'Что и требовалось доказать!' — мысленно взвыл Санёк, — 'Теперь ты у меня взвоешь!'
И плеснул на камни целый ковш. Аж — у самого кожа пергаментом начала сворачиваться. Она — закричала. Он, охаживая её веником — орал в унисон, стараясь перекричать, забить её крик своим. Им обоим было больно. И жгло их, изнутри, много сильнее, чем снаружи. Но — уже ничего не исправить. Не изменить. И вспомниться, да — припомниться — в самый неподходящий момент.
Усталые, распаренные, они сидели, молча, за столом во дворе, лишь при свете луны и звёзд, пили чай литрами и курили одну за одной.
— Саш!
— Молчи! Молчи, Маринка! — зло огрызнулся Бабуин, — Всё, о чём скажешь, что сделаешь — пожалеешь. Завтра — пожалеешь. И я — пожалею. Не тебя. На себя. Злиться буду. А выпью... Не хочу тебя бить! Молчи!
— Тем более! — горячо шептала она, — Если сейчас не скажу — завтра другой буду.
— Тем более! — вскочил он, — Мне другая — без надобности! Будешь ты! Иди спать! Даша тебе с собой постелила.
— Да пошёл ты! — вскочила Маринка. Халат распахнулся. Она его ёщё больше распахнула, пахом вперёд двинула, — Я пред ним вся расстелилась, а он — нос дерёт!
— И — пошёл я! Не надо передо мной! Иди, тем, обратно — стелись! Нужно мне очень! Протёртое!
— Сука!
— Шлюха!
— Кобель!
— Бревно! Иди, дура!
Но, зная, что перебранка так — не закончиться, сам убежал. Цапнув, по пути, из ведра с уже тёплой водой бутылочку.
— Иди, ужрись! Пьянь! Баба истеричная! — неслось в спину, — Ты даже не мужик! Баба перед нам — 'вся твоя!', а он — не может! Импотент! Всё пропил!
'И вот и припомнилось!' — горько констатировал Санёк, залпом, из горла, выдув все 0,25 тепловатого коньяка.
— Шваль! Латентный! К дружку своему блондинистому беги, он тебе подставит! Или это ты ему подставляешь?
Он рухнул на диван в душном предбаннике, накрыв голову подушкой. Подушкой и руками затыкая уши, глухо рыча в пыльное покрытие дивана:
— Ну, на кой я опять в это влез?! Знал же! Знал!
Глубокая ночь. Тучи равнодушно бегут над крышами. Над разными крышами, под которыми лежат без сна две разделённые половины одного целого. Они думали друг о друге. Но — под разными крышами.
Выпитое всё же сделало своё дело. Он — забылся сном. Она, будто почувствовав это, тяжко вздохнула, сняла с себя сначала недовольного кота, вцепившегося в ночную рубаху, потом руку и ноги дочери, вцепившейся во сне, соскучившейся. Она тщетно искала какую-либо обувь. Уже решив, что и так — сойдёт, полы в этом доме последние несколько лет чистотой от земли двора не особо отличались, но у выхода наткнулась на огромные сапоги. Сунула в них ноги, пошаркала к выходу. Сапоги были так велики, что их можно было обуть прямо в кроссовках.
Стоя у забора она курила. Настолько поглощённая своими мыслями, что не услышала шагов хозяина сапог, по определению — большого и тяжёлого. Только почувствовала на плечах тёплую и мягкую тяжесть и услышала:
— Свежо. Простынешь, наречённая именем моей Покровительницы. Кашлять будешь.
— Не простыну, — тихо ответила она, — Ко мне теперь никакая зараза не прилипнет.
И словно в подтверждение, она разразилась тяжёлым, захлёбывающимся, удушающим кашлем. Отхаркивая из лёгких сгустки. И — удивляясь — почему она ему сказала то, что зарекалась озвучивать?
Он дал ей берестяную флягу с холодной и чистой, удивительно вкусной водой. Кивком поблагодарив, она закуталась в тёплый большой меховой... платок? Покрывало? И вновь достала сигареты.
— Ты бы не курила бы. Раньше срока — зачем спешишь к Маре?
— Всё равно. — Усмехнулась она, — Уже всё равно.
Она ожидала вопроса. Или хоть какой-то реакции. Реакция была — молчание. И это было странно для неё.
