— А где царевич Арслан?
— Так с большим полком идет, — откликнулся тут же Анисим.
— Как это — Черкасский что, совсем ума лишился?!
— Не гневайся, государь, — вступился за воеводу Вельяминов. — Тут князь Дмитрий Мамстрюкович прав. Касимовцы воины неплохие, но больно своенравные, против них опаску иметь надобно. Будут без пригляду — кинуться грабить, а как награбятся, так уйдут домой. Вот дойдем до Смоленска, тогда и напустим их на Литву, а до той поры пусть при Большом полку идут.
— Государь, а я тебе гостя привез, — попытался отвлечь меня Пушкарев, когда Казарин ушел принимать хозяйство и мы остались одни.
— Какого еще гостя? Анисим, как бог свят, если ты бабу притащил, я тебе не знаю что сделаю!
— Нет, государь, я же сказал — гостя, а не гостью. Хотя если прикажешь, то могу и... ладно-ладно, не гневайся. Духовника я твоего привез, он вместе с Большим полком шел.
— Мелентия? Ну-ка зови.
Иеромонах пришел почти сразу, будто ждал неподалеку.
— Что, отче, устал молиться в одиночестве и решил меня навестить?
— Что делать государь: хоть я и монах теперь, а в стороне от рати тяжело оставаться. Решил, может, я здесь пригожусь.
— А гимназию на кого оставил?
— Так ведь лето теперь, школяров пора на вакации отправлять, да их еще толком и не набрали. Вот осень придет, и наберем учеников, а пока Игнатий твой все к учению готовит.
— Чудно́: ты иезуиту души школяров собираешься доверить? А нас с тобой не сожгут обоих, когда из похода вернемся?
— А кому ведомо, что он иезуит? — не смущаясь, ответил Мелентий. — Я ему велел в мирское переодеться да книги готовить. Едва ты в поход ушел, привезли в Москву вещи, что воровские казаки у его товарищей отняли, когда уходили от Марины с Заруцким. Склянки, правда, побили почти все, но кое-что лекарю твоему осталось, так он теперь из башни своей и не выходит, нехристь. Книги же и прочие бумаги я забрал да припрятал до времени. А среди них была "Космология" Аристотеля и еще кое-что. Вот я и велел Игнатию твоему русский язык покуда учить да готовиться к тому, что будет латынь преподавать, а еще грамматику латинскую и риторику. Все же он твой подданный, хоть и из немецких земель, так что пусть хлеб не даром ест.
— Стало быть, не боишься иезуитов?
— Да что ты, государь, заладил: иезуит да иезуит! А где прикажешь учителей брать? Я сам по латыни только растолмачивать могу, да и то не шибко, а грамматики и вовсе не ведаю. Можно, конечно, греков позвать, но там на пятерых православных будут трое тайных католиков, а двое, что останутся, — явных! А этот хоть сразу понятно кто такой и чего от него ждать. Ничто, приглядим!
— А то, что он мой подданный, это он тебе рассказал?
— Ага, а что, соврал?
— Да нет... ну почти. Ладно, в моих землях в Мекленбурге есть город Росток, а в нем большой университет. Я через Рюмина велел прислать ко мне учителей добрых да учебников сколь потребно. Хватит на гимназию и академию.
— Это еще зачем?
— Затем, что учиться надо. Среди священников, сам поди ведаешь, дай бог чтобы половина хоть худо читать могли. А уж в чем вера заключается, внятно объяснить может разве один из десятка. И что хуже всего, иерархи церковные недалеко от тех ушли. Вот и начнем учить, чтобы если не при детях моих, то уж при внуках такого неподобия точно не было.
— А Священное Писание тоже твои немцы толковать станут? — подозрительно спросил Мелентий.
— Ну уж на это, я полагаю, православных учителей сыщем.
— Греков позовешь... — вздохнул иеромонах.
— Только учителями в академию. Такого, чтобы епископскую кафедру дали пришлому греку, который все османские задницы перецеловал и всем римским патерам — туфли, более не будет.
