Элкси втянул воздух сквозь сжатые зубы.
— Если я еще раз услышу о сенаторе, я кусаться кинусь! Что ж такое? Со мной больше поговорить не о чем, как только о сенаторе? Я — бесплатное к нему приложение? Этот, как ты выразился, юноша из Академии терпеть не может сенатора и я сам, чувствую, тоже уже терпеть его не могу!
Дайн пожал плечами и отправился к себе.
"Я веду себя как истеричка, — уныло подумал Элкси, — Но ей Богу — достали! Совсем достали. Трахают мне мозги сенатором и в то же время — никуда не допускают. Все взрослые и мудрые, один Элкси малолетний придурок. Ладно, хрен с ним, с сенатором. Надо придумать что-то такое, чтобы дедушка Фарнис не озаботился ограждением Аландера от меня. А он ведь обещал, скотина. Год пройдет — дедушка может забыть. Дедушка когда-нибудь о чем-нибудь забывал? Да, может и забывал, кто его знает. Может быть, если не напоминать ему о себе, сидеть тихонечко, так он ни о чем и не вспомнит? Год — это все-таки долго. Очень долго. И это хорошо".
Элкси открыл и еще раз прочел послание Джеса. Наверное, нужно его стереть. Но рука не поднимется. Поставить под пароль, чтобы Дайн не прочел? Да пусть читает, чего уж теперь... Вся СБ прочитала. Дедушка Фарнис прочитал. Не будет ничего удивительного, если сегодня его прочтут вслух в вечерних новостях. На всю планету. "Сенсация дня! Сын сенатора Сайгерона трахался в Военной Академии с сыном адмирала Аландера!"
А впрочем, эта сенсация СБ давно известна. Что нового они узнали? Да ничего. И стоит ли так переживать? Джес прав — ни СБ, ни дедушка Фарнис не заслуживают того, чтобы им подыгрывать. Пусть не думают, что мы пытаемся что-то скрыть, пусть не думают, что у них есть оружие против нас. Эта информация бьет прежде всего по Академии, обнародование ее приведет к такому скандалу, что никому мало не покажется. Никто и никогда этого не сделает. А дедушка Фарнис забудет обо всем за год. Что ему, заняться больше нечем, как только всевозможно досаждать любимому внучатому племяннику?
Перечитав послание еще раз, Элкси решил, что ничего особо криминального оно и не содержит. Что, собственно, такого пишет Джес? Жалуется на непонимание со стороны руководства, на произвол властей — вот и все. А "люблю тебя", это... Может быть, это просто такое образное выражение? Люблю, целую, пока... Разве не может друг написать такое другу? Вполне...
* * *
Чуть больше чем через месяц настал счастливый и долгожданный момент — Элкси, наконец, достиг совершеннолетия. Бабушка по этому поводу устроила прием и настояла, чтобы он проходил в особняке Сайгеронов. Такова была традиция, а все, что касалось традиций было для бабушки свято.
Прием был невероятно скучен. На нем помимо бабушки присутствовали все проживающие в Эклане Сайгероны во главе с дядей Оливером, было их, собственно, не так много, — всего лишь пять штук. Дядя Оливер откровенно радовался совершеннолетию племянника, вероятно, полагая, что только выиграет, избавляясь от ответственности за него. Оливер уже не раз намекал, что вынужден тратить на содержание Элкси собственные средства, потому что помыслить не может о том, чтобы заложить или тем более продать родовое гнездо, пусть даже пустующее и пребывающее в запустении. Дядя Оливер всегда был сентиментален. Теперь он даже произнес довольно воодушевленную речь, — традиционную речь, являвшуюся напутствием юноше во взрослую жизнь, предостерегая, советуя, вдохновляя... Ну, и все такое прочее, что полагалось в таких случаях.
