— Я больше беспокоюсь за вас, — вернулась к теме Блейк. — Я могу постоять за себя, да и помощи есть у кого попросить, — беглая улыбка в сторону Дьявола. — Но вы... не боец.
— Беспомощен, как котенок, — перевел Дьявол.
— Это все равно рано или поздно произошло бы, — вздохнул Гира. Проигнорировав выпад, он задумчиво покрутил бокал в ладони; в тусклом лунном свете, бьющем из панорамных окон, вино казалось черным. — Все эти годы мы с Белым Клыком не трогали друг друга. Я никогда не скрывал, что не одобряю их действий, они всегда говорили, что я наивен и мягкотел, но врагами... врагами мы не были никогда.
— У нас общая цель, — кивнула Блейк. — Даже Адам всегда так говорил.
— На самом деле это не так, — мягко прервал ее Гира, чувствуя, что ступает на очень тонкий лед. — Белый Клык сражается против расистов и дискриминации, я — за равенство людей и фавнов. Я сам далеко не сразу понял, в чем именно отличие, и отчего оно столь фатально. Ты понимаешь, в чем разница, Блейк?
— Нет никакой разницы, — резко ответила она. — Тьма — это отсутствие света, дискриминация — отсутствие равенства. Уничтожь дискриминацию — останется равенство.
Заглянув ей в глаза, Гира вздохнул и расстроено покачал головой. Белый Клык крепко сидел у нее в голове, определял мысли, влиял на суждения — она говорила чужими словами, повторяла затверженное наизусть и верила в каждое слово.
— Тоже самое однажды сказала мне Сиенна. Я ответил, что она не может уничтожить тьму — только заменить ее светом. Именно поэтому я не присоединился ни к одному из осколков старого Белого Клыка, продолжающих прежний курс, даже лишившись поддержки большинства — я знаю, людей, которые встали во главе, и они знают, что делают. Возможно, я бы справился лучше... но даже этого "лучше" не было бы достаточно. Я решил открыть новый фронт: треть читателей Голоса — люди. Моих врагов не стало больше — а вот друзей прибавилось. Этого мало сейчас, но мне хочется верить, что количество моих друзей однажды сравняется с количеством врагов.
Но Белый Клык загнал себя в замкнутый круг — они оправдывают свою жестокость чужими преступлениями, и их враги поступают также. Друг искалеченного радикалами, семья убитого оправдает свою ненависть местью. Избавляясь от одного врага — они порождают десять.
Мгновение они мерялись взглядами, и Гира с пробежавшим по коже холодком понял, что это далеко не самый простой поединок, который он вел в жизни. А ведь их были многие тысячи: с политиками, судьями, воинами, чиновниками, бизнесменами — и очень немногие могли заставить его нервничать. Из глубины этих золотых глаз, с самого дна черного зрачка на него скалилась волчья голова — багряная от запятнавшей шерсть крови.
Она открыла рот, чтобы что-то ответить, и в этот момент Гира нанес свой удар:
— Ты ведь и сама ушла от них. Почему?
И весь ее запал, эта сталь в глазах, готовность спорить и защищать, мгновенно исчезли. Напряженные, прижатые к волосам кошачьи уши расстроено поникли, она потупила глаза и вся как-то сгорбилась, сжалась — не готовая к прыжку пантера, но растерянная и уставшая девушка, не знающая, что делать со своей жизнью дальше.
— Адам... — прошептала она с неподдельной болью — слишком сильной, чтобы это было сожалением просто о партнере и друге. — В нем слишком много ненависти. Я уже не могу смягчить его злобу, упросить о милосердии или справедливости. Когда он убивает — это не вынужденная мера в бою... это просто казнь — он радуется каждой из них. Когда бой заканчивается, он не задает себе вопроса, мог ли он поступить иначе, были ли необходимы его действия — казнь единственная мера, которую он признает. Это не тот человек, которого я знала. Это не тот человек, в которого я...
