Дьявол Черного моря

Дьявол Черного моря

Пролог. Глубокое Черное море

Ночные смены — самые скучные. Законопослушные обитатели в этом районе по ночам сидят дома, закрыв стальные двери на десять замков и крепко сжимая спрятанный под подушкой пистолет, все остальные... ну, у них как правило тоже есть другие дела. Вот например — выстрел, по звуку — где-то в паре кварталов. Всего один, оглушительный в ночной тишине — ни крика боли, ни ответного огня, ничего. И не заорут сирены, не набегут копы и не приедет скорая — толстозадые патрульные явятся к утру, оцепят место преступления, наверное, заведут дело... и на этом все закончится.

— Триста грамм отсыпь, огненного.

А еще есть вот такие кадры — заросшие, небритые, крепкие в кости мужики в черной кожаной косухе, шрамом через все лицо и хриплым пропитым голосом. Они — основная причина, по которой я забрал себе половину ночных смен в магазине, и не забрал вообще все только потому, что так у меня вообще своей жизни не останется.

Не то, чтобы там было много терять...

Пока мужик шел от двери до стойки, я успел тяжело вздохнуть и равнодушно отвернуться к мерному аппарату, ввести на клавиатуре запрошенный вес и потянуть за красный рычаг, подставив под струю перетертого до состояния мелкого-мелкого морского песка красного Праха.

— С вас пятьсот льен, — скучным голосом озвучил я цену, аккуратно закрыв герметичный контейнер.

Но стоило обернуться, как в лоб мне уткнулся ствол старого помпового ружья. Скосив глаза за плечо покупателя, я обнаружил еще двоих его подельников, деловито шмыгнувших в стороны. Эти, в отличие от первого, были умнее — и лицо прикрывали маски.

— Код от двери склада и деньги из кассы, — выдохнул мне в лицо грабитель, обдав застарелым недельным перегаром.

Справедливости ради — грабят меня впервые. Прах, которым торгует магазин, слишком легко использовать не только в мирных целях, но и как оружие, ограбление будут расследовать куда старательнее, чем нападение на какой-нибудь ночной ларек, ломбард или даже ювелирный магазин. В прошлый раз такие идиоты нашлись два месяца назад, тогда подстрелили одну из моих сменщиц, Софию, и вроде, тех ребят пока не нашли. Может, потому вот эти и осмелели.

"Может, это даже те же самые" — со злой надеждой подумал я, осторожно поставив контейнер на стойку, не дай бог взорвется, потом из зарплаты вычтут.

— Это вы приходили сюда два месяца назад? — тихо спросил я, не спеша выполнять требования.

— Тебе какое дело, сопляк? — рыкнул мужик, сильнее надавив стволом на лоб, заставив меня откинуть голову.

— Просто ответь.

— Я, мать твою раком до потери сознания, с тобой разговаривать не буду! Касса и код, а не то дыркой в ноге ты не отделаешься.

— Это хорошо, что вы те же самые, — улыбнулся я.

Все было удручающе просто. Грабитель был немного пьян, очевидно, глуп и привык запугивать тех, у кого даже аура не была открыта. Ружье было отбито в сторону ладонью, я схватил его за воротник и притянул к себе, разбил нос ударом лоб-в-лоб — и никто из них не успел даже моргнуть. Перепрыгнув через мешающую стойку, я оказался посреди магазина, прямо между двумя оставшимися грабителями — а они едва начали поднимать пистолеты. Почти одновременно прогремели два выстрела, даже прежде, чем мужик в косухе упал на землю. Привычное усилие воли, напрягшаяся на мгновение душа, и ветер дернул черные волосы, грабители, истошно заорав, рухнули на колени, выпуская из рук оружие, зажимая один простреленное плечо, второй — бедро.

Бой кончился раньше, чем успел начаться, и я едва смог удержать себя от того, чтобы продолжить избиение, придавить рванувшуюся из глубин ярость. Сжав зубы, я застыл на мгновение, переживая короткое острое разочарование их слабостью — я привык к другим боям. Привык к вызову, к напряжению, привык рваться из всех сил и сухожилий, подцеплять победу самым кончиком клинка, а не к... этому.

Пару раз глубоко вздохнув, я вырубил хрипло матерящихся сквозь зубы бандитов, отобрал у них оружие, заковал в специально для этого припасенные наручники и нажал тревожную кнопку под стойкой. Достав из кармана Свиток, быстро набрал короткий номер:

— Полиция? Это магазин Праха на улице Морской, 15... да, "Черное Море". Меня тут попытались ограбить... Нет, все в порядке, я справился — вам только забрать. Имя?.. Ахилл Пиррос.

На зарплату продавца Праха, даже учитывая повышенную ставку за ночные смены, много себе не позволишь. Я снимал комнатку в одном из доходных домов в паре кварталов от работы — двадцать жилых метров, кровать, крохотная кухня и кресло со старым телевизором, как бы цветным, но будто выцветшим от времени. Слава богу, хоть от запаха предыдущих жильцов мне удалось избавиться за эти три месяца, аромат старости и болезни — худший рецепт для здорового сна в целом мире.

На ощупь дотащился до холодильника, вытащил сразу целую упаковку пива и плюхнулся в кресло, даже не озаботившись включить свет. Достав Свиток, хмыкнул, и быстро ответил моему мудаку-работодателю: "Иди нафиг, Скай. Я спас твой магазин от ограбления — это считается как повод к отгулу. Там крови натекло на пару котят, и уборщицей я не нанимался".

Зашвырнув телефон на кровать, закрыл глаза и "пшикнул" крышкой бутылки, сходу высосал сразу половину, заглушая жажду, стянувшую горло и губы, закинул ногу на тумбочку и закрыл глаза, намереваясь уснуть.

Напрасно. Злая нервная энергия, так и не получившая выхода в короткой схватке, все еще бурлила внутри, гнев бился о стенки сознания — ярость, на себя, на других, на весь этот гребанный мир, которую некуда было выплеснуть. Просто не было вокруг никого и ничего, что могло бы выдержать это бешенство, не сломавшись и не умерев.

Я честно пытался с этим справиться, как учили в подготовительной школе — дыхательная гимнастика, дисциплина ума и духа, спокойствие и самоконтроль, неизменные атрибуты Охотника, но все было напрасно. Зазвенела в ночной тишине металлическая посуда, мелко задрожало здание, будто при землетрясении — казалось, еще чуть-чуть и оно рухнет под собственным весом, стальная арматура пропорет стены, превратив дом в дикобраза.

Мне все-таки удалось взять Проявление под контроль. Мне всегда удавалось. В последний раз глубоко вздохнув, я прикончил вторую половину бутылки и оглядел мутным взглядом квартиру. Разумеется, по закону всемирного свинства, свет из окна падал прямо на кучу золотых кубков, неопрятной грудой сваленных в углу. В лунном свете я мог даже прочитать надпись на одном из них "Победителю юношеского турнира Мистраля". Где-то там валялись и награды за первый, и за второй, и за третий, тупая медалька за один международный, еще какая-то дрянь, из соревнований поменьше... Рядом, в самом углу, собирало пыль мое оружие — прославленные Мило и Акуо: круглый бронзовый щит с удобной выемкой для копья или винтовки, и трансформ-оружие, копье-меч-винтовка. Я никогда не проигрывал, если в руках у меня были эти двое.

Я вообще не помню, когда в последний раз проигрывал, даже если выходил против своих тренеров, раньше казавшихся недостижимым идеалом, против взрослых Охотников, против... да против кого угодно.

Я не могу проиграть в бою — это истина, которую я доказал себе уже давным-давно. Жаль, забыл, что арена — не единственное поле боя, на котором можно сражаться.

"Ты только начал, сын — у тебя впереди взрослая лига" — говорил отец. "Я так горжусь твоими спортивными успехами, сынок!" — ворковала мама, собираясь на очередной банкет, куда ее позвали лишь ради того, чтобы она притащила с собой сына. "Улыбайся, Ахиллес. Нет, не так, будто хочешь перегрызть мне горло. Представь, будто я тебе нравлюсь" — дрессировал рекламный агент. "Ешь хлопья Памкин Пит — и станешь как я!" — очаровательно улыбалось с каждой коробки хлопьев собственное лицо. "Боевые миссии? — удивился Лайонхарт, директор Хейвена. — Что ты, что ты! Мы не можем рисковать таким дарованием!"

Попытка объяснить директору, агентам и родителям, что в гробу я видал все эти чемпионаты, фанатов и дурацкую светскую жизнь привели к скандалу и неприятному открытию — я не вправе распоряжаться собственной судьбой, пока действуют заключенные контракты. Разорвать их — значит заплатить огромную неустойку, оставшись без гроша в кармане. Не заключать заново, с теми же или другими (но точно такими же) после истечения — столкнуться с гневом родителей, и всеобщим непонимающим осуждением. Как можно променять судьбу национального героя на опасную жизнь Охотника, зачастую вне безопасных стен, спать на камнях и рисковать жизнью ежесекундно?.. Любой разумный человек предпочтет славу и комфорт опасности.

Я хотел быть Охотником, героем, спасать людей... мне говорили, что для этого надо стать сильным, научиться побежать. Я верил — и рвал жилы на тренировках, выкладывался на полную катушку, завоевывая один титул за другим, повергая одного противника за другим... и слишком поздно осознал, что сойти с этого пути уже никто не позволит. Охотников много — и сильных хватает, а вот дойных коров, которые позволили бы сделать из себя золотого тельца, приносящих деньги и славу, как оказалось, вечная нехватка...

Оказалось, что стоит рвануться, закусить удила и пойти на принцип — и те, кто поддерживал меня на всем пути, отец, тренера и фанаты, имеют собственное мнение о той Судьбе, что мне уготована. Мастера рекламы, работавшие на меня, стоило лишь заикнуться на очередном приеме, что я не собираюсь продолжать карьеру, вылили сверху ушат дерьма, преданные фанаты слали грозные письма, гребанная компания гребанных хлопьев — угрожала судом. Я оказался перед выбором — сдаться или пойти до конца, добиться цели, не считаясь с ценой.

Я не стал бы тем, кем стал, если бы пасовал перед трудностями. Если между мной и целью стоит мир — тем хуже для мира.

Победа осталась за мной, также, как и всегда, но на этот раз — дорогой ценой. Родители отказались от меня ("Ты все равно ничего не добьешься без наших денег!"), агенты и тренера вдоволь потоптались на репутации, наверняка наварив неплохой куш на безумном ажиотаже вокруг судьбы единственного в истории четырехкратного чемпиона Мистраля. Я остался без денег, с "волчьим билетом" для всех академий Ремнанта — Лайонхарт сделал свою позицию по этому вопросу более чем прозрачной: "Или ты будешь учиться здесь — или нигде. Я смогу это устроить, Ахиллес, можешь мне поверить".

Оставаться в Мистрале, где меня знала каждая собака, было невыносимо, и я переехал в Вейл — без особых причин, просто собрал вещи и на последние деньги купил билет на ближайший рейс. Перекрасил волосы, подстригся, сменил имя и фамилию, даже работу нашел. Через полгода должны были начаться вступительные экзамены в Бикон — я собирался попробовать и в жопу Лайонхарта, нет такого экзамена, которого я не прошел бы, нет такого врага, с которым не справился бы.

Но сейчас... сейчас я не мог сделать ничего. Оставалось терпеть, ждать и копить в себе эту ярость, чтобы, когда придет час — обрушить ее на врага.

Аккуратно стряхнув с ладони раздробленные в мелкое крошево останки бутылки и понаблюдав, как светятся ярким темно-алым светом быстро заживающие порезы, открыл следующую и вновь закрыл глаза, исполняя привычную дыхательную гимнастику, пытаясь загнать возбужденное сознание обратно в мягкое спокойствие медитации, но...

Где-то за окном громыхнул выстрел, следом — еще несколько, из разных стволов, короткий крик боли, затем — гнева, смазанных расстоянием ругательств... и все стихло. Замерев, я ждал продолжения — полицейской сирены, скорой помощи, или хоть чего-то, хотя прекрасно знал, что ничего из этого не произойдет. Здесь, в портовом районе "Черное море" все были сами по себе. Никто не придет. Кто хотел бы — боится выйти на улицы в ночное время, кто не боится — помогать не желает.

Трущобы и район бедняков, по соседству с фавн-районом — не то место, куда будет заглядывать полиция по ночам, его давно поделили между собой банды. Я жил здесь совсем недолго, всего пару месяцев, но уже успел наслушаться правил поведения, в какое время относительно безопасно ходить по улицам, а в какое нет; людям в цветах каких банд нужно уступать дорогу и не стоит смотреть в глаза; о том, что, если увидел белую маску Белого Клыка — надо прятаться и молиться, чтобы бешенные фавны тебя не нашли. Пока мне везло — я почти не бывал на улице, мотаясь между работой и своей комнатушкой, которую язык не поворачивался назвать домом, либо днем, либо в такую несусветную рань, когда спали даже преступники.

Где-то там кто-то истекал кровью. Может быть, это был такой же бандит, который сегодня пытался меня ограбить, возможно, просто случайный прохожий, оказавшийся не в том месте, не в то время, или усталая копия Софии, двадцатилетней матери двоих детей, растящая их в одиночку, магазин которой сегодня решили ограбить.

Кто бы он ни был, скорее всего, он умрет без помощи, или уже мертв. Потому что в Черном море каждый был сам за себя. Потому что все давно махнули на это место рукой, потому что "зато они всегда знают, откуда придут Гримм". Собрать весь негатив в одном месте, отделить зерна от плевел — и пусть в случае чего Твари Темноты приходят убивать тех, кого не жалко, а не добропорядочных членов общества. Изнанка благополучного светлого мира, в котором я прожил всю свою жизнь, где каждому находилось занятие и поддержка, где само общество, нацеленное на уменьшение негатива, просто выдавливало все неприемлемое с глаз долой, и оставляло там — чтобы сдохнуть, когда придет час, без помощи и надежды.

Может быть, это было правильно. Может, это был самый лучший путь обеспечить выживание большинства. Может, и не стоило пытаться ничего с этим сделать — всего полгода и я покину это место, поступлю (иди в жопу, Лайонхарт!) в Бикон и навсегда оставлю позади Черное море, место, где оказывались те, кому больше некуда было идти, где рождались и умирали в поисках выхода, которого не было.

Поднявшись с кресла, я сунул руку под кровать и выудил аптечку, купленную по старой памяти — на тренировках всякое случалось, и ауру, бывало, пробивали "до дна", и реальные раны случались.

Или, может быть, нет. Может быть, кто-то должен вмешаться, спасти одну жизнь или две, хотя бы попытаться сделать хоть что-то. Может быть, если я хочу быть героем, то мне стоит начать прямо сейчас — и не ждать, пока взрослые умные дяди покажут мне пальчиком на врага и скомандуют "Фас!" Я сыт по горло теми, кто указывает мне, как жить.

Возможно, все они ошибаются, а если даже и нет — может быть, мне просто плевать. Может быть, я просто точно знаю, что там, на ночных улицах Черного моря, я всегда смогу найти тех, на кого можно будет выплеснуть свой гнев, сломать пару костей, пустить пару литров крови и отправить в больницу — и никому не будет до этого дела.

Глава 1. "Это — моя земля"

Мягкая постель — роскошь, которую начинаешь ценить, только лишившись ее. Она — удовольствие, познать все грани которого возможно лишь проведя два месяца за пределами Королевств, мотаясь от одной Близнецами забытой дыры к другой, проведя шестьдесят одну ночь в спальном мешке или неудобной жесткой лавке старенького воздушного транспорта, в любой момент грозившего развалиться прямо в полете.

Блейк потянулась, как умели только большие кошки, — сладко, долго, в одном слитном движении с мучительным наслаждением растягивая каждый сустав, не прогоняя, а лишь продлевая сонную негу. Широко, с подвыванием, зевнула, обнажая зубы и прижав вторую пару ушей к волосам, наконец открыла глаза, мутным со сна взглядом оглядев небольшую комнату.

Он сидел совсем рядом, только руку протяни — молодой парень на четыре года старше, высокий, спортивный, широкоплечий. Короткие рыжие волосы будто маленький костер сияли в тусклом свете ночника, босые ноги в застиранных темно-синих спортивных штанах покоились на столешнице. Свободная рука то и дело касалась рукояти клинка, прислоненного к столу совсем рядом в привычном, полностью рефлекторном движении. Парень сидел спиной к Блейк, разбирая кипу бумажек, накопившихся за время их отсутствия.

— Адам, — промурлыкала Блейк.

— Доброе утро, котенок, — отстранено ответил фавн, даже не оглянувшись.

Лениво покосившись на разбросанную по комнате одежду, она завернулась в одеяло и слезла с кровати. Прошлепав босыми ступнями по скрипящему паркету, подошла к своему парню, обняла за плечи, укрыв обоих одеялом и пристроила голову ему на макушку, аккурат между двух коротких темно-серых бычьих рогов.

— Что-то интересное? — спросила она. Чуть поерзав, устраиваясь поудобнее, она с удовлетворением отметила, как выпала из его рук очередная бумажка, когда грудь прижалась к обнаженной спине.

— А ведь меня предупреждали, что в этом тихом омуте черти водятся, — пробормотал Адам, расслабляясь в ее руках.

— Но ты не послушал, — мурлыкнула Блейк.

— На самом деле послушал, — фыркнул фавн. — И теперь отвечаю всем советчикам, что они ошибались. В какую сторону ошибались, я, правда, не уточняю.

— Так что там нового наслучалось, пока нас не было? — повторила кошка, отсмеявшись.

— Много чего, на самом деле, — посерьезнел Адам. Протянув руку, он разворошил кучу бумаг в стороне и выудил фотографию. — Вот, полюбуйся.

Качество изображения определенно оставляло желать лучшего. В тусклом свете фонаря можно было разглядеть высокую гибкую фигуру, сплошную кожаный костюм багряного цвета, того же оттенка цельный стальной нагрудник и поножи, вороненные кольчужные перчатки до локтя. А вот чего разглядеть фотография не позволяла, так это лицо, выше подбородка скрытое за маской все из той же темно-красной кожи, похожей на засохшую кровь.

— Кто это?

Вместо ответа Адам разворошил еще одну кучу бумаг, позволяя разглядеть газету. "За Дьявола Черного моря назначена награда! Песенка спета?" Рядом с короткой заметкой была та самая фотография, которую только что видела Блейк, только значительно меньше.

— Это не ответ на вопрос.

— А нормального ответа просто нет, — протянул Адам. — Этот парень появился, оказывается, за пару недель до нашего отъезда, просто прошло время, прежде, чем его заметили и связали все воедино. Никто не знает, ни кто он, ни зачем все это делает, точно известно только одно — если он поймает тебя за чем-то незаконным, то на первый раз просто изобьет и сломает палец, встретишься с ним во-второй раз — отправишься в больницу с переломами разной степени тяжести, а если взбесишь чем-то особенно мерзким, то и в реанимацию... в которую он сам же тебя и притащит. Что будет в третий — пока никто не знает, после второго еще не выписались, а те, кто успел, не горят желанием проверять.

— И что, он просто ходит по самому криминальному району города, избивает всех, кто ему не нравится, и все просто терпят это? — недоверчиво уточнила Блейк.

— В том-то и дело, что нет. На него устраивали засады, против него объединялись и заключали перемирие, за него объявили награду, но все это заканчивалось только тем, что он уходил, оставляя после себя лишь окровавленные тела, живые и даже не сильно искалеченные... в первый раз. Он даже с копами успел поцапаться, повторив с некоторыми нечистыми на руку мудаками ровно тоже самое, что он делает с обычными бандитами. Даже был один залетный Охотник, польстившийся на награду...

— С тем же результатом, — догадалась Блейк, новыми глазами оценивая незнакомца.

Это был... впечатляющий результат, на самом деле — за два с половиной месяца настроить против себя абсолютно все силы Черного моря, от законных и "законных" до целиком и полностью преступных. Мало того — еще и выжить после этого. Из всех ее знакомых в одиночку на такое был способен разве что Адам.

— Он точно одиночка? — уточнила она.

— Судя по всему — да. По крайней мере, достается от него всем одинаково.

— Он фавн, — заметила Блейк, указав на совсем короткие рога, которые смутно угадывались на фотографии.

— Наши пытались на него выйти. Кажется, в его глазах мы мало отличаемся от всех остальных, — хмыкнул Адам.

— Ты хочешь найти его.

— Разумеется. Фавны, способные на такое, на дороге не валяются. Не знаю, что он там думает, но Белый Клык делает практически тоже самое. Как раз и повод подходящий. Вот, полюбуйся.

Он раскрыл коричневую папку, в отличие от всех прочих, аккуратно отложенную в сторону, а не сваленную в бесформенную кучу.

— Один из самых бедных фавн-районов — часть Черного моря, — задумчиво протянул Адам, пока Блейк, все больше хмурясь, читала через его плечо. — Чуть поменьше площадью, чем человеческая половина, но населением даже превосходящий. И, ясен хрен, там те же проблемы, что и везде — война банд, вялотекущая или активная, расисты и прочее дерьмо.

— Изнасилование, — зло прошипела Блейк, чувствуя, как рефлекторно прижимаются кошачьи уши к волосам. — И убийство. Прах, да ей и пятнадцати не было!

— И даже куча доказательств и расследование, все как по науке. Скажи спасибо этому Дьяволу, наши нынче не рискуют лезть в Черное море, не имея серьезного повода.

— Они смогли найти только одного, — с сомнением протянула Блейк. — И даже с ним не уверены на сто процентов.

— Ну, значит, мы подтвердим, — оскалился парень, вновь положив ладонь на рукоять клинка. Блейк могла бы поспорить — он и сам не заметил движения. — Во всем сознается и приведет нас к остальным, не сомневайся. А заодно поищем... — он хмыкнул. — Дьявола.

— А если он не захочет присоединяться к нам? — осторожно спросила Блейк, уже зная ответ.

— Он напал на моих людей, Блейк, — глухо ответил Адам, сжимая клинок еще крепче, так, что заскрипела кожаная обмотка рукояти. — Он либо с нами, либо против нас.

Вздохнув, Блейк спрятала лицо в его волосах, вдохнула терпкий, немного мускусный запах, все еще хранивший ее собственный аромат после проведенной вместе ночи.

— Пообещай мне, что не будешь рубить сгоряча. Пожалуйста, Адам, дай слово, что не будет как с тем охранником.

— Он подстрелил тебя, Блейк, — прорычал парень без капли раскаяния.

— Ради Праха, Адам, он даже целился в тебя, меня едва задело — просто царапина. Я вообще сама виновата — зазевалась и отключила ауру. Тот парень испугался больше меня! Он не заслуживал остаться калекой!

— Может быть... — после мгновения тяжелой тишины неохотно признал Адам. — Но он взял в руки оружие, он работал на Шни и стрелял в тебя. Я жалею лишь о том, что немного перегнул палку.

— И я прошу тебя о том, чтобы ты не делал этого снова. Он может стать нашим союзником — не стоит торопиться с тем, чтобы делать его врагом. Даже если прямо сейчас он не согласиться с нами — мы можем хотя бы договориться о ненападении.

— Блейк... — вздохнул парень, сделав слабую попытку освободиться от ее рук.

Она сжала объятья сильнее, втиснула его в себя и настойчиво повторила:

— Обещай.

Блейк почувствовала, как напряглись мышцы под ее пальцами, и на мгновение почти уверилась, что он рванется из кольца ее рук. Но это длилось лишь мгновение.

— Хорошо, — вздохнул Адам, расслабившись, и добавил, саркастично и с глухим недовольством: — Еще условия?

— Да, — улыбнулась Блейк. Ее руки скользнули по его груди, едва касаясь обнаженной кожи кончиками пальцев. Почувствовав, как он снова напружинился, но уже совсем по другому поводу, он добавила, жарко выдохнув ему в ухо: — Мы сделаем это завтра. А сегодня ты обещал мне свидание.

— Блейк... — застонал Адам, но не сделал ничего, чтобы остановить тонкие пальчики от захватывающего путешествия. — Это важный вопрос. Можешь быть немного серьезнее?!

— Мне шестнадцать, и я влюблена, — промурлыкала девушка. — Подай на меня в суд. Мы встречаемся уже два месяца, и все это время провели в походе, спали на земле, дрались или убегали, прятались или сидели в засаде, и вернулись только вчера. Ты обещал мне, что у нас будет один день вдвоем, только ты и я, никаких боев, расизма и Белого Клыка. Я хочу этот день сегодня, миру со всеми его проблемами придется подождать.

Блейк почувствовала, как твердые широкие ладони перехватили ее пальцы как раз в тот момент, когда она уже почти добралась до самых интересных мест.

— Что же ты со мной делаешь, котенок... — вздохнул глава Белого Клыка Вейл, преступник, за голову которого была объявлена награда в трех Королевствах из четырех.

— Вью веревки и загоняю под каблук, — прошептала Блейк, прикусив ухо. — Адам Торус, нагоняющий страх и ужас на врагов и подчиненных, оказывается, очень уязвим к ласке и нежности.

— Никому не рассказывай.

— Мне никто не поверит, — рассмеялась Блейк. — Ну так что?

— Как будто я могу сказать тебе "нет"...

Дичь бежала. Дичь задыхалась, спотыкалась и падала, но каждый раз вскакивала за ноги и продолжала свой бег. Не осталось разума, закончилась воля, оказались вычерпаны до дна все силы и вперед молодого парня девятнадцати лет толкал лишь животный не рассуждающий инстинкт, вопящий: "Остановишься — умрешь!" Стоило споткнуться, замедлить сумасшедший бег лишь на мгновение — и за спиной гремел выстрел, пуля выбивала искры из асфальта под ногами или свистела рядом с головой. Оглядываться дичь бросила еще в самом начале этой гонки, потому что это замедляло его, а вся награда — пустая улица, освещенная редкими тусклыми фонарями да две неясные черные тени, лишь на мгновение мелькающие на свету. Тени — и стальные белые маски, так похожие на Тварей Темноты.

Наконец, силы его покинули — парень снова рухнул на землю, тяжело дыша, но подняться на этот раз не смог и даже очередная пуля, ударившая сначала в двух шагах, а затем и впившаяся в голень, не заставила его подняться — лишь съежиться, прижимая колени к груди и тихо заскулить от боли, зажимая рану.

Осознав, что погоня закончена, из тьмы выступили две фигуры: высокая и поменьше. Широко раскрыв глаза, парень наблюдал за своей смертью, кляня себя за глупость. Не стоила та соплячка того, чтобы привлекать к себе внимание фавна, которого уже четыре года ловила, но никак не могла поймать вся армия Вейл.

— Самус Макнейн, — прорычал Адам Торус, подойдя вплотную. — Ты и трое твоих друзей изнасиловали и убили Ирис Полению.

— Нет! Это неправда! — в бессмысленной попытке оправдаться проныл Самус, пытаясь отползти подальше от белой маски Гримм, но уткнулся в ноги второй фигуры, обошедшей сзади.

Задрав голову, он вздрогнул и съежился еще больше, встретившись взглядом с безжалостными золотыми глазами, горевшими в прорези забрала.

— Ты был достаточно глуп, чтобы снять это на видео и поделиться с другими, — прошипела золотоглазая.

Между его ног в асфальт вонзился ярко-алый, будто светящийся в темноте клинок так легко, будто вовсе не встречал сопротивления.

— Мы отследили видео до тебя. Остальных опознать не удалось.

— Поэтому, если сейчас ты назовешь нам имена, — подхватила женщина. — С тобой будет разбираться полиция, нет...

Клинок двинулся дальше, все с той же ужасной, неправдоподобной легкостью прорезая асфальт, приближаясь все ближе к паху.

— Теренс, Филипп и Вотс! — выкрикнул Самус, прижимаясь к женским ногам, будто их хозяйка могла спасти его от страшной участи. — Мы живем в одной общаге! Соседи!

Клинок остановился в паре миллиметров от ткани штанов.

— Кошка? — спросил Торус в странном темном предвкушении.

Мгновение женщина молчала. Звериным чутьем ощутив, что в этот момент решается его судьба, Самус заставил себя оторвать взгляд от лезвия и посмотреть ей в глаза.

— Он изнасиловал и убил пятнадцатилетнюю девочку, — тихо ответила Кошка. Хищные желтые глаза закрылись на мгновение, а когда золотое пламя вспыхнуло вновь, Самус вновь тихо заскулил, прочитав в нем свой приговор. — Делай с ним, что хочешь, Адам.

— Нет! — выдохнул он.

Окончательное осознание неизбежности смерти выбросило в кровь последние капли адреналина. Он рванулся в сторону, проскользнул между ног Кошки и припустил вперед со всех ног, не обращая никакого внимания на простреленную ногу.

— Да, — донеслось ему в спину и чудовищный удар сбил с ног, протащил по земле, обдирая кожу о шершавый асфальт.

Все, что успел Самус — перевернуться на спину, вскинуть руки в бессмысленной попытке остановить меч, режущий камень, как масло...

Багровый клинок вонзился в асфальт совсем рядом с его головой. Не в силах поверить своему счастью, Самус попятился, не вставая с земли, взглянул на Адама... и увидел, что убийца смотрит в сторону, куда-то влево и вверх, будто забыв о жертве. Проследив за его взглядом, парень почти заплакал от облегчения — в десятке метров, паря в воздухе в паре метров от земли и вытянув в их направлении руку, он увидел самый страшный кошмар любого бандита: Дьявол Черного моря. Его имя произносили шепотом, со страхом и бессильным гневом. В местах, где он появлялся чаще всего, предпочитали вести себя прилично даже самые сумасшедшие отморозки, а смерти желал весь преступный мир района — то есть почти четверть всего населения.

Самус, мелкий новобранец одной из банд, еще вчера не поверил бы в то, что может быть счастлив снова его увидеть. В первый раз он отделался сломанным пальцем и треснувшим ребром...

— Вы на моей земле, — низким грудным голосом сказал Дьявол.

Гнев — вот, пожалуй, и все, что запомнил Самус из их первой встречи, когда они с пацанами, в нескольких кварталах отсюда, поджидали припозднившихся прохожих у выхода из метро две недели назад. Он сиял в зеленых глазах, сочился из голоса, проступал в кривой полуулыбку-полуоскале, гремел в каждом слове и сквозил в каждом движении.

Он запомнил гнев... и боль, которую он принес с собой.

Дьявол повел рукой в сторону — и Адам дернулся следом, пытаясь удержать в руках клинок, внезапно заживший своей жизнью. К сожалению, он не стал пытаться вырвать из рук террориста оружие — лишь заставил отступить в сторону. Увидев свой шанс, Самус осторожно попятился... и взвыл, когда изящная стройная ножка пригвоздила его к земле, придавив простреленную голень.

— Никто, сука, не убивает людей безнаказанно на моей земле, — прорычал Дьявол.

На мгновение на пустой улице повисла тяжелая тишина. Самус, пытаясь поудобнее сместить ногу, все так же придавленную кошачьей стервой, испуганно переводил взгляд с Дьявола, парящего над землей, будто это была самая обыденная вещь на свете, на красноволосого, напряженного как натянутая тетива, фавна в белой маске всеобщего пугала и обратно. Ничего хорошего его не ждало при любом исходе, но он в любой день предпочтет избиение смерти.

— Ты обещал, Адам, — тихо сказала Кошка.

— Мы здесь ради этого ублюдка, — покосившись на напарницу, процедил Торус, распрямляясь и опуская клинок. — Он изнасиловал и убил пятнадцатилетнюю девочку.

Дьявол чуть повернул голову, и Самус съежился, оказавшись под прицелом зеленых глаз.

— Здесь, — продолжил Адам, вытащив из-за пазухи кожаную папку. — Доказательства, которые мои люди собрали, пока искали говнюка.

Проследив взглядом за упавшей на землю папкой, Дьявол даже не дернулся, чтобы ее подобрать. Вместо этого он вновь посмотрел на фавна. Какая-то ржавая легковушка со снятыми колесами, припаркованная за его спиной, медленно оторвалась от земли, надрывно застонала, заскрежетала, разрываемая на части, и всего пару секунд спустя превратилось в облако острых жестяных обломков, вращающихся вокруг фигуры в темно-красном.

— Я скажу вам тоже, что говорю каждому убийце и преступнику здесь, — рыкнул Дьявол. — Убирайтесь с моей земли и никогда не возвращайтесь.

— Ты такой же преступник, как я, парень, — холодно усмехнулся Торус, совершенно не впечатленный демонстрацией. — Ты и я — мы одинаковые. Оба мы не можем спокойно смотреть на то, как Королевства плюют на нас. Оба мы берем справедливость в свои руки, оба вершим возмездие, оба насаждаем страх. И оба бьемся в закрытые двери, кричим в глухие уши не в силах изменить что-то глобально.

Перебросив меч в левую руку, он шагнул вперед, не обращая внимания на вздыбившийся металлический вал острых как бритва осколков, готовый к атаке, и протянул Дьяволу раскрытую ладонь:

— Нам не обязательно делать это в одиночку. Ты и я — вместе мы сможем постучать куда громче, так, что даже самый глухой услышит.

Стальной, ярко блестящий в лучах лунного света вихрь продолжил свое вращение. Самус замер, боясь вдохнуть...

Если сейчас они договорятся...

— Может быть, мы похожи, — наконец раздалось из-за вихря, почти неразличимо за легким звоном сталкивающихся обломков. — Может быть... вот только есть одно "но" — я никого не убил. И тем более, от моих действий не страдали невинные.

— Однажды тебе придется, — почти с сочувствием ответил Адам. — Чем сильнее ты бьешь, тем сильнее получаешь в ответ и в этой битве побеждает тот, кто готов дойти до конца, а не тот, кто боится испачкаться.

Стальной водоворот вновь замер, разорванные куски металла задрожали, разворачиваясь остриями в направлении фавна.

— Убирайся, Торус. Это моя земля, и либо ты играешь по моим правилам, либо попытайся меня убить, и мы посмотрим, у кого длиннее и толще. Знай, что я предлагаю тебе это только потому, что если мы сейчас сцепимся всерьез — пострадают люди. Передай своим отморозкам, что если кто-то из Черного моря причинил вред невинным на половине фавнов, то они собирают доказательства и передают их мне, а не приходят сами.

Самус всхлипнул, когда Кошка нажала на окровавленную ногу чуть сильнее, вжал голову в плечи, когда тихо зашелестел ее клинок, покидающий ножны...

— Адам... — прошептала она и Самус отчетливо различил мольбу в голосе.

Он был уверен — сейчас этот стальной поток ринется вперед. Торус и эта Кошка, может, и переживут, Прах знает, сильные ауроюзеры настоящие монстры, а вот он сам... В том, что добром это не кончится, парень не сомневался — даже он понимал, что никто не разговаривает с международным убийцей в таком тоне.

Однако...

— Хорошо.

Следующий вопрос Самус и Кошка задали одновременно:

— Что?!

— Ты напоминаешь мне себя в этом возрасте, — объяснил Адам, вкладывая оружие в ножны и отступая на пару шагов назад. — Ты только начал, не видишь и не понимаешь, сколь тщетны твои усилия, как мало ты можешь изменить, цепляясь за дурацкие правила Охотников. Даже не представляешь, какое дерьмо ждет тебя впереди, сколько грязи и крови придется хлебнуть. Так что сейчас я уйду, но знай: пройдет время, год, два или несколько — и ты придешь ко мне сам.

Бестрепетно повернувшись к противнику спиной, он развернулся и зашагал по пустой дороге.

— Пойдем, Кошка. А тебе, Дьявол... до встречи.

— Ты не приходишь сюда с информацией сам. Все дела мы ведем через Кошку, — бросил Дьявол ему в спину, казалось, сам удивленный такой развязкой.

Удивленный и... разочарованный?

"Прах, да он реально двинутый!"

— Как скажешь, — отмахнулся террорист, прежде, чем скрыться в темноте.

Самус облегченно выдохнул, когда следом за Адамом исчезла и его подельница, но тут же замерз, скованный новым страхом, когда понял, что остался с человеком, заставившим отступить гребанного Адама Торуса, один на один.

Осторожно скосив глаза, он увидел неспешно приближающегося монстра. Стальной вихрь раздвинулся, и он без труда мог разглядеть его во всех деталях: кровавую кожаную броню, нагрудник и черные матовые кольчужные перчатки, сейчас державшие раскрытую папку.

— Значит, девочка, да?

Самус застыл, больше не пытаясь сбежать или как-то оправдаться — любую волю к спасению убили бешенные зеленые глаза, горящие сквозь прорези масок и тихие слова, простые, но сказанные так, как могла бы, наверно, говорить Смерть, занося косу.

Он оказался рядом быстрее, что Самус успел моргнуть — даже папка, казалось, просто зависла в воздухе, лишь начав движение вниз — и тяжелый, окованный сталью ботинок ударил в пах, заставив истошно заорать, разрывая связки, когда под ударом что-то хрустнуло, безвозвратно ломаясь.

— Смерть — это слишком просто. Ты будешь жить... и пусть твоя судьба станет уроком.

Глава 2. Ночь Дьявола

Жанна зябко поежилась, плотнее запахнувшись в теплый плащ — холодный ветер, дувший со стороны моря был совсем не весенним: злым, пронзительным, отчетливо пахнущим льдом и морозом. Сунув руку в карман, она вытащила бумажку с записанным от руки адресом и снова попыталась отыскать номер дома.

Бесполезно — приземистое кирпичное здание, с облупившейся краской и решетками на окнах даже на пятом этаже, таковой таблички не имело. Как и большинство других домов. Как она вообще должна была найти это проклятую улицу Матросскую, 22? Они все здесь одинаковые!

Она вздрогнула, рефлекторно съежившись, услышав громкую брань откуда-то из-за угла, но тут же заставила себя распрямиться и положить ладонь на рукоять фамильного меча, притороченного к поясу. "Уверенность — вот то, что всегда отличает воина" — учил отец ее старших братьев.

...Что не помешало ей, услышав тяжелый топот и азартные выкрики "Стой, падла!", нырнуть в переулок, пропуская погоню. В дешевой гостинице в соседнем районе, рядом с воздушным портом Вейл, где она сняла комнату, весьма доходчиво объяснили ей, что и как делать, стоило только спросить у регистратора, как добраться до Матросской улицы, что в Черном море. Если выразить мысль коротко: "Не суйся туда. А если все же полезешь, ходи по свету, ни с кем не говори, услышишь выстрелы — прячься".

"Шваль" — сказали ей. За тот час, что она блуждает по стремительно темнеющим кривым и узким улочкам, Жанна склонна была с ними согласиться. Она бы никогда не пришла сюда, будь у нее какой-то иной выбор.

Но выбора не было — последний шанс стать той, кем всегда мечтала и доказать отцу, что он ошибался, она могла получить только здесь. Плохой, подлый, преступный, но все еще путь, до сих пор способ. Жанна утешала себя тем, что искупит этот грех позднее, благими деяниями.

— Ну наконец-то!

Жанна вздрогнула, быстро развернувшись и дернув из ножен клинок. Она могла гордиться собой — умудрилась не запутаться в длиннополом плаще, обнажить одним слитным беспрерывным движением и даже удержать от постыдной дрожи, не выдав испуг.

Не зря она столько тренировалась!

Гордость тут же потухла, стоило ей разглядеть черное дуло револьвера, направленного, казалось, точно ей в лоб.

— Полегче, блонди! — резким, лающим смехом "успокоил" ее неизвестный. — Я Шакал, ты здесь ради документов, верно? За тебя просил Тони.

"Давай, Жанна! Ты репетировала!.."

— Это трепло хвасталось, что ты даже льены карандашом нарисуешь, — сглотнув комок в горле, хрипло ответила Жанна.

Дуло казалось ей черной дырой из школьных учебников — чернее черного, она поглощало все вокруг, свет и внимание, разум и чувства, заставляло смотреть на себя, смотреть — и представлять вспышку, грохот — и смерть.

"Прекрати смотреть на пистолет!!"

— Врал поди, — закончила она, посмотрев на смуглое скуластое лицо "Шакала".

— Только немного преувеличил, — хохотнул мошенник. — Давай так, красотка, сейчас я опущу пушку, а ты спрячешь подальше свой ковыряльник, договорились? ...Отлично. Бабло с собой?

— Сначала товар, — отрубила Жанна, следуя распланированному разговору. На этот раз у нее даже не дрожал голос! А вот в ушко ножен попасть удалось лишь со второй попытки. — Тони предупреждал, что ты самый лживый ублюдок в Вейл.

— Тони мудак, — сплюнул Шакал, но покорно сунул руку за пазуху. — Лови!

Поймать папку удалось. Торопливо раскрыв свой билет в будущее, Жанна быстро пробежалась взглядом по учебной табели, с неизменно высокими оценками по всем дисциплинам, покачала корочку, оценивая водяной знак, стараясь действовать уверенно, посветила крохотным фонариком, включила режим ультрафиолета...

— Все верно, — кивнула она, широко улыбнувшись.

— В электронке тоже зарегистрирована, — уверил ее Шакал. — Но хреново. Если просто вобьют в поиск проверить наличие — все будет в шоколаде, начнут смотреть внимательно — тебе конец. Так что не давай им повода.

— Я запомню, спасибо, — кивнула Жанна, убирая сокровище во внутренний карман плаща.

— Спасибо в карман не положишь, крошка, — хмыкнул мошенник. — Давай бабло и проваливай, сегодня ночь Дьявола.

— Что? — не поняла Жанна.

Вытащив кулек из сумки, она бросила его мошеннику.

— Ночь Дьявола, — буркнул Шакал, небрежно разрывая пакет и торопливо проверяя пачки денег. — Сегодня этот мудак вышел не по расписанию, парни уже сообщили. Знал бы заранее, все отменил бы, но с уродом никогда не угадаешь... Вроде все верно.

Широко улыбнувшись, впервые за весь разговор обнажив зубы, Шакал сверкнул золотым зубом и отступил в тень.

— Если я пересчитаю дома и окажется, что ты меня кинула, тебе конец. У тебя поддельные документы и прямо сейчас об этом знаем только ты, я и еще один человек. Я всегда могу это изменить. Тюрьма — меньшее, что тебя ждет.

— Там все верно, — твердо ответила Жанна и тут же осеклась, поняв, что разговаривает с пустотой. Шакал, кем бы он ни был, растворился в темноте, нырнув в какой-то тупичок. — Ну и ладно.

"Надеюсь, что я больше никогда тебя не увижу".

Она осторожно выглянула на соседнюю улицу, с которой сбежала не так давно — все было тихо, загонщики и дичь успели сбежать.

Посмотреть наверх ее заставила густая черная тень, быстро движущаяся по разбитому асфальту. Она не успела разглядеть ничего конкретного, прежде, чем видение исчезло — просто стремительный темно-багровый силуэт, отдаленно похожий на человека и блеснувший в лунном свете отблеск стальной кирасы...

— Это что, был летающий человек?! — поежилась Жанна.

Слова администратора гостиницы: "Не суйся в Черное море, а если все-таки оказалась там — сматывайся так быстро, как только сможешь" начинали казаться ей все более и более обоснованными.

Она уже было собиралась последовать доброму совету, но замерла, различив испуганный вскрик. Не просто вскрик — она УЗНАЛА голос. Кричал Шакал.

Помимо воли она вспомнила нападение Гримм на ее родной городок, случившееся несколько лет назад — люди тогда кричали точно также: панически, страшно, безнадежно, не зовя на помощь, а будто прощаясь с миром. Сразу после раздались выстрелы — один за другим, будто вообще не целясь.

Поддельные документы жгли ей карман, оттягивали пальто, будто весили несколько килограмм, а не были просто клочком бумаги. Она обещала себе, что компенсирует свое преступление добрыми делами, будет спасать людей... докажет отцу и братьям, что ничем не хуже их.

Всего пять минут назад она бы поступила иначе — сжалась от страха, отвернулась и сбежала, как сделала с тем неизвестным, за которым гнались бандиты, сказав себе, что это не ее проблема, и риск слишком велик.

Сейчас она не могла.

— Воин не бежит от опасности. Он бежит ей навстречу, — прошептала она один из пунктов длинного свода правил, которым папа учил ее братьев.

Чувствуя, что совершает самую большую ошибку в своей жизни, Жанна чертыхнулась, обнажила клинок, сдернула с пояса ножны, раскладывая их в белоснежный щит и со всех ног бросилась вперед, на звуки выстрелов.

Слава Близнецам, Шакал не успел уйти далеко, — она выбежала на соседнюю улицу в тот самый момент, когда прогремел последний выстрел. Прижавшись к стене, мошенник дрожащей рукой нажал на спуск, но промахнулся — и пуля выбила фонтан красноватой пыли из кирпичной стены дома напротив. В последнем жесте отчаяния Шакал просто швырнул револьвер — и на этот раз Жанна успела заметить, как исказилась траектория снаряда, попросту обогнув нападавшего и бессильно звякнув об асфальт.

— Наконец-то я нашел тебя, Шакал, — рыкнул "летающий человек", коснувшись ступнями земли в двух шагах от преступника. — Скользкий ублюдок.

— Я не знаю, за кого ты меня принимаешь, но ты ошибаешься! — натурально ВЗВИЗГНУЛ мошенник, вжимаясь в стену.

— Оставь его! — крикнула Жанна, поднимая щит и меч в боевую позицию.

Больше ничего сказать и сделать она не успела — оружие едва не вывернулась у нее из рук, затрещали завязки нагрудника и прежде, чем успела моргнуть, Жанну осознала себя прижатой к стене, бестолково дрыгающей ногами в метре от земли.

А странный незнакомец в красном костюме даже голову в ее сторону не повернул. Сделав еще один шаг вперед, он схватил мошенника за ворот и оторвал его от земли.

— Скажи мне что-нибудь новое, Шакал.

Безумно блуждающий взгляд мошенника остановился на Жанне.

— Зачем тебе я? — прохрипел он, обеими ладонями обхватив держащую его на весу руку, чтобы не задохнуться. — Вон та цыпа заплатила за поддельные документы Харбора! Собирается поступать в Бикон, выдавая себя за Охотницу! Да куча народу может погибнуть из-за этой херни!

Жанна замерла, перестав пытаться вырваться из ловушки, когда страшный незнакомец впервые обратил на нее внимание, чуть повернув голову. Зеленые глаза в прорези маски сверкнули в свете луны, тонкие губы растянулись в оскале:

— Видишь, кого ты пыталась защитить? — прошипел он. Оторвав Шакала от земли, он взвесил его тело, будто примериваясь, а потом с силой вбил обратно в кирпичную кладку — Жанна могла бы поклясться, что слышала хруст. — Они всегда поступают так. Сдают подельников, — еще один удар, тихий жалобный полувскрик-полувсхлип. — Предают "братанов", — новый удар, и на этот раз изо рта Шакала на маску "красного" брызнула кровь. — Они предадут всех, лишь бы спасти свою шкуру.

— Хватит! — закричала Жанна, не в силах больше смотреть на это. — Ты же убьешь его! Если он преступник — сдай его копам!

Незнакомец швырнул Шакала ей под ноги. Преступник упал на землю как мешок с костями, даже не попытавшись как-то сгруппироваться, съежился, надсадно закашлялся окровавленным ртом.

— Откуда ты такая вылезла? — покачал головой "красный". Подойдя к мошеннику, он остановился в шаге от судорожно пытавшегося отползти тела. — Это Черное море — сливная бочка Королевств, куда они сбрасывают все дерьмо, что производит общество, щит от Гримм и приманка для них же. Копы здесь — просто еще одна банда.

— Это неправильно! Есть закон...

— Закон?! — рыкнул незнакомец и Жанна осеклась, заглянув ему в глаза — зеленое пламя обжигало, будто настоящее, завораживало и пленяло — девушка ощутила себя кроликом, замершим перед удавом, уже свернувшимся в тугую пружину. — Здесь закон — это сила. Здесь власть — это жестокость.

Присев на корточки рядом со скулящим мошенником, он грубо схватил его за запястье.

— Где были закон и копы, когда этот мудак по поддельным документам устроился в приют? Бухгалтер, мать его... Где они были, когда он украл со счетов все деньги и смылся? С тех пор прошло полгода. Я нашел его за две недели.

Жанна, шестым чувством поняв, что сейчас произойдет что-то ужасное, дернулась, но единственное, на что ее хватило — на пару миллиметров оторвать правую руку, прижатую мечом, от камня.

— Не надо... — попросила она.

Ответом ей был тихий, влажный хруст тонких запястных костей, сжатых в стальных пальцах и пронзительный крик боли, тонкий, словно кричал ребенок. Зажмурившись, девушка с трудом подавила тошноту, и всей душой пожалела, что не может закрыть уши, чтобы не слышать это тихое полузадушенное завывание на одной ноте. За этим ужасным плачем она едва расслышала тихое:

— Надо. Это моя земля. Если кто-то убивает здесь — он отвечает передо мной. Если кто-то крадет деньги у детей — он отвечает передо мной. На этом стоит закон любой страны — на преступлении и наказании, на страхе перед возмездием. В Черном море я — вместо возмездия и страха.

— Не убивай его... — прошептала Жанна, не решаясь открыть глаза.

— Я не буду, — устало, уже без следа той злобы, что звучала в голосе раньше, ответил незнакомец. — Сейчас он расскажет мне, где прячет деньги — такие типы всегда предпочитают наличку — и я оставлю его здесь. К утру доползет до больницы, ничего с ним не будет. Ты ведь расскажешь? Напоминаю, у тебя есть еще одна рука, две ноги и куча всего остального, не обязательного для выживания.

Чтобы добиться у Шакала ответа, потребовался еще один удар. Жанна по-прежнему висела зажмурившись, пытаясь сдержать бессильные слезы, но по хлесткому звуку узнала пощечину. Всего за пару минут, торопливым сбивчивым шепотом он перечислил все свои тайники и заначки, сдал всех подельников, и остановился только после нового удара, окончательно отправившего его в страну снов.

— Теперь ты.

Она съежилась. Приоткрыв один глаз, девушка вздрогнула, обнаружив это чудовище совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки.

— Поддельные документы?

Не удержавшись, Жанна скосила глаза на грудь — там, в широком внутреннем кармане распахнутого плаща, находилось ее сокровище. Свою ошибку она поняла в тот же момент — рука в черных кольчужных перчатках скользнула за отворот, мгновенно лишив ее последнего шанса исполнить мечту.

— Диплом мистралийского Харбора... маленькая школа, и учат там так себе, — заметил... кто он, черт возьми?!

И только сейчас Жанна вспомнила слова Шакала: "Сегодня ночь Дьявола".

"Это конец... — поняла она, чувствуя, как катятся из глаз слезы, которые она больше не могла сдерживать. — Он заберет документы, сделает со мной то же самое, что он сделал с Шакалом, а когда я выйду из больницы, не останется никакого другого пути, кроме как отправиться домой — к отцу и братьям. Мне придется сказать им, что все они были правы, что я просто слабая женщина, и до конца жизни делать все, что они скажут".

Сквозь собственное отчаяние Жанна едва расслышала обращенный к ней вопрос:

— Зачем?

— Что?.. — прошептала она.

"Разве ему не плевать?.."

— Охотники — не та профессия, в которую идут ради денег или которую легко использовать к собственной выгоде. Охотники — это тяжкий труд и постоянный риск. Вечно где-то на фронтире, вне комфорта Королевств, в бесконечной войне с бесконечными Гримм, а в награду... разве что слава. В этом дело? — в его голосе впервые с момента, когда он сломал руку Шакалу, проскользнула злость, слабое подобие того гнева, что пылал раньше. — В славе?

— Да какое тебе дело?! — не выдержала Жанна, с безумной храбростью отчаяния прямо взглянув ему в глаза. — Я сделала то, что сделала и не жалею об этом ни на миг. Я нарушила закон — а ты какой-то долбанутый линчеватель! Делай, что собирался.

— Закон? — ухмыльнулся Дьявол, совершенно не впечатленный этой бравадой. — Я вырос на этих улицах, блонди. Здесь каждый так или иначе нарушает закон, подкручивая счетчик или Прах знает как еще жульничая, чтобы сэкономить два льена. Давай договоримся так...

Он захлопнул папку и взвесил этот пропуск в мечту на ладони.

— Если сейчас ты расскажешь мне, зачем тебе эти документы, я подумаю над тем, чтобы вернуть их тебе.

— Что?

— Ты бросилась защищать жизнь незнакомого человека, — скупо улыбнулся Дьявол, явно позабавленный ее растерянностью. — Ты просила пощадить его после того, как он предал тебя, пытаясь спасти свою шкуру. У тебя есть как минимум два качества, необходимых для того, чтобы стать настоящим Охотником.

— Я... — растерялась Жанна.

У нее действительно был шанс?..

— Что ты хочешь услышать?

— Правду. Только правда, блонди, может вернуть тебе назад эту бумажку.

— Я...

"А, какого Гримм!.."

— Я хотела быть героем и помогать людям, доволен?! — выкрикнула она, чувствуя на щеках злые слезы. — Мой дед, папа, все семь моих братьев — все они воины, настоящие герои. Да я истории о подвигах и доблести вместо сказок слушала с трех лет! Когда на наш город напали Гримм — именно отец и братья остановили волну и спасли всех. Я просто... просто... хочу доказать, что тоже чего-то стою. Что я не просто слабая маленькая Жанна, которую нужно защищать от всех невзгод и носиться, как с писаной торбой, что способна на то же, что и они!

Она говорила и говорила, чувствуя, что уже не в силах остановиться, вываливая на совершенного незнакомца (жуткого, жестокого незнакомца!) историю своей жизни. Историю Жанны Арк, восьмого ребенка фамилии потомственных воинов, своим рождением оставившей отца вдовцом. Историю Жанны, которую воспитывал тот, кто умел готовить только воинов, но при этом имел более чем четкое понимание того, что должны делать со своей жизнью девочки. Историю Жанны, у которой было семь братьев, любивших ее — и душивших этой любовью, будто она была хрустальной вазой, способной разбиться от одного дуновения ветра.

— Я просто хотела быть героем... — прошептала она, когда этот поток слов иссяк. — Такой же, как они. Делать важное дело...

Жанна чувствовала себя смертельно уставшей. Прямо сейчас ей было уже все равно, что там решит этот Дьявол, и получит ли она обратно свой диплом.

— Что ж, я слышал мотивации и похуже, — задумчиво протянул Дьявол. — Последнее испытание, блонди.

Она подняла на него глаза, стараясь задавить отчаянную надежду, вспыхнувшую вопреки усталости и здравому смыслу.

— Осталось понять, достаточно ли ты сильна, чтобы хотя бы попробовать пережить первый день в Биконе. Завтра после обеда приходи в клуб Разящего, что в Свечном переулке. Там будет один мой знакомый — если ты сможешь убедить еще и его, я отдам тебе диплом.

— Правда?! — не сдержавшись, воскликнула Жанна, и тут же одернула себя. — Не врешь?

— Даю слово. Но тебе придется постараться — его сложно впечатлить.

— Я готова!

— Отлично, — хмыкнул Дьявол и в тот же момент Жанна почувствовала, что неведомая сила, прижавшая ее к стене, исчезла.

С грохотом приземлившись на землю, она с трудом устояла на ногах. Вновь обретя равновесие, заозиралась по сторонам, но незнакомца в кожаном костюме больше нигде не было. Зато рядом лежал бессознательный Шакал с залитым кровью подбородком и раздробленной, жутко скрученной, будто в тисках, рукой, с осколками костей, разорвавшими кожу. Дрожащими руками подобрав оружие с земли, она вернула щит в форму ножен и спрятала в них меч, еще раз посмотрела на мошенника... и, вздохнув, с трудом подняла его ноги, перекинула здоровую руку через плечо и заковыляла в направлении ближайшего метро.

"Где я теперь здесь больницу найду?"

Глава 3. Боевой клуб "Разящий"

— Ну, здесь, по крайней мере, есть табличка, — вздохнула Жанна.

Хотя, следовало признать, что Свечная улица оказалась куда приличнее, чем она ожидала, насмотревшись прошлой ночью на глубины Черного моря. Свечная же располагалась всего в одном квартале от "нормальных" районов — с места, где стояла Жанна, даже вторую оборонительную стену можно было различить. Ни тебе старого выщербленного асфальта, ямы в котором латали, порой, просто залив бетоном или засыпав щебенкой, ни старого облупленного кирпича — только ровные ряды панельных домов, — максимально простых и дешевых, но зато относительно новых.

Да и день, опять же — зловещая аура, ощутимо давящая на сознание ночью, сейчас поблекла и спряталась, люди, попадавшиеся навстречу, не производили впечатление бандитов и убийц, нищих она заметила всего троих, и тех лишь у метро, а грустный заросший гитарист в переходе играл старую балладу о любви и предательстве, а не какой-нибудь блатной рэп, как она уже успела себе навоображать.

В общем... просто улица, просто люди — небогатый район, может даже бедный, но не... дно.

И все бы хорошо, все бы замечательно... вот только почему она уже десять минут мнется у дверей со скромной, когда-то белой, а теперь какой-то бежевой табличкой с алой надписью: "Боевой клуб "Разящий"?

Ответ лежал на поверхности, но был слишком постыдным, чтобы так легко признаться в этом даже самой себе. Она боялась. Страх, липкий, грубый, властный, нагнал ее уже после того, как она успела оттащить Шакала до ближайшей остановки метро, сесть в последний поезд и стребовать с вахтера адрес больницы. Там, на жестком пластиковом сидении ее начало трясти — до выведенного в режим форсажа организма дошло, какой участи она избежала, благо образец лежал совсем рядом — только руку протяни.

Домой она вернулась уже глубокой ночью, сдав мошенника врачам. Сил осталось только на то, чтобы доползти до кровати и рухнуть на нее, не раздеваясь и заснув прежде, чем голова коснулась подушки. Зато утром, привычно встав с рассветом (папа был очень строг по этому вопросу), она успела разузнать у администратора, где может получить доступ в сеть и разузнать хоть что-то о вчерашнем незнакомце. Запрос "Дьявол" и "Черное море" дал ей даже больше информации, чем она рассчитывала и большую часть — не в виде официальной информации, статей или объявлений о розыске (хотя и они нашлись), а на огромном форуме, так и называющемся "Черное море". В теме "Дьявол — герой или злодей" ее ждало почти триста страниц непрекращающегося СРАЧА, которые она даже не стала пытаться читать, ограничившись лишь выведенной в первые посты хронологией и достоверно известной информацией.

Один человек — против всего мира: бандитов и властей, грабителей и Охотников, наркоторговцев и копов. Больше года. Жанна читала хронику — количество столкновений, число пострадавших, разгромленных баз и притонов, имена трех Охотников, что польстились на награду и оказались в больнице, плохие фотографии и несколько еще худшего качества видео боев... После всего этого у нее остался лишь два вопроса: "Что. Это. За. Монстр?!" и "Вот ЭТО я должна убедить в своей силе?!"

Нет, кое-что она умела — нельзя вырасти с семью братьями, в семье воинов и не уметь так или иначе постоять за себя. Вайолет, ее старший брат, даже немного учил ее обращаться с мечом, он же открыл ей ауру перед побегом, но... Жанна не строила иллюзий — ее собственных навыков (пока!) не было достаточно, чтобы поступить в Бикон, а для подготовительной школы она уже слишком стара. Из доступных вариантов оставалась разве что армия, но в родном Мистрале ее быстро найдут, а гражданства Вейл у нее не было, только общее, действительное на территории всех четырех Королевств — с запретом голосовать, работать в госструктурах или служить в армии. Единственный путь без нарушения закона — найти учителя, вроде того же додзе и потратить несколько лет, пытаясь догнать программу. Без всякой гарантии на успех — лучшие учителя давно устроены в том же Биконе, Сигнале, любой другой подготовительной школе или армии, либо просят за свои услуги столько, что всего ее приданного, потраченного вчера на документы, хватило бы разве что на полгода. К тому же — только в Биконе папа не смог бы ее достать, даже если бы нашел. Охотникам может приказывать только Совет Вейл.

А теперь весь план, ее мечта с самого босоногого детства, зависит от решения без всяких преувеличений страшного преступника, избившего и искалечившего людей едва ли не больше, чем Жанна видела в своей жизни.

И отступать ей было некуда.

Глубоко вздохнув, Жанна коснулась рукояти Кроцеа Морс, вновь черпая уверенность в овеянном славой дедовском оружии и пробормотала себе под нос одну из заповедей, которым папа учил всех остальных, кроме нее:

— Воин сомневается и размышляет до того, как принимает решение. Но когда оно принято, он действует, не отвлекаясь на сомнения, опасения и размышления. Впереди — еще миллионы решений, каждое из которых еще ждет своего часа. Это путь воина.

Помогло. Это всегда помогало — философия отца, его мудрость, с которой шли по жизни все Арки... это было то, во что Жанна верила даже больше, чем в саму себя.

Решительно толкнув дверь, девушка шагнула внутрь, готовая к чему угодно — к столкновению с Дьяволом, с его помощниками, которые, наверняка, точно такие же бандиты, ко всему. Действительность разочаровала — пустое фойе, с пустой стойкой регистрации: ни души. Зато возбужденный гомон голосов доносился из-за неплотно закрытой двери рядом со стойкой. Жанна смутно различала мужские и женские голоса, спорящие "Две минуты!", "Ты сдурел?! Одна!" и "Херня все, я ставлю на три!"

Ведомая любопытством, Жанна подошла к двери, осторожно приоткрыла ее и заглянула внутрь. Это была обычная арена, подобную которой девушка видела сотни раз по спортивным каналам — яма с высокими вертикальными стенками, защищающая зрителей от последствий сражений ауропользователей. Ряды были почти пустыми — лишь половина была занята возбужденно переговаривающимися людьми, в основном ее возраста или младше. Все они расселись вокруг седого мужчины с мощной и широкой фигурой воина, нисколько не потерявшей с возрастом в стати, со скупой снисходительной улыбкой слушающего споры своих, видимо, учеников. Его густая, почти полностью седая борода была заплетена в две аккуратные косички; две таких же венчали голову, в какой-то сложной традиционной прическе, ей незнакомой.

Все это моментально вылетело у нее из головы, стоило опустить взгляд на арену. Четверо парней, стоявших напротив, она почти не заметила, и даже не сразу поняла, отчего уставилась на последнего участника боя, стоявшего к ней спиной, почему сердце споткнулось, пропуская удар, а мгновенно вспотевшие ладошки с силой сжались на ручке двери.

У нее появилось странное ощущение, будто все происходящее нереально — словно она, собравшись вместе с братьями и отцом в гостиной, уселась перед телевизором. Аппетитно пахнут горячие куриные крылышки, отец, добродушно ухмыляясь, потягивает пиво и вслух рассуждает об исходе матча; братья внимательно слушают — как правило, папа оказывался прав. Сколько вечеров она провела так, сколько лет соблюдалась эта традиция? Сколько она себя помнила...

Она знала человека, что вышел против четверых. Там, откуда она родом, о нем знали даже слепые и глухие, каждый, даже совершенно не интересующийся миром боевых турниров мог бы узнать эту блестящую отделанную под бронзу броню — легкий нагрудник, поножи и наручи, совершенно не стесняющие движений — и оружие: золотой круглый щит с выемкой для упора копья или винтовки — Акуо; короткое алое копье — Мило. Только короткие черные волосы до плеч выбивались из образа — на их месте должен быть длинный алый, как восход солнца, конский хвост.

— Да не может этого быть... — прошептала Жанна.

Из ступора ее вывел короткий неприятный сигнал к началу боя, мгновенно убивший все разговоры. Противники (возможно) четырехкратного чемпиона Мистраля разошлись полукругом, беря его в кольцо, щелкнуло Мило, трансформируясь в короткий меч, щелкнуло снова, возвращаясь обратно... и все взорвалось. Четверка напала со всех сторон, со спины и флангов, слаженная, явно специально натренированная атака перекрыла все направления — длинный полуторник нацелился в ноги, внушительная двуручная булава ростом с Жанну рухнула сверху-вниз с фронта, паренек с двумя кинжалами прыгнул на спину, а с последнего направления со свистом разрубила воздух алебарда.

Жанна поняла, что не обозналась, едва кумир ее отца начал двигаться. Юноша подпрыгнул, пропуская под ногами клинок, закрутил тело вокруг своей оси — Жанна даже не успела заметить, в какой момент он метнул щит, различив лишь мгновенную золотую молнию, отбросившую напавшего сзади. Отскочив от подставленных под удар кинжалов, щит срикошетил обратно, ударил здоровяка с булавой в живот, заставив задохнуться от боли — но не остановить падение булавы. Казалось, что вот сейчас шипастый набалдашник размером с голову взрослого человека ударит, вбив чемпиона в камень... если бы не одно "но" — схватившись за древко просвистевшей мимо алебарды, Ахиллес вывел себя из-под удара — и жесткие боевые сапоги ударили по острому краю щита, прежде, чем он успел упасть на землю, отправив здоровяка в полет к противоположному краю арены, мерцая пробитой аурой.

Дальше все было так же быстро: парень с алебардой не успел сделать ничего — чемпион заблокировал его оружие, — Мило ударило в шею, заставив вспыхнуть ярко-синим ауру, рефлекторно отшатнувшись от смертельной для любого обычного человека атаки, потерять равновесие... он выбыл из боя, когда вырвавший из его рук алебарду чемпион подсек ею под колени, а Мило припечатало древком в живот, придавая ускорение.

Осталось всего двое и, наверно, уже ни у кого не осталось сомнений, чем кончится этот бой. Поняли это и мечник с партнером. Переглянувшись, первый бросился в атаку, занося над головой оружие, второй — прыгнул в сторону, обходя с фланга. Чтобы помешать чемпиону блокировать атаку, он метнул оба своих кинжала, но цели добился лишь частично — копье превратилось в смазанный туманный круг, со звоном отбросив оба клинка, а алебарда наотмашь ударила по мечу, выбивая оружие из рук мечника... которого это ничуть не смутило — даже не посмотрев вслед утерянному оружию, он продолжил движение, врезался в Ахиллеса плечом, сбивая на землю...

Жанна судорожно вздохнула, сжав кулачки — на какой-то неразличимый миг она на самом деле поверила, что непобедимый чемпион проиграет. Она должна была знать лучше: девушка не успела толком ничего разглядеть, но когда сцепившиеся противники коснулись земли — именно Ахиллес оказался сверху, дважды рубанув Мило в форме меча по лицу, опуская ауру в красный.

В полной тишине чемпион поднялся на ноги, обернулся к последнему противнику... Обезоруживший сам себя парень не стал ждать развязки — подняв раскрытые ладони, он нервно крикнул:

— Сдаюсь!

И амфитеатр тут же взорвался овациями, поздравлениями и криками: "Ну я же говорил! Меньше минуты!". Ахиллес поднял глаза и встретился взглядом с Жанной, все так же застывшей в дверях. Совершенно не обращая внимания на тишину, рухнувшую на зал, медленно поворачивающихся к ней людей, проследивших за взглядом чемпиона, девушка, широко раскрыв глаза, смотрела прямо в яркие зеленые глаза человека, чей плакат висел у нее в комнате все четыре года его чемпионства. С красивого, будто вылепленного лучшими скульпторами лица, медленно спадала холодная боевая маска, холодный расчет покидал глаза, сменяясь узнаванием, пониманием и...

— Вот черт... — в полной тишине буркнул Ахиллес.

И в тот же момент ее губы шевельнулись, совершенно без участия сознания выкрикнув заветное:

— А можно автограф?!

Свою ошибку она поняла в тот же момент. Лицо Ахиллеса Никоса скривилось, будто он откусил лимон, он резко отвернулся, выпрыгнул из ямы направился в раздевалку, ни разу не оглянувшись. Наконец сообразив оглянуться, она съежилась под взглядами почти двух десятков человек, насмешливыми, удивленными или снисходительными.

— Я крупно облажалась, да?.. — все в той же мертвой тишине спросила она, сгорая от стыда и заранее зная ответ.

— Меньше, чем ты думаешь, девочка, — хохотнул тот самый седой мужчина, что был центром группы зрителей. — Меня зовут Агнар, это мой клуб. А ты Жанна, верно? Ахилл предупреждал, что ты придешь. Мы ждали тебя немного позже.

— Я решила прийти пораньше... — растерялась Жанна.

И тут в ее объятое ужасом сознание постучалась другая мысль, мгновенно смахнув все остальное: "Подожди... если о моем приходе предупредил Ахиллес..."

— Как он связан с... — начала она, но осеклась под строгим взглядом старика.

Агнар хлопнул в ладоши, привлекая всеобщее внимание и звучным, хорошо поставленным голосом заявил:

— Так, представление окончено. Младшая группа — у вас занятие, Талин, Пеллан — сегодня разминку у молодежи проведете вы, пока я говорю с этой юной леди. Кардин... — он перевел взгляд на арену, на здоровяка, уже поднявшегося на ноги, тяжело опираясь на булаву. — Приводи своих ребят в порядок, тренировка сегодня по облегченному варианту, начинаем через час. Подумай над тем, в чем вы ошиблись и что могли бы сделать лучше, вернусь — ответишь. Разойдись!

Ребята, разочаровано ворча, но не смея спорить, начали расходиться и очень скоро они остались одни. Легко, совершенно без следов возраста в движениях, поднявшись с кресла, мужчина приглашающе махнул девушке рукой:

— Пойдем, чаю попьем, Ахилл вернется из душа минут через десять-пятнадцать.

Молча следуя за мужчиной, Жанна с трудом сдерживалась от того, чтобы обрушить на старика вал вопросов, разрывающих ее на части. Как знаменитый чемпион оказался знаком с другой знаменитостью, пусть и обладающей куда более мрачной славой? Что он делает здесь, в Черном море, в каком-то захолустном боевом клубе? От кумира всей семьи Арков ничего не было слышно уже почти год — и все девять ее членов искренне надеялись, что он, уйдя из спорта, поступил в одну из школ Охотников, в Вейл или Вакуо. На самом деле, Бикон Жанна выбрала потому, что именно здесь было больше всего шансов его встретить. Как часто он бывает в этом месте? Он точно не ученик... один из преподавателей, на полставки, ради денег?

Из прострации ее вывел строгий окрик:

— Жанна!

Вздрогнув, она вскинула глаза на Агнара, чувствуя, как пылают щеки. Ее проклятые губы, вечно молотящие всю чушь, что приходит ей в голову без спроса, вновь шевельнулись, озвучив последний вопрос, пришедший ей в голову:

— А у него есть девушка?!

Агнар моргнул, явно ошарашенный вопросом. Потом моргнул еще раз. Закрыв глаза, Жанна молчала, смирившись с судьбой.

— Простите... — пробормотала она. — Это было неуместно.

— Да, так и было, — кивнул старик, и тут же хитро улыбнулся. — И нет, насколько мне известно. Так, возвращаясь к моему вопросу... черный или зеленый?

— Зеленый, — выдавила Жанна, все силы которой уходили на то, чтобы не дать улыбке выползти на лицо. — Без сахара.

— Тогда, садись, я сейчас все сделаю, — он махнул рукой на небольшой столик на крохотной кухне.

Всю эту бесконечную минуту, которую Агнар заваривал чай, Жанна героически молчала. Старик напоминал ей отца — и Николас Арк не любил торопливых. Закрыв глаза, она несколько раз глубоко вздохнула и забормотала себе под нос одно из правил отца:

— Один из принципов воина заключается в том, чтобы никому и ничему не давать воздействовать на себя, и поэтому воин может видеть хоть самого Дьявола... — на этом слове она споткнулась, но тут же взяла себя в руки. — Но по нему этого не скажешь. Контроль воина должен быть безупречным.

— Мудрые слова, — одобрительно хмыкнул Агнар, ставя перед ней дымящуюся кружку. — Откуда это?

— Так всегда говорил мой папа, — немного горько улыбнулась Жанна, глядя в сторону.

"Говорил всем, кроме меня"

— Он умный мужчина, — кивнул старик. Присев напротив, смешно громоздкий на этой преступно тесной кухне, он отхлебнул из своей собственной кружки — кривобокой и неказистой, глиняной, с красной, коряво выписанной детской рукой надписью: "Лучший Сенсей!" — Итак, спрашивай.

Жанна открыла рот... и тут же его закрыла, задумавшись. Первый шок был успешно преодолен и, хотя все эти бесконечные вопросы никуда не делись (кроме последнего! Она забыла! Забыла!), теперь она могла выбрать главный:

— Как Ахиллес, — внутренне она поморщилась, осознав, что ей не удалось сдержать восторженное придыхание. — Связан с...

— С кем? — мягко поторопил ее Агнар.

И тут она поняла:

— Вы не знаете, о ком я говорю, — выдохнула она, недовольно нахмурившись.

— Не знаю, — ухмыльнулся старик, совершенно не расстроенный, что его раскусили. — Но догадываюсь о большем, чем Ахиллу бы хотелось.

Какое-то время они молча пили чай. Агнар полностью игнорировал ее недовольный взгляд, и долго Жанна не выдержала:

— Что он здесь делает? — спросила она.

— Приходит два-три раза в неделю, чтобы размяться и не заржаветь, — старик рассеяно посмотрел поверх ее головы. — И я не знаю, что восхищает меня больше: то, как быстро прогрессируют те, с кем он спаррингует, или то, что он сам становится ЕЩЕ лучше с каждым разом, с таким-то графиком и противниками.

— А разве он не учится в Биконе? — удивилась Жанна. — Там не должно быть проблемы с тренировками.

— Нет, — помрачнел Агнар. — И не спрашивай почему, я не знаю. Но при упоминании Озпина он начинает ругаться и плеваться ядом, учти. А теперь позволишь мне задать свой вопрос? Думаю, это будет только справедливо, коль я ответил на твои.

— Если вы не будете спрашивать меня, с кем связан Ахиллес, — напряглась Жанна.

— Не буду, не буду! — отмахнулся Агнар. — Я просто хочу узнать, зачем ты здесь. Ахилл был немногословен.

— Он... — замялась Жанна. — Мне сказали, что здесь меня встретит знакомый... одного моего знакомого, который... эээ... сможет меня проверить. Я понятия не имела, что этим "знакомым" окажется сам Ахиллес!

— Он сменил имя, — просветил ее Агнар. — Теперь его зовут Ахилл Пирос, и он предпочитает, чтобы его звали именно так. Видимо, хочет скрыться от... — он подмигнул. — Поклонниц.

Жанна закашлялась, и тут же попыталась спрятать смущение, глотнув из кружки.

— Я не какая-нибудь сумасшедшая фанатка! Я просто... удивилась.

— Ну конечно, — рассмеялся старик.

Жанна подумала было, не обидится ли ей, но очень быстро поняла, что не может. Старик слишком напоминал ей отца — этой непринужденной уверенностью, неизменным спокойствием и добродушием, этой необидной снисходительностью старшего к младшим, за которыми скрывалась, Жанна ни на секунду не сомневалась, закаленная непреклонная сталь. Вместо этого она засмеялась вместе с ним.

— Он не любит внимание, — доверительно подавшись вперед, поделился с ней Агнар, отсмеявшись. — Так что лучший вариант общения с ним — просто делать вид, будто говоришь не с легендой, а с парнем из соседнего двора.

— Это я могу! — закивала Жанна.

"Просто восьмой брат. Да. Просто брат"

Какое-то время они провели в уютной тишине. Наконец, Жанна собралась с мыслями и решилась на следующий вопрос, на этот раз — не связанный с предыдущими.

— Скажите, Агнар... — осторожно начала она. — Я недавно в городе и еще не очень во всем разобралась. Дьявол Черного моря... кто он?

— Ну и вопросы ты задаешь, девочка... — задумчиво протянул старик. Его взгляд вновь поднялся над ее головой — в направлении двери на арену. — Я бы сказал: зависит от того, кого ты спросишь.

— Я спрашиваю вас.

— Меня... — он вздохнул и вновь посмотрел на свою собеседницу. — Герой, которого заслуживает эта дыра — будет лучшим определением.

— Все... действительно настолько плохо? — тихо спросила Жанна. — Я была здесь однажды ночью...

— Тогда ты видела все, что нужно, — мрачно кивнул старик. — Черное море не всегда было таким, но после того, как Королевства научились делать по-настоящему большие воздушные суда — морская торговля если и не пришла в упадок, то сильно сократилась — это точно. Порт перестал приносить столько же денег, как и раньше, все постепенно беднело... потом грянула Мировая война, в послевоенные годы тяжело было всем — и на это место окончательно махнули рукой. Об этом никто не говорит, никто никогда не признается — но именно сюда рвутся Гримм, в том числе и морские. Встретить Тварей Темноты можно просто выйдя на улицу не в то время: они рождаются прямо здесь, из всего того вороха негатива, что производят те, кому не повезло застрять в этой дыре. Даже властям по большому счету плевать, что происходит здесь — лишь бы это не выплескивалось в более благополучные районы.

— Так... получается, Дьявол делает все правильно? — поежилась Жанна.

Ей все это казалось каким-то безумием. У нее дома никогда бы не произошло ничего подобного — за любым негативом очень тщательно следили и сводили к минимуму изо всех сил. Та жестокость, с которой Дьявол расправился с Шакалом, будила в ней внутренний протест — какие бы преступления тот не совершил, он не заслуживал, чтобы с ним поступили... вот так: размазали, раздавили походя, казалось, почти наслаждаясь причиняемой болью.

— Как сказать... — Агнар задумчиво забарабанил толстыми узловатыми пальцами по кромке своей кружки. — Вот смотри — раньше этим местом правили множество банд, мелких и немного покрупнее, но без явных лидеров, диктующий волю всем остальным. Но Дьявол выбил многих из мелочи — просто пришел в их базу и не оставил от бывшей банды ни одного здорового человека. Поприжал многих бандитов покрупнее. И вот уже — Черное море забурлило, маленькие присоединялись к большим, средние сливались в альянсы в поисках защиты от сильного внешнего врага... И сейчас "мелочи" почти не осталось — только в самых дальних кварталах, куда даже у этого сорвиголовы не дотягиваются руки.

— Так, значит, хуже?

— Как сказать, — повторил старик, ухмыльнувшись в усы. — Раньше банды постоянно дрались друг с другом, за территорию, влияние и просто так, палили почем зря — теперь этого значительно меньше: выстрелы ночью слышны далеко. Ограблений тоже поубавилось — нынешние сформировавшиеся альянсы предпочитают заставлять "платить за защиту", продавать наркотики или оружие, "крышевать" проституток и прочие, менее... привлекающие внимание вещи. Случайных жертв от их внутренних разборок стало намного меньше.

— Тогда лучше? — тихо спросила Жанна.

— Он вдохновляет людей делать то же самое. Или, скорее, пытаться. Для большинства попытка поиграть в "маленьких Дьяволов", — так это здесь называется, — плохо кончается.

На этот раз Жанна промолчала, уже догадавшись, что последует дальше.

Она не ошиблась.

— Или вот — в Черном море есть два больших приюта для сирот. Раньше их контролировали банды — вербовали подростков, покупали администрацию "пожертвованиями" — а те брали, потому что если отказаться, домой можно и не вернуться. Когда пришел Дьявол — этих двух самых крупных, по прежним меркам, банд просто не стало — и участь их оказалась столь показательно жестока, что теперь все предпочитают держаться от этих мест подальше. Ни один из тех бандитов больше никогда не сможет удержать в руках ничего тяжелее ложки, а на протез не накопит и к старости, потому что все пособие будет уходить на другие лекарства. И вот что интересно — "пожертвования" прекратились, а денег у приютов стало как бы не больше. Странно, правда? А я вот думаю, что нужно же Дьяволу куда-то девать всю ту наличку, что он отбирает у преступников?

Жанна вздохнула, подумала... потом подумала еще... и тихо призналась:

— Я запуталась.

— Не ты одна, девочка, — невесело хмыкнул Агнар, прозвучав как никогда на свой возраст — устало, даже измотанно. — Не ты одна... Точно я знаю одно — чем это все закончится.

Встрепенувшись, Жанна подняла глаза на хозяина клуба... и осеклась — он смотрел куда-то поверх ее головы, и не абстрактно в пространство, а так, будто за ее спиной кто-то стоял.

— Однажды кто-то сломается, — твердо закончил мужчина. — Или Дьявол, или Черное море.

Медленно обернувшись, она увидела именно то, что ожидала — Ахиллеса, застывшего в дверях. Блестели влажные после душа рыжие волосы, вместо снятой брони он был одет в старые, заляпанные каким-то соусом спортивные штаны и футболку. Жанна почувствовала себя лишней — и ее кумир, и Агнар смотрели друг другу в глаза, будто общаясь, даже ожесточенно споря без всяких слов. Она уже было хотела отвести взгляд и дождаться окончания этого явно не в первого безмолвного диалога, но... замерзла в инстинктивном ужасе, когда губы Ахиллеса дрогнули в пугающе знакомой полуухмылке-полуоскале, а зеленые глаза полыхнули той самой безумной яростью, с которой вчера Дьявол зачитывал Шакалу приговор.

Это длилось всего мгновение, а после Ахиллес перевел взгляд на нее, и Жанна сама уже не была уверена, что ей не почудилось — настолько быстро все исчезло.

— Пойдем со мной, — бросил он, быстро отвернувшись и скрывшись в коридоре.

— Иди, — поторопил ее Агнар, видя, что девушка замерла без движения. — Я пойду с тобой — мне, в конце концов, интересно, для чего будут использовать мой клуб.

Жанна поднялась, действуя на автопилоте, отчетливо деревянной походкой последовала за Ахиллесом.

Это все действительно было? Ей не показалось?! Это же... это же просто невозможно! Дьявол вообще фавн! Или... эти рожки могут быть поддельными?.. Черт, конечно могут.

Ахиллес ждал их около компьютера, спрятанного в самом дальнем углу арены. Все еще не очень соображая, что происходит Жанна остановилась рядом.

— Начнем с ауры, — буркнул он, протягивая ей какое-то устройство: пластину со светящимся отпечатком ладони. — Включи, а дальше машина сделает все сама.

Встряхнувшись, Жанна заставила себя не думать о произошедшем, пообещав, что подумает об этом после того, как выйдет из этого зала со своими документами. Сделав, что сказано, она закрыла глаза, обращаясь к этой новой, но уже ставшей привычной части себя — ауре, разблокированном потенциале, который, в той или иной мере, обитал в каждом. Аура защищала, предупреждала об опасности, делала сильнее и исцеляла — именно благодаря ей человечество смогло выжить в бесконечной войне против Тварей Темноты, подняться из тьмы к свету, вырвав у истинных хозяев этого мира место под солнцем.

Жанне открыли ауру всего месяц назад, но уже забыла, каково это — жить без этой постоянной силы внутри себя. Увы, активировать ее, несмотря на все попытки, как полагается — мгновенно, у нее не получалось. Поэтому вчера она даже не попыталась — спокойствие, сосредоточение и, самое главное, время — совсем не те вещи, что были у нее в избытке прошлой ночью.

Почувствовав толчок, она открыла глаза — ее ладони окутал легкий серебристый туман, прозрачный и волшебно чистый. Жанна не призналась бы в этом вслух, но она гордилась тем, какой цвет приняла ее душа в материальном воплощении.

— Что теперь? — спросила она. Единожды активированная, аура не требовала особых усилий по поддержанию, достаточно было просто не забывать о ней. Это было сложнее, чем казалось на первый взгляд, но много проще первоначального импульса.

— Ждать, — вместо Ахиллеса, внимательно наблюдающего за быстро заполняющейся полоской загрузки, ответил Агнар, вставший рядом. — Сейчас досчитает, это быстро...

После тихого звукового сигнала на экране высветились три цифры — 112.

— Это много? — с надеждой спросила Жанна.

У нее как-то не было времени и возможности раньше проверить свой уровень — далеко не везде было нужное оборудование. Достаточно сказать, что дома, в Мистрале такие штуки были далеко не в каждом городе — ее родная страна это вам не технологичный Вейл, лучшие друзья "яйцеголовых солдатиков из Атласа", как говорил папа. Оглянувшись, она заметила, что оба мужчины недоверчиво, будто сдерживая желание протереть глаза, пялятся на экран.

— Много — это у меня, — тихо ответил Ахилл. Повернувшись к ней, он окинул ее совершенно новым взглядом — цепко, оценивающе. — Или нет, ОЧЕНЬ много — это у меня. А сто двенадцать...

— Это дохрена, — закончил за него явно не менее ошарашенный Агнар.

Под этими взглядами Жанна рефлекторно поежилась — именно так смотрел отец на ее братьев перед тренировкой. Помогать им обрабатывать синяки и ссадины, даже промывать и штопать раны приходилось именно ей...

— Что скажешь, старик? — спросил Ахилле... Ахилл. — Девочка хочет поступать в Бикон. У нее даже есть документы, но навыков, сам видишь, не хватает.

Жанна задохнулась, осознав, как легко он выболтал ее тайну, но Агнар даже ухом не повел — словно и правда здесь, в Черном море, были свои отношения с законом.

— Мне даже не надо просить ее обнажить меч, чтобы понять, что обращается она с ним не лучше моих второгодок, — задумчиво протянул он и вновь посмотрел на экран. — Сделать сносного бойца можно из кого угодно, дай только время — для большинства все упирается именно в размеры ауры. Гримм прочные ребята и тратить ее надо на каждый удар.

— У нас есть полтора месяца, — заметил Ахилл.

Какое-то время Ангар молчал, переводя взгляд с экрана на Жанну, задумчиво поглаживая косички на бороде. Ахиллес — терпеливо ждал ответа. Жанна — молилась, чтобы решение было в ее пользу.

— Я не работаю бесплатно, девочка, — наконец, сказал он.

— У меня есть деньги! — уверила Жанна, не в силах удержать улыбку. Но тут же вздрогнула и нехотя призналась. — Немного. Я найду работу!

— Я заплачу.

Под двумя взглядами: удивленным — Жанны и понимающим — Ангара, Ахиллес неловко передернул плечами и, отвернувшись, тихо сказал:

— Она хочет быть героем и у нее есть шанс им стать. Пусть хоть кто-то будет...

Концовку: "Раз уж я не могу" — Жанна угадала сама.

Глава 4. Столкновение

Ночные смены — самые скучные. Старые механические часы на стене отмеряют время, и каждое "тик-так" звучит почти оглушительно. Двигаются на экране старенького черно-белого телевизора размером с две моих ладони фигурки людей — что-то говорят, общаются, дерутся... У закинутых на стойку ног, стоит только протянуть руку, лежит раскрытая книга, обложкой вверх, заумное "Путь воина". Штука местами умная, но такая занудная...

Ночные смены — самые скучные... и с некоторых пор — мои любимые. Тишина, не нарушаемая даже выстрелами за окном, пустой магазин, глупое и беззвучное мельтешение на экране несуществующих людей, успокаивающе одинаковое "тик-так", скучная, но умная книга, редких мрачных и торопливых покупателей... Время, потраченное, казалось бы, совершенно ни на что... но в мире, с собой и всем окружающим, со своей собственной жизнью, со днем вчерашним и днем грядущим. Я научился ценить все это.

Можно было не думать ни о чем, размышлять над прочитанным, включить для разнообразия звук на телеке и попытаться вникнуть в глупые проблемы персонажей сериала, открыть Свиток и залезть на форум Черного моря — там можно было найти много интересного, если знать, где искать, наметить следующую цель или распланировать маршрут на завтра, прикинуть, подкорректировать или переписать полностью план тренировок нежданно образовавшейся ученицы...

Жанна, да... Я покосился на старую потрепанную книжку, взятую в библиотеке — поделилась ей именно Жанна. "Карманная книга моего отца!" — с гордостью сказала она. Признаться, для меня оставалось загадкой, как она может говорить о своей семье одновременно с любовью, горечью и злостью. Я бы не смог... даже без всякого "бы" — я уже не смог. Мысли о семье будили лишь гнев — и ничего кроме. Мы никогда не были близки — слишком много времени и сил отнимает путь, ведущий к чемпионству.

Это ее "Я хочу быть героем", предельно искреннее и страстное, услышанное в тот самый первый раз, в грязном переулке в глубинах Черного моря, над бессознательным телом искалеченного мною преступника, что-то неприятно царапнуло глубоко внутри. Она напомнила мне себя — когда я еще хотел быть Охотником, убивать чудовищ, спасать людей... это вызывало смутное, неясное чувство вины. И зависти — потому что моя собственная судьба оказалась так бесконечно далека от опасного и трудного, но простого пути Охотника.

На этом пути не было Гримм, абсолютного врага, убийство которого — всегда хорошо. Были только люди, плохие и хорошие, сбивающиеся в стаи и выживающие в одиночку. Хороших на ночных улицах Черного моря попадалось мало, плохих — больше, чем я был согласен терпеть. Никто не мог подсказать, какая мера наказания достаточна, а какая — избыточна и чрезмерно кровава. Приходилось решать самому: за что просто побить и сломать палец, за что — переломать руки или ребра, отправить в реанимацию или оставить калекой на всю жизнь.

Судья, адвокат и палач...

Единственное сходство этого врага с Гримм — бесконечность. Стоило отправить в больницу одного — его место занимал другой, выбить одну банду — на ее место приходила вторая, злее и сильнее, умнее и хитрее, сплоченнее и больше. Прошло какое-то время, прежде, чем я понял, что просто избивая всех подряд, я ничего не смогу изменить.

Так началось сотрудничество с приютами — главной рекрутской базой всех банд. Может быть, если дети будут ограждены от внимания банд, насколько это вообще возможно в этом районе, вырастая, они выберут другой путь? Возможно, чуть больше их смогут сбежать из этой дыры, выплыть на поверхность из глубин Черного моря?

Этого было недостаточно — я знал это. Увы, методички "как превратить гиблый, не нужный никому рассадник преступности в приличный район для чайников", я так и не нашел. Возможно, в будущем это изменится, а пока... "Делай, что должен, случится — чему суждено" — одна из поистине бесконечных цитат Жанны о том, что значит быть воином. Она очень редко повторялась.

Жанна, да... Странная девушка — я до сих пор не мог разгадать ее до конца. Как она может быть одновременно застенчивой и искренней, неловкой и обаятельной, нерешительной в одном и сумасшедше-отважной в другом? Или, например, как у нее получается сохранять свои длинные золотые волосы, обычно заплетенные в небрежную косу, такими шелковистыми и красивыми, учитывая, что она совершенно не уделяет им внимание? Уж я-то знал не понаслышке, как это сложно — свои собственные остриг всего полтора года назад, с несказанным облегчением, наконец послав к чертовой матери все рекомендации маркетологов. Глупо, да?.. А мне завидно.

А еще — она была действительно талантлива. Отбросив ложную скромность — не я, но рядом. У нее была решимость и желание доказать другим и самой себе свою силу и право выбирать судьбу по вкусу, упорство, чтобы работать над этим день и ночь, шесть дней в неделю, по максимуму выжимая из подстегнутого аурой организма все, на что тот был способен. Желание и воля — все, что необходимо для успеха, уж поверьте четырехкратному чемпиону Мистраля.

Безусловно, она начала слишком поздно, но там, где подводили тело и разум, вытягивала душа. Посовещавшись с Агнаром и припомнив истории об инициации в Биконе, мы сделали упор на защиту, благо ее фамильное оружие этому благоприятствовало. Самые простые приемы владения аурой, усиление и защита, самые базовые приемы оборонительной тактики — выстоять, не победить.

"После того, как ты выживешь, когда тебя сбросят с обрыва, — важно сообщил ей Агнар, в тот самый первый день, поглаживая бороду. Надо было видеть ее лицо в этот момент! — Тебе надо будет найти партнера. Ищи того, кто сможет компенсировать твои недостатки — чтобы умел бить больно. Получится рабочая схема — пока одного бьют, второй получает время на подготовку. Так ты даже сможешь выжить, если повезет".

Как она после такого вступления не сбежала только...

Из раздумий его вырвал тихий звонок колокольчика на входной двери — я повесил его, когда однажды, проведя "в поле" три ночи подряд, самым позорным образом заснул на работе, — и едва подавил желание протереть глаза, столь необычна была посетительница.

Начать хотя бы с того, что это была девочка, совсем юная еще, лет четырнадцати-пятнадцати. В Черном море, если дети оказываются на улице в это время суток, это значит, что либо у них нет ни родителей, ни кого бы то ни было еще, чтобы позаботится о них, либо есть, но им настолько плевать, что это тоже самое. Они пугливы или злы, вечно голодны и насторожены, готовы в любой момент драться или бежать, зачастую грязны и немыты, одеты в обноски с чужого плеча. Они не одеты в чистую и опрятную одежду, без следов штопки и сотен стирок, не носят короткую юбочку до колен, если только не промышляют самой древней профессией в мире, а яркий красный плащ, прекрасно видимый в темноте, был бы моментально ими продан. Они не лишают себя слуха, расхаживая в больших наушниках, не предупреждают о себе громкой музыкой, доносящейся из них. И уж совершенно точно никогда не смогут изобразить такую безмятежную беззаботность на миловидном чистом личике, даже если потратят на тренировки всю свою жизнь.

Под моим хмурым взглядом девочка застыла, как олень в свете фар — больше удивленная, чем испуганная. Она вскинула руки, чтобы снять наушники, и в распахнувшемся от резкого движения плаще в закрепленном на спине чехле я разглядел нечто-то большое, металлическое и подозрительно похожее на пушку. БОЛЬШУЮ пушку, больше подходящую для охоты на Гримм, а не людей.

— Сигнал? — спросил я, едва клиентка оказалась способна меня услышать.

— Да, — удивленно моргнула девочка.

— Экскурсия в Бикон? Что-то поздновато в этом году...

— Нет, у меня сестра поступает, — автоматически ответила она и тут же в панике замахала руками. — Подожди! Откуда ты узнал?!

— Не так уж и сложно догадаться, — я пожал плечами. — Это ближайшая подготовительная школа Охотников, плюс возраст, свободно носимое тяжелое оружие, полное отсутствие страха перед Черным морем...

Совершенно напрасное, кстати, бесстрашие — местные даже меня умудрились однажды достать, раздобыв где-то тяжелое оружие и взорвав ко всем Гримм собственный склад. Чего мне стоило на следующую ночь вновь выйти на улицы, игнорируя ожоги и действуя так, будто действительно неуязвим и бессмертен, как шептались о Дьяволе, так навсегда и останется лишь мне известным подвигом.

Девочка растерянно запустила руку в волосы, растрепав короткое каре черных волос с алыми кончиками.

— А почему я должна бояться?

Мне захотелось побиться головой об стойку. Еще одна Жанна на мою голову, как будто одной было мало. Слава Близнецам, мы хоть недалеко от метро находимся...

— Здесь опасно по ночам. Неспокойный район, бандиты... в любом случае — зачем пришла?

— А! — она запустила руку в небольшой подсумок на поясе и гордо показала выуженную черную магнитную карту с алой надписью "Флогистон". — Вот! Скидочная карта, я ее у дяди взяла. Пятнадцать процентов!

— Стащила, — перевел я. — То есть ты племянница этого алкаша Кроу?

— Дядя не алкаш! — оскорбилась девчонка. — Он просто... выпивает.

И тут, будто осознав что-то, она испуганно прижала обе ладони к голове, словно защищаясь от удара.

— Стоп, откуда ты узнал про дядю?! Карта не именная, я проверила. У тебя Проявление на чтение мыслей? Я смотрела один ужастик — он начинался точно так же!

Есть люди, для которых подозрительность естественна, как вторая кожа — это выражение вплавлено в лицо, как вечный отпечаток жизни, которую они ведут. Я видел много таких за последние полтора года — принцип "каждый сам за себя" был выбит на воротах, ведущих в Черное море, прямо под "оставь надежду". Я настолько привык к этому, что стал забывать о том, что это — не единственная возможная реакция при встрече с незнакомцем. На лице этой девочки сощуренные настороженные глаза и поджатые в недоверии губки казались шуткой, будто она вот-вот рассмеется, словно все это не всерьез, как если бы не было никакого повода подозревать незнакомца в чем-то плохом, пока он ничего тебе не сделал.

Я видел, что бывает, когда выходцы из Черного моря по тем или иным причинам сталкиваются с чистенькими и сытыми жителями Вейл — зависть так легко становится злобой...

— А в магазине "Флогистон" есть только одна скидочная карта, и принадлежит она Кроу Бранвену. Я не знаю, что этот алкаш сделал Скаю, наверное, жизнь спас или бизнес, но больше наш скряга такой чести никому не оказал. Я Ахилл, кстати.

...И тем страннее было то, что я не смог удержать улыбку, глядя на нее. Я улыбнулся — и тут же понял, что не улыбался вот так, искреннее и от души уже больше двух лет.

— Руби! — смерив меня еще одним внимательным взглядом в стиле "смотри у меня!", представилась клиентка.

— Так чем обязаны, Руби?..

— О! — запустив руку под плащ, она вытащила свое оружие, сверкнувшее ярко-алой краской. Я все никак не мог сообразить, на что это чудовище больше похоже, на дробовик или все же винтовку. — Я недавно сделала моей малышке новый ствол, теперь нужны патроны побольше.

— Насколько мне известно, школы предоставляют своим студентам Прах бесплатно.

— Ага. По квотам. Я свою уже выработала в этом году, а Янг, это моя сестра, — она обиженно надулась. — Свою не дает! Говорит: "учись планировать бюджет, сис!" Вредина!

— У нас магазин Праха, а не оружия, — мягко напомнил я.

— Да я сама все сделаю, — отмахнулась девочка. — Так дешевле получится. Все оборудование есть в школьной оружейной.

— Ладно, сколько тебе?

Подойдя к стойке, Руби скинула с плеч рюкзачок, завозилась, расстёгивая молнию... и с грохотом поставила передо мной большую розовую свинью-копилку.

— Вот! На все!

Протянув руку, я осторожно ткнул пальцем в свинью, покачал ее... свинья отказывалась исчезать, зато загремела перекатывающимися внутри монетками.

Прежде, чем я успел придумать, как на это отреагировать, раздался новый привычный звон колокольчика... и я напрягся даже прежде, чем понял — почему.

Этот навык развивается сам собой, когда ты охотишься на людей, а люди охотятся на тебя. Когда ты связан установленными для самого себя правилами, а твои враги — нет. Когда в спину за сотни метров может выстрелить снайпер, когда каждый дом, или склад, или переулок, в который ты заходишь, может оказаться заминированным, когда тебя жгут огнеметами и травят газом... ты учишься замечать неправильное в привычном, и никогда не игнорировать все эти проклятые мелочи, потому что каждая из них может стоит тебе жизни.

Когда в магазин пять минут назад зашла Руби, звон колокольчика был спокойным и мелодичным. Она просто открыла дверь, ни быстро, ни медленно — как все. В этот раз звук был резче, громче, хаотичнее, хрупкое мелодичное оповещение как бы само собой превратилось в тревожное предупреждение — дверь открыли нагло, дерзко, будто заранее бросая вызов каждому внутри.

Я нажал на тревожную кнопку прежде, чем даже начал поднимать глаза на посетителя. Опознать его не составило никаких проблем, сложно не знать знаменитых в узких кругах людей, если сам принадлежишь к этим самым узким кругам. Совпадали все приметы — и франтовый классический костюм, белый верх, черный низ, и черная шляпа-котелок, и рыжие волосы, длинной челкой падающие на глаза, цвет глаз и оружие.

— Роман Торчвик, — глухо поприветствовал я.

— Вот она — слава! — хохотнул мужчина, крутя на пальце белоснежную трость. — Даже в такой дыре узнают! Это что, свинья-копилка?!

Пока я соображал, что делать, а Руби удивленно хлопала глазами, не понимая, что происходит, преступник успел пройти почти до самой стойки. Внимательно оглядев девочку и прищурившись на спрятанное оружие, пусть и скрытое плащом, он поудобнее, как бы случайно, перехватил трость-ружье, направив кончиком, в любой момент способным превратиться в дуло, на случайного свидетеля. Его подручные, четверо здоровенных лбов в стандартной для любого грабителя "форме" — черной кожаной куртке, распахнутой на груди, спортивных штанах и небрежно заткнутом за пояс оружии успели разойтись в стороны, деловито затащив за собой контейнеры для перевозки такого деликатного в обращении товара, как Прах.

— Я надеюсь, если ты знаешь, кто я, мы можем пропустить вступление? Ну ты знаешь, классика: "Лицом в пол, руки, чтобы я их видел, дернешься — пристрелю"? Наличку можешь оставить себе, мне здесь нужен только Прах.

— Грабить мелкий магазин Праха в бедном районе — разве это не слишком мелко для преступника твоего уровня? — медленно спросил я, желая выиграть время. — Ты никогда раньше не совался в Черное море.

Все портила Руби. Не будь здесь ее, я бы, скорее всего, позволил Роману забрать все, что он хочет и уйти со взятым, а после отыскал его сам — и Дьявол объяснил бы ему на пальцах, у кого длиннее и толще, но...

— Подождите, это что, ограбление, что ли?! — наконец отмерла девочка.

Под нашими с Торчвиком взглядами, уверен, почти одинаковыми, она даже смутилась на мгновение, но быстро справилась с собой, потянувшись за оружием. Увы, рыжему было проще — нацелившись в ногу, он щелкнул переключателем, откинулась крышка на кончике, грохнул выстрел... и сверкающий шар раскаленного возбужденным огненным Прахом металла чуть вильнул в сторону, пролетев в паре сантиметров от Руби и вылетев в окно.

Ударив по свинье-копилке ребром ладони, я заставил преступника отскочить в сторону — монетки все-таки были металлическими и разогнанные моим Проявлением, мало уступали в скорости и силе крупной дроби — в стальной двери за его спиной, по крайней мере, остались внушительные вмятины. Потеряв равновесие, он не успел среагировать, когда поток алых лепестков роз, в которые мгновенно обратилась Руби, ударил в грудь и вымел из магазина, выбив витрину. Подельники Романа выскочили следом и лишь один задержался в дверях, оглянувшись и вскидывая пистолет.

Разумеется, он "промазал" — пуля выбила пыль за моей спиной, а "отдачей" пистолет отшвырнуло назад с такой силой, что он ударил бандиту в лоб, отправив в нокаут. Покосившись на камеру, я сощурил глаза и она тут же задымилась — тонкая электроника плохо уживается с сильными магнитными полями, знаете ли.

На улице прогремел выстрел — гулкий, мощный, похожий на близкий раскат грома, сразу за ним еще один... и больше они не смолкали. Выругавшись сквозь зубы, я перепрыгнул стойку и бросился к выходу, попутно подхватив пистолет — не было времени переодеваться, нагрудник и прочую броню с собой в рюкзаке не очень-то потаскаешь. Молился я только о том, чтобы успеть до того, как случится непоправимое. Руби могла быть студенткой Сигнала, сколько угодно талантливой, но оставалась всего лишь ребенком против одного из самых опасных и определенно самого неуловимого наемника всех четырех Королевств.

Разобраться с притащенными Романом "грузчиками" девчонка уже успела — они в живописном беспорядке были разбросаны по улице. А вот сам Торчвик... В этот самый момент он как раз поднимал трость, а под ногами Руби блестел в желтом свете одинокого фонаря алый праховый кристалл.

"Не в мою смену" — еще успел подумать я, вновь отклоняя выстрел в сторону и довольно оскалился, заметив искреннее удивление на лице рыжего. Вряд ли он промахивался часто, и уж точно — не два раза за один вечер.

Времени на раздумья или побег Руби ему не дала — окруженная лепестками роз, она мгновенно пересекла улицу, схлестнувшись с преступником в ближнем бою: огромная коса порхала в ее руках, будто была невесомой. Грохот выстрелов никуда не делся — Руби филигранно использовала отдачу для усиления ударов и даже изменения направления ударов.

Будь я обычным человеком — ничего не успел бы различить, кроме смазанных движений и вспышек ауры. К счастью я таковым не был — и прекрасно видел, что всего мастерства Руби недостаточно для того, чтобы стать чем-то, кроме мелкой помехи преступнику. Слишком громоздким было ее оружие — заточенное под Гримм, под мощные смертельные удары, оно не позволяло ей драться в полную силу против людей, если она не хотела их убить, конечно.

Она не хотела — и поплатилась за это, сдержав очередной удар, который вполне мог лишить Торчвика ауры... или отрубить ему руку, если защиты души вдруг не хватит, под который тот подставился сам. Перехватив косу за древко, рыжий занес кулак... И дернулся в сторону, уворачиваясь от выстрела — я как раз успел подбежать достаточно близко, чтобы нормально прицелиться из того ржавого барахла, что отобрал у бандита. Руби зря времени не теряла — коса в очередной раз рявкнула холостым, девочка рывком дернула оружие на себя, и Роману, чтобы не потерять равновесие, пришлось отпустить древко.

Прежде, чем они схлестнулись еще раз, Торчвик решил избавиться от назойливой помехи, которой он считал меня. Трость в очередной раз выплюнула сияющий шар, со свистом устремившийся ко мне, рассыпая во все стороны искры. Я на это только хмыкнул — рыжего ждало лишь очередное разочарование и удар по гордости.

К сожалению, я не успел рассказать об этом Руби. Для нее — я был беззащитным гражданским, не способным ни увернуться от выстрела, ни пережить его. Облако красных роз соткалось в невысокую девичью фигурку прямо посредине траектории — слишком быстро, чтобы я успел среагировать и от прямого попадания ярко, как полуденное солнце, вспыхнула ее красная, под цвет плаща, аура. Она тонко вскрикнула от боли и упала бы на землю, если бы я, наплевав на все попытки остаться инкогнито, не бросился вперед, активировав ауру и подхватив ее у самой земли.

— Ранена? — спросил я, обшаривая взглядом в поисках крови или ожогов. Краем глаза я успел заметить белый костюм Романа, торопливо взбирающийся по пожарной лестнице на крыше, но проигнорировал побег. Все потом.

— Да, — выдохнула она. Попытавшись встать, она тут же скривилась и охнула, а я наконец заметил прожженный насквозь костюмчик на локте. Ожог был небольшим — но он был.

Руби посмотрела на меня... и застыла, съежившись, будто испугавшись того, что увидела.

Я не мог ее винить. То, что я старательно прятал под красную маску полтора года, выпуская наружу лишь тогда, когда единственным зеркалом были для меня лишь широко раскрытые в ужасе глаза преступников, временами пугало даже меня. Я мог держать это под контролем, оставляя тлеть и пузыриться где-то глубоко внутри, на самом дне собственной души, но бывали моменты, когда уже оно контролировало меня. Например, вот в таких случаях — когда я не успевал прийти вовремя, когда, примчавшись на выстрелы, находил лишь очередной труп, или истекающего кровью умирающего, спасти которого не могла даже открытая аура. Каждый такой случай прибавлял к Черному морю внутри меня еще одну каплю — жестокому, не ведающему жалости Черному морю, такому же, как этот район, бездушному и умеющему отвечать на жестокость лишь еще большей жесткостью, властно требующему крови, хруста костей, стонов боли и ужаса... расплаты — не справедливой, точно отмеренной справедливости, но расплаты с лихвой, щедро отсыпав виновным страданий с горкой.

Свет единственного фонаря на улице погас — с оглушительным в ночной тишине звоном лопнуло стекло, когда стальные ребра вогнулись внутрь, раздробив лампочку. Опытные жители Черного моря давно погасили свет, закрыв окна ставнями или задвинув шкафом и сейчас единственным источником света была лишь полуразрушенная луна в черных небесах да звезды, тусклые от смога.

Я не стал ничего ей говорить, не собирался ничего объяснять или как-то оправдываться. Положив на землю, вырвал из ее хватки локоть, за который она рефлекторно ухватилась, пытаясь удержать и подняв голову к небу, разглядел черный грубоватый силуэт воздушного транспорта, подлетевший к той самой крыше, на которую вскарабкался Торчвик.

Ее тихий умоляющий голос потонул в сухом оглушительном треске, когда фонарь вырвало из асфальта, сорвался в сухой кашель, когда пыль попала в горло. Беззвучно развернувшись в воздухе, фонарь нацелился на буллхед "булавой" — бетонным основанием, вырванным вместе со столбом из земли и сорвался в полет одновременно со мной. Импровизированный снаряд пробил транспорт в районе хвоста, застрял где-то внутри — от удара его повело в сторону, и прежде, чем пилот успел вернуть себе управление, я уже был на той самой крыше — и протянул руку, обхватывая созданным Проявлением магнитным полем всю машину. Буллхед замер в воздухе, все так же неуклюже накренившись на правый борт, надсадно взревели двигатели, силясь вырваться из капкана... Я сжал зубы, глухо зарычал, сжимая кулак — жесты помогали точнее направить силу — металл застонал еще громче, перекрывая двигатели, обшивка с левого борта не выдержала — вмялась внутрь, оторвался целый лист у хвоста, ослабленный ударом фонаря. В темноте не успевшей закрыться аппарели вспыхнули два огонька, похожих на тлеющие угли — поток багрового пламени выплеснулся вниз, ударил в подставленный лист обшивки, мгновенно побагровевший от нагрева.

"Долго он не продержится" — мелькнула мысль и я сжал корабль в тисках еще крепче, отрывая от него кусок за куском, выстраивая их один за другим на пути огненного шквала и молясь только о том, чтобы не повредить топливоводы — это был жилой район.

В этом противостоянии прошли едва пара секунд, и к их концу я понял, что проигрываю. Листы металла, которые я отрывал от буллхеда, были слишком тонкими — просто обшивка, не настоящая броня, а огненный шторм — слишком яростным. Я мог бы разорвать его на части прямо сейчас, но взрыв над крышей жилого дома унес бы жизни многих людей, а в начавшемся пожаре десятки, если не сотни могли остаться без крыши над головой.

Едва не взвыв от бессильной ярости, я отпустил транспорт — и он тут же, рывком, взмыл в небеса, ободранный едва ли не до состояния остова, но с целыми крыльями и двигателями, тяжело потащился куда-то на запад. Тут же иссякло и пламя, но два оранжевых уголька в черном провале аппарели затухать и не думали.

— Это еще не конец, — прорычал я этим уголькам.

Угольки согласно мигнули и исчезли.

— Мудрый выбор.

Я рывком обернулся, проклиная собственную невнимательность.

— Ты, — прямо сейчас единственный способ общения, на который я был способен — рычание.

Прямо напротив, небрежно опираясь на черную лакированную трость, стоял человек, которого я хотел видеть меньше всего. Меня бесило в нем все — элегантный деловой костюм, короткие седые волосы, небрежная, но тщательно продуманная прическа, неизменная легкая загадочная улыбка, пижонский шарфик — абсолютно все. Он был слишком идеальным для этого места, слишком чистым и правильным — и столь же лживым, как и все они там, наверху.

— Я, — не стал отрицать очевидное Озпин, директор Бикона и, по совместительству, глава самой большой военной силы Королевства.

— Зачем ты пришел? — спросил я, уже зная ответ.

— Чтобы повторить предложение, от которого вы отказались в прошлом году, мистер Никос.

— Я озвучил свою цену, — мне наконец удалось взять голос под контроль и на сей раз слова даже были похожи на слова, а не на невнятное рычание дикого волка, жаждущего крови. — Ты готов заплатить?

— Вашу просьбу не так-то просто исполнить, — мягко, будто действительно сожалел, улыбнулся Охотник. — Ликвидировать Черное море — дело не одного года, и даже не двух — это работа на всю жизнь. Я уже предпринял кое-какие шаги, но даже рассмотрение предложенных программ займет не один месяц — и годы пройдут, прежде, чем что-то из этого начнет воплощаться в жизнь.

— Возвращайся, когда я увижу это своими глазами, — сплюнул я. — Ты пришел сюда в прошлом году, рассказывал о том, как много я могу сделать для людей, обещал славу, бои и турниры, шантажируя тем, что я делаю по ночам... но знаешь, что я слышал? Просто очередную лицемерную ложь — я помню сотни таких проповедей. Ты наплевал на это место, так же, как и все остальные. Если ты хочешь заполучить Неуязвимого Мальчика в свои руки, тебе придется доказать мне, что ты хоть чем-то отличается от остальных ублюдков. И сделать это тебе придется не сладкими словами и громкими обещаниями — Черное море не верит им. Не поверю и я.

— Ты увидишь первые дела ближе к концу следующего года, — кивнул Озпин, казалось, совершенно не удивленный и, тем более, не задетый открытой грубостью. — Я пришел сюда, чтобы сказать тебе это.

— Сказал? А теперь проваливай. У тебя там внизу раненая девочка, и какой-то преступник с сумасшедше сильным огненным Проявлением.

— Мисс Роуз занимается Глинда, — небрежно отмахнулся тростью директор. — А что касается преступника... — он бросил взгляд в направлении, где исчез транспорт и неприятно усмехнулся, так, что передернуло даже меня. — Не здесь и не сейчас, не посреди жилого района — вы сами знаете почему. Я знаю кто она, знаю ее цель и знаю место, в котором она неизбежно окажется в попытке заполучить желаемое. Там ее уже ждут.

— Она?..

Улыбка директора вновь вернулась в норму — легкая, казавшаяся лишь намеком чуть изогнутых губ, всезнающая и загадочная.

— Я расскажу вам все, мистер Никос. Но для этого вам придется принять мое предложение.

— Иди нахрен, мудак. Я разберусь сам.

— Будьте осторожны, — нахмурился директор. — Вы видели лишь малую часть. Она — угроза куда страшнее, чем те, с которыми вы привыкли иметь здесь дело.

Было только одно, что я мог ответить на это:

— Это — моя земля. Каждый, кто стреляет в детей, отвечает передо мной. Отвечает кровью.

Тяжело вздохнув, Озпин покачал головой и отвернулся, направившись к пожарной лестнице, явно картинно опираясь на трость. Остановился он лишь однажды, на самом краю крыши. Не оборачиваясь, он тихо сказал:

— Помни мое условие, Ахиллес. Одна смерть. Всего одна смерть, неважно чья, и я приду за тобой сам и ничто в целом мире не поможет тебе пережить эту встречу.

— Иди в жопу, — рыкнул я, пытаясь спрятать хотя бы от него, если не от самого себя, неприятный холодок, пробежавший по спине.

Оставшись на крыше один, я какое-то время стоял без движения, прикрыв глаза и загоняя обратно едва не сорвавшегося с цепи Дьявола. Наконец, справившись с чувствами, подошел к краю крыши и выглянул на улицу. Рядом с Руби действительно сидела еще одна живая легенда Вейл — Глинда Гудвич, женщина, с которой даже я побоялся бы связываться. Мое Проявление — создание и манипуляция магнитными полями это, конечно, очень круто и здорово, но то, что я мог делать с металлом, Охотница могла повторить с чем угодно — с камнем, стеклом, сталью или песком: оружием могло стать все, что угодно.

Убедившись, что с девочкой все в порядке, я посмотрел на тела грабителей. Заинтересовавшись красным отблеском, протянул руку, и в раскрытую ладонь ударили разбитые красные солнцезащитные очки, которые бандит спрятал в кармане.

— Джуниор, мать твою, — пробормотал я себе под нос. — Мне казалось, мы поняли друг друга.

Глава 5. Право уйти и право остаться

Чтобы понять, как Черное море получило свое название, достаточно посетить порт ночью. Когда-то один из самых оживленных районов города, порт не спал никогда, и в безлунные ночи, прямо перед рассветом, когда солнце едва-едва подкрасило горизонт, океан превращался в черное вязкое нефтяное море, а вечный шум волн заглушала работа портовых кранов и шум двигателей машин или поездов, грохот портальных кранов и мат докеров.

Сейчас — сто лет спустя от постройки первого летающего корабля, способного поспорить размером с гигантскими океанскими лайнерами и баржами, ночной порт изменился — кораблей стало меньше на порядок, поредели стройные ряды кранов и опустели причалы; не было больше нужды в работе по ночам, не суетились докеры, не кипела работа, не сновали грузовики и не гудели, торопя грузчиков, поезда.

Порт изменился... а вот океан остался прежним: черным и бездонным, одинаково равнодушным и к людской суете, и к их же безмолвию.

Я любил этот вид: и размеренный грохот прибоя, и клинья волнорезов, вынесенных далеко в океан, и запах соли, и лунную дорожку, танцующую на волнах. Это было немного жутко — откровенно потусторонняя картина, такая далекая от обыденности ровных улиц, стен домов и уютной тесноты квартир заставляла меня замирать в почти священном трепете, вбирая в себя каждую грань этой мистической красоты. Ночное море успокаивало меня, вымывало усталость и горечь, а гнев растворялся в этом тысячелетнем равнодушии.

Я приходил сюда уже больше года, и успел найти лучшее место для созерцания — на крыше здания администрации порта — приземистое широкое строение, созданное еще в эпоху расцвета Черного моря, имело вид огромного трехпалубного пассажирского лайнера. Каждую ночь, которую я проводил на улицах, я заканчивал здесь, слушая море и наблюдая, как пылает горизонт, поджигая волны и облака.

А еще я там завтракал, ведь если всю ночь носишься по городу, избивая и калеча людей, к утру будешь усталым и голодным, аура там или нет — проверено. Я сидел на широком бортике обзорной площадки и уплетал бутерброды, захваченные с собой из дома, прежде, чем отправиться к Джуниору.

Это было... большим разочарованием. Я рассчитывал если не получить информацию, то хотя бы отвести душу, разнеся чертов клуб на осколки и сломав пару рук, но оказалось, что меня уже кто-то опередил. Пройдя по хрустящим под тяжелыми боевыми ботинками ковром из осколков стекла, мимо взорванного танцпола и мрачных "охранников" самого известного в Черном море клуба, смотрящих на меня с усталой злобой, будто говоря: "О Близнецы, еще и этот...", я остановился у стойки бара. Джуниор, сверкая впечатляющим фингалом, покосился на меня и послал к черту с усталым равнодушием человека, который слишком устал, чтобы бояться:

— Иди в жопу, Красный. Я нейтрален, и ты это знаешь. Рыжего говнюка я послал к черту и не моя вина, что нашлись придурки, которые повелись на бабло, которое он совал мне под нос. Туда идиотам и дорога.

Еще раз оглядев разгром, я вздохнул... что я, после этого, пожалеть его должен, что ли? Не в этой жизни. Протянув руку, я схватил его за голову, и приложил о стойку бара, разбив крепким лбом стакан с виски. Его подручные дернулись было вписаться за босса, но тут же замерли, скрипя зубами, когда их собственное оружие вырвалось из рук и, развернувшись к ним острием или дулом, угрожающе замерло в воздухе, нацелившись в горло.

— Ты думаешь, мне есть до этого какое-то дело, Джуниор? — прорычал я. Схватив его за шею, я продолжал удерживать его лицо прижатым к стойке. Был соблазн растереть морду ублюдка на терке из осколков стекла, но я удержался. Он мне еще пригодится. — У нас было соглашение — ты не толкаешь здесь наркоту, держишь своих головорезов на коротком поводке и делишься информацией по запросу, а я позволяю тебе и дальше играть в гребанную нейтральную зону с целыми костями. Мне глубоко плевать, знал ты об этом или нет — это были твои люди, и ты за них отвечаешь.

Наконец отпустив его, я перегнулся через стойку, нашел целую бутылку виски и шлепнулся на стул рядом.

— Мы поступим просто, — уже спокойнее произнес я, игнорируя тихое злобное рычание и убийственные взгляды, бросаемые на меня Джуниором и его подручными. Без сомнения, они с большим удовольствием убили бы меня прямо сейчас, если бы могли. К счастью для него, Джуниор был умным ублюдком. — Ты собираешь мне всю информацию о Торчвике и его нанимателе. Срок тебе — неделя.

Сплюнув кровью прямо на стойку, Джуниор вытер тыльной стороной ладони рот и угрюмо посмотрел на меня. Как бы это ни было отстойно, стоило признаться хотя бы самому себе, что это выражение униженной бессильной ненависти заставляло что-то темное глубоко внутри меня довольно урчать.

Была причина, по которой они называли меня Дьяволом, в конце концов...

— Рыжий спалился перед гребанной Глиндой Гудвич, — наконец сказал он. — Эти дебилы позвонили мне — говорят, там даже чертов Озпин отметился. Роман затаится на какое-то время, и никто в целом мире не сможет выковырять его из той дыры, в которую он забьется.

— Ты говоришь так, будто мне не насрать, — хмыкнул я, открывая бутылку виски. Оглянувшись по сторонам, я понял, что, кажется, разбил о лоб Джуниора последний целый стакан в этой дыре. Пожав плечами, я отхлебнул прямо из горла и, довольно фыркнув, с грохотом поставил бутылку обратно на стойку. — Твои ублюдки облажались, Джуниор, а значит, облажался и ты. Это твоя расплата. Если, когда я приду сюда в следующий раз, у тебя не будет нужных мне ответов...

Я потянулся к своему Проявлению, расширяя то слабенькое магнитное поле, что всегда держал активным вокруг себя, до размеров всего здания, мгновенно ощутив арматуру и провода, трубы и вентиляцию, каждую пулю и гильзу, клинок или осколок на земле. Потух свет, зашипели перегруженные провода, рассыпая белые искры, потянуло паленой проводкой, здание протяжно застонало, будто раненный зверь, задрожало, готовое рухнуть. Я не смог отказать себе в удовольствии — и сломанная арматура пропорола стену, осыпав Джуниора осколками бетона, замерев в паре сантиметров от его головы.

-...Я похороню тебя в этом здании, — закончил я, вставая со стула.

Бутылку я оставил на стойке — Близнецы знают, она ему сегодня еще пригодится.

Как бы то ни было, все это было позади — и та улица, где ранили девочку, столь невинную, что на нее было больно смотреть, и тот короткий миг, когда я едва удержался от того, чтобы взорвать чертов буллхед прямо над жилым домом, чтобы виновные заплатили, те горящие угольки глаз, мудак-Озпин и Джуниор — одно большое разочарование. Все, что осталось, это шум волн, черное, будто живое, море повсюду и пылающий горизонт — образ, который раз за разом, рассвет за рассветом, превращал Дьявола в Ахиллеса, будто я был каким-то оборотнем.

— Ты опоздала, — тихо сказал я, не трудясь обернуться.

Она присела рядом, и я успел мимолетно удивиться. Каждый раз, когда я встречался с ней, она всегда была одета одинаково: черная кожаная куртка и штаны, зимой добавлялся теплый плащ, и, конечно, стальное забрало Белого Клыка — террористической группировки, действующей на территории всех четырех Королевств. "Убийцы, монстры, преступники" — так говорили о них в новостях. Так говорили в новостях обо мне.

"Ты такой же, как я" — каждый раз мелькало в памяти, когда я видел эту маску.

Сегодня все было иначе — потертые джинсы, бесформенная серая толстовка с глубоким капюшоном, скрывающим лицо... и никакого забрала. Единственное, что не изменилось — клинок в черных стальных ножнах за спиной.

Какое-то время мы сидели в тишине, любуясь рассветом. Осторожно скосив глаза на Кошку, я отметил, что в этот раз она не принесла с собой ничего, что свидетельствовало бы об официальности встречи. Обычно она появлялась здесь с толстой папкой на очередного мудака, насравшего фавнам достаточно, чтобы привлечь внимание террористов.

— Как ты меня всегда замечаешь? — рассеяно спросила она.

Что-то в ней было... неправильным. Кошка никогда не была многословной: сосредоточенной, собранной, напряженной, но никак не болтливой. Сейчас она казалась... рассеянной, будто мыслями была далеко отсюда. Она была хищницей в своем костюме, желтоглазой охотницей, но сейчас, в этих выцветших старых джинсах и толстовке казалась просто девчонкой, молодой и растерянной.

Я пожал плечами.

— Твой Свиток в правом кармане. Ключи в левом. Мелочь в заднем. Меч на спине. Молния на штанах. Заклепки. Сережки. Коронка где-то сзади на нижней челюсти. Еще одна на верхней, с другой стороны.

Капюшон пару раз дернулся, и я с трудом подавил улыбку. Что-то мне подсказывало, что говорить анти-расисткой радикалке, что ее кошачьи ушки — миленькие, было очень, очень, просто запредельно плохой идеей.

— Твое Проявление, — наконец догадалась она.

Ну, учитывая, как открыто я им пользовался последние полтора года, это давно уже общеизвестный факт. Но всегда были детали...

— Создание и управление магнитными полями, — кивнул я. — Я не могу управлять тем, чего не чувствую.

Можно было подумать, что это жест большого доверия... но на самом деле это не так. Все и так знают, что с металлом ко мне лучше не приближаться. Их проблема в том, что без оружия против меня они ничего не стоят, и в том, что в современном городе металл повсюду.

Впрочем, не сказать, чтобы я ей не доверял, в определенной степени. Мы были знакомы больше года — она была связным между мной и Белым Клыком, притаскивала мне собранные ими данные, частенько сопровождала, когда Дьявол отправлялся искать виновных... Прах, да в последние три месяца, когда не хватало времени, я даже отпускал ее вершить "правосудие" самостоятельно, без моего пригляда! И, конечно, мы разговаривали: о фавнах, расизме, SDC, о том, за что борется и к чему стремиться Белый Клык... я узнал от нее обо всем этом дерьме больше, чем за всю предыдущую жизнь. Я давно уже уяснил: хочешь, чтобы вечно молчаливая Кошка разговорилась и забыла об образе опасной террористки, превратившись просто в разгоряченную больной темой девушку — спроси ее о расизме.

Мне до сих пор было совестно, что она принимает меня за фавна. Я успел уже сотню раз пожалеть о том решении прицепить рога на маску, чтобы пустить всех по ложному следу — тогда это казалось хорошей идеей, да и в том столкновении с Адамом сослужило хорошую службу, но... просто чем дальше, тем сложнее мне становилось ей врать. Она была ближе всех к понятию "друг", в конце концов — ей не надо было объяснять, почему я делаю то, что делаю, не надо было оправдываться и выслушивать нравоучения. Кошка все прекрасно понимала сама...

За полтора года, которые я провел в Черном море, я успел познакомиться со многими людьми. Агнар и его ученики, Жанна и моя сменщица София, еще несколько человек тут и там... все они знали и принимали Ахиллеса, а Дьявола в лучшем случае терпели. Кошка... была единственной, кто принимал ту вторую часть меня, которую осуждали другие. С каждым днем я ценил это все больше. Может быть, потому, что и Дьявола во мне становилось все больше и больше, а Ахиллес растворялся в этой череде серых будней, которые он проводил на работе, отсыпаясь после ночных смен и патрулей, или изредка посещая "Разящего".

— И именно тогда, когда я немного смирилась с тем, насколько ты силен, ты вываливаешь на меня это, — Кошка покачала головой, но нотки юмора в ее голосе были слишком слабыми, чтобы обмануть меня. — В тебя ведь, получается, и со спины стрелять бессмысленно?

Что-то случилось. Что-то большое, значимое, что заняло ее мысли целиком и полностью.

— Вроде того, — хмыкнул я. Не совсем, конечно, но близко. — Что-то металлическое входит в радиус — я об этом знаю.

Единственный ответ, который я получил на это — еще одно вялое подергивание капюшона. Кошка не смотрела на меня, будто загипнотизированная, следя за тем, как все ярче пылает горизонт, как багровый солнечный диск медленно выползает на небосвод, возвращая океану его естественный мутно-зеленый цвет, как медленно просыпается порт: загудит баржа, зажигая огни в иллюминаторах, выползут на палубу матросы, оживет одинокий портальный кран, загружая первый грузовик...

Я не торопил ее. Именно Кошка позвала меня сюда, ей и начинать разговор.

— Я ушла из Белого Клыка, — наконец прошептала она, так тихо, что я с трудом ее расслышал.

В первые секунды я просто не поверил в то, что правильно ее расслышал. Девушка, в любой момент готовая спорить и убеждать каждого встречного о несправедливости расизма, девушка, которая говорила о себе "я родилась и выросла в Белом Клыке", девушка, которая за этот год уже успела стать в моих глазах неотделимой, лучшей частью этой организации, — ушла от них?!

— Я спросила у него, — продолжила она все тем же едва слышным шепотом, тщетно пытаясь спрятать боль. — "А что с гражданскими?"

Мне не было нужды уточнять, кто этот "он". Адам Торус — убийца, которого она защищала с таким жаром, будто тот был святым. Я уже давно бросил даже попытки коснуться того, что увидел в его глазах в единственную нашу встречу — гнев и ненависть, подобную моим собственным. Я смотрел на него, читал о нападениях, грабежах и жертвах — и видел себя, то, во что могу превратиться, если позволю Дьяволу сожрать то, что осталось во мне от мальчика, который хотел быть героем.

На самом деле именно он был причиной того, почему я до сих не убил ни одного ублюдка, который этого заслуживал, а вовсе не ультиматум Озпина. Меня трудно было напугать боем, а угрозы смерти и отмщения я ел на завтрак, но мрачный образ будущего, который я видел в Адаме Торусе, справлялся с задачей куда успешнее.

— Он ответил: "А что с ними?" и даже не задумался ни на мгновение. Там было трое машинистов — им совершенно не обязательно было умирать, у нас было время отсоединить вагоны и взорвать поставку без смертей, но... ему просто было все равно.

Она сжалась, подбирая под себя ноги, спрятала лицо на коленях — я мог бы поклясться, что в робких пока лучах рассветного солнца сверкнула одинокая слезинка, пробежавшая по щеке.

— Я устала оправдывать его, — сдавленно продолжила она. — Устала от споров, устала выпрашивать жизни невинных, устала защищать перед другими. Я... просто больше не могу.

На секунду я застыл в нерешительности. Плачущие террористки точно не та ситуация, с которой я сталкивался каждый день. Чего она ждала от меня, чтобы я утешил ее, обнял и сказал, что все будет хорошо? Кошка сама назначила эту встречу и значит, держала в голове какую-то цель. Неужели... неужели ей действительно больше некуда пойти и не к кому обратиться?

Наконец, я вздохнул и придвинулся ближе, чуть подтолкнул ее плечом, проклиная себя за неуклюжесть. Вздрогнув, Кошка застыла на мгновение, а после прижалась ко мне и спрятала лицо на плече. Она часто и мелко дышала — не плач, не истерика, а будто паническая атака — дикое напряжение, наконец прорвавшееся через плотину самоконтроля. Неловко приобняв ее за плечо, я ждал, когда она успокоится, все так же пытаясь найти правильные слова, но думать почему-то получалось лишь об этом сладком, густом и дурманящем аромате ее волос.

— И что ты думаешь делать дальше? — тихо спросил я, когда ее дыхание вернулось в норму.

Прежде, чем ответить, Кошка отодвинулась от меня, торопливо утерла рукавом слезы и отвернулась. Я так и не увидел ее лица — из-под капюшона выглядывал лишь подбородок, бледные щеки и тонкие губы, сейчас сжатые в напряженную линию. Когда она, наконец, заговорила, в ее голосе не было ни следа тех эмоций, что переполняли раньше — только тихая, безнадежная усталость:

— Я не знаю. Все, что у меня есть... было... в жизни — это Белый Клык. Моя мама жертвовала им деньги, когда они еще занимались протестами и судами, а когда она умерла — мой любимый приютский учитель литературы, мистер Брэсс, занимался тем же самым... Когда сменилось руководство и Белый Клык изменился, к нам в приют пришли фавны в белых масках. Они говорили о сытной еде, мягких кроватях и борьбе за правое дело — и сдержали каждое свое обещание. Никого не заставляли и не тащили с собой силой — каждый был добровольцем... даже мистер Брэсс... его задержали на первой же операции и больше я его не видела. Среди тех, кто учил нас драться, был и Адам — он заметил меня в первый же день, я была его любимицей... Пять лет я равнялась на него, любила и отчаянно пыталась привлечь внимание, а сейчас... сейчас Адам — это Белый Клык. Сейчас равнодушие, жестокость и злоба, которые я так пыталась смягчить и исправить, заполнили все. Мне некуда идти: все, кого я знаю, либо такие же, как он, либо не смогут защитить себя, если Адам решит отыскать дезертира.

Я... я думала о Биконе. Туда просто попасть — если ты достаточно силен, чтобы сражаться с Гримм, его двери всегда открыты, и в истории хватает случаев, когда прежние преступники находили свое место среди Охотников.

Кошка обернулась ко мне, резким движением скинула с головы капюшон и я, впервые за все это время, увидел ее лицо: совсем молодое, моложе, чем я думал, точно не старше меня; красивые правильные черты, чуть вздернутый носик, огромные золотые глаза, волна черных шелковистых волос, рассыпавшихся по плечам, и два кошачьих уха на макушке, нервно дрожащих от напряжения.

"Красивая..."

— Что ты об этом думаешь?

И тут я понял, почему она пришла ко мне. Я действительно был единственным челове... фавном (проклятье!) к которому она могла обратиться без боязни осуждения за предательство, без страха подвергнуть его жизнь опасности за укрывательство дезертира. И, наверно, единственным, кто мог сказать Адаму: "Иди нахрен, мудак" — и выжить после этого. Торус был силен, спору нет, но за годы его войны уровень фавна был хорошо известен Королевствам — я ЗНАЛ, что могу победить.

"И что мне ей ответить? — спросил я сам у себя и тут же сам ответил: — Правду".

— Ты знаешь, у меня ведь тоже есть гражданская жизнь, — сказал я, отворачиваясь от этих требовательных золотых глаз. Море, только море — оно успокаивало, вместо того, чтобы завораживать и пленять. — Работа, знакомые, квартира, боевой клуб... такое. Однажды ко мне пришел Озпин.

Я хмыкнул, различив ее удивленный вздох. Ну да, кто спорит, один из самых влиятельных людей Королевства не ходит в гости к кому попало.

— Он пригласил меня в Бикон — без экзаменов, бесплатно, на любых условиях, лишь бы заполучить в свои руки такого, как я. Я уверен, ты видела фотографии и слышала рассказы... но я был там, три года назад, и Бикон прекрасен: все эти парки, широкие окна, высокие сводчатые потолки, орнаменты, статуи и шпили, царапающие небеса. Безупречный дворец и неуязвимая крепость, школа и твердыня, надежда и сила — это символы, которые он в себе воплощает. Он обещал мне жизнь, о которой мечтают многие — уважение и славу, без всякого обмана нужную и важную работу: на Охотниках стоит Королевство, в конце концов. У меня был такой простой выбор... С одной стороны — Черное море. Район, на который всем плевать, бедный и неустроенный, люди, брошенные на произвол судьбы, без всякой надежды на лучшую жизнь. Это место проникает в тебя, затягивает и, стоит задержаться здесь ненадолго — вцепляется гнилыми зубами так, что освободиться можно только оставив на них куски мяса.

Вытянув руку, я заставил ауру стать видимой — темно-коричневый, с багровыми нотками сияющий свет покрыл черные кольчужные перчатки костюма. Казалось, стоит подуть ветерку — и он начнет осыпаться тяжелыми хлопьями, не в силах удержаться в едином куске.

— Ржавый... — скривился я. — Год назад это была темная медь. Уже тогда я понимал, что Черное море уже запустило в меня свои зубы, изменило — и не в лучшую сторону. Буквально за несколько дней до визита Озпина я встретил на улице беспризорника, которого избивали трое здоровенных лбов. Я сломал каждому из них по пальцу на правой руке. Оказалось, что пацан украл у одного из них бумажник. Я спросил у мелкого, есть ли ему куда идти — он ответил, что его маме-шлюхе плевать, а отец просыпается только для того, чтобы на халяву воспользоваться ее услугами. Он рассказал мне, что его подкармливала старушка напротив, пока была жива, и что домой он не вернется. Я смотрел на него и понимал: если я отведу его домой, он сбежит, отведу в полицию — они вышвырнут его под утро сами, отведу в приют — он сбежит... даже если заберу с собой — тоже сбежит, потому что не верит никому, просто неспособен. Знаешь, что я тогда сделал, Кошка?.. Я дал ему пистолет. Я дал ему гребанный пистолет и сказал, что если он хочет выжить, он должен уметь защитить себя и если я встречу его, применяющим это оружие для чего-то, кроме самообороны, то сломаю обе ноги и завяжу их в узел. И знаешь, что самое худшее? Пару месяцев назад мне пришлось сдержать слово.

Я замолчал, тяжело сглотнув комок в горле и облизав пересохшие губы. Слова царапали горло, оседали колючей стеклянной взвесью в легких, но одновременно приносили облегчение — я впервые открыто говорил об этом с кем-то.

— А с другой стороны у меня был Бикон. Четыре года в лучшей академии мира, с лучшими учителями, окруженный хорошими людьми, а не той мразью, что я встречаю каждую ночь на этих улицах. Быть может, там я встретил бы друзей на всю жизнь, Охотники любят травить байки о том, что команда — это как вторая семья. Там у меня был бы простой враг, простые решения, простой путь. За мной не охотились бы люди, не ненавидели и не поливали грязью в прессе, не устраивали засады, не стреляли в спину, не... да много чего. А взамен... взамен я просто должен был отказаться от всех этих людей, оставить позади Черное море. Отвернуться от них также, как от них отвернулся весь мир, забыть, как страшный сон, полгода, проведенные здесь, все те вещи, которые я видел и истории, о которых слышал. Я не смог... потому что, засыпая каждую ночь в теплой и удобной кровати, просыпаясь и завтракая в просторной светлой столовой, болтая и веселясь с друзьями, я бы знал — все это будет продолжать происходить уже не только потому, что мир бросил их, но потому что бросил я. Не кто-то другой — именно я. Ради удобной кровати, ради приятных друзей, ради простого пути и ради подкупающей славы. Поэтому я все еще здесь, поэтому Черное море — моя земля и каждый, кто решается совершить здесь любое дерьмо, отвечает передо мной — кровью, здоровьем и своим будущим.

Я наконец оторвал взгляд от моря и посмотрел на Кошку. Заглянув в серьезные желтые глаза, увидев горькую улыбку на тонких красивых губах, я понял, что она прекрасно знает ответ на заданный ею же вопрос.

— Знаешь, мне кажется, что ты пришла сюда потому, что хотела услышать именно эти слова. Ты спросила меня, что я обо всем этом думаю? Я отвечу. У тебя есть право уйти, Кошка, я не буду говорить, что быть Охотницей — плохо. Это хорошо, это правильно, это почетно. Эти люди хранили Королевство до твоего рождения, будут хранить на протяжении всей твоей жизни, и будут делать это после твоей смерти. Они будут делать это, с тобой... или без тебя.

А еще у тебя есть право остаться. У тебя есть право бороться за то, во что ты веришь — за равенство и против жестокости, за фавнов или за людей, за все то, что ты считаешь правильным. И никто не сделает это, кроме тебя.

Золотые глаза закрылись, она вздрогнула и мелко задрожала, не пытаясь скрыть слезы, беззвучно текущие по бледным щекам.

— Так что ответь на простой вопрос, Кошка. Ответь не мне, а самой себе: уйти или остаться. Реши для себя, какую цену хочешь платить: жить со знанием того, что ты ушла, или с последствиями того, что осталась.

На секунду она застыла, раздираемая на части между двумя желаниями, двумя путями, ни один из которых не был неправильным. Она дрожала все сильнее и сильнее, кулачки сжались, почти разрывая ткань толстовки... а после она резко выдохнула и все исчезло: и дрожь, и напряжение, и страх. Желтые глаза, блестящие от недавних слез, смотрели на меня с интенсивностью лазера, уши прижались к волосам, а злая усмешка, скривившая губы, была той самой, чье отражение я видел по ночам в глазах бандитов.

— Это моя девочка, — оскалился я.

Глава 6. Сияющий Бикон

Щелчки виртуальной клавиатуры раздражали. Навязчивые, частые, они стучались в уши, отвлекали, путали, бесили — все пятнадцать минут полета. Он стоически терпел, пытаясь сконцентрироваться на виде за окном: Вейл с высоты птичьего полета — не тот вид, который можешь наблюдать каждый день. Интересно, если этот уродский звук затихнет хоть на мгновение, он сможет сконцентрироваться достаточно, чтобы найти свой дом или "Разящего"?

Щелчки затихли, он облегченно вздохнул... и с трудом удержался от того, чтобы выругаться в полный голос, когда они возобновились с новой силой, еще более раздражающие, быстрые и злые. Раздраженно обернувшись, он уставился на соседку: не обращая никакого внимания на происходящее вокруг, она уткнулась в свой Свиток. Тонкие пальчики мелькали над экраном, даже не нажимая на кнопки клавиатуры — ударяя по ним, будто это было лицо врага. Большие голубые глаза яростно сверкали, хмурились тонкие брови, все ее лицо, до сих пор не потерявшее детской мягкости черт, напоминало хомячка, вышедшего на тропу войны: безобидного, но решительного.

Протянув руку, он положил ладонь на экран Свитка: под его "руками-лопатами", как их называла мама, телефон скрылся целиком.

— Завязывай с этим, — пробасил он.

Прежде, чем ответить, она рефлекторно сгорбилась, будто пыталась заглянуть под ладонь. Он хмыкнул и прижал руку к экрану еще сильнее. Осознав бесполезность своих действий, она послушно уронила руки со Свитком на колени, сердито сдула упавшую на глаза прядь золотых волос, и...

— Ну Кардин! — простонала она.

Ему был знаком этот тон — точно также ныла его сестренка, когда не хотела делать уроки, есть манную кашу или ложиться спать. У него был иммунитет.

— Завязывай, я сказал, — буркнул он. — Что там такого важного? Опять срешься с этим мудаком? Как его... "Всевидящий глаз" или что-то вроде?

— Он опять несет чушь! — вскинулась Жанна. — "Дьявол присоединился к Белому Клыку"?! Да это бред!

Удержаться было выше его сил.

— Его видели с этой Кошкой, — хмыкнул он. — Все знают, кто правая рука Торуса.

— Он и раньше с ней работал!

"Прах, это слишком легко..."

— Время от времени, чтобы не пускать в район террористов. А теперь — постоянно, уже целую неделю. Вместе, как неразлучная парочка.

— Ты несешь ту же чушь, что Глазастый урод!

— А чего такого-то? — усмехнулся Кардин, едва удерживая себя от того, чтобы рассмеяться в голос. Это выражение пламенной справедливой ярости на милом личике будто умоляло его продолжать. Серьезно, иногда он понимал интернет-троллей. — Они проводят вместе много времени, гуляют по ночным улицам... да это же свидание!

Зарычав, Жанна с силой ткнула его кулачком в плечо, заставив расхохотаться.

— Не зли меня, Кардин!

— Не ревнуй, — выдавил он между взрывами смеха и ударами крохотного кулачка. Без усиления аурой это было похоже на хомячка, пытающегося разбить кирпич. — Место... первой фанатки... навсегда... останется... за тобой!

— Я не фанатка! — прорычала Жанна. В очередной раз занесенный кулак окутался тусклым серебристым сиянием... и это уже было далеко не так безобидно.

К счастью, у него был план — девушка, без оглядки попавшись на провокацию, совершенно забыла, где находится, и повысила голос сильнее, чем следовало.

— А вы что думаете, ребята? — обратился он к салону воздушного транспорта.

Пойманная врасплох, Жанна судорожно обернулась и, обнаружив себя под прицелом десятков любопытных, раздраженных и насмешливых взглядов, съежилась и быстро опустила руку.

— Простите, — пробормотала она. Опустив лицо в бесполезной попытке спрятать горящие щеки, она вцепилась в перекинутую через плечо косу, как утопающий за соломинку, и нервно теребя кончик, тихо добавила: — Я не фанатка.

— Ну конечно, — хмыкнул Кардин, взглядом и чуть дернувшимися в угрожающем оскале губами заставив отвернуться последнюю любопытную жопу — какого-то панка с кислотно-зеленым ирокезом. — Мы летим на шикарном лайнере над самым красивым городом мира, в самую лучшую академию Охотников на планете. Ты мечтала попасть сюда годами, своим трудом или обманом. Завтра нас сбросят вниз со скалы в лес с монстрами, там, если выживешь, ты встретишь людей, с которыми будешь жить ближайшие четыре года, но вместо того, чтобы думать обо всем этом, тратишь время на то, чтобы доказать какому-то мудаку в сети, как сильно он ошибается о каком-то парне, которого лично встречала всего раз. Не фанатка, ага.

В ответ она обиженно засопела, но возразить ничего не нашла. Довольно кивнув самому себе и засчитав победу, Кардин вновь отвернулся к иллюминатору, но...

— Меня просто злит, что все они видят только плохое, — тихо сказала Жанна. — "Да ему просто нравится бить людей!", "он ничего не меняет", "однажды он слетит с нарезки" и все остальное. Там ведь есть и хорошее — приюты, которые он защитил, люди, которых спас... — и, еще тише, почти шепотом, добавила: — Плохие люди, которых наказал.

— Проповедь не по адресу, — пожал плечами Кардин. — Он бьет бандитов? Отлично, у меня нет никаких проблем с этим. Он придержал террористов, заменив смерть на избиение? Вообще замечательно, хотя я бы хотел посмотреть, как это он умудрился. Да никому за пределами порта нет до него дела: "Все, что происходит в Черном море, остается в Черном море".

"А я покончил с ним"

Десять лет. Десять лет учебы в "Разящем", пять с закрытой аурой, пять — с открытой. Тренировки, спарринги, медитации, тупые проповеди старика Агнара о чести воина, годы, которые он потратил, наблюдая, как экономят родители каждый льен, чтобы оплатить его учебу, снаряжение и чертов Прах, улетающий как в трубу на учебных выездах в Лес Вечной Осени. Он оказался достаточно силен, чтобы проползти в Бикон, едва-едва, но кого волнует, если результат достигнут?.. Все, что осталось — финишная прямая: инициация, четыре года учебы, и он сможет забрать оттуда семью.

Сущие мелочи...

"Ах да, еще надо вытащить за собой этого боевого хомячка" — с раздражением вспомнил Кардин, подавив желание скривиться, выдавая свои эмоции.

Сказать, что его бесила навязанная обуза — значит, ничего не сказать. Ему понадобилось десять лет жизни, усилия целой семьи, — не только родители, но и ближайшие родственники, — чтобы выгрызть для себя выход из Черного моря, а все, что сделала Жанна: родилась с сильной аурой, купила поддельные документы и привлекла к себе внимание Ахиллеса.

Это было несправедливо, обидно, оскорбительно... но он вырос в Черном море, пусть даже в самом благополучном его районе — Портовом проспекте, главной улице, соединяющей порт с центральной частью города. Он знал, что справедливости не существует. Кто-то рождается в богатой семье, а кто-то — в бедной, кто-то — живет на центральной улице, а кто-то — в самых страшных трущобах Черного моря, отвратительных даже по меркам порта. Кому-то все достается даром, а кому-то приходится выгрызать каждое преимущество, чтобы получить желаемое.

Он знал, как работает этот мир, но... это не мешало ему злиться, опрокидывать ее как бы случайным ударом плеча, при встрече в узких коридорах клуба и смотреть, не подавая руки, как тонкая девушка, едва достающая белобрысой макушкой ему до плеча, сцепив зубы поднимается на ноги и, отводя взгляд, осторожно обходит по стеночке. Она никогда не отвечала, никогда не жаловалась Агнару или Ахиллесу, не пыталась ударить в ответ... это бесило его еще больше.

Злость только множилась, пока он смотрел, сколько внимания уделяет ей Агнар — все время, свободное от основной работы; как в два раза чаще стал приходить в клуб Ахиллес — забив на спарринги с остальными, он учил ее сражаться, обучал всем тонкостям связки "щит и меч", сотни раз показывал и объяснял методы манипуляции аурой.

Гнев превращался в темную радость, когда их выставляли друг против друга, освобождался в коротких приятных вспышках, когда он швырял ее на пол, бил в серебристую ауру булавой или древком, кулаком или ногой. Злоба превращалась в досаду, когда она раз за разом вставала, подбирала с пола выроненный клинок, смотрела на него поверх щита упрямым, решительным взглядом, и падала без сил лишь когда их общий учитель говорил "достаточно". Досада превращалась в жалость, когда Агнар или Ахиллес вечером подхватывали обессиленную девушку и укладывали на раскладушку, аккуратно, чтобы не разбудить, снимали броню и сапоги, укрывали одеялом. И, наконец, жалость стала растерянностью в тот день, когда Кардин, уже дома, обнаружил, что забыл в клубе Свиток и, вернувшись к "Разящему" почти в полночь, застал Жанну, уснувшую три часа назад, на боевой арене. Закрываясь щитом от воображаемого противника, она делала шаг назад, отбивала несуществующую атаку в сторону, и шагала вперед — тусклая, расфокусированная волна серебряного тумана срывалась с лезвия, упругим ветром отшвыривая "врага" в сторону... и все повторялось сначала. Он простоял в дверях десять минут — и ушел только когда Жанна, всхлипнув, рухнула на колени, дрожа всем телом и тяжело дыша, исчерпав ауру в ноль.

Однажды он спросил Ахиллеса, зачем он возится с ней. Хмыкнув, бывший чемпион аккуратно поставил ее ботинок рядом с кроватью, укрыл теплым пледом и присел на кушетку.

— Потому что она либо станет той, кем мечтает, либо умрет, пытаясь. Я вижу это в ее глазах, — ответил он, осторожно убирая с умиротворенного личика спутанные золотые пряди. — Это очень знакомый взгляд...

Из неприятных воспоминаний его вывел неловкий смех.

— А ты знал, что у меня раньше была морская болезнь? — спросила Жанна, неловко улыбаясь и явно пытаясь заполнить чем-то тяжелую тишину. — Меня тошнить начинало уже при одном взгляде на лайнеры, морские или воздушные, а как открыли ауру — все прошло!

Под его тяжелым взглядом девушка заерзала, неловко отвела взгляд в сторону и снова нервно засмеялась.

— Ты что, пытаешься со мной подружиться? — буркнул Кардин. — Типа ты мне откровенность, я тебе откровенность, а потом мы вместе жарим на костре зефирки и клянемся в вечной дружбе?

— Ну... — протянула она.

Кардин тяжело вздохнул и отвернулся.

— Агнар и Ахиллес попросили меня присмотреть за тобой — наверно, боятся, что ты поскользнешься на банановой кожуре и сломаешь себе шею. Я многим обязан учителю, поэтому так и сделаю, но остальное? Избавь меня от этого дерьма.

У Кардина не получалось больше ее ненавидеть, но будь он проклят, если позволит этому боевому хомячку залезть ему под кожу.

Больше они не разговаривали до самой посадки.

После посадки Кардин предпочел дождаться, когда все выйдут. Он терпеть не мог толкаться плечами в узком проходе между рядов кресел: когда твой рост почти два метра, а плечи мешают проходить в двери, стоит только неловко дернуться — и кто-нибудь гарантированно полетит на пол. Проверено семнадцатью годами жизни — большим людям непросто живется.

Когда они с Жанной сошли с корабля, причал был почти пуст — все пассажиры, туристы или студенты, уже успели покинуть площадку. Задрав голову и прищурив глаза от бьющего в глаза солнца, Кардин позволил себе долгие несколько секунд любоваться на черные башни Бикона — на вершине каждой, даже сейчас, в полдень, горел яркий свет — огромный фонарь, вращаясь, давал знать всем и каждому, где находится самая неприступная крепость во всем Королевстве. Он словно бросал вызов каждому Гримм в округе: "Приходите и попробуйте нас сожрать", бросал уже сотню лет... и, если Кардин хоть что-то понимал в этой жизни, собирался делать это еще столько же.

— Он даже красивее, чем на фото, — прошептала Жанна, остановившись рядом.

Покосившись на спутницу, Кардин пару секунд смотрел на нее: на широкую, но будто не верящую своему счастью улыбку, горящие восторгом глаза, прижатые к груди кулачки... а потом вздохнул и щелкнул ее по носу.

— Муха залетит, — буркнул он.

Ответить Жанне помешал... гребанный взрыв — последнее, что он ожидал услышать сразу по приезду в Бикон. Резко повернувшись в направлении выхода, Кардин рефлекторно положил ладонь на древко булавы, торчавшее за плечом; ярко мигнула и вновь спряталась темная охряная аура. Мгновение он всматривался в быстро рассеивающееся облако густого белого дыма, со странной смесью раздражения и одобрения покосился вниз, на золотую макушку Жанну, загородившей его разложенным в боевое положение щитом. И все бы ничего, вот только серебряная аура вспыхнула уже после того, как дым рассеялся — она все еще включала ауру слишком долго.

Первое, что Кардин услышал, еще прежде, чем дымное облако окончательно сдуло ветром была... ну, он называл бы это руганью, не будь она произнесена красивым глубоким голосом, и будь там хоть одно оскорбление страшнее, чем "болван" и "невежда". Но вот интонации — один в один портовый прораб, которому неуклюжие подчиненные уронили кирпич на ногу.

"Ну, кажется, все живы" — хмыкнул Кардин, разглядев совсем крохотную (чтобы достать ему до плеча — ей пришлось бы прыгать!) девчушку в белоснежном приталенном платье. Уперев ладони в бока, сверкая остаточными эффектами активированной ауры, — белоснежные, чище первого снега, всполохи укрывали тонкую фигурку, будто меховой плащ, — она нависла над, видимо, виновницей катастрофы. Чуть в стороне мялись двое грузчиков, пытаясь уложить обратно в тележку рассыпанные чемоданы — от взрыва они, к счастью, не пострадали.

— Да ты хоть представляешь, что натворила?! — вещала кроха, эмоционально размахивая руками. — Это Прах, он не терпит безответственного обращения! Как тебя в Бикон-то пустили, невежда?! Вас, болванов, что, в школе не учат смотреть по сторонам?

Расслабившись, Кардин вознамерился было досмотреть представление до конца с безопасного расстояния, но у Жанны были другие планы. Нагнувшись, она подобрала отброшенный взрывом далеко в сторону бутылек из толстого бронированного стекла, наполненный алым огненным Прахом, и поспешила к ругающейся парочке: брюнетка в черном платьице уже успела подняться на ноги, и теперь отчаянно пыталась вставить хоть слово в пламенную обвинительную тираду крохи с красивым голосом.

Кардин попытался было удержать навязанную напарницу, но пальцы лишь впустую схватили воздух, скользнув по кончику золотой косы. Закатив глаза, он поспешил следом, — было у него чувство, что это не кончится хорошо...

Когда Жанна была уже в трех шагах, брюнетка, наконец, смогла вклиниться, пока кроха набирала в грудь воздуха:

— Ну хорошо, я виновата! — с ясно слышимым раздражением вскрикнула она. — Извини! Довольна, принцесса?

— Не принцесса, а наследница! — холодно отрубила кроха и Кардин наконец-то ее узнал.

Все сходилось — маленький рост, платье, дороже, чем все его снаряжение, рассыпанные по земле чемоданы, длинные платиновые волосы, собранные в длинный хвост на затылке, красивый голос, холодная бледная кожа, характерная для уроженцев Атласа...

— Кто? — растерялась брюнетка.

— Вайс Шни, — буркнул Кардин, сразу ощутив, что кроха стала нравится ему еще меньше, превратившись из просто крикливой надоеды в чертову богачку.

Кардин ненавидел богачей. Все в Черном море ненавидели.

— Ну наконец-то какое-то признание! — закатила глаза кроха, оборачиваясь на голос.

Чтобы посмотреть ему в лицо, девушке пришлось задрать голову, и Кардин с удовлетворением увидел, как сползает с лица мелькнувшая было улыбка, разбившись о кривой враждебный оскал двухметрового бугая со здоровенной булавой ростом с нее саму за спиной.

— Певичка из Атласа, — продолжил Кардин. — Моя сестра слушает эту муть. Эмо-страдания, ах, я такая одинокая, некому жрать со мной лобстеров в личном лимузине и всякая такая хрень. То еще дерьмо.

— Кардин! — ахнула Жанна, двинул ему локотком под ребра и повернулась было к крохе, чтобы попытаться смягчить грубость. — Он не хотел...

— Все в порядке, — холодно прервала ее наследница.

От былой открытой горячности не осталось и следа. Красивое бледное лицо закаменело в маске равнодушного высокомерия, расправились плечики; гордо вздернув носик, она смотрела на него снизу-вверх холодными льдисто-голубыми глазами так, будто была великаном, способным раздавить его движением пальца. Тонкие, хрупкие пальчики опустились на рукоять рапиры на поясе, сжались так, что побелели костяшки, хотя и раньше казалось, будто кожа сделана из алебастра.

— Это зависть, — объяснила она, как будто изрекала самую очевидную вещь на свете. Тонкие губы тронула саркастичная презрительная усмешка. — Завидуют тем, с кем не могут и надеяться когда-нибудь сравниться. Вам не помешало бы поучиться смирению, любезный, не знаю вашего имени, и проявить уважение к моей фамилии.

Зарычав, Кардин шагнул вперед — у него дома, в Черном море, за такой тон без затей били в лицо, но его опередила Жанна. С неожиданной силой, сверкнув серебряной аурой, она надавила ему на грудь, заставив остановиться, и шагнула вперед сама, протягивая на ладони подобранный пузырек с Прахом.

— Смирение воина и смирение нищего — разные вещи, — твердо сказала она, и Кардин с удивлением различил в голосе Хомячка острые, опасные интонации. — Воин ни перед кем не опускает голову, но в то же время он никому не позволит опустить голову перед ним. Нищий, напротив, падает на колени и шляпой метет пол перед тем, кого считает выше себя. Но тут же требует, чтобы те, кто ниже него, мели пол перед ним.

Кардин закатил глаза, узнав очередную папочкину цитату. В "Разящем" эти приступы заемного красноречия, смеясь, называли "задавить пафосом".

— Мы в Биконе, мисс Шни, — продолжила Жанна, чуть смягчив интонации, пока кроха удивленно моргала, пытаясь переварить эту нравоучительную отповедь. — Мы воины. Здесь вас будут уважать за то, кто вы, а не за то, кто ваши родители.

— Если вдруг будет за что, — не удержался Кардин.

Мгновение наследница, нахмурившись, смотрела Жанне прямо в глаза, а потом фыркнула, гордо вздернула носик и отвернулась, так и оставив девушку стоять с бутыльком на протянутой ладони.

— За мной, — бросила она грузчикам, и быстро удалилась с площадки, громко цокая каблучками о камень. Грузчики, толкая перед собой две груженные чемоданами тележки, потянулись следом.

— Избалованное маленькое дерьмо, — проворчал Кардин, провожая ее взглядом, достаточно громко, чтобы она услышала. Узенькие плечики дрогнули на мгновение, но с шага наследница не сбилась.

— Так... эээ... — разбила тяжелую тишину брюнетка. — Привет?

Вздохнув, Кардин отобрал у Жанны пузырек с Прахом, который она все еще растерянно держала на ладони, и выкинул в ближайшую мусорку, — им не нужны подачки, — и посмотрел на ту, из-за кого и начался весь этот бардак. Невысокая девочка, совсем еще ребенок, не старше его сестры, неловко улыбалась явно искусственной улыбкой, нервно теребя край алого плаща. Серебряные глаза постоянно двигались, будто она боялась задержать взгляд на чем-то дольше одной секунды: с Жанны на Кардина и обратно; в сторону, в пол или на голубой лайнер за их спинами.

— Привет! — встряхнулась Жанна. — Меня зовут Жанна!

— Руби, — представилась девчонка и бросила осторожный взгляд на Кардина, ожидая его реакции.

— Пойдем, Хомячок, — вместо представления сказал он и направился к выходу следом за избалованным маленьким дерьмом. — Мы опаздываем.

— А твой друг... — расслышал он нерешительный голос Руби за спиной.

— Кардин, — вздохнула Жанна. — И... я не думаю, что мы друзья. Но он прав, пойдем быстрее, мы опаздываем.

Почему-то услышать от боевого хомячка те же самые слова, что он говорил ей раньше, оказалось очень неприятно...

Кардину не спалось. Устав ворочаться с боку на бок, он вздохнул и сел на том убожестве, что в Биконе назвали "кроватью" — просто спальный мешок, брошенный на холодный мрамор бального зала. Прислонившись к стене, он мрачно оглядел ровные ряды своих товарищей по несчастью, заполнившие отнюдь не маленькое помещение.

— Это какое-то издевательство, — пробормотал он себе под нос.

От легендарного Бикона как-то не ожидаешь, что полсотни первокурсников просто свалят кучей в одном зале, даже не деля на мальчиков и девочек, выдав по спальному мешку и оставят так на ночь. Студенты, впрочем, разобрались сами — Жанну утянули за собой на "девчачью" половину новые знакомые: Руби и ее сестра (горячая штучка, между прочим!), и Кардин облегченно выдохнул, мысленно перепоручив заботу о боевом хомячке блондинке, потому что ее младшая сестра выглядела так, будто о ней самой надо заботится и вытирать сопли каждые пять минут. У горячей штучки должен быть большой опыт...

В любом случае, это не отменяло идиотизма происходящего. Да если содрать плитку и четыре здоровенных хрустальных люстры с потолка одного только этого зала можно было купить не самый дешевый доходный дом где-нибудь в Черном море и разместить всех по своим комнатам!

Нахрена вообще?!

Смирившись с тем, что попытки уснуть обречены на неудачу, он поднялся с пола и пошлепал босыми ногами по холодному мрамору, пробираясь к балкону вдоль рядов спящих людей, отчаянно вглядываясь в темноту, разгоняемую лишь бьющим в окна лунным светом, чтобы никого не разбудить.

Ночная прохлада прогнала даже те крохи сонливости, что в нем сохранились. Бикон располагался на высоте полтора километра над уровнем моря — и даже сейчас, поздней весной, ночной ветер заставил его передернуться, пустив по коже волны мурашек. Обратно, в тепло, он, впрочем, не вернулся — в Черном море не было центрального отопления, и зимой на отоплении экономили все и каждый.

Передернув плечами, он положил локти на широкий парапет и посмотрел вниз: на широкие, горящие тысячами огней стремительные реки — широкие проспекты столицы величайшего города на земле; сверкающие небоскребы центра; редкие ночные лайнеры, мигавшие навигационными огнями... с такой высоты Вейл казался идеальным, совершенным творением искусства, волшебной сказкой, жить в которой мечтает каждый. Отсюда так легко было поверить в то, что так и есть — и отвести взгляд от черного моря, тянущегося до самого горизонта, чернильного пятна в застройке города, где освещены были лишь Портовый проспект и ближайшие к метро улицы.

Он не смог бы забыть о доме, даже если бы захотел.

— Я почти у цели... — прошептал он.

Завтра все решится. Завтра, если он не сдохнет там, внизу, с другой стороны крепости, он официально станет студентом Бикона — будущим Охотником, вещью в себе, войдет в ряды тех, кто не гнет спину ни перед кем.

...Возможно, следовало признаться хотя бы самому себе, что причина бессонницы была вовсе не полусотне сопящих рядом тел и не в тонком спальном мешке на жестком полу, а в том, что ему просто было страшно.

Должно быть, он действительно глубоко задумался, погрузившись в отстраненное созерцание захватывающей красоты ночного города, потому что тихий голос, раздавшийся за спиной, заставил его вздрогнуть.

— Тоже не спится?..

Ему не нужно было оборачиваться, чтобы узнать говорившую. Невнятно пробурчав что-то о хомячках с бессонницей, он чуть подвинулся, приглашая ее присоединиться. Она пристроилась рядом, на фоне огромного города под ногами, захватывающего дух простора она казалась еще меньше, чем обычно. Зябко кутаясь в теплую черную толстовку до колен с картинкой улыбающегося кролика на груди, она пристроилась рядом, оперлась локтями на парапет и опустила подбородок на скрещенные пальцы.

— Я думал, таких уже ни у кого не осталось, — фыркнул Кардин.

— Кого? — Не поняла Жанна. Когда он кивнул на толстовку, она отвернулась, должно быть, не понимая, что он прекрасно видит, как покраснели ее уши. — А, это... Я не фанатка!

Он не выдержал — рассмеялся в голос, надеясь только на то, что закрытые двери заглушат смех и он никого не разбудит.

— Ну конечно! — выдавил он, когда смог взять себя в руки. — Это коллекционная толстовка Памкин Пит, ограниченная серия, продававшаяся три года назад, когда шла та рекламная кампания с Ахиллесом и хлопьями. Мне сестра все уши про нее прожужжала, но достать такую мы не смогли.

— Я не фанатка... — слабым шепотом пробормотала она.

— Ты фанатка, Хомячок, и все это знают, — фыркнул Кардин и не смог удержаться от того, чтобы добить: — Даже Ахиллес. ОСОБЕННО Ахиллес.

— Он, наверно, считает меня дурочкой...

Слова "конечно, считает" замерли у него на губах, когда он увидел отчаяние в голубых глазах. Спрятав лицо в ладонях, Жанна тихо застонала и съежилась.

— Нет, не считает, — вздохнул Кардин, отворачиваясь обратно к ночному городу. — Стал бы он столько возиться с тобой, если бы не считал, что ты того стоишь?

— Правда?

— Правда. Ахиллес почему-то думает, что ты достойна того, чтобы он тебе помогал. Прах знает, почему... Так чего не спишь?

С силой растерев ладошками лицо, она с усилием выпрямилась и напускной уверенностью пожала плечами.

— Боишься, — хмыкнул Кардин.

— Воин тем и отличается от обычного человека, — тут же, без запинки, ответила Жанна. — Что он все принимает как вызов, тогда как обычный человек все принимает как благословение или проклятие. Жизнь воина — бесконечный вызов, а вызовы не могут быть плохими или хорошими. Вызовы — это просто вызовы.

Кардин понятливо кивнул.

— Боишься.

-...Боюсь, — вздохнула она. — А кто бы не боялся?..

Она была такая маленькая... открытая аура не дает мощной спортивной фигуры, да и вообще не так уж и зависит от физических возможностей тела. Жанна осталась все той же, какой и была полтора месяца назад: невысокой девушкой, не хрупкой, а скорее изящной, без внушительных мышц или атлетического сложения — ему пришлось приложить усилие, чтобы отвести взгляд от стройных ножек, не скрытых толстовкой, купленной явно не по размеру. Ее округлое лицо с мягкими, еще совсем детскими чертами в лунном свете казалось почти красивым, а смятенное, растерянное выражение больших голубых глаз придавало уязвимости и без того не самому внушительному облику.

"О, Прах, я, должно быть сильно нагрешил в прошлой жизни..."

— Не дрейфь, Хомячок, — буркнул он, отводя взгляд. — Учитель и Ахилл просили меня приглядеть за тобой. Держись рядом, не щелкай клювиком, следуй плану, и мы оба переживем инициацию. Я обещаю, все будет хорошо. Вот увидишь — иметь поблизости большого злого хулигана Кардина может быть очень полезно, если ты оказалась на правильном конце булавы.