Элкси слушал речь вполуха и вертелся на стуле в ожидании, когда же закончится этот нудный, тоскливый обед и придет пора огласить завещание сенатора Сайгерона. Завещание состояло из двух частей. Одна из них была открытой и представляла то движимое и недвижимое имущество, которым доселе распоряжался Оливер Сайгерон и которое теперь он должен был торжественно передать своему повзрослевшему племяннику. Секрета информация не представляла. Недвижимое имущество Элкси представляли особняк, в котором сейчас пребывали все присутствующие и небольшое поместье на побережье, в получасе полета от столицы, приносившее периодически очень скудный доход, а чаще всего откровенные убытки. Другая часть завещания была закрытой и она-то, собственно, представляла интерес.
По закону после рождения сына и наследника, глава семейства обязан был положить на его личный счет некоторую сумму наличных денег. Какую — определял сам вкладчик, согласно своим возможностям и желаниям. Сумма вклада не разглашалась и в случае безвременной гибели вкладчика считалась неприкосновенной до тех самых пор, пока его сын не достигнет совершеннолетия и не вступит в права наследования. Чаще всего, сумма на неприкосновенном счете была чисто символической. Кто из вкладчиков собирался безвременно умирать? Кто хотел изымать из оборота на столь продолжительный срок кругленькую сумму, которая вполне может принести прибыль? Законодательством была установлена минимальная сумма вклада, составлявшая девять тысяч имперских кредитов. На эту сумму можно было приобрести ровно половину средненького торгового корабля или небольшую квартиру на окраине Экланы.
В ту пору, когда родился Элкси, будущий сенатор Сайгерон как раз занимался предпринимательством и весьма успешно, деньги постоянно были в работе и вряд ли он стал бы класть на счет своего ребенка сумму намного превышавшую минимальную, а позже... Позже отец стал сенатором и весь ушел в политику, и забросил торговые операции, которые тут же перестали приносить ему прибыль. А потом — его убили.
Элкси не рассчитывал на большое наследство, но он очень хотел знать не хватит ли папочкиных денег хотя бы на покупку одного корабля. Ну что стоило бы ему положить на его счет хотя бы восемнадцать тысяч? Это ведь так мало для успешного предпринимателя, и так невероятно, безумно много для человека, у которого нет ни гроша и которому абсолютно не на что купить корабль.
Семейство уныло ковырялось в тарелках.
Все ждали того же, чего и Элкси, изнывая от любопытства.
Но существовала традиция, — завещание оглашалось только спустя три, а еще лучше четыре часа после начала приема и только тогда, когда трапеза была закончена.
Кусок не лез Элкси в горло.
Не лез он в горло и всем присутствующим.
И только банковский нотариус, человек совершенно незаинтересованный в происходящем, чинно поглощал пищу, тщательно выдерживая положенный по регламенту срок.
Но сколь бы нескончаемым не казался обед, рано или поздно и он должен был подойти к концу. Нотариус, которому все давно уже про себя желали подавиться, промокнул губы салфеточкой и выразительно посмотрел в глаза дяде Оливеру.
Наступило время оглашения первой части завещания.
Дядя Оливер поднялся и торжественно зачитал приготовленный заранее список имущества Элкси. Никто ничего нового не узнал, кроме разве что того, что поместье на побережье сожрало в этом году не только прибыль двух истекших лет, но и, как не преминул скорбно сообщить дядя, потребовало некоторых вложений из его личных средств.
"Катастрофа, — подумал Элкси, — Дядюшка выставит мне счет и потребует оплаты убытков. Вот интересно, на какую сумму он пожелает меня нагреть? На все девять тысяч кредитов, что лежат на закрытом счете или поимеет совесть, и вознамерится содрать только половину? Хрен... Ничего он от меня не получит, он был моим опекуном и обязан был заботиться обо мне и о моем имуществе. Плохо заботился — его проблемы. Уй, блин, а мне ведь еще за квартиру надо расплачиваться с дедушкой Фарнисом! А то ведь вышвырнет, под зад коленкой. И с большим удовольствием... Заложить что ли поместье? Или продать его Оливеру по сходной цене? Все-таки фамильная собственность, Оливер и папочка выросли там. Купит, никуда не денется".