— Ты прости меня. Незнакомец. Хотя... Колян? Пусть — Колян. Прости меня. На меня иногда находит. Я оценила те усилия, что ты приложил...
Колян лишь слегка пожал плечами.
— Я ведь сама руководитель. — Она затянулась, — Начальник отдела. Привыкла аналитически мыслить. В голове — калькулятор. И по работе повидала, дотошно, с инспекцией ревизорской — повидала, много разных видов и разновидностей организаций. И неорганизованности. Потому — благодарна тебе за всё, что ты сделал. Это же самый классный вид управления. Высший шик! Руководство, организация, управление, которого — не видишь. Не будь я — я, тоже не увидела бы. Спасибо тебе. Только... Напрасно всё. Сашка прав — ни к чему! Дурость. Разбитую чашку не склеить.
— Просто уйти? — тихо спросил он, — Даже не попытавшись? Хоть краткий остаток — но — в счастье?
— Так ты — знаешь, — кивнула она своим подозрениям и догадкам, затягиваясь до фильтра, бросая окурок. Тут же доставая ещё одну, — А — он?
Он покачал головой.
— А ты — знаешь, — кивала она, — Чего никто не знает. Почувствовал? А-а! Марина — имя Мары? Наречённая... Так вот кто твоя... Так вот кто ты такой! Вот почему Дашка так сказала... Что, Санёк опять покончить с собой хотел? Ты не дал? Дурак! Он, не ты. Так вот как выглядят Ан...
— Это не так, — тихо ответил он, — Ты меня приняла за кого-то, кем я не являюсь. Я — Колян. И речь сейчас не обо мне, а о вас. Ты для него — всё. Смерь свою гордыню. Иди! И — покорись.
— Не простит! — покачала головой она.
— Уже простил, — уверенно заявил он, — И вообще — это не имеет значения. С каких пор в этом — мужик решает? Иди! И возьми своё счастье! Столько, сколько успеешь! Иди же!
Под напором его настойчивости она сделала пару шагов к бане. Обернулась. Никого.
Мотнув головой и чуть ли не фыркнув, она скинула с плеч шаль, расправила плечи, вскинула голову и выставив грудь, уверенно дошла до двери, без сомнений распахнув её, скрипящую — храп был слышен за пару шагов.
Бабуин, не умещаясь своим большим телом на узком и коротком ложе, чудом не сваливался с дивана, почти висел в воздухе, разметавшись, в храпе разинув рот. Он был ужасен. Правда — обезьяна. Но, она — застыла над ним не в ужасе. В умилении. Её пальцы пробежали по его лицу:
— Сашенька! — едва прошептала она.
— Маришка! — расплылся он в улыбке. И тут же нахмурился, сморщился, буркнув, — Пшланах! Я — женат!
Нахмурился он потому, что она стянула с него штаны и вцепилась в своё, родное.
С хрипом, Бабуин подскочил, замахнулся для удара.
— Ты? — ошалел он.
— Молчи! — толкнула она его в грудь, — Тут — твой сон! Тут — нет твоей власти! Сейчас ты — мой! Я — твой сон!
— Сон! — согласился Бабуин, откидываясь на диван. И простонал, — Сон!
Потом потянул её наверх, к лицу:
— Не надо, Маришка, ты же не такая.
— Это — сон. Я — такая. Для тебя я — всякая. И ты — мой! Весь мой! Всё — возьму! Всё!
— И даже...
— Всё, Сашенька, всё! Пользуйся, пока сон не прошёл! Я — вся твоя.
С рычанием, он схватил её, извернулся, навалился, под жалобный стон дивана. Оказалось, ему не нужно 'всё'. Едва войдя, они в унисон закричали:
— Сашка!
— Маринка!
— Нет, молодой человек! Так просто вам не отделаться! Этот сон станет для вас кошмаром!
— Болтушка! Лишь обещания! Ох! Плохая девочка!
— Хуже! Бесстыдная! Беспредельщица! Шлюха! Съем!
— Обломись, мечта моя! Это я буду твоим кошмаром! Заикаю насмерть! Ходить не сможешь!
— Лишь обещания!
— На слабо берёшь? Провоцируешь?
— Что? Слабо? Сдулся великий ёкарь-террорист?
— Ты — пожалеешь!
— О, да! Хочу! Пожалеть хочу!