— Злой ты, государь, — не то утвердительно, не то укоряюще сказал Мелентий.
— Был бы злой — кое-кто уже на колу сидел бы, — думая о своем, отвечал я.
— А ты на Черкасского не серчай, лучше сам прежде думай, перед тем как повелеть.
— Знаешь об сем деле? — вопросительно посмотрел я на него.
— Знаю, — вздохнул он, — только тут Черкасский прав. Не в том, что он тебе перечил, а в том, что все тайно сделал и сваре не дал подняться.
— А не ты ли, святой отец, давеча толковал о том, что местничество много зла принесло и надобно его уничтожить?
— Говорил, и паки и паки говорить буду, что зло от этих порядков. Только сейчас не время их ломать. Надорвешься и дело не сделаешь, а сделать надобно много. Потому и приехал сюда, чтобы предостеречь тебя при случае.
— Вот, значит, как... что еще хорошее расскажешь?
— Расскажу и хорошее; ты, государь, про Григория Валуева слыхал?
— А кто это?
— Воевода в Невеле.
— Полякам служит?
— Королевичу Владиславу.
— Не один ли хрен?
— Как сказать — Владиславу в свое время многие присягнули, и даже рында твой, что в сенях спит. Покойный Гермоген москвичей от клятвы освободил, да Валуева в ту пору на Москве не было.
— И что?
— Да ничего, только воевода он хороший, вместе с покойным князем Скопиным-Шуйским воевал, и тот его жаловал. Вот если бы его...
— Переманить?
— А чего бы и не переманить?
— Не знаю, — задумался я, — если сам придет, то приму, чего не принять. Вот только захочет ли?
— А ты меня к нему отпусти, я с ним потолкую; глядишь, и захочет.
— Так я вроде и не держу — ты, отче, даром что мой духовник, куда хочешь — идешь, куда не хочешь — тебя колом не загонишь.
— Ну и ладно, вот исповедую тебя и отправлюсь.
— Да я вроде и не грешил в последнее-то время...
— Не лги отцу своему духовному!
— Вот тебе крест!
— Кайся, грешник!
Дав немного отдохнуть новоприбывшим войскам, я двинулся со своей маленькой армией на Белую. Михальский с казаками несколько раз настигал по пути небольшие вражеские отряды и рассеивал их в скоротечных стычках. Обычно после них он притаскивал ко мне пленных с целью получения информации. Пока все шло как нельзя лучше: ушедшие из Смоленска конфедераты под командой ротмистра Збигнева Сильницкого стояли в Быдгоше, ожидая выплат. Пока король или Ходкевич не найдут денег, обоих можно не опасаться. Более того, в войске самого Ходкевича неспокойно, похоже, он тоже задолжал своим солдатам. Большой интерес вызвало сообщение одного из шляхтичей, прибывшего, по его словам, из-под Заволочья, где прежде довольно долго стоял Лисовский со своим отрядом. По его словам, сам Лисовский исчез неизвестно куда вместе со всеми его людьми. Но что еще более интересно — по словам шляхтича, со стороны Великих Лук в нашу сторону двигался довольно большой отряд немецкой пехоты.
— Этот отряд служит вашему гетману? — спросил я пленного.
— Нет, ясновельможный пан, если бы у пана гетмана было столько пенензов[36], то он заплатил бы конфедератам Сильницкого, да и про своих жолнежей не забыл, а вот они-то давно забыли, как выглядят гроши...
— Перед тобой русский царь, — прервал Корнилий шляхтича, ткнув ему в бок рукоятью плети.
— Матка боска, мекленбургский дьявол! — в ужасе прошептал допрашиваемый.
— Так, может, это войско короля Сигизмунда? — продолжал я допрос, лишь усмехнувшись на реакцию пленника.
— Скажете тоже, ваше герцогское высочество и царское величество, прости меня господи, кварцяное войско далеко отсюда, а нанять немцев, да еще столько сразу, у короля нет денег. Да что там король, столько денег есть разве у Радзивилов, да только с чего бы им нанимать немецкую пехоту?
