Сказ о космических ушельцах

Авиаматка должна быть где-то тут, вот берег заросший деревьями, хорошие глубины под ним. Но никакого движения. Где же она? Только потом осознал, что видел какую-то неправильность на воде у того берега. Встаю в вираж, вторая пара явно недоумённо меняет курс. А вот и он, искомый объект. Глазами его не различить, я неосознанно отреагировал на кучку светлячков перенапряжённой ауры. Сначала подумал, что там, в прибрежных кустах, засела кучка неизвестных. Но нет. Это очень известные, точнее— искомые, или искомое. Корабль, конечно, замаскирован хорошо, но его можно различить под грудой зелени, если сильно приглядеться. Переплетённые зелёными веточками фермы кранов для выноса на воду гидропланов выдают эту посудину с головой. С кормы по мне ударил пулемёт— теперь никаких сомнений. Чуть доворот со снижением. Очень важно не давить ручку слишком "от себя" — карбюратор на моторе поплавковый, от отрицательной перегрузки он моментально "глушит" мотор. Капот наползает на цель. Сброс! Ухожу с разворотом на берег— пусть стрелкам деревья застят обзор. Взгляд назад— вправо, там видно, что выше крон деревьев встал парный столб взрыва, вверх летят какие-то клочья и листы. Похоже, попал... Вижу, как остальные с разных направлений захода сбрасывают бомбы. Бардак, но противник может потом написать, что подвергся хорошо спланированному "звёздному налёту". Выскакиваю на реку, картина радует глаз— у корабля разворочена корма, у борта опадают два белопенных столба, на полубаке что-то очень хорошо полыхает, аж встаёт грибообразное облако огня. Вероятно— топливные цистерны. Замешкавшийся на вираже четвёртый у меня на глазах сбрасывает бомбы. Они могли бы перелететь через корабль, но одна натыкается на трубу, другая— на ферму крана. Красочные взрывы сметают с корабля остатки маскировки вместе с бегущими по палубе пожарными расчетами и зенитными командами. Волна осколков метлой прошлась по палубе, зенитный огонь угас. А теперь— бегом отсюда. Полный газ, уходим вдоль реки. А потом— по сложной кривой, не пересекаясь с нашим старым курсом— на базу.

Унести ноги нам удалось.

На подходе к аэродрому увидели столбы дыма и отходящие на высоте японские бомбардировщики. Спрятавшись на фоне земли у болот, покружили, ожидая ухода непрошеных гостей. Потом, набрав немного высоты, подошли к зоне аэродрома. На полосе зияли воронки, что-то горело у дальней стоянки. Оглядывая поле, внезапно почувствовал угрозу сверху. Крикнув в рацию "Нас атакуют" встал в плотный вираж. Остальные за мной. Хищная тень вырвалась стреляя из солнечной короны. Трасса прошла мимо, атаковавший заметно просев на выходе стал уходить на юг. Выбрав на вираже упреждение даю со всех стволов вдогон. Очередь проходит недалеко от удирающего японца. Охотник, однако. Остался в зоне аэродрома оценивать повреждения? Или нас ждал? Хорошо, что мы не на глиссаде, тогда бы он "снял" кого-то из нас легко. Садимся, виляя между воронок.

На земле заметны разрушения, один из бамбуковых домиков, где лётчики отдыхали на аэродроме, полностью уничтожен бомбой.

Командир встретил нас радостно. Вернулись все. Нашим словам о разбомбленном корабле поверил с оглядкой. Бывший при нашем докладе китайский полковник очень возбудился, когда ему перевели про разбомбленную авиаматку, и убежал куда-то. Рысью!

Машины осмотрели. У меня пробоин не оказалось, у второго ведомого две. У Сашки из первого звена— аж три. Все в перкале. Пошли в наш домик у КДП, осколки японских бомб похозяйничали и тут. У моего любимого плетёного кресла отбита ножка, столик треснул, наш фарфоровый чайный сервиз ополовинен. Самовар упал и помялся. Если ещё что-то случилось с Алексеем— у нас сегодня чёрный день. Впрочем, почти уверен, что ещё не отлита та пуля, что доберётся до нашего Алёшки! А япошкам отмстим, жестоко и тщательно. Сейчас надо написать отчёты за боевой вылет.

