не повышали. Вы ж тут недавно, корнями не приросли. А то почуяли бы шевеление нехорошее.

— Шевеление?

— Будто змея ползет, — шепнула Ярослава.

По коридору загрохотал очень вовремя подоспевший наряд.

— Готовы, господин прапорщик! — бодро рявкнул Ковальский. Ясь, который задремал на полу, аж подпрыгнул от неожиданности, захлопал осоловевшими глазами.

— Выдвигаемся, — оскалился Подолянский, перехватил взгляд Вацлава, кивнул коротко, указав глазами на девушку. Каштелян кивнул в ответ. Обижаешь, мол, зятек, ох, обижаешь!

Из ворот выехали молча. Подолянский кивнул Гарруну, бдительность, мол, крепи и вообще. Унтер, неведомо как успевший облачиться в кирасу — ровесницу расстрелянной из флюгегехамейна, дернул челюстью в ответ. Бдю, мол, и вообще, господин прапорщик, мы ж с пониманием. И насчет службы, и вообще. Беспокойство в сердце не пускайте, короче говоря, да.

Анджей беспокойство сердечное постарался засунуть подальше — неизвестно, что ждало впереди. И только мыслей посторонних не хватало... Перед глазами продолжала стоять Ярослава с барабанкой в руках. Дзяблов купу чорту у дупу [Непереводимая игра слов]! Подолянский затряс головой. Все будет хорошо. Делов-то, приехать, да скрутить пьяницу. Он-то, уже, скорее всего, или протрезвел, да за голову схватился, от осознания наделанного, или глаза до дна залил, да лежит мордой в сугробе.

Минут через тридцать, когда отчаянно зевающий наряд оказался на перекрестке нескольких лесных дорожек, Анджей отломил на ходу свисающую ветку, метко швырнул в рядового Жигимонта, опасно накренившегося в седле.

— А, где?! Кто?! — объездчик схватился за винтовку, вызвав громкий смех товарищей.

— Не спать, — рявкнул Подолянский. — Зима приснится, олени уши отгрызут.

Растормошенные пограничники зевать стали реже, начали поглядывать по сторонам внимательнее.

Анджей подозвал Ковальского:

— Подскажи, друже Гюнтер, а есть ли до Вылковки другая дорога?

Унтер почесал затылок. Перехватил поводья в правую, прошелся со скрежетом левой рукой.

— А эта-то чем плоха? Всю жизнь ездим... Я тут с закрытыми глазами пройду! — В доказательство, Ковальский закрыл глаза и поднял руки.

Анджею стало очень скучно. А представив, что сейчас придется объяснять, что и как, неглупому ведь унтеру, он передернул плечами. И ответил, подпустив рычания в голос:

— Командирский произвол. Надо так. Вопросы? Предложения?

Гюнтер отшатнулся, мигом изобразил глупое лицо. Прапорщик мысленно себя обругал идиотом. И пообещал (в который раз!) сперва думать, а потом изображать цепного пса. Как бы не хотелось глоткой вопросы решать, на кодоне сия метода работает плохо.

— Так надо, — тихо произнес Подолянский. — То, что мы тут всегда ездим, и даже с лютого перепою проедем, знаем мы все. И все вокруг знают, что 'пеньки' в Вылковку короткой дорогой сквозят всегда. И сегодня там же поедут. Ферштейн, мин херц? Кто знает, может у того Грыця дружки есть? Сядут за бревно, нас дождутся. Хлоп-хлоп, и закопали.

Анджей в подобный сценарий верил слабо. Но мало ли что...

Ковальский в голос выругался, поминая свою тупоголовость. Закивал часто — еще хоть на капельку быстрее, и голова бы отлетела:

— Прости, пан Анджей, тупой я! Не проснулся еще. Не сообразил.

И тут же зарычал некормленым трансильванским овчаром:

— Сворачиваем, курва мать! По Чертову логу поедем.

Объездчики переглянулись с удивлением:

— Может, не стоит, логом-то? К ночи дело ведь...

Гюнтер набрал было воздуху, дабы от всей унтерской души облаять тезку канцлера, но прапорщик его остановил:

— Отставить препирательства! Ковальский — первым, после Жиг, за ним Янек. Я — замыкающим. Оружие приготовить. Мало ли что.

Пограничники с превеликой радостью на лицах схватились за винтовки, защелкали курками. Ковальский с некоторой даже демонстративностью выпустил поверх форменной куртки затейливый оберег — хитро сплетенную из трех тоненьких косичек змейку. Косички были рыже-пшеничными, а бисерные глаза змейки отливали ярко-красным.

— Сестра подарила, — произнес унтер, подтверждая догадку. — Она у меня маленькая, но толковая. Цмоков навуз, он против любого гада весьма действенен.

— Что толковая, то хорошо, — кивнул Подолянский. — Но гадов искать не будем. Ну их...

Чертов лог, впрочем, названия своего не оправдал ни в коей мере. Ни чертей, ни гивойтов, ни волков с медведями. Даже костей невинных жертв под кустами не валялось.