— Хм... Корнилий, дружище, а не тяжкая ли судьба пана Кшиштова подвигла Радзивилов на найм немцев?
— Слишком мало времени прошло с момента пленения пана Кшиштова, к тому же почему они в таком случае идут столь странным маршрутом? Может, это ваш венценосный кузен послал вам подмогу?
— Густав Адольф — мне, подмогу? Вот уж не думаю. Хотя надо узнать, что это за войско: чует мое сердце, что они доставят нам кучу неприятностей.
— Не прикажете ли разузнать, что это за войско?
— Прикажу, дружище, еще как прикажу, — отвечал я Михальскому, — отправляйся немедля вперед и разузнай все об этой рати, а я пойду за тобой. Не следует иметь за спиной какое-то непонятное войско.
На третий день упорной скачки хоругвь Михальского оказалась у Жижицкого озера, где остановилось на дневку неведомое войско. Федька до сего момента не видел так много иноземных солдат, и с интересом наблюдал за ними из кустов, в изобилии растущих на берегу. Первое, что бросалось в глаза, это отличная организация. Лагерь был устроен подле воды, и огорожен вагенбургом от внезапной атаки. Часовые несли службу исправно, и подобраться незамеченным нечего было и думать. Кроме того, две роты постоянно находились в готовности, пока остальные мылись или занимались еще каким делом. Кто бы ни командовал этим войском — дело он свое знал.
Даже не услышав, а почувствовав рядом какое-то движение, Панин обернулся и увидел, что подошли Корнилий с Ахметом.
— Что скажешь?.. — шепотом спросил Михальский.
— Сторожатся, анафемы... — так же тихо отвечал ему Федор, — не подобраться никак.
— На одежу их внимание обратил?
— Одежа как одежа, — не понял парень, — немецкая.
— Немецкая, — согласился Корнилий, — только не все немцы такую носят. Тебе она ничего не напомнила?
— Царевы драгуны в похожих кафтанах ходят, и у меня такой для праздника, — подумав, ответил Федор.
— А на стяги их поглядел?
— Свейские у них стяги, — пробурчал ничего не понимающий жилец, — да еще один странный, вроде бычачьей головы в короне.
— А ты такую голову нигде не видал?
— У Анисима на бердыше таковое тавро, — начал догадываться парень, — так они...
— А пес его знает, — остановил Федьку Корнилий, — то есть это, конечно, полк, которым государь командовал на шведской службе, да только не ясно, за какой надобностью он сюда идет. Не затеяли бы шведы какой каверзы...
— А сказывают, король свейский нашему государю родня?
— Родня, только родные братья тоже, бывает, режутся, а тут... К тому же вон тот ратник меня смущает.
— А чего с ним не так? — удивленно спросил Федька, глядя на долговязого немца в берете и клетчатой епанче.
— Да с ним-то все так, вот только он шотландец, а не немец. А государь наш, когда герцогом был, свой полк в неметчине верстал.
— Хоть бы один отошел по нужному делу — глядишь, и расспросили бы, что они за люди и в какого бога веруют.
— Хорошо бы, только чисто все надобно сделать, вдруг и впрямь свои. Государь самое позднее завтра подойдет, надобно хоть что-то узнать про сих ратных.
Однако упрямая греческая девка Фортуна никак не хотела улыбаться русским лазутчикам. Непонятные солдаты упорно не желали выходить из своего лагеря, а если такое и случалось, то выходили не менее как втроем и держали оружие наготове. Наконец наступила ночь и в лагере начали укладываться спать. Часовые, впрочем, бдительности не теряли, но наступившая темнота позволила Федору и Ахмету с тремя бывшими татями подобраться почти вплотную к вагенбургу. Их внимание привлек давешний немец, которого Корнилий назвал шотландцем. Вставший, очевидно, по нужным делам, он направился к ближайшей телеге, но возничий, а затем и ближайший часовой заругались на него, и заспанный бедолага, ворча, отправился к берегу. Костры и факелы это место почти не освещали, и немец, ослабив завязки на коротких, до колена, штанах, зажурчал, блаженно щурясь. Сделав свое дело, он собрался было идти назад, но в этот момент чьи-то крепкие руки схватили его и надели на голову мешок. Последнее, что успел подумать шотландец перед тем как потерять сознание, это что у схватившего его по меньшей мере три пары рук.