'Пока этот сон не кончился!' — подумали они оба. И — одновременно. В этот момент, мгновенье их одновременного крика, диван — развалился. Они этого не заметили. Не до дивана, честное слово!
Глава 9.
Тревожные сигналы.
Она выплыла из бани, как лебедь. Санёк аж рот разинул. Маринка так потянулась, что затрещал ремень у Бабуина.
— Колян? — тихо сказал Санёк.
Колян на секунду обернулся, увидел растрёпанную и заё... переполненную любовью Маринку, опустил глаза.
— Похоже, у меня опять это... — поперхнулся пересохшим горлом Бабуин, потирая горло, — Охмурение, одним словом. Моя жена — ведьма?
— Конечно, — с очень серьёзным видом кивнул Колян, — Она же родила тебе дочь. Значит — ведает, как быть матерью.
— Тьфу, на тебя! — вскричал Санёк, — Я — о другом! Ну, как с Анькой! Я ведь Маринку знаю, как облупленную! Та ещё корова!
— И в чём затруднение?
— Я её не узнаю! — Бабуин вскочил.
— Разреши! — Колян вдруг оживился, — Понимаешь, я ведь не был влюблён никогда! Дай посмотреть!
— Что? Что ты сказал? — нахмурился Бабуин.
Но сильные руки уже схватили его, стальные глаза впились в его взгляд.
— Да пошёл ты! — отпихнул его Бабуин
И подбежал к Маринке.
— Мадам! Вы кое-что забыли в бане?
— В самом деле? — удивилась она, потом догадалась, — Серьёзно? Мы ещё спим, Сашенька?
— Херашенька! — огрызнулся Бабуин, — Пошевеливай булками! А то при них тебя разложу!
— Лишь обещания!
— Заткнись! Иначе я тебе рот кое-чем заткну!
— Обещаешь?
— Ведьма! Ох, ждёт тебя костёр!
Маринка запрыгнула на Бабуина, повиснув не только руками на его шее, но и закинув ноги на его талию, впилась в его 'беляши' своими губами. Тяжело переступая, вслепую, Бабуин упорно шёл к бане.
Колян перехватил блестящую глазами девочку.
— А вот это тебе ещё без надобности.
— А мама, правда — ведьма?
— Конечно. Как и любая влюблённая жена.
— Она его околдовала?
— Не-а. Он сам себя околдовал.
Тут до них донёсся протяжный стон.
— Пойдём в дом, дитя, — подхватил Колян девочку.
— Ты меня запутал, — надула она губы, полностью игнорируя ахи-вздохи из бани, её интересовали только слова Коляна, — Так она колдунья или нет?
— 'За мои зелённые глаза называешь ты меня колдуньей', — пропел Колян строчку из песни, что слышал только этим утром из радио, поющее через открытые двери машины.
— Погоди! — опомнилась девочка, — Ты сказал, что она влюбилась? В кого? В папу? В Бабуина?
И качает головой.
— Я — покажу, — отвечает Колян, — Смотри мне в глаза.
Девочка откинулась, закатив глаза. У неё закружилась голова. Она увидела мать глазами отца. При этом мама, потягивающаяся в неге — двоилась и троилась. Её полнота, привычная Даше, причиной которой она и явилась — становилась эфемерной, призрачной. Столь же призрачным становилась и материя мятой ночнушки. Мама стала такой, какой Даша её видела лишь на фотографиях — стройной, молодой, с высокой тугой грудью, с поджарыми ногами и задницей, высушенными уроками танцев.
— Это он её так видит? — поняла девочка, — Какая же это магия? Это — самообман.
— Какой же это самообман? — возразил Колян, — Истина не может быть обманом. Разве это — ни один и тот же человек? Бабуин же любит её не только такой, какая она сейчас, а и той, какая была. Точнее — наоборот. Он полюбил её той. И сейчас она — та же. Где-то там, в ней. Как ты будешь той же Дашей, в какую одёжку тебя не наряди.
— Тело — не одёжка. Вздор ты несёшь! Это я уже слышала! Херня всё это! Любовь — психическая болезнь. Временное помутнение рассудка. Я-то думала это — магия.
— А что же это если не магия? Одна из самых сильных. В силе своей. В силе созидания и разрушения. Любовь — страшная сила!