Занятый подобными размышлениями, Элкси даже пропустил начало той акции, которой дожидался с таким нетерпением, нотариус уже поднялся и уже торжественно распечатал магнитный пластиковый ящичек, в котором на особенном, защищенном какими-то немыслимыми паролями чипе, лежала информация о счете Александра Сайгерона. Когда нотариус заговорил, Элкси почувствовал себя дурно. Он готовил себя к худшему, но все же надежда, которая всегда умирает последней, пока еще была жива, -была жива несмотря ни на что.
Нотариус говорил.
Сердце стучало как молот.
— Стандартный закрытый наследственный вклад под полтора процента годовых плюс еще полтора процента, если сумма вклада превышала бы миллион кредитов, был открыт господином Бретом Сайгероном в 18 сентября 7342 года по летоисчислению империи Эридан, — неспешно вещал нотариус, — и составил двенадцать тысяч кредитов.
Сердце ухнуло вниз и замерло на тоскливой ноте.
Элкси выглядел жалко. Бабушка смотрела на него с сочувствием, все семейство Сайгеронов — со злорадством.
— Впоследствии... — тут голос нотариуса почему-то зазвучал более торжественно и Элкси снова забыл дышать. Слово "впоследствии" подарило новую надежду, потому что снять деньги с закрытого счета было невозможно, даже если сумма превышала минимум, можно было только вложить что-то еще, — Впоследствии, а точнее 31 марта 7353 года, господин Брет Сайгерон прибавил к имеющийся к тому моменту сумме на счете, составлявшей с учетом процентов тринадцать тысяч девятьсот восемьдесят кредитов, семнадцать миллионов кредитов, что в итоге составило...
Элкси решил, что ослышался.
— Что-что? — пробормотал он жалобно, — Сколько прибавил?
Нотариус посмотрел на него строго.
— Семнадцать миллионов кредитов, — повторил он, — И в итоге сумма на счете составила семнадцать миллионов тринадцать тысяч восемьдесят кредитов на момент вклада.
У Элкси зазвенело в ушах. Он обвел взглядом аудиторию, желая удостовериться, что не ослышался и — удостоверился. Лица у всех присутствующих были откровенно ошеломленными.
Дальнейшая речь нотариуса утонула в гуле и грохоте, бушующей в ушах крови. Не может быть. Этого не может быть! Это ошибка! Его с кем-то спутали!
— ...Таким образом, состояние наследственного вклада господина Брета Сайгерона на сегодняшний день, — завершал меж там свою речь нотариус, — составило семнадцать миллионов пятьсот двадцать три тысячи четыреста семьдесят два кредита.
Воцарилась мертвая тишина.
Потом дядя Оливер начал багроветь.
Потом он вскочил и кинул на пол салфетку.
— И он ни кредита не оставил на свободных средствах! — возопил он, — Заставил меня содержать его дом и его мальчишку на мои собственные средства! Нет слов! Просто нет слов! Как он мог?! Он что — не доверял мне?!
Нотариус глянул на него холодно и повернулся к Элкси.
— Согласно закону о праве наследования, — сказал он торжественно и вдруг незаметно хитро подмигнул совершенно обалдевшему новоявленному миллионеру, — сего дня 9 сентября 7358 года, Александр Сайгерон получает доступ к своему расчетному счету и имеет право распоряжаться хранящимися на нем средствами по своему усмотрению. Приложите, будьте любезны, палец вот сюда...
Элкси протянул нотариусу дрожащую руку и тот аккуратно приложил к идентификатору его большой палец.
— А теперь посмотрите сюда...
Еще один идентификатор, запечатлел синюю радужку совершенно безумного глаза.
— Процедура закончена, — с удовольствием закончил нотариус.
И за сим удалился.
Багровый от злости дядя Оливер вместе с семейством удалились вслед за ним. Дядя бормотал что-то о том, что он этого так не оставит. Хотя что он мог сделать? В подобных случаях законодательство всегда вставало на сторону наследника, а не опекуна.
Элкси остался за столом в огромной гостиной вдвоем с бабушкой.
— Дай-ка, я взгляну, — проговорила ее высочество и Элкси вложил ей в руку открытый чип.