Качество войска во многом зависит от того, может ли оно совершать быстрые маневры. Возможно, в смысле выучки и дисциплины мои войска еще не бог весть какая величина, но вот делать скорые переходы они умеют. На четвертый день мы догнали ушедших на разведку быстроконных всадников Михальского, обнаружившего неведомую пехоту у небольшого местного озерка.
— Ты выяснил, кто они такие? — спросил я Корнилия, едва он появился передо мной.
— Еще нет, государь, но думаю, этот человек нам расскажет. — И с этими словами вытолкнули вперед связанного и растрепанного пленника.
Пока его развязывали, Корнилий тихонько шепнул мне:
— Государь, вам следует знать, что над войском были шведские и мекленбургские флаги.
— Интересно, но что-то этот парень не очень похож на моих солдат.
— Он шотландец.
— Вот как? Все страньше и страньше...
Между тем развязанный и немного очухавшийся пленник поднялся, и я с удивлением узнал его:
— Джон Лермонт?!
— К вашим услугам, — немедленно отозвался тот и тоже узнал меня, — ваше королевское высочество... хотя, наверное, величество — вы, я слышал, стали королем в здешних местах.
— Точно, стал, а вы вообще как здесь оказались, дружище, и кто эти люди в лагере?
— Это ваш полк, сир.
— В каком смысле... в смысле, что они здесь делают?
— Э... видите ли, ваше величество, после того как король Густав Адольф отозвал генерала Делагарди, военным губернатором Новгорода и главнокомандующим шведскими войсками стал граф Спаре. Не могу ничего сказать плохого про сего доблестного, хотя и пожилого уже государственного мужа, но он почему-то с самого начала невзлюбил ваш полк. Ваши люди всегда первыми шли в бой и последними получали жалованье. Так что после того как они завоевали шведам почти всю южную Ливонию, их осталась едва половина от прежнего состава, и это не добавило им любви к шведской короне. Так что когда жалованье перестали платить вовсе и эти невыплаты продолжались целую зиму, полковник Гротте под давлением своих офицеров и солдат не нашел ничего лучше, чем повести полк к вам.
— Какую занимательную историю вы рассказали мне, Джон. И что же, много моих солдат уцелело?
— Боюсь, не слишком, сир, я помню, какую великолепную часть вы привели в Новгород, но от тех блестящих военных мало что осталось. Теперь в вашем полку едва ли восемь сотен пехоты и полторы сотни кирасир.
— Печально, но я думаю, что у меня будет еще возможность предъявить счет господину Спаре, — скрипнул я зубами, вспомнив, сколько сил пришлось положить на формирование своего полка. Немного успокоившись, снова обратил внимание на шотландца. — Ну хорошо, а что в моем полку делают шотландцы?
— Увы, я единственный шотландец среди них, так уж случилось что мне пришлось бежать из Новгорода после одного щекотливого дела...
— Ну, не скромничайте, дружище, выкладывайте, что у вас случилось, дуэль?
— Увы, сир, меня оскорбил один негодяй и пришлось вызвать его на дуэль. К несчастью, он оказался родственником губернатора, и если бы я не сбежал, то после поединка меня ожидала бы виселица. Но поверьте мне, милорд, это была честная дуэль!
— Охотно верю, но как звали этого родственника господина Спаре?
— Юленшерна, сир...
— Карл Юхан?
— Да...
— Сэр Джон — вы мой кумир! Если вы убили этого негодяя, то я навеки ваш должник!
— О, ваше величество, боюсь, что я только ранил его, и я не рыцарь...
