Утром она выходила к столу с печальным лицом, на котором под глазами лежали тени от бессонной ночи и переживаний. Матушка и батюшка понимающе переглядывались, но каждый думал о своем. Анна Семеновна грешила на гусара Завьялова, а Петр Семенович думал о князе Львове и едва скрывал улыбку. Наконец-то его любимая дочь повзрослела.

Вскоре Петр Семенович съездил в лагерь ополчения в Тулу, и по приезду долго рассказывал, как у князя все ладно и разумно устроено, отчего Наталья испытала непонятную гордость за князя, а потом в дом приехал сосед, помещик Лепешков. Он тоже возил в лагерь порох, но князя уже не застал, а за обедом поделился слухами, которые ходят в Туле. Говорили, что полк князя Львова самый, что ни есть боевой. И пойдет не в тыл, а на войну. От такого известия Наталье Петровне едва не стало плохо прямо за столом. После обеда она ушла в парк и дала волю переживаниям. Натурально ревела, чего с ней ранее никогда не случалось. Положение стало совсем невыносимым. Сидеть дома и ждать непонятно чего, было выше ее сил, тем более, что Аню Листвицкую родители от греха подальше отправили в Москву. Однако и в полк ехать не имело смысла, князь уже отправился в Крым. Наталья, до этого не особо набожная, пошла в церковь и долго молила Господа, чтобы уберег князя Львова и как-то помог ей в этой ее беде.

Через день в их доме появился гость, и Наталья Петровна поняла, что ее молитвы услышаны. Бывший товарищ ее отца по службе, генерал от инфантерии Александр Ильич Стешин был вызван из отставки и направлен в Крым, принять под свое начальство тыловые батальоны под Симферополем. По дороге из Петербурга он решил навестить старого боевого товарища. Такой случай она упустить не могла, да и родители уже были согласны, и смирились с причудой дочери. Слишком уж их расстраивал ее удрученный вид. К тому же генеральское сопровождение вызывало всяческое доверие и уверенность, что с Натальей по дороге ничего не приключиться.

И вот теперь она сидела в экипаже, смотрела в окно и гадала, что скажет князю, когда его увидит. В том, что увидит, никаких сомнений не было. Ведь помог же Господь с поездкой, значит и с остальным поможет. Свою встречу с князем Львовым она представляла много раз, но никогда не могла представить до конца. Смущалась даже от мечтаний. Нет, пусть все будет так, как получится.

* * *

Пассажирский пакебот отшвартовался у пристани Галаты ближе к полдню. Джеймс Гордон Хантли сошел на берег на нетвердых, после корабельной качки ногах, посмотрел на бирюзовое небо над головой, устало вздохнул, и побрел в сопровождении слуги и носильщиков по узким улицам в сторону английского посольства, или как его здесь называли Инглиз сарайы — Английский дворец. Джеймс еще ни разу не был в столице империи османов и теперь по пути с интересом рассматривал странную смесь из строений Италии, Византии и Востока. Улицы, иногда довольно широкие, выходили на великолепные площади, с которых змейкой плутали в узкие закоулки. Четырех, пятиэтажные дома глухими стенами возвышались над мощеной древним камнем мостовой, а витавшее в душном воздухе амбре могло возмутить обоняние даже самого неприхотливого европейца. Попадавшиеся по пути люди удивляли странным кроем восточных одежд, хотя среди толпы изредка попадались и европейцы. Увидев незнакомого человека в европейской одежде, они здоровались, приподнимая над головой край шляпы-цилиндра. Это было удивительно, но Джеймс отвечал на приветствие. Все-таки принадлежность к цивилизованному миру сближает его представителей в чужих, нецивилизованных краях.

Однако вскоре классическое двухэтажное здание посольства, построенное в итальянском стиле, показалось за приземистой зеленью небольшого дворика. Джон Гордон с облегчением вздохнул. Он был почти дома.

Наконец-то можно было принять ванну, сменить белье и отдохнуть после долгого пути. Совершить все те приятные ритуалы, созданные для комфорта цивилизованного человека, и показывающие преимущества европейского быта перед азиатским образом жизни.