Ее голос сорвался, кулачки сжались на коленях, но ни рыданий, ни слез Гира так и не увидел — она просто закаменела, превратилась в безмолвную неподвижную статую. Какое-то подобие жизни в нее вернулось только когда рядом присел Дьявол. Он легонько сжал ее плечо и, пока Блейк переводила дыхание, поднял глаза на Гиру. И если выдержать силу в глазах Блейк было непросто, то это зеленое пламя было возможно только пережить — обожженным и дымящимся. Голос, вопреки взгляду, был почти спокойным — лишь отблески пожара на стене дома напротив.
— Я слишком часто разочаровывался в людях, которые умеют говорить много красивых слов, но сами не делают ни хрена. Блейк пришла к тебе за помощью, готовая рассказать всему миру о том, что может стоить ей жизни, выставить на всеобщее обозрение, обсуждение и суд историю своей жизни. Оставь эти проповеди, старик, меня тошнит от них. Ты либо помогаешь нам, либо мы впустую тратим свое время.
— Я не сказал "нет".
— Ты не сказал "да".
— Блейк, — обратился Гира к девушке, проигнорировав фавна. Он умел выбирать свои битвы — по одному упрямцу за раз. — Чего ты хочешь добиться этим? Ради чего именно готова дать интервью?
— Так я могу поговорить с ними, — хрипло сказала она, не поднимая головы. — Обратиться сразу к каждому... К тем, кто иначе не стал бы меня слушать, заочно считая предательницей. К тем, кто мог бы понять, но не стал бы разговаривать из страха. К тем, кто согласен со мной, но боится подать голос. К людям, которые читают вашу газету, к простым фавнам, кто сочувствуют Белому Клыку или считают, будто все эти убийства можно оправдать. Даже к Адаму — в последний раз. Кто-то должен сказать об этом... и пусть скажу я.
— В таком случае — как я могу отказать? — улыбнулся Гира. — Эта газета называется "Голос фавнов", она существует для того, чтобы фавны могли говорить.
Он еще раз улыбнулся вскинувшей голову Блейк, забавно вставшим торчком ушам, облегчению и радости на юном лице, надежде в глазах. Эти эмоции шли ей куда больше серьезности или злости...
Стерев с лица улыбку, он посмотрел в глаза Дьяволу. В отличие от Блейк, он казался скорее удивленным, чем обрадованным: реакция человека, которого слишком часто разочаровывали авторитеты...
"А теперь — второй упрямец..."
— Я на этой войне дольше, чем ты живешь на свете, парень, — веско сказал он. — И если ты думаешь, будто я испугаюсь мальчишку Адама... у меня для тебя будет сюрприз. Я всю свою жизнь боролся за равенство. Если теперь моими врагами станут не только человеческие невежество, злоба и корысть, но и фавнские, то так тому и быть.
"В конце концов, эта война — единственное, что у меня есть в жизни. Нет войны — нет жизни"
— Я поверю только когда увижу, — упрямо хмыкнул он, вскочив на ноги и помогая подняться Блейк.
— Приходите на выходных — это будет долгий разговор.
— Мы придем, — кивнула Блейк. — И спасибо вам.
Он проводил их на балкон.
— Подумай очень хорошо над тем, что и как будешь говорить, — посоветовал он на прощание. — Я буду делать аудиозапись, и после публикации полиция придет ко мне с ордером — мне придется отдать все материалы. Если ты хочешь наказания за свои грехи — ты можешь говорить прямо. Если цель — искупление, то твоя личность должна остаться за кадром.
Дьявол взлетел, будто это была самая обычная вещь на свете, Блейк, серьезно кивнув на прощание, подняла клинок над головой и взлетела следом. Хотя, скорее взлетел меч, а девушка просто за него держалась. Проследив за ними взглядом, пока две фигуры не растворились в огнях ночного города, он передернулся от холода, пробравшегося под рубашку, и вернулся домой. Пройдя к рабочему столу, открыл сейф, вытащил пистолет и взвесил в руке — давно позабытая тяжесть неприятно оттягивала ладонь. Вытащив магазин, Гира пару секунд рассматривал светящиеся алым патроны — разрывные, с огненным Прахом. При попадании такими даже сильному ауроюзеру несладко придется...