Через пару часов прибежал снова рысью давешний полковник, стал что-то горячо говорить. Переводчик, подбежав с опозданием, издали затараторил:

-Подтвердилось. Сбиты гидропланы с авианосца, того самого, о котором сообщила вчера наша разведка. А потом он сам потоплен. Главнокомандующий Чан Кайши выражает вам безмерную благодарность!

Сказано это было не так, но речь обоих китайцев была столь замысловато— витиевата, что передать её со всеми нюансами невозможно. В ней проскальзывали намёки на большие вознаграждения, какую-то особую благодарность. Обычная хвалебная восточная речь. На нормального советского человека она нагоняет жуткую тоску.

Дальше всё смешалось, к нам процессией шли и шли все, кто был на аэродроме. Каждый старался хоть как-то прикоснуться к чужой удаче. Восточные поздравления — это очень тяжёлое испытание для человека выросшего в иной культуре.

Мы немного ошалели от такого. Одно дело— самому бомбить, и совсем другое ощущение, когда вот так все вокруг расписывают твою обычную работу как эпический подвиг.

Даже техники наших машин купались в лучах славы. Позже мы узнали, что бензин, масло и пара разовых фильтров с борта наших машин "ушли" как ценные сувениры. Вообще-то у нас установились дружеские отношения с китайскими авиатехниками. Они были исполнительны, ответственны, оказывали нам искреннее почтение и часто говорили: "Американец доллар брал много, а летал очень мало. Русский летчик доллар не берет, а летает так много!". Потому их малый "гешефт" на нашей удаче раздражения не вызвал — ни одной ценной детали с машин не пропало.

Что касается денег — то тут мы сменили нашу политику. Если добровольцы первой волны от выплат за сбитые гордо отказывались (что позволило некоторым китайским чиновникам изрядно нажиться на "разделе" этих выплат со сговорчивыми американскими лётчиками, многие из которых после этого привезли из Китая солидные счета не только в сбитых, но и в долларах, ни разу не поучаствовав в настоящем бою). Теперь мы сбитых брали на себя. Это немного добавило нам мороки с подтверждением, зато позволило через аппарат советников довольно часто распределять солидные суммы по китайским детским приютам и учебным заведениям. Пропаганда, однако!

Перед выездом в город решили провести объединённое партийно— комсомольское собрание. Все лётчики плюс половина техников собрались в дальнем домике, внешнюю охрану обеспечивала пара беспартийных техников. Китайцы традиционно интересовались подобными сборищами, для них наша политическая система была мистической тайной.

На собрании в порядке самокритики быстро обругали друг друга за малую успешность вылета на перехват бомбардировщиков. Я просто чуть не по матушке прошёлся по нашим летунам: далеко стреляем. Меня обругали за угрозу столкновения с вражескими бомбардировщиками, напомнили действующие Наставления. Поговорили как коммунисты— без обиняков. Мне удалось убедить в необходимости стрельбы с малых дистанций— решили попробовать. К техникам претензий не было— они героически содержали матчасть в идеальном состоянии, только китайские боги знают, чего это им стоило. "Слив конденсата" — как обозвал это событие с сувенирами Михалыч— почти не обсуждался. Кратко зачитали несколько сообщений из пришедших с Родины газет. На фоне плохих вестей из Испании походя обругали фашистов, командир напомнил о бдительности. Мне напомнили о моих обязанностях комсорга.

Кратко обсудили, что и как будем говорить посторонним на приёме.

Поехали в Ханькоу на небольшой прием, который давал военный атташе М. И. Дратвин.

На присланном за нами автомобиле "Форд-8" мы промчались по великолепному шоссе, которое рассекало территорию большого парка. Ханькоу буквально утопает в зелени. На зеркальной глади водоемов обширными плантациями росли лотосы. Их огромные розово-сиреневые цветы сочно вырисовывались на фоне зеленоватой воды. Многие уже отцвели и осыпались, но остались плоды, и в них созревали вкусные орешки.