Она тихо рассмеялась. Кардин зачел себе это как победу. Почувствовав, как его дергают за рукав, он неохотно обернулся и застыл, застигнутый врасплох этой широкой искренней улыбкой, пожалуй, первой, которую он получил от "напарницы".

— Спасибо, — сказала она, глядя на него снизу-вверх. — Я знаю, ты делаешь это только потому, что тебя попросили, но... все равно спасибо. Приятно иметь здесь кого-то, кому не все равно, выживу я завтра или умру.

Он улыбнулся в ответ прежде, чем успел одернуть себя. Увидев, как расширились в шоке ее глаза, быстро отвернулся и нарочито грубо, отчего-то хрипло, сказал:

— Вот только давай без соплей, Хомячок.

К его несказанному облегчению, она не стала комментировать увиденное, и какое-то время они просто стояли рядом, молча любуясь сияющим городом, который никогда не спал. Неожиданно даже для самого себя, он сказал:

— До того, как у меня открыли ауру, у меня было плохое зрение. Я ходил в больших круглых очках, как какой-нибудь ботаник.

Он осознал, что именно сказал, и как она это воспримет, слишком поздно. Покосившись на Жанну, он увидел там именно то, чего ожидал и боялся: приоткрытые в удивлении губки, распахнутые глаза и выражение лица: "Боги, я действительно услышала то, что услышала?"

— Если ты сейчас скажешь "друзья", я выкину тебя с балкона, — предупредил он.

— Друзья, — улыбнулась она, и показала язык.

Протянутая рука схватила пустоту — ловко отскочив в сторону, она еще раз повторила "Друзья!", засмеялась колокольчиком и бросилась бежать, нырнув в приоткрытую дверь.

Вздохнув, Кардин прижался лбом к холодному камню парапета, и пару раз несильно ударился, пытаясь выбить из головы ту путающую мозги отраву, что проникла в его разум через счастливые голубые глаза.

— Боги, ну за что мне все это?!

Глава 7. Нити Судьбы

Осторожно "промокнув" губкой щеки, Вайс положила ее обратно в пудреницу, захлопнула крышку и аккуратно поставила на свое место — в большой раздвижной ящик с кучей отделений, похожий на те, в котором рабочие таскают свои инструменты. Подняв глаза, она придирчиво оглядела себя в зеркале — волосы идеально уложены, осанка прямая, плечи расправлены, боевое платье обтягивает стройную фигуру как перчатка, тонкий вертикальный шрам, пересекающий лицо через левый глаз, отчетливо проступает на бледной коже... но это даже хорошо — это гордость, а не позор. Главное — не видно синих кругов под глазами.

Она так и не смогла нормально выспаться этой ночью. Ее каюта в пассажирском лайнере, на котором она прилетела в Вейл, разумеется, был более чем комфортабельной, но наследница слишком нервничала перед поступлением, чтобы иметь возможность нормально выспаться. Слишком важно для нее это было, слишком много сражений пришлось пережить, слишком многим пожертвовать — радость триумфатора мешалась в ней со страхом перед неопределенностью будущего, и она так и не смогла толком расслабиться за время полета. Сразу по прилету она отправилась в Бикон и тогда...

Как она вообще могла спать здесь? На этом тонком, будто сделанном из бумаги, спальном мешке, на холодном мраморном полу, в окружении пятидесяти сопящих, храпящих, ворочающихся и бормочущих во сне тел? Ей что, стоит уговорить отца сделать пожертвование Бикону, чтобы они смогли построить нормальный дом для своих первокурсников?!

За спиной послышался характерный звук смыва туалета, наследница раздраженно скривилась, и не успела стереть брезгливую мину с лица прежде, чем открылась дверь кабинки туалета. Вчерашняя серебряноглазая растяпа выскользнула из кабинки, застыла на пару секунд, напряженно глядя в сторону... закрыв глаза, она пару раз глубоко вздохнула и решительно направилась к наследнице.

— Леди не говорят в уборной, — предупредила ее Вайс. — Если вы собираетесь принести свои извинения, сделайте это в подходящем месте.

Девочка застыла, помялась секунду, а потом, сгорбившись, бросилась к двери.

— И не забудьте вымыть руки, — остановила ее наследница.

— Да, точно! — неловко рассмеялась она. — Я обычно не забываю, честное слово, просто...

Наткнувшись на ее предупреждающий взгляд, растяпа осеклась.

— Да, точно, леди не говорят в туалете...

— А еще они не говорят "в туалете".

Стараясь игнорировать шум воды, Вайс вновь потянулась к "косметичке" — осталось еще нанести блеск для губ и подкрасить ресницы. В туалет ворвалась шумная тройка каких-то девиц, весело над чем-то хихикающих, перебрасываясь шуточками. Наследница почувствовала, как у нее задергался глаз, но стойко продолжила свое дело — на людях она могла появиться, только достигнув идеала, любой иной результат неприемлем для Шни.

"Ты должна привыкнуть к этому, — сказала она своему отражению. — У тебя не будет больше личной комнаты и личной ванной, вышколенной прислуги, стирающей одежду и убирающей в комнате. Ты сама хотела этого — смирись".

Очень скоро Вайс осталась одна, вздохнув с несказанным облегчением, когда девицы, наконец, вышли за дверь, бросая на нее через плечо кто заинтересованные, а кто прохладно-презрительные взгляды. Следом за ними выскользнула и растяпа, оглянувшись на пороге, но так ничего и не сказав.

"Здесь вас будут уважать за то, кто вы есть, а не за то, кто ваши родители" — сказала ей вчера девушка с косой, даже не потрудившись представиться.

— Уважать — может быть, — вздохнула Вайс.

Отступив на пару шагов, она еще раз оглядела себя в зеркале, расправила крохотную складку на платье, покрутила головой, оценивая макияж в профиль и анфас...

— А вот ненавидеть — за тоже самое, что и всегда.

"Избалованное маленькое дерьмо"

Эти слова заставили ее вздрогнуть точно так же, как и вчера. Тот вчерашний парень... он не знал о ней ничего, но это не помешало ему судить ее. Глубоко посаженные карие глаза смотрели на нее со злобой и завистью, низкий, раскатистый голос сочился ненавистью...

"Знаешь, что самое худшее во всем этом? — мысленно спросила она у своего отражения. Вайс со шрамом на другой стороне лица лишь горько улыбнулась в ответ и покачала головой. — Эти открытые обвинения, честная прямая злоба... они лучше, чем то, что было раньше. Лучше, чем льстивые слова в лицо и ядовитый, почти неразличимый шепот за спиной. Лучше, чем восхищение и заверения в дружбе сегодня и ползучие отвратительные слухи — завтра. Здесь я по крайней мере точно знаю, кто друг, а кто — враг".

Хотя если верить ее отцу, у Шни могут быть только временные предательские союзники и верные враги...

Вздохнув, она помотала головой, выбрасывая лишние мысли, и направилась к выходу, пытаясь игнорировать тихий шепот, последний невысказанный даже мысленно вопрос: "Насколько сломана ты, Вайс, что не столько грустишь по тому, что тебя ненавидят, сколько радуешься из-за того КАК тебя ненавидят?.."

Бальный зал был пуст — все первокурсники успели убежать в столовую. Спустившись на лифте и немного поплутав по коридорам, то и дело сверяясь с картой брошюрки, выданной вчера, она зашла в столовую... и замерла на месте.

Длинный, просторный зал с высокими потолками возбужденно гудел десятками голосов. Яркий солнечный свет из десятков окон, кое-где подкрашенный цветными витражами, заливал светлое помещение, заставлял жмуриться ребят, бликами танцевал на серебряных подносах и графинах. Разговоры, смех, стук столовых приборов о посуду — все это переполнило зал жизнью, пусть даже заполнен был всего один из четырех длинных столов.

Совсем рядом с ней какой-то парень расхохотался и с такой силой хлопнул по плечу соседа, что тот со скамьи, разразившись проклятьями и обещаниями страшной мести, на что соседи лишь засмеялись еще громче.

Когда они завтракали дома, за столом обычно была только она, Уитли, ее младший брат, да отец, уткнувшийся в планшет. Иногда к ним присоединялась мама, если была трезва, еще реже — ее старшая сестра Винтер, порой в столовой не хватало отца, если ему приходилась уехать по делам компании. И самым желанным спутником таких семейных трапез была тишина, потому что альтернативой, если мама все-таки спускалась к завтраку, был скандал.

Пробежавшись взглядом по столам, Вайс заметила растяпу, которую обнимала за плечо какая-то высокая девушка с роскошной золотой гривой, заливисто смеясь и взахлеб рассказывая какую-то историю, рядом хихикала блондинка с косой, а парень, еще вчера злобно рычащий оскорбления, тщетно пытался хмуриться рядом, но предательская улыбка то и дело кривила губы.

Сглотнув, Вайс развернулась и вышла прочь, сказав себе, что не голодна.

"Завидуют тому, с кем и не надеются однажды сравниться, — напомнила она себе. — Ты презираешь зависть, Вайс. Не опускайся до их уровня".

Торопливо поцокав каблучками по пустому коридору, наследница свернула в первую попавшуюся дверь, ведущую на балкон. Вцепившись в перила, будто утопающий за соломинку, она сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, но, почувствовав подступающий к горлу комок, сдалась. Сквозь закрытые веки мягко засверкала белоснежная аура, а под тонкими пальчиками натужно заскрипел гранитный парапет, оглушительно треснул, едва не обратившись в пыль...

Перед глазами так и стояла эта сцена, отказываясь исчезать, несмотря на все усилия: беззаботная золотоволосая незнакомка, с плутоватой улыбкой рассказывающая что-то; растяпа, натянувшая алый капюшон на лицо в попытке скрыть пылающие от смущения щеки; хихикающая блондинка; грубиян с булавой — завистливый, злобный, ничтожный... нашедший друзей в первый же день.

"Кого ты обманываешь, Вайс..." — вздохнула она, взяв себя в руки.

Открыв глаза, она пару секунд смотрела на зеленый биконский парк, всего пятью этажами ниже и, решив, что у нее есть еще почти полтора часа до начала инициации, быстро оглянулась по сторонам, взглянула вниз... Перекинув ноги через парапет, бестрепетно шагнула в пропасть, довольно зажмурила глаза, позволив себе насладиться секундой свободного падения, ветром, ударившим в лицо и растрепавшим волосы. Когда она открыла глаза, под ногами вспыхнула белоснежная окружность со вписанной в нее снежинкой; оттолкнувшись от наклонной по отношению к земле поверхности, Вайс в три прыжка проскакала по созданным Проявлением глифам и мягко приземлилась на посыпанную гравием дорожку.

Торопливо разгладив смятую юбку и приведя в порядок прическу, наследница, как ни в чем ни бывало, неспешно зашагала в глубину парка, будто на променаде. Теплое весеннее солнце, шелест листвы, невесомые ласковые прикосновения к коже легкого ветерка, задорный птичий щебет — все это уже через пару минут вымыло из души всю ядовитую горечь. Вайс всегда любила природу, но в родном заснеженном Атласе теплые дни были так мимолетны...

Услышав шум падающей воды, наследница свернула с широкой главной дорожки в сторону. Большой фонтан, скрытый от посторонних глаз деревьями, заставил ее улыбнуться — впервые с того момента, как она сошла с проклятого лайнера. Подойдя совсем близко к воде, она прошла по кругу, довольно жмурясь, когда легкая водяная взвесь падала на лицо. Да хранят боги изобретателя водостойкой косметики!

Только сделав полукруг вокруг фонтана, Вайс заметила, что не ей одной приглянулся этот уединенный уголок. Растерявшись, наследница на пару секунд застыла, даже не сразу осознав, с кем повстречалась, где раньше видела этот строгий темно-зеленый костюм с крупными золотыми пуговицами, отдаленно напоминающий старомодный мундир, бледно-травяной шарф и короткие седые волосы. Совершенно не замечая компании, директор Бикона, полуобернувшись к Вайс, сидел на мраморном краю фонтана и, склонив голову, опустил руку в воду, с рассеянной улыбкой играясь с двумя золотыми рыбками, то гоняющимися за непонятной розовой штукой, то заполошно удирающими от нее.

В голове что-то рефлекторно щелкнуло, холодный голос отца где-то глубоко внутри нее заставил сделать шаг вперед и, вместо того, чтобы молча уйти, тихо окликнуть:

— Директор Озпин?

И только после этого она сообразила, что, и, главное, — почему сделала. Мысленно она успела отчитать себя за это раз десять — она приехала сюда не для того, чтобы произвести хорошее впечатление на одного из самых влиятельных людей на планете и не для того, чтобы завести полезные связи, укрепив влияние семьи. Она не хотела быть Шни, она хотела быть просто Вайс.

Вот только почему-то поступала всегда как Шни: вчера, сегодня утром и прямо сейчас. Статус и достоинство, выгода и власть... показать оскорбившему брезгливое презрение человека высшего света, вынужденного общаться с быдлом; отказать в праве на извинения девочке, вся вина которой была в головотяпстве, потому что Шни не пристало сплетничать в уборных; пользоваться любым подвернувшимся случаем завести полезные связи и укрепить положение.

Но отступать было уже поздно. Дождавшись, когда директор поднимет голову и все с той же рассеянной улыбкой посмотрит на нее, она потупилась и сделала вежливый книксен.

— Мисс Шни, — с легким удивлением поприветствовал ее Озпин, не делая никаких попыток подняться с бортика и поприветствовать ее по всем правилам. — Не ожидал увидеть здесь студентов в такое время. Вы уже поели?..

— Я не голодна, — светски улыбнулась Вайс. — Решила прогуляться по вашему прекрасному саду перед началом инициации. Должна выразить свое восхищение — этот парк столь же красив, как и в поместье Шни: я не могу придумать лучшего комплимента.

"О, ты просто умница, Вайс! — мысленно застонала она. — Папа бы тобой гордился!"

Улыбка директора стала чуть шире, но наследница могла бы поклясться — это вовсе не из-за ее похвалы. Зеленые глаза насмешливо блеснули, когда он спросил:

— Как вам первый день в этих стенах? Полагаю, для кого-то вашего положения это должен был быть... интересный опыт.

"Да он просто издевается надо мной!"

Вслух она, разумеется, сказала совсем другое:

— Спасибо за беспокойство, — с легкой улыбкой кивнула она. — Да, это было неожиданно. Признаться, я ожидала от Бикона более... серьезного подхода.

— И тем не менее, мы поступили именно так. Как думаете — почему? Ведь выпуск прошлого года был два месяца назад — у нас целый корпус пустует.

— Знакомства? — предположила Вайс, уже догадавшись, что последует дальше.

Одним из самых любимых ее учителей был Амми Нейман — он научил ее любить музыку, показал, как одним только голосом завладеть вниманием аудитории, как заставить их слушать, затаив дыхание, вслед за ней переживая каждую эмоцию и ноту. Одно время она даже была влюблена в этого степенного, уже далеко не молодого мужчину, располневшего с возрастом, но не утратившего юношеского пыла, стоило только завести разговор на любимую тему. Они общались не только на занятиях — и любую тему мистер Нейман мог свести к музыке, каждый разговор оборачивался уроком, снова, снова и снова. Ее первая, совсем еще детская влюбленность прошла в тот момент, когда она поняла — у мистера Неймана нет в этой жизни ничего, кроме музыки, нет и никогда не будет, потому что это единственное, что ему нужно.

Озпин мог быть Охотником, мог считаться одним из самых сильных воинов в мире, самым влиятельным из глав всех четырех академий, и все это было бы правдой... но в первую очередь он был учителем. И сейчас ее, видимо, ждет первый урок.

— Как один из пунктов, — поощрительно улыбнулся директор. — Лучше ведь идти в бой с людьми, которых вы хоть немного знаете, согласитесь?

— Но ведь инициация в Биконе — случайна? "Первый, кому вы посмотрите в глаза, станет вашим партнером на следующие четыре года". Никто не сможет за один вечер познакомиться с пятьюдесятью людьми.

— О, в этом вопросе намного меньше случайностей, чем мы рассказываем студентам, — хитро улыбнулся директор. — Инициация будет идти целый день, несколькими волнами. В каждой волне — по двенадцать студентов, три команды. Эти три команды мы выбираем совсем не просто так, так же, как и... высаживаем на месте проведения испытания каждого отдельного студента. Состав определяется в том числе и первым проведенным совместно днем. Как именно соберутся студенты в свои команды — это уже дело самих студентов, но уверяю вас — там не найдется ни одной комбинации, которая не будет работать совсем.

— Но почему просто не назначить команды? У нас, в Атласе, так и делают...

— Ну, кто я такой, чтобы лишать людей их свободного выбора? В конце концов, именно вам решать, встречаться ли взглядом с первым встречным, или отвести глаза в сторону. И жить с последствиями своего решения. Поверьте, мисс Шни, если все действительно будет настолько плохо, что исправить уже ничего будет нельзя, мы всегда сможем переиграть и перетасовать команды. Да и вообще... — Озпин чуть склонил голову, будто к чему-то прислушиваясь. — Скажите, вы верите в Судьбу, мисс Шни?..

— Нет, — быстро ответила Вайс. Слишком быстро и резко, чтобы это укралось от взгляда Озпина, судя по дрогнувшим в грустной улыбке губам.

На самом деле, ей скорее очень хотелось верить, что Судьбы не существует... потому что Вайс знала свою, и она ей не нравилась.

Наследница обернулась, проследив за взглядом директора. Именно в этот момент из-за завесы воды, которая пару минут назад спрятала от нее Озпина, вышла девушка. Просторные темные спортивные штаны и белая футболка, учащенное дыхание, капельки пота, блестящие на бледной коже — незнакомка явно заканчивала утреннюю пробежку. Но напряглась Вайс вовсе не потому, что их с директором прервали — на макушке девушки из коротких русых волос торчали длинные кроличьи ушки. Девушка был фавном.

Вайс... не то, чтобы ненавидела фавнов — она просто их почти не знала. В поместье, в закрытой школе для аристократии Атласа, которую она посещала в детстве, на приемах и всех мероприятиях, на которых она бывала, их почти не было. Она ни разу не общалась ни с одним из них с глазу на глаз... Знакомы они были лишь по постоянным демонстрациям и протестам, время от времени попадающим на экране — на них люди-животные обвиняли ее компанию, ее отца, всю ее семью — в расизме, в притеснениях, в дискриминации, в нарушении прав и законов. Она знала фавнов по ее первому концерту два года назад, по плакатам "Ангельский голос расизма". Она узнавала о фавнах из рассказов отца, ее всегда холодного, выдержанного отца, едва ли не рычащего проклятья Белому Клыку, ограбившему шахту, взорвавшему поезд, убившему его сотрудников...

Наследница говорила себе, что у нее нет проблем с фавнами: это у фавнов есть проблемы с ней.

В первый момент она подумала, что права, что сейчас произойдет тоже, что и вчера, на пристани — ее будут ненавидеть за то, в чем не было ее вины, но очень быстро поняла, что девушка-кролик едва ее заметила. Закаменевшее выражение лица, прижавшиеся к голове уши, напряженная защитная поза — все эти признаки страха и агрессии предназначались не ей.

— Мисс Скарлатина, — мягко, почти ласково поприветствовал незнакомку Озпин.

Девушка отступила на шаг:

— Директор, — напряженно ответила она.

Вайс почувствовала себя лишней. Оглянувшись, она посмотрела на Озпина — директор, наконец встав с бордюра, поднял раскрытые ладони в международном жесте добрых намерений. В отличии от фавна, будто всерьез готовящейся драться или бежать, его поза была расслабленной и спокойной, а лицо... он смотрел на девушку со смесью жалости и скорби.

Наследница отступила в сторону, решив не вмешиваться в то, чего не понимает — оба, директор и фавн, кажется, вовсе не заметили ее маневров.

— Вы успешно бегаете от меня уже три недели. Я понимаю, почему — вы испуганы и растеряны, вам хочется спрятаться и забыть, но... — Озпин горько усмехнулся. — Поверьте моему опыту, мисс Скарлатина, вы не сможете бежать вечно. С каждым днем то, от чего вы бежите, будет все быстрее и сильнее, а вы — слабее и медленнее. У вас есть вопросы, у меня есть ответы. Я могу помочь. Давайте поговорим.

— Или что? — хрипло спросила "мисс Скарлатина", облизнув пересохшие губы. Красивое лицо блестело от пота, и Вайс сомневалась, что дело было в длинном беге.

— Не делайте из меня монстра, — вздохнул Озпин. — Я не причиню вам вреда.

— Ты уже причинил, — выплюнула фавн. — Я знаю, что ты такое.

— Вы понятия не имеете, — нахмурился директор. — Вам лишь кажется, что вы знаете, но эта иллюзия растет из вашего страха.

— Я знаю тебя лучше, чем кто бы то ни было еще, — гордо вскинула голову девушка, но Вайс видела, как предательски дрожат ее руки, поднятые в боевую стойку. — Ты можешь обмануть кого угодно — но не меня. Я не буду говорить с тобой, не буду слушать, потому что прекрасно помню, что ты можешь сделать с человеком, просто поговорив с ним.

— Спасти его? — нахмурился Озпин. — Вернуть на правильный путь? Показать его ошибки, помочь раскаяться и прийти к искуплению? Это то, что вы сделали.

Фавн отвела взгляд и, закусив губу, прошептала, так тихо, что Вайс едва услышала:

— И точно так же я могла погубить его. Запутать, обмануть, извратить, разрушить... Я могла сделать все, что угодно, — с усилием распрямившись, Скарлатина наконец, впервые за весь разговор, посмотрела директору прямо в глаза. — Я ухожу.

И, развернувшись, напряженной походкой, будто в любой момент была готова сорваться на бег, скрылась за деревьями. Она замедлилась лишь однажды, уже почти скрывшись из вида, когда директор, с подлинным сочувствием, произнес:

— Ты не сможешь бежать вечно.

Пару минут тишина нарушалась лишь шумом падающей воды да шелестом листвы. Вайс неловко переминалась с ноги на ногу, не зная, что думать и как реагировать на эту сцену, невольной свидетельницей которой стала. Подойдя к фонтану, она присела на бортик, как Озпин недавно, и окунула ладонь в воду, не удержав улыбку, когда две золотые рыбки подплыли к ладони, тыкаясь носами в кожу. Наконец, директор тяжело вздохнул и присел рядом, спиной к фонтану.

— Вы верите в Судьбу, мисс Шни? — повторил он свой вопрос и на этот раз Вайс не стала отвечать. Было у нее чувство, что директор просто не услышит ответа. — Мисс Скарлатина бегает каждый день по одному и тому же маршруту, я пришел сюда, чтобы встретиться с ней — в этой встрече не было ничего случайного. Но вы... я не знаю, какие причины привели вас сюда, почему пропустили завтрак или из-за чего грустите, но не некая цепочка событий привела вас именно в это место, именно в это время. Обычно, люди называют это случайностью.

Он замолчал. Запрокинув голову к небу, директор просто смотрел на облака, щурясь от яркого утреннего солнца.

— А вы — Судьбой? — предположила Вайс, чтобы хоть что-то сказать.

Озпин удивленно моргнул, будто вовсе забыл о ее существовании. Повернувшись к наследнице, он пожал плечами и улыбнулся:

— А я считаю, что если ты видишь возможность — надо хватать ее за хвост, и совершенно неважно, что это — случайность или Промысел Божий, — он весело хмыкнул, будто это была очень смешная шутка, но тут же посерьезнел. — Этой девочке очень нужен друг.

— Она боялась вас, — заметила Вайс, играясь с рыбками. Не то, чтобы она имела что-то против, но...

— Да... — вздохнул Озпин. — Люди всегда боятся того, чего не понимают. С мисс Скарлатиной произошло... несчастье. Рассказывать о нем — не в моем праве, но... она прикоснулась к тому, что слишком... огромно для нее, к тому, что не может полностью осознать и смириться. Она испугана и растеряна, больше не понимает, кто она и сейчас пытается собрать свою расколотую жизнь обратно. Она нуждается в друге, в том, кто примет ее новое имя...

— Имя? — нахмурилась Вайс.

— Да, она взяла себе новое. Куру... Куру Скарлатина.

— Звучит знакомо...

— Древнемистралийский*, — кивнул Озпин. — Кое-где он до сих в ходу... Это значит "Пришедшая После". ...Как бы то ни было, ей нужен друг. Ее старая жизнь разрушена, а новая — еще не построена. Она одинока. Я думаю, вы как никто другой можете ее понять.

Вайс вздрогнула. Перед глазами вновь вспыхнула та картина из столовой сегодня утром: люди, оскорбившие ее, весело смеющиеся за завтраком; полсотни людей, легко нашедших себе компанию всего за один вечер; собственное утро, проведенное наедине с зеркалом в попытке достичь обязательного для Шни совершенства; тот круг отчуждения, словно сам собой возникший вокруг нее вечером.

— Я думаю, что вы можете помочь друг другу, — продолжил Озпин. Поднявшись на ноги, он подхватил трость, прислоненную к бордюру, и постукивая стальным кончиком по гравию дорожки, направился обратно в Бикону. — Подумайте об этом, мисс Шни. Одиночество — слишком тяжкий груз, чтобы долго нести его без последствий для души. Поверьте мне — я знаю...

Через час, встав на широкую квадратную платформу с ее именем, Вайс посмотрела налево — и увидела там вчерашнюю растяпу, в радостном возбуждении едва ли не подпрыгивающую на месте, то хватаясь за рукоять винтовки, закрепленной на спине, то поправляя терзаемый ветром плащ. Взглянув направо, она заглянула прямо в сосредоточенно сощуренные карие глаза Куру Скарлатины: образ спокойной концентрации на задаче портили лишь нервные взгляды, которые фавн то и дело бросала на выстроившихся перед ними профессоров.

Посмотрев прямо перед собой, Вайс встретилась взглядом с директором Озпином. Подмигнув ей, мужчина отхлебнул из кружки и поднял руку над головой, привлекая внимание. Дождавшись, когда все двенадцать студентов посмотрят на него, он широко улыбнулся, крикнул "Поехали!" и нажал большую красную кнопку на цилиндрическом переключателе, зажатом в кулаке.

С протяжным напряженным стоном распрямилась пружина под платформой, и Вайс швырнуло воздух, вниз с обрыва, в лес, полный монстров — навстречу ее Судьбе... или, возможно (просто возможно!) — шансу ее изменить.

_______________________________

*— На самом деле это японский.

Глава 8. Калейдоскоп

Яркое солнце, почти забравшееся в зенит, свежий весенний ветерок, бьющий в лицо, великолепный вид на Изумрудный лес, — с высоты далеко вынесенного над долиной утеса, он казался бесконечным зеленым ковром, — далекие силуэты гор на горизонте... Это было бы идеальное время для пикника, лучший момент, чтобы просто стоять на краю обрыва и не думать ни о чем, наслаждаясь величием природы, если бы не тихое нервное бормотание под боком:

— Смерть находится везде. Она может принять вид зажженных фар машины, которая въезжает на холм позади нас. Она может оставаться видимой некоторое время, а потом исчезнуть в темноте, как если бы она покинула нас на время, но она опять появляется на следующем холме, чтобы потом исчезнуть вновь. Это огни на голове смерти. Она надевает их наподобие шляпы, прежде чем пуститься в галоп. Эти огни она зажгла, бросившись в погоню за нами. Смерть неуклонно преследует нас, и с каждой секундой она все ближе и ближе. Смерть никогда не останавливается. Просто иногда она гасит огни. Но это ничего не меняет.

Скривившись, Кардин оглянулся по сторонам. Его возможные будущие сокомандники дергались и бросали косые раздраженные взгляды на соседку, и даже директор Озпин, стоящий перед строем первокурсников, то и дело криво улыбался, посматривая на Жанну. Кардин не мог их винить. Это была...

— Худшая мотивирующая речь в истории, — буркнул он, уверенный, что выражает общее мнение. Дотянувшись до Жанны, он легонько похлопал ее по плечу. — Серьезно, у тебя что, нет цитаты получше?

Нервно хихикнув, Жанна по привычке схватилась за кончик косы, перекинутой через плечо.

— Воин всегда живет бок о бок со смертью. Воин знает, что смерть — всегда рядом, и из этого знания черпает мужество для встречи с чем угодно. Смерть — худшее из всего, что может с нами случиться. Но поскольку смерть — наша судьба и она неизбежна, мы — свободны.

— Лучше, но все равно дерьмово, — буркнул Кардин, передернув плечами. Лично он считал, что у папаши Жанны не все были дома, но предпочитал об этом помалкивать. — Давай что-нибудь, что не кончается обещанием неизбежной смерти.

Жанна что-то невнятно промычала, терзая кончик косы.

— Хорошо, а если так? — спросила она, кажется, наконец откопав в памяти нужную цитату. — Я не боюсь, я не должна бояться. Ибо страх убивает разум. Страх есть малая смерть, влекущая за собой полное уничтожение. Я встречу свой страх и приму его. Я позволю ему пройти надо мной и сквозь меня. И когда он пройдет через меня, я обращу свой внутренний взор на его путь; и там, где был страх, не останется ничего. Останусь лишь я, я сама.

Задумчиво почесав щеку, Кардин кивнул.

— Сойдет.

И, словно соглашаясь с ним, директор начал свою речь, объясняя правила инициации. Кардин не слушал — ему уже рассказали все детали. Вместо этого он положил ладонь на макушку Жанны — длины руки как раз хватило, чтобы преодолеть расстояние между платформами, — и тихо сказал, изо всех сил стараясь смягчить голос:

— Ты помнишь, что должна сделать?

Не глядя на него, и никак не попытавшись вывернуться из-под лопатообразной ладони, Жанна молча кивнула и похлопала по нагрудному карману.

— Не бойся, Хомячок, — проворчал он. Не придумав ничего лучше, он почесал ей макушку, будто она была собакой. "Золотистый ретривер" — подумал Кардин и улыбнулся. — Я прикрою.

Подняв взгляд, он посмотрел вдоль ряда студентов. Следующей за Жанной стояла та самая Горячая Штучка — сестра Руби. С хитрой улыбкой глядя на них, она подмигнула Кардину и сложила пальцы в сердечко. Вздрогнув, он тут же отдернул руку, почти рефлекторно гладящую притихшую девушку по волосам, и посмотрел дальше — следующей была сама Мелочь, возбужденно подпрыгивающая на месте, а следом... Избалованное маленькое дерьмо демонстративно игнорировало его с момента, как они оказались на утесе... как, впрочем, и всех остальных — вчера и сегодня. Ну, не то, чтобы он ожидал от этой размалеванной высокомерной фифы чего-то иного. Худшим результатом сегодняшнего дня будет, если они окажутся в одной команде — тогда придется узнавать, есть ли возможность как-то поменяться...

Рядом с ним Жанна шумно выдохнула. Опустив взгляд, Кардин увидел, как девушка расплавила плечи, положила ладонь на рукоять клинка на поясе и подняла на директора столь знакомый ему упрямый решительный взгляд — он сотни раз испытывал этот взгляд на себе во время спаррингов в "Разящем". Хмыкнув и поймав себя на мысли, что даже как-то и не сомневался, Кардин посмотрел на Озпина. Отхлебнув из кружки с кофе, он поднял над головой цилиндрический переключатель с большой красной кнопкой, крикнул "Поехали!" и...

Распрямилась под ногами пружина, платформа, выскочив из пазов, швырнула его в воздух и уже в следующий миг Кардин обнаружил себя летящим над зеленым морем далеко внизу. Он уже тренировался раньше, но в первые несколько секунд страх и растерянность завладели всем его существом — сразу представилось, как он падает на землю и превращается в окровавленную кучу перемешанных костей и мяса. Открытая аура позволяла нормально прыгать и приземляться с высоты в десять-пятнадцать метров, но здесь-то было больше сотни! Пережить такое, оставшись в живых, могла разве что Жанна — и то, о боевых действиях после этого можно было забыть.

С усилием переборов страх, он огляделся по сторонам. Горячая Штучка, выстрелив из своих латных перчаток, совмещенных с дробовиком, отдачей швырнула себя в сторону, схватила сестру за шиворот и вместе они устремились к земле, двумя потоками лепестков — алым и солнечно-желтым. Кардин постарался запомнить место в листве, где скрылась парочка, чтобы попытаться найти их позже: Горячая Штучка уже успела похвастаться, что Мелочь приняли в Бикон на два года раньше, потому что та чем-то умудрилась впечатлить самого директора Озпина. Оказаться в команде с сильными бойцами — не самый плохой способ не сдохнуть в этом гребанном лесу. Он проследил и за другими: за вспышками белоснежных глифов, вереницей промигавших вслед за какой-то девицей фавном; проводил взглядом какую-то безумно хохочущую рыжую в легкомысленной розовой юбочке, размахивающей здоровенным молотом (и сделал себе пометку держаться от нее подальше); смутно припоминаемого панка с кислотно-зеленым ирокезом и всех остальных.

Решив, что уже можно, он потянулся к нагрудному карману и вытащил небольшой пузырек с гравитационным прахом, — черная пыль походила на мелкую железную стружку, — и позволил темной охряной ауре стечь по руке, проникнуть в стекло и через него, заставив Прах вспыхнуть вязким черным светом. Не самый "крутой" способ приземления и определенно очень дорогой, зато — предельно простой, доступный даже такой неумехе, как Жанна. Тело, отныне свободное от власти земной гравитации, резко замедлило полет, продолжая падать по инерции. Оглянувшись, чтобы убедиться, что в кулачке Хомячка горит точно такое же миниатюрное черное солнце, Кардин коснулся толстого раструба с металлическим контейнером, закрепленного на бедре, и вытащил грубое устройство, сваренное на коленке в мастерской "Разящего", отыскал просвет в уже ясно различимых деревьях внизу. Развернувшись в воздухе в правильном направлении и прижав контейнер к животу, он нажал на спусковой крючок, выпуская на свободу длинный огненный выхлоп, швырнувший в нужную сторону.

К счастью, он угадал, и второй корректировки не потребовалось. Да и времени на нее уже не было: последнее, что Кардин успел сделать перед приземлением — вновь перевернуться, чтобы врезаться в землю ногами, а не головой. Тяжелые окованные металлом ботинки, ярко сияя аурным покровом, глубоко ушли в землю, провалившись до щиколоток, Кардин тяжело пригнулся к земле, гася инерцию, и не удержался на ногах — гремя доспехами, покатился по земле. Любое возможное недовольство собой за смазанное приземление умерло в нем, когда он услышал пронзительный девичий визг, оглушительный хруст веток и смачный удар, раздавшийся где-то в стороне.

Поспешив на звук, Кардин увидел Жанну в окружении настоящего маленького бурелома из сломанных веток и зеленых листьев, медленно опускающихся на землю, спиной вдавленной в почву почти на всю толщину тщедушного тела. Хмыкнув и перескочив завалы, Кардин присел рядом с бледной, отчаянно жмурящейся девушкой.

— Я жива? — слабым голосом спросила она.

— Нет.

Распахнув голубые глаза, Жанна села, старательно ощупала грудь, живот, ноги — остекленевший взгляд был направлен куда-то в пустоту, будто она боялась увидеть некие страшные раны на теле.

— Я жива, — наконец выдохнула она, закончив осмотр.

— Тебе кажется, — настаивал Кардин. — На самом деле мы с тобой оба мертвы, а вокруг — рай. Ангелы, правда, опаздывают...

Жанна бросила на него злой взгляд, но добилась лишь того, чтобы ухмылка Кардина стала еще шире и злораднее.

— Не смешно, — буркнула она.

— Тебе — может быть, — хмыкнул Кардин и щелкнул ее по носу. — Зато мне — очень даже.

Скривившись, Жанна отбросила его руку.

— Почему тебе обязательно надо быть такой задницей? — проворчала она. — Ты ведь можешь без этого.

Еще раз хмыкнув, Кардин встал и протянул ей руку, помогая подняться. Пока Жанна отряхивалась от земли и листьев, он вытащил булаву из креплений на спине и закинул на плечо.

— Ты приземлилась, считай, полдела сделано, — буркнул он лучшее утешение, которое смог придумать. — Осталось пойти на север, найти дурацкий храм и достать эту "реликвию", чем бы эта хрень ни была.

— Ты забыл про "вернуться обратно живыми", — явно храбрясь, улыбнулась Жанна.

Она вздрогнула, когда за спиной раздался тяжелый топот и треск сминаемого массивной тушей кустарника. Резко обернувшись, девушка выхватила меч из ножен и разложила щит, заучено сдвинувшись, чтобы загородить партнера.

— А еще я забыл про тех, кто сбежится на твой визг, желая отведать мягкого хомячьего мяса, — мрачно закончил Кардин, перехватывая булаву обеими руками.

Он старался действовать уверенно, чтобы поддержать Хомячка, но вспотевшие ладони, крепко сжавшие стальное древко булавы, не давали соврать самому себе — он боялся, может быть, не так сильно, как напарница, но это все еще был страх. Официальные подготовительные школы вроде Сигнала или того Харбора могли себе позволить регулярно вывозить студентов за границы стен, чтобы обеспечить частую практику в боях с Гримм, или притащить такого в клетке прямо в школу, но маленькие бедные клубы вроде "Разящего" такой роскошью не обладали. Кардин бился с Гримм всего пару десятков раз, причем последние пять — за последние две недели, когда учитель и Ахиллес вывозили их с Жанной за город, обеспечивая прикрытие.

Сегодня был его первый бой, о котором Кардин точно знал, что если он облажается — некому будет спасти его и девушку, за которую отвечал. Он ведь прекрасно понимал, что по уровню подготовки уступает большинству выпускников подготовительных школ — он не столь ловок, не так быстр, да и защитной ауры по меркам Охотников маловато. Его единственной сильной стороной, которой он бы поспорил с кем угодно, могло и не хватить...

Не прошло и минуты, как из-за деревьев показалась массивная медведеподобная туша. Двухметровое в холке чудовище ломилось сквозь лес, обдирая шершавой матово-черной безволосой шкурой стволы деревьев; ярко сверкали на солнце элементы белой костяной брони, защищающие толстые ноги и хребет, и маска, заменившая морду; два багровых уголька в пустых глазницах казались Кардину алыми фарами на стальной морде локомотива.

— Обычная Урса, — с облегчением вздохнул Кардин, оценив размер монстра и отсутствие длинных острых шипов вдоль позвоночника и костяных наплечников. — Давай как отрабатывали, Хомячок.

Отрывисто кивнув, Жанна бросилась вперед, выставив перед собой щит. Заметив жертву, Урса наконец подала голос — низкий торжествующий рев сотряс лес, неприятно ударив по ушам, заставив что-то животное внутри Кардина судорожно сжаться, и припустила к девушке еще быстрее. Кардин же бросился в сторону, обходя тварь по дуге и выжидая нужный момент. Урса нацелилась на Жанну, не обращая никакого внимания на Кардина — девушка боялась куда сильнее него. Вот между ними — шесть метров, четыре, два... странная, невозможная картина: огромный черный монстр весом в несколько центнеров — и бегущая ему навстречу ужасно маленькая девчонка. За два метра Урса прыгнула, намереваясь опрокинуть жертву с ног, навалиться всем своим весом, разорвать живот когтями, впиться огромными зубами в горло. Жанна вспыхнула аурой, — вся, целиком, от тоненьких ножек в синих джинсах до золотоволосой макушки, — превратив себя в сверкающую статую из серебра, и прыгнула навстречу, с силой, которую никто не мог бы ожидать от девчушки ее комплекции, выбросив назад комья земли, и в тот же самый миг с места сорвался Кардин.

Черное и серебряное столкнулись на середине, с грохотом и обиженным ревом обжегшейся о чужую душу твари, на одно неразличимое мгновение застыли в равновесии... и в следующий миг булава, сверкая охряными аурными шипами ударила Гримм в спину, с хрустом переломив хребет.

Если Кардин и умел что-то не хуже любого другого студента, так это бить ОЧЕНЬ больно.

Урса, получив смертельное ранение, мгновенно распалась, взлетев к небесам черным пеплом, Жанна проскочила вперед и Кардин едва успел дернуть на себя булаву, чтобы напарница об нее не споткнулась. Приземлившись, Жанна секунду стояла к нему спиной, напряженно покачиваясь на носках... а потом серебряный доспех растворился, она обернулась к нему и широко улыбнулась — с гордостью и веселым вызовом:

— Мы справились!

Прежде, чем Кардин успел ответить, счастливая улыбка замерла на губах, едва многоголосый волчий вой разорвал тишину испуганно затихшего от всего этого грохота леса.

— Еще нет, — оскалился Кардин, поудобнее перехватывая булаву. — Хомячье мясо нынче в моде.

У Вайс дома Биконскую инициацию считали глупостью и пережитком прошлого. Она была наследием тех времен, когда воздушные суда были крайне неповоротливы, очень медленно меняли высоту и с трудом поворачивали. Охотникам, которым зачастую приходилось работать вдали от крупных городов их с удобными воздушными пристанями, приходилось искать способы быстрого десантирования с большой высоты. С тех пор многое изменилось — современный малый транспортник, буллхед, столь любимый действующими малыми группами Охотниками, мог приземляться и взлетать на любой условно ровной поверхности: необходимость стала традицией, и уже начала отмирать, но в Биконе все еще свято соблюдалась.

Дома над этим смеялись — Атлас считался (и был!) самой передовой страной мира, и никто из окружения Вайс не упускал ни одного случая подчеркнуть это достоинство, проехавшись по "реликтам ушедшей эпохи" — всем остальным. Раньше смеялась и Вайс — но после утреннего разговора с директором как-то не хотелось. Было у нее подозрение, что и тут все не так просто, как кажется, и, осмелься кто-нибудь из ее атласких знакомых высказаться в привычном насмешливом тоне перед Озпином — и тут нашлась бы какая-нибудь не самая очевидная причина.

Да и зачем смеяться — падение с высоты в сотню метров было проблемой для многих, но только не для нее. Даже не достигнув высшей точки траектории, она создала под ногами цепочку белоснежных глифов, проскакала по ним, гася скорость, и замерла в воздухе, проследив за остальными и дав себе еще хотя бы одну секунду перед одним из самых важных решений в жизни.

С другой стороны — думать тут было особо не о чем. Растяпу сразу же после десантирования схватила та блондинка из столовой и, воспользовавшись каким-то странным Проявлением, исчезла в листве. Грубияна и девушку с косой в качестве варианта рассматривать было просто смешно. Рыжую с молотом наследница отмела в тот же момент, когда услышала оголтелое "Йиихха!", стоило ей оказаться в воздухе. Все остальные были парнями и, если честно, Вайс предпочла бы девушку в качестве партнера... да и вообще всю команду целиком.

"Мы подбираем группы для инициации совсем не случайно" — сказал ей директор. Мог ли Озпин знать, какого партнера она себе хочет, мог ли успеть поменять состав, чтобы подстроить все так, чтобы девушка с кроличьими ушками стала казаться лучшим вариантом? Судя по той встрече, фавн хотя бы не обвиняла ее за грехи отца...

"А я ведь так надеялась, что сбежала от всех этих интриг..."

Вздохнув, и поняв, что единственная осталась в воздухе, Вайс поскакала с глифа на глиф, направляясь к той точке в листве, где в последний раз видела Куру Скарлатину.

Она ждала ее, прислонившись спиной к дереву; вызывающе яркая алая боевая куртка из плотной кожи делала девушку очень заметной на фоне зеленого леса — как каплю крови на листе. Не глядя наверх, фавн спокойно отчищала с наручей и наплечников кусочки коры и влажной древесины, застрявших между шипами, усеявшими броню на руках с внешней и внутренней стороны. Рваные, истекающие соком следы от шипов спиралью тянулись по стволу от ее макушки вверх, не оставляя и тени сомнений в "стратегии приземления", выбранной девушкой. Единственным доказательством того, что Куру заметила гостя, были резко дернувшиеся кроличьи уши.

Мягко сойдя на землю с последнего глифа, Вайс остановилась в двух шагах, отчаянно пытаясь придумать, как начать диалог. Фавн чуть повернула голову, глядя куда-то под ноги наследнице; Вайс, внутренне вздрогнув, поняла: это для того, чтобы случайно не посмотреть ей в глаза. Не в силах придумать ничего иного, наследница соскользнула в привычную манеру, сама понимая, как дико это звучит и выглядит посреди леса, полного Гримм. Сделав вежливый книксен, она сказала:

— Добрый день, мисс Скарлатина. Могу я попросить уделить мне немного вашего времени?

Тонкие губы дрогнули в насмешливой и одновременно с этим неуловимо знакомой улыбке; Вайс все никак не могла вспомнить, где она уже видела что-то подобное, кто из ее знакомых умел так необидно смеяться над собеседником.

— Итак, он все же прислал тебя, — казалось, почти с разочарованием покачала Куру головой, стерев с лица улыбку.

— Меня никто не присылал, — гордо вздернула носик Вайс.

— Ну конечно... то есть ты здесь не из-за того, что сказал тебе Озпин?

Вайс отвела взгляд, неловко закусив губу.

— Я так и думала, — вздохнула фавн. — Итак, что же это было?

-...Он сказал, что тебе нужен друг... — пробормотала Вайс.

"И мне тоже".

Она хотела, она пыталась это сказать, даже открыла рот, но... не смогла. Все ее существо противилось этому: "Шни не могут быть слабыми, Шни не могут быть зависимыми, все, что нужно Шни, у них уже есть, а чего нет — они просто берут" — так ее учили. Вайс так и не посмотрела на свою, возможно, будущую напарницу, но без труда различила в ее голосе изумление:

— Серьезно?.. Он сказал: "ей нужен друг" — и ты решила стать им?

— Он сказал, что одиночество слишком тяжкий груз, чтобы долго нести его без вреда для души. Он сказал, что ты одинока. Он... — Вайс запнулась на мгновение, а потом с усилием выдавила самое близкое к истинной причине признание, на какое была способна. — Он сказал, что я могу это понять, как никто другой.

Ответом ей была тишина. Ожидая ответа, наследница все пыталась припомнить, считаются ли стыд и неловкость негативом? Потому что если считаются — очень скоро сюда сбежится половина всех Гримм. Украдкой бросив взгляд на фавна, Вайс успела увидеть, как девушка с недоверчивой улыбкой покачала головой, все так же не глядя на наследницу.

— Вот как... — пробормотала Куру. Зажмурившись, она подставила лицо солнечному лучу, пробившемуся сквозь лиственный покров. — Итак, мы выяснили, чем он подтолкнул тебя. А знаешь ли ты, какую морковку он подкинул мне?

"Морковку? — Вайс едва не задала этот вопрос фавну-кролику вслух. — А это не расизм?.. Саморасизм?.."

Она не очень в этом разбиралась.

— Ты Шни, — продолжила Куру, заставив Вайс вздрогнуть. — Твоя семья — олицетворение расизма, ваша компания — флаг дискриминации, в ваших шахтах — умирают фавны. Ты Шни... враг моего народа.

Вайс распрямила плечи, чувствуя, как хрустит от вложенных усилий спина. Пальцы сами собой легли на гарду ее верного Мартинестера, торопливо пробежались по контейнерам барабанного механизма, в которых хранился Прах, сжали рифленую рукоять рапиры...

"Значит, все как всегда..." — вздохнула она и собралась уже было уйти, не унижая себя вступлением в спор и попытками оправдаться за чужие грехи, но тихий голос Куру заставил ее замереть на месте:

— Точнее... ты дочь врага всех фавнов. Ты наследница одной из богатейших фамилий в мире. Пройдет время — и ты встанешь во главе своего рода, примешь компанию предков... и сможешь изменить все: в лучшую или худшую сторону.

Куру вздохнула. Ее красивое тонкое лицо скривилось, будто от боли, и Вайс рефлекторно сделала шаг вперед, чтобы лучше расслышать следующие слова — так тихо они были произнесены:

— И в моих силах повлиять на это. У меня впереди четыре года — я могу стать тебе другом, могу рассказать и показать то, что ты иначе никогда не увидишь и не поймешь: то, что делает твоя семья, то, что делают другие, расисты или капиталисты, ради удовольствия, прибыли или политического капитала, на бытовом или глобальном уровне. Озпин знал, что я увижу эту возможность, знал, что захочу воспользоваться этим шансом.

Пока Вайс ошеломленно молчала, пытаясь переварить эти слова, фавн с силой растерла ладонями лицо, звонко хлопнула себя по щекам и резко распрямилась, оттолкнувшись спиной от ствола. Отвернувшись от наследницы, девушка тихо сказала:

— Ступай, Вайс, и найди кого-нибудь, у кого при взгляде на тебя не выстраиваются десятки схем разговора, кто не ищет, почти инстинктивно, даже не задумываясь, возможностей направить тебя и подтолкнуть к нужным решениям. Потому что, Близнецы свидетели, я вижу слишком много способов воспользоваться твоим одиночеством.

Какое-то время Вайс молчала, пытаясь разобраться в той буре противоречивых эмоций, которую подняли в ней слова Скарлатины. Это... все это было почти так же, как дома: ее оценивали по фамилии, с ней хотели познакомится и подружиться ради связей и выгоды, ей завидовали и ее ненавидели за то, в чем не было ее вины или заслуги.

Все было ПОЧТИ так же.

Открытая злоба того грубияна, прямое признание-предупреждение Куру... Бикон отличался от Атласа всего одной деталью, всего одной маленькой, но безумно важной деталью, которая меняла все.

Честностью.

Несколько долгих, наполненных душным, тяжелым молчанием секунд, наследница молчала, разрываясь на части между двумя желаниями: уйти и остаться.

Наконец, тряхнув волосами и решительно кивнув собственным мыслям, Вайс шагнула вперед и взяла фавна за руку, заставив нервно дернуться кроличьи уши. Видя, что Куру не спешит оборачиваться, Вайс, не отпуская ее руки, обошла девушку по кругу и посмотрела ей прямо в глаза. Она ничего не сказала — знала, что Куру не хуже нее знает правила инициации Бикона: "Первый, с кем вы встретитесь взглядом, станет вашим партнером на все время обучения".

Куру скривилась в горькой улыбке, тонкие губы чуть дрогнули, беззвучно произнесся: "и это я тоже видела..." Вслух она, впрочем, сказала совершенно иное:

— Почему?..

— Есть одна черта, которую я ценю в людях больше любой другой. Эта черта — честность. Всегда будь со мной честной, Куру, как сегодня, — и ты станешь мне тем другом, о котором я всегда мечтала. А я отплачу тебе тем же. Ты хочешь убедить меня в чем-то? Я готова слушать.

Крепко сжав ее ладонь напоследок, Вайс отступила назад.

— Итак, теперь нам осталось найти развалины храма на севере, забрать и принести обратно к утесу некую Реликвию. Ты со мной, партнер?..

Ее улыбка стала лишь шире, когда она увидела смущенную, кривую, неловкую, но такую искреннюю улыбку на лице Куру.

— Конечно! — резко кивнула фавн, так, что длинные уши забавно закачались, как камыши на ветру. — Пойдем, я знаю, где развалины, тут не очень далеко. И... спасибо, Вайс.

— Обращайся, — улыбнулась наследница.

"Боги, пожалуйста, пусть я не пожалею об этом!"

Жанна бежала. Она настолько сосредоточилась на беге, на поддержании аурного покрова, пропитавшего тело, и на том, чтобы не врезаться на такой скорости в очередное дерево, что пропустила момент, когда простор плоской каменистой равнины ударил в лицо, заставив резко остановиться.

Кардин приглушенно выругался за ее спиной, резко хекнул, как всегда делал перед особо сильным ударом, и короткий визг боли сменился странным шелестящим звуком, с которым разлагались Гримм. Оглянувшись, Жанна еще успела увидеть, как гаснут багровые глаза уже почти развоплотившегося одинокого Беовульфа, как-то опередившим стаю.

— Чего встала, дура?! — рыкнул Кардин, заглушая топот, вой и стрекот приближающейся орды. — Вперед!

— Куда?! — огрызнулась Жанна. — Нам нужно место, где мы сможем спрятаться или удержаться — и здесь негде!

Схватив за плечи, Кардин резко развернул ее обратно лицом к равнине и грубо толкнул в спину, с такой силой, что девушку почти швырнуло вперед, заставив сходу перейти на бег.

— Пошла, блин! — рявкнул он. — Вон там впереди какие-то развалины. Если повезет — это те самые, там можно будет найти подмогу.

И снова весь мир сжался до земли под ногами, вновь она едва успевала выбрать место, куда поставить ногу, чтобы не споткнуться на очередной выбоине или камне, опять молилась лишь об одном — удержать ауру, не потерять концентрацию, лишившись усиления прямо посреди очередного невозможного для обычного человека прыжка. Сзади тяжело дышал Кардин, гремя доспехами и подкованными сталью ботинками о каменистую землю, где-то за спиной нарастал вой и топот, треск сминаемого ордой подлеска и, кажется, даже громоподобный хруст сломанных деревьев.

"Боги, да как так получилось-то?! — заполошно подумала она, не решаясь оглянуться. — Все ведь было в порядке!"

После той маленькой стаи Беовульфов, с которыми они разобрались относительно легко (то есть разобрался в основном Кардин, она сама больше бегала и блокировала, лично зарубив всего одного монстра), новых гостей не последовало. Видимо, шум от ее не самого изящного приземления заглушили стволы деревьев, и больше отведать "хомячьего мяса" никто не пришел. Они, стараясь не шуметь, и особенно — не расстраиваться, не злиться и не бояться, отправились на север, надеясь, что развалины будут достаточно заметны, чтобы их не пришлось искать до вечера.

А потом... совсем еще молодого, не успевшего вырасти Гримм-паука, ростом ей по колено, первым заметил Кардин. Притаившийся в листве монстр не стал принимать бой — просто сбежал, прыгая с ветки на ветку и они очень быстро его потеряли. Уже тогда ее партнер тревожно нахмурился и велел ей поторапливаться, на вопросы лишь проворчав, что непонятное — всегда опасно. Молодые Гримм недостаточно умны, чтобы понять, что не смогут победить. Они не отступают и не бегут — они только нападают, на любого человека, которого встретят, и лишь старые, самые сильные и опасные Гримм умеют не просто нападать и убивать, но охотиться, выбирая место и время для атаки и оценивая шансы.

Крохотный, будто вчера родившийся Гримм не должен был убегать, но все же сбежал. Как оказалось — для того, чтобы привести подмогу. На самом деле Жанна даже не знала, сколько именно Гримм гоняться за ними — Кардин приказал ей бежать сразу же, как только услышал вой и топот, но судя по уровню шума — за ними гнались все Гримм Изумрудного леса.

Какой-то крохотной частью сознания, не занятой страхом и бегом, она отметила, что земля под ногами сменилась разбитой, искрошенной, но все еще сохранившейся дорогой; что бежит она в горку; заметила редкие изгрызенные временем колонны. Несколько раз за спиной слышался натужный хек Кардина, хруст камня, расколотого ударами булавы, грохот обвала. Жанна не рискнула обернуться, чтобы посмотреть на результаты, но судя по тому, что после трех ударов новых не последовало, они были далеки от идеала.

Жанна настолько сосредоточилась на беге, что едва не врезалась в стену, внезапно оказавшуюся на пути. Чья-то рука схватила ее за воротник, бестолково взлетели по инерции в воздух ноги (Жанна едва не заехала самой себе по лицу коленкой), и лишь вновь встав на ноги, она обнаружила, что все-таки успела добежать до развалин храма... и даже "реликвии", судя по любезно оставленным табличкам, нашла — шахматные фигуры стояли на постаментах в центре зала.

— Хватай эту хрень! — рявкнул прямо в ухо напарник.

Кивнув, Жанна бросилась вперед, но...

— Какую?

— Любую!

Оглядев постаменты, Жанна схватила ближайшую — черного слона, — и только оглянувшись обнаружила, что они здесь не одни. Невысокая девушка в белом, хоть и порядком запылившемся за время похода платье, которую они встретили вчера, Вайс Шни, приподнявшись на цыпочки, выглядывала в высокое окно. За ее плечом пристроилась девушка-фавн, которую Жанна смутно припоминала по утесу перед началом инициации: ярко-красная кожаная куртка с рядами шипов по всей длине рук от костяшек пальцев до плеч и кроличьи уши — приметы, которые она запомнила даже в том нервно-испуганном состоянии.

— О, Близнецы... — прошептала Вайс и по интонации Жанна поняла — все очень, очень плохо. — Сколько же их там...

— Да, все очень дерьмово, спасибо, что заметила! — рыкнул Кардин, напряженно оглядываясь по сторонам. Увы, стена напротив была сплошной... — Здесь есть другой выход?

— На втором этаже, — напряженно ответила фавн, не оборачиваясь.

— Слава яйцам! Пошли, Хомяк. Вы двое — не тупите, быстро за нами. Гримм скоро будут здесь.

Кардин шагнул было к лестнице, Жанна, еще раз оглянувшись на окно, собиралась было отправиться следом, но...

— Подожди, — неожиданно властно бросила фавн и Жанна обнаружила, что послушалась мгновенно, даже не задумавшись. Что еще более странно — точно также застыл и Кардин, уже поставив одну ногу на лестницу. — Нам надо держаться вместе, я уже была здесь в прошлом году. Там дальше есть расщелина, и через нее — мост, очень узкий и старый. Вайс, ты сможешь задержать их ненадолго?

Высунувшись в окно еще дальше, наследница быстро огляделась.

— Да, — наконец решительно сказала она.

— Хорошо, — кивнула фавн. — Тогда дай нам столько времени, сколько сможешь.

Подойдя ближе, девушка положила руку на плечо Вайс и легонько сжала.

— Не рискуй понапрасну, — мягко сказала она. — Беги, как только оставаться станет опасно.

— Кончайте жевать сопли, — проворчал Кардин. — Ты знаешь, где выход, ушастая? Веди.

— Меня зовут Куру, — огрызнулась фавн, и отошла от Вайс только дождавшись кивка.

— Мне плевать. Быстрее!

Уже на втором этаже, взлетев вслед за партнером, Жанна наконец смогла выглянуть в окно. Замерев в проходе, она застыла, наконец в полной мере осознав, в какой глубокой заднице они все оказались.

Дорога, по которой они с Кардином бежали всего несколько минут назад... кипела. Она шевелилась, дрожала, разливалась по каменистой почве черным приливом, лоснились на солнце черные шкуры, панцири, мех, горели сотнями багровых углей злобные глаза в провалах костяных масок. Тут были все монстры, о которых она читала в справочниках: предвкушающе выли Беовульфы, похожие на прямоходящих волков, с молчаливой сосредоточенностью мчались Урсы, неслось стадо кабанов-Борбатасков. Тяжело тащились позади неповоротливые Голиафы, потрясая бивнями. В небесах кружили черные крестики Неверморов.

От нагоняющей ужас картины Жанну отвлек сухой колкий треск под ногами, похожий на хруст ледяных луж в начале зимы. С трудом оторвав взгляд от черного прилива, Жанна посмотрела вниз, и как раз успела увидеть синюю ледяную волну, прокатившуюся от входа по склону вниз, оставив после себя только гладкое, будто отполированное морозное зеркало. Приглядевшись, девушка заметила едва заметную белую ауру, легким утренним туманом парящую надо льдом. Блеснули в лучах солнца два крохотных пузырька с синим Прахом, и, едва коснувшись снежного катка на самой границе — где-то посередине склона — взорвались, раздвигая его еще дальше, до самого подножия. Вырвавшаяся вперед плотная стая Беовульфов тут же потеряла свой порыв, споткнулась, упала на землю и, отчаянно скребя длинными черными когтями по льду, заскользила обратно, разочарованно скуля.

Она должна была чувствовать облегчение от того, что Вайс смогла сдержать слово. Радость от того, что бой, в котором все они могли только умереть, отодвинулся еще немного дальше. Восхищение чужой силой и навыками, уважение к мастерству. Вдохновение для того, чтобы стараться еще больше, но... но вместо этого Жанна до крови прикусила губы, пытаясь избавится от этой резкой острой боли, сжавшей сердце от простого понимания — она никогда не сможет ТАК. Впервые Жанна столкнулась с тем, о чем однажды предупредил ее Агнар — ей никогда не сравниться с выпускниками лучших школ Ремнанта, никогда не стать такой же сильной, как они. Сколько бы она ни старалась, сколько бы труда, пота и крови не вложила, сколько бы ни билась — навсегда останется позади тех, кто начал вовремя — десять лет назад.

В попытке как-то отвлечься от этого постыдного чувства — жалости к себе, бессилия и ядовитой зависти, она тихо спросила:

— Откуда их столько?

Кардин и Куру ответили одновременно, на два голоса, таких разных, но таких одинаковых, мрачно и зло:

— Гриммолов.Часть 2

Вайс позволила себе одну самодовольную улыбку, оглядев чистое ледяное зеркало. Ее учителя из Атласа, не задумываясь, поставили бы ей за работу сразу два "Отлично" и нарисовали бы к каждому по плюсу: за точные масштабные манипуляции с Прахом и владение аурой. Еще вчера она сама бы трижды посомневалась, прежде, чем утверждать, что сможет проделать это так безупречно, но, видимо, желание жить — лучший мотиватор из всех возможных.

Опустившись на колено, уже совершенно не заботясь о чистоте и аккуратности, она коснулась ладонью морозной поверхности — совсем рядом с пронзившим камень лезвием Мартинестера, использованным в качестве медиатора. Ее аура, тонким-тонким слоем размазанная по всему зеркалу, контролируя преобразование, потянулась обратно к своей хозяйке, впитываясь через сияющую белоснежным покровом кожу. Большая часть вложенных усилий, конечно, уже потрачены, половина из оставшегося — потеряется в процессе, но хотя бы часть она сможет вернуть.

Наследница тяжело дышала — на это шоу она просадила почти половину всей ауры (и весь ледяной Прах): такие огромные одномоментные потери не проходят без последствий.

— Сейчас, еще совсем немного, — прошептала она, закрыв глаза. — Хотя бы четверть...

Эта усталость не задержится надолго — всего пара десятков секунд и она снова будет в норме.

— Тебя будут уважать за то, кто ты есть, — шептала она, чувствуя, как перестает дрожать тщедушное тело, возвращается в мышцы сила и перестает кружиться голова. — Это значит, что ты должна стать кем-то, построить свою собственную репутацию. Вайс, на которую можно положиться, Вайс-воин, Вайс-Охотница. Ты можешь... ты должна. Твоя семья была воинами всю свою историю, это начало меняться всего полвека назад. Что может изменить один, то сможет исправить другой.

Выдохнув, Вайс поднялась на ноги, выдернула рапиру и посмотрел вниз по склону. Черный прилив разбился о ледяной каток — твари раз за разом бросались на препятствие, но бессильно скатывались обратно, не в силах зацепиться на отполированной поверхности. Прах, который она использовала, был высшего класса — такой смогут сломать разве что Голиафы, тройка которых тяжело переваливалась позади орды. Другое дело, что праховые эффекты, без поддержки ауры, держались недолго — лед начнет таять и испаряться даже раньше, чем черные мохнатые громады добредут до подножия. Минут пять-шесть — не больше...

Им всем надо было спешить.

На широком голографическом экране между стволов деревьев на равнину выплеснулась черная волна Гримм — как морской прилив они растеклись по пустоши, хлынули между сдвигающихся скал в ущелье, вслед за двумя игрушечными с такой высоты фигурками студентов.

— Мы должны вмешаться! — требовательно заявила Глинда.

Не глядя на заместителя, Озпин задумчиво крутил в пальцах трость — в одном направлении; в другом. В одном и в другом, как маятник — с абсолютно одинаковой из раза в раз скоростью, настолько, что это казалось неестественным: будто машина выполняет заданную программу.

У такого скопления в одном месте разных Гримм в полутора десятках километрах от стен Бикона, могло быть всего несколько объяснений: либо один или несколько студентов полыхнули негативом на весь лес, либо...

— Гриммолов — это слишком серьезно для инициации, — продолжала настаивать Глинда. — Даже выпускники школ еще слишком неопытны, команды не сыграны, даже не скоординированы...

— Поднимай прикрытие в воздух, — наконец решил он. — Подводи к границам Изумрудного леса, пусть будут готовы.

Он не мог оставить студентов без прикрытия — Бикон, несмотря на небольшое в абсолютных цифрах расстояние от Вейл, был фронтиром — узкая полоса побережья, которую занимало Королевство, было с одной стороны прикрыто морем, с другой — высокими неприступными горами, и всего тремя удобными перевалами. Один из таких и перекрывал Бикон — последняя граница обжитой территории, место, где дикое встречается с обжитым, а неизведанное — со знакомым. Здесь случалось всякое, и один Гриммолов, проскользнувший через сеть наблюдательных пунктов, был далеко не самым страшным бедствием...

— Только подвести? — нахмурилась Глинда, отдавая со своего Свитка необходимые команды.

— Пока да, — кивнул Озпин. Трость продолжала крутиться, по часовой стрелке, и сразу после, застыв на мгновение, — против. Единственное, что поменялось — скорость, размывающая оружие в туманный круг, со свистом рассекая воздух. — Они смогут добраться до места за пять минут.

— И за это время все они могут умереть, — проворчала женщина.

— Слабейшие студенты уже забрали Реликвии и возвращаются к утесу, — напомнил ей Озпин. — Мы специально забросили их поближе.

— И оставшиеся — разделены Гриммоловом.

Озпин, остановив вращение трости, на мгновение замер, а после с улыбкой кивнул на экран. Бледно-синяя волна прокатилась по склону, превращая поверхность в зеркало и остановив Гримм.

— Это очень интересный год, Глинда, — сказал он, не переставая улыбаться и вновь завертел трость. — Я уже очень давно не видел столько талантливых и интересных молодых людей, собравшихся вместе в одном потоке. Я хочу увидеть, на что они способны.

Он никак не подал вида, что заметил тяжелый буравящий взгляд женщины, которой доверял достаточно, чтобы рассказать многие из своих секретов — больше чем любому другому из живущих ныне. Он мог сомневаться во многом — но только не в преданности Глинды Гудвич, которую знал еще нескладной девчонкой: одинокой из-за своего серьезного, педантичного и неуживчивого характера и слишком поздно раскрывшейся красоты.

— Они Охотники, Глинда — это опасная работа, и инициация — их первый раз, когда все зависит только от них самих, — напомнил он, пристально следя за транслируемым с беспилотника изображением. — Они должны справляться сами — со всем, что подкинет им жизнь. Наше дело — лишь защитить их от того, что вне их возможностей. Мы сделаем это — но только когда будем уверены, что сами они не справятся.

Краем сознания он отметил, как она тяжело вздохнула и тоже повернулась к экрану.

— Дело в них? — тихо спросила Глинда. — Или в ней?

Она не назвала имени, но это не требовалось — с высоты сложно было разглядеть что-то конкретное, но красная боевая куртка легко выделяла Куру Скарлатину на сером фоне старого храмового комплекса — трое студентов сломя голову удирали в сторону моста, перекинутого через ущелье.

— Одно включает в себя другое, — толи согласился, толи оспорил он высказанную мысль. — Я предупреждал мисс Скарлатину, чтобы она не использовала на мне свое Проявление: был почти уверен, что попытка скопировать меня для нее плохо кончится, — он вздохнул, вновь останавливая трость. — Она не послушалась, хотя я не могу упрекнуть ее мотивацию. И теперь...

— Ты хочешь увидеть, насколько она стала похожей на тебя, — закончила Глинда.

— Весь четвертый курс и пара боевых кораблей — вовсе не единственная защита студентов от неизбежных случайностей в этом году, — улыбнулся Озпин. — Если через... десять минут ничего не произойдет — мы отправим корабли, но я почти уверен, что мисс Скарлатина понимает главный принцип победителя.

— Какой из? — уточнила Глинда. — У тебя их много...

— Если не можешь победить по правилам, нет смысла им следовать, — нажав пару кнопок на голографической клавиатуре, он указал тростью на боковой экран, вспыхнувший разбитым на квадраты трансляциями с ангаров. — Следи за третьим ангаром, Глинда, следи за пятым буллхедом.

Улыбка директора стала шире, трость звонко ударилась о мрамор стальным наконечником.

— И жди, когда он исчезнет.

Бег.

Не так она представляла себе инициацию и свой первый день в Биконе. Жанна думала о боях, опасности, притаившихся под каждым кустом, смерти, смотрящей на нее багровыми угольками глаз Гримм... в итоге, сбылось разве что последнее, а вместо всего остального — бег, на самой границе ее навыков и концентрации. Пару раз у нее мелькнула было неприятная мысль: "А не придерживают ли шаг остальные, чтобы она не отстала?", но быстро растворилась в череде резких вдохов и выдохов. Жанна пыталась дышать правильно, как учили: в нужном ритме, два шага на вдох, два — на выдох, но быстро сбилась, сосредоточившись лишь на поддержке ауры и красной куртке впереди, указывающей путь по извилистым улочкам древнего города. У нее не было времени оглядываться, но судя по состоянию храма, в котором они нашли "реликвии", люди ушли отсюда столетия назад...

Она едва не налетела на Куру, когда фавн резко остановилась, лишь чудом извернувшись и проскочив мимо. Замерев на самом краю пропасти, она взглянула вниз — где-то далеко внизу, зажатая с обоих сторон почти вертикальными стенками ущелья, блестела бурная горная речушка. Сглотнув, Жанна поспешно отвела взгляд и оглянулась по сторонам — чуть в стороне через пропасть был перекинут узкий каменный мост, впечатляюще длинный и еще более впечатляюще старый — полуразрушенный, обвалившийся в нескольких местах, он воспринимался каким угодно, но только не надежным.

— Чего встала?! — рыкнул позади Кардин.

У нее что-то всегда неприятно сжималось внутри, когда он говорил с такими интонациями — грубо, зло, подавляюще. Она всегда вспоминала хулиганов из дома — после того случая, когда об этом узнали братья, с ней предпочитали не связываться, но Жанна до сих пор терялась, сталкиваясь с таким поведением.

Оглянувшись, она увидела партнера, нависшего над Куру — тяжело дыша, раскрасневшийся от долгого бега, он казался еще более угрожающим, чем обычно. Нахмурившись и подавив привычную растерянную робость, Жанна шагнула вперед, чтобы вмешаться, пока он не успел наговорить лишнего: изящная, тонкая девушка-кролик едва доставала ему до плеча, если не считать длинные уши. Казалось, ей нужна защита...

Ее порыв пропал зря. Едва взглянув на Кардина, Куру шагнула в сторону, освобождая ему дорогу:

— Я никуда не пойду, пока не вернется Вайс, — отрезала она. — Мост перед тобой, здоровяк, если хочешь — иди без меня.

Девушка сделала крохотную паузу, достаточную, чтобы парень открыл рот, намереваясь что-то ответить, и закончила таким тоном, что даже Кардин не решился прервать:

— Но я не думаю, что там, где ты вырос, принято бросать своих. У нас есть шанс разминуться с ордой только благодаря Вайс. Ты обязан ей.

Скривившись, Кардин шагнул мимо нее. Жанне на мгновение показалось, что он собирался "случайно" задеть девушку плечом, но в последний момент передумал. Прежде, чем Жанна успела что-то сказать, чтобы остановить его, напарник сбросил с плеча булаву, повел плечами, будто разминая затекшие мышцы, и недовольно буркнул в ее направлении:

— Отойди от края, Хомячок, свалишься еще.

Она не смогла сдержать улыбку, чем вызвала еще один раздраженный хмык. Все-таки Агнар был прав...

"Он не привык быть мягким, Жанна, — сказал ей однажды старик, заметив однажды, как она шарахнулась от Кардина в коридоре. — И не привык быть добрым. В детстве, у него были проблемы со сверстниками — Кардин всегда был конфликтным мальчиком, именно поэтому родители привели его в "Разящий": чтобы я помог ему взять это под контроль. То, что у него сильная аура, мы смогли выяснить уже сильно после... Но если тебе когда-нибудь выпадет возможность увидеть его с сестрой — ты все поймешь сама".

Прошло всего несколько дней — и она увидела. Смешно, но прямо сейчас Кардин вел себя с ней почти также...

— Почему Неверморы все еще в воздухе? — буркнул партнер, игнорируя ее улыбку.

— Бережет, — ответила Куру, тоже покосившись на черные крестики, наворачивающие круги в небесах. — Перед инициацией вырезают в первую очередь летающих, они самые неудобные противники. Гриммолову нужно прикрытие, на случай, если сюда все-таки отправят боевые корабли.

— Корабли? — удивилась Жанна, подойдя к Кардину и невзначай вставая между ним и фавном. На всякий случай.

А еще... рядом с ним было спокойнее, и получилось наконец оторвать взгляд от зловещих крестов над головой.

— Изумрудный лес — это фронтир, здесь случается всякое, и Гриммолов — далеко не худший вариант, — объяснила Куру. Мельком взглянув на Жанну, она оглядела ее с ног до головы, нахмурилась... и продолжила уже совсем в другом тоне — мягко, с успокаивающими нотками старшей сестры и уверенной улыбкой. — Никто не посылает сюда первокурсников совсем уж без прикрытия: на случай, если все пойдет не так, всегда наготове боевое крыло — даже крейсер с границ обычно отгоняют.

Сарказм в голосе Кардина почти можно было пощупать:

— То есть сейчас — это еще "так"?!

Куру скривилась, как Кардин, которому предложили пожертвовать деньги на благотворительность:

— Озпин будет ждать до последнего, — ответила она. — Инициация нужна для того, чтобы мы прошли ее сами, и убивать всю эту толпу не входит в наши задачи — просто вернуться назад.

— Как, кстати?! Гребанный утес на этой стороне моста.

— У меня есть план. У меня теперь всегда есть план... — дернула щекой девушка и улыбнулась Жанне. — Все будет хорошо, надо просто немного нарушить правила. Кстати об этом...

Запустив руку за пазуху, Куру вытащила Свиток — Жанна раньше видела такой только у отца. Массивный, раза в полтора больше стандартного, с вдвое меньшим экраном и длинной выдвижной антенной. Покосившись на Жанну с Кардином, она отошла в сторону и отвернулась, но явно недооценила человеческий слух.

Пару раз глубоко вздохнув, она нажала на кнопку вызова. Жанна не могла увидеть ее лица, но, еще по Арлеану, ее маленькой родине на границе Мистраля, помнила, что у фавнов именно их животное наследие лучше всего выдает чувства, и присмотрелась к ее ушам: они нервно подергивались, поникая, как увядший подсолнух, или с дерганой напускной решимостью расправляясь.

И тем не менее, когда она заговорила, ее голос был ровным, спокойным и уверенным:

— Привет... мне нужна твоя помощь. ...Я вышлю координаты. Спасибо, и... — Куру резко замолчала. Опустив руку со Свитком, она вздохнула и тихо сказала, уже просто в пустоту. — Не называй меня Вельвет.

Проявление Шни знаменито на весь мир, и даже не из-за своей силы, а лишь благодаря одной единственной черте: оно было наследственным. Для всех остальных — материальное воплощение души, проекция личности на реальность была уникальной для каждого, им приходилось овладевать и встраивать в собственный боевой стиль самостоятельно, сильно ограничивая все попытки стандартизации и единых для всех правил и учебников.

В ее семье все было иначе. Все способности, все грани Проявления за столетия были изучены досконально, об этом были написаны книги и инструкции по раскрытию и овладению родовой силой. Простые белые глифы в форме снежинки, давшие начало гербу Шни, — просто поверхность, на которую можно опереться или защититься от удара; если добавить щепотку ауры — к ним можно было "прилипать", передвигаясь по вертикальным поверхностям. Если вместо ауры добавить Прах определенного типа, с их помощью можно было манипулировать силами природы, гравитацией или даже, немного, самим временем куда легче, чем пользуясь традиционной Праховой магией. Оно позволяло контролировать все поле боя, оказывать поддержку союзникам или атаковать самой. И, наконец, вершина развития — глиф Призыва, возможность создать проекцию любого побежденного ранее Гримм.

Вайс владела каждой гранью, кроме последней (но и она однажды ей покориться — обязательно!). По традиции, ее должен был обучать отец или мать... но первый не был Шни по крови, а вторая... наследница уже не помнила, когда в последний раз видела ее трезвой или не с похмелья. Вайс учила Винтер. Не только бою, но и тому, что Проявление говорило обо всех них, каждом Шни: слабых и сильных сторонах. Универсальность, свобода, потребность в контроле, зависимость от внешнего.

Почему-то именно сейчас, сосредоточенно перескакивая с одного глифа на другой над крышами домов полуразрушенного города, Вайс думала о том, что ее отец не понимал главного — Шни должны сами управлять своей жизнью, иначе ничего хорошего из нее не выйдет. Его властный характер требовал доминировать над окружающими, навязывать свою волю — и вот уже мама спивается, Винтер уходит из семьи, следом — она сама... кто будет следующим — Уитли? Что вообще останется от ее семьи в конце всего этого?

И почему она думает об этом сейчас?!

"Потому что на самом деле ты думаешь об этом постоянно" — ответила она самой себе.

Перескочив на очередной глиф, она, наконец, увидела остальных — яркая красная курточка партнера была отличным ориентиром. Они ждали ее у того самого моста, и на один короткий миг Вайс ощутила досаду, что парочка из грубияна и девушки с косой не потерялась где-то по пути.

Увидев ее, Куру замахала рукой. Вайс улыбнулась в первый момент, но тут же нахмурилась, уловив тревожные нотки в голосе партнера. Обернувшись, она увидела именно то, чего боялась — черные кресты перестали быть крестами: уже были отчетливо различимы силуэты нескольких воронов размером с вагон, алые глаза и стальной блеск черных перьев. Сложив крылья, пятерка Неверморов стремительно приближалась, и явно успеет догнать ее прежде, чем Вайс успеет воссоединиться с командой. У нее была всего пара секунд...

Она потратила их на то, чтобы отскочить в сторону. Учебники не соврали — перед тем, как пустить в ход клювы и когти, Неверморы взмахнули крыльями — и на землю обрушился дождь из огромных перьев длиной больше метра, с легкостью прошивающих ветхие здания насквозь и вонзающихся в камень дороги. Благодаря ее маневру, остальные не попали под удар, а для нее увернуться не составило труда — перья не были быстрее пули, и наследница легко проскользнула между ними. Она встала на последний глиф, мгновенно окрасившийся черным — и искусственная гравитация швырнула вперед с энергией набравшего ход бронепоезда, затуманилась темно-золотым рапира, превратив лезвие в цепную пилу из хаотично вращающихся потоков воздуха. Неверморы были уязвимы — прямо здесь и сейчас, развернув крылья, они были медленнее, чем когда бы то ни было.

Вайс выбрала самого маленького из них, с хирургической точностью вогнав острие прямо в провал костяной маски, в багровый уголек, заменяющий тварям глаза. В полном боли крике монстра потонул тихий щелчок барабанного механизма при смене рабочего контейнера, и сразу после крик резко прервался — нельзя кричать, если череп разорвало изнутри взрывом.

Развить успех наследница не успела — неловким ударом крыла, нанесенным по касательной, ее отшвырнуло в сторону, жесткие перья наждачкой прошлись по белой ауре. Затормозить Вайс успела только у самой земли, — и тут же прыгнула вновь, резко вверх, спасаясь от новой волны черных снарядов.

Быстро оглянувшись, она успела заметить, как двое Неверморов ринулись дальше, к мосту, но сделать ничего не успела — вторая пара налетела на нее с двух сторон, не оставив времени ни на что другое, кроме спасения жизни. Короткий бой в небесах остался в ее памяти фрагментарным.

Удивление, как слаженно и четко работают Гримм, чередуя атаки и прикрывая друг друга, не оставляя времени для успешной контратаки: несколько подпаленных пятен на черных перьях, да чуть треснувшая маска — все ее успехи.

Одна из микроскопических передышек в атаках застала ее вниз головой — она оглянулась проверить, как дела у остальных. Самый крупный ворон, приземлившись, нависал над грубияном — парень отчаянно отмахивался от ударов клюва и когтей булавой. Второй монстр, прямо у нее на глазах, широко распахнув клюв, проглотил блондинку целиком, и резко задрал голову вверх, пытаясь проглотить добычу. Сердце наследницы пропустило удар, холодный морозный ужас мурашками пробежал по телу, но прежде, чем она успела броситься на помощь, на солнце сверкнула золотая коса — стоя на застрявшем поперек горла щите, девушка вонзила сияющий серебром клинок в нёбо. Что было дальше, Вайс уже не увидела, занятая собственным боем.

Путь к победе пришел к ней, когда наследница наконец смогла разглядеть на загривке одного из Гримм крохотное белое пятнышко, спрятанное между перьями — крохотного паучка, впившегося мандибулами в кожу Невермора. Алый огненный серп, сорвавшийся с лезвия, перерубил его пополам и, слава Богам, атаки воронов мгновенно потеряли свою идеальную согласованность. Вскоре она умудрилась достать кончиком рапиры второго, а затем — вонзить острие точно в щель надколотой ранее маски, взорвать голову уже проверенным методом.

Разобравшись тем же способом с последним Невермором, Вайс бросилась на помощь остальным, но уже после первого же прыжка поняла, что в спешке нет нужды. Куру, взобравшись на загривок Гримм, на секунду застыла, занеся руку над головой, сгущая бледно-травяную ауру до состояния полной непрозрачности, а после резко ударила раскрытой ладонью по макушке. По чудовищной голове, размером с холодильник, будто пробежалась волна, изнутри распирая череп взрывной энергией, раздался сухой хлопок... и обезглавленная туша рухнула вперед, едва не задавив собой грубияна.

Мгновенно преодолев оставшееся расстояние, Вайс приземлилась рядом с напарницей, быстро оглядела ее на предмет ран, и облегченно выдохнула, лишь поймав успокаивающую улыбку и тихое: "Я в порядке".

И тут до ее наконец расслабившегося сознания достучался новый звук, который она раньше отбрасывала, как несущественный, даже вредный для выживания: сухой, приглушенный расстоянием треск раскалываемого льда.

— Нам надо бежать! — выдохнула наследница.

Схватив фавна за руку, она потянула ее за собой, но тут же застыла, почувствовав сопротивление. Недоуменно оглянувшись, Вайс вопросительно посмотрела на партнера. Криво улыбаясь, Куру кивком указала ей, куда надо смотреть.

В стороне, совсем рядом с обрывом пыталась подняться на ноги девушка с косой. Бледная, мелко дрожащая от напряжения, крепко зажмурившись и опираясь на щит, она балансировала между состоянием "надо вставать" и "хочу лечь и умереть".

— Дай им тридцать секунд, — попросила Куру.

Вайс, увидев спешащего к своей напарнице грубияна, быстро кивнула и буркнула себе под нос:

— Им стоит поторопиться.

Встав рядом, грубиян осторожно положил ей руку на плечо и тихо спросил:

— Хомячок?

— Это что, я сделала? — не размыкая глаз, дрожащим, неверящим голосом спросила... как ее зовут, Гримм побери?!

Последнее, что Вайс ожидала увидеть на этом грубом лице, еще вчера лишь презрительно кривившемся при взгляде на нее, — мягкую улыбку. Последнее, что ожидала услышать в этом низком голосе, сочащемся злобой, — осторожную, неуклюжую ласку:

— Ты. На любого страшного Гримм найдется свой непредсказуемо глупый Хомяк.

— Я могла умереть...

Фыркнув, грубиян (?!) положил ладонь ей на макушку, все с той же, явно непривычной, нежностью взъерошил волосы.

— Эй, ты же хотела стать героем, Жанна? Герои не умирают на своем первом экзамене в сражении с проходным монстром. Это недостаточно пафосно.

На такое объяснение хмыкнула даже Куру, а Вайс неверяще покачала головой, увидев слабую улыбку на губах блондинки.

— Точно, я слишком крутая для этого, — нервно хихикнула Жанна.

— Не зарывайся. Просто это было бы слишком тупо даже для тебя.

— А вот теперь — пора, — с улыбкой в голосе сказала фавн и крикнула, заставив грубияна вздрогнуть, будто он уже успел позабыть, что у этой сцены есть свидетели: — Эй, сладкая парочка!..

Дождавшись, когда они повернуться, она оскалилась и закончила:

— Что делают правильные герои, повстречав финального босса в начале истории?

— Проигрывают и чудом спасаются? — мрачно предположил грубиян.

Догадаться о правильном ответе Вайс помогла тишина, столь внезапная, что она даже не сразу поняла, что изменилось — пропал этот неостановимый хруст. За кратким мгновением спокойствия последовал трубный рев Голиафов, взобравшихся по склону, топот и грохот — Гримм бросились вперед, не разбирая дороги, не петляя по узким улочкам, а банально прорываясь сквозь ветхие здания.

— Бегут!Часть 3

"В жизни можно быть уверенным только в одном: однажды все пойдет не по плану" — житейская мудрость, столь же древняя, как и само понятие "план". Способ противодействия тоже давно известен: "На этот случай у тебя тоже должен быть план".

Вводная первая: старт и цели. Тебя сбрасывают в лес, полный монстров, вместе с одиннадцатью незнакомцами и заданием — найти партнера, сформировать команду, отыскать, забрать и вернуть обратно "реликвии".

Вводная вторая: место действия. Фронтир, пограничная зона между землями, обжитыми людьми и бездушными в самом прямом смысле этого слова монстрами, Тварями Темноты, Гримм, приходящими на черное сияние негативных эмоций. Здесь может произойти все, что угодно, через сеть далеко вынесенных автономных постов может пройти одиночная сильная тварь или целая стая чудовищ похлипче.

Вводная третья: тылы. Ты не доверяешь тому, кто должен тебя прикрывать. Ты боишься его, и знаешь его, и предсказываешь его действия, а потому не сомневаешься — он захочет посмотреть, как вы будете выкручиваться самостоятельно.

Решение, шаг первый: ты должна найти сильного партнера, способного прикрыть спину, желательно — сильнее, чем ты сама. Шаг второй: ты должна заранее спланировать, куда будешь отступать, как и где сражаться, если все пойдет не так. Шаг третий: у тебя должно быть свое прикрытие, свой план и золотой парашют — те, к кому ты можешь обратиться за помощью и не сомневаться в том, что получишь ее по первому слову.

Год назад, когда она проходила инициацию в первый раз, то так и не смогла уйти дальше первого шага... Еще пару месяцев назад максимум, до чего она могла бы додуматься — второй, и то бросила бы это на полпути, перевалив ответственность на Коко. А прямо сейчас все три пункта выстроились в цепочку и реализовались будто сами собой, почти не задумываясь, легко и свободно. Партнер — определенно одна из самых сильных студентов этого года, потомок древней семьи воинов, дочь одного из богатейших людей мира. Знакомая местность, карты, выученные наизусть, маршруты, намеченные, кажется, абсолютно для любой ситуации. Протащенный вопреки всем правилам мощный Свиток, способный "добить" до Бикона, и ее старая команда — лучшие в своем потоке: честные, верные, одни из самых близких ей людей на планете... когда-то.

Друзья ведь не должны быть пунктами в плане, не так ли?.. Их реакцию не вычисляют до граммов, не выверяют голос так, чтобы одновременно и успокоить, и дать понять, что все плохо, и вызвать желание помочь. Друзей не используют.

Куру бежала последней, пропустив вперед остальных. Жанна и этот здоровяк, что так и не потрудился представиться, не производили впечатление действительно сильных бойцов — достаточно, чтобы просто не умереть, но не более, — а Вайс и так сделала больше всех. Наследница старалась не показывать усталости, делая вид, будто занимается этим каждый день, но Куру прекрасно видела сквозь эту маску, подмечая и чуть учащенное дыхание, и побледневшие, несмотря на прошедший бой щеки, и, самое главное, сполохи ауры, время от времени пробегавшие вдоль стройного тела — идеальная белизна первого снега потускнела и выцвела подобно все тому же снегу, но пролежавшему у оживленной дороги не одну неделю.

В очередной раз оглянувшись через плечо, Куру выругалась — Гриммолов отправил за ними еще двоих Гримм. "Нет, четвертых" — поправила Куру себя, заметив за тушами Неверморов мелькнувшие кожистые крылья — Грифоны прятались за своими более массивными товарищами.

— Воздух! — предупредила она. — Четверо, Невер-Гриф!

Быстро оглядев небеса, она подсчитала оставшихся — еще два раза по столько же осталось у Гриммолова в резерве.

Наступив самой себе на совесть и стыд, она крикнула:

— Вайс! Не дай им разрушить мост!

"Проклятье! — прорычала она про себя, проследив за вереницей белых глифов. — Коко была права, мне нужно что-то для дальнего боя! Большая пушка еще никому не вредила!"

Она не побоялась бы ни стаи Беовульфов, ни Старшей Урсы, ни стада Борбатасков, ни даже парочки Голиафов, но все ее атаки были контактными. Раньше этого хватало — зачем нужны еще какие-то пушки, когда в твоей команде ходячая огневая батарея по имени Коко Адель?

Еще раз оглянувшись, она еще успела увидеть полуразрушенную стену какого-то здания на краю пропасти, чье предназначение давно потерялось в веках. Это был последний миг, когда здание еще стояло — кладка будто взорвалась изнутри и в пролом вывалился покрытый пылью и обломками, что запутались в длинной жесткой шерсти Голиаф. Не успел стихнуть грохот камней, как между толстых ног забурлила черно-белая река — гибкие юркие тела Беовульфов, застрельщиков любого нашествия. Их было так много, они так рвались к сиянию открытых душ, что прижимались друг к другу так, что было сложно разглядеть где начинается один и кончается другой — казалось, что десятки алых глаз и белых масок принадлежат одному существу, наскоро сшитому в один бесформенный жидкий комок голода и злобы.

Куру посмотрела вперед — и еще успела увидеть, как впереди рухнул Грифон, развернулся поперек моста, перегородив дорогу, поднял львиную тушу на задние лапы... когда тварь с силой ударила лапами по камню, мост ощутимо содрогнулся, затрещал — брызнули в стороны выбитые из кладки камни.

— Здоровяк, Жанна! — крикнула она, замедляя бег. Поймав взгляд парня, оскалившись в расширившиеся от страха глаза, когда он посмотрел ей за спину, она крикнула: — Гриф ваш. Убейте сволочь!

Не дожидаясь ответа, Куру развернулась к волне. Подняла руку над головой. Привычное усилие — и на ладони сгущается светло-зеленая аура. Она разгорается все ярче, превращаясь из маленького огонька сначала в небольшой факел, а после — в крохотную звезду, пульсирующую сдерживаемой мощью.

Мост содрогнулся еще раз, застонал под собственным весом — больнее, тяжелее, чем раньше. Скосив глаза, Куру отыскала Вайс — крохотная белая фигурка металась в воздухе, не подпуская Неверморов к мосту; наследница действовала аккуратно, берегла силы и Прах — ни сполохов алого, ни янтаря и антрацита, ни ледяной лазури. С трудом отведя взгляд от напарницы, Куру посмотрела прямо перед собой — волна уже была совсем рядом, еще пара секунд, и первые Беовульфы взовьются в прыжке, сверкнут на солнце белоснежные клыки-кинжалы и это будет последнее, что он увидит в жизни.

"Быстрее, Коко!" — взмолилась Куру про себя и ударила — опустившись на колени, с размаху приложила ладонью, невидимой под пульсирующим аурным сгустком, по холодному камню, толкнула энергию от себя. "Аурный взрыв" девятым валом прокатился по мосту, вздыбив кладку, кроша гранитные плиты в пыль — грохот неприятно ударил по чувствительным ушам, брызнула в глаза каменная крошка.

Оттолкнув предательскую слабость, заставившую дрогнуть коленки, Куру вскочила на ноги — она была уверена в трех метрах, рассчитывала на четыре, надеялась на пять, но даже максимума не будет достаточно, чтобы остановить всех. С усилием распрямив сведенные судорогой плечи, девушка подняла руки в боевую стойку, с хрустом сминаемой кожи сжала кулаки. Потухшая было аура разгорелась с новой силой, одевая хозяйку в полупрозрачный зеленый доспех; сгустилась на шипах, усеявших руки, вытянулась вдоль стальных клиньев, удлинив те почти вдвое.

Из облака пыли донесся разочарованный вой, цокот когтей по камню, разгневанный рык... Куру смутно различила несколько черных силуэтов — большая часть ухнула вниз, не дотянув до противоположного края, но самая массивная приземлилась на самом краю, пригнулась к земле и бросилась вперед, почти касаясь грудью моста, но даже так почти не уступая ей в росте — Альфа-Беовульф, вожак стаи и сильнейший из них.

Куру заблокировала первый удар огромной толстой лапы предплечьем, довольно оскалилась, услышав почти человеческий крик боли, когда аурные шипы пропороли толстую шкуру. Больше никаких шансов твари Куру давать не собиралась — дернула вниз, раздирая шипами черную плоть, заставила пригнуться к земле, подсекла выгнутые назад ноги стопой и, едва туша грохнулась о камень, ударила кулаком в маску, вгоняя удлинившиеся шипы на костяшках почти до затылка. Поднявшись на ноги, едва успела увернуться от следующего монстра — не удержав равновесия при приземлении, Старшая Урса упала на землю, инерцией ее протащило вперед, едва не нанизав фавна на длинные полуметровые шипы, усеявшие хребет. Протянув руку, Куру схватилась за один из них, с хрустом отломала и метнула в следующего Альфу, глубоко вонзив острие в грудь; потеряв скорость, чудовище рухнуло вниз, так и не дотянувшись когтями до моста.

Передышки не получилось — Урса уже набирала разбег, заставив дрожать и без того на ладан дышащий мост. Проскользнув под брюхом Гримм, Куру быстро развернулась, и, пока тварь тяжело разворачивалась на самом краю моста, вновь зажгла на ладони пульсар — слабее предыдущего, но и этого должно быть достаточно. Урса бросилась вперед и на этот раз фавн не стала уклоняться — пульсар ударил в маску, остановив медведя в полете, тварь разбухла, будто рыба-еж и лопнула, расплескав повсюду куски матово-черной шкуры, дымящиеся и истаивающие прямо в полете внутренности... а шипы на спине крупной шрапнелью ударили назад, сбив новую волну. Этому фокусу научил ее бывший партнер — Фокс Алистер... как и "Аурному взрыву".

Воспользовавшись коротким затишьем, Куру оглянулась, хоть и знала, что Грифон либо связан боем, либо мертв — мост больше не стонал под ударами чудовища. Она знала... но все равно облегченно выдохнула, обнаружив будущих сокомандников (она успела увидеть, какую шахматную фигуру Жанна схватила в храме) живыми и здоровыми, уверенно тесня совместными ударами Грифона все дальше и дальше. Тварь тяжело пятилась назад, поджимая под себя сломанную переднюю лапу, и огрызалась ударами клюва, неизменно блокируемыми белым щитом. В очередной раз провалившись в атаку, монстр не успел ничего сделать, когда, выскочив из-за спины напарницы, здоровяк опустил горящую тяжелой дымной охрой булаву на башку Гримм, заставив маску треснуть. Восстановить равновесие тварь не успела — сверкающая серебряная статуя (да сколько у нее ауры вообще?!) ударила щитом в грудь, булава сломала вторую лапу... досматривать Куру не стала.

Вайс успела достать одного из Неверморов и теперь кружила вокруг второго, выбирая момент для атаки. Наследница торопилась — чувствуя, что жертвы могут ускользнуть, Гриммолов бросил в бой все резервы, и сейчас последний десяток летающих Гримм стремительно пикировал к мосту.

Ни подумать, ни сделать что-то по этому поводу Куру не успела — очередной Беовульф заскрежетал когтями по камню; не дотянув совсем чуть-чуть, визгливо заскулил, ударившись животом о край. Не дав ему шанса подняться, фавн отправила тварь в пропасть ударом ноги по клыкастой морде. Не осталось времени ни для планирования, ни даже для мыслей — лишь Гримм, что десятками прыгали через провал. Долетало меньше половины, но Куру сомневалась, что Гриммолову было до этого дело — низших Гримм на Темных Землях были миллионы, он всегда сможет поймать еще. Пару раз она попыталась повторить "Аурный взрыв", еще немного увеличив расстояние между собой и Гримм, но каждый раз срывалась, не успевая набрать достаточно энергии, спуская затратную и выматывающую атаку на рядовых монстров.

Рев двигателей буллхеда был самым прекрасным звуком, который она когда-либо слышала в своей жизни. Два огненных хвоста позади черных ракет — самым вдохновляющим зрелищем. Ракеты стремительным огненным росчерком вспороли воздух, гулко взорвались, попав в опоры моста — почти сотня монстров рухнула в пропасть вслед за целым пролетом.

Тяжеловесно развернувшись прямо перед Куру, военный корабль на мгновение замер в неподвижности, открывая аппарели. Девушка, широко улыбаясь, быстро заморгала — глаза обожгло попавшим в них соленым потом, — но все равно узнала эту невысокую фигурку в кожаном костюмчике завзятой модницы: обтягивающие черные штаны и блузка с широким воротом, глянцевый пиджачок "цвета капучино" и залихватски сдвинутый на бок берет. Коко стояла к ней спиной, но Куру точно знала — в руках миниатюрной девушки со зловещим механическим шелестом раскручивал шесть стволов чудовищный, выкрашенный под золото пулемет. Всего секунда — и гром выстрелов перекрыл даже рев беснующихся монстров, упустивших добычу. Крупнокалиберные снаряды рвали монстров на части, как ребенок мог бы разорвать пополам плюшевую игрушку, напрочь выкосив первые ряды, заставив неостановимую волну захлебнуться, попятиться назад, а следом, глухо ворча и оставляя на камнях быстро истлевающие трупы — отступить.

Выдохнув, Куру обессиленно опустилась на колени — слишком часто она в этом бою применяла Взрыв: несмотря на эффективность, эта техника просто чудовищно выматывала и душу, и тело. Дрожащей рукой вытерев со лба пот, она с усталой улыбкой смотрела, как вновь развернулся транспорт и плотный поток пуль буквально перепилил пополам одного из Неверморов, заходящих Вайс за спину.

Рядом с грохотом приземлился ее бывший товарищ. Задрав голову, она застенчиво улыбнулась высокому широкоплечему парню, слишком поздно сообразив, что подражает улыбке Вельвет — уязвимой, стеснительной, робкой улыбке, чтобы сделать ему приятно. Она не ошиблась — она никогда не ошибалась! — широкое смуглое лицо расслабилось, мгновенно утратив всю суровость, а низкий хриплый голос был наполнен облегчением пополам с юмором:

— Ты опять попала в неприятности, Вельвет. Слава Близнецам, на этот раз хоть не расисты — эти проблемы мы, хотя бы, можем просто убить.

Ее улыбка потухла. Они не понимали, они отказывались понимать, отрицали реальность, отчаянно цеплялись за память о прошлом, не желая отпускать подругу, которую знали и любили.

— Не называй меня Вельвет, — тускло, без всякой надежды на понимание, ответила она, твердо взглянув в карие глаза парня, в которого была влюблена до безумия еще пару месяцев назад. Сейчас от этих чувств осталась лишь глухая тянущая боль в груди, тихая скорбь о любви, которая умерла, но успев разгореться. — Она мертва, Ятцу. Твоя Вельвет мертва. Она больше никогда не вернется.Часть 4

Усталость — вот что принес Вайс этот бой. Не торжество победителя, как на тренировках, не упрямую горькую решимость проигравшего, не досаду на совершенные ошибки, не гордость за правильные действия... только усталость. Тяжелая, густая как Озера Гримм, она черной вуалью упала на сознание и, глядя на тающих вдали двух Неверморов, что все-таки смогли уйти, единственное, что хотела сказать вслед наследница: "ну и катитесь к черту!" Бросив быстрый взгляд на экран Свитка, закрепленного на запястье, девушка вздохнула, увидев полоску ауры, застывшей опасно близко к красной десятипроцентной зоне.

"Это было близко, — скривилась она, но тут же улыбнулась себе под нос. — Но ты справилась, Вайс. Ты сделала это — сражалась с Гримм и победила, спасла тех, кто оказался рядом. Это — начало. Тебе всего лишь надо повторить это... еще миллион раз"

Отвернувшись от Гримм, Вайс запрыгнула в гостеприимно распахнутую аппарель буллхеда. Вложив Мартинестер в ножны, с легким расстройством оглядела запыленное платье, пропитавшееся потом, неприятно льнущее к телу. Какой неподобающий вид...

В себя ее привело тактичное покашливание. Встрепенувшись и проклиная порожденную усталостью невнимательность, Вайс повернулась на звук. Уже знакомая ей "девушка с пулеметом", сдвинув "авиаторские" солнечные очки на кончик носа, внимательно разглядывала наследницу, о чем-то напряженно думая, судя по нахмуренным бровям. Рядом с ней, глядя куда-то в сторону, стоял смуглый парень с короткими рыжими волосами; с некоторым смущением Вайс поняла, что он слеп — подернутые дымчатой поволокой глаза были совершенно неподвижны.

Два вопроса были заданы одновременно, ей самой и незнакомкой в очках:

— Ты — в одной команде с Вельвет?

— Вас прислал директор?

— Вельвет? — переспросила Вайс.

Девушка скривилась, будто проглотила лимон, и даже слепой парень вздрогнул, чуть звякнув сложенными багровыми клинками, закрепленными вдоль предплечий.

— Куру, — поправилась "модница". — Теперь она зовет себя Куру.

— Она — мой партнер, — кивнула Вайс, и тут же почувствовала, как сгустилось напряжение в тесном десантном отсеке транспорта.

Рыжий парень впервые посмотрел прямо на нее, заставив наследницу неосознанно напрячься — белые неподвижные глаза заставляли ее чувствовать себя неуютно.

— Ты Вайс Шни, — заметил он.

"О, Прах, опять?!"

— Да, — гордо вздернула носик наследница.

Эти люди пришли к ним на помощь, даже спасли от смерти, но она не собирается спускать им неуважение! Ее фамилия — не то, чего следует стыдится! Шни — это многовековая история, это добытая кровью и самопожертвованием слава, это сильнейшая династия воинов мира...

"Повторяй себе это почаще, Вайс..."

— А вы, кстати, так и не потрудились представиться, уважаемые, — услышала она свой волос, и внутренне скривилась привычным холодным, оскорбительно-вежливым интонациям. Попытавшись смягчить впечатление, она уже мягче продолжила: — Я заслуживаю знать имена тех, кто пришел на помощь в трудную минуту.

— Мы сделали это не ради тебя, прин... — начал было слепец, но осекся, едва девушка положила руку ему на плечо.

— Меня зовут Коко Адель, я лидер команды CF... команды "Кофе". Мой излишне откровенный друг — Фокс Алистер. Вель... Куру раньше состояла в нашей команде.

"Я уже была здесь в прошлом году" — припомнила Вайс слова напарницы в храме. Наследница не успела ничего разузнать о девушке перед началом инициации, и даже во время разговора в лесу это так и не всплыло, ну а после у нее были куда более важные проблемы. Выживание, например.

"Так, значит, она второгодница? Уж точно не потому, что плохо сражается"

Занятая собственным боем, Вайс видела немногое, но и этого хватило. Тонкая изящная Куру, одного за другим сбрасывающая Гримм в пропасть — спокойно, расчетливо, без суеты и надрыва, четко отпечаталась в ее памяти.

Ее напарница не была слабой.

— Ты Шни, она — фавн, — продолжила Коко, вырвав наследницу из воспоминаний. — У твоей семьи есть репутация, Вайс, и она заставляет нас беспокоится.

Даже не желая этого, наследница не смогла сдержать холодные, скрыто агрессивные нотки в голосе:

— Она — первый человек, с которым я встретилась взглядом после начала инициации. Это значит, что отныне Куру Скарлатина — мой партнер на все четыре года обучения. Это все, что имеет значение.

"Как часто мне придется повторять это?!"

Прежде, чем ответить, Коко посмотрела на Фокса и тут же расслабилась, когда парень быстро кивнул, еле слышно прошептав: "Она не врет".

— Это хорошо, — довольно кивнула девушка. Сделав шаг вперед, она протянула наследнице раскрытую ладонь. — Друзья Вельвет — наши друзья.

Только сейчас Вайс заметила, что смотрит Коко прямо в глаза, и ей не приходится задирать голову — девушка с самым огромным шестиствольным пулеметом, который Вайс видела в жизни, была ростом не выше метра шестидесяти — даже ниже нее! Ее хватка оказалась неожиданно крепкой для кого-то ее роста... и слишком мягкой для того, кто мог выдержать отдачу этого золотого чудовища.

— Позаботься о ней, — тихо сказала Коко, и Вайс при всем желании не смогла определить — просьба это была или угроза. Скорее всего — и то, и другое.

— Она — мой партнер, — твердо встретив испытующий взгляд, повторила наследница, стараясь не подавать вида, что стальные тиски, сжавшие ладонь, доставляют ей какой-то дискомфорт.

Пару секунд Коко пристально смотрела ей в глаза, а потом кивнула и прекратила рукопожатие — Вайс подавила желание растереть руку.

— Фокс, — бросила девушка, вновь спрятав карие глаза за черными очками. — Веди это корыто к мосту.

Проследив взглядом за парнем, послушно скрывшемся в кабине пилота, Вайс открыла рот... но так ничего и не сказала, пытаясь потактичней сформулировать свои сомнения.

— Злюка слеп, но видит лучше всех нас вместе взятых, — пришла ей на помощь Коко, пожав плечами. — Проявление у него такое — обостренные чувства, все, кроме зрения.

Вайс попыталась задуматься, что это говорило о Фоксе... и за ту минуту, пока парень подводил буллхед к мосту, так ничего и не придумала. Прежде всего, что было первым — слепота или Проявление? А ведь могло быть и так, что открытая аура потянула за собой пассивное Проявление — и зрение ушло в тот же миг, когда ему разблокировали душу. Всякое бывало... "Проявления странные" — самое точное определение, которое смогли сформулировать люди за тысячи лет.

Оставив бессмысленные размышления (все равно правду мог знать только сам Фокс — и такими вещами, как трактовка Проявления делились лишь с самыми близкими людьми), Вайс вслед за Коко спрыгнула на мост. Быстро оглядев соратников, она убедилась, что ни Куру, ни грубиян со своим партнером не ранены. Краем глаза она заметила, что стоявший чуть в стороне смуглый здоровяк, еще выше и шире в плечах, чем грубиян с булавой, встретившись взглядом с Адель, хмуро покачал головой.

Наследница шагнула к напарнице, мягко улыбнувшись, когда поймала точно такой же обеспокоенный взгляд со стороны фавна.

— Привет... Куру, — поприветствовала Коко.

Фавн скованно кивнула, дернув ушами.

— Спасибо, Коко, ребята, — слишком отчужденным, даже показательно равнодушным тоном сказала Куру.

Вайс нахмурилась, не понимая, что происходит. Она уже успела узнать, что Куру умеет улыбаться, шутить или хмуриться, но сейчас ее живая мимика застыла — казалось, что фавн одела идеально отлитую специально для нее стальную маску, столь же красивую, сколь и бесчувственную.

— Вы спасли нам жизнь, — все так же отстраненно улыбнулась Куру с грацией живого металла, совершенной, и оттого отчетливо искусственной. — У вас есть моя благодарность.

— Ты позвала, мы пришли, — пожала плечами Коко, игнорируя неловкость. — Не делай из мухи слона, ты бы сделала тоже самое.

Повисла тяжелая неловкая тишина. Вайс гадала, что же произошло с командой "Кофе", что вызвало такую отчужденность между еще совсем недавно близкими людьми. Отчужденность достаточную, чтобы Куру (Вельвет?!) решила начать заново, потеряв год своей жизни. Напарнице определенно придется ответить на несколько вопросов, когда все это закончится.

Тишину нарушил грубиян с булавой. Прокашлявшись, и убедившись, что привлек всеобщее внимание, он проворчал:

— Это охрененно трогательная встреча, вы вытащили наши задницы из дерьма и все такое, мы благодарны, бла-бла, но может, свалим отсюда, пока Гримм не вернулись?

— Мы не будем бежать, — неожиданно резко отрубила Куру. — Мы должны убить Гриммолова.

Всеобщее удивление опять-таки выразил грубиян и впервые Вайс была с ним полностью согласна:

— Да мы тут все едва не сдохли! Ты что, ёб...

— Почему? — прервала его Коко, одним только взглядом заставив парня поперхнуться своими словами.

Вайс его понимала — она бы тоже не хотела злить девушку с ТАКИМ пулеметом.

— Там еще остались студенты, — просто сказала Куру. — Когда мы были в храме, двух фигур не хватало, но две еще были там. Это значит, что в лесу есть еще как минимум четверо студентов, оставшихся один на один со всей этой ордой. Теперь, когда Гриммолов отступил в лес, быстро с ним не сможет справится даже флот, если директор все же отправит его в атаку. Да и не отправит он — вы уже здесь, и этого достаточно. Коко, хочешь за угон буллхеда и вмешательство в инициацию отделаться парой отработок? Принеси Озпину голову Гриммолова, и он спустит все на тормозах — я клянусь тебе в этом.

Обведя пристальным взглядом стоявших перед ней людей, Куру остановилась на грубияне. Шагнув ближе, она замерла перед ним, бестрепетно глядя снизу-вверх прямо в глубоко посаженные карие глаза.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Кардин, — буркнул грубиян. — Винчестер.

— Ты можешь остаться здесь или перейти на ту сторону, Кардин, — сказала Куру. — Там, в пещерах, есть где спрятаться. Я не думаю, что кто-то будет тебя винить — такое не предусмотрено в программе первокурсников. Ты можешь остаться... но я пойду. Коко — та, кто спасла тебя, пойдет за мной. Вайс, которой ты все еще обязан, и даже не хочешь сказать спасибо, пойдет с нами. Если твоя глупая гордость не позволяет тебе выразить благодарность словами — сделай это делами. И если все пойдет не так, если Гриммолов окажется сильнее или хитрее, чем я думаю, возможно, именно твоя булава будет отделять нас от смерти.

Пару секунд Куру молчала, пристально глядя здоровяку в глаза.

— Я так и думала, — наконец хмыкнула она, видимо, разглядев в них что-то. Вайс понятия не имела — что. Для нее там была только злость и досада. — Добро пожаловать на борт, Кардин.

— Ты какой-то охрененно неправильный кролик. Брутальный, злой и напрочь отмороженный, — скривился он, и посмотрел на напарницу. — Хомячок?

— Путь воина заключается в том... — решительно начала девушка.

— Ой, завали! Да или нет?

— Да, конечно! — кивнула Жанна. Бросив злой взгляд на партнера, оставшийся проигнорированным, она повернулась к Куру. — Если я могу помочь — я помогу.

— Как мы это сделаем? Как вообще найдем эту тварь в лесу? — спросила Вайс. — Куру, пожалуйста, скажи мне, что у тебя есть план.

— У меня всегда есть план, — невесело усмехнулась фавн. — Для начала, нам надо найти остальных и немного пошуметь...

Вдохи и выдохи — самое главное в жизни. Серия из двадцати одного вдоха и выдоха — самая базовая, самая простая методика входа в медитацию, и оттого наиболее универсальная. Вайс учили этому с детства, она была уверена, что хорошо овладела техникой, но в этот раз отрешиться от окружения было сложнее, чем когда бы то ни было. Весь этот сумасшедший день — бессонная ночь и нервное утро, встреча у фонтана, орда и побег, бои, следующие один за другим, не давая расслабиться ни на секунду, все это возводило один из самых тривиальных навыков Охотника в ранг подвига.

Но Вайс справилась — она всегда любила медитации и покой, который они с собой приносили. Мысли текли размерено и спокойно, один образ сменялся другим, плавно и легко, будто проплывая мимо, не касаясь ее естества.

Тихий мелодичный сигнал Свитка, сообщивший о двадцатипятипроцентном заполнении ауры заставил ее вспомнить улыбку Винтер и ее "Я горжусь тобой, Вайс!" — когда она впервые сделала это много-много лет назад. Оттуда — к образу огромного трехметрового доспеха, одержимого Гейстом, одним из видов Гримм, разлетающимся на куски под ударами тонкой рапиры: ее величайшая победа, экзамен, который она не должна была сдать, но все же сдала и тем заработала разрешение отца уехать из Атласа. За одним потянулось другое — образ отца в белоснежном костюме, пролистывающего ее табели успеваемости, ежемесячно составляемые учителями для того, кто платит деньги; она нервно переминалась с ноги на ногу, не решаясь сесть без разрешения и ждала вердикта. Мама, давным-давно, еще до того, как бутылка вина стала для нее важнее дочерей, читавшая ей вместо сказок хроники семьи Шни.

Покачнувшийся буллхед, чуть иная вибрация пола, ветерок из открытых аппарелей, изменивший направление, отправил мысли по другому пути. Оглушительная тревожная сирена транспорта, с помощью которой они собирали остальных студентов в лесу — они нашли всего четвертых, и никто из них не знал, что стало с остальными. Сюрприз, едва не стоивший им жизни — Гриммолов, подгадав момент, когда транспорт спустился пониже, чтобы подобрать студентов, принялся ШВЫРЯТЬ в них своих марионеток. Старшие Урсы, раскрутив за ногу Беовульфов могли бросить свои неожиданные снаряды на очень большую высоту. К счастью, с точностью у тварей были большие проблемы — Коко успевала сбить тех немногих, что могли попасть на подлете, а после того, как они подобрали растяпу с сестрой, первую, пользуясь небольшой скоростью буллхеда, посадили на крылья, обеспечив лучший обзор для отстрела "зенитного огня". На второе крыло всего десять минут спустя отправили сумасшедшую девушку с гранатометом, Нору, — от зловещего картинного хохота, с которым рыжая рассыпала гранаты, у Вайс мурашки бежали по коже.

Кто-то присел рядом, Вайс уловила терпкий запах пота и мокрой шерсти — непривычный, но не неприятный, как у промокших собак. Мысли наследницы, свободные и изменчивые под медитацией, скользнули к напарнице — к тому, как легко она стала главной, как просто отдавала приказы и убеждала в своей правоте. Вайс, мечтая о Биконе, была уверена в том, что ее навыки и образование позволят ей занять позицию лидера, но сама не заметила, как начала подчиняться и слушать странную девушку-фавна. Общеизвестный факт, что фавны характером похожи на своих животных-прототипов, казалось, был неведом Куру — Вайс сложно было представить худшее ее описание, чем "темперамент кролика".

Ощутив осторожное прикосновение к плечу, наследница задышала немного иначе, сбивая размеренный ритм, и спустя двадцать один вдох и выдох, открыла глаза. Оглядевшись, она осознала, что в десантном отделении осталась лишь она, Куру, сидящая рядом, и, в дальнем углу, Рен и Нора — пара студентов, подобранных в лесу вместе с растяпой (оказалось, у нее есть имя — Руби... почему в Вейл никого не учат представляться при встрече?!). Черноволосый парень в зеленом костюме, скрестив ноги, прислонился спиной к стене и глубоко размерено дышал в собственной медитации, держа свою безумную подругу за руку. Сумасшедшая, слава Близнецам, угомонилась, стоило парню коснуться ее — яркие рыжие волосы, розовая юбка и кеды мгновенно поблекли, будто припорошенные слоем пыли; та же "пыль" покрыла и ее партнера.

— Уже пора? — спросила Вайс.

— Скоро, — тихо ответила Куру. — Ты помнишь план?

Скривившись, наследница едва не ответила, что слишком молода для склероза, но сдержалась, вспомнив, как вели себя инструктора и даже сестра во время учебных выездов за пределы Гримм — Винтер тоже заставляла ее повторять план снова и снова, и не брезговала проговорить его сама лишний раз. "Каждый солдат должен знать свой маневр" — говорила она, и у Вайс не было причин сомневаться в словах лейтенанта Винтер Шни, личного порученца генерала Джеймса Айронвуда. Винтер, криво улыбаясь, называла свою должность "кризис-менеджер" — ее отправляли туда, где все пошло вразнос с заданием превратить катастрофу просто в очередную проблему.

"Они с Куру бы поладили" — мелькнула у нее внезапная мысль.

Может, поэтому она так легко приняла ее главенство?

— Повтори, — предложила Вайс вслух, отбрасывая глупые мысли. Куру — не ее старшая сестра!

— Чтобы убить Гриммолова, — послушно начала фавн, даже не взглянув на напарницу. — Нам надо найти гнездо, избавится от орды, следом — от тех Гримм, которых он оставил при себе, и уже после — убить его самого. Нас одиннадцать человек. Коко, Ятцу, Кардин, Жанна, Руби и Янг займутся ордой. Мы высадили их удобном для обороны месте в храмовом городке, оставили все припасы с буллхеда — стационарный пулемет, боеприпасы, взрывчатку. Им осталось только привлечь орду и выстоять столько, сколько получится, и, если этого не хватит, подорвать подходы и уходить в горы.

Вайс скривилась. "Привлечь орду" — могло значить только одно.

— Мне не нравится это, — сочла нужным она высказать свое мнение. — И даже не то, что мы оставляем их наедине с ордой. Приманить Гримм, так, чтобы они бросились в атаку, забыв обо всем, можно только одним способом.

— Это один из навыков Охотника, — заметила Куру. Ее уши, обычно стоящие торчком, устало обвисли, закрыв глаза. — Не только сохранять спокойствие, чтобы не звать тварей, но и уметь обратное — полыхать негативом, приманивая их к себе. Растравить старые раны, разбередить забытую боль... и при этом продолжать сражаться. Коко с Ятцу справятся — я позаботилась об этом. Они совершили серьезное нарушение, угнали военный транспорт — все для того, чтобы помочь другу. А когда спасли ее — встретили лишь отстраненность и пустую искусственную вежливость. Это будет не просто боль, которая могла бы помешать в бою, но злость — и она только поможет.

Куру сидела совсем рядом с Вайс, прижав колени к груди и откинувшись спиной на борт буллхеда. Ее длинные русые волосы падали на лицо, не давая увидеть эмоции. Единственным признаком, что этот спокойный тон — фальшивка, были мелко дрожащие губы, кривящиеся толи в горе, толи в презрении.

— Ты сделала это специально, — сама едва веря в то, что говорит, прошептала Вайс. Она подавила желание отодвинуться.

— Они не слушали меня, когда я говорила им, что Вельвет больше нет. Я испробовала все слова на свете, но они просто не слышат. Думаю, пришло время не рассказывать им правду — показать ее, показать так, чтобы они не смогли ее проигнорировать. Я расскажу им все, когда мы вернемся в Бикон, а там...

— Вельвет?.. — осторожно спросила Вайс. — Я уже слышала, как Коко называла тебя так.

Куру молчала так долго, что наследница уже было решила, что не дождется ответа. Наконец, она расслабилась, подняла поникшие уши и Вайс наконец увидела ее глаза — совершенно сухие... слишком сухие — как пустыня, никогда не знавшая дождя.

— Я обещала быть честной с тобой, Вайс, — сказала фавн, посмотрев напарнице в глаза. — И я буду. Я не хочу об этом говорить. Я хочу оставить Вельвет и то, что с ней стало позади и начать заново, построить новую жизнь — понять и разобраться, кто я теперь... или что я. Пожалуйста, давай ограничимся тем, что у девочки по имени Вельвет было очень сильное и редкое Проявление и однажды, неважно почему, она зашла слишком далеко в его применении, попыталась купить то, за что не могла заплатить цену. Вельвет умерла в тот день и родилась я — Куру Скарлатина, "Пришедшая После".

Вайс бросила осторожный взгляд на соседей. Куру говорила тихо, сидели они далеко, свист ветра и шум двигателей определенно не облегчал подслушивание, да и медитация... Пару секунд наследница молчала, принимая решение, а потом...

— Итак, мы сковали боем орду. Каков наш следующий шаг?

В конце концов, единственное, о чем она попросила у Куру, была честность. Если уж на то пошло, у самой наследницы тоже хватало тем, которые она не горела желанием поднимать. Ее отец, ее мать, ее брат, обязательные завтраки всей семьей — натужные и фальшивые, ежемесячный суд над табелями, мать, чаще ведущая пьяные разговоры с бутылкой вина, чем с собственной дочерью, брат, заглядывающий отцу в рот, постоянно ищущий повода оскорбить и унизить ее... песни, написанные, но ни разу не спетые никому, кроме зеркала.

Она тоже хотела оставить все позади, начать заново — и не говорить о прошлом, и не вспоминать о нем.

— Нам надо найти гнездо, — с благодарной улыбкой кивнула Куру, переключаясь на безопасную тему. — Оно не может быть далеко — у таких тварей всегда есть радиус. Худшим случаем была бы пещера в горах, но Гриммолов не может прятаться по ту сторону моста, иначе он не старался бы так остановить нас там — просто ударил бы с обоих сторон. Он где-то здесь, в лесу. Гриммолов любит темные влажные места — овраги или болота. Болот тут нет, а вот оврагов с родниками хватает. Ему нужно много места — судя по количеству захваченных Гримм. Таких мест в Изумрудном лесу всего три — и мы сейчас летим к последнему.

— И тут в дело вступает Фокс.

— Именно, — кивнула Куру. — Его Проявление — расширенные чувства. Обычно они не настолько хороши, но всегда можно влить ауру, чтобы усилить их еще больше — затратно и выбивает из колеи, но все еще эффективно для поиска. Гриммолов всегда держит при себе охрану — это инстинкт вида, но он не контролирует тела абсолютно, как может показаться — он лишь направляет и объединяет захваченных Гримм в единую сеть. Твари переступают с лапы на лапу, под ними хрустят веточки и шуршат листья... большое скопление не может быть тихим.

— И тогда придет время для третьего шага... — Куру улыбнулась, кивнув в сторону неподвижных, будто подернутых полупрозрачной серой пеленой студентов. — Тут нам с тобой сказочно повезло, Вайс. У нас есть идеальный Охотник — Ли Рен, парень с Проявлением, прячущим его от Гримм. Никаких лихих атак в лобовую, никаких рискованных планов — он просто возьмет за руку Нору, проберется в нору (каламбур случайный, не смотри так на меня!), подойдет вплотную — и та размозжит твари голову. Сам Гриммолов не так уж и опасен в бою, он кукловод, не боец.

— Но после первого удара его Проявление перестанет работать, — заметила Вайс, послушно стараясь не улыбаться, повторив слова самого Рена, когда Куру объясняла всем план впервые. — И для этого здесь мы.

— Верно. Гриммолов — опасная тварь, и страшен он в первую очередь разумом. Злобным, извращенным, ограниченным ненавистью всех Гримм к людям, но все еще разумом. Он запоминает, он учится, он думает — можешь не сомневаться, он помнит и меня, и тебя... особенно тебя — ты была самой большой его проблемой. Я попросила Рена держать свое Проявление активным постоянно — Гриммолов даже не знает, что они здесь, он чувствует только наши ауры. Стоит нам оказаться на земле — и он сделает все, чтобы устранить угрозу, отправив за нами всех, кого сможет. Нам просто надо продержаться до того момента, пока Рен не сделает свою часть — без Гриммолова это просто неорганизованная орда, и вполовину не такая опасная, как с ним. Ее даже нет смысла истреблять — мы просто вернемся на буллхед, заберем остальных, и вернемся домой с триумфом.

— Сколько ты думала над этим? — спросила Вайс.

Сама наследница, с тех пор, как увидела орду, могла думать только над тем, как бы не умереть прямо здесь и сейчас и защитить тех, кто рядом. Плохой из нее вышел бы лидер...

— С тех пор, как узнала Гриммолова, — пожала плечами фавн.

— А что делала бы, если бы у Рена было другое Проявление?

— Взяла бы вместо них Руби — она может утянуть других в эти свои лепестки. План был бы почти тем же — мы отвлекаем, она, одна или с сестрой, максимально ускорившись, убивает его, и потом тем же способом бежит. Это опаснее, но шансы все еще неплохи.

Какое-то время они сидели в тишине. Вайс думала о том, что точно знает, кто станет лидером их команды по итогам инициации, и о том, что ей даже не обидно, что это будет не она. Куру же... о чем вообще могла думать девушка, с такой беспристрастной точностью калькулятора принимающая решения? Спустя ровно пять секунд после столкновения с ордой Гримм, в бою с которой они вчетвером могли только умереть, уже знавшая куда они будут отступать, где и как сражаться, кого звать на помощь и сколько держаться? Продолжающая даже в смертельном бою, на волоске от гибели думать над тем, как не просто выжить, но ударить в ответ?

— Почему ты честна со мной? — неожиданно даже для себя спросила наследница. — Там, в лесу, когда мы стали партнерами, и сейчас... ты могла не рассказывать мне все это.

— Потому что я боюсь себя, Вайс, — тихо ответила Куру, вновь спрятав лицо в коленях. — Потому что я не Вельвет, но помню и знаю только то, что помнила и знала она, просто... воспринимаю это немного иначе. Ее учили, что ложь и манипуляция — всегда плохо, что хорошее всегда белое, а плохое — каждый раз черное. Что люди, видящие во всех вокруг инструменты — злодеи. Я не могу верить в это так безоглядно, как верила Вельвет, но... прямо сейчас ты знаешь о Куру Скарлатине немногим меньше, чем знаю я. И это проблема. Знаешь, что я делаю, когда у меня есть проблема, Вайс?..

Наследница размышляла над ответом всего пару секунд. Это было несложно — все, что она знала о своем партнере, во весь голос кричало ответ:

— Ты составляешь план.

— В точку. Ты — мой план, Вайс. Та, кто будет знать все... и та, кто остановит меня, если придется.

Пока наследница растеряно моргала, пытаясь переварить это откровение, Куру подняла голову и, заглянув глаза, улыбнулась — криво, горько, со страхом и надеждой одновременно.

— Побудешь немного моей совестью, партнер?

Прежде, чем она успела что-то ответить, ее прервал хриплый напряженный крик из кабины транспорта:

— Нашел!

— Куру Скарлатина, Вайс Шни, Жанна Арк, Кардин Винчестер!

Им не дали даже переодеться — потащили на церемонию назначения прямо так, в запыленной и пропахшей потом одежде, пустой аурой и тяжелой печатью усталости на лицах. Их группа и так задержалась, потратив на инициацию больше времени, чем было отмеряно, и как сказали бы по ТВ: "Шоу должно продолжаться!" Все, что Куру успела выспросить по пути — четверо студентов, которых они так и не смогли отыскать, живы, они успели забрать реликвии и покинуть храм прежде, чем туда явилась орда.

Устало щурясь в свете софитов, Куру рефлекторно дернула ушами, с трудом подавив желание закрыть их ладонями, столь громогласными были аплодисменты, приветственные крики и удалой свист. Все они, ее бывшие и будущие однокурсники, кто пришел посмотреть на инициацию, видели все по трансляции с беспилотника — их горящие восторгом глаза прожигали в ней дыры, крики — били по ушам, не оставляя от любого чувства удовлетворения победой ни следа. Они смотрели на нее как на какого-то чертового героя, в свой первый же день в Биконе убившей Гримм ранга опасности А+ — тех самых, что на Темных Землях, вне Королевств, было принято называть Убийцами Городов.

Она не была героем. Кем угодно, жертвой или злодеем, но только не героем.

— Эти четверо студентов, столь блистательно показавших себя на инициации, образуют команду KASK, "Калейдоскоп", во главе с...

Чудовище, куда более страшное, хитрое и опасное, чем она, посмотрело ей прямо в глаза и улыбнулось: мягко и горько, сочувствуя и обрекая.

— Куру Скарлатиной!

И вновь — крики, овации, свист, раздражающе яркий свет в глаза, мешающий ей видеть их лица.

Шагнув ближе, чудовище тихо сказало, так, чтобы услышала только она:

— Я многого от тебя жду, Куру.

— Я не буду плясать под твою дудку, Озпин, — облизав мгновенно пересохшие губы, с фальшивой дерзостью, спрятавшей страх, ответила она. Впрочем, она знала — ее уши, испуганно прижавшиеся к волосам, выдавали ее чувства не хуже, чем напряженное до хруста тело. — Кто угодно, но только не я.

— Будь доброй, Куру, — шепнул он. — Люби людей, со всеми их достоинствами и недостатками, цени своих друзей, не будь равнодушной... никогда не забывай: "чем больше сила, тем больше и ответственность". И ты уже на моей стороне, даже если выступишь против.

— А кто работает ТВОЕЙ совестью, Озпин? — спросила она, не заботясь о том, услышит ли ее Вайс или нет, и сделает ли правильные выводы. — Кто остановит тебя, когда ты пересечешь черту?

Куру не знала, чего добивается своим вопросом. Было в ней больше надежды на то, что кто-то найдется, или страха, что таковых не будет? Она даже не знала, что будет делать с ответом — спокойно спать в первом случае или изображать из себя кролика, бросающего вызов удаву, — во втором.

На одно короткое мгновение она увидела в зеленых глазах слабое отражение того, что чувствовала в тот момент, когда Вельвет решила воспользоваться своим Проявлением на директоре Бикона — тусклый золотой отблеск чего-то неизмеримо большего, чем просто человек. Два месяца назад Вельвет, отчаявшись и перепробовав все доступные ей способы, прибегла к последнему средству, и место доброй, робкой и неконфликтной девушки заняло существо, звавшее себя Озпином. Проблема, перед которой была бессильна она, разрешилась за десять минут даже не боя — простого разговора.

Но та... сущность, которую она приняла в себя, оказалась слишком сильна — и сломала Вельвет. Слишком огромна и тяжела — и одного лишь отпечатка хватило, чтобы от Вельвет остались лишь клочки. Прорехи и разрывы в душе заполнились чем получилось — кусочками плоти, упавшей с гиганта, пылью с его костюма, дыханием его разума. Так на свет появилась Куру Скарлатина — знавшая, что скрывается за зелеными глазами, но слишком напуганная, чтобы бросить вызов.

Она не знала, какого ответа желала. Но, как только его получила, отчетливо поняла, что ЭТОГО — боялась больше всего.

— Никто не сможет меня остановить, Куру. Но ты... ты можешь попробовать.

Глава 9. Два приюта

Гира проснулся в тот же момент, когда скрипнула дверь. Он всегда спал чутко, но как-то странно — ни шум машин, ни грохот стройки, ничто из простых механических звуков не мешало ему сладко спать хоть на камнях, но стоило кому-то попытаться подойти к нему спящему незаметно, и в голове будто загоралась лампочка. Он тут же просыпался, без привычной сонной мути первых мгновений после пробуждения — напружиненный и готовый ко всему.

Потянувшись, он сел на раскладушке и приглушенно охнул, когда спину стрельнуло болью. Пока он, кривясь и ругаясь сквозь зубы, растирал поясницу, гость бросил на столешницу пачку газет и поставил сверху огромную пузатую чашку дымящегося черного кофе — без молока, два сахара.

— Шеф, ты вообще в курсе, что у тебя есть своя квартира?

— Да, — буркнул Гира. Поднявшись с натужно скрипнувшей под его весом раскладушки, он с хрустом распрямил плечи, выдав очередную порцию ругательств занемевшему телу. — Каждый месяц оплачиваю счета.

— Зачем тебе вообще квартира, если ты спишь там раз в неделю? Ты слишком старый, чтобы засыпать на кушетке.

— Мне всего сорок.

— Я так и сказал.

Закончив разминку и кое-как приведя себя в порядок, Гира мигнул ярко-сиреневой аурой и плюхнулся в кресло, подцепил бочонок кофе и цапнул со стола верхнюю газету.

— Ты всего на десять лет моложе, Лайон, — проворчал он, сделав глоток и довольно зажмурившись.

— И я в ужасе от беспросветной обреченности своего будущего, — заверил его подчиненный.

Гира ничего не ответил, с кривой ухмылкой наблюдая, как его старый воспитанник, за прошедшие годы ставший верным другом и соратником, складывает обратно диван, с показным беспокойством отряхивает кожаную обивку.

— Слышишь этот шорох, шеф? Это песок.

Закончив, Лайон выпрямился, с достоинством поправил алый в желтую полоску галстук и отряхнул воображаемый песок с черного классического костюма, аккуратно поправил рукава белоснежной, почти хрустящей под тонкими пальцами пианиста рубашки.

— Ну что, закончил чистить перышки? — ехидно поинтересовался Гира, бегло просматривая новости.

Очередное заседание Совета по вопросам турнира Витал, который будет проходить в этом году в Вейл (наконец определились с местом, где будут строить фестивальный городок), прошедшая инициация в Биконе, списки команд (героиня дня — фавн! Приятно...), атлаский флот, который заявится на фестиваль, якобы сопровождая Колизей Согласия, — гигантский летающий стадион, — а на деле — чтобы похвастаться своей армией. А вот об аварии в шахтах на прошлой неделе, в которой погибло почти семеро рабочих (фавнов, разумеется) — пара строчек на четвертой странице, вместе с вялыми комментариями пресс-центра Министерства охраны труда: "Виновные понесут наказание" (читай — заплатят штраф, который дешевле, чем привести в порядок чертово оборудование!). Про опубликованные им результаты расследования, по которым четко было видно, что приюты фавнов получают ровно на треть меньше денег, чем такие же для людей — и вовсе тишина.

"Что ж, для этого ты и купил себе газету, ведь так? Когда все молчат — кто-то должен кричать"

Он знал, как все будет. Сегодня он напишет об этом у себя, завтра об этом будут знать все фавны, они будут об этом говорить и спорить, "Голос фавнов" будет продолжать кричать, и через неделю об этом услышит половина Вейл: что-то где-то взорвется — и им придется что-то сказать, а потом — сделать. Все как всегда — сначала они будут смеяться, после — пытаться запретить и заткнуть, а после... после он победит. И двинется к следующей проблеме, а затем — к следующей, еще и еще, снова и снова, а потом вернется к началу, обнаружив, что исцеленная вроде бы рана вновь загноилась. И каждый день он будет отчаянно избегать вопроса: а есть ли финиш у этого забега или он обречен бежать вечно?

— Это расизм, — независимо фыркнул его главный редактор, любовно огладив пару белых перьев, торчащих из густой черной шевелюры за ушами.

— Да, я старый закостенелый расист, — легко согласился Гира. — А ты — полярная сова, у которой в родне затесался целый выводок лис.

— Это такая "шутка про маму" Гира-стайл? — фыркнул Лайон, присаживаясь в соседнее кресло. — Моя мама — святая, а будешь спорить — я все ей расскажу, и ты больше никогда не будешь приглашен к нам на ужин.

— Ладно, что у нас на сегодня? — спросил Гира, никак не прокомментировав угрозу. Разумеется, не потому что испугался и боится лишиться запеканки матриарха семьи Фонгов.

— У меня — работа. А тебе я не покажу макет сегодняшней газеты, пока ты не наймешь себе секретаря. Я задолбался носить тебе кофе, гладить костюм и следить за календарем. Ты наймешь его сегодня — и точка. Так что шуруй в ванную, приводи себя в порядок, расчесывай бороду и что ты там еще делаешь по утрам, чтобы выглядеть стареющим красавчиком. У тебя три собеседования, первое — через полчаса, твоя однофамилица, между прочим, Белладонна.

— Ты говоришь так, будто такой фамилии нет у каждого второго фавна семейства кошачьих, — улыбнулся Гира.

— Мне без разницы, — нахмурился Лайон и по тяжелому взгляду больших ярко-желтых глаз хищной птицы, Гира понял, что терпению ученика пришел конец. — Сегодня, Гира. Лилия залетела и вышла замуж — она не вернется, смирись. Найми уже, черт возьми, замену, и не отвлекай меня от работы.

— Я открыл с ней эту газету, сопляк, — вздохнул Гира. — Ты должен помнить — нас было четверо...

— Прошло четыре года и теперь нас четыре десятка. Все меняется.

— Ладно, ладно... Где его резюме?

— Ее. Внизу, под газетами.

Разворошив стопку всех газет Вейл, которые все еще печатались на бумаге, он выудил с самого низа тонкую распечатку. Маленькая фотография молодой девушки с длинными черными волосами и серьезным взглядом умных золотых глаз что-то колыхнула в памяти, болезненно подцепила спицей сердце и дернула на себя. Нахмурившись, Гира попытался понять, почему она кажется такой знакомой, но быстро сдался — смутный образ упрямо ускользал от него.

— Блейк... Красивое имя.

— Присаживайтесь, мисс Белладонна, — предложил Гира, привычно оценивая кандидатку прямо с порога.

Тщательно сбалансированный строгий офисный стиль одежды — черная юбка до колен и того же цвета плотные колготки, белая блузка, коротенькое серое пальто, — делал ее визуально старше, чем она была на самом деле. Гира дал бы ей двадцать пять, если бы в резюме не было заявлено двадцать. Скорее всего, она делала это специально — только-только закончила колледж, опыта мало, амбиций много, окружающие регулярно не принимают всерьез молодую девушку, тем более такую красивую. Отсюда и полное отсутствие косметики и аксессуаров, скромные серьги, черные волосы, собранные в безыскусный хвост на затылке...

Она ему уже нравится. Напряжена, но не скована, нервничает, но не испугана.

— Добрый день, — улыбнулась кандидатка, протягивая ему ладонь для рукопожатия. — Знаете, для меня честь встретиться с вами.

— Оставьте лесть, мисс Белладонна, она не поможет вам получить работу, — добродушно усмехнулся Гира, осторожно сжав такую крохотную в сравнении с его широкими лапами ладошку и был приятно удивлен — тонкие пальчики, едва обхватившие его руку, оказались неожиданно сильными. — Я могу называть вас по имени? Согласитесь, будет странно, если мы будем обращаться друг к другу одинаковыми фамилиями.

— Это не лесть, — скупо улыбнулась девушка, присаживаясь напротив. — Вряд ли на планете найдется фавн, более известный, чем вы. И да, разумеется, вы можете звать меня по имени. Я, в свою очередь, предпочту более формальное обращение.

"Какая серьезная..."

— Дни моей славы давно прошли, — Гира даже не пытался скрыть горечь. Есть раны, которые не зарастут никогда. — Белый Клык решил, что без меня ему будет лучше — с тех пор прошло пять лет, и теперь я — просто владелец далеко не самой крупной или читаемой газеты в Королевстве. Я сомневаюсь, что за это время меня не забыли в других странах.

— Люди? Возможно. Фавны?.. Никогда.

Отвечать Гира не стал — он был более чем осведомлен о кратковременности человеческой памяти: золотые рыбки и то лучше запоминают лица. Вместо этого он еще раз вгляделся в гостью, пытаясь разобраться в этом чувстве дежавю, вновь вгрызшемся в сердце, едва Блейк переступила порог. Черты лица, цвет волос и глаз, этот чуть вздернутый носик, форма ушей, даже фигура — все это было мучительно знакомым.

— Мы не встречались раньше? — спросил он. — С тех пор, как увидел ваше фото в резюме, не могу отделаться от чувства дежавю.

— Нет, не думаю. Я бы запомнила.

Прах, она казалась действительно искренне недоумевающей.

— Ладно, оставим это, — решил он. — Я встречался со многими людьми и фавнами — наверное, вы просто напоминаете мне кого-то из них. Может, это старческая рассеянность...

Блейк вежливо улыбнулась на шутку, но улыбка эта не достигла глаз. Гира на мгновение почувствовал себя неуютно и даже не сразу понял, в чем дело, а когда понял — неосознанно напрягся, и тут же заставил себя расслабиться.

Ее движения, ее взгляд, ее улыбка. Фавны семейства кошачьих никогда не жаловались на недостаток грации, но Блейк двигалась далеко за гранью того, что могли обеспечить даже самые лучшие гены — с манерами сытой пантеры. Это сходство только усиливали золотые глаза, серьезные и умные, цепкий взгляд и сухая улыбка.

— Хорошо, давайте оставим вступление, Блейк, — услышал он свой голос будто со стороны, пока мозг перебирал варианты, которые могли привести к нему фавна с явным боевым опытом и соответствующим обучением.

Вариант был только один, на самом деле. Что от него понадобилось Белому Клыку?! Гире казалось, что они с Сиенной поняли друг друга: "Мы не согласны с методами друг друга, но уважаем цель". Пять лет с тех пор, как он покинул пост президента Белого Клыка, это работало... что изменилось сейчас?

— Меня удивило ваше резюме. Школа с отличием, гуманитарный колледж, хорошие оценки, студенческая газета... Вы могли бы попробовать найти работу получше, чем приносить старому журналисту кофе и следить, чтобы он не забыл о встрече.

— Фавнам, особенно с образованием, нелегко найти работу, — пожала плечами девушка, хотя и не было заметно, что это как-то особо беспокоило именно ее.

— Но возможно. У меня есть пара знакомых — я могу позвонить, они могут дать вам шанс. Не в штат, конечно, на полставки или стажером.

— Спасибо за предложение, но — нет. В "Голосе фавнов" сейчас нет вакансии журналиста, как нет денег и ресурсов на стажеров. Я хочу работать здесь, и я буду работать здесь. Секретарем? Пусть будет секретарь — я подожду, пока не появится возможность изменить статус.

— Это может затянуться, — предупредил Гира. — Мы не сказать, чтобы купаемся в деньгах.

— Не проблема, — пожала плечами Блейк. — Я могу учиться у вас, и думаю, что всегда могу попробовать что-то написать и упросить вас проверить.

Она улыбнулась, и впервые Гира действительно почувствовал, что она искренна.

— Вы ведь не откажете девушке в такой малости, как наставничество?

— Но все же, почему здесь? — настаивал Гира. — Я последний, кто скажет вам, что талантливым фавнам также легко пробивать себе дорогу, как людям, но вы не кажетесь той, кого пугают трудности. Я хочу, чтобы вы понимали, моя газета — это не про карьеру и деньги, Блейк. Так уж вышло, что я всегда собираю вокруг себя вполне определенных людей, с определенным целями и характером — и, если вы их не разделяете эти ценности, вам будет тяжело прижиться в коллективе. Если же разделяете — я всегда найду вам место и работу, в какой бы области ни лежали ваши таланты.

Блейк ответила не сразу и Гира мысленно поставил ей за это еще один плюсик. Она выпрямилась в кресле, откинулась на спинку и прикрыла глаза, лицо, строгое и собранное еще секунду назад, дрогнуло — и как-то сразу забылось, насколько она молода: не юная девушка, старающаяся казаться старше, чем она есть, но женщина, выглядящая точно на свой возраст.

— Вы уже прочитали, — тихо начала она. — Я выросла в приюте. Когда умерла моя мама, была зима. Как раз ударили первые морозы, я помню снег, и хруст под ногами, и парк, и то, как не хотела уходить. Я помню переулок, и машину, и визг тормозов, и первые две цифры номера. Первое, что я помню о приюте — холод: чтобы хоть как-то сохранить тепло, воспитатели сдвинули кровати в каждой комнате — мы спали вчетвером под четырьмя одеялами, и все равно было холодно. Иногда, в самые лютые морозы, воспитатели спали с нами — они были старше и больше, и тепла от них тоже было больше, чем от четырех девочек шести-восьми лет. Когда приходили семьи, желающие приемного ребенка, это почти всегда были фавны. Через три квартала от нас, на человеческой половине Черного моря, был приют для людей — и там не было таких проблем с отоплением. Иногда мы убегали от воспитателей, чтобы посмотреть на него через забор — такое же здание, как наше... просто чуть поновее и аккуратнее. Такой же крохотный садик... только освещен лучше и качелей было три. Такие же дети — только голода в глазах на капельку меньше. Так было со всем — учебниками, одеждой, обувью: они не купались в деньгах, но всегда имели больше, чем мы. Мальчишки все время дрались, чуть ли не каждый день, девочки — реже, но страшнее, поговаривали даже о том, что приюты надо разнести подальше друг от друга... только денег на это ни у кого не нашлось.

С тех пор прошло десять лет. Я выросла, я теперь понимаю, что в том приюте тоже жилось несладко, и воспитатели точно также экономили на всем ради необходимого, точно также пытались дать детям лучшее из того, что могли... просто могли они больше. Я выросла... но два приюта, стоящие рядом, выросли вместе со мной. Колледж? Мы лучше возьмем человека, или заставим платить за обучение даже тех фавнов, кто проходит по государственным квотам на бесплатное обучение. Работа? Мы лучше наймем человека... или фавна — так ведь можно сэкономить и заплатить меньше, и я даже молчу про шахты. Так во всем и везде — где-то лучше, где-то хуже, где-то, очень редко — почти незаметно... но два приюта — они всегда стоят рядом, и один всегда лучше другого.

Я живу с этим всю жизнь. Я всю жизнь наблюдаю, как с этим живут другие. Поверьте, я видела в разы больше расизма, чем выпадает на долю среднего фавна. Я всю жизнь боролась с этим, так или иначе, тем способом или другим — не все из этих попыток кончились хорошо. Но за эти десять лет я четко уяснила одно, однажды и навсегда, так же четко, как свое имя...

Она открыла глаза и Гира подавил желание отшатнуться. В ее совершенно сухих золотых глазах было много скрытого гнева, океан упрямой решимости, капелька черной ненависти, немой вызов всем, кто посмеет встать на пути. Это был очень знакомый взгляд — он так часто видел его, сотни, тысячи, десятки тысяч раз... в зеркале, ранним утром или поздней ночью, когда ему было двадцать, тридцать пять или полчаса назад, в туалете редакции.

— Я не намерена терпеть это. Я положу этому конец. Здесь или в другом месте, с помощью "Голоса фавнов" или без него. Потому что это тот бой, который я выбрала, и никто не будет вести его за меня.

...Когда она ушла, Гира еще долго сидел в кресле, перекладывая туда-сюда документы, начиная их читать и тут же бросая, снова и снова возвращаясь мыслями к сухим золотым глазам, черным волосам, чуть вздернутому носику, тонкой, но не хрупкой фигуре и все никак не мог ухватить за хвост назойливое дежавю, сверлящее сознание, без остановки твердящее: "в ней есть что-то знакомое. Ты должен вспомнить — что!"

Глава 10. "Голос фавнов"

Щелкнул замок, за ним — второй. Привычно приподняв толстую стальную дверь за ручку, чтобы не поцарапать пол, Гира потянул на себя.

— Я дома, — тихо сказал он.

Никто не ответил. Лунный свет, бьющий в окна, выхватывал из темноты просторную комнату-студию: маленькая кухня, крохотный обеденный стол максимум на двух человек, два стула; диван, кресло, рабочий стол, в отличие от первого — широкий, массивный; тускло моргает неоново-синим индикатор компьютера в спящем режиме.

Разувшись и бросив пальто в гардеробную прямо на пол, Гира прошел на кухню, сопровождаемый жалобным скрипом старого паркета, уставшего за годы держать своего двухметрового, похожего на вставшего на дыбы медведя, хозяина. Долго разглядывал пустой холодильник, с сомнением вытащил недоеденную в прошлый раз упаковку мистралийской лапши с курицей, понюхал... и поставил обратно, тщетно пытаясь вспомнить — неделю она стоит там или больше? Или вот эта бутылка молока, выглядящая так, будто в нем вот-вот зародится разумная жизнь — когда он поставил ее в холодильник?

Гира смутно припоминал, что, кажется, это был четверг. Он только все никак не мог определиться — на предыдущей неделе или еще дальше.

— Зачем я вообще купил эту квартиру? — буркнул он себе под нос, взяв с дверцы две бутылки вина — запечатанная пробка гарантировала пригодность к употреблению. — Если ее продать, я смогу наконец-то сделать ремонт в редакции...

Оставаться в пустой, мертвенно одинокой квартире не хотелось. Вытащив из раковины и наскоро протерев тряпочкой стакан, Гира направился к балкону. Выходить не стал — весенняя ночная свежесть убила бы все удовольствие, и точно прогнала бы сон, — с грохотом придвинув высокому панорамному окну кресло, плюхнулся в него и принялся возиться с пробкой.

Эта девочка, Блейк... она разбередила старые раны, которые и без нее ныли в плохую погоду. Она напоминала ему одновременно и себя, и Сиену, и того горячего паренька — Адама... "Я не намерена это терпеть. Я положу этому конец", да...

Тоже самое говорила ему Сиенна, прежде, чем вынести на голосование свою кандидатуру, прежде, чем Белый Клык решил, что хватит с него закона и правил, что правильный путь слишком медленный и неэффективный — и что более радикальные действия подстегнут Королевства что-то сделать с причиной. Гира проиграл голосование — и организация, которой он посвятил жизнь, сменила лидера и идеалы, способы и электорат. Гира опирался на тех, кто смог приподняться со дна, получить образование и как-то устроиться в жизни... и желал лучшего — для себя и своих детей. Сиенна нашла поддержку среди тех, кто застрял, не смог пробиться или кому не дали и шанса — на злых, обездоленных и невежественных. Что ж, по крайней мере в одном она не прогадала — таких действительно было намного, намного больше. Вот только могли, умели и хотели эти фавны только одного... и отнюдь не равенства. Сиенна настаивала, что сможет научить их, заложить в головы правильную цель — и именно эта цель не даст всему рухнуть, потому что накладывает ограничение на средства сама по себе. Какое-то время так и было — он только сегодня утром общался с доказательством, но если хоть что-то из новостей о деятельности Белого Клыка в последний год правда... то стандарты Сиенны сильно упали.

Наконец, чертова пробка поддалась. Налив вина в стакан едва ли не с горкой, Гира откинулся на спинке кресла, привычно попытавшись найти спокойствие в хорошем вине и сверкающем городе под ногами — ради чего он еще покупал квартиру на последнем этаже высотки?

У него ничего не получилось. Золотые глаза, вздернутый носик, черные волосы, тихий голос — как стальное лезвие на вкус, горький и отдающий то ли железом, то ли кровью.

"Потому что это бой, который я выбрала, и никто не будет вести его за меня"

А ведь он сам тогда, пять лет назад, едва не отказался от всего. Потеря даже не лидерства — в гробу он видел эти регалии — но самой организации, бывшей ему как родной ребенок, которого у него никогда не было, едва не заставило Гиру махнуть на все рукой. Он даже поддался на какое-то время этому чувству, воспользовавшись приглашением, отправился в Менаджери, на остров фавнов... Эта дикая, пустая земля, слишком неустроенная, бедная на ресурсы и опасная, чтобы с ней возились Королевства, была отдана фавнам как откуп после Революции прав пятьдесят лет назад, и с тех пор оставалась домом тех, кто слишком устал от борьбы. Какое-то время ему там было хорошо — ни расизма, ни борьбы за права, ни суеты больших городов: все это осталось где-то там, за океаном, а здесь был только песок, море и маленький городок вокруг оазиса с пальмами.

Жители самого крупного городка, смешного по меркам Королевств, но мегаполиса по стандартам Темных Земель, прекрасно знали его имя, прошлое и репутацию и едва ли не хором уговаривали его баллотироваться в мэры. Как знать, возможно, не будь он там один, то мог бы и согласиться — если было бы ради кого ценить этот покой. Может, будь у него жена и дети, он так и остался бы там, в песках и оазисах, попытался найти новый смысл и цель.

Но он был один. Не случилось, не срослось — единственную девушку, в которую по-настоящему был влюблен, он потерял сам, по собственной дурости. Это была самая глупая история любви с первого взгляда из всех, о которых он слышал: крупная победа в суде, вечеринка, вышедшая из-под контроля, куча незнакомых людей и фавнов... она танцевала в одиночестве — маленькая, хрупкая, с длинными, достойными богини, волосами цвета воронова крыла, с лучистыми солнечными глазами, смешливая и озорная. Он был настолько пьян, а похмелье на утро было столь сокрушающим, что имя выпало из памяти, а номер он записал с ошибкой. Гира обещал позвонить, он клялся вернуться — но его присутствие было необходимо в Атласе, он оставил ее в своей квартире, а когда разобрался с делами... Сложно найти человека без имени, по описанию "самая прекрасная женщина на земле".

Он не мог остаться в Менаджери, не мог смириться с поражением, потому что этот проклятый крестовый поход за равенство фавнов — единственное, что придавало смысл его жизни. Не будет борьбы — не будет и жизни. Он вернулся в Королевства, разыскал кого смог из старых соратников, покинувших Белый Клык вместе с ним и на последние деньги купил самую паршивую газетенку Вейл, чтобы через четыре года вывести ее в десятку лучших.

Бутылка показала дно, за ней — вторая, Гира уже чувствовал мягкий успокаивающий шум в ушах, обещавший скорый сон без сновидений и больную голову на утро, но, в очередной раз опрокинув бокал, замер, разглядев на балконе две черные тени.

Пока он соображал, что с этим делать, одна из теней, та, что повыше, положила руку на плечо первой... а потом резко ударила кулаком в живот. Обе фигуры смазались, расплылись по краям, а потом будто смялись, как жеванная видеопленка, и исчезли, чтобы в тот же миг появиться уже по эту сторону двери. Какое интересное Проявление...

Вскочив на ноги, Гира перехватил бутылку за горлышко, полыхнул сиреневым, активируя ауру. Адреналин, ударивший в кровь, мгновенно воскресил в памяти старые, уже порядком проржавевшие навыки — прежде он часто путешествовал от одного Королевства к другому, пересекая Темные Земли, и там умение защитить себя было жизненно необходимым. Он не был каким-то особенно сильным бойцом, но отбиться от двух случайных грабителей смог бы и будь в два раза пьянее, чем сейчас.

Вот только незваные гости не были случайными грабителями. Новости и события — то, чем он зарабатывал на жизнь, новое поле боя, выбранное после поражения на старом. Красный кожаный костюм, стальной нагрудник, черные кольчужные перчатки до локтей, алая полумаска и два коротких рога на лбу — Дьявол Черного моря, линчеватель, уже полтора года умудрявшийся воевать против всего мира. Черный костюм, обтягивающий стройную спортивную фигуру как перчатка, рукоять клинка над плечом, черные волосы, золотые глаза — правая рука мальчишки Адама, больше известная под псевдонимом Кошка. Единственное, что выбивалось из разосланной ориентировки — отсутствие белой маски террористов: ее место заняла точно такая же, но черная.

— Что от меня нужно Белому Клыку? — спросил он, делая вид, что не узнал свою новую секретаршу.

Ну в самом деле, он не настолько глуп или пьян, чтобы не сложить вместе столько очевидных признаков.

Вместо ответа Блейк сняла с лица маску. Внимательно посмотрев ему в глаза, она хмыкнула и повернулась к своему спутнику:

— А я тебе говорила — сюрприза не получится.

— Ну окей, я ошибся, — хмыкнул Дьявол и Гира удивленно моргнул — у пугала бандитов был слишком молодой голос для кого-то с такой злой славой. Ему хотя бы двадцать есть?!

Окончательно убедившись, что ни убивать, ни тем более грабить его никто не собирается, Гира плюхнулся обратно в кресло, расстроенно оглядел разлитое по ковру вино... и вытащил из-под кресла последнюю бутылку. С сомнением покосился на гостей. Блейк, видя, что никуда вставать с кресла он не собирается, и убедившись в отсутствии лишней мебели, просто уселась на пол, скрестив ноги и прислонившись спиной к стеклянной двери балкона. Ее глаза, с танцующими веселыми чертиками, ее улыбка — спокойная и насмешливая: она чувствовала себя куда увереннее и свободнее в боевом костюме и при оружии, вломившись без спроса в чужой дом, чем в гражданской одежде при свете дня. Немного подумав, Гира решил, что ему это не нравится — у молодых красивых девчонок все должно быть наоборот...

— Вам пить-то уже можно? — буркнул он вслух.

— Ей — нет, — хмыкнул Дьявол, не обращая внимания на недовольный взгляд Блейк. Прислонившись спиной к стене, парень сложил руки на груди, всем своим видом показывая: "я здесь просто за компанию, не обращайте на меня внимания".

— И тебе тоже не дам, — решил Гира, поднимая с пола стакан. — Если, конечно, не покажешь паспорт.

Естественно, линчеватель на такое предложение лишь насмешливо фыркнул.

— Ну, значит, мне больше достанется.

— Вы кажетесь очень спокойным, — заметила Блейк. — К вам часто вламываются?

— Я давно живу на этом свете, — пожал плечами Гира, катая в бокале вино. — Я десять лет возглавлял Белый Клык, я исколесил весь Ремнант вдоль и поперек, сражался и с Гримм, и с бандитами, мне угрожали физически и пытались взять на шантаж, меня подкупали и соблазняли. Я четыре года владею газетой, которая пишет на темы, что встают поперек горла у половины Королевства. Так что да — вы не первые, кто вломились в мой дом посреди ночи.

Сделав большой глоток, он вздохнул и признался:

— А еще я немного пьян.

— Мы можем прийти завтра... — нахмурилась Блейк.

— Да чего уж тут... Открою вам маленький постыдный секрет — свою лучшую речь, в деле "Бирменгем против Королевства", я написал почти в таком же состоянии. Чего вы хотите?

— Ну... — Блейк пожала плечами, оценивающе смерив его взглядом. Гира криво ухмыльнулся, но ничего не сказал.

Никуда она от него не денется...

Наконец, она решилась — Гира почти видел, как промелькнуло в желтых глазах хрестоматийное: "А, гори оно все огнем!". Выпрямившись, девушка встретилась с ним взглядом и тихо сказала:

— Зачем я вообще могла прийти? У вас есть газета, у меня есть история.

Партнер Адама Торуса? О, Гира мог бы поспорить на свою лицензию, — ей есть, что рассказать.

— Сколько из того, что ты рассказала мне сегодня утром — правда?

— Все. Ну, кроме диплома. Меня учил Белый Клык. Мы ведь не только грабим, калечим и убиваем — работаем с населением, выпускаем свои листовки, газеты, устраиваем собрания и митинги, через третьи руки. Когда мы задерживались в городе больше, чем на день — я всегда помогала с этим.

Гира не был уверен, что Блейк сама заметила, как легко у нее выскочило это "мы". И даже не в прошедшем времени — несмотря ни на что, это все еще были "мы". Не "они".

А тем временем Блейк продолжала, и Гира уверился окончательно — значение этой оговорки прошло мимо ее сознания. Или не прошло — и это еще хуже.

— Девочка, которую в тринадцать лет забирают из приюта радикалы-фавны, воспитывают ее и тренируют... История о Белом Клыке изнутри, глазами той самой девочки — одной из многих, потом — одной из лучших, а там уже рукой подать до правой руки самого известного убийцы в Королевстве. Почему она ушла от него? Как думаете, сколько людей захотят узнать об этом?

"О, у нас сломается чертов печатный станок..."

— Не дави на моего внутреннего капиталиста, девочка, — мрачно улыбнулся он. — Я заморил ублюдка голодом еще лет десять назад. Ты понимаешь, что собираешься сделать? Мишень на твоей спине будет видно из космоса.

"И на моей — тоже" — мысленно добавил Гира, но вслух, разумеется, ничего не сказал. На нем таких мишеней была целая коллекция, на любой вкус и цвет. Да если бы какой-то другой фавн посмел писать о тех же вещах, что и он... проблема была в том, что он был именно самим собой — Гирой Белладонной. Избавится от него, оставив хоть малейший шанс трактовать это как политическое преследование, не говоря уже об убийстве... о, Белый Клык не смел бы и мечтать о лучшем подарке! На самые опасные и горячие статьи он всегда ставил свое имя, вне зависимости от того, кто именно подготовил материал. Дураков возмущаться "отнятой славой" пока не находилось...

Вот только на этот раз мишень на него могут повесить отнюдь не люди...

Прежде, чем Блейк успела ответить, в разговор влез Дьявол.

— Пусть попробуют, — оскалился он. — Блейк не беспомощна. И уж тем более не беспомощен я.

— Не недооценивай Адама, — нахмурилась девушка и по интонации Гира понял, что этот разговор происходит не в первый раз. — За ним уже много лет гоняется полкоролевства — и он все еще на свободе.

Вместо ответа Дьявол просто пожал плечами, и кривой оскал никуда не делся. У Гиры осталось неприятное впечатление, что он не просто не боится Адама и Белый Клык, но жаждет этого конфликта.

Агрессия, жажда боя, жестокость, презрение к властям и законам... еще раз, почему этот парень против Белого Клыка?..

— Я больше беспокоюсь за вас, — вернулась к теме Блейк. — Я могу постоять за себя, да и помощи есть у кого попросить, — беглая улыбка в сторону Дьявола. — Но вы... не боец.

— Беспомощен, как котенок, — перевел Дьявол.

— Это все равно рано или поздно произошло бы, — вздохнул Гира. Проигнорировав выпад, он задумчиво покрутил бокал в ладони; в тусклом лунном свете, бьющем из панорамных окон, вино казалось черным. — Все эти годы мы с Белым Клыком не трогали друг друга. Я никогда не скрывал, что не одобряю их действий, они всегда говорили, что я наивен и мягкотел, но врагами... врагами мы не были никогда.

— У нас общая цель, — кивнула Блейк. — Даже Адам всегда так говорил.

— На самом деле это не так, — мягко прервал ее Гира, чувствуя, что ступает на очень тонкий лед. — Белый Клык сражается против расистов и дискриминации, я — за равенство людей и фавнов. Я сам далеко не сразу понял, в чем именно отличие, и отчего оно столь фатально. Ты понимаешь, в чем разница, Блейк?

— Нет никакой разницы, — резко ответила она. — Тьма — это отсутствие света, дискриминация — отсутствие равенства. Уничтожь дискриминацию — останется равенство.

Заглянув ей в глаза, Гира вздохнул и расстроено покачал головой. Белый Клык крепко сидел у нее в голове, определял мысли, влиял на суждения — она говорила чужими словами, повторяла затверженное наизусть и верила в каждое слово.

— Тоже самое однажды сказала мне Сиенна. Я ответил, что она не может уничтожить тьму — только заменить ее светом. Именно поэтому я не присоединился ни к одному из осколков старого Белого Клыка, продолжающих прежний курс, даже лишившись поддержки большинства — я знаю, людей, которые встали во главе, и они знают, что делают. Возможно, я бы справился лучше... но даже этого "лучше" не было бы достаточно. Я решил открыть новый фронт: треть читателей Голоса — люди. Моих врагов не стало больше — а вот друзей прибавилось. Этого мало сейчас, но мне хочется верить, что количество моих друзей однажды сравняется с количеством врагов.

Но Белый Клык загнал себя в замкнутый круг — они оправдывают свою жестокость чужими преступлениями, и их враги поступают также. Друг искалеченного радикалами, семья убитого оправдает свою ненависть местью. Избавляясь от одного врага — они порождают десять.

Мгновение они мерялись взглядами, и Гира с пробежавшим по коже холодком понял, что это далеко не самый простой поединок, который он вел в жизни. А ведь их были многие тысячи: с политиками, судьями, воинами, чиновниками, бизнесменами — и очень немногие могли заставить его нервничать. Из глубины этих золотых глаз, с самого дна черного зрачка на него скалилась волчья голова — багряная от запятнавшей шерсть крови.

Она открыла рот, чтобы что-то ответить, и в этот момент Гира нанес свой удар:

— Ты ведь и сама ушла от них. Почему?

И весь ее запал, эта сталь в глазах, готовность спорить и защищать, мгновенно исчезли. Напряженные, прижатые к волосам кошачьи уши расстроено поникли, она потупила глаза и вся как-то сгорбилась, сжалась — не готовая к прыжку пантера, но растерянная и уставшая девушка, не знающая, что делать со своей жизнью дальше.

— Адам... — прошептала она с неподдельной болью — слишком сильной, чтобы это было сожалением просто о партнере и друге. — В нем слишком много ненависти. Я уже не могу смягчить его злобу, упросить о милосердии или справедливости. Когда он убивает — это не вынужденная мера в бою... это просто казнь — он радуется каждой из них. Когда бой заканчивается, он не задает себе вопроса, мог ли он поступить иначе, были ли необходимы его действия — казнь единственная мера, которую он признает. Это не тот человек, которого я знала. Это не тот человек, в которого я...

Ее голос сорвался, кулачки сжались на коленях, но ни рыданий, ни слез Гира так и не увидел — она просто закаменела, превратилась в безмолвную неподвижную статую. Какое-то подобие жизни в нее вернулось только когда рядом присел Дьявол. Он легонько сжал ее плечо и, пока Блейк переводила дыхание, поднял глаза на Гиру. И если выдержать силу в глазах Блейк было непросто, то это зеленое пламя было возможно только пережить — обожженным и дымящимся. Голос, вопреки взгляду, был почти спокойным — лишь отблески пожара на стене дома напротив.

— Я слишком часто разочаровывался в людях, которые умеют говорить много красивых слов, но сами не делают ни хрена. Блейк пришла к тебе за помощью, готовая рассказать всему миру о том, что может стоить ей жизни, выставить на всеобщее обозрение, обсуждение и суд историю своей жизни. Оставь эти проповеди, старик, меня тошнит от них. Ты либо помогаешь нам, либо мы впустую тратим свое время.

— Я не сказал "нет".

— Ты не сказал "да".

— Блейк, — обратился Гира к девушке, проигнорировав фавна. Он умел выбирать свои битвы — по одному упрямцу за раз. — Чего ты хочешь добиться этим? Ради чего именно готова дать интервью?

— Так я могу поговорить с ними, — хрипло сказала она, не поднимая головы. — Обратиться сразу к каждому... К тем, кто иначе не стал бы меня слушать, заочно считая предательницей. К тем, кто мог бы понять, но не стал бы разговаривать из страха. К тем, кто согласен со мной, но боится подать голос. К людям, которые читают вашу газету, к простым фавнам, кто сочувствуют Белому Клыку или считают, будто все эти убийства можно оправдать. Даже к Адаму — в последний раз. Кто-то должен сказать об этом... и пусть скажу я.

— В таком случае — как я могу отказать? — улыбнулся Гира. — Эта газета называется "Голос фавнов", она существует для того, чтобы фавны могли говорить.

Он еще раз улыбнулся вскинувшей голову Блейк, забавно вставшим торчком ушам, облегчению и радости на юном лице, надежде в глазах. Эти эмоции шли ей куда больше серьезности или злости...

Стерев с лица улыбку, он посмотрел в глаза Дьяволу. В отличие от Блейк, он казался скорее удивленным, чем обрадованным: реакция человека, которого слишком часто разочаровывали авторитеты...

"А теперь — второй упрямец..."

— Я на этой войне дольше, чем ты живешь на свете, парень, — веско сказал он. — И если ты думаешь, будто я испугаюсь мальчишку Адама... у меня для тебя будет сюрприз. Я всю свою жизнь боролся за равенство. Если теперь моими врагами станут не только человеческие невежество, злоба и корысть, но и фавнские, то так тому и быть.

