| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Венеция давно пережила свой полдень, ее солнце клонится к закату. Торговое значение республики падает век от века. Средь пыльных атрибутов былого величия, под монументами в память прошлых побед, облитыми мягким золотистым светом (с легким оттенком крови, примешавшимся к вечерней заре), дремлет, сложив крылья, венецианский лев. Богатства тащат прямо у него из-под носа. Что из накопленных сокровищ может привлечь государственно мыслящего мародера? Какие трофеи стоит брать в первую очередь?
Брать надо головы, разумеется — умные. Нет более выгодной коммерции, чем скупка умов. Жить здесь уютней, чем в дикой России, но усыпляющая мелодия увядания звучит похоронным маршем для тех, чьи амбиции простираются дальше скромного достатка, приятного досуга и житейских удобств. Идеи и таланты остаются невостребованными. Люди, достойные лучшего, остаются всю жизнь на низких должностях, чахнут душою, предаются пьянству или просто целую жизнь сражаются с бедностью, погибнув для дел, к которым предназначены. Сие предоставляет редкую возможность делать добро с надеждой на прибыль, как же такую упустить?! Трудность лишь в том, чтобы отделить годных из прочей массы — но я вырос в этом городе и знаю, на каких струнах играть, чтобы за мной пошли, как за гаммельнским крысоловом. Пошли именно те, кто меня интересует. Даже денег не надо. Просто намекнуть на возможность повторить мой успех: 'Хочешь возвыситься? Ум и трудолюбие дадут такую возможность'.
Нет венецианца, который не считал бы себя самым умным. Зато второе требование — на деле доказать готовность к упорной работе — прореживает толпу не хуже картечи. Становится возможным вдумчиво выбирать среди оставшихся. Властям не очень понравилось, когда я начал сманивать подмастерьев из Арсенала, но воспрепятствовать они не могли: народ здесь вольный. Еще удалось нанять толкового слугу, чего не стал делать на юге, несмотря на неудобства. Когда Лука ругал на все корки вороватых сицилийцев, мне не хотелось огорчать его суждением, что неаполитанцы ничуть не лучше — однако это так. По ту сторону пресловутого Рубикона нравственность итальянских простолюдинов убывает с каждой милей (аристократия оной совсем не имеет на обоих берегах речки).
Попрощавшись с Италией и чуть не заморозив людей в зимних Альпах, продолжил я исполнение государевых предначертаний. Князь Куракин переслал, впридачу к поздравлению со счастливым бегством из берберийского плена, еще распоряжение заглянуть в Страсбург. Известно стало, что там швейцарец Жан Мариц, комиссар королевских литейных мастерских, третий год ведет опыты по изготовлению пушек путем сверления. Способ трудный, но многообещающий: обработка металла сверлом или резцом обеспечивает точность многократно большую, нежели литье, и можно ожидать соразмерного увеличения меткости.
Но прежде меня ждал гессенский perpetuum mobile. Его создатель произвел наилучшее впечатление при личном знакомстве. Замечательное лицо! На нем начертаны ум и воля. С удовольствием взял бы такого человека в капитаны, а при наличии должного опыта и знаний — в полковники. Он бы справился. Оценка вероятности, что двигатель действительно вечный, поднялась в моем уме процентов до пятидесяти.
Только сразу посмотреть на чудо механики не удалось. Комнату, где вращалось (а может, и нет?) взбудоражившее ученый мир колесо, Его Высококняжеская Светлость ландграф Карл собственной рукою запер и опечатал личной печатью на два месяца, из коих прошла едва ли четверть. Первый опыт такого же рода, проведенный осенью, длился две недели, второй — сорок дней, изобретатель с гордостью показывал мне протоколы, заверенные целой комиссией придворных.