Ближе к вечеру Джеймс уже сидел в кабинете посла и читал позавчерашнюю Таймс, с описаниями происшествий в далеком Лондоне, в мире и сведениями о последних движениях в кабинете лорда Палмерстона. За соседним столом сидел посол при Блистательной Порте знаменитый Чарльз Стрэтфорд Каннинг первый виконт Стрэтфорд де Рэдклифф. Виконт внимательно читал привезенные ему Джеймсом Гордоном письма и при этом старчески жевал губами. Джеймс вспомнил Эбердина и Палмерстона, и с удивлением для себя сделал вывод, который до этого не приходил ему в голову — а ведь они все старики. Кто-то после этой войны должен прийти им на смену.

Между тем, Стрэтфорд де Рэдкдифф дочитал бумаги и с интересом посмотрел на Джеймса Гордона.

— Здесь пишут — вы недавно из Петербурга. И как там обстановка?

— Достаточно спокойная. Недовольны ходом войны, но в целом, живут обычной жизнью. Так же как и в Лондоне — Джеймс Гордон позволил скромную улыбку.

Посол тоже хмыкнул.

— Здесь, в Константинополе, также. Как все же люди не хотят жить войной и думать о войне — он замолчал, положил на стол письмо и продолжил — вы были в Петербурге, когда скончался император?

— Был.

— Что там произошло?

Джеймс Гордон устало вздохнул. Отвечать не хотелось. Этот вопрос ему часто задавали в Лондоне, но он не мог удовлетворить людское любопытство, потому что и сам знал лишь придворные сплетни. К тому же после разговора в кабинете лорда Палмерстона на Даунинг-стрит 10 у него сложилось впечатление, что в правительстве знали о кончине императора Николая больше него. А уж Стрэтфорд Каннинг, как доверенное лицо Палмерстона, знал об этом не меньше. Однако вопрос был задан, и он ответил.

— Мне рассказывали, что проводили смотр, и император, который был чем-то до этого расстроен, вышел к строю недостаточно тепло одетым, простудился и скончался через два дня в горячке.

Посол задумчиво пожевал губами и вздохнул.

— Печально все это. Когда-то в молодости, у меня была ссора с покойным императором, но меньше всего я бы желал его смерти.

Что же там у них случилось? Историю ссоры и неприязни между императором Николаем и молодым Чарльзом Каннингом Джеймс слышал. Она была популярна в свете, хотя, никто не мог сказать, что там точно случилось. В данном случае важны были последствия этой ссоры. После назначения Каннинга послом в Петербург, император наотрез отказался принимать у него верительные грамоты. Не помогли даже увещевания лорда Палмерстона, бывшего тогда министром иностранных дел. Случай вышел скандальный и исключительный. На незаданный вопрос посол отвечать не собирался, помолчал и спросил сам.

— В письме написано, что вам поручено отбыть с миссией к северному побережью?

Джеймс кивнул.

— В Лондоне возлагают большие надежды на рейд к Керчи, Таганрогу и Ростову на Дону. Силы для этого подготовлены достаточные и если удастся перекрыть русским снабжение через эти порты, то Севастополь падет быстрее. К тому же движение угнетенных горцев на Кавказе. Они ждут нашей помощи. Севастополь это всего лишь точка опоры в Крыму и на побережье, главный приз этой войны — Кавказ. Мы снова загоним русских в степи и сможем держать под ударом правительство русской империи даже после завершения войны и заключения мира.

Стратфорд де Рэдклифф рассмеялся невеселым старческим смехом.

— Кавказ — главный приз? Про раздачу провинций премьер-министр выходит уже забыл. Только вот что скажу вам, мой юный Джеймс — нам бы Севастополь взять. Боюсь, что все остальное нам не по зубам. Вы и не представляете, что здесь творилось прошлой осенью и зимой. Большие потери экспедиционной армии, потерянный флот. Едва удалось наладить эвакуацию раненых из Крыма. Даже здесь, в Константинополе, наше положение все хуже и хуже. Турки постоянно мне жалуются на презрение английских офицеров к их армии, и многие думают, что мы втравили их в большую беду.