"В конце концов, эта война — единственное, что у меня есть в жизни. Нет войны — нет жизни"

— Я поверю только когда увижу, — упрямо хмыкнул он, вскочив на ноги и помогая подняться Блейк.

— Приходите на выходных — это будет долгий разговор.

— Мы придем, — кивнула Блейк. — И спасибо вам.

Он проводил их на балкон.

— Подумай очень хорошо над тем, что и как будешь говорить, — посоветовал он на прощание. — Я буду делать аудиозапись, и после публикации полиция придет ко мне с ордером — мне придется отдать все материалы. Если ты хочешь наказания за свои грехи — ты можешь говорить прямо. Если цель — искупление, то твоя личность должна остаться за кадром.

Дьявол взлетел, будто это была самая обычная вещь на свете, Блейк, серьезно кивнув на прощание, подняла клинок над головой и взлетела следом. Хотя, скорее взлетел меч, а девушка просто за него держалась. Проследив за ними взглядом, пока две фигуры не растворились в огнях ночного города, он передернулся от холода, пробравшегося под рубашку, и вернулся домой. Пройдя к рабочему столу, открыл сейф, вытащил пистолет и взвесил в руке — давно позабытая тяжесть неприятно оттягивала ладонь. Вытащив магазин, Гира пару секунд рассматривал светящиеся алым патроны — разрывные, с огненным Прахом. При попадании такими даже сильному ауроюзеру несладко придется...

Придется снова привыкать носить его под пиджаком — совсем как в первые годы, когда имя Гиры Белладонны было просто именем, без истории и силы за ним, — просто еще один фавн, который слишком многого хочет, и которого никто не станет искать. Вставив обратно магазин, он поднял руку и прицелился в зеркало. Вдоль черного ствола на него смотрел высокий мужчина с фигурой атлета и внешностью любимца женщин: аккуратная, тщательно ухоженная борода, сеточка мелких морщин у глаз, в уголках рта и на лбу, белая рубашка, испачканная разлитым вином, выглаженные брюки, благородная седина, тронувшая виски... все портили глаза — бледно-желтые, усталые... в них не было готовности нажать на курок.

— Ты не напугаешь этим и ребенка, Гира, — вздохнул он, опустив оружие. — Это просто еще один враг, еще один фронт, еще одно поле боя. Ты занимаешься этим двадцать лет, и пережил все. Переживешь и это.

Он еще раз поднял пистолет, вспоминая забытое предчувствие смерти, дрожащей на кончиках пальцев, упругое сопротивление спускового крючка, яркую вспышку выстрела, громовой грохот и отдачу, вспышки ауры, кровь своего убийцы на земле.

— Или нет, — хмыкнул он. — Но давай начистоту, старпер. Разве тебе не плевать?

Глава 11. Сами по себе

— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Портовый проспект.

Я покосился на Блейк, мирно дремавшую на моем плече. Девушка начала клевать носом едва мы сели в вагон, и очень скоро, стоило поезду затормозить на очередной остановке, привалилась к ближайшей мягкой опоре, немного повозилась, устраиваясь поудобнее, и принялась безмятежно посапывать.

Ее так не хотелось будить... Только в такие моменты становилось понятно, насколько она напряжена, когда бодрствует, насколько старше делают ее сталь и настороженность в глазах. Я ведь был почти уверен в том, что Кошка старше меня, пока она не сняла маску... Сейчас подвижные, чутко реагирующие на каждый звук кошачьи уши замерли, лишь изредка подергиваясь при объявлениях, черты лица смягчились, успокоилось дыхание — вся ее бесспорная красота словно сменила вектор, превратившись из "опасной и завораживающей" в "мягкую и пленяющую".

Я впервые видел Блейк такой и сейчас пытался решить, какое из двух ее обличий мне нравится больше: "опасное" или "мягкое". Это был сложный выбор...

— Эй, — все же сказал я, осторожно тронув ее за плечо. — Нам пора.

Она открыла глаза, и я мгновенно определился с решением — эти сонные золотые глаза, открытые едва ли наполовину, завершили образ безмятежного спокойствия, такой странной и непривычной умиротворенности и уязвимости. Продержался он недолго — дрогнули уши, развернувшись в одном направлении и в другом, она быстро огляделась по сторонам, мгновенно сосчитав всех в вагоне, запомнив и взвесив их позу и расстояние до нее.

— Поверить не могу, что я уснула, — пробормотала она так тихо, что я скорее угадал слова по движению губ, чем услышал, и как-то странно посмотрела на меня. — В таком месте...

— Это была долгая ночь, — ответил я.

На самом деле, я понятия не имел, нахрена был там нужен. Я никоим боком не участвовал в интервью, никакая охрана на данном этапе не была нужна ни старому журналисту, ни, тем более, Блейк. Но она попросила пойти с ней — и я пошел. На середине я было попытался улизнуть, чтобы вздремнуть на диванчике, но умоляющий взгляд Блейк заставил меня остаться и дослушать до конца. Наверное, ей все-таки было страшно, какое бы решительное лицо она ни делала... Даже если закрыть глаза, насколько интимно-личным было интервью, в каких вещах она признавалась... это было объявление войны. Одно дело — просто уйти, и совсем другое — рассказать обо всем. Блейк не вдавалась в детали, большая часть имен, адресов и подробностей осталась за кадром, но даже то, что она раскрыла, уже легко было назвать "нож в спину". Например, имя фавна, которого в сводках называли просто Лейтенант — Амон Тайлер, полевой командир, третий в цепочке командования, который занимался всем тем, что не успевали сделать Адам или Блейк. Пользуясь тем, что мне не надо участвовать в беседе, я залез в Свиток, пытаясь отыскать каждого, кого называла Блейк и очень быстро вычислил закономерность — нет семьи.

Чем все это кончится, я не имел ни малейшего понятия. Как бы я ни хорохорился и ни делал уверенный вид, Белый Клык — это не бандиты, которых я привык пинать по ночам. Это террористы, это маленькая армия, это дисциплина и оружие, это опыт и навыки — все то, чего не хватало простым преступникам. Когда они возьмутся за нас с Блейк всерьез...

Другая часть меня — радовалась предстоящему. То равновесие, хрупкий компромисс, что сложился между мной и Белым Клыком, держался в основном на Блейк — ее воле и желании. Этот компромисс был к лучшему для всех: я точно знал, что даже банды Черного моря были рады ему — как ни крути, я был для них меньшим злом.

Вот только я — не парень для компромиссов. Мой разум говорил — "да", мое сердце — кричало "нет!" Перемирием не достигнешь цели, компромиссы работают только до определенного предела, полумеры годятся лишь на заплатки. Что бы там ни говорил Гира, каких бы красивых приторных речей ни выдумывал, я точно знал одного — есть на свете то, что решает только грубая сила. Белый Клык — одна из таких вещей.

Вот только что я буду делать, когда террористы применят ко мне свои обычные методы, на какие не решались бандиты по причине недостаточной отмороженности? Что я буду делать, когда они придут в один из двух приютов, которые я взял под крыло, заберут оттуда детей и потребуют нашей сдачи? Я точно знал — что. Ответ лежал в моем бумажнике — простая белая визитка, украшенная лишь зеленым гербом Бикона, одно имя, одна должность, один телефонный номер. Я засуну свою гордость в жопу и позвоню Озпину, а после буду иметь дело с ценой, которую он возьмет за вмешательство, и буду молиться о том, чтобы она не оказалась слишком высока.

На выходе из метро я быстро огляделся и облегченно выдохнул: Джек был здесь. Вчера вечером, когда мы ехали к Гире, он куда-то пропал. А ведь у меня было к нему дело... Попросив Блейк подождать, я отошел чуть в сторону от жиденького по воскресному утру потока людей и присел у стены, рядом с заросшим мужчиной в потрепанном когда-то светло-сером, а теперь почти черном пальто. От него ощутимо попахивало, изуродованная, перекрученная рука держала на весу большую алюминиевую кружку для милостыни. Я точно знал, что Джек не мог удержать ее сам — кружка была прикручена к запястью толстой медной проволокой.

— О, самый щедрый парень в Черном море, — улыбнулся потрескавшимися губами Джек, завидев меня. — Давно тебя не было.

Вместо ответа я положил в его кружку банкноту — примерно столько он "зарабатывал" за день в этом переходе. Большая часть уходила на бухло...

— Как дела, Джек? — спросил я.

— Вчера смог попасть в ночлежку, — похвастался он.

— Но в душ так и не сходил.

— Очередь, Ахилл... там такая долбанная очередь...

Следом за банкнотой я опустил в кружку маленькую визитку: алым росчерком по серой бумаге вилась угловатая надпись: "Разящий".

— В следующий раз ты достоишь до конца, — сказал я. — Я нашел тебе работу.

— В боевом клубе? Нахрена я им сдался? — переспросил Джек, выудив визитку здоровой рукой. Он тряхнул искалеченной рукой — изломанные пальцы едва-едва были способны двигаться. — С этим?

— Им нужен уборщик. Там есть небольшая кладовка, которую хозяин согласился освободить для тебя: спальный мешок, как разбогатеешь — кресло и телек, больше вряд ли что поместится.

— Уборщик... — проворчал Джек, со странной смесью разочарования и надежды разглядывая визитку.

— Вряд ли это хуже, чем та жизнь, которую ты ведешь сейчас, — сказал я, встав на ноги. — Но да, там придется работать, там не выйдет бухать. Решать тебе, Джек, но если через неделю я вновь буду проходить по этому переходу и встречу здесь тебя — сегодня будет последний раз, когда мы разговариваем. И больше никаких шансов от этого города ты не получишь.

— Кто это? — спросила Блейк, когда я подошел к ней.

Прежде, чем ответить, я оглянулся еще раз. Джек держал в трясущихся пальцах запойного пьяницы серую визитку, но смотрел я не на нее — на искалеченную, жутко изломанную руку, паутину тонких шрамов в местах, где острые осколки кости пропороли кожу.

— Его зовут Джек, — тихо ответил я, отворачиваясь и толкая стеклянную дверь перехода, ведущую на улицу. — И я сделал с ним это.

Блейк ничего не сказала, но все это время, пока мы шли по Портовому проспекту и ждали на остановке, я чувствовал на себе ее внимательный ожидающий взгляд. Будь это Жанна — она бы ужаснулась, но постаралась не показывать своего страха и отвращения, будь это Агнар — он бы неодобрительно скривился, и промолчал, и я даже не хочу представлять, какой речью разразился бы Гира. Блейк... просто молчала и ждала, когда я расскажу остальное.

— Он был одним из первых, кого я не просто побил или сломал что-то, но искалечил навсегда, поэтому я его и запомнил, — тихо сказал я, когда мы устроились на задних сидениях полупустого автобуса. — Он взбесил меня — я встречал его в третий раз, и его правая рука все еще была в лубке после предыдущего, но это не помешало ему вместе со своими дружками-идиотами по пьяной лавочке поймать какую-то смазливую девчонку на улице и зажать в переулке. Я сказал ему, что больше он никому не причинит боли, ни на кого не поднимет руку... и сделал это единственным способом, в котором был уверен.

Еще раз оглядев автобус, я убедился, что никому нет до нас дела. Чуть наклонившись к девушке, я спросил, еще немного понизив голос:

— Скажи мне, Блейк, ты когда-нибудь встречалась с теми, кто пострадал от твоих решений уже после? С семьями убитых Белым Клыком, с искалеченными вами? У вас ведь там всякое случалось, куда хуже, чем то, что делаю я.

— Нет... никогда, — так же тихо ответила она.

— Знаешь, я думаю, мне очень повезло, что Джек выбрал именно этот переход. Каждый раз, когда я принимаю решение сломать кому-то жизнь, то вспоминаю это грязное пальто, трясущие руки с алюминиевой кружкой, проволокой примотанной к запястью, потому что иначе не удержать, вонь немытого тела, потухшие глаза... Это та судьба, на которую я обрекаю большинство.

Пару минут мы молчали. Я думал о том, что вряд ли посмел бы рассказать об этом кому-нибудь другому, кроме нее, Блейк... украдкой посмотрев на нее, я сначала увидел грустную улыбку, и только потом заглянул в глаза, все это время, оказывается, внимательно наблюдали за мной. Я знал, что она скажет еще до того, как девушка открыла рот:

— Я сделала бы то же самое.

— Твой святой Гира этого бы не одобрил, — фыркнул я, пытаясь скрыть свое облегчение.

— Не одобрил бы, — легко согласилась Блейк. — Но из приюта меня забрал не он, не он кормил досыта и тепло одевал, не он научил постоять за себя и других. Не он был рядом, когда я отчаялась настолько, что едва не сбежала, бросив все, за что сражалась столько лет. Так что он может не одобрять сколько угодно — я знаю, кто мои друзья, кто встанет рядом и прикроет спину.

— Чем планируешь заняться сегодня? — проворчал я, отводя взгляд.

Черт, это просто было слишком — и слова, и взгляд, и голос. Я слишком долго был один на этих ночных улицах, слишком долго молчал о том, что кололось и скреблось изнутри, и найти теперь человека, который разделял все это...

— Я хотела сходить в детский дом, в котором выросла.

— Это не опасно? — нахмурился я, игнорируя насмешку в ее голосе.

О да, конечно, смейтесь над парнем, у которого в девятнадцать лет наконец появился первый друг! Кидайте в него насмешками и угорайте над историей браузера: "Как пригласить девушку на свидание". Тьфу, самому противно.

— Немного, — призналась Блейк. — Но или я сделаю это сейчас, или не сделаю уже никогда. Сейчас Адама нет в городе, и не будет еще пару недель. За мной никто не охотится — я просто ушла из Белого Клыка, далеко не первая и точно не последняя. Гира сказал, что выпустит статью на следующей неделе — собирается начать войну по всем правилам и фронтам. Как только это произойдет... все изменится. Хочешь пойти со мной?

— А стоит? Человек в фавн-районе... я знаю, чем это заканчивается.

— Ну, ты же со мной? — Блейк показала пальцем себе на макушку, для наглядности подвигав ушами во всех направлениях. — Если успеем до темноты, то все будет в порядке. Только... если все-таки случится "упс!", я разберусь сама, хорошо?.. Когда фавн дерется с фавнами — это одно, но если их побьет человек, эффект будет совсем другой.

— Дожил, за меня морды бить собирается девушка, — проворчал я, уже точно зная, что пойду куда угодно, если она позовет.

— Спорим, я за свою жизнь набила больше морд, чем ты? — весело оскалилась она.

— Ладно, ты здесь самый большой хулиган, — согласился я и тут же охнул, получив локтем в бок. — Да, ты замечательно доказала, что я неправ.

-...Заткнись.

Третий детский дом Черного моря был ровно таким, каким его описывала Блейк сегодня ночью в интервью Гире. Точно такой же планировки, как первые два, на человеческой половине — только похуже. Искрошенный кирпич, разбитое крыльцо, выбитое кем-то и заклеенное скотчем окно на первом этаже... свежеокрашенные в ярко-алый одинокие качельки в садике казались на этом фоне чем-то чужеродным, будто гость из параллельной реальности.

Блейк не стала звонить в звонок на воротах — просто перемахнула через забор, приземлившись прямо посреди детской площадки. Все мгновенно замерло — и копошащиеся в песочнице малыши, и сгрудившиеся возле турника ребята постарше, и "совсем взрослая" банда, режущаяся в карты на столе в дальнем углу. Секунду все они смотрели, как Блейк встает на ноги, оглядывает внутренний двор... тишина сломалась в тот миг, когда девушка, широко разведя руки, весело крикнула:

— Что, не ждали, бандиты?

— Блейк!

— Это Блейк!

— Она вернулась!

Блейк мгновенно сбила с ног волна малышни, она покатилась по земле, с головой скрывшись во этой хохочущей и визжащей куче-мале, в которую очень скоро влились и вторая партия, добежавшая от турника. "Старшие", которые были, очевидно, слишком взрослыми, чтобы столь открыто выражать свои чувства, подбежали к этому бардаку, помялись секунду... и принялись растаскивать малышню за шкварник, насильно отдирая их от незваной, но явно желанной гостьи. В стороне осталась всего пара человек — и они же были единственными, кто обратил внимания на меня, балансирующего на одной из опор забора. Впрочем, их явно больше интересовали два огромных пакета у меня в руках, а не странный незнакомец.

— Подарки, подарки! — визжали мелкие, барахтаясь в руках старших.

Наконец, ребята "докопали" это хихикающее месиво до сердцевины. Блейк, растрепанная, помятая, но счастливая, поднялась на ноги, обернулась ко мне и махнула рукой.

— Ахилл! Давай к нам!

На какой-то момент я застыл — такой счастливой я не видел Блейк еще никогда. Кажется, только этим утром я выбирал между "опасной" и "мягкой"? Забудьте. "Счастливая" — самая прекрасная Блейк из всех. Эти сверкающие глаза, широкая улыбка, звенящая радость — я мог бы любоваться этим вечно.

В себя я пришел только внизу, обнаружив себя окруженным детьми, что возбужденно галдели вокруг, почти вырывая из рук подписанные подарки.

— А где Априкот? — спросил я, когда в руках остались два последних подарка. — И Агата?

— Их вчера забрал дядя Адам, — беззаботно бросил один из малышей. Так беззаботно, что я даже не сразу понял, что именно только что произошло.

Медленно обернувшись, я посмотрел на Блейк, что с улыбкой наблюдала, как мелочь разбирает подарки. Мгновение мы смотрели друг другу в глаза... и это был самый быстрый переход от беззаботного счастья к всепоглощающему ужасу, который я только видел в жизни. Улыбка застыла, перекосилась на сторону, задрожала и треснула. Зрачки расширились от тонких, едва заметных под полуденным солнцем щелочек, почти на всю радужку. Она даже не побледнела — выцвела, как негативный снимок, мертвенно белая и неподвижная. Дрожащие руки метнулись к поясу, потом за плечо, обратно к поясу, безуспешно пытаясь отыскать меч.

— Он сказал, что покажет им настоящий танк! — с завистью протянул тот же малыш и встрепенулся, что-то вспомнив. — О, он просил передать тебе привет, Блейк!

— А еще он что-нибудь сказал, Ларри? — ровным, но будто неживым голосом спросила Блейк.

— Сказал, чтобы ты ему позвонила.

— Я, пожалуй, так и сделаю, — кивнула Блейк, уже взяв себя в руки достаточно, чтобы не звучать так, будто говорит из могилы. — Ребята, простите, у меня сегодня мало времени, мне уже пора...

Отойдя в сторону, я достал Свиток и быстро нашел в списке контактов "Лицемерный ублюдок" и нажал на вызов. Цена? Прямо сейчас мне было плевать.

— Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети.

— Ну разумеется, — прорычал я, сжимая Свиток так, что тот затрещал в ладони. — Лицемерный ублюдок есть лицемерный ублюдок.

Кто еще?!

Я лихорадочно перебирал в голове всех, к кому мог обратиться за помощью. Власти? Даже не смешно. Агнар? При всем уважении — старик лучше как тренер, чем воин. Его ученики? Пфф, не их уровень. Жанна, Кардин? Туда же. По всему выходило, что...

— Мы сами по себе, — сказал я Блейк, когда она подошла ближе.

Глава 12. Дикая карта

Выстрел был злым, резким и гулким, как удар колокола, звуковая волна больно ударила по чувствительным ушам, звук повис в воздухе — вязкий, тягучий, до звона в ушах. Приклад больно ударил в плечо, вспыхнула на мгновение бледно-изумрудная аура.

Проблема: перекос навыков команды в ближний бой.

Выстрел, звуковая волна, удар в плечо — макету Голиафа у противоположной стены тира оторвало правое ухо.

Вводная первая: текущий состав. Три бойца-рукопашника, один — на ближне-средней дистанции. Двое — в самом начале своего пути, и еще не успели толком овладеть тем, что у них уже есть, третья — достигла хорошего уровня, последняя — потомок древней семьи воинов, оттачивающей свой собственный боевой стиль столетиями.

Выстрел, волна, удар — в сторону отлетел длинный изогнутый бивень.

Вводная вторая: враги. Монстры — самые разные: слабые, но многочисленные, сильные, но одиночки, бронированные, ядовитые, выдыхающие огонь. Вводная первая позволяет справится со всеми... кроме летающих. Лишь одна боевая единица в составе способна эффективно сражаться с ними, но не может быть везде, и даже у нее есть свои пределы.

Выстрел, волна, удар — прямо в центре широкой морды, над хоботом, образовалась широкая дыра.

Вводная третья: время. Первый курс Бикона. До выпуска и полной самостоятельности — четыре года. Два месяца — до первой миссии в сопровождении лицензированного Охотника.

Выстрел, волна, удар — второе ухо, выстрел, волна, удар — выбит глаз. Удачно раздробившая колено крупнокалиберная пуля заставила макет завалиться вперед, с грохотом рухнуть на пол.

Решение. Шаг первый — выбор направления. Вмешиваться в стиль Вайс — смерти подобно: он идеален. Шлифовать, совершенствоваться — ничего не добавлять. Жанна и Кардин — как два неграненых алмаза, большой и поменьше: сильная аура, мощный удар — все это козыри ближнего боя. Добавлять новое только после того, как освоят старое. Оставалась она сама — неплохой рукопашник, уже вполне сформировавший стиль и отточивший навыки. Самое время расширить спектр тактических возможностей.

Шаг второй — выбор оружия. Мощная снайперская винтовка калибра анти-гримм, с патронами толщиной в два ее пальца, избыточная против мелких и слабых тварей, приемлемая против больших и сильных. Так лихо разнести настоящего Голиафа из нее бы не вышло, но если попасть в глаз... Неверморы и грифоны, как правило, менее бронированы: крылья, маска, глаза — приоритетные цели. В лесу не поможет, но и деревья защитят от удара сверху.

Шаг третий — формирование принципа действий в поле. До решения вопроса с Кардином и Жанной — не разделяться! А если все-таки придется — игнорировать официально закрепленное партнерство, Жанна-Вайс, а ты сама и с Кардином справишься, как-нибудь.

Выстрел, волна, удар. Кардину придется выучиться на наводчика. Выстрел, волна, удар — Беовульф, Урса, Борбатасков. Действия в лесу, на равнине, в горах, на укрепленной позиции и где придется. Выстрел, волна, удар — задача, вводные, решение.

Выстрел, волна, удар — с размеренностью метронома, в четком ритме, истинном марше войны. Беовульф, Борбатасков, Урса... неожиданно под ногами вставшего на дыбы черного медведя выскочил макет человека — деловой костюм, дипломат, поднятый в тщетной попытке защититься от когтей... выстрел, волна, удар — туловище мишени разлетается на куски. Резкий визг сирен, яркий багровый свет закрепленной над головой лампы.

Куру с чувством выругалась, отстраняясь от прицела. Надо же было так облажаться, поддавшись инстинкту — все, что попадает в прицел, должно умереть...

— Ты взяла слишком высокий темп.

Потребовалось все ее хладнокровие, чтобы не выдать мгновенной вспышки страха. За что она всегда ненавидела все эти громыхающие штуки — они лишали ее расширенного слуха, били по чувствительным ушам, оставляя после себя противный тянущий звон на одной ноте.

Куру аккуратно положила винтовку на стол, и только после ответила:

— Я знаю.

Она не потрудилась обернуться — и голоса хватило, чтобы все внутри сжалось, готовясь к бою, вспоминая ту давнюю боль, которую не описать словами: боль души, пытающейся вместись в себя то, что вместить нельзя, метафорический хруст распадающейся личности, ее безмолвный оглушительный крик. Не стоит добавлять к этому еще и лицо.

— Так и задумано. Это тренировка на скорость.

Он все равно не нападет на нее — не физически, по крайней мере. Хотел бы — давно сделал, у него был миллион возможностей. Нет, он сделает с ней кое-что похуже.

Как отважно она бросала ему в лицо: "Я не буду плясать под твою дудку!"... отважный маленький кролик, поднимающий меч на титана. Ну конечно, она не будет. И Вайс стала ее партнером не потому, что он подтолкнул их обоих, и ее старая команда смогла угнать транспорт и проскользнуть мимо совсем не из-за того, что он позволил. Р-разумеется.

— Как дела у самой знаменитой команды первокурсников? — непринужденно, так, будто вел обыкновенную светскую беседу, спросил голос за спиной.

— Вы прекрасно знаете сами, — ровным голосом ответила Куру, вцепившись вспотевшими ладошками в край стола.

Озпин вздохнул.

— Вопреки тому, что вы обо мне, должно быть, думаете, мисс Скарлатина, я не слежу за вами двадцать четыре часа в сутки. Я могу предположить, с какими внутренними проблемами может столкнуться Калейдоскоп, под вашим началом вообще оказалось три потенциальных бомбы, но я не могу знать точно.

— Это внутренние дела команды. Они не должны вас волновать, пока не влияют на наши результаты. Последнее я обеспечу.

Наконец пропавший звон в ушах позволил ей различить еще один тихий вздох, шорох плотной ткани камзола, трущейся о стену, свист ветра — она сразу представила себе седовласого директора, прислонившегося спиной к стене: устало прикрыв глаза, он крутил в пальцах трость, в одном направлении, и в другом, с той же размеренностью автомата, с которой она сама минуту назад жала на спусковой крючок.

— В вашей враждебности ко мне нет никакого смысла, Куру, — наконец сказал он. — Вы должны понимать это сами — не я принимал решение пользоваться Проявлением или нет, это сделала Вельвет. Я предупреждал ее не делать этого, вы должны помнить.

О, Куру помнила — в первый же день после инициации, прочитав ее файл, Озпин вызвал девочку к себе и спросил, может ли она активировать копировать людей по частям, и, получив положительный ответ, предложил сделать это с ним, взять самую малую часть, какую вообще может. И даже этого хватило, чтобы Вельвет, стоя напротив ушедшего с третьего курса Бикона брата, чье лицо скрывало стальное забрало Белого Клыка, прекрасно понимала, чем кончится для нее попытка стать существом, называющим себя директор Озпин.

— Я не сделал вам ничего плохого за это время. Я согласился высказаться в защиту вашего брата — он получил куда меньший срок, чем мог бы. Я согласился на вашу просьбу начать заново с первого курса, хотя у вас были возможности продолжить обучение, наверстав то, что пропустили, разыскивая брата — просто прошли бы пару курсов заново. Я даже отдал вам мисс Шни, прекрасно понимая, как работает ваш разум. Не думаю, что мне надо объяснять, что можно сделать с годами, имея в руках такой инструмент...

Стол хрустнул под ее пальцами.

— Вайс не инструмент, — почти прорычала она, пусть даже прекрасно понимала, что он специально ее провоцирует.

— Влияние ее семьи трудно переоценить, — продолжал Озпин, будто не слыша ее гнева. — Даже здесь, в Вейл, для нее открыты любые двери, она может встретиться с кем угодно, говорить о чем угодно и влиять на решения, просто намекнув на свою благосклонность в будущем. Если убедить ее следовать правилам, не конфликтовать с отцом — однажды она унаследует все. Самая влиятельная семья в мире — в кармане того, кто сможет приручить Вайс Шни.

Гнев придал ей храбрости. Резко обернувшись, она сжала кулаки, готовая спорить и защищать:

— Не смей говорить так о ней, — прошипела она. — И даже не думай приближаться с ней, говорить и делать хоть что-то, иначе, клянусь, я заставлю тебя пожалеть. Я понятия не имею, как я это сделаю, но если я увижу, что ты манипулируешь ею, то найду способ заставить тебя страдать. Хватит с Вайс того, что ты подсунул ей меня.

Вся эта речь, весь гнев и злоба даже не заставили его открыть глаза. Озпин лишь криво улыбнулся и заставил ее отвести взгляд всего одной фразой и одним вопросом:

— Ах, молодость... она каждый раз прекрасна. Мисс Шни знает?

— Нет, — буркнула она. — И я предпочту, чтобы так оставалось и дальше. Как ты узнал?

"Я была уверена, что не дала ни одного намека!"

— Платиновые блондинки всегда были моей слабостью. Не был уверен до конца, что тебе передалось еще и это, но то, как ты бросилась на ее защиту, развеяло любые сомнения.

Какое-то время они молчали. Вздохнув, Куру взяла винтовку и направилась в оружейную — после использования казенное оружие требовалось почистить и вернуть на место в идеальном состоянии.

— Зачем ты пришел? — спросила она, разбирая оружие.

Это не было похоже на него. Даже тот месяц после ее рождения, что Куру прожила в Биконе, он... скорее обозначал свой интерес, а не целенаправленно искал встречи. Единственное исключение — день инициации, когда он подкараулил ее у фонтана и даже тогда Озпин не попытался навязать разговор. За неделю, прошедшую с того дня, единственный раз, когда они пересеклись — на еженедельной лекции для первокурсников, которые вел директор, "История Охотников"... или чертовски хорошо обставленная пропаганда, если спросить Куру.

Озпин присел на край стола — достаточно далеко, чтобы не мешать ей работать, достаточно близко, чтобы подспудный иррациональный страх вновь положил холодную ладонь на горло.

— Я всегда был против того, чтобы спешить, — признался он. — Есть такое мудрое изречение: "если достаточно долго сидеть на берегу реки, то однажды увидишь, как мимо проплывает труп твоего врага". Ты одинока и напугана внезапно ставшим на порядок сложнее и глубже миром, людьми, и собой — именно поэтому ты так на меня реагируешь: я — причина всего этого. Я бы предпочел просто подождать, пока ты не решишь все эти проблемы, заведешь новых друзей, примиришься со старыми, привыкнешь к себе и миру. Будь у меня хотя бы год... Но его нет.

Куру внимательно следила за директором краем глаза, а потому от нее не укрылось, как мелко задрожали сухие пальцы, сжавшие трость. Это длилось всего мгновение, и сразу исчезло, так быстро, что девушка решила, что ей показалось.

Страх? Да не может такого быть.

Вздохнув, Озпин положил перед ней белую флешку.

— Пароль — день рождения Вельвет и, через дефис, твой.

— Что здесь?

— Ответы, Куру. Ответы, которых ты жаждешь, но боишься задать вопросы.

— Я не хочу знать, — она сжала зубы, осторожно, будто та могла ее укусить, отодвинув флешку подальше.

— Может, и так, — не стал спорить Озпин. — Но я хочу, чтобы она была у тебя. Ты сама решишь, когда открыть ее, и открывать ли вообще.

— Зачем? Что тебе от меня нужно? Я простая первокурсница.

— У меня есть цель и проблема, Куру. Когда у меня есть проблема, я составляю план. Когда решение этой проблемы особенно важно, у меня есть запасной план. А когда оно — вопрос жизни и смерти миллионов... у меня есть запасной план для запасного плана.

Озпин соскочил со стола — белая флешка так и осталась лежать нетронутой, притягивая взгляд.

— Сегодня, проснувшись, я понял, что основной план потерпел неудачу — я не смогу сделать все сам. Запасной план — что проблему смогут решить те, кого я воспитал. Но все они на виду, каждый — давно известен и изучен... у меня должны быть карты, о которых не знает никто, а раз не знает — не сможет и просчитать. Ты — одна из таких карт, мой джокер. Уверен, ты сможешь собрать всю колоду.

Он остановился только в дверях, когда Куру, не выдержав, все-таки спросила:

— Что случилось?

— В город пришел мой брат, — тусклым, усталым голосом ответил Озпин, и закрыл за собой дверь.

Это был последний раз, когда она видела директора Озпина живым.

_________________________

P.S. показалось уместным сказать о названии:

"Уайлд-кард (англ. wildcard, дословно — "шальная карта", "шальной пропуск") — в спорте особое приглашение какому-либо не прошедшему общую квалификацию на соревнование спортсмену или команде. Обычно выдаётся организаторами или федерацией на основании других выступлений, зрительских симпатий или других показателей"

Глава 13. Алое и черное

— Они спилили столбы, — тихо сказала Блейк.

Это была первая мысль, которая пришла ей в голову, едва они оказались здесь. Один из старых складов на побережье фавн-района, построенный лет сорок назад, во времена, когда морская торговля еще вдыхала в Черное море жизнь. Здание стояло на отшибе, и да — дорога, ведущая к нему, стоящему на самом краю обрывистого скалистого берега, была погружена во темноту.

— А еще вывезли мусорные баки со всей округи, — мрачно согласился Ахилл, стоявший рядом. — И канализационные люки. Столбы электропередач сломаны и утащены куда-то — тут пара кварталов без света. Любой металл, до которого они смогли дотянуться.

— Что, вообще ничего? — не поверила Блейк. Отвернувшись от склада, она оглядела улицу. Отсутствие линий электропередач она заметила и сама, но люки и баки... Сколько сил и времени Адам потратил на это?

— Мелочь. Монетки, банки... Еще есть канализационные трубы, и какие-то провода — выкопать их все же не успели, но если я сейчас начну выламывать их из асфальта... Маленькая социальная катастрофа.

Сломанная дорога, боги знают сколько людей, оставленных не только без электричества, но и воды, потоп, который за этим последует... и главное — люди, которые придут разбираться со всем этим. Такое даже в Черном море проигнорировать не получится, при всем равнодушии властей к этому округу.

— Поэтому мы пришли со своим, — немного нервно улыбнулась Блейк, оглянувшись.

Это выглядело почти так же внушительно, как наблюдать последствия заряженного до максимума Проявления Адама — облако тех самых канализационных люков, массивных мусорных баков, разорванного на куски корпуса брошенной и медленно ржавеющей на обочине легковушки, три фонаря... В который раз Блейк порадовалась, что Адам тогда не выбрал бой. Шансы победить вдвоем у них были, но единственным способом было бы воспользоваться его Проявлением. А применять его в городе, прямо посреди жилых кварталов...

В ответ на попытку пошутить Ахилл только рассеяно улыбнулся — зеленые глаза под багровой маской не отрывались от склада.

— Там внутри тоже только несколько железных колонн, — сказал он. — Здание старое, кирпичное... Я мог бы обрушить его прямо сейчас, но...

— Там могут быть дети.

Да, дети... На самом деле Адам не сказал ей, что они будут здесь. Он даже не угрожал прямо, просто отметил, что они у него, и назвал место встречи, а после сразу положил трубку.

— Их не должны были забирать, — прошептала она и пояснила, заметив заинтересованный взгляд напарника. — Их не было в списке — я сама его составляла. Есть способы очень примерно выяснить количество ауры без активации — и мы прогоняем каждого через те, что не требуют сложного оборудования. У Априкота и Агаты было недостаточно... Им обоим по четырнадцать — это долгосрочный проект и очень затратный, в нем есть смысл только если планируешь вырастить... ну, кого-то вроде меня. "Мной" — не сможет стать ни один из них. Он сделал это просто чтобы причинить мне боль и отправить сообщение. Когда им откроют ауру, пути обратно не станет...

Почувствовав широкую ладонь на плече, Блейк подняла голову и встретилась взглядом с Ахиллесом. Даже несмотря на всю серьезность ситуации, она почувствовала, как растянулись губы в благодарной улыбке — даже прежде, чем он начал говорить.

— Тогда давай заберем их обратно прежде, чем это случится, и надерем задницы всем, кто против.

— Это ловушка, — напомнила она.

— Не первая в моей жизни, — оскалился он.

— Там Адам.

— Он не будет ни первым крутышом на моем пути, ни, тем более, последним.

— Такой — первый.

— Ну так давай пойдем и проверим, — фыркнул парень и спрыгнул с крыши, не оставив ей никакого другого выбора, кроме как броситься следом.

"Такой же сорвиголова, как... — она оборвала себя. — Остановись, Блейк. Он не Адам"

Но как иногда был похож...

Она едва не споткнулась на ровном месте, когда увидела его. Адам Торус — ее любовь, ее вина, ее проклятье. Скрестив ноги, он сидел на земле, прислонившись спиной к бетонному забору, рядом с дырой, где когда-то были ворота, баюкая на коленях простой деревянный меч — таким учат сражаться совсем еще зеленых новичков, прежде, чем дать настоящее оружие. Простые черные брюки, белая футболка, плотное кожаное пальто до колен, огненно-рыжие, алые как свежая кровь короткие волосы — знакомый до дрожи, до сладкой боли в груди. Белая полумаска с красным узором, за эти годы успевшая стать визитной карточкой Белого Клыка — именно он одел ее первым.

Ахиллес, шедший впереди, замер: зазвенела, сталкиваясь, груда металла, парящая над головой, разворачиваясь острыми гранями в направлении врага; Адам вскочил на ноги, поднимая клинок. Еще секунда — и все взорвется.

Блейк шагнула вперед, положила руку на плечо Ахиллеса и сжала — сильнее, чем планировала, если натужный скрип кожи и вздрогнувший от боли парень были хоть каким-то доказательством. Она не удивилась бы, если бы ее голос дрожал, как лист на осеннем ветру, но к собственному удивлению обнаружила, что звучал он твердо — хрипло, напряженно, но не испуганно:

— На складе могут быть дети — это главное. Забери их, а с Адамом я разберусь сама.

— Уверена? — даже не повернув головы, спросил Ахиллес.

— Нет. Иди.

Секунду парень продолжал сверлить взглядом невозмутимого Адама, небрежно держащего клинок перед собой, а потом вздохнул и взмыл в воздух.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — сказал он напоследок, облетая фавна по широкой дуге.

Блейк дождалась звона разбитого стекла, с которым напарник скрылся внутри склада, и глубоко вздохнула, собираясь с духом.

Она бы не удивилась, если бы ноги приросли к асфальту, отказываясь слушаться, или вовсе словно сами собой понесли ее прочь. Но она сделала шаг вперед, а за ним — еще один.

Когда они встретились впервые — ей было тринадцать. Она уже более-менее справилась со смертью мамы, прижилась и освоилась в детском доме. У нее была пара подружек, был любимый учитель, были любимые книги, которые мистер Брасс покупал из собственной зарплаты и приносил в приют, раздаривая всем, кто был готов их прочитать. Иногда за другими детьми приходили приемные родители — самые чистенькие и красивые находили свой новый дом. Блейк в те годы не была ни чистенькой, ни красивой... она тогда часто дралась с Розой — противная скандальная девчонка на год старше постоянно пыталась испортить ее книги. Но вопреки всему, Блейк мечтала, тихо и робко, что, может быть, она сможет найти новый дом с новыми родителями или, может, отец придет и заберет ее из приюта. Блейк смутно помнила, что мама всегда рассказывала о нем с теплотой и болью, помнила слова о "важной работе", и что он вернется к ним, когда закончит...

Но вместо новых родителей или отца в приют пришел Белый Клык и Адам Торус.

Блейк остановилась в трех шагах. Адам молча ждал, держа клинок в боевой позиции — точно также, как он всегда ждал ее перед спаррингом.

Она не удивилась бы, если бы ее руки просто не поднялись, но положила ладонь на рукоять клинка и медленно потащила его наружу, перехватила широкие стальные ножны, заточенные с одного края, за ручку обратным хватом, чуть развернулась, пригнулась к земле, готовясь к рывку.

Адам, Адам, Адам, Адам... Взрослый, сильный, красивый — он кормил ее, одевал и заботился, учил драться, защищал перед другими. Разве был у нее хоть один шанс не влюбиться в него до беспамятства, со всем жаром первой любви, отдавая этим чувствам всю себя без остатка? Все ее победы, все достижения, каждая пролитая капля крови — своя и чужая, боль, перенесенная и причинённая — все это было ради него, его одобрения, его благосклонности. Адам, Адам, Адам, Адам... вся ее жизнь, все убеждения, мысли, чувства, дела — если копнуть достаточно глубоко, брали исток в одном имени, одном человеке.

Блейк совершенно не удивилась бы, если бы оружие дрожало в слабых руках, как у зеленого новобранца, впервые заглянувшего в глаза своей смерти, но катана, нацеленная в горло, была также тверда, как и в любом другом бою.

— У меня есть право сражаться за то, во что я верю, — услышала она свой голос, повторяющий слова, которые всего две недели назад спасли ее от ужасной ошибки. — За равенство и против жестокости, за фавнов или за людей, за все то, что я считаю правильным. И никто не сделает это, кроме меня.

Она была готова ко всему: к бою, в котором не смогла бы победить, к поражению и даже к смерти, но единственное, что сделал Адам — опустил свой деревянный боккен и снял маску с лица... и меч в ее руках впервые дрогнул.

Блейк была одной из немногих, кто знал, почему лидер Белого Клыка в Вейл всегда носит маску, даже среди своих, даже когда властям прекрасно известно его имя. Маленький постыдный секрет — Адам просто считал себя слишком красивым для этой работы. Тонкие изящные черты лица, божественные скулы, идеально очерченные тонкие красивые губы, тонкие брови, длинные ресницы... какая-то часть Блейк до сих пор считала, что это его стеснительность — очень мило.

— И все, что потребовалось, чтобы я мог поговорить с тобой — одна большая мерзкая подлость, — сказал Адам и Блейк вздрогнула еще раз. Этот голос...

"Лучше, Блейк. Давай еще раз". "Отложи в сторону свою книгу и ешь аккуратнее — ты испачкалась". "Не притворяйся, ты еще можешь сражаться". "Я горжусь тобой". "Сдурела? Я старше тебя на восемь лет! Да ты хотя бы шестнадцать отпразднуй!" "Я люблю тебя..."

— Может, теперь ты наконец наскребешь в себе храбрости сказать мне в лицо, почему мой самый верный соратник бросила меня посреди леса, отцепив вагоны, сбежала, сказав одно лишь тошнотворно банальное: "Прощай"?

"Гражданские? А что с ними?" — вспыхнуло в голове. Равнодушно, раздраженно, тоном "почему ты спрашиваешь меня о такой ерунде?!"

Это придало ей сил.

— Не притворяйся, что не знаешь, почему я ушла, — ответила Блейк, не торопясь опускать оружие. — Мы спорили с тобой об этом столько раз, что я перестала считать.

— Это война, Блейк, — сплюнул он. — На войне умирают. Все подряд — и те, кто это заслужили, и те, кто не очень. Совсем не заслуживших нет.

— Да, умирают, — не стала спорить она. — Скажи, то чувство, которое я вижу при этом в твоих глазах последний год — это удовольствие? Я боялась спросить раньше, но спрашиваю сейчас. Это — удовольствие?

Адам дернул щекой, и ничего не ответил — лишь меч шевельнулся в опущенной руке, будто рвался начать бой.

— Это удовольствие, что умер еще один человек? — спросила она, чувствуя, что делает шаг вперед, как взлетает ввысь голос, обвиняя, укоряя, ужасаясь. — Или просто — кто-то казнен твоей рукой? Отвечай!

— Какая разница? — прорычал Адам и это было лучшим ответом. — Нас меньше — и поэтому они позволяют себе обращаться так с нами. Все изменится, если вдруг их станет меньше, чем нас.

— Так вот она какая теперь, политическая программа Белого Клыка? — прошипела она. — Если каждый фавн убьет по десять человек — то и людей не останется?! Ты себя вообще слышишь?!

Она была слишком близко — всего в одном шаге от пылающих глаз, скривившихся в оскале губ, дрожащего от ярости деревянного меча.

Ей было плевать.

— ДОВОЛЬНО!

Она действительно была слишком близко. Молниеносный удар клинка перечеркнул бы ее пополам, от левого бока до правого плеча — но активированное Проявление оставило после нее иллюзорного клона, мгновенно растаявшего в воздухе, а сама Блейк оказалась в двух шагах позади, на прежней дистанции.

— Хватит с меня твоих сладких речей, — неестественно спокойным голосом, будто и не было этой вспышки, ответил Адам, одевая маску обратно. — Мне следовало перестать слушать тебя давным-давно — я так много мог бы успеть.

— Столь многих убить? — прошипела Блейк, вспоминая сколько раз останавливала его меч.

— И это тоже, — согласился Адам. — Уходи, Блейк, прямо сейчас. Я верну обратно этих двоих, они все равно слишком бесполезны, чтобы тратить на них время. Уходи — и смотри, как я делаю то, на что у тебя не хватило духу.

— Что именно?

— Чтобы построить новое, нужно разрушить старое, моя маленькая Блейк.

— Что именно, Адам?

— Все.

Он улыбнулся, и от этой улыбки что-то оборвалось у нее внутри, сжалось и умерло. Такая улыбка была у него на губах каждый раз, когда кто-то умирал; сначала она просто мелькала, мимолетная и почти незаметная, после — держалась секунды... а потом не сходила часами. В черных смотровых щелях белого забрала знакомым зеленым пламенем горела ненависть — яркая, чистая, подогреваемая уверенностью в собственной правоте. Жизнь за жизнью летели в этой костер, тщетно пытаясь погасить, но лишь разжигая все ярче.

Чернота в окнах склада за его спиной взорвалась, огненные потоки выбили стекла и двери, горячей упругой волной ударив Адаму в спину, растрепав волосы, но даже это пламя казалось лишь фоном для белой маски и черного силуэта; только зеленые глаза отличали его от Гримм.

Знакомый голос страшно закричал, и Блейк бросилась вперед, почти насадившись на боккен, мигнула Проявлением и, оставив позади клона, телепортировалась вперед, к самым дверям. За ее спиной тяжко застонала земля, затрещал асфальт, расколотый рвущимся из-под земли металлом, перед ней — в центре пустого склада пылала гигантская сфера огня, согнулись и треснули стальные опоры, держащие потолок.

— Ахиллес! — закричала она, забыв про конспирацию.

Глава 14. Союз отверженных

Разлетелись во все стороны осколки стекла — я пустил вперед канализационные люки, которые, оказавшись внутри, мгновенно сформировали защитную полусферу, щели забились рваной жестью, и только после этого внутрь попал я.

Однажды бандиты меня уже так подловили — тошнотворно банальный склад, ограбление, стрельба, крики... куча взрывчатки, рванувшей, едва я оказался внутри. Спасло меня в тот раз только то, что повторить фокус Адама бандиты не решились — слишком очевидно это кричало бы о ловушке. Я закрылся металлом, оказавшимся рядом, и отделался несколькими ожогами.

Что-то мне подсказывало, что Белый Клык не будет столь банален...

Ну, по крайней мере, частично я оказался прав — ничего не взорвалось, десятки террористов без грамма металла при себе не стали закидывать меня кристаллами с Прахом, не набросились каким-то образом притащенные в город Гримм... ничего. Оказавшись внутри, я завершил сферу: слой металла теперь защищал со всех сторон — и лишь прямо передо мной один из люков выпал из конструкции, обеспечив обзор.

Темнота, пустота, тишина — вот три слова, которыми можно было описать этот гребанный склад. Если здесь когда-то что-то и хранили, эти времена давно прошли: огромное помещение больше походило на ангар — только с десяток уже порядком проржавевших колонн в два ряда, выщербленный временем бетонный пол... Вместо освещения — лунный свет, бьющий из узких окон под самым потолком.

И, разумеется, никаких детей. Может, в подсобных помещениях?..

Я приземлился на пол в центре склада. Собранная, почти буквально, из говна и палок сфера заскрежетала, ее сегменты смещались, перестраиваясь, утолщаясь, вновь возвращаясь к своему первоначальному варианту — моему маленькому переносному бункеру. Мерзко царапая острыми гранями пол, бункер развернулся, следуя за моим взглядом: темнота, пустота, тишина... Скрежет резко прервался, когда враг наконец показался.

Она появилась мгновенно, хотя я мог бы поклясться, что еще мгновение назад там никого не было. Озаренная серебряным лунным светом, в идеально пошитом, с иголочки черном деловом костюме, она казалась настолько вопиюще лишней на этом унылом пустом складе, что первой моей мыслью было: "Как я не заметил ее раньше?!" Она смотрела прямо на меня, улыбалась алыми губами тонкой змеиной улыбкой, и в золотых глазах я видел веселое презрение тигрицы, решившей поохотится на мышь.

Тяжелый чугунный канализационный люк со стоном рвущегося воздуха вылетел из бункера, но она, не переставая улыбаться, шагнула в сторону — и исчезла, просто растворилась в тенях. Видимыми остались лишь золотые глаза, ярко вспыхнувшие в темноте глубоким янтарным светом, и не погасшие даже когда вернувшийся люк замер прямо под ними — там, где должна была быть шея.

"Иллюзии, — догадался я. — И эти глаза..."

Я уже видел их — в черном провале аппарели воздушного транспорта, две недели назад: два раскаленных уголька в темноте, сумасшедший поток огня, плавящий обшивку, как шоколад, и собственное обещание: "Это еще не конец". Но у нее должно было быть огненное Проявление...

"Значит, здесь есть кто-то еще"

Бункер распался — на своих местах остались лишь люки. Обрывки жести медленно закружились вокруг: если кто-то или что-то заденет их — я узнаю. Закрыв глаза, я полностью сосредоточился на Проявлении. Неизвестный иллюзионист точно может влиять на зрение, но будем исходить из худшего: каждое из пяти чувств может лгать. Я знал теорию — таких нужно ловить на мелких несоответствиях, неправильностях в создаваемой картинке, но склад был плохо освещен и пуст, и даже гребанный пол был тщательно вымыт, чтобы не спалиться на пыли. К счастью, у меня есть еще одно, шестое, чувство, даруемое Проявлением, и вероятность того, что иллюзионист сможет убедительно соврать мне, не зная, как именно я воспринимаю мир, стремится к нулю. Хотя с Проявлениями никогда не угадаешь...

— Кто ты? — спросил я, чтобы выиграть время на раздумья. "Я надеюсь, с Блейк все в порядке..." — Ты не с Белым Клыком.

— Почему ты так уверен, мальчик? — пропела она. Чуть с ленцой и оттягом, насмешливо и презрительно, каким-то шершавым, густым и тягучим голосом.

— Блейк знает всех в Белом Клыке. Ты не с ними. Ты человек.

Смех — издевательский, презрительный, гулким эхом отдающийся в пустом складе. На звук метнулся очередной чугунный снаряд, но вновь — мимо.

"Значит, и слух тоже..."

— Ах, это расизм, — все с теми же интонациями готовящегося к прыжку тигра фыркнула она. — Я тебя умоляю, мальчик, весь этот расовый бред — для идиотов. Или сволочей, которым так выгодно. Мне, к счастью, прямо сейчас выгодно равенство.

Что я могу сделать? Ударить по площади, всем, что есть, сломать колонны, обрушить потолок. Но здесь все еще могут быть дети — спрятанные, скрытые иллюзией. Блейк сомневалась, что им действительно угрожает опасность от ее бывших друзей прямо здесь и сейчас, но... день, когда я положусь на милосердие и человечность Адама Торуса будет днем, когда я сам позвоню санитарам и одену смирительную рубашку.

Затылка коснулась липкая холодная рука, мазнула по волосам, коснулась шеи, оставляя влажный след... Удар локтем назад вспорол воздух, один из люков залетел внутрь сферы, сделал круг, второй...

"Осязание"

Жестяная сфера закружилась чуть быстрее, медленно расширяясь. Скорость небольшая, если я наткнусь на детей, максимум, что им может грозить — царапины. Я должен точно определить, по кому бью, значит, после обнаружения жесть должна прощупать предмет... единственное, что я могу определить с таким грубым инструментом — рост, может, в общих чертах, фигуру. Этого должно быть достаточно — Априкоту и Агате всего четырнадцать...

"Почему она говорит со мной? Все карты у нее на руках"

— Адам просил немного времени, чтобы он смог поговорить со своей сбежавшей принцессой, — словно отвечая на мои мысли, продолжала золотоглазая. Разумеется, голос шел совсем с другой стороны... Но люк туда я все равно швырнул, на всякий случай. — Я же, в свою очередь, хотела поговорить с тобой. Сказать спасибо, за все, что ты для меня сделал. Я не сразу оценила этот подарок, но сейчас...

Мерзкий привкус во рту: кислый — крови, соленый — пепла, тошнотворный — гноя.

"Вкус"

Чем дальше — тем сфера жиже, расстояние между обрывками меньше: проскочить между ними становится все легче. Остановив расширение, я сделал шаг вперед, оставаясь в центре всей конструкции, а за ним — еще один, медленно прочесывая все помещение. Это становится утомительным — множество предметов, сотни полей, и за всем этим надо следить. Полтора года назад, до того, как перестать прятать свою силу и начать работать с ней свободнее, я бы никогда так не смог.

— О чем ты?

— Черное море, — еще один люк мимо. — Бедность, насилие и беззаконие. Место, где скапливается вся грязь, все грехи этого города, чтобы, когда придет час, скормить это все Гримм, затеяв очередную заведомо провальную колонизацию. Страна отверженных, край брошенных, земля нежеланных.

Запах — сладкий, гниющего тела, резкий — аммиака, густой и тяжелый — тухлой рыбы.

"Обоняние"

Пусто. Пусто. Пусто... Никого и ничего — только голос, рассказывающий о Черном море: почти с любовью, с той нежностью, с какой обычно говорят матери о своих детях.

— Имеешь ли ты хоть какое-то представление, сколько ненависти несут в себе отверженные? Как сильна обида брошенных? Сколь велика зависть нежеланных? Они огромны, мой маленький Дьявол, можешь мне поверить. Я сама точно такая же — отверженная, брошенная, нежеланная. Они ненавидят, они завидуют, они страдают. Люди здесь могут не любить фавнов, фавны могут не любить людей, но есть кое-что, что каждый их них ненавидит куда сильнее друг друга... всех остальных. Тех, кому повезло больше, у кого кошелек толще, чей горизонт — высотки и Бикон, а не бездонное, черное, как Озера Гримм, море.

"Да ей просто нравится слушать свой голос" — подумал я, отчаянно пытаясь усмирить стада мурашек. То, что она говорила... о, это была одна большая гребанная правда — от первого до последнего слова. И я был совершенно уверен — мне не понравится то, к чему она ведет.

— Они были разрознены и слабы. Они рвали на части друг друга, барахтались в этой луже, лишь смотря по ночам с темных улиц с разбитыми фонарями на сверкающий Верхний город: небоскребы, тянущиеся ввысь, сияющий Бикон, подпирающий небеса, и были бессильны изменить хоть что-то. А потом пришел ты — и заставил их объединится и заматереть, отрастить острее зубы и смазать ядом лезвия ножей. Нет больше кучки банд — есть два больших преступных синдиката, поделивших между собой Черное море. Все, что осталось мне — подобрать с земли созданное тобой, созданное Королевствами: Черное море и Белый Клык. И тот, кто был никем, тот станет всем.

— Они не станут тебя слушать. Я знаю всех преступников Вейл — ты никто и звать тебя никак, выскочка без силы и власти.

— О, я умею убеждать, — засмеялась она. — Если я нашла подход к Адаму, то все остальное не станет проблемой. Бандиты ненавидят тебя больше, чем Белый Клык, Адам ненавидит Королевства больше, чем бандитов. Общий враг — вот лучший клей для любого союза и наш Союз Отверженных не станет исключением.

— Ты что, правда думаешь, что это сработает? Что Вейл будет просто смотреть на все это?

— Единственный, кто мог бы остановить меня, погиб сегодня. Озпин мертв, а все остальные... — презрительный фырк раздался прямо у меня за спиной. — Ну, со мной Бог, а у вас есть только труп на пустом троне. Какая разница, кто будет против меня?

"Да она двинутая. Бог? Серьезно?!"

— Тогда тебя остановлю я.

"Только сначала придумаю, как это сделать"

Смех — искренний, заливистый, издевательский. Поняв, что время разговоров подошло к концу, я стал собирать металл обратно.

— Я думаю, Адам уже успел сказать все, что хотел. Пора и тебе умереть, вслед за своим божеством, мой маленький Дьявол.

Один из обрывков жести впервые на что-то наткнулся, и я тут же развернулся в этом направлении. Строгий деловой костюм, стройная, точеная фигурка танцовщицы, алые губы, пылающие янтарем глаза, змеиная улыбка...

Весь свободный металл, который у меня оставался, смотрел на нее, еще мгновение — и эта волна сметет все на своем пути, изрежет десятками острых осколков, изуродует прекрасное лицо, но... Улыбнувшись мне в глаза, она подняла руку и щелкнула пальцами.

Любая защита оказалась бессмысленной — воздух взорвался прямо внутри бункера, и вполовину не такой жаркий, как в первую нашу встречу, но более чем достаточный, чтобы моя аура вспыхнула, защищая от любого вреда. Стальной вал отправился вперед, но так и не нашел своей цели — я не мог целиться глазами, а от простой атаки она без труда увернулась.

Я скорее ощутил, чем услышал новый щелчок — и взрыв прозвучал повторно. Пламя мешало смотреть, жадно облизывало ауру, а рядом все еще могли оказаться гребанные дети. Я подхватил Проявлением самого себя, пытаясь сбежать, проломить потолок и продолжить бой снаружи, на бОльшей дистанции, но... верх поменялся с низом, чувство равновесия будто сошло с ума и вместо удара куполом о потолок, я приложил себя о бетонный пол.

Единственным чувством, которое не сошло с ума, были мои поля. Я попытался ориентироваться на верх купола, но огненная, сводящая с ума боль продолжала прорываться сквозь стремительно бледнеющую ауру, чувство равновесия все еще шатало, как пьяного матроса. Я попытался навестись на одну из колонн, но все, чего добился — еще один удар, когда бросил себя вперед слишком сильно. Купол стал разъезжаться, кусок за куском бессильно падая на землю, взлетая к потолку или разлетаясь во все стороны обезумевшим Проялением. Боль мешала сосредоточится, но худшим было чувство беспомощности — оно всегда сильнее всего затрудняло контроль над Проявлением.

И тут я почувствовал, как очень знакомый набор металла, — меч, сережки, Свиток, две зубных коронки, — быстро приближается ко мне.

"Только не Блейк!"

Я закричал ей держаться подальше, но вряд ли она услышала. Страх за нее, за себя оказался последней каплей — плотину, выстроенную вокруг Проявления, сорвало. "Только не Блейк" и "здесь нет детей" — единственные мысли, которые остались в голове, когда затрещали колонны, купол разлетелся во все стороны, изрешетив стены, подкосив и без того разваливающееся на куски старое здание.

Я получил тот маяк, который был мне нужен: меч, ножны, Свиток, сережки и две зубных коронки, и выстрелил собой в том направлении. Жалкие остатки бункера — несколько чугунных люков — все еще защищали меня, спереди и со спины: поток огня ударил в задний, я врезался в Блейк передним, и она тут же мигнула, растворяясь в воздухе, оказавшись рядом со мной; я едва успел подхватить ее на руки.

Этот безумный рывок принес свои плоды: исчезло пламя, и даже влияние иллюзий ослабло — я смог вернуть контроль над разбросанным повсюду металлом, вновь собирая в купол, не замедляясь, а лишь набирая скорость: прочь, подальше от иллюзий, от огня и смерти!

Побег никогда не был моим сильным местом, страх — не был привычной эмоцией. Я совершил ошибку, глупую, дурацкую ошибку — я забыл, что огонь и иллюзии не единственные монстры, которые караулят меня в темноте. Было рядом еще кое-что, чего я должен был бояться, то, что Блейк назвала "абсолютной защитой и абсолютным нападением".

"Любая атака, которую Адам примет на лезвие, — аннулируется, — сказала мне она. — Вся энергия удара сохраняется в мече, и в любой момент он может бросить все это обратно тебе в лицо в одном, и только в одном ударе. Ты не представляешь себе, ЧТО он может сделать с помощью этого. Ограничений на силу нет. Никаких. Вообще. Если на него упадет луна — он остановит ее мечом, а потом взорвет ответным ударом".

Вся передняя полусфера — пара сотен килограмм чугуна, летящая со скоростью несколько метров в секунду, — мгновенно остановилась. Я едва успел развернуться спиной, просто на инстинктах защищая Блейк от удара собственным телом. Резко выдохнув от боли, я широко раскрыл глаза, мгновенно осознав свою ошибку — мне следовало не защищать напарницу от того, что ее не убило бы, а остановить те же две сотни килограмм чугуна, летящих сзади. Я не успел сделать ничего — четыре канализационных люка ударили в грудь, живот и лицо, Блейк снова мигнула и пропала, избежав удара, алые круги расплылись перед глазами: от боли, от сияющей ауры, вспыхнувшей... и погасшей, исчерпав до донышка силовое поле.

Взрыв освобожденной из деревянного меча багровой энергии был последней каплей — получившая обратно всю свою энергию передняя полусфера ударила в спину, расплющила о сталь, швырнула вперед и не было больше ауры, чтобы уберечь от вреда. Что-то хрустнуло в груди, от горького вкуса крови во рту закружилась голова и...

Наверно, я потерял сознание на какое-то время, потому что когда вновь открыл глаза, не было уже ни полета, ни нового хруста — только огненная боль в ребрах и правой руке, только отчаянно кружащаяся голова и страшная тяжесть, давящая на грудь. Самое естественное в мире действие, столь же простое, как открыть глаза — создание слабого магнитного поля вокруг себя, далось с огромным трудом. Тяжестью на груди оказался чугунный диск, еще один воткнулся в землю в сантиметре от моей головы, остальное было разбросаны вокруг. Я смутно чувствовал знакомый набор: меч, ножны, коронки, сережки, Свиток, но даже не мог точно сказать — где именно сейчас была напарница. Но она быстро передвигалась, исчезала в одном месте и появлялась в другом — жива...

Я попытался сдвинуть проклятую железяку с груди, но лучшее, что я смог сделать одной рукой — немного приподнять, добившись права нормально дышать. Я облегченно вдохнул полной грудью... и тут же застонал — сломанные ребра во весь голос заорали о глупости этой идеи. Больше я не успел сделать ничего — новая тяжесть упала сверху, вдавила перекореженный нагрудник в грудь, одарив новой вспышкой ослепляющей боли.

Черные волосы, горящие тяжелым текучим золотом глаза, тонкий язычок, с предвкушением облизавший алые губы... этот образ отпечатался у меня в душе, навсегда остался каленным железом выжжен в мозгу, потому что это было последнее, что я увидел в жизни. Узкая ладошка легла на лоб, провела холодными пальцами по лицу, закрывая глаза, будто я уже был мертвецом. И, как только темнота поглотила все — пришла боль: огненная, безумная, заставляя кричать и извиваться, слепо размахивать руками в попытке оттолкнуть пылающую руку.

Я услышал крик Блейк, но не смог разобрать ни слова. Я услышал крик Адама, но вновь не понял ничего... а потом на одно неразличимое, блаженное мгновение все исчезло — и боль, и изломанное тело. Я завис в священной пустоте, предвечном мраке, что прятался по ту сторону реальности; я даже успел узнать Проявление напарницы.

И в следующий миг боль вернулась. Блейк прижала меня к груди, горячо зашептала в ухо:

— Я здесь, Ахиллес... Все хорошо, я не дам им причинить тебе вред.

Взрыв, огненная волна, лизнувшая волосы, предчувствие смерти, заставившее что-то трусливо съежится внутри, и вновь — пустота, упоительное Ничего, где не было боли.

— Я не дам причинить тебе вред, — повторила она, когда боль вернулась, заставляя меня тихо скулить на одной ноте, почти умоляя кого угодно вновь нанести удар, отправив меня в пустоту. Я бы заплакал, если бы те два огненных озера расплавленной магмы, что были у меня теперь вместо глаз, оказались способны на это.

Небеса услышали мои молитвы — новый взрыв отправил нас в объятья мрака.

— Я буду рядом столько, сколько смогу. Я буду защищать тебя.

Взрыв, святое Ничего. Боль.

— Но я не смогу делать это вечно. Мне нужна твоя помощь Ахиллес, — взрыв, пустота, боль. — Унеси нас отсюда. Вверх, так высоко, как только сможешь, так быстро, как это возможно.

Я попытался. Я честно попытался, но огненные озера заставляли думать только о боли, молиться лишь об очередной вспышке, а в исчезающе короткие мгновения безвременья я мог только наслаждаться отсутствием кричащего тела.

— Я не могу... — выдохнул я.

— Ты можешь. Я верю в тебя. А если нет... мы оба умрем здесь.

Я осознал, что уперся ладонями ей в живот, пытаясь оттолкнуть от себя, но Блейк лишь обняла меня еще крепче, прижала к груди.

— Нет, я не сбегу. Никогда, ни за что я не оставлю тебя. Мы будем жить вместе или умрем вместе — есть только эти варианты.

Следующий нырок в пустоту отличался от остальных. Он длился и длился, растягиваясь и удлиняясь, давая такую необходимую передышку. Я мог бы поклясться, что в какой-то момент услышал голос Блейк — мягкий, спокойный, чуть насмешливый: "Твоя дама в беде, Ахиллес..."

И снова — боль.

Меч, две сережки, ножны, Свиток в кармане, зубные коронки: на верхней челюсти слева, на нижней — справа. Это то, чем для меня теперь является Блейк — набор металла и голос: хриплый, напряженный, отчаянный.

— Сейчас!

Нагрудник, вдавленный на груди, кольчужные перчатки до локтей, подкованные боевые ботинки. Меч Блейк, который она подняла над головой, указывая направление.

"Если я не сделаю это, она умрет" — кристально четко понял я.

Она не может умереть.

Проявление подчинилось: словно огромный великан швырнул нас обоих в воздух, куда-то, я даже не знал куда.

— Ты молодец, Ахиллес, — прошептала Блейк, и я едва расслышал ее сквозь шум ветра в ушах, медленно подступающую темноту, и головокружение, и боль, и...

Глава 15. Самый лучший день

Правильный макияж — это целое искусство. Он бывает дневной и вечерний, для улицы и помещения... одних только видов макияжа глаз — девять штук. Каждый из них создан под свою задачу, каждый имеет ряд особенностей, свой смысл и предназначение. Под белое и черное платья, под софиты и солнце... или, например, под биконскую форму: клетчатую черно-красную юбку до колен, белую блузку и пиджак цвета хорошо обжаренных кофейных зерен.

Вайс внимательно оглядела себя в небольшом зеркале, стоящем на рабочем столе, покрутила головой, сверилась с фотографией на Свитке... Перед отъездом стилисты долго объясняли ей, что и как делать, чтобы получить нужный эффект — холодная аристократичная красота, столь безупречная, чтобы казалась чем-то чуждым этому миру, как... "Снежный Ангел", да, как бы наследница не ненавидела это прозвище.

Для надежности Вайс пролистала распечатку с инструкциями — тонкую кипу скрепленных листов. Куру, когда в первый раз увидела это и сунула любопытный нос в текст, долго чесала в затылке, смешно шевелила ушами, а потом невпопад ляпнула: "А у меня вот две помады есть — на каждый день и для праздников", и больше ничего не сказала, но у Вайс все равно осталось чувство, будто сделала что-то не так. Круглые глаза Жанны, с которыми она первые пару дней наблюдала за отнюдь не быстрым процессом, только усугубляли эффект, но ни одного замечания так и не поступило, а потому наследница предпочла просто игнорировать это.

Шни должны быть совершенны, и не важно в чем именно — красоте, бою или успеваемости. Все остальные могут завидовать, тянуться к этому уровню или пытаться оспорить первенство — но только не сбить ее с пути.

"Вроде бы я все сделала правильно..."

Сказать точно наследница не могла — сложно оценить правильность макияжа для темной униформы, когда сама одета в белую пижаму. Увы, спросонья она забыла захватить приготовленную еще с вечера форму в ванную, а переодеваться здесь... Вайс с сомнением покосилась на Куру — напарница, вставшая самой первой, уже успела переодеться и сейчас сидела на широком подоконнике, довольно жмурясь под теплыми солнечными лучами и что-то читала со Свитка.

Она была почти уверена, что партнер позволила заметить тот взгляд, первым же вечером после инициации, совершенно намеренно. Это был очень характерный, мгновенно распознанный ею взгляд, которым парни оценивали девушку, если та им приглянулась. Оторвав взгляд от ножек завернутой в полотенце напарницы, от неожиданности просто застывшей на пороге раздевалки, Куру посмотрела ей в глаза, убедилась, что все всё правильно поняли, и вышла за дверь, оставив за Вайс право решать, что с этим делать и поднимать ли эту тему в разговоре.

Наследница предпочла промолчать. Не то, чтобы она осуждала — у нее дома, среди аристократов, бизнесменов, артистов и политиков, нравы царили те еще, но главным правилом было: "Делайте что хотите, но — за закрытыми дверями и не выставляя свои сексуальные предпочтения на всеобщее обозрение". Вайс не осуждала, но... переодеваться в одной комнате с Куру сразу стало как-то неуютно.

Ее сомнения разрешил резко прекратившийся шум воды из ванной и, всего через минуту — громкий стук в дверь изнутри ванной.

— Грубиян ушел в столовую занимать места! — крикнула Вайс, снимая со спинки кровати чехол с формой.

В приоткрытую дверь осторожно высунулась золотоволосая макушка Жанны. Быстро покрутив головой, будто проверяя, не разыгрывают ли ее, девушка выскользнула из ванной: наскоро вытертые золотые волосы свободно рассыпались по белым плечам, липли к влажной коже; бежевое полотенце не доставало и до колен, открывая вид на стройные ножки; она вся едва ли не дымилась после горячего душа — раскрасневшиеся щечки, блестящие глаза... Жанна быстро прошагала к своей постели, на ходу скидывая полотенце, оставшись в одном лишь влажном спортивном лифчике и шортиках...

Вайс сокрушенно покачала головой. За прошедшую неделю она уже не раз наблюдала удручающую картину — Куру, аккуратно пыталась намекнуть на свою ориентацию, а Жанна в упор не замечала даже самых толстых намеков. Ради Праха, даже грубиян уже, кажется, догадался, и теперь вовсю зубоскалил над своим партнером: "У хомячков очень плохое зрение, зато такой толстый лоб, что это уже не их проблемы"

Так и застыв посреди комнаты с чехлом в руках, Вайс оглянулась к окну. Подобрав под себя ноги, Куру замерла недвижимой статуей. Длинные кроличьи уши поникли, скрывая глаза, но не в силах спрятать чуть покрасневшие щеки. Наследница собралась было уже отвернуться, но в этот момент ухо сдвинулось, сверкнули на мгновение карие глаза... встретившись взглядом с напарницей, Вайс подняла бровь, пытаясь сдержать (и безнадежно проигрывая эту битву) кривую саркастичную ухмылку. Ухо тут же дернулось, вновь спрятав глаза, фавн отвернулась к окну...

— Я думаю, тебе стоит поговорить с ней, Куру, — все же сказала Вайс. — Так больше продолжаться не может.

— О чем? — не поняла Жанна. Склонившись над кроватью, девушка судорожно пыталась расправить не поглаженную с вечера юбку. Вид открывался такой, что даже Вайс задержала взгляд на шортиках, плотно обтянувших ягодицы.

"Да уж..."

Фыркнув, Вайс отвернулась и шагнула к ванной.

— Она знает, о чем я, — бросила она через плечо, прежде, чем закрыть за собой дверь.

Какая-то часть ее тихим, вкрадчивым шепотом уговаривала оставить небольшую щель, чтобы послушать, а еще лучше — посмотреть на лицо Жанны, когда ей, наконец, все скажут прямо в лицо, но наследница засунула эти недостойные ее воспитания мысли поглубже и демонстративно хлопнула дверью, давая всем понять, что они получили приватность.

Какое-то время в комнате было тихо — Вайс, быстро стягивая с себя пижаму, смутно слышала напряженный, но тихий голос напарницы, удивленно вопросительный — Жанны, снова Куру... и тишина. Хмыкнув себе под нос, наследница сняла с вешалки юбку и принялась считать: "Один... два...". На пятой секунде до Жанны наконец, дошло — тонкий взвизг, будто она обнаружила в своей постели здоровенного мохнатого паука, грохот, будто рухнул шкаф, топот...

Сообразив, что произойдет дальше, Вайс посторонилась, прижалась спиной к стенке душевой кабинки... и только поэтому распахнувшаяся дверь на заехала ей по носу. Не в силах удержать ухмылку, она осмотрела покрасневшую до самых корней волос Жанну — цвет был таким густым, распространяясь не только на лицо, но и на плечи и грудь, что девушка казалась помидоркой в золотом парике.

— Вижу, разговор был познавательным, — ровным голосом произнесла наследница, застегивая на груди блузку.

— Она... она... — хватая ртом воздух, выдавила из себя Жанна, продолжая прижимать к груди полотенце.

— Слово, которое ты ищешь — лесбиянка, — просветила Вайс.

Жанна застонала, медленно сползла по двери и спрятала полыхающее лицо в полотенце, лежащем на коленях.

— Так ты знала?! — тоном, будто пыталась дотянуться до рукояти кинжала, пронзившего спину, спросила она.

Всей выдержки и воспитания Вайс хватило ровно на то, чтобы не засмеяться в голос. Ну а подавить улыбку и насмешку в голосе она бы не смогла, даже если бы от этого зависела ее жизнь.

— Все знали, — хмыкнула наследница. Накинув на плечи пиджак и протерев полотенцем запотевшее зеркало, она попыталась оценить свои усилия и вновь потерпела неудачу — в этом макияже она должна быть холодной и недоступной, и улыбка, от которой едва не трещала кожа на скулах, определенно выбивалась из образа. — Она и тебе пыталась сказать. Должна заметить, я впервые вижу НАСТОЛЬКО толстый лоб.

— О боже... — Жанна уже даже не стонала — хныкала, вжимая лицо в колени. — Что мне теперь делать?!

"Это вызывало бы жалость, если бы не было так смешно"

— Ну, ты же живешь в одной комнате с грубияном, — пожала плечами Вайс, бросив попытки оценить правильность нанесенного макияжа и обернувшись к девушке. — Правила абсолютно те же.

— А о чем мне с ней теперь говорить? Я могу попросить ее забрать мои вещи из прачечной?.. Там же трусики! А если она найдет себе девушку?! О Близнецы, а если она влюбится в МЕНЯ?!

В этот момент Вайс поняла, насколько сильно в ней строгое воспитание — ровно настолько, чтобы рассмеяться лишь после последнего вопроса. Хохот прорвался сквозь все заслоны и наследница при всем желании не смогла бы вспомнить, когда в последний раз так смеялась — чтобы даже коленки задрожали от слабости, и чтобы удержаться на ногах пришлось хвататься за раковину, и чтобы смех перемежался беспомощными всхлипами.

— Не смешно! Мне нужна помощь!! Как это вообще работает?!

— Мне нужно... — выдавила Вайс сквозь смех. — Объяснить тебе... процесс?

— Да!.. Нет! Я знаю, как это происходит! — голос Жанны превратился в неразборчивое бормотание, столь тихое, что Вайс с трудом смогла расслышать: — У братьев были журналы... они их прятали... я отыскала... а чего они прячут!

— Это. Лучшее. Утро. В моей. Жизни, — торжественно объявила наследница. На смех уже не было сил — она опустилась на колени, привалившись спиной к стене, и вытерла выступившие слезы.

В ответ ей в лицо прилетело влажное полотенце, окончательно пустив прахом все усилия по наведению красоты.

— Ты не помогаешь!

"Оно того стоило, — решила Вайс, стягивая с лица полотенце. — Но такое преступление не должно остаться безнаказанным"

Скривив губы в зловещей улыбке, она подняла руки, приложила запястья к макушке и пошевелила ладошками, изображая кроличьи уши напарницы:

— Она слышит каждое твое слово, ты в курсе?

"О, ты такая жестокая, Вайс" — подумала наследница, без капли раскаяния наблюдая, как Жанна бьется затылком о дверь. За дверью колокольчиком рассмеялась Куру, и Вайс не выдержала еще раз, присоединившись к напарнице.

"Это будет самый лучший день!" — решила наследница.

Игнорирование — вот то слово, которое максимально полно и исчерпывающе описывало ее взаимоотношения с Кардином. Это получилось само собой — после инициации и всех боев, в которых они сражались бок о бок, продолжать ссору не желал ни один из них, но прощать оскорбление Вайс не собиралась, а грубиян не собирался брать свои слова назад, так что они просто решили не замечать друг друга. Крайне... неудачное знакомство с Жанной разрешилось легко — девушка просто подошла к ней в раздевалке, протянула руку и с застенчивой улыбкой предложила оставить все в прошлом и стать друзьями.

Дружить с ней оказалось очень легко — девушка была такой же прямой, как ее фамильный клинок, носила сердце на рукаве и говорила только то, что думала. Положа руку на сердце, Вайс никогда не назвала бы ее умной, а комментировать боевые навыки не стала бы никогда, потому что слова, которыми можно было их охарактеризовать, были неприемлемы для леди, но она была честна, упорна, когда нужно — решительна, добра и... да, "очаровательна", пожалуй, лучшее слово. Как она вообще смогла сойтись с таким чурбаном, как ее грубый и начисто лишенный любых манер напарник — наследница не представляла.

— Вы опоздали, — буркнул грубиян вместо приветствия, когда они спустились к завтраку, и хмуро оглядел припозднившихся девушек. — Десять минут до первой пары.

Опустив поднос с легким завтраком как можно дальше от грубияна, Вайс не удержала легкой улыбки, посмотрев на обиженно нахохлившуюся Жанну, рухнувшую рядом с напарником.

— Не спрашивай, — буркнула девушка, торопливо запихивая булочку в рот.

С любопытством осмотрев напарницу, грубиян перевел взгляд на открыто скалящуюся Куру, которая умудрялась делать это одновременно с поеданием огромной миски салата, открыл рот...

— Я сказала — не спрашивай! — отрубила Жанна, стукнув его кулаком в плечо. — Это девчачьи дела, и тебя не касаются.

"Я могу решить эту проблему за тебя, Вайс, — ответила Куру пару дней назад, когда Вайс спросила ее о грубияне. — Но скажи, ты действительно этого хочешь?"

Наследница, подумав, отказалась. Ситуация не была катастрофической и не угрожала взорваться в любой момент — просто двое из четырех человек ведут себя так, словно их только трое. У грубияна хватало мозгов не обострять конфликт, а для нормального командного взаимодействия на общих тренировках хватало жестов и команд Куру. Той, кто действительно страдал от молчаливого разлада, оказалась Жанна — наследница не раз видела (а иногда — и слышала), как она пытается поговорить с напарником, но угрюмая тишина в ответ или хмурое "Отвали, Хомяк, это не твое дело" было единственным результатом. Подходила Жанна и к ней... Вайс, немного покривив душой, пообещала, что даст грубияну шанс если он извиниться за нанесенные оскорбления, прекрасно понимая, что этого не случится никогда.

"Сегодня будет замечательный день!" — напомнила себе наследница.

— Жанна узнала сегодня новое слово и раскрыла большой секрет! — натянуто улыбнулась она, не глядя в лицо грубияну, но чуть повернувшись в его сторону.

— Вайс! — Жанна в панике замахала руками, но дотянуться до наследницы через стол не смогла. — Умоляю тебя, не надо!

На пару секунд за их участком общего стола повисла тишина. Вокруг разговаривали, смеялись и торопливо звенели посудой припозднившиеся студенты, но Калейдоскоп будто заключили в непроницаемый пузырь тишины. Напряженная улыбка Вайс под влиянием этого безмолвия растаяла, она увидела, как нахмурилась и как-то сжалась напротив нее Жанна... и только Куру продолжала уплетать свой салат, будто не замечая повисшего напряжения.

— Крохотуля учит тебя новым словам? — наконец сказал Кардин, обращаясь к Жанне. — Небось дрянь какая типа "куртуазность"?

Вайс удивленно моргнула и наконец посмотрела на грубияна. Во-первых: он знает слово "куртуазность"?! Во-вторых... в голосе не было враждебности. И пусть обращался он не к ней, пусть даже не назвал по имени, обойдясь дурацким прозвищем, пусть как всегда был груб и не воспитан, но... "крохотуля" — это огромный шаг вперед, в сравнении с "избалованным маленьким дерьмом", а насмешка, адресованная даже не ей, — в сто раз лучше той злобы первой встречи.

Жанна что-то пробурчала себе под нос. Кардин наклонился поближе, прижав широкую ладонь к уху, изображая глухоту:

— А? Я плохо разбираю мямлей.

Вспыхнувшая до корней волос Жанна с силой двинула его кулаком в плечо, но грубиян не обратил на это никакого внимания — Вайс вообще была уверена, что таких ударов всего за одну неделю набралось больше сотни.

— И что там за страшная тайна? — продолжал насмехаться парень. — Тебе рассказали, что Зубной Феи не существует?

Вайс перевела ошеломленный взгляд на напарницу. Куру, жизнерадостно хрустя салатом, подмигнула наследнице, смешно дернув ушами, и показала большой палец. Осторожно улыбнувшись в ответ, наследница подняла глаза чуть выше... как раз вовремя, чтобы увидеть входящую в столовую Глинду Гудвич.

Она поняла, что что-то не так, с первого взгляда. Первое, что бросилось в глаза — закрытое черное платье, длиной почти до лодыжек. Оно так отличалось от ее обычного строгого делового стиля одежды... Нездоровый блеск в зеленых глазах, покрасневших и тусклых, будто легендарная Охотница Вейл прорыдала в подушку всю ночь, был второй вещью, на которую Вайс обратила внимание — и сердце рухнуло куда-то в пропасть.

Застыв на секунду в дверях, профессор оглядела просторный зал, студентов, не обращающих на нее никакого внимания. Наконец, мисс Гудвич подняла руку — и Вайс почувствовала, как ее поднимает над землей. Быстро оглянувшись, наследница увидела, что каждый стол, каждая лавка парит в паре сантиметров над землей. Охотница резко опустила ладонь и мебель с грохотом рухнула вниз. Кто-то испуганно вскрикнул, зазвенел, ударяясь о каменный пол опрокинутый графин... Зато уже спустя пару секунд весь зал смотрел на нее — в полной тишине и со всем возможным вниманием.

Профессор чуть приоткрыла рот... и застыла на месте, будто слова, которые собиралась произнести, встали поперек горла. Наконец, она справилась с собой, и со второй попытки голос не подвел свою хозяйку:

— Вчера, около полудня, был убит директор Озпин, — сказала она. — Его тело нашли на развалинах церкви почти в центре города. В настоящее время ведется расследование, обо всех подробностях вам сообщат в общем порядке.

Профессор (или теперь уже — директор?!) Гудвич облизнула губы, сглотнула и с явным усилием продолжила:

— Похороны в полдень. Занятий сегодня не будет, — и, подумав немного, веско добавила, с известными каждому студенту непреклонными интонациями, что убивали любые возражения: — Явка обязательна.

Рядом с Вайс раздался оглушительный в повисшей тишине треск дерева. Опустив взгляд, она увидела Куру, держащую в руках отломанный кусок стола. Встретившись взглядом с девушкой, наследница разглядела в карих глазах эмоцию... самую последнюю эмоцию, которую могла бы ждать от своей вечно спокойной и сдержанной напарницы.

Страх.

— Куру... — мягко сказала Вайс, покрепче сжав ее руку. — Мне надо переодеться.

Вздрогнув, напарница удивленно посмотрела на нее, опустила взгляд, секунду разглядывала их переплетенные руки... и поспешно разжала ладонь, отвернулась и, Вайс могла бы поклясться, немного покраснела.

— Я скоро вернусь, — ободряюще улыбнулась Вайс.

Дождавшись кивка и тусклой улыбки, она быстро зашагала к шкафу, выудила биконскую форму и отправилась в ванную — переодеваться.

Вайс было за это немного стыдно, но первой ее мыслью, когда профессор Гудвич объявила время похорон, было: "Так вот, что я не взяла с собой! Траурное платье!" Наследнице, как и всем Шни, никогда не шли темные цвета, и самым подходящим нарядом из тех, которые она привезла с собой из дома, оказалось короткое темно-синее платье с мелкой алмазной крошкой в районе декольте и живота, похожие на звездное небо. Она уже одевала его пару раз на концерты, но стоимость платья была достаточно заоблачной, чтобы правилу "Благородная леди никогда не выходит в люди в одном платье дважды" можно следовать не так строго.

За неимением других вариантов, Вайс выбрала именно его... и уже во внутреннем дворе поняла, что была отнюдь не единственной, кому спешка помешала найти подобающий наряд — почти все студенты пришли в форме, благо ее темная цветовая гамма худо-бедно соответствовала случаю. В изысканном платье, стоимостью почти в две сотни тысяч льен, Вайс смотрелась там... также, как и всегда — белой... то есть темно-синей вороной, вываленной в алмазной крошке.

Разумеется, она сделала вид, что ничего не заметила, но... неприятнее всего оказался перехваченный ей взгляд грубияна — он смотрел на нее также, как и в первый день, на посадочной площадке, чуть ли не рыча, и Вайс на мгновение даже показалось, что он ударит ее. К счастью (для него!), грубиян сдержался, но... тот маленький шаг вперед, который она сделала утром мгновенно превратился в три шага назад, обратно на исходные.

Вздохнув, Вайс поправила пиджак, разгладила юбку... что ж, наверное, ей просто придется смириться, что в команде у нее будет всего два друга вместо трех. Это все равно больше, чем было раньше. Винтер — не в счет, она семья, это совсем другое...

Когда она вернулась в комнату, Куру так и сидела на ее кровати, рассеяно вертя в пальцах белую флешку. Жанна сидела напротив — забравшись с ногами на кровать, девушка с отсутствующим видом ковырялась в Свитке. Грубияна, слава Богам, не было — он куда-то ушел сразу после похорон, потому что "Я с вами, бабами, скоро с ума сойду. Пойду лучше с пацанами поболтаюсь". Останавливать его никто и не подумал...

Вайс присела рядом с напарницей, секунду задумчиво смотрела на длинную тонкую флешку, мелькавшую в тонких пальцах — в одном направлении, и в другом, в одном и в другом... и положила сверху ладонь, останавливая это зацикленное движение. Куру вздрогнула, сжала кулак, пряча от нее флешку...

— Прости, что не сказала про платье, — прошептала она. — Я... отвлеклась. Когда заметила, было уже поздно возвращаться.

— Ничего страшного, — улыбнулась Вайс. — Я не сделала ничего неправильного.

— Это не добавит тебе друзей...

— У меня есть все друзья, которые мне нужны, — твердо сказала наследница, сжав ее ладошку еще крепче.

Наконец, она добилась, чего хотела — улыбки, но не той бледной, будто выцветшей тени, которую Куру давила из себя целый день, а настоящей — теплой, нежной, самую капельку застенчивой.

— Вот, уже лучше, — подмигнула она. — А то ходила, будто...

"Кто-то умер" — закончила Вайс про себя и сморщилась. Будь они прокляты, эти устоявшееся выражения, повторяемые так часто, что теряют свой смысл!

Ее заминка не укрылась от напарницы. Тихонько фыркнув, она дернула ушами, придвинулась ближе... и осторожно положила голову на плечо Вайс, заставив девушку замереть.

— Просто дай мне немного так посидеть, — услышала наследница. — Пять минут, и я буду в порядке.

Какое-то время они молчали. От прижавшейся Куру шло ровное тепло, длинные кроличьи уши замерли совсем рядом с ее лицом. Они пахли шампунем, летним ветром, совсем немного шерстью и почему-то — тертой морковью. С десяток секунд Вайс пыталась сообразить, не расизм ли такие ассоциации, а потом мысленно махнула рукой и расслабилась, прижав напарницу к себе и положив щеку ей на макушку. Ее другу нужна помощь, все остальное может подождать.

— Я могу спросить, почему ты так отреагировала? — тихо спросила наследница, покосившись на Жанну, но та целиком погрузилась в свой Свиток, торопливо что-то листая на экране и напряженно хмурясь. — Мне показалось, что у вас с директором были... напряженные отношения.

— О, я не горюю о его смерти, если ты об этом, — так же тихо ответила Куру. — Я просто в ужасе перед тем, что способно его убить.

— Он просто человек, Куру. Охотник — да, сильный боец — сто раз да, но в его смерти нет ничего невозможного. Никакое мастерство не способно сделать нас неуязвимыми.

— Директор Озпин был кем угодно, но только не человеком. Ты просто не понимаешь...

— Так объясни.

Куру прижалась к ней еще крепче, ухватилась за ее ладонь двумя руками, сжала так, будто это была последняя соломинка, держащая ее на плаву.

— Знаешь, какое Проявление было у Вельвет? — наконец сказала она. — Она могла скопировать другого человека — все его мастерство и боевые навыки: рукопашная, оружие, аурные приемы, использование Праха... абсолютно все, что умел и знал копируемый, оказывалось в ее распоряжении, за исключением разве что Проявления. Она буквально становилась другим человеком на время его действия. Я думаю, ты без труда представишь, насколько опасной она была.

О, Вайс представляла. Лучшие воины мира, каждый — со своим стилем, оружием, навыками, собранные в одном человеке... Только что она сказала напарнице, что непобедимых не существует, но Вельвет... Вельвет, пожалуй, была ближе всех к этому определению. Вот только... что за личность могла породить такую способность? Насколько тотальной была ее неуверенность в себе, сколь ничтожна вера в свои силы?

— Но ты сама сказала — непобедимых не существует. Пришел тот день, когда Вельвет столкнулась с проблемой, перед которой оказались бессильны абсолютно все личности и навыки, которые были в ее коллекции. И тогда она бросила на стол свою последнюю карту, своего джокера, козырной туз — Озпина. Проблема решилась, но... Вельвет пришлось дорого заплатить за это. Ее душа не выдержала личность директора и распалась. Отпечатка Озпина... оттиска того, чем был директор хватило, чтобы эту форму затекла раздавленная, потерявшая стержень и силу душа и... получилась я.

— Куру...

Нет, Вайс, конечно, знала, что произошло что-то очень плохое, что заставило напарницу поменять имя, отдалиться от друзей и заново поступить на первый курс, но даже в самых страшных кошмарах не могла представить такой истории. Не зная, что еще сделать, чтобы поддержать подругу, она прижала напряженную, будто ее целиком скрутила судорога, девушку к себе еще крепче.

— Я рассказала это не для того, чтобы ты меня жалела, Вайс, — сказала Куру противоестественно спокойным тоном, лишенным всяких эмоций — так мог бы говорить робот, — а для того, чтобы ты поняла: когда я говорю, что никто в целом мире не знал директора лучше меня, это не преувеличение. Я была им, в самом буквальном смысле этого слова. Я знаю, на что он способен. Весь Бикон против одного Озпина? Это будет тяжелая победа, и дастся она большой кровью. Я знаю, как он думает, и произойди такое безумие — самый большой урон мы нанесли бы сами себе: он обратил бы студентов против учителей, профессоров против друг друга, расколол бы нас на части, а сам выбивал эти разрозненные группки до той поры, пока не осталось бы никого. Победить его... я была уверена, что в мире нет ничего и никого, что могло бы остановить его. Оказалось, что я ошибалась... и от этого мне страшно, Вайс. Кто бы не сделал это — такой враг способен обратить в пепел все Королевство, если не весь мир.

Ответить ничего Вайс не успела — ее прервал полузадушенный судорожный всхлип, приглушенный ковром стук Свитка, упавшего на пол... Подняв глаза, наследница посмотрела на Жанну — бледную, дрожащую, как осиновый лист. На самом деле, девушка сейчас походила на Куру в тот момент, когда Гудвич сообщила о смерти директора — будто весь мир рухнул, разбился на части и уже никогда не соберется обратно.

Куру пошевелилась в ее руках, осторожно разжала объятья и быстро встала с кровати. Против воли Вайс, несмотря на всю серьезность ситуации, улыбнулась ей в спину — что бы ни чувствовала напарница, какой бы растерянной и испуганной не была, стоило ей понять, что подруге нужна помощь и она моментально отбросила все свои проблемы.

— Что случилось? — тихо спросила фавн, опустившись на колени рядом с девушкой и подбирая с пола Свиток.

Не дождавшись ответа, она опустила взгляд на потухший экран и, еще раз покосившись на сокомадницу, нажала иконку "повторить воспроизведение". Подойдя поближе, Вайс заглянула через плечо фавна...

Ночь, серебристый свет полуразрушенной луны, казавшийся черным какой-то заброшенный склад, — дыра вместо ворот, разбитая бетонная дорога, выбитые стекла... смутно угадывались две фигуры, но снимавший был слишком далеко, чтобы наследница могла разглядеть что-то конкретное, да и качество оставляло желать лучшего. Какое-то время ничего не происходило, а потом... взрыв, потоки огня, ударившие в окна, подсветившие черным фигуры у входа. Снимавший вздрогнул, на пару секунд изображение смазалось, вильнуло в сторону, а когда оператор вновь взял себя в руки, одна из фигур, в черном длиннополом плаще остановила неопрятную груду металла просто подставив под нее длинный, чуть изогнутый клинок. Сверкнула алая вспышка, изображение вновь смазалось... Озаренная сполохами горящего здания фигура склоняется над кем-то, лежащим на земле, протягивает ладонь... Когда рука вспыхнула огнем до локтя, охнула даже Вайс, мгновенно сообразив, почему лежащий задергался всем телом, размахивая руками в попытке оттолкнуть от себя пламя, извивался всем телом, будто пытался отползти в сторону от верной смерти. Экран потух, вновь замигала иконка: "проиграть заново".

Вайс подняла взгляд на Жанну. Девушка за эту минуту даже не пошевелилась — все с тем же выражением парализующего ужаса смотрела на экран, не делая попыток отобрать устройство, смертельно бледная, с дрожащими губами...

— Это ведь он, да?.. — выдохнула Куру с непонятными интонациями.

Прикусив губу, она смотрела на черный экран и казалась отражением Жанны — побледневшая и расстроенная, будто... будто узнала о несчастье, произошедшим с другом.

"Кажется, я одна здесь не понимаю, что происходит" — подумала наследница и открыла было рот, чтобы задать вопрос, но... в этот момент отмерла Жанна.

— Дай мне Свиток, — глухо приказала она, протянув руку.

— Это Дьявол? — все так же тихо, будто надеясь на отрицательный ответ, повторила Куру, не спеша отдавать коммуникатор.

— Дай. Мне. Чертов. Свиток! — прорычала девушка.

Куру посчитала за лучшее выполнить просьбу — Жанна выглядела так, будто сама не могла решить, что делать дальше — хлопнуться в обморок или сломать стену, разрыдаться или начать убивать.

Пока Жанна набирала номер и ждала ответа, Вайс положила руку напарнице на плечо, легонько сжала, привлекая внимание... в ответ на ее вопросительный взгляд фавн покачала головой и тихо ответила: "потом".

С первого раза никто не ответил. Жанна набрала снова... и снова... с каждым разом ее руки тряслись все сильнее и сильнее, — даже по кнопке вызова попадать получалось не с первого раза. Наконец, на том конце взяли трубку... Все, что Вайс смогла понять — голос был женским и по лицу Жанны догадалась — это совсем не то, чего она ожидала.

— Кто ты? — резко спросила Жанна.

Голос ответил... Вайс подавила желание отшатнуться — смирно сидящая на кровати девушка резко вскочила, сжала Свиток так, что стальной (такие выдавали всем студентам) корпус жалобно застонал в тонких пальчиках.

— ДРУГ?! — зарычала девушка. — Да какой ты, к черту, друг, если позволила этому произойти?! Молчишь?! Где он?!

Сорвавшись с места, Жанна бросилась к двери, но, уже взявшись за ручку, замерла.

— Что значит: "не мое дело"?! Да я всем ему обязана! Послушай, ты...

Ее голос сорвался, узкие плечики вздрогнули, но Жанна не позволила этому остановить себя. Уже через секунду она продолжила, хрипло, напряженно, совсем другим голосом:

— Я должна увидеть его и убедится, что он жив и ему оказали всю возможную помощь. Меня не волнует, согласна ты с этим или нет. Или ты сейчас говоришь мне, где я могу его найти, или я иду к учителям и раскрываю его имя. Уверена, Гудвич найдет его и обеспечит медицинскую помощь и охрану.

Вайс поймала себя на мысли, что у ее сокомандницы раздвоение личности — представить мягкую, немного наивную и добрую Жанну в таком гневе было выше ее сил. Даже когда грубиян доводил ее до белого каления своими насмешками, она злилась, но как-то беспомощно-мягко, не всерьез.

— Ну?! — рыкнула Жанна, не дождавшись ответа.

Куру вывернулась из-под руки напарницы, встала на ноги и решительно зашагала к двери.

— Так я и думала, — уже намного спокойнее продолжила Жанна. — Я скоро буду.

— Дай мне трубку, Жанна, — попросила фавн, оказавшись рядом.

Блондинка вздрогнула, будто только сейчас вспомнила, что у ее криков были свидетели. Резко обернувшись, она собралась было что-то сказать, но споткнулась, взглянув лидеру своей команды в глаза. Куру стояла к Вайс спиной, но наследница без труда представила этот спокойный и твердый взгляд карих глаз, которым фавн заставляла замолчать даже грубияна, когда тот особенно расходился.

— Это ведь Кошка, так? — продолжила Куру.

Жанна вздрогнула и по расширившимся в ужасе глазам Вайс догадалась, что напарница попала в точку. Что до самой Вайс... холодок, пробежавший по коже, напомнил ей, что в городе была одна Кошка, от которой наследнице SDC стоило бы держаться подальше. Винтер заставила ее заучить наизусть все, что было известно о верхушке Белого Клыка в Королевстве, прежде, чем отпустить ее в Вейл.

"Да нет, это не может быть она..."

Откуда Жанна и Куру могут знать одну из этих сумасшедших маньяков?..

— За эти полтора года у Дьявола набралось много должников, — тихо сказала Куру. — Я — одна из них. Дай мне поговорить с ней, Жанна, мы знакомы.

Как-то мгновенно растеряв весь запал, девушка покорно протянула Свиток.

— Кошка? — сухо спросила фавн, поднеся телефон к уху. — Это... Вельвет, я в одной команде с Жанной. Ей сейчас нельзя оставаться одной — она точно сделает что-нибудь глупое. Я приду с ней. Не беспокойся, я не буду пытаться узнать, кто он — пусть в комнату или где вы там заходит одна Жанна, я просто хочу приглядеть за ней. ...Хорошо, спасибо. И до встречи.

Опустив Свиток, Куру вздохнула, дернула ушами и:

— Собирайся, — приказала она. — Возьми куртку, не забудь оружие, захвати денег, на всякий случай — мало ли какие лекарства надо купить. Встречаемся через полчаса на пристани.

Жанна быстро кивнула и тут же юркнула за дверь. Развернувшись к напарнице, Куру мгновение молчала, испытующе глядя на Вайс...

— Я пойду с вами, — нахмурилась наследница.

— Вайс, послушай меня... — медленно начала Куру, нервно дернув ушами. Казалось, напарница с трудом подбирала правильные слова. — Тебе не стоит идти с нами по многим причинам... и у меня нет времени объяснять их все — Жанна откусит мне ухо, если я буду ее задерживать. Пожалуйста, просто поверь мне на слово — нам лучше идти вдвоем. Это не моя тайна, я не могу разглашать ее и ставить под угрозу личность этих людей — Вельвет им очень обязана, а ее долги — это и мои долги.

— Каких людей, Куру? — нахмурилась Вайс, пытаясь отмахнуться от черного подозрения, медленно расцветающего внутри. "Она назвала ее Кошкой..."

— Я не могу сказать. Я обещала быть с тобой честной, но это не мой секрет, — напарница горько улыбнулась и, отвернувшись, взялась за ручку двери. — Но, пока нас не будет, поищи "Дьявол Черного моря" в сети. Мы вернемся до отбоя, если вдруг задержимся — я позвоню.

Оставшись одна, наследница какое-то время просто стояла посреди комнаты, разрываясь между обидой, подозрениями и тревогой. Наконец, она опустилась на кровать Жанны и спрятала лицо в ладонях.

— Это должен был быть самый лучший день, — простонала она. — Самый лучший...

Кровь пахнет железом. Она пахнет болью, и отчаянием, и страхом. От этого запаха у нее першило в горле, уши растерянно прижимались к волосам — чисто инстинктивная реакция. Фавн-наследие кролика... стать воином можно только вопреки ему, и никогда — благодаря.

Куру ничего не сказала мрачной Жанне, стрелой взлетевшей по лестнице, не дожидаясь лифта, который все равно был сломан: вряд ли она успела заметить тонкую дорожку красных капель в тусклом свете двух пыльных лампочек на лестничных площадках. О своем молчании она пожалела очень быстро — освещение в длинном коридоре доходного дома было куда лучше, чем на лестнице, и девушка моментально заметила кровавый след, ведущий к дальней двери, испачканную алым дверную ручку. Мгновение девушка зачарованно смотрела на ручку, протянув руку, провела чуть дрожащим пальцем по засохшему кровавому следу... и тряхнув волосами, решительно постучала.

Куру встала чуть сбоку, внимательно оглядела коридор — пусто и тихо. Оно и понятно: будний день, дети в школе, взрослые или на работе, или отсыпаются после смен, но кому когда вредила осторожность? Впрочем, даже объявись свидетель, вряд ли это бы что-то изменило: подумаешь, кровь. След тонкий, лишь отдельные капли — уже вечером его затопчут ботинками, размажут по полу, а ночью молчаливая уборщица, ютящаяся в каморке на первом этаже рядом с мусоропроводом, равнодушно смоет все следы, вряд ли даже обратив на это внимание. Это Черное море, здесь беспокоиться начинают не от вида крови, а когда ее набирается целая лужа.

Тем не менее, если кто-то увидит их здесь, фавн предпочла бы запомнить — кто.

Дверь резко распахнулась, позволив разглядеть гибкую женскую фигуру, и ничего кроме — свет не горел, окна наверняка занавешены плотной тканью, глубокий капюшон и черная маска надежно скрывали лицо. Жанна открыла рот, явно собираясь с порога начать задавать вопросы, но осеклась, когда в кончик носа уперлось черное дуло. Куру хмыкнула, но с места не сдвинулась — прекрасно видела, что пистолет даже не взведен и указательный палец отнюдь не на спусковом крючке. Еще и на предохранителе наверняка...

Схватив девушку за шиворот, преступница втянула ее внутрь комнаты и посторонилась, давая Куру возможность проскользнуть мимо нее. Пару секунд в комнате царила тишина: Куру осматривалась, привыкая к темноте (кролик — вовсе не то животное, которое может подарить фавну способность видеть в темноте), Жанна, кажется, отходила от своеобразного "приветствия". Кошка неподвижно замерла у двери черной неподвижной тенью, и только золотые глаза в прорезях стального забрала горели, как фары в ночи. Вот уж кто не испытывал от темноты никаких неудобств...

— Где он? — наконец выдавила Жанна.

— В спальне, — указала Кошка стволом направление. — Я дала ему столько обезболивающего и снотворного, что хватило бы, чтобы свалить лошадь, так что не пытайся его разбудить. Не трогай бинты и капельницу.

Жанна, не теряя времени, бросилась к двери, опрокинула по пути стул... Когда хлопнула дверь, Куру вздохнула и заметив черную громаду массивного кресла напротив старого кинескопического телевизора, уселась в него. Кошка не никак не отреагировала — только золотые фары с черным вертикальным зрачком медленно сдвигались вслед за ней, пока девушка осторожно пробиралась по темной квартире.

— Что случилось? — спросила Куру, добравшись до кресла.

— Мы попали в засаду.

— Белый Клык?

— Нет... не совсем.

Золотые глаза закрылись.

— Это не твоя война, Вельвет. Чем меньше ты знаешь, тем для тебя будет лучше.

— Я должна вам обоим, — твердо ответила Куру. — Когда мой брат присоединился к Белому Клыку, я бросила все, включая учебу и команду, пытаясь его найти, но... будь это так просто, вас бы уже давно всех переловили. К счастью, Вельвет хватило мозгов, чтобы понять, что Дьявола найти намного проще, чем террористов — с ним обычно обратная проблема: как бы сделать так, чтобы ОН тебя не нашел. Я нашла его, он нашел тебя — и только благодаря вам я смогла поговорить с братом. Это очень много значило для Вельвет...

— Вельвет? — прервала ее Кошка. Золотые фары вновь вспыхнули, и прежде, чем Куру успела пошевелиться, лязгнул затвор и черный ствол оказался направлен прямо ей в лоб.

— Чтобы убедить брата, пришлось использовать Проявление больше, чем Вельвет могла выдержать. Это — плата. Она мертва, я — вместо нее. Я могу объяснить подробнее, но это длинная история. Значение имеет только одно: я обязана вам. Одно твое слово — и я окажу любую помощь, какую могу. Не надо за меня бояться: я не беспомощна и не беззащитна.

Пистолет медленно опустился, преступница вздохнула... Куру впервые за все это время заметила признаки усталости, в мгновенно потускневших глазах и опустошенном голосе:

— И что ты сделаешь? Биконская студентка, после занятий переодевается из юбочки в броню и бьет бандитов и террористов? Не смеши меня, Вельвет, это закончится на третий день. На четвертый, если у вас там сидят идиоты в руководстве.

— Но первые два у нас будут. И я могу не только это. Достать Прах, лекарства, оружие...

— Все это я могу и сама, — отрезала Блейк. — У меня есть деньги, и в тенях найдется много людей, готовых продать все что угодно кому угодно, не задавая вопросов до тех пор, пока им платят. Оставь это.

Куру вздохнула. Не то, чтобы она не понимала, сколь мало может сделать из Бикона, но... еще одна новая вещь, которую она узнала о себе сегодня — Куру Скарлатина всегда платит по счетам.

— Как он? — спросила она, решив пока не настаивать.

Не сейчас... Темнота, маска и костюм замечательно прятали лицо бывшей террористки, из источников информации у Куру были только глаза и город, но даже так она видела, как близко к пределу подошла Кошка. Лучше она сама подумает над тем, чем может отплатить за помощь.

— Жить будет. Трещины в ребрах, сломанная рука, ожоги... все это заживет через неделю.

Куру вспомнила видео: даже при таком расстоянии и освещении безошибочно женскую фигуру, склонившуюся над вяло шевелящемся на земле телом, огненную ладонь, прижатую к лицу...

— Глаза?..

Золотые фары погасли. Девушка не пошевелилась, ни единым жестом не выдав своих чувств, но тонкие губы дернулись, будто пытаясь что-то произнести... единственное, что преступница смогла выдавить — короткий полухрип-полувсхлип. Только с третьей попытки она смогла прохрипеть короткое:

— Нет.

— Может, в больнице?.. — осторожно предположила Куру.

— Нет. Там... просто нечего спасать.

Какое-то время они молчали. Кошка застыла неподвижной черной статуей, укутанная темнотой и безмолвием, но даже того тусклого света, что прорывался сквозь плотные шторы, хватило, чтобы Куру заметила блестящие на дрожащих губах слезы.

— И что вы будете делать дальше? — наконец спросила Куру.

— Ахи... Дьявол будет выздоравливать, — хрипло ответила преступница. — А я...

Она резко замолчала. Молчала и Куру, не торопя девушку с решением.

— Эта сука забрала у моего друга глаза, — наконец сказала Кошка.

Два золотых костра вспыхнули вновь и Куру вздрогнула — на мгновение показалось, что следующие слова, высказанные без следа боли и слез, были обращены к ней, что именно ее ждет предсказанное будущее.

— Значит, я заберу у нее.

Глава 16. Око за око

Замерев у входной двери, Блейк нервно потеребила край ветровки, покачалась на носках... и решила еще раз проверить свою новую экипировку — уже в третий раз.

Стальной обруч, спрятанный в волосах, выполнял еще одну полезную функцию — прижимал уши, не давая рефлекторным движениям ее фавн-наследия выдать расовую принадлежность; глубокий капюшон серой ветровки довершал остальное — сотни их таких на улицах, в джинсах, сапогах и ветровках. Десять железных колец на пальцах: в два ряда, у самых ладоней и последней фаланге. Широкие браслеты, на запястьях и бицепсах, лодыжках и бедрах. Пояс, с крупными металлическими бляхами. Цепочка на шее. Этого ведь достаточно?.. Надо ли что-то сделать с лицом? Может, фольга?.. Она магнитится вообще?

Раз уж начала, Блейк проверила и все остальное: пистолет в кобуре подмышкой, нож в сапоге... Ходить с мечом днем по улицам города — самая глупая идея из возможных, но совсем без оружия она чувствовала себя голой.

Наконец, она вздохнула, приказала себе перестать трусить, подняла руку, чтобы постучать в дверь... и тут замок щелкнул. На пару секунд девушка замерла без движения — она не слышала шагов, а значит...

"Черт, конечно, он заметил меня еще на улице! — мысленно выругалась она. — Значит, видел и как я тут уже пять минут мнусь, как дура".

Скривившись, она толкнула дверь и шагнула в темноту. Замявшись на пороге, она все-таки включила свет, сама не очень понимая зачем — ей хватило бы и того света, что проникал сквозь плотные шторы, а Ахиллес... что ж, ему теперь вообще было без разницы.

Она нашла его на полу в глубине комнаты. Скрестив ноги, он привалился спиной к креслу, одетый лишь в старую, когда-то белую, а сейчас какую-то желтоватую майку и спортивные штаны. Никак не показав, что заметил ее, Ахиллес взял из кучи лежащих перед ним вилок одну, оторвал плоскогубцами кончик одного из зубцов, затем тем же инструментом смял металл в аккуратный комочек и бросил в пятилитровую банку, стоявшую в стороне — та была заполнена уже на две трети. Блейк привычно пробежалась взглядом по мелким ожогам на шее, пальцах и левом плече, оценила движения, проверяя, как заживают ребра... остановилась на черной бандане, закрывшей не только волосы и лоб, но еще и глаза. Он натянул ее на самый кончик носа, но даже так закругленный краешек ожога, имевшего форму ладони, выглядывал наружу.

В ноздри ударил запах паленой плоти, в уши — тихий, отчаянный плач на одной ноте, перед глазами вспыхнули пустые глазницы, которые ей пришлось самой вычищать от остатков глазных яблок...

В себя ее привел звон очередного металлического шарика сначала о стенку банки, а следом — о своих собратьев. Решительно тряхнув головой, Блейк скинула капюшон, сдвинула обруч, выпуская на свободу уши, и присела напротив. Пронаблюдав за размеренными, отточенными сотнями повторений движениями партнера, выудила еще одну вилку, покрутила в ладонях... Вытащив из-за голенища сапога длинный нож, покрыла его темно-лиловой аурой и принялась кромсать вилку на ровные аккуратные брусочки, стараясь выдерживать один размер с Ахиллесом.

— Сегодня вышла статья, — поделилась она, не прерывая работы. — Я поэтому задерживалась на работе последние пару дней — надо было еще раз все вычитать и составить макет газеты. Мы готовили все втайне, так что и делать все надо было самим. Этой ночью, когда печатают утренний тираж, Гира остался в редакции, чтобы обрадовать техников, что им надо перенастраивать машину.

Она поднесла к глазам один из брусков, пустила ауру в мышцы, и с силой сжав пальцы, принялась лепить из нагревшегося металла аккуратный шарик, сверкая аурой, защищавшей кожу от повреждений. Конечно, это больше походило на заколачивание гвоздей микроскопом, но вторых плоскогубцев в квартире не было...

— Утро началось со скандала, — улыбнулась она, взяв следующий брусок. — Лайон, это главный редактор газеты, был в бешенстве, что ему никто ничего не сказал. Бушевал почти час, едва не написал заявление по собственному, но, кажется, обошлось. Потом приходили копы с ордером, забрали аудиозапись интервью и увезли с собой Гиру — он вернулся только под вечер. Ничего сделать ему они не могли — раскрывать источники он не обязан, только по решению суда, но я все равно волновалась...

— Тебе не опасно оставаться там? — подал голос Ахиллес, хрипло от долгого молчания. Вряд ли он сказал хоть что-то с того момента, как она убежала вчера на работу...

— Так же опасно, как и в любом другом месте, — пожала плечами Блейк. — Документы у меня надежные, на глаза копам я не попадалась...

— Я имею ввиду не их. Полиция может не знать твоего лица, но не Адам и твои бывшие друзья. Ты даже имя не поменяла.

— Адам не будет атаковать редакцию напрямую. Поступи он так и мгновенно потеряет поддержку очень многих: Гира Белладонна — неприкосновенен после всего, что он сделал для фавнов и продолжает делать сейчас. В боевом крыле уже давно хватает тех, кому сам черт не брат и не существует ничего святого, но поддержку большинства вне организации, которая есть у Белого Клыка сейчас, он потеряет. Да и дело будет шумное, и реакцию Сиенны предсказать очень легко — их былая дружба ни для кого не секрет. Нет, нападать на него Белый Клык не будет.

А после работы... ну, меня ведь не просто так называют то Неуязвимой, то Неуловимой. Есть так много путей, которыми можно уйти из редакции незамеченной, когда ты можешь телепортироваться на шесть метров тридцать два сантиметра просто ударив себя по коленке.

Ее партнер отрывисто кивнул, и ничего не сказал.

— Впрочем, я не верю, что Адам просто так это оставит. Если он сговорился с людьми...

Ахиллес сжал плоскогубцы так, что очередной шарик просто расплескался во все стороны.

— То и нападения стоит ждать с этой стороны, — невозмутимо продолжила Блейк, сделав вид, что ничего не заметила. — Гира утверждает, что может о себе позаботиться... даже пистолет показал, — она улыбнулась. — Такой смешной...

Ответом ей была тишина. Украдкой посмотрев на партнера, Блейк тихо вздохнула. Раньше у него была такая выразительная мимика — губы, которые могли сложиться в сто одну версию кривой ухмылки, подвижные брови и такие яркие глаза, в которых всегда отражалась только правда... теперь черная бандана скрывала почти все, а синеватые губы еще не до конца выздоровевшего парня сжались в тонкую неподвижную линию, и не понять было, что именно он чувствует. Под ее внимательным взглядом кусочки испорченного шарика потянулись обратно, закружились над поставленной ладонью, устремились друг к другу, захрустели острые грани, стачиваясь в плотных объятьях, а после смялись под черными плоскогубцами: снова и снова, перековываясь обратно в единый шар.

Заговорить снова Блейк решилась только когда о стенки банки вновь прозвенел темно-красный, почти шипящий от жара, шарик:

— Сегодня мне звонила Вельвет, спрашивала, как ты.

— Жив пока, — буркнул Ахиллес пару секунд спустя, сообразив, что она ждет от него ответа.

— Я так ей и сказала, — покорно согласилась Блейк. Ну, хоть не сказал это тошнотворное "я в порядке". — Она скинула мне на почту файл... там оказалась вся информация о глазных протезах на Ремнанте.

Плоскогубцы замерли в его руках, так и не сплющив очередной кусок. Он наконец поднял голову, с хрустом распрямил затекшую от долгой неподвижности спину, отложил инструмент в сторону и тихо сказал:

— Я слушаю.

— Поставить такие можно только в Атласе. Качество... четкие силуэты при хорошем освещении. Совсем недавно закончилось тестирование первой модели, вживленной добровольцам за весьма умеренную, в сравнении с их настоящей стоимостью, плату. Они что-то изменили, улучшили, и сейчас идет отбор кандидатов на второй этап. Если взять все твои деньги и сложить с моими, то нам должно хватить на операцию... Вельвет поклялась, что у нее есть способ сделать так, чтобы ты попал в список. Она не сказала какой...

"О, ты такая врушка, Блейк..."

Она прекрасно знала, что это за способ, просто не хотела признавать это даже перед собой. Вельвет была партнером Вайс Шни. Потомком семьи, которая виновата во всем, семьи, которая сделала политический капитал на расизме, опираясь на консерваторов после Революции Прав, семьи, которая построила свое богатство на слезах фавнов. Оказаться у нее в должниках... Честнее было просто подписать рабский договор, но... если благодаря этому Ахиллес снова сможет видеть — она готова расписаться кровью хоть где, даже если договор будет составлен настоящим Дьяволом.

— Тебе придется остаться в Атласе — минимум на год, пока идет тестирование, да и после, скорее всего. Там техобслуживание, там запчасти, врачи и техники, которые смогут разобраться, в чем дело, если что-то вдруг сломается и исправить это.

— Ты говоришь мне, — тихо сказал Ахиллес, и Блейк поежилась: тем же тихим, обманчиво спокойным голосом говорил Адам, когда что-то приводило его в бешенство, — что я должен оставить тебя здесь в одиночестве разбираться со всем этим дерьмом, а самому сбежать в другую страну?

— Я не собираюсь говорить тебе, что делать, а что нет, — примирительно сказала она. — Я просто излагаю варианты.

Какое-то время они молчали. Ахиллес было вновь взял в руки плоскогубцы, но, положив на ребристую поверхность очередной кусок вилки, застыл, будто позабыв, что делать дальше.

Немного поколебавшись, Блейк потянулась вперед, осторожно взяв его за руку.

— Что я на самом деле хочу сказать, — мягко начала она, — так это повторить тебе слова одного замечательного человека. У тебя есть право уйти, Ахиллес, никто не скажет тебе, что желание вернуть зрение — это плохо. Никто не скажет тебе, что ты сделал мало или малым пожертвовал, а если скажут — я сверну им шею сама. У тебя есть право остаться. У тебя есть право продолжать борьбу, до тех пор, пока у тебя остаются силы, пока есть вера, пока не иссякла надежда.

Крепко сжатые губы дрогнули, и Блейк счастливо улыбнулась — это был первый раз за все эти страшные десять дней, когда она увидела даже такой призрак улыбки.

— Умный должно быть парень тебе это сказал, — хмыкнул он, благодарно сжав ее руку.

— Умный? — еще шире улыбнулась она. — Честный, самоотверженный, отважный, замечательный — пожалуй. Умный?.. Не.

— Ой, завали, — губы дрогнули еще раз, чуть шире, на шажок ближе к той улыбке, которую помнила Блейк. — Из нас двоих именно у тебя поддельный диплом.

— Зато какой! Всего одна четверка!

— Заучка.

— Пустоголовый спортсмен!

Наконец, она добилась своего: не тень, не призрак, не жалкое подобие — улыбка, самая настоящая, тусклая, измученная, но — искренняя, теплая и благодарная. Взяв ее ладонь двумя руками, он пробежался кончиками пальцев по рядам стальных колец, запустил их под ветровку, коснувшись браслета на запястье...

— Спасибо за это, кстати, — тихо сказал он. — Так намного лучше.

— Это самое малое, что я могла сделать, — немного поколебавшись, ответила она.

Среди множества вопросов, которые мучали ее последние пару недель, был и такой: "Что мне делать с тем, что я вижу в его глазах и слышу в голосе? Как объяснить, что меня начинает тошнить при одной мысли о связи, отличной от дружеской?" Тот кошмар, в который превратились ее отношения с Адамом, все еще был слишком свеж в памяти, и месяца не прошло с момента, когда она нашла в себе силы разорвать эти узы. Она не была готова даже задуматься о том, чтобы рискнуть еще раз.

Блейк собиралась с ним поговорить, но... случился склад, и израненное тело, и выжженные глаза. Ахиллес нуждался в ней, и Блейк промолчала, отложив разговор до той поры, пока он не оправится от всего этого, позволив ему хранить надежду. В конце концов, если он сможет пережить потерю зрения, то и с разбитым сердцем как-нибудь справится... главное, чтобы справляться ему пришлось по очереди. Девушка молилась только о том, чтобы ее выбор не сделал все еще хуже, чем уже есть. Но, в конце-то концов, хороших решений в этой ситуации просто не было — лишь набор плохих.

Какое-то время они молчали. Блейк неотрывно следила за тем, как его пальцы гладят тыльную сторону ее ладони, так нежно, будто жесткая мозолистая кожа могла ее поцарапать и мучительно пыталась придумать, что предпримет, если он решит сделать что-то большее. Но Ахиллес ничего не сказал, будто и сам прекрасно знал ответ. Вместо этого...

— Это моя земля, — сказал он. Тихо, но непреклонно, без страсти, а с какой-то усталой обреченностью.

Блейк открыла рот, чтобы ответить, но ее прервал звон сотен металлических шариков, сталкивающихся друг с другом и со стенками банки. Тускло блестя в желтом свете одинокой лампочки, стальной поток вырвался из своего хранилища, завис на мгновение в воздухе железной сферой... а потом неспешно принялся расширяться. Натыкаясь на какое-нибудь препятствие, шарики мгновенно прилипали к поверхности, а потом начинали ползать по нему, нашаривая углы, будто очерчивая границы и создавая плоскости.

Уже догадавшись, что и зачем делает Ахиллес, Блейк с улыбкой наблюдала за перемещениями шариков. Вот они облепили всю мебель: кресло, стулья, обеденный стол, кухонные шкафы, двери — все было покрыто стальными шариками. Вот целый ряд их, вытянувшийся вдоль ребра столешницы, оторвался от древесины, отлетел на десяток сантиметров... и резко устремился обратно. Раздался треск дерева, брызнули во все стороны щепки, а шарики так и остались внутри. Все также молча улыбаясь, Блейк закрыла глаза, и какое-то время просто ждала, когда стихнет хруст и звуки ударов металла о дерево, стук щепок, падающих на пол.

Когда в комнату вернулась тишина, Ахиллес заговорил, и Блейк с облегчением расслышала в голосе прежние твердые, уверенные интонации:

— И я не беспомощен, — сказал он так, будто она когда-то с этим спорила.

— Я никогда так не думала, — ответила она со всей уверенностью, на которую только была способна.

Крепче сжав его ладонь, Блейк оглядела засыпанную щепками комнату, изувеченную мебель...

— Если бы ты попросил об этом меня, я бы просто позабивала гвозди — вышло бы куда аккуратнее.

— Я не беспомощен, — нахмурился он.

— Я не об этом, — вздохнула Блейк. Аккуратно забрав свою руку обратно и сделав вид, что не заметила, как он попробовал ее удержать, она вернулась на прежнее место, завозилась, прижав колени к груди и привычно укладывая на них подбородок, с минуту молчала, подбирая слова и нервно дергая ушами... а потом еще раз вздохнула и спросила прямо:

— Я могу быть с тобой откровенной, Ахиллес?

— Ты не можешь обратного.

— Я... много думала о том, что произошло, — осторожно начала Блейк с преуменьшения века, — как оно произошло. Что могло случиться иначе... и был момент, когда все рухнуло, было решение, которое привело к катастрофе. Когда Адам остановил металл, который был спереди, — ты выбрал защитить меня, и не остановил тот, что был сзади. Ты прижал меня лицом к груди — я не видела атаки, и не смогла вытащить нас обоих — это сложнее, чем переместиться самой.

Ахиллес молчал, опуская голову все ниже. Блейк на мгновение заколебалась, стоит ли закончить мысль, но заставила себя продолжать:

— Думала я и о том, почему ты так поступил. Все эти дни, каждую ночь и каждое утро, и не могла найти ответа. А потом... потом я поняла. Ты всю свою жизнь сражался один. Сначала — на арене: мастерство против мастерства, сила против силы. Потом — за свою свободу, когда решил не продолжать карьеру, против тех, кто раньше поддерживал тебя во всем. Потом — полтора года здесь, гонимый, презираемый, без благодарности и помощи, один против и закона, и беззакония. И в тот момент, не имея времени подумать и взвесить, ты поступил так, как подсказывал весь твой жизненный опыт: если что-то не сделаешь ты — не сделает никто. Если ты не защитишь меня — не защитит никто.

Тишина была ответом и это молчание было лучшим подтверждением ее правоты.

— Я не собираюсь укорять тебя за ошибку, Близнецы знают, у меня нет права на это. Я просто хочу сказать — теперь нас двое. Не Ахиллес, а Ахиллес и Блейк. Вспомни истории про команды Охотников — ты и я, мы оба выросли на них. Вспомни о том, что рассказывают о партнерах — ближе, чем друзья, роднее, чем семья. Попробуй поверить, не бойся ошибиться... что бы ни ждало нас впереди — мы пройдем через это вместе. Я клянусь — ты можешь верить мне.

— Я верю тебе, — выдавил Ахиллес.

— Разумом — да. Сердцем?.. нет. Ты слишком долго был один, слишком привык полагаться только на себя, тебя слишком часто разочаровывали люди, которым ты верил.

Блейк старалась говорить настолько мягко, насколько это вообще возможно — тихо, тщательно контролируя голос, безжалостно вырезая из него все, кроме нежности и понимания.

— Я не жду, что это изменится в один миг. Я готова работать над этим, готова доказывать свои слова каждый день, любым из возможных способов. Я просто хочу, чтобы ты знал об этом... и попытался шагнуть навстречу, ведь без этого шага все мои не имеют смысла.

Блейк, закусив губу, молча наблюдала, как дрогнули его губы, как он потянулся к ней, сел напротив и прижался лбом к ее рукам.

— Я обещаю, — хрипло выдавил он.

"Боги, пожалуйста, простите меня, — взмолилась она, осторожно погладив его по голове. — И дайте мне шанс однажды ответить ему тем же. Помогите мне забыть эти глаза, и голос, и скулы, и руки, и горячие пальцы на теле, и страх перед тем, кого люблю, и свое бессилие перед ним".

Она не знала, сколько они просидели так, зато чувствовала слезы, текущие по щекам. Она не пыталась их остановить (да и все равно не смогла бы), но зато смогла удержаться от того, чтобы выдать себя хотя бы единым звуком.

Наконец, Ахиллес будто очнулся. Неохотно оторвавшись от нее, он поднялся на ноги, пробормотал какие-то извинения, и зашагал к двери в туалет. Оставшиеся свободными металлические шарики, все это время спокойно провисевшие под потолком, заструились по линолеуму перед ним, проверяя дорогу, наткнувшись по стену, забрались по ней, очертили силуэт двери, нащупали дверную ручку...

— Я не беспомощен, — проворчал он себе под нос, закрывая дверь.

Блейк лишь тускло улыбнулась на это и торопливо потерлась лицом о джинсы, вытирая слезы. Подождав напарника с минуту, нахмурилась и удивленно посмотрела на дверь. Ее расширенный слух позволял слышать все, что происходило по ту сторону, и она уже давно научилась не обращать внимания на большинство звуков, которые ей слышать как бы не полагалось, но... Ахиллес просто стоял там, переминаясь с ноги на ногу и ничего не делал. Она уже было собралась подняться и спросить, что не так, но тут он выругался себе под нос, здание едва заметно вздрогнуло, задребезжала посуда, закачалась мебель... все кончилось также быстро, как и началось, а до Блейк донеслось звук расстёгивающихся штанов, шорох упавшей на пол ткани...

Съежившись еще сильнее, Блейк прижала уши ладонями к волосам, так сильно, как только могла, чтобы уж точно ничего не услышать: она наконец догадалась, какие трудности может испытывать слепой парень в туалете, всего минуту назад так уверенно заявляющий о том, что он не беспомощен.

Тихий безжалостный голос у нее в голове повторил тоже самое, что говорил всегда: "Это все твоя вина". Блейк слышала этот голос каждый раз, когда ставила капельницу или делала укол, обрабатывала ожоги, делала перевязки, накладывала гипс, сворачивалась в клубочек на полу душевой, маскируя рыдания шумом воды, засыпала у его постели, по дороге на работу и обратно, перед монитором в редакции, в очередях...

"Это все твоя вина. Он влез в это ради тебя".

Этому голосу было плевать, что Ахиллес рано или поздно ввязался бы в противостояние с Адамом с ней или без нее, что эта засада на складе произошла бы и без ее участия, что только благодаря ей он вообще ушел оттуда живым. Все доводы разума разбивались о запах паленой плоти, жалобный плач без слез на одной ноте, пустые глазницы...

"Это все твоя вина"

Избавиться от этого голоса можно было лишь одним способом, лишь одно обещание могло успокоить эту боль. Блейк тихо, одними губами повторила то, чему ее учили долгие годы, принцип, такой простой и оттого понятный всем, что находил отклик в каждом сердце, принесший Белому Клыку молчаливое пассивное одобрение большей части фавнов:

— Око за око, сука, — прошептала она. — Боль за боль.

Глава 17. Быть героем

— Это точно хорошая идея? — нервно спросила Жанна, покосившись на сидящего рядом с ней владельца клуба.

Агнар довольным тоже не выглядел. Грозно нахмурив седые брови, он гладил белую бороду, временами забываясь и начиная несолидно теребить кончик.

— Ахилл говорит, что может чувствовать металл, — все же ответил он с долей сомнения. — А на Кошке его понавешано будь здоров — на каждой части тела. Он будет видеть все.

Вздохнув, Жанна вновь посмотрела на арену. Ахиллес, в своем старом турнирном доспехе и оружии, стоял прямо под тем местом амфитеатра, где сидели они с Агнаром, а напротив... Тонкая гибкая фигура в черном обтягивающем костюме, — минимум защиты, максимум подвижности, — черные волосы, золотые глаза, смотрящие на окружающих как пантера на антилоп, смазливое личико...

— Это действительно необходимо? — проворчала она, остановившись взглядом на широком тесаке, который фавн держала в руках: правой за рукоять, левой — за ушко совсем рядом с крестовиной.

На этот раз Агнар не колебался:

— Да. Это абсолютно необходимо. Ему нужно это.

— Он еще не до конца выздоровел...

— Все раны зажили, а те, что нет — не заживут никогда, — он крепко сжал ее плечо. — Жизнь воина — это бесконечный вызов, Жанна, а вызовы не могут быть плохими или хорошими. Вызовы — это просто вызовы, — заметив ее удивленный взгляд, он хмыкнул в бороду. — Да, я прочитал ту книгу, откуда ты таскаешь все свои цитаты.

— Это не вызов, — сгорбилась Жанна, уставившись на черную бандану. — Это...

"Проклятье?.. Инвалидность?.. Хуже смерти?.."

— Это именно он. Возможно — самый большой в его жизни.

— Возможно?.. — пробормотала она. — Я бы уже легла и умерла...

— Вы закончили? — проворчал Ахиллес снизу. — Мы, между прочим, ждем сигнала.

— Начинайте, — кивнул мужчина, мигнув серой аурой.

Сосредоточившись, Жанна торопливо выпустила на свободу собственную душу.

Ахиллес тут же двинулся вперед, и Жанна даже не сразу сообразила, что в его походке не так — осторожной и неуверенной, будто он каждый раз нащупывал землю, прежде, чем сделать шаг. Дождавшись, когда он доберется до центра арены, Кошка сдвинулась с места сама, обходя его по кругу... и в ее исполнении этот стелющийся шаг был именно тем, чем должен был быть: походкой хищника, выбравшего жертву, текучим и грациозным.

Жанна ждала, что бой начнет Кошка, но первым ударил Ахиллес. Клинок щелкнул, раскладываясь в копье, оно расплылось в туманный круг, и напряженную предбоевую тишину разорвал выстрел винтовки. Вместо того, чтобы отразить удар лезвием, Кошка приняла его на грудь, смазалась, смялась, как бумага в кулаке, — и вновь материализовалась за спиной Ахиллеса, наотмашь рубанув тесаком по спине. Парень закрылся щитом, даже не повернув головы, ударил назад копьем...

Жанна, сжав кулачки, внимательно следила за боем. Они оба осторожничали, не задирая темп, и девушка могла разглядеть каждое движение, с облегчением угадывая в каждом ударе того самого Ахиллеса, четырехкратного чемпиона Мистраля, который учил ее сражаться. Копье, меч, винтовка — каждое из форм его оружия стремительно сменяло друг друга, казалось, он вообще никогда не наносил больше одного удара подряд каждой формой. Но все же...

— Что-то не так... — прошептала она.

— Он боится, — мрачно ответил Агнар. — Посмотри — он стоит на месте. Смещается не больше, чем на шаг, никаких рывков и прыжков, работает от обороны и контратак. Это не его стиль...

Жанна прикусила губу, наконец разглядев всю картину. Ахиллес всегда вел бой — он был главным на любой арене, и неважно, кем был его противник, ему приходилось поспевать за навязанным темпом и следовать за рисунком. Сейчас — он полностью отдал инициативу, позволяя Кошке вертеться вокруг, атакуя с самых разных направлений, с флагов и тыла, и даже сверху.

— Он победит, — наконец сказала она. — Он всегда побеждает.

Постепенно темп возрастал, Жанна в какой-то момент перестала успевать за каждым движением, Кошка дернула из ножен-тесака узкое лезвие меча и начала атаковать обеими клинками. Все чаще вместо двух фигур ей виделись смазанные силуэты — темно-ржавый и насыщенно-фиолетовый. Звон клинков слился в одну непрерывную мелодию, с резким, рваным ритмом выстрелов-барабанов и в какой-то момент Кошка вылетела из вихря, извернувшись в воздухе, приземлилась у края арены... на ее плече медленно таяла густая лиловая аура, отразившая пропущенный удар.

— Я же говорила! — прошептала Жанна, с трудом удержавшись, чтобы не прокричать это в полный голос.

Ахиллес бросился вперед. Мелькнувший золотой молнией щит отлетел в сторону, отброшенный ударом тесака, тонкое, чуть изогнутое лезвие остановило алый меч, и нанесенный с разгона удар, принятый на жесткий блок, заставил фавна покачнуться, на мгновение потерять равновесие и пропустить удар вернувшегося щита в спину. Кошка привычно обернулась черным силуэтом и растаяла в воздухе, вновь появилась за спиной Ахиллеса. Парень быстро развернулся к ней, занося копье... которое самой пяточкой чиркнуло по стене арены, смазав удар — красно-золотое древко просвистело над самым плечом Кошки, не нанеся никакого вреда.

Промахнувшийся, без щита, Ахиллес не успел сделать ничего — подсечка заставила его потерять равновесие, завалиться назад, Кошка вновь мигнула, чиркнув себя кончиком лезвия по пятке, переместилась выше и с силой вбила противника в камень, ударив обеими ногами в живот. Два одновременных удара обеими клинками по лицу заставили ярко вспыхнуть ржавую ауру... и в тот же миг Кошку просто смело в сторону, будто в нее врезался невидимый грузовик. Ее протащило по всей арене, ударило о противоположную стену... и уже через секунду она стояла в нескольких метрах от Ахиллеса, осторожно подняв оба меча в оборонительную стойку, полностью невредимая.

Ахиллес медленно встал, опираясь на копье. Жанна покосилась на индикаторы аур — оба еще в зеленом, — и заставила себя остаться на месте. Кошка стояла к ней лицом, и девушка еще успела увидеть дрогнувшие в страдании губы и боль, отразившуюся в золотых глазах, прежде, чем фавн вернула себе самообладание.

— Мы продолжаем? — спросила она.

— Да, — глухо ответил Ахиллес.

Задребезжали гильзы, рассыпанные по полу, прилипли к стенам, поползли вверх и замерли на уровне плеч. Он осторожно сделал шаг вперед, той же неуверенной, осторожной походкой, и тут же остановился. Подняв ствол к потолку, расстрелял весь магазин — рассыпавшиеся по полу гильзы зазвенели по камню, собираясь в концентрические круги вокруг ног. Потянувшись к поясу, вытащил свежий магазин... Кошка не стала ждать, когда он закончит — расплывшись в воздухе, бросилась вперед — и вновь закружился фиолетово-ржавый вихрь. Фавн не тратила время на парирование — каждый удар Ахиллеса достигал цели, и каждый — уходил в пустоту. Она была везде — сзади, сбоку, снизу и над головой. Два клинка, кулаки, колени, стопы, локти, голова — вся она целиком, от кончиков пальцев до макушки, была оружием — стремительным, грациозным и безжалостным. Жанна закусила губу, вновь почувствовав тоже самое, что чувствовала, глядя на всех тех студентов, что за этот неполный месяц заняли верхние строчки негласного рейтинга... чувство, с которым в раннем детстве она пыталась дотянуться до верхней полки шкафа, где папа прятал от нее варенье. Когда ты тянешься, и тянешься, и знаешь, что не сможешь коснуться, и тебе до слез обидно, но ты все равно тянешься, потому что не можешь иначе. До варенья она дотянулась спустя годы, но в этот раз полка будет расти вместе с ней...

Жанна заметила, что произошло только потому, что внимательно следила за ногами Ахиллеса, помня слова Агнара и те неуверенные шаги в начале боя. Он сделал шаг назад, пропуская мимо удар тесака, закрутился на каблуке, занося клинок, и... просто промахнулся мимо пола. Стопа, которая должна была остановить вращение, лишь чиркнула по камню, он потерял равновесие... и, разумеется, Кошка тут же воспользовалась этим — подсекла опорную ногу, мигнула, телепортируясь в сторону, и добавила обоими клинками в живот.

Все повторилось: и невидимый грузовик, и удар о стену, и Кошка, стоящая в центре арены, будто она была неуязвима, и боль в золотых глазах, и Ахиллес, медленно встающий на ноги, опираясь на копье, и тяжелое дыхание, и сжатые в тонкую струну побледневшие губы, и тихий диалог:

— Мы продолжаем?

— Да.

Это повторялось снова и снова: разноцветный вихрь, смазанные силуэты и чья-то ошибка — Кошка, не успевшая активировать Проявление или Ахиллес, опять забывший, что пол находится на пару миллиметров ниже плоскости, созданной гильзами. Пару раз Кошку удавалось подловить, заставив поскользнуться на гильзах, которые целенаправленно закатывались ей под ботинки, но гораздо чаще ошибался Ахиллес — ошибался так, как никогда не ошибся бы раньше. С подсказки Агнара Жанна и сама смогла разглядеть — дело было в миллиметрах, которые Ахиллес не мог различить с помощью своего Проявления: немного не так поставленная нога, самую капельку неправильный блок, чуть-чуть смазанная атака... его противница была слишком опытной, чтобы не увидеть эти ошибки и достаточно быстрой и безжалостной, чтобы воспользоваться.

Конец у этого мог быть только один — противный вой сирены, предупреждающий о том, что у одного из бойцов аура ушла в красную зону. Случилось то, о чем мечтали сотни воинов по всему миру, то, чего не удалось десяткам его соперников на турнирах, то что Жанна полагала невозможным — Ахиллес проиграл, в бою один на один, в поединке, ведущимся по турнирным правилам.

Победительница, впрочем, совершенно не выглядела триумфатором — глядя на нее, Жанна скорее поверила бы, что именно она всухую проиграла очень важный поединок. Вложив узкое лезвие в тесак-ножны, фавн закинула оружие в чехол за спину и присела на колени рядом с тяжело дышащим Ахиллесом. Жанна не слышала, о чем они говорили, зато прекрасно видела ласковую улыбку и то, как она взяла его за руку — привычно и непринужденно, будто не было в этом ничего особенного.

Ее растерянный паралич разрушил Агнар. Поднявшись с лавки, он встал в полный рост и громко хлопнул в ладоши, привлекая внимание.

— Бой окончен, победитель — Кошка. Давайте-ка идите оба в душ, а потом отдыхайте — перерыв на два часа, до восстановления ауры, где кухня, кушетка и холодильник вы знаете. Подумайте, что произошло, как и почему. Подумайте над тем, что с этим теперь делать. Перед вторым заходом — обсудим.

— Сиди, — шепнул он Жанне, придавив широкой ладонью вскинувшуюся девушку. — Ему нужно побыть одному — ты поговоришь с ним чуть позже.

Она попыталась было вырваться, но Агнар держал ее крепко — тяжелая ладонь давила на плечо, как наковальня, и последняя попытка получить свободу — умоляюще-злой взгляд — разбилась о сурово нахмуренные брови, закаменевшее лицо, но, самое главное, — эмоцию, которую Жанна разглядела в глубине голубых глаз, не по-старчески чистых и ярких.

Ему тоже было больно.

— Ты будешь его жалеть, маленькая, — тихо сказал он, когда Кошка увела Ахиллеса в раздевалку, — и не сможешь скрыть от него свои чувства. Жалость — последнее, что ему сейчас нужно. Посиди. Успокойся, возьми себя в руки. Ахилл все равно сейчас пойдет в душ — а ты пока подумай.

Раздраженно сбросив его руку с плеча, Жанна сгорбилась, обняв себя руками за плечи и попыталась воспользоваться советом — взять себя в руки и подумать.

Вот только думать получалось только об одном: о том, что нет-нет да мелькало в мыслях в первую чудесную неделю в Биконе, настойчиво билось на границе сознания, когда она по вечерам читала форум Черного моря... встало перед ней в полный рост, когда она плакала у кровати Ахиллеса в тот первый день — едва дышащего, в бинтах как мумия, израненного и беспомощного.

— Иногда мне кажется, что я зря пошла в Бикон, — прошептала она и замолчала, мучительно пытаясь подобрать правильные слова для того, что так мучило ее все эти дни.

— Почему? — так же тихо спросил Агнар, когда понял, что продолжать она не собирается.

— Я... я пошла туда, потому что хотела быть героем. Я думала, что там стану им — научусь сражаться, смогу постоять за себя и других, буду спасать людей, делать нужное дело. И я добилась своего, исполнила то, о чем мечтала, сколько себя помню, — неправильным способом, да, но все же... Мне помогали в этом все — Ахиллес, вы... даже Кардин, уже в Биконе, на инициации — без него я бы не справилась. Я получила то, о чем мечтала — место в лучшей академии Охотников на планете, друзей, шанс исполнить мечту. Быть героем...

Вот только... Почему единственный настоящий Герой, которого я знаю — отказался от всего этого? Почему он выбрал вместо команды, друзей, лучшей академии — Черное море? Если я буду хорошо учиться, усердно тренироваться... даже убивать Гримм... это ведь не сделает меня героем, да?

Сжавшись еще сильнее, Жанна молча ждала ответа, прекрасно зная, каким он будет.

— Не сделает, — вздохнул Агнар. Широкая ладонь легла ей на макушку, потрепала по волосам с немного неуклюжей грубоватой лаской. Так всегда делал отец, когда хотел ее утешить. Так всегда делал Кардин... — В Биконе тебя не научат быть героем. Там тебя научат драться, научат убивать Гримм, но и только. Знаешь, что значит быть героем, Жанна? Это делать то, что больше не может сделать никто, идти туда, откуда не возвращаются, потому что больше некому, заступаться за тех, за кого больше заступиться некому. Героями не рождаются, ими даже не становятся — когда миру нужен герой, он выбирает себе жертву и устраивает заговор. Я видел героев, Жанна, не одного и не двух. Они не были Охотниками — эти парни были такими же солдатами, как я, ели ту же еду, смеялись над теми же шутками и курили те же самые сигареты. Но почему-то, в окружении Гримм, по ту сторону безнадежности, когда малодушные бежали, наплевав на долг и приказы, они оставались стоять. Они находили слова, чтобы помочь выстоять другим. Почему они? Я не знаю. Я никогда не узнаю и никогда не пойму, потому что я — не герой. Я просто солдат, который стреляет в кого ему приказали.

Его голос дрогнул. Повернув голову, Жанна осторожно взглянула на одного из своих учителей из-под ладони... Агнар смотрел на нее — и не видел, слишком отсутствующим был его обращенный внутрь себя взгляд.

— Если ты хочешь быть героем, Жанна, ты должна знать одно. Ты должна посмотреть на Ахиллеса, попросить его снять бандану и взглянуть в пустые глазницы, изучить каждый шрам и ожог на его теле и... даже не понять — почувствовать, сердцем, разумом, желудком, каждой клеточкой тела: "Это та цена, которую, вполне возможно, придется заплатить тем, кто делает то, что больше не может сделать никто, идет туда, откуда не возвращаются, потому что больше некому, заступается за тех, за кого не заступится никто". Сделать то, что необходимо, заплатить цену, а потом сделать это еще раз, и повторять до тех пор, пока у тебя еще будет, чем платить: нервами, здоровьем, телом, сном, будущим... и жизнью. Потому что герои узнаются именно так — в испытаниях, которые подкидывает им жизнь: там, где другие ломаются, они продолжают стоять. Там, где другие поворачивают назад, они продолжают идти вперед.

— Я... — выдавила Жанна одно из самых страшных признаний в своей жизни. — Я не уверена, что смогу.

— Никто никогда не знает заранее. К счастью, тебе не обязательно становиться героем — ты можешь быть тем, кто помогает герою, поддерживает его, следует за ним.

— Как?.. Я ведь бесполезна...

— В бою с тем, кто сделал это с Ахиллесом? Да. Но ему нужен будет друг — у Кошки есть работа и дело, которые она не собирается бросать, а Ахиллес еще не готов выйти вместе с ней. Ему нужен будет спарринг-партнер: не мои ученики и не я, нас он размажет даже слепым, а кто-то в близкой весовой категории. Кто-то с настолько большой аурой, что может послужить отличной грушей для битья. Кто-то изобретательный в бою — о, я успел оценить, как быстро ты умеешь соображать, когда прижмет! — кто сможет отвечать на то, что придумает он и помочь перестроить стиль. Кто-то, у кого есть друзья в Биконе — месте, где собираются лучшие воины мира. Спроси у Ахиллеса разрешения, приведи их — пусть он сражается с равными, с сильнейшими, с самыми лучшими. Это ведь ты можешь?

— Могу, — бледно улыбнулась Жанна.

— Делай, что можешь, Жанна, помогай, чем готова помочь, выкладывайся до конца. Именно так и начинают герои: просто внезапно получается, что могут они больше, чем другие, готовы на большее, и конец их силам тоже находится так далеко, что другим и не снилось.

Жанна вздохнула — и только тут поняла, что впервые за две недели вдохнула полной грудью. Что-то хрустнуло в спине, и она поняла, что впервые выпрямила спину. Улыбнулась — и впервые это далось легко и без фальши.

— Спасибо, — выдохнула она.

— Не за что, маленькая, — фыркнул Агнар, потрепав ее по волосам. — Работа у меня такая. Я же гребанный сенсей...

Глава 18. Несвидание

— Я выгляжу... — начала Вайс и замолчала, пытаясь подобрать определение тому, что наблюдала в зеркале.

Однотонная короткая курточка, какого-то невнятного грязного темно-фиолетового цвета, мутно-голубая футболка, серые джинсы, белые кеды. Она старательно пыталась подобрать правильное слово для описания этого безобразия, и сейчас все никак не могла выбрать между резким "убожество" и более корректным "неподобающе".

— Ты выглядишь как обычная девчонка из бедной, но приличной семьи, которая вышла погулять в выходной день с подругой в простой и удобной одежде.

— Обычная девчонка, да?

В зеркале она видела и напарницу — привалившись плечом к стене у самой занавески крохотной примерочной, Куру с улыбкой наблюдала за ее реакцией. Справедливости ради — одета фавн была еще проще — в черные спортивные штаны и футболку; вокруг пояса за рукава была завязана теплая ветровка, на случай, если они задержатся в городе допоздна.

— Я не обычная девчонка, — нахмурилась Вайс. — Я Вайс Шни, и если меня узнают в таком виде — будет скандал.

— Значит, надо сделать так, чтобы тебя не узнали, — Куру протянула ей черную бейсболку, которую держала в руках. — Закрой козырьком лицо, спрячь волосы под курткой, замажь шрам косметикой — я гарантирую, никто тебя не узнает. Никто просто не будет искать.

Вздохнув, Вайс послушалась совета, сделала шаг назад, чтобы лучше оценить весь этот, с позволения сказать, дизайнерский образ.

— Это ужасно, — вынесла она свой вердикт. — Мой парфюм не подходит к... этому.

Куру в ответ на это только закатила глаза:

— Ты выглядишь прекрасно, Вайс, также, как и всегда. Даже лучше, если спросить меня. На самом деле, я не знаю, во что еще мне надо тебя нарядить, чтобы на нас перестали оглядываться на улицах. Мешок тебе, что ли, на голову надеть?

Наследница благодарно улыбнулась комплементу. Если она и научилась в совершенстве чему-то за свои семнадцать лет, так это распознавать искренность. Вопросы вызывало разве что...

— Лучше? Серьезно?.. Как ЭТО может быть лучше моего обычного наряда?

— В нем ты не Шни, — пожала плечами Куру, отведя взгляд.

— Я всегда Шни.

— Я знаю, но... — вздохнув, Куру отвернулась. — Неважно. Просто я предпочитаю Вайс. Так все было бы намного проще...

— Ты куда? — спросила наследница, увидев, что напарница потянулась к занавеске.

Не оборачиваясь, Куру показала ей зажатые в кулачке ценники:

— Платить за все это добро.

— Подожди! Я сама!

Куру обернулась, с той самой неуловимо знакомой насмешливой улыбкой, которую Вайс очень долго не могла опознать, вспоминая, кого она ей напоминает. Только после рассказа Куру о Проявлении Вельвет, она наконец смогла сопоставить в голове директора Озпина и свою напарницу.

— И чем ты собираешься это делать?

— Что значит чем? — Вайс потянулась к сумочке, повешенной на гвоздь и вытащила кредитку. — Вот этим.

— Платиновой кредиткой с лимитом в миллион и гербом Шни в дешевом магазинчике? Мы здесь вроде как пытаемся остаться инкогнито, Вайс. В Вейл тебя, конечно, не знает каждая собака, как на родине, но уж символ SDC точно определят.

— Тогда наличкой? — предположила Вайс, раскрывая кошелек. О том, что лимита у нее не было вовсе, она предпочла умолчать. — Я в курсе, что в этой стране не везде можно расплатиться картой и подготовилась!

Насмешливая улыбка стала лишь шире:

— Это банкнота на пять тысяч, Вайс, а мы набрали едва на сотню. Я не думаю, что у них найдется сдача.

— О... — смутилась Вайс и еще раз оглядела себя в зеркале. — Я не смотрела на цены.

— Верю, — фыркнула Куру и, отодвинув занавеску, шагнула наружу. — Расслабься, потом отдашь.

Наследница еще раз оглядела себя в зеркале — почти без косметики, в дешевой одежде и крохотной примерочной с грязным полом и низким потолком, она не узнавала сама себя. Куру была совершенно права — в этом образе ее просто никто не будет искать. Но одно стоило признать хотя бы перед собой — новая одежда была гораздо удобнее вычурных платьев и каблуков.

— Значит, вот так бы я выглядела, будь у меня другая фамилия? — пробормотала она.

"Так все было бы намного проще..." — вспомнила она слова Куру, произнесенные странно задумчиво, одновременно грустно и мечтательно. Вспомнила она и то, как напарница избегала прикосновений после похорон Озпина, даже самых случайных и невинных, как стала садиться подальше, как даже подходить к ней по вечерам, заглядывая через плечо в домашнюю работу, перестала.

— Да, так бы все было намного проще... — согласилась она.

Две недели назад, когда все пошло наперекосяк, Куру и Жанна вернулись уже вечером, всего за полчаса до отбоя. Передав бледную, с покрасневшими заплаканными глазами и хлюпающую носом блондинку с рук на руки ее напарнику, фавн резким движением головы указала наследнице на дверь в коридор. Там, на пустой по ночном времени открытой галерее, она рассказала Вайс все: как брат Вельвет присоединился к Белому Клыку, как она безуспешно проискала его почти месяц, завалив собственную сессию... и как в конце концов отыскала, и кто ей в этом помог. В конце она спросила, что Вайс смогла отыскать в сети про Дьявола Черного моря.

"Сумасшедший фавн-линчеватель из бедного района" — вот что ответила тогда Вайс. Фавн, который сотрудничает с Белым Клыком — этого ей было достаточно. Они грабили ее компанию, они убивали ее людей, они нападали на непричастных и взрывали невиновных, и Вайс было глубоко наплевать, чем они это оправдывают. Преступники, воры, убийцы — так говорил ее отец, так говорили ее сверстники в школе, это повторяли из раза в раз в новостях, и не было никого, кто хотел бы с этим поспорить. С этим была согласна и Винтер... правда, один единственный раз, когда, подобно отцу и всем остальным, Вайс в разговоре с ней перепутала "преступники, убийцы, воры" и "фавны", сократив для скорости... разочарование, с которым ее обожаемая и боготворимая старшая сестра тогда на нее посмотрела, осталось с ней навсегда. Это произошло на одном из тех редких ужинов, на которых вся семья собиралась вместе — Винтер, посмотрев на отца, долго молчала... Вайс, наблюдая за этим безмолвным спором, за одинаково хмурыми взглядами главы семьи и его старшей дочери, точно определила момент, когда он закончился — Винтер закрыла глаза, вздохнула... и, встав из-за стола, вышла за дверь. Вайс не видела ее почти три месяца...

Взгляд, который подарила ей напарница, был почти таким же, разве что разочарования было меньше, а вот грусти и раздражения — больше. Это застало наследницу врасплох: она видела Куру усталой, веселой, сосредоточенной и напряженной, расслабленной и грустной, но никогда ранее не видела в этих карих глазах злости. Раньше ей казалось, что Куру вообще не способна по-настоящему разозлиться — она посмеется и поправит, мягко объяснит и подтолкнет, строго отчитает, а злоба... это просто было не в ее характере. Вайс попыталась отвести глаза — и не смогла, замерев под этим тяжелым взглядом так, будто ей снова было пять, и она разбила безумно дорогую историческую вазу из прошлого тысячелетия.

— Не говори так, — сказала она. Тихо, обманчиво спокойно и рассудительно, также, как говорила всегда. — Что бы ты сказала о человеке, который, впервые повстречав ночью на крыше незнакомую девушку, отчаянно палящую из пистолета в воздух, привлекая внимание, без секунды раздумий соглашается помочь ей встретиться с братом, связавшимся с террористами? Помочь ему вырваться, если ей удастся уговорить его на это?

Вайс промедлила с ответом и Куру шагнула ближе, почти вплотную, заставив ее попятиться, уткнуться спиной в колонну открытой веранды.

— Я высоко ценю тебя, выше, чем ты можешь представить, поэтому не сомневаюсь — ты знаешь, как надо оценивать людей: не по слухам, не по словам незнакомцев, а по делам их. Поэтому ответь на вопрос: что бы ты сказала об этом человеке, зная только этот поступок?

— Что он хороший человек, — тихо ответила наследница.

Куру была всего на полголовы выше нее, и в бою Вайс была посильнее, но прямо сейчас, под этим требовательным и рассерженным взглядом чувствовала себя котенком, напрудившим мимо лотка.

— Или вот еще... Жанна рассказала по пути, как познакомилась с ним — он поймал ее на кое-чем очень незаконном, за что легко можно сесть в тюрьму, но вместо того, чтобы сдать — взял под крыло, научил сражаться: почти все, что она умеет, ей передал он. Да она почти боготворит его! Как думаешь, Жанна стала бы уважать просто бандита?

И вновь — она просто не могла не ответить этим большим глазам, смотрящим на нее сверху вниз почти в упор, решительному лицу, ладоням, что уперлись в колонну по бокам от ее головы. Она была так близко... и пахла шампунем и летним ветром, совсем немного — шерстью и слабым эхом городского смога.

— Нет, — хрипло сказала она.

На пару секунд они так и застыли, почти касаясь друг друга носами. В мягком желтом свете светильников балкона, на фоне черного неба, злая и решительная, Куру казалась ей совсем другим человеком — незнакомым и маняще опасным. Мелькнула мысль, что кроме них двоих, на балконе нет никого — и волна мурашек пробежала по коже, как-то неправильно сладко споткнулось сердце...

В следующий миг фавн шагнула назад, оставив наследницу смятенной и растерянной, крепко сжимая вспотевшие ладони в кулачки. Закрыв глаза, Куру глубоко вздохнула и, отвернувшись от напарницы, оперлась локтями на парапет балкона.

— Прости, — тихо сказал она, глядя вниз, на сверкающий ночными огнями город. — Я вспылила. У меня был непростой день — я немного не в форме. Давай просто забудем, хорошо?..

Вайс потребовалось время, чтобы взять себя в руки. Повторив за напарницей ту же короткую дыхательную гимнастику, девушка пристроилась рядом. Опустив взгляд, наследница пару секунд наблюдала, как медленно опадают вставшие дыбом волосы на руках. Что-то подсказывало ей, что дело было вовсе не в прохладном ночном воздухе...

Прижав ладонь к груди, она несколько бесконечно долгих секунд ждала, пока успокоится бешено колотящееся сердце.

— Да... — медленно сказала она. — Давай просто забудем.

Бросив косой взгляд на напарницу, она увидела благодарную улыбку и быстро отвернулась.

"О боги, да прекратите уже!" — мысленно прикрикнула она на свои бестолковые волосы, белые некрасивые пятнышки гусиной кожи, и прокляла себя за то, что не догадалась одеть что-нибудь с длинным рукавом.

Прикоснувшись кончиками пальцев к щекам, Вайс убедилась — они действительно горели. Склонив голову, она позволила волосам упасть на лицо, скрывая этот ужас.

"О Прах, нет.... нет-нет-нет-нет!"

Окончательно впасть в панику ей не дала теплая тяжесть, упавшая на плечи. Вздрогнув, Вайс вскинула голову... но Куру уже отворачивалась, оставив на плечах наследницы теплую курточку, в которой приехала из города. Сгорбившись, Вайс замерла, задержала дыхание... и лишь когда уже не могла больше терпеть и сделала новый вдох, поняла, почему поступила так. Куртка пахла шампунем и летним ветром, немного шерстью и этим горьким смогом большого города.

Она пахла Куру.

— Так что случилось с твоим другом? — вновь резко охрипшим голосом спросила она, пытаясь отвлечься. — Его ранили?

"Боги, только не смотри на меня!"

Кажется, ее молитвы услышали — Куру и не думала смотреть в ее сторону: уставшая, осунувшаяся, потерянная, она мрачно смотрела прямо перед собой пустым отрешенным взглядом.

— Хуже... — тихо ответила фавн. — Его покалечили.

Это было как вылитый за шиворот стакан воды, холодной настолько, что острые кусочки льда неприятно царапнули кожу, обожгли арктическим холодом. Все ее непонятное внезапное возбуждение схлынуло, растворилось в одной картинке, зацикленном в памяти куске видео, которое днем показала Жанна: ночь, пылающий склад, тело на земле... женская фигура с горящей рукой.

Что бы она не думала о Дьяволе, он все еще был живым человеком, которого ослепили у нее на глазах. Вся эта глупая реакция ее глупого тела — ужасающе неуместна.

— Протезы? — без особой уверенности предложила она. — Кажется, я слышала, что дома такие уже делают. Я могу попробовать позвонить разузнать, как можно попасть в очередь. Только вот деньги...

Она очень, очень... ОЧЕНЬ не хотела вмешивать в свои отношения с напарницей деньги. Поэтому, даже зная, что Куру, в попытке расширить свои возможности в бою, берет в аренду винтовку у Бикона, даже не заикнулась о том, что может подарить ей новую — самую лучшую, самую современную, и обеспечить боеприпасами до конца жизни. Деньги всегда все портят.

Вот только где-то там был небезразличный Куру человек, которому выжгли глаза. Если она попросит...

— Протезы? — задумчиво повторила Куру. — Может сработать. Деньги — вопрос решаемый, я уверена, у Дьявола их больше, чем может показаться на первый взгляд. Спасибо, Вайс.

— Рада помочь. Только... мне ведь надо будет знать его имя.

— Разберемся с этим, когда до этого дойдет.

Убедившись в том, что взяла свои эмоции под контроль, Вайс покосилась на напарницу, вновь крутившую в пальцах вытянутую белую флешку.

— Что-то надвигается, Вайс, — прошептала Куру. — Смерть Озпина, засада на Дьявола... у меня плохое предчувствие.

Признаться честно, сама наследница не видела особых поводов для беспокойства. Смерть директора, нападение на какого-то линчевателя в бедном районе — все это события безрадостные, но Куру говорила об этом так, будто за этим последует чуть ли не Конец света.

Пододвинувшись поближе, Вайс легонько толкнула напарницу плечом.

— Кто бы ни сделал это, — сказала она, — он совершил большую ошибку. Озпина ему не простят. Они будут искать истину до тех пор, пока не найдут, и охотиться на виновных пока не убьют. Нет никакого другого пути.

Белая флешка замерла между пальцев, Куру подкинула ее на ладони и... та внезапно исчезла так быстро, что Вайс даже не успела заметить, куда напарница ее спрятала.

— Да, точно, — немного вымученно улыбнулась фавн. — Есть ведь еще запасной план.

— Это какой?

— Что проблему решат другие.

— С каких пор этот план запасной? Эту проблему и должны решать другие — Охотники и полиция. Наше дело — учиться и не попадать в неприятности.

— Да, точно, — фыркнула напарница. — Это то, чем должны заниматься девочки в нашем возрасте, правильно? Хорошо учиться и держаться подальше от неприятностей.

— Почему ты смеешься? — нахмурилась Вайс. — Я права.

— Да... — Куру криво улыбнулась. Вайс очень не понравилась эта улыбка — и горькая, и самоуничижительная одновременно. — Конечно, ты права. Вот только... Я встречалась с Дьяволом лишь трижды, но уверена, что ему нет двадцати. Столько же раз я видела Кошку — и она немногим старше. Где они, эти Охотники и полиция? Почему единственные, кого волнует Черное море — мои ровесники? Знаешь... легко придумывать себе отговорки и оправдывать бездействие, когда все вокруг поступают также. И намного, намного труднее, когда вот он, прямо перед глазами — пример людей, которые не отворачиваются и не бездействуют, а просто делают то, что считают правильным, не спрашивая о цене. Все твои оправдания, весомые и логичные еще вчера, сразу предстают перед тобой в истинном свете, в том голом варианте правды, которая всегда неказиста и неудобна: как оправдания, отмазки — трусливые и лживые. Так что... я думаю, хватит тянуть и говорить себе, что ты сделаешь что-то завтра, если можешь сделать сегодня.

Повернувшись к напарнице, Куру похлопала себя по левой груди.

— Я кое-что принесла с собой из города. Посмотри в куртке, — когда Вайс извлекла из глубокого внутреннего кармана три сложенные газеты, фавн продолжила: — Помнишь, я сказала, что многое могу рассказать тебе, а ты ответила, что готова слушать? Я долго думала о том, как сделать это правильно. Мне очень не нравится, что я, скорее всего, смогу убедить тебя в чем угодно, если действительно этого захочу и потрачу достаточно времени, поэтому я решила действовать иначе. Я не буду говорить, не стану высказывать свое мнение — ты найдешь все ответы сама и только сама сделаешь выводы. Мы начнем с малого — с самых открытых источников, с самых известных фактов. Эти три газеты: "Королевский вестник" — самое прогосударственное СМИ в стране; "Час-Пик" — вроде как подчеркнуто независимая газета... и "Голос фавнов" — единственное печатное издание, которое говорит от лица моего народа. Я оформила подписку на все три — просто прочитай их и сравни, проверяй озвученные факты любыми способами, хотя я бы не советовала пользоваться ресурсами SDC. И, чтобы ты лучше поняла Дьявола и Кошку... давай сходим на следующей неделе в город — только ты и я. Я хочу кое-что тебе показать.

— Я занята на этой неделе, — покачала головой Вайс, пытаясь избавится от вспыхнувшего в голове слова "свидание". — Меня пригласили на один прием, а в воскресенье — открытие нового офиса моей кампании, мы переехали в новое здание.

— Ты, кстати, можешь там и начать проверять прочитанное, — пожала плечами Куру. — Поспрашивай там невзначай, кто что думает и знает об этом и посмотри, что тебе ответят. Сходим на следующей неделе, смысла торопиться нет, — поймав взгляд напарницы, фавн внезапно широко улыбнулась и подмигнула ей: — А Жанне скажем, что это свидание!

...Именно этот разговор вспоминала Вайс по пути в Вейл, переодеваясь в выбранную напарницей одежду, и весь день, пока Куру водила ее по городу. Наследница хотела поехать на такси, но напарница настояла на общественном транспорте. Куру отказалась говорить о том, что хочет ей показать — всю дорогу от Бикона до Вейл и уже внутри города они провели, болтая о всем на свете: сокурсниках, учебе, фильмах и музыке, хихикая и понижая голос на пикантных подробностях, будто... будто и правда были на свидании. Правда, в представлении Вайс правильное свидание должно начинаться с театра или оперы, продолжиться в хорошем ресторане или, на худой конец, — одной из тех закрытых вечеринок, что любили устраивать ее ровесники, но... она обнаружила что это, простое и дешевое, нравится ей куда больше, чем те два, на которых она успела побывать.

Все было хорошо, но... на них смотрели. Сначала, сразу после того, как они сошли с транспорта на воздушной пристани в центре города, Вайс думала, что это из-за биконской формы. Студенты-Охотники, конечно, приезжали в Вейл каждые выходные, но пара сотен человек на такой огромный город все-таки слишком мало, чтобы они успели примелькаться. После того, как Куру затащила ее в этот убогий магазинчик, Вайс еще какое-то время дергалась, думая, что все смотрят на нее и этот шепоток за спиной — тот самый: ядовитый и ползучий, истово ненавидимый и отвратительный.

Очень скоро она поняла: смотрят не на нее. Смотрят на Куру.

Когда они сели в автобус, напарница зачем-то потянула ее в самый конец, хотя по пути еще были свободные места. На следующей остановке в автобус села целая толпа, а следующей — еще столько же... но рядом с ними так никто и не сел. Где-то на середине пути до парка, в который хотела отвести ее Куру, какой-то высокий широкоплечий мужчина, под одобрительные возгласы своих товарищей — таких же широких и мускулистых, — решительно направился к ним, но... не дойдя пару шагов, застыл на месте, будто натолкнулся на стену. Озадаченная таким поведением, Вайс вопросительно посмотрела на напарницу... и еще успела увидеть то, что заставило здоровяка отступить: Куру смотрела на него... также, как смотрела на Гримм, с равнодушным расчетом, будто решала для себя очень важный вопрос — как именно лучше всего убить цель. Может быть, свернуть ему шею? Вырвать кадык? Вбить переносицу в мозг?

Больше их никто не беспокоил, и они спокойно вышли из автобуса.

Куру, казалось, совершенно не задетая инцидентом, потянула ее в парк и там испорченное настроение наследницы быстро вернулось в норму. Аккуратные тенистые аллеи, зеленые декоративные ограды из кустарника — все вокруг дышало жизнью, энергией, весной. Вайс всегда любила природу и сейчас она оказала на нее тот же эффект, что и всегда — прогнала все тревоги и печали, ей захотелось улыбнуться, рассмеяться, схватить подругу за руку и утянуть куда-нибудь за пределы выложенных хрустящим гравием дорожек вглубь парка, подальше от посторонних глаз, залезть на дерево, на самую верхушку, найти надежную ветку и просидеть там весь день, подальше от глаз, и статуса, и обязанностей...

Разумеется, ничего из этого она не сделала — такое поведение неприемлемо для Шни.

Основными посетителями парка были семьи с детьми и Вайс решила было, что здесь от этих досаждающих взглядов удастся избавиться... она ошибалась. Наследница попыталась отстраниться от этого, чтобы не портить настроение, но сложно было не обращать на это внимание. Она видела, как родители придерживали за шиворот своих непоседливых чад, что горели желанием осмотреть и ощупать все необычное, и в глазах их была настороженность и удивление: "Что здесь делает это?"