Червь сомнения вновь зашевелился. Какого дьявола повторять одно и то же испытание трижды? Да еще на протяжении такого времени? Инерция может двигать устройство в течение минут, хорошая пружина — часы, ну пусть сутки, вряд ли больше... За два-три дня все должно быть ясно! Можно вернуться после Страсбурга, но едва ли осмотр сверлильного станка займет у меня столько времени. Вычленив из списка бесполезных зевак под протоколом два имени — архитектора Фишера и молодого лейденского профессора Гравезанда, я принял решение сначала потолковать с ними. Тем временем Франческо, мой новый слуга, получил приказ ненавязчиво подружиться с прислугой изобретателя.
Вильгельм Гравезанд, ученик Иоганна Бернулли и последователь Ньютона, только недавно вернувшийся из Лондона, где имел счастье лично познакомиться с великим ученым, ничем не мог мне помочь:
— Я собственными глазами осмотрел колесо и твердо уверен, что снаружи решительно ничто не способствует его движению. На оси окованные железом наконечники вставлены в самые обыкновенные втулки. Господин Орфиреус пришел в беспокойство, что я так пристально разглядываю его машину, но по моему убеждению, секрет — внутри колеса.
— Забеспокоился, говорите? Это хорошо! Это подсказывает, где искать разгадку. Ось колеса из втулок при вас не вынимали?
— Нет, но...
— Простите великодушно, что прерываю. Тогда как же мы с вами можем судить об отсутствии во втулке вращающейся части? Меня смущает знаете что?
— Что, Ваше Сиятельство?
— Как здесь (согласно вашему описанию), так и в предыдущей машине наш инвентор применил один и тот же способ крепления колеса, из свойств вечного движения вовсе не вытекающий: на две вертикальных стойки, поставленных в распор между полом и потолком. Зачем привязывать машину неподвижно к конструкциям здания? Не для того ли, чтобы устроить механическую передачу?
— Жозеф не говорил... Простите, господин Фишер фон Эрлах не говорил о такой возможности.
Жозеф Эмануэль Фишер фон Эрлах, двадцатичетырехлетний архитектор, с которым мы встретились в тот же день, о такой возможности, скорее всего, и не думал, будучи полон светлой юношеской веры в людскую порядочность, которую состоявшие под его началом мастера доселе не успели развеять. 'Да, — подумал я, — хорошо живешь, мальчик! В России тебя подрядчики моментально по миру пустили бы с такими понятиями!' В ответ на мои назойливые домогательства он подтвердил, что в перекрытиях замка есть пустоты, теоретически пригодные для размещения механизмов, но от любых действий, способных оскорбить недоверием обидчивого изобретателя, отказался. Бог с ним, не очень-то и требовалось: у меня созрел другой план.
Гораздо интересней было слушать рассказ юного архитектора о водяном насосе, действующем посредством сгущения пара, который ему поручили устроить для приведения в действие дворцовых фонтанов. Сие устройство, недавно придуманное англичанами для осушения шахт, неожиданно возымело успех у коронованных особ Европы, вместо угольщиков. Даже явилась мысль, не привезти ли такое царю, если машина Орфиреуса действительно окажется блефом: вернуться с пустыми руками — навлечь на себя немилость.
Испросив аудиенцию у ландграфа, я с надлежащими церемониями изложил Его Высококняжеской Светлости желание моего государя получить через меня сведения о замечательной машине, созданной под светлейшим покровительством. Затем пожаловался на великое множество обременительных дел и сопряженную с этим печальную невозможность ждать открытия комнаты еще полтора месяца. Брошенный на машину взгляд, по моему убеждению, не мог возыметь дурного действия на чистоту опыта. Карл, с присущим ему великодушием, согласился и даже взял на себя труд уговорить ученого, капризного, как все великие люди.
К этому времени Франческо разведал, что подлинная фамилия изобретателя — Бесслер, а вместе с ним в отведенной части замка обитают его родной брат и служанка по имени Анна. Мой слуга оказался подлинно ловок: парень с десятилетнего возраста прислуживал в портовой таверне и научился бегло болтать (в узких пределах) на голландском, немецком, английском, греческом и славянском языках, а еще — с необыкновенной легкостью заводить знакомства. В день, когда Его Светлости благоугодно было назначить осмотр колеса, братец изобретателя (изрядно любивший выпить) не смог выбраться из кабака, где нашлись добрые люди, угощавшие даром, а женщина... В общем, она тоже нашла занятие более увлекательное, чем служба.