Джеймс Гордон посмотрел на посла с крайним удивлением.

— Но ведь мы спасли их. После Синопа русские вполне могли бы захватить Константинополь. Неужели они этого не понимают?

— Все они понимают — Стратфорд де Рэдклифф смотрел на Джеймса снисходительно, и тому стало на миг неуютно в этом кабинете — понимают также и то, что это мы уговорили их отвергнуть притязания русских на Святые места и не подписывать фирман, и фактически уговорили вести дело к войне — помолчал и добавил — я сам их уговаривал.

— Но император Николай вел политику по разделу Турции и говорил это нашим послам вполне открыто — возразил Джемс Гордон.

— Он мог и передумать. К тому же было бы ошибкой считать, будто у русских здесь нет влияния. Оно есть и достаточно сильно, сами турки не видели ничего плохого во влиянии царя Николая.

— Настолько велико?

Посол согласно покивал головой.

— Даже сейчас. Когда царь помогал Дивану в войне против Али-паши Египетского, его посол обращался с турецкими генералами и губернаторами так, как царь обращается со своими, и знаете, им это нравилось. Они охотнее подчинялись царю, чем султану. Это сильно отличается от того, как относимся к туркам мы.

Джеймс Гордон некоторое время молчал. Настолько удивительным было то, что он сейчас услышал. Однако тут же его рациональное мышление заработало, и последовал вывод.

— Это помогло нам настроить султана против царя?

Стратфорд-Рэдклифф удовлетворенно кивнул.

— Вы догадливы, Джеймс. Абдул-Меджид и его двор испугались потери влияния. Это был хороший ход, но теперь ситуация становится все хуже и хуже. Туркам не нравится эта война, а все наши тылы здесь. К тому же у них начинают появляться опасения, что после войны им опять придется остаться с русскими один на один. Поэтому нужно брать Севастополь как можно скорее. Пусть везут в Крым все пушки, которые найдут, всех солдат, интригуют в Европе против царя, однако Севастополь должен быть взят.

Джеймс задумчиво потер висок.

— А что нам даст взятие этого города? Думаете, это будет концом войны?

— На это есть надежда, а также на то, что после падения Севастополя наша позиция на переговорах будет достаточно сильной. Если не возьмем Севастополь до зимы, то скорее всего, кабинет Палмерстона падет. Войска придется частично эвакуировать в Турцию, а новому правительству искать денег на продолжение войны, а это, поверьте мне, будет не просто.

Джеймс вспомнил свои встречи в Петербурге. Слухи, которые он старательно собирал, и обнадежил Стратфорд-Редклиффа.

— Хорошо, что в Петербурге нет ни одного человека из окружения царя, который бы видел ситуацию также.

Посол удовлетворенно кивнул.

— Если так, то хорошо. Но этого все — равно не достаточно. Если они простоят еще год, то такие люди найдутся. Тогда у них появится уверенность в своих силах и нам придется очень тяжело.

— Вряд ли экономика позволит русской империи вести многолетнюю войну — с сомнением сказал Джеймс Гордон, но сам уже осознал, что Стратфорд-Редклифф прав.

Посол ответил.

— То же и я говорил в Лондоне, да и в правительстве в этом убеждены, но сейчас вижу все по-другому. Сейчас русские ведут войну по-старому, не привлекая большие силы и не осознавая, что мир со времен Венского конгресса сильно изменился, но что будет, если они почуют нашу кровь?

Джеймс ничего не сказал, лишь задумчиво покивал головой. Действительно, что будет, если русские увидят реальный шанс на победу? И сам себе ответил — тогда людей и деньги они найдут. Как находили раньше, в критические для их империи времена. Посол понял, что его юный собеседник осознал опасность ситуации и мягко продолжил.