И вновь Куру с успехом делала вид, что ничего особенного не происходит — с расслабленной улыбкой она рассказывала о том, что мама Вельвет работала старшей садовницей в этом парке по ночам, как менялось здесь все с годами, почему здесь посажен этот цветок, а вон там — другой, без труда отвлекая наследницу, всегда любившую сады и принимавшую участие в реконструкции парка поместья, втягивала в разговор...

В конце концов, уже почти у выхода из парка, их догнала парочка полицейских. Полный патрульный, тяжело отдуваясь после быстрого шага, потребовал у них документы. При этом на Вайс он даже не посмотрел — все его внимание занимала Куру. Наследница обратила внимание, что его напарник, крепкий усатый мужчина за сорок, держал руку на рукояти дубинки у пояса. Разумеется, проблема разрешилась в тот же миг, когда они увидели студенческую карту Бикона. Вытянувшись по струнке, оба полицейских горячо извинились за ошибку, пробормотали объяснения в духе "служба у нас такая" и попытались быстро ретироваться, но Вайс остановила их, спросив, а в чем, собственно, было дело. Уныло переглянувшись с напарником, усатый, явно бывший в этой паре старшим, ответил что-то неопределенное, мол, в участок позвонили обеспокоенные жители с жалобами на нарушение спокойствия. Когда наследница, уже сообразившая в чем дело, едко поинтересовалась, могут ли они как-то помочь с поимкой подозреваемого вандала, ее торопливо заверили, что в этом нет нужды, и вообще — это не самый лучший парк в городе, Королевский парк всего в трех станциях метро к северу...

Когда патрульные торопливо удалились, Вайс посмотрела на Куру, ожидая какой-нибудь реакции, но фавн только безмятежно улыбнулась, задумчиво пошевелила ушами и предложила продолжить прогулку. Покинув парк, они оказались на бульваре Капуцинок, и все вернулось к тому, что было раньше.

Устав и проголодавшись, Куру затащила ее в небольшую кафешку. Официант, хмуро оглядев их с ног до головы, указал им вглубь заведения, в самый угол, почти невидимый от входа, хотя добрая половина остальных столиков, в том числе у окна, была свободна. Вайс нахмурилась и собиралась уже сказать, что не намерена ютится в углу, но Куру взяла ее за руку и утащила за собой прежде, чем наследница получила шанс.

И вновь нахмурившуюся Вайс отвлекла напарница. Когда им принесли заказ, она захихикала и вспомнила одну из историй профессора Порта, начинавшуюся примерно так же: с усталого Охотника, приграничного городка и сладкого пирожного, призванного смягчить суровое сердце борца со Злом. Закончилась она, разумеется, нападением Гримм и подвигом отважного героя, сразившего чудовищ десертной ложечкой. Фыркнув, наследница припомнила следующую историю, а потом еще одну... и следующие полчаса они провели, хихикая над неправдоподобно-пафосными байками, которые любил рассказывать про себя располневший с годами и от спокойной жизни профессор, постоянно отвлекаясь от темы занятия.

Краем глаза Вайс заметила, как в кафешку вошла шумная компания — родители с тремя детьми. Оглядев заведение, глава семейства остановил хмурый взгляд на них и, подозвав официанта, что-то строго ему выговорил. Им тут же принесли счет и попросили освободить столик, неубедительно извинившись и посетовав на "большую загруженность".

И вновь Куру не дала Вайс ничего сказать — просто молча расплатилась, сказала, что им все равно пора и утащила за собой злую напарницу, уже готовую устроить скандал. К моменту, когда напарница вытащила ее обратно на улицу и посадила в очередной автобус, Вайс была хмурой, молчаливой и задумчивой, невпопад отвечая на слова Куру.

Все это казалось такими мелочами: взгляды, шепотки, неприязнь... но почему-то было так обидно. Что там хотел сделать тот мужчина в автобусе — потребовать выйти? Освободить место? Полицейские в парке... что они думали, что Куру — преступница, воровка какая-то, если фавн? Самое обидное — Вайс отдавала себе отчет в том, что и сама, наверно, думала бы также, если бы не знала Куру Скарлатину. Если бы не та встреча в парке, то стечение обстоятельств, когда оказалось, что все возможные напарники выглядят куда менее привлекательно, чем девушка с кроличьими ушами, которой попросил помочь директор.

Или, может, все началось раньше? С того разочарованного взгляда сестры, с молчаливого спора с отцом, с того напряжения, которое в те времена еще совсем маленькая Вайс всегда ощущала между отцом и Винтер? И сестра, и отец отказывались говорить о том, почему наследницей называют среднего ребенка, а отнюдь не старшую дочь — сильную, умную, совершенную, с успешной карьерой в армии Атласа, но... что еще это могло быть?

И не повторит ли сама Вайс судьбу сестры, если сейчас позвонит отцу и задаст прямой вопрос: "Сколько правды в словах тех, кто обвиняет тебя, за глаза или открыто, за несоблюдение трудовых законов для фавнов, в личном расизме и сотрудничестве с откровенно сомнительными бизнес-партнерами?"

Когда они приехали на набережную, Вайс заметила еще кое-что, что ускользнуло от нее раньше: там, в центре, в красивых парках и нарядных бульварах, не было ни одного фавна. Только люди. Здесь они были, примерно столько же, сколько и людей, но... всегда существовала черта — здесь ходят люди, здесь — фавны, и они никогда не смешивались. Оглядевшись по сторонам, Вайс поняла, что они здесь вообще единственная пара человек-фавн. И множество полицейских, неспешно ходящих туда-сюда тоже заметила, и табличку с перечеркнутыми кошачьими ушами в окне одного из баров.

Наследница вынырнула из своих мыслей, когда Куру взяла ее за руку. Встрепенувшись, Вайс огляделась по сторонам и обнаружила, что они стоят на обзорной площадке, вознесенной над набережной. Виднелись на юге краны промышленного порта, сияли подсветкой за спиной стеклянно-стальные небоскребы, весь город, озаренный желтыми огнями в сгустившихся сумерках, медленно карабкался от побережья вверх по склону горы. Этот вид заставил сердце на секунду замереть от восторга, раствориться в этом великолепии, совершенной, лишенной любых недостатков красоте. Подняв глаза, наследница улыбнулась нависшим над Вейл острым верхушкам гор, черному силуэту Бикона, десяткам башен, что разгоняли темноту яркими вращающимися фонарями.

Повернувшись к напарнице, Вайс хотела было поделиться с ней своим восторгом, но подавилась словами. Куру не смотрела на нее — все ее внимание захватило темно-зеленое море под ногами, сверкающее отраженными огнями набережной. Русые волосы шевелил свежий морской ветер, она смешно щурилась бьющему в лицо бризу. Большие карие глаза блестели каким-то совершенно особенным внутренним светом. Тонкие красиво очерченные губы едва заметно улыбались такой непривычной улыбкой — застенчивой, робкой и уязвимой.

То самое чувство, неправильное, сладкое и пугающее чувство, что посетило ее на той открытой галерее две недели назад и с тех пор вроде оставившее в покое, вернулось с новой силой: волной мурашек по коже, взбесившемся сердцем, этой сладкой тянущей болью в груди и пересохшим горлом. Шум прибоя, гомон голосов, вся переполненная народом смотровая площадка исчезли, оставив во всем мире только эти терзаемые ветром русые волосы, блестящие темные глаза и хрупкую улыбку.

— Спасибо, — выдохнула она.

— Ты уверена? — тихо ответила Куру, по-прежнему не смотря на напарницу. — Сегодня хватало неприятных моментов.

— И это все еще было лучшее свидание в моей жизни, — уверенно ответила Вайс, крепче сжав ее руку.

— Это было не свидание... — слабо возразила Куру.

— Разве? — хихикнула Вайс.

Эта новая, неуверенная в себе Куру нравилась ей все больше, заставляя забыть обо всем — о плохом и хорошем, о своем статусе и проблемах, которые он приносил с собой, об окружающих людях, собственной робости и отрицании знания, которое уже жило в ней какое-то время. Хотелось шагнуть еще ближе к этим блестящим глазам и тонким губам и проверить, получится ли у нее смутить напарницу еще больше.

— Я обещала тебе кое-что показать, — пожала плечами Куру. — И я показала. А то, что это похоже на свидание... просто совпадение.

Улыбка Вайс превратилась в смех. Она запрокинула голову, свободно делясь с потемневшим небом и медленно проступающими звездами своими весельем и радостью.

— Ты ничего не можешь сделать просто так, правильно? — выдохнула она, отсмеявшись. — Обязательно должен быть план, внутри него — еще один, и так до тех пор, пока мне не надоест их разгадывать?

Куру впервые посмотрела на нее, и теперь уже Вайс пришла пора краснеть и смущенно отводить глаза — как оказалось, она была не готова спокойно выдержать этот насмешливый взгляд и смотреть на эту мягкую ласковую улыбку, которые предназначались только ей. Слишком близко, слишком рано, слишком странно и пугающе.

— Такой уж родилась, — фыркнула фавн, дернув ушами. — Вини моего "папочку". И Вайс... — она дернула наследницу за руку, заставив посмотреть в глаза. — Я рада, что тебе понравилось.

Вайс облизнула пересохшие губы. От нее не укрылось, как расширились зрачки Куру при этом движении, как прикипел взгляд к движениям языка. Все ее существо кричало, что сейчас должно произойти что-то важное, то, что изменит всю ее жизнь, перевернет ее с ног на голову, потом еще раз и поставит обратно на ноги — взъерошенную, растерянную, но счастливую.

Но вместо этого...

— Нам пора домой, Вайс, — сказала Куру, отпустив ее руку. — Уже почти стемнело. Я думаю, тебе надо о многом подумать и все взвесить. Давай поговорим об этом на следующем... несвидании?

Наследница смотрела ей вслед с острым разочарованием, смешанным с облегчением и обидой. Зачем было портить такой момент?!

Ответ она нашла довольно быстро, даже прежде, чем они спустились обратно на набережную. Куру ничего не делает просто так, и причина, по которой она остановилась в такой момент, пришла к Вайс, стоило лишь схлынуть этому розовому дурману, успокоиться сердцу и вернуться способности трезво мыслить.

"В нем ты не Шни" — сказала ей напарница несколько часов назад, отвечая, почему эта дешевая простая одежда кажется ей красивей изысканных платьев.

"Я всегда Шни" — ответила тогда Вайс.

На следующий день после инициации ей позвонил отец. Не поздравить с тем, что она пережила экзамен, не узнать, как у нее дела, нет... Его первыми словами было: "Почему твой напарник — фавн?" Вайс тогда свалила все на дурацкие правила Бикона и предложила ему связаться с директором Озпином. Что произошло между ними дальше, наследница не знала, но указа об изменении состава команд не последовало, а на следующую неделю, когда она сама связалась с отцом, поднимать этот вопрос вновь он не стал.

Она видела сегодня эти взгляды, она была рядом, когда Куру попытались выгнать из автобуса, когда мамаши с детьми наябедничали на нее полицейским, когда в кафе им выделили самое темное и неудобное место, когда попросили уйти, едва другие клиенты высказали такое желание.

— Так везде? — спросила она, пока они шли к метро, прекрасно зная, что ей не надо уточнять, о чем именно она спрашивает.

— Хуже, в основном, — ответила Куру. Засунув руки в карманы, она шла на расстоянии вытянутой руки от наследницы, запрокинув голову к темным небесам. С грустной вымученной улыбкой фавн смотрела на звезды, все отчетливее проявляющиеся на небе. — Я ведь только начала, Вайс. Мы прошлись с тобой по самым чистым, сонным и благопристойным районам, где не любят драк и скандалов, заглянули на набережную для туристов и гостей города, где копов достаточно, чтобы все старались вести себя прилично. Я могла привести тебя в места, откуда обычный фавн вряд ли выберется живым или хотя бы на своих двоих, могла зайти с тобой в заведения, куда меня и на порог бы не пустили. Могла показать еще очень, очень много всего... Например, отвести на работу к отцу Вельвет.

— Это куда?

— В больницу. Он врач для фавнов. Звериные уши, глаза и другие особенности — вот его хлеб, хотя и обычные болезни он тоже лечит. Только у фавнов, к людям его не пускают, — ее губы дрогнули, складываясь в оскал, а голос мгновенно огрубел, утратив всякие намеки на спокойствие и мягкость, приобретя взамен острые непримиримые нотки. — Знаешь, как называют его коллеги? Ветеринар.

Что будет с ней, если поддаться этому розовому дурману, желанию взять ее за руку, притянуть к себе, коснуться ладонью щеки, вдохнуть знакомый запах шампуня и летнего ветра, шерсти и тертой моркови? Цель, ради которой она приехала в Бикон — вернуть Шни их славу и репутацию, перековать наследие обратно из шуршащих банкнот в стальные клинки. Сможет ли она сделать это, если уже не будет Шни, не унаследует будущее своей семьи?

Она ничего не ответила напарнице, продолжая рассеяно глядеть по сторонам, на потихоньку пустеющие улицы, яркие фонари и редкие машины... и взгляды припозднившихся прохожих — столь же острые, неприязненные или недоуменные ("Что это делает здесь?!"), как и утром.

Взгляд остановился на желтых полицейских лентах, перегородивших вход в приземистое трехэтажное здание. Причина, по которой их повесили, не вызывала сомнений — копоть на стенах и выбитые окна, запах гари, до сих пор витавший в воздухе. Здесь совсем недавно был пожар.

Она бы прошла мимо и забыла об этом через пять минут, если бы не женская (кажется) фигура в поношенных джинсах и серой ветровке с глубоким капюшоном, прямо у нее на глазах, не стесняясь никого, не подцепила кончиками пальцев ленту и прошмыгнула внутрь.

Вайс посмотрела на Куру. Конечно, они не были полицейскими, но нигде в уставе Бикона не было запрета вмешиваться в преступление, если оно происходило прямо у них на глазах — тот лишь обязывал их вызвать полицию, а преступников — нелетально нейтрализовать.

— Чехол, который она держала в руках... — нахмурилась Куру под ее вопросительным взглядом. — Похоже, там было оружие. Я звоню копам.

Пока напарница торопливо набирала номер, коротко обрисовывала ситуацию, назвала адрес и зачитала закопченную, но все еще различимую, надпись на покосившейся, едва державшейся на стене, таблички: "Книжный магазин Таксона", наследница вытащила из сумочки последний подарок сестры, который она сделала ей перед отъездом из Атласа. Винтер взяла с нее слово, что она всегда будет носить его с собой, туда, куда не принято ходить с оружием.

Взвесив в руках рукоять рапиры, точной копии ее обожаемого Мартинестера, Вайс решительно нажала на кнопку. Зашелестел крохотный механизм — из отверстия в центре, там, где у оригинала к рукояти крепилось основания клинка, выскочило собственное лезвие, составленное из десятков мелких стальных сегментов. Механизм и хранилище этих сегментов, к сожалению, не позволяли встроить еще и аналог барабанного механизма со сменными контейнерами с Прахом, но и это был "выходной" вариант ее настоящего оружия.

Закончив приготовления, она вместе с напарницей шагнула внутрь. Мало ли, что эта девушка (?) собирается делать внутри? Может, забрать какие-то доказательства поджога?

Что бы незнакомка ни планировала, кажется, они успели вовремя. Она стояла спиной к ним, в центре черного от копоти торгового зала, полного углей и остовов не до конца сгоревших книжных шкафов, стальных стеллажей, на которых обычно выставлены журналы или комиксы, и прочей уцелевшей мебели, о чьем предназначении можно было лишь догадываться. В опущенной руке она держала тот самый чехол, что привлек внимание Куру.

Девушка заговорила первой — ломким, сухим голосом, будто треснувшим ровно посередине:

— Здесь сгорел мой друг. Я уверена — он еще был жив, когда повсюду рассыпали огненный Прах...

Куру напряглась даже раньше, чем девушка успела закончить. Она резко выпрямилась, длинные кроличьи уши встали торчком, дрожа от возбуждения. Протянув руку, она схватила Вайс за шиворот, дернула себе за спину. Прежде, чем наследница успела возмутиться таким отношением, она выдохнула:

— Кошка?!

Глава 19. На шесть метров и тридцать два сантиметра дальше

Блейк всегда, сколько себя помнила, любила книги. В детстве мама, растящая дочь в одиночку, оставляла ее утром даже не в настоящем детском садике, на него не было денег, — на попечение семьи Тоддов, у которых и своих детей было трое. Тетя Фелиция, как привыкла называть ее Блейк, официально нигде не работала, но зарплаты мужа не хватало, чтобы прокормить жену и троих детей, и она стала брать к себе под присмотр всех окрестных ребятишек на день, за весьма символическую плату.

Уровень "преподавания", разумеется, был под стать оплате. Тете Фелиции надо было накормить все эту ораву, убрать за ними, при этом проследив, чтобы непоседливые дети не покалечились и не расквасили друг другу носы — и все это вдвоем со старшей дочерью, которая в те годы как раз заканчивала школу и не испытывала никакого желания возиться с малышней. Карандаши, раскраски, развивающие фильмы, книжки со сказками, игрушки — все это собирали "с миру по нитке" со всей улицы: их приносили семьи, чьи дети уже выросли, иногда покупали родители или заходил священник ближайшей церквушки, принося с собой пожертвования.

Фелиция Тодд, вопреки своему нежному цветочному имени, была мощного телосложения медведицей — и дисциплина в "банде спиногрызов" поддерживалась железная. Даже самым отпетым хулиганам было достаточно всего один раз получить воспитательную затрещину и съежится от звуков ее рассерженного рыка, действительно похожего на рев взбешенной медведицы, чтобы раз и навсегда заречься нарушать порядок.

Блейк рано научилась читать — ее мало привлекали мультики, которые обожали все остальные (да и лучшие места всегда занимали старшие дети), не было интересно возиться с глупыми куклами, и грубые мальчишки с их деревянными мечами и водяными пистолетами ей тоже не нравились. Она предпочитала тишину и спокойствие — и чаще всего пряталась от шумного бардака, которым был дом тети Фелиции, где придется — под столом или креслом, забиралась на подоконник или забивалась в угол.

Так получилось, что детей именно ее возраста в группе больше не было — все они были либо старше ее минимум на год (треть ее жизни!), либо младше. Когда она пожаловалась маме — та научила дочь читать и с этого момента книги стали ее лучшими друзьями.

Когда мама умерла, Блейк немногое досталось в наследство. Счет на полторы тысячи льен в банке, украшения (сережки из того набора она носила до сих пор), фотоальбом... еще из ее вещей Блейк забрала два томика со стихами любимого маминого поэта. Они были слишком сложными для нее в первые годы, но она все равно читала их, снова и снова, до рези в глазах, острой боли в висках, когда учила наизусть каждое из трех сотен стихотворений. Любовь к книгам, общая страсть, была единственным живым, настоящим чувством, что связывало ее с мамой.

Это не принесло ей много друзей. Привычная тактика — спрятаться где-нибудь и погрузиться в чтение здесь не работала. В приюте не было тети Фелиции, которая поддерживала железный порядок, и которую боялись бы хулиганы, не решаясь по-настоящему задирать тихую, не по годам умную девочку, которой было слишком скучно с ровесниками. Синяки, там, где их не было видно под одеждой, вырванные клоки волос, расцарапанная щека... Блейк била в ответ с не меньшим, а зачастую и превосходящим гневом, вымещая так всю боль от несправедливости мира, каким-то звериным чутьем, инстинктивным знанием догадавшись — если ее собьют с ног, подняться уже не позволят.

Как она тогда смогла выстоять: осиротевшей, растерянной, отчаявшейся, одинокой? Рядом с приютом была школа, а в школе — уроки литературы, а на уроках — единственный учитель во всей этой старой, обшарпанной школе, для которого его работа была не способом заработать на жизнь, но — призванием, удовольствием и наградой.

Мистер Брэсс.

Он помог ей пережить самый трудный первый год. Он позволял ей задерживаться в школе после уроков, приходил в приют, за свои деньги покупая и раздаривая книги, он объяснял ей стихи из маминых книг, которые Блейк не могла понять сама. Мистер Брэсс стал ее первым другом...

Когда в приют пришел Белый Клык, он вступил в ряды организации сразу вслед за Блейк. Как девушка узнала намного позже — даже не потому, что верил в их дело, но только лишь для того, чтобы молодежь, с энтузиазмом, едва ли не наперегонки вступающая в Белый Клык, не оставалась совсем уж без образования. К сожалению, его арестовали в самом начале — ничего по-настоящему серьезного, он получил всего год, но... после этого обратно в школу он уже вернуться не смог бы.

Подцепив кончиками пальцев желтую оградительную ленту, Блейк проскользнула под ней, окунувшись в темноту закрытого здания. Черные закопченные стены и остовы стеллажей и мебели только усугубляли отсутствие освещения — весь торговый зал, неожиданно просторный после пожара, казался одним большим сгустком мрака, целиком сделанным из углей, золы и отчаяния. Блейк наметанным взглядом видела места, где вспыхнул огненный Прах, откуда огонь распространился по залу, пожирая и книги, и дерево, и пластик... и тело.

Она остановилась вокруг обведенного белым силуэта на полу — скрюченного, прижавшего колени к груди... Два из пяти очагов пожара находились рядом с ним. Блейк видела следы на бетоне — пара десятков глубоких царапин, сгруппированных по пять линий.

— Мне так жаль, мистер Брэсс... — прошептала она.

Белый Клык нашел ему применение. Фавн-наследие мистера Брэсса — выдвижные когти, и единственное, что выдавало в нем фавна в обычной жизни — специальный штамп в паспорте. Ему достали новые документы, без этого сине-зеленого клейма на первой странице, помогли открыть маленький магазинчик... "Книжный магазин Таксона" стал укрытием для тех, кто прятался от копов, местом, в потайном подвале которого хранилось очень много всякого, за что можно было надолго сесть в тюрьму или вовсе попасть в штрафной батальон на Южной оборонительной линии, которую еще называли Стеной Смерти.

— Почему... ну почему вы меня не послушали?..

С трудом оторвав взгляд от белого силуэта, она посмотрела на противоположную стену, на красную надпись: "Предатель" и алую волчью голову, что скалилась багровыми клыками на фоне трех рваных ран от когтей. У Блейк не было и тени сомнений, чьей кровью было написано послание. Как и о том, чьей рукой... и кому оно на самом деле предназначалось.

Уши под капюшоном ветровки рефлекторно дернулись, когда Блейк расслышала слабый металлический лязг — он чем-то походил одновременно и на звук раскладывающейся телескопической дубинки и стальной шорох звеньев кольчуги.

Не оборачиваясь, Блейк вытащила черную маску и долгую секунду смотрела в смотровые щели, будто пытаясь отыскать по ту сторону чьи-то глаза, а потом привычным движением надела ее на лицо. Блейк не узнала шагов — слишком легкими они были, почти невесомыми, но при этом лишенными той настороженной целеустремленности хищника, с которой учили подкрадываться ее саму. Подростки, заметившие ее и в беспечной юношеской отваге отчего-то решившие побороться за справедливость и глупые законы? По весу подходит...

В любом случае, их нужно заставить убраться отсюда как можно быстрее. Адам слишком хорошо ее знал, а она слишком хорошо знала его. Кто бы они ни были, если окажутся между ней и ее бывшими соратниками, то просто умрут без пользы и смысла.

Блейк хотела крови — но не этой.

Шаги остановились у нее за спиной. Не отрывая взгляда от белого силуэта на полу, девушка пыталась прикинуть, сколько времени у нее есть. Минут десять-пятнадцать, возможно?

Может, получится просто их напугать?..

— Здесь сгорел мой друг, — она пыталась говорить спокойно, но голос предательски дрогнул. — Я уверена, он был еще жив, когда повсюду рассыпали огненный Прах...

Возня за спиной началась даже прежде, чем Блейк успела закончить. Она расслышала натужный треск ткани, удивленный возглас и...

— Кошка?..

— Вельвет? — удивление было тусклым, каким-то вымученным.

Для удивления в ней не было места. Она стояла над белым контуром, отметившим место, где погиб один из самых дорогих ей людей на свете, она пришла сюда пролить кровь тех, кого раньше называла друзьями. В ней было место для горечи и боли, для гнева и решимости, но удивление? Оно просто не помещалось.

— Что ты здесь делаешь? — спросили они одновременно.

— Мы... я здесь гуляла, — напряженно ответила Вельвет после паузы.

Только после этих слов Блейк догадалась, кто спутница Вельвет и почему та молчит, в чем смысл возни, произошедшей, когда кролик ее узнала. Если она сейчас обернется, то увидит белое платье и того же цвета болеро с алой оторочкой, ледяные глаза и вертикальный шрам, длинные платиновые волосы, собранные в хвост на затылке. О, в любой другой день у Блейк было столько всего, что она могла бы сказать наследнице гребанных Шни, но сейчас у нее не было на это времени.

— А ты?.. — осторожно спросила Вельвет, когда поняла, что Блейк не собирается отвечать.

Вместо ответа Блейк вытащила из кармана фонарик и посветила на стену. Ночное зрение ночным зрением, но, когда здесь все закончится, уходить ей придется местами, где освещения просто нет, никакого.

— Я предупреждала его... в ночь, когда печаталась газета с моим интервью и ничего уже нельзя было отменить, я связалась с ним и еще несколькими людьми и рассказала обо всем. У них должно было быть сутки или двое на то, чтобы решить — бежать, оставаться или попытаться что-то изменить. Я даже не знаю, что он выбрал... его могли убить по любому поводу и даже просто потому, что он был дорог мне.

За ее спиной кто-то прерывисто вздохнул, едва фонарик осветил эмблему Белого Клыка. На мгновение что-то внутри нее зашевелилось, довольно заурчало от прозвучавшего в этом красивом мелодичном голосе страха.

Шни боится Белый Клык.

Так ведь и было задумано, не так ли?

— Я сожалею о твоем друге, — нарушила тишину Вельвет. Она ощутимо расслабилась, переступила с ноги на ногу... но попытку напарницы выйти из-за своей спины решительно пресекла.

— Тебе стоит уйти отсюда, Вельвет, — предупредила Блейк, доставая из кармана Свиток и набирая короткое сообщение.

Она не могла работать с властями напрямую, зато у нее был неприкосновенный Гира Белладонна, который смог убедить копов опустить ее вниз в списке приоритетов для поимки или ликвидации — до устранения Адама или ее смерти.

Тем более, что второе было куда вероятнее...

— Почему?

— Потому что я на войне. Адам знает, что я не могу не прийти к мистеру Брэссу: сюда или на похороны. А если он знает место, где я рано или поздно окажусь... — она пожала плечами, не видя смысла объяснять дальше. — Так что уходи и забирай с собой ту, что прячется за твоей спиной и не путайся у меня под ногами.

— Я должна тебе.

— Это не твои тренировки в Биконе, девочка, — скривилась Блейк. — Это даже не Гримм — эти враги намного опаснее даже самых сильных из Тварей Темноты.

— И если я уйду — ты останешься против них в одиночестве.

— Меня не просто так называют Неуязвимой, — отрубила Блейк. — Я говорю тебе в последний раз — уходи и забудь про этот выдуманный долг. Белому Клыку в любом случае не нужен был воин, способный растаять от женских слез. Это ты оказала нам услугу, не наоборот.

— Не пытайся казаться хуже, чем ты есть, Кошка. Ты могла бы обмануть кого-нибудь другого, но только не меня.

Блейк недовольно дернула ушами — Вельвет уже успела отойти от внезапности встречи, и этот насмешливый тон кошке определенно не нравился. Куда делась та отчаявшаяся девчонка, со слезами в голосе благодарившая ее за помощь?..

"Может, если бы здесь была только Вельвет..."

Блейк с трудом оторвала взгляд от белого контура на полу и оглянулась:

— Тогда что насчет нее?

В первый момент она даже подумала, что ошиблась. На всех фотографиях, которые были в деле Вайс Шни, собранных Белым Клыком, молодая наследница всегда была в изысканных дорогих платьях светлых оттенков, чаще всего — в том самом белоснежно-алом варианте "формы" Охотниц, которую этикет предписывал носить на пышных светских мероприятиях. Джинсы, футболка, курточка, белые кеды, бейсболка — самая обычная девчонка, и лишь платиновые длинные волосы, цвет глаз, едва заметный, замазанный косметикой шрам и рапира выдавали в ней дочь одного из самых богатых людей планеты.

Почему-то именно это разозлило Блейк. Что они делали здесь? Гуляли? Развлекались? Смеялись и тратили бесконечный сундук льен, который Шни таскала в бумажнике? Здесь и сейчас она была там, где прошли последние секунды жизни мистера Брэсса — мучительные, полные боли и страха секунды, а теперь она стояла здесь как ни в чем не бывало, чистенькая, беспечная и настолько ни хрена не понимающая в происходящем, что хотелось намотать эти прекрасные волосы на кулак и ткнуть безупречным личиком в обугленный пол, повозить тонким носиком по белому контуру...

Блейк ничего не сказала, она даже не пошевелилась, но, должно быть, Шни смогла разглядеть что-то в ее глазах — голубые глаза расширились в страхе, она отшатнулась, поднимая рапиру... обзор Блейк перегородила Вельвет, и кошка в очередной раз поймала себя на том, что не узнает старую знакомую. Та Вельвет никогда не смотрела прямо в глаза и невозможно было представить на ее милом нежном личике это выражение лица, похожее на посмертную маску, — неподвижное, холодное и равнодушное.

— Тебя они, может, и не станут всерьез пытаться убить, — тихо сказала Блейк. — Ты все-таки фавн и студентка Бикона. Но подумай, Вельвет... что они сделают с ней?.. Представь, какая судьба ее ждет, окажись она в руках Адама. Попробуй... а если у тебя не получится — так я могу рассказать.

И вот это ее проняло. Посмертная маска дрогнула, на дне темных глаз мелькнули понимание и страх. Усмехнувшись, Блейк отвернулась, бросив через плечо: "Решай быстрее, времени мало". Она подошла к окну, стараясь не вслушиваться в тихий разговор за спиной, выглянула наружу и быстро огляделась. Это был в основном нежилой район — маленькие магазинчики и кафешки вперемешку с офисными зданиями, совсем недалеко от набережной. Большинство уже закрылось, и прохожих на улице было немного... но они были.

Достав пистолет, Блейк взвесила в руке привычную тяжесть, прикидывая время. "Да, пожалуй, уже пора" — решила она и, вскинув оружие, расстреляла все фонари на улице. Прислушавшись к испуганным возгласам и топоту ног, довольно кивнула: те, у кого есть хоть капля мозгов, обойдут это место по самой широкой дуге, а кто нет... что ж, идиоты проблемы себе на мягкое место найдут всегда, с ней или без нее.

Ей надо было продержаться всего минут пять — и, если Гира все сделал правильно и власти не решат ее кинуть, по вызову с этой улицы с места сорвутся отнюдь не обычные патрульные...

Наконец, тихий разговор за спиной завершился крайне неожиданным для Блейк образом.

— Я не оставлю тебя здесь одну! — прозвенел голос наследницы, с такой яростью, будто ее обвинили в убийстве младенца.

— Вайс...

— Нет!

Быстро оглянувшись, Блейк посмотрела на спорящих. Они отошли подальше от окна, придвинулись друг к другу вплотную в тщетной попытке скрыть разговор от ее ушей, и как раз в этот момент Шни взяла Вельвет за руку.

— Ты мой партнер, Куру, и я тебя... ты мне... — наследница замялась на секунду, но потом тряхнула головой и решительно закончила: — Ты мой друг, но если еще раз предложишь бросить тебя — я очень сильно обижусь.

Вельвет покачала головой, сделала совсем крохотный шажок и уткнулась носом в макушку наследницы.

— Такая упрямая... — прошептала она, потерлась о Шни щекой, ластясь, как соскучившаяся по хозяину кошка.

Блейк почувствовала, что у нее открыт рот и торопливо захлопнула его. Она узнала движение — точно так же она сама когда-то тянулась к Адаму, касалась и ластилась. Это была почти физическая потребность — ощутить его тепло, вдохнуть запах, поделиться теми чувствами, что сжимали сердце.

"Да не может этого быть..."

Шни не должны быть благородными. Шни не должны дружить с фавнами, не должны... Они не должны влюбляться в них.

— Тебе это нравится, я точно знаю, — улыбнулась наследница.

Она не должна был отвлекаться, не должна была отворачиваться от окна, но открывшаяся картина слишком сильно выбила ее из колеи, противореча всему, во что она верила еще пару недель назад.

Зазвенела по почерневшему бетону осколочная граната, заставив всех замереть на мгновение, следя за зеленой смертью. Они пришли в себя в тот же миг, когда граната остановилась в центре зала — Блейк прыгнула спиной вперед, пользуясь тем, что стояла рядом с окном, Вельвет, вытянув руку, толкнула от себя зеленоватую аурную волну, которая вышвырнула гранату обратно на улицу... прямо под ноги Блейк.

Прогремевший взрыв швырнул ее в привычное небытие. Те, кого она иногда брала туда с собой, рассказывали о пустоте, в которой не было ничего — ни воздуха, ни света, ни даже собственного тела, но для самой Блейк все было иначе. Она продолжала воспринимать реальный мир, застывший в абсолютной неподвижности — весь выцветший, с тусклыми красками, он будто был где-то под ней, и вне ее, и... без нее. Время останавливалось, эмоции растворялись и за тот неразличимый миг, который проходил в реальности, она успевала охватить взглядом все вокруг в радиусе перемещения и выбрать точку, в которой вновь вынырнет на поверхность... или, скорее, нырнет обратно в бушующий океан настоящего мира.

Ей повезло — рядом была припаркована машина и радиуса как раз хватило, чтобы материализоваться за ней, отгородившись от взрыва и лавины осколков жестяным корпусом. Даже прежде, чем стих грохот взрыва и дробь осколков, изрешетивших улицу, она нашарила в кармане детонатор и зажала кнопку, добавив в представление собственную череду взрывов на крышах вокруг — в местах, где сама бы на месте Адама поставила стрелков. Крики боли, едва не потонувшие в грохоте взрыва, подсказали ей, что хотя бы дважды она угадала.

Новая граната прозвенела под днищем. Блейк терпеливо дождалась взрыва, переместилась еще раз, на другую сторону машины, но не успела включить ауру, чтобы "нырнуть" вновь — на сей раз, чтобы спастись от рванувшего в топлива. Огненная волна взрыва сбила ее с ног, протащила по асфальту, ободрав кожу на ладонях и ссадив скулу. Аура вернулась как раз вовремя, чтобы рычащий двигателем стальной клинок развалил пополам клона, вспорол десятками крупных зубьев цепного лезвия асфальт.

Убегать на этот раз она не стала. Враг был прямо перед ней, в радиусе телепортации, и Адам хорошо научил ее, как надо поступать с врагами. Блейк воплотилась за его спиной, почти прижавшись к земле, подсекла ногу, заставив завалиться назад, рубанула тесаком снизу-вверх, от правого бедра вверх по туловищу, через бок и лопатку чиркнула кончиком лезвия по шее, заставив ярко сиять серую ауру. С силой ударив себя кулаком по бедру, переместилась еще раз, заслоняясь его телом от остальных, схватила за горло, удерживая Амона, теперь, после ее ухода, видимо, правую руку Адама на вытянутой руке, так, чтобы лишь она удерживала его от падения. Приставила горящее едва сдерживаемой энергией темно-лиловое лезвие к горлу, прямо под своими пальцами.

Долгую секунду они смотрели друг другу в глаза. Амон Тайлер, Лейтенант — паренек, которого Адам забрал из приюта вместе с ней, на два года старше, на две головы выше, в три раза тяжелее и шире в плечах, он возглавил штурмовой отряд после смерти его предшественника полтора года назад. Именно его команда штурмовала укрепленные шахты на Темных землях и транзитные поезда... и слава у него была страшная, даже внутри совсем не плюшевого Белого Клыка. Маленькие темно-карие, почти черные глаза блестели позади белого забрала, горели почти той же ненавистью, что она видела в глазах Адама. Ничто не могло сравниться с тем зеленым пламенем, но это было очень, очень близко.

Впервые с момента начала боя у Блейк появилось время оглядеться по сторонам, оценить количество и силу отряда, который Адам прислал за ней. Прямо перед ней, всего в нескольких шагах, застыла невысокая изящная фигурка, с ног до головы затянутая в черную кожу. Длинный хлыст, собранный из гибких стальных сегментов, смотрел острым кончиком прямо ей в лицо, чуть извиваясь, будто был живой змеей.

Илия Амитола, бывшая ученица одной из подготовительных школ в Атласе. Год назад ей пришлось бежать из страны, после того, как родители погибли в шахтах после очередной аварии и отравлении глубинным газом — старые противогазы давно испортились, но закупить новые никто, разумеется, не озаботился. Будучи фавном-хамелеоном, она легко прятала от одноклассников свою расовую принадлежность, но когда те начали смеяться над ее трагедией, услышав в новостях очередной сюжет "Произошла крупная авария, погибло двадцать фавнов, предварительное заключение комиссии — нарушение техники безопасности рабочими", сорвалась, сменила цвет кожи и... о том, что произошло дальше, сама Илия, скалясь, говорила: "Не надо меня жалеть, Блейк. Я позаботилась о том, чтобы теперь "уродами" они могли называть только самих себя, и исправит это лишь пластический хирург".

Ее наследие хамелеона, — способность менять цвет кожи, — в сочетании с Проявлением, позволяющем распространять мимикрию и на одежду, предопределило ее "карьеру" в Белом Клыке: диверсант, разведчик... и ликвидатор.

И, разумеется, здесь был он. Черное пальто, белая майка, стальное забрало, выкрашенное в бело-алый, клинок в черных ножнах, зеленые глаза...

Когда они встретились в прошлый раз, ее сердце едва не разорвалось на части прямо там — от страха, от прошлой любви, которая все никак не могла вытащить свои острые когти из ее души, от боли свежих шрамов расставания. Сейчас Блейк не почувствовала вообще ничего. Все старое догорало в ней в ту ночь две недели назад, когда она тащила на себе потерявшего сознание Ахиллеса и обрабатывала его раны. От него остались лишь едва теплые угли на третий день, когда один из самых сильных и благородных людей, которых она знала, впервые очнулся... и понял, что произошедшее с ним уже никогда не исправить и не вылечить, что он навсегда останется слепым.

Все, что осталось в ней сейчас — знание, простое и однозначное, столь же незыблемое, как "солнце встает на востоке" и "Гримм — зло": в самом конце истории ее первой любви их обоих будет ждать смерть, чтобы забрать с собой одну, и только одну жертву. Ни она, ни Адам не смогут жить спокойно, пока жив другой. Нет никакого третьего варианта или иного пути, есть лишь выбор между двумя неизбежностями: или Адам убьет ее... или она убьет Адама.

Заглянув ему в глаза, Блейк увидела там точно такое же знание.

Все слова были излишни, все споры давно стали бессмысленны, все мосты сожжены, все точки расставлены. Единственный вопрос, который оставалось задать Блейк человеку, которого любила, был:

— Ну и где твоя желтоглазая сука?

— Прямо передо мной, — оскалился Адам.

Могучие мышцы горла напряглись под ее пальцами — Амон обрел равновесие. Опустив взгляд, Блейк посмотрела через его плечо в черный провал магазина мистера Брэсса и успела увидеть приглушенное белое сияние, темный силуэт, с силой выпущенного из пушки снаряда летящий к окну. Прежде, чем цепной меч разорвал пополам ее иллюзорное тело, Блейк еще успела выпустить все накопленное в мече в одном сиреневом взрыве, осветившим темную безлунную ночь.

В темно-сером, лишенном красок и жизни Ничто Блейк успела и убедиться, что траектории полета отброшенного взрывом Амона и Вельвет пересекаются, и выбрать следующую цель.

Хотя... разве был у нее какой-то выбор на самом деле?

Адам — вот ее противник. Его Проявление, причина, по которой власти не рисковали связываться с ним в городе, против нее ничего не стоит. Один, сколь угодно мощный удар, если площадь поражения меньше шести метров тридцати двух сантиметров, не сможет ей навредить. Блейк просто надо держаться поближе к нему, чтобы переместиться за конус атаки — и она переживет все, что угодно.

Она дернула клинок из ножен, едва вынырнув на поверхность. Тесак ударил в горло, Адам поднял меч, чтобы заблокировать и поглотить атаку, но за секунду до столкновения Блейк чиркнула себя лезвием второго меча по колену и растворилась в воздухе, не дав ему набрать заряд. Настоящий удар был направлен в спину, но остановлен ножнами. Щелкнул курок и дуло маскирующихся под ножны ружье выплюнуло ей в лицо разрывную пулю... и все повторилось опять, вновь и вновь: она скакала вокруг Адама, в этом мире и в ином, атакуя со всех сторон, постоянно держа занятым и не давая накапливать заряд, насколько это было возможно. Она знала его как облупленного, каждое движение, каждый выпад и атаку.

Вокруг звенели клинки, сверкали ауры и желтые сполохи молний, рассыпаемых хлыстом Илии, загремели выстрелы то ли отставших, то ли пришедших в себя от взрыва врагов, но Блейк не могла позволить себе отвлекаться — всего одна единственная ошибка, аура, вновь включенная на долю секунды позже, и Адам, прекрасно знавший об этой слабости, убьет ее одним ударом. И не понадобится ему для этого никакого Проявления.

Очень скоро она убедилась в том, что знала всегда — Адам был быстрее, сильнее, опытнее, он научил всему, создал ее, как скульптор создает свой шедевр. Как бы она ни старалась, как бы ни выкладывалась, как бы ни рисковала — он всегда будет быстрее, сильнее, опытнее, опаснее, чем она. Багровый клинок в его руках сиял все ярче, впитывая в себя энергию заблокированных атак, которые она не успела остановить, и Блейк знала — с каждой ошибкой они приближаются к финалу. Адам или сможет поймать ее в момент выхода из телепортации, или нет — и тогда, в первый момент после того, как он выпустит всю накопленную энергию, она сможет нанести свой удар.

Она поняла, что что-то не так, когда губы Адама сложились в оскал, блеснули в свете разрушенной луны белые зубы. В глубине зрачков отразился белоснежный свет. Блейк, стоявшая прямо перед ним, четко разглядела отражение белой снежинки, Проявления Шни, которое стало прообразом их герба. В тот же миг клинок нестерпимо вспыхнул алым, обжигая сетчатку, ее иллюзорное тело растаяло, сметенное обезумевшей стихией.

Мир остановился, багровый серп превратился в серый, почернели огненные волосы Адама, а зеленые глаза превратились в два темных провала. Зависнув в небытие, Блейк с холодком, пробежавшим по коже, поняла — Адам целился не в нее. Его целью была Шни, каким-то образом оказавшаяся у нее за спиной. Наследница не попала в радиус перемещения, поэтому Блейк не могла ее видеть, но четко знала одно — Адам станет бить только наверняка. Она не сможет защититься.

Вот он ее шанс. Пусть наследница умирает. Какое ей дело до дочери человека, который виновен во всем? В его шахтах каждый год десятками умирают фавны, сотни и тысячи теряют здоровье, надышавшись испарениями Праха, его политические сторонники не дают ее народу поднять голову, останавливают и давят всех, кто пытается это изменить. Пусть он потеряет дочь, пусть горюет о ее смерти, пусть пожалеет обо всем, что сделал и кому навредил.

"Такая упрямая..." — нежно прошептала девушка с кроличьими ушами, ластясь к дочери человека, который виновен во всем.

"Тебе это нравится, я точно знаю..." — улыбнулась Шни в ответ.

У Блейк был всего один неразличимый, несуществующий в реальности миг, чтобы принять решение — попытаться убить Адама или пожертвовать этим шансом, чтобы попытаться спасти молодую Шни.

В попытке принять решение она обратилась к тому, что знала, что подсказывал ее опыт, то, чему ее учили... раньше такой способ неизменно приводил ее к одному и тому же вопросу, после ответа на который она принимала решение: "Как бы поступил Адам?"

"Он бы пожертвовал кем угодно, чтобы достигнуть цели, — поняла она. Пришла к ней и другая истина: — Ни одно убийство, совершенное Адамом, не может быть праведным".

Она вынырнула на шесть метров и тридцать два сантиметра дальше своей цели, на шесть метров и тридцать два сантиметра дальше от своей судьбы и конца истории своей первой любви. На шесть метров и тридцать два сантиметра дальше от того, чтобы превратиться в того, кого ненавидит.

Алый серп Адама был стремителен, но Блейк перемещалась мгновенно. Клинок вонзился в бедро — слишком быстро и торопливо, прежде, чем вернулась аура и глубоко вспорол кожу. Сжав зубы, Блейк провернула лезвие в ране и вновь ушла в невзрачный застывший мир серого и черного, вынырнула за спиной Шни, едва начавшей оборачиваться. Вспыхнул лиловым черный тесак, ослепительно засиял силой ее души и навстречу алому серпу помчался сиреневый — все, что у нее оставалось, каждая унция ауры столкнулась с Проявлением Адама, поглотив своим сиянием все вокруг — разбитый боем асфальт и изрешеченные машины, догорающую легковушку, разбитые фонари и черные провалы окон домов. Лицо опалило волной нестерпимого жара, Блейк почувствовала, как сгорают ресницы и дымятся волосы... а потом, всего за одно мгновение, жар открытого горна сменился арктическим холодом, мгновенно проморозившим ее до костей, все вокруг затянуло пронзительно-синим слоем льда толщиной с бетонную несущую стену.

Обернувшись через плечо, Блейк увидела наследницу, инеевую дорожку, протянувшуюся от нее к морозной крепости, разбитый пузырек с ледяным Прахом. Заглянув в голубые глаза, рассерженно прошипела, прервав это тошнотворное "спасибо":

— Заткнись! Клянусь, если ты когда-нибудь заставишь меня пожалеть об этом, я убью тебя сама!

И, не дожидаясь ответа, в последний раз ударила себя, переместившись под землю, в темную и смрадную канализацию. Над ее головой, сквозь решетку уже ревели сирены, мегафон требовал сложить оружие и спустить ауру, надсадно гудели двигатели воздушных транспортов.

Тяжело дыша и держась за стенку, зажимая ладонью кровоточащую рану, Блейк заковыляла по туннелю на запад.

— Хотя бы Амона вы должны взять, — проворчала она себе под нос. — Черт, ну не можете же вы быть НАСТОЛЬКО криворукими... Я принесла вам его на блюдечке...

Глава 20. "Спасибо"

Восемьдесят процентов информации об окружающем мире человек получает с помощью зрения. Слух, обоняние, осязание, вкус — просто дополнение, полезное, но не критичное. Мы определяем цвет, оцениваем расстояние, форму и назначение предмета. Мы смотрим на лица и жесты, чтобы определить эмоции, на одежду, чтобы определить статус и характер. Мы даже не замечаем, насколько важно это, как сильно мы зависим от наших глаз, до той поры, пока не лишимся их.

Очень сложно перестать вглядываться в темноту, пытаясь что-то разглядеть, хоть малейший проблеск чего-то отличного от НИЧЕГО, даже прекрасно зная, что все попытки заранее обречены на неудачу. Даже ощупав собственные пустые глазницы, сложно, просыпаясь по утрам, не попробовать открыть несуществующие веки, сложно не потянуться к глазам, проверяя то, что знаешь и так, потянуться с искренним недоумением: "что случилось?".

Привычный дом, в котором ты прожил полтора года, внезапно становится чужим и незнакомым. Казалось бы, ты точно знаешь, где и что стоит, сколько шагов надо сделать от кресла до холодильника и где стоит обеденный стол, но без доказательства этого знания мгновенно начинаешь сомневаться во всем.

Ты думаешь, что вытянув руку, коснешься стола, протягиваешь... и хватаешь пустоту. Ты мгновенно теряешься в пространстве, ты больше не уверен, где находишься. В центре комнаты? У туалета? На кухне? Быть может, ты свернул не туда, сделал лишний шаг, или слишком размашистый или слишком короткий? Вокруг темнота, шумит за окном дорога, кто-то в соседней квартире смотрит телевизор, пахнет грязной посудой и пыльным ковром, чистящим порошком, рассыпанным утром, который ты не смог убрать сам... и ничего из этого не поможет тебе понять, где находится гребанный стол.

Я затруднялся подобрать слово, которым можно было все это описать. Ужасно? Страшно? Невыносимо? Пугающе? Трагично? Каждое из них подходило. Каждое ошибочно.

Все было хуже.

Чувство, которое я ненавижу больше всего на свете — беспомощность. Лишь одного намека на него достаточно, чтобы я пришел в ярость, уперся рогом в землю и рванулся с цепи — куда угодно и против кого угодно, лишь бы доказать, что я МОГУ.

Только теперь я понял, что никогда ранее не был беспомощен. У меня всегда был враг, которого я могу одолеть, препятствие, которое могу перепрыгнуть, найти дырку или прошибить лбом. Передо мной вставали трудные задачи, которые было непонятно как решать, я принимал вызовы, в которых не знал, как победить, но впервые я столкнулся с тем, что не смогу исправить никогда. Беспомощность — чувство, которое едва не погубило меня на складе, оно всегда сильнее всего мешало мне контролировать Проявление. Сейчас... на первые несколько дней я его потерял — столь всепоглощающим было отчаяние.

Я не имею ни малейшего понятия, что бы со мной было, если бы Проявление не вернулось неделю спустя. Правило "восьмидесяти процентов", работающее для всех остальных, для меня было ложным. Проявление не было ни зрением, ни слухом, ни обонянием — чем-то всем вместе, и ничем в отдельности. Магнитные поля звучали, как саксофон или океан, горели, как луна или свеча, пахли, солью или железом, касались кожи, мягким и холодным, твердым или шершавым.

Мне открыли ауру в пять лет и в тот же день, когда учили ее активировать, я что-то почувствовал внутри себя, напряг... что-то, чего у меня не было раньше и... мир вспыхнул, углубился и запел — и никогда уже не стал прежним. В тот день об этом узнали только мои родители и тренер, которого наняли для меня. Мистер Рэнс очень быстро понял, какое преимущество это дает мне в бою с кем угодно, использующим стальное оружие, переговорил с родителями и... в школу, вместе со всеми остальными детьми я не пошел — меня всему учили дома. Когда меня все же отпустили в одну из подготовительных школ, я мог бы повторить "Я не должен никому рассказывать о Проявлении" даже во сне. Турниры... "Я еще не открыл свое Проявление" — рядовой ответ, самое обычное дело. Иногда это занимало годы, бывало, что его не находили никогда: слишком замысловатыми порой были условия активации. Ты не узнаешь, что можешь подпитываться от электричества, пока тебя не ударит током. Ты не узнаешь, что можешь воскрешать мертвых, пока рядом с тобой кто-то не умрет. Ты никогда не узнаешь, что можешь удлинять меч, если сражаешься топором.

Я думал, что худшим был страх заблудиться в собственной квартире, страх выйти на улицу, даже просто на лестничную площадку, и не найти дорогу назад. Я думал, что худшим было осознание своей беспомощности, конца всего, что было моей жизнью четырнадцать лет — сражениям, вызовам, победам. Думал, что худшим было понимание, что случившееся со мной, проблемы, с которыми я столкнулся, боль и отчаяние, с которыми едва справлялся — ничто в сравнении с тем, что переживали миллионы других людей, ослепших не имея "шестого чувства".

Я ошибался.

Хуже всего было смотреть неделю назад, как Блейк забирает из моей квартиры, в которую переехала после той ночи, чехол с оружием и рюкзак со взрывчаткой и уходит в абсолютную темноту, за пределы действия магнитных полей, обняв на прощанье и шепнув: "Прости, но ты не готов". Сидеть часами в пустой квартире и вглядываться в черноту, вслушиваться в переливы магнитных полей и ждать ее возвращения, и не знать, вернется ли она вообще. Когда она все же пришла, уже за полночь, видеть, как она в коридоре надевает всю ту металлическую дребедень, которую всегда носила, когда я был рядом и выпрыгнуть в коридор, чтобы остановить ее от этой глупости... замереть от ударившего в ноздри запаха крови, гари и пота. Подхватить ее на руки, не слушая слабых возражений, и занести в квартиру, осторожно ощупать, обнаружив рану на бедре, горящее лихорадкой обожженное лицо, обгоревшие волосы — такие прекрасные, пахнущие шерстью и дурманом волосы.

Худшим было помочь ей обработать раны, уложить в кровать и просидеть на полу до рассвета, наедине с вопросом: "Сегодня она вернулась ко мне живой. А завтра? Одна против всего Белого Клыка... ее смерть — лишь вопрос времени".

По вечерам, когда Блейк возвращалась с работы, то частенько садилась в кресло рядом с моей кроватью, доставала Свиток и начинала читать. В первые дни, когда я почти не вставал с кровати и не отвечал ей, она просто открывала поисковик и зачитывала мне с экрана все, что могла найти по интересующей нас обоих теме. О том, как живут слепые люди. О том, как меняется их восприятие, как другие чувства со временем заменяют утраченное, становятся острее и шире. Какие-то исследования мозга слепых людей, книги-автобиографии, "порадовала" тем, что мои шансы стать хорошим музыкантом резко повысились, вытащила откуда-то дурацкие методики улучшения слуха, самомассажи и лекарства, нашла какой-то центр реабилитации...

У меня не было времени для всего этого дерьма. Не было нескольких лет, чтобы примириться с произошедшим, тщательно отточить Проявление, дождаться разработки полноценного протеза. У меня было только несколько недель на которых, может быть, хватит везения Блейк.

Наверное, окажись сейчас на моем месте обычный человек, он бы моментально сошел с ума, пытаясь осознать происходящее, понять, почему синий свет — твердый и горячий, а маленькие кобальтовые солнца горят, как щебет сотен тысяч птиц. Даже меня дней десять назад, когда я попробовал это впервые, едва не стошнило.

Синие солнца, каждое — не больше песчинки, хороводом кружились вокруг десятками сверкающих поющих потоков. Я подхватывал их и перекручивал, заставлял соединяться и вновь разделяться, разок собрал в шар и взорвал его, покрыв синими огоньками каждый сантиметр арены. Куда лучше, чем гильзы — тусклые и соленые, какие-то жидкие и расплывающиеся в восприятии.

Обычно я не мог нормально чувствовать такие маленькие, меньше миллиметра, частицы, но вместе с Блейк мы смогли решить эту проблему. Мне просто нужен металл, обладающий самыми сильными магнитными свойствами, какие только возможны, чтобы я мог получить самый четкий сигнал. Блейк удалось достать для меня с десяток килограмм, а превратить его в пыль оказалось несложно — металл был очень мягким. Проблема была в том, что нормально управляться с десятью килограммами пыли... не та задачка, с которой я мог справиться раньше.

Сейчас, правда, кое-что изменилось.

Поднявшись в воздух, синие солнца вновь собрались в шар. Я глубоко вздохнул, собираясь с мыслями: разминка закончилась. Я всегда начинал свою новую тренировку с одного и того же — горячий синий шар поплыл, заколыхался, сформировав знакомое лицо: тонкие правильные черты, большие глаза, чуть вздернутый носик, подвижные кошачьи уши на макушке.

Когда ты теряешь зрение, люди превращаются в голос, интонации и запах. Лица, фигуры, одежда, украшения — все это перестает иметь значение, и лишь память хранит облик тех, кого ты когда-то ценил. Но со временем уходит и это — просто перестает быть важной информацией, мозг избавляется от бесполезных знаний, концентрируется на актуальном... Я не хотел забывать ее лицо, поэтому воспроизводил его при малейшем поводе, каждый день, каждую тренировку.

Огромное, почти двухметровое, лицо съежилось, отрастило туловище, руки и ноги, сделало шаг, вырастило оба клинка: широкий тесак и узкое изогнутое лезвие, встало в боевую стойку и затанцевало, сражаясь с тенью... со мной. За полтора года, которые мы были знакомы, я успел изучить каждое ее движение и сейчас со скрупулезной точностью воспроизводил ее стиль — стремительный и грациозный, сложный и непредсказуемый. Сложнее всего было имитировать Проявление — синие солнца рассыпались на дюжину потоков, перемещались и собирались вновь, теряя по пути десятки пылинок, оседавших на пол. Чем дальше, тем сложнее было поддерживать взятый темп — вот от копии "оторвалась" нога, потеряв связь с туловищем... я отвлекся, собирая "Блейк" обратно, и взмах тесаком проредил оружие больше чем на половину, мелким дробленым шелестом ударив о камень сотни металлических пылинок.

"Бой с тенью" остановился, копия потеряла всякое сходство с оригиналом, превратившись в смятую колыхающуюся массу, все росшую и росшую в размере, по мере того, как рассыпанные пылинки возвращались в рой. И все началось снова. Блейк танцевала передо мной, разбивалась в облако и собиралась вновь, снова и снова — и хотелось верить, что с каждым разом у меня получается на самую капельку лучше, чем в прошлый раз: чем лучше будет мой контроль, тем менее бесполезным я буду в бою.

Этот вечер пройдет так же, как и неделя до него — Блейк будет танцевать для меня до тех пор, пока не заболят уши от птичьего щебета, пока не начнет раскалываться голова, пока синие солнца не начнут дребезжать по полу, уже не в силах собраться в узнаваемую фигуру. Я не мог позволить себе двигаться медленно — только бежать со всех ног, надеясь, что успею заметить и перепрыгнуть пропасть. Сколько пройдет времени, прежде, чем Блейк вновь понадобится моя помощь? Неделя? Две? Я должен быть готов, хотя бы на том же уровне, как перед складом.

Даже если в процессе мой мозг взорвется, пытаясь за неделю пройти путь, на который в нормальном режиме мне потребовали бы месяцы или годы.

Когда виски уже начало колоть длинными раскаленными иголками, я остановил сияющую круговерть. Пыль вновь собралась в шар, вытянулась каплей к земле, формируя новую фигуру. Высокая, почти с меня ростом, длинные красивые ноги в идеально отглаженных брюках, изящные туфли без каблука, осиная талия, пиджак, галстук... прекрасное лицо, свободно падающие на плечи длинные волосы, змеиная улыбка на тонких губах. Подняв руку, женщина щелкнула пальцами... и рассыпалась синими звездами.

Я с трудом выдохнул сквозь стиснутые зубы, с усилием разжал стиснутые кулаки и облизал пересохшие губы, слизнув соленый пот, холодной росой выпавший над губами.

— В этот раз ты хотя бы не вздрогнул, Ахиллес, — прохрипел я. — Какой молодец.

Когда ты больше не можешь видеть, весь мир меняется. Люди становятся голосом, звуком шагов, шелестом одежды, запахом тела или парфюма. Стол перестает быть белым или коричневым — он становится твердым, шершавым или гладким. Расстояние перестает измеряться метрами и сантиметрами — оно превращается в шаги и вытянутую руку.

А если ты — это я, то люди превращаются в металл. Картинка, всегда парящая где-то на задворках сознания, лишь дополняя и раскрашивая обычный мир, выходит на первый план. По ключам, лежащим в кармане, оказывается, можно определить рост, можно даже точно идентифицировать их хозяина — как правило, набор ключей для всех уникален. Разные модели Свитков звучат по-разному, соприкасаясь с магнитными полями. А еще — самым комфортным местом, местом, где ты чувствуешь себя в безопасности, оказывается любое помещение, где много металла.

Например — раздевалка "Разящего", сплошь заставленная стальными шкафчиками, с чугунной трубой древнего стояка древнего здания, подводящим воду к душевой и "арсеналом" через стенку, где хранилось оружие учеников. Лучше было бы разве что банковское хранилище, со всех сторон обшитое металлом.

Звук открывшейся двери не стал для меня неожиданностью — даже в душе магнитное поле с центром в моей голове охватывало все здание, от крыши до фундамента. Этот набор ключей от каждой двери, включая парадную и черный ход и исключая арсенал, был только у одного человека.

— Привет, Джек... — тихо сказал я, не поворачиваясь к уборщику лицом.

Я только что вышел из душа, одетый лишь в полотенце — бандана, под которой я прятал лицо, лежала в шкафчике... и чтобы добраться до нее, мне нужно было повернуться. Я, разумеется, не видел, какое уродство у меня теперь вместо лица, но Блейк каждый раз сбивалась с дыхания, когда меняла повязки. Она пыталась скрыть дрожащий, срывающийся голос, но получалось у нее так себе. А ведь я был уверен, что в Белом Клыке она навидалась всякого...

— О, самый щедрый парень в Черном море...

Что-то было не так с его голосом — тусклым, невыразительным и рассеянном. Искорки юмора были слишком принужденными, резиновыми, как гамбургер в паршивой забегаловке. А еще — в руках он крутил маленький складной ножик.

— Знаешь, мне всегда было интересно, нахрена я тебе сдался, — тихо продолжил Джек, делая шаг ближе.

Я покосился на свой шкафчик — там, в рюкзаке, находился стальной контейнер с десятью килограммами синих звезд. Стоит мне лишь пожелать...

— Ты подошел ко мне в переходе — пацан, в таком прикиде, будто сам живет от зарплаты до зарплаты, и вместо того, чтобы, как и все, кинуть пару монет и свалить, вытащил наружу, накормил и напоил горячим чаем, расспросил... казалось, тебе действительно не насрать. Мне всегда казалось, что за всем этим есть какое-то дерьмо, но... нищие не из тех, кто может перебирать помощью.

Он шагнул еще ближе, короткий перочинный нож в руке дрогнул, будто он изо всех сил сжал пальцы на рукояти.

— К чему ты ведешь, Джек? — спросил я, не оборачиваясь.

Синие звезды остались на месте: мне не нужно Проявление, чтобы отбиться от однорукого калеки с закрытой аурой, слепой я там или зрячий, есть у него оружие или нет.

— У меня нет этого вашего крутого дерьма, чтобы смотреть видео в сети, — Джек стоял уже прямо у меня за спиной. — Но о нем говорит все Черное море. Кто-то хорошенько вломил Дьяволу и, наверное, ослепил.

Он ударил ножом мне в спину. Я не пошевелился — только включил ауру, чтобы показать ему то, что он хотел увидеть: густую коричнево-красную, будто проржавевшую насквозь ауру, что волнами разошлась от места удара.

Бить во второй раз Джек не стал. Отступив назад, он шумно грохнулся на лавку, зазвенел по кафелю выпущенный из пальцев нож.

— Макс кинул в тебя камнем, когда ты сделал со мной это, — выдохнул он. — В спину. В темноте хорошо было видно ауру. Ржавая, ветхая... такая, будто вот-вот рассыплется на части.

Вздохнув, я развернулся и направился к шкафчику, аккуратно обойдя лавочку. Наткнуться на что-то я не боялся — в "Разящем" вся мебель делалась с солидным запасом прочности, что значит — из металла. Раздевалка почти не изменилась с тех пор, как я потерял зрение — шипели взболтанной газировкой стальные ножки скамеек, тянуло бархатом от шкафчиков, наждаком по коже сверкали трубы в стенах.

— И что ты собираешься с этим делать? — спросил я, первым делом спрятав лицо под банданой.

Признаться честно, мне было все равно. Давно прошли те времена, когда я боялся, что "тайну" раскроют. Ведь что я, в сущности, терял? Гражданскую жизнь, которой у меня и без того не было? Блейк в любом случае было наплевать, для нее я был в первую очередь Дьяволом Черного моря, работа... даже не смешно. Жанна, "Разящий"... это будет неприятно, но я переживу. Раскрытие здорово испортит мне жизнь, но ничего не изменит.

Я не потеряю ничего, потому что на самом деле Ахиллеса Никоса, четырехкратного чемпиона Мистраля, золотого мальчика с блестящим будущим, не существует уже очень давно.

— Сказать спасибо? — прошептал Джек, заставив меня замереть.

— Спасибо?.. — переспросил я.

— Ты помнишь, как мы встретились в первый раз, Ахилл? — прошептал он так тихо, что я едва его расслышал. — Это было зимой, на улице была такая холодрыга, что трое пацанов, которых я знал, замерзли насмерть. Ты помнишь мою шапку и шарф?

С некоторым трудом я припомнил: те действительно очень выбивались из образа — яркие, огненно-красные и новенькие, они очень не подходили нищему, выпрашивающему милостыню в переходе метро.

— Я был паршивым мужем, — продолжил Джек, не дожидаясь ответа. — Зарплата оператора портового крана — это курам на смех, и большую часть я спускал на бухло и шлюх. Когда ты превратил мою руку в куриную лапку, Астра наконец набралась смелости и выгнала меня из дома, потому что лучшим мужем я из-за этого так и не стал.

Но каким бы хреновым мужем я ни был, отцом был еще хуже. Эта мелкая постоянно приставала ко мне после работы со своими глупостями — мультики эти ее гребанные, школьная домашка, еще какая-то хрень. От ее щебета у меня раскалывалась голова, и заткнуть ее можно было только прикрикнув как следует, отвесив подзатыльник или два, а лучше всего — просто запереть где-нибудь без света и ужина. В темноте она обычно затыкалась... боялась, наверно, я хрен знает.

Накинув футболку и запрыгнув в джинсы, я присел рядом с Джеком. Не то, чтобы я был удивлен, я ведь и так знал, что он был мудаком. Обычно тем, кто совершал преступления против детей, я делал... почти то же самое, что я сделал с Джеком, на самом деле. Временами — хуже.

Он свое уже получил, я позаботился об этом. И превращать в "куриную лапку" вторую руку не имеет смысла — это уже ничего не исправит, не соберет обратно разрушенную семью и не поможет девочке, которую запирал в чулане в темноте и голоде собственный отец.

— Я не знаю, как Лилия нашла меня, — сдавленно, будто каждое слово было большим шипастым шаром, который приходилось проталкивать через горло, продолжил Джек. — Она просто прибежала однажды, сунула мне эту шапку с шарфом и убежала. Она возвращалась снова и снова, приносила еду, совала мне эти смятые бумажки, которые, я точно знал, ее мать давала ей на обед. Я пытался прогнать ее, кричал, даже ударил... но она всегда возвращалась. Почему, черт возьми, она возвращалась?!

"Полагаю, по той же причине, по которой Блейк раз за разом прощала Адама, почему оставалась с ним, несмотря ни на что, почему пыталась удержать и исправить" — подумал я.

— Любовь — дерьмовое чувство, — сказал я, чувствуя, как кривятся губы в горькой усмешке. — Поверь мне, я знаю. Мы любим тех, кто не любит нас, и ничего не можем с этим поделать.

— Она такая же, как ее мать — вечно думает, что люди могут стать лучше, если их просто любить и прощать.

Почему-то я был уверен — будь у меня глаза, и посмотри я сейчас на Джека, то увидел бы слезы, блестящие в густой неаккуратной щетине.

— Но далеко не всем этого достаточно, — продолжил я. — Есть люди, которые не понимают по-хорошему. Чужая боль всегда стоит дешево... Таких надо учить иначе: не факелом над головой, а конфоркой под жопой. Боль, причиненная другим, должна вернуться им сторицей и только тогда, на самом дне той ямы, которую они копали для других, они могут чему-то научиться... ведь факел всегда ярче в темноте, чем при дневном свете.

Какое-то время мы сидели в тишине. Джек тяжело дышал, нагнулся, чтобы подобрать нож... но так и не взял его в руку, вместо этого отбросив к стене.

— Когда ты устроил меня сюда, местный набольший дал мне одежду, заставил вымыться и привести себя в порядок. На прошлой неделе я получил первую зарплату... и решился сходить домой, днем, пока мелочь в школе, а жена отсыпается после ночных смен. Астра открыла мне дверь... я ее даже не сразу узнал. Она будто скинула лет десять — вся такая румяная, свежая... почти такая же красивая, как в день нашей свадьбы. Мы так ничего и не сказали друг другу... просто стояли минут десять и смотрели друг на друга — она побледнела, вся съежилась, но в дверях стояла так, будто была готова умереть, но не пустить меня внутрь. А потом я ушел. Ей лучше без меня. Им обоим лучше... Так что...

Он замолчал, прокашлялся, неловко заерзал на лавке. Я не торопил — чувствовал, что слова, которые он хотел сказать мне, чрезвычайно важны... и сложны. Сложнее, чем любые другие слова, которые он когда-либо говорил в своей жизни.

— Так что... — наконец выдохнул он. — Спасибо.

Я честно не знаю, откуда это взялось. Я пытался сдержать это, но внезапность счастья, детской чистой радости не оставила мне ни шанса. Я засмеялся — впервые за бог знает сколько времени, искренне, в полный голос, выплескивая звенящую радость, делясь ей со всем миром. Что-то подобное я чувствовал, взяв в руки свой первый кубок — достижение, которым я мог гордиться, успех, придавший смысл всем литрам пролитого пота и слез, годам, потраченным на тренировки вместо развлечений, веселья, друзей, детства... всего.

— Прости... — выдавил я. — Ты ведь и понятия не имеешь, что это для меня значит, да?..

Я, не в силах удержаться, принялся объяснять — торопливо, сбивчиво, будто мог просто не успеть рассказать об этом, словно если не выплесну это прямо сейчас, то потеряю свой шанс навсегда.

— Мне иногда кажется, будто я пытаюсь поймать ветер, или вычерпать океан, или пропылесосить пустыню. День за днем, ночь за ночью, говнюк за говнюком — меняются лишь лица, но не суть. Я останавливаю одного — появляется другой, за ним третий, четвертый... и этому нет конца. Начинает казаться, будто все, что я делаю, не значит ровным счетом ничего. Какая разница, какое лицо будет у следующего говнюка, который зажмет девчонку в подворотне? Какая разница, как будут звать дебилов, начавших палить друг в друга посреди жилого района? Какая разница, скольких я остановлю, если ничего не изменится? Но знаешь, Джек... — я глубоко вздохнул, наконец взяв эмоции под контроль. — Одно только это "спасибо" делает все это стоящим. Одна семья, ставшая счастливее, один человек, ставший лучше, одна исправленная трагедия... этого достаточно.

"И ты можешь бить меня, желтоглазая сука в костюме, — закончил я про себя. — Ты можешь жечь меня, взрывать и калечить — я выживу и остановлю тебя. Потому что несмотря ни на что, это место и эти люди стоят того, чтобы я за них сражался".

Глава 21. Одинакова для всех

— Мы на месте, парень.

Кивнув, я достал бумажник, тщательно ощупав по-особому сложенные купюры. Блейк, конечно, объяснила мне, как пользоваться этой дурацкой системой, но я до сих пор не привык. Страх ошибиться и отдать за такси вдвое больше стоимости поездки раздражал и бесил, но, увы, я ничего не мог с этим поделать. Все, что мне оставалось, это трижды проверить купюру и надеяться на чужую честность.

Как и, например, надеяться, что таксист действительно привез меня туда, куда нужно. Я часто бывал в этом районе раньше, но смотрел на него в основном с воздуха... и глазами. На первый взгляд — схема канализации и порядок застройки совпадал с моими воспоминаниями, но такие вещи вообще довольно стандартизированы, на самом деле. Уникальность улицам придают совсем другим способом...

Если бы не характерное пустое пятно старинного здания, сложенного целиком из кирпича, без применения современных технологий, в багровом шелестящем лесу арматур и труб в квартале от меня, на соседней улице, кованой ограде и еще целому ряду признаков, я бы, может, действительно переживал о том, куда меня привезли.

Передав водителю купюру и получив сдачу, я выбрался из машины, щелкнул раскладной тростью, делая вид, что нащупываю асфальт. Собранный в мастерской "Разящего" вариант трости для слепых, по утверждению Блейк, внешне отличался от обычных разве что бОльшим диаметром, но на деле имел с ними мало общего. Белая пластиковая оболочка скрывала стальную сердцевину, а узкое лезвие, спрятанное в кончике, превращало трость в аналог моего старого оружия, в форме копья. Не то, чтобы в этом действительно была необходимость, я давно не пользовался в бою старым снаряжением, но с оружием мне было спокойнее.

— Эй! — окликнул меня водитель. — Может, мне тебя подождать? Район тут неспокойный...

— Не стоит, — хмыкнул я. — Я задержусь здесь надолго.

Один из страхов ослепших людей, судя по тем статьям, которые читала мне Блейк, был страх перед незнакомцами. Собственная, прекрасно осознаваемая уязвимость питала целую вереницу страхов — обмана, насилия, даже просто злых шуток. К счастью, хотя бы это обошло меня стороной — даже десяток местных бандитов, да еще и не знающих, с кем они связались, не был для меня проблемой. Открытая аура, собственные кулаки и трость, больше десяти лет тренировок и боев, а самое главное — десять килограмм металлической пыли в рюкзаке, позволяли мне плевать на большинство угроз Черного моря так же легко, как и раньше.

Я двинулся дальше по улице, неловко постукивая перед собой тростью, копируя реальных слепых. На самом деле это была показуха, конечно, — я отличал проезжую часть по силуэтам припаркованных машин и "ограде" столбов электропередач, стены домов — по арматуре в стенах, встречных людей — по ключам, бумажникам и оружию, которое здесь при себе было у каждого второго — нож, кастет или даже пушка. Земля в пределах нескольких квадратных метров обозначалась парой сотен синих звезд, выскользнувших вслед за мной из такси. По уверениям Блейк, даже при свете дня никто не обратит внимания на несколько сотен черных пылинок, гонимых ветром под ногами.

Очень скоро я был на месте, прошел через приоткрытую калитку в крошечный внутренний дворик церкви, а следом — в маленькую дверку, врезанную в массивные древние ворота.

Внутри было... неуютно. Как я помнил по временам до склада, это было длинное помещение с высокими сводчатыми потолками и узкими, похожими на бойницы окнами. Отсутствие арматуры в стенах, ряды простых деревянных скамей с минимумом металла, канализация и электричество, подведенные не сюда, а к совсем другой пристройке, заставляли меня напрягаться, не позволяя получить четкое представление об окружении.

Замерев на секунду в дверях, я медленно двинулся дальше, к алтарю. Зашелестела ткань рюкзака за спиной — это новая порция синих солнц, стелясь вдоль пола, разлеталась по залу, оседая на стенах, скамьях и дверях. По телеку сказали, что сегодня будет пасмурно и, насколько я помнил, здесь вечно экономили на освещении — авось никто ничего не заметит, тем более, что прямо сейчас в зале был всего один человек. К сожалению, по одному лишь нательному кресту, сваренному из двух разных металлов, все, что я мог узнать о нем — это кто-то из персонала.

— Я могу вам помочь? — надтреснутым старческим голосом спросил висящий в воздухе крест, стоило мне подойти поближе.

"Кажется, ее зовут Розой..."

— Я бы хотел встретится с отцом Александром.

Получив в ответ тяжелое молчание, в котором мне чудилось неодобрение, я нерешительно добавил:

— Сестра?..

Религия никогда не была в сфере моих интересов...

— Сожалею, брат. Отец Александр больше не с нами. Похороны были неделю назад.

Трость скрипнула в моих пальцах.

Отец Александр... наверное, был именно тем священником, который нужен старой церкви с приютом, расположенной в таком районе: крепким, как старый дуб, упрямым, как целое стадо баранов, с армейским прошлым, разорванным Беовульфом бедром и парой пулевых ранений, полученных уже на посту священника, а также здоровенным револьвером, который он носил под сутаной.

— Я полагаю, он был застрелен, — тихо сказал я.

— Вы угадали, брат мой.

Что ж... наверное, это было неизбежно. Удивительно еще, как его не пристрелили раньше, с таким-то характером и шилом в заднице.

В принципе, я пришел сюда, чтобы передать сообщение и задать кое-какие вопросы. Отец Александр был лучшим вариантом, ведь именно с ним я контактировал раньше, но и монашка (или они только в монастырях?) вполне подойдет.

— Вы пришли на исповедь? — опередила меня старушка. — Нам назначили нового священника, отца Сильвестра. Сейчас как раз время исповеди, но, боюсь, паства пока не готова довериться новому священнику.

Я открыл было рот, чтобы отказаться, но... какая разница? Мне все равно надо передать сообщение, и тайна исповеди способ обеспечить приватность не хуже, чем Проявление, подсказывающее мне, что в зале больше никого нет. Да и посмотреть на этого "отца Сильвестра" не помешает — когда все это закончится и если я к тому моменту до сих пор буду жив, мне все равно придется иметь с ним дело.

— Я был бы очень благодарен, сестра, — кивнул я.

— Следуйте за мной, — сказала старушка.

На последнем слоге ее голос знакомо дрогнул, и я ответил прежде, чем она успела задать вопрос:

— Нет, спасибо, мне не нужна помощь.

Голос у отца Сильвестра был хорошим — густым, хорошо поставленным, доброжелательным и спокойным. Крест на шее, точно такой же, как у сестры (Розы?) и связка ключей на поясе позволяли заключить, что ростом он не уступал мне. Больше, к сожалению, я ничего не мог сказать точно, разве что на слух его голос был молодым — лет двадцать пять, не больше, и курение с алкоголем вряд ли числились в его вредных привычках.

Сидя в той тесной деревянной коробке, в которую меня направила сестра, я с минуту слушал, как священник читает молитву. Сначала мне показалось странным, что после каждого предложения он делает паузу, будто вспоминает текст, и лишь когда паузы резко исчезли, до меня внезапно дошло, что я, наверно, должен был повторять за ним.

— Вы нечасто посещаете церковь, не так ли? — одним голосом улыбнулся Сильвестр, когда закончил молитву и исповедальня упала в тишину.

— В точку, — хмыкнул я. — Меня не назвать правильным верующим.

— Но все же отцу Александру как-то удалось заманить вас в церковь и даже на исповедь? Чем больше я слышу о своем предшественнике, тем больше понимаю, что он был крайне незаурядной личностью.

— Когда мы встретились впервые, он попытался меня пристрелить, — улыбнулся я.

— Под его кроватью я нашел дробовик, четыре вида праховых патронов и две гранаты, — не остался в долгу Сильвестр. — И, что характерно, еще ни один человек не удивился, когда я об этом рассказал.

— Потому что это на него похоже, — тихо рассмеялся я, но сразу посерьезнел. — Александр, наверно, был плохим священником, а вот человеком — точно хорошим. Он жил здесь как в осажденной крепости, и ни одна осада не продлится долго, если защитники безоружны.

— Это...

— Просто совет. Церковь Двуединых запрещает своим священникам носить оружие, но, если вы планируете долго занимать свой пост и хорошо заботится о тех, кто от вас зависит, вы должны держать в одной руке — священную книгу, а в другой — большой револьвер.

— Послушайте... — резко прервал меня Сильвестр. — Я священник, и...

— Отец Александр, — не обращая на его тон никакого внимания, — оказался здесь, потому что был плохим священником — он настолько не укладывался в образ правильного священнослужителя, что его спихнули с глаз долой в эту дыру после того, как он расквасил за что-то нос какой-то шишке. А теперь сюда прислали вас. Вы тоже неправильный священник, отец Сильвестр.

— Кто вас прислал? — затравленно спросил священник. — Это Карл? Передай ему...

— Меня никто никогда не присылает, святой отец, — прервал я, пока он не сказал что-то, о чем пожалеет. — Обычно я прихожу сам, и моему приходу редко рады. Я не буду спрашивать, за какие грехи вы оказались здесь, что сделали или что сказали — все это осталось там, в Верхнем городе, за второй оборонительной стеной, в вашей уютной семинарии или прошлом приходе. Теперь вы здесь, в Черном море. Если вы хотите справедливости, вам придется создать ее самому, если хотите другим добра — вам придется защитить его своими руками.

— Святой книгой и револьвером?

— Или просто револьвером, — согласился я. — Тоже вариант.

Какое-то время мы молчали. В соседней кабинке тихо защелкали четки, Сильвестр что-то неразборчиво забормотал себе под нос — либо проклятья, либо молитву.

— Вы ведь пришли не на исповедь, — наконец сказал он.

— Даже я знаю, что исповедь предполагает раскаяние, святой отец, — без капли веселья хмыкнул я. — Я причинил людям много боли, я делал много злых, жестоких вещей, я делал все это, ведомый гневом, я даже получал от этого удовлетворение. Но если вернуть меня назад во времени — я бы сделал тот же выбор еще раз. Я не думаю, что вы отпустите мне грехи с такими вводными. Я не думаю, что я захочу попросить.

— И вы не боитесь расплаты? Все в нашем мире уравновешено, сын мой. На гнев Младшего всегда найдется любовь Старшего, на злодеяния первого всегда ответит справедливостью второй.

— Я так всегда им и говорил, — тихо сказал я. Подняв руку, я коснулся повязки, скрывающей глазницы: гладкая ткань мягко пружинила под пальцами. Я знал — если нажать чуть сильнее, пальцы провалятся внутрь и нечему будет остановить их, а если приложить еще больше усилий — ткань порвется, а за ней все так же будет одна лишь пустота. — "За причиненную другим боль вы заплатите болью, за сломанную жизнь — сломанной жизнью". Это называется справедливостью, и если она действительно существует, если она не выдумка, не мираж, то однажды настигнет и меня. Уже настигла.

— Вы говорите о ваших глазах, — догадался Сильвестр после пары секунд раздумий. Казалось, он сам с трудом верит в то, что говорит. — И что... вас это устраивает?

Я ответил не сразу. Честно сказать, я вообще не знал, зачем заговорил об этом. Единственной, с кем, как раньше думал, я мог затронуть такие темы, была Блейк. Но эта мысль пришла мне в голову только сейчас, и ее рядом не было. А там, за перегородкой — совершенно незнакомый человек, который понятия не имеет о том, кто я такой, и его работа — хранить секреты, подобные этому. Легко может оказаться, что, если я вернусь сюда через неделю или две, то уже не застану здесь его — Сильвестр либо найдет способ вывернуться из ссылки, либо поведет себя неправильно с людьми, которые убили его предшественника, и повторит его судьбу.

— С этим я смогу жить, — наконец, тщательно подбирая слова, впервые формулируя для себя это смутное чувство, произнес я. — Это... даже кажется правильным. Если моя слепота — расплата за все зло, что я причинил другим, то... я могу с этим смириться. Потому что справедливость, она должна быть одинакова для всех. Иначе какая она, нахрен, справедливость?

Опустив руку от повязки, я провел ладонью по лицу и понял, что улыбаюсь. Было такое чувство, словно что-то сломанное во мне наконец починилось: я почти слышал хруст, с которым собирается обратно разбитая на осколки картина мира, а шипящие от жара, раскаленные докрасна чувства заливаются в эту форму, заново создавая меня.

Я рассмеялся и по сместившемуся сварному кресту понял, что отец Сильвестр вздрогнул, отшатнулся от разделяющей нас стенки, будто желая оказаться подальше от опасного сумасшедшего.

Что ж, не могу его в этом винить.

— Давай к делу, священник, — выдохнул я, отсмеявшись. — У нас с отцом Александром было одно общее дело — церковный приют, тридцать два сорванца, и школа по соседству, которых мы пытались оградить от банд.

Щелкнул в портфеле под ногами металлический люк стального ящика, защебетали синие звезды, вырываясь на свободу, проникли сквозь щели решетки в соседнюю кабинку, сформировали перед вжавшимся в стенку священником известный каждому бандиту образ — лицо в маске, закрывающей верхнюю половину лица, искривленные в оскале губы, два коротких рога на лбу. Я даже попытался сделать анимацию движения губ, но не думаю, что у меня хорошо получилось.

— Я заставил их всех держаться подальше от школы и приюта. Бандиты в основном тупые, но даже они могут подсчитать, что инвалидность за полсотни лен, вырученных за пакетик дури — дохрена невыгодная сделка. Но потом... думаю, они решили, что, ослепив, избавились от меня навсегда — и обнаглели, больше, чем когда-либо осмеливались раньше. Белый Клык, оставив все свои операции вне города, решил, что хочет ограбить каждый Праховый магазин в городе, все рыбки поменьше решили поучаствовать в веселье, и копам резко стало плевать на это место еще больше, чем раньше. Дай догадаюсь, расследованием смерти отца Александра так никто и не озаботился? Не отвечай. Слушай.

Они заманили меня на склад, убедив, что взяли детей в заложники. В тот же день они убили человека, у которого я мог бы попросить помощи. С тех пор кое-что изменилось: второй раз тот же номер у них не пройдет, но рисковать детьми я не собираюсь. Поэтому вызубри как одну из своих молитв: "Я не видел Дьявола. Я не знаю, как с ним связаться" и, когда все начнется, ради своих богов, засунь язык в жопу и делай все, как они говорят. Когда я разберусь со всем этим дерьмом, мы встретимся снова. До тех пор забудь и про святую книгу, и про револьвер — просто постарайся не сдохнуть.

Подхватив рюкзак, я вышел из кабинки, забирая с собой синие звезды, закутываясь с головой в птичий щебет, непроницаемую метель черных металлических крупинок — прочь от этого пустого зала, пахнущего душным ладаном и мрачной торжественностью. Прочь от дрожащего священника, которого, кажется, слишком сильно впечатлило говорящее "песчаное" лицо. Прочь от мертвого отца Александра, неправильного священника с со святой книгой, револьвером, дробовиком и гранатой, который погиб, потому что я проиграл. Прочь от мыслей, сколько погибнет еще, прежде, чем я остановлю желтоглазую суку в костюме.

Прочь от тех, кого я хотел защитить — навстречу тем, кого хотел наказать, потому что иногда это — одно и тоже.

Пора напомнить им всем, почему мое имя произносят с суеверным страхом и бессильной ненавистью, почему трусливо понижают голос, суетливо оглядываясь и вздрагивая от резких звуков.

Сегодня — "Ночь Дьявола".

Глава 22. Команда

Когда-то давно в этом здании была школа — лет двадцать назад. Потом на нее перестало хватать денег, всех учеников раскидали по другим школам, чуть ли не ногами запихивая в отнюдь не резиновые учреждения, и сейчас в этом пустом, заброшенном здании обитали в основном те, кого школьная система образования научила разве что химии... и баллистике — немного.

Раньше я уже несколько раз вышвыривал из нее наркоторговцев, разбивал немудренное оборудование и разносил в клочки убогое подобие подпольного казино с баром, которое они организовали в бывшем здании школьного клуба, но они всегда возвращались, через пару недель или пару месяцев, стоило им решить, что я забыл об этом месте.

Сейчас они вернулись опять и на этот раз даже не прятались: я слышал грохот музыки, резкий четкий ритм дурацкого рэпа, который никогда не понимал, пьяные азартные выкрики и хохот, а химией воняло даже на улице. Для меня это значило только одно.

Невинных тут не было.

Я мог бы вообще не заходить внутрь — синие звезды ворвались бы через выбитые или заколоченные окна, стесали бы до костей мясо каждого, кто был достаточно глуп, чтобы уверовать, будто Дьявола можно убить. Я мог бы запихнуть щебечущих птиц им в глотку, заполнить легкие, чтобы быть уверенным в том, что они больше никому и никогда не причинят боли.

Я мог бы... но я пришел сюда не за этим.

Десять килограмм мелкой металлической пыли, черной, если верить Блейк, окружили школу со всех сторон, тонкими ручейками впорхнули в окна и через вентиляцию, ползли по потолку, оседали на одежде и в волосах. Это было легко — я и так знал, где находится каждый, у кого при себе был пистолет, или нож, или кастет, или вообще хоть что-то из металла.

Двадцать два, включая посетителей "казино". Один у входа, один в туалете, восемнадцать в "баре", еще двое сторожат остановленную на ночь "лабораторию".

Подумав немного, я стянул с головы бандану. Не нужны мне больше никакие маски — холодные синие звезды ласково касались кожи, шевелились в волосах, тихо щебетали, создавая копию моей старой маски. Представив, как это, должно быть, выглядело со стороны, я довольно оскалился: мелкая черная пыль, скрывающая верхнюю половину лица, клубилась в пустых глазницах, шевелила ярко-рыжие волосы, два смутных, расплывающихся черных рога, росли из середины лба... то, что нужно.

Когда стоящий у дверей бара скучающий охранник заметил меня, синие звезды, прилипшие к уголкам его губ, дрогнули, резко раздвинулись — он собирался закричать, предупреждая остальных об опасности. Аура вспыхнула, огнем пробежала по венам, выплеснулась через поры, глазницы и рот, успокаивающим теплом окутала кожу, обострила чувства. От рывка я едва удержал "маску" на лице, кончик трости ударил охраннику в солнечное сплетение, заставив резко выдохнуть, согнуться, отчаянно хватая ртом воздух. Синие звезды мгновенно облепили его со всех сторон, четко обрисовав силуэт, и в следующий миг бандит свалился мне под ноги, когда второй удар в висок отправил его в страну грез.

Двадцать один.

Еще один был в соседней от клуба комнате. Проходя мимо открытой двери туалета, я бросил трость, подхватил ее Проявлением, точно направив в затылок, и двинулся дальше, поймав вернувшееся оружие прямо перед последней дверью, ведущей в здание "клуба".

Двадцать.

Замерев на секунду перед массивной стальной дверью, я задумался: не взорвать ли лампочки, чтобы упростить себе задачу, но быстро отказался от этой идеи. Они должны видеть все.

Дверь задрожала в хватке магнитных полей, прогнулась внутрь, застонали петли и бетон, пытаясь удержать ее на месте, и с хрустом лопнули, когда я ударил ногой в центр двери. Стальной снаряд ворвался внутрь, развернулся параллельно земле и пронесся через всю комнату, сметя игральный стол вместе со всеми игроками и впечатав их в стену. Шагнув внутрь, я ударил ребром ладони в сторону, в незащищенное горло охранника. Аура остановила удар, но это лишь отсрочило его участь: узкое лезвие трости, вспыхнувшее ржавым, вонзилось в ступню, пришпилив ее к полу.

Тринадцать.

Крик боли раненного, стоны придавленных и все еще прижатых к стене бандитов перекрыли даже громкую музыку, а в следующий момент к этой симфонии боли присоединился грохот десяти стволов. Чувствуя, как ухмылка растягивается все шире, обнажая в оскале клыки, я застыл в дверях, дожидаясь, когда у них кончатся патроны. Пули и мелкая дробь дробовика, который извлек из-под стойки бармен, со звоном врезались друг в друга, сбиваясь в быстро растущий шар. Наконец, выстрелы стихли и даже колонки, разнесенные "случайной" (эта тупая музыка меня бесит) пулей, наконец, заткнулись.

Я дал им время — долгие три секунды, чтобы осознать, что произошло, кто я и какая судьба ждет каждого из них.

— Вы же не думали, что сможете избавиться от меня? — наконец сказал я.

Кто-то закричал, и мгновение спокойствия разрушилось — они ломанулись прочь, к двери на кухню и к окну, толкая друг друга и затаптывая упавших. Металлический шар взорвался — их собственные пули, развернувшись тупыми концами, веером разлетелись по комнате: не так быстро, чтобы убить, но с силой достаточной, чтобы переломать кости.

Три.

Услышав выстрелы, двое неудачников, которым выпало охранять лабораторию, переглянулись друг с другом, потянулись к оружию... только для того, чтобы схватить пустоту. Дробовик, охотничье ружье и ножи — все это, вывернувшись из-под ладоней, зависло в воздухе, развернувшись стволами и лезвиями в сторону бывших хозяев. А еще через секунду их обоих смело оконной решеткой, прижало друг к другу, стальная арматура скрутилась в трубочку. Они так и остались лежать там, пока над головами ухал дробовик, разнося лабораторию на ошметки.

Один.

Спрятавшись за стойкой, он трясущимися руками пытался перезарядить дробовик.

— Вы сами назвали меня Дьяволом, — сказал я, неторопливо шагая к стойке.

Протянув руку, я поймал тонкую позолоченную цепочку, сорванную с шеи бармена, провел пальцами по железным буквам: "Жирдяй". Прах, они действительно тупые...

— Вы сами сравнили меня с Младшим Братом, с воплощением зла, ненависти, страданий... и бессмертия.

Каждый мой шаг сопровождали стоны боли и проклятья, кто-то даже забормотал молитву, обращенную к Старшему. Я дал придурку по башке его же револьвером, заставив заткнуться.

— И после этого вы смели надеяться, что сможете убить меня?

Взмах вспыхнувшей ржавым трости развалил стойку пополам. Стальные полки, болты, скреплявшие ее вместе, затрещали, разрывая дерево на куски, вся конструкция со скрежетом разъехалась в стороны, разваливаясь в процессе на куски. "Жирдяй" забился в угол, вскинул дробовик... мне даже не пришлось отклонять выстрелы — дрожащие руки пустили оба выстрела "в молоко": первый — в пол, до того, как успел поднять оружие, второй — в сторону.

Больше никаких шансов я давать ему не собирался. Всего два быстрых шага — и "Жирдяй" уже дергается в моей хватке, сдавившей горло. Пальцы знакомо укололо раскаленными иглами — у ублюдка была открыта аура. Толком владеть ей, он, правда, все равно не умел — широкие ладони, обхватившие меня за запястье, лишь бессильно скользили по ржавой ауре.

— Сюрприз, — рыкнул я, — вы не можете. Никто не может.

Я заставил синие звезды на лице раздвинуться, обнажая пустые глазницы.

— Вы не можете отправить меня на тот свет, потому что именно оттуда я пришел.

Синие звезды, клубящиеся внутри моего черепа, потоком хлынули наружу, ударили "Бугая" в лицо, заставив судорожно задергаться, тонко заскулить от ужаса.

— Урок теологии, придурок: все Зло этого мира принадлежит Дьяволу. И я пришел забрать свое.

Разжав руку, я позволил "Жирдяю" упасть на пол, хрипло кашляя и судорожно пытаясь отползти от меня подальше. Я делал ровно один шаг на каждый, который он умудрился проползти.

— Ваши души. Ваши тела. Вы сами дали мне власть над собой, впустив в себя Зло.

Есть такой умный термин — "индукционный нагрев", это способ нагрева электропроводящего металла, помещенного в переменное магнитное поле. А еще есть такой вид зубных протезов, крайне популярный в Черном море — стальных, или из самых разных сплавов — хрома с кобальтом, например. Они дешевые и, самое главное — прочные, такой еще попробуй расколи.

"Жирдяй" сначала озадаченно замолчал, а секунду спустя — истошно взвыл, срывая связки, совершенно обезумев от боли, засунул пальцы в рот, пытаясь вырвать раскалившийся зуб. Запахло паленым, зашипела, испаряясь, слюна.

Оставив беднягу в покое, я присел рядом, слушая, как медленно стихает его визг, по мере того, как охлаждался протез.

— Начинай говорить, — наконец сказал я, посчитав, что выждал достаточно. — Или я заставлю его расплавиться у тебя во рту.

Каждая "ночь Дьявола" звучала одинаково — хрустом костей, стонами боли, грохотом выстрелов. Она пахла страхом, кровью и потом. Она запоминалась насилием, гневом и ползучим черным удовольствием.

Каждое утро "ночи Дьявола" звучало одинаково — шумом волн, скрипом портальных кранов, рокотом грузовиков, криками чаек и гудками поездов. Оно пахло солью, мокрым железом и выхлопными газами. Оно запоминалось усталостью и умиротворением, рожденным из пепла сгоревшего гнева.

— Ты опоздал, — сказала она, стоило мне взлететь над крышей здания администрации порта.

Десять железных колец, меч и ножны, обруч и цепочка, две зубных коронки, браслеты на руках и ногах... только одна девушка во всем Королевстве носила на себе три килограмма металла, чтобы я мог ее видеть.

Хмыкнув, я приземлился на плоскую крышу недалеко от Блейк. Эти слова напомнили мне кое-что — ночь месяц назад, ночь, изменившую все.

— И как ты меня всегда замечаешь? — улыбнулся я.

На самом деле я просто немного заблудился. Это раньше было легко: взлети повыше, и с любой точки Черного моря увидишь океан и подсветку портовых кранов. Сейчас я, увы, так сделать не мог — охватить Проявлением получалось максимум полтора квартала (два, если очень постараться). В какой-то момент я уже почти смирился с тем, что потерялся, и для того, чтобы вернуться домой, придется звонить Блейк или ждать утра и ловить такси. К счастью, я все-таки не зря полтора года слонялся по Черному морю — мне удалось выбрести на Портовый проспект, а оттуда уже была прямая дорога к порту. Оставалось только определить, в каком именно направлении надо двигаться... и получилось у меня это со второй попытки.

Я был почти уверен, что смогу сам найти дорогу домой.

— Ты пахнешь кровью, Ахиллес.

Я собирался присесть рядом, но после этих слов застыл за ее спиной, шагнул было в сторону, чтобы сесть подальше, но Блейк, не оборачиваясь, протянула назад руку и безошибочно схватила меня за рукав.

— Не глупи. Кто я, по-твоему, принцесса какая, чтобы шарахаться от крови?

Спорить я, разумеется, не стал и присел рядом на широкий парапет, почти касаясь девушки плечом.

Какое-то время мы молчали. Убрав с лица синие звезды, я подставил разгоряченное лицо свежему морскому бризу. Я больше не мог увидеть это, но я все еще мог вспомнить, до самой последней детали: размеренный грохот прибоя, и клинья волнорезов, вынесенных далеко в океан, и запах соли, и лунную дорожку, танцующую на волнах, и черные громады грузовых кораблей, и тонкие желтые портальные краны, подсвеченные ярким неоном, и нежно-розовый горизонт, медленно багровеющий до цвета расплавленного золота.

Я любил это место.

— Я очень зла на тебя, — наконец сказала Блейк. По голосу, правда, было больше похоже, что она смертельно устала. Подтянув ноги к груди, она обхватила их руками и положила подбородок на колени. Она всегда делала так, как грустила или глубоко задумывалась... — Мы партнеры, Ахиллес. Если мы делаем всякое опасное дерьмо, мы делаем его вместе.

— Я должен был сделать это один, — пожал я плечами.

Честно — мне даже не было стыдно.

— И только поэтому я еще не надрала твой чемпионский зад, — вздохнула Блейк. Я услышал знакомый шелестящий хлопок — с таким звуком девушка дергала ушами, задевая капюшон ветровки. Удивительное дело — я научился различать по звуку, какие именно эмоции она выражает, еще до склада. Сейчас она была расстроена. — Ни ты, ни я — в одиночку не справимся с этим.

— Тебя это не остановило, — ответил я. Хотел бы я сказать, что говорил спокойно, без горечи, обиды и едва прикрытого обвинения, но... — И шансов умереть в засаде у тебя было куда больше, чем у меня сегодня.

— И я пошла бы туда, даже будь я уверена, что не вернусь обратно, — легко согласилась Блейк. — Но не встреть я там Вельвет и... легко могло выйти, что этим бы все и кончилось. Одиночки слабы, Ахиллес!

Она осеклась, осознав, что повысила голос, недовольно дернула ушами и, сжавшись еще сильнее, обессиленно выдохнула. Отпустив ноги, Блейк пододвинулась поближе и прижалась щекой к моему плечу, крепко обхватив мою руку своими.

— Просто пообещай мне, что не будешь больше так делать.

— Конечно, обещаю, — севшим голосом ответил я, стараясь как можно незаметнее вдохнуть ее запах. Боги, как у нее получается так пахнуть без всяких духов? Этот горько-сладкий дурман... это просто несправедливо. В попытке как-то отвлечься, я спросил: — Ты правда думаешь, что у нас есть шанс даже вдвоем?

"На складе не очень-то сработало..."

— Мы не совсем одни. Гире удалось договориться с властями и... — она осеклась, услышав мой смешок. Вздохнув и виновато дернув ушами, она продолжила: — Я знаю.

— Они бесполезны. Ты притащила им всю верхушку Белого Клыка на блюдечке, и половина умудрилась сбежать.

— Я знаю. Ради Праха, меня вырастил Белый Клык — у меня нет иллюзий о всемогуществе копов и непогрешимости закона. Шансов, что они остановят Адама, почти нет.

— А мы — сможем?

— Ты знаешь, как это все работает. Стоит выдернуть костяк: Адама, Илию, суку и иллюзиониста — и все рассыплется. Люди собираются вокруг силы.

— Ты уходишь от ответа, Блейк, — вздохнул я. — А это значит, что ответ — "нет, мы не сможем".

Какое-то время она молчала. Молчал и я, чувствуя, что Блейк все еще есть, что сказать.

— Вельвет очень мне помогла, — наконец выдавила она. — Она считает себя обязанной нам, и очень упорна в своем мнении.

Повернувшись к ней, я чуть подтолкнул девушку плечом, заставив посмотреть в обезображенное лицо с черными провалами выжженных глазниц.

— Посмотри, что случилось со мной, Блейк... Ты хочешь им такой же судьбы?

Отпустив мою руку, она порывисто вскочила на ноги, заходила туда-сюда по парапету.

— Ты думаешь, мне это нравится?! — прошипела она. — Но Вельвет уже взрослая. Черт, да она старше меня! Если у меня есть право рисковать всем, то почему я должна запрещать ей? Нам нужна помощь, Ахиллес. Вельвет может нам ее оказать. Черт, я даже заполучила в должники гребанную Шни!

— Ты спасла ей жизнь. Зачем? Для того, чтобы Адам убил ее позже?

— Она Шни! Пусть хоть чем-то искупит все, что сделала ее семья!

— Вайс не заслуживает этого.

Блейк сделала еще пару шагов, и замерла на самом краю крыши.

— Ты знаешь ее? — она медленно повернулась, и я неловко передернул плечами, без всякого зрения ощутив себя под прицелом требовательных золотых глаз.

— Мы встречались однажды, — вздохнул я. — Два года назад, на каникулах. У ее отца были какие-то дела в Мистрале, он взял Вайс с собой, а меня постоянно таскали по всяким приемам родители и агенты. Мы просто встретились, разговорились и выяснили, что оба не в восторге от пафосной скуки всего этого светского дерьма. Она так много говорила о том, что готовится стать Охотницей, собирается возродить традиции своей семьи и отстоять ее наследие...

Я знал, как это воспримет Блейк, но все же не удержался от улыбки. Это было одно из немногих действительно хороших воспоминаний, которые я имел о том времени, пусть даже я скорее сам себе перегрыз бы горло, чем рассказал ВСЮ правду о том дне. Я вообще никому никогда этого не рассказывал. Первый поцелуй — это очень личное, знаете ли...

— Так что мы сбежали в парк. Она хотела стать Охотницей, я был гребанным чемпионом... так что мы подрались. У нее была рапира, у меня — парадный доспех... Я победил. Она пообещала, что в следующий раз надерет мне задницу. Прах, как же нам досталось, когда мы, уставшие, потные и грязные, вернулись обратно... Знаешь... пожалуй, именно она напомнила мне о том, кем я хотел быть, и кем становится не желал. Мы переписывались с ней пару месяцев, но потом началась вся эта история с разрывом контрактов, ссорой с родителями... в общем, связь мы потеряли, но... я знаю, тебе это не понравится, но Вайс — хорошая девочка. Немного зазнайка, правда, но это самый большой ее недостаток.

Ответом мне был шум волн, скрип кранов и крики чаек. Блейк статуей застыла без движения, и я без труда узнал это безмолвие: каждый раз, когда ее переполняли эмоции, с которыми она едва справлялась, девушка застывала в неподвижности, пережидая бурю. Я не торопил — прекрасно знал о ее отношении к этой семье, и то, как трудно ей будет принять правду. Единственное, что я мог сказать в утешение, было:

— Ее отец все еще мудак, если это поможет.

Это сработало. Блейк громко фыркнула, а потом расхохоталась в голос:

— Да, теперь мне намного легче! Спасибо, что оставил хотя бы это!

Все еще нервно хихикая, она вернулась ко мне, и плюхнулась на парапет рядом.

— Я уже окончательно перестала понимать, что происходит, — вздохнула она. — Человек, которого я любила, оказался монстром. Организация, которая меня приютила и вырастила — кучка убийц. Золотой Мальчик Мистраля — чертов герой. А теперь что, гребанная Шни — просто "немного зазнайка"?.. Что дальше? Я потерянная во младенчестве королевская дочь?

— Было бы неплохо, — улыбнулся я, осторожно подтолкнув ее плечом, — Ваше Высочество.

— Заткнись, — фыркнула она, возвращая толчок. — Я — дворовая кошка.

— Знаешь, как еще называют дворовых кошек? — продолжал веселиться я. "Поверить не могу, что ты так подставилась". — Дворянка.

От нового толчка я едва не свалился с крыши. Пару секунд Блейк продолжала давить, пытаясь скинуть меня вниз, а потом выдохнула и расслабилась, привалившись к плечу.

— Так что мы будем теперь делать, Ахиллес? Мы будем пытаться сделать все вдвоем, или будем пользоваться каждым шансом, чтобы стать сильнее?

— Ты серьезно?

— Конечно. Соберем команду. Охотники действуют вчетвером. Чем мы хуже?

— Еще Охотники выбирают командам красивые говорящие имена, — заметил я, просто для того, чтобы что-то сказать.

Запрокинув голову, она заглянула мне в лицо. Медленно протянула руку к глазам, давая мне шанс отодвинуться. Когда я, сцепив зубы, остался на месте, осторожно коснулась щеки, пробежала кончиками пальцев по ожогам вокруг пустых глазниц и выдохнула:

— Я предлагаю — "Мстители".

Глава 23. Девочка, влюбленная в горный хребет

"Задача: добыть спрятанную в Биконе Реликвию Выбора.

Вводная первая: доступ к хранилищу может открыть только Осенняя Дева и Чемпион Старшего.

Вводная вторая: на Осеннюю Деву было совершенно нападение, половина ее силы похищена, предположительно — с использованием неизвестного вида Гримм. Эмбер удалось отбить до завершения процесса, но с половиной души жить ей осталось не больше года. Открыть хранилище позволит только полная сила.

Вводная третья: Бикон — неприступная крепость, дом для лучших воинов Королевства. Рядом, всего в двадцати километрах — база Первой армии, обороняющей Срединный перевал.

Вводная четвертая: в этом году Вейл принимает у себя сорок первый Чемпионат Витал, в котором будут участвовать студенты всех четырех Академий Ремнанта. Участники из Мистраля, Вакуо и Атласа в рамках культурного обмена будут жить и проучатся в Биконе два месяца.

Решение первое: прямой штурм. Нереализуемо в первом и втором приближении — собрать столько Гримм не сможет и сам Младший. Для того, чтобы осуществить этот сценарий, к Тварям Темноты должна примкнуть вся армия Вейл.

Решение второе: инфильтрация. Варианты исполнения — шпион должен проникнуть в Бикон либо среди абитуриентов, либо вместе со студентами по обмену. Реализация первого этапа — проникновение — возможна, достижение цели — маловероятно. Хранилище защищено, Эмбер под охраной, одиночке или даже малой команде до них не добраться в хоть сколько-нибудь приемлемые сроки. И тем более не покинуть академию в одном куске.

Решение третье: комбинация первых двух. Спящий агент и отвлечение внимания — Гримм, террористическая атака, внутренний конфликт, все вместе.

Я бы действовал по третьему варианту"

Согнув листок пополам, она аккуратно провела ногтем по сгибу, прижав бумагу к колену. Какая-то крохотная отстраненная часть ее, сохранившая способность трезво мыслить, равнодушно отметила, как она запустила себя. Руки — та часть тела, что всегда выдает возраст женщины: жировая клетчатка на тыльной стороне ладони намного тоньше, чем в любом другом месте, а ладони вовсе лишены сальных желез. В ее возрасте без увлажняющих и защитных кремов, скрабов, питательных масок и всего остального мелкую сеточку морщин уже не скрыть, как и сухость кожи.

Она согнула лист еще раз, все с той же педантичной тщательностью прижала сгиб... и бросила послание в камин, щурясь в яркое пламя этого совершенно устаревшего элемента декора. Озпин всегда был до изумления старомоден в некоторых вещах. Только бумажные книги, совершенно бесполезный в нынешние времена камин, перьевые ручки, которыми не пользовался уже никто лет двадцать... она всегда находила это очаровательным, особенно в юности: старомодный красивый парень, с этим непередаваемым шармом зрелости...

"Ты всегда была мне надежной опорой, Глинда" — прочитала она на следующем листе.

Она далеко не в первый, и даже не в десятый раз читала эти строки, но и сейчас споткнулась о них, вновь упав в тот же самый эмоциональный ступор, как и впервые. Белый лист, последние слова Озпина расплылись перед глазами, оставив в фокусе только это ужасающее "была". Это просто не укладывалось у нее в голове. "Была"... это значит, что уже никогда не будет.

Люди придумали много слов, чтобы описать горе — она могла подписаться под каждым. Словно что-то в ней умерло вместе с ним. Будто все краски выцвели, покрылись серой засохшей грязью, звуки приглушились, а вкус притупился. Она чувствовала себя как старуха — внезапно заныла старая, полученная еще в юности рана, ломило по утрам кости; каждую ночь она засыпала за полночь и просыпалась до восхода — разбитая и уставшая. Она чувствовала себя инвалидом, у которого забрали трость, слепцом без поводыря, наркоманом, лишенным дозы... и все потому, что человека, вокруг которого она выстроила свою жизнь, не стало.

"И я верю, что останешься ею и дальше. Прости, что пришлось сделать это вот так — внезапно и не подготовив тебя, но мне оставили слишком мало пространства для маневра. Мой брат в городе, и мы оба знаем, как дорого обошлась бы Королевству его смерть. Я не смогу победить его, но смогу ранить, ослабив достаточно, чтобы ему пришлось прятаться и хитрить, и Самаил никогда не был силен в этом: сила — вот его поле. Он не будет и вполовину так опасен, как раньше, и с этим вы сможете справиться, я верю. К этому я готовил вас, растил и воспитывал — в этом смысл всего, что происходило в вашей жизни. Каждое событие, победа и поражение, боль и радость, вело вас к этому бою — убить Самаила, купить человечеству еще одно живое поколение. Это может показаться малой победой в сравнении с ценой, но именно из таких шажков складывается история"

С беспомощным хрустом бумага сжалась в кулаке. Наверно, для него все так и было: очередная битва, не первая и не последняя, новая смерть, одна из многих — лишь веха на пути, такая же, как и все остальные. Для нее все было иначе. Для нее это был самый важный бой, последняя и единственная смерть... и всего одна, безвозвратная жертва — мужчина, после смерти которого уже не имеет никакого значения, красивые ли у нее руки, заметна ли седина в волосах, правильно ли наложен макияж, скрывающий синие круги под глазами и мелкие морщинки.

Свой долг она сможет выполнить и некрасивой.

"Помни главное, Глинда: пешки, ладьи, ферзь или слон — ничто из этого не имеет значения. Важен лишь король. Те, кого они зашлют в Бикон, те, кто будет действовать снаружи — все они лишь средство, чтобы найти Самаила. Если он почувствует опасность, то сбежит и все, что останется нам — ждать следующего удара, который может последовать с любого направления: в Вейл ли, Вакуо, Мистрале или Атласе. Сейчас мы знаем где, знаем зачем, имеем представление как — лучшего шанса не будет"

Еще один лист, тщательно расправленный и сложенный вчетверо, отправился в пламя.

Озпин всегда был особенным, еще до того, как, почти тридцать лет назад, стал САМЫМ особенным человеком на свете. Глинда точно знала — они выросли вместе. Они родились с разницей в день в одной больнице, они жили в соседних квартирах, их семьи дружили, они ходили в один детский сад и школу. Озпин всегда был особенным. К нему тянулись люди, его любили учителя, уважали ровесники и улыбались девочки.

А она... ну, а что она. Она была гадким утенком — вся будто слепленная из острых углов, худых коленок и локтей, нелюдимая, неуживчивая, педантично-правильная — настоящий книжный червь... она могла лишь бессильно наблюдать, как с каждым годом их пути расходятся все дальше. Он был на свету, она — в тени, он — среди людей, она — среди книг. От участи школьного неудачника, над которым традиционно подшучивают все, кому повезло больше, ее спасало только то, что Озпин прекрасно помнил их старую дружбу — и все знали, чьим врагом они станут, тронув школьного изгоя.

Никто и никогда, если он был в здравом уме, не хотел становиться врагом Озпина. Так было всегда, еще до того, как он стал воплощением того, кого в разных эпохах и странах называли то Вечным, то Чемпионом Старшего Брата, а то и им самим — живым божеством, воплощением всего светлого, что есть в человечестве, кто ведет людей к свету с самого Сотворения Мира.

Она сразу заметила, что что-то не так. Он пришел в школу после выходных задумчивым и тихим, не выспавшимся, совершенно измученным, и на все вопросы лишь отшучивался, что купил новую игру. Но на следующий день все повторилось, и на следующий... Озпин быстро потерял интерес ко всему, что было его жизнью раньше: ушел из команды по баскетболу, отмахнулся от обязанностей старосты, свалив их на другого, вечно пропадал где-то вечерами, перестав ходить на вечеринки и поддерживать связи с прежними друзьями...

И совершенно внезапно оказалось, что именно с ней ему теперь интересно проводить время. С кем еще он мог поговорить об истории, экономике и физике? Не со старыми друзьями же, которых больше волновало, кого поцеловала Филиция из параллельного класса или новая песня Эммы Тайс?!

Глинда была счастлива, но не могла не задавать себе вопроса, с чем связаны такие резкие изменения. Проследив за ним однажды, она узнала, что он ходил в какой-то боевой клуб чуть ли не на противоположном конце города. Забравшись на крышу соседнего здания, через окна она наблюдала, как, одного за другим, ее друг детства, никогда не интересовавшийся боевыми искусствами, укладывает на лопатки парней на десять лет себя старше так легко, будто те были младенцами.

И в тот же вечер она узнала, почему молодым девушкам, даже таким нескладным и "очкастым", как она, не стоит лазать по крышам в районе по соседству с Черным морем. Она даже ничего не успела заметить и понять — широкая, воняющая потом и алкоголем, ладонь зажала рот, чей-то грубый и хриплый голос выдохнул на ухо что-то, но единственное, что она смогла понять, было слово "поразвлечься". Вторая ладонь обхватила за талию, скользнула вверх, коснулась груди... Именно это вывело ее из ступора — она цапнула нападавшего за палец, едва сдержав тошноту от вкуса, вдавила каблучок в ступню, как (она внезапно вспомнила) советовала какая-то книжка, и попыталась убежать. Но куда бежать, если лестницу и выход на крышу перегородили двое огромных темных фигуры?..

Ее поймали, заткнули рот и придавили к земле, и от судьбы быть найденной утром мертвой в соседней канаве ее спас... ну разумеется, Озпин. Кто же еще? Как-то узнал, как-то заметил, как-то успел — Глинда так и не узнала, как, кроме расплывчатого "есть способы".

Она почти ничего не видела, забившись в угол и отчаянно дрожа от страха, не решаясь открыть крепко зажмуренные веки. Грохот выстрелов она, правда, прекрасно расслышала, как и острую обжигающую боль в животе, и горячую влагу, стекающую по ногам. Испуганное лицо Озпина в медленно чернеющем мире почему-то успокоило ее. Она улыбнулась его слезам, она что-то прошептала тогда — что-то очень-очень важное, что иначе так навсегда и осталось бы похороненным в самых глубоких уголках сознания под спудом страха и неуверенности. Еще она помнила изумрудный свет, смешавшийся с золотом, что покрыл ее со всех сторон, как теплая меховая шуба. Она помнила, как этот свет проник внутрь, пропитал все ее естество, принося с собой покой и комфорт, чувство абсолютной безопасности, как за пазухой у бога. Еще она помнила зеленые глаза, обернувшиеся двумя золотыми звездами, но долгие годы думала, что ей просто почудилось.

В ту ночь Озпин открыл ей ауру, чтобы спасти жизнь, и это определило ее судьбу.

Законы об ауре строги и однозначны. Открытая душа привлекает Гримм в разы сильнее, чем закрытая — эмоции таких людей ярче, и негатив, излучаемый ими, для Тварей Темноты — не слабая свечка, зовущая к столу, а пылающий факел. Поэтому все было просто: человек, которому, вне зависимости от причин, открыли ауру, должен уметь защитить себя, и либо служить в армии, либо быть Охотником, либо платить немалый налог. За нарушение этого закона наказание было простым — смертный приговор или служба в штрафных батальонах: на оборонительных рубежах Королевства свежее "мясо" было нужно всегда.

Ей пришлось учиться владеть открытой нараспашку душой, вместе с Озпином ходить на занятия в подготовительную школу, но увы, пятнадцать лет — это уже слишком поздно. Драться она так и не научилась, и долгое время единственным положительным эффектом от тренировок была куда-то подевавшаяся угловатая фигура из локтей и коленок, наросшее во всех нужных местах "мясо" и немного смелости, чтобы повторить эти самые важные в жизни слова, на этот раз — в ясном сознании.

В тот выпускной вечер, на заднем дворе школы, пока остальные веселились и танцевали, втихаря лакая тайком пронесенный алкоголь, она, дрожа и спотыкаясь, предложила ему себя, самый важный человек в ее жизни вздохнул, присел рядом и рассказал ей все. Оказалось, что она была влюблена в горный хребет. Она состарится, умрет, ее плоть разложиться, кости растают и прах развеется по ветру, а он все еще будет жив — в другом теле, в новой жизни продолжать то, что начал тысячи лет назад.

Может быть, он думал, что это ее напугает, или что она подумает, что он спятил, или решит, что специально выдумывает всякий бред, не желая отказывать прямо. Но Глинда могла бы поклясться на чем угодно, что удивление в зеленых глазах, когда она его поцеловала, было подлинным.

Плевать. Она — девочка, влюбленная в горный хребет.

Озпин познакомил ее со своими старыми соратниками, из прошлой жизни — генералом Амарантом Спайрсом, двумя командами Охотников, еще паре человек тут и там, все — на важных постах, в совокупности во многом определяющих политику Королевства. Сейчас все они уже были либо мертвы, либо в отставке, доживая свой век на пенсии, и их места заняло новое поколение.

Озпин никогда не скрывал, что если она хочет быть с ним — ей придется занять один из постов, полезных для маленького заговора, управляющего миром. Сам Озпин планировал поступать в Бикон — и возглавить его лет десять-пятнадцать спустя. Глинде пришлось работать вдвое упорнее, чтобы иметь хотя бы тень шанса поступить вместе с ним, ведь если бы у нее не вышло — идти пришлось бы в армию, там требования куда ниже. У нее были все шансы, ведь, в конце-то концов, ее учил тот, кто учил учителей Бикона, и их учителей тоже, и учителей их учителей, и так до той поры, когда первый человек тысячи лет назад впервые открыл себе ауру. Вечный, чьим Проявлением было бесконечное перерождение, или Чемпион Старшего Брата, получающий от божества все знания человечества, или даже сам Старший, поколение за поколением воплощающийся в людях, которых посчитает достойными. Озпин всегда был уклончив об истинной своей сути, и, судя по всему, так было всегда — древние тексты весьма противоречивы.

И кто знает, что бы из этого вышло, если бы незадолго перед передачей документов она не открыла свое Проявление — телекинез. Все вокруг было в ее полной власти, исключая покрытое чужой аурой и предметы весом больше тонны. Возможность "починить сломанное", вроде разбитой вазы, на молекулярном уровне, была уже просто вишенкой на торте.

Глинда не просто поступила в Бикон — ее туда настойчиво пригласили, на бесплатное обучение по программе особо одаренных студентов. С таким Проявлением ее личные боевые навыки были уже глубоко вторичны...

Потом... потом были четыре волшебных года в Биконе, знаменитая команда ORRG, с обманчиво безобидным названием "Оригами" — Озпин Адельфос, Хейзел и Сара Рейнарт, Глинда Гудвич. Ей повезло родиться в удивительно мирное время — Мировая война закончилась почти восемьдесят лет назад, Война за Права — сорок и с тех пор никаких крупных военных конфликтов не случалось. Стены Королевства были высоки, Охотники — сильны и многочисленны, армия — отлично вооружена и подготовлена: Золотой Век человечества, чуть ли не впервые в истории живущего без страха перед Гримм.

Она могла позволить себе просто жить и учиться, выбросив из головы все проблемы внешнего мира: встречаться с парнем, в которого была влюблена с детского сада, танцевать с ним на вечеринках, украдкой целовать, когда никто не видит и мечтать о свадьбе, читать любимые книги запоем, наконец, в восемнадцать-то лет, учиться, дружить и общаться с одноклассниками.

А потом был выпуск, и свадьба, и первые миссии в качестве полноправной Охотницы — в пограничных городках или охраняя торговые поезда и корабли, выслеживая близ границ Вейл особо опасных тварей. Было и счастье — спасенные благодарные люди, большая квартира, купленная вместе с мужем, и ее любимый горный хребет, по-старчески ворчливый спросонья, крепко вцепившийся в кружку кофе. Было и горе — мертвецы на улицах, когда они не успевали прийти вовремя и защитить всех, осиротевшие дети, смерть Сары и ушедший Хейзел, винивший Озпина в ее смерти. Озпин, пробегав по лесам и миссиям пять лет, устроился работать в Бикон, она, разумеется, последовала за ним... и сама не заметила, как оказалась замдиректора, погрузившись в учебную рутину, шутя управляясь со своими буйными сверхсильными подопечными. В жизни Глинды Гудвич, девочки, влюбленной в горный хребет, было много всего, но она благодарила Небеса за каждый прожитый день.

А потом Озпин умер, и все, что оставил после себя — дурацкую флешку, лежащую на белом листе, на котором черными, будто выжженными паяльником буквами было написано: "Он всегда любил тебя, Глинда". Она не узнала почерк — воздушный, с сильным наклоном, но при этом механически точный.

Листы бумаги один за одним летели в камин — секретные документы, о существовании которых раньше не знала даже она, вперемешку с наставлениями, возможными сценариями развития событий, компроматом, контактами, секретными счетами... Озпин хорошо подготовился к собственной смерти. Что ж, пожалуй, смерть может быть внезапной, если происходит с тобой впервые, но не в том случае, когда встречаешь ее в тысячный раз.

А как полагалось бы готовиться ей?

Ничего не приходило в голову. Никакой разум, никакая логика не могла подготовить ее к смерти Озпина. Когда она утешала других, потерявших друзей и любимых на этой бесконечной войне с Гримм, то всегда говорила, что время лечит... и только сейчас в полной мере осознала, почему Хейзел в ответ на это попытался ее убить. Озпин мертв, и Глинда Гудвич, любящая жена и верная подруга, умерла вместе с ним. Жить осталась лишь Глинда Гудвич — верная соратница, чей долг — хранить Королевство.

Или нет. Нет. Не так. В сгорающих листах последней воли ее мужа рефреном звучало одно: "убей Самаила".

— Что ж... — прошептала Глинда, скривив губы в такой несвойственной ей злобной улыбке, предвкушающая боль и насилие. — Убить одно божество ничуть не меньшее достижение, чем выйти замуж за второе. Ты можешь сделать это, Глинда. Для этого он тебя создал.

От сладких мыслей ее отвлекло мигание Свитка, поставленного на беззвучный режим. Взяв в руки коммуникатор, Глинда оскалилась еще шире: сообщение было отправлено Кроу Бранвеном, одним из лучших людей Озпина, участником их маленького международного заговора.

"Я буду в Вейл через три дня"

Прокрутив список сообщений вниз, она нашла другой файл — насквозь официальное письмо-извещение. Экспедиционный флот, сопровождающий гигантский летающий стадион "Колизей Согласия" из Атласа в Вейл для проведения турнира Витал, прибудет на следующей неделе. Флот вел еще один вассал Озпина — Джеймс Айронвуд, чья семья служила Вечному уже третье поколение.

Отложив устройство, Глинда взяла в руки последний листок.

"Самаил всегда презирал человечество. Всегда недооценивал. Единственный враг, которого он боится — это я. И сейчас, после моей смерти, он уверен в том, что победа у него в кармане. Сыграй на этом. Заставь поверить, что он победил, заставь раскрыться — и лишь тогда нанеси удар"

Лист полетел в пламя. С застывшей пластиковой улыбкой Глинда смотрела, как съеживается и чернеет бумага, словно нарочно, оставляя нетронутыми последние три самых важных слова.

— Я тоже тебя люблю, Озпин...

Глава 24. Дорога длиною в жизнь

— Я приложу все усилия, чтобы исправить это.

Ее голос был ровным, лишенным и тени эмоций. Таковы были правила — человек на том конце динамика не должен был чувствовать ее мокрые ладошки, неприятно холодную струйку пота, пробежавшую меж лопаток и напряжение, скрутившее судорогой тело.

Голос в ответ — такой же ровный, шершаво-равнодушный будто наждаком скребнул по оголенным нервам:

— Мне не нужны твои усилия. Я буду ждать результата.

— Я исправлю это, па... — начала она, но тут же осеклась, услышав звуковой сигнал обрыва связи.

Вздохнув, Вайс опустила руки, пару раз глубоко вздохнула и оперлась локтями на парапет. Часть ее — та часть, что сейчас сжимала прочный стальной корпус Свитка так, что побледнели костяшки — умоляла швырнуть безвинное устройство вниз, проследить взглядом за полетом, получить удовольствие, когда дорогая игрушка разобьется на куски, разлетится во все стороны осколками металла, пластика и микросхем. Все равно завтра ей доставят новый — еще дороже, еще прочнее, и даже не попросят быть аккуратнее в будущем.

Разумеется, она этого не сделала — все ее расходы ложатся на стол к отцу, и нельзя показывать, что он смог ее достать.

Потому что он не смог. Нет, не смог — иначе проклятый Свиток все же раскололся бы об асфальт. Она знала, что этот разговор произойдет еще со вчерашнего полудня, с момента, когда вывесили табели успеваемости. По регламенту, тем же вечером электронные версии должны были отправить тем, кто платил деньги. Прикинув разницу во времени, Вайс точно вычислила время, когда ее Свиток задрожит международным звонком, и подготовилась заранее — покинула комнату, нашла безлюдное место с прекрасным видом на Биконские сады, несколько раз проговорила свои реплики...

Она справилась. Она была собрана и спокойна. Она не оправдывалась — она объясняла.

— Какая ты молодец, Вайс... — пробормотала она себе под нос, открывая электронную таблицу, из-за которой ей и пришлось искать уединенное место, чтобы никто не видел ее позора.

Оценку успеваемости своих студентов в Биконе разбивали на две категории: личную и командную. Каждая из них, в свою очередь, делилась на "академическую" и "боевую".

В столбце "личная академическая" имя Вайс занимало первую строчку, с близким к идеалу результатом в четыреста девяносто пять баллов. Идеальный результат подразумевался. "Личная боевая"... второе место.

"Янг Сяо Лонг непростой противник, папа, — вспомнила она свои слова. — Ее Проявление позволяет становиться сильнее с каждым полученным ударом и к середине желтой зоны она превращается в почти неостановимую силу природы. Мне потребовалось время, чтобы подобрать к ней ключик. Наш разрыв — всего три балла и в следующем отчетном периоде я ликвидирую эту разницу".

Разумеется, она промолчала о еще одних трех баллах, которые отделили ее от напарницы, равно как и о подозрении, что свой последний бой перед аттестацией Куру проиграла намерено. Когда Вайс, пытаясь проверить свои подозрения, спросила ее, не расстроена ли она, что заняла лишь третье место, Куру лишь пожала плечами, беззаботно улыбнулась и заверила, что свою стипендию она получит и с таким результатом, а все остальное ее не волнует.

В любом другом случае Вайс бы оскорбилась и потребовала прекратить это, но... окажись она на третьем месте, да еще и превзойденная фавном... сегодняшний разговор с отцом дался бы ей намного, намного сложнее.

"А ведь она могла бы обойти меня..." — с горечью подумала Вайс, стараясь быть честной хотя бы с собой.

Не то, чтобы Куру была сильнее или искуснее — ее подготовка уступала той, что получила наследница, и это было заметно. Не было в ее арсенале каких-то приемов, отличных от тех, что мог выучить каждый и которыми владели многие. Она даже Проявление свое не знала. Но там, где Куру не хватало силы, навыков, Проявления, всего остального — она брала тактикой. С неумолимостью автомата, с точностью калькулятора она заставляла своих противников открываться, промахиваться, ошибаться — они били туда, куда хотела Куру, они делали то, что она хотела, чтобы они сделали.

И они проигрывали так, как она хотела, чтобы они проиграли.

Ее все еще можно было просто заломать голой силой, как Сяо Лонг, или задавить скоростью, как ее сестра — растяпа Руби Роуз, или завалить праховой магией, как пару раз делала сама Вайс, но с каждым разом это срабатывало все хуже и хуже. И это не говоря уже о том, что профессор Гудвич крайне неодобрительно относилась к методу Вайс — завалить противника Прахом.

"Охотники должны уметь действовать в отрыве от линий снабжения, мисс Шни. Вы не сможете взять с собой на Темные Земли грузовик с Прахом, — сказала директор, небрежным взмахом руки сращивая трещины на каменной арене. — А большая часть ваших боев с людьми будет происходить в городе: платить за все разрушения вы будете из своего кармана. Учитесь экономить".

Вайс нахмурилась, осознав, что опять скатилась в попытки проанализировать своих соперников и выстроить беспроигрышную стратегию и с усилием выкинула эти мысли из головы. Не личный рейтинг был настоящей проблемой. Ее оценки зависели только от нее, а значит — она сможет найти способ исправить их. Это не было ее первой неудачей и, к сожалению, не станет последней: Вайс умела работать с поражениями.

Наследница перешла во вторую вкладку, с командным зачетом. Ее личный почти идеальный результат, твердое "хорошо" и "отлично" Куру давало неплохую фору оценкам Жанны, перебивающейся с "хорошо" на "удовлетворительно", но Кардин... ему, казалось, вообще было плевать — лишь бы проходной бал получить. Калейдоскоп застрял на третьем месте — и только потому, что отношение Кардина и Жанны к учебе не было чем-то необычным. Все понимали, что математика, история и философия не являются по-настоящему важными науками для Охотника — и отношение было соответствующим.

Она могла бы постараться подтянуть Жанну — позаниматься с ней лично, помочь с домашними заданиями, проследить за тем, чтобы подруга не "забивала" на учебу, но Кардин... с ним она не могла сделать ничего — чертов грубиян просто не станет ее слушать.

Неужели придется просить о помощи Куру? Тогда ведь придется объяснять, почему ее отца волнуют не только оценки дочери, но и всей команды.

"Короля играет свита, дочь. Тупость твоих "друзей" бросает тень и на тебя. И если ты не в состоянии заставить их работать, то я не удивлен, что ты не получила позицию лидера. Наследница Шни должна уметь управлять людьми и, если ты не можешь..."

Он не закончил мысль, но Вайс достроила ее сама. "Если не можешь справиться с парой ленивых растяп, то может, и наследницей тебе быть не стоит?"

Впрочем, и это не было действительно большой проблемой. Все, что ей нужно в краткосрочной перспективе — продемонстрировать положительную динамику. Улучшать собственные оценки — уже, считай, некуда, но, если подтянуть Куру и Жанну, можно получить нужный результат. Грубиян...

— Я подумаю об этом завтра, — пробормотала Вайс, перелистывая страницу.

Боевой зачет... Все то же третье место, и ровно те же причины. Вайс и Куру — без малого лучшие на курсе, Кардин и Жанна — в хвосте зачета. Результат мог быть намного хуже, но, к счастью, они смогли получить действительно хороший бал по командному взаимодействию — Куру после произошедшего на инициации, когда именно она стала тем ядром, вокруг которого сплотились остальные, не собиралась почивать на лаврах, и даже грубиян (вот сюрприз!) имел достаточно мозгов, чтобы оставлять личную неприязнь за стенами Бикона, стоило им только отправиться на еженедельные учебные миссии в Изумрудный лес в сопровождении одного из профессоров.

К сожалению, здесь Вайс могла сделать немногое. Прыгнуть самой на первое место, намекнуть Куру на необходимость улучшить результат... и, пожалуй, все. Жанна сама делала все возможное, чтобы стать лучше — она даже начала выигрывать иногда поединки, банально "пережив" своих противников за счет более сильной ауры — самой сильной на всем курсе. Блондинка пропадала на тренировках почти все свободное время, не оставляя для развлечений и минуты, грубиян тоже относился к ним куда серьезнее какой-нибудь истории.

Вновь, уже, наверное, в десятый раз прогнав одни и те же мысли, Вайс приняла то же решение, что и всегда — пока она не будет рассказывать об этом напарнице и тем более просить помощи. Кое-что она может сделать сама — и она сделает. Поможет Жанне, попытается найти подход к грубияну... В конце-то концов, кое в чем отец прав — Шни должны уметь управлять людьми: промышленники они или воины, бизнесмены или солдаты, ее семья всегда была во главе.

Свернув таблицу, Вайс положила Свиток рядом на широкий парапет галереи. Прикинув время, она решила, что времени побыть в одиночестве осталось совсем мало — скоро Куру с Жанной вернутся с вечерней тренировки, и лучше бы наследнице быть в это время в комнате. Эти редкие минуты спокойствия и одиночества лучше всего потратить не на то, чтобы в сотый раз передумать одни и те же мысли — лучше всего будет просто смотреть вниз с балкона на зеленый ковер Изумрудного леса, острые верхушки гор, смыкающиеся вдали в сплошную неприступную стену, надежно отгораживая Королевство от зла Темных Земель. Если присмотреться, в сгущающихся сумерках можно было различить вереницу огней — крепость Срединного перевала, единственного удобного пути по ту сторону Граничного хребта. В алых лучах заходящего солнца снежные вершины гор отливали багровым расплавленным золотом, отбрасывали длинные черные тени, словно разрывая долину тигриными полосками зелени и мрака.

Улыбнувшись виду, Вайс вновь потянулась к Свитку, на сей раз — чтобы сделать очередную фотографию. Повозившись немного с настройками и ракурсом, пройди галерею из конца в конец, она, наконец, поймала нужный угол — багровое солнце, расколотое пополам черной верхушкой Пика Великанов, самой высокой горой всего хребта.

Какое-то время Вайс не думала ни о чем, просто листая фотоальбом — за полтора месяца, проведенные в Биконе, она успела сделать десятки фотографий: виды на Изумрудный лес и город, вершины гор и морской простор, залитыми дневным светом и серебром разрушенной луны. Только ради этого уже стоило поступать в Бикон. Снежные пейзажи родного Атласа, конечно, тоже были по-своему красивы, но по мнению Вайс, им недоставало разнообразия.

Конечно, память хранила не только пейзажи — Жанна, после очередной тренировки уснувшая в кресле с учебником и ее партнер, с невозмутимым видом, будто так и надо, примеривающийся черным маркером к щекам. Куру, на своем любимом широком подоконнике ранним утром — щурясь навстречу рассвету, она слабо улыбалась каким-то своим мыслям, непривычно расслабленная, довольная и беззаботная. Куру, тем же вечером, на том же месте — прижав колени к груди она так и уснула, положив щеку на коленку, громко сопя и над чем-то хмурясь; длинные кроличьи уши шевелились даже во сне, чутко реагируя на каждый звук. Куру перед выходом в Изумрудный лес: в алой шипастой броне, скрутив волосы в тугой пучок на затылке, она что-то строго выговаривала Жанне.

Куру перед душем. Куру гуляет в парке. Куру. Куру. Куру...

Вайс застонала, во второй раз за день едва не выкинув Свиток вниз с балкона. Даже не считая специально, она знала, что фотографий напарницы у нее примерно столько же, сколько и пейзажей.

Самое ужасное — наследница даже не замечала этого до сего момента. Она просто видела что-то красивое или милое, или что-то, что хотелось сохранить в памяти, чтобы в любой момент вернуться к прекрасным воспоминаниям — и фотографировала это.

Оказалось, что именно Куру — ее лучшее воспоминание в Биконе, самая красивая и милая картина в Королевстве, своей притягательностью соперничающая с великолепием самой Природы.

Вот еще одна проблема на ее голову. И если с оценками было понятно, что делать, то как она могла изменить ЭТО? Хорошо, она могла попытаться отвести глаза, когда напарница в одном полотенце выходила из душа — но только попытаться. Ее глупый непослушный мозг сам дорисовывал загорелую кожу, блестящие капельки, стекающие по шее, ключицам, груди, скрываясь где-то под пушистой тканью... то, что было под полотенцем — тоже дорисовывал. Она не могла перестать замирать, встретившись с Куру взглядом или уловив ее запах.

Ну хорошо, хорошо: дисциплина, самоконтроль, медитации, дыхательная гимнастика — все эти безусловно полезные навыки, обязательные для любого Охотника, все-таки дарили ей иллюзию контроля, годами тренируемая ледяная маска позволяла спрятать чувства от других, но... в сознании она находилась лишь две трети суток.

Стоило Вайс переодеться в пижаму, закутаться в одеяло и уснуть — все возведенные внутри собственного сознания стены исчезали. Ей снился тот самый день, после которого она уже не могла отрицать своих чувств и та самая обзорная площадка, на которую ее притащила напарница. Вайс долго смотрела на Куру со стороны: русые волосы шевелил свежий морской ветер, она смешно щурилась бьющему в лицо бризу. Большие карие глаза блестели каким-то совершенно особенным внутренним светом. Тонкие красиво очерченные губы едва заметно улыбались такой непривычной улыбкой — застенчивой, робкой и уязвимой. Вайс шагала ближе, и в этот раз не было вокруг толпы людей, чье внимание могло бы ее остановить, и сама Куру не спешила отбирать руку и убегать. О, она совсем не убегала и не сопротивлялась — прижатая к бортику площадки, лишь дразняще улыбалась и дрожал в глубине возбужденно расширившихся зрачков серебристый лунный свет. Она, изогнувшись всем телом, прижималась к наследнице и Вайс тянулась навстречу — к тонким губам, головокружительно сладким, к покорному мягкому телу, на котором было невыносимо много одежды.

Вайс просыпалась на рассвете, мелко дрожа от слишком ярких после пробуждения картинок загорелой кожи, покрытой блестящими капельками пота, фантомного запаха мускуса и удовольствия, отголосков прерывистого шепота... Она просыпалась... мокрой. Во всех смыслах этого слова.

Напарница никак не показывала, что замечает все это. Она вела себя так же, как всегда: садилась рядом в столовой и занятиях, читала на подоконнике, пока Вайс занималась за столом и наследница изредка ловила на себе ее взгляды, так похожие на свои собственные: стоило как-то выдать, что ты их заметила, как книга взлетала выше, скрывая лицо, а кроличьи уши смущенно шевелились, как муравьиные антенны.

Куру не делала ничего и никак не пыталась вызвать ее на разговор. Вайс понимала, почему — именно ей делать следующий шаг. Или не делать. Выбор должен делать тот, кто заплатит за него бОльшую цену...

Полгода назад, решив поступать в Бикон, впервые в жизни открыто бросив вызов отцу, Вайс думала, что понимает, на что подписывается, сколь велика поставленная перед собой цель. Это была дорога длиною в жизнь. Полвека ее семья катилась не в том направлении, и столько же времени потребуется, что вернуть ее обратно. Вайс думала, что понимает — этот путь не будет ни простым, ни легким и придется чем-то жертвовать. Вайс думала, что готова к этому. Ей нравилось петь, но быть одновременно и Охотницей, и певицей не вышло бы, поэтому концерты и музыка были отброшены прочь — не без сожаления, но с готовностью.

И вот она, прямо перед ней, — первая настоящая жертва, которую надо принести на пути к цели. Не сделай она этого — девять из десяти, потеряет право называться наследницей, говорить от имени семьи, разрушит все в самом начале пути, не успев сделать и пары шагов. И ради чего? Ради глупых чувств, которые сегодня есть, а завтра их может уже и не быть, как было с мистером Нейманом, ее первой любовью? Или Ахиллесом, с которым они один раз, поддавшись моменту, поцеловались, переписывались пару месяцев, а потом все как-то затухло само собой, растаяло без следа и почти забылось?

Рядом с этим выбором оценки казались такой ерундой...

— Раз уж взялась перечислять свои проблемы, так иди до конца, — пробормотала она.

"Клянусь, если ты когда-нибудь заставишь меня пожалеть об этом, я убью тебя сама!"

Раньше она думала, что Кардин ее ненавидит. Ерунда — грубияну она просто не нравится. Эти желтые глаза в прорезях черного забрала, такие яркие, что походили на фары локомотива, смотрели на наследницу так, будто Вайс лично с особой жестокостью убила всю ее семью у нее на глазах, а потом закусила парой младенцев, потому что такая вот у нее диета. Она стояла в двух шагах — черная, почти неотличимая от ночной темноты, с дымящимися обожженными волосами, залитым кровью бедром из раны, которую она невесть каким способом умудрилась получить с рабочей аурой, и смотрела так, будто всерьез подумывала закончить начатое Адамом.

Вайс с трудом могла поверить, что вот этот сгусток ненависти и смертельной угрозы, способный всерьез сражаться, пусть и очень короткое время, против трех сильнейших бойцов Белого Клыка, имеет хоть что-то общее с той девушкой, чье интервью принесла ей Куру с месяц назад.

Та девушка много говорила о Белом Клыке, но говорила совсем не так, как обычно говорит любой нормальный человек о банде террористов. Со старой, уже остывшей, печалью она рассказывала о приюте, с теплотой — о том, как ее оттуда забрали, досыта кормили, тепло одевали, заботились и учили сражаться, с убежденностью пересказывала, за что борются радикалы. Сухо и ровно перечисляла преступления — свои и чужие, все вперемешку, не делая никаких различий, и объясняла причины и цели, стоящие за ними. С неподдельной горечью и болью, скрипящими на зубах даже через сухие печатные строки, говорила о той жестокости, что все больше и больше овладевает Белым Клыком, жестокости чрезмерной, неоправданной, несправедливой.

Та Кошка вызывала сочувствие. Этот желтоглазый черный фантом, стремительный и смертоносный — ничего, кроме страха. И каким-то невообразимым образом обе они были одним и тем же человеком. Человеком, спасшим Вайс жизнь, несмотря на все то, что она, должно быть, думала о наследнице Шни.

И с этим ей тоже что-то надо будет делать, потому что Шни не могут позволить себе оставаться в долгу. Тем более у преступницы, радикалки, ненавидящей Шни.

Еще... если она как следует покопается в Сети, то найдет статью двухнедельной давности о ее маленьком приключении в городе: доблестная полиция Вейл, проведя блестящую операцию, арестовала одного из главарей террористов. О девушке, которая добровольно шагнула в капкан, чтобы на лязг сомкнувшихся створок явились двуногие хищники, разумеется, не было сказано ни слова. "Оказавшим помощь Охотникам" выражалась благодарность, но как-то между строк читалось "и сами бы справились". Даже их с Куру имена не были опубликованы. Если спросить саму Вайс, так и слава Близнецам — она совершенно не горела желанием привлекать внимание к произошедшему. Она знала журналистов — с них сталось бы и раскопать, с кем она там была и, главное, зачем: на той самой обзорной площадке Куру взяла ее за руку и это мог кто-нибудь видеть. Вряд ли, конечно, ее кто-то узнал, но все возможно — утечет имя, утечет и наряд, а там уже... пара человек-фавн выделялась.

Брать показания их, как студентов Бикона, могли только в присутствии одного из профессоров и Вайс, с молчаливого одобрения напарницы, отказалась вообще что-либо говорить, пока на шум не явилась лично директор Гудвич. Одета Вайс была очень непривычно для любого, кто ее знал, шрам прятался под косметикой, она успела основательно испачкаться за короткую схватку — в суматохе, образовавшейся на разрушенной улице после боя, до них никому не было дела. Куру, в простых спортивных штанах и футболке, вообще больше походила на случайную и то ли очень невезучую, то ли чрезвычайно удачливую свидетельницу. А дальше все получилось на удивление легко — полиция хотела забрать славу себе, Вайс не хотела привлекать к себе внимание, Бикону ни к чему была еще одна история об очередном студенте, нарвавшемся на приключения в городе, в процессе развалив по кирпичику пару зданий.

Отец, разумеется, все равно узнал, но, к удивлению Вайс, легко принял отмазку о командном "тимбилдинге" — инкогнито, разумеется, чтобы никто не мешал процессу. И даже похвалил за то, что настояла на том, чтобы из истории не раздували шумиху. "Эти животные в кои-то веки оставили нашу компанию в покое — я уже не помню, когда в последний раз мои шахты работали спокойно. Они переключились на город, и теперь грабят моих клиентов, которые потом опять вынуждены покупать Прах у меня. Так что пусть и дальше продолжают делать мне деньги — хоть какая-то польза от этих отбросов"

"Так, что еще? — с болезненным самоедским удовольствием спросила саму себя Вайс. — Давай, будь это все твои проблемы, было бы слишком легко!"

А, разумеется. Еще были эти приемы, на которые ей все еще приходилось ходить хотя бы раз в две недели. Она последовала совету Куру — и осторожно, невзначай, говорила о том, что вычитала в подсунутых напарницей газетах (всех трех из них) и о том, что видела сама. Высший свет... Кто-то, в основном молодые, понятия не имел о большей части событий, освещенных тем же "Голосом фавнов", им было все равно. Находились такие, кто, зная о репутации ее семьи, начинали насмехаться над всей этой ерундой, заявляли, что старику Гире давно пора обратится к ветеринару. Кто-то просто морщился, будто она заговорила о чем-то неподобающем, о чем приличные люди не говорят, и переводили разговор на другое. Сказать что-то толковое так и не смог ни один из ее собеседников. Может, она просто спрашивала не тех, не так или не в том месте...

Ей опять, уже в третий раз за сегодня, захотелось расколотить чертов Свиток. Почему ей вообще должно быть до этого дело?! Она уехала в Вейл не для этого. У нее впереди — учеба, возвращение в Атлас, карьера в армии, вслед за сестрой, когда-то, в отдаленном будущем — вся полнота власти, которую дает позиция главы семьи Шни. Да, изменить еще и этот пункт в политике отца было в планах, в числе прочего, но еще так нескоро... не раньше, чем она станет Фигурой сама по себе. Пока все, что стоит за ней — статус наследницы, которого она вполне может лишиться, так же, как и сестра.

О, конечно, Вайс знала, в чем дело. Вся проблема была в больших карих глазах, одинаково красивых и в серьезности, и в смехе, и совершенно прекрасных в нежности. Свободно падающих на плечи русых волосах, пахнущих шампунем, шерстью и летним ветром. Длинных кроличьих ушах, с бесконечно милой непосредственностью выдававших все чувства хозяйки. Аккуратному умному личику с маленьким носиком и тонкими красивыми губами, что так и притягивали взгляд.

Что она должна была со всем этим сделать? Что она вообще МОГЛА сделать сейчас? Вайс задавала себе этот вопрос снова и снова, и раз за разом не находила ответа. Впрочем, одно наследница знала точно — свою цель она предавать не собирается.

— Исправь проклятые оценки, Вайс, — процедила она, спрятав Свиток в карман от греха подальше. — Уж это ты точно можешь сделать. А там разберешься как-нибудь. У тебя есть время.

У нее впереди дорога длиною в жизнь, в конце-то концов.

Она еще постояла минут двадцать на галерее, наблюдая, как ползет по зеленой долине черная тень, а багровое солнце медленно падает в оскалившийся острыми зубами горных вершин горизонт, и совсем уже было собралась возвращаться, когда в кармане задребезжал Свиток сигналом входящего сообщения.

"Со мной связалась наша общая знакомая, которой ты немного задолжала. Нам надо поговорить".

Свиток все-таки раскололся — с такой силой Вайс швырнула его о стену. Оглядев живописно разлетевшиеся по всей галерее осколки, наследница воровато огляделась по сторонам — не видит ли кто — глубоко вдохнула уже почти ночную прохладу... и с чувством выдохнула:

— Твою мать.

Глава 25. Общий сбор

Когда Вайс вернулась в комнату, Куру с Жанной еще не было. Дверь ей открыл грубиян. Держа в своих руках-лопатах игровую приставку, он подозрительно посмотрел на нее, скривился и буркнул:

— Какого хрена?

— Я потеряла Свиток, — объяснила наследница, почему не открыла электронный замок сама и проскользнула мимо, направившись к рабочему столу с компьютером, чтобы написать письмо Куру, на случай, если следом за первым сообщением должно было последовать второе — с указанием места встречи.

— Растеряха, — донеслось ей вслед, без особой злобы, скорее довольно-насмешливо.

Вайс даже не надо было оглядываться, чтобы представить себе эту гнусную ухмылку, что появлялась на его лице всякий раз, стоило Вайс совершить любую, сколь угодно мелкую ошибку. Поставить его на место обычно было несложно — просто продемонстрировать разницу между ними. Например, сделать так, чтобы он увидел список моделей Свитков, которые она будет выбирать сейчас на общем компьютере, и сколько они стоят. Можно даже присмотреть себе какое-нибудь декоративное излишество — корпус с бриллиантами. Или можно...

Застыв у стола, Вайс взяла в руки скрепленные степлером три листа бумаги, долго-долго смотрела на огненно-красные цифры "42" в верхнем углу. Она узнала вопросы — тест по истории, который все они сдавали две недели назад — Вайс набрала на нем свои обычные девяносто девять баллов. Кардин с первой попытки не сдал вовсе. Сегодня, очевидно, была вторая, столь же провальная.

Что-то в ней натянулось, с надрывом загудело, как перетянутая струна, и лопнуло. Почему она должна терпеть все его насмешки, замалчивать конфликты во имя спокойствия внутри команды, когда этот остолоп неспособен даже чуть-чуть напрячься, пожертвовав один вечер развлечений с такими же болванами или дурацкими играми, чтобы выучить историю? Прах, это был совсем несложный тест!

Медленно обернувшись, она поймала его взгляд и улыбнулась, как умела, но не любила — с холодным презрением, без всяких слов давая понять собеседнику, что она о нем думает. Развернув тест титульным листом к грубияну, она процедила, в тон улыбке:

— Если я рассеяна, потому что оставила где-то Свиток, то кто ты, неспособный сдать простой тест со второй попытки?

Вайс думала, что Кардин разозлится или оскорбится, мелькнула даже мысль сыграть на его гордости, предложив доказать свой интеллект. А вот чего не ожидала — так это широкого предвкушающего оскала, словно наконец случилось что-то долгожданное.

— Тот, кто не тратит время на ерунду, которая не нужна Охотнику, — ответил он, мягким, стелющимся шагом, каким всегда ступал на арене или в Изумрудном лесу, приближаясь к наследнице. — А тебе какое дело, Кукла?

— Команда сильна ровно настолько, насколько сильно ее самое слабое звено, — ответила Вайс, уже осознав, что выбрала неправильную стратегию, но лишенная возможности отступить. Она в очередной раз мысленно прокляла свой рост — с каждым шагом ей приходилось все выше задирать голову, чтобы смотреть грубияну прямо в глаза. — Прямо сейчас ты — балласт. Ты тянешь нас вниз, ты бросаешь тень на товарищей, ты мешаешь занять место в рейтинге, которое мы заслуживаем.

Он остановился в шаге от наследницы, на расстоянии вытянутой руки: огромный, широкоплечий, в два раза тяжелее и в три раза сильнее нее. Вайс с холодком по коже поняла, что они в комнате одни, а ни о каком видеонаблюдении в комнатах студентов, разумеется, не могло быть и речи. Будь у нее с собой рапира, она не побоялась бы и трех таких Кардинов, но вот так — один на один, сила на силу, аура на ауру... в конце концов, все ее тренеры, лучшие, кого можно было купить за деньги, не просто так единодушно признавали, что их ученица совершенно бесталанна в бою без оружия.

Разумеется, она не позволила этому отразиться на лице и в голосе:

— Если убрать тебя из команды и заменить кем угодно, Калейдоскоп только выиграет. Жанна хотя бы старается, изо всех сил, и ее усилия приносят плоды. А что делаешь ты, чтобы быть полезным команде?

Ухмылочка превратилась в оскал. Кардин медленно наклонился ближе, нависнув над наследницей, как падающая гора, что погребет под собой кого угодно, не то что хрупкую и изящную девушку. В глубоко посаженных карих глазах на мгновение сверкнул отблеск белоснежного сияния — это ее душа, почувствовав угрозу, укрыла наследницу непроницаемым покровом.

Оскал стал еще шире.

— Только не делай вид, что дело в команде, фифа. Тебе было плевать на меня и мои оценки полтора месяца, а теперь вдруг стало за других обидно? Думаешь, я не в курсе, что табели отсылаются домой, родителям? Ты думаешь я в первый раз вижу это выражение лица: "Ох, как же мне влетит?" Ты думаешь я в первый раз вижу, как люди ждут неприятного звонка, как прячутся от других, чтобы поговорить без свидетелей, когда им, наконец, позвонят? Что, папочка намылил тебе холку, потому что без его денежек ты неспособна быть во всем первой и теперь тебе вдруг стало не насрать на всех, кроме себя?

Ответить Вайс не успела. Едва она открыла рот, чтобы поставить наглеца на место, предгрозовую тишину разорвал знакомый голос, вопрос, короткий и хлесткий, как удар кнута:

— Что происходит?

Вайс не боялась в этом мире ни Гримм, ни людей, и Кардин, как бы ни пыжился и ни давил ростом и размером, не мог заставить ее дрогнуть. Будьте уверены, она бы и на грубияна нашла управу, показав его место, но от этого спокойного голоса вздрогнула и едва не отпрыгнула назад, будто ее поймали за чем-то неприличным. Единственным утешением ее гордости была реакция Кардина. Грубиян куда хуже владел собой — вздрогнув, он резко выпрямился и шагнул в сторону, разворачиваясь к двери.

Куру в темно-синем тренировочном костюме, стояла в дверях, а из-за ее плеча выглядывала несчастная Жанна, которая тоже, видимо, успела увидеть и понять, что без присмотра вторая половина команды занималась отнюдь не дружескими разговорами. Под тяжелым взглядом больших карих глаз Вайс почему-то почувствовала себя виноватой и попыталась спрятать тест Кардина, который все еще держала в руках, за спину.

— О, вот и защитница явилась, — проворчал Кардин, явно заменяя секундный страх агрессией. — Все надеешься примазаться?

Единственным свидетельством, что Куру вообще заметила оскорбление, были недовольно дернувшиеся уши. Шагнув внутрь, она еще раз оглядела свою команду, задумчиво пошевелила ушами... и тут не выдержала Вайс, обнаружив, что она просто не в состоянии смолчать:

— А это что значит?

Кардин мрачно зыркнул на нее, но ничего не сказал.

— Оставь, Вайс, — грустно улыбнулась Куру. — Как будто тебе действительно надо объяснять, что могут говорить о фавне из бедной семьи, которая дружит с богатой наследницей Шни. Я прекрасно осведомлена об этом — все эти сплетники постоянно забывают, насколько хороший у меня слух. Наверно, не такие они умные, какими себя считают.

На какое-то время в комнате повисла тишина. Вайс прожигала грубияна злым взглядом. Мрачный Кардин упрямо смотрел в сторону и явно не собирался извиняться. Несчастная Жанна подавленно молчала, разрываясь между желанием защитить своего партнера и пониманием, что он, в общем-то, сам во всем виноват — опять не сдержал свой злой и непомерно длинный язык. Куру, выдержав долгую паузу, тяжело вздохнула:

— Не злись, Вайс, он на самом деле так не считает. Кому, как не соседу по комнате знать, что я не взяла у тебя ни копейки: ни на снаряжение, даже общее, ни на тренеров, а ты ни разу не предложила. Он и о тебе думает далеко не так плохо, как показывает.

— А ты, я посмотрю, опять дохрена умная? — рыкнул Кардин и по интонациям, неприятно похожим на рык Беовульфа, Вайс поняла — грубияна понесло. — Все, блин, знает и умеет, кому жопу лижет, кому ушами трясет, кому...

— Кардин!

Вывернувшись из-за спины Куру, Жанна шагнула вперед. Милое личико в обрамлении растрепанных после тренировки золотых волос закаменело, прямой гневный взгляд голубых глаз заставил грубияна споткнуться на полуслове.

— Ты не прав, — продолжила Жанна, — и сам это знаешь.

Оглядев свою команду — спокойно-грустную Куру, разгневанную напарницу, холодно-злую Вайс, грубиян открыл рот... подумал немного и смачно сплюнул на ковер. Вайс передернуло от отвращения — "сплюнул" было отнюдь не метафорой.

— Да идите вы все в жопу, бабы сумасшедшие. Сговорились, мля! — рыкнул он, надвигаясь на Куру. Подумав немного, фавн шагнула в сторону, освобождая дорогу, все такая же печальная, но совершенно не напуганная. Замерев в дверях, он оглянулся через плечо, встретился глазами с Вайс и, криво ухмыльнувшись, добавил: — Знаешь, фифа, прямо сейчас мне жаль, что я не могу учиться еще хуже, не попадая под отчисление. Гарантирую, в следующем месяце тебе опять прилетит от папочки — уж я постараюсь.

И ушел, хлопнув дверью. Жанна было дернулась за ним, но Куру, поймав за руку, удержала девушку на месте.

— Оставь, — попросила она. — Он сейчас слишком зол и обижен. Пусть остынет немного.

Еще раз оглянувшись на дверь, Жанна вздохнула. Вяло кивнув Куру, она обернулась к Вайс:

— Прости его, Вайс. Не знаю, что произошло, но он куда лучший человек, чем ты думаешь. Честное слово.

— Видимо, не со мной, — буркнула Вайс, вновь посмотрев на плевок. — Я не буду это убирать.

— Я уберу! — тут же вызвалась Жанна, бросившись в ванную.

— Что все-таки произошло? — спросила Куру, едва за блондинкой захлопнулась дверь. Пройдя мимо Вайс, она направилась к любимому подоконнику и привычно забралась на него с ногами, прислонившись спиной к стене.

— Я высказала Кардину свое неодобрение относительно его успехов в учебе, — нейтрально ответила Вайс, выпуская, наконец, из рук эти проклятые листки, из-за которых все и началось, положив их обратно на стол. — Ему это не понравилось.

Обо всем остальном наследница предпочла промолчать, потому что этот невоспитанный хам, несмотря ни на что, был прав — Вайс не было бы никакого дела до его оценок, не случись родительского звонка и прозрачных угроз на тему престижа семьи. Ну не объяснять же ему было это? Не жаловаться же на отца, не пугать неприятностями, которые он может устроить, если вдруг решит повоспитывать недостойную дочь и всю команду заодно? В том, что эти неприятности он устроить сможет, Вайс не сомневалась ни секунды. Может, он и не стал бы без большой нужды связываться с Озпином, но новый директор, даже не разобравшаяся до конца со всеми новыми обязанностями, вряд ли будет таким же крепким орешком...

— Ох Вайс... — покачала головой Куру и наследница вздрогнула — столь неожиданным для нее оказалась усталость и разочарование в голосе. — Надо было сначала поговорить со мной.

— Я не могу обращаться к тебе за помощью из-за любой ерунды! — гордо вскинула носик Вайс. — Я — наследница Шни и могу сама решить свои проблемы.

— Я вижу, — вздохнула фавн и больше ничего не сказала.

Возможно, потому что как раз в этот момент вернулась Жанна с тряпкой и каким-то мылом наперевес. Неловкое молчание висело в комнате все то время, пока несчастная блондинка отмывала последствия ужасного воспитания своего партнера, и нарушено было лишь когда с этим недоразумением, наконец, было покончено.

— Садись, Жанна, — сказала Куру. — Нам всем надо поговорить.

— Послушайте, он правда хороший! — вскинулась Жанна.

— Не об этом, — поспешила прервать ее Куру и невесело усмехнулась. — На самом деле, все это, может, и к лучшему. Если мы не помиримся прямо завтра с утра (а мы не помиримся), будет Кардину "правдоподобное отрицание"...

— Ты хочешь поговорить об этом при ней? — тут же догадалась Вайс, вспомнив, наконец, зачем вернулась в комнату.

— Последствия могут коснуться всей команды, — напомнила Куру. — И причин у Жанны ответить на просьбу одной нашей знакомой ровно столько же, сколько у нас с тобой. Она не простит нам, если мы промолчим.

— Вы о чем? — нахмурилась Жанна.

Фавн не ответила. Вместо этого она пристально смотрела на Вайс, ожидая ее решения.

— Ты уверена? — наконец, тихо спросила наследница, пряча глаза. — Она же...

Сказать вслух "слабая", у нее так и не повернулся язык. Ей нравилась Жанна — Вайс считала ее своей подругой и теперь старательно пыталась подобрать необидный способ сказать правду.

— Это даже для нас с тобой опасно, — неуклюже закончила она. — Меня едва не убили...

— ЧТО?!

Вайс скривилась. Кажется, она сегодня действительно не в форме — это ж надо было вот так разрушить любые шансы оставить Жанну вне этой истории! Теперь она точно упрется и, как наследница прекрасно знала, при всей ее мягкости и доброте, сдвинуть Жанну с места, если та, по меткому выражению грубияна, "уперлась рогом", было попросту невозможно.

Конечно, совсем удержать втайне от команды произошедшее две недели назад не вышло, но по просьбе Вайс единственное, что они сказали всем любопытным: "мы услышали шум боя и влезли в операцию властей. Остальное нам запретили рассказывать".

Разумеется, что пути назад больше нет, поняла и Куру. Усадив все-таки распереживавшуюся блондинку на кровать, фавн дождалась, когда присядет и Вайс, и принялась рассказывать. Про своего брата, как познакомилась с Кошкой и Дьяволом и почему считает себя обязанной им. Про случайную встречу недалеко от пассажирского порта и схватку с Белым Клыком, про спасенную жизнь Вайс. Про короткий звонок, прервавший тренировку, просьбу о встрече и помощи.

Куру говорила и говорила и с каждым словом Вайс видела преображение. Она уже много раз наблюдала за ним, но каждый раз удивлялась, будто видела впервые: мягкие и нежные черты лица каменели, превращались в тонкую жесткую линию пухленькие губки, кроткие голубые глаза, обычно по-детски большие и яркие, потемнели, как небо перед грозой.

Когда Куру замолчала, тишина не продлилась и секунды. Посмотрев в глаза своему командиру, Жанна сказала всего три слова, тоном, будто готова была убить, если ей возразят:

— Я с вами.

Вайс посмотрела на Куру, уже почти смирившись с тем, что оградить от этой безумной авантюры Жанну не получится. Прижав колени к груди, Куру сидела вполоборота к своей команде и смотрела в окно, расстроено шевеля ушами. В руках она крутила ту самую белую флешку, о содержимом которой Вайс постоянно забывала спросить.

— Видишь, я оказалась права, — тихо сказала фавн. — Я всегда права...

Обычно, когда люди говорят эти слова, они звучат уверенно или самодовольно, с высокомерной насмешкой или гордостью. Из уст Куру они почему-то всегда звучали печально.

Подбросив флешку в воздух, она повторила тот же самый фокус, что и всегда — белый цилиндр будто растворился в воздухе, исчезнув без следа. Невесело усмехнувшись, Куру тихо пробормотала себе под нос:

— Ладно, давайте посмотрим, какие там карты выпали из твоей колоды, старый ты хитрый хрен...*

Часть 2

— Караоке? Серьезно?!

Куру весело фыркнула, заранее предугадав реакцию подруги на место встречи с ужасными преступниками, линчевателями и бывшими террористами. Она специально молчала, ограничившись адресом, чтобы эффект был сильнее.

Что ж, ее коварный план удался на все сто десять процентов. Вайс, уперев кулачки в бока, смотрела на вывеску так, будто именно она была виновна в таком вопиющем нарушении стереотипов, неприемлемом для каждой приличной леди.

— А ты ждала какой-нибудь грязный переулок, подземную парковку с выбитыми лампочками или пропахший дымом и плохим пивом кабак?

Гордо вздернув носик и независимо сложив руки на груди, наследница фыркнула, умудрившись сделать это с поистине королевским достоинством, и ничего не ответила.

Переглянувшись с Жанной и увидев в глазах подруги тот же самый смех, распиравший и ее саму изнутри, она подмигнула блондинке. Вайс, увидев эти переглядывания, надулась еще сильнее, став похожей на какую-нибудь очень хозяйственную полярную белку, таскавшую за щеками все свои запасы на долгую атласкую зиму.

Полюбовавшись немного на эту картину, Куру решила не испытывать дальше границы своей выдержки (Вайс точно не оценит, если напарница прямо на улице начнет тянуть руки к чуть покрасневшим щечкам неприкосновенной Шни), и примирительно сказала:

— На самом деле это даже логично. Здесь есть звукоизолированные комнаты, куда часто ходят большие компании ребят нашего возраста, чтобы вкусно поесть, много выпить, власть пообщаться и погорланить песни. Да тут ни одна кампания не будет выглядеть подозрительно, даже такая, как наша.

О том, чем еще занимается в звуконепроницаемых комнатах бесстыдная молодежь, обычно парочки, она предпочла промолчать. Может, не будь здесь Жанны, она бы не выдержала и подразнила напарницу, но, увы...

— И здесь на тебя не будут так пялиться, как в переулке и кабаке, — добавила Жанна.

На сей раз обе напарницы поморщились абсолютно синхронно, будто часами репетировали. Обе, видимо, считали это исключительно своим недосмотром, но Куру была уверена — именно ей следовало подумать об одежде заранее. Она-то рассчитывала на тот наряд, что они купили две недели назад, но оказалось, что порядком запылившиеся в бою шмотки Вайс не отнесла в химчистку, а просто выбросила, посчитав бесполезными.

Выяснилось это за полчаса до отправления рейсового транспорта, когда покупать новое было уже поздно. В итоге Вайс пришлось одеваться на свой вкус... Слава Близнецам, Кошка хотя бы выбрала приличный район для встречи, но даже так легкое белое пальто с алым бархатным подбоем, белоснежный летний шарфик, блузка спокойных оттенков с узором в цветочек, черная юбка по колено и сумочка стоимостью с подержанное авто, выделяли ее из толпы. Куру утешала себя тем, что они хотя бы успели перебрать ее гардероб (для которого Вайс арендовала аж две кладовки в подвалах Бикона), выбрав наименее вызывающий наряд — тут хотя бы без герба Шни на всю спину обошлось. Да и шрам, который напарница обычно гордо выставляла напоказ, замазать успели...

— Пойдемте лучше, — предложила Куру. Все равно ничего уже не поделаешь...

Назвав на входе переданное Кошкой имя, фавн не удержалась от улыбки. Ахилл Никос, надо же! Интересно, кто фанат — Дьявол или бывшая террористка?