Разве что зловредные ветки так и норовили хлестануть по лицу. Но в том никакой мистики не было ни на грош. Из-за своей дурной славы, старой тропой пользовались очень редко — разве что днем проскочить навпрямки. Вот и подзаросло совершенно безбожным образом...

Пограничники ехали молча, бдительно поглядывая по сторонам. Не забывая смотреть за спину. В тихом омуте кто угодно водится. А ну как лелеют коварные планы, силы копят. А потом как прыгнут, как набросятся... И утащат в темноту для аморальных непотребств.

— А с чего Чертов он? — не выдержав напряженного молчания, спросил прапорщик.

Ехавший впереди Янек развернулся в пол-оборота:

— Люди говорят, ночью тут всякое происходит.

— Всякое?

Объездчик заозирался:

— Всякое, да. Но то, пан прапорщик, сами понимаете, лучше не здесь о таком вспоминать.

— Не боись, не накличем. У меня опять же, бомба есть! — Подолянский коснулся левой рукой вьюка, где дремал зеленый кругляш.

— Бомба супротив привыда, оно непонятно еще, что да как... — запутано выразился рядовой, — вдруг в лоскуты порвет, а вдруг и нет. Пробовать не будем, пан прапорщик?

— И чей призрак-то?

— Кармалюки, — подал голос Ковальский. — Устим со своими хлопцами от полицаев бегал, и где-то тут его граничары и прикопали. Чтоб не шалил. А он, говорят, озлобился. И является.

— А чего ж тогда, лог Чертов, а не Устимов? — искренне не понял Анджей. — Логика где?

— Вы ж на кордоне, пан прапорщик, какая тут в сраку логика...

Про Устима Кармалюка прапорщик читал еще в школе. Тот еще заризяка... Бывший уланский унтер, родом откуда-то из здешних мест. Сколотил банду человек в сто, назвал их по старому обычаю гайдамаками. И пошел творить всякие непотребства... Грабил усадьбы, деревеньки. Потом, банда его чуть ли не в пару тысяч человек стала — даже не банда уже, а армия крохотная...

Даже Вапнянку сумел захватить на пару недель, объявив городок вольной республикой.

Здесь, его, в Чертовом логе, значит, и пришибли. Если легенде верить — то пули легендарного карника-заризяку [Уголовник, душегубец и вообще дюже криминальный элемент-рецидивист] не брали, пришлось серебряную пуговицу плавить. Хотя, в последнее верилось слабо. Что с человеком творит пуля из мушкета тех лет, Подолянский видел. Там и серебра не надо, когда тебе руку отрывает, да вокруг шеи, будто шарфом закручивает...

Лес кончился вдруг и внезапно. Расступилась стена деревьев и пограничники оказались шагах в сорока от стены мызы, в предполье, где бдительные граничары даже кусты корчевали — разумная мера, чтоб не подобрались незамеченными всякие вражьи морды любого цвета кожи.

— Ворота там, — махнул Ковальский, повернул коня...

Вдоль стены пришлось еще минут десять ехать — от одинаковости бревен аж в глазах зарябило.

Подолянский задал вопрос, мучивший его с первого еще визита в Бгановку:

— Скажи, друг Гюнтер, по опыту твоему кордонному, такие колья от орков помогают?

— От орков нет. Им — да. Они на такие заостренки очень любят отрезанные граничарские бошки насаживать. Отлично получается, если под челюсть обрезать. Если пристукнуть сверху, то ни ворона клювом не собьет, ни ветром не свалит. Пристукивать лучше через тряпку плотную. Черепушка треснуть может, если напрямую молотком приложиться.

Анджей с подозрением посмотрел на унтера:

— Вот не знаю, друже, чего боюсь больше. То ли дела предстоящего, то ли прошлого твоего. Ты нам о себе явно не все рассказывал...

Ковальский только руками развел. Мол, сложилось так. Исторически...

Фельдшера звали Томаш Войцеховский. Отработал ровным счетом два года и три месяца.

Приехал он в уезд после училища, по распределению. Поселился в небольшом домике-пятистенке, специально обществом для 'медицины' и сооруженном вскладчину.

Дом до сих пор пах свежей древесиной и кровью.

Перепивший граничар действовал на удивление разумно. Явился под вечер, когда зимняя темнота уже поглотила все вокруг. Постучал, вежливо поздоровался, прошел внутрь. И ударил Томаша в затылок, когда тот повернулся спиной. И еще, и еще, и еще...

— И где злодей ваш? — Подолянский вышел из залитой кровью хаты, сплюнул в грязный, засыпанный пеплом и золой снег у двери.

— Так на вожжах повесился! — радостно оповестили его хуторяне. — В конюшне который час висит, вас дожидается.

— Висит, значит? — только и нашел, что сказать прапорщик.

— Уважали фельдшера, что тут еще говорить, — буркнул хмурый Гюнтер. — Вот Грыця совесть и заела. Вы, пан Анджей, если что, к морде его не присматривайтесь. Нутром чую, совесть еще и пыку ему растолкла, пока в петлю сунула.