Придется снова привыкать носить его под пиджаком — совсем как в первые годы, когда имя Гиры Белладонны было просто именем, без истории и силы за ним, — просто еще один фавн, который слишком многого хочет, и которого никто не станет искать. Вставив обратно магазин, он поднял руку и прицелился в зеркало. Вдоль черного ствола на него смотрел высокий мужчина с фигурой атлета и внешностью любимца женщин: аккуратная, тщательно ухоженная борода, сеточка мелких морщин у глаз, в уголках рта и на лбу, белая рубашка, испачканная разлитым вином, выглаженные брюки, благородная седина, тронувшая виски... все портили глаза — бледно-желтые, усталые... в них не было готовности нажать на курок.
— Ты не напугаешь этим и ребенка, Гира, — вздохнул он, опустив оружие. — Это просто еще один враг, еще один фронт, еще одно поле боя. Ты занимаешься этим двадцать лет, и пережил все. Переживешь и это.
Он еще раз поднял пистолет, вспоминая забытое предчувствие смерти, дрожащей на кончиках пальцев, упругое сопротивление спускового крючка, яркую вспышку выстрела, громовой грохот и отдачу, вспышки ауры, кровь своего убийцы на земле.
— Или нет, — хмыкнул он. — Но давай начистоту, старпер. Разве тебе не плевать?
Глава 11. Сами по себе
— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Портовый проспект.
Я покосился на Блейк, мирно дремавшую на моем плече. Девушка начала клевать носом едва мы сели в вагон, и очень скоро, стоило поезду затормозить на очередной остановке, привалилась к ближайшей мягкой опоре, немного повозилась, устраиваясь поудобнее, и принялась безмятежно посапывать.
Ее так не хотелось будить... Только в такие моменты становилось понятно, насколько она напряжена, когда бодрствует, насколько старше делают ее сталь и настороженность в глазах. Я ведь был почти уверен в том, что Кошка старше меня, пока она не сняла маску... Сейчас подвижные, чутко реагирующие на каждый звук кошачьи уши замерли, лишь изредка подергиваясь при объявлениях, черты лица смягчились, успокоилось дыхание — вся ее бесспорная красота словно сменила вектор, превратившись из "опасной и завораживающей" в "мягкую и пленяющую".
Я впервые видел Блейк такой и сейчас пытался решить, какое из двух ее обличий мне нравится больше: "опасное" или "мягкое". Это был сложный выбор...
— Эй, — все же сказал я, осторожно тронув ее за плечо. — Нам пора.
Она открыла глаза, и я мгновенно определился с решением — эти сонные золотые глаза, открытые едва ли наполовину, завершили образ безмятежного спокойствия, такой странной и непривычной умиротворенности и уязвимости. Продержался он недолго — дрогнули уши, развернувшись в одном направлении и в другом, она быстро огляделась по сторонам, мгновенно сосчитав всех в вагоне, запомнив и взвесив их позу и расстояние до нее.
— Поверить не могу, что я уснула, — пробормотала она так тихо, что я скорее угадал слова по движению губ, чем услышал, и как-то странно посмотрела на меня. — В таком месте...
— Это была долгая ночь, — ответил я.