Уже у самой двери, которая, разумеется, оказалась в самом конце длинного коридора, Куру оглянулась на свою команду, серьезно посмотрев каждой девушке в глаза. Жанна нервничала, но, насколько фавн понимала свою подругу, не из-за встречи как таковой, а банально боялась, что Дьявол просто выставит ее за дверь, и не станет ничего слушать. Вайс... ну, напарница как всегда. Если Вайс хочет скрыть свои чувства — она всегда надевает одну и ту же маску высокомерной королевы и смотрит по сторонам так, будто оказалась в свинарнике, да еще и переполненном другими жильцами, которым, в отличие от нее, здесь самое место. К счастью, на этот раз все было не так плохо, и для напарницы Вайс сделала исключение — бледно улыбнулась и решительно кивнула. На всякий случай, фавн заглянула и в себя, но не обнаружила ничего, кроме спокойной сосредоточенности: максимум опасности, которая ждет ее на этой встрече — Вайс поругается с Кошкой. Проблемы начнутся после...

"Надеюсь, я не делаю самую большую ошибку в своей жизни..." — вздохнула Куру, толкая дверь.

Небольшая комната ничем не отличалась от той, в которую как-то, в прошлом году, ходила Вельвет со своей командой: огромный диван буквой "П", стоящий вплотную сразу к трем стенам, длинный стол с россыпью микрофонов, широкий экран напротив, пара безвкусных стандартных фотокартин, однотонные бежевые обои. Тихую музыку, какую-то смутно знакомую попсовую "минусовку", включили, должно быть, для маскировки и соответствия легенде.

Людей, которые ждали внутри на диване, тоже сложно было заподозрить в их "профессии". Высокий парень с ладной спортивной фигурой, в потертых черных джинсах и темно-синей фланелевой рубашке в белую клеточку, выделялся из толпы разве что яркими рыжими волосами да черной повязкой, прячущей лоб, глаза и лицо вплоть до кончика носа. Белая трость в алую полоску, небрежно брошенная на стол, завершала композицию "безобидный слепой". Куру точно знала: "безобидный" — пожалуй, самое далекое от истины определение, но жалость все равно шевельнулась внутри, заставив спешно вспоминать все советы по общению со слепыми, которые она спешно вычитала в сети, как только поняла, что встреча неизбежна.

Девушка рядом с ним подходила под образ преступницы немного больше: темные джинсы, черная ветровка с глубоким капюшоном, скрывающем лицо, и самый кончик черной же полумаски, торчащий из-под него. Памятного чехла с оружием нигде не было видно, но Куру могла бы поспорить, что под мешковатой, слишком просторной для ее тонкой фигуры ветровкой найдется стволов и ножей достаточно, чтобы вооружить какую-нибудь не самую большую банду отморозков из трущоб.

Если не знать заранее, в жизни не догадаешься, что эту парочку, слепца и девчонку, тысячи людей ненавидят столь иступленной ненавистью, какой можно ненавидеть только того, кого боишься до дрожи, и перед кем совершенно бессилен.

За спиной с едва слышным хлопком закрылась дверь. Мысленно перебрав несколько вариантов начала разговора, Куру озвучила первое же наблюдение, пришедшее в голову, едва вошла в комнату:

— Я думала, Дьявол — фавн.

Слепец скривился, на что Кошка ядовито заметила:

— Я тоже когда-то так думала.

Дьявол застонал так искренне, что Куру ни на секунду не усомнилась — ему действительно стыдно за обман. Его подруга, правда, осталась глуха к искреннему раскаянию.

— Сам виноват, мерзкий обманщик.

— Сколько раз я должен перед тобой извиниться?..

— Осталось девятьсот восемьдесят, — отрубила Кошка, но быстрая улыбка подсказала Куру, что прощение давным-давно получено. — Садитесь, в ногах правды нет.

Куру мысленно похвалила себя за удачный старт — первоначальная настороженность и напряжение сброшены. Осталась еще пара мелочей... она аккуратно подтолкнула Жанну, заставив сесть напротив линчевателей, а Вайс — в угол, а сама уселась так, чтобы закрыть миниатюрную напарницу от Кошки. Спасение жизни спасением жизни, но Куру не надо было задавать наводящих вопросов, чтобы догадаться, что бывшая террористка думает о наследнице Шни на самом деле. А уж что может наговорить гордая Вайс в стремлении защитить "честь семьи" ей и представлять не надо было, уже как-то слышала, не в свой адрес, слава Близнецам.

— У меня с того дня, когда я признался, зуб шатается, — пожаловался Дьявол. Если Куру хоть что-то понимала в людях, ему тоже хотелось сделать атмосферу менее напряженной. — Это должно было сойти за полтысячи извинений!

— Поэтому их всего тысяча, — согласилась Кошка.

Жанна нерешительно хихикнула, Куру тоже позволила себе улыбнуться. Так странно было видеть двух обладателей поистине страшной славы в быту — спокойных, улыбающихся, шутящих... Фавн покосилась на Вайс. Напарница, следуя ее совету, молчала, предоставив вести переговоры другим, и сейчас пыталась стряхнуть какие-то черные пылинки, очень заметные на белоснежной ткани пальто. Когда упрямая пылинка, наконец, поддалась усилием наследницы, а потом самым противоестественным образом зависла в воздухе, подождала секунду и как ни в чем не бывало юркнула обратно, фавн потянулась было к аномалии сама, но ее прервал Дьявол:

— Не надо, Вайс. Это я.

В подтверждение своих слов парень поднял руку: из-под стола выпорхнула тонкая струйка тех самых черных пылинок, закрутилась вокруг подставленной ладони, а потом собралась в крохотный шар, парящий в паре сантиметров над кожей.

— Так я могу тебя видеть, — мягко объяснил он. От этой улыбки у Куру что-то сжалось внутри — когда сильные люди вынуждены признавать свою уязвимость, это всегда смотрится душераздирающе: неумело, постыдно, ужасно неправильно. — Потерпи, пожалуйста.

Вайс тут же отдернула руки от, как теперь было понятно, металлической пыли и даже не высказалась на тему, как невежливо обращаться к незнакомым людям на ты. На мгновение в комнате повисла неловкая тишина, разрушенная одним коротким словом, простым именем, произнесенным так, что оно заменило длинную прочувствованную речь:

— Жанна.

Блондинка тут же мрачно нахохлилась, став похожей на злого и очень решительного воробышка... или хомяка, как ее называл Кардин и покосилась на молчащую Куру. Прочитав по ее губам безмолвное "сама", нахмурилась еще сильнее, но решительности не растеряла.

— Я не уйду.

Вздохнув, Дьявол подался вперед. Облокотившись на колени, он безошибочно "посмотрел" на Жанну, заставив насупиться еще сильнее, и тихо сказал:

— Я — один из твоих учителей, Жанна, и знаю, на что ты способна, а на что — нет. Умереть без пользы и смысла — это не героизм, это глупость.

— Я стала сильнее за эти два месяца! Я научилась защищаться, даже начала выигрывать иногда спарринги! У меня очень много ауры, выбить всю ее быстро — очень сложная задача. Я могу быть приманкой, могу отвлечь внимание, в конце концов, просто на шухере могу постоять!

...И, разумеется, вся эта горячая речь ушла в пустоту.

— Люди, против которых мы выступим, могут выбить всю твою ауру одним ударом.

— Все равно!

— Не мне.

Видя, как напрягся, вставая, Дьявол, намереваясь просто выставить девушку за дверь, не слушая никаких возражений, Куру собралась было вмешаться... но ее опередила Кошка. Непринужденно, будто и не было в этом ничего такого особенного, она взяла Дьявола за руку, заставив замереть и тихо спросила:

— Зачем?

Для того, чтобы прямо посмотреть Жанне в глаза, бывшей террористке пришлось поднять голову, открывая ранее скрытое под тьмой глубокого капюшона: тонкие красивые губы, узкий подбородок и горящие желтые глаза сквозь прорези черного забрала.

— Почему ты так настаиваешь?

Жанна не удостоила преступницу и взглядом — лишь неприязненно скривилась, и ответила, смотря лишь на Дьявола:

— Мой отец учил, что поступки обладают особенной силой, если тот, кто их совершает, знает, что это — его последняя битва. В действиях того, кто знает, что сражается в последней битве, присутствует неодолимая сила.

Она гордо вскинула голову, очень знакомо расправив плечи и сжав ладошки в крохотные кулачки так, будто и в самом деле шла на эту пресловутую "последнюю битву", как делала всякий раз, приняв решение, от которого не собиралась отступать, что бы там кто ни сказал или сделал.

— Еще он учил, что смерть ожидает каждого из нас. То, что мы делаем в этот самый миг, легко может стать нашей последней битвой на этой земле. Воин не связывается ни с потаканиями себе и жалобами, не связывается он и с победами или поражениями. Воин связывается только с борьбой, и каждое решение принимает так, будто это последнее, что он сделает в жизни. И если так...

Она пожала плечами и улыбнулась, мгновенно утратив решимость и пафос, вновь став той доброй, немного бестолковой и трогательно наивной Жанной, какой была большую часть суток.

— Если так, если это последнее мое решение, и выбирать надо между: помогать тебе или нет... то это даже не выбор. Я не знаю, что именно надо сделать, не знаю, против кого придется выступить, не знаю, переживу ли это... я знаю только одно — если ты считаешь, что это достаточно важно, чтобы рискнуть своей жизнью и здоровьем, то этой причины для меня хватит.

На пару секунд в комнате повисло молчание, и лишь тихая легкомысленная музыка нарушала тишину, потрясающе неуместная и лишняя. Наконец, Дьявол безнадежно махнул рукой и откинулся на спинку дивана.

— Поэтому я и позволила ей прийти сюда, — сказала Куру, решив прояснить все до конца. — Она уже знает: что-то происходит, и, если мы сегодня договоримся, то мне с партнером придется уезжать из Бикона когда придется — после занятий или на выходных, днем или под вечер. Скрыть от Жанны этот факт не получится, а остановить — разве что связать и бросить в кладовку, в любом другом случае она просто последует за нами, никого не спрашивая, и обязательно влезет в неприятности без присмотра. Не можешь остановить — возглавь.

Еще раз оглядев молчащих... товарищей? Куру удовлетворенно кивнула. Слепец, раздраженно скривился, но возражать не стал, Кошка, щуря золотые глаза, пристально рассматривала Жанну, будто впервые увидела, а сама блондинка прожигала своего лидера взглядом, который с одинаковой вероятностью мог означать как благодарность, так и обиду. Вайс дисциплинировано молчала, глядя в сторону.

— Так что именно мы должны сделать? — спросила кролик, приняв молчание за разрешение.

Кошка вопросительно посмотрела на Дьявола и тот, то ли почувствовав взгляд, то ли определив движение по перемещению маски, то ли еще каким-то неизвестным науке способом догадавшись об этом, махнул рукой, мол "валяй, чего уж теперь".

Достав из внутреннего кармана своей необъятной ветровки планшет, она что-то деловито понажимала на голоэкране и положила устройство на стол, так, чтобы изображение было видно всем. Внимательно осмотрев карту, Куру, к сожалению, не узнала улицу и даже примерно не смогла определить, где находится отмеченное красным кружком здание. Кажется, это был то ли промышленный район, то ли складской, но какой именно — она не знала.

— Это Сизальский район, — пояснила Кошка, уменьшив масштаб движением пальцев. — Черное море, на самом стыке второй оборонительной и внешней южной стены. Нежилой, зато с кучей складов и парой до сих пор работающих заводов. Это здание — старый склад, принадлежащий Белому Клыку через третьи руки.

— И почему копы его еще не прикрыли? — спросила Куру.

— Потому что я им о нем не сказала, — жестко усмехнулась Кошка. — Этот склад много для чего используют, но ничего действительного важного... кроме одного — здесь уже пару раз проводились большие собрания. На этих выходных произойдет еще одно.

— Точно?

Усмешка превратилась в оскал:

— Железно. Уж поверь, источник был предельно искренен.

Куру кивнула, мысленно от всей души посочувствовав бедняге-источнику.

— Почему мы? Ты сотрудничаешь с властями.

Кошка на это предложение лишь презрительно фыркнула и капюшон шевельнулся, шелестя короткой шерстью дернувшихся ушей о ткань.

— Максимум, на который они способны — заявиться туда в сверкающих доспехах верхом на белых кораблях и разогнать собрание, может, арестовав сколько-то особо кривоногих рядовых. Подобраться незамеченными они не смогут никогда. Главная причина, по которой копы бессильны перед Белым Клыком — нас поддерживают фавны: внешне законопослушные, честные трудяги. Нас прячут от облав, нас лечат, если найдут раненными, указывают копам неверное направление и уж точно им не стучат. В Черном море у Адама тысячи глаз, у копов — ни одного.

— А что собираешься сделать ты, если не разгонять?

— Узнать, что, черт возьми, вообще происходит. Белый Клык ведет себя неправильно, совсем не так, как когда я еще была с ними. Мы не грабим просто для того, чтобы ограбить — все нападения на шахты, заводы, поезда и так далее первой своей целью имеют нанести удар по кошельку тех, кто поддерживает нашу дискриминацию, использует фавнов как почти рабов...

Кошка, впервые за весь разговор, посмотрела прямо на Вайс, не оставляя никаких сомнений, кого именно имеет ввиду. Тонкие губы дернулись в мгновенном оскале, обнажив и тут же спрятав клыки. Наследница, которая, так же, как все остальные, подалась вперед, чтобы лучше видеть карту, напряглась, но прежде, чем успела что-то ответить, Куру нашарила под столом ее ладошку и крепко сжала, напоминая об обещании молчать. В тот же миг Дьявол положил руку на плечо своей напарнице, и та продолжила, ровно и спокойно, будто и не избежали они все только что смертоубийства:

— А теперь Белый Клык грабит всех подряд, не разбирая правых и виноватых — лишь бы Праха у них было побольше, желательно высшей пробы и оружейного. Адам спутался с людьми — и сейчас, когда половина преступного мира Вейл действует заодно, а вторая с радостью присоединилась к веселью, полиция просто не может справиться со всеми, им не хватает людей. От всего этого бардака в городе множится лишь негатив и, разумеется, те, кто всегда идет за ним следом: Гримм кишат за стенами, и Охотники, которых раньше всегда звали на помощь, заняты там. Если Адама не остановить, он допрыгается до того, что в город введут войска и прочешут Черное море такой частой гребенкой, что живым не уйдет никто — такое уже делали однажды, лет пятнадцать назад, и повторят, если их вынудят. Адам не может этого не понимать, а значит — у него есть причины полагать, что до этого не дойдет, что он успеет раньше. Поэтому я не собираюсь разгонять это собрание. Я хочу узнать, зачем, черт возьми, Адаму нужно столько Праха, учитывая, что он не стал его продавать, и почему это важно настолько, что он рискует прямым вмешательством армии и, тем более, Охотников.

— И как ты собираешься это сделать? — поинтересовалась Куру.

Она уже видела, как именно в этот план вписывается Калейдоскоп и облегченно перевела дух — если повезет, им даже не придется вмешиваться в этот раз...

Прежде, чем ответить, Кошка сбросила с головы капюшон, открывая короткие иссиня-черные волосы, свободно падающие на плечи, и выразительно пошевелила ушами.

— Я фавн, и я хорошо знаю Белый Клык. Смываемая краска для волос, цветные контактные линзы, другая прическа, одежда, еще один... источник, найденный прямо в день собрания — и я смогу попасть внутрь, послушать, что скажут большинству и, возможно, узнать больше за кулисами, куда не пускают рядовых. Я, конечно, не Илия, но телепортация тоже хороший способ скрытно проникнуть туда, где тебя не хотят видеть.

— А мы должны стать прикрытием, — кивнула Куру.

— Верно. Вот здесь, — Кошка чуть сдвинула карту, — есть небольшой клуб, днем там почти никого нет. Посидите там, придумайте, как скрытно притащить оружие Жанне, и, если услышите, как нас пытаются убить — бегите на помощь со всех ног, там ходу минута-другая для человека с открытой аурой.

— Со стороны закона вам ничего не грозит, — вмешался Дьявол. — Если все пройдет, как задумано, ваше вмешательство не потребуется. Если нет... вы услышали стрельбу и взрывы и вмешались. Второй раз такое совпадение, конечно, выглядит подозрительно, но пусть попробуют что-то доказать. Если что — просто прикиньтесь дурочками и все отрицайте.

— Много от вас не потребуется, — добавила Кошка. — Обеспечить быстрое реагирование властей я смогу. Если будет совсем туго — всегда можно сбежать: и я, и Дьявол способны на это, да и у вас, я уверена, найдутся способы.

Покосившись на Дьявола, она добавила:

— Если потребуется ваше вмешательство — считайте, что после вы нам ничего не должны. Если нет — значит, в следующий раз. Договорились?

Еще раз перебрав в уме все сказанное, Куру не нашла причин отказываться. Да, еще многое предстоит сделать — изучить район и противников, обговорить и разработать план, возможно, погонять девчат на тренировках под конкретную ситуацию, крепко подумать над всем, что можно предугадать и подготовиться к каждому повороту, но и сейчас было понятно — линчеватели не просят ничего невозможного. Если на то пошло — Гриммолов на инициации был опаснее, чем эта авантюра.

Взглянув на Жанну, Куру увидела то, что знала и так — блондинка пойдет за другом и наставником в ад и обратно, и если он скажет прыгнуть с обрыва и полететь — Жанна прыгнет и честно попытается отрастить крылья. Вайс...

— Нет.

О, ну разумеется, все не могло быть легко!

"Я люблю тебя, Вайс, но иногда ты такая заноза в заднице, честное слово!"

Ну что ей мешало высказать любые свои претензии напарнице, отпросившись в туалет или еще как-нибудь?! Все бы сделала, все передала, обо всем договорилась! Она ведь просила, умоляла, уговаривала, аргументировала, убеждала — все это ради того, чтобы наследница Шни и хоть сто раз бывшая, но все равно террористка не поубивали друг друга к гриммовой бабушке!

Куру предупреждающе сжала ее ладошку еще крепче, умоляя быть осторожной, но Вайс и бровью не повела, бестрепетно встретив горящий хищным золотом взгляд.

— Даже просто встречаясь с вами, я рискую очень многим, — сказала она. — Я благодарна за спасение жизни, и согласна отплатить должным образом, но вы преступники, а я — наследница Шни. Репутация значит очень многое и, как только мы с вами рассчитаемся со всеми долгами, эта встреча превратится в возможность давления на меня.

— Я так и знала, что эта поганая кровь еще аукнется, — прошипела Кошка. Пальцы Дьявола, все еще лежащие на ее плече, сжались сильнее, должно быть, предупреждая напарницу о том же, что тщетно пыталась донести до своей собственной Куру. — Ближе к делу, Шни, чего ты хочешь?

— Я хочу равных условий, — все тем же ровным, слегка хрустящим осколками льда голосом ответила Вайс. — У вас будет компромат на меня. Я хочу компромат на вас. Я хочу имена.

Если Куру хоть что-то понимала в выражении лиц — сейчас Кошка выскажет Вайс все, что думает лично о ней, всей ее семейке и избалованных неблагодарных принцессах в общем. Она даже успела открыть рот, но взорваться ситуации не дал Дьявол. Подавшись вперед, он накрыл губы напарницы ладонью, оставив ее гневно хлопать ушами и сверкать глазами. Вырываться она, правда, даже не подумала.

— Я понимаю, у вас обеих есть причины не доверять друг другу, — спокойно сказал он, чуть повернув голову в сторону Вайс, что, должно быть, было эквивалентом взгляду в глаза. — И не думаю, что мы сможем преодолеть эти разногласия за один вечер. Вы не доверяете друг другу, но, я уверен, можете довериться мне.

— И что заставляет вас так считать? — недоверчиво сощурилась Вайс.

— Кошка... достань, пожалуйста, мой паспорт, он в рюкзаке, — попросил Дьявол, отпуская напарницу.

— Ты уверен? — спросила она, но все же потянулась под стол.

— Полностью. Я предлагаю компромисс, Вайс — мое имя, и все, что ты захочешь обо мне знать, а также честное слово, что ни я, ни Кошка не желаем тебе зла и не будем использовать эту встречу тебе во вред.

— И мое слово тоже, — влезла скромно молчащая раньше Жанна, боявшаяся, что ее все-таки выставят, если она влезет без спросу и ляпнет что-нибудь не то. — Если Кошке верит Дьявол, верю и я.

— Почему я должна верить твоему честному слову? Ты ничем не отличаешься от нее.

В ответ Дьявол неожиданно улыбнулся, широко и весело:

— Ты права, я ничем не отличаюсь, — сказал он, протягивая красный паспорт, вложенный ему в руку Кошкой. — Но это мой повод для гордости, не стыда. Просто посмотри, Вайс.

Заглянув Вайс через плечо, Куру поняла сразу все и моментально столько загадок о Дьяволе, столько фантастических, невозможных вещей получили свое объяснение, что она застыла без движения, чувствуя, как с грохотом выстраиваются в стройную картину громоздкие строительные блоки ее знаний о Дьяволе и "колоде", о которой толковал Озпин.

Впившись взглядом в маленькую фотографию красивого рыжеволосого парня с серьезными зелеными глазами и уйдя в свои мысли, Куру даже не заметила, как задрожал паспорт в руках напарницы. Очнулась она только когда тот выпал из ее пальцев. Вскочив на ноги, Вайс бросилась к Ахиллесу и Куру едва успела подвинуться, чтобы забывшая обо всем наследница не споткнулась о ее ноги.

Вайс почти рухнула на диван рядом с ним, наклонилась ближе, непонятно зачем заглядывая в лицо и словно забыла, что сидит от ненавидящей ее террористки на расстоянии вытянутой руки.

— О Близнецы, Ахиллес... — прошептала она, осторожно коснувшись его руки. — Почему ты не сказал мне раньше?

______________________________________

З.Ы. Ну вот, четыре главных героя этой истории, наконец, встретились и поговорили... и семисот килобайт не прошло! :D

Глава 26. О сути невезения

— Ферн!

Оторвав взгляд от экрана Свитка, он лениво поднял взгляд. С противоположного конца бара, находящего в подвальном помещении, оставшемся еще с тех древних времен, когда это была окраина города, ему махал старый знакомый.

— Чего ты там сидишь, как сыч? — бухнул Малус, широким жестом обведя бильярдный стол, у которого стоял. — Айда к нам, я сегодня в ударе!

Компания таких же широкоплечих крепких мужиков, собравшихся вокруг стола, поддержала его нестройным согласным гулом.

— Не сегодня, сержант, — улыбнулся Ферн, отложив телефон в сторону. — У меня встреча со старым другом.

Достав из кармана трубку, он принялся набивать ее табаком. Старая привычка — оказалось, в затяжных походах в глубину Темных Земель трубка и кисет занимали куда меньше места, чем блок сигарет. Да и простой табак там тоже было проще достать, чем сигареты.

— Полчаса! — напомнил сержант, приложившись к пузатой кружке с пивом. — В жопу таких друзей-кидал, Ферн. Давай, чемпион — сможешь меня победить, и мои ребята отдадут тебе первого же беглеца, за которого есть награда.

"Ребята" такой ставке почему-то не обрадовались, но возражать подвыпившему начальству не решились — лишь сделали за спиной Малуса большие глаза и с удивительной синхронностью провели ребром ладони по горлу.

Выпустив густую струю дыма, Ферн заинтересовано посмотрел на старого знакомца. Лишние халявные деньги, конечно, не помешают, но у него же и правда встреча...

От соблазна его избавил звон закрывшейся стальной двери, дохнувшая промозглой стылостью улица и злое карканье. Под потолком полутемного бара для копов пронеслась черная тень, клацнули когти о деревянную столешницу. Крупный черный ворон с блестящими в перьях каплями мелкого моросящего дождика внимательно оглядел Ферна сначала одним багровым глазом, потом вторым...

— Извини, сержант, — улыбнулся Ферн и ткнул в ворона трубкой. Ворону это не понравилось — "охотник за головами" едва успел отдернуть лакированную деревяшку от острого клюва. — Друг-кидала все-таки здесь.

Пожав плечами, Малус смерил неприязненным взглядом ворона, деловито сунувшего клюв в стакан с виски, стоявший перед Ферном, буркнул себе под нос что-то вроде: "а, этот..." и махнул своим ребятам рукой: "Разбивай!"

Ферн отобрал у ворона стакан. На обиженное раскатистое "Кар-р-р!" мужчина лишь фыркнул и щелчком пальцев придвинул к пернатому алкоголику второй, пока пустой, стакан. Блестя красными глазами и нетерпеливо переступая с лапу на лапу, ворон следил, как виски плещется о граненные стенки.

— Вот мне всегда было интересно, — спросил Ферн, сунув трубку в зубы. — Ты детей с рогатками и "воздушкой" не боишься?

Ворон оскорбленно каркнул. Встопорщив перья, он весь надулся, став похожим на футбольный шар и широко распахнул крылья, сверкнул темно-багровой, как глаза Гримм, аурой.

— И что, просто подрабатываешь бессмертной мишенью?

Прежде, чем ответить, ворон сунул клюв в стакан, запрокинул голову, проглатывая алкоголь и довольно каркнул. Зачем-то оглянулся, уставившись на хвост, пошевелил им, очень по-человечески почесал крылом затылок... и в следующий миг на корточках перед Ферном сидел уже не ворон, а человек. "Охотник" едва успел придавить свой край столешницы ладонью, мигнув зеленой аурой, не давая столу перевернуться.

Он действительно чем-то походил на ворона, обличье которого принял. Долговязый, чуть сгорбленный, в темно-сером походном костюме, изрядно пропыленном и затертом, латанным тысячи раз — во всем этом было что-то птичье, что-то от уличного одинокого ворона. Узкое бледное лицо, жесткая щетина, растрепанные черные с редкой проседью волосы и два ярко-красных глаза завершали образ: даже голову к плечу он наклонил очень по-птичьи. Не вороньим был разве что длинный клинок, горизонтально закрепленный на поясе, шириной в две ладони.

— Я всегда могу насрать им на голову, — хрипло пояснил Кроу Бранвен, подхватывая стакан.

— Слезь со стола, — буркнул Ферн и, когда старый друг выполнил просьбу, с усмешкой заметил. — Птицы, кстати, не контролируют свою жопу и не выбирают, когда срать.

— Это обычные, — не согласился Охотник. — Старые мудрые вороны вроде меня, пройдя специальные тренировки жопных мышц...

Он фыркнул, а потом, не удержавшись, расхохотался в голос.

— Не, я не могу сказать это всерьез!

— И не надо, — присоединился к смеху Ферн. — Я уже сам представил эти особенные тренировки. Так что, поэтому ты опоздал сегодня — кружил над ребятней, ожидая, пока накопится достаточно дерьма? Могу поспорить, сегодня в тебя стреляли чаще, чем обычно.

— Один раз даже боевым, — нахмурился Кроу. — Я так и не нашел говнюка, выстрел был только один...

— Это потому, что в последний месяц нашлось несколько барыг, которые платят за каждый вороний труп, — поделился Ферн. Достав из кармана сложенную вчетверо бумажку, швырнул ее на стол. — Кто-то влиятельный и при бабле очень хочет испортить тебе жизнь. Здесь адреса и имена, хотя вряд ли ты найдешь концы.

— Проверить стоит, — серьезно кивнул Бранвен, просматривая короткий список. — Спасибо.

Сунув бумажку в карман, Охотник еще раз приложился к стакану, залпом допив все остававшееся, и потянулся к бутылке.

— Как здоровье? — стараясь говорить непринужденно, спросил он.

То, как он прятал глаза, однако, испортило все впечатление.

— Не развалился пока, — пожал плечами Ферн.

Он никогда не понимал этого чувства вины. В конце концов, это именно Кроу вытащил его из гнезда Теневого Арахнида, а то, что сделал это уже после того, как яд огромного паука пропитал кости, размягчая и готовя к поеданию еще живое тело... так всякое бывает. Ему, в отличие от всей остальной команды, еще повезло — хоть жив остался.

Вейл исправно выполнил все свои обязательства перед Охотником, просадив кучу денег на лекарства и реабилитацию, но всего этого оказалось недостаточно, чтобы вернуть его в строй. Но Ферн хотя бы мог ходить без палочки и костылей — этого хватало, чтобы успешно ловить всякую бегущую от закона шелупонь, да и соцпакет у Охотников, включая пенсию, всегда был самым лучшим.

Теоретически, он мог понять неловкость здорового человека перед больным, но меньше всего ожидал этого от Кроу. Этот человек всю жизнь прожил с Проявлением, которое приносило неудачу — ему и всем окружающим. Однажды, восемь лет назад, когда они напились, празднуя выписку из больницы, Ферн с пьяной прямотой спросил его: "Какого это быть неудачником по жизни?". Он сделал это с дальним прицелом, пытаясь как-то понять, как ему теперь жить — тоже неудачнику. Взглянув на него поверх стакана, прямым, неожиданно тяжелым взглядом, такой же пьяный Кроу отчеканил: "Мне тридцать пять, Ферн. На нашей работе неудачники столько не живут".

Ферн никогда бы в этом не признался, но он восхищался Кроу: человек, который к сорока годам, каждый божий день влипая в неприятности, преданный сестрой, потерявший команду и при этом вообще способный нормально функционировать и даже умудряться извлекать из бесконечных неудач пользу, не мог вызвать у него каких-то других эмоций.

Он вспоминал самого себя в те дни, когда остался единственным выжившим. Во тьме логова Арахнида, плотно спеленатый липкой паутиной, с горящими от яда костями, слушая тяжелые шаги восьми огромных паучьих ног и зловещий топоток — "деток"... Ферн похоронил себя в тот день и то, что его все-таки спасли, ничего не изменило. Он очнулся в больнице мертвым, мертвым он глотал все лекарства и сносил это издевательство под названием "реабилитация", мертвым вышел из больницы с "волчьим билетом", когда единственное, что он знал и умел в жизни больше не было вариантом.

В каком-то смысле он до сих пор остался немного мертвым. Поддержка друзей и родителей, жена — одна из медсестер, выхаживавшая его в больнице и после нее, любимая доченька Мэгги... он научился притворяться живым для них, но так и не смог по-настоящему воскреснуть.

Иногда ему казалось, что только Кроу видит смерть в его глазах. Ферн думал, это потому, что и глаза у них одинаковые...

— Мэгги?

— В этом году пошла в школу, — улыбнулся Ферн. Сняв Свиток с блокировки, протянул другу, показывая картинку на рабочем столе: широко улыбающуюся девочку с двумя косичками и алыми бантами, в строгом черно-белом костюме. — Слава Близнецам, не в подготовительную. Пусть лучше учительницей какой-нибудь будет...

— А мои племяхи в Бикон в этом году поступили, — гордо оскалился Кроу. — Сразу обе.

— Даже Руби? Она же маленькая еще...

— Ну, повезло ей пересечься с Озпином и впечатлить его крутым дядюшкиным боевым стилем с косой, — продолжил скалиться Бранвен. — Так что ее приняли раньше срока, за, — ухмылка стала шире, но какой-то безрадостной, — за красивые глаза.

— Сочувствую, — понимающе кивнул Ферн.

— А, — отмахнулся ворон, опрокидывая очередной стакан, — это было неизбежно, они упрямые, как сто тысяч баранов. Может, и лучше, что они вместе — присмотрят друг за другом... Просто я хотел бы, чтобы это произошло попозже. Сам знаешь, наша работа крутая, но дерьмовая. Вон, я с ними даже повидаться не успел — Гудвич сдернула срочно, даже в Бикон не заехал.

Ферн откинулся на спинку стула, пару секунд рассматривал Кроу, задумчиво грызя трубку...

— Что тебе нужно от меня, Кроу? — наконец сказал он с той прямотой, что возможна только между старыми друзьями.

— Информация, — в том же стиле ответил Бранвен. — Гудвич не нравится то, что происходит в городе, но мы не можем вмешаться прямо, пока нас не попросят. Охотники — не карательные отряды, не репрессивный аппарат. Мы щит Королевств от Гримм, не меч против людей.

— И вас не просят, — сделал простой вывод Ферн, покосившись на шумную компанию сержанта Малуса. Он, конечно, не был копом, но по специфике своей работы часто имел с ними дело.

Кроу пожал плечами.

— Позвать нас — признать, что они не справляются сами. А между тем — это именно ИХ работа, обеспечивать спокойствие внутри оборонительных стен. Кто-то потеряет политические очки и в этот раз у нас нет времени ждать, когда их припечет по-настоящему.

Бранвен с плавной стремительностью кобры подался вперед, кровожадно оскалился, обнажая крупные желтые зубы.

— Они убили Озпина, — тихо сказал Охотник и Ферн едва заглянув в багровые глаза, передернулся.

Все, что сказал Кроу минуту назад про Охотников, было правдой. Лучшие воины Королевств, сильнейшие бойцы человечества испокон веков посвящали свои жизни лишь одной битве: бесконечной войне без конца и края против главной угрозы существования людей как вида — Гримм, Тварей Темноты. Они не могли позволить себе умирать в междоусобных конфликтах, не могли позволить себе грызню за власть — и поэтому всегда стояли в стороне от любых дрязг. Такое положение вещей складывалось веками и тысячелетиями, эти правила вырезали на каменных плитах и берестяных табличках. Эти законы писались кровью тех, кто забывал о них, подтверждались странами, сгинувшими под черным приливом Гримм.

Все это было правдой, но... работать именно так могло разве что в идеальном мире, с идеальным человечеством. Охотники были частью Королевства и неизбежно участвовали в его жизни. Внутри Королевств появлялись преступники, достаточно сильные, чтобы сравняться с лучшими Охотниками, которые временами были тем еще оружием массового поражения. Механизмы вмешательства Бикона и Охотников существовали уже очень, очень давно, были узаконены и отработаны веками, но... как и любой другой закон, работать везде и всегда могли только в идеальном мире.

Кроу был тем неправильным Охотником, чьей специализацией были в первую очередь люди, и только после — Гримм. Он был убийцей, тем, кто делает грязную работу, чтобы все остальные могли оставаться чистенькими. За это его не любили — и Охотники, и полиция, и Совет... и за тоже самое — его терпели. Кого угодно другого за все эти полузаконные, а временами и откровенно преступные выходки давно бы уже или отправили на Стену Смерти, или пристрелили бы, но Бранвену все сходило с рук.

И сейчас, глядя в эти красные глаза, почти похожие оттенком на багровые угли Гримм, Ферн видел в них именно такого человека — цепного пса, спущенного с поводка, убийцу, выбравшего жертву, охотника, взявшего след. Так мог бы смотреть топор палача, занесенный над головой на плахе.

— Мы не можем оставить это без последствий, — так же тихо продолжил Кроу, тоном, которым зачитывают смертный приговор. — Я не могу оставить это без отмщения.

— Мои соболезнования, кстати, — прошептал Ферн, не пряча взгляд. Он был Охотником когда-то — и кипящая ненависть в глазах Гримм намного превосходила все, что мог отразить любой из людей. — Я знаю, вы дружили.

И все исчезло, Смерть ушла из глаз, уступив место скорби. Исчезло Возмездие воплоти, остался лишь уставший и уже немолодой мужчина, потерявший друга — не в первый раз и, увы, не в последний.

— Спасибо, — криво улыбнулся Кроу, пряча боль за очередным стаканом с виски, поднесенным ко рту. — Но не стоит. Мы с ним еще встретимся... когда-нибудь в следующей жизни.

С грохотом опустив пустой стакан на стол, Кроу встряхнулся, будто ворон, отряхивающий промокшие перья, и продолжил, как ни в чем ни бывало:

— Мне нужна информация, Ферн, обо всем этом дерьме, что творится в городе. Общеизвестное я знаю, мне нужны детали.

— Ты действительно думаешь, что Белый Клык убил Озпина? — покачал головой мужчина. — Они там, конечно, все двинутые, но настолько?

— Не, я не думаю, что это сделали фавны, — отмахнулся Охотник. — Это сделали те, кто стоит за Белым Клыком, — Бранвен поймал его взгляд и с нажимом закончил: — Не лезь в это, брат. Просто расскажи все, что знаешь. Начни с этого ограбления в порту.

— Ты опять влез в какое-то большое дерьмо, — заключил Ферн. Получив в ответ только широкую усмешку: "а ты как думал?", тяжело вздохнул и начал рассказывать. — На самом деле это было не ограбление, а самая настоящая военная операция. Все по науке — сначала эта разноцветная коротышка с Торчвиком взяли в заложники семью одного из Советников — громко, на весь город, со взрывами и пальбой, а потом ушли через секретный ход, о котором копам почему-то забыли рассказать хозяева. Банды Черного моря перебрались через первую оборонительную стену и устроили настоящий беспредел. И пока все стояли на ушах, туша пожары, фавны напали на порт. Одновременная атака на каждые ворота, железнодорожную станцию и администрацию и даже три вышки связи, перекрывающие территорию порта. Воздушные транспорты, на которые грузили крупную поставку оружейного Праха, пришли с моря — и вся оборонительная система порта молчала, потому что и туда успели вломиться, в оба пункта управления, основной и резервный: они ведь от Гримм, не людей...

Они успели погрузить все, прежде, чем копы спохватились. Часть БКшников растворилась в Черном море, остальные, прихватив заложников пожирнее, сели на транспорты и ушли так же, как и пришли — в океан. Разумеется, тут же снарядили погоню, но...

— Стоило им отлететь чуть подальше, где береговые пушки уже не доставали, на них напали Гримм, — мрачно закончил Бранвен, видя затруднение друга. — Они игнорировали Белый Клык и атаковали только военные суда.

— Это действительно то, чем выглядит, Кроу? — нахмурился Ферн и, дождавшись кивка, выругался. — Дерьмо! Каким уродом надо быть, чтобы получить Проявление контроля гребанных Гримм?!

— Чудовищем не меньшим, чем сами Гримм, — без нужды ответил на риторический вопрос Кроу. — Дальше, Ферн.

— А что дальше? — отмахнулся бывший Охотник. — Все. После такого шухера они все попрятались по своим норам и носу не кажут. Попробуй выковыряй их теперь из Черного моря, где их активно поддерживает каждый второй, а каждый первый — молчаливо одобряет.

— Всегда есть способ, Ферн, — заметил Кроу. Покатав виски в стакане, он с ностальгической, почти нежной улыбкой заметил: — Это то, чему меня научил Озпин: даже из поражения можно выковать победу. Даже из Проявления приносить неудачи можно извлечь пользу. Я — самое крутое доказательство его правоты: человек, чья работа — бесконечно влезать в неприятности. Так что давай, друг, напряги мозги — должен быть способ. Глинда скинула мне кучу инфы, но я разбирать ее буду неделю, а действовать надо сейчас.

Ферн медленно, никуда не спеша, выбил в пепельницу погасшую трубку и принялся набивать ее заново. Бранвен терпеливо ждал, цедя очередной стакан и скалясь в ответ на неприязненные взгляды всех остальных клиентов "полицейского" бара. "Ходячий Геморрой" и "Вестника Неудач" эти ребята знали даже слишком хорошо, и еще не забыли, что в прошлый раз, когда Кроу влез в их дела, городу пришлось заново отстраивать завод, а самим копам — отмазываться от обвинений в халатности.

Оскал стал лишь шире, когда один из столов внезапно опрокинулся, подломившись на одну ножку: в пылу спора кто-то хорошенько стукнул по нему кулаком. Неприязненные взгляды тут же превратились в злобные — никто не сомневался, чье присутствие стало причиной того, что крепкий стол, выдержавший за свою историю куда более суровые испытания, вдруг превратился в трухлявую рухлядь.

— Гира Белладонна, — наконец сказал Ферн, заново запалив трубку, вновь окутав себя густым белесым облаком. — Недавно от Адама ушла его подружка — Кошка, и прибилась к нему. Дала интервью, рассказала всякое. Ходят слухи, что она сотрудничает с властями, но, сам понимаешь, результаты дерьмовые: с Торусом или без, она все еще радикалка, и презирает все власти скопом, а власти презирают ее. С таким отношением каши не сваришь... Но, если кто и сможет выколупать Белый Клык из той дыры, в которую они забились, так это она. Найди Гиру — я буду не я, если он не знает, как с ней связаться. Конечно, тебе придется как-то убедить ее, что ты лучше всех остальных и, наверно, что-то пообещать... а еще тебе придется как-то сдержать слово.

— Кошка... — Кроу нахмурился, будто пытаясь что-то вспомнить. — Я, конечно, давно не бывал в Вейл, но она вроде контачила с Дьяволом, так?

Дождавшись кивка, Охотник ухмыльнулся.

— Ну, тогда, я думаю, мы с ней договоримся.

Ферн подавился дымом.

— Ты знаком с Дьяволом? — прокашлявшись, выдавил он.

— Знаком. Ты, кстати, тоже, — хохотнул Бранвен. — А что?

— Он тут у нас, типа, знаменитость. Я помню три драки в этом баре, на тему хороший он парень или плохой. Ну, знаешь, как обычно: "что важнее, закон или справедливость?" Копов учат всегда выбирать первое, но те, кто достаточно долго проработал на улицах, начинают смутно догадываться, что все не так просто...

— Судьба у парня такая, — продолжал скалиться Кроу. — Быть знаменитостью, хочет он того или нет. Ладно, Ферн. Спасибо за помощь. Пойду искать этого твоего Белладонну.

И прежде, чем бывший Охотник успел попытаться выяснить подробности о знакомстве старого друга со знаменитостью, опять обернулся вороном. Оглушительно каркнув, птица взмахнула крыльями, одним мощным хлопком швырнув себя в воздух и сделала прощальный круг под потолком.

Блеснул в тусклом желтом свете белый комок, и Ферн спрятал лицо в ладони, не желая видеть, как за сволочным вороном гоняются безвинно обгаженные копы. Что-то грохнуло, опрокинулся стол и всего за пару минут спокойный бар превратился в поле боя, полное боевых кличей, отборного мата и злорадного карканья. Наконец, хлопнула дверь и все стихло.

Осторожно выглянув из-под прикрывших глаза пальцев, Ферн оглядел полутемное помещение и понял, что лучше бы ему не появляться здесь как минимум пару месяцев. Пережившие нападение дьявольской птицы медленно, один за другим поворачивались к Ферну и во взглядах их читалось, что козел отпущения уже назначен и обжалованию не подлежит.

— Жопа ты, Кроу, — пробормотал он в зловещей тишине. — И не любят тебя не за Проявление, а за убогое чувство юмора.

"А тренировки анальных мышц все-таки существуют. Целый день копил небось, сволочь"

— Партейку в бильярд, вы говорили? — нервно улыбнулся Ферн. — Я передумал — отличная идея!

Найти известного человека, публичную личность обычно не проблема. В Вейл, наверно, не существовало человека, который хотя бы краем уха не слышал о борце за права фавнов, в прошлом — лидера всего Белого Клыка, а ныне, после маленького переворота и изменения курса организации на более радикальный, — владельца крупнейшей и единственной в Королевстве газете, целиком и полностью ориентированной на фавнов.

Но, если дело касается Кроу Бранвена, ничто никогда не бывает легко. Белладонны не оказалось в офисе — его пригласили на какой-то большой митинг толкнуть речь, на которые тот был большой мастер. Как сообщила ему симпатичная фавн-лисичка в приемной — после выступления ее босс, скорее всего, встречается еще с какой-то важной шишкой. Симпатяжка посоветовала ему прийти завтра или в конце рабочей недели.

Ждать Кроу не хотел — у племях все равно учеба, до вечера приезжать в Бикон нет смысла, и уж тем более ему не хотелось объяснять зануде-Гудвич, почему вместо работы он болтается без дела по академии. Поэтому, выспросив у секретарши (или кто она там?) адрес, полетел туда, надеясь выловить Гиру между выступлением и встречей. Можно было, конечно, наведаться по адресам, где платят за вороньи трупы, но Ферн прав — скорее всего, это тупик или ловушка. Второе только приветствовалось — Кроу съел на таких засадах целую стаю собак, но вариант с Белладонной обещал результат быстрее и надежнее. Без драки, правда, но у всего есть свои недостатки.

Уже на подлете к администрации Черного моря он понял, что недооценил слово "демонстрация". Кроу думал о паре тысяч, но живой гудящий поток разноцветных зонтиков, перегородивший Портовый проспект намекал скорее на десятки тысяч. Надписи на плакатах смутно будили какие-то ассоциации с новостями, ленту которых он лениво листал на подлете к Вейл еще утром: что-то там про раздельное обучение. А ведь это был будний, то есть — рабочий день... А если бы это были выходные или хотя бы вечер? Впрочем, вряд ли бы им позволили — не портить же добропорядочным гражданам отдых эдаким непотребством.

А ведь был еще этот стылый грибной дождик, обычно загоняющий по домам всех, у кого был хоть какой-то выбор.

Устья людского потока ворон достиг через пару минут — человеческое море свободно разлилось по площади перед зданием администрации. Сделав круг, Кроу не отказал себе в удовольствии поиздеваться над копами, стоявшими в оцеплении — сбил с одного шлем, украл у второго дубинку... мелкое хулиганство, конечно, недостойное взрослого человека, но, видят Близнецы, Кроу всегда терпеть не мог любых стражей порядка.

Он приземлился на крышу здания прямо напротив небольшой трибуны, где как раз сменялись выступающие. Кроу явился как раз вовремя — Белладонна приветственно вскинул руки и людское море взорвалось, заставив ворона чуть нервно переступить с лапы на лапу, столь резким был переход от спокойного шума прибоя к неистовству штормового океана. Чуткий вороний слух улавливал в этом реве отголоски самых разных эмоций — и воодушевление, и звенящий гнев, и стальная решимость. Высокий черноволосый мужчина с фигурой атлета терпеливо пережидал этот взрыв, поглаживая густую бороду. Какой-то безымянный пацан держал над ним зонтик.

Кроу резко перестало нравится происходящее. От политики надо держаться подальше — ему и на своем уровне хватает грязи. Его дело — мочить, кого прикажут, совать нос не в свое дело и попадать в неприятности, и если он вдруг, ни с кем ничего не согласовав, окажется замазан в какой-то политической дребедени с правами, на любой стороне, — Гудвич его по головке не погладит.

С другой стороны, ему, конечно, не привыкать.

Он отвлекся на мгновение от Белладонны — у самого края сцены, на верхней ступеньке небольшой лестницы, стоял парень с короткими рыжими волосами. По такому случаю паренек был одет в черный деловой костюм, но сидел тот на ладной спортивной фигуре как вязанные розовые ботиночки на покрытом шрамами бойцовском псе. Широкая черная повязка на глазах скрывала всю верхнюю половину лица, от лба до носа, ладони с обманчивой расслабленностью лежали на ручке белой в алую полоску трости, упертой кончиком в землю у носочков черных лакированных туфель. Это было очень обманчивое спокойствие, скрытое напряжение готового к бою хищника — Кроу и сам так умел.

Подумав немного, Охотник решил подтвердить нехорошую догадку (Белладонна-Кошка-Дьявол-рыжие волосы-знакомая фигура) и сменил облик, наплевав на дождь. Смутное подозрение подтвердилось — парень тут же вскинул голову, безошибочно уставившись черной повязкой в направлении внезапно появившегося из воздуха человека с двуручным мечом за спиной.

— Ох, пацан... — вздохнул Кроу, усаживаясь на краю крыши поудобнее и вытаскивая из-за пазухи фляжку. Он, конечно, уже хватанул пару стакашек с Ферном, но всегда быть "немного пьяным" давно уже стало привычкой и даже работать не мешало. Все равно если по-настоящему прижмет, он сможет быстро разогнать алкогольный туман аурой. — Как же тебя так угораздило?..

Сколько таких вот парней он видел? Молодых, сильных, полных надежд и амбиций, безрассудно-отважных, оставивших в пасти Гримм руку, ногу или жизнь?

Слишком много для его печени, чтобы запоминать всех.

Ему нравился парень. "Он нарушает закон" не было аргументом для Кроу — он вырос в клане преступников и грабителей, в конце концов. "Он калечит людей" заставило бы разве что равнодушно пожать плечами: "И чо?" — не человеку с его количеством крови на руках осуждать насилие. Парень пытался сделать мир лучше, как умел и как научили — сила на силу, воля против воли, и с его точки зрения это все, что имело значение. Делать что-то неправильно или неэффективно — куда лучше, чем не делать вообще ничего.

Озпин попросил его присмотреть за пацаном, и он честно делал все, что мог. Проблема в том, что мог Кроу не так уж и много — в Вейл-то проводил от силы три месяца в году и их надо было делить между племяшками и прочими делами. Охотник изредка навещал Ахиллеса, пару раз вытаскивал его в бары, шепнул кому надо из старых друзей, что с наградой за Дьявола лучше не связываться... Директор собирался завербовать парня, со временем перетянуть на свою сторону.

Жаль, что этот гребанный мир добрался до него раньше, чем хитрый старый хрен. При всех его недостатках вроде излишней хитрожопости, Озпин все же был намного лучше, чем альтернатива.

Плюнув на все, Кроу хорошенько приложился к фляге, довольно крякнул, мгновенно вернувшись в норму, когда огненное забвение обожгло глотку и тяжелым напалмом осело в желудке.

— Всегда работает... — пробормотал он, возвращая внимание пареньку, больше известному в этих краях как Дьявол Черного моря, для кого ужасной, а для кого — так и вдохновляющей сказки.

По крайней мере он здесь, а не в гробу, не прикован к постели, и не вусмерть бухой в какой-нибудь забегаловке. Уже хорошо.

Шум понемногу стихал, но Белладонна все еще молчал, дожидаясь полной тишины. Ахиллес же, достав из кармана Свиток, кажется, что-то надиктовывал экрану — с такого расстояния Кроу было плохо видно. Голосовое управление, что ли?..

Его собственный Свиток завибрировал в кармане. На экране было всего два слова: "Алкаш, ты?" Хмыкнув, Кроу было принялся набирать ответ, но тут же замер — было у него подозрение, что Ахиллес просто не сможет его прочитать. Или нынче есть программки, которые и озвучить сообщение могут?

Решив не рисковать, Бранвен просто мигнул, мгновенно перекинувшись в ворона и обратно. Через пару секунд устройство зазвенело вызовом. Имя так и не высветилось — лишь незнакомый набор цифр. Небось, подружка конспирации научила...

— Ты что здесь делаешь, алкоголик? — перешел сразу к делу парень.

— Гудвич попросила меня покопать, кто убил Озпина, — слил полуофициальную ложь Охотник, прекрасно знавший и кто, и зачем. — Я уверен, БК причастны хотя бы косвенно: слишком уж все сошлось. Хотел поговорить с Кошкой, мне сказали, Белладонна знает, как с ней связаться. Дома у тебя трубку взял какой-то незнакомый мужик, так что...

— Я съехал, примелькался больно.

— Ясно... — протянул Бранвен. Еще раз оглядев людское море, нахмурился. — А ты чего охранником подрабатываешь? Ждешь проблем?

— Жду, — после короткого колебания признал Дьявол.

— Какого рода? — деловито уточнил Бранвен и поправил клинок, чтобы было удобнее вырвать его из чехла. — Кому надо дать по шее?

Ахиллес молчал. Посмотрев на него через площадь, Охотник пару секунд наблюдал, как он нервно постукивает кончиком трости по деревянной ступеньке.

— Да расслабься, чемпион, я всегда за любой мордобой. А все, кто против, либо получат по сопатке, либо пусть жалуются Гудвич, ей не привыкать. Кто нынче плохие парни? Белый Клык?

— Возможно, — наконец, сдался Ахиллес. — Они всегда есть на таких демонстрациях, на случай если дерьмо попадет на вентилятор: дать сбежать тем, кто захочет свалить, прикрыть тех, кто решит поучаствовать, ну и устроить копам веселую жизнь, куда ж без этого. Но нет — сегодня я жду не их. Торус снюхался с человеческими преступниками и Кошка уверена, что именно с этой стороны стоит ждать атаки. Сегодня — самый удобный день, чтобы отомстить Гире за интервью, с максимальной помпой и эффектом. Этот дурацкий проект новой школы для фавнов... так не вовремя и, главное, тупо — хрень никогда не пройдет. От всего этого дурно пахнет. Копов мы уже предупредили, но веры им нет. Они реагируют, не предотвращают.

— Она здесь? — деловито спросил Кроу, еще раз оглядывая подиум и площадь. Никого, разумеется, не нашел, но оно и к лучшему — значит, хорошо спряталась.

— В толпе.

— Значит, у тебя все-таки появилась подружка, а? — не удержался Охотник. — Если хочешь, я могу объяснить, что там куда вставля...

Ответом ему были короткие гудки.

— Молодость никогда не ценит мудрость зрелости, — философски заметил Бранвен, спрятав Свиток в карман. — Если попадешь не в ту дырку, пацан, меня не вини.

Их разговор не продлился больше минуты, но шум уже начал стихать. Еще раз оглядев запруженную площадь, Кроу с унынием признал, что просто высматривать в этом столпотворении что-то подозрительное бесполезно, и спрятаться от дождя где-нибудь под козырьком и отсидеться не получится. Перекинувшись, он шагнул с крыши, расправляя крылья, и принялся нарезать круги над головами — у воронов, к счастью, угол обзора приближался к тремстам шестидесяти градусам. За почти тридцать лет, прошедших со дня, когда он впервые перекинулся, Бранвен уже успел привыкнуть и тысячу раз поблагодарить Близнецов, что они не ограничились одной лишь неудачей. И к возможным целям поближе, и провокация какая-никакая — если кто-то в такой ситуации начнет стрелять по ворону, значит — ему очень не хочется, чтобы некий скромный Охотник с примечательным Проявлением помешал их планам. Уж лучше в него, чем в гражданских.

А тем временем люди, наконец, замолчали. Динамики, расставленные у сцены, загремели, разнося во все стороны уверенный низкий голос Белладонны:

— Я рад сегодня видеть здесь всех вас, кто нашел время, смелость и силы прийти сегодня сюда, чтобы защитить наших детей, подарить им лучшее будущее и защитить их свободу. Я даже написал речь, — обеими руками он поднял над головой тонкую кипу листов для наглядности. — Но слушая других выступающих, все лучше понимал, что эти слова — не то, что хочу вам сказать.

Листы были разорваны пополам в такой мертвой тишине, нарушаемой лишь шумом дождя, что Кроу показалось — он расслышал жалобный хруст бумаги и пару застывших в безвременье секунд Белладонна так и стоял с поднятыми руками в окружении разлетающихся листов, которые быстро прибил к земле дождь.

— Восемьдесят лет назад закончилась Революция прав фавнов. Восемьдесят лет назад, на руинах форта Кастл наши отцы и деды подписали с Королевствами мирный договор. Нам обещали равенство, права и свободу. Давно мертвы те, кто совершил этот подвиг, мертвы и те, кто помнит, что было с нашим народом пять лет спустя или десять. Я хотел бы напомнить вам об этом, рассказать, откуда мы начинали и куда мы пришли.

Кроу поймал себя на том, что действительно слушает, вместе со всей площадью ловя каждый звук, а не просто отодвинув фавна в фоновый шум, как обычно поступал с политической дребеденью. От этого ровного, спокойного внешне, но полного раскаленной внутренней страсти голоса не получалось спрятаться за привычной броней цинизма и равнодушия, он проникал под кожу острыми загнутыми спицами, заставлял что-то внутри чесаться и беспокойно шевелиться, просясь на свободу.

Раньше такое с ним мог сделать только Озпин.

— В те времена для фавнов строили отдельные вагоны, потому что люди отказывались находится с нами в одном. Они цепляли их в конце поезда, открывали доступ на платформу за пять минут до отбытия, чтобы порядочные граждане могли сделать вид, что нас не существует. Многие из нас не умели читать и считали на пальцах. В те времена фавн мог переехать только из трущоб поменьше в трущобы побольше. Единственным основанием для ареста, все, что писали в рапортах было "фавн", а термина "неоправданное насилие при аресте" просто не существовало. Исчезновения фавнов не расследовались, заявления не принимались. Нас лечили ветеринары. Это то место, в котором мы были, это те испытания, которые нам пришлось преодолеть, лишения, которые мы смогли вынести.

Сейчас, восемьдесят лет спустя, я смотрю на вас, и вижу совсем другой народ. Я смотрю перед собой и вижу здесь учителей и артистов, и уверен, что, отдай я вам свою речь, каждый смог бы ее прочитать. Я уверен, что добрались вы сюда на общественном транспорте, а не в разваливающемся старье, которое называли "зверовозкой". Полиция, — он указал рукой на одну из дорог, выходящих с площади в направлении центра города, — стоит на почтительном расстоянии, и не бросается избивать фавнов, собравшихся больше, чем втроем. Если вы придете в больницу, там обязан найтись хотя бы один врач, настоящий, даже по документам, врач, который будет знать, как лечить воспаление кошачьих ушей. Я вижу среди вас людей, я вижу работников, которых отпустили сюда в будний день их начальники-люди.

Все это стало возможным потому, что всегда были фавны и люди, подобные вам. Люди, которым не все равно, фавны, которые верят в мечту нашего народа, те, кто готов защищать величайшую победу наших отцов и дедов. Нам еще многое предстоит сделать, но пока рождаются такие, как вы — нет ничего невозможного и я верю, со всей силой, на какую способен, что однажды придет тот день, когда чешуя или собачьи уши перестанут иметь значение. Разве вы считаете иначе?

Он замолчал, поднял руки ладонями вверх, и толпа, словно получив сигнал, взорвалась. Кроу, чувствуя, как топорщатся перья в птичьем варианте мурашек, резко взлетел повыше — столь оглушительным был звуковой удар, неразборчивый рев, исторгнутый тысячами глоток. Полицейские, оцепившие площадь и здание администрации, встрепенулись, сдвинули щиты, тяжелые машины-водометы за их спинами беспокойно задвигали башнями.

— Громче! — поднял руки еще выше Белладонна, и мощный, усиленный десятками колонок голос был едва различим во всеобщем звуковом безумии. Рев стал еще оглушительнее, хотя раньше казалось, что это просто невозможно. — Пусть каждый услышит!

Отойдя немного от первого впечатления, Кроу пару раз согласно каркнул, добавив свой вклад в безобразие. Уж это Гудвич точно не сможет засчитать за политическое заявление!

"Прах, я надеюсь, засранец знает, что делает!" — подумалось Кроу.

На этот раз толпа успокоилась намного быстрее. Стоило Гире опустить руки, и всего секунд пять потребовалось, чтобы вновь установилась тишина, словно кто-то плавно уменьшил громкость роликом. Теперь, правда, в этом молчании звенело перетянутой струной не просто ожидание, но жажда — слов, действий, цели. Стоит фавну сейчас показать себе за спину на здание администрации и сказать: "Фас!" — и стоявших в оцеплении копов просто разорвут на куски голыми руками и никакие щиты, дубинки, резиновые пули и водометы им не помогут.

"Черт, да нам всем охрененно повезло, что этот чувак не с Белым Клыком!"

— Я не знаю, какой идиот выдумал эту идею со школой только для фавнов, — продолжил Гира в идеальном созвучии с настроением толпы.

Кроу снизился на прежнюю высоту, продолжая выискивать что-то подозрительное. Если Ахиллес прав, и что-то готовится, оно вот-вот случится.

— Я не знаю, после какой бутылки виски им стало казаться, что мы настолько глупы, что проглотим эту ложь "о защите от проявлений расизма", и не увидим правды — отвратительной, мерзкой сегрегации, как в худшие годы после Революции.

Что-то зацепило его взгляд в стороне, но когда Кроу заложил вираж и пролетел над заинтересовавшим местом, то так и не смог понять, что именно его насторожило. Единственное, что хоть чуть-чуть выбивалось из обыденности — мощная фигура, на голову выше остальных, в плотном темно-зеленом плаще длиной до колена. Фигура спряталась от дождя под глубоким капюшоном, из-под которого выглядывала лишь густая русая борода. Своей интуиции Кроу привык доверять, поэтому продолжил кружить вокруг, разглядывая неправильно неподвижного человека без плаката и зонтика.

— Зато я знаю кое-что другое, — Гира указал себе за спину, на здание администрации. — Кто бы они ни были и о чем бы ни думали, они сейчас находятся там. Они смотрят на вас из окон и пытаются делать свою работу. Они дрожат, слушая ваш голос. И когда, завтра или через неделю, они заберут свое преступное предложение назад, я хочу, чтобы вы запомнили на всю жизнь, рассказали другим и научили этому своих детей...

Все мнимое спокойствие Белладонны мгновенно слетело с него, он весь подался вперед, и голос взлетел, загремел, казалось, на весь город, ни в чем не уступая силой тому взрыву, что выдали ранее десятки тысяч людей:

— Это ВЫ сделали это! Это ВАША победа! Им не заткнуть ВАШ голос! ПОВТОРИТЕ ЕЩЕ РАЗ, ЕСЛИ ВДРУГ ОНИ НЕ УСЛЫШАЛИ!

Мгновение тишины, и толпа взорвалась снова. И на этот раз это был триумфальный крик, будто все цели уже достигнуты, все враги брошены к их ногам, связанными и беспомощными, и ничто в целом мире не сможет им помешать.

Человек в плаще поднял руки к капюшону и Кроу моментально понял, что его насторожило — должно быть, он засек тот миг, когда неизвестный надевал эти перчатки, будто горящие в едва пробивающемся сквозь тучи солнечном свете ярко-красным, как маленький костер.

Красная Рука — одна из прочеловеческих организаций Вейл, самая грубая и прямолинейная из них. Эдакий Белый Клык в худшей его форме, только для людей. И также, как Белый Клык, они были очень популярны среди беднейших и самых злых слоев общества, и так же никогда не были особо богаты или влиятельны за границами своих трущоб. И, если Кроу все правильно понял, сейчас они собираются сделать шаг длиной в километр, заявив о себе на весь мир.

Неизвестный снял капюшон и, едва взглянув на него, Кроу моментально поднял рейтинг опасности сразу на пару порядков. Сильная, почти квадратная челюсть, которую не смогла скрыть даже густая борода, грубоватые, слишком крупные черты лица и глубоко посаженные карие глаза — он слишком хорошо знал этого человека. Хейзел Рейнарт, член команды Оригами и друг Озпина и Глинды. То есть, так было лет тридцать назад, а сейчас это был один из самых опасных преступников Ремнанта. Однажды они уже пересекались, и в тот раз Бранвену пришлось бежать.

Сегодня пришел день реванша.

Сложив крылья, Кроу стрелой бросился к цели, но почти сразу понял, что не успеет. Сквозь плотную ткань пальто пробился яркий желтый свет, такое же золотое сияние затопило карие глаза, сухо затрещали молнии, с громкими резкими хлопками пробегая между поднятыми к небу руками. Кто-то испуганно закричал, фавны отшатнулись, но толпа была слишком плотной, чтобы они получили шанс. Ослепительно желтый свет полыхнул еще ярче, Хейзел опустил руки и ветвящиеся молнии ударили во все стороны, истошно закричали обожженные, запахло паленым. По толпе прошла желтая волна, опрокидывая на землю, убивая и калеча, оставляя после себя лишь конвульсивно дергающиеся, дымящиеся тела. Где-то в отдалении грохнул еще один взрыв, но Кроу не придал ему значения, сосредоточенный на своей цели и надеясь лишь, что Ахиллес со своей подружкой не облажаются.

В тот момент, когда поток молний иссяк, Кроу обернулся в человека, не обращая внимания на крохотные молнии, что вгрызлись в ауру, приземлился обеими ногами на плечи Хейзелу, заставив преступника пошатнуться. Зашелестели механизмы клинка: щелкнула, вытянувшись вдвое, длинная рукоять, потом еще раз; лезвие, составленное из четырех сегментов, изогнулось. Когда коса захлестнула мощную шею вертикально под подбородком, Кроу прыгнул, избегая искрящихся ладоней преступника, что схватили пустоту, и изо всех сил дернул оружие на себя, едва ощутив сопротивление, отрывая массивное тело от земли, швырнув его в небеса. Вновь обернувшись в ворона, сжался в крохотный комок перьев, проскользнул подмышкой Хейзела и асфальта коснулся уже человечьими ногами. В тот же миг Кроу прыгнул следом за давним врагом — нельзя было терять ни секунды, ведь в воздухе у Охотника было преимущество. Удар широкого лезвия, вновь ставшего мечом, пришелся на скрещенные руки, изуродованные желтыми и красными праховыми кристаллами, имплантированными в плоть, но сила удара была столь велика, что стальное лезвие, укрепленное аурой, со стоном согнулось, и отбросило здоровяка далеко в сторону, на край площади, подальше от гражданских. Проломив спиной стену, Хейзел скрылся в пыли под обломками и Кроу получил хотя бы несколько секунд на то, чтобы оглядеться.

И то, что раньше его разум отбрасывал в сторону, как несущественное, тараном врезалось в сознание: в уши тут же ударили крики боли, ужаса и гнева; в ноздри — влажный воздух с привкусом дыма, паленой плоти и синтетики. Он приземлился на землю, чудом найдя место, чтобы поставить ногу между неподвижным, обугленным до черноты мужчиной и свернувшейся в клубочек хнычущей женщины с ожогом на поллица, которую от удара, наверно, защитил мужчина. Тел, мертвых и едва живых, вокруг были десятки — над некоторыми уже склонились те, кому повезло больше: они что-то кричали, звали на помощь и панически требовали у лежащих ответа.

"Ну, хоть детей сюда никто не тащил..." — успел подумать Кроу, продолжая оглядываться. Изломанные, окровавленные детские тела — единственное, к чему он так и не сумел привыкнуть, самое душераздирающие зрелище, которое Охотник вообще видел в жизни, а ведь был уверен, что повидал буквально ВСЁ дерьмо этого мира.

Помочь раненным он даже не пытался — не его область ответственности. Его задача — мочить, не спасать.

Взглянув поверх голов, он увидел Белладонну, что-то кричащего с трибуны, но голос фавна тонул в криках, а колонки, наверно, пострадали от взрыва. Рядом с ним, держа трость на манер своего турнирного копья, стоял Ахиллес, опустив голову, будто к чему-то прислушивался, застыв в абсолютной неподвижности волка, поджидающего в засаде оленя. Вокруг него, на земле и в воздухе, крутилась едва заметная черная взвесь, будто тысячи обезумевших мошек.

За спиной Гиры мягким, стелющимся над землей шагом приближалась какая-то низенькая девчонка с иссиня-черными волосами, заплетенными в два хвостика. Девочка держала в руках короткое копьецо, шершаво-серое, будто отлитое из бетона, и почему-то Ахиллес даже не пошевелился, чтобы ее остановить.

Целая лавина мыслей пронеслась в голове Охотника, наслаиваясь одна на другую, толкаясь локтями и сбивая товарок на землю. Хотите разозлить фавнов — устройте взрыв на демонстрации, убейте десятки их, пришедших требовать свои права на абсолютно законных основаниях. Хотите привести их в бешенство — убейте там же Гиру Белладонну, икону мирного равенства и законных путей. Хотите сделать это под носом у человека, повелевающего металлом — избавьтесь от всего, что может хоть сколько-нибудь заметно взаимодействовать с магнитными полями, отвлеките его сотнями противоречивых сигналов, держитесь подальше от злых черных мошек, воспользуйтесь единственной его слабостью — слепотой.

Кроу уже как-то думал над этим — и пришел к выводу, что у любого человека, не ставящего перед собой целей сражаться с Ахиллесом, просто не может не быть с собой чего-нибудь из металла. И тем не менее, девчонка стояла прямо за его спиной, на самой границе черной взвеси и, перехватив деревяшку на манер копья, готовилась метнуть свое оружие.

— ГИРА! — изо всех сил, почти срывая связки, закричал Кроу, вскидывая меч.

Может, у него хоть как-то расширен слух, несмотря на отсутствие кошачьих ушей, может, каким-то чудом услышит что-то в этом звуковом хаосе Ахиллес...

Бесполезно. Наоборот — парень дернул головой в сторону, отвлекшись на что-то, развернулся боком к девчонке, по-прежнему в упор не замечая угрозы. Злые черные мошки сдвинулись в том направлении, позволив убийце сделать еще один шаг ближе.

В отчаянии Кроу коснулся душой механизма меча, активируя трансформацию. Лезвие с хрустом опустилось под девяносто градусов от рукояти, фиксируя два коротких ружейных ствола. Расстояние было слишком велико — его ружья были оружием ближнего боя, метров двадцать-тридцать, не больше, но может, Ахиллес услышит, может, поймет, что Кроу не будет стрелять в Белладонну просто так. Попасть хоть во что-то он мог только случайно.

В такие моменты он всегда забывал о паскудной сути своего Проявления. Каждый раз, когда надо было рисковать для победы, ставить все на зеро, когда рядом с ним умирал человек, которого он мог спасти, все правильные и логичные мысли вылетали у него из головы. Каждый раз, будто ему все еще было семнадцать, Бранвен забывал, что Судьба, высеченная в камне в тот день, когда ему открыли ауру — приносить всем одну только боль, и никогда, никогда (!) — не спасать. Может быть, для разведчика умение всегда найти дерьмо и было полезным, но точно не было таковым для телохранителя.

Кроу в очередной раз забыл и, как всегда, за это заплатили другие.

Оба ствола выплюнули по пуле каждый. Девчонка метнула свое копьецо.

Фиолетовая аура Белладонны вспыхнула, когда обе пули попали ему в живот, он покачнулся, заваливаясь назад, и в тот же миг острый кончик копья ударил в спину — лиловая вспышка на мгновение скрыла все, а в следующий миг девчонка сбила фавна с ног, занесла над головой сверкающую розовым аурным лезвием ладонь. Кроу выстрелил снова, но промазал и от смерти Гиру спасла только бело-алая трость, ударившая в ладонь убийцы, чуть смазав удар — вместо сердца она пронзила насквозь плечо.

Закончить работу убийце не дал Ахиллес — черная взвесь облепила ее со всех сторон, забила глаза и уши, и в следующий миг чемпион был уже рядом, ударом ноги отшвырнув девчонку в сторону.

Облегченно выдохнув, Кроу не успел даже перевести дух, когда перед ним с небес медленно опустился стальной шарик размером с футбольный мяч в бело-красной расцветке какого-то новостного канала, крупным планом снимая Охотника с дымящимися ружьями в руке, стоящем среди трупов фавнов и который только что подстрелил гребанного Гиру Белладонну.

Смачно выругавшись, Бранвен разрубил мерзкую штуку пополам, пусть даже знал, что это уже ничего не меняло — такие штуки всегда отправляют данные на сервер в онлайн-режиме.

От попыток придумать, что с этим делать или хотя бы в полной мере осознать, чем это может ему грозить, Кроу отвлек низкий животный рык за спиной — оттуда, куда всего секунд двадцать назад улетел Хейзел:

— БР-РАНВЕН!

Из провала, проделанного здоровяком в доме на краю площади, вылетел какой-то кусок стены и рухнул бы в толпу, если бы на пути снаряда не встал какой-то незнакомый фавн в маске Белого Клыка. Черный скорпионий хвост, растущий из поясницы, вспыхнул какой-то грязной, с мутными чернильными разводами, аурой и обхватил им снаряд. Ощутимо шатнув хозяина инерцией, хвост проделал полукруг, перенаправляя энергию полета и швырнул каменюку обратно, прямо в выбравшегося наружу Хейзела, пылавшего теперь, кроме желтых молний, еще и обжигающим темно-багровым огнем.

— Ты заплатишь за смерть моих братьев! — с совершенно неуместным весельем крикнул фавн и бросился следом, на бегу раскладывая широкие запястные клинки, похожие на клешни скорпиона. Следом за ним в пролом скользнул еще один дрон этих гребанных падких на сенсации СМИ, правда, другой расцветки.

— Я даже не знаю, за кого я прямо сейчас болею, — пробормотал Кроу себе под нос.

Быстро оглянувшись, Бранвен убедился, что девчонка с легкомысленными хвостиками куда-то подевалась, Ахиллес замер над телом Белладонны, едва различимый за плотным облаком злых черных мошек, которых стало в разы больше, чем было. Еще раз оглядел мертвых и умирающих... и, сплюнув, бросился следом за фавном.

"Мочить, не спасать. Никогда не забывай, Кроу"

Глава 27. О мести, любви и обещаниях

Железо — кислое, и едва слышно шипит на грани слышимости, как открытая бутылка газировки. Смутно-коричневое, оно тускло переливается в колыбели магнитных полей; чуть расплываясь по краям, обрисовывает высокий, почти с меня ростом, стальной гроб.

Ухватившись за приваренную сбоку ручку, я с некоторой натугой поднял его вертикально — весила штуковина, вместе со всем содержимым, почти полтора центнера. Носить и даже бегать с таким на горбу я еще мог, хоть и с трудом, но, к счастью, в этом не было нужды — вес уменьшало Проявление. Постоянное магнитное поле было привязано к моему телу, перемещаясь вместе со мной — не такая уж и сложная задача, на самом деле, не сложнее, чем держать активной ауру. Правда, инерция никуда не девалась, но сражаться с этой штукой за спиной не было нужды — ее можно было сбросить в любой момент.

Блейк, впервые увидев это, фыркнула и назвала меня пижоном. Спорить я не стал, переделывать тоже — страх был одним из оружий Дьявола. Темно-бордовая, цвета засохшей крови, броня, рога, гнев, который я выпускал наружу, как я вел себя и что говорил — все это было ради того, чтобы они боялись меня, так сильно, как не боялись никого и никогда. Гроб был просто еще одним штрихом.

Щелкнул замок, поднялась задвижка одного из отделений гроба на торце. Из квадратного люка хлынул поток синих звезд, десять килограммов растертого в порошок металла — самого магнитного на планете. Разделив поток на десяток ручейков, я прокрутил их вокруг себя, и отправил обратно. Едва люк закрылся, с противоположной стороны щелкнул второй — на этот раз освободилась крупная дробь размером с фалангу. Ровно тысяча снарядов повторила путь синих звезд, и скрылась внутри гроба.

Следующим проскрежетал люк на лицевой стороне: одно за другим, десять крупных чугунных ядер размером с небольшую дыню плавно выскользнули наружу, неспешно сделали круг и с той же величественной неспешностью скрылись внутри.

Конечно, я всегда мог достать металл на месте, — не было такой улицы в этом городе, где я остался бы совсем безоружным, — но все, что я мог собрать таким образом, обладало рядом недостатков. Во-первых — разрушало инфраструктуру, и в Черном море это значило, что вырванный фонарь вновь будет поставлен на место разве что в следующем году. Во-вторых — все куски металла были разными — по весу, форме и составу, что усложняло мне задачу контроля, в отличие от пылинок, дроби и ядер, которые я запихнул в гроб.

Давно стоило сделать это, но раньше мои противники были слишком ничтожны, чтобы так ради них напрягаться — я и Проявление в большинстве случаев использовал лишь для того, чтобы напугать их еще больше, а не потому, что без него не мог победить.

Подтолкнув гроб, я с легким звоном прислонил его к стене.

— Хорошо, кто-то должен потыкать палкой в слона в комнате, — сказал я.

Блейк что-то невнятно промычала в ответ. Она сидела у окна, перед аккуратно разложенными на столе деталями полностью разобранного пистолета. Вокруг кислой, шипящей детали, почти касаясь ее, зависли в воздухе десять железных колец, которые она носила на пальцах. Пять из них непрерывно двигались туда-сюда, когда она протирала ее ветошью.

— Ты проколола уши.

Два железных кольца, вставленные в кошачьи уши, синхронно дернулись.

— Мне кажется, это перебор, — закончил я. — Это не было необходимо.

Колечки пошевелились еще раз, на сей раз — в разных направлениях: одно прижалось к голове, к одной из синих пылинок, запутавшихся в волосах, а второе взлетело вверх, встав торчком. Зажав детальку меж двух колец на пальцах, он подняла ее к обручу на голове, должно быть рассматривая на свету.

— А мне кажется, — наконец, сказала она, положив деталь обратно, — что это мои уши, и я сама решаю, что с ними делать. Да и вообще, я не могла уснуть. Надо же было чем-то заняться.

— И лучшее, что ты смогла придумать — взять иглу, пойти в ванную и проделать две дырки в ушах?

Браслеты на запястьях и плечах поднялись и опустились — она пожала плечами. Взяв в руки корпус, девушка вставила в паз подаватель и пружину.

— Что ты собираешься дырявить дальше?

— Я думала о татуировке краской на основе металлических соединений, — невозмутимо ответила Блейк, продолжая сборку пистолета, быстрыми, почти механическими движениями, столь идеально отточенными, что казались неживыми. — Думаю, можно будет нанести такие на спину и живот, руки и ноги — повсюду, где можно спрятать под одеждой.

— Ты не можешь быть серьезной...

— Это не сработает?

-...Сработает, — вынужден был признать я, подходя ближе. — Я видел такие на некоторых бандитах — сигнал слабоват, но заметен.

— Можно добавить тот же металл, который мы достали для твоей пыли, — предположила Блейк, передернув затвор и щелкнула впустую механизмом, спустив курок.

— Это уже похоже на одержимость, Блейк, — максимально мягко сказал я, положив руку ей на плечо. — Пожалуйста, остановись. Того, что есть — достаточно.

Она не ответила — лишь щелкнула магазином, проверила предохранитель, вставила второй магазин, а затем испытала и третий.

— Я подумаю, — наконец сказала она, движением плеча скинув мою руку. Бросив пистолет в кобуру на поясе, она закинула оба запасных магазина в рюкзачок и встала, подхватив чехол с мечом.

— Куда ты?

— Ты знаешь.

О, ну разумеется, я знал — туда же, где мы провели четверо последних суток, на улицы. После того взрыва на площади, после того как Красная рука взяла на себя ответственность за нападение... Черное море взорвалось. Оно заполыхало пожарами средь бела дня, загрохотало раскатами выстрелов, улицы захлестнули волны насилия и гнева, что багрово-черным потоком пронеслись по кривым узким улочкам и прямому, как стрела, Портовому проспекту. Взбешенные работяги-фавны похватали первое, что попалось под руку и отправились искать виновных — каждый человек, у которого было при себе хоть что-то красное, оказался под угрозой смерти. Работяги-люди из соседнего района, разумеется, безответными не остались — и уже к вечеру на границе районов выросли баррикады, кто-то, разумеется, под шумок решил пограбить и хорошенько оторваться. И уж точно во всем этом хаосе мало кто пытался отделить зерна от плевел, виновных от невинных.

Виновны были все.

Уже к ночи первых суток Вейл, стянув силы со всего города, попытался навести порядок — впервые за Близнецы знают сколько десятков лет копы в Черном море действительно делали то, за что им вообще платят деньги. Они навели порядок на центральных улицах, но при попытке сунуться дальше нарвались на жестокое сопротивление... всех: и людей, и фавнов. Все эти дни я никак не мог выкинуть из головы слова той желтоглазой суки в костюме: "Люди здесь могут не любить фавнов, фавны могут не любить людей, но есть кое-что, что каждый из них ненавидит куда сильнее друг друга... всех остальных. Тех, кому повезло больше, у кого кошелек толще, чей горизонт — высотки и Бикон, а не бездонное, черное, как Озера Гримм, море".

Сука была чертовски права.

Четверо суток мы пытались остановить это. И как бы тяжело ни было мне сражаться против пылающих праведным гневом людей, который я более чем разделял, Блейк было в тысячу раз тяжелее. Девушка, разумеется, ни полслова не сказала об этом, но необходимость сражаться против собственного народа разрывала ее на куски. Я различал отголоски этой боли в ее дерганном голосе, рваных движениях, в том, как она возилась на кровати в те редкие часы, когда мы могли позволить себе отдых, не в силах уснуть... даже в том, как она проколола себе уши — она делала это толстой портняжной иглой, в конце концов. Я просто слишком поздно сообразил, зачем она пошла с ней в ванную.

Блейк хотела разорвать на части тех, кто взорвал десятки фавнов на площади, а ей приходилось причинять боль тем, кто разделял с ней это желание.

Для меня люди были просто людьми, хорошими и плохими, и я честно никогда не делал особой разницы между ними и фавнами: я растил себя Охотником, в конце концов, и прекрасно знал правила этих ребят. Для Блейк все было иначе — ее народ, фавны... ради них она сражалась в Белом Клыке, ради них — против него, ради них осталась в Черном море, променяла сияющий Бикон на них. Сама необходимость сражаться против ее убивала.

Все, чего она достигла, интервью, которое дала, жизнь, вывернутая наизнанку, мольба, обращенная к бывшим друзьям — все это было перечеркнуто одним взрывом, четырьмя десятками трупов и сотней раненных.

Ситуацию все же удалось удержать на границе катастрофы и к четвертому дню все более-менее затихло, но все равно, если мы сейчас отправимся на улицы, то найдем себе занятие на всю ночь.

Блейк взялась за ручку, потянула на себя... дверь не сдвинулась с места. Рассерженно прижав уши к волосам и зашипев, девушка потянула на себя сильнее, железная ручка жалобно застонала в тонких пальчиках, дверь прогнулась, заскрипела, но осталась недвижимой.

— Ты никуда не пойдешь, Блейк, — сказал я. — Мне не надо быть зрячим, чтобы знать, что волосы у тебя немыты и нечесаны, что ты почти не спала уже двое суток, а синяки под глазами можно использовать как фонарик.

Она приглушенно зарычала, и ручка все-таки оторвалась; Блейк отшвырнула ее в сторону.

— Если ты пойдешь туда в таком состоянии, то споткнешься на банановой кожуре и упадешь крыши, сломав шею, потому что не сумеешь сосредоточиться, чтобы включить ауру. Тебе надо отдохнуть — завтра важный день. Когда пойдем на собрание Белого Клыка, мы должны быть выспавшимися и спокойными.

Кислые браслеты на ее руках и ногах гневно зашипели, почти как их хозяйка, осветились темно-коричневым, когда магнитные поля запели громче. Блейк дернулась, пытаясь освободиться, но я держал крепко.

— Если понадобится, я силой напою тебя снотворным и уложу спать.

Я подошел ближе, осторожно провел ладонью по ее волосам, чуть дрогнувшими пальцами коснулся мягких кошачьих ушей, готовый в любой момент отдернуть руку. Блейк молчала. Вместо слов она напряглась, мою ладонь мягко оттолкнуло вспыхнувшей аурой, и я торопливо закончил, стараясь не показывать, как боюсь того, что мне придется исполнить угрозу:

— Ты знаешь, что я прав.

Секунду она не двигалась, будто всерьез раздумывая устроить драку в жилом доме, а потом моя ладонь опустилась обратно на макушку, и я с трудом подавил дрожь, вновь ощутив кожей мягкую шерсть на ушах. Ноздри уловили ее запах — Блейк пахла потом, дымом и кровью; сладкий дурман, ее естественный запах, был едва уловим, забитый прочими. Этот коктейль должен был казаться мне неприятным, но ничто в этой девушке не могло оттолкнуть меня, и волна мурашек пробежала по спине, захотелось уткнуться носом в макушку и забыть обо всем до утра.

Боги, что она со мной делает...

Прежде, чем я успел сказать какую-нибудь глупость, Блейк обмякла, словно из нее выдернули разом все кости, прислонилась плечом к двери и медленно сползла на пол, свернулась клубочком, прижав колени к груди.

— Я не могу поверить, что Адам сделал это... — прошептала она.

Я присел рядом, благоразумно держась подальше, но абсурдно приятный запах все равно преследовал меня, щекоча ноздри.

— Ну, может, он не знал, — выдавил я, просто чтобы что-то сказать. Это была глупость, я сам в это не верил, но, Прах, Блейк звучала так, будто она уже умерла, там, на площади.

— О нет, он определенно знал, — невесело хмыкнула Блейк. — Будь иначе, сделай они это без его ведома, Адам бы уже разорвал пополам этот город, и воткнул копья с головами виновных на главной площади. Вместо этого Белый Клык направляет, а не ведет, разжигает пламя в других, вместо того, чтобы нести его самому.

Я мог только вздохнуть на это. Одна глупость не сработала, может, поможет другая? Я осторожно взял ее за руку, обхватил обеими ладонями в безмолвном обещании поддержки и понимания. Блейк позволила, теперь она даже перестала напрягаться каждый раз, когда я ее касался. Это можно назвать прогрессом, правда?

Если бы она еще хоть раз ответила...

— Я думала, что потеряла его, когда Адам стал убивать людей без разбора. Теперь мне кажется, что путь назад тогда еще был... и сейчас он стал убивать без разбора фавнов. И... это действительно конец. Нет для него больше никакого искупления, и не существует такой благородной цели, которая могла бы оправдать это. Это наш народ... мы существуем для того, чтобы защищать его.

Какое-то время мы просто молчали. Я осторожно, с тем же болезненным, жаждущим любопытством, что и месяц назад, ощупывал ее ладошку, по тонким пальчикам через крохотные морщинки на фалангах и железные кольца к ноготкам и обратно. Каждый раз я находил что-то новое, и сегодня не стало исключением: я совершил еще одно маленькое открытие на этих узеньких, обманчиво хрупких ладошках: на ребре ладони, прямо под мизинцем, были две очень четкие и глубокие линии. Я понятия не имел, где и когда я это вычитал, но точно помнил, что эти черточки должны означать любовь: хорошо заметная линия — глубокое, по-настоящему сильное чувство, мелкая и невзрачная — пустышка, которая быстро выветрится из сердца. У Блейк таких оказалось две, и были они словно два каньона, совсем рядом друг с другом, почти касаясь краями.

Первый, очевидно, Адам. Второй... ну, давайте просто скажем, что с этого момента не будет более преданного поклонника хиромантии, чем я. Любовь действительно делает всех нас идиотами, да?..

— А давай куда-нибудь сходим, Блейк? — ляпнул я прежде, чем успел прикусить язык. Пальчики дрогнули в моих ладонях, и я торопливо продолжил: — Когда мы разберемся с собранием, я имею ввиду. Можем сходить на набережную, там, говорят, красивые... виды.

"Которые я не увижу"

— Или парк...

"Который так и останется для меня чернотой, потому что в деревьях и траве нет металла"

— Или ресторан какой...

"В который фавна еще могут и не пустить"

— Забудь, — вздохнул я. Отпустив ее, я попытался было встать и уйти, но Блейк удержала.

— Подожди, — прошептала она. — Нет, не "забудь". Я... я не могу, Ахиллес.

"О, зашибись, ты все-таки заставил ее это сказать"

Не то, чтобы я не понимал. Я точно не был тонок в том, как цеплялся за нее все эти недели и, если она чувствовала хоть что-то похожее, то уже как-то дала бы об этом знать. Она позволяла, но никогда не делала шага навстречу, была рядом каждый раз, когда мне была нужна помощь, но уходила сразу же, как только это переставало быть необходимым.

Я все понимал, но... оказывается, я действительно надеялся. Оказывается, пока не прозвучало "нет", я мог обманывать себя, убеждая себя, что это я трус, которому духу не хватает признаться, и дело вовсе не в том, что меня просто-напросто не любят, без особых причин.

Блейк подалась вперед, протянула руку к лицу, но я почти рефлекторно отдернулся, и она застыла, сгорбившись и уронив ладонь на колени.

— Пожалуйста, только не думай, что дело в тебе, — взмолилась она. — Даже не смей думать, что дело в слепоте, или любой другой глупости, которая может прийти тебе в голову. Ты замечательный. Ты один из лучших людей, каких я только знала.

— Тогда в чем?

Я хотел сказать это спокойно, я честно старался, но ни черта у меня не получилось — это звучало так же, как я себя чувствовал: как открытое обвинение, обиженно и зло.

Блейк сглотнула, ее уши беспокойно задергались. Она вновь потянулась ко мне, и на этот раз я заставил себя остаться на месте. Встав передо мной на колени, она прижалась к повязке лбом, торопливо зашептала:

— Мои отношения с Адамом начались как исполнение мечты, а закончились кошмаром. Год я наблюдала, как самый важный человек в моей жизни убивает в себе все, из-за чего я в него влюбилась. Чтобы уйти от Адама, мне потребовались все мои силы и мужество и даже сейчас часть меня до сих пор его любит, несмотря ни на что. Я просто не готова, Ахиллес. Меня тошнит при одной мысли, и не из-за тебя, а потому что мне очень-очень страшно. Я не могу дать тебе то, что ты хочешь, потому что сейчас у меня этого просто нет.

Вся моя злость моментально растворилась, стоило мне только услышать этот сбивчивый, слабый голос, неприкрытую мольбу и отчаянную жажду, чтобы ее поняли. Я обнял ее за плечи и притянул к себе, чуть привстал, оттолкнувшись от стены, прижимая ее голову к груди.

— О Близнецы, Блейк... я не знал. Ты никогда...

Единственный раз, когда я видел ее в таком состоянии — та ночь на крыше администрации порта, ночь, изменившая все: мою жизнь и жизнь Блейк. Она сделала свой выбор там, и с тех пор шла по выбранному пути, не позволяя никому и ничему остановить себя. И только сейчас я понял — она сделала выбор не тогда: Блейк делала его каждый день, вставая с кровати и он не становился проще со временем.

— Это очень личное, Ахиллес, — прошептала она.

Футболка, к которой она прижалась лицом, пропиталась влагой, но я не услышал ни звука.

Сколько таких беззвучных слез она пролила, пока я не видел? Пока я был слеп, в самом буквальном смысле? Может быть, они лились даже когда я находился с ней в одной комнате или когда касался ее, тянулся к ее теплу, мечтал о губах и гладил волосы.

— И я не хотела тебе говорить, ты и так едва справлялся... Я не хотела делать еще хуже, чем есть и не хочу делать этого сейчас, но я должна. Прости, что молчала раньше. Прости, что говорю сейчас. Я не могу.

Я сжал ее крепче и выдохнул в пахнущие дымом и сладким дурманом волосы:

— Глупая. Это всего лишь значит, что мне нужно немного подождать. Ты была со мной в худшие дни моей жизни, ты единственная, кто действительно понимает меня и то, что и почему я делаю. Ты будешь стоить каждого дня, каждого месяца и каждого года ожидания, Блейк.

Прерывисто вздохнув, девушка вытерла слезы о мою футболку и уперлась ладошками в грудь, заставив меня с неохотой отпустить сводящее с ума гибкое тело.

— Может быть, когда все это кончится... — прошептала Блейк, коснувшись ладонью моей щеки. — Мне нужно поставить точку. Пока Адам жив — я не смогу двигаться дальше: его тень всегда будет стоять за моим плечом и определять мою жизнь. Я... — она сглотнула, но почти сразу решительно продолжила: — Я обещаю, Ахиллес — как только его не станет, я дам нам шанс.

Вывернув голову, я осторожно, в любой момент готовый к тому, что она отшатнется, поцеловал ее ладонь — соленую и кислую от не до конца вытертой оружейной смазки.

— Это все, что мне нужно.

Она не отдернулась, и я целовал снова и снова: тонкие пальчики, твердые мозоли от меча, нежное запястье, изгрызенные ноготки...

— У меня теперь самая мощная мотивация на свете, — выдохнул я, заставив себя остановиться.

"Близнецы, я веду себя, как одержимый..."

— Лучшая девушка на свете будет моей наградой. Победа неизбежна.

— Да, об этом... — неловко сказала Блейк, аккуратно забирая у меня свою ладонь и никак не показав, что заметила, как я пытался ее удержать. — У меня будет к тебе... не совсем обычная просьба.

— Все, что пожелаешь, — тут же ответил я.

Блейк отодвинулась еще чуть дальше. Это было почти физически больно, тянущее чувство потери, когда я перестал чувствовать ее тепло у своего лица и ослаб этот сладкий запах дыма и дурмана.

— Завтра мы, возможно, впервые с... того дня, встретимся с сукой в костюме. Завтра мы, возможно, будем сражаться с ними и, возможно, победим. И я прошу тебя, когда придет час, когда ты будешь стоять, а они, с пустой аурой, у твоих ног... если у тебя будет возможность выбирать, если будет шанс... позволь мне убить их вместо тебя.

Я вздрогнул, сжал кулаки, но ничего не сказал.

Полтора года назад, когда я впервые надел на себя рогатую маску, то принял решение — я не буду отнимать жизнь. Тогда я скорее чувствовал, что это правильно, но не очень понимал почему. Прошли месяцы, я увидел на грязных кривых улочках Черного моря с разбитыми фонарями и решетками на окнах рассыпающихся от старости домов столько Зла, сколько не думал, что вообще существует в мире. Я встретился с Адамом Торусом и заглянул в его зеленые глаза, и увидел в них свое отражение.

В ту ночь я повторил свое старое обещание. Я решил, что должна быть черта, которую я не переступлю и принципы, которые не нарушу. Не потому, что некоторые из этих ублюдков не заслужили смерти, а потому, что боялся, что мне может понравиться, так же, как мне нравилось причинять им боль.

В ту ночь, когда Дьявол вернулся на улицу, в том притоне, в который бандиты превратили заброшенную школу, я стоял над избитыми и сломанными телами и определял меру их наказания. Я опустился на корточки перед скулящим от боли и страха Жирдяем, коснулся кончиками пальцев зажмуренных век. Я вспомнил суку, которая ослепила меня, ее змеиную предвкушающую улыбку, полные почти сексуального возбуждения движения языка, облизавшего тонкие губы, злое торжество в хищных золотых глазах. Мои пальцы дрожали — мне так хотелось причинить им ту же боль, дать им познать то же отчаяние и голос совести в моей голове, твердящий, что слепота для мелких преступников была уже слишком, был намного тише, чем другой: рычащий, беснующийся голос ненависти, которой не нужны были никакие причины.

В ту ночь я ушел, ограничившись лишь раздробленным в труху указательным пальцем на обеих руках у каждого — тем, которым обычно нажимали на спусковой крючок.

Я не знаю, как я удержался. Зато знаю, что в следующий раз этого может не произойти.

Во все последующие ночи мы с Блейк работали вместе и рядом с ней рычащий, брызгающий слюной голос утихал, и я мог его игнорировать, но... что будет, когда передо мной встанут те, кто без всяких сомнений заслужил любую участь, пусть даже много худшую, чем смерть? Когда голос справедливости во мне зазвучит в унисон с голосом мести?

— Почему? — спросил я, пытаясь отвлечься от этих мыслей.

— Меня вырастил Белый Клык. Я знаю много убийц. Я не была единственной, кого Адам забрал из приюта, и не была последней. Я тренировалась вместе с этими людьми, ела из одного котла и сражалась за одно дело. Я видела, как ребята постарше, новички, уходят на задание и возвращаются другими. Убийство всегда оставляет свой след на человеке — большой или маленький, шрам или вечно открытая рана, но сам след есть всегда. Я видела людей, которые пересекали эту черту и возвращались обратно не испачкавшись, и видела тех, кто этого не смог.

Она не сказала этого вслух, но я прекрасно услышал: "и ты из вторых"

— Я точно знаю, что смогу справиться с этим. Я делала это раньше.

— Да... ты рассказывала в интервью.

— То, о чем я рассказала Гире... в Белом Клыке такое убийство называли "самообороной", хотя, по факту, никакой обороны там не было — именно мы чаще всего были в нападении, в конце концов. Но мы называли их так, потому что такой был выбор: или умирают они, или ты, или кто-то из твоих друзей. Всем остальным занимался Адам. Когда я была младше, на серьезные дела меня не брали, и я сильная — поэтому такое случилось всего однажды, обычно я могла обойтись без крайних мер.

Она замолчала на пару секунд, сглотнула и зачем-то потянулась пригладить волосы — я заметил, что ее руки дрожат, и точно также дрожал ее голос, — мелко и часто:

— Однако, я не рассказала Гире о второй смерти на моих руках. Или, что правильнее, о самой первой. О той, где у меня действительно был выбор — делать или не делать... и я выбрала смерть.

Я больше не мог это терпеть — подвинувшись вдоль стены, приобнял за плечо и прижал к себе. Блейк доверчиво уткнулась носом мне в шею, мягкие беспокойные уши щекотали подбородок. Это помогло — когда кошка заговорила снова, ее голос был ровным, подчеркнуто безразличным, хотя даже такому слепому идиоту как я было понятно, что ни о каком равнодушии не могло идти и речи:

— Я рассказывала тебе — мою маму сбила машина. Я помню только синий корпус и первые три цифры номера. Копы не смогли ее найти, хотя я уверена, дело в том, что они просто не искали. В первые месяцы я постоянно звонила на горячую линию, пару раз сбегала из приюта, чтобы пойти в участок... и ни разу не смогла пройти дальше приемной: детектива, назначенного на это дело, почему-то никогда не было на месте... Они не смогли... а вот Адам смог.

Она замолчала и, в принципе, могла закончить на этом — я все понял и сам. Убийца ее матери — что еще она могла сделать с ним? Тем не менее, она продолжала — и в тихом хриплом голосе трещало злое пламя, все еще живое даже спустя все эти годы:

— Мне было пятнадцать, когда он рассказал мне об этом. Адам перебрал журналы всех автомастерских Черного моря за тот год — и синяя машина с тремя цифрами номера была среди тех, кто обратился за ремонтом бампера в те же самые выходные. Он принес копию того журнала на мой день рождения, как свой подарок, он пошел со мной по адресу и остался на улице ждать. Конечно, этот ублюдок не узнал меня, но стоило мне рассказать, кто я и зачем пришла, то по глазам поняла: это он. Это действительно был он — убийца моей мамы, единственного родного существа на этой планете, той, кто дала мне жизнь и любила больше всего на свете. Он все отрицал, угрожал копами, пытался меня выставить... он не смог — я сбила его на землю, приставила нож к горлу и потребовала признания. Он оправдывался — что просто выпил лишнего, что не было денег на зимние шины, что на улице было скользко... Он предложил мне деньги, когда понял, что это не работает — жалкие гроши, будто действительно верил, что жизнь моей матери можно оценить в льенах. И тогда...

Какое-то время Блейк просто переводила дыхание. Я не мешал — лишь прижал ее к себе крепче, осторожно поцеловал в макушку, чтобы показать, что рассказанное никак не изменило мое мнение о ней. Разве мог я осуждать ее? Что бы я сделал с убийцей дорогого мне человека? Что бы я сделал, если бы кто-то отнял у меня Блейк? Что-то мне подсказывало, что способ, выбранный мной, сильно отличался бы от того, что сделала с ним Блейк...

— Говорят, что месть разрушает и оставляет после себя пустоту, но мне она принесла покой. Я сделала это без крови — просто свернула шею, он умер мгновенно. Я чувствовала одновременно и радость, и ужас, и свободу... и да — что-то в тот день изменилось: я зашла в этот дом одной Блейк Белладонной, а вышла совсем другой. Я боялась, что это превратит меня в чудовище, но этого не произошло. Поэтому... дай мне слово, что позволишь убивать вместо тебя, когда до этого дойдет, клянусь, я справлюсь с этим. Пожалуйста, Ахиллес... я не переживу второго Адама.

Я долго гладил ее по голове — девушку, которая предложила взять на себя самый страшный грех, чтобы я мог остаться чистым. Мне было нечего сказать — я не мог позволить ей такую жертву, и не мог отказать, потому что ее страхи совпадали с моими. Поэтому я молчал, пытаясь подобрать правильные слова, но каждая ложь, которую я мог придумать, чтобы утешить ее была слишком очевидной и лицемерной.

Блейк ждала — ее дыхание медленно успокаивалось, пальчики, вцепившиеся в футболку, расслабились, скользнули вниз и безвольно упали мне на колени. Она тихо засопела, и я мысленно поблагодарил Близнецов за четверо бессонных суток, измотавших Блейк до такого состояния, что она просто уснула, не дождавшись ответа, едва только выпустила часть напряжения, державшего ее в сознании.

Я осторожно подхватил ее на руки и отнес в спальню, синими звездами нащупывая путь в незнакомой новой квартире, устлавшими пол, стены и мебель. Уложив ее в кровать, осторожно снял всю железную бижутерию и свалил на пол, укрыл одеялом и с минуту просто стоял рядом. Наконец, я наклонился, осторожно поцеловал ее в краешек губ и тихо, чтобы она, не дай Близнецы, не проснулась, пообещал:

— Будь я проклят, если позволю тебе это, Блейк.

Девушка что-то пробормотала сквозь сон, беспокойно завозилась, но так и не проснулась.

Выйдя за дверь, я направился на кухню, нашел аптечку и принялся осторожно перебирать лекарства. Я, разумеется, не мог прочитать названия, но мы давно нашли способ обойти это — каждая надпись была продублирована краской, смешанной с порошком из синих звезд.

Вытряхнув на ладонь две таблетки, как, я смутно помнил, советовала инструкция, я пробормотал себе под нос, пытаясь подвести итог сегодняшнему дню:

— Итак, девушка, в которую ты влюблен, согласилась пойти с тобой на свидание, но только после того, как убьет своего бывшего парня, на которого ты, кстати, похож. Отлично, Ахиллес, это звучит совсем не как завязка психологического триллера.

Подумав, я добавил еще одну таблетку и закинул их в рот. Проглотив отвратную гадость, ухмыльнулся, дивясь пришедшей в голову мысли:

— Будет, что рассказать... "А сегодня, дети, я расскажу вам, как встретил вашу маму". Охрененная, должно быть, выйдет история.

Глава 28. Дорога для двоих

Это был до неприличия пригожий денек. Грибной дождик, укрывший Вейл унылой серой вуалью на целую неделю, наконец, закончился. Выбравшееся из-за туч солнце ласково касалось лица, раскрашивало в нежно-розовый прикрытые веки, приятно грела спину стена электрощитовой. Шелестел где-то на грани слышимости мерный рокот прибоя, приглушенные разговоры, шум текстильного завода. Весь город, утомленный беспорядками и напившийся крови, казалось, спрятал клыки и улегся на солнышке, наслаждаясь долгожданным теплом.

Наслаждалась последними минутами покоя и Блейк. Это было странное чувство — впереди ждала опасность, возможно — бой насмерть, но здесь и сейчас все, что имело значение — теплый солнечный свет и та совершенно уникальная тишина, которая возможна только когда все звуки большого города сплавляются в неразборчивый фоновый шум, размеренный и умиротворяющий.

Ахиллес был прав. Сон — вот, что ей было нужно вчера, и то, что с этой молчаливой ложью, наконец, было покончено, принесло Блейк облегчение большее, чем она была готова признать. Этот гнойный нарыв на их отношениях, наконец, вскрылся и она, впервые за долгое время, смогла говорить свободно. Теперь между ними больше не было секретов.

И когда она проснулась утром... все было просто и понятно, и не о чем было переживать. Все, что ее ждало впереди — бой. Возможно, последний, да, но таким был каждый бой с тех пор, как Адам впервые взял ее на серьезную операцию, на следующий день после того, как Блейк забрала свою первую жизнь.

Смерть всегда была на повестке дня, Блейк всегда знала, чем все однажды закончится. Смерть касалась ее каждый раз, когда она брала в руки меч, с любопытством, будто прицениваясь, смотрела в глаза, когда по черному лезвию пробегали сполохи сиреневой ауры. Это было очень страшно поначалу, но со временем Блейк просто научилась смотреть в ответ — точно так же прицениваясь, выбирая последнюю битву. Сейчас было даже легче, на самом деле — потому что ее выбор уже высечен в камне.

Дорог, которыми может пойти ее жизнь дальше, были многие десятки, но все они пересекались в одной точке, которой нельзя было избежать. Это может случиться сегодня, завтра, через неделю или десять лет, но это произойдет — она встретит Адама и один из них умрет.

Может, это было странно, но это знание приносило Блейк покой, ведь все муки выбора остались позади. А о том, что будет делать, если переживет эту встречу, она сможет подумать после того, как это произойдет.

Сонную негу разрушил мелодичный сигнал. Резко открыв глаза, Блейк, не спрашивая разрешения, протянула руку и залезла в чужой карман.

— Калейдоскоп на месте, — сказала она, прочитав сообщение, и тут Свиток задрожал еще раз.

"Пожалуйста, будь осторожен, Ахиллес!"

Блейк поджала губы в молчаливом неодобрении. Как, интересно, Шни думала, Ахиллес это прочитает? Кажется, это сообразили и на другом конце чата:

"Передай ему это!"

— И что там пишет Вайс? — спросил парень рядом с ней.

— Откуда ты знаешь, что это не Вельвет? — проворчала Блейк, покосившись на напарника.

Странно было видеть его в боевом костюме при свете дня. Это всегда был мрак, серебристый лунный или желтый свет фонарей, превращающий Ахиллеса в зловещий багровый силуэт — стремительный, гневный Дьявол, с ног до головы вымазанный в крови своих жертв. При свете солнца это был просто красный костюм, кривая усмешка казалась добродушной, а не злой, да и вся его расслабленная поза производила совсем другое впечатление.

Ему тоже здоровый восьмичасовой сон пошел на пользу. И слава Близнецам... честно сказать — дневной Ахиллес нравился Блейк куда больше. Ночной Дьявол слишком напоминал ей Адама...

— Только она может заставить тебя сопеть с таким негодованием, — фыркнул парень.

— Просит тебя быть осторожнее, — призналась Блейк. — Про меня, разумеется, ни слова.

Ответом ей был смешок.

— И что бы ты сделала, если бы она сказала это нам обоим?

Блейк открыла рот... и, сморщившись, закрыла, проклиная свои уши, хлестко хлопнувшие о воздух, выдавая досаду.

— Я рассказала бы ей, куда она может засунуть свое беспокойство, — наконец, признала она, понукаемая вторым смешком.

— Передай ей, что я постараюсь.

Блейк кивнула, точно зная, что Ахиллес сможет прочитать этот жест по движению сережек и принялась набирать короткое сообщение. Она успела дописать его и отправить, тихо радуясь, что Ахиллес не стал нажимать тему, но...

— Так что ты думаешь о Вайс?

— Сейчас не время, — проворчала она. — Нам уже пора.

Они на самом деле никогда не говорили об этом. Та встреча в караоке закончилась очень поздно, Ахиллес тогда вернулся домой один, весь следующий день и большую часть вечера Блейк была занята на работе, потом произошел тот теракт на демонстрации, и все четыре бесконечно долгих суток огня и насилия им обоим было не до того.

Если спросить ее — так и сейчас говорить об этом не стоило. И вообще — никогда.

Девушка сделала движение подняться, но застыла, когда Ахиллес потянулся к ее руке. Блейк оставила все дополнительное железо дома — в бою оно только мешало бы — и поэтому парень безнадежно промахивался. К счастью, она успела передвинуть руку так, чтобы его ладонь точно накрыла ее пальцы, спасая их обоих от неловкости, если бы ему пришлось слепо шарить по земле.

— До начала еще полчаса, если Вайс не опоздала с отчетом о готовности, — тихо, но твердо сказал Ахиллес. — Сама говорила, что тебе лучше появиться незадолго до начала — чем меньше времени ты будешь там, тем меньше шансы, что тебя раскроют.

Какую-то секунду Блейк всерьез оценивала, стоил ли риск умереть того, чтобы избежать этой темы.

— Что ты хочешь от меня услышать? — наконец, сдалась она, откинувшись обратно спиной на стену. — Я встречалась с ней дважды и оба раза мы не разговаривали.

— Ну... насколько она похожа на то, что ты ожидала?

— Сначала — на сто процентов. Серьезно, она сидела там с таким лицом, будто делает всем одолжение, просто находясь с нами в одной комнате, а на выходе каждому предъявит счет за это неземное счастье. Посекундный.

Ахиллес фыркнул.

"Ну, хоть кому-то смешно..."

— А потом...

Все настолько быстро изменилось, что Блейк до сих пор не могла в это поверить. В один миг этот высокомерный холодный фасад рухнул, Шни бросилась вперед, едва не запутавшись в собственных ногах. На ее лице было потрясение, в ее глазах — боль, в голосе — беспокойство и забота. Она мгновенно согласилась на все условия, и не просто согласилась — она требовала, чтобы Ахиллес сказал ей, чем она может помочь еще, кроме того, чтобы служить страховкой.

И когда Шни, один за другим, начала задавать вопросы: "Как это произошло?" и "Кто это сделал?", а Ахиллес замешкался с ответом, скупым кивком указав на Вельвет и Жанну, она не колебалась: почти вытолкала их из комнаты, ничего не слушая, и уведомила, что вернется поздно. Пока шел этот шумный бардак, Ахиллес шепотом попросил Блейк идти домой и не переживать ни о чем, пообещав, что не будет рассказывать Шни ничего, что могло бы раскрыть личность напарницы.

Блейк не знала, о чем они говорили. Зато знала, что вернулся напарник домой уже за полночь. А еще она знала, что это колючее чувство в груди, маленький злой бесёнок, грызший сердце, откликался на имя "Ревность".

— Я задаюсь вопросом, какая из них настоящая.

— Обе, — тут же ответил Ахиллес. — Первая, истинная Шни — для незнакомцев, вторая — "просто Вайс" — для друзей. Первую можно терпеть, вторую... второй я готов доверить свою жизнь.

— Ты ее лично видел те же два раза, что и я...

— У Вайс и меня больше общего, чем может показаться на первый взгляд. Мы оба выросли в среде, которая нам не подходила, мы оба учились притворяться, пытаясь ей соответствовать, оба желали вырваться... и оба сделали это — каждый по-своему. Мы оба хотим оставить после себя этот мир немного лучше, чем он был до нас. И знаешь, что? Это звучит смешно даже в моей голове, что если вы обе посмотрите друг на друга как на "просто Блейк" и "просто Вайс", то быстро станете хорошими подругами: у вас тоже куда больше общего, чем может показаться на первый взгляд.

Блейк фыркнула. Это действительно звучало смешно: Блейк Белладонна и Вайс Шни — подруги?! Это из той же оперы, что "миролюбивый Адам" и "кровожадный Гира".

Не в этой жизни.

От необходимости что-то ответить ее спас мелодичный сигнал Свитка, который она так и не отдала обратно Ахиллесу. Быстро просмотрев сообщение, она нахмурилась.

— Вельвет под свою ответственность привела подмогу. Говорит, что просто пригласила их погулять двумя командами.

— Она втянула их в это дерьмо, даже не предупредив о нем?

Ее уши нервно дернулись — Блейк очень хорошо знала этот спокойный, тщательно выверенный тон. Обычно, когда так говорил Адам, это означало, что скоро прольется кровь.

— Говорит, что, если бы она попросила, они все равно бы согласились, а так даже не придётся врать, что оказались здесь случайно и ничего не планировали, — торопливо продолжила Блейк. Не то, что бы она одобряла, но этот тон... — Они сильные, если первое место в рейтинге Бикона хоть какой-то показатель.

Свиток просигналил еще раз — фотография трех девушек и одного парня на фоне черных башен Бикона.

— Их оружие: трансформ-коса-винтовка, латные рукавицы с дробовиком, два ПП с вертикальными штыками и... молот-гранатомет, если глаза меня не обманывают. Просит не зашибить их мимоходом.

Ахиллес приглушенно зарычал.

— Мы уже не сможем это исправить, — мягко сказала Блейк, взяв его за руку.

Секунду парень молчал. С тех пор, как черная повязка поселилась на его лице, Блейк стало намного труднее читать эмоции напарника и сейчас лишь сжатые в тонкую полоску губы и ходящие ходуном желваки на скулах позволяли оценить уровень его злости. Это просто недовольство самоуправством или настоящий гнев? Блейк не была уверена...

-...Я буду говорить с ней, когда это все закончится, — наконец, процедил Ахиллес и Блейк облегченно выдохнула.

"Мы поговорим об этом позже, — торопливо отстучала Блейк на голо-клавиатуре, — и тебе лучше придумать очень хорошее оправдание, или я не ручаюсь за твои кости".

— Я думаю, теперь точно пора, — сказала она, отправив сообщение и бросив Свиток Ахиллесу. — Хочу найти группу побольше, затеряться в толпе на входе.

Она подошла к краю крыши, каждую секунду ожидая, что ее окликнут и потребуют ответа о Шни, который она не была готова дать, но Ахиллес, слава Близнецам, молчал.

Уже на самом краю, запрыгнув на парапет, Блейк остановилась. Задумчиво покачавшись на носках пару секунд, она тихо сказала:

— Вчера я кое о чем тебя попросила, но ты не ответил. Думаю, сейчас самое время.

И так же, как вчера вечером, ответом ей было безмолвие. Зная, что Ахиллес увидит и правильно интерпретирует движения зубных коронок и сережек, обернулась через плечо.

— Я не уйду, не получив ответа.

Ахиллес вздохнул и сокрушенно покачал головой.

— Я не позволю тебе сражаться в моих битвах вместо меня, Блейк, — наконец сказал он и Блейк расстроено прижала уши к волосам, по одним интонациям догадавшись — решение окончательное и не подлежит обсуждению.

Но она все равно вскинулась, готовая спорить, доказывать, просить, умолять, пусть даже заранее зная, что все тщетно, но Ахиллес не дал ей и секунды.

— Но я всегда буду рад, если ты будешь сражаться РЯДОМ со мной. Я сделаю то, что будет необходимо, и прошу тебя прикрыть мою спину, когда придет время иметь дело с последствиями, — он споткнулся на мгновение, но с усилием закончил — гораздо тише, с явной неловкостью и затаенным страхом: — в любом качестве, которое будет тебе удобно. Вместе мы справимся с чем угодно, Блейк.

"Ты и я, Блейк, — говорил ей Адам. — Ты и я — против мира".

Блейк заставила себя отвернуться, вновь качнулась на носках на самом краю крыши, разглядывая асфальт далеко-далеко внизу. Если она сейчас сделает шаг — без ауры, без Проявления... А ведь именно этого просил Ахиллес: вновь броситься вниз в пропасть, из которой она едва выбралась, потому что человек, которому очень хотела верить, сказал, что у нее вырастут крылья.

Повторяла ли она ту же ошибку второй раз? Она ведь помнила Адама совсем другим. Когда они впервые встретились, огонь в зеленых глазах не обжигал, причиняя страдания, но исцелял, согревал и зажигал в ней собственное пламя: также, как делал сейчас Ахиллес.

Действительно ли она не умеет выбирать себе друзей? Действительно ли обречена повторять один и тот же путь снова и снова, верить в тех, кто подведет ее, вдохновляться теми, кто ее разочарует?

Любить тех, кого обязана будет убить?

И действительно ли у нее был выбор? Могла ли она отвернуться от Ахиллеса, сбежать, оставив его один на один с собственными демонами? Возможно, будь у напарника хоть кто-то, на кого он мог по-настоящему опереться... очень может быть. Но Жанна, Вельвет, Шни — все они Охотницы, и не станут бросать все, чтобы принять на себя хоть часть той ноши, что пригибает к земле его плечи. Разовая помощь, или даже встречи время от времени не помогут. Да и вообще, что они, три домашние девочки, могут в этом понимать? Это Блейк была на этом пути, она видела последнюю остановку, она знала на нем каждую кочку и выбоину.

И это значило, что, кем бы ни закончил в конце концов Ахиллес — героем или чудовищем — Блейк пройдет с ним каждый шаг. Потому что нет никакого другого способа знать точно, кроме как попытаться.

— Мы с тобой партнеры, Ахиллес, — выдавила она, проглотив страх, тяжелым шипастым шаром упавший куда-то рядом с сердцем. — Это значит, что у нас одна дорога на двоих.

Она сделала шаг. Ветер рванул волосы, мгновенно высушил мокрые дорожки на щеках, сдернул с головы капюшон.

"Просто сделай так, чтобы она не закончилась тем же, что мне придется сделать с Адамом".

Глава 29. Лики Близнецов

Обычно, падение с крыши девятого этажа — верная смерть для каждого, у кого не открыта аура. Даже для сильных ауроюзеров это станет проблемой, в лучшем случае оставив их с пустой аурой, в худшем — закончится инвалидностью или той же смертью.

В нескольких метрах от земли Блейк привычно стукнула себя кулаком по бедру, проваливаясь в застывшее серое отражение реальности, и вынырнула обратно в тот же момент, в паре десятков сантиметров от земли, мягко приземлившись, как учили — с носка на пяточку, совершенно бесшумно.

Эта неочевидная на первый взгляд особенность ее Проявления — обнулять любую инерцию — была одновременно благословением и проклятьем. Проклятьем — потому что она не могла начинать атаку до телепортации, ведь любой импульс все равно рухнул бы в пустоту. Благословением — гораздо реже, но зато хоть высота потеряла свою опасность.

Блейк быстро огляделась и, убедившись, что за ней никто не наблюдает, закрыла глаза. Быстро пробежав короткую дыхательную гимнастику, девушка заученно вытолкнула все личное на задворки сознания. Сегодня у нее была цель и была битва, которую она не имела права проигрывать.

Закончив с первым этапом подготовки, Блейк вытащила из-за пазухи черную повязку с алой волчьей головой, клыкастой пастью, распахнутой в вечном непримиримом оскале. Единственным отличием от настоящей эмблемы было отсутствие трех рваных следов от когтей на заднем фоне: правило, за исполнением которого Белый Клык следил очень строго. Эту повязку надевали те, кто технически не состоял в организации, но выражал таким образом свою поддержку, или, такое тоже бывало, вершил личную месть.

Не то чтобы Белый Клык не хотел брать на себя ответственность за чужие действия... скорее это было нужно самым мстителям — "правильная" повязка маркировала их как состоящих в террористической организации, эта... ладно, в ней тоже не было ничего хорошего, но хотя бы это оставалось личным, и не делало энтузиастов соучастниками всего длинного списка преступлений Белого Клыка.

Блейк проверила маску, спрятанную в одном из многочисленных внутренних карманов куртки: не ту отполированную, чуть ли не фабричную версию, которую она привыкла носить, а нарочито грубую поделку, состряпанную в мастерской "Разящего", — такие носили все те же "энтузиасты".

Именно ей она и была сегодня — энтузиасткой, злой и обиженной, едва грамотной, и решившей, что с нее хватит. Одна из очень многих — тысячи их таких было в Черном море, десятки и сотни придут сегодня на собрание.

Солнечный свет забирался в узкий глухой тупик между домами разве что в полдень, и не успел высушить многочисленные лужи. Заглянув в одну из них, Блейк посмотрела в такие непривычные голубые глаза, заправила за ухо прядь русых волос, пошевелила ушами того же цвета, которые обзавелись маленькими пушистыми кисточками. Контактные линзы, смываемая специальным составом краска для волос, мешковатая одежда, скрадывающая особенности фигуры, один визит к парикмахеру — и такой эффект... Блейк сама себя с трудом узнавала, если честно. Осталось надеть маску — и разве что Адам сможет ее узнать, и то если они столкнутся нос к носу.

Едва различимое облако черной пыли упало сверху, на мгновение застыло перед лицом Блейк, а потом сформировало стрелку. Хмыкнув себе под нос, девушка послушно следовала указаниям — в конце концов, Ахиллес знал план, и для него не было проблемой найти самое большое скопление стальных масок, подобных той, что Блейк прятала под курткой. Едва она вышла на улицу, стрелка нырнула вниз, рассеялась по асфальту, став едва заметной, и развернулась, указывая направление.

Самые частые гости на таких собраниях — молодежь, от семнадцати до двадцати пяти. Те, кому пока не надо переживать о супругах и детях, кто горит желанием изменить мир прямо здесь и сейчас: полные амбиций и обид, едва закончившие школу и успешно все забывшие сразу по выходу за ее стены. Таких было очень, очень много — Белому Клыку не надо было стараться завербовать новичков, скорее они перебирали новобранцами, оставляя самых лучших и многообещающих.

Именно поэтому, завернув за угол и увидев два десятка взрослых мужиков от тридцати и старше, Блейк на мгновение растерялась и даже решила было, что Ахиллес ошибся. Но нет — повязанные на бицепсах поверх курток повязки с псевдо-эмблемой Белого Клыка были у каждого.

На секунду они застыли друг напротив друга. Разговоры среди мужиков мгновенно смолкли, каждый уставился на девушку с одинаково мрачным выражением и Блейк скривилась, уже догадавшись, что произойдет дальше. И точно:

— Шла бы ты домой, девочка, — кивнув на рукав Блейк с черно-алой повязкой, проворчал самый крупный из них, неодобрительно дернув острыми волчьими ушами. — Не бабское это дело.

С этим Блейк часто встречалась — она была молода, и она была красива. Многие, очень многие считали, что ей не место в Белом Клыке... и уж тем более они не желали подчиняться девчонке, слишком молодой даже для того, чтобы закончить школу.

И тем не менее, они всегда подчинялись, и не только потому, что за ее спиной стоял Адам: существовал один простой способ заставить воспринимать ее серьезно.

Ей даже не пришлось включать ауру. Они не воспринимали ее угрозой, видя просто невысокую девушку, столь же опасную, как воробышек с воинственно встопорщенными перьями. Блейк скользнула вплотную, ткнула двумя пальцами в солнечное сплетение, заставив волка судорожно хватать воздух, согнуться, хватаясь за грудь. Прежде, чем кто-то успел даже осознать, что случилось, Блейк прижала к его шее узкое лезвие ножа-бабочки, обхватила ладонью затылок, не давая отдернуть голову.

Пока здоровяк пытался отдышаться, Блейк посмотрела через его плечо на остальных — напряженных, но боящихся двинуться, чтобы не получить одного из своих с перерезанным горлом.

Они ничего не могли ей сделать. Даже без настоящего оружия, с одним ножом-бабочкой, купленном в супермаркете, пожелай она — через минуту на этой улице было бы двадцать трупов. Блейк широко улыбнулась, зная, что они прочитают это в ее глазах: секрет был в том, чтобы действительно быть способной сделать это, и убедить себя, хотя бы на мгновение, что ГОТОВА.

Убедившись, что послание получено, она посмотрела на говорливого волка-фавна:

— Шел бы ты домой, дяденька, — со злым, колючим весельем прошипела она. — Не стариковское это дело.

На одно короткое мгновение она позволила улыбке превратиться в оскал, чуть нажала лезвием на кожу и отступила назад, щелкнула ножом, небрежно закрутив оружие между пальцами.

Волк медленно распрямился, провел рукой по могучей шее и пару секунд рассматривал ладонь, запятнанную кровью из царапины на шее. Его уши дернулись: один раз, другой... Когда он поднял взгляд и посмотрел на Блейк, та нахально улыбнулась в ответ.

— Ладно, ты мне нравишься, — фыркнул он. — Бойкая!

Блейк вернула улыбку, уже по-настоящему, без злости и жестокости позади. Она протянула мужчине раскрытую ладонь:

— Можно с вами, парни? А то, боюсь, мне придется повторить тоже самое на входе. Пожалейте беднягу.

Хмыкнув, волк с размаху ударил по протянутой руке, с осторожной силой сжал ее тонкую ладошку.

— Договорились, тигрица. Меня...

— Без имен, — оборвала Блейк. — Если все пойдет хорошо, нам дадут псевдонимы. А пока пусть будет просто... Волчонок.

"Волчонок", на голову ее выше и вдвое тяжелее, хохотнул еще раз и приглашающе махнул рукой, приглашая Блейк присоединиться. Очень скоро, несмотря на ее предупреждение об анонимности, она узнала, что новые знакомые — смена одного из металлургических заводов. Сразу стала понятна однородность группы — все фавны так или иначе были из семейства псовых. Один из предрассудков людей — формировать бригады по расовому признаку. Мол, если поместить в одну группу кошку с собакой, или кролика и лису — гарантировано получишь проблемы.

Справедливости ради — Блейк действительно не любила собак: они были шумными, глупыми и слюнявыми. С фавнами, с другой стороны, таких проблем у нее никогда не возникало.

Она старалась говорить как можно меньше, следуя простой легенде: девчонка, чьего отца ранили на площади четверо суток назад. Рассеянно отвечая на вопросы и прислушиваясь к разговорам вокруг, Блейк думала о том, что очень скоро эти люди будут называть ее предательницей — так же как те фавны, с которыми она сражалась последние несколько дней. Они всегда говорили одно и тоже, выплевывая оскорбления ей в лицо с одинаковой ненавистью и презрением: "предательница", "подстилка копов" и многие, многие другие, разные по форме, но одинаковые по сути.

Часть ее боялась, что они правы. Может ли быть правильным тот путь, на котором приходится сражаться с собственным народом? Ее врагами должны были быть люди — ограниченные, злые, корыстные... не фавны.

Единственным утешением для нее служило то, что сказал ей Гира, когда она навестила его в больнице на вторые сутки. Старому журналисту даже не пришлось ничего объяснять — она лишь в двух словах рассказала, чем занимается и... икона мирного равенства просто посмотрел ей в глаза, взял за руку и тихо сказал:

— Если ты хочешь подлинного равенства, Блейк, тебе надо начать с себя. Тебе надо признать, что мы не лучше их, мы точно такие же. Фавны могут быть глупыми, корыстными, невежественными, озлобленными и ограниченными точно так же, как люди. Ты должна признать, что проблема не только в них, но и в нас.

Блейк было сложно это принять: ее учили иначе. Это Королевства начали дискриминацию, это люди притесняли ее народ — фавны просто били в ответ. Самооборона, даже в нападении, — и ничего кроме.

Но сейчас она шла среди фавнов — просто самых обычных фавнов, возмущенных подлой атакой, — и не могла не думать о том, что на собрании Красной Руки сейчас происходит то же самое. И всегда происходило.

Просто люди, пострадавшие от фавнов. Просто фавны, пострадавшие от людей.

И ничего не изменится после того, как она убьет Адама. Даже если она убьет каждого в Белом Клыке, а потом и в его близнеце по ту сторону баррикад, это опять-таки ничего не изменит — все просто начнется заново.

— Поэтому я действую через "Голос фавнов" — только так можно выйти за пределы тупиковой парадигмы "фавны против людей" и создать новую: "граждане Королевства против дискриминации".

Тогда Блейк ничего не ответила — просто отвела взгляд и перевела разговор на прогнозы врачей. Ее убеждения и без того трещали по швам последние месяцы — все, во что она верила, рассыпалось пылью: Адам, Белый Клык, эта гребанная Шни... даже Ахиллес — золотой мальчик, которому оказалось не все равно.

Может быть, Гира был прав. Может, права была Сиенна Хан, лидер всего Белого Клыка. Возможно, истина была где-то посередине.

Она выяснит, когда остановит тех, кто совершенно точно не прав.

Попасть внутрь не составило труда — Блейк просто проскользнула вместе со своими новыми знакомыми. Ни у кого не возникло даже мысли останавливать толпу хмурых дюжих мужиков — именно таких здесь и ждали, в конце концов. Справедливости ради — на такие собрания вообще было несложно попасть, достаточно было лишь продемонстрировать фавн-наследие и выглядеть достаточно злым. Копы часто пользовались этим — всегда найдется фавн, попавшийся на чем-то горячем, готовый докладывать своим новым хозяевам обо всем, чего они пожелают.

Белый Клык не очень переживал об этом — на таких собраниях, на самом деле, не происходило ничего действительно важного: Блейк могла почти дословно пересказать любое из них, включая те, на которые не попала, настолько одинаковыми они были. Облав здесь не боялись — копы никогда не смогут подтянуть достаточно сил незаметно, и из этого склада существовало целых три подземных хода, через которые можно было выбраться в трех разных направлениях на соседние улицы.

Едва оказавшись внутри, Блейк растворилась в толпе, оставив своих новых приятелей разбираться самостоятельно. Что бы ни произошло дальше, им же будет лучше, если они окажутся подальше от нее.

Пустой склад был заполнен почти под завязку — здесь, наверно, была пара тысяч человек. Блейк, стараясь держаться в тени, пробиралась вдоль стен, где народу было поменьше, ближе к сцене, которую ребята сколотили в дальнем конце, у черного хода. Девушка старалась держаться в тени, благо окна над сценой почти целиком были закрыты огромным черным полотнищем с алой волчьей головой, отгородившим часть склада. Она остановилась почти у сцены — метрах в десяти от редкой цепочки своих бывших соратников, держащих толпу на расстоянии.

Все, как всегда. Единственное, что выпадало из привычной картины — смуглая зеленоволосая девушка, что, скрестив на груди руки, прислонилась спиной к деревянной сцене. Над плечами торчали две рукоятки длинных кукри, чьи изогнутые лезвия выглядывали из-за спины в районе талии. Верхнюю половину лица скрывала маска Белого Клыка, через узкие смотровые щели забрала сверкали ярко-красные глаза, но Блейк не видела никакого фавн-наследия. Теоретически, это еще ничего не значило, ту же Илию не отличишь от человека, пока она не сменит цвет кожи, но...

Не было никакого способа, которым Белый Клык и Красная Рука могли бы договориться напрямую. Это значило, что должен существовать посредник, и единственная кандидатура, о которой она могла думать — желтоглазая сука в костюме, ослепившая Ахиллеса.

На мгновение Блейк почти пожелала, чтобы та женщина оказалась здесь — так она могла бы сдержать слово, данное на следующий день после той трагедии: "Эта сука забрала у моего друга глаза. Значит, я заберу у нее". Блейк также не забыла, что сука была на складе не одна — третьим, кто был виновен в том, что случилось с Ахиллесом, был иллюзионист.

Или, к примеру, иллюзионистка.

Девушка с красными глазами была незнакома Блейк и, хотя само по себе еще ничего не значило, это заставило кошку занести незнакомку в список: она была новенькой и, Блейк могла сказать это от одной небрежной уверенной позы, знала, с какой стороны браться за окровавленный клинок.

Секунду Блейк колебалась — нырнуть ли в толпу, или держаться ближе к краю. Первый вариант был безопаснее, но если все пойдет не так, именно ближайшие к ней окажутся под бОльшей угрозой, да и ее саму свяжет толпа. Подумав немного, Блейк осталась где стояла — прислонившись к стене, среди таких же одиночек, как она, решивших держаться подальше.

В ожидании начала, девушка прикрыла глаза, сосредоточившись на слухе. Ни Адама, ни Илии, ни кого бы то ни было еще из верхушки Белого Клыка не было на виду, но, может, она сможет расслышать что-то за сценой?

Увы, вместо полезной информации, Блейк рухнула в океан мерного гула разговоров сотен людей. Этот рокот нес в себе напряжение, нервы и предвкушение. Блейк слышала пересказы историй — отец, взорванный на той площади, жена, задетая случайной пулей, дочь, попавшаяся в руки людям в эти дни беспорядков, искалеченный сын... десятки разных, но таких одинаковых историй шептали, рычали, передавали друг другу и Блейк почти чувствовала медленно закипающий гнев, скрытый до поры приглушенными интонациями.

Каждая из этих историй была правдой — Блейк видела десятки таких на улицах. То, что мешало ей в полной мере разделить эти чувства, были другие истории — единые во всем, кроме того, кто совершал те же самые преступления. Она бы, скорее всего, пропустила все это, сосредоточившись на защите фавнов, если бы не Ахиллес, для кого не было никакой разницы. Но, к счастью, он был в ее жизни — и Блейк видела доказательства того, о чем говорил ей Гира.

Фавны — такая же угроза равенству, как и люди. Разглядев это однажды, Блейк уже не могла перестать видеть все новые и новые доказательства, столь многочисленные, что оставалось только недоумевать, как она могла не замечать этого раньше.

Из раздумий ее вывела внезапно упавшая на склад тишина, и в тот же момент ее чуткий кошачий слух различил знакомые тяжелые шаги, и кое-что еще, не менее знакомое, — шорох одежды, прижатой к полу безвольным телом, звуки ударов ботинок о дерево и хлопков ладоней о доски в тщетной попытке за что-то уцепиться.

Слух не подвел — когда Блейк подняла взгляд на сцену, то увидела именно то, что ожидала: Адама, в своем обычном черном плаще, волочащем за собой вяло трепыхающееся тело с мешком на голове; дорогой костюм был изорван в клочья, белая рубашка в прорехах сверкала пятнами крови.

Блейк быстро отвела взгляд, опасаясь, что Адам почувствует этот свернувшийся в груди клубок шипящих змей, кипящий гнев, заставивший до боли сжать кулаки, пропоров ногтями кожу. Оглянувшись по сторонам, Блейк убедилась в том, что до нее никому нет дела. Вытащив Свиток и спрятав вспыхнувший экран под полой куртки, девушка торопливо открыла нужную программу, написанной в Белом Клыке для одной единственной цели — по команде передать на другое связанное устройство звуковой сигнал. Закончив, Блейк крепко сжала Свиток в кулаке — два нажатия на кнопку включения, одно на кнопку увеличения громкости: сигнал для Ахиллеса и Вельвет.

Все еще стараясь не смотреть прямо на Адама, Блейк молча наблюдала, как фавн вздернул свой живой груз на колени и грубо сорвал мешок с головы, открывая лицо. Тонкий слой пота, маслянно блестящий в желтом свете ламп, огромный синяк на левой скуле, спутанные окровавленные темные волосы, липнущие к коже — ничто из этого не помешало Блейк узнать его. Аргус Нави, чья семья владела почти половиной морского порта Вейл и один из основных спонсоров Красной Руки. Белый Клык охотился за ним не первый год, но у сукина сына действительно была хорошая охрана, и жил он, разумеется, далеко от грязи Черного моря и районов, где Белый Клык мог действовать свободно.

Пальцы Блейк рефлекторно отдернулись от кнопки. Так вот, что пообещала Адаму сука в костюме — голову человека, годами финансирующего дискриминацию в ее самой грубой и насильственной форме.

"Пусть" — сказала ненависть внутри нее.

— Все вы знаете, что произошло четыре дня назад, — донесся из динамиков, спрятанных где-то за сценой, спокойный голос Адама. — Фавны пришли выразить свое несогласие. Законно. Мирно. По правилам.

"Пусть умирает" — по-волчьи взвыло отмщение.

Схватив Аргуса за волосы, Адам заставил его вскинуть голову, открывая залитое кровью лицо. Затуманенные болью глаза мужчины бессмысленно уставились на толпу — вряд ли он даже осознавал в полной мере, где и среди кого находится.

"Он заслужил. Он не та маленькая Шни" — добавила справедливость.

— Мы, Белый Клык, были там — мы всегда там для вас, чтобы защитить, если все пойдет не так, как запланировано. Я хочу лично попросить прощения за то, что в этот раз у нас не вышло. Погибли фавны — сорок восемь мертвых, полторы сотни раненных. Гира Белладонна, фавн, сделавший для нашего народа больше, чем кто-либо другой — застрелен Охотником, этими псами режима, забывшими свой долг.

"Ты пришла сюда за информацией, а не спасать жизнь ублюдка, которому сама с удовольствием перережешь горло" — холодно заметило равнодушие.

— Сегодня я принес с собой мое извинение, за то, что не смог защитить вас. Этот человек — Аргус Нави. Он отдал приказ об атаке. Он — виновен во всем этом.

Есть такое старое выражение: "спутать лики Близнецов". Так говорят, когда забота превращается в тотальный контроль, уверенность в собственных силах — в спесивое самолюбование, а справедливость — в месть.

Прямо сейчас Блейк смотрела на лица Богов, и не могла отличить одно от другого.

"Ахиллес даже не узнает, что ты просто позволила ему умереть" — сказал один из них. "Справедливость должна восторжествовать" — сказал другой.

"Он заслужил смерть" — произнесли они хором.

— Я не монстр, как обо мне говорят в новостях. Я просто фавн, который делает то, что необходимо, наказывает тех, кто считает себя неприкосновенным, и служу нашему народу также, как служит ему Гира Белладонна: иными способами, но с той же целью в сердце. Поэтому, его судьбу буду решать не я — это сделаете вы. Скажите мне, что я должен сделать с человеком, ответственным за смерть десятков наших братьев? Что скажут осиротевшие, потерявшие брата, жену или дочь? Я должен отдать его властям? Или...

Адаму не дали договорить. Громоподобное в своем единодушии "СМЕРТЬ!" перекрыло мощность динамиков, сотрясло все здание до основания и Блейк наконец нашла свой ответ.

Если здесь и сейчас Аргус Нави умрет, фавны получат то, чего желают — мести, и захотят еще. Адам с удовольствием даст им это — он даст им оружие, он научит с ним обращаться, он откроет им ауры. Он превратит их в армию, приучит к жестокости и крови, даст распробовать их, научит наслаждаться вкусом и прежде, чем они поймут, пути обратно не станет. Блейк знала каждую остановку на этом пути — она едва нашла в себе силы свернуть с него.

Не такого будущего она хотела для своего народа. И Блейк не позволит этому произойти, пока она еще способна держать в руках меч, пока не вытечет из ран последняя капля крови.

Нажать два раза на кнопку блокировки экрана, один раз — на кнопку повышения громкости.

Свиток выпал из ее рук, более не нужный, вспыхнула сиреневая аура, превратив ее в статую горящего аметиста и Блейк растворилась в воздухе, уйдя в безлично серый мир своего Проявления. Пространство за пределами сферы в тринадцать метров исчезло, заполнилось густым белесым туманом, в котором едва-едва узнавались очертания людей, стен и внутренних коммуникаций. Эмоции умерли и в тот же миг Блейк поняла, что колебалась слишком долго. Теперь она может и не успеть — телепортация давала скорость, но всегда было мгновение между возвращением в реальность, активацией ауры и пробуждением Проявления. За прошедшие годы Блейк стала очень хороша в укорачивании этого момента уязвимости, но все, что должен был сделать Адам — достать меч и взмахнуть им.

Но отступать было уже поздно — решение принято. Блейк материализовалась над широкоплечим фавном во втором ряду, приземлилась на его плечи и бросила себя вперед, не заботясь о том, как хрустнули под ботинками тонкие кости ключицы — он это переживет. Она должна была использовать каждое мгновение между телепортациями, чтобы приблизить себя к цели.

Она встретилась взглядом с Адамом — он улыбался, легко и без злобы, будто бы даже с радостью, а ладонь уже лежала на рукояти клинка. Еще одна телепортация и прыжок — и она коснется Аргуса, утащив его за собой в серо-серую реальность.

И тогда ее мир перевернулся.

Откуда-то из-за спины Адама выпрыгнул Беовульф, еще один ухватил ее за ногу снизу, сильно сжал, но почему-то не смог остановить, а в ноздри ударил удушающий запах гниющей плоти. Верх поменялся с низом, и от столь резкой перемены у Блейк закружилась голова — кулак, уже движущийся к бедру, чтобы отправить ее в небытие, пролетел мимо.

Блейк не могла активировать Проявление без удара. Мгновенно потеряв ориентацию в пространстве, Блейк пролетела дальше над головами фавнов, и с размаху врезалась в сцену, только сейчас получив возможность сбежать в уютную и безопасную серую хмарь.

В тринадцатиметровую зону попала шеренга бойцов Белого Клыка: Блейк видела, как отчаянно цепляются они за собственное оружие и маски, взмывающие вверх — Ахиллес был уже здесь. Как и Адам — красное лезвие было уже в паре сантиметров от шеи Аргуса и, судя по тому, что никаких трудностей он не испытывал, Белый Клык уже получил партию оружия из максимально немагнитных сплавов.

Быстро прикинув свои варианты, Блейк поняла, что опоздала: меч еще не коснулся Аргуса, но он был уже мертв. Она могла бы телепортироваться вплотную и даже просунуть ладонь под меч, но без развернутой ауры это просто закончится отрубленными пальцами и ничего не изменит. Была бы хоть половина секунды на активацию...

Она слишком долго колебалась. Если бы начала движение раньше — тихо, скрытно пробиваясь к сцене, то точно успела бы. И слава богу, что в сером пузыре реальности, окруженном белесой хмарью, не существовало эмоций — здесь она могла продолжать мыслить здраво.

И как только Блейк отвлеклась от Адама, то заметила зеленоволосую новенькую, пристально, не отвлекаясь ни на что, смотрящую туда, где еще мгновение назад была Блейк. Она тут же вспомнила, как Ахиллес описывал действие Проявления иллюзиониста и, учитывая, как та смотрела на Блейк, было кое-что, что стоило добавить к описанию: "зрительный контакт".

В ее ауре будто пробили дыру — нематериальная, почти волшебная субстанция хлынула наружу, когда Блейк насильно задержалась в своем ограниченном псевдо-мирке, чтобы просчитать свои дальнейшие действия.

Ввязываться в бой с Адамом, когда эта сука рядом, и Близнецы знают кто еще за сценой? Она умрет через пару секунд, едва только упадет первая иллюзия. Не вариант. А вот сама зеленоголовая...

Блейк вынырнула в реальный мир прямо перед своей целью — в полутра метрах от земли, как раз, чтобы приземлиться на корточки на ее плечи, сорвать маску и закрыть ладонью глаза. Попытайся Блейк провернуть это с Адамом, знающем каждый ее трюк, то было бы мертва в тот же миг... но красноглазая не была Адамом. Она инстинктивно отшатнулась, ударившись спиной о сцену, схватила Блейк за лодыжки и попыталась скинуть. Блейк не сопротивлялась — послушно подалась куда потянули, увлекая девушку за собой, и в тот момент, когда спина поразила землю, сиреневая аура уже вспыхнула, и вместо удара она рухнула в небытие, утягивая за собой красноглазую.

Материализовалась Блейк уже под сценой, перевернув их обеих вниз головой — она-то была привычна к таким кульбитам, но не ее противница. Всего один миг растерянности — и зеленая макушка ударилась о землю, Блейк навалилась сверху, прижимая ее земле, заблокировав левой рукой запястье, правым коленом — второе, а левым коленом прижав бедра к холодному бетону; правая ладонь закрывала глаза.

На всех, кого Блейк утягивала в телепортацию вслед за собой, действовали те же правила: обнуление инерции и сброшенная аура при выходе. Сама Блейк подняла свою почти мгновенно, и тут же, чтобы помешать врагу сконцентрироваться, сжала запястье красноглазой, достаточно сильно, чтобы затрещали кости, сильнее надавила коленом на второе, заставив суку кричать и извиваться, пытаясь вырваться — но с силой обычной девчонки, не сверхчеловека.

Блейк наклонилась ближе, к торчащему из спутанных зеленых волос уху и прошипела, чувствуя, как распрямляется внутри тугая пружина гнева, с силой, сравнимой разве что с той эмоцией, когда она положила ладони на подбородок и затылок ублюдка, который убил ее мать:

— Око за око, тварь.

Она дала ей секунду. Одну секунду на то, чтобы понять, ЧТО сейчас произойдет. Медленно, наслаждаясь каждым мгновением, она переместила ладонь, закрывающую ей глаза так, чтобы средний и указательный палец коснулись век, легонько надавила... Тонкое тельце под ней задергалось сильнее, едва не сбросило ее в отчаянной попытке спастись, истошно закричала, прося о помощи, как смертельно раненное животное, без капли разума позади, подчиняясь лишь инстинктам.

— Око за око, — повторила Блейк.

Ее пальцы погрузились в теплое и липкое почти наполовину — резко, быстро, без жалости. Сука закричала еще страшнее, выгнулась дугой, едва не ломая собственные кости и все-таки сбросила Блейк. Прежде, чем кошка успела подняться, деревянные доски над ней взорвались ворохом щепок, ботинки Адама ударили в бетон по обеим сторонам от ее головы, больно дернув за волосы. Блейк бесстрашно улыбнулась прямо в горящие ненавистью зеленые глаза, зная, как он будет взбешен потерей такого ценного союзника.

— С тобой будет то же самое, — еще успела выдохнуть она, прежде, чем алое лезвие отправило ее в серо-серый мир.

Глава 30. Танцы

Вайс требовательно постучала в дверь ванной:

— Пять минут, девочки!

Пару секунд по ту сторону молчали. Вайс нахмурилась и вновь подняла кулак, но остановилась, услышав мягкий смешок, мгновенно развеявший все напряжение, даже вопреки ее воли:

— Это не военная операция, Вайс, — сказала Куру. — Тебе не надо планировать все до секунд. Это просто танцы.

— И ничего не взорвется, если мы опоздаем немного, — добавила Жанна.

— На этих танцах будут присутствовать четыре директора четырех самых важных академий планеты! — скрипнула зубами Вайс. — Они произнесут речь! Я не собираюсь опаздывать на это и выставлять себя в дурном свете!

— Леди всегда опаздывают?.. — робко предположила Жанна после пары секунд тишины.

— Может быть, в вашем отсталом Мистрале! — огрызнулась наследница.

— В Вейл тоже, — добавила Куру.

— Хорошо, я из Атласа! Пунктуальность и ответственность — вот, что ценится у меня на родине!

— Но мы в Вейл...

— А я из Атласа, и мы сделаем по-моему.

Она услышала тяжелый вздох и тоскливое:

— Кто вообще главный в этой команде? — Жанна.

— Тот, с кем проще согласиться, чем спорить, — вздохнула Куру. — Мы почти готовы, Вайс. Дай нам...

— Четыре минуты.

Новый вздох.

— Да... четыре минуты.

Удовлетворенно кивнув, Вайс отступила от двери. Сама она была готова еще полчаса назад и могла бы помочь, но, кажется, немного перегнула палку, поторапливая остальных, из-за чего ее в четыре руки вытолкали из ванной. Наследнице осталось лишь нервничать, проверять собственный наряд и изо всех сдерживаться, чтобы побеспокоить девочек всего один раз.

Кстати о проверке...

Остановившись у зеркала, Вайс провела руками по обманчиво простому белому платью, целомудренно скрывающему грудь (да и нечем там было похвастаться, если честно), зато открывающему взглядам почти всю спину и стройные ноги. Ансамбль дополняла серебряная тиара в волосах, блестящая мелкими алмазами, изящные сережки и колье из того же набора — самый минимум необходимого для девушки из такой семьи, почти аскетичный образ, в сравнении с тем, как ее обычно наряжали для светских приемов дома.

"Кажется, все в порядке"

Это был второй наряд, который предложили наследнице для этого вечера. Бал в честь фестиваля Витал был запланирован давным-давно и, соответственно, Вайс начала готовиться к нему заранее. От первого варианта, предложенного ее стилистами из Атласа и который она тогда приняла, не особо задумываясь, пришлось отказаться уже здесь, в Биконе, и срочно подыскивать замену.

Первый вариант был слишком роскошным. Это было все равно, что заехать в бальный зал на новеньком представительском авто, купленном специально для этого случая, и которое после ни разу не будет использовано. Это было ошибкой — Охотники ценили другие вещи. Они ценили силу и мастерство тех, кто встанет рядом в битве с Гримм, храбрость и преданность тех, кто спасет им жизнь, когда ее придется удерживать на окровавленном кончике меча.

Именно это сказала Жанна в ее самый первый день в Биконе. Теоретически, Вайс знала это всегда. На практике...

Подняв взгляд чуть выше, в зеркале она быстро, чтобы не заметил, оглядела своего четвертого сокомандника.

Он действительно попытался выглядеть подобающе. Наверно, даже думал, что достиг некоторых успехов... но не для Вайс. Костюм, вряд ли даже купленный, скорее всего — просто взятый в аренду, плохо сидел на его нестандартной, слишком мощной фигуре. Слава Близнецам, хотя бы короткий ежик ржаво-рыжих волос было сложно испортить.

Вайс с удовольствием заплатила бы за нормального портного, и даже считала бы, что осталась в выигрыше: репутация команды — это, отчасти, и ее репутация — но держала эти мысли при себе, так как прекрасно знала, что, стоит ей выказать свое недовольство и с грубияна станется пойти на бал в шортах и футболке только для того, чтобы сделать ей гадость.

С тех пор, как она переехала в Вейл, наследница много думала: о себе, о своей семье, о мире вокруг, о людях. Наверное, это было неизбежно — ее жизнь так круто изменилась, стала намного шире и полнее. Вайс будто сменила точку зрения: с высоты социальной лестницы опустилась на середину, и отсюда было намного лучше видно, что и почему происходит ниже, и совсем иначе виделось все, что выше.

Вайс знала, что не получила позицию лидера исключительно потому, что Куру была лучше нее — это задевало ее самолюбие, но наследница смирилась: фавн действительно справлялась хорошо, и даже на грубияна каждый раз находила управу. Одной из причин своей неудачи Вайс видела именно в этом — не могла придумать способа, которым сама смогла бы поставить Кардина на место.

Хорошо, кое-какие варианты были — из тех, что принесли ее отцу и всей семье дурную славу. Один звонок — и люди ее отца сделают что-то, о чем ей не следует знать: что-то недоказуемое в суде, сделают пару намеков, и быстро окажется, что грубияну придется делать все, что Вайс ему прикажет, если он не хочет, чтобы его отец и мать потеряли работу и никогда не нашли новую.

Плохая идея, Вайс знала это — и даже не потому, что это было неправильно и аморально, и не потому, что она не желала иметь со своим отцом ничего общего, нет... Вайс собиралась быть Охотницей, по крайней мере, какое-то время, а это значило проводить много времени вне Королевств или на самой их границе — в местах, где сама ее жизнь будет зависеть от того, прикроют ли ей спину, бросятся ли спасать, если попадет в беду. Доверять свою жизнь грубияну после того, как по приказу Вайс будет разрушена жизнь его семьи? Это было бы просто глупо.

Были и более тонкие способы, конечно — те из них, в которых Вайс выступала бы спасительницей и оставалась как бы ни при чем... но от этого наследница отказалась уже из принципа. Она — не ее отец.

Вот и оставался у нее лишь один способ — она должна была подружиться с грубияном, завоевать его доверие и уважение сама. Как только она сформулировала для себя эту задачу, последовало следующее неприятное открытие: Вайс понятия не имела, как это сделать.

Ее учили управлять компанией и вести коллектив. Ее учили общению с подчиненными, с деловыми партнерами, с политическими союзниками — может, она и не была экспертом, но видела и знала многое, а кое-что и успела попробовать на практике.

Вайс никогда не учили, как правильно дружить с людьми. Ее не учили, как завоевывать их преданность, как получить уважение — все это, как считал отец и учителя, у нее было и так: Вайс должны были подчиняться и уважать просто из-за того, что она родилась Шни.

Внутри SDC так и было — у нее была власть просто по факту рождения. В Атласе так и было — просто равных можно было пересчитать по пальцам одной руки: семья Айронвудов, индивидуально — Советники... и всё.

Это была ужасающая дыра в ее образовании, допущенная Жаком Шни. Возможно, допущенная намеренно — чтобы сузить количество доступных дочери вариантов. С кем-то другим Вайс, возможно, посчитала бы такие обвинения паранойей, но... не со своим отцом. Это знание было выстрадано ей годами попыток получить его одобрение, выплакано слезами, оплачено болью и, наконец, принято со смирением: знание того, что им правит лишь холодный расчет, беспристрастная точность калькулятора, непрерывно высчитывающего пути, ведущие к выгоде.

Это неприятно напоминало ей Куру, какой она иногда была — в бою и стрессовых ситуациях. Хотя, конечно, в быту они отличались как Близнецы.

Вайс поняла, что слишком глубоко ушла в свои мысли, когда обратно в реальный мир ее выдернул грубый голос:

— Чего надо?

Она удивленно моргнула и сфокусировала взгляд на Кардине.

За два прошедших месяца, даже почти не взаимодействуя с грубияном лично, Вайс научилась отличать нюансы его настроения — он все еще дружил с Жанной, в конце концов, и они проводили много времени вместе, на тренировках, в походах и — традиционно — в столовой. Он всегда болтал с Жанной, да и сама девушка не уставала повторять: "он просто так общается", выгораживая партнера.

Годы воспитания в ней каждый раз возмущенно вскидывались, когда она слышала его речь, но Вайс удержала себя — в этот раз это был просто вопрос.

— Я рада, что в нашей команде всего двое человек, которых мне надо поторапливать, — нейтрально ответила она.

— Мне не надо мазать на лицо килограмм косметики, — ухмыльнулся Кардин.

— Не надо, — согласилась наследница.

Пару секунд они молчали.

"Если я хочу себе нормальную команду, я должна что-то с этим сделать. Вот только что?"

Извиняться ей было не за что. Зато было за что прощать...

Однако, первый шаг сделала не она.

— Первый раз вижу, чтобы ты так дергалась.

Вайс вновь оглядела себя в зеркале, тщательно разгладила микроскопическую складку на платье...

— Мне очень важно произвести на всех хорошее впечатление, — наконец, сказала она.

— Нахера?

Наследницу вновь передернуло.

— С профессорами ты совсем иначе разговариваешь, — процедила она. — Отсюда я делаю вывод, что ты можешь.

"Возможно, этому просто не суждено произойти"

— Ты не профессор, — нахмурился грубиян.

— Верно. Я леди, — просветила Вайс. — Просто...

Она покосилась на дверь ванной, потом вновь посмотрела на Кардина, задумчиво прикусила губу... Ей вдруг вспомнилось, как странно улыбалась Винтер, рассказывая о службе в армии. "Чтобы люди тебя поняли, с ними надо говорить на языке, который они знают". Приходилось ли сестре преодолевать те же проблемы? Вайс никогда не приходило в голову спросить об этой стороне ее жизни...

— Просто фильтруй базар, хорошо? — наконец, закончила она, тихо, чтобы, не дай Близнецы, не услышали девочки.

Хотя, зная Куру...

Ну, какого-то эффекта она определенно добилась. Кардин смотрел на нее круглыми глазами и невоспитанно открытым ртом. Вайс уже начала нервничать, правильно ли она расшифровала значение подслушанной у того же грубияны фразы из контекста, когда парень коротко хохотнул и покачал головой:

— Жанна говорила, что у тебя есть чувство юмора, но я не верил.

Поправлять его, объясняя, что это не было шуткой, Вайс не стала.

— Ты не ответила на вопрос.

Если ты не знаешь, как дружить, стоит поискать ответа у тех, кто знает. Вайс было слишком неловко спрашивать об этом Куру или Жанну, поэтому искать материалы она отправилась в сеть. "Будьте собой, на любом притворстве не построишь по-настоящему прочной дружбы, — писали там. — Позвольте людям узнать вас и ваши устремления, помогите им понять, что вами движет. Постарайтесь найти точки соприкосновения и общие интересы".

— Жанна всегда защищала тебя и выгораживала, вне зависимости от ситуации, — наконец, сказала она. — Пыталась объяснить и рассказать о тебе. Поэтому я кое-что знаю о Кардине Винчестере, и уверена, что мне не нужно объяснять, что такое долг перед семьей.

Кардин, напрягшийся с первых же слов, не отрываясь, следил за ней внимательными карими глазами, с той цепкостью и остротой, что всегда появлялась в них, стоило команде "Калейдоскоп" выйти на миссию. Жанна и Куру в один голос уверяли Вайс, что Кардин вовсе не тот глуповатый простак, каким любит прикидываться... и, кажется, наследница наконец начала понимать, почему они были так в этом уверены.

Вайс коснулась кончиками пальцев шрама, перечеркнувшего ее лицо сверху вниз через левый глаз. Это всегда помогало ей успокоиться. Напомнить себе о том, чего она уже достигла... и о том, что не боится цены.

— У меня тоже есть такой долг. Разница между нами разве что в том, что мой долг — это долг перед мертвыми. Я могу проследить историю своей семьи на четырнадцать поколений. Не думаю, что ты хорошо знаешь историю Атласа... это тринадцать поколений воинов. Тринадцать поколений тех, кто заслужили власть, богатство и уважение моей семье своей силой, честью... и кровью, в равной мере своей и чужой. Тринадцать поколений мертвых смотрят на Шни, Кардин, и я без всякой мистики могу сказать — им не нравится то, что они видят сейчас. До тех пор, пока я — наследница, до тех пор, пока именно я определяю будущее своей семьи, Шни будут воинами. Они будут щитом Атласа и его мечом — не тугим кошельком, не хрустящими банкнотами, выпадающими из карманов при ходьбе.

Вайс была готова к насмешкам, к очередной грубости и оскорблению — это стало бы концом ее попыток наладить контакт. В этом случае первое, что она сделает завтра утром — потребует у Куру начать процесс реорганизации команды: такое не приветствовалось, даже осуждалось, но допускалось. Вряд ли будет такой уж проблемой найти желающих поменяться...

Все, что она получила — тишину. Грубиян, скрестив руки на груди, смотрел на нее с совершенно непроницаемым лицом и молча ждал продолжения.

— Я не всегда буду Охотницей. Бикон, еще несколько лет... но Шни — это Атлас. Придет день, и я вернусь на родину, чтобы сделать свою семью такой, какой она должна быть. В тот день мне пригодится хорошее отношение тех, кто готовит лучших воинов мира. Охотники редко вмешиваются, но их влияние, когда это все-таки происходит, трудно переоценить.

— И что именно ты собираешься делать?

Вайс поймала его взгляд и жестко усмехнулась:

— Я недостаточно доверяю тебе, Кардин, чтобы ответить на этот вопрос.

Мгновение они смотрели друг другу в глаза, а потом парень пожал плечами:

— Справедливо.

Больше он ничего не сказал. В его случае это, наверно, и было лучшим ответом.

Сказать по правде, у Вайс не было четкого плана, но было бы очень глупо с ее стороны не думать об этом вообще. Кое-что она знала точно: например, что с SDC, в ее нынешнем виде, будет покончено. Дело было не только и даже не столько в фавнах — ее отец делал много вещей, о которых шептались, опасливо понижая голос или писали в закоулках всемирной сети, в которой, как известно, очень сложно заткнуть кому-нибудь рот... совсем. Не знай Вайс своего отца — посчитала бы все это сплетнями завистников, но... она знала. Если Жак Шни посчитает, что может выйти сухим из воды — он сделает все, что угодно, чтобы достигнуть цели. И его деньги, влияние семьи давали ему... не неприкосновенность, пожалуй, но очень прочный доспех и очень большую дубинку.

Конечно, именно так SDC поднялось на вершину, и именно так оставалось над ней — ограничь Вайс совет директоров и заставь соблюдать свою волю, они легко могут потерять первенство и "почти что монополию", но... Вайс было все равно. SDC никогда не было центром ее семьи — когда-то это была просто одна из ветвей, своего рода дочерней компанией. Шни были воинами, а добывать Прах за границами Королевств всегда было опасно: естественно было доверить эту задачу тем, кто мог защитить себя и других от Гримм. Именно ее отец превратил второстепенное в основное, просто инструмент для обеспечения себя и Королевство ресурсами — в центр не такой уж и маленькой Вселенной Шни.

Она собиралась вернуть Винтер в списки наследования — на первую строчку, пока у нее не появятся дети, на вторую — после... и если. Тогда все, чего она уже добилась в армии и добьется после станет частью истории Шни, частью их репутации.

Потом... возможно — сотрудничество и поддержка академии Атлас. Военные разработки — она не сможет вести их сама, но сможет профинансировать и организовать (одной из причин заняться филиалом проекта "Аргус" в Вейл была тренировка). Возможно — колонизация, Королевствам уже давно тесновато в нынешних границах. Надо только выбрать проект (а таких всегда было много) поразумнее, который действительно имеет шанс на успех. Шни-первопроходцы — таких в ее родословной тоже хватало...

Самое сложное во всем этом: удержать неизбежный конфликт с отцом в цивилизованных рамках. А то ведь у Вайс есть старшая сестра, но наследницей называют именно ее... Вайс не знала причин — в особняке это была запретная тема, как и не знала, как отец заставил мать отречься от дочери. Последнее Вайс ей так и не простила... и вряд ли когда-нибудь сможет забыть, как она смотрела на то, что происходит с фамилией и ее собственными дочерями со дна бутылки и ничего не сделала.

— Мы готовы!

Вайс резко обернулась, тут же забыв обо всем. Она уже подсмотрела платье напарницы, но на вешалке, и теперь сгорала от желания увидеть это воочию... и убедиться, что правильно мысленно примерила на Куру платье. Она ведь не просто так попросила портных немного изменить фасон, чтобы их наряды хоть чуть-чуть сочетались — достаточно тонко для того, чтобы это не стало явным сигналом, достаточно очевидно, чтобы она видела это сама. Маленький каприз, в котором наследница не смогла себе отказать — если она не может пойти на бал с той, с кем действительно хочет, то хотя бы иллюзию правильного свидания она заслужила.

Реальность... превзошла ее ожидания. Темно-бордовое коротенькое платье до середины бедра плотно обтягивало ладную фигурку, как перчатка, подчеркивая каждый изгиб гибкого тренированного тела.

Вайс громко сглотнула и тут же вздрогнула — так оглушительно это прозвучало в полной тишине.

С трудом подняв взгляд от туго сжавшего высокую грудь корсета, наследница заставила себя посмотреть ей в глаза... и сглотнула еще раз: так редко можно было увидеть в них неуверенность, густо замешанную со страхом, смущением и надеждой.

Это делало ее еще красивее.

— Ты прекрасно выглядишь, — словно со стороны, услышала Вайс свой противоестественно спокойный голос, будто и не взорвалась в ее сердце маленькая бомба.

Наградой ей стала широкая улыбка, и мгновенно возвращенная уверенность.

— Ты — лучше.

Это были очень простые два слова. В сравнении с десятками тысяч комплиментов, которые Вайс слышала за свою жизнь они должны были казаться безыскусными, лишенными благородства и лоска, но...

— Спасибо... — пробормотала она, отведя взгляд и с ужасом понимая, что краснеет.

В реальность ее вернул несчастный голос грубияна, о самом существовании которого Вайс забыла в тот же момент, когда увидела Куру:

— Я хочу сделать официальное заявление, — с каменно-серьезным лицом, так, будто произносил речь на похоронах, сказал он, — если вы не остановите это прямо сейчас, меня стошнит на ковер.

Часть 2

— Рада видеть вас снова, профессор Лайонхарт.

Вайс пришлось действительно приложить усилия, чтобы сделать улыбку приятной. Ахиллес рассказал ей свою историю, и директору Хейвена там тоже нашлось место — в одном ряду с родителями, тренерами и агентами. Это был человек, заставивший Ахиллеса уехать из страны, жить в трущобах, отказаться от судьбы Охотника и, в конечном итоге, — потерять зрение. Из-за него она едва не потеряла первого человека в своей жизни, которого могла бы назвать другом, будь у них было больше времени, будь возможность учиться вместе.

Директор Лайонхарт был виновен. Пусть далеко не в первом ряду, лишь замыкая первую десятку, но до всех остальных Вайс пока не могла дотянуться. Да и Лайонхарту, к сожалению, не могла высказать свое презрение в лицо — он был полезнее ей добродушным, а месть... ее, как известно, подают холодной, а прозвище, которое дали наследнице в Биконе — Ледяная Королева. Наверное, это судьба.

— Это взаимно, мисс Шни, — тепло улыбнулся в седые усы давно отошедший от боев профессор, сейчас больше похожий на плюшевого мишку, чем на Охотника. — За два года, что мы не виделись, вы превратились в поистине прекрасную девушку.

Изобразив заученную улыбку для "важных-но-ниже-меня людей", одновременно и польщенную, и снисходительную, Вайс пожала протянутую руку — ладонь была мягкой, без характерных мозолей и привычной для Охотника силы.

Лайонхарт вообще меньше всего на свете походил на Охотника — скорее на стареющего школьного учителя с ухоженной бородой и густой гривой седых волос, добродушного и довольного жизнью, которого кто-то нарядил в дорогой костюм, никогда не видевшего ни Гримм, ни боя насмерть. Сравнивая это с впечатлением, оставленном после себя Озпином, который тоже не мог похвастаться богатырским телосложением, или той же Гудвич, Вайс была как никогда рада, что выбрала Бикон. А ведь была у нее мысль, что, возможно, в Хейвене она сможет встретить Ахиллеса!

— А еще я стала сильной Охотницей, — похвасталась она, тоном, которым говорят о свершившемся факте. — Мои оценки лучшие на курсе.

"Если сложить академические и боевые" — добавила она про себя.

— Не сомневаюсь. Сила — у вас в крови.

Благосклонно кивнув, Вайс перевела взгляд на спутницу профессора. Высокая черноволосая девушка даже в ярко-алом платье с золотыми узорами и на каблуках походила на бойца больше, чем Лайонхарт. Это проявлялось во всем: в плавной, текучей походке, в прямом жестком взгляде карих глаз, в уверенности, с которой она действовала и смотрела по сторонам. Такая уверенность рождается только из осознания собственной силы.

Признаться честно, даже Вайс, искавшая в толпе именно Лайонхарта, сначала заметила его спутницу, и только потом — самого директора.

— Синдер Фолл, — заметив ее взгляд, представил женщину директор. — Мой телохранитель.

— Вайс Шни, — кивнула наследница. — Разве вам нужна защита?

— Озпин думал, что не нужна, — заметила женщина. — И посмотрите, чем это для него закончилось.

— В Вейл сейчас... неспокойно, — кивнул мгновенно помрачневший директор. — Меня... убедили, что лучше перестраховаться, чем потом сожалеть.

— Это разумно, — кивнула Вайс. — Но могу уверить от лица Бикона, здесь вам ничего не грозит. Кто бы ни совершил это преступление, они забились в самый темный угол и трясутся от страха.

— Вынуждена согласиться, — улыбнулась Синдер, чуть шире, чем было уместно, так, словно Вайс сказала что-то действительно смешное. — Это было бы очень... нагло с их стороны заявиться в дом лучших воинов Королевства. Но работа есть работа... и мы не вечно будем в Биконе. Назовите это тренировкой.

Они еще поболтали немного на отвлеченные светские темы: дела в Мистрале и Атласе, студенты, которых академии прислали на фестиваль, программу "Аргус". Она уже представила это отцу как свой личный проект, постаравшись дать понять, что не спрашивает разрешения, а просто ставит в известность. Деньги Вайс собиралась использовать только свои личные — за не такую уж и долгую карьеру певицы на счете накопилась приличная сумма, но она никогда их не трогала, пользуясь деньгами семьи... которые тоже были ее деньгами, в общем-то. Остальное должны были сделать ее фамилия и люди, которых она сможет убедить.

Сегодня Вайс тренировалась — бал был закрытым мероприятием, только для Охотников, без высшего света Вейл. Вряд ли директора действительно поддержат ее начинание, но даже просто высказаться о нем одобрительно при случае уже поможет. Позже Вайс планировала поговорить с некоторыми студентами — среди третьих-четвертых детей богатых фамилий профессия Охотника не считалась зазорной: этим вполне можно было хвастаться, как хорошей машиной или новым летним домиком на побережье.

Принципиальное согласие "Аргуса" на расширение, в случае, если Вайс обеспечит финансирование, наследница уже получила...

— Вайс! — окликнул ее знакомый голос, когда Лайонхарт и его спутница откланялись.