Смущенный ландграф огорчил царского посланца сообщением, что коммерции советник Орфиреус не может встать с постели из-за сильнейших колик, приключившихся внезапно и вызывающих тревогу за его жизнь; открыть же комнату без него по договору нельзя. К вечеру, сделав скорбное выражение лица, я навестил больного вместе с лейб-медиком. Вид у него был действительно неважный. Служанка выглядела заплаканной, словно переживала за любимого хозяина или получила хорошую взбучку.
Когда от лошадиных доз слабительного и многочисленных кровопусканий нежданный недуг отступил, славный инвентор, с печатью благородной бледности на челе, повернул ключ в замочной скважине. Могучие гренадеры у дверей расступились. Его Светлость проверил печать и решительно сорвал ее. Приглушенный звук хорошо смазанного механизма стал слышен, как только распахнулись двери. Колесо крутилось!
В два человеческих роста диаметром и шириною чуть больше фута. Парусиновый чехол надежно скрывал от нескромных взглядов секретный механизм. Маятники мерно качались, отмеряя ритм: по двадцать пять оборотов в минуту. Создатель машины встал, грудью заслоняя свое детище ото всех, кто мог бы попытаться силой вырвать его тайну. Ландграф испытуще взглянул на меня, ожидая положенную дань восхищения.
— Херр Орфиреус! Полагаю, вы догадываетесь, что я уполномочен Его Царским Величеством вести переговоры с вами. Разумеется, если ваш великодушный покровитель не возражает.
Церемонный поклон в сторону мецената. Тот, не возражал:
— Я буду чрезвычайно рад, дорогой граф, если любезный брат мой, царь Петр, приобретет чудесную и многообещающую машину, которая принесет бесчисленные выгоды царским подданным и наполнит казну великого государя. Его доброе расположение станет для меня лучшей наградой.
Несомненно, он в доле. Почем, интересно, Бесслер-Орфиреус купил старика? С половины? Наверняка втемную: названый братец полностью уверен в честности изобретателя. У меня другие мысли, но некоторая доля сомнения остается.
— Господин советник, правда ли, что ваша машина может поднимать груз? Мне рассказывали об этом, но лучше увидеть...
Пока советник перекидывает через блок и закрепляет на валу веревку, привязанную к небольшому ведру с камнями, внимательно прислушиваюсь к звукам механизма. Если и есть передача, она себя ничем не выдает. Колесо прекрасно сбалансировано, ход очень ровный и мягкий. Да, мастер мне противостоит неплохой, а если мошенник — то высокого класса. Голыми руками не возьмешь. И все равно зря он это затеял. Никогда немцу не обмануть венецианца — как деревенскому увальню не поймать на свои крестьянские хитрости прожженного ciarlatano.
Веревка наматывается на вал, ведро ползет вверх. Движение замедлилось совсем немного. Придворные в восторге.
Сверлю взглядом стойку: да, толщина достаточная, чтобы спрятать металлический вал или ременную передачу. Надо смотреть внимательно: бес в деталях, какая-нибудь мелочь непременно выдаст. Крутится ось... Вот оно! Слишком чисто! Кабинетный профессор сего не заметит: теоретикам не доводилось страдать душевно, глядя на изношенные втулки токарных станков. Железо по железу скользит хорошо, но все же постепенно соскабливает мельчайшие чешуйки, образующие со смазкой густую черную массу. Если машина работает беспрерывно третью неделю, и смазка не обновлялась... Таким чистеньким узел трения быть не может! Обман доказан.
— Благодарю вас, господин Орфиреус. Я восхищен вашим искусством!
Мошенник с достоинством кланяется:
— К вашим услугам, господин граф.
— Позвольте спросить: достигается ли в вашей машине вечное движение средствами чистой механики, или же заимствуется из иных источников, как то живые существа, огонь, магниты, еще что-либо?