— Поэтому жду от вас положительных сообщений о нашей Азовской экспедиции, а когда возьмем Ростов, то и секретных депеш о переговорах с вождями горцев. Все же надеюсь, что наши лондонские стратеги все просчитали. Вы правы, происходящее на Кавказе очень важно.

Джеймс Гордон улыбнулся белозубой улыбкой и жизнерадостно ответил.

— Мне сказали, что корабль отплывает через два дня. Как только возьмем Керчь, отправлю первое письмо.

Стратфорд-Редклифф благожелательно улыбнулся. Боевой настрой юного Гордона Хантли произвел на него положительное впечатление. Он вспомнил себя в молодости. Очень похож. Эх, давно это было.

* * *

После утренней охоты Александр Николаевич вернулся в Гатчинский дворец уже ближе к полдню, немного расстроенный. Охота не задалась. Еще до рассвета зарядил нудный весенний дождик, методично стуча по молодой листве, пропитывая сыростью и свежестью лесные чащи и поляны, обостряя и без того яркие запахи витавшие в округе. Они с Александром Ольденбургским вышли на охоту с рассветом и полдня прождали в засаде загон, разбавляя светскую беседу коньяком, но зверь так и не появился. В конце концов император решил прекратить это бесполезное занятие и поехал во дворец, досадуя из-за потерянного времени. Охота это хорошо, но сейчас его занимали дела куда более важные, и в последнее время этих дел было много. На задний план ушли балы, придворные церемонии и развлечения, участие в которых теперь представлялось не нужной, нудной обязанностью. Он начал понимать князя Львова, который смотрел на придворную жизнь с едва скрываемой усмешкой. Князю все это было просто не интересно.

Еще будучи наследником престола Александр Николаевич прикладывал все силы, чтобы самому разбираться с государственными делами, но в конце концов всегда следовал советам людей, которые понимали в делах больше него. Однако теперь перед ним было дело, которое захватило его полностью, и в котором он хотел разобраться сам. Этим делом была война. Благо у него под рукой имелся человек, всегда готовый помочь ненавязчивым советом, имеющий мнение отличное от других и вместе с тем, мнение, полностью раскрывающее дальнейшее развитие событий. Только сейчас, отправив князя Львова в Крым, Александр Николаевич понял, как его не хватает здесь, в Петербурге, и он ждал писем князя.

В приемной сидел фельдъегерь, и увидев императора, встал во фрунт. Вот и письма доставили, и не только письма. На столе лежали аккуратно упакованные свертки. От князя Львова. Что же, это замечательно. Александр Николаевич прошел в кабинет, и в первую очередь занялся письмами. Это настраивало на деловую обстановку, да и было очень любопытно узнать о делах князя.

Письмо начиналось, как водится, пожеланиями, а далее следовали подробности и описания в свойственном князю Львову стиле. Император раскурил сигару, и не спеша погрузился в подробности путешествия князя, его дел и лагерной жизни новообразованного полка.

Главное здесь, конечно, полк, хотя и само путешествие описано любопытно. Память императора отмечала имена и фамилии задействованных в деле лиц. Хорошая фамильная память, не раз помогавшая ему в делах. Любопытно была описана организация самого полка, да и то, что князю удалось так быстро наладить незнакомое дело удивляло и вселяло надежду. Из докладов Орлова и Дубельта Александр Николаевич знал, как туго делаются в империи дела, даже освященные вниманием и личным интересом государя. Да и отец много рассказывал о таких казусах. Однако набор практически завершен, и тульские винтовки пошли в полк. Князь пишет, что есть надежда уложиться в срок. Далее многочисленные пожелания. Как вполне верноподданнические, так и в принятом дружеском тоне. Каких-либо советов и предложений по управлению и развитию военной ситуации не было, хотя император на это надеялся. Впрочем, это понятно, не до советов сейчас князю Львову. Столько сделано, что даже удивительно, как ему удалось. Пожалуй в следующем письме нужно обратится с вопросами самому, пусть пока размышляет. Вопросы были, но время пока терпело.