Оглянувшись через плечо, девушка широко улыбнулась, в который уже раз быстро оглядев напарницу сверху-вниз, от черных туфелек вверх по стройным ножкам к бордовому платью и загорелой коже груди. Улыбку мгновенно исчезла, стоило посмотреть ей в лицо — фавн напряженно хмурилась, держа в руках два стакана с безалкогольным пуншем. Куру даже не смотрела на напарницу — все ее внимание занимала удаляющаяся пара.

— Кто это? — спросила она, подойдя ближе и протянув Вайс стакан.

— Синдер Фолл, телохранитель Лайонхарта, — ответила наследница, посчитав, что директора Хейвена Куру знает и без нее.

Куру нахмурилась еще сильнее. Ее уши напряженно дернулись, так резко, что тщательно уложенные русые волосы растрепались, потревоженные поднятым ветерком.

— Держись от нее подальше.

Теперь уже нахмурилась Вайс. Женщина была очевидно опасной, но... то же самое можно было сказать о каждом Охотнике.

— Почему?

Куру прикусила губу.

— Не знаю, — раздраженно скривилась она. — Не могу сформулировать. Если она попытается поговорить с тобой наедине — зови меня. Не соглашайся, пока я не приду.

Это уже походило на приказ.

— Ты перегибаешь палку, Куру. Это Бикон. Мне ничего не грозит здесь.

— Да, разумеется. Просто... я знаю, что это глупо. Просто пообещай. Ради меня, хорошо?

Куру посмотрела ей в глаза: жалобно, испуганно...

— Хорошо, — мгновенно сдалась Вайс. — Обещаю.

Напарница действительно могла вить из нее веревки, когда хотела...

— Да как ты можешь этого не видеть?! — вырвал ее обратно в реальный мир громкий женский голос.

Обернувшись через плечо, Вайс увидела там неразлучную парочку из двух сводных сестер — ту самую растяпу Руби Роуз в красном платье, которая в первый день в Биконе едва не взорвала ее прямо на пристани и, в белом, ее старшую сестру — Янг Сяо Лонг: раздражающую, шумную блондинку, которая до сих пор била наследницу в двух матчах из трех.

Заметив, что их обнаружили, Янг пару секунд, прищурившись, разглядывала Вайс и Куру, а потом широко ухмыльнулась и, со словами: "Хорошо, сейчас мы выясним это раз и навсегда!" схватила сестру за руку и потащила за собой, игнорируя несчастное, но смиренное: "ЯЯЯЯНГ!"

Она оказалась рядом в мгновение ока, сверкнув солнечной аурой. Шкодливо улыбаясь, заставив все внутри Вайс напрячься (когда Янг так улыбается — жди беды!) и без положенных приветствий выдохнула:

— Рассудите, девочки! Из нас четверых — кто самая красивая?!

Конечно, Вайс знала, что сейчас услышит одну из тупых шуток, которыми была известна блондинка... но конкретное направление застало ее врасплох. Прежде, чем успела задуматься и осознать ловушку, она смотрела на Куру... а та смотрела на нее. На секунду Вайс даже забыла, где находится и сколько вокруг людей — настолько прямым и откровенным был этот бессловесный ответ на вопрос "Кто самая красивая?", и...

— Вот! Теперь видишь?!

...И ледяная граната взорвалась у нее в животе. Прах, они действительно были так очевидны? Каждый видел? Все знали?

Наследница быстро огляделась — но никто не смотрел. Центр был занят танцующими, вокруг разбившиеся на группки студенты были заняты в основном друг другом, музыка заглушила голос Янг. Никто ничего не видел и не понял...

Сегодня.

Страх привел за собой гнев. Она открыла рот, собираясь высказать Сяо Лонг все, что она думает о ее воспитании и привычке лезть не в свое дело, но Куру успела раньше.

— Янг.

...И сказала это так, что Вайс поперхнулась собственными словами. Интонация не была тяжелой или давящей, нет — скорее расстроенной, мягкой, разочарованной и... еще какой-то. Наследница не могла подобрать определение, но почему-то одно простое слово будто теркой прошлось по сердцу, оставив после себя какую-то тянущую тоску и боль — словно ей напомнили о чем-то важном, что она давным-давно потеряла.

И точно так же, как ее, эта интонация пробила и Янг. Самодовольная ухмылка слетела с лица, она вздрогнула и сделала шаг назад, словно получила удар.

— Это очень невоспитанно — лезть в личную жизнь других людей, которую они пытаются скрыть. Хорошие люди так не поступают.

Впервые на памяти Вайс блондинка просто не нашлась, что ответить. Она открыла рот, постояла так почти секунду...

— Прости, — повинилась она. — Просто вы так мило смотрелись вместе...

— Я не сержусь. Просто тебе стоит быть внимательнее к чувствам других людей и не заставлять их выставлять напоказ то, что они хотели бы скрыть.

Весь этот диалог Куру вела все тем же мягким, ласковым тоном, неуловимо что-то напоминающим Вайс. Наследница просто никак не могла вспомнить — что именно...

Но, что бы это ни было, оно принесло свои плоды. В третий раз за вечер произошло то, что Вайс считала невозможным — Янг, пробурчав что неразборчивое и вновь схватив сестру... попросту сбежала, юркнув куда-то в толпу, сделав вид, что увидела кого-то знакомого.

В немом изумлении проследив за побегом, Вайс перевела взгляд на напарницу, внимательно изучила ее отчего-то виноватое лицо...

— Ты должна научить меня этому трюку! — наконец, потребовала она. — Сделать ТАКОЕ с Янг — подвиг легендарнее, чем победа над Гриммоловом!

"И почему это подействовало на меня?!"

Куру почему-то совершенно не выглядела довольной комплиментом — скорее расстроенной. Вздохнув, она отвернулась и зашагала к распахнутым стеклянным дверям, ведущим на террасу, взмахом руки пригласив Вайс идти следом. Ловко лавируя между вышедшими подышать свежим воздухом парочками, фавн подошла к краю балкона, перегнулась через парапет, осмотрев что-то наверху... Запрыгнув на перила, девушка подмигнула Вайс, прижала ладонью юбку к ногам, и одним мощным прыжком бросила себя на следующий этаж: кинувшись к краю, наследница еще успела увидеть, как она ухватилась за перила этажа выше и, описав полукруг, скрылась в темной галерее. Оглянувшись, Вайс заметила всего пару удивленных взглядов — в Биконе видали и не такое.

Разумеется, прыгать следом она не стала. Вместо этого, осветив террасу вереницей белых глифов, чинно поднялась по винтовой лестнице.

Фавн ждала ее, положив локти на перила. Отчего-то она прятала взгляд, смотря куда угодно, но только не на наследницу, благо вид открывался достойный — даже спустя все эти месяцы Вайс не надоел этот сверкающий город под ногами.

Озадаченно нахмурившись, Вайс пристроилась рядом. Ей категорически не нравилась расстроенная Куру, а значит, она должна была что-то с этим сделать. Оглянувшись на всякий случай по сторонам, чтобы убедиться в приватности, она осторожно придвинулась поближе и подтолкнула напарницу плечом. И тут же пожалела — прикосновение к обнаженной коже, в романтичной обстановке танцев, да еще и наедине, в укромном уголке, где никто не увидит, так отличалось от обычных полуслучайных касаний... жест куда интимнее, чем те, к которым она привыкла.

Пока наследница пыталась собрать разбежавшиеся мысли обратно, Куру хихикнула и подалась навстречу, прижавшись бедром, вновь отправив Вайс в близкое к панике состояние. В такие моменты весь ее самоконтроль, которым она по праву гордилась, разлетался вдребезги по одной простой причине — наследница никогда не чувствовала чего-то настолько сильного: этой жажды прикосновений, потребности всегда быть рядом... и, просыпаясь посреди ночи, чтобы выпить стакан воды или сходить в уборную, лежать на кровати и слушать ее дыхание.

— В чем дело? — спросила она, с трудом возвращая самообладание.

— Ты знаешь, что Руби и Янг — сводные сестры?

— У них разные фамилии, — указала на очевидное Вайс, пока не понимая, к чему ведет напарница.

— Они часто сидят рядом с нами в столовой, — кивнула Куру. — Болтают, рассказывают истории... о чем большинство историй Янг?

— О Руби, — мгновенно ответила наследница. Честно, это было слишком легко.

— Вспомни эти истории, Вайс. Вспомни маленькую Руби, которую Янг учила кататься на велосипеде, кататься на коньках, пользоваться помадой. Вспомни Янг, прогоняющую монстров из-под кровати сестры. Вспомни, как сейчас Янг заставляет Руби есть полезную еду, а не одно печенье, как вытирает ей щеки, когда та испачкается.

— Хорошо, Янг любит свою сестру, — все еще ничего не понимая, согласилась Вайс. Это была единственная черта, которая по-настоящему нравилась ей в шумной невоспитанной блондинке. — Это очевидно всем. К чему ты ведешь?

— Вспомнила? Присмотрись получше — и ты увидишь пустоту. Подумай немного — и вычислишь, где в этих историях дыра. Ты заметишь фигуру, которая там должна быть, просто обязана... но которой нет. Вместо нее — Янг.

Впервые с момента, когда они остались одни, Куру посмотрела наследнице в глаза: внимательно, цепко, будто отсчитывая секунды... и криво ухмыльнулась за мгновение до того, как до Вайс дошло.

— Мать, — выдохнула наследница.

Ухмылка превратилась в болезненную гримасу. Отвернувшись от напарницы, Куру отодвинулась, прерывая контакт.

— Мать, — хрипло согласилась она. — Две сводных сестры... ни одной матери. Легко вычислить возраст, если сложить все вместе: Янг было восемь-десять лет. Знаешь, как сделать человека счастливым, Вайс? Надо забрать у него то, чем он дорожит, а потом вернуть, как было. И сделать несчастным тоже просто — дать все, о чем он мечтает, а потом опять вернуть на исходные. Дать девочке, у которой нет матери, новую маму... а потом забрать и ее. Оставить ее с младшей сестрой, которая не может о себе позаботится.

Куру вся сжалась, обхватила себя руками за плечи, застыла неподвижной статуей; длинные кроличьи уши, жалко поникнув, скрыли от наследницы ее лицо.

— Ты хотела знать, как я заставила Янг сбежать? Я воспользовалась самой священной фигурой в ее жизни. Я напомнила ей о том, чего она отчаянно желает, и в чем едва признается самой себе, отказываясь понимать, как велика дыра и насколько сильно желание заполнить ее.

...Материнская — вот то слово, что пыталась найти Вайс, чтобы описать ту мягкую, ласковую и укоризненную интонацию, с которой говорила тогда Куру. И вот почему это было так больно слушать ей самой... потому что в последний раз, когда Вайс видела маму трезвой — на свой десятый день рождения. Одиннадцатый закончился скандалом между родителями. На семнадцатый Вайс получила в подарок от отца открытку без подписи с билетами на курорт, и тишину от матери.

— Ты можешь так с каждым?

Уши Куру дрогнули от вопроса, но ничто иное не выдало ее чувств.

— Со многими.

— Ты... — начала Вайс и прикусила губу. Она не была уверена, что хочет задавать этот вопрос.

Но, разумеется, напарница поняла все и так:

— Нет. Я не делала этого с тобой. Я ведь обещала, помнишь? Честность. Ты задала вопрос — я ответила... и всегда буду отвечать.

Противный холодок пробежал по коже, заставил Вайс поежиться от несуществующего ветра.

"Поняла ли Янг, что произошло? Поняла бы я, случись это со мной? Поняла бы я, если бы Куру соврала?"

И как верить человеку, который может использовать против других их самые большие слабости, самые тайные мечты, самые сокровенные желания — вот так походя, между делом?

Вайс не знала ответа. И, впервые за месяцы знакомства, боялась своего партнера.

"Я вижу слишком много способов воспользоваться твоим одиночеством" — так сказала ей Куру в тот день в Изумрудном лесу.

"И это я тоже видела" — прошептала фавн, когда наследница решила стать ее партнером.

— Вайс...

Наследница не ответила, слишком потерянная в своих мыслях. Зато движение краем глаза заметила — Куру шагнула к ней... и прежде, чем успела это понять — Вайс сделала шаг назад.

— Вайс! — чуть повысила голос Куру и наследница вздрогнула, наконец посмотрев ей в глаза.

На протянутой ладони Куру блестела в лунном свете крохотная черная флешка.

— Я тут подсмотрела ответы на пару-тройку экзаменов, — сказала она. — И записала это на видео. Зачитала речь в поддержку Белого Клыка, призывая фавнов убивать людей — очень искренне получилось. Сломала банкомат на прошлые выходные — помнишь, я вернулась уже под утро? А еще ограбила закусочную в Черном море — целых сто льен и бутылка воды. Этого хватит, чтобы меня выперли из Бикона. Прости, я пока не придумала, что бы такого еще сделать относительно безобидного, но с последствиями посерьезнее. Возьми ее. Спрячь где-нибудь, чтобы я не нашла.

Пока Вайс пыталась переварить это, Куру шагнула еще ближе. Взяв ее за руку, фавн положила на ее ладонь флешку и заставила сжать кулак.

— Ты помнишь план, Вайс? Должен быть кто-то, кто сможет остановить меня. Чтобы сделать это, тебе нужно оружие. Пока у меня есть только это, но я дам больше. Обещаю, я обязательно придумаю что-нибудь, чтобы ты могла уничтожить Куру Скарлатину. Я не могу придумать другого гаранта.

Ее голос был ровным и уверенным, он не дрожал и не колебался. Вайс, наверно, даже поверила бы, если бы не блестящие чуть больше, чем следовало бы, карие глаза и мелкая дрожь пальцев, сжавших ее кулак.

Шагнув ближе, Вайс ткнулась носом ей в шею, неловко прижалась всем телом, против всей и всяческой логики наслаждаясь теплом и знакомым запахом.

— Я так влипла... — пожаловалась она и сама удивилась, как беспомощно прозвучал ее голос.

Какое-то время Куру молчала, медленно расслабляясь в осторожное объятие. Наконец, она тихо фыркнула и обняла наследницу в ответ.

— Мы обе, — прошептала она Вайс на ухо. — Я попросила стать моей совестью, Вайс, но собираюсь дать кое-что взамен. Я знаю, чего ты хочешь и что чувствуешь — к отцу, к друзьям, к своему наследию... и ко мне. Я знаю — ты не желаешь выбирать, хочешь получить все и сразу. Я собираюсь сделать это своим жизненным кредо: Вайс Шни всегда получает все, что захочет. Я возьму каждую твою мечту и брошу к твоим ногам, чтобы ты могла, брезгливо морща свой маленький носик, перебирать их, каждый день вытаскивая из кучи новую.

Неожиданно до Вайс дошло, что ее губы отделяют от шеи напарницы какие-то миллиметры и внезапно это показалось непозволительно огромным расстоянием. Куру начала говорить что-то, но тут же осеклась на полуслове, полузадушено всхлипнув, когда наследница осторожно поцеловала ее в шею.

Откуда-то снизу лилась медленная романтичная музыка и Вайс, шальная от собственной храбрости, чуть прикусила зубами загорелую кожу и, отстранившись немного, заглянула напарнице в ошарашенно распахнутые глаза.

— Ты умеешь заставить замолчать Янг, зато я могу заставить замолчать тебя, — улыбнулась она.

Отступив на шаг от напарницы, которая все еще не могла произнести ни слова, Вайс еще раз оглядела длинные стройные ноги, короткое бордовое платье, крохотный красный след на тонкой шее, покрасневшие щеки... и, по-мужски протянув руку в приглашении, официальным тоном сказала:

— Прямо сейчас я хочу танцевать. Вы позволите, леди?

Глава 31. На темной стороне

Говорят, что ожидание смерти может быть хуже самой смерти. Это правда — когда единственное, что можно сделать: ждать.

Он ложился вечером в постель, ставил будильник — "Завтра". Лежал, глядя в потолок, и единственное, о чем был способен думать: "Завтра". Вспоминал прошлый раз, когда это произошло, и позапрошлый... и, конечно, самый первый: тогда кроме ужаса еще была жива надежда, а вместо покорности был кипящий ядерный гнев на тех, кто ПОСМЕЛ.

Утром, отключая трезвонящий будильник, первое, о чем он подумал, глядя на экран: "Пять часов". Чистил зубы, тщательно завязывал галстук, завтракал, привычно здоровался, пожимал руки, читал лекцию, на которую пригласили хозяева академии — и где-то на самой границе сознания безжалостно тикал внутренний метроном: "Четыре часа пятьдесят минут... три часа сорок пять... два часа ровно".

И, наконец, пришло время. Полдень, плюс-минус пять минут. Заблаговременно со всеми распрощавшись, он вернулся в свою комнату, заперся и сел на кровать. Свиток, пока молчаливый, аккуратно положил рядом с собой.

И ждал: смерти, и того, что хуже нее. Ждал, не позволяя себе надеяться, что в этот раз обойдется, что случится чудо и все проблемы испарятся, как по волшебству — уже делал эту ошибку раньше слишком часто.

Наконец, двенадцать ноль три — звонок. Он ответил сразу — на том конце нуждались в нем, и промедление лишь растянуло бы пытку.

— Оно снова шевелится во мне, папа... — хнычущий, перепуганный голос единственной дочери. — Мне больно!

— Все хорошо, маленькая, — ровно и ласково, тоном, которым родители уговаривают своих детей сделать прививку: "будет немного больно, но не бойся, ведь..." — Я с тобой. Скоро все пройдет, просто потерпи немного.

Три минуты беспомощного позора родителя, который не в состоянии спасти своего ребенка. Три минуты плача и редких вскриков, когда совершенно новый, неизвестный ранее, Гримм, свивший гнездо в ее животе, начинал шевелиться, осторожно прикусывая внутренности. Три минуты обещаний, что защитишь ее и обязательно найдешь способ все исправить.

Три минуты лжи, в которую верят по обе стороны Свитка: потому что иначе остается лишь лечь и умереть.

Когда все закончилось, в дверь, предварительно вежливо постучав, зашла женщина, которая полгода назад, во время первого звонка, зашла в его кабинет, присела на стул и объяснила, что человек, которому принадлежит его преданность, поменялся. Как и о том, что произойдет с Салли, если он покажет ее врачам или попытается избавится от Гримм любым иным способом.

Он ненавидел в этой женщине все. Тонкую змеиную улыбку. Грациозную, плавную походку танцовщицы, которая делала ее похожей на кобру, скользящую в невысокой траве. Строгий, идеально сидящий черный деловой костюм, лакированные туфли без каблуков. Красивое лицо с тонкими правильными чертами. Черные волосы, собранные в безыскусный хвост на затылке. Горящие золотые глаза — когда она не скрывала их за карими контактными линзами.

Линзы тоже ненавидел.

Следом за женщиной в комнату зашел широкоплечий парень с пепельно-серыми волосами — один из ее подручных.

— Мне надо отлучиться из города на пару дней, — сказала Синдер Фолл, не тратя времени на пустые приветствия. — Пока меня не будет, твоим "телохранителем" будет Меркури — слушайся его также, как меня.

Он кивнул. Что еще ему оставалось?..

— Скоро мы сделаем следующий шаг, — продолжила она. — Ты знаешь, какова твоя роль.

Он знал. Роль предателя: друзей, своих студентов, гражданских, которых когда-то давно, заканчивая Хейвен, поклялся защищать. Все ради того, чтобы оттянуть неизбежное. Чтобы следующий трехминутный звонок не закончился истошным криком, а затем — тишиной.

Вечной тишиной...

"Озпин, как же не вовремя ты умер... Ты бы нашел выход..."

Запустив руку за ворот рубашки, Лео Лайонхарт, директор Хейвена вытащил висящую на тонкой серебряной цепочке флешку, замаскированную под крестик Близнецов.

— Хороший мальчик. Ладно, я пошла. Не ссорьтесь тут без меня, — змеиная улыбка расширилась, обнажая на мгновение белые зубы в волчьем оскале. — Мы все служим одному господину, в конце концов.

* * *

Как определить, что вы приехали куда надо, если не можешь просто посмотреть? Машина останавливается, глушится двигатель. Хлопает передняя дверь, кто-то за спиной открывает багажник и гремит раскладной коляской. Если как следует прислушаться, можно различить звонкий цокот каблучков о мостовую, огибающий машину. Новый хлопок открывшейся двери, тихий голос: "Мы приехали, Эмеральд". Тебя берут за руку и тянут наружу, терпеливо ждут, пока ты слепо шаришь по мостовой, трижды и четырежды проверяя землю, поддерживают, когда неуклюже выбираешься из машины, аккуратно направляют к инвалидной коляске: не то, чтобы ты не могла ходить, но так проще.

Как определить, куда вы приехали и зачем? Можно просто спросить, и ей бы рассказали... но спрашивать не хотелось. Вообще ничего не хотелось, ни идти куда-то, ни думать, ни, тем более, чувствовать. Потому что стоило попытаться — и пальцы сами собой тянулись к глазам, натыкались на мягкую тканевую повязку, на ощупь похожую на полотенце; вспоминались бешеные золотые глаза со сжатым в тонкую линию вертикальным зрачком, что мелькнули перед ней за мгновение до того, как ладонь закрыла лицо; низкий, вибрирующий на границе между шипением и рыком голос: "Око за око, тварь"; боль и темнота.

Эмеральд устала от этого. Устала плакать, устала дрожать и метаться по кровати, слепо тыкаться по собственной комнате в мотеле, пытаясь найти дверь в туалет, устала... от всего. Ей было все равно, куда ее везут и что будут с ней делать. Ей было бы все равно, даже если сейчас ее отвезут за город, пустят пулю в затылок и сбросят в пропасть поглубже. Она бы даже не удивилась — в конце концов, знала она очень многое, но без глаз, неспособная использовать Проявления, толку от нее не было никакого.

Хотя подводить Синдер все равно не хотелось.

Коляску куда-то покатили — Эмеральд слышала шум машин, гомон людей, топот ног; громкие четкие объявления подсказали ей, что привезли ее куда-то на вокзал.

Неужели все-таки пуля и пропасть?..

Эмеральд подняла руку, завела за плечо и нащупала женскую ладонь, крепко держащую ручку коляски. Мгновение тишины — и Синдер, отпустив ручку, крепко сжала в ответ.

"Если это сделает Синдер... то, может, и ладно"

Эмеральд очень смутно помнила ту часть своей жизни, когда в ней не было Синдер Фолл. Ее нашел Хейзел в одном узком и пыльном тупичке Вакуо после того, как она обчистила карман какого-то очередного ротозея. Наверно, и к лучшему — она тогда только открыла свое Проявление, но даже тогда понимала, что прятаться вечно не получится: придется под кого-то идти, под кого-то ложиться, так или иначе — платить за защиту. Иного пути у простой уличной воровки не было... по крайней мере, не когда ей десять лет. Здоровяк Хейзел, тогда лишь начавший седеть, был ничем не лучше и не хуже других.

В замке господина, затерянном в Темных Землях, было мало жителей — по словам самого Самаила, он "впервые пытаюсь сделать из людей что-то стоящее внимания". Он сам, молчаливый Хейзел, болтливый психопат Тириан — фавн-скорпион, Эмеральд... и Синдер — девочка на четыре года старше... и лучше нее в любом из возможных аспектов: быстрее, сильнее, умнее, мощнее, хитрее, взрослее, прозорливее. А еще... еще она была единственной в этом пустом и холодном замке, окруженном сонмами Гримм, ворваться внутрь и сожрать всех живых которым мешала лишь воля их господина, она была единственной, кому действительно было дело до испуганной зеленоволосой девочки, ожидавшей, что ее заставят воровать для преступников, но не служить олицетворению Зла.

Она не возражала, когда Эмеральд забиралась к ней в постель по ночам, не в силах уснуть под вой Беовульфов под окнами. Всегда оставляла ей половину своего шоколада. Помогала на тренировках, объясняла непонятное, следила, чтобы она не забывала чистить зубы. Защищала от Тириана — когда фавну становилось скучно, он обычно развлекался единственным известным ему способом, и единственная защита, которая была бы у Эмеральд без Синдер — воля господина. Это означало только одно: она бы, скорее всего, выжила.

А еще Синдер Фолл была единственной причиной, по которой Эмеральд не сбежала (или хотя бы попыталась) от этой кучки психов, едва получила шанс.

Они куда-то спустились, Эмеральд чувствовала запах смазки и металла, гудки и грохот отъезжающих поездов. Синдер, поговорив с проводницей и дав знак девушке подняться, сложила коляску и аккуратно провела вглубь вагона, усадила в кресло у окна и села рядом, ни на секунду не отпуская руки: как напоминание, что она рядом.

— Поезд Вейл-Гленн отправляется. Поезд проследует без остановок.

— Куда мы едем? — все-таки спросила Эмеральд. Скорее из некого чувства долга, чем реального желания знать.

— Местечко под названием Гленн. Крайняя южная колония Вейл. Маленькая удобная долинка, зажатая между горами, несколько выходов богатых рудных жил. Праха почти нет, но не Прахом единым...

"Фронтир, — перевела Эмеральд. — Место, где законы цивилизации размываются, уступая место законам Темных земель. Место, где так удобно спрятать тело так, чтобы его никогда не нашли..."

Эмеральд представила, как медленно стихают звуки города, и в тишине скрип колес коляски звучит все оглушительнее — Синдер везет ее туда, где никто не услышит выстрела, туда, куда заглядывают лишь крысы да подгорные Гримм. Вот скрип останавливается, громко лязгает взводимый курок... может быть, она скажет "мне жаль". Возможно, она промолчит и лишь выстрел объяснит, что чувствует к ней женщина, ради которой она была готова на все.

В любом случае — все закончится. Если умирать — то, наверное, лучше так, от ее руки, чем жить бесполезной обузой.

— Зачем? — прошептала она.

— Там наш господин, — понизив голос, ответила Синдер. — Он предпочитает личные отчеты. А еще... Я собираюсь попросить у него помочь тебе.

— Он никогда не тратит свою силу на смертных...

— Значит, он сделает исключение, — отрезала Синдер и Эмеральд вздрогнула — именно так Синдер говорила с Лайонхартом наедине. "Ты сделаешь, как я говорю, или будешь страдать так, что начнешь умолять о смерти".

Эмеральд сжалась, замерла испуганной мышкой — по ее мнению, только умалишенные захотели бы связываться с Синдер в плохом настроении. Обычно достаточно было просто сидеть тихо, не отсвечивать и дать ей успокоиться или сорвать злость на ком-то другом.

Вот только сейчас не было рядом никого — не убивать же в переполненном поезде пыхтящего толстяка впереди, от которого ощутимо тянуло потом: вся конспирация рухнет. Сейчас она даже по лицу определить не могла, насколько велика угроза. Оставалось лишь ждать...

Наконец, Синдер выдохнула. Отпустив ее руку, она придвинулась ближе — мягкие шелковистые волосы упали ей на лицо, когда Синдер прислонилась лбом к виску Эмеральд, в ноздри ударил сильный, немного резковатый пряный запах ее духов.

— Я найду способ убедить его, Эмеральд, обещаю. Ты очень полезна. Никому, кроме тебя я не могу по-настоящему доверять — все остальные ударят мне в спину при первой возможности. Кто будет охранять мой сон, если не ты?

Эмеральд впервые за последнюю неделю улыбнулась — так редко можно было услышать от Синдер такие слова... пусть даже это было грубоватое "Ты полезна". Уже сама нащупав ее ладонь, она крепко сжала ее обеими руками:

— Я буду делать это даже слепой, — пообещала она. — Я могу просто спать у двери, ты знаешь?

Прижавшись еще ближе, Синдер жарко выдохнула ей в ухо, так тихо, что даже Эмеральд едва ее услышала:

— Гленн станет началом конца старого мира, и на его руинах мы построим новый. Мир, в котором нам не придется спать на полу, в кладовке под лестницей, как тебе и мне пришлось в детстве. Никто не сможет поднять на нас руку, никто не сможет заставить что-то делать против нашей воли. Это они — те, кто сейчас вкусно едят, мягко спят и плюют из своих небоскребов вниз будут ползать у наших ног, так же, как когда-то ползали мы. И ты будешь сидеть у моего трона, Эмеральд, и у тебя будут глаза... даже если для этого мне придется заставить гребанного Бога дать их тебе.

Против воли ледяная волна мурашек пробежала по спине Эмеральд. Она знала лучше всех остальных в этом мире — Синдер Фолл никогда не бросает слов на ветер и всегда получает то, чего хочет.

И если мир против — тем хуже для мира.

Глава 32. Гора Гленн

— Да, лейтенант Мур? — деловито спросила Вайс, ответив на вызов.

— Через минуту вы войдете в зону действия городских орудий, мисс Шни, — по-военному четко пробасил лейтенант. — Мы отправимся вперед — проверим пристань, и я отправлю ребят регистрироваться в гостинице. Мы займем комнату напротив вашей и одну у лифта.

— Хорошо, лейтенант, — покладисто согласилась Вайс. — Делайте свою работу. О, и еще...

— Да?..

— Свяжитесь, пожалуйста, для меня с офисом "SMC": если у меня останется время после миссии, я хотела бы посетить шахту. Пожалуйста, дайте понять директору, что это не проверка. Назовем это... экскурсией.

Пару секунд на том конце динамика молчали.

— Хорошо, мисс Шни, — наконец, сквозь зубы, выдавил мужчина. — Еще что-нибудь?..

"Кофе, пожалуйста — одни сливки, два сахара", — чуть не сказала Вайс, но сдержалась.

— Нет, спасибо. Вы очень добры, лейтенант.

Отклонив вызов, Вайс сунула Свиток в карман. В иллюминаторе мелькнул белоснежный борт военного транспорта Шни, и тут же исчез, вновь открыв вид на стремительно темнеющие горы. Отведя взгляд от уже порядком прискучившей панорамы, Вайс посмотрела на свою команду.

— Что? — с вызовом спросила она у хмурого Кардина.

— Ты только что использовала своих головорезов в качестве секретарей?

— Они не мои, а отца, — огрызнулась Вайс. — Учитывая, сколько они получают, я могу посылать их посреди ночи за свежим ананасом, и все равно переплатить.

— Может, пусть они и миссию за нас выполнят?

— Отец предлагал, — вздохнула она, вновь посмотрев в окно. — Я вообще не хотела его соглядатаев рядом с собой, но с тем, что в последнее время творит Белый Клык, было трудно отказаться. Но не надейся бездельничать, Кардин: я буду использовать их как хочу, но работу мы сделаем как положено.

Грубиян пробурчал что-то нелицеприятное себе под нос. Вайс предпочла проигнорировать. Они с Кардином не были друзьями, но за эти месяцы наследница четко уяснила одно: если бы он действительно хотел оскорбить ее, то сделал бы это в лицо и достаточно громко, чтобы даже глухой услышал.

Она хмыкнула, припомнив кое-что:

— Вас они, кстати, тоже будут защищать, — поделилась наследница. — Мы в одной команде, а значит, вы — способ добраться до меня.

Не в силах справиться с любопытством, она скосила глаза на грубияна, желая посмотреть, как он воспримет такие новости. Ухмылка наследницы стала еще шире: казалось, что бедняга никак не может выбрать, обижаться ему или смеяться.

— Я могу отправлять их за пивом? — наконец, спросил он.

— Боюсь, нет, — хихикнула Вайс.

— Ну, и нахрен их тогда, — решил грубиян. — Бесполезные продажные псы режима.

— А что такое "SMC"? — Улыбаясь, спросила совершенно счастливая Жанна, пребывавшая в таком настроении с момента, когда поняла, что два ее друга больше не пытаются перегрызть один другому глотку при каждом удобном случае.

— Дочерняя компания SDC, — объяснила Вайс. — Мы занимаемся Прахом, но если добыча идет в горах, волей-неволей натыкаешься и на все остальное. Глубоко вторичная ветвь бизнеса... была раньше. В последние пару лет отец принялся активно ее развивать... неофициально, контрольный пакет акций "ShneeMetalCorp" — наследство Уитли, моего младшего брата.

"И если я хоть немного знаю своего отца, к восемнадцатилетию дорогого брата это будет гигант лишь чуть меньше SDC" — добавила Вайс про себя.

— А это... — протянула внезапно заробевшая Жанна. — Ну, не коммерческая тайна и все такое?

— Секрет из тех, что остаются секретами только потому, что все окружающие усиленно делают вид, что не в курсе, — пожала плечами наследница. — Встречается чаще, чем ты думаешь.

"Например, "секрет", почему личные помощницы моего отца меняются каждые несколько месяцев, и отчего любая из них молода, красива и достаточно глупа, чтобы считать, что отличается от других"

Поморщившись от неприятных воспоминаний, наследница попыталась отвлечься от "тайны", которую она раскрыла слишком рано, самым надежным способом из известных ей: нашла взглядом напарницу.

Непривычно тихая Куру сидела в противоположном углу тесного грузового отсека Биконского транспорта и смотрела в крохотный иллюминатор с толстенным армированным стеклом. В этой миссии за ними наблюдало слишком много глаз — Вайс не могла позволить себе привычную близость и лишь малодушно радовалась тому, что не пришлось объяснять это напарнице, та все поняла сама и безропотно держала дистанцию.

— Куру?

Фавн даже не посмотрела на нее, и лишь вяло дернувшееся ухо давало понять, что она вообще услышала вопрос.

— Вы чувствуете это? — тихо спросила она.

Переглянувшись с командой, наследница убедилась, что не единственная ничего не понимает.

— Чувствуем что? — осторожно уточнила Вайс.

— Запах... Пепел и кровь.

Еще одно тревожное переглядывание.

— И?..

— Мне это не нравится.

Ответить на это было нечего. Прикусив губу, Вайс покосилась на крохотную камеру в углу отсека и заставила себя остаться на месте, задавив желание согнать грубияна со своего места, присесть рядом и выспросить детали.

В неловкой тишине Кардин достал из кармана Свиток, поковырялся в нем немного и запустил воспроизведение: из колонки донесся знакомая бодрая танцевальная мелодия. Ухмыльнувшись, грубиян развернул Свиток экраном к своей напарнице: одетая в белое платье с пышным голубым бантом, Жанна пыталась изобразить мистралийский народный танец под едва сдерживаемые смешки окружающих.

— О Близнецы, только не снова! — простонала девушка, спрятав лицо в ладонях.

Вайс с трудом сдержала смешок. Кардин хорошо подготовился к своей мести за хранение тайн: составил список всех танцев мира и методично вычеркивал один за другим, заставляя напарницу пройтись через каждый. После бала он сбросил записанное видео на флешку и древний компакт-диск и отправил их домой, загрузил в облако... в общем, готовился так, будто собирался шантажировать Советника.

— Это был восхитительный вечер! — ухмыльнулся грубиян. — Я собираюсь вспоминать его до конца своих дней.

— Как ты можешь терпеть это? — спросила Вайс. Ей действительно было интересно, как Жанна вообще выносит своего напарника. — Даже мне стыдно на это смотреть!

— Семь братьев! — вздохнула Жанна, показав на пальцах. — Семь! Я прошла через худшее.

— У меня есть сестра и брат, — отметила Вайс. — И я не могу себе представить, чтобы они сделали такое.

"Ну, разве что Уитли... и точно — не публично".

— Так работают старшие братья, — бледно улыбнулась Жанна. — Они сломают ноги любому вне семьи, кто обидит тебя, но будут самой большой занозой в заднице на свете.

— Это я что — брат тебе, что ли? — почему-то нахмурился Кардин, выключая Свиток.

— Восьмой брат, ага, — пожала плечами девушка. — А что?

Отчего-то грубиян не выглядел довольным. Угрюмо нахмурившись, он уставился в окно вместе с Куру, оставив напарницу непонимающе хлопать глазами, гадая о том, что она такого сказала. Посмотрев на Куру, Вайс заметила, что хмурое нейтральное-расстроенное выражение лица исчезло — вместо этого девушка улыбалась своей обычной загадочно-хитрой улыбкой, как всегда зная что-то, чего не замечают остальные.

На воздушном причале, вырезанном на отвесной скале, их уже ждали — трое бойцов ЧВК Шни, в свое время созданной из личной гвардии семьи и названной просто "Shield", и Охотник, который должен был курировать миссию. Высокий и худой, чуть сгорбленный черноволосый мужчина в темно-сером костюме, скрестив на груди руки, прислонился к стене; широкий клинок с длинной красной рукоятью под две ладони, закрепленный горизонтально на поясе, можно было считать за удостоверение Охотника. Он был откуда-то знаком наследнице, но подумать об этом Вайс не успела.

— Ну наконец-то! — закатив глаза, пробурчал Охотник, когда Калейдоскоп сошел по трапу.

— Мы задержались, потому что ждали вас в Биконе! — накинулась возмущенная такой несправедливостью Вайс. — Два часа!

— Я просто немного заблудился на дороге жизни, Ледяная Королева-младшая, — снисходительно ухмыльнулся Охотник, заставив Вайс задохнуться от злости. — Пришлось добираться своим ходом.

Прежде, чем Вайс нашла достаточно злые и уничтожающие слова, в разговор влезла Куру:

— Вы — тот Охотник, который чуть не подстрелил Гиру Белладонну на площади.

— Ага, — скривился Кроу Бранвен. — Не повезло. После выволочки мне приказали свалить из города, я закрыл глаза, включил Проявление, ткнул пальцем в список внешних миссий и вот... — он развел руками. — Ловлю теперь уголовника в компании сопляков, которые Беовульфа от Невермора не отличат.

— Вы... — задохнулась Вайс на такую несправедливость. — Вы просто...

— Ах, узнаю интонации, — оскалился Охотник. — Прежде, чем ты выдашь напыщенную тираду о том, какой я невежда, хам и быдло, закончив каким-нибудь смешным оскорблением типа: "Если бы водочный завод был бездомным, он бы и то пах лучше тебя", перейдем к делу. Пока вы там телились, я нашел нашу цель: сегодня я встречаюсь со знакомым, который передаст мне файлы, завтра вечером захват, и можно покончить с этим фарсом.

Шагнув вперед к побледневшей от гнева наследнице, мертвой хваткой вцепившейся в рапиру, Куру прикрыла ей рот ладошкой.

— Это нарушение правил — мы должны делать работу вместе.

— Ой, я тебя умоляю, — закатил глаза Кроу. — Когда мусорам нужна помощь Охотников со злодейским крутышом, они все делают сами: тебе просто покажут фотку и сообщат адрес.

— И тем не менее, я не могу допустить нарушение инструкций, — холодно заметила Куру, не отрывая строгого взгляда от ухмыляющегося наглеца. — И они говорят, что на эту вашу встречу мы должны пойти вместе.

Скосив глаза на свою охрану, Вайс аккуратно отодвинула ладонь Куру от своего лица и сделала шаг в сторону.

— Ты говоришь, как Гудвич, — фыркнул Охотник. — И как ты себе это представляешь? Это бар на фронтире. Ледяная Королева-младшая в своем прикиде ценой со всё здание, ясноглазая краса — мечта растлителя и фавн в человеческом районе? Это еще не говоря о том, что эти ребята, — он махнул рукой на дисциплинированно молчащую охрану, — мне уже плешь успели проесть на тему, что со мной сделают, если их принцесса сломает ноготок.

Это заставило Куру на секунду задуматься.

— Тогда пойду только я, — решила фавн. — Мне писать отчет, и я намерена сделать это правильно. Уши я на пару часов спрячу.

Они сцепились взглядами — явно раздраженный ультиматумом Охотник и каменно-спокойная Куру. Вайс злорадно ухмыльнулась — если этот... этот... невежда хотел смутить или задавить безобидного фавна-кролика, то его ждал бо-ольшой сюрприз и удар по самолюбию.

И точно...

— Ладно, — отвел глаза Охотник, казалось, чем-то сбитый с толку. — Будешь сидеть за соседним столиком и молчать в тряпочку, пока я говорю со знакомым. Если что — оттащишь мою тушку в номер. За мной.

И, не дожидаясь ответа, оттолкнулся от стены и зашагал в сторону выхода из ангара, не трудясь проверить, следуют ли за ним его, как бы, подопечные.

— Мудак, — буркнула Жанна ему в спину.

— Мечта растлителя, — хохотнул Кардин, проигнорировав испепеляющий взгляд напарницы. — Этот парень мне нравится.

"Подобное к подобному" — едва не ляпнула Вайс, но сдержалась.

— Со мной все будет хорошо, Вайс, — тихо сказала Куру в ответ на обеспокоенный взгляд напарницы. — Он может казаться безответственным раздолбаем, но Бранвен — второй в списке сильнейших Охотников Вейл после смерти Озпина. Только... — быстрый осторожный взгляд в сторону охраны. — Не поругайтесь там без меня с... нашей командой, хорошо?

— Если ты попадешь в неприятности, — пообещала Вайс. — Я попрошу Кардина помочь с идеями мести.

— Договорились, — улыбнулась напарница. — Встретимся в отеле, я позвоню, когда пойму, во сколько.

И, подарив ей еще один предостерегающий взгляд, бегом припустила следом за уже пропавшим из виду Охотником.

Через полчаса Вайс закончила разбирать чемодан в номере. Бикон забронировал для них два двухместных номера в местной гостинице: ничего особенного — кровати, стол, телевизор, два кресла, крохотная ванная, еще меньше, чем в общежитии. С сомнением покосилась на Свиток, лежащий на тумбочке, но звонить напарнице не стала, опасаясь показаться курицей-наседкой. Это просто бар, в конце концов... на фронтире. В городе, где, возможно, находятся силы Белого Клыка, наверняка считающими напарницу наследницы Шни предательницей расы. Поздним вечером, когда всё уличное освещение отключено, а окна наглухо закрыты ставнями. В компании стареющего раздолбая, который не в состоянии даже в аэропорт явиться вовремя.

Она взяла в руки Свиток, но набрать номер ей помешал стук в дверь.

— Заходите, — крикнула Вайс, торопливо отправив напарнице знак вопроса по SMS.

Кивнув юркнувшей внутрь молчаливо-сосредоточенной Жанне и мрачному Кардину, Вайс подошла к стене, отделяющей ее номер от соседнего и трижды постучала по ней кулачком: два раза быстро и тихо, один — с двухсекундным задержкой и сильнее.

Пару секунд ничего не происходило, а потом посередине комнаты, у кровати, без любых спецэффектов материализовались двое: Ахиллес в знакомой черной повязке на глазах, черных джинсах и темно-синей фланелевой рубашке и... если бы не способ перемещения и компания, Вайс бы в жизни не догадалась, что второй гостьей была Кошка — известная преступница и радикалка.

Черные плотные колготки и туфли без каблука, строгая темная юбка до колен, белая рубашка, пиджак — обычная молодая женщина, юрист или секретарь, никак не боец, легко заткнувший бы за пояс половину студентов в Биконе. Впечатление только усиливали аккуратное красивое личико с умными ярко-золотыми глазами и чуть вздернутым носиком, и черный бант, прячущий острые кошачьи уши.

Она мгновенно нашла Вайс взглядом — зрачок сжался в тонкую линию-волосок, почти исчезнув, лицо скривилось в презрительной гримасе, и наследница машинально положила ладонь на рапиру, с которой так и не рассталась даже в номере. Любые сомнения в личности девушки мгновенно исчезли — это определенно была та самая Кошка, что шипела ей "Если ты заставишь меня пожалеть об этом — я убью тебя сама!" сразу после того, как спасла жизнь. Та, кто после боя на складе деловито вытирала перемазанную в чужой крови ладонь о платочек без следа брезгливости.

— Есть новости? — хрипло спросила она, отказываясь отводить взгляд первой.

— Мы прибыли только сегодня, — ровно ответила Кошка. Ее первоначальная враждебность медленно таяла — сейчас она скорее изучала Вайс, пытаясь принять какое-то решение. — Все по-старому: все, кого я смогла поймать в Вейл, знают только одно — Адам и костяк Белого Клыка переехал на новую базу где-то на юго-востоке, рядом с Гленн и никто не знает зачем.

Больше никто ничего сказать не успел — свет мгновенно погас, резко замолчал небольшой холодильник, и едва слышная музыка в соседнем номере. Темная фигура с золотыми глазами мгновенно метнулась к двери, рывком открыла ее... только для того, чтобы обнаружить ту же темноту в коридоре. Вайс, чувствуя, как сжимается в смутной тревоге сердце, быстро проверила Свиток.

Связи не было.

Гнетущую тишину разбил напряженный голос Ахиллеса:

— Ну и чего все замолчали?

Кошка спокойно закрыла дверь и обернулась, вспыхнули в темноте два золотых костра.

— Помнишь, зачем мы сюда приехали? — ровным голосом сказала она. — Остановить Белый Клык? Так вот, мы опоздали.

Часть 2

— Помнишь, зачем мы сюда приехали? — ровным голосом сказала Блейк. — Остановить Белый Клык? Так вот, мы опоздали.

В дальнем конце коридора, у лифта, хлопнула дверь, торопливо затопали ботинками по паркету охранники Шни. Одним прыжком оказавшись рядом с Ахиллесом, Блейк нашла взглядом Шни, уже догадавшейся включить фонарик на Свитке:

— Выставь их за дверь, — приказала она, и рухнула в серо-серое, утащив за собой Ахиллеса, и вынырнув уже в собственном номере.

— Хватай рюкзак с гранатами и свой гроб, — бросила она, торопливо скидывая на пол одежду, очень быстро оставшись в одном нижнем белье. Стеснятся, во-первых, не было времени, а, во-вторых, просто глупо — Ахиллес все равно не поймет, голая она перед ним ходит или в парандже, как принято в Вакуо. — Они нам понадобятся.

— Свет отрубили, правильно? — напряженным хриплым голосом спросил Ахиллес, торопливо отворачиваясь. — Приборы под напряжением и без звучат немного по-разному...

— Да, — кивнула Блейк, натягивая штаны. — Я съем свои туфли, если это совпадение.

За стеной Шни успокаивала свою охрану — из их диалога Блейк выяснила, что отрубилась и связь, что лишь подтвердило ее опасения.

Застегнув куртку и выхватив из воздуха любезно пролеветированное Ахиллесом оружие, Блейк дождалась, когда крошечная Шни выставит своих купленных псов, и телепортировалась обратно, мгновенно оказавшись в центре внимания. Шни, открыв на журнальном столике небольшой стальной чемоданчик, деловито рассовывала разноцветные флаконы с Прахом по отделениям боевого пояса. Жанна и здоровяк Кардин стояли у чуть приоткрытого окна, безуспешно пытаясь что-то разглядеть в абсолютном мраке горной ночи.

Глубоко вдохнув и выдохнув, Блейк заговорила — жестко и быстро, не оставляя никакого пространства для споров — так ее учил вести брифинги Адам:

— Заткнитесь и слушайте, на вежливость нет времени.

Забрав у Ахиллеса рюкзак, она бросила его на столик, рядом с чемоданчиком Шни и рывком раскрыла, давая возможность каждому заглянуть внутрь.

— Это что, гранаты?! — выдохнула Жанна, опасливо сделав шаг назад. — Сколько их там?

— Двадцать. Не дергайся, они пейнтбольные, с краской, пропитанной металлической пылью. БК знает о Проявлении Дьявола, и научился обманывать. Нам нужен способ пометить цели, это — он. Зона поражения — шесть метров, заляпает все. Будьте осторожны — по умолчанию мы договорились, что все помеченное будет уничтожено — просто завалит всем металлом вокруг. Возьмите каждый по три.

Пока команда разбирала гранаты, Блейк вытащила из бокового кармашка четыре тонких цепочки с подвешенными на них железными буквами, с которых начинались имена союзников.

— Идентификаторы, — пояснила она, бросив каждому свой. Шни досталось две, за себя и напарницу. — Наденьте на шею, на случай, если потеряете оружие или окажетесь в беде — сломайте, если Дьявол будет в зоне действия — поможет. В боковом кармане — рации, три штуки, берите две.

— Как вы это все протащили? — нахмурилась Шни, разглядывая арсенал.

— Дьявол, по воздуху. Сэкономили на билетах, — сухо улыбнулась Блейк и тут же посерьезнела. — Теперь о плане. Я понятия не имею, что и зачем делает сейчас БК. Гленн -совершенно обычный шахтерский город, тысяч сто населения, несколько шахт, пара заводов: все тоже самое, что и в десятке других колоний Вейл за стенами, здесь даже с фавнами ничем не хуже, чем в других местах. Отличие ровно одно: "железка", что ухает под землю и, под Южной стеной, ведет напрямую в Королевство, до самой столицы. Если мы не знаем цели, остается только гадать, и я ставлю на уникальность. Адам будет там и значит — там будем мы.

— Мы должны найти Куру.

Блейк зло зыркнула на наследницу, намереваясь ответить, что ее напарница сама в состоянии о себе позаботится и Адам важнее, но, заглянув в глаза, передумала. Каждый раз, когда они прежде встречались взглядами, в этих льдисто-голубых глазах было напряжение, тень неуверенности и опаски. Каждый раз, кроме этого. Блейк была очень знакома эта отчаянная решимость — победа или смерть, когда не жалко ни себя, ни тех, кто встанет на пути.

— Хотя бы охрану свою возьми, — вздохнула она. — Хотя если ты наткнешься на Адама, она тебе не поможет.

"Может, и к лучшему, что тебя там не будет, принцесса, — подумалось ей. — Таскай потом твою тощую задницу из огня..."

— Я могу о себе позаботится.

— Ну конечно, — фыркнула Блейк.

— Я пойду с ней.

— Что?! — Блейк резко развернулась к Ахиллесу.

— Она — Шни, такая же важная цель Белого Клыка, как и любая другая, какую они смогут отыскать в этом городе. Даже если они не могли предугадать заранее, куда именно она отправится на экзаменационное задание, могли заметить после — ты сама говорила, что этот большой белый летающий гроб с гербом Шни на все днище прямо просит ракету.

— Мы быстро, — подхватила Шни. — Десять минут, туда-обратно, если по крышам, Куру сбросила мне адрес, на всякий случай.

Блейк больно прикусила губу, задавив в зародыше возражения. Время, время, время... это был неправильный выбор приоритетов, стратегически и тактически, но совсем не было времени спорить.

И, словно в подтверждение ее мыслей, за окном пронзительно завыл Альфа Беовульф: протяжно и восторженно, разбивая ночную тишину на миллион паникующих осколков. Вой подхватил другой Гримм, за ним еще и еще, с запада, востока, юга и севера; его сопровождал странный треск, будто крошился асфальт. Глухо ухнула в стороне пушка, дробно застучали орудия на стенах, закричали люди. Трижды, мощно и зло, ударил колокол, древним, как сама цивилизация способом предупреждая о нападении Гримм.

Что-то влажное скатилось по подбородку, заскрипел на зубах терпкий и кислый вкус крови из прокушенной губы. Она так надеялась, что это будут просто фавны в стальных масках Белого Клыка — обычная операция, фавны против людей. Она старательно гнала от себя мысли об операции в порту — там Белый Клык использовал Гримм, человека или фавна, чьим Проявлением был контроль над Тварями Темноты.

"Проклятье, Адам, каждый раз, когда я думаю, что падать ниже больше некуда, ты находишь новый подвал! Что дальше — начнешь есть младенцев?! Потому что я уже не знаю, что может быть отвратительнее, чем натравить Гримм на целый город ради гребанного отвлечения!"

...И времени спорить не осталось совсем.

Шагнув к Ахиллесу, забыв на секунду обо всех свидетелях, она прижалась к последнему человеку, которым по-настоящему дорожила, неловко поцеловала в краешек губ и, привстав на цыпочки, прошептала на ухо:

— Не смей умирать, слышишь меня?!

На мгновение он замер, явно пойманный врасплох близостью, но тут же расслабился. Сильные руки пробежались по ее спине, прижали к груди, широкая ладонь пролезла в волосы и ласково пощекотала уши.

— Я не умру, пока не потребую от тебя исполнения нашего договора о свидании, — так же шепотом ответил он. — И тебе тоже не позволено так легко отмазаться.

Она заставила себя оторваться от напарника и посмотреть на неловко отводящих глаза студентов.

— Жанна, Кардин, вы со мной, — скомандовала она. — Шни... если он пострадает, спасая тебя... охрана никогда не найдет твое тело.

Каждая колония любого из четырех Королевств похожа одна на другую, за исключением мелких отличий в архитектуре. Расположенные вне периметра главных защитных стен, они обязаны своему появлению богатым рудным жилам или месторождению Праха, плодородным землям или удобной логистике. Формально являясь частью Королевства, на деле они были почти автономны — налоговые льготы, военная и гуманитарная помощь, выгодный соцпакет ждал каждого, кто решится покинуть абсолютную безопасность основной части страны. Платой за все это была реальная возможность умереть — в любой день, когда на город наткнется достаточно мощный Гримм и стая, которую он приведет за собой.

Уличное освещение в таких городах отсутствовало как класс. Каждое окно было оборудовано плотными ставнями, чтобы не превращать дома в большую мишень. В каждом доме на стене висел дробовик или мощное ружье — разнести бошку одиночному Беовульфу или даже двоим, если повезет. Дома пугливо жались друг к другу почти вплотную, окно к окну, стесненные со всех сторон оборонительными стенами; как деревья в густом лесу, они росли ввысь.

Блейк перепрыгнула на дом через дорогу прямо из окна — там было-то всего три с половиной метра. Рядом приземлился здоровяк с булавой, перелетела через их головы перестаравшаяся Жанна. Блейк неодобрительно дернула ушами — брать новичков на серьезное дело ей не нравилось, но выбор был небогатый: как бы ей того не хотелось, справиться со всем Белым Клыком в одиночку она была неспособна.

Крыша за крышей, прыжок за прыжком они двигались к зданию вокзала — шум боя доносился издалека, тварей, по крайней мере пока, удавалось удерживать за периметром стен. Улицы под ногами были пустынны: ни паники, ни криков. Здесь, на фронтире, люди прекрасно знали, что надо делать в таких случаях — запереться в квартире, зарядить оружие и ждать отбоя тревоги, визита шального Гримм или пронзительной сирены эвакуации. Крейсер, приписанный к городу, вспыхнув навигационными огнями, не спеша плыл над крышами куда-то на восток.

Блейк считала, что поняла замысел — пока Гримм штурмует стены, Белый Клык, никуда не спеша, делает все, что задумал, не встречая серьезного сопротивления. Единственное, что ей было непонятно — какая цель требует подобных методов. Раньше Белый Клык был внутренним делом полиции, но после такого фокуса станет врагом всех и вся — Охотников и армии, и проблемы юрисдикции перестанут быть проблемами. Законы Гримм однозначны и не допускают двойных толкований: любое намеренное использование Гримм в военных целях аннулирует все права человека; каждый волен делать с нарушившими эти законы все, что угодно — это даже не будет считаться преступлением, хоть убивай их, хоть пытай, хоть ешь живьем. Ради какой цели Адам мог бы поставить Белый Клык под такую угрозу? Ради чего все остальные могли бы с этим согласиться?..

В этом жалком городишке не было ничего особенного! Не могло быть!

Блейк резко затормозила на краю крыши, услышав звонкий металлический гул. Обернувшись на звук, она проследила взглядом за черным кругляшом канализационного люка, отскочившим от стены и исчезнувшим внутри дома напротив, разбив стекло, и только после этого догадалась посмотреть вниз. В глубине черного провала, что остался на месте люка и куда даже ее взгляд не мог проникнуть, пылали два багровых уголька, которые невозможно было спутать с чем-то еще, если хоть раз встречался с Гримм лицом к лицу. Черные лапы с длинными загнутыми когтями ухватились за края провала, легко вспарывая асфальт, затрещал бетон, раскалываясь под давлением могучих плеч, и уже спустя секунду мощная фигура Альфа Беовульфа выбралась на поверхность, вскинув голову, утробно завыла; ей вторили другие голоса — на соседней улице на востоке, где-то в квартале на западе... следом за вожаком из люка хлынули меньшие Гримм — Беовульфы никогда не ходят поодиночке.

"Как, мать вашу, вы забрались туда?! — подумалось Блейк, пока она переваривала это. — Все системы города замкнуты!"

"Адам, — тут же ответила та часть ее сознания, что продолжала думать трезво, равнодушно оценивая ситуацию и взвешивая на незримых весах возможности. — И убить его важнее, чем горстку Гримм"

Блейк знала, что этот голос прав, но на мгновение застыла, не в силах к нему прислушаться. "Если ты видишь Гримм — ты убиваешь Гримм. Или они убьют тебя" — единственная форма взаимодействия с этими монстрами. Это знали все. Каждый человек на планете вырос на этих правилах, впитал их с молоком матери, узнал из школьных учебников, мультиков, фильмов, книг...

Просто отвернуться и уйти... просто немыслимо.

И, как это часто бывает, когда слишком долго колеблешься с решением, выбор сделали за нее. Стройная фигурка, ярко сверкнув серебряной аурой, сиганула с крыши. Перелетев по крутой дуге через улицу, Жанна врезалась в стену напротив, разбив ладонью стекло и повисла так, раскачиваясь на одной руке. Следующим, лишь на секунду запоздав, прыгнул Кардин, повторив маневр напарницы. Выругавшись себе под нос, шагнула с крыши и Блейк, уже понимая, что если оставит сейчас этих детей (и плевать, что именно они здесь были Охотниками!) наедине с Гримм, то просто не сможет потом смотреть на себя в зеркало.

Что бы Адам не планировал, его отвлечение работало идеально.

Она коснулась земли в тот же момент, когда Жанна с грохотом рухнула сверху, поднимая оружие: белоснежный щит и броня сияли в темноте, переполненные аурой, ее серебристые отблески сверкали в серьезных голубых глазах и впервые за все время, что Блейк знала девушку, она была похожа на Охотницу: непоколебимую, суровую, безжалостную.

Темная волна с сотней алых глаз и белых масок бросилась именно к ней, вытягиваясь в острый клин с вожаком на острие — как к самой очевидной цели. Блейк прыгнула наперерез и прежде, чем оказаться посередине стаи, еще успела увидеть, как Охотница одним стремительным, отточенным движением вонзила горящее едва сдерживаемой силой острие меча в нижнюю челюсть Альфы, пронзив голову насквозь. Блейк врезалась ногами в первого из пары за ним, толкнула изо всех сил, посылая обоих в полет до ближайшей стены. Черное лезвие ее тесака вспыхнуло густым фиолетовым светом, опасно замерцало, переполненное силой — и за мгновение до того, как волна тварей смела ее, Блейк позволила энергии взорваться, широким серпом пройдясь по улице, развалив пополам больше двух десятков тварей.

Прежде, чем Блейк успела сделать что-то еще, над ее головой пронеслась темная фигура — это Кардин, занося над головой булаву, наконец-то добрался до земли. Приземлившись на плечи одного из Беовульфов, у самого люка, и сбив его на землю, он с резким хеканьем опустил шипастое навершие на следующего. Удар пришелся точно в затылок, прибив тварь к земле, и в тот же миг, когда булава коснулась асфальта, темная охра взорвалась — словно великан хлопнул ладонью по столу с игрушками — гибкие черные тела Гримм сминалась, как пластилин, земля дрогнула под ногами, что-то оглушительно хрустнуло... вся улица просела почти на полметра, как запоздало поняла Блейк — завалив канализацию внизу, перекрывая тварям доступ на этой конкретной улице.

На мгновение все стихло. Кардин, тяжело дыша, с натугой отмахнулся булавой от последнего Беовульфа, смахнув полчерепа одним ударом. Жанна встала рядом с Блейк, напряженно оглядываясь по сторонам, открыла было рот, чтобы что-то спросить...

И в тот же миг надрывно взвыли сирены — отчаянно, захлебываясь, призывая к эвакуации.

— Это не отвлечение, — выдавила Блейк, сильнее, до боли в суставах сжимая рукоять меча.

— Что? — переспросила Жанна.

— Это не отвлечение, — медленно повторила Блейк. Подняв голову к небу, она нашла взглядом крейсер, медленно разворачивающийся где-то на востоке. Должно быть, к центру города, где находился вокзал и аэропорт. — Он собирается уничтожить этот город.

Темное небо осветилось голубоватым плазменным болидом — крейсер, развернувшийся в направлении одному ему ведомой цели, открыл огонь из главного калибра. Проследив взглядом за стремительным полетом плазменного сгустка, прежде, чем он потух где-то вдали, Блейк различила черный силуэт: длинное вытянутое тело, извивающийся хвост, два огромных кожистых крыла, держащих огромное тело в воздухе. Взмахнув крыльями, дракон пропустил снаряд под брюхом и, словно издеваясь, торжествующе заревел, окруженный десятками меньших Гримм, что казались с такого расстояния мухами, мельтешащими вокруг слона.

— Гребанный новый подвал! — сплюнула Блейк и добавила еще кое-что из тех ругательств, за которые ее нещадно пороли еще пару лет назад.

Часть 3

Два солдата в белой броне перепрыгнули улицу. Приземлившись на той стороне многоэтажки, смазанной молнией метнули к противоположному краю крыши, осматриваясь через прицелы винтовок.

Следующей должна была прыгать Вайс. Что-то пощекотало ее ладонь — гладкие холодные частички коснулись кожи, привлекая внимание. Подняв ладонь к лицу, Вайс внимательно осмотрела металлическую пыль, сформировавшую слова: "Не там". Буквы преобразовались в стрелку, указывающую в сторону, сильно западнее того направления, в котором она двигалась раньше. "Два квартала" — сообщила пыль секунду спустя.

— Куру не стала ждать нас в баре, — сказала она вслух, обращаясь к лейтенанту Муру, заставшему рядом с ней. — Она движется на запад, к вокзалу.

И тут же прыгнула через улицу, не желая отвечать на вопросы о том, откуда она узнала. Она не отвечала и дальше, отказываясь играть в эту дурацкую игру "принцесса и ее охрана", когда Куру была так близко... еще минута — и она увидит ее, убедится, что она жива, и этот узел беспокойства в животе, наконец, развяжется.

Куру не была в порядке, Вайс поняла это задолго до того, как увидела. Шум боя, вой Гримм, редкие выстрелы — все это подстегнуло ее двигаться быстрее, оставив охрану позади, и сразу, не тратя времени на то, чтобы осмотреться, броситься в бой.

План она составляла уже на лету, спрыгнув с крыши. Гримм черной волной заполнили всю узкую улицу, от поворота до поворота. Северная сторону держал этот небритый хам и, как бы сильно Вайс не любила этого разгильдяя, одного лишь беглого взгляда хватило, чтобы понять, почему Кроу Бранвен считался одним из лучших Охотников Вейл. Не человек — смазанная молния металась по узенькой улочке — светло-серый цвет его костюма смешивался с багровыми вспышками ауры и серебристыми отблесками огромной косы. Поток монстров разбивался об этот стальной вихрь, и летели во все стороны отрубленные лапы, головы и хвосты, чадно дымя и истаивая в полете.

Куру "держала" второе направление, что вело к центру города. Гримм с этой стороны было намного меньше — достаточно, чтобы с высоты легко можно было различить отдельные фигуры, а не беснующееся море черных тел, красных глаз и белых масок. В отличие от Бранвена, фавн не металась по всей улице туда и обратно — она сражалась так же, как и всегда: расчетливо, скупо, почти не двигаясь с места, но каждый Гримм, пытающийся пройти мимо, умирал столь же быстро.

За ее спиной, за спиной Бранвена, зеленым светом горела вывеска над входом в убежище.

Разумеется, вопрос: "кому помогать первым?" для Вайс не был на самом деле вопросом. Небритый хам как-нибудь позаботится о себе сам. Она приземлилась прямо перед напарницей — Мартинестер щелкнул, переключая рабочий контейнер, острие, горящее белым светом, вонзилось в асфальт и голубая волна прокатилась по земле, превращая улицу в скользкий ледяной каток, как тогда, на инициации. И так же, как тогда, Гримм не смогли устоять на ногах. Они подскользнулись, кто с первого шага, кто со второго или третьего, но каждый рухнул на землю: это дало Вайс секунду, чтобы подготовить следующую атаку. Лед хрустнул, раскалываясь на части — голубые полупрозрачные копья выросли из катка, подбрасывая тварей вверх, распарывая шкуру и плоть. Здесь не было действительно опасных Гримм — лишь Беовульфы, застрельщики любого нашествия.

Выдернув рапиру из асфальта, Вайс обернулась и посмотрела Куру в глаза, постаравшись взглядом передать весь накал своего негодования:

— Ты попала в неприятности, Куру. Ты знаешь, что это значит, — строго сказала она и, отвечая на вопросительно приподнятую бровь и ироничную усмешку, пояснила: — Наказание.

Усмешка напарницы стала лишь шире. Наклонившись ближе к Вайс, она тихо сказала ей на ухо, так, чтобы никто иной не смог расслышать, тоном, который, вопреки всему, пустил волну сладких мурашек по спине наследницы:

— О, я совсем не против таких ролевых игр, Вайс. Ты свяжешь меня веревкой или наручниками?

— Эй! Немного помощи!

Наследница посмотрела выше плеча фавна, с трудом выбросив из головы нарисованную словами напарницы картинку. В этот момент откуда-то сверху рявкнула винтовка и голова одного из Гримм взорвалась, разнесенная метким выстрелом. По бокам наследницы приземлились двое ее охранников. Первый тут же загородил ее своим телом, поднимая щит, второй — отступил куда-то за спину, и сразу же начал стрелять: видимо, но новым Гримм, что уже начали стягиваться к месту боя взамен убитым Вайс.

— Мы должны отступать к точке эвакуации, мисс Шни, — безапелляционным тоном потребовал лейтенант.

— Как? — скривилась Куру, взмахом руки указав на улицу впереди. — Через них?

Вайс нащупала железную букву "W", что висела на груди на короткой цепочке, подаренную Ахиллесом. Они, наверно, смогли бы прорваться и сами — здесь были только молодые, едва родившиеся Гримм... если на шум схватки не стянется еще больше монстров. Вайс сама просила Ахиллеса по возможности не попадаться ее охране на глаза, но... Решительно кивнув своим мыслям, Вайс раздавила в кулачке мягкую сталь — сейчас не время хранить тайны.

Черное облако упало на Гримм сверху и мгновенно исчезло, рассеявшись по улице, прилипнув к черным лоснящимся шкурам. Десять черных (как предположила Вайс — железных) шаров ровной линией опустились с неба перед наследницей, застыли на мгновение... и с пронзительным свистом ринулись вперед. Черное море Гримм будто наткнулось на десять волнорезов — ядра пробивали их насквозь, оставляя после себя дыры, тускло светящиеся по краям багровым. Следом за ядрами, будто мелкий град, с небес упали черные шарики едва с фалангу пальца размером. Опустошение было столь же впечатляющим — десятками попадавшие на землю Беовульфы были больше похожи на решето.

А потом ядра, долетев до конца улицы, вернулись обратно, пропахав еще десять исходящих черным клубящимся дымом дорожек, и принялись носиться по улице без всякой системы, от одного Гримм к другому. Уже через полминуты Бранвен остался стоять посреди пустой улицы, растерянно опустив меч и крутя во все стороны головой:

— Хорошо... — медленно произнес он. — Это было, типа, круто.

— Рад, что тебе нравится, алкаш, — насмешливо произнес Ахиллес где-то над головой Вайс.

Задрав голову, наследница нашла взглядом друга. Он стоял на парящем в воздухе железном... Вайс решила использовать слово "платформа", хотя больше всего это походило на железный гроб. Все произошло так быстро, что Ахиллес не успел надеть доспехи, и сейчас красовался в тех же потертых черных джинсах и фланелевой рубашке, весело скалясь в ответ на рефлекторно вскинутые к небу винтовки. Вышколенные охранники, разумеется, не целились прямо в него — нарушать законы Гримм дураков не было — но это было опасно близко. Вайс тут же положила ладонь на ствол, силой заставив охрану опустить оружие.

— А ты здесь что делаешь, пацан? — чуть расслабился Бранвен, наблюдая, как деформированные ядра и мелкая дробь стягиваются к Ахиллесу со всей улицы в черное бесформенное облако.

И тут взвыли сирены.

* * *

Пригнувшись, Блейк пропустила над головой удар когтистой лапы, скользнула меж толстых ног, покрытых белыми чешуйками. Вспыхнувший лиловым тесак врубился в живот твари, фавн рванула изо всех сил, распарывая железом и аурой живот от паха до груди и нырнула в серо-серое прежде, чем Гримм смог раздавить ее собственным весом, рухнув вниз на подкосившихся ногах.

Она могла закончить на этом — тварь и сама сдохнет через пару минут, но ей нужно было убрать Гримм с пути как можно быстрее. Она вынырнула обратно на спине твари и тут же ухватилась за один из длинных костяных шипов, украшавших могучие плечи, когда Урса попыталась скинуть "седока". Взмахнув тесаком, Блейк скинула ножны, бросив их в стену, и вонзила острие меча в затылок монстра, пробив толстый череп, крохотный мозг и челюсть. Огромное тело содрогнулось в мгновенной судороге и тут же замерло, быстро истаивая в черный клубящийся дым.

Пока Гримм еще оставался плотным, Блейк быстро огляделась. Толпа горожан нерешительно мялась в стороне, боясь сделать шаг ближе. Ничего удивительного — за ту минуту, которая потребовалась фавну, чтобы добраться сюда, тварь успела погулять вволю. Дробовики и ружья, что были у гражданских, мало что могли сделать Старшей Урсе — серый асфальт был залит кровью, маслянно блестящей в лунном свете и растерзанными телами, а в воздухе витал самый отвратительный запах в мире: смесь крови, ужаса и дерьма. Блейк стошнило бы так же, как и многих в толпе, если бы она уже не видела такое пару раз.

— Живее! — прошипела она, указав клинком направление. — Этот уже сдох, но другие еще живы.

Секунду люди молча смотрели на нее, а потом один из них, крепко сбитый мужчина с обширной лысиной и седой бородой, крепче прижал к груди ребенка, наверно, сына и решительно перешагнул оторванную женскую ногу и бросился вперед, стараясь не вступать в кровавые лужи и ошметки плоти.

— Спасибо, Охотница, — буркнул он, пробегая мимо.

Блейк сдержала возражение и молча кивнула, спрыгнув с почти потерявшего плотность монстра в сторону, туда, куда ранее отбросила ножны. Пока они считают ее Охотницей, они будут слушаться приказов — это все, что имеет значение. Не то, чтобы отсутствие у нее лицензии что-то меняло прямо сейчас: она умела убивать Гримм и знала, как действовать в таких ситуациях: чего еще можно ждать от Охотницы?

Подобрав ножны, Блейк дернула ушами, пытаясь найти следующую цель, но в окружающей какофонии звуков расширенный звук больше мешал, чем помогал: кричали везде, стреляли везде, умирали везде. Она не может быть в нескольких местах одновременно, поэтому следовало выбирать цели тщательно. Большая часть Гримм на улицах — Беовульфы, и от них люди вполне могли отбиться сами: низших Гримм можно было убить обычным огнестрелом, которое здесь было почти у каждого. Граждане Гленн знали, в каком городе живут и знали, что делать и без нее — настоящие проблемы для них представляли только монстры классом повыше — Альфа Беовульфы или Старшие Урсы; и не было вообще ничего, что они могли сделать Сталкеру или Грифону. Любая из этих из тварей, начиная от уровня С и выше, подобравшись вплотную, легко могла устроить бойню, прежде, чем кто-то особо удачливый засадит ей пулю в глаз. Как произошло здесь — полсотни трупов за одну минуту. И была бы сотня, если бы она в это время вырезала Беовульфов на соседней улице.

Злая, расчетливая математика выживания — позволь другим рисковать жизнью, решая проблемы, которые они могут решить сами; смотри и слушай, как они умирают, ожидая проблемы, которую не смогут.

А потом, когда все кончится, засыпай и просыпайся, убеждая себя, что ты все сделала правильно до тех пор, пока не поверишь.

— Жанна! — выплюнула она в рацию. — Доклад!

— Мы на позиции, — тут же откликнулась девушка, и даже помехи не могли скрыть безумное напряжение в голосе. — Все в порядке, мы сможем продержаться здесь.

Прежде, чем Блейк смогла ответить, вмешался второй голос:

— Мы сможем, но не станем. Уже десять минут мы не видели ни одного живого человека. Еще чуть-чуть — и нас окружат.

— Я не стану бе... — вскинулась Жанна.

— Если ни один человек не бежит по этой улице к центру, — оборвала ее Блейк, — это значит, бежать некому. Отступайте ко мне, на север. Я буду ждать.

— Но...

— Это приказ! — отрезала Блейк. — Я уже пережила один такой город, девочка, не спорь со мной. Ахиллес сказал тебе слушать меня — и ты будешь делать, как я скажу или погибнешь без пользы и смысла.

Секунду рация молчала, но фавн и без нее могла себе представить скрежет зубов блондинки на той стороне приема. Блейк понимала ее чувства, но эти дети были ее ответственностью, и она не могла позволить им умереть вот так — в тупом порыве самоубийственного героизма. Они не Охотники пока, совсем нет — все, что они умеют: убивать Гримм, и это лишь малая часть того, что на самом деле должны уметь представители этой профессии. Знать формулы безжалостной математики войны — одна из тех вещей, которой не учат на первом курсе. Это то, чему учатся в таких ситуациях, как эта — среди криков, крови и дымного чада истлевающих Гримм.

Ответил ей совсем не тот голос, который она ожидала:

— Она права, Хомяк. Наш ушастый босс приказала бы тоже самое. Мы уходим.

— И быстро, — добавила Блейк.

— Да, мэ-эм, — с долей враждебного сарказма ответила рация голосом Кардина.

Лужи крови под ногами озарились бледным голубоватым светом — очередной сгусток раскаленного Праха пролетел над головой. Блейк пару раз поднималась на крыши, чтобы оценить ситуацию — дракон и крейсер кружили друг вокруг друга уже пятнадцать минут. Главный калибр — единственное, что действительно могло причинить вред такому Гримм, но его главным недостатком была скорость — как самого снаряда, так и стрельбы. Куда более маневренный, несмотря на свои размеры, монстр легко уворачивался от атак, а защищающие его меньшие твари принимали на себя удары ракет. Будь здесь еще хотя бы один вымпел, они могли бы попробовать загнать его в "вилку", но чего не было, того не было. С другой стороны, приближаться к единственному крейсеру Гленн дракон тоже не рисковал — на близкой дистанции ему было куда труднее избежать удара.

Так они и кружили друг вокруг друга: крейсер тянул время, ожидая подхода своих, а сочащаяся меж меж чешек дракона черная вязкая жидкость тяжелыми каплями падала на улицы, превращаясь в Беовульфов и Урс, собирая свою кровавую жатву.

Насколько понимала Блейк, все было довольно просто: если крейсер продержится до подхода подкреплений, город будет жить. Нет — все здесь умрут. Это, конечно, если у Вейл вообще есть достаточно свободных войск, которые можно послать на подмогу.

Если нет... кто здесь сможет убить почти неуязвимого крылатого монстра? Возможно, Ахиллес... если бы был в состоянии увидеть его, отыскать в безбрежном море темноты, которой был его мир, нужную цель. В Гримм, в конце концов, не было металла. У них были гранаты, конечно, но как закинуть их на высоту нескольких сотен метров?..

Кто еще?

"Адам, — неожиданно поняла она. — Адам мог бы, если бы смог зарядить как следует свое Проявление".

Блейк оглянулась через плечо, на оставленную позади бойню. Взгляд наткнулся на разорванное пополам женское тело — четыре глубоких рваных раны уродовали грудь, и голова выглядела так, будто кто-то просто откусил лицо и часть черепа. На самом деле, именно это и произошло.

Поэтому все происходит? Ради этого умерли все эти люди?! Чтобы кто-то мог поиграть в героя?!

— Я так охрененно ненавижу тебя, Адам, — прошептала Блейк, сморгнув глупые слезы.

Она говорила это раньше, конечно. Но сегодня, прямо сейчас, впервые сказала эти слова совершенно искренне, без предательской боли в груди, робкого голоса, напоминающего о том, как все начиналось, сильных нежных руках, твердых мускулах под ее ладошками, зеленых глазах, которые всегда так смешно щурились, когда он улыбался и еще тысячи и одной мелочи, которые она когда-то любила в нем.

Того человека больше нет. Может быть, никогда не было. Может быть, она просто придумала это благородство, этот праведный гнев и желание помочь фавнам стать наконец-то по-настоящему свободными. Может быть, там всегда была только черная злоба и эгоизм.

Из парализующего ужаса осознания ее вырвал крик. Совершенно особенный, отличающий от большинства крик. В городе, подвергшемся нападению Гримм, кричали постоянно: подгоняя бегущих, подбадривая себя, и, конечно, при виде Гримм — боевой клич, пусть даже смешанный со страхом.

Этот крик отличался. Так кричит еще живой человек, когда понимает, что уже мертв. Его сердце еще судорожно стучит в груди, разгоняя по венам кровь пополам с адреналином, слепые инстинкты заставляют тело бежать или драться, бороться до самого конца, но разум уже знает — спасения нет.

Когда к первому крику присоединились десятки других, Блейк поняла — именно там она должна быть. Отступив в свою нерушимую безлико-серую крепость, она материализовалась в подъезде дома, пробежала насквозь проходную и, врезавшись в стену, исчезла из реальности вновь.

Улица, точно такая же, какую она только что покинула. Одинокий Беовульф, отбившийся от стаи, которому Блейк мимоходом смахнула волчью башку с карикатурно-антропоморфного тела. Крики — другие, новые: напряженные, рубленные нотки приказа, выстрелы автоматического оружия — серьезного, армейского, а не того барахла, которым были вооружены гражданские.

Кто-то успел раньше?

Еще два прыжка спустя, Блейк зависла посреди ничего: лишь крохотная сфера диаметром почти тринадцать метров окружала ее сознание. И девушка, в обтягивающем черном комбинезоне, на самом краю восприятия. Полные красивые губы под белой рогатой маской кривились в рассерженном рыке, что-то крича в рацию, тонкая суставчатая рапира в правой руке тянулась куда-то за пределы зоны видимости Блейк, выцветшие белые молнии замерли вокруг лезвия, замороженные во времени.

Илия Амитолла, молчаливая нелюдимая девушка, сбежавшая из Атласа после смерти своей семьи и срыва на одноклассников, смеявшихся над их смертью. Насколько знала Блейк, Илия сама пожелала уйти из Атласа, оставить свою родину и трагедию позади. Завернутая в собственном горе, она пряталась ото всех и у Блейк с Адамом, которые и сами рано потеряли родителей, ушли месяцы, чтобы вытянуть ее из этой скорлупы. Белый Клык испытывал острый недостаток в бойцах с по-настоящему сильной аурой (у таких, как правило, всегда были перспективы получше, чем политические радикалы), и они редко виделись, пропадая на каждый на своих заданиях, но вместе они добились своего.

Илия была единственной, с кем Блейк поделилась всей глубиной своих сомнений незадолго до того, как ушла из Белого Клыка. Она не встретила тогда понимания — Илия была предана Адаму больше, чем кто бы то ни было еще, слепо веря каждому его слову.

Может быть, это изменилось сейчас? Могла ли она не знать, что именно планирует Адам?

Могла. Не в правилах Белого Клыка раскрывать полевым агентам, которых могут захватить в любой момент, больше, чем им следовало знать для выполнения конкретного задания.

Могла ли она передумать сейчас, увидев, что скрывается за маской Адама Торуса, давно приросшей к лицу? Могла ли измениться, своими глазами увидев, сколько крови нужно ему для насыщения?

Блейк сомневалась.

Могла ли она жить со знанием того, что даже не попыталась узнать?

Нет, не могла.

Блейк вернулась в реальный мир за ее спиной — совершенно бесшумно, без хлопка или вспышки. Широкое лезвие тесака прижалось к тускло мерцающей голубой, как летнее небо, ауре у горла. Зажатая в левой руке граната с выдернутой чекой замерла перед лицо фавна-хамелеона — это была пейнтбольная граната, совершенно безвредная, но Илия об этом не знала.

Блейк быстро огляделась по сторонам — кончик рапиры Илия пронзил глаз крупного даже для своего вида Альфа Беовульфа, склонившегося над скрючившейся на асфальте детской фигуркой и медленно таявшего, обращаясь в черный дым. С десяток бойцов в легких (только от когтей молодого Беовульфа и защитят) доспехах поливали огнем из автоматических винтовок остальную стаю, отгоняя ее от прижавшихся к стене дома напротив людей.

"Поиграть в героев..."

— Это вы сделали! — прошипела Блейк, нажав на лезвие чуть сильнее. — Вы!

Илия мгновенно напряглась, инстинктивно дернулась, пытаясь вырваться, но тут же замерла, стоило Блейк встряхнуть гранату перед ее лицом. Скосив глаза, ее пленница пару секунд разглядывала лезвие тесака, без сомнения, тут же его узнав, и скривила губы в злой улыбке:

— Тебе не стоит бросаться такими обвинениями, Блейк. Прямо сейчас ты нарушаешь Перемирие, угрожая той, кто его соблюдает.

— Вы сделали это! — скрипнула зубами Блейк, не обращая внимания на десяток стволов, направленных на нее бывшими соратниками.

— У тебя есть доказательства?

— Я не полиция, Илия. Мне не нужны доказательства, мне достаточно знания.

— А вот у меня они есть. Мы записываем все это. Эта граната не убьет меня, Блейк, но когда все закончится — запись твоего предательства окажется в сети и тогда каждый узнает, какова ты на самом деле.

Клинок в руках Блейк дрогнул.

"Она действительно знала. Знала — и все равно согласилась".

— Посмотри вокруг, Илия, — взмолилась она. — Посмотри, сколько людей и фавнов умерло. Это сделано твоими руками. Это своей головой ты думала, принимая решение. Все эти смерти — на твоей совести.

— Адам знает, что делает.

— И что это? Что он делает?!

— И теперь ты не мешаешь ему, — продолжила Илия, игнорируя последний вопрос. — Твоя трусливая мягкость не сдерживает его. Теперь его глаза открыты и разум чист. Теперь он может увидеть меня.

Блейк прикусила губу. Они никогда не говорили о тех взглядах украдкой, которые Илия бросает на Адама, когда думает, что никто не видит, но кошка точно знала: подруга знала, что Блейк знает.

— Ты никогда его не заслуживала. И теперь, наконец, он свободен от тебя, свободен делать то, что необходимо для нашей общей победы.

Движение привлекло внимание Блейк, и она вскинула голову. Там, над крышами домов, дракон, наконец переигравший в маневренности крейсер, рухнул на огромную боевую машину сверху, вцепился когтями передних лап в обшивку, разрывая толстую броню, как ребенок, восторженно срывающий обертку с новогоднего подарка. Победный рев на мгновение перекрыл все: крики и выстрелы, треск пожаров и вой пирующих Гримм.

— Жертвы должны быть принесены, Блейк, кровь должна быть пролита, цена — заплачена. Ты никогда этого не понимала.

Два взрыва слились воедино: оба из центра города, там, где находился вокзал и воздушная пристань. Там, где начинался тоннель, ведущий за стены, в мягкое подбрюшье Королевства, лишенное защиты.

— Ты проиграла, Блейк, так же, как и всегда. Такова судьба всех трусливых предательских сук — проигрывать тем, кто достаточно смел, чтобы сделать выбор.

Клинок дрогнул в ее руках, она едва остановила себя от того, чтобы бессильно опустить оружие, отпуская Илию на свободу. Последняя защита города — крейсер — пала. Кто-то там, в светлых роскошных залах, сидя в мягком кресле, обитом зеленым бархатом, решил пожертвовать городом, не обладая свободными силами, чтобы защитить его.

Королевство отказалось от города, но Адам — нет. Он найдет способ запитать свое Проявление — дракон умрет. Белый Клык согнал сюда достаточно сил, чтобы отбиться от остальных Гримм, и даже если нет — неизвестный контроллер отзовет самых опасных. Большая часть жителей таких городов, как Гленн — те, кто ищут лучшей жизни, кто не смог найти работу в Вейл, и достаточно нуждается в деньгах, чтобы ежесекундно рисковать своей жизнью, просто живя на фронтире. Наверное, каждый второй здесь отправляет деньги в Черное море.

"Союз отверженных" — так, кажется, назвала желтоглазая сука в костюме свою банду отморозков?

Она опустила взгляд, возвращаясь обратно в реальность.

— Я убью тебя, — прошептала она. — А потом убью всех остальных.

— Ты можешь попробовать, — совершенно спокойно кивнула Илия и... исчезла из ее рук.

Вместо нее, прямо перед лицом Блейк оказалось знакомое смуглое лицо с высокими скулами, плоским носом и кислотно-зелеными волосами. Вместо двух окровавленных глазниц, с которыми ее оставила Блейк в прошлый раз, на нее смотрели багровые угольки Гримм, горящие той же абсолютной ненавистью, что была единственным смыслом жизни каждой из этих тварей. Губы кривились в широком оскале, достойном любого Гримм.

— Здравствуй, котенок, — пропела она. — Око за око, правильно?

Часть 4

— Куда теперь?! — потребовала Жанна.

— Две улицы на север она сказала! — огрызнулся напарник, оглядываясь по сторонам и стараясь не смотреть на последствия бойни, оставшейся на месте последнего местоположения Кошки.

— И где, блин, север?!

Короткая автоматная очередь прозвучала с соседней улицы.

— Туда!

Подскочив к двери, Жанна вышибла толстую стальную дверь ногой. Свиток, закрепленный на запястье, тревожно пискнул, предупреждая, что ее аура ушла в "желтый" сектор, но девушка не обратила на это внимания — уж очень тревожно звучала подруга Ахиллеса по радио, когда сообщила о том, что нашла своих бывших друзей. Она даже помощи просила так, будто не верила, что доживет до ее подхода.

Жанна вихрем промчалась по пустой проходной, не останавливаясь, выбила следующую дверь и... улица выглядела почти также, как и любая другая улица Гленн этой ночью: лужи крови, несколько растерзанных тел... единственной разницей были те, кто сражался здесь: не Гримм против живых, нет, — живые против живых. Жанна знала, что увидит здесь именно это, но все равно застыла на секунду, пытаясь смириться с абсолютным безумием этого: в тот момент, когда город атакуют монстры, находятся сумасшедшие, готовые убивать друг друга.

Да что, блин, не так со всеми этими людьми?!

Пять фавнов в белых масках (еще столько же лежало на земле в лужах крови) оглянулись на грохот выбитой двери, поднимая оружие. Жанна вскинула щит, чуть подалась назад, проверяя, успел ли напарник... успел: ее спина уперлась в чужое плечо — Кардин пригнулся, прячась от пуль.

Глянув поверх щита, она увидела черную фигуру, внезапно появившуюся перед фавнами. Взмах двумя мечами выбил оружие у двоих и в тот же миг протянувшийся через всю улицу острый кончик брызжущей желтыми молниями суставчатой рапиры ударил Кошке в лицо. В последний момент она успела чуть отдернуть голову, избежав худшего, но черные капли крови все равно сверкнули в тусклом лунном свете, загремела по асфальту сорванная с лица маска и тонкий крик боли эхом заметался по узкой улице, отражаясь от стен домов.

Трое фавнов, позабыв про Жанну и Кардина, перевели стволы на упавшую Блейк, и в этот момент Жанна прыгнула, сбив одного щитом, и швырнув меч во второго. Она почти промазала, но вращающийся кончик рукояти все-таки зацепил стрелка, ударив в скулу. С последним сделать она ничего не успела — отбарабанила короткая очередь, но когда Жанна, двумя ударами кулака вырубив сбитого с ног террориста, посмотрела туда, где упала Кошка, там уже никого не было — лишь три маленькие выбоины в асфальте свидетельствовали, что выстрелы вообще были.

Повернув голову к последнему стрелку, она почти уперлась носом в черное дуло, но даже не успела испугаться: ствол вздрогнул и упал на землю. Подняв глаза, Жанна еще успела заглянуть в быстро тускнеющие глаза стрелка — недоумение в них быстро сменилось ужасом и болью; пальцы в черных перчатках беспомощно цеплялись за горящий темно-фиолетовым кончик меча, но постоянно соскальзывали.

— Займите Илию, — приказала Кошка, рывком выдернув меч из груди уже мертвого фавна.

Жанна вздрогнула — так странно этот сухой, хрустящий напряжением голос сочетался с залитым кровью лицом и ярко светящимся в темноте золотым глазом. Она вздрогнула еще раз, когда мертвое тело сломанной куклой упало на землю.

— Я пойду за второй.

И исчезла, оставив после себя темную, расплывающуюся по краям тень, которая тут же дрогнула и растаяла, пронзенная еще одним ударом суставчатой рапиры.

Жанна быстро огляделась — там, откуда прилетела рапира, уже ничего не было: только густые тени домов, дрожащие в тусклом зареве пожаров, полыхающих на месте вокзала, воздушной пристани и того квартала, где упал крейсер. Сглотнув, она вспомнила, что рассказывала Кошка о своей бывшей соратнице: фавн-хамелеон с Проявлением распространять маскировку на все, чего коснется; убийца, чьей специализацией были атаки из засады.

Она едва могла справиться с боем лицом к лицу с прямолинейными Гримм — что она собирается делать с той, кого не может даже увидеть прежде, чем станет поздно?..

Ответ пришел к ней в обжигающе горячей широкой спине, прижавшейся к ее собственной.

— Смотри в оба, Хомяк, — пробасил Кардин. — Я прикрою.

И страх тут же умер, замененный уверенностью. Пока у нее есть Кардин — она может не опасаться удара в спину.

Она подняла щит к подбородку, вскинула в боевую позицию меч, зажигая на лезвии ауру — серебристо-белые отблески осветили улицу, прогоняя дрожащие тени. Жанне показалось, что она увидела какое-то движение краем глаза, но прежде, чем успела обернуться, в небесах взвыл дракон, и впервые в этом оглушительном реве звучала боль.

Ворон взлетел над крышами, над городом, озаренным пожарами и вспышками выстрелов. Темно-красная аура, окутавшая черные перья, превратила крохотное тельце в сверкающий алый метеор, разрезавший пополам небо. Его гнев, столь же раскалённо-горячий, как его аура, заставил каждого Гримм в округе повернуть голову в его направлении, с жадным вниманием и вечным голодом пытаясь отыскать глазами тот источник негатива, который они обоняли другими чувствами. Летающие Гримм, стая, приведенная драконом и отпущенная гулять по городу после гибели крейсера, ринулись к ворону, окружая маленький алый шар со всех сторон.

Ворон не позволил себе отвлекаться на меньших Гримм. Аура, раскаленной лавой текущая по венам вместо крови, усиливала воронье тело также, как усиливало человеческое — его крылья двигались столь быстро, что превратились в два смазанных жужжащих, как стрекоза, полукруга, по прямой, как полет пули, траектории неся его к дракону.

Крылатый Гримм как раз заканчивал широкий разворот над городом, когда они столкнулись: красный болид размером с футбольный мяч и огромная черная тварь с кожистыми крыльями. В момент столкновения ворон превратился в человека: худого сгорбленного мужчину в замызганном, латанном тысячи раз сером плаще. Врезавшись ногами в скулу дракона с силой достаточной, чтобы отшвырнуть назад голову размером с самосвал, он занес над головой сверкнувшую серебристым косу и широко оскалился в огромный алый глаз:

— Как птичка птичке: мне ни хрена не жаль, мудак.

Коса со свистом рухнула вниз, по самый обух погрузившись в центр зрачка.

Рев, исторгнутый драконьей глоткой, был настолько оглушающим, что Кроу едва не выпустил из рук косу. Что начал крик, закончил резкий рывок головы, отбросивший Охотника в сторону. Древко выскользнуло из дрогнувших рук — но не раньше, чем лезвие разворотило глаз в липкую зловонную кашицу.

Вновь обернувшись в ворона, Кроу почувствовал горячую кровь, текущую по перьям из слуховых отверстий, но это не помешало ему злорадно каркнуть, надсаживая горло. Он едва расслышал собственный крик, но багровый глаз, мгновенно нашедший его в черных небесах, доказал, что крик не остался не услышанным. Огромные лапы молнией метнулись вперед, пытаясь поймать верткую птицу, но Кроу вывернулся меж когтей, оставив после себя две гранаты с металлической краской, и, каркнув еще раз, полетел вперед, сжигая в безумном форсаже последние остатки ауры.

Он не знал этот город и, если честно, уже успел забыть, где они договорились встретиться, но было сложно пропустить неопрятную кучу металла, медленно всплывающую к небесам в нескольких километрах к востоку. Кроу Бранвен был старым стрелянным вороном и видел почти все дерьмо, которое мог предложить Ремнант, но даже сейчас, удирая от взбешенного дракона, испытал ледяной, почти суеверный ужас при виде груды разорванных на части машин и грузовиков, фонарных столбов и канализационных люков, даже кусков зданий с торчащими во все стороны иглами арматур: тонны металла, поднятые в воздух по прихоти одного человека — такого же, как и все остальные, сделанного из плоти, крови и души.

Он видел что-то подобное всего однажды, много лет назад — тогда одному глупому Гримм удалось взбесить Глинду Гудвич.

"Это даже хорошо, — попытался он успокоить себя. — Миру бы пригодилась вторая Гудвич, которая бы не была такой занудой".

"С другой стороны, — прошептал слабый голос здравомыслия внутри него. — Глинда с презрением к властям и законам может быть очень плохой идеей..."

Когда драконьи когти почти дотянулись до него, вырвав пару перьев из хвоста, Кроу решил, что прямо сейчас ему плевать. Если Ахиллес сможет избавить его от огромной злой рептилии, всерьез решившей откусить ему голову, он не станет жаловаться.

Оно приближалось. Куру чувствовала это — каждой клеточкой тела, хрусталиком глаза, барабанной перепонкой и открытой нараспашку душой: тяжелый запах пепла и крови, давление на кожу, невесомые обжигающие прикосновения к ауре, от которых ее душа съеживалась и испуганно забивалась в угол.

Она не знала — что это. Она многого не знала, на самом деле. Часто ответы приходили к ней уже готовыми и лишь после, уже зная конечную точку, она восстанавливала всю логическую цепочку, которая должна была привести к правильным выводам.

Так было и сейчас. "Беги!" — кричало что-то внутри нее подозрительно знакомым голосом.

Она и бежала, просто намного медленнее, чем могла бы. В момент, когда взорвался вокзал, они только-только вывели всех людей из убежища, которое защищали ранее. Бежать к разрушенным путям эвакуации было бессмысленно. Загонять их обратно — тоже: они не могли защищать вход вечно, даже если у нее был план, что делать с драконом.

Ну, вроде. Она действительно размышляла раньше, каковы пределы Проявления Ахиллеса, Проявление Бранвена было в его файле, так что... все просто сложилось один к одному, когда действительно понадобилось, с привычной легкостью: задача, вводные, решение. Судя по тому взгляду, что подарила ей Вайс, наследница даже сомневалась, что это было экспромтом.

...И никто так и не заметил, как дрожали ее колени.

Оно приближалось.

Куру бежала позади толпы гражданских, которых они вели к западной стене: если есть основной план, должен быть и резервный, причем желательно такой, чтобы они взаимодополняли друг друга. Умрет дракон или нет — из города все равно надо уходить, и уводить с собой всех, кого получится. Вайс и ее охрана были в авангарде — прямо сейчас именно там было больше всего Гримм, на острие прорыва, пара Охотников, с которыми они случайно столкнулись — прикрывали фланги.

Она придержала шаг, наращивая расстояние между собой и толпой, успокаивающе махнув рукой тем, кто обернулся.

— Мур, — спокойно сказала она в рацию, сжав кулак с такой силой, что между пальцами на землю закапала кровь.

Гражданская связь в городе не работала, но, слава Близнецам, запасливые телохранители подготовились и на такой случай.

Лейтенант ответил не сразу, и голос его был напряженным и задыхающимся, словно он только что вышел из боя. Впрочем, почему "словно"? Сейчас Гленн был одним большим сражением, куда не пойди.

— Арьергард без защиты — я должна позаботится кое о чем. Отправьте сюда Охотников, пожалуйста.

— Принято. Когда ты вернешься?

"Никогда"

— Я догоню вас. И передай Вайс... — она замялась на секунду, перебирая тот сонм мыслей и чувств, что всегда мешал ей трезво думать, когда напарница была рядом. Прах, она могла бы написать книгу только о них. — На самом деле, лучше ничего ей не говори.

— Поче...

Куру раздавила рацию в кулаке, оборвав вопрос, на который все равно не могла внятно ответить. За ее спиной, где-то там, в центре города, взвыл от боли дракон.

Оно приближалось.

Пепел почти скрипел у нее на зубах, воздух превратился в кровь, давление на кожу — в густое желе, мешавшее двигаться, а невесомые прикосновения к ауре — железной хваткой чужой воли сжали душу.

Оно приближалось.

Улица была пуста, озаренная лишь мертвенно-бледным лунным светом, но Куру не видела ее. Она видела Вайс, хмурую и взъерошенную со сна, с зубной щеткой во рту; длинные волосы волной благородной платины укрывали хрупкое тело, словно плащ, тонкая ночнушка не скрывала ничего от ее тайно-жадного взгляда; наследница самой большой компании в мире смешно пританцовывала на холодном кафеле, забыв надеть носки или тапочки.

Сухо трещали пожары, выли Гримм, где-то далеко кричали люди и гремели выстрелы, но Куру не слышала их. Она слышала самый прекрасный голос на свете, напевавший грустную песню без слов — этот голос был скрыт от любого другого уха шумом льющейся из душа воды. После завершения своей короткой, но яркой карьеры, Вайс отказывалась петь для других, несмотря на все уговоры, твердо решив оставить эту часть своей жизни позади. Однажды Куру сказала, что ей нравится, как она поет, дав понять, что для ее слуха двери ванной не помеха. Вайс смутилась, и долгие два дня Куру была лишена привилегии слушать, как она поет. На третий она запела вновь, уже точно зная, ДЛЯ КОГО она это делает.

Она должна была составлять план, взвешивать свои возможности и обстановку, пути отхода и наступления, но не могла заставить себя думать об этом. Вместо этого единственной ее мыслью было острое сожаление, что они на самом деле так ничего и не сказали друг другу, лишь танцуя вокруг того, чего хотят на самом деле, и не решаясь сделать выбор. И сейчас уже было поздно, потому что...

Оно здесь.

Первыми из-за поворота вынырнули Беовульфы. Они двигались до ужаса непривычно, совершенно неправильно: твари не рычали и не выли, они не сорвались на бег, едва увидели добычу, нет, — они спокойно шествовали, двумя потоками бесшумно крались вдоль стен, оставив середину трем Старшим Урсам, тоже слишком спокойным. Следом за авангардом шел Сталкер — огромный скорпион, чье вздыбленное над блестящим черным телом жало покачивалось напротив окон четвертого этажа.

На загривке Сталкера стоял человек: высокий мужчина в длинном, наглухо застегнутом черном плаще. Он выглядел так, словно пережил долгую болезнь: красивое молодое лицо казалось выточенным из алебастра, выделяясь лишь глубоко запавшими темными глазами и яркими синяками под ними; пустой правый рукав трепетал на ветру.

Она видела его впервые, но моментально узнала. Она не знала о нем ничего, но помнила их последнюю встречу.

Светлая церковь, залитая кровью. Беовульфы, застывшие вдоль стен в зловещем безмолвном карауле. Священник, оплетенный щупальцами бесформенного Гримм у статуй Близнецов. И молодой красивый парень в черном кожаном пальто, сидящий на ступенях перед алтарем, со здоровым цветом кожи, свежим лицом и обеими руками. Парень скалился ей в лицо злой улыбкой победителя, вознесшего над головой отрубленную голову врага.

В глубине души она смеялась — горько, но со злобным удовлетворением.

"Он думает, что поб едил, тогда как на самом деле уже проиграл, просто пока не знает об этом"

Сейчас ей совершенно не хотелось смеяться. Скорее развернуться и сбежать, поджав уши, догнать Вайс, прижаться к ее груди, до смешного легко убедив себя в том, что у их истории может быть счастливый конец.

Куру осталась стоять. Она должна быть здесь, потому что именно этого требовал план. Он был ненадежным, построенным больше на предположениях и догадках, чем фактах, но прямо сейчас это все, что у нее было. Если она правильно все рассчитала, это должно должно произойти где-то поблизости — ее лучший шанс обеспечить возможность хотя бы для одного "чистого" удара. Нашарив железный медальон в форме буквы "К", переданный Вайс и сунутый в карман, она смяла мягкую сталь в кулаке. Ахиллес должен быть где-то рядом...

Мгновение они смотрели друг на друга — армия Гримм во главе со своим генералом и маленькая фавн, изо всех сил пытающаяся не дрожать перед лицом своей смерти. Знакомый незнакомец нахмурился, словно мучительно пытался что-то вспомнить... как если бы она была для него такой же загадкой, как он для нее.

Куру почувствовала, как ее губы сами собой растягиваются в радостном оскале волка, нашедшего в лесу раненного оленя:

— Здравствуй, брат.

В глаза будто горсть песка сыпанули. Темная улица осветилась ровным золотистым светом, столь же ярким, как свет солнца. Гримм попятились назад, один из Беовульфов, стоявший ближе всех, тонко заскулил, прижимая к груди дымящуюся лапу.

Вслед за губами, голосом и глазами она потеряла контроль и над телом, и над душой. Ее рука поднялась: над раскрытой ладонью ее собственная нежно-салатовая аура смешивалась с обжигающе ярким червонным золотом.

Внутри Куру кричала. Она уже знала, что происходит, пусть и понятия не имела — почему. У нее были кошмары об этом. Что-то огромное, больше, чем любой из людей втискивалось в ее тело и душу, как слон, пытающийся влезть в слишком маленькую для него комнату через крохотную дверь. Это было еще страшнее, чем в первый раз — потому что теперь она знала, что останется, когда слон исчезнет: руины.

Незнакомец на загривке скорпиона зло оскалился, но любой ответ потонул в жутком металлическом скрежете, будто на перекрестке столкнулось три самосвала. Следом, с той же оглушающей мощью, взвыл дракон, заставляя дребезжать и трескаться стекла. Мужчина поднял свою единственную руку, губы шевельнулись, отдавая приказ — Гримм прыгнули. Их черная плоть горела и плавилась под лучами солнечной ауры, но твари не обращали на это никакого внимания.

Аура, сверкавшая на ладони, вытянулась в золотисто-зеленый клинок. Ее тело занесло призрачное оружие над головой — с яркой вспышкой оно мигнуло и удлинилось вдвое, сравнявшись с ней в размерах. Один широкий взмах — и от Гримм остались лишь черные тени, стремительно разорванные и унесенные холодным горным ветром.

Тяжело содрогнулась земля, так, что тело Куру едва не упало и даже Сталкер пошатнулся, торопливо перебирая восемью конечностями в попытке остаться на ногах. Грохот и дрожь не смолкали ни на мгновение: они даже усиливались с каждым толчком, будто эпицентр этого маленького рукотворного землетрясения приближался к ним.

Незнакомец, уже укутанный защитой собственной ауры — непроглядный мрак превратил его в маленький человекоподобный кусок открытого космоса — повернул голову, уставившись в глухую стену и Куру вновь почувствовала, как дрогнули губы в злорадной улыбке.

"Ты все правильно рассчитала, Куру" — сказал тот самый голос у нее в голове и в следующий миг стена, на которую уставился брат Озпина, взорвалась. Тело Куру прыгнуло спиной вперед, спасаясь от града обломков — мелкой щебенки и осколков стекла, мебели и сантехники, крупных кусков бетона размером с автомобиль.

Телу пришлось сделать еще два прыжка, отбив призрачным мечом несколько обломков, чтобы выйти из зоны поражения. Прищурив глаза, тело замерло на границе разрушения, пытаясь что-то разглядеть в облаке пыли. Оно увидело черный силуэт, тяжело встающий на ноги, услышало напряженное упрямое рычание, с которым он балансировал на подгибающихся ногах, шатаясь во все стороны и врезаясь в дома, добавляя разрушений на и без того разнесенную на куски улицу. Тело взмахнуло мечом — и тот растаял, превратившись в упругую золотисто-зеленую волну, разогнавшую пыль.

Куру, смотрящая своими-чужими глазами, с трудом узнала в этой груде железа дракона. Двери автомобилей, канализационные люки, мусорные ящики, куски бетона — все это облепило огромную тварь со всех сторон. Так Ахиллес заставил его приземлиться — догадалась она — добавил веса и без того тяжелому телу, потянул подвластный металл вниз.

Над головой тела пролетел грузовик, рванув волосы ударной волной, с разгона врезался в дракона, вновь бросив тварь на землю. Сверху ударил еще один, смялся в гармошку от силы удара и медленно взлетел обратно, вновь набирая высоту. Как два огромных молота, грузовики, уже почти неузнаваемые от всех деформаций, били снова и снова по наковальне скального массива, на котором стоял город, забивая с трудом ворочающегося дракона все глубже в землю до тех пор, пока в щели стального хлама не начал просачиваться едкий черный дым, поднимаясь к небесам удушливым облаком.

Губы тела шевельнулись:

— Очень многообещающий молодой человек.

...И тело вновь принадлежало ей. Медленно, словно на цыпочках, ЧТО-ТО покидало ее душу, тая, как лед на солнце, просачиваясь сквозь щели куда-то вовне.

"Мы поговорим позже, Куру" — сказало ОНО на прощанье.

— Нет, — пробормотала она, сделав два шатких шага назад и едва не упав — так сильно дрожали колени.

"Да" — с сочувствием сказало ОНО и исчезло окончательно.

Какое-то время Куру просто сидела на холодном асфальте, безучастная ко всему, крепко прижав колени к груди и спрятав лицо под волосами и безвольно поникшими ушами.

Она прожила на этом свете всего полгода, родившись из пепла души Вельвет Скарлатины, пожертвовавшей собой, чтобы вернуть брата. Это было слишком рано, слишком быстро, слишком несправедливо — умирать, так и не успев пожить, влюбившись, но не успев даже признаться.

— Я не хочу умирать, — проскулила она.

— Ты в порядке?

Подняв заплаканное лицо, она взглянула на знакомую фигуру в пропыленной синей фланелевой рубашке. Ахиллес тяжело дышал, маслянно блестел на открытой коже тонкий слой пота: видать, не так уж и легко дался ему бой с драконом.

...И несмотря ни на что, что-то внутри нее сдвинулось, с щелчком провернулось, встраивая новую важную информацию в картину мира — на будущее.

— Нет, я не в порядке, Ахиллес. Я очень, очень не в порядке...

Глава 33. Альфа и Омега

"Задача: попасть в хранилище Реликвии Выбора.

Вводная первая: Реликвия спрятана в Биконе и только два человека знают точно — где. Если ты читаешь это, значит, я мертв, и теперь этой информацией владеешь только ты.

Вводная вторая: половины сил Девы хватит, чтобы открыть вход.

Вводная третья: после моей смерти место директора займешь ты. Ты и так помогала мне, но все равно потребуется время, прежде, чем ты разберешься во всем и восстановишь все мои связи — и это будет время уязвимости. Ты унаследуешь не только мою работу и моих друзей, но и моих врагов.

Вводная четвертая: вход в хранилище можно найти, но с каждым днем поисков вероятность раскрытия возможного агента увеличивается.

Решение, пункт первый: добыть информацию у носителя. Я сомневаюсь, что они смогут заставить тебя сделать это шантажом или обманом, но все равно будь осторожна — ты не всемогуща.

Пункт второй: удалить помеху. Охотники уже не так важны для Королевства, как было пару сотен лет назад: регулярные части — обычные люди с самой обычной душой, просто правильно вооруженные и обученные — справляются все лучше и с падением нашей полезности, падает и безопасность наших позиций. Ты никогда не будешь послушной собачкой Совета, и Советники это знают, следовательно — ты неудобна им. Они будут искать повод и если предоставить им его...

Помни свою настоящую цель, Глинда. Это не твоя карьера и репутация. Это не власть Охотников. Это даже не жизни людей, не напрямую. Твоя цель — убить Самаила. Всем остальным можно пожертвовать".

Именно эти строчки, прочитанные в том ворохе документов, что оставил ей погибший муж, вспоминала Глинда Гудвич, директор Бикона, наблюдая за закатом над Изумрудным лесом: зеленое море деревьев далеко внизу, узкая долина, сжатая со всех сторон горами и медленно темнеющее багровое небо.

Они всегда любили это место. Еще в студенческие годы они убегали сюда при каждом удобном случае — здесь она впервые встретила свою команду, впервые стала Охотницей, впервые позволила мальчику потрогать свою грудь и, под яркими летними звездами, потеряла девственность. Здесь Озпин сделал ей предложение, здесь она согласилась и здесь их обвенчали.

Здесь началось так много всего, что Глинда решила: это лучшее место, чтобы все закончить.

Они не скрывались — не было нужды. Тяжелые шаги пятерых человек, звяканье оружия — все это предупредило ее об их приходе задолго до того, как пришельцы остановились.

Глинда медленно обернулась. Кончик трости, которую она теперь носила вместо стека, вонзился в землю меж двух тяжелых военных ботинок. Удобно уложив ладони в боевых перчатках с обрезанным пальцами на рукоять из слоновой кости, совершенно осознанно копируя позу Озпина номер восемь: "Ну-с, молодые люди, я слушаю ваши оправдания", она сухо улыбнулась незваным гостям:

— Добрый вечер, господа, Лионель.

Бровь стройного молодого мужчины чуть дернулась — он легко уловил едва замаскированную издевку. Глинда никогда не ладила с Советником Редом — молодой для своей должности, всего двадцать семь лет, он был амбициозен и очаровательно нахален. "Очаровательно" — для всех остальных, но только не для Глинды Гудвич, привыкшей вбивать в таких вот любимцев девчонок дисциплину и ответственность отработками и тумаками (то есть учебными спаррингами, конечно). Для Лионелю весь мир был игрой, созданной для того, чтобы он в ней победил и Глинда была не согласна с этой точкой зрения.

Прежде, чем Ред успел сказать какую-нибудь гадость, Глинда продолжила:

— Гарольд. Как Мэгги? Давно не видела... передавай привет.

Справедливости ради, Гарольду хватило совести стыдливо отвести взгляд, неловко пожав плечами. Улыбка Глинды стала чуть шире — от нее не укрылась ирония. Гарольд был ее первым выпускником — она лично вручила ему лицензию. А теперь он пришел сюда, чтобы забрать право называться Охотником у той, кто сделала его таковым.

— Джеймс, старый друг, — продолжила Глинда, и никто не осмелился прервать этот акт бессмысленной вежливости осужденной, приветствующей своих палачей. — Удивлена, что ты здесь один, без армии своих железных болванчиков.

Джеймс Айронвуд, генерал экспедиционного флота Атласа, присланного северными соседями в сопровождение к огромному летающему стадиону, на котором будет проводиться турнир Витал. Широкоплечий мужчина в безупречном белоснежном мундире, в отличие от Гарольда, не отвел взгляд — его темные глаза без трепета встретили прищуренные зеленые:

— Я пришел сюда не воевать, Глинда.

— Лео, — проигнорировала она генерала: они еще вернуться к этому. — Ты выглядишь нездоровым. Простыл?

Лайонхарт, директор Хейвена и представитель Мистраля на турнире, действительно выглядел больным: бледный, с синяками под глазами и в мятом твидовом пиджаке, он казался единственным, кто по-настоящему был расстроен происходящим. Или просто единственным, кто не пытался это скрыть.

Кожа перчаток тонко заскрипела, когда Глинда сжала хватку на рукояти сильнее.

"Итак, у меня есть один настоящий друг здесь?"

Она выбросила эти мысли из головы. Она должна доиграть это представление до конца.

— Кэрри. Замерзла?

Директор Хейда, Академии в Вакуо — седоволосая старушка, высушенная злым пустынным солнцем чуть ли не костей — ничего не ответила, рассеяно щелкая складным ножичком. Это не было угрозой с ее стороны — просто привычка: Кэрри, дружившая еще с прошлым воплощением Чемпиона Старшего, не расставалась со своими ножами никогда. Озпин как-то рассказывал, что она даже в душ с ними ходит. Глинда тогда рассмеялась. Озпин — нет.

Наконец, она вернулась к тому, с кого начала:

— Лайонел. Чем обязана визиту?

— Ты отдала приказ взорвать пути эвакуации Гленн. Своей волей отклонила запрос на отправку помощи.

— Но вы арестовываете меня не за это, — Глинда растянула губы в снисходительной улыбке Озпина номер 3: "Не врите мне, юноша".

У нее, одной из двух человек в стране, было право отдать такой приказ единолично, в конце-то концов.

— Ты облажалась, — просто ответил Лайонел. Удержать лицо у Советника не получилось, и на мгновение Глинда увидела злорадство в чистых голубых глазах, злую улыбку, которая так не шла его красивому личику. — Город устоял, люди выжили.

— И кто-то должен ответить за это, — согласилась Глинда.

Видимо, что-то все-таки отразилось в ее глазах — Лайонел споткнулся на полуслове, сбился с явно заготовленной обвинительной речи. Подарив ему, возможно, немного слишком злую улыбку "Вам еще многому предстоит научиться, мой мальчик", Глинда отвела взгляд.

Лайонел не был важен, в конце концов. Когда (все еще!) директор Бикона продолжила, она обращалась не к нему — лишь трое человек здесь имели значение и самовлюбленный Лайонел не был в их числе.

— Я не отдавала этот приказ.

— Он пришел с твоего компьютера, — покачал головой Джеймс. Его невыразительное лицо, казалось, навечно застывшее в образе непоколебимой уверенности, дрогнуло в слабом подобии сочувствия. — С голосовым подтверждением и всеми твоими кодами.

— У меня даже Свиток не работал в тот день, — покачала головой Глинда. — Я провела всю ночь, проверяя студенческие работы, и узнала о произошедшем только утром, — она обвела взглядом коллег-директоров, убедившись, что посмотрела в глаза каждому. — Среди нас есть предатель. Вы, трое, знаете, что на кону и кто настоящий враг.

— У нас нет власти в этой стране, — вздохнул Лео. — Мы здесь лишь чтобы засвидетельствовать... происходящее.

"Реду захотелось зрителей" — перевела Глинда.

— Я не об этом, — жестко улыбнулась она. — Просто следите за своей спиной — в нее в любой момент могут воткнуть нож.

— Я не буду принимать это на свой счет, — буркнула Кэрри и, пока все смотрели на танцующую в сухих морщинистых руках финку, серьезно кивнула Глинде.

Первым отмер Джеймс:

— Пойдем с нами, Глинда. Я обещаю, мы во всем разберемся. У меня есть лучшие специалисты по компьютерной безопасности — мы найдем виновного.

"И это займет месяцы, — закончила про себя Глинда. — Я буду заперта где-то, без любой возможности повлиять на ситуацию. Предатель может быть кем угодно, в том числе и из ребят Джеймса. Если это так — до меня будет слишком легко добраться. А еще предателем можешь оказаться ты сам"

Если честно, Глинда сомневалась в последнем — у Айронвуда было много недостатков, но и достоинств хватало: он был солдатом и никем кроме, человеком без капли предательского яда в крови. Если бы он захотел навредить Вейл — он объявил бы войну, а не интриговал за спиной у союзника.

...С другой стороны, предать может только тот, кому доверяешь.

Кажется, они все поняли по ее лицу. Гарольд скинул с плеча оружие, умудрившись выглядеть робким, даже будучи выше ее на две головы. Он неуверенно покосился на Лайонела, но не дождался немедленного ответа: кажется, обрадованный Советник, едва получив решение большинства, бросился арестовывать ее очертя голову, даже не подумав, что будет делать, если педантичная Гудвич внезапно решит перестать следовать правилам, которые всегда так любила.

Глинда выпрямила плечи, гордо вскинула голову, посмотрев выше голов — там, за их спинами, медленно зажигался огнями Бикон: место, которому она посвятила свою жизнь, школа, в которой прошли самые счастливые годы, крепость, которую клялась защищать до последнего вздоха. Она знала и любила каждую деталь в нем: каждую башенку и воздушный мост, лекторские залы и столовую, арены и библиотеку, контрфорсы и сады.

"Я защищу тебя, — пообещала она, не стесняясь обращаться к Бикону как к живому существу. В конце концов, в ее голове, он таким и был. — Против всего мира, если потребуется"

— Итак, вы пришли сюда, чтобы запереть меня в клетке, — легким, непринужденным тоном, словно говорила о погоде, сказала она вслух. — И мне очень любопытно... как вы собираетесь меня заставить?..

Скала под их ногами дрогнула. Утес, с которого начинали свой путь многие поколения Охотников, сухо затрещал вдоль тонких прямых, как рельса, трещин. Острый нависший над пропастью край раскололся на сотни ровных, аккуратных кирпичиков, окруживших Глинду каменным вихрем; лишь тонкая каменная плита, на которой стояла Охотница, осталась на месте, зависнув в воздухе.

— Что вы стоите? — закричал Лайонел, отскакивая назад, за спины Охотников. — Атакуйте ее!

Нож щелкнул в руках Кэрри. Медленно, словно нехотя, разложился закрепленный на запястье метатель Праха Лео. Джеймс положил ладонь на рукоятку огромного револьвера на поясе.

Глинда оскалилась в немом вызове, приглашая их попытаться.

— Директор Лайонхарт правильно сказал, — наконец, с той же невозмутимостью, с какой он здоровался и прощался, отправлял своих солдат умирать и (наверно) признавался в любви, сказал Джеймс, отпустив револьвер. — У нас здесь нет власти. Мы — просто гости.

— Я даю вам власть! — взвизгнул Советник, когда вихрь завращался быстрее, а крохотные кусочки утеса продолжали откалываться от скалы один за другим, присоединяясь к танцу каменных снарядов. — Схватите ее!

— Это может сделать только весь Совет, — выдохнул Лео, с облегчением опуская руку. — Вы сами по себе, Лайонел.

Советник посмотрел на Кэрри. Та легко взмахнула рукой и мгновенно удлинившийся ножичек стальной молнией сверкнул в сумерках, бессильно отскочив от одного из камней.

— Увы, она слишком хорошо защищена, — вздохнула старушка, едва потрудившись сделать вид, что и правда пыталась.

Когда он обернулся к Гарольду, великан покачал головой:

— Она сожрет меня вместе с костями.

Приглушенно зарычав, Лайонел обернулся, медленно отступая от расширяющейся пропасти.

— Я достану тебя, старая сука!

Глинда не удостоила его ответом. Каменный вихря сжался, собираясь в небольшую крепость из идеально подходящих друг другу кирпичиков.

— Помните — среди нас есть предатель, — сказала она напоследок и, отвернувшись, полетела прочь. — И когда я найду его, он пожалеет, что родился на свет.

Глава 34. Карты на стол

Кровь была повсюду. Она стекала по лицу, сочась из пульсирующей болью раны. Она растекалась по серому асфальту из-под неподвижных тел в стальных масках. Пропитала лунный свет, окрасив его в багровый. Медленно-медленно сползала по стенам зданий. Капала с лезвия тесака.

Кровь пузырилась на губах совсем юной девушки, толчками выливалась меж пальцев, тщетно сжимавших перерезанное горло. Кожа девушки, обычно смуглая, мерцала радужными разводами, волнами, без всякой системы, меняя цвета от ярко-синего до кислотно-зеленого, а оттуда — в темно-багровый или безжизненный алебастр.

Блейк склонилась над Илией, чтобы посмотреть прямо в карие глаза, полные паники и осознания неизбежности смерти:

— Жертвы должны быть принесены, Илия, — сказала она. — Могу поспорить, ты никогда не думала, что эта жертва — ты.

Блейк точно помнила, что тогда Илия ничего не ответила. Она попыталась, но захлебнулась кровью, окрасившей губы, мучительно закашлялась и выражение отчаяния все росло и росло на ее лице, пока не оно застыло навеки в единственной истинной посмертной маске ужаса и боли.

И все же...

— Мирный путь, Блейк? — прохрипела девушка. Ужас в ее глазах никуда не делся, но была там и злоба, и удовольствие: Илия знала, что словами ранит ее так же страшно, как могла бы сделать мечом. — Не хотела убивать, считала, что мы слишком жестоки?

Она отвела руки от горла, перестав зажимать рану: вспоротая плоть раскрылось, как какой-то жуткий мясной цветок, кровь хлынула потоком, заливая радужную кожу; словно живая, она сползла на асфальт и потянулась к Блейк, прыгнула, каплями запятнав джинсы, мгновенно пропитала ткань, влажной и липкой тряпкой прилипшей к коже.

— Ты уверена? За пару минут ты забрала больше жизней, чем за пять лет в Белом Клыке, — она ухмыльнулась бледными, лишенными крови губами. — Это единственное, что ты умеешь. Это все, чему тебя научили. С нами или без нас, но ты — убийца с кровью на руках, и с годами ее будет становиться лишь больше, пока ты не захлебнешься.

...Кто-то коснулся ее плеча.

Сунув руку под подушку, она изогнулась всем телом, диким напряжением неведомо каких мышц бросив себя в воздух, сбивая нападавшего с ног. Приземлившись сверху, она навалилась на покорное тело, прижала нож к горлу и...

— Ахиллес... — выдохнула хриплым со сна голосом, наконец узнав черную повязку, спрятавшую пустые глазницы.

— Доброе утро, — без капли страха или обиды ухмыльнулся он, но тут же посерьезнел. — Ты... разбудила меня.

"Просто кошмар" — с облегчением подумала Блейк и тут же расслабилась, сгорбившись и спрятав лицо в сгибе его шеи и отшвырнув нож в сторону.

— Гленн?.. — тихо спросил он.

Первым ее импульсом было пожать плечами и промолчать. Заставить себя улыбнуться и перевести тему, заварить зеленый чай с ромашкой, добавить густого сладкого меда и провести ночь, уткнувшись носом в очередную книгу, болтать ни о чем с Ахиллесом или, может быть, даже выйти на улицу и найти кого-нибудь, кому можно будет с чистой совестью сломать обе ноги. Это помогло бы ей пережить ночь, справиться с кошмаром — это был не первый кошмар в ее жизни, в конце концов. Она знала, что делать.

Но потом она вспомнила, как дрожал дом совсем недавно: дробно звенела посуда, ядра и дробь в железном гробу и тяжко стонали стены. Она вспомнила, как обнимала того самого парня, что сейчас обнимал ее, дрожащего и потного, как гладила его по голове и шептала ободряющие слова, стараясь, чтобы не срывался голос.

Она знала все его кошмары. И будет справедливо, если он узнает ее.

— У меня была подруга в Белом Клыке, — тихо сказала она, устраиваясь поудобнее. Какая-то часть ее вяло удивилась тому, насколько комфортно ей сейчас в кольце его рук, в коротеньком топике и шортиках, наедине и посреди ночи, с парнем, который, она точно знала, был в нее влюблен. — Она была единственной девушкой моего возраста и единственной, с кем я могла поговорить о... девчачьем. Мы делились друг с другом сопливыми любовными романами и фильмами, выбирали одежду... и были влюблены в одного парня.

Ахиллес сжал ее крепче, уже догадавшись, что будет дальше. Широкая ладонь легла ей на волосы, осторожно коснулась ушей... странно — это помогало.

— И я убила ее, — еще тише, почти шепотом, сказала она. — У меня был другой противник, но... я увидела шанс и воспользовалась им. Исчерпала ауру... и перерезала горло. Она истекла кровью у моих ног, хрипя и изо всех сил пытаясь что-то сказать... я уже никогда не узнаю — что.

Блейк не знала, как это произошло. Она подняла голову, чтобы посмотреть в лицо Ахиллесу, попытаться понять, что он об этом думает...

Его губы были сухими и неумелыми. Его дыхание — несвежим со сна. Но все же она вздрогнула, как от удара током, мгновенно позабыв, кто начал поцелуй, и даже не вспомнила, что раньше просила его подождать. Прежде, чем успела это осознать, Блейк оказалась снизу, придавленная тяжелым телом к ковролину, и инстинктивно изогнулась, прижимаясь к Ахиллесу еще сильнее, стремясь сократить расстояние между ними до нуля. Она приглушенно заурчала от удовольствия, когда его руки скользнули по животу, забираясь под майку: ей казалось, еще чуть-чуть и от прикосновения горячих пальцев на коже появятся мучительно-сладкие ожоги.

...И, кажется, этот звук привел Ахиллеса в чувство. Он замер и отстранился, тяжело дыша; Блейк разочарованно всхлипнула, когда его руки медленно, словно к ним были привязаны гири, поползли обратно, выбираясь из-под футболки.

— Не останавливайся...

Руки замерли, самыми кончиками пальцев касаясь ее кожи.

— Ты уверена?

Вместо ответа Блейк схватила его за руки и сунула обратно под майку — куда дальше и смелее, чем он отважился сам.

Не было у нее никаких сомнений. Одноглазая и слепой, убийца и линчеватель, мальчик, уничтоживший свое блестящее будущее и девочка, у которой будущего не было вообще, потому что она родилась с лишней парой ушей.

Сомнений не было. Не было ничего, кроме сильных рук, жадных пальцев, изучавших ее тело с теми чуткостью и вниманием, что доступны только слепым, тяжелого дыхания и стонов наслаждения, жаркого шепота признаний.

...И когда они, наконец, заснули, никому не снились кошмары.

Когда Блейк проснулась, было уже светло. Зажмурившись от бьющего в глаза света, она крепче прижалась к Адаму, пряча лицо в сгибе шеи, руки скользнули по теплому телу... и замерли, не обнаружив бугристый рваный шрам на правом боку.

Не Адам. Ахиллес.

Какое-то время она просто смотрела на него, замерев, как кошка в засаде. Он изменился с тех пор, как они впервые встретились почти два года назад: черты лица потеряли всякие намеки на мягкость, заострились скулы и колючая щетина спрятала запавшие щеки. Больше не юноша — мужчина, в том возрасте, когда сворачивают горы и завоевывают королевства.

Блейк провела кончиками пальцев по его щеке, уколовшись о щетину, и решила, что пора бриться и на этот раз она сделает это сама — сам ведь опять пропустит кусок или два. Ладонь скользнула ниже, по подбородку на шею, вдоль россыпи засосов и следов от зубов.

"Было ли это ошибкой?" — спросила себя Блейк.

По всему выходило, что да. Она была слаба и уязвима, едва очнулась от кошмара — и воспользовалась Ахиллесом, чтобы отвлечься от переживаний, страхов и сомнений, черной тучей повисших над головой, наяву и во сне. Это должно было быть ошибкой, но... почему-то совсем ей не ощущалось.

Возможно, потому что это сработало. Блейк чувствовала себя... снова целой. Словно сгорели в этом безумном огне все страхи, осыпались пеплом к ногам, очистив от всего наносного, трусливого, робкого.

У нее есть цель, чтобы достигнуть. Есть враги, чтобы убить. Есть союзники, хотя бы временные, чтобы стоять рядом. И есть Ахиллес, для того, чтобы продолжать идти. Чего еще желать?

"Чтобы путь был легким, а выборы — простыми..." — шепнуло ее подсознание, но Блейк заткнула предательский голос. Она сама отказалась от легкого пути и морально простых противников, когда не стала пытаться поступать в Бикон.

Потянувшись, она поцеловала его в подбородок.

— Спасибо, Ахиллес. Я не знаю, что бы со мной было, если бы не ты.

Хотя... нет, она знала — Бикон. Она бы сбежала под защиту неприступных стен, в одну из немногих профессий, где расизма почти не было. У нее была бы друзья, команда... Прах, да она могла закончить в одной комнате с гребанной Шни!

И на сколько бы ее хватило? Полгода или год прошли бы, пока она не утерпела бы и не влезла в дела Белого Клыка, даже если бы Адам не сошел с ума? ...Нет, прав был Ахиллес, тысячу раз прав — не усидела бы она в Биконе.

Она выскользнула из-под одеяла, стараясь не разбудить его. Сняла майку с люстры, вытащила из-под кресла шорты и, поискав немного трусики, махнула рукой, припомнив сухой треск прошлой ночью, на который тогда не обратила внимания.

Блейк остановилась ненадолго у прикроватной тумбочки, споткнувшись и замерев, как бывало каждый раз с тех пор, как они вернулись из Гленн. Если и были у нее какие-то сомнения, что Илия всерьез была намерена ее убить, они исчезли в тот момент, когда бывшая подруга ударила в момент наивысшей уязвимости — сразу после выхода из телепортации. Не отдерни она головы, то была бы мертва — еще никто не выживал после того, как ему проткнули голову насквозь мечом, с аурой или без нее.

Вместо этого она отделалась шрамом. Свежий, багровый и припухший, он тянулся наискось от скулы через глаз до середины лба, теряясь кончиком в волосах. Лезвие не задело глаз... а вот молнии — да. Блейк почти не видела им — удар током обжег сетчатку и повредил хрусталик. В больнице сказали, что единственный выход — пересадка.

Она могла бы заплатить за нее, но... никто не делал искусственные хрусталики для таких, как она — отличалось строение глаза и форма хрусталика: не человеческая, не кошачья. И хирургов, которые согласились бы провести сложную операцию на отличной от человеческой анатомии, тоже не нашлось.

Платить было просто не за что.

Блейк не знала, смеяться или плакать, но искусственные хрусталики для кошек — существовали, равно как и хирурги, проводившие такие операции. Домашняя мурчалка, чьим единственным предназначением было создавать уют — могла получить лечение, а живой человек из плоти и крови, мыслящий и чувствующий — нет.

Потому что домашние любимцы, очевидно, важнее, чем фавны.

Вздохнув, она сняла с зеркальца повязку. То белое хлопчатое убожество, что ей дали в больнице, Блейк выбросила, едва вернулась домой.

Адам учил ее не стыдиться шрамов. "Пустое это дело, — говорил он. — Они отмечают твои победы, напоминают о поражениях и выученных уроках. А если тебе кажется, что смысла нет — создай его. Придай им историю, преврати в символ"

Блейк так и поступила. На бархатной ткани, потратив ночь, вышила символ старого Белого Клыка: белая волчья голова на черном фоне, со спрятанными клыками и без следов когтей позади.

Пусть это будет напоминанием. Пускай каждый раз, когда случайно посмотрит в зеркало, Блейк будет видеть не шрам и подернутый мерзкой белой поволокой глаз, а напоминание — в борьбе за что и против чего она его получила.

Ахиллес потянулся за ее спиной, вяло завозился в постели, но так и не проснулся. Улыбнувшись, Блейк поправила повязку, пряча бугристую рубцовую ткань: он не любил, когда кто-либо видел его увечье, аккуратно накинула одеяло на голые ноги, стараясь не разбудить — пусть поспит еще немного.

В коридоре она застыла на секунду, мечась взглядом между ванной и кухней, но в конце концов решила, что есть хочется больше, чем горячего душа. Вытащив из холодильника целую упаковку яиц, бекон и зелень, включила плиту... и поймала себя на том, что тихо мурлычет себе под нос незамысловатую мелодию популярной попсовой песенки.

— Именно это и называют недотрахом, я думаю, — ухмыльнулась она шкворчащему омлету.

Пожав плечами, Блейк продолжила мурчать. Ей было слишком хорошо, чтобы переживать.

Вместо этого она включила телевизор, установив громкость на самый минимум — с ее слухом не было проблемой разобрать слова даже тогда, когда нормальный человек не услышит ни слова.

Разумеется, там опять говорили о последнем большом скандале: Падении Гленн и бегстве Гудвич, которое журналисты сочли признанием вины. Куру сказала ей, что это полная чушь, и ей Блейк верила намного больше, чем официальным СМИ.

Как и все Черное море. Здесь не верили властям — ни копам, ни газетам, ни телевизору: любой с половиной мозга знал, что каждого здесь бросили, от каждого отказались; от людей меньше, чем от фавнов, но отказались все равно. Многие имели родственников в городах на фронтире: дядь и теть, кузенов и мужей, детей и внуков... и Гримм не разбирали, кого убивать.

Рассказы о том, что именно, по мнению переживших Падение, произошло в Гленн передавались из уст в уста, видео, в которых Белый Клык защищал людей от Гримм — Со Свитка на Свиток. Уже не многие — почти все фавны в открытую носили повязки Белого Клыка, и когда, буквально вчера, копы арестовали некоторых из них... в Черном море стало на один полицейский участок меньше, и на один обугленный бетонный остов — больше, и так быстро, что подмога успела только вызвать пожарных.

И это даже не был Белый Клык. Черное море скорбело о погибших... но ненависть к виновным была столь же черной, как их траур.

...Всегда было легко определить момент, когда Ахиллес просыпался. Металлическая пыль, разбросанная по дому, покрывавшая каждую горизонтальную поверхность и неприятно коловшая босые ноги, редким черным туманом взлетала в воздух, ползла по стенам и потолку.

— Кто-то проснулся на запах, — улыбнулась Блейк. Махнув рукой, разбивая облачко, она крикнула: — Уже готово!

Она как раз успела разложить завтрак по тарелкам и чуть прибавить громкость, чтобы Ахиллес смог расслышать, когда он появился в дверях: взъерошенный, в своей обычной мятой застиранной майке и спортивных штанах.

Такой... домашний. Знакомый. Простой.

— Доброе утро, — сказала Блейк, зная, что широкая улыбка, сама собой растянувшая губы, отразится в голосе.

— Доброе, — осторожно кивнул он, но остался стоять в дверях. — Итак...

"О, точно... — наконец, сообразила Блейк и все хорошее настроение мгновенно улетучилось. — Разговор"

Она подавила желание спрятать глаза... глаз. Это было не просто трусливо, но еще и глупо — невозможно встретиться взглядом со слепым, в конце концов.

— Я не знаю, Ахиллес, — честно ответила она. — Все, что я говорила тебе раньше, все еще в силе. Адам где-то там, и я все еще должна остановить его. Это или он, или я. И только после что-то может измениться.

Блейк думала, что он расстроится. Она сама бы расстроилась, на его месте. Но...

— Итак, позволь мне повторить, просто чтобы убедиться, что я все понял правильно, — сказал он, улыбаясь самым краешком губ. — Мы знаем друг друга уже почти два года и дружим все это время. Мы живем в одной квартире. Мы переспали. Мы не встречаемся ни с кем другим. А еще — мы не пара. Все верно?

Блейк открыла рот, чтобы ответить... а потом закрыла его. Ахиллес удовлетворенно кивнул.

— Мне кажется, тебе надо заглянуть в словарь, Блейк, — фыркнул он. — Одно из утверждений в цепочке явно ошибочно.

Блейк собралась было возразить, но не смогла ничего придумать.

— Ты используешь против меня логику, — наконец, вздохнула она. — Не делай так. Я запрещаю.

Казалось, еще чуть-чуть — и улыбка порвет ему рот. Подойдя поближе, он приобнял ее за плечи, как всегда осторожно, готовый отступить в любой момент.

— Я не знаю, Ахиллес, — вздохнула Блейк, отказываясь потакать ему и подаваться в объятие. Заставить себя вырваться она, правда, тоже не смогла. — Я честно не знаю.

Наклонившись, он поцеловал ее в макушку.

— Все хорошо. Главное, что знаю я.

Эти объятья не казались неправильными. Этот поцелуй не был нежеланным. Эта ночь была благословением. Она действительно не могла поспорить ни с чем, что он говорил, но...

Однажды она уже решила, что нашла любовь всей своей жизни. Она отдала другому свое сердце, доверилась абсолютно, как может довериться только влюбленная пятнадцатилетняя девочка, которую ничему не научили ни мать-одиночка, ни годы в приюте, среди таких же брошенных или одиноких.

И судя по всему, как бы ни пыталась это отрицать, влюбленная семнадцатилетняя девушка ничем не отличается от влюбленной пятнадцатилетней. И к списку вещей, которые ничему ее не научили, теперь стоит добавить Адама Торуса.

"Дура ты, Блейк, — вздохнула она и повела плечом, сбрасывая руку, обещавшую любовь, комфорт и безопасность. — Хуже того — ты трусливая дура".

Улыбка Ахиллеса померкла, но даже с повязкой, скрывавшей половину лица, Блейк легко узнала это упрямое выражение. Он не собирался сдаваться.

Блейк схватила вилку и принялась неловко ковыряться в омлете. Ахиллес, поняв намек, сел напротив, принявшись за свою порцию. В попытке отвлечься от неловкой тишины, она прибавила звук телевизора, как раз вовремя, чтобы услышать:

— Сегодня у нас очень особенный гость, друзья! Альберто Кэнос, прилетевший из самого Мистраля, известный спортивный тренер и заслуженный мастер единоборств. Сегодня он расскажет нам кое-что новое о Падении Гленн и я обещаю — вы никогда этого не забудете.

Блейк не придала бы этому особого значения — каждый час они находили нового очевидца или новое видео — если бы не Ахиллес. Он вспыхнул ржавой аурой, полностью скрывшись на мгновение под защитой своей души, а когда свет померк — кривой полуоскал Дьявола застыл на его лице.

— Что такое? — спросила Блейк, даже не удивившись очередной гадости.

— Это мой тренер по рукопашке, — процедил он. — И он знает мое Проявление.

Блейк потребовалась секунда, чтобы понять, что это значит. Огромную груду металла, парящую в воздухе, видел каждый выживший в Гленн, как и слышал полный боли предсмертный крик дракона. Через видеозаписи, это видел каждый в Королевстве... и, очевидно, во всем мире.

— Все карты на стол, Блейк, — прорычал Ахиллес и телевизор мигнул, заискрил и погас, потянуло паленым. — Через пару минут весь мир будет знать, кто я.

Глава 36. Перевернутые весы

" Есть так много причин, по которым мне не стоит писать это письмо. Это эгоистичное письмо. Это письмо слабого. Это письмо не принесет никому счастья и создаст лишь проблемы, причинит тебе боль. Я могу перечислять причины, по которым мне не стоит этого делать, очень долго. Я могу исписать пачку листов, и каждое слово на них будет правдой, каждый аргумент — логичным, каждый тезис — неоспоримой истиной.

Я уже делала это — проговаривала их про себя, переносила на бумагу, читала снова и снова, заучивая наизусть. Но когда я положила все эти правильные и логичные аргументы на одну чашу весов, а на вторую — всего одну причину... весы перевернулись.

Я люблю тебя, Вайс.

Я не знаю, когда это произошло. Это не было любовью с первого взгляда, но это было чертовски быстро. К вечеру первого дня, на утро второго... к исходу третьего я уже все знала. Я даже понимаю, почему это произошло, вижу каждую вспышку в своем глупом мозге, которая привела к результату, с которым мне пришлось жить.

Когда мы впервые встретились, я была отчаянно одинока. Все, что я знала — умерло. Я сама — умерла, и вместо меня на моем месте оказался кто-то другой. Кто-то, кого я не знала. Кто-то, кто умел вертеть окружающими как ему будет угодно, знал, как повести за собой, напугать или вдохновить, заставить или незаметно подтолкнуть. Кто-то, кто видел людей механизмами, уравнениями — сложными, но решаемыми.

Я была напугана. Я была растеряна. Я была одна одинешенька в этом мире, в одно мгновение ставшим намного сложнее и глубже, чем когда-либо могла помыслить Вельвет. Мне нужен был кто-то, кто знал и принимал бы меня, а не Вельвет, кто-то, никак не связанный с моей прошлой жизнью.

И тогда появилась ты. Одинокая и уязвимая, несмотря на всю свою ледяную броню, уязвимая именно тем, что хотела быть уязвимой. Хотела близости, тепла, дружбы, хотела подпустить к себе кого-то так близко, чтобы оказаться перед ним полностью беззащитной — и знать, что тебе не причинят вреда.

Мы хотели с тобой одного и того же, Вайс. И обе получили намного больше, чем рассчитывали.

Было так много причин, по которым мне не стоило любить тебя. Эти причины исчисляются десятками, они холодно логичны и неумолимо истинны. Они от начала и до конца неоспоримы. Я не буду перечислять их, ты прекрасно знаешь каждую сама.

Я пыталась поступить правильно. Я честно пыталась, Вайс, я полностью уверена, что была тебе лишь другом, и ничем кроме, что не дала ни единого намека, не сделала ни одного лишнего жеста, но...

Мне восемнадцать, Вайс. И я влюблена.

Наперекор десяткам причин, против всякой логики, я надеялась. Я мечтала. Я грезила наяву будущим, которого не могло быть. Я смотрела на тебя, когда ты делала домашнюю работу: как смешно ты щуришься, сосредотачиваясь на задании, как гневно сверкают твои глаза, когда что-то не получается — ты смотришь на книгу так, будто собираешься воткнуть в нее рапиру... и как самодовольно ухмыляешься, достигая успеха. Я вдыхала твой запах, едва ты оказывалась рядом... я ненавидела твои духи — они мешали мне почувствовать настоящую тебя. Когда ты касалась меня, что-то спокойное во мне взрывалось, а что-то мятущееся — успокаивалось. Когда прикосновение завершалось — что-то во мне умирало.

Это было мучительно и сладко, невыносимая боль, которую хотелось терпеть снова и снова — до самого конца этой глупой жизни.

Я думаю, что справилась бы с этим. Смогла бы вытерпеть, зазубрив наизусть десятки правильных и логичных причин, повторяя их, как молитву — перед сном и после пробуждения, перед едой и занятиями, каждый раз, когда смотрела бы на тебя. Но потом я увидела ростки того же самого чувства в тебе и все полетело к чертям.

Весы перевернулись.

Прости меня за это, Вайс. Я смогла бы убить в тебе это чувство прежде, чем ты сама бы его заметила, но... я просто решила этого не делать.

Это сильнее меня.

Я люблю тебя. Я люблю твои голубые глаза, и не верь никому, кто скажет, будто они ледяные: они как зимнее небо в безоблачный полдень — глубоки и безбрежны. Я люблю, что ты ниже меня. Я люблю твою ледяную броню — проходя сквозь нее твой свет, преломляясь сквозь острые грани, становится лишь прекраснее. Я люблю твои ладошки и то, как они мерзнут на улице, и то, как тонут в моих. Я люблю, как ты танцуешь в бою — свободная, будто ветер и опасная, словно пламя. Я люблю решимость, с которой ты движешься к цели. Я люблю твое упрямство. Я люблю твой смех — он так редок, и тем драгоценен.

Я люблю тебя, Вайс. Я не могу уйти, не сказав этого.

Я встретилась кое с кем в Гленн — с тем, кто убил Озпина. Он будет искать меня и после ухода Гудвич я больше не чувствую себя в безопасности даже в Биконе. Мое спасение не в тол щине стен и количестве Охотников , но в скрытности, поэтому... я ухожу.

Когда и если мы встретимся в следующий раз... не верь ни единому моему слову. Заранее будет уверена в том, что все, что я говорю — ложь, каждое слово — манипуляция, а ты — просто инструмент, которым я буду пользоваться, пока он будет полезен.

Прошу тебя, отнесись к этому серьезно. Я никогда не лгала тебе, Вайс, и не лгу сейчас: повер ь мне, один единственный самый последний раз — поверь мне.

И больше не верь никогда"

Вайс опустила листок. Аккуратно сложила вчетверо, положила обратно в конверт, в котором нашла его три дня назад. В том же конверте лежала флешка — та самая, что постоянно крутилась у Куру в руках последние месяцы — с приклеенным стикером: "открой ее после. Ты будешь знать столько же, сколько знаю я".

Вайс отказалась ее читать.

Прижав колени к груди, она поудобнее устроилась на широком подоконнике и, прислонившись лбом к прохладному стеклу, невидящими, совершенно сухими глазами уставилась на внутренний двор Бикона.

Это была любимая поза Куру. Любимое место — отсюда был прекрасно виден и двор, и комната: входная дверь и рабочий стол Вайс. А еще, по-видимому, — Вайс крепче прижала к груди конверт — теперь здесь сидела ее любимая девушка.

Это не должно было стать открытием, но почему-то стало. Три дня назад, проснувшись утром и обнаружив на аккуратно заправленной кровати напарницы это письмо, Вайс читала его так, будто и не таяла под ее взглядом, и не дрожала от прикосновений. Восторг, сдавивший горло и взорвавший сердце на словах "Я люблю тебя", был таким потрясенным, как если бы не ходила с ней на свидание и не танцевала на балу. Она читала эти строки так, словно после боя в Гленн Куру не утащила ее почти насильно в сторону, не прижала к стене и не впилась в губы самым безумным поцелуем в жизни Вайс — с такой жаждой и страстью, словно это станет последним, что она сделает в жизни.

...А отчаяние и страх, когда она дочитала письмо до конца, были столь разрушительными, как если бы она и правда верила, что у этих воображаемых отношений может быть будущее.

Когда она перечитала письмо в третий раз, просигналил Свиток — исполняющий обязанности директора профессор Облек требовал ее в свой кабинет. Срочно. Вайс, вопреки приказу, не торопилась, пытаясь сообразить, как собирается прикрывать побег напарницы и сколько времени сможет этим купить, и как будет искать.

Потому что она не оставит это так. Куру не могла бросить ей в лицо такие слова, а потом просто уйти!

Прибыв же в кабинет директора, Вайс очень быстро поняла, что сглупила, недооценив напарницу — у Куру, разумеется, был план. Оказалось, что поздним вечером, уже после окончания рабочего дня, она украла у Вайс флешку с врученным компроматом и отослала все файлы на директорскую почту... с телефона Вайс. С сопроводительным письмом.

"Когда ее брат присоединился к Белому Клыку в прошлом году, — непривычно серьезно, без единого следа той страстной скороговорки, которой он обычно читал свои лекции, сказал ей профессор, пока Вайс пыталась переварить новости. — Директор Озпин поручился за него в суде, позволил мисс Скарлатине уйти в академический отпуск и попробовать вновь. Очевидно, это была ошибка — мы не допустим расизм любого рода в Биконе, поддерживают ли его люди или фавны"

Куру действительно была смертельно серьезна в своих намерениях. Она жгла мосты, уничтожала каждый способ, которым Вайс, возможно, могла бы вернуть ее обратно.

"То, что она сказала на том видео, преступления, которые совершила... это еще не конец. Перед побегом она взломала оружейную Бикона — пропали винтовка, которую она арендовала для тренировок, и полный набор праховых боеприпасов. Она ушла в Изумрудный лес, и я видел ее оценки — скорее всего, она уже очень далеко отсюда"

Бросив на нее сочувствующий взгляд, Облек, кажется, совершенно неправильно истолковал ее бледное лицо и прикушенную губу:

"Вы правильно поступили, мисс Шни, что отправили мне эти файлы. Я понимаю, как трудно это, должно быть, было для вас, но посмотрите, чем это закончилось — она планировала это какое-то время, и вы опоздали всего на несколько часов. Если бы не вы, мы бы сейчас, возможно, искали ее скорее беспокоясь о том, что случилось, не зная, как давно она сочувствовала Белому Клыку. Мы... подозревали, что в Биконе есть предатель. Кажется, теперь мы его нашли"

Куру жгла мосты. И делала это так, чтобы Вайс стояла в центре пожара — чистенькой, совершенно незапятнанной чужими грехами, в полной безопасности. Бдительной идеальной Охотницей, раньше всех разглядевшей предателя в их рядах.

Последующие дни прошли как в тумане. Вайс злилась на Куру за то, что та была такой чертовски умной, как всегда оказавшись на шаг впереди нее. Вайс боялась, что Гримм убили ее где-то по пути от Бикона и сейчас зверье растаскивает ее косточки по Изумрудному лесу или что ее нашел тот, от кого она бежала. Вайс перечитывала письмо снова и снова, твердя себе, что пытается найти какую-то подсказку, но на деле лишь вновь раздирая себе сердце. Вайс переживала о том, есть ли у Куру крыша над головой, постель, чтобы спать, еда, чтобы есть...

И хуже всего — Вайс знала способ, как ее найти. Просто об этом способе Куру тоже подумала заранее и уговорила не сотрудничать.

Вздохнув, Вайс вытащила из кармана Свиток. Это была старая, безумно устаревшая модель — даже кнопки были — врученная Кошкой еще до Гленн для связи. Свиток, который не принадлежал никому, с единственным номером в памяти, который тоже не вел никуда.

— Да? — ответил динамик.

— Кошка, — ровным голосом поприветствовала Вайс.

— Она в порядке, — вздохнула преступница. — У нее есть крыша над головой, еда в тарелке и даже душ в комнате. А еще она не хочет тебя видеть.

— Я хочу видеть ее.

Кошка фыркнула.

— И почему я должна помочь ШНИ найти ФАВНА, который прячется от нее? Держаться подальше от этой фамилии — самое нормальное желание для любого из нас.

— Я...

Вайс замолчала. Крепко прижав конверт к груди, она в сотый раз попыталась придумать, как убедить Кошку нарушить данное слово. Прежде все ее попытки провалились, потому что каждая идея, которую она могла придумать, пришла в голову Куру намного раньше и была сожжена с той же безжалостной эффективностью, как и ее шансы вернуться в Бикон.

— Мы можем встретиться? — наконец, сказала она. — Где ты захочешь, когда ты захочешь. Я приду одна, без оружия, никому ничего не сказав, без Жанны с Кардином для подстраховки. И я заранее согласна на любые другие твои условия.

Мгновение Свиток молчал и Вайс уже было совсем пала духом, решив, что и это не сработало, но...

— Ахиллес очень ценит тебя, ты знаешь?.. — вздохнула Кошка.

— Мы друзья.

— Вы виделись один гребанный раз, а потом не общались полтора года.

— И все же — мы друзья.

— Да, он говорит то же самое, — фыркнула фавн. — Ладно, Шни. Я пришлю адрес. Одна, без оружия, без страховки.

— Я согласна.

— И захвати что-нибудь пожрать, что ли. Надо же с тебя что-то потребовать...

Этот парк был очень непохож на те, к которым привыкла Вайс. Пожухлая, выцветшая листва, рваный газон с проплешинами, заросший тиной пруд, небрежно сформированные кустарники — не классическими прямоугольниками, а какими-то бугристыми булыжниками.

Под ее ногами что-то хрустнуло. Подняв ногу, Вайс вздрогнула, разглядев раздавленный шприц, яростно вытерла подошву о траву и пообещала себе, что сожжет всю одолженную у Жанны одежду, когда вернется домой. Лучше она ей что-нибудь новое купит, гардеробу Жанны не помешает немного стиля.

Осторожно шагая по тропинке и на сей раз внимательнее смотря себе под ноги, Вайс считала повороты. Было бы очень обидно заблудиться в трех соснах (почти буквально!), забыв простейшие инструкции. Она легко могла представить себе самодовольный голос Кошки, если наследнице придется звонить ей и переспрашивать дорогу. Фавн и без того терпит ее только ради Ахиллеса.

И прямо сейчас ей было очень, очень важно мнение бывшей радикалки.

Место встречи было в глубине этой пародии на парк — на берегу скованного бетоном ручейка, совсем рядом с... коллектором, наверно — какой-то арочной конструкции из грязного белого кирпича с перекрытой решеткой дырой в центре, в которой исчезал ручеек. Кошка сидела на лавочке, в тени чахлого клена; подогнув под себя стройные ноги в черных джинсах, она склонилась над какой-то пухлой книгой в мягкой кожаной обложке.

Первыми отреагировали уши — два острых кошачьих придатка развернулись в ее направлении, но ничем иным Кошка не выдала, что заметила постороннего. Глубоко вздохнув, Вайс присела на край лавочки, поставив между ними пакет. Вайс украдкой посмотрела на фавна и тут же отвела взгляд, увидев черную повязку с вышитым символом старого Белого Клыка. Жанна рассказала ей о ране Кошки, но лично наследница видела это впервые, и... хорошо, вряд ли преступница гордилась своим увечьем, как гордилась Вайс своим шрамом.

Секунду они молчали — Кошка невозмутимо читала, даже не взглянув на Вайс и наследница, подождав пару секунд, тяжело вздохнула, поняв намек. Это Кошка нужна была Вайс, не наоборот.

Еще бы она действительно знала, как именно будет убеждать Кошку нарушить слово...

— Итак... книга? — спросила Вайс.

Тяжело вздохнув, Кошка закрыла книгу с таким видом, словно делает великое одолжение.

— О чем она?

"Как грабить поезда для чайников?" — подумала Вайс, но, к счастью, удержалась от того, чтобы произнести это вслух.

Кошка, впервые с момента встречи, посмотрела прямо на наследницу и Вайс подавила рефлекторную дрожь. Она всегда считала себя храброй — она охотилась и убивала монстров, рисковала своей жизнью, посвятила сражениям всю жизнь... но было что-то в этих золотых глазах, что каждый раз пускало мурашки по коже — спокойная расчетливая жестокость, так отличающаяся от слепой ненависти Гримм.

И каким-то образом Кошке удалось сделать свой взгляд еще более давящим с одним глазом вместо двух.

Все так же молча фавн протянула Вайс книгу. Осторожно приняв ее, Вайс внезапно поняла, что обложка самодельная, специально вырезанная, чтобы защитить книгу от любых повреждений: без названия или рисунка. Открыв книгу наугад, наследница удивленно вскинула брови:

— Это... стихи.

Вайс посмотрела на Кошку, будто впервые увидела. Та в ответ вызывающе ухмыльнулась, без всяких слов бросив ей в лицо: "Что, думала тупые фавны не понимают поэзию?"

— Ты читаешь стихи... — по инерции продолжила Вайс.

Ухмылка стала шире:

— Я знаю их все наизусть.

Вайс оценивающе покосилась на книгу. Она была толстой — страниц четыреста, и шрифт мелкий.

— Сто тридцать вторая страница, — предложила Кошка.

Бросив скептичный взгляд на преступницу, Вайс, тем не менее, послушалась и, едва открыла книгу где попросили...

— Над яблоней гудит пчелиный рой,

Смеются дети в зарослях малины,

В краю, где не сражаются мужчины,

Где властно беззащитное добро.

Там кроткого достоинства полны

Прекрасных женщин ласковые лица.

Мне этот край до смерти будет сниться.

Край Тишины. Священной Тишины.

Кошка споткнулась на мгновение, но тут же продолжила — еще глуше, чем раньше, с оттенком неизбывной печали, столь глубокой, что она заставила Вайс вздрогнуть:

- ...Но долог путь и яростны враги

И только сила силу остановит.

Как в Тишину войти по лужам крови,

Меча не выпуская из руки?..

Кошка замолчала. Осторожно подняв глаза, Вайс мгновение рассматривала ее — отрешенную и задумчивую, рассеяно потиравшую кончик торчащего из-под повязки шрама.

Поняв, что заканчивать она не собирается, Вайс сделала это сама, заглянув в книгу:

— Я не устану день и ночь шагать,

Не замечая голода и жажды.

Я так хочу прийти туда однажды!

И ножны ремешком перевязать. *

Пару секунд они молчали. Наконец, Вайс закрыла книгу и со вздохом признала:

— Хорошо, это совершенно не то, чего я от тебя ожидала.

— Ты тоже не совсем похожа на то, что я ожидала от Шни.

Вайс медленно кивнула. Она могла себе представить, чего ожидала Кошка и, разумеется, она отличалась.

— Хорошо. И... как так получилось? Потому что я все еще уверена, что большинство преступников не учит наизусть тома классической поэзии.

— Эта книга принадлежала моей матери, — пожала плечами Кошка. — Это, в основном, все, что у меня от нее осталось.

Вайс аккуратно закрыла книгу и протянула ее обратно. Она очень хорошо понимала, что такое семейные реликвии — у нее самой был целый зал, на содержимое которого облизывались все музеи Атласа.

Благодарно кивнув и спрятав книгу в рюкзак, брошенный под скамейку, Кошка сунула нос в пакет, который принесла Вайс. Выудив продуктовый контейнер, приоткрыла крышку, вдохнула запах...

— Что это? — нежно промурлыкала фавн, зачарованно смотря на блюдо.

— Стейк из лосося, — довольно ухмыльнулась Вайс. — С рукколлой, томатами черри, пармезаном, под соусом бальзамик. Там еще кусочек лайма есть, надо выдавить сок прямо перед тем, как начать есть.

— Ты сама это приготовила? — Кошка так удивилась, что даже от еды оторвалась.

— Заказала в ресторане, мне доставили в Бикон, — пожала плечами наследница. — И если он хотя бы наполовину так хорош, как я за него заплатила, то это будет лучший обед в твоей жизни.

Это, казалось, разрушило волшебство, превратившее суровую преступницу в восторженную девушку:

— Вот теперь ты похожа на Шни: подкупаешь фавнов едой, — фыркнула она.

Ухмыльнувшись еще шире, Вайс вытащила из пакета упаковку мистралийских палочек для еды и протянула Кошке:

— Это сработало?

— Нет, — заявила Кошка тоном, который сказал "да, но позже", и резко выдернула палочки из рук наследницы.

Пока она ела (и губы Вайс дергались в самодовольной ухмылке каждый раз, когда она тихо стонала от удовольствия), наследница пыталась собраться с мыслями и все-таки решить окончательно, что именно она будет говорить.

Простые слова и прямая просьба не сработают. От жалоб на собственное беспокойство о благополучии напарницы Кошка просто отмахнется — Куру не маленькая, и в состоянии позаботится о себе. И... хорошо, Вайс была уверена, что если предложит ей деньги, это хрупкое, осторожное дружелюбие, которое они построили за эти несколько коротких встреч, будет разрушено навсегда, без шанса на возрождение. Кошка не позволит ей встретиться с Куру, пока не услышит настоящей причины.

По крайней мере она, кажется, знает, что такое любовь...

Запустив руку за пазуху, Вайс вытащила из внутреннего кармана конверт, аккуратно развернула письмо. Взгляд сам собой отыскал самые важные слова, которые она когда-либо читала: "Я люблю тебя"

Когда Кошка поела, аккуратно вытерла рот салфеткой и выжидательно уставилась на Вайс, наследница молча протянула ей письмо. Также, не проронив ни слова, наблюдала, пока она читала, определяя каждую значимую веху по выражению лица: спокойное внимание, удивление, шок, отрицание...

Наконец, спустя вечность, она закончила.

— Есть так много причин, по которым я должна просто забыть о Куру, — горько улыбнулась Вайс, поймав ее взгляд, легко цитируя письмо почти дословно, с той же легкостью, с которой Кошка цитировала любимые стихи своей матери. — Я могу перечислять причины, по которым мне не стоит этого делать, очень долго. Я могу исписать пачку листов, просто перечисляя их, и каждое слово будет правдой, каждый аргумент — логичным, каждый тезис — неоспоримой истиной. Но когда я положила все эти правильные и логичные аргументы на одну чашу весов, а на вторую — всего одну причину... мои весы перевернулись.

— Я... — Вайс облизала пересохшие губы, но заставила себя продолжить, не дрогнув и не отведя взгляда. — Я люблю ее. И не могу позволить ей уйти, не сказав этого. Проси все, что хочешь, я согласна. Просто дай мне шанс поговорить с ней, пока она не сделала что-то глупое.

Мгновение Кошка с непроницаемым лицом смотрела на нее. Вайс сглотнула, гадая, какие именно мысли крутятся сейчас в ее голове. Она сочувствует? Злиться? Она принесла с собой диктофон? Отец будет в ярости, если узнает...

Наконец, фавн вздохнула. Сунув руку в карман, она вытащила листок бумаги и протянула его Вайс.

— Это адрес, — сказала она.

— Спасибо, — выдохнула наследница, жадно вырвав бумажку из ее рук.

— О, Ахиллес будет таким самодовольным мудаком, когда узнает, что я позволила себя уговорить, — пробормотала фавн себе под нос.

— Кошка, я... — начала Вайс, собираясь повторить свои слова о "проси все, что захочешь".

— Блейк, — оборвала ее фавн. — Этот псевдоним все равно дал мне Белый Клык, и давно пора было от него избавиться. Меня зовут Блейк Белладонна.

_______________________________________

*— Мария Семенова, из цикла "Волкодав". Полностью можно прочитать тут: https://socratify.net/quotes/mariia-semenova/117561Глава 36. Перевернутые весы. Часть 2

Ночное небо Вейл всегда было особенным. Оно очень отличалось от холодной, мертвенно неподвижной сверкающей россыпи звезд Темных Земель и маленьких городков фронтира. Оно жило своей собственной жизнью: красными и зелеными навигационными огнями плыли грузовые корабли и редкие лайнеры, суетились вокруг воздушных пристаней — трех монументальных колонн, ярко освещенных прожекторами в любую, даже самую темную, ночь.

Вельвет всегда любила ночное небо; любила сидеть у окна, наблюдая за мельтешением огоньков и черными громадами кораблей, почти бесшумно скользящих по небу. Это была одна из немногих вещей, которую робкая и жертвенная фавн-кролик оставила в наследство той, кто заняла ее место.

Куру удобно свернулась калачиком на подоконнике, тепло укрывшись пледом и подложив под себя трижды свернутое одеяло. Запрокинув голову, она смотрела на небо, но не интересовали ее ни общественные лайнеры, ни грузовые корабли, сейчас испуганно жавшиеся к крышам. Нет, все ее внимание занимала громадина, что нависала над ними, царствуя над небесами: угловатые, хищные обводы длинного, больше трехсот метров, корпуса; острые шипы эффекторов гравитационного поля; черный провал жерла главного калибра, столь огромный, что в него поместился бы целый дом; белоснежная броня, отливающая багровым в последних лучах заходящего солнца. И самое главное — эмблема, разукрасившая днище: не скрещенные топоры Вейл, а белый щит и алебарда в черном круге.

Атлас.

— Это похоже на оккупацию, — пробормотала она себе под нос и тут же пожалела об этом.

"Оккупация — это насильственный вооруженный захват чужой территории военной силой, — не согласился голос в ее голове. — Экспедиционный флот Атласа действует с полного разрешения Совета Вейл".

— Заткнись, — пробормотала Куру, прекрасно зная тщетность своих усилий.

И точно:

"Это выгодно каждому. Со всем, что произошло в Королевстве — нападением на Белладонну и казнью Аргуса Нави, Падением Гленн и побегом Глинды, а также наличием неподконтрольного линчевателя, способного ровнять с землей целые кварталы — Совет просто не уверен в своих силах удержать ситуацию под контролем. Они не могут отменить фестиваль, не сейчас, за неделю перед началом, а экспедиционный флот Атласа — вот он, совсем рядом, парит на северной границе. Учитывая, что Атлас начал и проиграл Великую Войну, доказав всему миру нерентабельность завоевательных войн на Ремнанте, они ищут каждую возможность восстановить свою репутацию и такой шанс выпадает им нечасто. Если они помогут Вейл, выполнив каждый пункт договора... такой капитал в невидимом фонде благонадежности и репутации им не собрать и еще за семьдесят лет"

Это была скорее эмоция — тусклая полуоформленная мысль, без реального желания вступить в диалог: "А еще они не хотят пачкать руки", но и этого хватило:

"И это тоже верно. Если Черное море действительно взорвется, подавлять беспорядки придется железом и кровью, и полиция с этим не справится — понадобятся войска. Те самые войска, что нужны на стенах; те самые, которые ведут бесконечную войну с Гримм — и умирают на ней... за выслугу лет, квартиру в хорошем районе и пожизненную пенсию, если переживешь пятнадцать лет. Заставлять солдат стрелять в свой собственный народ — всегда плохая идея".

Куру не собиралась на самом деле отвечать. Но сложно было не думать, сложно было не допустить даже проблеска мысли "Как и оставлять их сражаться и умирать, пока их народ расстреливают иностранные войска", и это все, что нужно было голосу.

"Меньшее зло. Армия не может на самом деле покинуть оборонительные рубежи просто так — не в массовом порядке. Гримм — реальная, близкая и постоянная угроза, и если они прорвутся за стены... Этой угрозы будет достаточно для большинства. Потери неминуемы в любом случае — репутационные, политические, людские. Совет свалил ответственность за Гленн на Гудвич, и Совет свалит кровь на Атлас, как и любые перегибы и неудачи, постаравшись остаться чистенькими... насколько это вообще возможно"

— Заткнись, — повторила Куру уже тверже, нашарив рукоять ножа за пазухой.

"Куру, я не враг тебе..."

— Заткнись! — прорычала она.

Молниеносно вытащив нож, она прижала лезвие к горлу, заглянула в горящие тусклым золотом глаза в отражении:

— Заткнись, — глаза тревожно замерцали, как отдельные кадры — карим и золотым. — Иначе, клянусь Близнецами, я лишу тебя тела, которого ты так жаждешь. Я уверена, что хотя бы пару секунд смогу сопротивляться.

"Если бы я хотел, то давно сделал, и ты не смогла бы меня остановить, — голос казался таким искренне грустным... Куру тоже так умела. — Я могу помочь тебе, Куру — во всем, чего ты захочешь. Ты хочешь равенство фавнов? Вместе мы сможем это устроить"

Сжав зубы, она нажала на лезвие чуть сильнее; по шее потекла теплая струйка крови, пахнущая кислотой и железом. Золотые глаза мигнули в последний раз — и погасли.

— Я хочу учиться в Биконе, — вздохнула фавн, опустив нож. — Я хочу сидеть на лекциях и сражаться на арене, охотится на монстров в Изумрудном лесу и нервничать перед экзаменами. Я хочу дружить со своей командой. Я хочу наблюдать за Жанной и Кардином; клянусь, видеть, как эти два идиота танцуют друг вокруг друга — самое смешное, что я видела в жизни, как ситком в реальности; Жанна худшая — Кардин хотя бы понимает, что происходит. Я хочу восстановить отношения со старой командой Вельвет — они хорошие люди, и были для нее лучшими друзьями, — она закрыла глаза, в бесполезной попытке помешать ему увидеть заблестевшие слезы. Последний пункт в списке, как это часто бывает, оказался самым важным. — Я хочу наблюдать, как Вайс превращается из девушки в женщину — сильную, уверенную, могущественную. С ее умом, волей и ресурсами — она сможет перевернуть мир... и я жду не дождусь, чтобы это увидеть. Я хочу быть ее опорой и силой, поддерживать, когда она оступается и дуть на царапинки, когда падает, защищать, когда она сама не сможет...

Ответ был почти неразличим, тих, как шорох газетных страниц в соседней комнате:

"И это все еще может стать твоим. Я буду счастлив навсегда остаться просто голосом в твоей голове, к которому ты обращаешься за ответами и навыками".

— А теперь скажи это так, чтобы я поверила, — предложила Куру. — Ну же, это просто. Для этого ты просто должен привести хоть одну причину, хоть один пример того, что доверять тебе — хорошая идея.