— Моя машина не нуждается в подобных средствах, порождая движение сама из себя.
— То есть одна механика?
— Если угодно.
— Тогда мы сумеем с вами договориться, полагаю. Разумеется, в отношении цены нужен будет определенный компромисс... Но об этом позже. В первую очередь меня беспокоит другое. Машину придется разбирать для перевозки.
— Зная мой секрет, вы всегда сможете ее собрать и пустить в действие.
— И все же. Какая-нибудь ничтожная неисправность — и я в ответе перед Его Царским Величеством. Не согласитесь ли вы совершить путешествие в Россию? На условиях полной безопасности и высокой оплаты?
Не зря, не зря европейские газеты смаковали ужасы московских застенков! Создатель perpetuum mobile на крючок не попался. Лицо — словно лимон разжевал!
— У меня нет возможности путешествовать.
— Какие-то препятствия? Тогда, быть может, ваш брат? Он, кажется, принимал участие в построении машины?
— Он не поедет.
— Может, все же спросим его? Ваша Высококняжеская Светлость, вы позволите послать за братом господина советника?
Карл уже рот открыл для приказа, но Орфиреус опередил:
— Его нет в замке, он с утра ушел в город. Вы что, мне не верите, господин граф?
Я ласково улыбнулся:
— Ни на грош, господин коммерции советник. Хотите меня убедить? Подскажу способ. Почему бы вам не построить передвижную машину, меньшего размера: скажем, не в двенадцать футов, а в три-четыре? Представьте: везём ее в Санкт-Петербург на повозке, а она крутится! Еще лучше передачу к колесам сделать, чтобы обходиться без лошадей. Хоть вокруг света езжай. Движение-то вечное! Дарю вам эту идею совершенно бесплатно. Как исполните, приезжайте на сей повозке в Россию за наградой.
Взгляд обманщика на миг полыхнул страхом и ненавистью: дошло до сукина сына, что его раскусили. Ландграф и придворные только глаза таращили в недоумении. Что с них взять? Немцы! Даже умница Гравезанд мне не поверил. Впоследствии он писал самому Ньютону об удивительном кассельском колесе, и джентльмены из Королевского Общества чесали в затылках под кудрявыми париками и морщили высокие лбы в недоумении, где бы взять двадцать тысяч фунтов на покупку секрета. Дело заглохло. Столь безумных меценатов в Лондоне не нашлось. Да и общее мнение ученых склонялось к невозможности вечного двигателя.
АНГЛИЯ
Исполнив намеченные дела на континенте, я тоже отправился в Лондон. Гораздо приятней было бы провести время в любимом и почти родном Париже — но тот, кто питает масштабные замыслы, обязан следовать суровой логике обстоятельств. В том числе логике географической. Путь к великой цели развертывается в последовательность малых дел, перевитых между собою, как пряди пенькового каната, — так я представляю это в уме, — и теперь волею судьбы сей такелаж тянулся, сплетаясь причудливыми узлами, через Ла-Манш, на негостеприимную почву коварного Альбиона.
В дни молодости мне уже случилось здесь побывать — и попасться в лапы флотских вербовщиков. Ускользнуть от сей гнусной шайки удалось не без потерь для нее. Прискорбный инцидент, омрачивший прошлый визит в британскую столицу, едва ли мог выплыть на поверхность, подобно утопленнику со дна Темзы, — однако тревожил душу. Я не забываю обид, в особенности — покушений на мою свободу. И даже дружба с отдельными англичанами никак не смягчала отношение к Англии в целом. Мерзкий холодный туман, грязные воды Темзы, черные с прозеленью гнилые сваи вдоль берегов, скрипучие ветряные мельницы Собачьего острова — всё внушало отвращение. Зато Федор Веселовский, лондонский резидент, встретил с величайшей (и, кажется, искренней) любезностью, охотно делясь сведениями и связями. Молодой дипломат был прекрасно образован и на редкость умен — он даже опередил меня кое в чем.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