На самом деле, я понятия не имел, нахрена был там нужен. Я никоим боком не участвовал в интервью, никакая охрана на данном этапе не была нужна ни старому журналисту, ни, тем более, Блейк. Но она попросила пойти с ней — и я пошел. На середине я было попытался улизнуть, чтобы вздремнуть на диванчике, но умоляющий взгляд Блейк заставил меня остаться и дослушать до конца. Наверное, ей все-таки было страшно, какое бы решительное лицо она ни делала... Даже если закрыть глаза, насколько интимно-личным было интервью, в каких вещах она признавалась... это было объявление войны. Одно дело — просто уйти, и совсем другое — рассказать обо всем. Блейк не вдавалась в детали, большая часть имен, адресов и подробностей осталась за кадром, но даже то, что она раскрыла, уже легко было назвать "нож в спину". Например, имя фавна, которого в сводках называли просто Лейтенант — Амон Тайлер, полевой командир, третий в цепочке командования, который занимался всем тем, что не успевали сделать Адам или Блейк. Пользуясь тем, что мне не надо участвовать в беседе, я залез в Свиток, пытаясь отыскать каждого, кого называла Блейк и очень быстро вычислил закономерность — нет семьи.
Чем все это кончится, я не имел ни малейшего понятия. Как бы я ни хорохорился и ни делал уверенный вид, Белый Клык — это не бандиты, которых я привык пинать по ночам. Это террористы, это маленькая армия, это дисциплина и оружие, это опыт и навыки — все то, чего не хватало простым преступникам. Когда они возьмутся за нас с Блейк всерьез...
Другая часть меня — радовалась предстоящему. То равновесие, хрупкий компромисс, что сложился между мной и Белым Клыком, держался в основном на Блейк — ее воле и желании. Этот компромисс был к лучшему для всех: я точно знал, что даже банды Черного моря были рады ему — как ни крути, я был для них меньшим злом.
Вот только я — не парень для компромиссов. Мой разум говорил — "да", мое сердце — кричало "нет!" Перемирием не достигнешь цели, компромиссы работают только до определенного предела, полумеры годятся лишь на заплатки. Что бы там ни говорил Гира, каких бы красивых приторных речей ни выдумывал, я точно знал одного — есть на свете то, что решает только грубая сила. Белый Клык — одна из таких вещей.
Вот только что я буду делать, когда террористы применят ко мне свои обычные методы, на какие не решались бандиты по причине недостаточной отмороженности? Что я буду делать, когда они придут в один из двух приютов, которые я взял под крыло, заберут оттуда детей и потребуют нашей сдачи? Я точно знал — что. Ответ лежал в моем бумажнике — простая белая визитка, украшенная лишь зеленым гербом Бикона, одно имя, одна должность, один телефонный номер. Я засуну свою гордость в жопу и позвоню Озпину, а после буду иметь дело с ценой, которую он возьмет за вмешательство, и буду молиться о том, чтобы она не оказалась слишком высока.
На выходе из метро я быстро огляделся и облегченно выдохнул: Джек был здесь. Вчера вечером, когда мы ехали к Гире, он куда-то пропал. А ведь у меня было к нему дело... Попросив Блейк подождать, я отошел чуть в сторону от жиденького по воскресному утру потока людей и присел у стены, рядом с заросшим мужчиной в потрепанном когда-то светло-сером, а теперь почти черном пальто. От него ощутимо попахивало, изуродованная, перекрученная рука держала на весу большую алюминиевую кружку для милостыни. Я точно знал, что Джек не мог удержать ее сам — кружка была прикручена к запястью толстой медной проволокой.
— О, самый щедрый парень в Черном море, — улыбнулся потрескавшимися губами Джек, завидев меня. — Давно тебя не было.
Вместо ответа я положил в его кружку банкноту — примерно столько он "зарабатывал" за день в этом переходе. Большая часть уходила на бухло...
— Как дела, Джек? — спросил я.
— Вчера смог попасть в ночлежку, — похвастался он.
— Но в душ так и не сходил.
— Очередь, Ахилл... там такая долбанная очередь...
Следом за банкнотой я опустил в кружку маленькую визитку: алым росчерком по серой бумаге вилась угловатая надпись: "Разящий".
— В следующий раз ты достоишь до конца, — сказал я. — Я нашел тебе работу.
— В боевом клубе? Нахрена я им сдался? — переспросил Джек, выудив визитку здоровой рукой. Он тряхнул искалеченной рукой — изломанные пальцы едва-едва были способны двигаться. — С этим?