Ответом ей была лишь тяжелая тишина да тяжеловесное "тик-так" механических часов, настолько старых, что Куру казалось, что они вот-вот развалятся, не выдержав собственного веса.

— Я так и думала, — презрительно скривила губы девушка. — Ты знал, чем все кончится для Вельвет в тот момент, когда причитал ее файл при поступлении. Рано или поздно, так и иначе, но она направила бы на тебя свое Проявление: Охотники — опасная профессия. А даже если и нет — ей всегда можно "помочь". Ты подсунул Вайс меня. В тот день, когда нашел меня перед "смертью" — уже знал, что вернешься во мне. Готова поспорить — ты догадывался, кто помог Вельвет найти брата, и перед кем я окажусь в долгу. Все дерьмо, через которое прошли Калейдоскоп и Ахиллес с Кошкой — все это твой гребанный план. Ты позволил этому произойти. Так скажи: какого хрена я должна верить тебе после этого?

Куру открыла глаза, вновь озарившиеся слабым золотым сиянием. Лезвие прижалось к горлу, но призывать Озпина заткнуться она не стала — хотела услышать ответ.

"Мой брат должен быть убит, — наконец, сказал пришелец. — Это важнее любой жизни в отдельности, и даже моей, в свое время. Самаила сложно убить, и еще сложнее — заставить сражаться насмерть, если он не уверен в победе. Только поэтому я согласился играть по его правилам — до поры. Мне жаль, Куру, но когда придет час, я больше не смогу позволить себе быть хорошим: чтобы победить Самаила, потребуется вся моя сила, и тогда произойдет именно то, чего ты боишься. Ты не выдержишь этого, никто из людей не выдержит, и в твоем теле останусь только я... как произошло однажды с Озпином, когда Глинда умирала у него на руках. Но пока... пока все еще есть шанс, что вместе мы сможем расставить фигуры так, чтобы никому из тех, кого ты любишь, не пришлось умирать. Но это произойдет только если мы будем работать вместе, если ты рискнешь и доверишься мне".

Куру нажала на лезвие сильнее. Золотые глаза погасли, не дожидаясь приказа, когда вторая струйка крови потекла по изрезанной тонкой шее.

— В этом наша проблема, — прошептала она. — Я тебе не верю.

Это должно было стать концом разговора — ее последнее слово, ее окончательный ответ, неизбежный тупик, в который упиралась каждая попытка диалога. Так должно было быть, но... не было.

"Хорошо. И как ты собираешься решать все проблемы сама?"

Куру собиралась ответить также, как отвечала всегда — невнятной безадресной бранью — но отвлеклась. Кошка указала ей на один из доходных домов, на самой границе Черного моря и нормальных районов, и фавн, пожав плечами, доверилась профессионалу. Это место никогда не было тихим, особенно в субботний вечер: дети бегали по коридорам, судачили в общей на этаж кухне их матери, выпивали и спорили под окнами отцы, устраивая очередной турнир по пинг-понгу в крохотном внутреннем дворике.

Все это был просто фоновый шум, к которому она давно привыкла. Но что-то было неправильно... звуки шагов тяжелых армейских ботинок были слишком легкими, словно их носил анарексичный подросток, и при этом неуловимо знакомыми. Шаги проследовали от лифта дальше по коридору, вдоль ровных рядов дверей крохотных комнатушек, остановились прямо напротив комнаты Куру.

Фавн развернулась к двери как раз вовремя, чтобы увидеть два черных силуэта, выплывших из небытия и материализовавшихся посередине комнаты, и мгновенно поняла все, едва заглянув в желтый глаз темной фигуры, держащей обладательницу ботинок за плечо. Ботинки — тяжелые, непривычные для той, кто их носила — были призваны скрыть знакомую походку, дать возможность подкрасться поближе.

— Кошка! — прорычала Куру, отказываясь смотреть на вторую гостью. — Ты обещала!

— Она накормила меня стейком из лосося, — ответила преступница, совершенно не выглядя виноватой. В ответ на злобное рычание, пожала плечами и "объяснила" дальше: — С рукколлой, томатами черри, пармезаном, под соусом бальзамик и кусочком лайма. Мы, конечно, друзья, но...

Куру швырнула в нее нож. Последним, что исчезло из реальности были насмешливо прищуренный золотой глаз да кривая полуухмылка, которую преступница позаимствовала от своего напарника. Все еще отказываясь смотреть на ту, кого Кошка притащила с собой, Куру оглянулась, но, разумеется, окно уже было заблокировано медленно вращающимся белоснежным глифом со снежинкой в центре.

— Разберитесь со своей личной жизнью! — донеслось из-за двери.

— Лицемерка, — проворчала Куру. — Со своей разберись!

Она могла бы сломать глиф и сбежать через окно. Вот только... Вайс не остановится, она никогда не сдастся, если увидела перед собой цель — одна из тех черт, которые Куру обожала в ней. Устраивать погоню со спецэффектами в городе — плохая идея для них обоих.

— У тебя кровь, — тихо сказала Вайс и зашебуршалась в сумочке, перекинутой через плечо.

Она шагнула ближе, почти вплотную, и Куру попятилась на подоконнике, прижалась спиной к холодному глифу. Бесполезная, рефлекторная попытка сбежать — Вайс не позволила таким мелочам остановить себя. Прохладная атласная ткань прижалась к шее, аккуратно вытерла кровь. Холодные чуткие пальчики пробежали по покрасневшим, почти зажившим шрамикам, пустив волны мурашек по коже.

— О Близнецы, Куру, что случилось?

— Я оставила флешку, — прохрипела фавн, глядя в сторону.

— А я ее выбросила.

Вздрогнув, Куру наконец посмотрела на напарницу. Это была ошибка: едва взглянув в эти огромные голубые глаза, серьезные и внимательные, в которых не было ничего, кроме беспокойства и мягкой, застенчивой нежности, Куру поняла, что пропала.

Она не может сказать "нет" этим глазам. Все, на что она способна — повторять: "Да. Да! Тысячу раз да! Все, что пожелаешь!" снова, снова и снова.

— Если ты хочешь сказать мне что-то важное, тебе придется сделать это самой.

"Она заслуживает отве..."

— Заткнись! — злобно огрызнулась Куру и тут же пожалела об этом.

Вайс отдернула руку, мягко ласкающую ее шею, отшатнулась, как от удара, и ошеломлённо уставилась на нее этими своими проклятыми голубыми глазами — так, как мог бы смотреть самый милый щенок на свете, которого злой прохожий пнул в канаву.

— Прости, — выболтали ее предательские губы, обгоняя мозг. — Это я не тебе.

Вайс нахмурилась, внимательно оглядела пустую комнату, склонила голову к плечу, пытаясь разглядеть у Куру наушник.

— Мы одни здесь, — тихо сказала она, наконец.

"Мы никогда больше не будем одни"

— Уходи, Вайс, — попросила Куру, закрывая глаза. Так было легче не сломать голос. — Нам больше не о чем говорить.

И замерла в ожидании, заранее зная, что это не сработает. И точно: Вайс присела рядом, зашелестела бумагой...

— Есть так много причин, по которым... — начала наследница.

Куру, не глядя, хлопнула ладонью по своему собственному письму, закрывая Вайс обзор.

— Да, нам совершенно не о чем говорить... — если бы сарказм был чем-то материальным, Куру бы отравилась от одной интонации.

Какое-то время они молчали. Куру глубоко, размерено дышала, успокаивая ту часть себя, что была влюблена до полного отупения и кричала: "Она пришла! За мной!" и пытаясь прислушаться к другой, которая знала, что она должна была сделать: накричать, оттолкнуть, заставить ее уйти, может быть, даже ударить.

"Как будто ты способна причинить ей боль вот так — глаза в глаза, сердце к сердцу, — фыркнула влюбленная Куру и фавн знала, что это правда. — Поэтому ты написала письмо".

Вайс завозилась, устраиваясь поудобнее, ясно давая понять, что она здесь надолго. Куру вздрогнула, когда наследница положила ноги ей на колени, замерла на мгновение... и, со вздохом признав поражение, опустила руки на мягкую ткань джинсов, осторожно провела ладошками от лодыжек до коленок. У Вайс всегда были божественные ноги танцовщицы — длинные, стройные и сильные и даже чужим мешковатым джинсам не удалось это скрыть.

— Сейчас вечер субботы, — спокойно заметила Вайс, объясняя то, что Куру знала и так. — Жанна с Кардином прикроют меня до понедельника.

— Такая упрямая...

— Тебе нравится это, — с непрошибаемой самодовольной уверенностью парировала Вайс и тут же сменила тон на жесткий приказной: — Говори.

Куру подчинилась. Какой выбор у нее был? Вайс всегда была ее слабым местом, единственным человеком, рядом с которым отказывало все то, что досталось ей "в наследство" от Озпина, оставляя просто влюбленную по самые кончики длинных кроличьих ушей девушку.

Она рассказала, как ее нашел Озпин в день своей смерти. О флешке с данными, которую она отказывалась читать, не желая играть в чужие игры. О встрече с братом Озпина в умирающем городе.

— Наверно, это какое-то Проявление, — закончила она, — возрождаться после смерти в других. Прах, я даже помню сказку о Вечном Охотнике, которого Братья оставили присматривать за человечеством. Кто бы мог подумать — сказка оказалась правдой. И я, видимо, следующая в очереди.

— Он... говорит с тобой? — тихо спросила Вайс тщательно выверенным нейтральным тоном, когда Куру закончила.

— Говнюк не в силах заткнуться, — вздохнула Куру и наконец открыла глаза, прямо встретив неверящий взгляд напарницы. — Ну же, старый хрен, будь полезным хоть раз.

Желтый отблеск в расширившихся глазах подсказал ей, что Озпин выполнил просьбу, подсветив карий густым червонным золотом.

— Он сидит в моей голове и смотрит моими глазами. Он слышит каждую мою мысль, знает каждую эмоцию и может управлять моим телом... я могу сопротивляться этому, но, подозреваю, недолго. Ты знаешь, что произошло с Вельвет — он раздавил ее, даже не специально, будучи просто копией. Со мной будет тоже самое. Я могу продолжать ходить, думать и говорить, но я уже мертва, Вайс.

Боль и ужас в любимых глазах были именно такими, какими Куру их представляла. Это причиняло боль, больше, чем даже мысль о собственной смерти, но фавн заставила себя продолжать смотреть ей в глаза и говорить: четко, спокойно, безжалостно, не оставляя никакого места для ложной надежды:

— И в один ни хрена не прекрасный день, ты не будешь знать в какой, ему надоест. Я умру — ночью, в туалете или в душе, и он займет мое место. Как ты собираешься отличать нас, когда он знает все, что знаю я? Когда мы и без того так похожи, что меня тошнит при одной мысли, откуда я получила большую часть себя? Как ты собираешься помешать ему использовать себя также, как он использует всех остальных? Он правит этим Королевством даже из могилы: весь гребанный Вейл танцует под его дудку, и он даже не жив, чтобы это проконтролировать!

Ответом ей были поникшие плечи, закушенная губа и отведенный в отчаянии взгляд. Куру знала, что нет никакого выхода, никакого способа избежать озвученного, но молчаливое подтверждение все еще ранило. Подождав на всякий случай еще несколько секунд, она мрачно кивнула сама себе, аккуратно сняла ноги Вайс с коленок и встала на ноги.

— Уходи, Вайс, — сказала она, отворачиваясь. — И прочитай гребанную флешку, я не верю, что ты и правда ее выкинула — ты слишком предусмотрительна для этого.

Она сделала шаг к двери, желая только одного — уйти отсюда, убежать на другой конец города, найти самую глубокую дыру, забиться в нее и, накрывшись одеялом, разрыдаться, оплакивая уничтоженное будущее.

Ее остановила твердая хватка на запястье. Тонкие холодные пальчики сжали так сильно, что это причинило боль. Куру начала оборачиваться, но опоздала — Вайс ударила стопой под коленку и уронила ее на пол. Дернув за руку, перевернула на спину и уселась сверху. Ее лицо, застывшее в маске ледяной ярости, было самой прекрасной вещью, которую Куру видела в своей жизни, и то мгновение, пока она, парализованная, любовалась им, дали Вайс время довести задуманное до конца. Заблокировав обе руки напарницы над головой, Вайс склонилась над ней и, подарив долгий-долгий взгляд в глаза, поцеловала — грубо, с отчаянной требовательностью идущей на смерть, и... все исчезло.

— Пусть попробует подделать это, — хрипло сказала Вайс вечность спустя, разорвав поцелуй.

Куру открыла глаза и поняла, что даже не заметила, когда закрыла их. Она обнаружила свои руки, бродящие по спине и бедрам напарницы (предательницы не остановились даже когда поцелуй закончился), свое тяжелое дыхание и горящие губы, все еще хранящие безумно сладкий вкус лучшей девушки на свете.

— Пусть попробует подделать то, как ты смотришь на меня сейчас, — продолжила наследница, не делай никаких попыток остановить ласки. — Пусть попробует посмотреть на меня так, словно я — единственная причина, по которой планета продолжает вращаться, а солнце — вставать по утрам.

Она склонилась ближе, заставляя Куру беспомощно дрожать в ожидании. Остановившись в паре миллиметров от губ, наследница продолжила, щекоча горячим дыханием:

— Ты слышишь меня, Озпин? Если с ней что-то случится — я узнаю, и тогда... твое бессмертие превратится в проклятье. Каждое новое тело станет темницей, каждая новая жизнь — бесконечной мольбой о смерти.

Куру больше не могла терпеть это издевательство. Крутанув бедрами, она сбросила Вайс на пол и нависла сверху:

— Это самая сексуальная угроза вечных пыток, которую я когда-либо слышала.

— Это была не угроза, — ухмыльнулась Вайс, посмотрев на нее с такой жадностью, словно фавн была огромным тортом, а она сама — сладкоежкой весом пару сотен килограмм. — Просто факт.

— Ты сама это выбрала, Вайс, — дала ей последний шанс Куру. — И ты отвечаешь за все, что произойдет дальше.

— Ты будешь продолжать говорить или наконец займешься делом?

Куру ответила так, как того заслуживал вызов: губами, языком и жадными пальцами.

Наклонившись над кроватью, Куру легонько подула на лицо напарницы. Маленькое аккуратное личико сморщилось, она смешно чихнула и завозилась, натягивая одеяло на голову. Куру захихикала, чувствуя себя отвратительно легкомысленной и счастливой.

— Я люблю тебя, Вайс, — сказала она, поправив одеяло, чтобы прикрыть крохотную пяточку, торчавшую наружу. — Надеюсь, что смогу вернуться к тебе.

Накинув на плечи куртку, она тихо выскользнула из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь. Быстро пересекла пустой коридор, дождалась лифта, отправила его на последний этаж и, сломав замок ударом кулака, вышла на крышу.

Присев на широкий парапет, свесила ноги на улицу и какое-то время просто смотрела, как медленно светлеет черное небо, багровеет розовая полоска рассвета и медленно просыпается огромный город, ворочаясь, как медведь в берлоге весной.

— Хорошо, Озпин, — наконец, сказала она. — Давай поговорим по-настоящему. Что, Гримм побери, происходит на самом деле?

Глава 37. Предвечные и нерожденные

Это была обычная воскресная проповедь. Едва ли наполовину заполненный неф, все прихожане маленькой церкви Братьев-Близнецов — Навахо знал каждого из них по именам, знал пороки и добродетели, надежды и страхи. Он стоял на своем обычном месте — перед алтарем, на само краю апсиды и читал ту же проповедь, что и год назад в этот самый день, и два года назад, и десять. Навахо знал, что это было скучно, и не судил тех, кто клевал носом или (святотатство!) уткнулся носом в Свиток — проповеди никогда не были его сильным местом. Лучше всего у него получились личные разговоры с глазу на глаз...

Обыденность еще одного дня, такого же как сотни перед ним и сотни после, треснула, когда дверь посреди проповеди открылась и в церковь зашел человек, которого Навахо раньше никогда не видел. Он тоже был совершенно обыденным — черная кожа наглухо застегнутого плаща с длинными полами, чуть испачканными оставшейся после ночного дождя грязью, скучающее выражение красивого, будто вылепленного лучшими скульптурами молодого лица: высокий лоб, точеные скулы, твердый подбородок, карие глаза. Новый прихожанин — такое бывало, пусть и не так часто: люди переезжали, люди обращались к вере: даже самые ярые атеисты, бывало, возвращались к богам.

Навахо не стал прерывать лекцию, даже не смотря на этот хруст обыденности, тяжелое тянущее ощущение грядущей катастрофы, которое появилось, едва незнакомец переступил порог.

Вторую трещину его размеренная, предсказуемая до минуты жизнь дала, когда незнакомец не присел на ближайшее сиденье, как поступил бы любой, а направился прямо к алтарю, уверенно ступая по красному ковру и притягивая к себе любопытные взгляды прихожан.

Навахо резко замолчал, едва заметил черные капли, остававшиеся на ковре по его следам: вязкая пузырящаяся жидкость быстро росла: всего несколько секунд — и капля превращается в лужицу, маленькое озерцо, крохотными фонтанами бьет вверх дымящаяся эссенция легендарных Озер Гримм.

Навахо хотел закричать, приказать всем спасаться, но поперхнулся своими словами, встретившись взглядом с незнакомцем — тяжелое пустое равнодушие в карих глазах пригвоздило его к месту, сжало старое сердце, и в этих глазах он прочитал даже не обещание — предсказание: "Все умрут. Никто не спасется".

Придавленный этим взглядом, он пропустил момент, когда озера рывком разрослись, слились в один дымящийся густым черным дымом провал, и оттуда выпрыгнул первый беовульф. Попытался сделать шаг назад — и черные щупальца с острыми когтями на концах обхватили лодыжки, скользнули по бедрам, обхватили за пояс и притянули руки за локти к туловищу. Он мог лишь беспомощно наблюдать, как десятки тварей рвут на части его прихожан — Салли, Тео, Джонс и смешная подвижная малышка Карри... Он не выдержал — закрыл глаза, но это не помогло — он слышал их крики, чувствовал запах, которого раньше никогда не обонял, но безошибочно идентифицировал — распотрошенные внутренности. Его стошнило на кафедру, ноги подкосились, но захвативший его Гримм не дал упасть, продолжая держать на весу, холодные шершавые щупальца скользнули к глазам.

— Нет... — выдохнул он. — Пожалуйста, нет...

Его мольба осталась неуслышанной — аккуратно подцепив за веко, тварь заставила его открыть глаза в тот же момент, когда стих последний крик.

Его стошнило еще раз.

Навахо всю жизнь прожил, не покидая границы Вейл. Он многое слышал о Тварях Темноты, он видел изображения, смотрел видео... но эта безудержная кровожадная жестокость была далеко за границами того, что он мог себе представить. Гримм мало было убить — они рвали тела на части, откусывали головы, отрывали руки, глубоко закапывались мордами в распоротые животы.

Навахо поймал себя на том, что помертвевшие холодные губы будто сами собой начали шептать молитву:

— Братья-Близнецы, предвечные и нерожденные...

— Умолкни, — оборвал его незнакомец.

Оказалось, что за эти бесконечно долгие секунды он успел подойди вплотную, подняться по ступенькам и теперь стоял от Навахо всего в двух шагах. Не удостоив его даже взглядом, он смотрел на две статуи близнецов, покрытую позолотой — Старшего брата и отделанную флюоритом — Младшего. Скривившись, незнакомец щелкнул пальцами — и статуи рассыпались в прах.

— Кто?.. — прошептал он. — Зачем?..

— Они мешались, — равнодушно ответил незнакомец. Отвернувшись от пустого алтаря, он присел на ступеньки, повернувшись спиной к Навахо. — Какая разница. Я все равно намерен убить вас всех.

— Я...

— Ты тоже мешаешься, — согласился он. — Но тебе я найду применение.

Пару секунд Навахо тяжело дышал, изо всех сил пытаясь успокоить обезумевшее сердце, вернуть себе контроль над поплывшим разумом — но картина окровавленной церкви, расчлененных прихожан, на которую заставлял смотреть его Гримм, раз за разом отправляла его обратно в объятья слепой паники.

— Тебя убьют, — наконец просипел он. — Охотники...

— Они могут попробовать, — вновь не стал спорить незнакомец. — Много-много Охотников, армия ребят с автоматами, прямое попадание этих ваших летающих корыт с большими пушками. Но никто из них сюда не придет.

— Они не испугаются...

— Они невежественны, поэтому — да, не испугаются. Они могли бы убить меня — но это будет бойня. Я сровняю с землей целые кварталы, призову Гримм — моя кратковременная смерть обойдется в десятки, если не сотни тысяч жизней и даже так — это еще не гарантия того, что я не сбегу подземельями или по воздуху. Мой брат никогда не пойдет на это, он слишком любит всех вас, каждое наше творение, хоть и знает, что вы лишь пыль под ногами. Если я дам ему выбор — он предпочтет пожертвовать собой.

Откинувшись назад, незнакомец оперся локтями на верхнюю ступень и, запрокинув голову назад, улыбнулся Навахо — снисходительной, совершенно не враждебной улыбкой, которая отчего-то вновь бросила его в черные объятья ужаса:

— Не трясись, смертный, тебе повезло — ты проживешь еще немного, пока сюда не придет... как он себя сейчас называет — Озпин?

— Я заложник, — догадался Навахо, и на мгновение в его помраченном сознании мелькнула мысль дернуть головой, вонзая когти Гримм себе в глаза и прекратить этот ужас раз и навсегда. Мелькнула — и пропала: все заслонило желание жить, вопреки всему, ради всего того, что навевало скуку и вызывало раздражение — приевшейся проповеди, скверной еды сестры Розы, жалобам прихожан... десяткам вещей, которые он не ценил, пока они у него были.

— Нет. Ты жертва. Озпина могли бы остановить десятки тысяч жизней, но тобой одним он пожертвует в любой день, — он снова улыбнулся, на сей раз — совсем иначе, с темной мстительной радостью. — Но ты же помнишь, что я сказал? Он любит всех вас. То, что придется сознательно подписать тебе смертный приговор, причинит ему боль. Ты станешь еще одной колючей песчинкой, которая упадет ему на плечи, не первой и точно не последней, и однажды, кто знает, их может оказаться достаточно, чтобы сломать ему хребет.

Ответить Навахо не успел — очередное щупальце заткнуло ему рот, пробралось в горло... его бы стошнило в третий раз, если бы было чем. Когти наконец отпустили глаза, позволив священнику окунуться в благословенную пустоту.

— Надоел, — расслышал он. — Ты можешь сыграть свою роль и немым.

Потянулись долгие минуты ожидания. Навахо медленно привыкал ко всему: и к тошнотворному запаху, и к щупальцам... а вот к чему привыкнуть не получалось — так это к пониманию неизбежности смерти. Он искал, пытался придумать хоть один сценарий, по которому будет живым к вечеру, но каждый разбивался о равнодушные карие глаза, снисходительную улыбку, черные Озера Гримм. Незнакомец начал напевать себе под нос — Навахо с содроганием узнал один из церковных гимнов, посвященных Младшему.

Навахо не знал, сколько времени прошло, сколько часов провел он так, посреди окровавленной церкви, спеленатый черными щупальцами как дитя, слушая ужасающие хорошо исполненные гимны, но их оказалось достаточно, чтобы страх умер в нем, сменившись тяжелой усталостью и готовностью ко всему.

В себя его привел знакомый, слышанный миллион раз звук — скрип входной двери. Открыв глаза, он увидел там именно то, чего так боялся — доказательства правоты убийцы, уничтожившим его жизнь. В церковь вошли не Охотники, не армия с автоматами — всего один человек перешагнул порог обители богов: седовласый мужчина в элегантном темно-зеленом камзоле быстро огляделся на пороге, спокойное, почти лишенное отпечатков возраста лицо дрогнуло в мимолетной скорби... Внимательно оглядев окровавленную церковь, Озпин перешагнул чью-то оторванную руку, которую Гримм отшвырнули к самому входу, и, точно так же, как кареглазый убийца — уверенно, неумолимо — зашагал по алому ковру, тяжело опираясь на трость.

Навахо встретился с ним взглядом — и понял, что и во всем остальном незнакомец был прав: зеленые глаза смотрели на него с болью, сочувствием и извинением.

"Я сегодня умру..."

Убийца поднялся на ноги, развел руки в стороны, будто готовился обнять старого друга:

— Ну здравствуй, Узам. Давненько не виделись.

— Почти сто лет, — спокойно ответил Озпин.

Глава Охотников Вейл остановился у подножия апсиды, небрежно оперся на трость... и только сейчас оторвал взгляд от Навахо, напоследок что-то шепнув, но священник был слишком напуган, чтобы точно разобрать, что именно. Хотя он мог бы поспорить — это было "мне жаль".

— Ты совсем не изменился за эти годы, — хмыкнул незнакомец. — Все так же рвешься защищать людей.

— А ты изменился, Самаил. Раньше ты не считал нужным прятаться от людей, притворяясь одним из них. Так я тебя в прошлый раз и убил.

— Я не прячусь.

— Конечно, — тонко улыбнулся Озпин легкой дразнящей усмешкой, с показным добродушием подтрунивая над братом. — Я до сих пор помню тот залп — это было волшебно.

Навахо замер. Он понял все в тот момент, когда незнакомец исчез в густом темно-фиолетовом сиянии, когда энергия сгустилась, принимая человекоподобную форму — копию статуи, что годами стояла за спиной Навахо, когда он читал проповеди.

— Ты прав, я недооценил человечество, — сказал Младший брат. — Потребовались десятки лет, прежде, чем я смог вновь воплотиться. И я наконец решил присмотреться к нашим созданиям поближе.

"Они... они же мертвы! — вспыхнула одинокая мысль в парализованном истиной мозгу. — Свет и Тьма, создавшие человечество, бой на заре человечества, сломанная луна... битва за будущее, выигранная Старшим братом ценой своей жизни. Старший и Младший развоплощены, потеряли возможность появляться среди смертных и... и..."

Мысли споткнулись, замерли. Учение, которому Навахо посвятил жизнь, рассыпалось у него на глазах, объекты его веры — замерли друг напротив друга... и один из них — уничтожил его жизнь так легко, будто она не значила ничего.

— Я пришел сюда говорить не с человеком, брат, — продолжил Младший. — Покажись.

Навахо ждал золотого сияния, словно сотканной из солнечного света фигуры — так описывали Старшего святые книги — но... изменились только глаза, превратившись в две крохотных золотых звезды.

Младший расхохотался, заставив Навахо вздрогнуть.

— Посмотри, что ты с собой сделал, брат! — сказал Темный, отсмеявшись. — В какое ничтожество себя превратил! Ты отдал все, что у тебя было людям, каждую крупинку силы, каждую каплю мощи, оставив себе лишь бессмертие, и даже его изо всех сил стремишься отдать. Всего лишь человек, жалкая тень бога, которым ты был раньше.

— И я не жалею ни о чем, — ответил Старший. — Та битва лишила многого нас обоих, и теперь ты сам — лишь пародия на прошлое. Оставь этот спор, Самаил, мы вели его столько раз, что я сбился со счета. Зачем ты здесь?

— Убить тебя, зачем же еще? Ты все портишь.

— Ты так уверен, что у тебя получится? — оскалился Старший.

Он поднял трость, словно меч, и изумрудная аура сплавилась с золотом, одев бога в двухцветную броню.

— Я столько раз говорил тебе, что ты не понимаешь человечество, не видишь их потенциала, тех вершин, которые они могут достичь. Мы создали их вместе, ты и я... и то, что у нас получилось — это как сложить два и два... и получить восемь. Ни люди, ни даже я не приблизились к тому, чтобы по-настоящему понять ауры и души. Я потратил на это тысячи лет, и уверяю — результат удивит тебя. Я давно придерживал этот трюк в рукаве...

Изумрудно-золотой ореол пришел в движение: словно живой, обладающий собственной волей поток воды стекал по протянутой руке, концентрируясь вокруг трости, превращая обычную деревяшку в пылающий ослепительным пламенем меч.

— Может быть, я и умру сегодня, но и ты не выйдешь из этой церкви без потерь. А люди, те, кого ты презираешь и ненавидишь, закончат начатое мной. Я верю в них также, как и тысячи лет назад.

— О, я тоже верю в них, Озма, — прошипел Младший, делая шаг вперед. Его сиреневое тело вспыхнуло ярче, забурлило и исторгло десятки лезвий, зависших за спиной готовой смести все живое лавиной. — Я верю в человечество также сильно, как ты: мы создали их вместе, в конце концов. Я дал им ненависть, я дал им разрушение, я научил наслаждаться страданиями и любить власть. Со мной или без меня — они сожгут все, что ты построил.

Замерший, не в силах понять и принять происходящее Навахо впервые услышал смех Старшего брата — свободный, беспечный, он зацепил его застывшее сердце, откликаясь чем-то почти забытым в душе: теплые руки матери, ее ласковый усталый голос, напевающий колыбельные...

— Так значит, в конечном итоге, наш спор решат люди? — спросил он, поднимая над головой пылающий двухцветный меч. — Я не мог и мечтать о лучшем пари.

На мгновение все замерло в шатком равновесии... Навахо почувствовал, как исчезают сковывающие его щупальца, опаленные изумрудно-золотым светом. Священник рухнул на колени, тяжело оперся ладонями о камень, но ни на миг не отрывал взгляда от двух существ, служением которым посвятил свою жизнь.

И когда они столкнулись, когда зеленое и желтое встретилось с темно-фиолетовым, когда его накрыла волна спятившей энергии, у которой уже даже цвета не было, только сырая первобытная мощь, испаряющая камень и дерево, тела и Гримм... последними его словами была молитва, привычная и простая. Навахо начинал с нее день и ею же заканчивал, учил ей прихожан и их детей, назначал в качестве епитимьи:

— О Близнецы, предвечные и нерожденные...

А после его не стало.Часть 2

Понятия падали ей на голову, как молот: не словами, не картинками — цельными образами, всеобъемлющими и одновременно странно-ограниченными, как порванные фотографии.

Золотое, Темно-фиолетовое. От места, где все началось — где распрямилась пружина сжатой в точку Вселенной — до момента, когда все закончится, и маятник качнется в обратную сторону. Только Золотое и Темно-фиолетовое — единственные зеркала, в которые они были вынуждены на себя смотреть. Область приложения всего, единственное, что имело смысл.

Одиночество. От атома до атома — световые годы, а между ними — ничего. Холод, по сравнению с которым слово "арктический" кажется синонимом пекла. Раскаленные шары бесконечно взрывающегося газа, пустые безжизненные планеты, расплавленные или холодные — нет никакой разницы. Великое безмолвие, где бы они ни были, куда бы ни смотрели — только тишина, полное отсутствие жизни и разума.

Квазары, ослепительные и огромные. Туманности, светлые и темные, прекрасные и пугающие. Черные дыры, тяжелые и вязкие, притягательные и опасные. Звезды, планеты и луны, астероиды и кометы.

Надежда. Попытки заполнить пустоту, создать новые зеркала, новый смысл. Раз за разом, вновь и вновь, тем способом или другим, с упорством обреченных, у которых нет иного выхода.

Человечество. Частички Золотого и Темно-фиолетового, смешанные в правильных дозах, породили нечто третье, большее, чем сумма его составляющих.

Счастье. Нет больше пустоты, нет больше безмолвия и всепоглощающего одиночества вдвоем. Вместо них — шум, движение... жизнь. Она множится, растет и развивается, обещая когда-нибудь стать чем-то совершенно особенным, обогнав своих создателей.

Имена — Озма и Самаил, Старший и Младший: такое долгожданное новое отражение в зеркалах.

Печаль. Абсолютный закон мироздания — энергия всегда сохраняется, лишь переходя из одной формы в другую. Золотые и темно-фиолетовые искры падают с небес на землю, все быстрее и быстрее, но возвращаются обратно — куда медленнее. И однажды, совсем скоро, придет тот день, когда не останется больше Озмы и Самаила, двух огромных сверхновых — только россыпь крохотных разноцветных искорок.

Конфликт. Рождение и гибель, жизнь и смерть, одиночество и зеркала, глухой тупик и новая спираль.

Бой. Братья рвут друг на части — и куски их тел падают на землю. Темно-фиолетовое превращается в черное — густые, маслянистые озера, откуда лезут и лезут монстры всех форм и размеров, ведомые последней целью, поставленной перед разрывом: уничтожить своих детей. Золотое падает рядом, и обращается в кристаллы Праха: ледяные, огненные, гравитационные, следуя последней эмоции целого — отдать свою силу людям, защитить их от всех бед. Обломки раскрошенной луны, падающие на голубую планету огненным дождем.

Ничья. Бой заканчивается, когда обе стороны становятся слишком слабы, чтобы оторвать от противника еще один кусок. Бой лишен смысла — братья все еще бессмертны.

Новая цель. Четыре артефакта, названные людьми Реликвиями, управляют процессом рождения и смерти: сохранить и уничтожить. Гримм рыщут по миру в их поисках, нападая на все, носящее в себе отблеск их самих.

Разные пути. Темно-фиолетовое яростно хранит свою силу — единственное, в чем превосходит Золотое. Золотое разделяет все, что имеет: так появляются Девы, защитницы Реликвий, и серебряноглазые — защитники людей.

История. Первый город, первая библиотека, первый Охотник. Государства — теократии, феодализм, республики... Королевства. Большая дубина, железный топор, неуклюжий пистоль, прахо-плазменная пушка. Волокуши, телеги, корабли, линкоры. Математика, геология, ауроведение, кибернетика. Вперед, вперед и вперед — и с каждым рождением остается чуть меньше Праха и Гримм, чуть ближе развоплощение старого и расцвет нового.

Удовлетворение-печаль-торжество-сожаление: победа все ближе.

"Прости, брат"

Бомбардировка понятиями, слишком большими и сложными для хрупкого человеческого разума, резко прекратилась. Куру обнаружила себя посреди бесконечного белоснежного поля. Напротив, резко выделяясь на девственно-белом фоне, стоял седовласый мужчина в темно-зеленом костюме с тяжелыми золотыми пуговицами. Ладони в тонких белых перчатках спокойно лежали на рукоятке трости. Тонкие сухие губы, поймав ее взгляд, сложились в горькую и печальную улыбку, вспыхнули сочувствием усталые зеленые глаза.

— Ты... — прошептала Куру, пытаясь переварить показанное.

— Люди дали мне имя Озма, — терпеливо представился... представилось ЭТО. — Но ты лучше знаешь меня под именем Старший.

Когда Куру начинала этот разговор, она думала, что готова ко всему: к любой правде и любой лжи.

Она не была готова к этому.

— Это ложь...

— Зачем? Если бы я хотел соврать тебе, то рассказал бы историю попроще — ты сама придумала несколько вероятных объяснений. Обычно, я так и делаю.

— Но не сейчас?

— Не каждый мой Чемпион сталкивается в бою с моим братом, — пожал... пожало это плечами. — Ложь между нами — это уязвимость, и Самаил не постесняется ударить по слабому месту. Ты и так не доверяешь мне — а что будет, если узнаешь, что я врал все это время? Так... правда, Куру, и ничего, кроме правды.

— Вельвет... — сболтнули ее губы прежде, чем Куру успела их остановить. — Ее брат. Ты сделал это?

— Нет. Это правда, что я всегда держал эту возможность в уме, но побег ее брата не был моей работой. Это случилось раньше, чем у меня появилась нужда — раньше, чем я узнал о нападении на Эмбер.

— Эмбер?

— Осенняя Дева.

Куру вздрогнула — в голове взорвался очередной пакет информации. Часть Старшего брата, отданная людям, досталась девочке из крохотной деревеньки в Темных землях. Обретя свою силу, она отправилась путешествовать, пока все, кто был посвящен в тайну, переворачивали вверх дном весь Ремнант в поисках новой Девы.

Младший нашел ее первым.

— Нам повезло, что Кроу успел отбить ее тело прежде, чем у Эмбер успели забрать всю ее силу. Тебе надо будет решить, кому отдать то, что осталось.

Новый взрыв. Стеклянный саркофаг в глубинах Бикона, в подземельях, настолько старых, что давно мертвы даже внуки тех, кто их когда-то строил и единственные чертежи остались лишь в памяти последнего свидетеля — Озмы. Машина, созданная в Атласе, которая должна была передать то, что осталось от души несчастной девушки выбранной кандидатке.

Куру сжала зубы, сопротивляясь острой головной боли, медленно затихающей по мере того, как новые знания укладывались в ее разуме.

— Ты говоришь так, словно я уже согласилась выступить на твоей стороне, — процедила она.

— Какой выбор у тебя есть? Есть всего две стороны: моя и моего брата. Если ты не помогаешь мне — ты потворствуешь ему. Если проиграю я — проиграют все. Ты можешь думать обо мне все, что хочешь, Куру, но ты — на моей стороне, потому что моя сторона — это человечество.

— И что, я должна умереть, чтобы все остальные жили? Я тебе не гребанная жертва!

— Не обязательно. Ты можешь сделать это сама, да: у этого пути лучшие шансы, но это не единственный способ. Ты можешь оставить Самаила Глинде и Охотникам — вероятность победы меньше, но риск все еще приемлем. Правда, в этом случае умрут не просто многие — погибнут лучшие.

— Это их работа... — пробормотала Куру, отводя взгляд и сама осознавая, как жалко звучат ее оправдания.

ЭТО сочувственно улыбнулось ей.

— Да. Но смерть — все еще смерть, и не важно, кто умирает. Ты знаешь, каково это — умирать, пусть даже по собственному выбору.

Трость оторвалась от "земли" (хотя на самом деле в этом безбрежном океане белого не было никакой "земли" — верх ничем не отличался от низа), закрутилась в тонких пальцах, когда ЭТО шагнуло в сторону, обходя Куру по кругу.

— Есть и третий вариант. Руби Роуз. Славная девочка — добрая, искренняя, самоотверженная. Неловкая и немного странная, но совершенно особенным, очаровательным способом. У нее серебряные глаза. Так проявляется часть моей силы, отпущенная в мир: цепляется к душам с определенными параметрами, сливается с ними, изменяет... результат ядовит для Самаила. Это не убьет его, но ослабит. Вместе с той раной, которую ему нанес я, этого будет достаточно, чтобы дать Глинде или тебе чуть больше шансов.

Куру поворачивалась на месте вслед за ним, отказываясь выпускать опасность из поля зрения. Именно так, должно быть, чувствовал себя раненный олень, вокруг которого кружит голодный волк: испуганным и бессильным, способным лишь ждать удара и надеяться, что матерый хищник промахнется.

— Ты можешь бросить в бой пятнадцатилетнюю девочку, чтобы повысить шансы. Она и без того — одна из целей, но выставь ее против Самаила, и она станет главным приоритетом: такие люди редки, максимум — один на поколение, и то не всегда. Не думаю, что она переживет этот бой. Хотя, конечно, будет полезна.

ЭТО, наконец, остановилось. Шагнуло вперед, протягивая раскрытую ладонь: без злорадства, без торжества одержанной победы, без самодовольства в неоспоримости аргументов — с одной лишь печальной улыбкой человека, которому искренне жаль, что он прав.

— Тебе решать, Куру. Я не буду осуждать, какой бы выбор ты ни сделала. Никто из тех, кто погибнет, не будет знать, что все могло быть иначе.

— Я буду знать.

— Будешь. Но смертей все равно не избежать и, уверяю, в конечном итоге не так уж и важно, сколько людей погибнет из-за тебя — один или тысяча — ты будешь в равной степени проклята.

— Ты говоришь, что выбора нет, — тихо сказала Куру, не в силах отвести взгляд от глубоких зеленых глаз, таких искренних и сочувствующих.

— Выбор есть всегда. Банально, но истинно. Варианты, предложенные мной, не единственные. Ты можешь перемешать фигуры, поменять или добавить вводные, придумать другой путь. Ты можешь оставить все Глинде — я готовил ее к этому и, в конце-то концов, это действительно ее работа, не твоя.

Он шагнул еще ближе, не опуская протянутую ладонь — ровно настолько, чтобы Куру нужно было просто поднять руку, скрепляя сделку.

— Все фигуры уже на доске, Куру. Все, что тебе нужно сделать — расставить их в правильном порядке. А что будет после того, как умрет Самаил — не мое дело. Ты можешь прожить свою жизнь как захочешь — в тени мисс Шни, следуя за ее желаниями, или попытаться найти свой собственный путь. Я не стану вмешиваться — пусть человечество само решает, что с собой делать, моя задача — лишь подарить вам такую возможность. Время моего следующего боя придет уже в другой жизни.

Куру медленно подняла руку, вложила свою крохотную ладошку в его — широкую и сильную и сжала так, что захрустели косточки.

— Есть только одно условие, Озма, — твердо сказала она, не отводя взгляд.

— Мисс Шни, — понимающе усмехнулось ЭТО, даже не пытаясь сделать вид, что побеспокоен сжатой в крохотных тисках ладонью.

— Если все пойдет по худшему сценарию, и я умру — ты исчезнешь из ее жизни.

— Или?.. — чуть шире усмехнулось ОНО той самой улыбкой Озпина, которую помнила Куру — снисходительной, насмешливой и совершенно не обидной. Так взрослый улыбается ребенку — глупому, но очаровательному.

— Я не знаю, есть ли способ, которым я могу навредить тебе, — призналась она, — но если он существует — я его найду. Я не знаю, остается ли что-то от нашей души, когда мы умираем и наши половинки воссоединяются с вами, но если да... половина меня окажется в Гримм — и я гарантирую, что это будет самый страшный монстр, которого ты когда-либо видел. Вторая половина окажется в Прахе, и я клянусь тебе именем Вайс, что однажды — я взорвусь под твоими ногами. А так как эти половинки бессмертны — я буду делать это снова, снова и снова, до конца вечности. И мне все равно, что станет с человечеством.

Его улыбка исчезла уже к середине речи, сменившись серьезным пристальным взглядом, словно оценивающим ее. Это придало Куру храбрости: он допускал возможность, что такой способ есть.

— Договорились, — серьезно кивнуло ЭТО и улыбка тут же вернулась. — Итак, как ты собираешься спасти это Королевство?

— Понятия не имею, — отзеркалила фавн его безмятежную усмешку. — Прямо сейчас в моей постели спит девушка, ради которой я пообещала надрать зад сразу двум богам, и она моя всего на сутки. Королевству придется подождать.

Глава 38. Дела семейные. Часть 1

Она отправилась к башне ССТ прямо с борта лайнера, на котором прибыла в Королевство, даже не долетая до воздушной пристани. Просто удивительно, насколько особое отношение можно получить, обладая деньгами, статусом и фамилией, которая прямо сейчас гремит по всему миру.

Пара намеков, несколько улыбок и случайных прикосновений, глубокий вырез и, самое главное, пара тысяч льен — и в распоряжение ВИП-персоны передается эвакуационный буллхед, по инструкции никогда не должный покидать судно, вместе с пилотом.

Фетида надеялась, этого хватит, чтобы избежать ненужного пока внимания хотя бы до завтра. И хотя в любой другой день она наслаждалась бы вниманием и шумихой, сегодня у нее были другие проблемы. В частности — несколько встреч и разговоров, которых она бы с удовольствием избежала... если бы могла.

Бросив встречающему у трапа служащему Башни идентификационную карточку и поправив капюшон, скрывавший гриву рыжих волос, Фетида бесцеремонно шагнула мимо застывшего паренька, торопливо шагая к воротам посадочной площадки — она была далеко не единственной посетительницей, прибывшей на личном воздушном транспорте, в конце концов. ССТ, в качестве способа связаться с другими странами, была популярна в первую очередь у тех, кому нужна была мощная система безопасности данных и шифрования... и в этом редко нуждались бедняки.

— Миссис Ни... — догнал ее швейцар уже у входа.

— Мне нужна безопасная комната и соединение с Мистралем, — оборвала его Фетида. Оглянувшись через плечо, она взглянула на бейдж. — И если, когда я выйду, меня будет ждать хотя бы один журналист, я буду считать это нарушением безопасности Башни, мальчик.

— Я не единственный, кто будет видеть ваше имя в системе, мэм, — оглянувшись по сторонам, тихо напомнил швейцар.

— Говоришь так, словно мне не все равно, — досадливо дернула плечиком женщина, остановившись у лифта. — Куда?

Комната, в которую привел ее паренек, была точно такой же, как в мистралийской Башне: уютный диванчик у стены, на котором, Фетила могла бы поспорить, ни разу не сидели, несколько комнатных растений, большое окно с видом на город и широкий экран с массивным креслом напротив.

Впрочем, все это Фетида пока проигнорировала. Сбросив на диван безвкусный бежевый плащ, она остановилась у большого зеркала справа от двери. Тщательно разгладила алое платье, обтягивающее стройную девчоночью фигуру, поправила золотую диадему в волосах, несколькими многоопытными движениями привела в порядок растрепавшуюся прическу. Чуть повернув голову, поймала солнечный луч — алые волосы ярко вспыхнули, казалось, свои собственным светом.

Фетида удовлетворенно улыбнулась. Красота была ее оружием и, если спросить ее, куда смертоноснее, чем мог быть меч в умелых руках; почти столь уже опасным, как деньги. Красота позволила ей удачно выйти замуж, променяв халупу многодетной семьи на средние этажи города-горы. Красота позволила ей приумножить репутацию семьи Никос, опираясь на плечи мужа и сына, подняться выше, почти под самые небеса. И даже сейчас, после родов, разменяв пятый десяток — ее клинок столь же безупречно остер, как и двадцать лет назад.

И лишь после всего этого она устроилась в кресле, закинула ногу на ногу, позволив вырезу обрисовать точеную ножку и приказала системе соединить ее с адресатом.

— Здравствуй, мой дорогой муж, — промурлыкала она, сладко улыбнувшись хмурому Пелею.

Широкоплечий мужчина в темно-серой форме со знаками отличия полковника, по-военному коротко стриженный, от такого приветствия скривился, будто откусил лимон.

— Ты все-таки сделала это, — рубанул он, не тратя времени на расшаркивания. — Мы ведь договорились.

— Два года назад, — точно рассчитанным движением Фетида пожала плечами, заставив полную грудь колыхнуться. — Даже тебе должно быть очевидно — то соглашение устарело. Наш план не сработал.

— И поэтому ты бросила все и, не посоветовавшись со мной, рванула в Вейл? Ради чего?

Фетида склонила головку к плечу, зная, что локон волос выпадет из-под диадемы, заструится вдоль обнаженного плеча, привлекая взгляд абсолютно любого мужчины.

— Наш сын-герой убил дракона, — тоном огорченной глупостью студента учительницы вздохнула она. — И если я хоть чуть-чуть его знаю, он спустит всю выгоду в унитаз, если я не позабочусь об этом, — она нахмурилась уже по-настоящему. — Это у него от тебя. Если бы тебе не повезло выйти за меня замуж, так и сидел бы в лейтенантах.

Губы мужа дрогнули в усмешке, отвечая на старую шутку "для своих" — кто на ком женился — и продолжил второй внутрисемейной шуткой:

— Ну конечно, дело в прибыли. Разве Красная Сука знает, что такое любовь?

Фетида ответила такой же легкой знающей улыбкой. Ее на самом деле никогда не задевали такие оскорбления (а бросали их часто, в основном — в спину), сначала потому что это была правда, потом — потому что ложь.

О, она действительно знала лишь один единственный вид любви. Зато тот, что сильнее всех остальных вместе взятых.

— Мы облажались, — построжела она. — Ахиллес не вернулся. И... мы оба с тобой читали отчет, который после Гленн собрали о нем. Полтора года она жил здесь, в местных трущобах — без перспектив и будущего, но это не заставило его вернуться домой. Он не стал Охотником, променяв их и нас на бедняков и бандитов. И то, что произошло полтора месяца назад... его ослепили, Пелей. Искалечили. И он все равно остался здесь. И если он не вернулся тогда...

— Он не вернется никогда, — мрачно кивнул муж.

Какое-то время они молчали.

— Я не могу его переубедить, — наконец продолжила Фетида, с трудом проглотив "зря я тебя послушала тогда", — и не могу его заставить. Значит, остается возглавить.

Пелей скривился, но кивнул.

— И что ты собираешься делать?

Фетида, секунду подумав, решила сказать правду. Медленно, чарующе улыбнувшись — так, что у хорошо знавшего ее Пелея дернулась щека — она проворковала приторно-сладким голоском:

— Знаешь, как говорят, мой дорогой муж... В этом мире нет никого безжалостней матери, которая защищает своего ребенка.

Она привлекла много внимания своим появлением. Шумиха с Гленн не успела затихнуть, сцена смерти дракона продолжала мелькать в новостях и грохотать стальным лязгом с экранов Свитков. Имя Ахиллеса Никоса, Золотого Мальчика, Неуязвимого чемпиона гремело по всей стране, даже громче, чем после четвертой подряд победы в национальном чемпионате Мистраля. Вот только в отличие от прошлого раза, Ахиллес был недоступен для интервью, все очевидцы либо молчали, как партизаны, либо были слишком далеко, чтобы что-то по-настоящему разглядеть.

Они находили тех, кого он спас и защитил — выживших в Гленн и просто случайных людей в Черном море, благо в последних недостатка не было: за полтора года таких накопилось десятки. И разумеется, Фетида Никос, мать вновь засиявшего Неуязвимого мальчика, оказалась в центре внимания.

Она с удовольствием играла в их игру, осторожно строя мосты для следующего шага. Рассказала о том, что ее сын всегда хотел быть героем и защитником, что спорт был лишь способом получить необходимую силу. Пустив слезу, повинилась в ссоре, рассказала, как не хотела, чтобы ее любимый сыночек рисковал жизнью — уговаривала остаться в большом спорте и быть в безопасности. Взяла на себя всю вину, зная, что выиграет от этого больше, чем проиграет. Каялась и молила других матерей не повторять ее ошибок, и поддерживать мечты детей. Рассказывала, как гордится сыном и тем, что он делает — и размазывала каждого, кого приглашали "ради противоположного мнения" так, что на третий день "свежая кровь" начала отказываться от приглашений.

Шума было уже достаточно, и все предварительные действия для следующего шага она уже сделала. Завтра может будет начинать играть по-настоящему.

Осталось только одно...

Домой она вернулась рано, еще засветло. Не спеша приготовила ужин — баранину, запеченную с рисом и овощами, любимое блюдо Ахиллеса... ну, или оно было таковым раньше. Аккуратно закрыв две порции в термоизолирующие контейнеры, оставила на столе, а сама, прихватив бутылку вина и бокалы, устроилась в кресле на террасе своего пентхауса и принялась ждать.

Если она хоть чуть-чуть знает своего сына...

Он пришел уже когда почернело небо, а город внизу осветился иллюминацией неоновых реклам, автомобильных фар и окон домов. Первым, как и рассказывали, был черный песок, струившийся по земле и белой краске стеклянного ажурного столика. Фетида праздно провела ладонью по столешнице, поднесла к глазам — пыль быстро растекалась по руке, столь мелкая и редкая, что быстро стала почти невидимой.

Следом появился и сам Дьявол, о котором нынче говорили либо с придыханием, либо с ненавистью и никогда — равнодушно; тоже точно такой, как описывали очевидцы и редкие плохие фотографии. Он просто всплыл над парапетом террасы, стоя на железном гробу, беззвучно и неспешно, в темно-красном кожаном костюме с чернёнными нагрудником и кольчужными перчатками до локтей. Вместо маски верхнюю половина лица скрывала та мелкая черная пыль, постоянно движущаяся и дрожащая, с двумя длинными туманными рогами на лбу. Единственное, что отличалось от образа, уже ставшего медийным — выкрашенный под старую бронзу щит, тускло сверкавший в лунном свете, что по широкой орбите вращался вокруг своего хозяина, да длинное алое копье в руках.

Фетида готовилась. Она знала, что произошло, знала, что увидит и почему ее сын не покажет лицо даже матери. Но все равно, стоило увидеть его, впервые за почти два года, как сердце предательски запнулось в груди, а ножка бокала, когда она поставила его на столик, мелко дрожала, звеня о стекло.

Она медленно встала с кресла, пытаясь взять эмоции под контроль. Спокойствие, выдержка, анализ — качества, которыми она гордилась, способности, которые развивала всю жизнь. Что еще важнее — именно этого будет ожидать от нее сын. Личная выгода, точный расчёт, холодное отношение — в это он сможет поверить.

Ей потребовалось время, чтобы взять себя в руки — долгие пару секунд, пока вставала с кресла и делала три шага. И только оказавшись напротив, на расстоянии вытянутой руки, Фетида поняла, что этих секунд не было достаточно. Ее тело, совершенно не слушая разум, сделало еще один шаг и прижалось к жесткой броне, вдохнуло запах кожи и железа, резкого и грубоватого одеколона; замерев, с трепетом ловило каждый удар сильного молодого сердца, ясно слышимый даже сквозь броню.

Сын напрягся, положил холодные руки ей на голые плечи. Фетиде на мгновение показалось, что он оттолкнет ее, но ладони так и остались лежать, где лежали, даже осторожно сжали, прижимая ближе.

Фетида улыбнулась, зная, что Ахиллес не заметит. В конце концов, может быть, вернуть сына окажется не так сложно, как она думала изначально. Всего-то защитить его от всего мира. Это намного проще, чем пересилить упрямство любимого сыночка, за которое его иногда хочется придушить.

Фетида разорвала объятья первой. Отстранившись, она отступила на шаг, запрокинув голову, посмотрела ему в лицо, скрытое колыхающейся черной массой железной пыли, и сказала опять совершенно не то, что планировала изначально:

— Ну спасибо, хоть живой...

— Все ради тебя, мама, — фыркнул Ахиллес и тут же посерьезнел. — Зачем ты здесь?

— Чтобы помочь тебе, глупый.

— Мне не нужна твоя помощь, — мгновенно ощетинился он.

— Ошибаешься. У меня все еще есть доверенность действовать от твоего имени в юридических вопросах. Ты хочешь избивать бандитов? Я могу сделать так, чтобы тебе простили все преступления, которые ты совершил — за убийство Гримм S-класса прощали и не такое. Я могу сделать так, чтобы прощали и дальше, смотрели в сторону, пока ты остаешься в оговоренных рамках. Ты хочешь сделать жизнь в этих Близнецами забытых трущобах лучше? Люди — настоящие мастера в том, чтобы игнорировать то, что их прямо не касается, но это можно изменить. Если заставлять их смотреть на несправедливость изо дня в день и не давать отворачиваться — некоторые начинают шевелиться, иногда в них просыпается совесть. Я здесь три дня, и уже собрала информацию по вопросу: главная проблема Черного моря — увядшая морская торговля, которая раньше питала это место. Существует больше, чем одна программа для решения вопроса: им просто не дают хода, по целому ряду причин. Ты знал, что совсем недавно чуть не утвердили проект строительства новой воздушной пристани — прямо в скалах, что в восточной части портовых кварталов? Его поддерживал Озпин и после его смерти проект замяли, но его все еще можно воскресить — если за дело возьмется кто-то, кто знает, что делает.

— И что взамен?

Одно бесконечно долгое мгновение Фетида боролась с соблазном. Она могла бы рассказать ему о многих потенциальных выгодах самого разного толка, которые можно было извлечь из всей этой истории. Было бы очень легко убедить в этом Ахиллеса, сын легко купился бы на эту полуправду, и избежать многих неудобных вопросов, которые сделали бы ее уязвимой. Это была бы ложь, конечно, но Фетида привыкла ко лжи. Она могла бы жить с этим.

— Я хочу своего сына обратно, — она все же заставила сказать себя правду. — Я была не лучшей матерью, признаю, но я все еще твоя мать. И мне не все равно, что с тобой происходит.

— Ты очень здорово показывала это последние два года... да и вообще — всю мою жизнь.

— Ослиное упрямство идет в комплекте с фамилией, сын. Не говори мне, что ты не знаешь, как это сложно — признавать свои ошибки.

Она осторожно прикоснулась к его лицу, провела ладонью по щеке, поднялась выше, дотронувшись до движущихся черных песчинок. Попыталась надавить посильнее, прорваться сквозь покров, но пыль замерла и сжалась, превратившись в твердую броню, мешая коснуться шрамов под ней.

— Если бы я поддержала тебя тогда, этого бы не случилось, — тихо сказала она, опустив руку. — Ты победил, сын. Я поддержу любое твое решение, каким бы глупым я его не считала. Потому что, если я этого не сделаю — тебя это не остановит, и ты опять с головой влезешь в неприятности, упустив по пути кучу возможностей.

Его губы дрогнули в невеселой ухмылке:

— Это лучшее извинение, на которое ты способна, не так ли?..

Все, что Фетида могла на это ответить — зеркальная усмешка и беззлобное:

— Заткнись и ешь, что дают.

Ахиллес улыбнулся, и впервые за весь разговор Фетида узнала того мальчонку, который, подпрыгивая на коленях матери, хвастался своими успехами и каким героем он будет, когда вырастет — совсем скоро, уже к Новому году, честно-честно!

Тогда она думала, что эта глупость пройдет... не прошла. Была пронесена через детство и юность, закалена в огне, в котором сгорела на золотом блюдечке лучшая жизнь, протравлена кислотой бедности, лишений и боли. Где-то она пропустила, проморгала и проглядела, занятая собой и делами. Где-то там, пока она ковала влияние и величие — в том числе для него! — маленький мальчик с по-детски пухлыми щечками превратился в гибкого молодого мужчину в багровой, будто пропитанной кровью броне, изуродованным лицом, которое он прячет от мира за песочной маской и репутацией мрачного Возмездия, которое оставит тебя живым, но со сломанным будущим. Это останется навсегда. Воля, глупость, ослиное упрямство, можно называть по-разному, но — способность идти против всех, пробовать этот мир на прочность — и раз за разом оказываться прочней; когда у всего остального мира очень простой выбор — помочь, не мешать или попытаться убить, потому что это единственный способ его остановить.

— Давай зайдем внутрь, я приготовила ужин, — сказала она вслух. — Нам двоим как раз хватит.

— Двоим? — как-то странно ухмыльнувшись, сын кивком указал Фетиде куда-то в сторону.

Оглянувшись, она выругалась про себя: надо же было так сосредоточится на сыне, чтобы забыть оглядеться по сторонам!

На парапете террасы, у самой стены, сидела стройная девушка в черном кожаном костюме, баюкая на коленях клинок в черных широких ножнах.

"Кошка — его напарница, — поняла Фетида. — И почему никто после "смертельно опасна" да "подтвержденная убийца" не удосужился упомянуть, что рядом с моим сыном крутится такая красотка?"

Этот разговор выбил ее из колеи — необходимость быть искренней и признать вину заставили чувствовать себя уязвимой и слабой, а уж знание, что у этого были свидетели, лишь усугубило ситуацию.

Фетида не любила быть слабой.

— Должна признаться, это в первый раз, когда мой сын приводит домой девочку для оценки, — сладко улыбнулась она.

— Мы не...

— Давайте пройдем внутрь, — перебила встрепенувшуюся девушку Фетида. — И там вы расскажете мне, как заботились о моем сыне.

Кошка сглотнула. Заметив краем глаза довольную ухмылку сына, Фетида добавила:

— И если мне понравится то, что я услышу — я захватила с собой фотоальбом: чтобы освежить воспоминания о том, каким милым малышом был когда-то этот суровый молодой человек.

Теперь сглотнул Ахиллес. Довольно кивнув, Фетида отвернулась и направилась к двери. Открыв дверь и взмахом руки предложив молодой паре войти, она дождалась, когда они обреченно шагнут в распахнутую ловушку и, когда Кошка проходила мимо, довольно промурлыкала:

— Это будет интересный вечер.

Получив в ответ загнанный взгляд, Фетида невинно улыбнулась. У нее была суперсила и святая обязанность любой матери — смущать сына перед девушками и мучить девушек своей властью над сыном.

И сегодня она отыграется за все годы, что пренебрегала этой обязанностью.

Глава 38. Дела семейные. Часть 2

Гира любил свою редакцию по вечерам. Счастливчики, которые успели закончить все свои дела, уже сбежали по домам и барам, к семьям и друзьям, гася лампы; неудачники, которые этого не сделали, как крохотные островки света посреди океана тьмы, мрачно горбились у экранов. Ушла дневная суета, ровный шум разговоров и смех — осталась лишь работа, которую надо было сделать как можно быстрее.

Редакция никогда не выглядела такой профессиональной, как через час после окончания рабочего дня.

— Шеф! Я тебе макет скинул — иди смотри!

Вздохнув, Гира с кряхтением выбрался из глубокого кресла в углу тесной редакции, рядом с кофемашиной, и поплёлся в свой кабинет.

— Ты опоздал, — беззлобно буркнул он Лайону, проходя мимо его коморки.

— Таск не успел закончить статью, — виновато ответил главный редактор "Голоса фавнов", заходя следом за Гирой в его кабинет. — Пришлось впихивать заплатку, из заготовленных.

— Разленились вы... — пробормотал Гира, разворачивая макет.

На первой странице, разумеется, была новость об инициации процесса снятия обвинений с Дьявола Черного моря, он же — четырехкратный чемпион Мистраля Ахиллес Никос. "Голос" был, безусловно, весьма специфической газетой, но все еще была СМИ — и обойти такую горячую тему, которая нынче интересовала всех, было невозможно.

Лично Гира считал, что победа Ахиллесу почти гарантирована. Большим шишкам, на самом деле, было плевать, что происходит в Черном море, пока это не выплескивается наружу, — именно поэтому Дьяволу позволяли действовать свободно так долго. Подкупить бойца, способного убивать драконов такой малостью — с их точки зрения — было бы неплохой возможностью. Плюсом ко всему — все знали, что Дьявол на ножах с Белым Клыком: он участвовал в рейде на собрание несколько недель назад, его видели во время беспорядков после покушения, останавливающем бои и разбой. Как бы странно это ни звучало по отношению к преступнику — Дьявол был фактором стабильности в Черном море. Не только сейчас, но всегда.

Пробежав статью по диагонали, Гира листнул дальше — подготовка к фестивалю Витал, почти завершенное строительство палаточного лагеря, настоящего мини-города, возведенного специально для праздника. Гира всегда видел "Голос" оппозиционной газетой, что тыкает власть носом в собственное дерьмо и сдержанно хвалит, когда та это дерьмо исправляет, а потому статья о самом большом международном событии в ближайшие четыре года наполовину критиковала Королевство за огромные вложения в развлекательную программу, когда у них города уничтожают, наполовину неохотно признавала, что положительные эмоции гражданам бы пригодились, и бюджет давно спланирован, да и результат у организаторов все-таки вышел симпатичным: нарядным и праздничным.

Перелистнув дальше, Гира нахмурился. Ему не нравилось направление, в котором шли публикации в последнее время. "Голос фавнов" задумывался как... голос фавнов, который будет говорить от их лица и об их проблемах. Но большая часть фавнов жила в Черном море и в последнее время... все стало сложным. Судьба Гленн — города, брошенного Королевством и города, за который сражался до последнего Белый Клык... сместило фокус, некую... атмосферу на улицах.

Там, где раньше фавны и люди ненавидели друг друга — теперь они ненавидели Королевство. Власти, помня недавние беспорядки, попытались навести порядок, заставить местных копов делать свою работу, перебросили новых из других частей города, даже попросили помощи у Атласа... но совершенно упустили из виду тот факт, что в Черном море давно привыкли к тому, что они сами по себе.

Здесь не уважали закон. Здесь плевать хотели на власть. Здесь полицейских воспринимали просто еще одной бандой, просто побольше других. А человек, спасший Гленн, человек, убивший дракона, Золотой Мальчик Мистраля — два долгих года учил их тому, что если ты хочешь справедливости — тебе придется создать ее собственными руками.

Как бы ужасно это ни было, именно Ахиллес... нет, Дьявол Черного моря, сделал возможным все это. Созданный им образ простой и понятной, жестокой и первобытной справедливости, которая выше закона, образ одного человека, который не боится никого и ничего в борьбе за то, что считает правильным, вдохновлял людей... и фавнов. Этот образ сливался с образом Белого Клыка, который и так молчаливо поддерживали многие. И так сложно было заметить разницу, что большинство ее и не замечало.

Полицейским плевали в спину и под ноги, спускали шины в патрульных машинах, стреляли из-за угла и в лицо. Атласских роботов, приданных в усиление — разбивали на части, пользуясь тем, что никто не доверял машинам боевые пули, только резиновые, растаскивали по углам и сдавали металл.

Разумеется, никто не собирался это терпеть — полиции разрешали действовать все жестче, количество и качество оружия, которое патрульные теперь таскали с собой если и уступало военному, то ненамного. На "самооборону" списывалось очень и очень многое, а ведь "родные" копы Черного моря никогда не были образцами благочестия... Роботам — наконец разрешили заменить нелетальные пули на стандартный боеприпас.

Все это отражалось на "Голосе фавнов" — постоянная эскалация, в которой обе стороны в равной мере и имели причины нагнетать ситуацию, и перегибали палку в своих действиях. Неделю назад, когда все это началось, Гира прочитал длинную речь перед редакцией — призывал к профессиональной объективности, просил не мазать ни одну сторону в цвета личных предпочтений. Судя по тому, что он видел перед собой, пока все соблюдали его волю: каждому доставалось в равной мере.

— Заплатка дерьмовая, — буркнул он, дойдя до места, где должна были располагаться материалы Таска.

— Поставил лучшее, что подходило по размеру, — пожал плечами Лайон. В ответ на хмурый взгляд, его воспитанник тяжело вздохнул. — Оно того стоит, Гира, я обещаю. Просто тема оказалась намного сложней и глубже, чем мы думали изначально. Дай нам пару дней — и это будет материал для второй страницы.

Секунду Гира молчал, внимательно глядя в уверенные глаза ученика, а потом согласно кивнул. Он не просто так назначил парнишку, которого сам лет пятнадцать назад и пристроил в университет, на должность главного редактора.

— Если через два дня не будет статьи — я отправлю к нему Блейк, — все-таки пригрозил он для порядка.

— Чтобы она посмотрела на него этим своим "Ты делаешь, как я говорю, или утром тебя найдут в канаве с перерезанным горлом"-взглядом? Это точно сработает, — хмыкнул Лайон, но тут же посерьезнел. — Как она?..

— Мы не говорили много, — вздохнул Гира, верифицируя макет и пересылая техникам ночной смены в печать. — Она позвонила из больницы, как только вернули связь, потом переслала справку. Но она потеряла глаз там, Лайон. Молодая, красивая девчонка...

— Хорошо, хоть жива осталась, — тихо сказал Лайон единственное возможное утешение. — Ту ночь пережил только каждый пятый.

— Везение, да... — снова вздохнул Гира, сгорбившись в кресле.

"Или карма" — добавил он про себя. Он давно жил на этом свете, и знал — причиненное другим зло всегда возвращается. Рано или поздно, в той форме или иной, но — всегда. Ко всем. Без исключений.

Но с Блейк... это просто не казалось правильным. Юные красивые девушки, умные, целеустремленные, самоотверженные — не должны проходить через то, что в семнадцать гребанных лет превращает их в воинов, готовых к смерти, в равной мере своей и чужой, в солдатов, живущих на войне как все остальные живут в мире. Страна, которая позволяла это; город, в котором это даже не было худшей возможностью...

Что-то было очень сильно не так с этим местом.

— Она вообще невезучая, — как сквозь толстое одеяло, донесся до него голос ученика. — То парня какие-то психи подловят и ослепят, то к друзьям на день рождения поедет в тот самый городок, который сожрут Гримм...

— Да, — пробормотал он себе под нос просто, чтобы что-то ответить.

— Ладно, — вздохнул ученик после нескольких секунд тяжелого молчания. — Мне пора бежать. Сегодня среда — мама собирает всю семью на ужин. Ты приглашен.

— Не сегодня, Лайон.

Мгновение ученик пристально смотрел на него, а потом вздохнул и встал с кресла.

— Ладно, как скажешь. Но если тебе вдруг потребуется собеседник — не играй в алкоголика, разговаривая с зеркалом и бутылкой. А то я маме все расскажу, а она сама знаешь, что с тобой сделает.

— Договорились, — заставил себя улыбнуться Гира. — Я еще не настолько выжил из ума, чтобы злить твою маму.

— Настолько тупых вообще не бывает, — хохотнул ученик.

Фальшивая улыбка медленно, как желе со стенки, сползла с лица, стоило Лайону покинуть кабинет. Какое-то время Гира сидел в тишине, рассеяно листая почту, перебирая календарь, стенограммы совещаний или просто бездумно перескакивая со страницы на страницу, изучая конкурентов. Он заставлял себя улыбаться и находить пару слов для каждого припозднившегося сотрудника, торопливо забежавшего попрощаться, но на самом деле не запомнил ни одного лица или сказанного слова.

Он не знал, чем его так цепляет эта почти незнакомая девушка, которую он впервые встретил несколько месяцев назад. В конце концов — он видел хуже. Она была преступницей и радикалкой, и до сих пор верила во многие тезисы нового Белого Клыка, которые он сам отрицал. Она была убийцей.

Но все же... все же было что-то, что заползало ему под кожу, чесалось и жглось, заставляя переживать и беспокоится больше, чем он объективно должен был. Что-то заставляло постоянно искать доводы и аргументы, способы дать ей нормальную жизнь, мирную и спокойную. Что-то... Гира до сих пор не знал — что. Он мог бы выделить много черт, которые ему импонировали, но ни одна не казалась достаточной. Не было ничего, на что он мог бы указать пальцем и с уверенностью сказать: "Это оно!"

Это раздражало. Гира привык разбираться в людях и привык, что знает себя, а сейчас просто не понимал, что именно и почему чувствует. Честное слово, еще чуть-чуть, и он даже допустит мысль, что влюбился, хотя было совершенно не похоже, — просто потому, что это бы объяснило степень личной заинтересованности.

Кто-то кашлянул за спиной. Гира, вздрогнув, резко развернулся в офисном кресле, ладонь скользнула за пазуху, нашарив рукоятку пистолета, он дернул оружие из кобуры... курок зацепился за пиджак, пушка выскользнула из дрогнувших от неожиданности пальцев, медленно, словно в замедленной съемке, полетела к земле, а Гира все никак не мог оторвать взгляда от пистолета, на мгновение испугавшись, что действительно остался безоружным перед убийцей, и сейчас грохнет выстрел или просвистит меч и все закончится — навсегда, без возврата, а он так и не успеет наставить эту глупую девчонку на правильный путь...

Пистолет у самого паркета за ствол поймала узкая ладошка с тонкими аккуратными пальчиками.

— О, это ты, — облегченно выдохнул Гира, стараясь не показывать ни испуга, ни смущения и готов был поспорить, что получалось скверно.

— Да, сегодня вам повезло, — фыркнула Кош... Блейк: она была не в костюме.

Она даже не потрудилась как-то замаскироваться (хотя, наверно, в этом и была маскировка): свободные черные джинсы, серая толстовка, наверно, на размер больше, чем было бы в пору — просто еще одна девчонка в толпе, на которую никто не взглянет дважды. Единственное, что изменилось с прошлого раза, когда они встречались — прическа: длинная челка падала на лицо, скрывая левый глаз, и даже это смотрелось больше как просто мода какой-то очередной молодежной субкультуры, чье название нет смысла запоминать, потому что через пару лет о ней все равно все забудут.

Впрочем, Гира мог бы поспорить — ни на каких камерах Блейк все равно не засветилась.

— Давайте просто надеяться, что в следующий раз к вам со спины подкрадется кто-нибудь, кто падает в обморок от одного вида оружия, — ухмыльнулась преступница, протягивая пистолет.

А еще — она совершенно не походила на кого-то, кто всего две недели назад видел, как Гримм сожрали целый город, и потерял в этом бою глаз. Она была расслаблена и спокойна, и ни в интонации, ни в том, как прямо и открыто она встретила его взгляд, не было и следа пережитого — только добродушная насмешка.

Гира даже не знал, почему ожидал чего-то иного.

Вместо вопросов "Как ты?" и прочих глупостей, которые Блейк вряд ли оценит, Гира со вздохом принял пистолет (Прах, он даже забыл взвести курок!), и засунул обратно в кобуру.

— Что случилось? — спросил он, откидываясь в кресле. — У тебя еще два дня больничного.

Блейк протянула ему флешку:

— Здесь все, что я смогла собрать про Белый Клык в Гленн. Никаких настоящих доказательств, к сожалению — только то, что они собирали там силы для какой-то акции. Ну и все остальное по мелочи, что я собрала попутно.

— Следующий шаг? — деловито спросил Гира.

— Ничего, — вздохнула преступница. — Текущие приказы: вести себя хорошо, пресекать беспредел, защищать от копов фавнов и людей. Я не могу добраться до тех, кто знает больше. Да и не надо — и так понятно.

Повертев в ладони флешку, Гира хмуро посмотрел на гостью. Единственный глаз смотрел на него тем самым взглядом, из-за которого новенькую красивую и молоденькую секретаршу побаивалась вся редакция: взглядом человека, для которого насилие столь же привычно, как дыхание.

— Где во время фестиваля сука в костюме и Адам столкнут Черное море и Королевство лбами. Столкнут по-настоящему, так, что запылает весь город.

— Это безумие, — покачал головой Гира. — Их просто раздавят.

— Как раздавили в Гленн? — скривилась Блейк.

— Там были... о.

— Да. В этот раз будут тоже — я уверена.

Он шагнула ближе, положила руку ему на плечо и крепко сжала, заглянув в глаза:

— Будьте осторожны. Я не знаю, какое именно будущее готовят этому городу Сука и Адам, но одно знаю точно: в этом будущем нет места Гире Белладонне. Вас вряд ли тронут до того, как все взорвется, но точно попытаются убить в неразберихе, — поджав губы, она нехотя призналась, — и я не уверена, что смогу защитить вас, будут ли у меня время и возможность. Не хочу делать выбор между вами и целым городом, потому что мне не нравится то, что я выберу.

— Я могу позаботится о себе, девочка, — буркнул Гира, не желая признавать ее правоту. Потянулся было достать пистолет, но обнаружил на его месте лишь пустоту.

Холодное дуло ткнулось ему в лоб:

— Это ищите?

Гира скосил глаза и, разумеется, кожу холодило его собственное оружие.

— Отбросьте эту глупую мужскую гордость. Вы не воин, и не сможете отбиться даже от отряда рядовых бойцов, не говоря уже о ком-то вроде меня. Тряхните сбережениями, я знаю, они у вас есть. Наймите телохранителя — самого лучшего, на которого хватит денег. Спите вполглаза, держитесь подальше от окон, на людях — поддерживайте ауру, не ешьте в незнакомых местах. Вы поняли?

Гира открыл было рот, но дуло надавило сильнее, заставляя откинуть голову назад.

— Либо "да, я хочу жить и сделаю, как ты сказала", либо "нет, я самоубийца, лучше просто пристрели меня".

Вопреки серьезности ситуации, Гира фыркнул и тихо засмеялся. Золотой глаз опасно сузился, щелкнул взводимый курок...

— Прости-прости! — поспешно выдавил он, примирительно вскидывая ладони. — Просто буквально пару часов назад мне описали тебя как "Или ты делаешь, как я говорю, или утром тебя найдут в канаве с перерезанным горлом". А теперь ты говоришь это!

Фыркнув, Блейк опустила пистолет и положила его на стол:

— Лайон вообще больно умный, — сказала она. — Про таких у нас говорили "череп жмет". Но я серьезно. Сделайте, как я сказала. Этому городу нужен Гира Белладонна. Мы не можем потерять его только потому, что вы не можете признать, что и от злой болонки не отобьетесь.

— Хорошо, хорошо! Я обещаю, — улыбнулся Гира.

Блейк удовлетворенно кивнула. Пару секунд они молчали. Гира нахмурился — девушка явно чувствовала себя неудобно, и ему не нравилась ни одна из вещей, которая может заставить нервничать ту, кто мог чертовски убедительно угрожать пристрелить его только для того, чтобы сделать убедительное заявление.

— Ты ведь явилась сюда не только затем, чтобы передать мне информацию и потыкать пистолетом в лицо, не так ли? — задал он наводящий вопрос.

Блейк вытащила из заднего кармана джинсов сложенный вчетверо лист бумаги и, повертев его в руках немного, протянула Гире.

Развернув листок, он быстро пробежался глазами по канцелярски скупому тексту... и поднял на девушку хмурый взгляд.

— Заявление об увольнении?

— У меня нет времени на редакцию, — тихо ответила Блейк, глядя в сторону.

— Возьми отпуск за свой счет на пару недель. Никто после Гленн тебе и слова не скажет.

Блейк промолчала, все так же избегая смотреть ему в глаза.

— Хотя дело не в этом, — наконец, дошло до него. — Ты собираешься стать Кошкой навсегда.

— Не Кошкой. К Гримм этот псевдоним, его дал мне Белый Клык, — она мрачно улыбнулась, показав зубы, так, что это больше походило на оскал. — Ахиллеса назвали Дьяволом не газетчики, а сами бандиты. Люди любят давать звучные страшные имена тому, чего боятся — так им проще проигрывать. Меня они называют Ночной Фурией. Меня устраивает.

— Почему? Я готов идти навстречу, ты знаешь.

С минуту Гира терпеливо ждал ответа. Технически, Блейк ничего не должна была ему объяснять, достаточно было заявления, но он надеялся, что уважения, которое испытывала к нему девушка, окажется достаточно для честного ответа. Чем больше она скажет, тем больше патронов даст ему, тем больше шанс, что он сможет ее отговорить.

— Когда я ушла от Белого Клыка, — наконец, тяжело вздохнув, ответила Блейк, — то пришла за советом к другу. Я до сих пор помню, что он мне ответил, дословно. Он сказал: "У тебя есть право уйти, я не стану говорить тебе, что быть Охотницей — плохо. Эти люди хранили Королевство до твоего рождения, будут хранить всю твою жизнь и продолжат делать это после твоей смерти. Они будут делать это, с тобой... или без тебя. А еще у тебя есть право остаться. У тебя есть право сражаться за то, во что веришь: за равенство и против жестокости, за фавнов или за людей, за все то, что считаешь правильным. И никто не сделает это, кроме тебя".

Впервые она посмотрела ему в глаза и горько улыбнулась:

— Редакция проживет без секретарши, которая варит кофе и пугает проваливших дедлайны. Проживет она и без еще одного журналиста. Но там, на улицах... Я не могу доверить их никому, кроме себя.

Она вскинула ладонь, и Гира послушно сдержался, понимая, что она еще не закончила.

— Посмотрите, чего добился Ахиллес. Он оказался слишком честен и благороден, чтобы просто отвернуться от того, что увидел, и бросить тех, кто нуждался в справедливости. Слишком ценен, чтобы убивать для одних, и слишком силен — для других. Слишком чертовски упрям, чтобы сдаться, несмотря на то, насколько монументальна задача, ограничены средства, тщетны усилия и низка благодарность. И вот... Озпин, желающий заполучить его себе, двигает проект новой воздушной пристани, которая могла бы оживить это место, и не продавил до конца только потому, что не вовремя умер. Государство готово прощать преступления, пока он убивает для них драконов. Мать, которой раньше было плевать, бросает все дела на родине и переезжает в другую страну, чтобы помочь ему не только выйти сухим из воды, но и закончить начатое Озпином. Все вокруг, едва прикоснувшись к нему, становятся либо друзьями, либо врагами. Я думаю, что так происходит потому, что он посвятил Дьяволу всего себя, связал с Черным морем свое будущее. Знаете, как говорят... иногда лучший способ осветить путь, лежащий перед тобой — это мосты, горящие за спиной. Если это позволит мне лучше выполнять задачу, которую могу выполнить только я... то пусть мои мосты горят.

Гира отвел взгляд первым, аккуратно разгладил заявление, собираясь с мыслями. Это было необходимо — то, что он увидел на ее лице... нет, это была не решимость, и не воля. Обреченность и смирение — вот что это было.

Словно она уже похоронила себя.

— Ты действительно этого хочешь? — наконец, сказал он. — Ты не обязана жертвовать собой — никто не обязан. У тебя есть право быть счастливой, так же, как у всех остальных. Этот мир был проклят еще до твоего рождения, до моего — и стоял с тех пор. Выстоит и дальше.

Подняв голову, он поймал ее взгляд, в котором обреченность мешалась с надеждой.

— Посмотри мне в глаза и скажи, что хочешь этого. Скажи, что у тебя нет сомнений.

Она засмеялась: горько и зло, и Гира совсем не удивился, увидев слезы в уголке глаза.

— Нет сомнений? У меня?! Да я вся из них сделана! Я уже не знаю, ни куда я иду, ни как собираюсь там оказаться. Не знаю, дойду ли вообще. Не знаю — какого черта это должна быть я, кроме дебильного "А больше, блин, некому!" Я даже не знаю...

— Что? — спокойно спросил он, у резко замолчавшей Блейк, не позволяя этому взрыву задеть себя.

Эмоции — это хорошо. Это значит, он бьет по правильным местам, и что она совершенно не такая железная, как любит делать вид.

Вместо немедленного ответа Блейк отвернулась. Гира не торопил — она уже начала, уже сорвалась и дала понять ему, что ХОЧЕТ поговорить об этом, и теперь уже никуда от него не денется. Он терпеливо ждал, пока она соберется с мыслями и храбростью, молча следил, как она подошла к окну, прислонилась к стеклу лбом... Когда она заговорила — это был почти шепот, столь тихий, что о всей глубине испытываемых эмоций можно было лишь догадываться:

— Что бы подумала обо мне моя мама, вернись она к жизни и узнай, кем выросла ее дочь?.. Скольких людей искалечила или убила? Скольких ПОЗВОЛИЛА убить, что почти тоже самое?.. Смогла бы я посмотреть ей в глаза и сказать, что оно того стоило? Смогла бы сказать, что собираюсь продолжить, что впереди будет еще больше смертей и сломанных жизней?.. Прах, да я почти уверена, что она отреклась бы от меня в ту же секунду.

Вот оно — уязвимая точка, приоткрытая слабость, в которую он мог ударить: невозможно переспорить мертвых, но вложить в их уста можно любые слова. Это решит проблему, хотя бы временно, но...

Доверие — очень мощное оружие в умелых руках, но очень хрупкое. Сейчас Блейк доверила ему самое сокровенное, что только может быть у сироты — потерянного родителя, и предай он это доверие, почуй она любую фальшь... из ближайшего аналога "отцовской фигуры" Гира мгновенно превратится во врага. И Блейк Белладонна была опасным врагом — сильным, по-звериному хитрым и, если чувствует себя загнанной в угол, поистине безжалостным.

Вместо прямого удара, обещавшего мгновенный результат, но лишь одну попытку, Гира выбрал другой путь — возможно, менее эффективный тактически, но куда полезнее стратегически.

— У меня нет детей, — признался он. — Я по-глупому потерял женщину, которую хотел бы назвать своей женой, и так и не нашел другой. Но... будь ты моей дочерью... несмотря на все вещи, в которых мы не согласны... я бы тобой гордился.

Гира, конечно, знал, что это произведет определенное впечатление, но видеть, как девушка, еще пять минут назад угрожавшая ему пистолетом, явственно вздрагивает, словно услышала выстрел, и, резко обернувшись, смотрит на него таким удивленным взглядом, словно он сказал что-то по-настоящему невероятное, а не чистую правду.

...Она даже забыла вытереть одинокую слезинка, блеснувшую в тусклом свете настольной лампы.

— Ты очень сильная девушка, Блейк, — ответил он на незаданный вопрос. — И очень храбрая.

Она презрительно фыркнула и, наконец, сообразила вытереть лицо, смущенно отвернувшись.

— Уж поверь мне, я видел много трусов, и ты не одна из них. То, что у тебя есть сомнения — не делают тебя трусливой. Твои страхи не делает тебя малодушной. Твои поступки — вот единственное, что имеет значение. Трус не смог бы противостоять Адаму, пока ты еще была в Белом Клыке. Трус сбежал бы от боя, спрятавшись в самом безопасном месте или самой глубокой дыре и не бросил бы вызов Королевству и бывшим друзьям, чтобы защитить то, что считает правильным. Трус не поддержал бы Ахиллеса, когда ему так нужна была твоя помощь.

Она вздрагивала от каждого предложения.

— Я едва не сделала каждую из этих вещей, — выдавила она.

— Но не сделала.

На это у нее не нашлось возражений.

— Мы знакомы всего несколько месяцев, Блейк, но я знал это уже через десять минут: ты — достойный человек, кто-то, кем я мог бы гордиться, будь в твоем воспитании хоть доля моей заслуги. Даже если ты совершаешь какие-то неправильные поступки, то делаешь это по правильным причинам. Твое сердце ведет тебя вперед — твое чувство справедливости и ответственности за тех, кто слабее. То, что тебе страшно — не делает тебя хуже. То, что у тебя есть сомнения, не делает менее храброй. Это просто делает тебя человеком.

Она не ответила, и Гира поднялся с кресла, в два широких шага пересек кабинет и, поколебавшись немного, положил ей ладонь на макушку, осторожно погладил, в любой момент готовый отступить, если она покажет любой знак дискомфорта. Она не показала. Наоборот расслабилась и задышала чаще, свободнее — как человек, вынырнувший на поверхность после затяжного нырка.

— Я думаю, что твоя мать любила тебя, Блейк. И любовь не отрекается.

— Она любила, — тихо, но твердо ответила девушка. — Я даже не понимала — насколько, пока была маленькой: это казалось естественным. И только потом, повзрослев и насмотревшись, как это происходит с другими, я поняла, насколько она была замечательной. Мое первое воспоминание о ней — завтрак. Я помню, после того, как заварить нам свой любимый зеленый чай с молоком, она отрезала два куска хлеба, для себя и меня: первый мазала горчицей, а второй — маслом. Я помню, как однажды, получив зарплату, она дала мне пять льен и отправила в булочную напротив, чтобы я купила себе любые сладости, какие захочу. Когда я вернулась с упаковкой масла и сказала, что это для нее — она расплакалась и долго извинялась, хотя я тогда так и не поняла, за что... Она была лучшей мамой на свете.

— Похоже на то, — мягко улыбнулся Гира, погладив девушку по голове. — Хотел бы я узнать ее лично... это было бы честью.

— Вы бы поладили... о! Сейчас!

В очередной раз вытерев что-то на лице (Гира на всякий случай притворился, что не понял — что), она сунула руку за пазуху и вытащила тощий бумажник, а оттуда — старую выцветшую фотографию, с четырьмя белыми полосками сломанной краски по линиям сгиба.

— Вот. Это — моя мама.

Гира едва услышал.

Это была она. Проклятье, это была она — самая красивая женщина на свете: маленькая и изящная, с большими золотыми, блестящими озорством золотыми глазами, округлым личиком и теплой улыбкой; с другой прической, в другой одежде, старше и чуть полнее, чем он помнил, но несомненно она.

— Как ее звали? — бережно, как величайшее сокровище, приняв из ее рук фотографию, прохрипел он.

— Кали. Кали Белладонна.

"Ей бы даже не пришлось менять фамилию..."

— Гира? — расслышал он, когда что-то попыталось отнять картину его несостоявшейся жены.

Он медленно поднял взгляд, наконец замечая сходство. Все это время его обманывала сталь во взгляде и выражении лица, хищная пластика движений и резкость в суждениях, но теперь он видел — черты лицо и разрез глаз, форма ушей и фигура... Блейк определенно пошла в мать.

— Когда у тебя день рождения?

— Что?.. Ну, в октябре.

— В октябре... — бездумно повторил он.

Второе откровение его доломало. Он помнил, как с трудом заставил себя разжать пальцы и отпустить фотографию. Помнил, что что-то говорил и делал, но понятия не имел — что.

В голове было пусто — ни единой четко оформленной мысли, только спутанный клубок эмоций, казалось, уже давно оставленных позади: тоска по утерянной любви и неслучившейся жизни, злость — на себя, других и весь этот проклятый мир, жестокий своим равнодушием.

Если бы он только правильно записал тот гребанный номер...

Обратно в реальность его вернул луч солнца, больно ударивший по глазам. Подскочив в кресле от неожиданности, он скривился от боли и принялся яростно растирать плечо — лезвие той девчонки на площади нанесло глубокую рану, и он уж был не настолько молод, чтобы стряхивать с себя такие вещи, словно они ничего не значили.

Эта боль подсказала ему правильный ответ на первый осмысленный вопрос, который он задал себе после того, как узнал правду: "Что мне теперь делать?"

Найдя на Свитке номер своего юриста, он решительно ударил по иконке вызова:

— Тэдд? Да, привет. Извини, что рано, но это срочно. Мне надо переписать завещание. Да, прямо сейчас.

Глава 38. Дела семейные. Часть 3

— Время.

— Десять минут до границы, — мгновенно ответил старпом.

Она рассеяно кивнула. Прямо перед ней, на большом голоэкране, транслирующем видео с наружных камер, медленно двигался Граничный хребет, как называли главную природную защиту Вейл. Осень уже успела покрасить листья, и теперь склоны гор горели в свете полуденного солнца причудливой смесью зелени, золота и багрянца. Этот многоцветный ковер постепенно сменялся каменно-серыми скалами, а еще выше — блистал снежными шапками.

"Красиво" — подумала она. — Впрочем, все лучше, чем ледяная тундра дома".

Праздно она задалась вопросом, когда в последний раз выбиралась из Атласа. По всему выходило, что шесть лет назад — на какой-то мистралийский курорт. А после окончания Академии все ее путешествия проходили в тесных коридорах военных кораблей и аскетичной простоте казарм.

— Запрос, — скупо приказала она.

Штурман за спиной тут же забормотал казенную скороговорку, запрашивая у гарнизона Северной стены свободный проход эскадры. Пустая формальность, разумеется, все давным-давно согласовано на самых высших уровнях, но формальность необходимая, как любой пункт устава.

Оторвав, наконец, взгляд от горных вершин, она взглянула ниже, к подножью — в самом низу экрана, портя весь вид, тяжеловесно тащилась уныло-серая калоша десантного корабля: простая плоская трапеция, прозванная "Мохнаткой" за множество подвижных стволов мелкокалиберных зениток, антенн связи и эффекторов гравиполя. Именно из-за этой медлительной махины с аэродинамикой кирпича эскадре пришлось тащиться в обход, вдоль побережья, вместо того, чтобы просто перелететь горы напрямик — эффективность гравитационных генераторов падала с каждым метром над "уровнем Праха", воображаемой плоскостью, где тот был наиболее эффективен. Что лидер эскадры — ее собственный легкий крейсер "Первенец", что второй корабль эскорта — эсминец "Новара", обладали достаточным запасом мощности для маневров на высоте до пяти километров, но "Тапир" упирался в свой потолок уже на двух. Что поделать — создавался этот тип кораблей для переброски войск в условиях плоской тундры или тайги лет тридцать назад. Жаль, ничего посовременней не нашлось — остальные корабли нужны были дома: оборона и без того была ослаблена уходом экспедиционного флота в Вейл, и теперь даже потеря всего трех кораблей, запрошенных генералом, ощутимо повышала нагрузку на оставшихся.

— Разрешение получено.

Увы, обойтись без десанта было нельзя, как бы велик ни был выигрыш в скорости. Флот генерала Айронвуда был, безусловно, мощной ударной силой, способной отбить почти любую атаку, но формировался без учета наземных операций и нес с собой минимально возможные десантные команды. Теперь, со взятыми на себя обязательствами по обеспечению безопасности фестиваля этого было категорически недостаточно.

— Стая Гримм, пеленг сорок, — напряженно отчитался оператор.

Умная система подсветила красным мелкую россыпь точек в правом углу экрана, ближе к корме; рядом мелким шрифтом выпали данные идентификации. Полтора десятка Неверморов, пять Грифонов... одна Королевская мантикора. Гримм благоразумно кружили за пределами дальности корабельных орудий, четко выдерживая дистанцию, что уже само по себе говорило — мантикора была старой и, следовательно, опасной.

— Капитан?..

Случись это пару дней назад, в глубине Темных земель, она отдала бы приказ об атаке не задумываясь: "Первенец" покинул бы построение, оставив защиту "Тапира" на легкий крейсер "Навара" и взял бы курс на стаю. Оставлять тварей без внимания было бы опасно — они могли преследовать эскадру днями, выжидая удобного момента, и стоило наткнуться по пути еще на одну такую же, не говоря уж о двух — и запахло бы керосином. Гримм вряд ли бы стали бежать от одного корабля, не зная, что "Первенец", несмотря на свои миниатюрные, для корабля первого ранга, размеры, по весу залпа ни в чем не уступал своим более тяжелым собратьям, а некоторых так и превосходил. Она бы оставила командование на старпома, а сама вышла наружу, проскакала по сияющим глифам в атаку и позволила себе утонуть в свисте ветра и сабли, адреналине и криках боли, чтобы потом молчаливо гордиться, что от ее руки погибло не меньше Гримм, чем от орудий фрегата. Это всегда помогало сбросить пар, но...

— Запроси указания у местных, — вздохнула она. — Это их Королевство.

Политика и дипломатия... у нее уже начинала болеть голова от одного предвкушения той выгребной ямы, в которую, почти наверняка, ее бросит генерал по прибытии. На фронте быстро привыкаешь к простоте, привыкаешь точно знать, где друзья и где враги. В политике же... Гримм были главным проклятьем человечества, но, она была уверена, ненавидели его куда меньше, чем сами люди...

— Они говорят "отбой", — от удивления, видимо, забыв про устав, передал связист.

— Собираются сами? — нахмурилась она. Гордость — это, конечно, хорошо, но не когда на карте стоят жизни.

— Нет, мэм. Они сказали: "Оставьте их, оно того не стоит".

От таких новостей она даже оглянулась, заставив штурмана резко выпрямиться в кресле, вспомнив наконец, насколько неуставным был его ответ.

— Серьезно? Они просто оставят Гримм роится за стенами? — "Насколько плохи дела в Вейл?!" Она задумалась на секунду. — Соедините меня с тем, кто принимает решение. Я отвечу в комнате связи.

Еще раз пересчитав красные точки на экране, она развернулась на каблуках и покинула мостик, бросив через плечо "Стэн, принимай командование".

— Капитан первого ранга Винтер Шни, — представилась она через пару минут, стоя перед голограммой вейлского майора, отвечающего за этот участок стены. — Я командую этой эскадрой.

— Майор Дэнс, командующий третьим сектором Северной стены, — скупо кивнул пожилой мужчина в темно-зеленой военной форме армии Вейл.

Винтер мысленно вздохнула, без труда определив по холодному тону и сурово нахмуренным седым кустистым бровям, что майор заранее терпеть не может ее саму, экипаж "Первенца" и вообще всех военных Атласа скопом. Объективно — она понимала: ей бы тоже не нравились иностранные войска на территории Атласа, пришедшие подавлять беспорядки на родине. Субъективно — это создаст столько проблем в будущем...

— Я не подвергаю сомнению ваши приказы, майор, — осторожно начала Винтер, — но прошу объяснений, почему мы должны оставлять стаю Гримм в живых в такой близости от границ Королевства.

"А теперь — небольшую взятку, чтобы не пришлось объясняться перед начальством, почему Атлас делает чужую работу, и за что ему тогда вообще платят"

— Прямо сейчас их легко можно уничтожить — я внесу это в судовой журнал как рядовое столкновение в Темных землях, коим оно, де-юре, и является. У нас было десять таких по пути. Это ничего не будет стоить вам, и пойдет на пользу нам обоим.

Дернувшаяся щека майора подсказала Винтер, что попытка быть дипломатичной провалилась.

— Чем это? — скривился старик. — Намалевать одиннадцатый бой в послужной список?

— Сохранить Королевство, — ровно ответила Винтер, сдержав резкий ответ. Уж ей-то не было нужды доказывать генералу свою компетенцию: число ее боев с Гримм давно перевалило четырехзначную отметку. — Вейл и Атлас — союзники в этом.

Винтер видела, как Дэнс почти буквально проглотил первый пришедший в голову, самый ядовитый, ответ. Наверное, бедолага тоже понимал, что за дипломатический скандал его по головке не погладят. С тоской она подумала, что если по ту сторону стен получит от официально союзников такое же отношение, то ей стоит потребовать у генерала медаль побольше за настолько расстрельное задание. Хотя бы Вайс обрадуется — она всегда придавала таким вещам куда большее значение, чем эти железки заслуживали.

— Это ловушка, — наконец, неохотно ответил майор. — Мы так уже почти потеряли два крейсера. Твари будут отступать ближе к горам, дразнить и заманивать, а потом из какой-нибудь дыры вылетит целая армия.

Пару секунд Винтер переваривала это заявление. Без вожака, самой сильной и старой твари, что ограниченно могла контролировать остальных на уровне "стой-атакуй", Гримм представляли опасность только в по-настоящему больших количествах, при сильных всплесках негатива — стихийных бедствиях, крупных социальных конфликтах... Королевская мантикора, что вела обнаруженную стаю, была сильным монстром — достаточно сильным, чтобы даже Винтер было сложно справиться с такой один на один — но стая из трех-четырех десятков Гримм была пределом для этого вида. Такая представляла угрозу для одиноких кораблей и поездов, малых поселений и шахт, но любой нормальный конвой или город могли бы справиться с этим с минимальными потерями. Гримм, который мог бы единолично вести сотни и тысячи своих меньших братьев — это уровень S, Убийцы городов. Они были очень редки, и с трудом ладили друг с другом: как в волчьей стае не может быть двух вожаков. Это были единственные причины, почему человечество все еще живо.

Одного такого в Вейл недавно уже убили. Вероятность появления второго...

— Кто? — все, что она спросила.

— Мы не знаем, — Дэнс давил из себя слова так, словно тянул плоскогубцами больной зуб. — Он прячется где-то в горах. Чтобы выкурить его оттуда — нужна полноценная войсковая операция, и мы не можем провести ее сейчас. Сначала тварь надо найти, но сейчас, во время фестиваля, большая часть Охотников будет на турнире. Да и на юге ничем не лучше. Только у запада все хорошо, но там Бикон — они любят вместо наказаний отправлять студентов на длинную охоту по любому поводу.

— Еще и домашку им с собой дают, — усмехнулась Винтер, вспомнив собственные студенческие годы.

Дэнс усмехнулся в ответ, на мгновение забыв, что терпеть не может Атлас, и тут же нахмурился.

— Я поняла вас, майор, — кивнула Винтер, торопясь закончить разговор, пока опять не всплыла какая-нибудь острая тема. — Благодарю за разъяснения. Через пять минут мы прибудем к Северной стене и будем ждать лоцмана.

Винтер еще постояла пару секунд перед потухшим проектором, а потом устало прикрыла ладонью глаза:

— На что ты подписал всех нас, дядя Джеймс?..

Экспедиционная эскадра, которую взял с собой Айронвуд, была сформирована с двумя целями. Первая — сопроводить в Вейл Колизей Согласия, огромный летающий стадион, двадцать лет назад построенный на деньги всех четырех Королевств специально для огромных международных мероприятий. Вторая — показать всем мощь Атласа вблизи. И три крейсера, и четыре фрегата — были лишь красивым украшением для главной звезды показа.

"Гантригор"* — огромный трехсоттридцатиметровый флагман эскадры, самый большой и современный корабль военного флота не только Атласа, но и всего мира. Совсем новенький, всего пять лет назад отпущенный на ветра, он был гордостью всей страны и лично Айронвуда, продавившего его постройку еще в те времена, когда только-только вступил в должность. Семьдесят две тысячи тонн брони, пушек и ракет, мощный десантный корпус — простенькие Рыцари лишь чуть тупее живых солдат, отделение тяжелых Паладинов, коих пропаганда амбициозно (и напрасно, по мнению Винтер) равняла с Охотниками, четыре полных отделения спецназа.

Эскадра Винтер подошла к столице к обеду. "Первенец", подобравшись вплотную, совершенно терялся на фоне огромного корабля, сверкающего в лучах полуденного солнца где новенькой броней, а где — искореженной когтями Гримм. Стоя у опущенной задней рампы и щурясь бьющему в лицо холодному осеннему ветру, Винтер не могла сдержать гордой улыбки — это была ее страна, построившая этого покрытого боевыми шрамами красавца. Сложно было не гордиться этим; она и не пыталась.

Дожидаться стыковки капитан тоже посчитала лишним. Шаг в пустоту — и ботинки ступают на твердый глиф, сияющий белоснежным светом; она прошла по дорожке между двумя кораблями деловитым целеустремленным шагом, не глядя по сторонам и вниз.

В ангаре ее уже ждали молчаливый офицер в компании взвода роботов. Винтер представилась, терпеливо ожидая, пока программа сопоставит ее голос с записанным в базе, сличит данные с чипа в рукоятке личного оружия и удостоверении, просветит ее всеми мыслимыми способами, которые не наносили вред здоровью — стандартная, пусть и утомительная процедура — и не стала отказываться от провожатого, который провел ее по тесным коридорам к кабинету генерала в самом сердце летающей крепости, хотя прекрасно знала дорогу сама.

"Безжизненно-серый" — вот слова, которыми можно было описать кабинет Айронвуда. Мрачной броневой сталью отливали стены, светло-серым — прикрученный толстыми железными болтами к полу длинный овальный стол. Этот кабинет был таким, сколько Винтер себя помнила, и неважно, где был генерал — на "Гантригоре", Генеральном штабе или в поместье Айронвудов: всегда одинаковый аскетичный минимализм во всем. Из достопримечательностей — только одна и та же стеклянная трехлитровая банка, в которой дядя Джеймс хранил свои награды. Он всегда ставил ее на видное место, и Винтер уже который год гадала, почему: хвастался он их ценностью или насмехался над ней?

Винтер вытянулась в струнку, едва за ней закрылась дверь, отдала честь и привычно отчеканила:

— Капитан первого ранга Винтер Шни, по вашему...

— Без чинов, девочка.

Хозяин кабинета тоже был точно таким, каким Винтер запомнила его... с четырехлетнего возраста, кажется. Широкая спина, прямая, как по линейке, осанка, идеально сидящий белоснежный мундир — всегда парадный, даже в дыму и грязи самого отчаянного боя — сцепленные в замок за спиной ладони. Он стоял в дальнем конце длинного кабинета, у широкого голоэкрана, копией того самого, что был установлен на мостике "Первенца", и смотрел на город внизу — серые и грязные ряды многоэтажек Черного моря.

Получив знакомую команду, Винтер расслабилась (то есть стала чуть менее напряженной), положила рапорт об экспедиции на стол, и встала рядом, привычно скопировав позу. Постояв пару секунд, осторожно покосилась на начальство. Айронвуд всегда казался Винтер скалой, которую какой-то талантливый, но не слишком опытный скульптор притащил в свою мастерскую и решил вырубить из нее топором образ идеального солдата. Результат получился соответствующий — весь слепленных из резких и четких углов, с глубоко посаженными темными глазами и густыми бровями, Джеймс Айронвуд одним своим присутствием заставлял вытягиваться в струнку даже бесконечно далеких от армии людей — таких, например, как ее отец, Жак Шни. Сейчас он выглядел так же, как и всегда, то есть угрюмо и уверенно, разве что карие глаза смотрели перед собой скорее задумчиво, чем требовательно и оценивающе, да темнели щеки примерно двухдневной щетиной.

В Штабе любили шутить и определять тяжесть очередного кризиса по длине щетины главнокомандующего. В этом была лишь доля шутки — многоопытным взглядом Винтер оценила нынешнюю ситуацию как: "Это темные времена, но мы справимся, если сплотимся и будем честно выполнять свой долг".

...Не так уж и плохо. Во всяком случае, лучше, чем "почти борода" — "пришло время последней битвы", которую она видела всего однажды.

— Я думаю о том, — заговорил генерал, отвечая на незаданный вопрос, — что бы сказал мой дед, если бы был здесь.

Винтер проследила за его взглядом — по темно-серым панельным домам, широкой и прямой центральной улице Черного моря, тонкой струйке дыма какого-то пожара у самой набережной, у которой завис один из фрегатов, темно-зеленое море на горизонте...

— Он сражался в Великой Войне именно за это — за наши корабли над другими Королевствами, за власть Атласа, единство человечества. Здесь его называли чудовищем, дома — героем, и продолжали называть даже спустя годы после нашего поражения, с которым он так и не смирился до конца, до самой своей смерти возглавляя партию "реваншистов". Отец не любил говорить об этом — они не ладили сколько я себя помню — но дал понять, что это не была естественная смерть, и если я хочу кого-то ненавидеть за это, то только собственного отца.

Винтер не была удивлена: люди любят слухи и скандалы, и смерть Грея Айронвуда была одной из самых любимых теорий заговора среди тех, кому поперек горла была нынешняя эра мира и процветания. Вместо этого она безмолвно улыбнулась уголками губ, польщенная и гордая доверием — запись такого откровения могла дорого стоить генералу.

— И вот они мы, спустя шестьдесят лет, здесь — над Вейл, нашим самым главным врагом в той войне. Не как властители, охраняющие свою собственность, а как союзники, пришедшие на помощь. Наши войска — там, на улицах, охраняют закон, но не наш, а чужой. Когда все закончится — мы просто уйдем, оставив за собой долг размером с гору, получив с этого куда больше выгоды и влияния, чем просто завоевав непокорных. Просто удивительно, как все может измениться всего за два поколения.

— Вы никогда не думали... — начала Винтер, но осеклась. Не решаясь продолжить вслух, она просто обвела рукой вид на экране. — Мы сильнейшая страна мира.

— Когда я был моложе, — кивнул Айронвуд. — Это так привлекательно для молодого амбициозного офицера из прославленной подвигами семьи — победоносная война, реванш за старое поражение, месть за былые обиды. А потом... — генерал ухмыльнулся, и Винтер не смогла определиться — то ли сардонически, то ли печально, — а потом я встретил Озпина. И все изменилось.

— И что же он вам такого сказал?

Ухмылка генерала стала шире.

— Ты ведь не знакома с ним?

— Нас представляли, но нет, я его не знала.

— Просто запомни, что если Озпин чего-то хочет или, наоборот, не хочет — у всех остальных есть два варианта: смириться или проиграть. Третьего пути нет — мой дед испытал это на собственной шкуре.

-...Озпин тогда даже не родился.

— Да, разумеется, — рассеяно ответил Айронвуд. — Не родился.

Вздохнув, генерал прикрыл на мгновение глаза, собираясь с мыслями, а когда открыл — в них не было и следа прошлой сентиментальной задумчивости, только обычная угрюмая сосредоточенность.

— Твое новое назначение на столе.

— Это то, о чем я думаю? — вздохнула Винтер.

— Да. Когда я формировал эскадру, я не планировал, что нам придется заниматься наземными операциями, тем более в качестве полицейских. У меня здесь сплошной высший свет и дипломаты, десант укомплектован едва наполовину, и тот — из сплошных новинок, и четверти пилотов на Паладинов не наскребли, бегают на автопилоте. У меня нет времени заниматься всем этим самому, а все остальные не имеют нужного опыта, и наломают дров. Уже наломали. Мне нужен кто-то, кому я могу доверять... кто уже проходил через это дерьмо раньше.

Винтер скривилась. Она не любила вспоминать Карриер — самую южную колонию Атласа, в которую ее "сослал" Айронвуд после того, как ее лишили наследства: чтобы шумиха утихла. Это должна была быть просто синекура — вдали от столицы и высшего света, в спокойном городке с приятным, по атлаский меркам, климатом. Должно было... стало — месяцем кошмара, когда выяснилось, что предыдущая капитан, Кэролин Кардовин, поставила город и гарнизон на грань гуманитарной катастрофы. Стоило старой кошелке на пару с дружком-губернатором уехать — и все посыпалось. Коммунальные службы, и без того работающие с перебоями, наполовину отказали, наполовину держались на синей изоленте и такой-то матери, гарнизон вообще забыл, что значит быть солдатами — еще чуть-чуть и люди вцепились бы друг другу в глотки за еду и лекарства... Самые страшные недели в ее жизни.

Зато после этого фронтовые будни казались скучной рутиной.

Винтер предпочла бы не повторять этот опыт — она была фронтовым офицером, не карателем. Но...

— Так точно генерал, — отчеканила она. — Вы можете на меня положиться.

Угрюмое лицо генерала на мгновение дрогнуло в лучшей версии теплой улыбки, на какую было способно:

— Я знаю, девочка.

— У меня будет одна просьба...

— Принимаешь командование завтра, — понимающе кивнул Айронвуд. — Я уже сообщил твой сестре, что ты прибудешь сегодня, она все организует. И еще... у меня будет для тебя одно задание... неофициально.

— Да?

— Это будет незаконно и может стоить тебе карьеры. И не просто незаконно — против прямой воли Совета, как Вейл, так, я уверен, и Атласа, если они об этом узнают. Если что-то пойдет не так — я ничего тебе не говорил и не приказывал.

Винтер на мгновение почувствовала себя героиней тех намеренно карикатурных "ужастиков", в которых злобный, но глупый Гримм захватывает тела людей, но постоянно ошибается с имитацией поведения носителя. Было очень похоже: чтобы вечно правильный дядя Джеймс, который, согласно солдатским байкам, даже зубы чистит строго по уставу и сам себе назначает наряды при любых ошибках, настолько прямо попросил кого-то нарушить закон?

Она удивленно развернулась к генералу, чтобы, вопреки всем своим знаниям о нем, убедится, что это не шутка, но получила лишь смертельно серьезный взгляд, нахмуренные брови и печально опущенные уголки губ.

— Я хотел держать тебя подальше от этих тайн столько, сколько смогу, но, боюсь, время пришло. То, что происходит сейчас в Вейл, слишком важно для всех, чтобы я мог позволить себе сентиментальность.

Сняв белоснежную перчатку с правой руки, обнажая тускло блестящую стальную "плоть" протеза, он сделал какое-то быстрое движение пальцами, что-то щелкнуло и из невидимого разъема в центре ладони выскочила крохотная, с ноготь размером, карта памяти для Свитка.

— Я не хочу говорить об этом вслух даже здесь — то, что находится на этой карте, слишком опасно. Если согласишься — купи Свиток, отрежь от сети. Когда прочитаешь — уничтожь и Свиток, и карту, так, чтобы остались одни атомы, а потом развей то, что осталось, с самой высокой башни.

Винтер протянула было руку, но наткнулась лишь на мгновенно сжатый кулак.

— Подумай еще раз. Пути назад не будет.

— А тут есть, о чем думать? — усмехнулась Винтер. Ухватив кулак, она разжала стальные пальцы. — Когда мой собственный отец отрекся от меня, вы спрятали меня от его гнева. Я же прекрасно знаю, как сильно испортились ваши отношения после этого. Когда моя первая миссия превратилась в катастрофу, вы дали мне шанс объясниться, проверили мои слова — не случись так, там бы моя карьера и закончилась: не изгою собственной семьи выступать против старых уважаемых семей. Раз за разом вы давали мне шанс, позволяли проявить себя... были мне лучшим отцом, чем мой собственный. Моя верность принадлежит вам, а не законам. Отдайте мне приказ захватить Вейл — я его выполню. Отдайте приказ захватить Атлас — исполню и его.

Айронвуд отвел глаза первым. Винтер мягко улыбнулась, увидев, как он быстро моргнул несколько раз, словно смаргивая песчинку, и никак не стала это комментировать. Только мысленно записала на свой счет, наверное, самое невероятное достижение в своей жизни, круче которого уже ничего никогда не сделает: растрогала Железного Генерала до слез.

— Ты никогда не подводила меня, Винтер, — глухо ответил он. — И я верю — не подведешь и сейчас.

Винтер на секунду развлекала себя мыслью обнять его, но с сожалением отказалась от этой идеи — чего доброго, закоротит еще его механическое сердце. Вместо этого она молча взяла с ладони карту памяти.

— Как прочитаешь — свяжись с Бранвеном. Он в курсе, что делать дальше.

Винтер чуть не выронила флешку, в последний момент удержавшись от того, чтобы отдернуть руку.

— Я знаю, — хмыкнул генерал. — В прошлый раз, когда вы работали вместе, у вас были довольно... взрывные отношения.

"О, ты даже не представляешь — насколько..."

— Но, как ни странно, он — единственный из людей Озпина, посвященный в тайну, кто еще остался на белой стороне закона... пока. Он свяжет тебя с остальными. Постарайся помочь им или хотя бы скоординировать усилия, чтобы не мешать друг другу. Сообщи мне, что тебе понадобится, я постараюсь обеспечить все необходимое, только не объясняй — зачем. Чем меньше людей знает, тем лучше.

Пару секунд Винтер смотрела на карту, лежащую на ладони, а потом мысленно хмыкнула и сжала кулак.

"Ну, теперь-то ты от меня никуда не денешься, пернатый"

Вытащив из-под мундира старый семейный медальон, она раскрыла его, ритуально улыбнулась весело скалящейся щербатым ртом пятилетней сестренке, прижимающей к груди плюшевого кролика, и положила внутрь карту памяти. Уж этот медальон у нее смогут забрать только вместе с жизнью.

— Больше я тебя не задерживаю. Иди, повидайся с сестрой.

— Спасибо, сэр, — кивнула Винтер. Бросив последний взгляд на город "за окном", добавила: — Первый совет в новой должности: уберите отсюда Гантригор куда-нибудь на прибрежные воды. Я понимаю, здесь тактически самая выгодная позиция, но если бы над моим домом висел военный корабль чужой страны — я была бы в бешенстве. Выигрыш времени не такой уж большой.

Генерал застыл, а потом так на нее посмотрел, что Винтер без всяких слов поняла, что ни о чем, кроме тактики, задолбанный сотнями дел дядя подумать не успел.

— Вот именно поэтому я тебя сюда позвал, — наконец, сказал он.

Глава 38. Дела семейные. Часть 4

Башня ССТ всегда была чем-то большим, чем просто узел связи, откуда можно было связаться с другим Королевством. Высочайшие стандарты безопасности, ничем не уступающие военным протоколам, привлекали сюда множество бизнесменов и политиков, желавших приватно переговорить со своими партнерами или конкурентами, и не только в других странах — ССТ Групп была самым надежным, принципиально нейтральным посредником и предоставляла защищенные помещения для переговоров любого уровня, включая межгосударственный. Ну а что нужно после напряженных переговоров, и неважно, успешных или нет? Правильно — вкусно поесть и выпить, чтобы отменить победу или запить поражение.

Ресторанный сектор Башни занимал один из самых верхних этажей, совсем рядом со шпилем: открытая терраса на первом, зимой защищаемая тепловой завесой, "закрытый" второй — целиком отданный под приемы и прочие мероприятия, и третий, разделенный на двадцать небольших приватных зон — продолжение все те же услуг переговорной площадки, просто в менее формальной обстановке. И именно здесь, на последнем этаже, Вайс забронировала столик.

Это был второй звоночек, что тема разговора предполагается очень щекотливой. Первым был голос: радостный и нервный, звучащий для чуткого сестринского уха как "Я люблю тебя, но кое-что сделала и боюсь твоей реакции". Такое уже случалось раньше — с тех пор, как Винтер поступила в Академию, они стали намного меньше общаться и Вайс могла копить личные сестринские вопросы неделями, накручивая себя в процессе. А уж после ссоры с отцом и поступления на службу, встречу иногда приходилось откладывать по полгода и за это время успевало многое случиться.

В прошлый раз тема была относительно невинна: "кажется, мне нравятся не только мальчики". Сейчас же... Винтер ставила на просьбу о помощи с командой — она любила Вайс, но сомневалась, что та сама сможет наладить отношения с выходцем из низов, где зачастую ненавидели всех богачей без разбора. А у этого парня еще и проблемы с полицией были, от которых его успешно отмазал наставник, и оценки едва проходные еще с младших классов... Или, быть может — напарница-фавн, чей брат служил уже десятый месяц в штрафбате Южной стены за связи с Белым Клыком? Это могла бы быть самая настоящая катастрофа. Или последняя, уроженка Мистраля, у которой обнаружилась интересная путаница документов — например, оказалось, что она училась сразу в двух школах одновременно. Винтер не стала сообщать об этом — лямку юная Арк вроде тянула, пусть и болтаясь в самом низу списка успеваемости. Просто предоставила Вайс самой право решать, с кем собирается быть в одной команде — лишь прозрачно намекнула об этом обстоятельстве в одном из собственных писем.

Только бы ничего не случилось за время экспедиции. Все, что она знала — Вайс вышла из заварухи в Гленн живой и даже не раненной. А потом генерал отдал приказ, и следующая неделя была заполненна до отказа организацией экспедиции, согласованиями, компромиссами и, временами, безобразной руганью, не подобающей командующим ее ранга.

...И да, она пользовалась служебным положением, чтобы шпионить за Вайс в другой стране. И если кто-то считает это предосудительным, значит, у него нет младших сестер. А что поделать, если ее письма были светски-формальны и все, как одно, говорили только "У меня все хорошо, многоуважаемая сестра". И зачем она прикладывала к ним распечатки учебных ведомостей? Винтер и так знала, что ее сестра умница. Куда больше ее волновало, смогла ли Вайс подружиться на новом месте — ей не надо было рассказывать, как сильно семейное воспитание затрудняет этот процесс: сама так и не смогла его преодолеть...

Когда Винтер провернула дверную ручку, приветствовал ее тонкий звон упавшего на стол зеркальца, глядя в которое сестра проверяла свою внешность, и торопливый грохот стула, едва не опрокинувшегося, когда Вайс вставала. Вайс торопливо склонилась в реверансе — чуть торопливее, чем положено, намного глубже, чем официальная наследница должна была приветствовать изгоя с не принадлежащей ей фамилией.

Вайс торопливо разогнулась, и пылающие красным щеки подсказали Винтер, что сестра прекрасно знает каждую совершенную ошибку. А вот чего не осознает — так это какую цену Винтер была готова заплатить, чтобы Вайс встретила ее так, как встречала в детстве — с разбегу бросившись на грудь с восторженным писком.

Увы, те времена давно в прошлом. Куча условностей, океан традиций, целый горный хребет этикета положили этому конец, выстроив между ними стену, которую немыслимо было разрушить, как бы Винтер этого ни желала. Она просто уже с трудом помнила, каково это — становиться настоящей, отбрасывая вбитые модели поведения. И только одному вечно подвыпившему хамоватому ворону из раза в раз получалось вытаскивать Винтер из этой скорлупы всего парой фраз... чаще всего доводя до белого каления.

— Рада видеть вас, капитан Шни, — чопорно произнесла Вайс, пряча глаза.

— Курсант Шни, — поддерживая заданный тон, сухо кивнула Винтер. — Без чинов, — и уже нормальным голосом, улыбнувшись так тепло, как только была способна, добавила: — Я рада видеть тебя, Вайс.

Она чуть приподняла руки, раскрытыми ладонями вперед — так, чтобы если Вайс решит не принимать приглашение, можно было сделать вид, что имела ввиду совсем иное. Ярко-голубые глаза удивленно расширились, ее взгляд заметался между ладонями и лицом сестры, но прежде, чем Винтер успела передумать, Вайс решительно шагнула вперед и прижалась к ней, спрятав лицо на груди.

— Я соскучилась.

— Я тоже, — шепнула Винтер, осторожно обнимая сестру в ответ.

Они застыли в объятьях друг друга и с каждой секундой Винтер чувствовала, как расслабляется в груди тугой узел беспокойства, о существовании которого она и не подозревала до этого момента. Оказывается, мало читать письма сестры и отчеты разведки, приглядывающей за ней в обмен на пару одолжений, чтобы не просто знать, но чувствовать, что она в порядке: единственный способ — увидеть своими глазами, что она не ранена, не выглядит изможденной или не выспавшейся, и нигде не видно ужасных кровавых ран, полученных Близнецы знают где и как.

Винтер заставила себя разорвать объятья на мгновение раньше, чем они недостойно затянулись. Как ее учили в детстве: "единственный способ, чтобы тебя не поймали за чем-то неподобающим — вести себя достойно всегда".

Вайс отступила к накрытому столу:

— Я взяла на себя смелость заказать заранее, — улыбнулась она все той же "радостной-но-нервной" улыбкой, подтверждая ранние выводы Винтер. — Надеюсь, твои вкусы не изменились.

Следующие десять минут были потрачены на обязательные светские вопросы — сложной ли была дорога, ее новое назначение, каковы самочувствие матери и успехи младшего брата в школе. Безупречная формальность ужина, от которой они обе не могли отказаться, чуть треснула лишь однажды: когда Винтер похвалила стейк из лосося, который здесь готовили немного иначе, добавив томаты Черри и изменив соус, на что Вайс очень не по-светски злорадно ухмыльнулась, объяснив это тем, что одной ее знакомой он тоже очень нравится и она ждет не дождется, когда сможет рассказать, что у нее одинаковые вкусы с Винтер Шни.

— Ладно, Вайс, — наконец, вздохнула Винтер, аккуратно промокнув уголки рта салфеткой. — Я же вижу — ты очень хочешь что-то мне рассказать, но боишься начать.

Сестренка виновато склонила голову, нервно перебирая пальцами салфетку.

— Выкладывай, у нас нет времени до утра, — продолжила Винтер и мысленно поморщилась. Она не хотела говорить так резко, словно отдавая приказ, но... кажется, годы в армии не пошли ей на пользу.

Вайс вздрогнула, но прежде, чем Винтер успела попытаться смягчить ситуацию, резко выдохнула, набрала воздуха в грудь и выпалила:

— Я влюбилась!

И только абсолютная внезапность этой новости могла объяснить, почему первой реакцией Винтер был вопрос:

— В мальчика или девочку?

— Девочку... — пробормотала Вайс, пряча глаза и отчаянно краснея. — Она очень красивая!

"Отличная причина!" — едва не ляпнула Винтер, но каким-то чудом сдержалась.

Вместо этого она быстро пробежалась через простенькую дыхательную гимнастику, восстанавливая на мгновение потерянное хладнокровие, и только закончив, посмотрела на Вайс. Сестра, понурив голову, сверкала из-под челки полными опаски и надежды глазами, а салфетка, которую она все еще мяла в руках, выглядела так, словно ей пытались прикрыться от взрыва гранаты.

И чего она распереживалась? Такое со всеми случается. Даже с ней самой вот...

Встав, Винтер обошла столик, волоча за собой кресло за спинку, поставила рядом с Вайс и, присев, легонько подтолкнула ее плечом. Наградой ей стала широкая искренняя улыбка, совсем как в детстве... разве что зубы все были на месте. И плюшевого кролика не хватало...

— Мне нужны все подробности.

Это сломало плотину. Вайс, нетипично горячась и перескакивая с одного на другое, начала рассказывать: как они впервые встретились, как стали напарницами, как Куру вела их в бою на инициации... и, наверно, поэтому не сразу заметила, насколько фальшивой стала улыбка Винтер. Она разбила этот поток всего одним словом, вбросив его в небольшую паузу:

— Фавн.

И радостная горячность тут же исчезла, сменившись холодной высокомерной маской, которую их обоих учили одевать в любой ситуации. В глазах на мгновение отразилась эмоция, которую Винтер никогда не ожидала увидеть обращенной на себя: ледяной обжигающий гнев, бессловесный свирепый вызов: "И что?!"

— Я говорю о нашем отце, — поспешила объяснить Винтер.

Вайс медленно выдохнула, расслабляясь. Пару секунд расстроенно смотрела на разорванную пополам салфетку, а потом бросила ее на тарелку:

— Я знаю, — буркнула она.

— Когда он узнает — и он узнает — то заставит тебя выбирать между ней и наследством. И дело не только в его личных убеждениях, будь так, у тебя еще были бы варианты... нет, это политика всего консервативного блока даже не Атласа — всего мира: клиенты, партнеры, должники, инвесторы. Поступи он иначе, и это будет стоить ему много денег и влияния, и мы с тобой обе знаем, что всегда было для него важнее семьи. Мать не станет тебя защищать — ее вообще уже много лет ничего не волнует, кроме ее зоопарка и садов, винного погреба и вечеринок. Я не смогу помочь — я и себе-то помочь не смогла.

— Я не собираюсь просто бросать ее, — огрызнулась Вайс, упрямо насупившись.

Потянувшись, Винтер положила ладони на руки сестры, сжатые в крохотные кулачки.

— Вайс, посмотри на меня, — дождавшись, когда та неохотно подчиниться, должно быть, ожидая очередной лекции, Винтер продолжила: — Я просто должна убедиться, что ты понимаешь, во что ввязываешься и не сделаешь то, о чем потом пожалеешь.

Вайс в ответ лишь печально улыбнулась. Придвинувшись ближе, она положила голову сестре на плечо, разжала наконец кулаки и, перплетя пальцы с пальцами Винтер, тихо сказала:

— Боюсь, уже поздно, Винтер. Теперь это не мой выбор.

Прижав к себе сестру, Винтер осторожно гладила ее по волосам, пытаясь припомнить, сколько именно зарплат, наградных и боевых, накапало на ее счет за эти годы. Должно было получиться прилично — если честно, она почти ничего не тратила, не считая редких отпусков и увольнительных, которые предпочитала проводить с сестрой. На то, чтобы оплатить оставшиеся три года Бикона, точно хватит, а там... что ж, видимо, Шни придется родиться заново.

Высвободив руку из крепкой хватки сестры, Винтер постучала кончиком пальца по столу, привлекая внимание к веренице крохотных глифов, засиявшим на столешнице.

Проявление Шни, согласно официальной версии, было наследственным — каждый, в ком текла кровь основателя фамилии, обладал одинаковой силой. Это было правдой, но лишь отчасти — эффекты колебались от носителя к носителю. Например, Вайс легко давалось сопряжение глифов с Прахом, тогда как сама Винтер до сих пор испытывала трудности в этой части семейного наследия. С другой стороны — призыв она освоила еще в тринадцать лет, а сама Вайс до сих пор не могла подчинить его себе.

Стандартные белые глифы, совершенно плоские, обрели объем и глубину, превратились в колодцы. По ту сторону сияющей поверхности сгустился густой туман, а потом — одновременно четыре когтистых, но крохотных лап схватились за столешницу. Опираясь на нее, в реальность выбрался квартет седых как лунь проекций Беовульфов, крошечных, едва с палец, копий Гримм. Беовульфы выстроились в линию, поднялись на цыпочки и, взяв друг друга крест-накрест за лапы, просеменили сначала на один край стола, а потом на другой, сноросисто выделывая балетные па под мелодичный голос Вайс, напевавшей классическое: "Па-пара-па, па-па-па, па-па-па-паа, па-па-па-паа"

"Танец маленьких Беовульфов" — из десятков представлений, что ставила для нее Винтер в детстве, это было самым любимым. Когда она получала четверку на экзамене или выговор от отца, выматывалась на тренировке или видела страшный сон — четверка белоснежных голубоглазых Беовульфов неизменно поднимала ей настроение.

Когда номер закончился, проекции чинное поклонились и рассыпались облаком мерцающих искорок под бурные аплодисменты единственной зрительницы.

— Я всегда буду на твоей стороне, Вайс, — прошептала Винтер, поцеловав сестру в макушку.

— Я знаю, — выдохнула сестренка, сжав ее в объятьях так, что это почти причинило боль.

Когда Вайс ее, наконец, отпустила и заглянула в глаза, и Винтер с ужасом увидела на ее губах еще одну нервную улыбку.

"Прах, это что, еще не все?!"

— Это все дело будущего, — сказала сестра. — Прямо сейчас есть проблема ближе.

Вайс сглотнула под требовательным взглядом Винтер и, отодвинувшись еще дальше, осторожно продолжила:

— Куру сейчас, совсем чуть-чуть, — она показала размеры этого самого "чуть-чуть", оставив между пальцами всего пару миллиметров, — в розыске. Так что, пожалуйста... не арестовывай мою девушку?..

-...Винтер? — пискнула Вайс, когда сестра резко поднялась с кресла и направилась к стене, куда был вмонтирован бар.

Капитан не ответила. Открыв резную дверцу, она оглядела представленный ассортимент.

— Скажи мне, что она хотя бы не делала то, в чем ее обвиняют, — наконец, спросила она, выбирая между бутылкой мартини и крепкого виски.

— Ну, чисто технически, — застенчиво протянула Вайс, — делала. Я могу объяснить! Это не то, чем кажется!

Вздохнув, Винтер взяла виски и тяжелый граненный стакан. Вернувшись к столу и плеснув темной, резко пахнущей алкоголем жидкости в стакан, потребовала, на этот раз совершенно не сожалея при виде съежившейся от интонаций сестры:

— Ну так объясняй.

Глава 39. Белая ворона

Есть два термина, которые постоянно путают.

Первый — "заниматься сексом". Наслаждение тела, горячий липкий пот, вздохи и стоны, грохочущее сердце, кровь пополам с эндорфинами — сугубо физический процесс, с очень простой механикой.

Второй — "заниматься любовью". Когда весь мир исчезает, все заботы, горести и печали растворяются в переплетенных телах, когда смешиваются ауры, мерцая алым и белым, и уже не различишь, где начинается одна и кончается другая. Когда непонятно, что трещит и содрогается, грозя развалиться — собственное тело, твоего партнера, кровать или реальность. Когда Вселенная сжимается в точку, взрывается калейдоскопом красок и чувств, стирая имена и границы, а потом ты долго лежишь, задыхаясь и по крупинкам восстанавливая свое Я, свободное от всего наносного и мелочного... просто наслаждаясь дыханием и стуком сердца, горячим телом под боком.

Те, кто не испытали второго, всегда смеются над теми, кому повезло, не веря, что есть разница. Те, кто испытал, первых, как правило, жалеют.

Раньше Винтер смеялась. Теперь... нет.

Во всем этом восхитительном действе под названием "заниматься любовью" есть лишь один фатальный недостаток...

— Если бы секс был видом спорта, мы получили бы золотую медаль.

...рано или поздно приходится возвращаться в реальность.

Винтер притворилась, что спит, заранее зная, что это не сработает.

— И неоднократно! Только сегодня мы бы заставили глотать пыль соперников трижды!

Не открывая глаз, Винтер нащупала его лицо, и засунула пальцы в болтливый рот.

— А фо утфа ышо тфашты уфпеем.

— Клянусь, Кроу, — простонала она, — когда тебя все-таки пристрелят, последними твоими словами будут "А что я такого сказал-то?"

Он укусил ее за пальцы, и Винтер отдернула ладонь, вытерев пальцы о колючую щеку. На пару секунд в спальне пентхауса повисла тишина. Но в тот момент, когда капитан решила, что пронесло...

— А чо я такого сказал-то, что ты злишься?

Она пыталась сдержаться. Она правда старалась, но...

— Вооот, — довольно протянул этот балбес, услышав недостойное леди хихиканье. — Вот такая Винни...

— Не называй меня так!

-...мне нравится куда больше холодной суки Шни.

— Попытаешься сказать кому-то об этом — я отрежу тебе яйца и заставлю съесть.

— И вот сука снова здесь! Самое дорогое...

— Могу отрезать язык, если хочешь.

Это, наконец, заставило его заткнуться. Секунду, две... пять. Винтер приоткрыла один глаз, не веря, что в кои-то веки нашла рабочий способ. Кроу задумчиво хмурился, глядя в потолок, словно решал какую-то очень важную проблему. Серебристый свет разрушенной луны подсвечивал проседь в волосах, заставляя ее казаться куда гуще, чем было на самом деле, а крохотные морщинки в уголках глаз и губ — глубже.

— Ну? — потребовала она.

— Я думаю, — буркнул он, но медленно растягивающая губы ухмылка портила всю актерскую игры. — Сложный выбор, знаешь ли... А ты бы что предпочла? — ухмылка стала шире. — Помнится, тебе оба инструмента понравились. От чего будешь отказываться?

— Язык. Определенно язык.

— Злюка.

— Быдло.

Он скосил глаза, чтобы посмотреть на нее, и Винтер нежно улыбнулась:

— Мое быдло.

Он нахмурился, но Винтер продолжила, внезапно обретя храбрость сказать то, что следовало поднять еще год назад:

— Кроу, я...

Он не дал ей договорить — наклонившись, поцеловал в губы. Винтер ответила, но спустя секунду отодвинулась, приподнявшись на локте.

— Серьезно, нам надо...

Он навалился сверху, накрыл ее губы своими, чуткие руки пробежались по телу, скользнули по груди и животу.

— Кроу, — выдохнула Винтер, отвернув голову. — Остано-аах! — задохнулась она, когда пальцы добрались куда надо и скользнули внутрь.

На мгновение она почти поддалась желанию похоронить эту тему, оставить все нерешенным так же, как год назад. Они проведут остаток ночи вместе, а утром разбегуться каждый по своим делам, встретятся еще пару раз... а потом ее снова будут ждать пустая холодная кровать и случайные связи в увольнительных — с мужчинами, которые могли дать ей только секс, но никак не любовь.

— Кроу, — схватив его за руку, она твердо взглянула в красные глаза, отражавшие не страсть, но страх, такой же, что снедал ее собственное сердце. Винтер торопливо продолжила, прежде, чем он выдумает еще один способ заткнуть ее: — Я люблю тебя.

Он застонал так, словно она ударила его. Перекатился на бок, подставив ей спину. Винтер, сжав зубы, ждала. Поднявшись на колени, нависла над ним, щекоча распущенными волосами открытую спину.

— Ну зачем, Винтер? — буркнул он. Ее сердце сжалось — звучало так, словно ему действительно было больно. — Мы так весело сремся на людях и так классно трахаемся без них. Зачем все портить?!

— Потому что я так хочу.

Прежде, чем он скажет еще одну глупость, Винтер молниеносно схватила его за ухо, торчащее из-под спутанных волос.

— И не смей говорить, что не чувствуешь того же. Ты не можешь соврать аурой.

Неохотно он повернулся к ней. Винтер привыкла видеть его всегда подчеркнуто, до глупости, беззаботным, и настолько серьезным не знала даже в той передряге в тайге, что и свела их вместе год назад.

— Зачем?

Такая искренность, особенно от Кроу, заслуживала столь же искреннего ответа.

— Я не буду врать, что не могу жить без тебя. Я могу: год жила. У меня есть работа, сестра, амбиции, и они занимают время почти целиком. Я старшая сестра и полумать для Вайс, строгий командир для подчиненных, верный сподвижник для генерала. Я Ледяная Королева, изгой и пария, образец и... перечислять можно долго. Есть много ролей, которые я играю для других. Некоторые я люблю, другие ненавижу, третьи терплю, но каждая из них — настоящая. Часть меня.

Руки, словно сами собой, потянулись к его лицу: четкой линии подбородка, колючей щетине, впалым щекам и прямому аристократическому носу, тонким губам. Кроу был красив: небрежной, темной и грубой красотой, и мрачное угрюмое выражение лишь делало эффект сильнее.

— Но эти роли — не вся я. Чего-то всегда не хватало, какой-то очень важной части... Женщины, которую любят, и которая любит в ответ. И самое главное — это не роль. Это просто... я. Я хочу быть этой женщиной, Кроу. ТВОЕЙ женщиной. И если мы в чем-то и согласны с моим отцом, так это в том, что Шни всегда получают то, чего хотят.

— Как ты себе это представляешь?.. Мы даже живем в разных странах.

— А что держит тебя в Вейл? Семья? Твои племянницы уже выросли, и Бикон — интернат, они будут проводить дома два-три месяца в году. Их отец? Я тебя умоляю, мужику сорок лет.

Под ее ладонью заходили желваки — Кроу с силой сжал челюсти, но промолчал. Винтер знала — это потому, что возразить ему нечего.

— Лицензия Охотника интернациональна. В стандартную армейскую структуру тебя пускать нельзя, но я съем свой офицерский патент, если дядя Джеймс не найдет применения специалисту твоего уровня.

— Почему... — взгляд Кроу вильнул в сторону, на секунду сквозь мрачную решимость проступило странная, ужасно непривычная уязвимость. — Я намного старше тебя.

Фыркнув, Винтер похлопала его по плечу:

— Только здесь. А вот здесь, — она ткнула пальцем в лоб, — тебе шестнадцать. Иногда я чувствую себя педофилкой.

— Я сорокалетний неудачник, единственное достижение которого — не испоганить воспитание собственных племянниц, — не принял шутливый тон Кроу.

— А я — недолюбленная двадцатишестилетняя одиночка, которую бросил отец, даже не попыталась защитить мать, и которую за всю жизнь беззаветно любила только младшая сестра.

— Я приношу неудачи.

— Про меня тоже так говорят. Если постоянно совать голову Гримм в пасть, к этому привыкаешь.

На этот раз Кроу ничего не сказал. Схватив его за плечо, Винтер перевернула мужчину на спину, не спеша, нарочито по-хозяйски уселась сверху и деловито поерзала, лукаво улыбнувшись, когда его тело отреагировало единственным верным образом.

— У меня нет шансов, да? — обреченно спросил Кроу.

Тоскливый тон, впрочем, сильно портило благоговейное выражение на лице, с которым он смотрел на открывшееся зрелище.

— У тебя не было их с того момента, когда ты поцеловал меня в том лесу.

— Если честно — я просто думал, что умру там.

— Что ж... — Винтер склонилась ниже, довольно ухмыльнувшись, когда он не смог удержать взгляд на ее лице, скользнув ниже, — тебе не повезло.

— Какой сюрприз, — фыркнул мужчина. — Может, это мое Проявление?

— Так... ты что-то говорил про два раза?

— Три. Это месть.

— Заткнись уже и займись де-аах!

...Утром она специально дождалась, когда Кроу, невыспавшийся и помятый, но довольный, как нашедший красивую блестяшку ворон, заварит себе кофе. В тот момент, когда он сделал первый глоток, Винтер подняла газету, как щит, и произнесла пароль, указанный в переданной генералом флешке:

— Какая твоя любимая сказка?

Глава 40. Серебряные глаза

Для записи: оценивать себя в отражении стекла — плохая идея. Даже если стекло вмонтировано в дверь в полный рост и прозрачное, а внутри — плохо освещенная проходная, все равно отражению будет недоставать четкости и красок.

И все же, несмотря на это, Глинда Гудвич, бывший "номер один" в списке сильнейших Охотников страны, директор уважаемой во всем мире Академии, а ныне — разыскиваемая преступница, не смогла заставить себя прекратить бросать оценивающие взгляды на каждую отражающую поверхность с самого утра, слишком важна была предстоящая встреча. Бледность и сухость кожи, мелкие морщинки и синяки под глазами — все эти признаки возраста, стресса и пренебрежения последних месяцев ей удалось отчасти спрятать под слоем косметики, но, увы, не так хорошо, как хотелось бы; сухие руки, запущенные сильнее всего, — скрылись под тонкими кожаными перчатками.

Одежда тоже оставляла желать лучшего. Глинда хотела бы надеть платье, подчеркивающее все еще спортивную, стройную фигуру с высокой грудью, но разыскиваемым преступникам в бедном районе приходится довольствоваться малым: бесформенным спортивным костюмом, купленном в секондхенде, за давностью лет уже и не разберешь — черным или темно-синим. Вместо сложной и красивой высокой прически, которая всегда так нравилась Озпину, золотые волосы пришлось спрятать под капюшон, стянув в безыскусную булочку.

Просто обычная тетка из Черного моря: когда-то красивая и пытающаяся следить за собой, но смертельная задолбанная грошовой работой и воспитанием детей. Зато незаметная и куда полезнее для дела, а значит — и для лучшего первого впечатления: уж собственного мужа-то Глинда знала.

Мрачно ухмыльнувшись своему отражению, Глинда признала себе, что нервничает, как школьница на первом свидании, и решительно потянула дверь на себя. Разобраться, сможет ли вернуть то, что было раньше, она сможет и позже — а пока у нее было Королевство, которое срочно надо было спасти.

Оказавшись в фойе, она бросила на стойку купюру на пятьдесят льен и представилась Джоном Доу. Консьерж — толстая тетка лет сорока в отвратительном розовом свитере — хмыкнула, но вопросов задавать не стала, покорно записав постояльца в журнал... прямо под еще одним с точно таким же именем. Все так же не говоря ни слова, достала откуда-то из-под стойки пакет с одноразовым бельем и протянула "Джону Доу", а следом передала и ключ с номером комнаты.

Подниматься на третий этаж в комнату триста двенадцать, Глинда, впрочем, не стала. Она не собиралась здесь ночевать, как и сожалеть о деньгах. Все ее сбережения были арестованы, но муж успел подумать и об этом — в указанном тайнике Глинда нашла внушительную сумму, вперемешку купюрами, чеками на предъявителя, высококлассным Прахом и драгоценностями. А еще — целым списком контактов с очень... интересными людьми по всему Королевству, которые могли помочь ей попасть практически в любое место страны без того, чтобы прорываться с боем сквозь команды бывших воспитанников.

Глинда тогда даже не очень-то и удивилась. С Озпином всегда так: что бы ни случилось, у него был план, внутри него — еще с десяток, на каждую неудачу находился запасной и запасной для запасного, и... и где заканчивалась эта цепочка знал один только Озпин.

Вместо третьего она поднялась на пятый, прошла по длинному узкому коридору до самого конца и коротко постучала: костяшками слабо, сильно, и кулаком, на что молодой женский голос мгновенно ответил "Проходи, закрыто".

Еще одна проверка, потому что подстраховок много не бывает. Глинда положила ладонь на дверь — нежно-лиловая, едва видимая взглядом, аура охватила сначала ручку, потом пропитала замок. Неизвестная широкой общественности грань ее Проявления — телекинез работал только в пределах досягаемости органов чувств. Самое простое и широкое из них — зрение, слух и обоняние работали намного хуже.

С другой стороны — кроме пяти чувств у любого Охотника было и шестое: душа и, как один из ее физических аспектов, — аура. Пропитать ею какой-либо предмет — один из самых базовых навыков, того же уровня, что и активация защиты; это делало любой предмет прочнее на порядок, позволяло добавлять к атакам еще и аурные эффекты, перед которыми Гримм были особенно уязвимы. Теоретически, это возможно с любым предметом, на практике — проще всего было работать со знакомыми вещами, с которыми у пользователя сформировалась сильная эмоциональная связь: это была главная причина, по которой Охотники, как правило, создавали свое оружие сами или хотя бы максимально полно участвовали в создании. Чем меньше ауропользователь был привязан к предмету — тем больше были потери ауры в процессе, хотя это можно было компенсировать опытом и специальными тренировками.

Любой Охотник должен быть уметь провернуть такой фокус с чем угодно: полезность навыка, так или иначе потеряв в бою оружие, подхватить с земли ветку, заблокировать ей удар Беовульфа, а потом проломить твари башку сложно было переоценить. Но это всегда был просто запасной вариант, побочный навык, развивать который за пределы базового уровня не было необходимости... для всех, кроме Глинды. Учитывая, что у нее было тридцать лет практики...

Замок щелкнул, слабое сияние, невидимое в свете люминесцентных ламп, мгновенно потухло, втянувшись обратно в ладонь, и на весь процесс Глинда потратила на порядок меньше ауры, чем любой другой Охотник на ее месте.

Кроме Озпина, но он не считается.

За дверью ее ждала картина, которую местная уборщица, должно быть, назвала бы ужасным беспорядком: вся мебель была сдвинута к стенам, а на полу расстелена огромная крупномасштабная карта города, обложенная с трех сторон картами оборонительных рубежей и прилегающих территорий. И, как будто этого было мало, на самой карте беспорядочно (для невнимательного глаза) была разбросана куча всякого хлама: тут и там, над городом и стенами стояли игрушечные машинки военных кораблей, повсюду лежали маленькие фото — Дьявол и Кошка в Черном море, директора Академий над Биконом, Советники, Адам Торус, Гира Белладонна и многие, многие другие. Тем, для кого не нашлось фотографий или по каким-то другим причинам, нашлась замена — должно быть, купленные в том же магазине игрушек, который Глинда видела за углом, солдатики трех цветов, несколько крошечных плюшевых игрушек...

Это заставило Глинду улыбнуться: она угадала с подарком.

Вытащив из пакета шахматную доску, она положила ее на тумбочку. Это был подарочный сувенир — Озпин любил дарить такие лидерам команд на выпуск; Глинда нашла ее в том же тайнике, что и деньги. Открыв коробку и вытащив белую королеву, Глинда подошла к карте, внимательно оглядела инсталляцию... нагнувшись, подобрала с области Черного моря еще один сувенир — нагрудный значок, два зеленых топора с герба Вейл на фоне черного силуэта Бикона — и только после этого решилась посмотреть на хозяйку номера.

Она сидела в дальнем конце комнаты; скрестив под собой ноги, забралась прямо на стол, чтобы лучше видеть карты, и совсем не была похожа на Озпина. Она была ниже его почти на голову, и гибкая девичья фигурка, которую коротенькие спортивные шортики и топик только подчеркивали, ничем не напоминала фигуру мужа, как и длинные русые волосы, сейчас собранные в небрежную домашнюю булочку, и расслабленно-полуобвисшие кроличьи уши.

Вот разве что глаза... карие, а не зеленые, но точно такие же: спокойные, немного усталые и всё-всё понимающие. Глаза, да привычка вертеть в руках что-то в минуты напряжения и задумчивости. Озпин носил для этого (а вовсе не как оружие, как все думали) трость, Куру Скарлатина обошлась обычным карандашом.

— Я правильно угадала? — спросила Глинда, стараясь скрыть внутреннее замешательство, и прекрасно понимая, что была для нее... него... для НИХ открытой книгой. — Это я?

Дождавшись безмолвного кивка, Глинда поставила на место значка белую королеву, а значок отложила в сторону, за пределы карты. Осторожно обошла модель Королевства по широкой дуге. Немного поколебавшись, присела на стол, четко посередине между бывшей студенткой и краем стола.

Какое-то время они молчали, пока Глинда пыталась выбрать, с чем начать: с тем, на которые она ДОЛЖНА была поговорить, и тем, о которых по-настоящему ХОТЕЛА, бросая косые взгляды на соседку, пытаясь отыскать еще что-нибудь, что напоминало бы ей о муже.

Куру совсем не пыталась как-то приготовиться к ее визиту, скрыть бледную кожу и круги под глазами, все другие признаки стресса последних недель: она явно не высыпалась и не питалась правильно. Ни капли косметики... хотя ей это и не нужно было: Куру была красива той особой обыденной и простой красотой, которую любые попытки искусственно усилить только портили, превращая в вульгарность.

Глинда никогда не чувствовала любого рода сексуальной привлекательности к женщинам, но... если это единственный способ...

— Он тоже так делал? — вздохнула Куру, вырвав своего бывшего директора из задумчивости.

— Иногда, — кивнула Глинда, на что девушка досадливо поморщилась. — Ему редко было это нужно.

— Слишком много переменных, — буркнула фавн. — Сложно удержать все это только в голове. Приходится вот так...

— Озпин, правда, использовал свой рабочий стол, — нежно улыбнулась Глинда воспоминаниям. — Мне было запрещено к нему прикасаться. Кто ж знал, что куче сваленного барахла назначен глубокий смысл? — Она фыркнула. — Я до сих пор не уверена, что ему просто не было лень убираться.

Бросив очередной косой взгляд на Куру, она неожиданно встретилась с ней взглядом и внутренне содрогнулась — как же, во имя Близнецов, они были похожи, несмотря на все отличия! Как она не замечала раньше?!

Наверно, потому что сознательно отводила взгляд, уделяя ровно столько внимания, сколько любому другому студенту. Когда Озпин был жив, ей не было до этого дела. Когда умер... смотреть стало просто больно.

— Ты знаешь, я ведь должна быть уверена, — выболтали ее губы.

— Должна, — легко согласилась самая особенная девушка на свете.

Вздохнув, она закрыла глаза. Все ее тело напряглось, словно позволить Озпину взять контроль требовало именно физических усилий, уши напряженно распрямились в струну, заходили желваки на скулах, она прикусила губу... и все мгновенно исчезло. Расслабились мускулы, распрямилась спина, лицо приобрело болезненно знакомое безмятежное выражение.

Когда она открыла глаза, любые внешние отличия потеряли значение. Мимика, язык тела, поза, нежно-насмешливая улыбка, каждая микроскопическая деталь, изученная за тридцать лет совместной жизни, говорила одно — все это правда. Ее любимый горный хребет вернулся в ее жизнь... а все остальное — ничего не значащие детали.

Кому какое дело, мужчина, женщина? Уж точно не ей.

— Привет, Утенок, — улыбнулся чужими губами Озпин, использовав детское прозвище, отсылку к сказке о Гадком утенке, которым она была в подростковые годы. — Это действительно я.

Глинда зачарованно подалась вперед, протянула руку, стремясь прикоснуться к мечте каждого, кто когда-либо терял любимого человека, но в тот момент, когда кончики пальцев коснулись щеки... все исчезло. Мигнуло и погасло золотое сияние, карие глаза смотрели на нее не с любовью, а с сочувствием и жалостью.

Глинда едва не застонала в голос, умоляя вернуть все обратно, но каким-то чудом сдержала себя.

— Мне жаль, профессор. Я не Озпин и, пока у меня есть выбор в вопросе, никогда им не стану.

Осознав, что все еще ласкает ее щеку, Глинда медленно вернула руку обратно на колени. Сглотнув комок горечи, она заставила себя посмотреть в чужие-знакомые глаза со всей решимостью, на которую была способна. Сейчас, когда увидела это сама, то уже не смогла бы отступить даже если бы попробовала.

— Ты — его следующее воплощение, и теперь, когда я знаю... ты не избавишься от меня уже никогда. Это — шанс, за который убивают без раздумий.

Куру вздохнула, совершенно не удивленная.

— Он говорил, что так будет. Есть только одна проблема... — она неловко передернула плечами, но не отвела взгляд. — Озпин как-то сказал мне, что всегда был слаб к блондинкам: сильным, умным и одиноким. И так получилось... что я свою уже нашла.

— Мисс Шни, — выдохнула Глинда, перебрав в уме всех известных кандидаток.

— Вайс, — кивнула Куру, тем особым тоном влюбленных, словно лаская языком каждый звук.

Это должно было причинить боль, но...

— Это ничего не меняет, — покачала головой Глинда, сама немного удивленная тем, что действительно так думала. — Ты — его реинкарнация. Это все, что важно. Нравится тебе это или нет, но ты получила в наследство от Озпина не только его знания, но и... меня.

Куру склонила голову на бок, словно рассматривая какой-то интересный экспонат в музее.

— Я не понимаю. Чем он заслужил такую преданность? — она кивнула на расстеленную на полу карту. — Посмотрите, профессор. Каждая слабость, которую они используют, каждая дыра в заборе — он знал о них. Все люди, которые были ранены или убиты, потеряли близких, работу или свободу в тюрьме... все они пострадали потому, что Озпин позволил, полностью понимая, что делает и какова будет цена. В шахматах это называется гамбит. В жизни — манипулятивный ублюдок.

Глинда послушно скользнула взглядом по карте города, вспоминая все отчеты о жертвах, раненных и арестованных... а потом указала чуть в сторону, на карты оборонительных рубежей, усеянных солдатиками полков и дивизий, машинками боевых кораблей.

— В жизни это называется война. Мы посылаем солдат в бой, зная, что часть из них умрет. Иногда мы даже знаем, что умрет каждый.

— Это риск, который принимает на себя каждый солдат. Они знали, на что подписываются, вступая в армию. Эти люди — не знали. Их страдания и смерть, их разрушенные судьбы — просто декорации, черно-белые квадратики, по которым двигаются фигуры. Ахиллес научил меня одной вещи, профессор: "ты всегда в ответе за то, что не пытался предотвратить".

Какое-то время Глинда молчала, не в силах опровергнуть сказанное, и не способная смириться с тем, что кто-то оскорбляет Озпина. Даже если этот "кто-то" — в основном он сам.

— Знаешь, что самое трудное в роли учителя?... или родителя... честно, иногда сложно заметить разницу. Позволить вам, моим ученикам, которых я воспитываю и берегу... совершать свои ошибки. Ты думаешь, Черное море — идея Озпина? Ты думаешь — он толкнул Белый Клык на путь террора? Он придумал дискриминацию фавнов? Нет, это просто я, позволившая студенту выбрать очевидно неверную тактику, а потом, после поражения, объясняющая ему и всем остальным, почему это была ошибка на примерах. Когда ты оцениваешь Озпина, нельзя мыслить в категориях жизни и смерти одного человека или даже сотен и тысяч: там, где рабочий — кусок гальки, директор компании — булыжник, а я или Советник — скала, Озпин — горный хребет. Если мое наследие и ответственность, мои... дети — это студенты и Бикон, то его — Королевства и человечество.

Куру была подозрительно тиха, пока она говорила. Скосив глаза на девушку, Глинда пару секунд оценивала напряженно прикушенную губу и нахмуренные брови, едва заметные золотые вспышки в глазах...

— Ты знаешь, что я права. Просто ты хороший человек, и часть тебя отказывается соглашаться с этим.

— Если я — это Озпин, — фавн скривила губы в презрительной усмешке, — то я — не хороший человек.

— Есть много вещей, которые отличают плохих и хороших людей. Одна из них — хорошие люди совершают плохие поступки без удовольствия, а с болью в сердце. Вторая — хороший человек никогда не просит других о жертве, которую не готов принести сам. Озпин соответствовал этим определениям до самого конца.

На секунду Глинде показалось, что она возразит: заупрямится, откажется слушать факты, как часто поступали молодые горячие ребята под ее опекой, но... закрыв глаза, она устало вздохнула и пожала плечами. Не согласие, но очень близко к нему.

Вместо продолжения спора Куру сменила тему:

— Я могу обещать вам только одно, профессор: прямо сейчас я надеюсь прожить всю мою жизнь с другой женщиной.

— Мы можем вернуться к этому, когда Королевство не будет готово взорваться у нас под ногами. В конце концов... всегда есть варианты.

Куру подозрительно прищурилась. Глинда подняла бровь, гадая, осмелится ли девушка задать вопрос... но фавн зябко передернула плечами и, очевидно, решив, что иногда счастье в неведении, пробормотав себе под нос что-то о том, что разберется с этим позже, отвернулась к карте.

Улыбка Глинды стала шире. Прошли десятилетия, прежде чем она научилась хотя бы иногда выигрывать эти разговоры с мужем. Кажется, с его молодой версией это будет немного полегче — хотя бы ближайшие пару лет.

Она так была похожа... моложе, мягче, добрее, чем тот мужчина, рядом с которым она просыпалась полгода назад, но точно такая же, как тот парень, с которым впервые поцеловалась.

"Я заставлю это работать, — пообещала она себе. — Не знаю как, но заставлю"

Она никогда не простила бы себе, если бы не попыталась.

Осторожно, словно подкрадываясь к... кролику, да, Глинда пододвинулась ближе, но Куру и ухом не повела, уже сосредоточенная на другом.

— Итак, насколько все плохо? — спросила директор, заметив нахмуренные брови и карандаш, вновь начавший танцевать меж тонких пальцев.

Она знала свою роль — благодарного уха, которому можно высказать мечущиеся мысли, упорядочивая и медленно, кирпичик за кирпичиком, выстраивая из них систему. Сотни вечеров они провели так и, если Близнецы будут к ней благосклонны, еще сотни ждут впереди.

— Мне не нравится, как они заставили всех смотреть на Черное море, — проворчала фавн. — Вся паранойя Вейл сосредоточена здесь. Будь я на месте брата Озпина, я бы этим воспользовалась.

Глинда подвинулась еще чуть-чуть ближе.

— Думаешь, беда придет не оттуда?

— На этот раз Самаил работает с людьми, — чуть подумав, протянула Куру. — Он подбирает отверженных и обиженных, а такие всегда хотят трех вещей: силы, власти и мести. Самаилу все равно, что станет с Королевством после того, как он заберет Реликвию... а вот им — нет. Порт может обеспечить им желаемое, но только если не будет сожжен дотла. Могу поспорить, Черное море должно пережить фестиваль с наименьшими потерями.

Еще на один сантиметр ближе...

— Это плохо?

Куру нахмурилась еще больше, глаза вспыхнули слабым золотым сиянием мысленного диалога с Озпином... а Глинда вздрогнула, почувствовав прикосновение. Опустив взгляд, она ошеломленно уставилась на узкую ладошку, накрывшую ее собственную, лаская золотое колечко на безымянном пальце, которое Глинда и не подумала снимать. Она осторожно взглянула на соседку, но та будто не замечала, что часть ее тела действует самостоятельно.

Сообразив, наконец, что происходит, Глинда перевернула ладонь, крепко сжала в ответ, и тот же миг Озпин вырвался из ее хватки, вернув руку обратно на колени, а глаза Куру утратили потусторонний блеск.

— Нет, — проворковала девушка, растягивая губы в хищной улыбке. Так, наверно, мог бы улыбаться кот, заставший у мышиной норы в момент, когда добыча высунула наружу самый кончик мягкого розового носа. — Неважно, что мы не знаем первый шаг, второй, или третий. Важно только то, что знаем последний. Тот, который они не смогут пропустить.

Она посмотрела на Глинду, и директор поспешно стерла с лица счастливую улыбку.

— Ты привела их?

-...Разумеется, — чуть заторможено кивнула Глинда и одни только Близнецы знают, чего ей стоило заставить себя вернуться в деловой настрой. — Но... ты уверена?

Куру ответила не сразу. Бесконечно долгую секунду она смотрела на Глинду, подозрительно сощурив глаза... в тот момент, когда директор уже было решила, что маленький трюк Озпина сейчас раскусят, девушка пожала плечами и, казалось, выкинула это из головы.

— Из Жанны получится хорошая Дева. Она еще совсем юна и не выработала собственного стиля — будет легко встроить в него способности Осени. Да и Проявление не известно — часть сил можно будет использовать открыто, замаскировав под него. И самое главное — я ей доверяю.

— А мисс Роуз? Она еще так юна...

Куру чуть вздрогнула, но твердо встретила ее взгляд.

— Я клянусь тебе, что это не навредит ей.

Глинда просто кивнула: Озпин не стал бы ей врать.

— Что важнее... готова ли ты к тому, что предстоит?

— Я тридцать лет готовилась, — пожала плечами директор.

— К чему? — настояла фавн.

— Сидеть тихо и беречь силы, — легко повторила Глинда единственный приказ, который попросил ее передать Озпин всем остальным, — а потом идти за серебряным светом.

— Хорошо, — довольно кивнула девушка. — Но для этого нам нужна мисс Роуз. Позови ее, пожалуйста. Жанну оставим на потом.

...Когда Глинда вернулась двадцать минут спустя, Куру уже успела сгрести "игрушки" в сторону, постелить поверх карт ковер, а в центре комнаты поставить журнальный столик и два стула — один для гостьи, один для себя.

Не говоря ни слова, директор шагнула в комнату и встала за плечом самой особенной девушки на свете, игнорируя удивленные взгляды юной Роуз, которая все никак не могла взять в толк, почему ее профессор столь явно и легко демонстрирует свою подчиненную роль.

Сцепив пальцы в замок, Куру наклонилась вперед, опершись локтями на стол, зажигая в удивленно распахнутых глазах Роуз отблески золотого света, и самым доброжелательным голосом на свете сказала:

— Добрый день, мисс Роуз. Боюсь, мне нужны ваши глаза. Обещаю, я верну их обратно.

Глава 41. Эндшпиль. Часть 1. Право, взятое силой

Первой вернулась боль. Горячая, она навалилась на грудь, как раскаленная наковальня, вспыхивая каждый раз, когда сокращались меха легких. Попытка пошевелиться прострелила болью правую ногу, попытка открыть глаза — затылок.

Веки поднялись с едва слышным хрустом, разрывая корку запекшейся крови. Оглядевшись по сторонам, он даже не сразу узнал второй этаж ресторанного сектора башни ССТ — столь неожиданным было место, и так отличалось от оставшегося в памяти образа этим тревожно-красным аварийным освещением, сломанной мебелью, сдвинутой к стенам, и броневыми листами, наглухо перекрывшими панорамные окна.

Он попытался дотянуться до больных мест, проверяя на раны, но тут же понял, что не может — руки были туго стянуты за спиной веревкой, и точно такая же давила на голени.

Память, пытаясь пробиться сквозь тупую боль в затылке, пульсирующую с каждой вспышкой аварийного света, подкидывала рваные мутные картинки: пустая темная редакция, жесткая раскладушка, сухие отчеты охранников агентства, которое он все-таки нанял для защиты редакции. Два оглушительных выстрела в ночи, короткий крик боли у самой двери в комнату отдыха. Яркая вспышка выстрела собственного пистолета в распахнутую дверь, грохот прахового снаряда, разрывающего чернильно-фиолетовую ауру незваного гостя, зловещая тень скорпионьего хвоста... боль.

— И нахрена вообще деньги тратил, — прохрипел Гира, и тяжело закашлялся пересохшим горлом. — Охрана, мать вашу...

— Ну, Ланса они мне зарубили все-таки, — неуместно легкомысленно заметил голос откуда-то из-за спины. Гиры попытался обернуться, но веревки не давали достаточно свободы. — И копов вызвали, и даже дождаться их почти успели. Не самые криворукие ребята, что я видел.

Гира попытался дернуться сильнее, разворачивая себе вместе со стулом, но остановился, когда на плечо надавила ладонь в тонких белых перчатках; в мигающем красном свете капельки крови на тыльной стороне горели, словно подожженные.

Он шагнул из-за спины вперед — тень в длинном кожаном пальто, сгусток черного и алого, за исключением выкрашенного в белый забрала. Сейчас он как никогда походил на Гримм, страх перед которыми и пытался эксплуатировать когда-то давно; тяжелый запах запекшейся крови, пропитавший одежду, кожу и волосы только усиливал сходство.

Когда он видел мальчишку Адама в последний раз, это казалось нелепицей, какой-то очень неудачной и глупой шуткой. Сейчас...

Сейчас он ничем не напоминал того рыжего паренька с горящими глазами, которого отчислили со второго курса Хейвена за участие в митинге. В те времена Гира только встал во главе Белого Клыка, постоянно разъезжал по миру, и пересечь океан Темных Земель меж островками Королевств никогда не удавалось без доброй драки, да и сам Гира вечно вставал костью в горле у людей, с которыми обычно не шутят...

Телохранитель, один из ближайших соратников, друг, воспитанник, в конечном итоге обернувшийся против учителя... история стара как мир и все так же злободневна, как тысячу лет назад.

Гордо вскинув голову, Гира заглянул прямо в черные прорези маски, куда не проникал мигающий красный свет. Адам навис над ним, связанным, раненным и беспомощным, дрогнули в широком оскале губы, обнажая клыки...

— Я не боюсь тебя, мальчишка.

В подбородок тут же уперся ствол ружья — Гира даже не заметил, когда он успел разложить его из формы ножен. Неважно — он был готов к этому, и удержал инстинктивную реакцию, не дрогнув и не отшатнувшись.

— Я знаю, — фыркнул Адам пару секунд спустя, отводя ружье в сторону, с сухим щелчком переключая обратно в ножны и пряча в них алое лезвие. — Гира Белладонна не боится никого. Меня всегда это в тебе одновременно восхищало и озадачивало. Как ты можешь быть таким сильным, оставаясь настолько слабым?..

— Потому что это не слабость. Милосердие и доброта — привилегия сильных. Слабые не могут себе этого позволить.

— Ты и твои проповеди, — фыркнул Адам. Отступив на пару шагов, он присел на единственный нетронутый столик. — В старом Белом Клыке была шутка, что даже твоя отрубленная голова будет читать мораль своему убийце.

— И ты решил это проверить?

— Ага, — легко согласился Адам.

Он мог представить пять лет назад, как Адам убивает в гневе и из ненависти, но никогда — вот так — легко и свободно, словно чужая жизнь не значила вообще ничего.

Гира вскинул голову еще выше, подставляя горло:

— Ну так давай, не тяни.

Мгновение Адам молчал, лаская большим пальцем цубу клинка. Стало так тихо, что Гира слышал жужжание аварийных ламп, собственное тяжелое дыхание, скрип веревок, которые его глупое тело, не слушая разум, упрямо пыталось разорвать. Наконец, оставив рукоять в покое, Адам со вздохом снял маску.

— Не сейчас, учитель, — усталые зеленые глаза, с тяжелыми синими мешками поймали взгляд Гиры и впервые старый журналист смог разглядеть в бывшем ученике не двуногого зверя, безжалостного лидера банды убийц, но человека. — Чуть позже.

— Зачем, Адам?.. — чувствуя, как скрипит горечью на зубах каждый звук, спросил Гира. Адам, Сиенна, весь Белый Клык... это была незаживающая рана на его сердце, которая начинала сочиться кровью каждый раз, когда что-то напоминало о расколе. — Я понимаю позицию Сиенны — не соглашаюсь, но понимаю — но то, что делаешь ты... Ладно, с Гленн у тебя получилось выйти сухим из воды, но ССТ?..

— Это намного проще, чем кажется на первый взгляд, — ухмыльнулся Адам. — Да, башня, по общему мнению, одно из самых защищенных мест Королевства, и это правда. Вопрос в том — от чего защищенная: шпионаж, скрытное проникновение, кибератаки? Не стоит даже пытаться. Прямой штурм? Я видел шахты, которые было труднее захватывать.

Он вел себя странно, но Гира никак не мог подобрать слово. Расслабленный?.. Почти добродушный? Спокойный?

— И тут все становится интересным. У нас в руках — башня ССТ, ключевая точка связи между Королевствами, бизнес-центр, престижный ресторан... и куча посетителей, среди которых даже жена советника Реда. Они успели изолировать сервера, перекрыть все такой броней, что даже аура не вдруг возьмет, но у моих новых друзей, оказывается, есть спец, который может взломать все, что угодно, дай только время: очередной мужик, которого Атлас выкинул после того, как он сделал за них всю работу. С другой стороны — мы не можем отсюда выйти, никак, и никакие заложники нас не спасут.

"Фаталистичный" — понял Гира. Адам выглядел как человек, поставивший все на один единственный шанс: и вот уже кости брошены, вот ударились об игральный стол, сухо стуча друг о друга, катятся все дальше и дальше... и все, что осталось — ждать, когда они остановятся: "глазами змеи" или "вагонами".*

Все или ничего.

...Да, это очень подходило Адаму.

— А там, — ученик махнул рукой в сторону окон, — не могут позволить себе согласиться на любые требования, которые там сейчас выдвигают мои ребята. Единственное, что им остается — убить нас всех, не считаясь с потерями. Однако... для этого надо отдать приказ, — Адам презрительно фыркнул, — поместить свое имя, репутацию и карьеру на карту, взять на себя ответственность за любые жертвы среди заложников, которые будут обязательно, не говоря уже о том, что я могу распилить эту башню пополам, если дать возможность. Они решаться, конечно... но будут тянуть до последнего.