— Врёшь ты всё! Магия — другое! Обидел! Не надо думать, что я маленькая девочка! Я всё уже понимаю!
— Да? — удивился Колян, расслабленно развалившись на диване, взяв пульт в руки, — Везёт! Такая маленькая, а всё понимаешь! А я вот такой большой — ничего не понимаю.
— Издеваешься! — с прокурорским видом обвинила Даша.
— Ни капельки! — отверг обвинение Колян, — Я уже столько времени в вашем мире и понимаю его, кажется, ещё меньше. А что ты называешь магией?
— Ну, что-то такое... — девочка помахала руками, — Аспектум патронус, махнул палочкой — случилось чудо.
— А, это из сказки про школу магов? — догадался Колян, — Получается, что всё, что для тебя происходит непонятно — магия? Тогда в чём я не прав? Я вот не понимаю таинств любви. Не понимаю, как зарождается... или не зарождается жизнь. Как может быть мёртвым — тёплый, дышащий и внешне живой человек. С мёртвой душой. Не понимаю, как Скверна поднимает умерших. Не понимаю, как и почему эта вот штука делает вон с той шту... а, телевизором. И что такое телевизор — не понимаю. А ты?
— А зачем мне? — пожала плечами Даша, — Я в телеке работать не собираюсь. И чинить их не хочу. Там не сложно — сигналы, электричество. Никакой магии.
— И тут не сложно, — Колян достал из воздуха недоеденное вчера яблоко и впился в него зубами, — Тоже — никакой магии. Был такой особенный зверь. Размером — невелик. Только кайсака вместе с оружием и конём проглатывает. Тем паче — секача! Мы его уби... обезвредили, Мрачный умел выделывать его зоб. И вот теперь у меня есть Мешок Путника. Ничего загадочного, таинственного. Никакой магии. И я не понимаю, как и куда деваются вещи, хотя ощущаю их. Там. Где-то. Как и не понимаю, как в одной и той же... розетке. Да — в розетке! Как там могут быть и свет, и кино, и музыка. И этот... пылесос.
Даша раскрыла рот.
— Ну, ты сравнил! Какой-то пылесос и сказочный мешок, в котором всё исчезает. Это же разное!
— Одинаково — непонятное, — пожал плечами Колян.
— А ты можешь ещё что-нибудь? — Дашка с размаха влетела на диван, — Ну, из того, чего не могут остальные?
При этом, даже не вспомнив, как Колян ей показывал её же мать глазами отца. Это — что? Для Даши это не было магией.
— Не могут остальные? — задумался Колян, — Наверное — нет. Если умеет один — умеет и другой. Все мы — одинаковые.
— А ты можешь воду превратить в вино?
— Наверное. Только это долго. Надо много винограда и бочка.
— Ну, Колян, не издевайся! Я же знаю, ты — можешь! Можешь переместить что-то, не прикасаясь даже пальцем?
— Ну, наверное. Если поможешь мне. Дашь, пить хочу. Принесёшь водички?
— Я сейчас! — девочка соскочила с дивана. И вот она уже несёт кружку воды.
— Вот видишь, — кивнул Колян, — я переместил воду, не прикасаясь и пальцем. Спасибо.
— Это не то! — топнула ногой девочка, — Как в кино!
— Это где они друг друга об стены били и молниями кидались? — удивился Колян, — А что тут удивительного? Молния — просто разряд того же тока, что есть и в твоей розетке. Так и ты умеешь. И даже вон, Баюн. Ага! Видишь! Вся шерсть дыбом встала. Если прикоснёшься — щёлкнет. Маленькой молнией. А это...
Пульт на руке Коляна стал подниматься, оторвался от ладони, повис в воздухе:
— Это и ты сможешь. Мрачный говорил, что это каждый одарённый умеет. Это — основа. Видишь, даже я умею, хоть я ни разу не маг. Я это тоже магией не считаю.
Даша заворожено смотрела на парящий пульт.
— Ты умеешь плавать? — спросил Колян.
— Ага! — кивнула Даша, — Папка научил. Отвёз на баллоне на середину пруда и спихнул в воду. 'Плыви!' — говорит. Ох, и нахлебалась я тогда воды! А как мамка орала! С берега. Она плавать не умеет.
— Вот, а она не владеет магией? — спросил Колян.
— Какой магией? Мама просто боится, когда много воды. Какая-то фобия, говорят.