— М-да. Кто бы мог подумать, а? И откуда у Брета были такие деньги?
У Элкси комок стоял в горле.
— Он знал, бабушка, что его убьют, — проговорил он, — Знал и поэтому за год до того, как это произошло, перевел в наличку все имущество, какое только мог. Его торговые сделки вовсе не были убыточными, как все считали, они были прибыльными и даже весьма. Только он все обратил в деньги и положил на мой счет.
— Семнадцать миллионов, — сказала бабушка, — Целое состояние. Невероятное состояние.
Элкси опустился на пол рядом с ее креслом и положил голову ей на колени, зарываясь пылающим лицом в прохладную, жесткую ткань юбки.
— Ну что ты? — спросила бабушка, кладя ладонь ему на затылок, — Должен радоваться...
— Я радуюсь, — буркнул Элкси.
Слезы текли из глаз и почему-то в этих слезах было мало счастья.
— Он заботился обо мне, — всхлипнул Элкси. — Думал обо мне, ба... А я всегда считал, что ему было по фигу, что ему было плевать на меня и его волновали только его шеану.
— По фигу... — поморщилась бабушка, — Плевать... Что это еще за выражения?
— Но если он знал, если он был так уверен, что его убьют, — Элкси поднял голову и посмотрел на тоже вдруг ставшее несчастным лицо бабушки, — Почему он не бросил свою дурацкую, бесполезную, бессмысленную работу?! Почему, ба?!
— Я не знаю, — ответила бабушка, — Милый, твоего отца всегда было очень трудно понять.
* * *
Той ночью из каких-то мазохистических соображений Элкси остался ночевать в особняке. Пол ночи он бродил по пустому, утопающему в мертвой тишине и пахнущему запустением дому, в поисках чего-то непонятного, что когда то было с ним здесь, только здесь, и без чего ему холодно и пусто. Было холодно и пусто — все эти годы. Оно здесь? Здесь... Было и будет, и останется навсегда, будет лежать тихо-тихо, обрастая пылью вместе со всеми вещами в этом доме. И он не сможет прикоснуться к нему, так же, впрочем, как и к хранящимся здесь вещам и не сможет забрать с собой — никогда, и сможет только почувствовать, да и то едва, самыми кончиками пальцев, ускользающее тепло. Это память? Просто память? О том, как он сидел на этом диване, читая книжку в ожидании, когда отец оторвется от компьютера и сыграет, наконец, с ним в пиратов. О том, как в этой кладовке он прятался от мамы, которая желала водворить его за обеденный стол. О том, как под этим столом он строил корабль из подушек, стульев и папиного компьютера, намереваясь отправиться на нем покорять новые миры. Воспоминания были тусклыми и какими-то зыбкими, как привидения. Как будто даже не из прошлого, а из совсем другой жизни, чужой жизни, а то и вовсе — придуманными.
Элкси пытался вспоминать, пытался представлять себе этот дом таким, каким он был раньше, бродил по коридорам, заходил в комнаты, сидел в аккуратно прибранной, пахнущей пылью спальне родителей, на кровати, укрытой жемчужно серым покрывалом, словно саваном. Он хотел, чтобы воспоминания ожили, но они не хотели оживать, не хотели обрастать плотью и наполняться содержанием, они оставались тусклыми картинками, но ощущения... В отличие от воспоминаний — ощущения жили. Дурацкие, странные и не совсем понятные детские ощущения.
Когда Элкси был маленьким, он так любил забираться на эту кровать по утрам, мешая родителям спать, устраивался в серединке, где тепло и уютно как в берлоге. Просто лежать ему было скучно и, несмотря на сонные мольбы родителей, он начинал возиться, устраивая бои между предусмотрительно захваченными с собой игрушками. "Почему ты не можешь играть в своей постели?" — обреченно спрашивала окончательно разбуженная и очень сердитая мама. Почему? Кто его знает — почему... Почему-то... Почему-то эти минуты хулиганства в родительской кровати вспоминать приятнее всего и печальнее всего. И до смерти хочется повторить. Хоть раз.