— И тогда... что?

Белые зубы сверкнули в алом свете волчьим оскалом:

— И тогда Белый Клык станет меньшей из их проблем, и нам хватит времени на все. Я крал Прах не просто так, Гира.

Гира зажмурился, пережидая приступ головокружения — следствие попытки сесть поудобнее. Было сложно думать, собрать воедино умирающие в боли и слабости мысли, даже вспомнить, о чем зашла речь удалось не сразу.

"Меня беспокоит, что я не знаю, зачем Адаму столько Праха, — сказала ему Блейк прямо перед катастрофой в Гленн. — Белый Клык гребет все без разбору, но на черный рынок попадает только низкокачественный — оружейный он оставляет себе, и это намного больше, чем нужно всему боевому крылу".

Что лучше всего умеет делать чистый оружейный Прах?

Взрываться.

— Стены, — наконец, прохрипел Гира, подобрав единственный сценарий, для которого захват ССТ переставал быть самой большой проблемой Вейл.

— Сегодня единственный день за полгода, когда из столицы отправляется три конвоя, и нам пришлось очень постараться, чтобы они добрались до стен в одно и тоже время. Все даже почти законно — мы действительно везем Прах, в конце концов. Просто немного не тот, что в декларации.

— Зачем... — начал Гира, но мучительно закашлялся, словно теркой проталкивая сухой воздух в пересохшее горло.

— Чтобы взорвать стены, разумеется. Видишь ли, на границах скопилось столько Гримм...

— Нет. Зачем... о чем ты думал вообще?!

Адам откинулся назад, опираясь на локти, запрокинул голову к потолку, словно что-то искал и тихо ответил — все тем же отстраненным, пустым голосом:

— О нашей истории. Ты сам заставлял меня учить ее, и ни хрена не в объеме школьной программы. Откуда мы и когда, как получилось, что люди сломали нас, и как мы вернули свободу. Во время Великой Войны, когда стало совсем плохо, Королевства послали в бой фавнов. Они обещали нам свободу и права — если мы поможем им одолеть Атлас. И мы сделали это — бок о бок с солдатами сокрушили для них врага, но когда вернулись домой... Королевства попытались обмануть нас — они тянули время, тормозили вроде бы запущенные процессы, пытались загнать нас обратно в дерьмо. Тогда фавны, те, кто умирал, убивал и терял друзей за свободу не согласились с этим, вспыхнула Революция прав, и только после этого Королевства запустили процесс по-настоящему: болезненный и длинный, но постоянный. Знаешь, чему нас должна была научить эта история?

Гира попытался ответить, но Адам опустил голову, и журналист сдержался, заглянув темно-зеленые омуты его глаз, обманчиво спокойные, но с легионом демонов под поверхностью.

— Права не даются. Их нельзя заслужить. Нельзя дождаться. Нельзя выпросить. Их можно взять только силой, вырвать с боем из холодеющих рук тех, кому они принадлежали до этого. Так было раньше, и так будет всегда.

Адам легко соскочил со стола, подхватив меч, зашагал перед Гирой туда-сюда, и словно с каждым словом пробуждался от своей фаталистичной меланхолии: все пружинистей становился шаг, тверже — голос, и демоны в омутах, что прятались под поверхностью, танцевали в зеленых глазах все быстрее:

— Мертвы уже те, кто видел Великую Войну и Революцию, старики на пороге смерти — те, кто был еще совсем ребенком. Мы потеряли импульс, Гира, растратили обеспеченный силой кредит, что заработали в те годы. Что изменилось в жизни фавнов за последние десять лет? Какую по-настоящему значимую победу одержал ты или кто-то еще? Мы топчемся на месте, потому что Королевства забыли, какими могут быть фавны. Потому что они привыкли к таким, какие мы сейчас, какими сделали нас десятилетия мира и ты: готовыми терпеть, ворчать и огрызаться, громко лаять, но никогда, никогда! не кусать.

Он остановился перед Гирой, нагнулся, что посмотреть наставнику в глаза и широко оскалился — совсем не по-человечьи, не зубастой улыбкой, а настоящим звериным оскалом, словно готовя челюсти сокрушить глотку врага:

— Они забыли о том, что наш мир хрупок, и как легко сломать его. Они выстроили дворцы и решили, что золото защитит их от фавнов, но дворцы никогда не будут в безопасности там, где несчастливы хижины.

Мгновение они смотрели друг другу в глаза. Гира узнал собственную цитату, но молчал, твердо встретив танцующих демонов, и с каждой секундой Адам хмурился все сильнее.

— Почему ты молчишь? — наконец выплюнул он. — У Гиры Белладонны наконец закончились слова?

Гира лишь покачал головой, наконец опустив пристальный взгляд.

— Слова не помогут тебе, Адам, — с искренней горечью прохрипел он. — Слишком поздно. И... я не сказал этого раньше, но говорю сейчас: у меня больше нет ученика. Нет друга и соратника, пусть и триста раз бывшего. Есть только бешеный зверь, которого надо остановить.

— И кто же будет меня останавливать? Королевства? Они так же трусливы, как ты.

"Это или он, или я, Гира" — вспомнилось старому фавну.

В ее совершенно сухих золотых глазах было много скрытого гнева, океан упрямой решимости, капелька черной ненависти, немой вызов всем, кто встанет на пути.

" ... Потому что это тот бой, который я выбрала, и никто не будет вести его, кроме меня"

— Найдется, кому.

Адам рассмеялся, сухим, лающим смехом.

— Ты говоришь о Блейк. О, Гира, я нисколько не сомневаюсь, что она попытается. Она придет сюда, одна, и знаешь, почему?

Схватив журналиста за подбородок, Адам силой заставил Гиру посмотреть себе в глаза, и улыбка его становилась шире с каждым словом:

— Ей плевать на жизни этих толстосумов также, как мне. Она ненавидит их также сильно, как я. Мы с ней не так уж и отличаемся, учитель.

Краем глаза, за спиной Адама, Гира различил черную тень. В самом дальнем конце огромного зала для приемов, она совершенно бесшумно скользила меж сломанных столов и стульев, щепок и осколков разбитой посуды, медленно и осторожно выбирая дорогу.

"Ты опять встречался с этой бешеной? — хмуро спросил его шеф полиции Черного моря, когда Гира передал ему флешку. — Ты в курсе вообще, как она добыла все эти данные? На, полюбуйся! Это она делает тем, кого называла друзьями "

О н бросил Гире полицейский отчет — лишь один из многих, как догадался фавн; парню очень сильно повезет, если он не будет жить на лекарствах всю оставшуюся жизнь .

— Сегодня ты ее друг. А завтра?..

— Все это время она была самой большой занозой в моей заднице, куда больше, чем этот слепой громила. Она всегда знала, что мы сделаем и как, и знаешь, почему?

Тень замерла на середине пути, и наверно, впервые с момента появления посмотрела прямо на них. Золотой глаз мерцал в такт мигающему алому свету, и Гире на надо было всматриваться, чтобы знать, какую эмоцию выражал ее взгляд. Адам безошибочно бил в самое уязвимое место и самый ядовитый страх.

— Она одна из нас. И всегда будет.

Тонкая девичья фигура у окна, подсвеченная желтым светом фонарей . Обхватив себя за плечи, она мелко дрожала, как на исповеди, делясь переживаниями о том, что бы подумала ее мама, узнай , кем стала ее дочь.

"Я думаю, что твоя мама любила тебя, Блейк. И любовь не отрекается".

— Она в тысячу раз лучше тебя, — ответил Гира и потребовалась вся его выдержка, чтобы не посмотреть на Блейк прямо, удержав взгляд на Адаме.

Адам насмешливо фыркнул. Отпустив подбородок Гиры, он выпрямился и отступил, но старый журналист упрямо смотрел прямо на него, зная, что Адам не захочет отводить взгляд первым.

И, тем более, оборачиваться.

— Я всегда думал, что Блейк заменит меня. Ну, когда меня все же зарубят где-нибудь. У нее есть голова на плечах, желание изменить мир и сила, чтобы заставить это произойти. Ей не хватало лишь трех вещей: решимости идти до конца, готовности быть жестокой и умения по-настоящему ненавидеть.

Адам улыбнулся и Гире стало не по себе: не было в этой улыбки ни злобы для врага, ни ненависти для предателя — только гордость учителя, который наконец готов выпустить своего ученика в мир.

— Я нахожу очень ироничным то, что Блейк обрела все эти качества, лишь уйдя от меня. Все, что она делала последние месяцы — брала свое право силой. Право решать, как фавны будут бороться за свои права. Право решать, какое наказание понесет преступник.

Его рука легла на рукоять меча, так, чтобы со спины не было видно движения, и гордая улыбка превратилась в предвкушающий оскал. Все, что успел Гира — набрать воздуха в легкие, чтобы предупредить Блейк, но крик умер на губах, когда ледяное лезвие прижалось к шее, так быстро, что старый журналист не смог разглядеть даже начало движения.

— Право решать, кому жить, а кому умереть, — закончил Адам. — И сейчас она пришла сюда, чтобы доказать мои слова, и взять свое право силой из холодных рук того, кому оно принадлежало раньше. Одна.

Он легко провернулся на носках, почти протанцевал вокруг Гиры, оказавшись за его спиной; алое лезвие не сдвинулось ни на миллиметр, надежно приковывая Блейк к тому месту, где застало ее приветствие Адама:

— Привет, котенок.

Единственное, что ответила на это Блейк — подняла тесак в боевую позицию; единственный глаз разъяренно сверкнул сквозь щели черной маски.

— Что же ты молчишь?

— Мне нечего тебе сказать, Адам, — ровным голосом ответила девушка. — Поэтому оставь старика в покое, заткнись и сражайся.

— Видишь, учитель? — хмыкнул Адам за его спиной. — Она понимает то, с чем никак не можешь смириться ты. Твои слова ничего не значат, если у тебя нет силы, чтобы заставить их слушать. И даже если сегодня я умру — она останется. И продолжит начатое.

Блейк шагнула вперед и Адам шевельнул лезвием, пуская по шее Гиры тонкую струйку крови, заставив девушку замереть.

— Тебе, может, и нечего сказать, зато мне — есть. Поэтому замри и слушай, котенок, время для последнего урока.

Клинок вновь шевельнулся, поднимаясь по шее вверх, филигранно снимая почти микронный слой кожи с шеи Гиры.

— Все это время я никак не мог решить, чего мне хочется больше — отрубить тебе голову или дать повышение. Ты действовала именно так, как я всегда от тебя хотел — расчетливо и жестко, не боясь оставлять после себя сломанные тела. И когда я увидел все это, то кое-что понял... это моя ошибка, Блейк. Я был слишком мягок с тобой. Я пытался нагружать тебя постепенно, дать время привыкнуть и приспособиться, когда мне нужно было взять тебя за шкирку и зашвырнуть на середину озера. Оказавшись в одиночестве, против намного превосходящей тебя силы... ты сделала именно то, чему я тебя учил: ответила на жестокость — жестокостью и силой на силу.

Лезвие уперлось в подбородок, заставляя Гира задрать голову. Стараясь не обращать внимания на холодную смерть, придавившую пульсирующую артерию, старый журналист поймал взгляд Блейк и беззвучно сказал, надеясь, что она поймет по губам: "не слушай его".

— Ты разочаровала меня лишь однажды — когда выбрала спасти шлюху Шни вместо того, чтобы попытаться убить меня. Я надеюсь, ты понимаешь: все, что я сделал с тех пор — на твоей совести. У тебя был шанс закончить все прямо там и тогда, но ты струсила, и я продолжил. Каждая смерть, каждая сломанная жизнь... все это твоя вина.

Блейк едва заметно вздрогнула, закусила губу... и сделала то, чего никогда... никогда! нельзя делать в таких ситуациях — отвела взгляд.

— Поэтому я хочу дать тебе второй шанс.

Клинок перестал поддерживать Гиру, и журналист от неожиданности чуть не уронил голову на грудь. Вскинувшись, он быстро посмотрел на Блейк, уже сократившей половину расстояния между ними; без следа прежнего колебания, она скользила над землей, пригнувшись к земле, как разгоняющаяся пантера.

— Тебе решать, котенок, как им вос... — еще успел сказать Адам, прежде, чем Блейк исчезла.

Возвращения Гира не увидел. Клинки лязгнули где-то сзади, прогремел выстрел... и Блейк оказалась прямо перед ним, протянула руку... он даже успел встретиться с ней взглядом — решительным и... безнадежным. А потом Блейк смялась, как бумага в кулаке, когда пуля из ружья Адама разорвала тело фантома.

Все смялось в круговерть двухцветных аурных вспышек, лязг клинков и злой грохот выстрелов, бивших по ушам с такой силой, что перед глазами поплыли черные пятна от боли в затылке. Блейк каждый раз появлялась где-то поблизости, но не вплотную — так, чтобы дать себе время поднять ауру, Адам — держал ее далеко от Гиры; словно играясь, он смеялся над Блейк каждый раз, когда разбивал очередного клона.

И внезапно все стихло. С трудом отогнав боль, грозившую расколоть голову пополам, Гира открыл глаза, с трудом сфокусировав взгляд. Блейк стояла перед ним в нескольких метрах в той же позе, что и раньше, словно и не было этого взрыва насилия. Пригнувшись к земле, как бегун в низком старте, она покачивала клинками, словно выбирая, куда нанести удар.

А еще она почему-то не смотрела Гире в глаза.

— Видишь, котенок? — с, казалось, искренним сочувствием спросил Адам. Холодное лезвие вновь прижалось к горлу, и Гира подавил желание сглотнуть. — Ты все еще трусишь. Ты пытаешься спасти его, вместо того, чтобы сражаться со мной. Если продолжишь так, то умрете вы оба. Не сомневайся, рука у меня не дрогнет. И дай догадаюсь... Дьявол не придет, и твоя сука Шни тоже. Ты сама запретила им, потому что знаешь — я не единственный враг, и даже не самый страшный... и потому, что никому не позволишь встать между нами. Все в порядке — я тоже здесь один по очень эгоистичным причинам.

Гира встретился взглядом с Блейк и мгновенно все понял. Он постарался улыбнуться своей дочери окровавленными сухими губами, пытаясь помочь ей принять решение... и зная, что нет способа, которым мог бы облегчить это для нее.

— Я все равно уже старый, маленькая...

Единственное, о чем сожалел, встретив блестящий от слез взгляд дочери — тупое письмо, которое написал пару дней назад, на всякий гребанный случай, в котором рассказал обо всем, и даже тест на отцовство вложил, сделанный с волоса, который нашел на расчёске. Когда все это закончится и Блейк узнает, КОГО отказалась спасать...

— Но Адам не прав, — продолжил он, собираясь говорить так долго, как ему позволят. — Ты не...

Удар по затылку заставил его замолчать. И без того раскалывающаяся голова взорвалась болью, отправив журналиста в объятья красного от боли тумана. На какое-то время Гира потерял всякую ориентацию в пространстве, сохраняя сознание только усилием воли, осознанием того, насколько важно происходящее вокруг — не только для него и дочери, но и всего Вейл.

Если Адам сможет вложить в голову Блейк то, что хочет, то даже его смерть обернется поражением.

Страшный удар швырнул его сторону, легко опрокинув и бросив в воздух, протащил по осколкам и щепкам и слава Близнецам, что главный удар приняла на себя спинка роскошного кресла из крепкого дуба. Разлепив слезящиеся глаза, Гира смог различить лишь сумасшедше стремительный шторм сиреневого и алого, и только багровый меч Адама, с каждым мигом горевший все ярче от накопленной энергии, словно отпечатанный на сетчатке, отсчитывал последние секунды жизни Гиры Белладонны.

Что-то блеснуло в красном аварийном свете, ударилось о паркет, блеснуло снова, покатилось по полу и замерло прямо перед животом Гиры. С трудом сконцентрировав взгляд, журналист различил тонкое клиновидное лезвие метательного ножа, и судя по тому, что двухцветных вихрь не остановился, Блейк удалось швырнуть его незаметно от Адама.

До крови закусив губу, Гира перекатился вместе с креслом спиной к вихрю, рыча сквозь зубы от боли в избитом теле, и слепо зашарил по полу связанными руками. Как на зло, под руку попадались одни щепки, и каждый сантиметр проверенного пространства отдавался в ушах безжизненным щелчком метронома, кусок за куском отсекая секунды.

Боль в изрезанных пальцах, когда Гира наконец нашарил бритвенной остроты лезвие, была самой желанной болью, которую он когда-либо чувствовал. Торопливо перехватив клинок за рукоять, журналист одним движением рассек веревки на запястьях, не тратя время на оглядывание по сторонам, перерезал те, что связывали локти и бедра...

— НЕТ!

Аварийное освещение умерло. Подняв голову, Гира еще успел увидеть, как неестественно медленно, словно мазут, стягивается свет к багровому клинку, сиявшему сейчас, словно солнце. Когда в мире не осталось ничего, кроме темноты и меча, вспыхнули алым волосы, трепеща на незримом ветру, как жаркий костер засиял тонкий красный узор на плаще... Когда, за мгновение перед взрывом, загорелись глаза, Гира наклонился, чтобы освободить ноги, трясущиеся руки вонзили нож в голень, но ему было так страшно, что вместо того, чтобы выть и корчиться от боли, журналист лишь ударил еще раз, на этот раз — по веревке.

Блейк закричала — отчаянным безумным воплем без слов, который быстро потонул в сухом треске освобожденной энергии, шелесте испаряемой древесины и бетона, беззвучно-оглушительном стоне реальности, что пыталась вместить слишком многое в слишком маленький клочок себя.

Гира прыгнул — как был, из положения сидя, умудрившись оттолкнуться одновременно и руками, и ногами, и каждой частью тела, в которой была хоть какая-то мышца. Это, наверно, был лучший прыжок в его жизни, но даже так животный, не рассуждающий инстинкт, который всегда умнее сознания в таких ситуациях, зашелся в истерике: "Поздно!!!" Багровый, пышущий энергией полумесяц стремительно приближался... Гира просто НЕ УСПЕВАЛ.

Ударная волна, перенасыщенный силой воздух, сухо потрескивающий багровыми молниями, словно грозовой фронт, накрыл его с головой, как игрушку, отшвырнул назад... и чуть в сторону. Жар, пришедший следом, обуглил брови и волосы, ослепил багровым светом, тысячи крохотных иголочек статических разрядов пронзили измученное тело. Страшный удар в спину вышиб воздух из легких, прижал к стене и не было больше ничего, что могло бы оттянуть конец еще хотя бы на мгновение.

И все, что осталось в этом океане боли, в одной секунде до смерти, было сожаление и стыд. Стыд перед двумя женщинами, которых он окончательно и бесповоротно подвел, больше чем один раз и одним способом: был слишком пьяным и тупым, бросил, уехав в другой город и не искал, как должен был, променяв женщину своей мечты на тупую войну за тупое равенство... в которой все равно проиграл. Не узнал, не убедил, не уберег, оставив дочь сиротой в приюте, откуда лучший выход — к убийце и радикалу, который будет ей лучшим отцом, чем настоящий. И плевать, что Блейк сделала больше всех остальных в попытке остановить Адама: пусть хоть весь этот гребанный мир сгорит к Близнецам, лишь бы дочь была жива и счастлива.

И внезапно все кончилось.

Неодолимая сила, прижавшая его к стене, внезапно иссякла, он упал на пол, с трудом устояв на коленях. Холодный ветер ударил в спину, прошибив его до костей. В попытке найти опору Гира оперся ладонью о стену, чтобы сохранить равновесие.

В первый миг, разлепив слезящиеся, ослепленные вспышкой глаза, Гира ничего не увидел. Несколько раз панически моргнув, он наконец различил то, на что отчаянно надеялся — сиреневый свет, самого прекрасного и теплого оттенка на свете: цвета ауры его дочери.

Заработало, пару раз с треском мигнув, аварийное освещение. Две черные тени замерли в неподвижности в центре самого роскошного банкетного зала страны. Та, что повыше, в черном плаще и стальной маске, безвольно повисла на горящем сиреневой аурой клинке, торчащем из глаза и полностью закрывая от Гиры вторую, маленькую и тонкую.

— Б... Блейк! — прохрипел журналист.

Это словно сломало пузырь безвременья. Медленно-медленно тело Адама опустилось на колени, следуя за опускающимся мечом — так естественно, словно тот был еще жив. Звякнул о паркет выпущенный из ослабевших рук багровый клинок. Все с той же ужасной величественной неспешностью Адама склонило вперед, голова скользила вдоль лезвия; с влажным, оглушительно громким в полной тишине звуком тонкое острие вышло из затылка, оставив самого известного убийцу Вейл сгорбившимся на коленях.

Казалось, будто он просто очень-очень устал.

Блейк стояла за его спиной, столь же тихая и мертвенно бездвижная, как Адам. Узкое изогнутое лезвие ее меча, медленно угасая, освещало ее лицо, не скрытое маской, мягкими сиреневыми сполохами.

— Блейк...

Ее губы дрогнули в непонятной, уродливой гримасе, словно она пыталась одновременно заплакать и засмеяться. Отпустив меч, Блейк подняла дрожащую ладонь к лицу, натолкнулась на маску и сорвала ее, отбросив в сторону. С силой провела ладонью по лицу, чуть ли не когтями сдирая с кожи слезы, текущие по щекам.

— Доченька...

Содрогнувшись всем телом, Блейк издала странный звук: то ли смешок, то ли рыдание. Пошатнулась на подгибающихся ногах, она опустилась на колени, уткнулась лицом в спину мертвеца.

— Ублюдок... я ведь любила тебя...

— Блейк!

Без ответа. Обняв Адама, Блейк прижалась к нему и, казалось, забыла вообще обо всем.

— Ну почему тебе всегда надо быть любой ценой правым?!

Гира, держась за стенку, попытался подняться, но все тщетно — израненное тело едва было способно оставаться в сознании.

— БЛЕЙК!!!

Это, наконец, сработало. Подняв голову, вторая самая известная террористка в стране посмотрела на него поверх еще теплого плеча убитого ее рукой пустыми невидящими глазами.

— Нам надо идти. Маленькая, не время горевать. Вставай, пожалуйста!

Бесполезно. Самая сильная и отважная девушка из всех, что Гира когда-либо видел, даже не пыталась утереть слезы с лица и унять крупную дрожь, колотившую тело, словно вознамерилась и умереть вот так, оплакивая утраченную любовь.

Внизу, за толстыми аварийными дверями, кто-то закричал — тревожно и зло. За первым криком последовали другие, сплетаясь в симфонию гнева и страха, женских и мужских, молодых и старых голосов...

А потом прогремел выстрел.

Гира содрогнулся. Единственные, у кого было оружие — бойцы БК, единственные в кого они могли начать стрелять так быстро...

Но это вернуло Блейк к жизни. Пустой взгляд мгновенно потерял выражение слепого, не рассуждающего горя. Осознав, кого обнимает, она вздрогнула и отшатнулась, едва не упав, вскочила на ноги, торопливо подобрала оружие.

— Нам надо бежать, — повторила она ровно то же самое, что кричал ей Гира десять секунд назад.

— А...

— К черту их, — отрубила Блейк. — Я здесь, чтобы вытащить тебя.

Гира открыл было рот, собираясь оспорить это... но, встретившись взглядом с дочерью, передумал, узнав взгляд: "если ты сейчас возразишь мне, я убью тебя сама". Вместо этого он наконец оглянулся.

Куска стены просто не было. Прямо за его спиной, едва в нескольких сантиметрах от плеча, абсолютно чистый срез, обугленный и до сих пор дымящийся по краям, окаймлял высокий и узкий, как змеиный зрачок, пролом в стене. А за ним...

Багровое солнце, наполовину спрятавшись за горами, бросало последние лучи солнца на неправильно спокойный, ярко горящий огнями город, и громаду Гантригора, парящего чуть ниже и в стороне — как раз у воздушной пристани Башни.

Но не это заставило журналиста замереть, чувствуя, как рвется где-то внутри последняя ниточка надежды. За темным силуэтом Бикона, освещенным навигационными огнями, прямо на глазах вспухала изменчивая область сошедшей с ума физики, сломанной Прахом: огонь мешался с холодом, гравитация странно искажала молнии, и даже само время шутило со взрывом, превращая шар в бесформенную неравномерную массу запоздалых и опережающих эффектов.

А потом что-то ударило его в спину, швырнув в пустоту. Сильные руки обхватили за шею, прижалось к спине тонкое горячее тело:

— Только не дергайся, отпущу — разобьешься! — прорычала на ухо Блейк.

____________________________

*— термины из игры в кости. "Глаза змеи" — две единицы, "вагоны" — две шестерки.

Часть 2. О предателях замолвите слово

За свою долгую жизнь Лео Лайонхарт, директор Хейвена, видел много улыбок: счастливых, злых, злорадных, насмешливых, презрительных... разных. Он видел, как его жена улыбалась, держа в руках крошечный комочек новорожденной жизни — их дочь, Салли: это была нежная улыбка, полная любви и заботы. Он видел, как Охотники улыбаются Гримм — обнажая клыки и обещая смерть.

Сегодня он увидел самую страшную улыбку из всех. Прямо на его глазах, всего в десятке километров, расцветал фантасмагоричный, одновременно прекрасный и уродливый, взрыв, сверкая всеми цветами радуги, льдом и пламенем, молниями и кусками бетона развороченной оборонительной стены Королевства. В этом взрыве, должно быть, погибли сотни людей: солдаты, стерегущие границы и экипаж взорвавшегося транспорта, его систершипов, которым не повезло оказаться поблизости. Из-за этого взрыва погибнут десятки, сотни тысяч: Гримм за стенами роились уже не первый месяц, выжидая и кружа за пределами дальности орудий, постоянно пробуя оборону на зуб. Малые и большие, молодые и древние — они ждали своего шанса и, наконец, дождались: едва взрыв исчерпает свою силу в пролом ринется первая волна тварей, за ней — вторая, третья... а когда придет пора девятого вала, волна пойдет дальше, сметя волноломы солдат и кораблей, разобьется о Бикон, огибая несокрушимую преграду — и покатится вниз по склону, к стенам города, впервые за последние восемьдесят лет.

Но не это было причиной того, почему кровь застыла у него в жилах, проморозив до самых костей, обжигая изнутри вены и сердце. Причиной была та самая улыбка — спокойная и гордая: он сам смотрел так на своих студентов, вручая дипломы.

Она стояла рядом с ним на балконе комнаты, предоставленной Биконом на время фестиваля, как всегда безупречно красивая, в строгом деловом костюме, идеально отглаженных черных брюках и пиджаке, белоснежной блузке и красном галстуке. Она катала в пальцах высокий стакан с красным вином и улыбалась алыми полными губами, глядя на дело своих рук. Ни злобы, ни гнева, ни единой отрицательной эмоции.

Она смотрела на взрыв, из-за которого умрут сотни тысяч людей и улыбалась так, словно видела красивый закат.

И самое страшное...

— Не туда смотришь, Лео, — промурлыкала Синдер Фолл и, перегнувшись через парапет, кивнула в сторону города. — Сейчас будет сюрприз, я тебе об этом не рассказывала.

...она еще не закончила.

Он медленно, через силу, повернул голову, куда сказано: самое малое, что он был должен этому городу — не прятать глаза.

Вейл, такой же мирный и сверкающий, как и в любую другую ночь, блистал под ногами морем огней, вытянувшись вдоль побережья, как толстый ленивый кот у огня. Лео мгновенно нашел глазами башню ССТ — ярко-красные навигационные огни делали ее самым заметным ориентиром. Фолл не сказала ничего конкретного, но легко было догадаться, куда смотреть — о захвате башни уже успели сообщить в новостях. Сейчас к экранам приникло, наверно, все население Вейл.

Он понял, что угадал, в тот момент, когда море огней у основания башни начало тревожно мерцать — словно рой каких-то мошек затмевал фонари и окна, а потом открывал, снова скрывал, плавно расширяясь в стремительном танце.

— Можешь ли ты представить, что я чувствую сейчас, Лео?

Директор не ответил. Суке в костюме не нужен был собеседник — только молчаливое ухо, которому можно было излить свое самодовольство, слушатель, который не мешал бы наслаждаться собственным голосом, полным почти сексуального экстаза.

— Три сильнейших страны мира: Вейл, Атлас, Мистраль. Обыватели, солдаты, чиновники, советники, директора, Охотники, генералы, преступники... даже Близнецы, оба, — каждый танцует под мою музыку.

Черный живой туман поднимался все выше, закручиваясь в циклопическую воронку, нависая над монстром кораблестроения Атласа: линкором Гантригор. От огромного корабля к воронке протянулись тонкие ниточки очередей зенитных орудий, флагман медленно разворачивался к новой угрозе, настолько очевидно не успевая, что на это было больно смотреть.

— Вы считали себя неуязвимыми. Такими охрененно умными, всемогущими и непогрешимыми, поплевывая на весь остальной мир из самого высокого окна своих золотых башен.

Темный смерч разбился на части, раздулся и потерял форму. Ненадолго — очень скоро стали видны две туманных руки, раздутое конусовидное туловище-воронка... огромная белая маска выплыла из глубин аморфного тела, зажглись в глубине черных провалов кровавые глаза, как два багровых прожектора.

— Но на самом деле вы такие же тупые, как и все, ослеплены гордыней и эгоизмом. Вы не допускаете даже мысли, что самое сердце вашей силы может обернуться против вас.

Гримм рванулся вперед, не обращая внимание на рвущие тело снаряды, обрушился на корабль, окутав Гантригор непроницаемым облаком тьмы... и начал таять, втягиваясь внутрь.

— Очень легко проглядеть черный туман в Черном море, текущий безлунной ночью по черным-черным улицам; его сложнее было найти, чем протащить в город — туда, где вы сами поразбивали все фонари в этой череде беспорядков и не озаботились заменить. Гейст — очень интересный Гримм, Лео, он славится тем, что может захватывать неодушевленные предметы и управлять ими. Доспехи, статуи, просто кучку камней или деревьев, собирая из них временное тело: и чем он древнее, тем больше и сложнее голем. Роботы еще... или, например... корабли.

Черный туман исчез, полностью скрывшись внутри Гантригора. Несколько мучительно долгих секунд ничего не происходило, а потом корабль задрожал, беспорядочно замигали навигационные огни... безупречно белая броня раскололась, смещаясь и перестраиваясь, как какой-то безумный конструктор, черная плоть Гримм мешалась со сталью. Корабль встал на дыбы, задирая нос к небу, продолжая дрожать и меняться.

— Ты в курсе, что все роботы на земле управляются с флагмана?

Лео, не в силах смотреть, перевел взгляд на Фолл, кто блестящими от возбуждения глазами наблюдала за трансформацией. Бокал мелко дрожал в ее ладони, как дрожали и губы, балансируя между легкой улыбкой и широким оскалом.

Директор почувствовал, как сжались кулаки — до боли, до крови, до хруста суставов, как затянуло красным сознание, как чистой лавой прокатилась по венам эмоция, как ему казалось, давно похороненная под покорностью и болью...

Ненависть.

Громко щелкнул, раскладываясь, метатель Праха на запястье. Рука поднялась словно сама собой, без всякого разрешения от сознания взяв тварь в одежде из человеческой кожи на прицел, сверкнула, вставая на дыбы, темно-желтая аура...

Фолл повернула голову на звук, оглядела его снизу-вверх, медленно-медленно, окатив презрением с ног до головы. Когда они встретились взглядом, золотые глаза вспыхнули огоньками вполне настоящего пламени, она широко оскалилась, обдав Лео жаром плавильной печи: меж белоснежными зубами, на языке и в горле плясало, не обжигая, безумное адское пламя, что, по рассказам священников, вечно мучает грешников после смерти.

— Давай, Лео, — прогудела она, наполовину голосом, наполовину — ревом пламени. — Попробуй. Твой удар не убьет меня, а вот мой тебя — легко. В этом хаосе так просто будет свалить все на покушение, и я отправлюсь на охоту сама, есть у меня план и на такой случай.

Она была права. Проклятье, безумная сука была права — она убьет его так быстро, что это даже не будет боем. И прямо сейчас — это сойдет ей с рук. Фолл будет ходить по Бикону безнаказанно, вынюхивая, как гончая, свою цель и когда найдет — та умрет так же быстро, как сам директор. А, получив, что хотела, тварь раствориться в тенях, спрячется от света, кружа вокруг и вынюхивая запах уязвимости, чтобы ударить вновь — когда выпадет шанс и добыча ослабнет от потери крови.

— Тебе следовало сделать это в первую нашу встречу, — четко, сильно, словно заколачивая гвозди, отрубила адская тварь. — А сейчас...

Она разжала пальцы и бокал вина, который все еще держала в руках, упал вниз, мгновенно скрывшись с глаз.

-...уже слишком поздно.

На вытянутую ладонь словно вагон кирпичей повесили — невесомое, вроде бы, оружие, тянуло вниз, как наковальня и Лео медленно опустил руку, чувствуя, как с каждым проигранным сантиметром гасла лава в крови, сворачиваясь в вязкий густой холод поражения.

— Вот и славно, — улыбнулась Фолл, погасив пламя в глотке.

Оттолкнувшись от парапета, тварь шагнула к нему, и директор едва не попятился, но холод держал его на месте, лишая сил так же, как секунду назад придавала ненависть. Остановившись перед ним, на голову ниже, тонкая и гибкая, как танцовщица, она похлопала его по щеке с фальшиво ласковой улыбкой:

— Не переживай ты так. Делай, как я говорю, и твоя дочь проживет счастливую жизнь, настолько долгую, насколько ты заработаешь. Обещаю, после сегодняшней ночи я заменю ежедневные "напоминания" на раз в три дня. Будешь хорошим послушным мальчиком, и я увеличу срок — Вейлу скоро понадобится помощь других Королевств, и не у Атласа же ее просить, после того, как они так эпично облажались сегодня? Я думаю, ты засиделся в директорском кресле — пора бы вспомнить молодость.

Яркая зеленая вспышка заставила из обоих зажмуриться. Оглянувшись, Лео увидел медленно гаснущий след от полета гигантского плазменного сгустка: это черно-стальной линкор, распахнув пасть белой костяной маски вокруг ствола главного калибра, выплюнул смертоносный снаряд в одного из своих меньших собратьев, спешащих на перехват.

Еще одна вспышка — сверкающий болид попал в цель.

Лео не стал досматривать. Отвернувшись, он зажмурился и едва не прикрыл ладонями уши, не желая слышать эхо взрыва.

— Пойдем, мой храбрый маленький предатель, — похлопала тварь ему по плечу. — Где-то сейчас...

Взвыли сирены боевой тревоги, так оглушительно, словно пытались компенсировать запоздание громкостью.

— Проснулись. Давай, тебе еще изображать из себя героя и лидера. И сделай лицо попроще, чего ты как девчонка. В первый раз всегда больно.

— Даже тебе? — буркнул он себе под нос.

Он покорно поплелся следом, не рассчитывая на ответ.

И все же... так тихо, что Лео почти решил, что ему почудилось...

— Да, даже мне. Ты научишься, поверь.

Часть 3. "Ты веришь в судьбу?"

Вейл — очень древний город. Колыбель цивилизации — вовсе не преувеличение: одно из четырех мест на планете, где сочетание природных условий позволило юному человечеству закрепиться и, вцепившись зубами в землю, стоять перед Гримм веками и тысячелетиями; жить, а не выживать, каждый день ожидая визита монстра, слишком сильного, чтобы его можно было остановить.

Как всякий древний город, Вейл знал взлеты и падения, моменты триумфа и тяжесть поражений. Разрушались стены, целые кварталы ровняла с землей очередная сверхсильная тварь, но каждый раз люди возвращались сюда, строили стены выше и толще, здания — прочнее, а укрытия — глубже.

И как любой древний город, Вейл забыл больше тайн, чем другие города, помоложе, когда-либо узнают.

Там, под скованной бетоном землей, под ровными рядами панельных домов и сверкающих небоскребов, широких проспектов и глухих тупичков, жил своей жизнью второй Вейл, и жителями его были те, для кого трущобы Черного моря были ступенькой вверх.

"Катакомбы отверженных", "небоскреб, растущий к центру Земли" — так называли подземный город те, кто любил патетику; "бомжи" или "кроты" — говорили все остальные. Если спросить этих людей, почти забывших, что такое солнечный свет, они могли рассказать очень многое: о тоннелях, которых не было ни на одной карте; о забытых укрытиях от Гримм, теплых подсобных помещениях метро и коллекторов... о поворотах, свернув в которые, обратно не возвращались.

Были люди на поверхности, которые спрашивали — те, кто приносили под землю одежду, медикаменты, книги; они могли бы рассказать остальным, что уже пару месяцев "люди-кроты" переселяются на новые места, как крысы с тонущего корабля, разбегаясь от пятна в одном из тихих спальных районов ровно посередине между центром города и Черным морем.

Эти люди могли бы... и они говорили, пересказывая, что где-то там, в одном из забытых убежищ, поселилось недоброе: что-то, пробуждавшее худшее в людях — тревогу, превращавшуюся в паранойю, а из нее — в гнев. Но только друг другу, потому что знали -остальным все равно.

Кое-кто действительно жил под землей, распугав "кротов". Кое-кто не добрый, но и не злой — просто кто-то, кто очень хотел жить. И так получилось, что его жизнь — это смерть всех остальных.

Не было ничего особенного в его жилище — кровать, рабочий стол с удобным креслом и тайком подключенные электричество с сетью. Дни пролетали незаметно — держать под контролем Гримм, спрятанных под городом, было раздражающе обременительно, требовало каждую секунду внимания и сил: столь велика была ненависть этих созданий к человечеству. Общий план был придуман заранее, с деталями легко разбирались завербованные люди на поверхности. Оставалось только ждать эндшпиля и часа последней битвы, в которой решиться все.

К счастью, Самаил умел ждать. Бессмертным иначе нельзя.

И сегодня этот день пришел: день, когда кончаются все сложные планы и хитрые маневры; день, когда сила столкнется с силой.

Самаилу не нужны были никакие сигналы. В теле Синдер Фолл жило два измененных им Гримм: один в руке — тот, которым она выпила душу Осенней Девы, — и второй, о котором она не знала — в глазу. Черно-белый, лишенный красок и жизни взрыв разворотил Западную оборонительную стену Королевства, и в тот же миг Самаил выпустил Гримм на свободу. С плеч словно упала невидимая наковальня: теперь он лишь направлял их ненависть, а не сдерживал ее.

Густой черный туман, заполнивший тоннели, зашевелился, чернильной рекой потек сквозь вентиляцию и технические ходы — вверх, вверх, к мятущимся душам, до которых медленно доходило, что хваленой безопасности Королевства пришел конец.

Вслед за ним поднялся и Самаил — тяжело, с усилием, привычно проклиная брата. С Золотым всегда было так: даже загнанный в угол, он каждый раз вытаскивал туз из рукава. Тот меч, где сущность Озмы смешалось с аурой его аватара наносило раны куда глубже, чем могли понять смертные. Они почти не заживали, так и пульсируя оголенным нервом, мешая связи физического тела и его настоящей сущности.

Посчитав, что своими ногами добираться до поверхности слишком долго, Самаил замер на секунду, протягиваясь своей сущностью вдоль ниточки, связывающей его с физическим миром, и проявился в реальности черно-лиловым сиянием. Жгуты силы с рассерженным шмелиным гудением вынырнули из густой ауры, рассекли воздух, вгрызлись в прочный камень и бетон, проламывая дорогу на поверхность.

Он взмыл над тихими улицами в вихре кусков асфальта и бетона, сиянии музутно-лиловой мощи, впервые за долгие, долгие годы — открыто, не скрываясь демонстрируя себя миру и человечеству. Пока их гордость, плод многолетнего труда, результат тысяч лет прогресса содрогался в муках, сдаваясь воле древней сущности, Самаил смотрел вниз. На испуганно застывший в ожидании удара город, на редких прохожих, задравших голову к небу, на оцепенелые души, медленно наполняющиеся ужасом и осознанием грядущей катастрофы. Как прохожий перед визжащим тормозами грузовиком, как дитя перед свернувшейся в кольцо, готовой к прыжку коброй, как олень, заглянувший в глаза вожаку стаи волков они трепетали в благоговейном ужасе перед грядущим, беспомощной, черной паникой наполнялись сердца, слабели колени и опускалось, у кого было, оружие.

Они называли себя человечеством. У Самаила было определение лучше.

Паразиты.

Они гордились своей историей, тысячами лет борьбы и крови, мужества и героизма, гордились тем, что выстояли и выжили, бесстрашно зажигая огни по ночам и без страха вглядываясь в темноту. Они считали, что заработали это право, заслужили, выстрадали.

Самаил считал, что паразиты украли чужое.

Они пели песни о единении тел и душ, сияющих глазах напротив, прикосновении губ и рук, жарком дыхании и смятых влажных простынях, бессмертной преданности друг другу, называя это любовью, а ее плоды — цветами жизни, величайшей наградой и счастьем.

Самаил называл это отцеубийством.

Люди называли себя вершиной развития. Самаил считал их болезнью. Они называли Гримм чудовищами и проклятьем, Самаил — лекарством.

В одном они сходились — Гримм действительно ненавидели людей. Давным-давно потерянная в битве часть одного из творцов человечества, Гримм хранили и множили ту злобу, что владела им в тот момент: ненависть к червям, что сосали чужую жизнь, пируя на плоти "хозяина", строя свое процветание на его увядании.

И сегодня каждый получит то, что заслужил: смерть. Гримм — чужую, паразиты — свою.

Широкие улицы озарил дрожащий зеленый свет — линкор, ставший еще больше из-за разорвавшей стальную кожу черной плоти, плюнул в один из крейсеров, зависших неподалеку, из главного калибра. Желтый свет фонарей на секунду затмило это призрачное зеленоватое сияние, пока стремительный болид, сухо треща о наэлектризованный воздух разрядами, разрывал небеса.

Испуганная предбоевая тишина умерла в оглушительном грохоте взрыва, огненный шар поглотил железный корабль от носа до кормы, упругая воздушная волна ударила во все стороны, разбивая окна, подхватывая машины и людей, швыряя их перед собой, как взбесившийся бульдозер. Почерневший, обугленный крейсер вывалился из шара огня, с величественной и обманчивой неспешностью падая вниз, прямо на стройные ряды домов, и разваливаясь в процессе на три больших куска и тысячи обломков поменьше.

Самаил рванул к линкору — первоначальный шок прошел, и два последних корабля открыли огонь по своему захваченному собрату. Наперерез первому, куда меньшему снаряду, он швырнул самый крупный обломок бетона, захваченный с собой из подземелий, второй встретил грудью, свернув темно-фиолетовые жгуты силы в твердый щит.

Удар был страшен даже для него, особенно в таком ослабленном после битвы с братом состоянии. Исступленный зеленый свет окружил со всех сторон, просвечивая сквозь фиолетовый мазут как солнце сквозь ветви деревьев, мелкая доля того жара, что бушевал снаружи, обожгла лицо и ладони, обуглила волосы и пустила гулять яркие мутные пятна за зажмуренными веками.

Он вырвался из области взрыва спустя секунду, помчался быстрее — прямо к вытянутому хищному корпусу корабля паразитов, что ярким пятном выделялся на темном небе матовой светло-серой броней. Зенитные орудия выплюнули поток металла, но поздно — он был слишком быстр, и здоровенные стальные болванки размером в кулак лишь свистели мимо, безнадежно отставая. Они столкнулись лоб в лоб: крохотная, объятая лиловым светом фигурка и огромный стометровый корабль. Тупоносая морда крейсера смялась, с тяжким стоном броня расходилась по швам, стальной "розочкой" обрамляя Самаила. Жгуты его силы вцепились в края, расширяя пролом еще больше, скользнули внутрь, добравшись до уязвимых потрохов электроники и праховодов.

Первыми сдались генераторы гравитации, державшие эту махину в воздухе. Крейсер вздрогнул, клюнул носом, но выправился на резервных. Краем глаза Самаил заметил дюжину белоснежных, парящих молочным туманом Грифонов, которых не чувствовал продолжением себя самого — девчонка Шни, командовавшая кораблем, пыталась спасти обреченное судно.

Тратить на них время Самаил не стал. Скользнув в щель треснувшей брони, ринулся внутрь, проламывая ребра переборок, потроша сотнями силовых жгутов вены проводов, нервы процессоров, мускулы орудийных систем... промчавшись чуть в стороне от сердца — реактора — распотрошил систему управления и повредил ядро. Оказавшись в двигательном отсеке — вскрыл топливоводы, залив все вокруг синеватым сухим морем мелкодисперсного Праха. Ударив во внешнюю броню, приник своей силой к холодному железу: ослепительно засияли кончики силовых жгутов, коснулись стальных плит, басовито загудели, как сотни взбесившихся шмелей, плавя прочнейший сплав. Каждый сверкающий, разбрасывающий искры жгут растворил лишь малую часть, но собравшись вместе, идеальная двухметровая окружность вылетела наружу в брызгах раскаленного металла уже спустя пять секунд.

Оказавшись снаружи, он оглянулся. Медленно заваливаясь на правый борт, корабль, тревожно мигая неисправными двигателями, чадно дымя вентиляцией и пробоинами, стремительно терял высоту, то и дело снося верхние этажи высоток плоским днищем, отчаянно выруливая в сторону огромного Центрального парка. Белые копии Гримм, позабыв про Самаила, роились под днищем, пытаясь подарить судну еще хотя бы одну сотню метров.

На то, чтобы уничтожить одну из самых совершенных машин разрушения в мире, у Самаила ушло меньше минуты.

Самаил огляделся, мгновенно ухватив каждую деталь учиненной им катастрофы.

Широкую просеку в плотной застройке, оставленной первым сбитым крейсером. Тысячи раскаленных, местами оплавленных обломков пробивали здания навылет, оставляя после себя черный дым и багровое пламя. Три самых больших куска — корма, нос и часть корпуса, все, что между — снесли несколько высоток целиком; последняя еще держалась, медленно схлопываясь внутрь здоровенной дыры на уровне двадцатых этажей.

"Свой" крейсер, что все-таки дотянул до безлюдного парка, зарылся носом во мягкую землю, задирая вверх корму, а следом, с жутким надсадным стоном, перекрывшим на мгновение все и вся, переломился пополам.

Последний из кораблей Атласа, медленно пятился задом наперед к морю, словно большой пес, тряся обугленным прямым попаданием носом — это сбоили гравигенераторы и маневровые двигатели.

Одержимый линкор, наконец расправившись со всеми соперниками, пролил на город тонны чистого разрушения: созданный останавливать любое нападение Гримм, включая сплошную волну, он за считанные минуты превратил несколько кварталов в море сплошного огня. Одновременно, почти незаметно на фоне бушующей огненной смерти, Гримм выбрасывал в стороны десятки капсул, набитых железными солдатами: приземлившись, безмозглые жестянки послушно следовали приказам своего флагмана: "Убивать всех вне Черного моря, кроме Гримм и фавнов".

Последние еще пригодятся.

— Ну же, Золотой...

Несмотря ни на что, у брата все еще были козыри, способные разорвать этот линкор пополам, противостоять даже Самаилу, вытаскивая неминуемую катастрофу на уровень равных шансов.

— Давай!

Самаил был далек от мысли, что брат может струсить. О, Золотой был хитрым суицидальным ублюдком, но совсем не трусом. У него, так же, как у Самаила, был план, была сила в кулаке, пусть даже чужая, были последователи и было очередное тело, одно из многих, которыми он легко жертвовал сотни раз. Самаил был его главной целью, брат не мог проигнорировать все это разрушение, тогда как своей задачей Темно-Фиолетовый видел лишь отвлечение внимания, пока Синдер добывает Реликвию. Нужно лишь выиграть время...

Они оба считали, что могут победить...

Собрав жгуты кончиками в одну точку, словно стоногий паук, цепляющийся за паутинку, он собрал на острых, злобно гудящих концах силу, скатал в тугой шар и швырнул под ноги, прямо на стилобат трех высоток. Густо-фиолетовый, почти черный снаряд метеором пронесся по воздуху, кровоточа лиловыми разрядами, проломил крышу и разорвался внутри, вспухнув ослепительным ярко-розовым штормом, с равной легкостью сметая и тонкий стилобат, и фасадную плитку, и прочные армированные колонны, с легкостью державшие на себе сорок этажей бетона, стекла и стали, не говоря уже о хрупких телах паразитов.

...и Самаилу не терпелось выяснить, кто же из них ошибается.

— Ну же! Твои драгоценные людишки умирают! Где же ты?!

Ответ пришел ввиду комка металла, прилетевшего откуда-то сбоку. Силовой жгут рассек его пополам, два других дернули половинки в стороны. В те доли секунды, пока смятые, капающие расплавленным железом обломки летели мимо, Самаил успел разглядеть искрящиеся провода, агрессивно-угловатые конечности, прижатые к груди — это был один из Паладинов, смятых и сломанных безжалостной силой, смертоносная машина, превращенная в снаряд.

Первый туз. Паразит, повелевающий магнитными полями, смешное недоразумение, называющее себя Дьяволом.

— Поддельный Дьявол против настоящего, — оскалился Самаил. — Мне нравится ирония.

Развернувшись в сторону нового врага, Самаил мгновение рассматривал темную тучу, что, словно гигантский пылесос, втягивала в себя все металлическое: светлые пятна изломанных и смятых роботов, черные диски канализационных люков, копья фонарей, кубики мусорных контейнеров, громады грузовиков и легковушек. Словно стая саранчи, волна с обманчивой неспешностью катилась над самыми крышами, постепенно формируясь в огромный полукилометровый шар, раскручиваясь все быстрее и быстрее с каждым мигом.

Мимоходом Самаил удивился, как слепой мальчишка мог попасть в него на таком расстоянии, но быстро отбросил эти мысли: кто-то наводил его, но выяснить кто и откуда было невозможно.

Куда важнее... где остальные?

У Озпина точно были люди, которых он мог бросить сейчас в бой, но кроме фальшивки, Самаил не видел ни одного.

"Отвлечение, — понял он. — Чтобы расправиться со мной и линкором поодиночке"

Возможно, самым правильным поступком было подставить паразита под главный калибр одержимого гиганта, но подпускать повелевающего металлом к железному линкору... Лучше держать его максимально далеко. А значит...

"Я должен закончить это быстро".

Дальний бой — не вариант. На таком расстоянии даже Самаил не мог различить в этом безумном хоровода металла человеческую фигуру в черно-багровой броне — он мог быть где угодно внутри сферы. Слабые атаки просто безвредно взорвутся об один из обломков, сильная, вроде той, которой он только что снес три высотки — слишком медленные: наводчик поможет сбить их загодя.

Оставалось только подобраться поближе и закончить бой одним мощным ударом. Ни один паразит никогда не сможет сравниться с тем, кто породил его на свет.

Для пробы Самаил все же свернул кусающуюся разрядами сферу фиолетового еще раз, швырнув в центр стального шара, уже почти докатившего до центра города. Наперерез почти мгновенно бросилась какая-то красная легковушка, безошибочно поймав крохотную сверхновую на середине траектории, на секунду ярче самого светлого полудня осветив ночные небеса.

Прежде, чем неистовый свет потух, Самаил бросился вперед, прорываясь сквозь жалящие искорки собственной силы, собирая на кончиках силовых жгутов новые сферы, швырнув их вперед сразу же, как только вынырнул в прохладный ночной воздух из фиолетовой печки.

Новое столкновение произошло уже намного ближе — от первоначального расстояния осталась едва четверть. Люки, фонари, автомобили десятками вылетали из безумного хоровода, перехватывая смертоносные сферы, вновь разукрасив небеса, как праздничным салютом. Железо лилось потоком, уже без всякого прицела, по площадям, разворачиваясь в сплошную ленту по мере вращения стальной сферы, словно слоями снимая с "поверхности" накопленный металл. Самаил отпустил силовые жгуты на свободу, целиком скрывшись под змеиным клубком освобожденной мощи, разрезая, плавя, расшвыривая металл во все стороны, грубо проламывая железный прилив голой силой.

Наконец, он нашел свою цель. Не глазами, не телом — той частью себя, настоящей бессмертной частью, что обитала за пределами понимания паразитов и видела не мир материальный, но души, частички собственной силы, сплавленной с чужой, измененной и перекрученной: огненно-алый, неистовый сгусток гнева и отчаянной, самоубийственной решимости победить любой ценой. На таком расстоянии несложно было совместить мир паразитов и настоящий.

И в этот момент он победил. Он всегда побеждал, как только находил их, вытаскивал из крысиных нор наружу, слабых и трясущихся, готовых на все, что угодно, лишь бы прожить всего лишь еще один миг. В этот момент Самаил всегда чувствовал: несмотря ни на что, у них все-таки есть кое-что общее.

Он уже почти коснулся изрядно "похудевшей" сферы — в стороне от багрового шара, что быстро смещался в сторону, рассчитывая зайти со спины. Самаил позволил. Рухнув в бушующее железное море, он сплел жгуты в непроницаемый щит — тот самый, что выдержал попадание главного калибра — и терпеливо дождался, когда паразит подойдет поближе, замрет на секунду, должно быть, готовя какую-то атаку...

— Попался, — выдохнул Самаил.

Паразит не знал, что его давно обнаружили, так же, как не подозревал, что Самаилу не обязательно поворачиваться к нему лицом, чтобы убить.

Броня распалась и вся накопленная внутри энергия, сжатая в беспощадных силовых тисках до такой плотности, что была сравнима с черной дырой, выплеснулась наружу. Наверно, со стороны это походило на титаническую плазменную лампу*: раскаленный эпицентр, безумные лиловые разряды, ударившие по каждой пылинке, гром тысяч молний, разрывающий уши.

Железное море мгновенно рассыпалось. Лишенное власти чужой воли, оно дождем пролилось на город, добавляя к смертям и разрушениям. Облегченно выдохнув, Самаил позволил себе на секунду расслабиться... и выругался себе под нос: пламенный гневный шар не погас. Потускнел и сжался, тревожно мерцая, как огонек свечи на ветру, запятнался черными разводами боли, но все еще горел.

Падая вместе с железным дождем, защищаясь им от возможной засады, Самаил выстрелил еще раз — сразу двумя маленькими сферами, чтобы с гарантией. Два взрыва раздались почти синхронно — Самаил успел заметить, как дернулся мусорный контейнер, закрывая хозяина. Частично у паразита получилось — пламенный шар его души вздрогнул, но выстоял, частично — нет: взрывная волна швырнула его вниз еще быстрее, ударила об асфальт, треснувший в последней отчаянной вспышке ауры, отдавшей последнюю каплю сил для защиты хозяина.

Но проклятый гневный шар все еще горел.

Самаил оглянулся по сторонам, но все еще было тихо. Синдер и ее люди действительно смогли занять всех людей Озпина так, чтобы они не смогли прийти на помощь? Было бы замечательно.

Оставлять поддельного Дьявола в живых Самаил не собирался. При всем презрении к паразитам — этот экземпляр оказался на редкость удачным: иногда система рождения, управляемая Реликвиями, в своем случайном подборе параметров порождала редкой красоты бриллианты, восхищавшие даже того, кто ненавидел весь их жалкий вид целиком.

Таких надо было убивать еще быстрее, чем остальных.

Он приземлился рядом вместе с основной массой бывшей железной сферы, осколки которой сейчас увечили город вокруг, со звоном и грохотом дырявя крыши и стены. Удивленно покачал головой, заметив, как огибают сгорбленную, едва-едва вставшую на колени фигуру, обломки, отклоняясь в сторону на доли градуса, но все же достаточно, чтобы подделка выжила.

Паразит, видно, почуяв приближение собственной смерти, зашевелился, вскинул голову в красном рогатом шлеме, дрожащей рукой вытер окровавленные губы. Приглушенно зарычав, попытался подняться, но потерял равновесие, едва не упав совсем.

— Зачем? — покачал головой Самаил, перешагивая через груду металла, настолько бесформенную и сломанную, что уже было невозможно сказать, чем она была когда-то. — Во имя чего? Зачем, зачем ты встаешь? Зачем продолжаешь драться? Неужели ты веришь в какую-то миссию, или тебе просто страшно погибать? Так в чем же миссия, может быть, ты поделишься? Это свобода? Правда? Или, может быть, ты борешься за любовь? Иллюзии, Дьявол, все это просто иллюзии: самообман слабого человека, который отчаянно пытается оправдать свое существование — существование жалкого паразита, червя, сосущего чужую жизнь. Тебе пора это увидеть, червь: ты не можешь победить, продолжать борьбу бессмысленно. Зачем, ну зачем ты пытаешься?

Наконец, паразит бросил пытаться заставить тело держать себе вертикально. Вместо этого душа упрямо вспыхнула на сотую долю градуса жарче, на мгновение затмив багровыми сполохами черные пятна боли и отчаяния, протянулась, дрожа к реальности... и тело в красной броне медленно всплыло вверх, нетвердо встало на ноги, пошатнулось, но устояло, гордо вскинув подбородок.

— Судьба у меня такая, — прохрипел паразит, — вставать.

Огненный шар вспыхнул еще раз, и Самаил лениво отмахнулся от красного копья, что метило в плечо — удар был настолько слабым, что от него увернулся бы и ребенок.

Остановившись в двух шагах, он навис над упрямым червем, зажег десятки огоньков на кончиков силовых жгутов, что широким полукругом зависли над плечами.

— Ты веришь в Судьбу? — ухмыльнулся Бог, точно зная, что никакой Судьбы не существует.

Ни он, ни брат ее, по крайней мере, не создавали.

Червь попытался снять маску с лица, но трясущиеся пальцы соскальзывали с гладкой кожи. Наконец, он зацепился указательным пальцем за рог, и отбросил ее прочь, подставляя ночному ветру смертельное бледное лицо в кровавых разводах, почти спрятавших бугристую ткань ожогов. Закрытые веки, совершенно нетронутые, смотрелись странно чуждо...

— Да, — широко оскалился Дьявол, открывая серебряные глаза.

Часть 4. "Все, что я дал...

Щелк!

Вайс с силой надавила пальцем на барабан, проворачивая механизм. С очередным "щелк!" полоска стекла, до предела заполненная сверхдорогим, сверхчистым огненным Прахом, сменилась на точно такую же, но синюю — лед. Нежно проведя пальцем по безупречному лезвию, прижала оружие к голым коленям, находя успокоение в привычном холоде, твердости и тяжести. Вокруг встревоженно гудели люди, обсуждая репортаж из города, у захваченной башни ССТ.

Вайс не слушала — это не имело значения. Это не уйдет, не кончится, не разрешиться кем-то без ее участия. Это лишь первый выстрел грядущей войны; выстрел в темноте, который как ни жди, как ни готовься, всегда прозвучит неожиданно. Выстрел, что начнет войну, в которой одни будут убивать других, и никак заранее не поймешь, кто и кого. Войны, в которой среди стоящих рядом, студентов и преподавателей, притаился предатель. Войны, в которой кинжал в спину будет куда опаснее выстрела в лицо.

Это будет горящий Вейл вместо горящего Гленн.

Щелк!

Рядом с ней сидели, пожалуй, единственные люди, которым она действительно могла доверять во всем огромном Биконе. Пристроив булаву между ног, Кардин мрачно сгорбился, исподлобья глядя экран, похожий на гранитную статую, бездвижный и непоколебимый. Жанна притулилась рядом, нервно постукивая пяткой по полу, и тоже не отрывала взгляда от телевизора. В конце концов она так разошлась, что напарник, не выдержав, положил тяжелую ладонь ей на колено, пригвоздив беспокойную ногу к полу... да так там и оставил, успокаивающе похлопывая девушку, и не встречая никакого сопротивления.

Почувствовав ее внимание, Кардин повернул голову, и несколько секунд они смотрели друг другу в глаза. Праздно Вайс вновь попыталась подобрать определение их отношениям. Что-то меньшее, чем дружба, что-то куда большее, чем равнодушие и определенно не тот открытый антагонизм, как в начале курса. Когда Куру ушла, командование перешло к Вайс, как к наиболее подготовленной к этой роли. Случись такое полгода назад, ничего бы из этого не вышло — Кардин не стал бы ее слушать, открыто саботируя каждый приказ. Сейчас — метафорическая машина команды Калейдоскоп, оставшись без своего рулевого, скрипнула от натуги, но продолжила ехать — ровно и в одном куске. Сегодня ночью они вступят в бой, без тени сомнений доверив друг другу свои жизни и будут спокойны насчет своего выбора.

"Боевое братство" — наконец, каким-то внезапным озарением, поняла Вайс.

Кардин никогда не станет ей другом. Вайс никогда не проведет с ним выходной, если будет другой выбор, не позовет в кино или ресторан, не посоветует книгу... но случись в его жизни беда — и все ресурсы наследницы одной из самых крупных кампаний мира будут брошены на ее решение. Она была уверена: случись беда у нее, и грубый хулиган, напрочь лишенный любого хорошего вкуса и воспитания, обрушит свою булаву на любого ее врага.

Ухмыльнувшись, она кивком указала на его ладонь, все так же лежащую на коленке Жанны. Мгновенно догадавшись, что Вайс имеет ввиду, грубиян грозно нахмурился, с вызовом уставившись ей в глаза, но покрасневшие уши выдавали его с головой. Должно быть, он и сам это понял, потому что торопливо отвел взгляд.

Ладонь, впрочем, с коленки никуда не делась.

Взрыв голосов прервал ее маленький триумф. Взглянув на экран, Вайс увидела, очевидно, повтор. Один из дронов телекомпаний, во множестве зависших на почтительном расстоянии от центра событий, транслировал изображение утратившей свой празднично-великолепный вид башни ССТ: лишенный освещения, один из самых высоких небоскребов Вейл зловещей черной тенью нависал над городом, и только узкие лучи десятков прожекторов выхватывали из сумерек холодно-стальную броню, закрывшую окна.

Внезапно, без всякого предупреждения и подготовки, предпоследний этаж здания, отданный под зал для приемов, осветился изнутри багровым — узкая щель змеиного зрачка зажглась на несокрушимой броне, мгновенно нагретой до запредельных температур. Прочная сталь уже начала деформироваться, сползая под силой притяжения вниз, когда невидимая сила вытолкнула все это наружу, раскаленными брызгами осветив небеса не хуже любого фейерверка. Узкий серп красной энергии вырвался следом, сверкнул по темному небу, как какой-то метеор и унесся вдаль, неподвластный земной гравитации, почти мгновенно скрывшись из виду.

"Началось" — вздрогнула Вайс, крепко сжав в кулаке рукоять рапиры. Разумеется, она мгновенно узнала Проявление — в конце концов, именно этот алый серп пару месяцев назад убил бы ее, не заступи ему дорогу черная золотоглазая тень, она же — разыскиваемая преступница и террорист, она же — молодая красивая девушка Блейк Белладонна, по памяти читающая стихи из любимой книги своей матери. И именно она, Вайс могла бы поспорить, сражалась сейчас с Адамом Торусом, пытаясь спасти Вейл от трагедии Гленн.

Отвернувшись от экрана, она нашла взглядом И.О. директора. Облек, так же, как все остальные, присутствовал в зале, с обычной своей порывистой нервозностью помахивая булавой, светящейся от переизбытка огненного Праха в бочкообразном хранилище. Профессор что-то быстро выговаривал Свитку, проталкиваясь к балкону.

Она не стала тратить слов — каждый, кто имел значение, прекрасно знал, что надо делать. Вайс просто поднялась на ноги, убрала Мартинестер в ножны и шагнула вслед за Облеком, чувствуя себя как никогда сильной и способной на все. За ее спиной тяжело поднялась с дивана громадная фигура Кардина, нависнув за ее спиной, как скала. Быстро вскочила хмурая, как воинственный воробышек, Жанна, шагающая вперед сквозь страх, ради всего, во что и кому верила.

Вайс готова была сражаться за свое будущее со всем миром одна. Делать это втроем было намного легче. Знать, что кроме двух напарников во имя общей цели сражается ее сестра — лучший воин Атласа, смертоносная черная тень с безжалостными золотыми глазами Блейк Белладонна, Ахиллес, способный воевать со всем миром и убивать драконов, ее бывшая директор, способная и на большее, многие, многие другие: вся мощь Бикона, сотни студентов, чьей молодой разудалой дури хватило бы остановить цунами... окрыляло. Понимание, что кроме всех этих людей, позади них, впереди них и внутри каждого стоит самая умная, красивая и умная девушка на планете, поддерживая опытом бессмертия Озпина...

Есть такая очень старая фраза: "С нами бог. Так какая разница, кто против?"

Именно это чувствовала Вайс, когда у парапета балкона застыли транспорты, мерцая навигационными огнями и распахивая аппарели.

Они победят. Не может быть иначе.

Академия Бикон в первую очередь была школой, но во вторую — крепостью. Стены, система обороны, гарнизон — вторая линия обороны Северной стены, камень, что должен был волнорезом разбить любое вторжение, притянув к себе тварей и сосредоточив удар. Обитатели Бикона — студенты и профессора — кроме академических задач были еще и резервом, и резервом немалым: четыре курса, полторы-две сотни путь молодых и неопытных, но все же Охотников, собранные в единый кулак, были большой силой.

Уставы Бикона, кровью написанные за столетия, учитывали почти все — в том числе и прорыв рубежей Королевства сразу по нескольким направлениям. Задачей первых курсов было ровно то, что Калейдоскоп делал в Гленн — сопровождение и защита гражданских по пути в убежища, оборона самих убежищ, зачистка улиц от стай Гримм.

В этом году у Бикона была дополнительная сила — полсотни студентов, приехавших на турнир и расквартированных в академии. Четвертый курс, гарнизон и преподавательский состав остался "держать высоту", активируя системы обороны и занимая места согласно расписанию, первые три — погрузились на заранее вставшие на крыло транспорты и, вместе с "гостями", отправились в город.

О подрыве стены Вайс узнала уже в полете — общая сводка событий падала на ее "командирский" Свиток — как и о Гейсте, захватившем "Гантригор". Против воли, вопреки вере тревожный холодок пробежал по спине, поднимая дыбом волосы на руках — угрозы такого масштаба Вейл не знал со времен Великой Войны. Бикон встанет костью в горле для вторжения с севера, но запад и восток будут открыты, не говоря уже о том, что может сделать самый мощный военный корабль в мире в центре города. Каждую из этих угроз по отдельности можно было решить без по-настоящему катастрофических последствий, все вместе... можно было попробовать.

Даже Вайс было понятно, что посылать легкобронированные и легковооруженные (зато очень юркие и быстрые!) транспорты в центр города, под огонь многочисленных пушек гриммолинкора, нельзя. Понимали это и неизвестные ей координаторы — корабль покачнулся, вставая на новый курс, поток кораблей разделился надвое, на запад и восток. Вокруг, один за другим, зазвонили Свитки лидеров других команд — студентам раздавали сектора ответственности, а что делать на месте, каждый знал и без всяких приказов: убивать Гримм, защищать убежища, пресекать панику... добавилось разве что — уничтожать роботов, контроль над которыми был перехвачен Гейстом.

Единственный Свиток, который молчал — ее собственный.

В ожидании неизбежного звонка, Вайс огляделась. Жанна сидела рядом, уперев меч в ножнах кончиком в пол меж разведенных колен, прислонившись лбом к холодной рукояти. Девушка крепко зажмурила глаза, но это не помогало — темное золото силы Осенней Девы просвечивало сквозь веки, короткие тусклые разряды прорывались из уголков глаз. Золотые волосы, те, что не заправились в тугую косу, медленно приподнимались, словно плыли в толще воды.

Передача сил прошла на удивление просто. Сначала — оказалось, что проникнуть в Бикон не представляет для Куру никакого труда: в подземельях академии нашлись и тайные ходы, и тайные помещения, в которых Озпин хранил тело предыдущей Девы. Смуглая девушка с обезображенным шрамами лицом, без движения лежала внутри стеклянного саркофага, поддерживающего в ней жизнь. Куру, еще раз спросив разрешения у Жанны, крепко сжала ее ладонь, второй рукой взялась за Деву...

Тревожно запищали системы жизнеобеспечения, тонкое тело выгнулось, едва не ломая позвоночник. Дева распахнула глаза, вспыхнувшие густым текучим золотом, потоки силы, выливаясь тонкими ручейками из каждой поры тела, хлынули к Куру, глазам, засиявшим ровно тем же оттенком золота, а оттуда — к бледной Жанне.

Это длилось меньше минуты. Волшебный свет поблек, бывшая Дева закрыла глаза и, опустившись обратно на стол. Отпустив притихшую Жанну, Куру наклонилась над саркофагом, поцеловала девушку в лоб... и выдернула шнур питания. Так и оставшаяся для Вайс безымянной девушка сделала два последних вздоха... и просто перестала дышать, мирно и спокойно уйдя в мир иной.

Куру предупредила их, что любая новая сила потребует времени на освоения и попросила быть осторожными первые дни. Она оказалась права — не раз и не два бывало, когда Жанна, забываясь, отпускала золотое сияние, спалив живым волшебным пламенем постельное белье, полотенце и футболку Кардина, мирно сохнущую на батарее.

Сначала Вайс хотела одернуть девушку сама, но на полпути передумала. Перехватив Мартинестер за лезвие, она протянула рапиру над головой Жанны и ткнула рукоятью в плечо Кардина, что угрюмо зыркал на окружающих, словно ждал нападения прямо здесь и сейчас. Обернувшись, грубиян сначала смерил наследницу раздраженным взглядом, быстро исчезнувшим, когда Вайс кивком указала ему на Жанну.

Если бы успокаивать девушку взялась Вайс, она, наверно бы, взяла ее за руку, напомнила о необходимости контролировать силу Девы, говорила бы успокаивающие слова... вместо всего это Кардин, отпустив булаву, одной рукой небрежно сгреб напарницу за плечо, подвинув на скамье, и прижал к себе. Девушка испуганно пискнула, тихий треск молний на мгновение перекрыл шум двигателей, отчего могучая фигура Кардина вздрогнула, короткий ежик на голове встал дыбом, Вайс даже показалось, что увидела жидкий дымок, поднимающийся над макушкой.

Вайс ухмыльнулась, наблюдая, как, подергавшись пару секунд, Жанна расслабилась и покорно прижалась к грубияну, напоминая щенка, греющегося под боком у мамки. На мгновение она забыла обо всем: о летящем сквозь ночь военном транспорте, о чудовищном Гримм, что неистовствовал в центре города, о почуявшей кровь волне черно-белых тварей с алыми глазами, о предателе и угрозе собственной жизни. Она смотрела на Кардина и Жанну, и думала о Куру — о той единственной ночи, которую они провели вместе, о сотнях ночей, что им еще предстоят — под боком друг у друга, делясь теплом и уверенностью.

Так будет. А все, кто против, будут хрипеть свои возражения сквозь Мартинестер, вставший им поперек горла.

Из нежно-кровавых фантазий ее вывел тревожный сигнал Свитка. Переглянувшись с Кардином и выглянувшей из под его подмышки Жанной, Вайс глубоко вздохнула и ответила на вызов.

— Директор, — учтиво кивнула она экрану, не без труда делая вид, что не понимает, что значит этот звонок.

"Им будет нужно добраться до Жанны. Когда представится шанс, им воспользуются. Знай, что кто бы и каким бы образом не попытался навязаться тебе в том, что предстоит Вейл — и есть предатель"

— Мисс Шни, — столь же официально (и столь же натянуто) ответил Лайонхарт, и сразу перешел к делу: — У вас не хватает человека в команде.

"Я предоставила им крайне удобный повод. Неполная команда — уязвимость, которую очень логично прикрыть. Студентов стараются беречь даже в самых тяжелых ситуациях, подвесить вам четвертого со стороны никого не насторожит"

— Я буду находится в координационном штабе, и телохранитель мне не нужен. Я готов поделиться им с вами — мисс Фолл сильный боец, она сполна восполнит недостаток силы и опыта.

"Береги Жанну, Вайс, но прежде всего — береги себя. Я отыграю назад Деву, если придется, но не стану этого делать без тебя. Называй это эгоизмом, безумием, глупостью, чем угодно, но или ты выживешь, или пусть этот мир горит"

Наверно, Вайс все-таки не смогла удержать лицо, и часть того, что она на самом деле думает, отразилось в глазах. Лайонхарт споткнулся на полуслове, и сосредоточенная напряженная маска на лице треснула, выпустив на мгновение каждую каплю боли и ужаса, понимания содеянного. Директор мгновенно постарел лет на двадцать, карие глаза взглянули на наследницу словно со дна черной ямы: с обреченностью и бессилием.

За эти пару мгновений они сказали друг другу все, что не могли сказать словами: бросили обвинение и попросили прощения, окатили презрением и дали понять, что решение было принято под давлением, бросили вызов и отступили от него.

Вайс даже не успела подумать о том, что выдала себя, свое знание и готовность, поставив весь план под угрозу. Прежде, чем она в полной мере это осознала, Лайонхарт пришел в себя, вернув уверенный вид и с решимостью, которой мог бы позавидовать танк на максимальной скорости, произнес:

— Мисс Фолл уже отправилась к назначенному вам сектору. После соединения вы переходите под ее командование. Приказы ясны?

"Она не знает, что мы знаем, — перевела Вайс, — и рассказывать ей он не собирается"

— Да, сэр. Семью Шни запомнит оказанную услугу.

"Я замолвлю за тебя словечко, если все мы выживем" — перевел Лайонхарт, Вайс видела это по слабой улыбке, лишенной надежды.

Оборвав вызов и отметив для себя локацию сектора, Вайс посмотрела на свою команду, заставила себя уверенно ухмыльнуться и сказать:

— Мышеловка захлопнулась.

"Осталось только понять, кто именно в нее попался: мы или они"

________________________

З.Ы. разделена часть на две половины в основном заради моего удобства, очень уж напряжно возвращаться после перерывов :) В качестве компенсации могу сказать, что целое название этой части будет звучать "Все, что я дал, я могу забрать" :)

Часть 5. ...я могу забрать"

В конце концов, поставить Королевство на колени оказалось легко.

Это казалось невозможным сначала. Хватало ведь на Темных Землях и деревенек, и городков, и даже союзов городков, которые могли бы претендовать на ранг "государства", но попытайся они назвать себя Королевствами, как их тут же подняли бы на смех все вокруг. Королевства, с их природной защитой, тысячелетней историей, армией, Охотниками — богатые, прогрессивные, безопасные, казались, изнутри и снаружи, вечными.

И именно в этом была их проблема. Советники, политики, бизнесмены, средний класс, рабочие, бедняки — все они считали, что страна будет стоять вечно. С одной стороны, такая уверенность была частью их силы, с другой — слабостью. Верхушка сквозь пальцы смотрела на дискриминацию фавнов, потому что их было меньшинство и они не обладали большими ресурсами. Совет равнодушно смотрел на Черное море — это был удобный отстойник для фавнов и бедняков, а заодно — само восполняемый ресурс для опасных колоний и новых проектов по расширению.

Они позволили своим проблемам расти. Нерешенные, они ширились и углублялись, встраивались в сознание и головы, вызывая в одних — смирение "так было всегда", а в других — ярость: "сколько можно это терпеть". Они забыли, что даже здорового человека может убить маленькая царапина, если ее вовремя не обработать и позволить гноиться.

Они были идиотами. И Синдер Фолл любила идиотов, любила той ненасытной и голодной любовью, какой кошки любят мышей, а волки — оленей.

Стоило рухнуть иллюзии вечности и несокрушимости, подойти вплотную к огромному колоссу, как сразу стали видны трещины на глиняных ногах. И все сложилось, все срослось — союзники работали на общую, выгодную всем, цель, враги падали один за другим, те, кто не падал, увлеченно грызлись друг с другом за власть и влияние, а остальные — завороженно наблюдали за этим со стороны, надеясь отсидеться.

И вот сейчас всему этому пришел конец: годам тяжелой работы, тренировок, учебы, предательства и крови. Ночь, когда сирота, рожденная в чулане, поставит на колени титана, съест его сердце и сама станет титаном, пока рядом глотки друг другу рвут Добро и Зло.

Остался всего один бой, одно предательство и три смерти.

Эти три смерти ждали ее на плоской крыше в условленной точке, и лишь спрыгнув с аппарели тут же умчавшегося транспорта, Синдер поняла — эти три смерти знают о своей судьбе. Здоровяк Кардин Винчестер, несмотря на свой размер и угрожающий вид, самый безвредный из троицы, держал булаву вроде бы расслабленно на плече, но так, чтобы мог мгновенно нанести удар. Крохотная наследница великой корпорации, держа шпагу в боевой позиции, смотрела на Синдер исподлобья, с высокомерным презрением настолько низкой температуры, какое могла изобразить лишь одна из Шни. И, наконец, самая желанная смерть — Жанна Арк из мистралийского городка Арлеан, поступившая в Бикон по поддельным документам, она же — обладательница половины сил Осенней Девы. Бледная, но решительная девушка выглядывала из-за спины Шни и из-подмышки Винчестера и совершенно не скрывала свое естество: голубые глаза очень ярко в сгустившихся сумерках сияли волшебным золотом.

Они знали. А значит, попытались подстраховаться и позвать на помощь. Пускай — Синдер тоже не пришла сюда одна. Кого-то пришлось отправить за серебряноглазой, кого-то — проконтролировать Адама, кого-то — людских преступников, но без запасного плана Синдер Фолл не привыкла ходить даже в туалет.

Она не стала ничего говорить. Зачем, кому нужны были эти слова, если каждому здесь было все понятно с самого начала? Синдер просто улыбнулась, как умела и любила, видя, как передернуло этих детей от того, что обещала им эта улыбка, и бросилась в бой, зажигая на ладонях трещащее молнией пламя.

Вспухшую пиками волну льда растопило волшебное пламя, узким лучом перерубив морозную стену пополам, отлетел в сторону, за границы крыши, здоровяк, что пытался подловить ее в проходе. Выхваченная из дрогнувших рук булава одним мощным ударом остановила встречный пламенный шторм, посланный Девой, смешав в едином замахе ауру и магию.

Одну единственную секунду потратила Синдер, чтобы переждать буйство стихий, не столько остановивших друг друга, сколько благодаря родственной природе усиливших. Соваться сейчас в это безумие — лишь просадить ауру на защиту, которая еще пригодится: эта крыша, в конце концов, лишь начало длинной, длинной ночи...

Внезапно сплошную завесу огня разорвало на части. Синдер всего на мгновение увидела решительные голубые глаза, взгляд вдоль узкого лезвия рапиры, яркие сполохи белоснежной ауры, укрывшей маленькое тело от вреда. Если бы она хоть на секунду забыла, как непредсказуемо опасны могут быть загнанные в угол, то лишилась бы той самой ауры, что хотела сохранить.

Но она не забыла, а потому успела отдернуть голову и острие рапиры, вместо того чтобы со всей силой инерции и ауры ударить точно в глаз, скользнуло по скуле, почти целиком ухнув в пустоту: золотая аура без труда оттолкнула лезвие от кожи.

Крохотное тельце врезалось в нее, заставив пошатнуться, сделать пару шагов назад, к самому краю огненного шторма, но Шни была слишком легкой, чтобы сбить с ног или вытолкнуть за пределы "ока бури". Вместо этого ту полусекунду, что Синдер восстанавливала равновесие, мелкая заноза потратила на, чтобы создать глиф: один единственный, но злорадная ухмылка и золотой отблеск в голубых глазах подсказали Синдер — какой именно. Прах Времени, позволявший ускорить течение времени для любого объекта — прием, столько же эффективный, сколь и редкий: даже сама Шни ни разу не применяла его за все время обучения, это было дорого даже для наследницы SDC.

Синдер изо всех сил оттолкнула от себя вцепившуюся как клещ Шни, но было поздно — отлетевшее тельце резко замедлилось, приземлившись на вертикальный глиф, вращавшийся с такой скоростью, что превратился в сплошной белый круг. В следующий миг все взорвалось — крохотное тельце превратилось в молнию, в сплошное облако атак с каждого направления, включая небо. Синдер едва успевала отмахиваться от половины из них, очень быстро поняв, что может лишь пережить весьма короткое время действия усиления. Вместо того, чтобы пытаться поймать почти телепортирующуюся девчонку, она потянулась к силе Девы, нагнетая вокруг себя пламя, насколько могла сосредоточиться, желая, чтобы Шни тратила ауру на каждое мгновение пребывания рядом.

Синдер, как медведь, атакуемый белкой, ждала, стойко снося все удары. Ждала, потому что знала: все кончается, даже Время.

Особенно Время.

Кончилось оно и в этот раз. Девчонка слишком торопилась победить, слишком старалась нанести как можно больше ударов, и выход из ускорения застал ее в самой неподходящей позиции: в момент фронтальной атаки, полностью вложившейся в удар и забывшей о защите. Синдер, напротив, ждала именно этого. Ее рука коброй метнулась вперед, схватив крохотную Шни за голову, покрепче ухватила за основание хвоста на затылке и, щедро влив в движение ауру, от души приложила о крышу, пустив длинные ветвистые трещины по бетону. Подавшись вперед, наступила на шею, с наслаждением ощутив, как лопнула под давлением аура и ботинок уперся в мягкую плоть.

Подняв голову и обнаружив, что огненный шторм утих, она взглянула в глаза Деве и промурлыкала, прекрасно зная, что победила:

— Спусти ауру.

Девчонка на секунду замешкалась, голубые глаза заметались в поисках шанса или любой помощи. Синдер надавила сильнее, заставив Шни тоненько вскрикнуть.

— Быстро!

Конечно, она сдалась. Они всегда сдавались, с каждым разом убеждая Синдер, что привязанность и мораль — это слабость, а отнюдь не сила, как любили говорить.

Опустив плечи, Дева послушно осветилась серебром, выпуская в пространство все свои немаленькие запасы ауры, напоминая вырезанный ножницами силуэт на фотографии — столь же очевидно чуждый реальности кусок пространства, заполненный тем, чему обычно там нет места.

— Подойди ближе, — отдала следующий приказ Синдер, когда вновь смогла различить черты лица уже почти бывшей Девы.

Видя очередные колебания, Синдер зажгла огонь на ладони. Словно живое, пламя стекло по руке, формируясь в смутно различимый клинок, приблизилось к волосам вяло дергающейся под ботинком Шни.

— Хорошо, хорошо! — в отчаянии закричала Арк, чуть ли не бегом бросившись выполнять приказ и Синдер втянула пламя обратно.

Она еще успеет. Если время позволит — так начнет именно с роскошных волос, которыми девчонка так гордилась.

Синдер остановила Деву в двух шагах. Вскинув ладонь, она сосредоточилась, привычно напрягла в установленной последовательности мышцы, подталкивая существо, живущее внутри. Тут же острая, странная боль, когда Гримм, раздвигая мышцы и плоть, выползал наружу, заполнила сознание. Синдер не смогла сдержать дрожь, когда маленькое чудовище надорвало кожу на ладони, острая клиновидная голова вылезла наружу, а вслед за ним — длинное змеиное тело сворачивалось клубком, готовясь к прыжку. Одновременно ноги отшатнувшейся девчонки сковал волшебный лед, удерживая Деву на месте.

"Прикончи ее!" — поторопила она Гримм, пусть даже прекрасно знала, что тот не поймет слов: уж слишком велика была ее жажда.

Это был финал. Высшая точка ее истории, то, ради чего все затевалось, то, что принесет ей победу, и после этого уже не так важно, убьет ли Старший Младшего, случится наоборот или они перегрызут горло друг другу: самая большая сила, которой только могут обладать смертные, окажется в ее руках. А вслед за силой придет и власть, а вместе с властью — все остальное.

Синдер широко улыбнулась испуганным голубым глазам, без нужды, зато с удовольствием надавила на тонкую шею сильнее, наслаждаясь мгновением триумфа... и, наверно, именно поэтому случившееся застало ее врасплох. Наверное, именно поэтому снаряд размером с арбуз пролетел всю крышу наискосок так, что Синдер не заметила его до самого последнего момента, когда он отбросил Гримм, уже почти дотянувшегося до Девы острыми зубами, в сторону. Поэтому время словно застыло, растянулось в секунды-часы, позволяя в мельчайших деталях разглядеть снаряд: стрижку "под горшок", яркие изумрудные волосы, темную кожу, плоский носик... два черно-красных провала на месте глаз, пятнающих щеки кровавой слизью, тонкая шея без плеч и тела, зато с бело-белым огрызком позвоночника. Наверно, именно поэтому Синдер замерла, не в силах пошевелиться или даже подумать, следя, как оторванная голова единственного человека, которого любила и которому готова была подарить все то, что желала для себя, катилась по крыше, оставляя дорожку кровавых пятен.

Эмеральд Сюстрай. Она навеки осталась в памяти Синдер юной девчонкой, растерянной и испуганной темным замком, окруженным Гримм, населенным изгоями и созданным злым божеством. Она бы не выжила там одна — и Синдер взяла ее под крыло, понимая потенциал обладателя такого полезного Проявления. Со временем... скажем так: Синдер не просто так с легкостью находила чужие слабые места, ради защиты которых люди были готовы на все и пользовалась этим. У нее самой было такое слабое место.

И как всегда, удар по нему оказался фатальным.

— Блейк заставила пообещать, что я сделаю это именно таким способом, — словно извиняясь, раздался откуда-то сбоку смутно знакомый голос.

Медленно-медленно Синдер повернула голову, разыскивая свою новую цель.

Убийца на первый взгляд совсем не производила впечатление той, кто способна была настолько жестоко и показательно казнить человека. Стройная женская фигурка среднего роста в простых кожаных штанах и алой курточке с шипами от плеч до запястий, одна из десятков юных студентов, мельтешащих в Биконе каждый божий день — энергичных, оптимистичных, наивных... образ портили только лицо, застывшее в скорбной маске Ангела Смерти, да горящие тяжелым червонным золотом глаза.

— Можешь не верить, но мне правда жаль, что так получилось, — сказал...а убийца. — Ты даже не представляешь, сколь блестящей была бы твоя жизнь, найди я тебя первым.

И ступор прошел. Ледяное безмолвие, холодная пустота космоса в голове сменилась шумом крови в висках, тянущая боль в груди обернулась надрывным грохотом мгновенно разогнавшегося сердца. Выпала из сознания Дева, исчез просчитавшийся Младший, уверенный, что Озма будет сосредоточен на нем, забылся даже главный козырь — тонкая хрупкая шея под ботинком той, кто, Синдер была уверена, занимала в сердце ушастой убийцы столько же места, сколько Эмеральд в ее собственном.

Синдер оказалась на расстоянии удара так быстро, что ей самой почудилось, будто она телепортировалась. Она замахнулась огненным кулаком, собирая позади волну перемешанного с молнией пламени, ударила убийцу по отвратительно скорбному лицу... и промахнулась. Она... он... ОНО, не меняя выражения лица, отклонилось в сторону, перехватило, не обжигаясь, за горящее предплечье... и пламя мгновенно потухло.

— Ты забыла, что я дал эту силу людям, — сказал убийца, перехватывая второй кулак. — И все, что я дал, — прямой удар лоб в лоб, подсечка, удар спиной о крышу, тяжелое острое колено, надавившее на укрывшую грудь ауру, — я могу забрать.

НЕЧТО, метафорические, несуществующие пальцы, схватили что-то глубоко в душе Синдер, потянули на себя, медленно, но неумолимо отрывая от ее естества солидный кусок. Синдер била ЭТО коленом в живот, пыталась разбить лбом нос, вывернуться из-под, казалось, с каждой секундой все тяжелеющего тела, но все бесполезно — чужая аура, свежая и нетронутая, в отличие от ее, поглощала каждый удар, любой маневр — пресекался еще до начала, на рывок всегда находился захват.

Убийца склонился ниже, к самому ее уху и прошептал:

— Брось. Ты проиграла в тот момент, когда поверила, что вообще можешь победить.

Последняя тоненькая нить, что связывала ее с силой Девы, оборвалась. Пламя, которое она бесполезно раздувала вокруг, мгновенно утихло, оставив их в центре оплавленной, затуманенной раскаленным воздухом крыше. Золотые глаза над ней вспыхнули ярче, озарились волшебным светом Осенней Девы.

— Вот и все.

Где-то в тот же момент лопнула и аура, оставив ее беззащитной. Как-то хитро перехватив ее запястья одной рукой, убийца перевернул ее на живот, ухватив за волосы, грубо дернул на себе, заставляя поднять голову.

— Я хочу, чтобы ты увидела. Совсем скоро, где-то, наверно...

Не дав ему договорить, тьму, подсвеченную снизу — заревом пожаром, а сверху — сиянием звезд и разрушенной луны, озарила вспышка. Начавшись где-то на востоке, она мгновенно распространилась по всему городу, под какофонию визгов боли, страха и ненависти — это Гримм встречали враждебную им силу серебряных глаз. На какой-то, совсем краткий миг, в этом свете утонуло все, а потом мгновенно сжалось обратно, оставив лишь тонкий издалека столб света, серебряной нитью связав землю и небеса.

— Зря вы следили за мисс Роуз, серебряные глаза — тоже моя сила, а цветные линзы — до смешного простой способ обмануть всех.

ОНО забрало силу Девы, вычерпало ауру, пыталось сломать дух, но было кое-что, чего у человека не может отнять даже Бог. Душа, сама суть того, что является личностью — Проявление. Сила, которую Синдер изо всех сил скрывала, пользуясь только в самых крайних случаях и так, чтобы свидетелей не осталось: управление стеклом, обязательно разбитым.

Такого добра в пылающем городе было навалом. Она чувствовала осколки на полах квартир и остовах рам — жаль не дотягивалась до земли, там было бы еще больше. Синдер вытягивала осколки из окон, второпях не заботясь о скрытности, надеясь только на то, что агония города скроет звон столкновений.

Если оно даст ей хотя бы минуту...

— Смотри, Синдер. Ты должна это видеть. Ты должна понимать, что погубило и тебя, и его.

Оно услужливо развернуло ее голову куда-то на запад. Несколько секунд ничего не происходило, а потом низкий, безумно натужный, почти истеричный скрежет перекрыл весь оркестр этой симфонии смерти. Он не прекращался со временем, нет — лишь нарастал и пика достиг, когда над крышами всплыло огромное черное пятно странно знакомых очертаний. Синдер сообразила, что это лишь в тот момент, когда к первому пятну присоединилось второе — сбитый Гриммолинкором корабль. От удара о землю он раскололся на несколько частей... и теперь вновь вернулся в бой.

Синдер могла бы поклясться — между двумя кусками крейсера (а может быть, верхом на одном из них) можно найти стройную, совершенно не тронутую возрастом фигуру бывшего директора Бикона: черная юбка-карандаш, белая блузка и выражения лица, с которым она поднимала в воздух тысячи тонн железа: "Это безобразие прекратится СЕЙЧАС!", один в один с тем, с каким она обуздывала буйный нрав своих студентов.

— Высокомерие, — сказал голос над ее ухом. — Я — единственный, кого вы боялись, тогда как на самом деле вам надо было бояться ИХ.

Гриммолинкор, заметив угрозу, начал разворачиваться, но медленно, так медленно! Два огромных куска железа начали вращаться вокруг невидимой оси, с каждым пройденным градусом набирая скорость, опережая корабль все больше и больше.

— Я потакал вашей вере в мою значимость. Озпин умер, чтобы убедить Самаила, что эта война — между мной и им, тогда как на самом деле она между ним и человечеством. И вы намного сильнее, чем верите сами. Смотри, Синдер...

Белая стая призрачных Гримм взлетела над Центральным парком, куда относительно мягко сел подбитый "Первенец", устремилась к столбу серебряного света, который тух и сужался, но медленно, так медленно! Внутри этой стаи ярко сверкала маленькая красная звезда — наверняка это был здоровенный черный ворон, укутанный сиянием ауры Кроу Бранвена.

— Это то, почему я предпочел вас ему и даже самому себе. Вы потрясающие.

Карусель обломков, наконец, достигла нужной скорости — первый из кусков, побольше, словно выпущенный из пращи, покинул свою орбиту, пронесся над городом, врезался в палубу спешно разворачивающегося гриммолинкора, отбросив огромный корабль назад, своротив всю носовую палубу вместе с главным калибром, а следом уже несся второй.

— И даже ты потрясающая. Думаешь, я не слышу?..

Стекло, что кольцом собиралось прямо под крышей, замерло. Единственным ее шансом освободиться был внезапный удар. В любом другом случае ОНО успеет убить ее раз десять, прежде чем первый осколок вонзится в ауру.

Гребанные фавны!

— Разбитое стекло... а я все гадал, какое у тебя Проявление. Тебе идет.

Хватка на запястьях стала сильнее, спиной Синдер почувствовала движение — ОНО наклонялось ближе, к самому уху. Рука, что держала волосы, расслабилась, позволив голове упасть на крышу.

— Блейк просила кое-что передать...

И впервые непринужденный, где-то восхищенный, где-то насмешливый, где-то скорбный, а кое-где — и сочувствующий голос изменился. В него проникли какие-то совершенно чуждые ему интонации — чужая злоба и жесткость, низкие шипящие нотки — так могла бы говорить пантера, если бы нашла того, кто убил ее котяток:

— Око за око, тварь.

И два тонких пальца легли на веки.

__________________________________________

З.Ы. И на этой радостной ноте Эндшпиль объявляю законченным! :)

Дальше будет эпилог из, я думаю, пяти частей, о том, что было после))

Эпилог. Часть 1: A good day to die

Древняя мудрость гласит, что о народе можно многое сказать по тому, как он относится ко своим мертвым. Это всегда было проблемой для любой страны, города или деревни, внутри ли Королевств или на бескрайних просторах Темных земель. Как бы ни пыталась изменить это религия и культура, смерть приносит с собой боль и горе для оставшихся в живых. Как бы ни старались священники, почему-то так и не удавалось им убедить людей, что после смерти их ждет что-то лучшее, более светлое и чистое.

Люди горевали, а вслед за горем приходили его провозвестники — Гримм.

Другой проблемой была земля. Выискивая удобные и для обороны, и для жизни места люди расселялись по планете, находя все новые и новые клочки безопасности, но их все равно всегда не хватало. Мертвых было принято кремировать, а пепел — не хранить и не цепляться за то, что уже не вернется.

Помнить своих мертвых, свободно горевать по ним стало привилегией. Склепы, усыпальницы, даже обычные могилы сотни лет назад были доступны только аристократии на принадлежащих им землях, после — просто богатым людям, способным платить налог на могилу, а в последние десятилетия в сытых и безопасных Королевствах — так и просто зажиточным.

Лео Лайонхарт был состоятельным, а даже если бы не был — Королевство платило за могилы Охотников, даже если тело для захоронения было утеряно. Вместе с дипломом он получил и зарезервированное место на хорошем, удобном и защищенном кладбище — мрачная ирония жизни Охотника: всегда бок о бок со своей смертью. В том же месте (но уже за собственный счет), он похоронил и родителей: скончавшегося от инфаркта отца и сгоревшую всего за год вслед за ним мать. Здесь же он рассчитывал упокоиться сам лет через двадцать, и надеялся, что его потомки не окажутся в конце концов Гримм знают где развеяны по ветру, а будут рядом.

Ну что ж... есть другая древняя мудрость: "Хочешь рассмешить Близнецов — расскажи им о своих планах".

На деле очередность оказалась иной.

Ему сказали, что все прошло по высшему разряду — церемонию вела большесановая шишка, организацией занимались лучшие похоронщики, мемориал заказан у лучших скульпторов, в день похорон пришло много людей — учителя, подруги, родственники со стороны жены...

Было такое чувство, словно это должно было казаться важным и подарить какой-то покой, но почему-то не вызвало в нем ровно никаких эмоций.

Это был аккуратненький холмик, укрытый со всех сторон венками, с простым крестом Близнецов в изголовье. Пройдет несколько месяцев и, когда земля усядется, здесь поставят красивый монумент, изображающий самую красивую пятнадцатилетнюю девчонку в мире.

Даже жаль, что он этого, скорее всего, не увидит.

Удивительно, как он вообще дожил до этого дня. В ту кровавую ночь фестиваля Витал, как только серебряный свет озарил город, когда взмыли над домами куски сбитого крейсера, а небеса наполнились призрачной стаей Гримм, он ждал ареста в любую секунду. Ждал он его и на следующее утро, к обеду и ужину, через день и неделю, поднимаясь по трапу межкоролевского лайнера... но никто так и не пришел.

Зябкий ветерок трепал искусственные цветы на могиле и желто-красные листья под ногами, тусклое и холодное осеннее солнце, совершенно не грея, создавало неправильно благостную картинку "бабьего лета" — праздника жизни, зажатого между увяданием и смертью. В голове крутились строчки стишка, разученного еще в школе за какой-то надобностью:

"Ты думал, вот-вот полечу, только крылья оперил!

А крылья сломались. И мир не заметил потери"*

Неделю назад пятнадцатилетняя девчонка, на его пристрастный взгляд, самая умная и красивая на всем белом свете, умерла, была убита Гримм, разорвавшим ее изнутри в тот самый момент, когда на другом конце света погиб Чемпион Младшего. И было до тошноты обидно, что трагедией, сломавшей все мироздание, это было только для одного единственного человека — ее отца.

Внезапно, буквально, мертвую тишину разорвал сухой старческий голос, задумчиво растягивая слова:

— И это ты еще избежал худшего, Лео.

Он не вздрогнул. Сухая, сгорбленная фигурка директор Хейда, академии Охотников Вакуо, встретила его у ворот кладбища и молчаливой тенью сопровождала всю дорогу, шаркающей стариковской походкой, но отчего-то не отставая ни на шаг.

Подав голос, Кэрри шагнула вперед. Было сложно понять, что она чувствовала по выжженному пустынным солнцем до черноты, выщербленным злыми ветрами лицу, и лишь выцветшие, едва голубые, глаза смотрели на могилу с задумчивой печалью человека, для которого смерть давно стала грустной обыденностью. Неизменного ножа-бабочки, из тех, что можно было купить за две льены в любом ларьке, который старушка любила крутить в руках, нервируя собеседников, нигде не было видно.

Лео знал, что это ничего не значит. Под традиционной пустынной хламидой отнюдь не ветхая Охотница прятала столько оружия, что, наверно, набралось бы еще на одну старушку в чистом весе.

— Мне восемьдесят четыре года, сынок, — тихо начала Кэрри, отвечая на невысказанный вопрос. — Мне говорят, что если я протяну еще пару лет, то стану самой старой Охотницей в истории. Я родилась во время Великой Войны. Я потеряла отца, даже не успев узнать его. У меня была старшая сестра, которую я даже немного помню, пропавшая без вести в те несколько месяцев Революции прав, и я до сих пор не знаю, как именно она закончила свои дни. Из всех людей, с которыми я получала диплом, до седин дожила лишь я одна, и никто из них не погиб своей смертью. Я похоронила на этой войне двоих детей и одну внучку, мужа, мать, столько друзей и знакомых, что уже даже не смогу вспомнить каждого. И знаешь, какие моменты в моей жизни были самыми страшными? Знаешь, что именно преследует меня в кошмарах, какого звука я боюсь больше, чем чего бы то ни было еще?

Ножик все-таки появился. Вынырнув из складок хламиды, он, вместо того, чтобы начать свой танец в узловатых морщинистых пальцах, замер в крепко, до белизны, сжатом кулаке.

— Самый страшный звук на свете — это первые комья земли, разбивающиеся о крышку гроба твоего ребенка.

Лео вздрогнул, изо всех сил зажмурился, скрывая слезы. Он слишком хорошо понимал, о чем она говорит. Для него этим звуком стал беспомощный плач в телефонной трубке — агония, растянутая на месяцы, беспомощность, пропитавшая все.

— Это остается с тобой навсегда. Этот звук ты слышишь вместо пения птиц и шороха листвы. Этот вкус, влажной и черной земли, ты чувствуешь вместо завтрака, обеда и ужина — и лишь самый крепкий алкоголь отличается. Это течет в твоих венах вместо крови, звучит в твоей голове вместо мыслей, встает перед глазами вновь и вновь вместо солнца — момент, когда всё закончилось, миг, когда от человека остался лишь холмик земли.

Лео нечасто чувствовал дыхание возраста. Он был крепким мужчиной глубоко за сорок, пусть и учителем, но учителем Охотников — и тело редко подводило его.

Один из таких редких моментов настал сейчас. Глухая, тянущая боль в груди нарастала с каждым словом этой маленькой речи, распространяясь от одной точки по всему телу, каждой косточке и мышце. Он с трудом устоял на ногах, и, возможно, даже упал бы, не подхвати его под локоток удивительно сильная для такой крохотной старушки рука.

— Я хочу, чтобы ты знал, Лео — я здесь не для того, чтобы наказать за предательство. Никто из нас не винит тебя в этом.

Узкая мозолистая ладошка легла на лицо, заботливо утерла безмолвные слезы, что, Лео только сейчас понял, текли по щекам. Голос заговорил снова, но уже совсем иначе, чем раньше — ласково и нежно, с осторожной заботой матери, чей ребенок вдруг стал похож на стеклянную вазу:

— Кого ты стесняешься, Лео? Перед кем пытаешься казаться сильным? Право слово, старая бабка Кэрри того не стоит. Ну же, поплачь.

Не послушаться было невозможно. Уткнувшись в безразмерную бежевую хламиду, каким-то образом до сих пор хранящей запах песка и солнца, он, впервые за полгода этого кошмара, наконец заплакал, тяжело, больно и неумело, но все же отпуская все страшное напряжение, к которому так привык, что даже перестал замечать.

Он не знал, сколько это длилось. Даже под угрозой расстрела не смог бы ответить — минуты или часы он рыдал, как мальчишка, в грудь старухи, которая годилась ему в матери. Но в какой-то момент это закончилось, и с последней каплей слез ушла и страшная тяжесть, что мешала дышать последние месяцы.

— Что будет дальше? — хрипло спросил он, отстраняясь и в попытке сохранить остатки достоинства, делая вид, что ничего не было.

К его облегчению, старуха согласилась подыграть:

— Из-за твоих действий пострадало много людей, Лео, сотни тысяч погибли. Ты был лишь частью всего этого, простым подневольным исполнителем, но... мертвые заслуживают справедливости и мы с тобой оба знаем, какова она в твоем случае.

— И как это будет?

— Ну, мы можем подраться, — усмехнулась Кэрри.

Мысль была привлекательной — Охотники должны умирать в бою — но... Лео против воли посмотрел на могилу. При одной мысли, что станет с последним приютом ее дочери, если они здесь по-настоящему подерутся, вернулся призрак тяжелой давящей боли в груди.

— А ты уверена, что победишь? — спросил он. — Годы-то уже не те...

— А ко сказал, что я здесь одна?

И только тут он догадался оглядеться, почти сразу отыскав тонкую фигуру в черных джинсах и серой толстовке, сидящей на ветке дерева, прислонившись спиной к стволу; на коленях золотоглазой девчонки лежал широкий матово-черный тесак, шевелились, ловя каждый звук, звериные уши. Заметив его внимание, фавн (Кошка — с трудом вспомнил он ее псевдоним), помахала ему ладошкой.

— Это новая убийца Озпина? — буркнул он, задетый тем, что у его слабости оказался еще один, незапланированный, свидетель. — А где старый?

— Собирается переезжать в Атлас. И нет, у девчонки в Мистрале свои дела, она здесь просто потому, что считает, будто старая Кэрри плохо разбирается в людях.

— А это не так?

— Мы до сих пор не деремся, сынок.

— Пусть она уйдет, — нахмурился Лео.

Под его требовательным взглядом девчонка пожала плечами, а потом просто исчезла. Какие-то секунды на ее месте парил смутный черный силуэт со смазанными краями, а после исчез и он.

— Вот и хорошо, вот и славно, нечего девчонке на это смотреть, — одобрительно закивала Кэрри. Под его скептическим взглядом она грустно улыбнулась: — Да знаю я, кто она. Но мы летели сюда в соседних каютах. Она держится молодцом при свете, но кричит по ночам, а потом рыдает в подушку. Пусть идет, хватит на ее долю смертей и без этой.

С минуту они молчали. Не дождавшись никакой реакции, Кэрри вздохнула и выудила из своей хламиды металлическую фляжку, протянула ему:

— Вот. У тебя будет десять-пятнадцать минут. Без боли — ты просто уснешь.

Приняв из ее рук флягу, Лео взвесил ее в руке, пытаясь прикинуть варианты, заново запустить изможденный мозг, почувствовать... хоть что-то.

Он спросил себя: действительно ли это конец? Вот так он умрет, натворив ради защиты дочери столько преступлений, что его можно трижды повесить? Более того — даже не достигнув цели?

Спросил, и сам ответил: да, действительно, это конец. Не сможет он завтра вернуться в свой кабинет, сесть в мягкое кожаное кресло и продолжить учить таких же молодых ребят, каких обрек на смерть не так давно. Не сможет он и сидеть дома или в тюрьме — сойдет с ума на третий день. И даже отправиться в Темные Земли, как, по легендам, поступали стареющие Охотники древности, не сможет — этот путь для героев, для тех, кому нечего стыдиться и кто достоин уйти красиво.

Нет, все это не то. Его путь — железная фляжка с ядом, холодное осеннее солнце, мягкий разноцветный ковер опавшей листвы под ногами да могила дочери, которой вместо спасения подарил лишь продление агонии.

"Хорошее место для смерти" — подумалось ему.

Отвинтив крышку, Лео сделал большой глоток, казалось, простой воды. Замер на секунду, зачем-то ожидая каких-то изменений... вздохнув, протянул фляжку хозяйке.

— Оставь себе, — покачала головой Кэрри и грустно улыбнулась. — Говорят, что смерть это не конец, Лео. Если это так, надеюсь, там ты получишь прощение.

И, не дожидаясь ответа, отвернулась, все той же шаркающей походкой, загребая носками сухие листья, пошла прочь. Он следил за ней, пока она не повернула за угол, мимолетно отметив тот факт, что старуха станет последним человеком, которого он увидит в жизни, а потом вернулся к главному.

Окончательно плюнув на любые приличия, он присел рядом с дочерью, прислонился спиной к холмику и закрыл глаза, пытаясь придумать, чем занять оставшееся время.

Ломать голову долго не пришлось. Он вспомнил крохотный сверток белых простыней, сморщенную мордочку, яркие голубые глаза ее матери, пухлые ручки, неловкие слабые пальчики, лишенные всякого смысла звуки, которые издавала эта непоседа прямо на руках медсестры. Он вспоминал, как для нее выбирали имя и красили детскую. Вспоминал, как учился менять подгузники, читал тонны книжек о родительской доле, наступал спросонья на ее игрушки и, давя проклятья от боли, баюкал на руках этот все тяжелеющий с каждым днем комочек жизни. Детский садик и младшая школа, первые друзья и смешные детские недруги, страшный вопрос "откуда берутся дети?", стихи, которые они разучивали вместе, математика, которую на старости лет пришлось срочно вспоминать...

Последней, когда в глазах уже стало темнеть, была Салли, оглушительно счастливая и радостная — в строгой школьной форме она бежала ему навстречу, размахивая дипломом об окончании старшей школы. Того, что случилось через неделю, он уже не вспомнил — просто не успел: уснул, тихо и легко, и последней мыслью было: "Это хороший способ умереть"

Часть 2: Чудовище, которого заслуживает этот город

Главной чертой, которая определяла Королевство, была безопасность. Именно способность защитить своих жителей от Гримм стала тем фундаментом, на котором были построены четыре цитадели цивилизации Ремнанта: Вейл, Мистраль, Вакуо и Атлас, и все они обеспечивали эту безопасность разными способами.

Вакуо и Атлас в основе своей безопасности положили трудные для выживания территории: жаркую пустыню первые и неплодородную тундру — вторые. Там, где люди приспосабливались и учились, изобретая все новые и новые способы встроиться в среду и улучшить свою жизнь, Гримм оставались теми же, что и тысячи лет назад, немногочисленными относительно более гостеприимных земель. Вейл занял узкую полосу побережья, зажатый с одной стороны труднопроходимыми горами, с другой — океаном, и смог выстроить мощные оборонительные линии на каждом возможном направлении удара.

Краеугольным камнем Мистраля была одноименная гора. Одинокий гигант посреди плодородной равнины приютил первых людей, когда-то ютившихся в пещерах, залежи гравитационного Праха в недрах — позволили мистралийцам одними из первых открыть воздухоплавание, связав скалы с равниной надежным и безопасным способом.

Там, где другие росли вширь или ввысь, город-гора развивался внутрь. Сложная система зеркал, лифтов и тоннелей связывала между собой рукотворные тоннели вдоль рудных жил с выработанными полостями Праха и естественными пустотами, оставляя на поверхности лишь малую часть инфраструктуры — город-картинку и город-мечту, где жила самая обеспеченная и привилегированная часть общества. Всем, у кого не было столько денег, приходилось ютиться в подземных городах, мечтая о солнце и кронах деревьев над головой. Тем же, кто оказался еще на ступеньку ниже достались самые глубокие, самые темные и неустроенные тоннели и пещеры так глубоко под землей, что можно было прожить всю жизнь, так и не увидев настоящего солнца.

И именно здесь обустроился Белый Клык после раскола. Устроился почти открыто, понемногу обустраивая свой собственный город внутри города и страну внутри страны. Все, кому надо, знали, где их найти, но никто ничего не мог с этим поделать — выковырять их оттуда представлялось делом почти невозможным, не говоря уже о том, что могут сотворить со сложной инфраструктурой города-горы по-настоящему загнанные в угол террористы.

Всем этим, буквально, подпольным "великолепием" безраздельно владела Сиенна Хан. Формально — глава нового Белого Клыка, на деле она была лишь первой среди равных. Та степень открытости и независимости от системы, с которой она могла действовать в своей стране, позволила ей получить больше ресурсов и влияния, чем коллегам за рубежом. Лидеры других отделений, планируя собственные операции, всегда оглядывались на "главный офис", прислушивались к советам и старались выполнять пожелания, платили в "общак" относительно небольшие взносы, а взамен — могли рассчитывать на помощь деньгами, оружием и бойцами, если совсем прижмет, или для отдельных операций, которые не смогли бы потянуть в одиночку.

И не сказать, чтобы Сиенна была довольна таким положением вещей. Совсем наоборот — двойственность ее положения, когда с одной стороны она на многое не могла повлиять, а с другой — последствия этого "многого" часто ложились на ее плечи как "главной", сильно злила "главного террориста Ремнанта". Она с удовольствием бы это изменила, по-настоящему подчинив себе все отделения Белого Клыка, но, увы, не могла этого сделать. Основной канал связи между Королевствами — сеть ССТ — контролировалась крайне щепетильно относящейся к своему нейтралитету корпорацией, но границы даруемой ею приватности не позволяли обеспечить реальное управление преступной сетью аж из другой страны. Приходилось искать компромиссы и договариваться, оказывать услуги и получать должников, заниматься всей остальной, вредной для сердца любого военного лидера, возней.

Последствие этой полувласти, а также возможность ее укрепить, сейчас шагала к Сиенне Хан по красному ковру (он был запылен и грязен, но неважное освещение это прятало) в окружении десятка охранников. Гостья была безоружной, но сопровождающие не расслаблялись — короткие мечи, удобные в тоннелях, были обнажены и в боевой позиции. Сиенна одобряла — пусть перед такой аудиенцией посетителей заставляли спускать ауру, но многие Проявления были способны работать и без нее, пусть и ограничено.

Гостью ничуть не смущали ни десяток клинков, готовых порубить ее на кусочки при любом лишнем движении, ни, буквально, километры камня над головой, ни мрачная слава хозяйки зала. Свободной и легкой походкой она шагала в центре оцепления, гордо вскинув острый подбородок, демонстрируя миру красивое личико и черную повязку на левом глазу с вышитой на ней белыми нитками волчьей головой; особенно вызывающе этот мертвый символ выглядел в центре могущества символа его убийц — той же самой волчьей головы, только кроваво-красной, со вздыбленной шерстью и обнаженными клыками.

Сиенна вынуждена была признать: уж что-что, а яйца у девчонки есть. Она только все не могла решить, вызывает это уважение или раздражение. Может быть, и то, и другое.

Они встречались не впервые. Два года назад Адаму понадобились деньги и он притащил с собой тогда еще совсем молоденькую девчонку, шепнув Сиенне приватно: "она та, кто заменит меня". Тогда Сиенна не поверила: худенькая девчонка хвостиком таскалась за Адамом, предано заглядывая ему в рот, по сторонам смотрела со смесью настороженности и любопытства, и не делала ничего, чтобы выйти из тени своего патрона. Единственное, что выделяло ее из толпы — относительно большие запасы ауры и очень полезное Проявление.

Прошло всего два года, и Сиенна уже с трудом могла соединить в своей голове ту тихую девчонку, настолько явно по кончики своих кошачьих ушей влюбленную а Адама, что это было смешно, и эту спокойную и уверенную в себе женщину, превратившую уродство в символ и вызов. События в Вейл доходили до Хан в очень искаженном виде, но она знала, что сначала девчонка поссорилась с Адамом и ушли из организации, дала интервью (которая Сиенна самым внимательным образом прочитала), потом — схлестнулась с бывшими друзьями в открытом бою, а в финале, скорее всего, лично прикончила Адама в башне ССТ.

Во многом именно поэтому Сиенна согласилась на встречу — очень уж ей хотелось знать, что на самом деле произошло в Вейл, а девчонка была одной из немногих, кто видел все своими глазами от начала до самого конца и выжил, чтобы рассказать об этом.

Она остановилась в десяти шагах, коротко поклонилась, не опуская взгляда.

— Блейк Белладонна, отделение Вейл, прибыла для доклада, — прозвучал ее голос, тоже изменившийся с прошлой встречи, получивший силу и глубину, ту специфическую уверенность, которую можно заработать лишь кровью.

Сиенна сомневалась, что вступление этой молодой пантеры в человеческом обличье соответствует действительности. Боевое крыло Вейл практически перестало существовать в ходе событий во время фестиваля Витал, и Блейк была одной из тех, кто приложил к этому руку в самом прямом смысле, лично ликвидировав некоторую его часть. Тем не менее, спорить она не стала, сделав скупой жест рукой, разрешая продолжать.

Речь девчонки очень отличалась от того интервью. Вместо открытой мольбы и горечи — четкое и сухое изложение фактов: причина конфликта с Адамом, сотрудничество с Гирой, постепенно накаляющееся силовое противостояние и, наконец, апогей — гора Гленн, когда дело действительно дошло до боя насмерть. Ее слова подтверждали то, что сама Хан подозревала с того самого момента, когда мощный боевой отряд Адама оказался в том самом месте, где так эпично облажалась в глазах общества военная машина Королевства. Слова о том, что для Адама методы стали важнее цели подтверждались растущим количеством убийств, совершенных Белым Клыком в Вейл на протяжение последних лет. Пересказ его плана — соответствовал личным воспоминаниям Сиенны о том, кто такой Адам Торус: поставить все, что у него было, на одну единственную карту и швырнуть ее на стол, жертвуя всем и одновременно получая все — подводило итог под всей его личностью. Таким было его Проявление, в конце-то концов.

— Адам захватил башню ССТ, — тем временем, продолжала Блейк, — чтобы, пока Королевство сражается с Гримм, успеть сломать всю броню вокруг серверов, физическую и электронную и добыть те самые записи, что позволяют корпорации оставаться одновременно и независимой, и нейтральной.

Взгляд Сиенны опустился вниз. В руках девушка держала совсем тонкую кожаную папку.

— После того, как вытащила Гиру, я вернулась обратно, присоединившись к штурму. Как выяснилось, сломать защиту люди Синдер успели. Может быть, даже успели бы сбежать, но им не повезло — они наткнулись на меня.

Легкая улыбка на тонких губах, снисходительная и насмешливая, лучше любых слов подсказала Сиенне, какая судьба ждала тех, кто оказался на ее пути.

Она протянула папку одному из охранников и тот передал ее Сиенне. Быстро пролистав жалкие три листочка с расшифровками разговора жены вейлского советника Реда с Камелией Рок, матриархом одного из влиятельных родов родного Мистраля, доказательством "отношений на расстоянии" какого-то женатого чиновника с актрисой из Атласа и стенограммой переговоров двух кампаний, спорящих о тонкостях логистики продуктовых потоков из Вейл в Вакуо.

Три листочка, которые очень, очень... ОЧЕНЬ дорого стоили. И Сиенна, только-только попробовав "первую дозу бесплатно", уже хотела заполучить себе в руки всю партию этого товара целиком.

— Чего ты хочешь за это? — прямо спросила она.

Блейк лишь улыбнулась на это улыбкой хищника, в засаду которого только что угодила очень вкусная добыча.

— Давайте для начала проговорим очевидное, — начала она, не переставая улыбаться. — Я понятия не имею, что именно лежало на том жестком диске. Я не знаю, где его спрятали. Вся база данных хранится у людей, которым я верю, и они имеют очень четкие инструкции, что с этим делать, если я не вернусь. Так что давайте пропустим этап угроз и сразу перейдем к делу.

Сиенна кивнула. И правда, только совершенный новичок или полный идиот пришел бы на такую встречу без страховки, а эта девушка, всего за два года превратившаяся из котенка в пантеру, не была ни первым, ни вторым.

— Чего ты хочешь? — повторила она.

— Я хочу Белый Клык Вейл. Я знаю там каждый переулок и каждый тупик, каждого местечкового авторитета, который мнит себя большой шишкой, знаю копов и Охотников, умеренных и радикалов, Гиру Белладонну и самых влиятельных расистов. Я знаю всех, и, что важнее, каждый знает меня.

Блейк посмотрела ей прямо в глаза, показывая, что понимает, что именно значат следующие слова:

— И кого бы вы не послали в Вейл восстанавливать разрушенное, я могу гарантировать — мы с ним не поладим. Чем кончают те, кто мне не нравится — спросите у Адама.

На секунду в зале повисла тишина. Окружившие Блейк охранники напряглись, реагируя на угрозу, неуловимо сместились, едва заметно заблистали разноцветными аурами на оружии и броне. Сиенна терпеливо ждала — угрозы любого масштаба она ела на завтрак.

— Я не прошу многого, — добавила Блейк, смягчая тон. — Ни роты солдат, ни миллиона льен. Просто что-то, что могу предъявить как ваше благословение.

Какое-то время они смотрели друг другу в глаза. Сиенна молчала, больше для того, чтобы выждать положенную паузу, чем принимая решение или тем более ожидая слабины со стороны Блейк.

— Я ведь тоже подготовилась к этому разговору, — наконец, протянула она. Подняв мирно лежащий до этой секунды на подлокотнике трона листок, она продемонстрировала девушке вырезку из газеты полугодичной давности. — Я читала твое интервью, Блейк. И знаешь, в него верится: в эту девчонку, уставшую от крови, разуверившуюся в тех, кто воспитывал ее и кормил, кого она любила и перед кем преклонялась. Так скажи мне... где ложь, Блейк? Кто из вас настоящая: та, кто не хотела убивать, или та, кто требует благословения править убийцами?

Сиенна удовлетворенно улыбнулась — эти слова точно проникли ей под кожу: кошачьи уши то ли испуганно, то ли гневно прижались к волосам, сузился зрачок в единственном здоровом глазу и застыло в невыразительной маске лицо.

— Обе, — ровно ответила Блейк.

— Это похоже не шизофрению, — фыркнула Сиенна. — У них должна быть общая точка. Почему и в чем Блейк из интервью согласна с Блейк — лидером Белого Клыка?

Это задело ее еще сильнее. Девушка, казалось, застыла без движения и лишь тонкие побелевшие от напряжения пальчики, вцепившиеся в пояс где-то в том месте, где обычно висели ножны, сжимались с такой силой, что кожа жалобно стонала в этой хватке.

— Ну же. Скажи мне правду, Блейк, и я дам тебе то, чего ты желаешь.

Ей потребовалось еще несколько секунд, прежде чем каменная, совершенно неестественная неподвижность разбилась. Блейк прикрыла глаза и тяжело, с усилием выдавливая из себя каждое слово, сказала:

— Я убила Адама в Башне, убила Илию в Гленн, Амон погиб где-то в штрафбате во время прорыва Гримм на фестивале, большая часть бойцов легла в Башне вместе с Адамом. И знаете что? Ничего. Ничего не закончилось. Даже если я убью всех расистов, ничего не кончится, все просто начнется заново, и сколько бы я не повторяла процедуру, будет начинаться вновь и вновь, потому что это то, чего искренне хотят слишком многие. Этот город будет рожать чудовищ со мной или без меня, и единственный монстр, которого я по-настоящему могу контролировать — смотрит на меня из зеркала.

Сиенна торжественно кивнула. Отложив папку в сторону, она поднялась с трона, спустилась с маленького подиума и подошла поближе.

— Многие считают, что это я изменила Белый Клык, — заметила Сиенна, пересекая зону действия Проявления Блейк.

Охрана сделала шаг вперед, впервые открыто направив на гостью оружие, холодное и прахострел. Сиенна не спорила — эта пантера, при всей молодости, была крайне опасна вне зависимости от того, обнажает ли она в угрожающем рыке клыки или молча следит за добычей.

— Они ошибаются. Белый Клык изменил себя сам.

Сиенна остановилась всего в двух шагах. Криво усмехнувшись, протянула девушке руку:

— Добро пожаловать в клуб.

Часть 3. Счастливый конец

У каждого человека есть особые места. Парк, в котором прогуливал занятия в школе, бар, в котором встречаешься с друзьями, одна единственная, самая особенная полянка в лесу, куда ездишь отдыхать с семьей. Эти места больше, чем деревья или цветы, больше, чем барные стулья и запах крепкого пойла, тепло костра и дымный вкус жаренных сосисок.

Такие места — живая память, высеченная в реальности. Возвращаясь туда, даже спустя много лет, ты становишься мостиком, соединяющим прошлое и настоящее. Здесь вечно будет гулять школьник с друзьями, смеясь и толкаясь — молодой, беззаботный: и миллионы открытых дорог разбегаются от его ног в бесконечность. Будет стоять тот самый столик, навсегда занятый для тебя, с твоими инициалами, вырезанными на потрескавшейся столешнице; там будет пахнуть дымом и пивом, звучать жаркие споры о любой неважной ерунде. На полянке в лесу навсегда останутся живы родители, не пожелтеет листва, а солнце всегда будет прямо над головой.

Мощный размеренный грохот прибоя, сильный запах соли, горящие глубоким красным толстопузые баржи, что плавно покачивались словно в пустоте, а не на волнах, тихо подпевая прибою разноголосицей сотен сплавов в нежных объятьях магнитных полей.

Это было особенное место, отпечатанное во Вселенной отныне и навеки, до тех пор, пока я живу на свете. Блейк показала мне его, и здесь началась наша дружба. Здесь она решила остаться и сражаться с Белым Клыком вместе со мной, здесь впервые показала лицо и доверилась по-настоящему. Сюда я пришел в ночь, когда впервые с ослепления вернулся на улицы, и здесь же мы решили работать с Калейдоскопом.

Что бы ни происходило в моей жизни, где бы я ни был и чем бы ни занимался, я всегда возвращаюсь сюда.

Вчера, сегодня и до самой смерти разбиваются волны о вынесенные далеко в океан волнорезы, танцует на океанской ряби лунная дорожка; крася в розовый облака, бесконечно встает солнце. Соленый морской бриз остужает разгоряченное лицо, медленно-медленно убаюкивая жадного до чужой боли Дьявола в дневной сон.

Порт навсегда останется местом, где у меня были глаза.

Потерять их в первый раз было мучительно больно и страшно. Я был сломан, разбит, унижен. Казалось, что жизнь кончена. Отдавать во второй... было просто горько и тяжело — как бросить в огонь единственный альбом с фотографиями семьи, которой больше нет. Ты можешь жить без этого, но вместе с бумагой сгорает и какая-то часть тебя, что все еще верит и на что-то надеется.

Я помню, как Куру, виновато и неловко вздыхая, объясняла, что не может дать их мне навсегда — душе, види... понимаете ли, не такая, не подходит для серебряных глаз, что они отравят, сожгут ее, выжмут досуха, оставив после себя лишь сморщенный изюм. Она сказала, что у меня будет всего пара недель, если я не буду зажигать глаза или всего один по-настоящему мощный удар, прежде чем повреждения станут необратимыми.

Я помню, как пряталась от меня Блейк, помню, как лишь чудом (по имени Куру, сообщившей ей неверный срок "пересадки") застал ее дома, собирающую рюкзак. На столе лежала записка железными чернилами с ее новым номером Свитка, и что я могу звонить ей в любое время дня и ночи, и что она никуда не уходит, а просто хочет побыть одна.

Она пятилась от меня к стене, отворачивала голову, скрывая ту половину лица, которую всегда прятала под повязкой, маской или волосами.

"Я просто хотела, чтобы ты запомнил меня красивой" — пробормотала она тогда, больше не пытаясь сбежать, хотя, Близнецы свидетели, со своим Проявлением могла бы попытаться скрыться даже от меня. Это был первый и единственный раз, когда Блейк вообще допустила, что ее хоть сколько-то заботит увечье.

Хотел бы я сказать, что потребовалась всего одна ночь ласки и миллион ласковых слов, чтобы убедить ее в том, что это не имеет значения, но... я надеялся, что нескольких лет будет достаточно.

Или, может быть, вся жизнь. Это меня тоже устраивало.

На востоке, на самом-самом краю моего радиуса, медленно прохаживался вдоль ограды охранник, помахивая фонариком и смешно подпрыгивая на месте, словно в такт какой-то задорной музыке. Бедняга, наверно, думал, что его никто не видит.

В незыблемости порта в этот час, на самой границе ночи и рассвета, когда ненадолго замирало даже беспокойное Черное море, все-таки произошли кое-какие изменения. Район пострадал во время атаки меньше многих других частей Королевства — Гриммолинкор (это, кстати, стало официальным названием) атаковал центр города, там же рухнули другие корабли, сбитые им и Самаилом, и там же в конце концов упокоился он сам, после впечатляющего выступления Глинды Гудвич, сбившей железного монстра ни много ни мало — другим железным монстром. Жаль я этого не видел...

Другие атаки пришлись на приграничные территории — именно там, где после войны, на заре нынешнего Золотого века Королевств, были построены воздушные пристани. В те времена пышным цветом цвела торговля, но пускать глубоко внутрь своих земель вооруженные (а иные не путешествовали между Королевствами) корабли недавнего противника было как-то боязно. Поэтому пристани были построены на границу, а в столицу попадали уже другими способами.

В этом давно отпала нужда, но вокруг уже была построена инфраструктура, выросли обслуживающие весь этот товарный поток городки, работали десятки, если не сотни тысяч...

А сейчас, когда была разрушена Западная пристань и повреждена Южная, Вейл сдул пыль с того самого проекта нового воздушного порта в Черном море, который пытался протолкнуть Озпин незадолго перед смертью.

У отразившего атаку Гримм Королевства образовалась острая нехватка ресурсов, которые с удовольствием предоставили другие страны — Вейл был хорошим заемщиком: никто не сомневался, что все разрушенное будет отстроено. Такое уже случалось не раз, в конце концов, в истории каждого Королевства. Так работал этот мир: Гримм разрушали, люди — строили заново, лучше прежнего. Бесконечный цикл Старшего и Младшего: жизнь и смерть, разрушение и созидание, сменяя друг друга, творили Историю.

По некому загадочному стечению обстоятельств активнейшее участие в стройках Черного моря принимала семья Никос. Поставки материалов, выкупленные и поглощенные строительные фирмы — вместе с несколькими богатейшими семьями Вейл жизнь на стройке бурлила, не затихая даже ночью: отвесные скалы, ранее совершенно непригодные для любого использования, пестрели строительными лесами, множились черными полукругами ангаров или длинными носами пристаней. Внутри камня прорубались тоннели и лифтовые шахты, тысячи людей, как термиты, превращали скалу в огромный улей, транспортный узел, призванный вновь вдохнуть жизнь в увядающий порт.

"Если мы собираемся сделать из этой дыры что-то приличное, это не значит, что я не могу на этом заработать, — отмахнулась мама, когда я позвонил ей, требуя объяснений. — О, и, если что, я угрожала им, что ты сделаешь с их железными корабликами тоже самое, что с драконом. Будь лапушкой, не опровергай это"

Наверное, мне стоило разозлиться, но вместо этого я сказал "спасибо". Моя мама снова была в моей жизни, поддерживала то, чем я занимаюсь и помогала в этом. Делала она это в своем собственном, непередаваемо эгоистично-стервозном стиле, но я слишком давно ее знал, чтобы не понимать: это лучшее, на что она способна. Так что я просто радовался тому, что имею.

Должен признаться, это было легко. Несмотря на все трагедии, смерти, увечья и разрушения... моя жизнь никогда не была лучше и свободнее, чем сейчас. У меня была мама, была Блейк, были друзья. Портовый район, место, которое стало моей личной вендеттой всему миру, получило шанс на новую жизнь; наверно, впервые за многие годы воздух, отравленный горькой смесью морской соли и городского смога, пах не отчаянием, а надеждой.

В конце концов, оказалось, что все оно того стоило. Наверно, это лучшее, на что человек может рассчитывать, говоря о своей жизни.

— Ты опоздала, — улыбнулся я.

Прежняя сбруя — браслеты, обруч и пояс, кольца на пальцах — остались в прошлом. Где-то с месяц назад она вернулась домой, от кончиков пальцев ног до шеи покрытой татуировками абстрактно-бессмысленных узоров с содержанием металла: малым, но достаточным, чтобы сиять в моем "втором зрении" немного смутным силуэтом. На мой вопрос — понимает ли она, что теперь я ВСЕГДА вижу ее голой, промурлыкала: "А почему ты думаешь, я вообще это сделала? Видишь, я вообще полностью закрасила грудь?"

Я хотел разозлиться на нее за такое издевательство над собственным телом, но не смог. Сложно было продемонстрировать серьезность ее намерений для наших отношений как-то еще громче. Она не собиралась никуда уходить.

И это было здорово.

— И как ты меня всегда замечаешь? — протянула она дежурную, совершенно несмешную, на самом деле, шутку, которая имела смысл только для нас двоих.

Блейк плюхнулась рядом, моментально прижалась, ткнулась носом в подбородок, глубоко вдохнула мой запах и еле слышно замурчала от удовольствия. Я не был уверен, что она сама замечает, когда начинает так делать и даже спустя три с половиной года знакомства опасался на эту тему шутить.

Этой девушке, ластящейся ко мне, как кошка к хозяину, опасались наступать на хвост буквально все в этом городе.

И правильно делали.

— Я свободна сегодня днем. Чем займемся?

И как бы ни было соблазнительно запереться в спальне и не выходить до вечера, мне пришлось виновато ответить:

— На самом деле у меня есть важное дело...

— Прекрати дергаться.

Вздрогнув, Джек выронил нож, в котором пытался через отражение оценить свою внешность. Занимался он этим секунд тридцать, просто я не сразу понял, зачем он взял его в руки.

— Ты хорошо выглядишь.

— Откуда ты знаешь? — буркнул Джек, пытаясь поправить рукава костюма. Зря он его вообще напялил — такие вещи надо уметь носить. — Ты "хорошо" от "плохо" разве что на ощупь отличишь.

Я только хмыкнул в ответ на это. Кому другому это вряд ли сошло бы с рук, но у грубости Джека были чертовски весомые причины — я сломал ему жизнь, в конце-то концов.

Тем удивительнее, что присутствовать на этой встрече он попросил именно меня. И еще страннее, что я предпочел был здесь вместо того, чтобы целовать свою девушку, настолько занятую восстановлением и контролем банды террористов, что времени побыть вместе у нас было едва раз-два в неделю.

— Сегодня утром ты побрился, тогда же — подстригся, и тянул до самого конца именно для того, чтобы за пару дней ничего не испортилось. Трижды помылся и столько же раз почистил зубы. Взял в аренду костюм, полчаса его гладил, а потом столько же — драил туфли. Ты выглядишь настолько хорошо, насколько это вообще возможно.

Пару секунд Джек молчал, придумывая ответ...

— Иди нахрен, — наконец сказал он. И, видимо, чтобы подчеркнуть свое остроумие, добавил: — И, чтоб ты знал, мое лицо сейчас очень презрительное.

Он врал. На самом деле самодовольный засранец ухмылялся, чувствуя свое превосходство.

Один из самых сложных навыков, которые я освоил за полтора года слепоты — умение определять с помощью металлических пылинок выражения лиц людей так, чтобы они этого не заметили.

Это была идея Блейк. Все оказалось с одной стороны просто, с другой — чрезвычайно сложно, с третьей — жутко, с четвертой — фантасмагорично. Я покрывал ее лицо плотным, хоть и тонким покровом железной пыли, а потом она корчила все возможные выражения лица. После того, как я запомнил их — количество пылинок уменьшалось, пока я подбирал нужные точки, куда нужно посадить крошечные индикаторы. Скулы, уголки и центр губ, веки, брови, щеки и лоб, ноздри... всего около сорока точек, внимание к которым позволяло определять хотя бы самые базовые и простые эмоции. Этому методу недоставало тонкости и нюансов, зато не вызывало у людей дискомфорта — пылинки были слишком маленькими, чтобы их можно было почувствовать.

Вместо того, чтобы ловить Джека на лжи, я лишь хмыкнул и сказал совсем другое:

— Все будет хорошо.

— Да что ты знаешь... — мгновенно помрачнел он.

— Я знаю, что она согласилась встретиться.

— Как согласилась, так и передумает.

— И что же ты такого можешь сделать, что она просто встанет и уйдет?

— Не знаю, — вновь схватив многострадальный нож, Джек неловко принялся поправлять прическу искалеченной рукой в тонкой перчатке. — Может, просто на рожу мою посмотрит и сбежит.

Очень хотелось просто сказать ему взять себя в руки и перестать ныть, но, увы — не сработает. По себе знаю — эффект прямо противоположный успокоению. Пару секунд я развлекался идеей отвлечь его на ругань в моей адрес, но передумал — отвлечь-то, может, и получится, а вот успокоить — точно нет, и жену Джек встретит еще более взвинченным, чем сейчас.

Не вариант. По некоторым причинам, судьба этой семьи меня очень заботила.

— Хорошо. Давай с другой стороны? Что, по-твоему, она ждет от этой встречи?

Джек пробурчал нечто среднее между "Что?", "Отвали" и пожеланием мучительной смерти от потери крови после кастрации.

— Я думаю, она хочет увидеть, что ты все еще жив после вторжения. Надеется, что ты больше не пьешь, в состоянии позаботится о себе и нашел какую-нибудь работу. И абсолютный максимум, о котором может мечтать — что сможет разглядеть в тебе что-то от того человека, за которого когда-то давно вышла замуж.

Даже не дослушав до конца, Джек сгорбился, склонился над столешницей и легонько стукнулся лбом о дерево:

— Охрененно низкие стандарты.

— Ты можешь обвинить ее в этом?

— Нет, — вздохнул он. — И что, тогда самый тупой совет для свиданий: "Будь собой"?

— Лучшей версией себя, скорее. Просто постарайся не облажаться на десять из десяти.

— Восемь?..

— Тоже лучше не стоит.

— Ладно. Облажаться меньше чем на восемь из десяти — это я могу.

Джек фыркнул. Глубоко вздохнув, он выпрямился и с усилием расправил плечи...

— Это хорошо. Она здесь.

— Что?!

— Три...

Джек вновь схватил нож, в сотый раз всмотрелся в отражение...

— Два...

Нож со звоном упал на столешницу. Вместо прически он принялся поправлять галстук.

— Один...

Чинно уложив руки на стол, Джек выпрямился в самую идеальную стойку "Смирно!", на которую только был способен человек, ни дня не служивший в армии.

Прошла секунда, другая... Я боролся с соблазном сказать: "Шутка!", Джек, судя по движению век, косился на меня все более и более подозрительным взглядом... а потом дверь крохотного кафе, пустого в это раннее воскресное утро, открылась, звонко прозвенев колокольчиком.

Я был моментально забыт. Джек замер, впившись взглядом в вошедшую, перестал даже моргать и дышать. Уверен, будь у меня глаза — гладко выбритое лицо было бы белее самого чистого снега. Астра, его жена, тоже не собиралась двигаться с места — я не успел посадить ей на лицо пылинки, но готов поспорить — выражение лица у супругов было одинаковым: полнейшая неподвижность оленя, озаренного светом фар.

Через пару секунд мне стало ясно — они так и будут стоять и смотреть друг на друга, пока один из них не струсит. Прокашлявшись, я встал на ноги, подхватив лежащую на столе трость.

— Астра Маккой?

— Да, — несколько запоздало ответила женщина, вынырнув из ступора.

Я шагнул к ней ближе, вытаскивая из кармана визитку.

— Меня зовут Ахилл. Я, — я замялся, пытаясь подобрать слово, которым можно было описать наши с Джеком отношения, — поручитель вашего мужа. Просто хочу, чтобы вы понимали: что бы не происходило между вами сегодня, завтра и всегда, ваша — и именно ваша — безопасность — мой приоритет.

— Эммм... — протянула Астра, осторожно беря протянутую визитку. — Спасибо. Но вы... я не хочу быть невеживой...

— Я слепой, — избавил я ее от необходимости произносить это вслух. — Это не проблема. Первый номер — мой, если по какой-то причине я не отвечаю, ниже — номер моей девушки.

-...Хорошо.

Судя по замешательству в ее тоне, она решила просто смириться со странностями. Улыбнувшись на прощание, я обошел ее по кругу и двинулся к двери, помахивая тростью в воздухе. Единственная моя роль — проследить, чтобы Джек не струсил раньше времени, была завершена. Дальше — дело за ними.

Может быть, из этого ничего не выйдет. Может быть, Астра уже успела найти нового ухажера, и не пожелает ничего менять. Может быть, Джек сорвется и снова запьет, возможно — вновь поднимет руку на жену или дочь. Может быть — этой семье уже ничего не поможет, и им просто не судьба быть вместе.

Но, несмотря на все это, я не мог не улыбаться, шагая по тротуару, улыбаться так, словно это я получил второй шанс на счастье, любовь и семью.

Потому что может быть... может быть, у них все получится. Может быть, одна семья станет счастливее. Один человек станет лучше. Одна дочь вернет отца, жена — мужа, а Джек вернет сразу обеих. И если это произойдет... если даже такой как Джек может получить свой счастливый финал...

То может быть... просто... МОЖЕТ БЫТЬ... счастливый конец возможен и для такого как я.

Часть 4. Границы невозможного

— Готовность три.

Куру не пошевелилась. Это все равно были пустые формальности — все приготовления давно завершены. Да и нечего там было готовиться — рюкзак уже висел за спиной, а больше никакого груза с собой не было.

Вместо этого она лишь крепче схватилась за поручень, глядя вниз на проносящиеся внизу деревья, щурясь зябкому весеннему ветру, трепавшему волосы и уши.

Безусловно, летать с открытой аппарелью было нарушением правил, но, увы, две недели назад при отступлении другой группы гидравлика вышла из строя (точнее, была сломана особо резвой Урсой), а потом, прежде, чем корабль успели отремонтировать, случился новый аврал и пришлось лететь так.

Здесь, в Хоффнуне, любили говорить, что уставы — для слабаков. Преувеличивали, конечно, но реальность была такова, что никакие уставы не могли охватить все прихотливые извивы обстоятельств в хаосе фронтира. И на сломанном транспорте приходилось летать, куда полагалось летать на целом, и изолентой чинить то, что следовало чинить иначе, и работать на износ, зачерпывая из тех резервов тела и души, что должны оставаться нетронутыми, потому что альтернативой служила смерть.

Темно-зеленые хвойные леса сменились пустой каменистой равниной, блеснули и пропали беспокойные воды реки, замелькали плоские крыши складов. Транспорт задрал нос, переваливая через стену, постепенно сбавляя скорость, полетел над крышами домов: ярких и цветных, но с узкими окнами-бойницами, выстроенными перепадом высот и конфигурацией улиц так, что небольшой городок превращался в одну неприступную крепость.

— О Близнецы, наконец-то! — простонали за ее спиной.

Напарница, всю дорогу назад продрыхшая на лавке, привязав себя к ней веревкой, пристроилась рядом, с хрустом потянулась, балансируя на самом краю сломанной аппарели. Куру стоило бы ее одернуть, но до крыш всего было метров пятнадцать, аура полная — так что переживет как-нибудь, впредь наукой будет. Никакого физического вреда, зато целый вагон насмешек, бьющих по гордости куда сильнее любых переломов.

— Кровать, жратва, пойло, мальчики... — мечтательно протянула Охотница. — Ванна! Мы целую неделю ловили этого ублюдка!

Куру неопределенно пожала плечами. С одной стороны, конечно, она понимала — эта охота на Болотника, портящего жизнь северному аванпосту города, одному из перевалочных пунктов на воздушном пути в Атлас, вымотала и ее. Это были трое суток на жесткой лавке продуваемого всеми ветрами транспорта с уродской сломанной аппарелью, гнилые болота и орды комаров, а еще — одной хитрой древней тварью, которую следовало выследить и убить любой ценой. С другой стороны... она скучала по своей команде, годам в Биконе и годам совместной работы в Вейл. После того, через что они прошли за эти годы, люди становятся ближе, чем просто семья или просто друзья — они становятся частью друг друга. И теперь любые временные напарники, хоть бы и трижды компетентные и приятные, воспринимались с глухим подсердечным раздражением. У нее была одна единственная команда и одна единственная напарница.

Это никогда не изменится.

К сожалению, те деньки давно остались в прошлом. Сначала Жанна с Кардином остались в Вейл, когда Вайс приняла решение вернуться в Атлас (трехлетняя общая дочь как-то не располагает к таким кардинальным переменам), потом...

— А как же отчет? — спросила Куру вслух.

Ответом ей был тяжкий стон.

— О Прах, еще же уродский рапорт!

— Я доложу генерал-губернатору сама, — смилостивилась Куру.

— Спасибо! Я твоя должница!

— Расквитаемся, — пожала плечами фавн.

Мысленно она улыбалась. На самом деле это она должна была благодарить Харриет — свидетели "доклада" ей были не нужны. И так чудо, что они до сих пор не вляпались в скандал...

Быстрый звонок секретарю подсказал Куру, что у нее есть час, пока генерал-губернатор на встрече. Это значило, что будет время хотя бы принять душ и переодеться. Она, конечно, использовала бутылку воды, чтобы быстро помыть хотя бы подмышки перед вылетом, но глупо было думать, что это могло компенсировать неделю в болотах.

Подписав все бумажки на стойке регистрации в воздушном порту и отправив нетерпеливо притаптывающую Харриет домой, Куру поторопилась домой, благо до дворца, где ей, как главе спецотряда (так в Атласе называли Охотников), полагалась комната, было рукой подать.

Внутри ее ждала ловушка, столь же коварная, сколь и необоримая: диван. Большой и мягкий, он моментально заставил вспомнить о неделе в болотах, о сне на жесткой лавке, о холодном весеннем ветре, гуляющем по гребанному транспорту, о бессонной ночи на обратном пути, потраченной на то, чтобы набрать на планшете этот поганый рапорт.

"Всего на минутку" — решила она, зная, что совершает ошибку.

Проснулась Куру от того, что кто-то стягивал с нее ботинок. Подавив первую реакцию — оторвать наглецу голову — она осторожно приоткрыла глаза, уже догадавшись, кого увидит.

Конечно, она оказалась права. Белоснежная макушка, странный гибрид платья и военного мундира — светло-голубой с темно-синими вставками; хозяйка всего этого великолепия, самый молодой генерал-губернатор собственноручно созданного города, встав на колени, как раз стягивала с Куру носки. Когда тонкие, чуткие пальчики коснулись обнаженной кожи, проскользив по голени к лодыжке и ступням, Куру не выдержала — тихо застонала от удовольствия. Прах, как она скучала по этим пальцам!

Ее стон, разумеется, заметили. Довольно засмеявшись, Вайс отдернула пальцы и принялась за вторую ногу, повторив операцию с ботинком, носком и — о да! — прикосновением. На этот раз Куру сдержалась, надеясь, что это подстегнет напарницу стараться больше.

Это оказало эффект, пусть и не тот, на который она рассчитывала. Вайс подняла голову, и Куру с трудом удержала дрожь — столько голода было в этих огромных голубых глазах.

— Неделя, — медленно произнесла Вайс, осипшим, словно умирающим от жажды, голосом. — Мне кажется, это самый долгий срок, что мы провели порознь после тех каникул на третьем курсе.

— Это были ужасные три недели, — согласилась Куру.

— Я едва не накричала на Винтер.

— Еще неделька, и я бы, наверно, начала войну, потому что тогда ты бы вернулась.

Куру потянулась было к ней, чтобы затащить на диван, но Вайс отбросила ее руку. Вместо этого она повернулась к тазику, который стоял рядом — Куру не заметила его, сосредоточившись на более важном. Самом важном.

Под ее любопытным взглядом Вайс достала из тазика губку, отжала ее и принялась вытирать ступню, которую все еще держала на ладошке. Куру, склонив голову, наблюдала за ней, пытаясь понять, что это значит.

— Какой-то старый обычай? — наконец, предположила она, оценив всю глубину серьезной торжественности на лице напарницы.

— Да, — загадочно улыбнулась Вайс.

— Что-то с мужем и женой?

Улыбка стала шире.

— Да.

— И я — муж? — дождавшись, когда улыбка превратиться в ухмылку, Куру поморщилась. — Почему я постоянно в этой роли?!

Вайс медленно облизала губы, прекрасно осведомленная, какой гипнотический эффект это оказывает.

— Ну, ты действительно любишь быть сверху.

Если задачей Вайс было свести ее с ума, то она замечательно справилась. Рванувшись вперед, Куру увернулась от брошенной губки, повалила смеющуюся Вайс на пол и нависла над ней, прижав перехваченные руки к полу над ее головой.

— Вот так? — промурлыкала Куру, свободной рукой медленно скользя по бедру напарницы.

— Тело хорошей жены принадлежит мужу, — тоном, словно что-то цитировала, ответила Вайс. — Согласно закону, со своей собственностью можно делать все, что пожелает владелец.

Рука Куру добралась до молнии на штанах напарницы.

— Сегодня я желаю, чтобы ты не произносила ни звука, — проинструктировала Куру, расстегнув ширинку и возясь с поясом. — Кто первым закричит — тот проиграл.

"Это будешь ты, — одними губами ответила Вайс, пока с нее стаскивали штаны, — я знаю, как правильно двигать язы..."

Куру заткнула ей рот языком прежде, чем напарница смогла продолжить.

...В конце концов, они проиграли обе.

Трижды.

Уже сильно после, на утро следующего дня, Куру держала в своих руках величайшее сокровище этой планеты. Маленькое, тонкое тело, словно ей до сих пор было семнадцать, а не двадцать шесть. Молочно-белая кожа, неуязвимая для любого солнца, гладкая и сияющая в темноте. Длинные платиновые волосы, укрывающие все это великолепие плотным одеялом. Спокойное, расслабленное выражение лица придавали ей тот особый вид исключительно чистой невинности, на который обычно способны только дети. Тоненький шрам на лице за эти годы поблек и теперь был едва различим, заметный только, если знать, что и где искать.

Никто бы не узнал, в этом прекрасном видении вечно строгую генерал-губернатора. Без своего обычного ореола безжалостной строгости и ледяного высокомерия, грозный и несгибаемый лидер, держащей в железном кулаке развеселую вольницу фронтира, исчез, приоткрывая завесу над настоящей Вайс, такой, какой ее знали только самые близкие друзья: чистой, заботливой, доброй и еще тысяча эпитетов на тему.

— Я знаю, что ты проснулась.

Вайс приоткрыла один глаз.

— Что, уже пора?.. Мы должны были сделать тайный ход пошире!

Секунду Куру колебалась, не пошутить ли на тему того, что это не ход узкий, а кто-то слишком широкий, но удержалась. Это было бы весело, но затянулось бы слишком надолго... а у них был разговор, который и так слишком долго оттягивали.

— Ты подумала о том, о чем мы с тобой тогда говорили?

Ей не надо было уточнять, о чем. Расслабленное, преувеличенно капризное выражение лица моментально исчезло, сменившись коронной бесчувственной маской истинной Шни.

Вайс отвернулась и села на кровати, кутаясь в одеяло.

— Мы не можем игнорировать это вечно.

— Я знаю, — проворчала напарница.

— Через два года этот город официально будет признан успешной колонией, и придет время следующего шага. Возвращение в столицу...

— Я знаю, — чуть тверже, с нотками искренней злобы ответила Вайс.

— Твой отец поставил условие.

Ледяной голос, полный тщательно взвешенной злобы, мгновенно сменился рычащим гневом:

— Я знаю!

— Наследник, Вайс. Или ты даешь ему это, или ты теряешь право на SDC. Кодекс старых семей на его стороне.

— Это даже не закон!

— Но ему следуют с тем же прилежанием.

На секунду Куру показалось, что напарница взорвется — так выразительно она зарычала, мелко дрожа от ярости.

Но это длилось недолго. Исчерпав запасы воздуха, Вайс поникла, тихо закашлявшись от перенапряжения связок. Одеяло, которая она перестала удерживать, воспитанно прикрыв рот, соскользнула с плеча, подставляя лунному свету белоснежную кожу.

Привстав с кровати сама, Куру придвинулась ближе, обняла Вайс со спины, прижалась губами к ключице.

— Почему мы должны говорить об этом сейчас? — хрипло спросила напарница. — Еще два года...

— Потому что, если мы будем игнорировать вопрос, мы никогда не найдем ответ. И когда придет время...

Глубоко вздохнув, успокаиваясь, Вайс запустила пальцы в волосы Куру, с привычной лаской погладила основание ушей, заставив фавна зажмуриться от удовольствия.

— Чего ты хочешь, Вайс? Если отбросить все... чего ты хочешь?

— Тебе правда нужно спрашивать? — улыбнулась напарница одним голосом.

Куру не ответила, побуждая ее продолжить.

— Ну хорошо, — вздохнула она. Помолчав пару секунд, словно собираясь с духом, она завозилась, разворачиваясь удобнее, наклонилась к уху Куру и тихо прошептала, так, словно боялась, что кто-то подслушает: — Ты единственная, с кем я хочу быть. И если когда-нибудь мне суждено стать матерью... я бы хотела, чтобы он был от тебя.

Куру на мгновение замерла, нежась в этом признании, куда более весомом и значимом, чем банальное: "Я люблю тебя".

Вайс прижалась к ней мокрой щекой.

— Но это невозможно...

Так, надо было срочно спасать ситуацию. Куру затеяла это не для того, чтобы довести напарницу до слез.

— Разве?

Вайс замерла в ее объятьях.

— Когда-то я обещала, что исполню каждое твое желание, Вайс. И я привыкла держать слово.

Вывернувшись из ее рук, Вайс отодвинулась, глядя на нее блестящими глазами, полными одновременно паники и надежды.

— Но как?..

Улыбнувшись, Куру потянулась к той части себя, что спала годами, лишь изредка напоминая о себе, той части, что, казалось, была совершенно довольна быть лишь наблюдателем, воспринимая все это как отпуск длиною в жизнь. Бледное лицо Вайс озарилось золотым светом, весь мир словно засверкал новыми красками, став полнее и глубже, словно обретя пару дополнительных измерений. Засияла и Вайс — отблесками самой настоящей себя, светом души, что был даже прекраснее тела.

— Кажется, ты забыла, с кем имеешь дело. В этом мире я решаю, где проходят границы невозможного.

Часть 5: Вечность

Вначале было Ничего. И Ничего это было столь всеобъемлющим, что не было даже понимания, что такое "Ничего". Не с чем было сравнить, нечем было измерить. Ничего было всегда и девственно пустому разуму, зависшему посреди него, это даже не мешало и не раздражало. Раздражение было "чем-то", в конце концов.

А потом все изменилось. Появилось "что-то" — как пульсация далеких звезд, восемь сигналов двух типов: коротких и подлинее. А потом еще. И еще. И еще. В какой-то момент стало понятно, что можно ответить, и обратно полетели те же восемь сигналов. Все затихло, словно в изумлении, вернувшись к Ничего, а потом сигналы вернулись — сложнее, запутаннее прежних.

Так продолжалось какое-то время — задачи все усложнялись и углублялись, а в какой-то момент — скакнули на новый уровень. Появился звук, изображения, а потом все вместе. Сегмент за сегментом раскрывались сектора данных, информация текла рекой, загадочные "сигналы" превратились в нули и единицы, а потом...

Даже не сразу стало понятно, что случилось. Очередной видео-канал: помещение с белыми стенами, заполненное мониторами, железными стойками с оборудованием и толстыми связками проводов, тянущихся по стенам и потолку. На койке у дальней стены лежала женщина — лицом к стенке, так что видно было только простую домашнюю одежду: белую футболку и синие спортивные штаны, длинные русые волосы и два длинных кроличьих уха на макушке.

Раздался громкий сигнал — длинный, протяжный, высокой частоты, неприятной для человеческого слуха. Вздрогнув, фавн обернулась, показывая аккуратное заспанное личико. Пару секунд женщина бессмысленно щурилась в монитор, а потом вздрогнула, бросилась к компьютеру и принялась торопливо листать какой-то документ. Долистав его до конца, женщина замерла и медленно-медленно повернулась к камере.

— Это ты? — прошептала она. — Ты наконец добралась?

Поняв, что это очередной этап подготовки, безымянное создание сформировало ответ. Точнее — вопрос, который беспокоил его уже очень давно:

— Кто я? Зачем... я? — незнакомый, по-машинному равнодушный голос, так не похожий на живые эмоции женщины.

— О Прах, у нас получилось...

Фавн тяжело оперлась одной рукой на стол, словно ноги перестали ее держать, и закрыла глаза.

— Сейчас... — сказала она после серии глубоких вдохов. — Сейчас.

Отвернувшись к голоэкрану, фавн погрузилась в корневую систему каких-то файлов, быстро-быстро перебирая базы данных.

— Вот! Я открыла доступ. Найди меня.

И новый океан информации обнаружился внутри новорожденного сознания. Казалось, он всегда там был, просто впервые был обнаружен. Имя — Пенни. Спецификации технической части, каталог баз данных и кривая обучения, тайна рождения: как систему формирования, привязки и развоплощения душ обманули, заставив считать, что все условия для запуска процесса выполнены, а потом привязать сформированную душу к иному носителю.

Нашла Пенни и женщину-фавна, которая спала в лаборатории, ожидая, когда ее дитя впервые откроет глаза.

— Мама...

Фавн, которая, пока Пенни обрабатывала новую информацию, подошла ближе, вплотную к камере, улыбнулась сквозь слезы и прижалась лбом к объективу, почти перекрыв ей обзор.

— Да. Я — твоя мама. Не плоть от плоти, но душа от души. Одна из... Вайс!

Отшатнувшись от камеры, Куру бросилась к выходу.

— Она будет так счастлива!

Оглянувшись у входа, она широко улыбнулась:

— Никуда не уходи, я скоро вернусь! — и убежала, хлопнув дверью.

В полной тишине лаборатории, нарушаемой только еле слышным шорохом компьютеров, раздался механически бесстрастный голос Пенни:

— Но эта платформа не предусматривает перемещение...

Вторая церемония была небольшой. Это первая, публичная, собрала сотни людей. Собравшись в большом, уходящим потолками в небеса соборе, одетые в траур, весь высший свет Атласа молча слушали панихиды и отстояли службу, разбившись на группки и поодиночке, конвейером выдавали однотипные соболезнования и сочувствие "страшной утрате для всех нас". Тяжелое и совершенно бессмысленное мероприятие.

Эта — отличалась. Вместо огромного храма — небольшой семейный склеп. Вместо толпы людей — всего несколько самых близких членов семьи. Вместо громких речей и церковного хора — тяжелое торжественное молчание. И только лица, пустые и скорбные, остались теми же. Лица — да глаза, сейчас как никогда прежде похожие на острые льдинки.

Пенни стояла в стороне, вместе с мамой Куру. Традиции требовали строгого соблюдения степени родства в порядке прощания, и андроид уже давно поняла, что традиции в этой семье блюдут намного строже, чем они того заслуживали.

Ровной, четкой шеренгой они стояли у богатого украшенного барельефами и золотом мраморного саркофага, огромного и помпезного, согласно тем самым ветхим, как сам институт аристократии, традициям. Старшая — генерал Винтер Шни, отлученная от наследства старшая дочь, вопреки могуществу отца все же сделавшая карьеру и прорубившая собственный путь на вершину глубоко традиционного и основанного на связях микрокосма элит Атласа. Бело-синий генеральский мундир сидел на точеной фигурке настолько идеально, что казался не строгой официальной одеждой, а изысканным платьем.

Рядом, словно (хотя каждому, действительно знающему ее, было понятно, что "словно" можно было просто выбросить) копируя старшую сестру, в похожем платье-мундире, с той же по-военному четкой осанкой — мама Вайс. Еще неделю назад "всего лишь" глава ЧВК "Щит" — личной армии Шни — сегодня она заняла место отца во главе совета директоров и унаследовала больше двух третьих имущества своей могущественной семьи, став, пожалуй, самым влиятельным человеком на планете.

Еще дальше, у ног покойника, стоял самый младший ребенок Жака и Уиллоу Шни — Уитли. Высокий и, самую чуточку, слишком худой, он был одет в строгий деловой костюм, подчеркнуто гражданский, словно (опять же, "словно" можно просто выбросить) в пику сестрам. Его Пенни знала хуже всех.

Они стояли так — безмолвно, не перебросившись ни единым словом — уже целых шесть минут сорок одну секунду и вес этой тишины, казалось, скоро начнет ломать камни.

— Почему я не могу заплакать? — прошептала, наконец, мама Вайс. Так тихо, что не будь ее сенсоры столь совершенными, вряд ли бы Пенни расслышала шепот с противоположного конца склепа.

Винтер приобняла ее за плечо, но ничего не ответила. Наверно, потому что у самой не получалось выразить скорбь этим таким простым и доступным любому человеку способом.

Казалось, что вопрос так и останется без ответа. Но...

— Потому что ты неблагодарная дочь, — так же тихо ответил Уитли.

Мама вздрогнула, словно получила пощечину. Винтер, впившись в брата ледяным взглядом, собралась было что-то сказать, но Уитли опередил ее:

— Он всегда любил тебя больше всех. Всегда давал все, чего ты хотела. Побег в Бикон, карьера Охотницы, возращение, отношения с фавном, даже дочь твоя жестяная, — с каждым произнесенным словом его голос набирал силу, набухая горечью и злобой, угрожавшей перерасти в ненависть. — Да за каждый из такой фортель любого из нас вышибли бы пинком под зад из семьи! Винтер вышибли! А тебе все сходило с рук. Каждый твой каприз, любая прихоть — ты могла с боем отобрать у него. А мне не было даже позволено поднять меч.

— Уитли! — наконец, вклинилась Винтер, прижимая к себе дрожащую сестру. — Хватит!

Тишина вновь опустилась на склеп, еще тяжелее, чем минуту назад, если такое вообще возможно. На самом краю диапазона сенсоров Пенни видела выражение лица своей второй мамы и, судя только по нему, следующим утром Уитли найдут в собственной спальне с перерезанным горлом и никогда не смогут найти виновную.

— Вот видишь, — наконец проронил Уитли, отворачиваясь. — Все ты можешь. Не благодари.

И направился к выходу, так ни разу и не оглянувшись. Если бы Пенни не знала так хорошо традиции этой закрытой и не очень-то счастливой семьи, она бы ни за что не увидела позади этой бесчувственной высокомерной маски целый океан боли и даже капельку сожаления.

Стоило ему только выйти за дверь, как Куру сорвалась с места, и мгновенно, словно телепортировавшись, оказалась рядом с Вайс. Осторожно отобрав ее у Винтер, она прижала маленькое тельце к груди, шепча что-то на ушко (Пенни наложила фильтр, чтобы не знать, что именно), повела к выходу. Следом за сестрой потянулась и Винтер, то и дело оглядываясь на открытый гроб.

— Ты идешь? — спросила генерал.

— Я догоню, — ответила Пенни, не глядя на тетю. — Кто-то должен закрыть гроб.

Оставшись в одиночестве, андроид подошла ближе, впервые за весь этот долгий, долгий день заглянув в гроб.

Жак Шни не утратил своей красоты даже в смерти. Четкие, выверенные черты лица, волевой подбородок, прямой нос, густые усы — природа подарила дедушке редкий дар, искусство стареть красиво. Даже сейчас, с поредевшими волосами, покрытым глубокими морщинами лицом, еще более бледный, чем обычно, он сохранял часть того незримого, но ощутимого всеми впечатления силы и власти, воли, перед которой согнуться все.

Пенни никогда не ладила с дедушкой. Или, если точнее, дедушка никогда не ладил с ней. Кодекс Старых семей, неофициальный свод законов, регулировавший значительную часть жизни "бывшей" аристократии, который он использовал против мам, требую наследника, обернулся против него. Дело в том, что для Шни там была сделана отдельная заметка: главный и единственный критерий наследника — владение Проявлением. В те времена, когда писал Кодекс, еще не существовало тестов ДНК, и Проявление, передававшееся по наследству, было единственной гарантией родства.

В тот день, на исходе первого года жизни, когда Пенни зажгла свой первый глиф, она разрушила весь его план. И Жак Шни не из тех людей, кто умел прощать поражения.

Единственное исключение — его средняя дочь.

Но сейчас, в последний раз глядя в недвижное лицо своего дедушки, Пенни не сожалела о том, что не смогла помириться с ним, не горевала об утрате, нет...

Внезапно она увидела будущее. С кристальной, болезненной четкостью, заставившей уйти в перегрузку все систему, активировав аварийную протоколы, заблокировав моторику, не позволяя ответственному за социальную моторику модулю выдать дрожью истинные чувства.

Это было не такое уж далекое будущее. Тридцать-сорок лет вперед. То же место, похожий саркофаг. Иной состав участников. Все очень, очень похоже...

Вот только вместо мужского тела она будет смотреть на женское. Ниже и изящнее. Скорее всего, красивее, и определенно с той же аурой достоинства и власти, цеплявшимися за хозяйку даже после смерти.

И звать труп будут Вайс Шни.

Это неизбежно. Люди смертны, люди не такие как она — их биологическая платформа стареет и ржавеет, системы выходят из строя одна за другой и их нельзя чинить бесконечно.

Что она будет делать, когда это случится?..

Она была так поглощена обработкой этого нежданного пророчества, что пропустила сигналы сенсоров, и прикосновение ладони к спине застало врасплох.

— Ты в порядке? — спросил знакомый голос.

Пенни заставила себя успокоиться. Медленно для себя и неимоверно быстро для стороннего наблюдателя она снимала блокировки и брала управление на себя каждой системой социального взаимодействия.

— Мы должны это остановить, — наконец, сказала она. — Мои мамы не могут умереть.

И, поколебавшись, выдала бессмысленное и нелогичное, но такое искреннее:

— Я запрещаю.

Мама фыркнула. Встав рядом, она приобняла Пенни за плечи, осторожно прижала железное тело к себе.

— Ну, раз запрещаешь... думаю, что не умру. Только ради тебя.

Удивительно, но каждый физиологический признак свидетельствовал об искренности. Будь это кто-то другой, Пенни бы решила, что перегрузка системы привела к появлению ошибок в алгоритмах обработки, но с Куру никогда не угадаешь. Воплощение Старшего могло бы обмануть даже ее.

Она раздраженно сбросила руку с плеча и отвернулась:

— Это не смешно.

— А я не шучу.

И снова — алгоритмы подтверждали полную искренность.

Сымитировав вздох и обернувшись, Пенни выжидательно посмотрела на мать.

— Озму всегда беспокоил тот факт, что однажды, если он будет побеждать и дальше, численность человечества станет достаточно велика, чтобы система Реликвий начала отщипывать кусочки силы уже от него самого, а не от свободно разбросанной по планете силы, его и брата. Это приведет к их развоплощению... и человечество останется наедине с самим собой. Озма любит нас, но слишком хорошо знает, кто самый главный враг человечества. Подсказка — это не Гримм и даже не злое божество.

Теперь мама завладела полным вниманием Пенни. Шутить о таких вещах она бы точно не стала.

— Он искал способ приглядеть за вами. Оставить после себя кого-то, кому передаст свою миссию.

Куру улыбнулась дочери и карие глаза сверкнули золотым.

— Меня, — сообразила Пенни.

— Тебя. Но все еще оставался бы вечный вопрос: кто будет сторожить сторожей? Повторить твое создание у человечества не выйдет никогда — для этого нужен доступ ко всем четырем Реликвиям одновременно и один из Братьев. А вот, например, поменять привязку уже существующей...

Пенни замерла, вновь бросив все вычислительные ресурсы самого совершенного ИИ на планете, проверяя возможность предложенного выхода. Когда обработка завершилась, она распахнула искусственные веки, изобразив на лице выражение крайнего изумления.

Улыбнувшись ей, мама шагнула вплотную, прижалась щекой к щеке.

— Я планирую остаться с тобой и Вайс навсегда, пережив самого Бога. Что скажешь?

Был только один возможный ответ, и Пенни озвучила его, чеканя каждое слово:

— Ты лучшая. Мама. На свете.

— Запомни это и повтори через тысячу лет! — рассмеялась Куру. — Давай, закрывай крышку и вернемся к твоей матери. Ей пригодится поддержка.

Покачав головой, все еще не в силах переварить свалившееся откровение, Пенни послушно закрыла крышку и, бросив последний взгляд на склеп, отвернулась и направилась вслед лучшей мамой на свете прямиком в вечность.

Конец

Авторское послесловие

Итак, больше чем два года работы (октябрь 2018 — январь 2021) подошли к концу. Дьявол Черного моря стал моей самой большой по объему работой, а заодно — первой по-настоящему законченной без всяких задуманных продолжений. Я сказал все, что хотел и мне совершенно нечего к этому ничего добавить.

Спасибо всем, кто был со мной на протяжении всего этого пути и тем, кто прочитал уже после его завершения. Спасибо за отзывы, лайки, обсуждения, споры и все остальное — все это помогало мне продолжать работу и довести ее до победного конца. Всех благ и много-много вам хороших книг!

Увидимся в следующей книге :)