Едем через центральную часть города. Начал моросить теплый дождичек. Все улицы забиты разномастным транспортом и толпами людей. Рикши, разбрызгивая жидкую грязь босыми ногами в засученных оборванных коротких штанах, с обветренными, изможденными лицами, с засаленой тряпкой на шее (вытирать пот), в излохмаченных долгой ноской конусообразных соломенных шляпах, а во время сильных ливневых дождей — в накидках из тростника, носились в броуновском движении. Через центр подъехали к международному сеттльменту. Этот район огорожен колючей проволокой. При въезде и выезде установлены раздвижные рогатки, около которых важно расхаживали наёмные иностранцы— полицейские, рослые индийцы и китайцы из дальних провинций. На эту территорию китайцы не входили без специального пропуска.

Мы проехали по широкой улице, вдоль линии пышных парков и садов. За высокими ажурными решетками и оградами просматривались великолепные виллы, особняки и клубы.

Прибыли рано, начальство было где-то в городе. Решили потратить деньги и время на короткий поход по окрестным лавочкам в китайских кварталах, а то в центре мы стали бывать редко. Едва выйдя за рогатки "закрытого квартала" окунулись в ликующую толпу.

Город бурлил лучистой истовой радостью. О нашем сегодняшнем успехе уже написали все газеты. По улицам ходили толпами радостные китайцы с карнавальными драконами, и какими — то флагами, где-то рвались праздничные петарды. Всем вокруг казалось, что уж после ТАКОГО успеха китайские войска упрутся, перемогут неприятеля, да погонят его... Может, и до моря. Людям свойственна надежда на чудо, им проще не замечать очевидного, чем отречься от абсурдной веры в то, что кто-то сделает всю работу за тебя. А ты при этом сможешь хорошо устроиться. Есть такая порода людей— Жизнь Измеряющие Достатком. Не Долгом или Творчеством, не Честью, ни Любовью, а именно достатком, деньгами, добычей. Урвать у других, с детской непосредственностью, а потом мечтать о всеобщей любви и поклонении Тебе— состоятельному, алчному и жадному. Это пережиток детства— именно тогда люди живут так. Они ещё не способны к творчеству. Они потребляют, чтобы вырасти. А потом надо меняться, да не у всех это получается. Наивное детское "хочу", "дай" в устах взрослых дядек и тётек звучит совсем дико, но звучит постоянно. Есть у всех обществ своеобразный маразм— когда их элита впадает в детство, а потом утягивает с собой весь народ. Всякое общество нуждается в УПРАВЛЕНИИ. Для этого отбирают самых достойных. Только самые достойные люди смертны, а на их место приходят их дети. На которых так часто отдыхает Природа. Элита часто создаёт замкнутые сообщества, которые стремятся отделиться от общества. Тогда народ и страна для них чужды. Антикоммунизм. Перикл плачет, Платон ворочается в гробу с дурными мыслями о недостойных потомках.

Сейчас Китай переживает этот момент. Не в первый, и, боюсь, не в последний раз в своей долгой жизни. Для многих в китайской элите Китай сейчас— это место, где можно быстро украсть денег, а потом сбежать. Манящий образ роскошной виллы в тихой и безопасной Швейцарии, или Калифорнии, безбедной и бездумной жизни рантье — кружит голову наивным идиотам из нынешней китайской элиты. Ради этого они готовы на всё. Потому Китай, имея многократный численный перевес, трудолюбивый талантливый народ, хороший климат — обречен на поражение.

В моём прошлом из этой пропасти их вытащил не Мао, а Сталин. Благодарность? Портретики на демонстрациях...

Вспомнилось, как осенью 1941 г., когда Советский Союз переживал очень тяжелый период, враг подходил к Москве, а Квантунская армия была приведена в полную боевую готовность для нападения на Советский Союз, Мао Цзэдун, вместо того чтобы сковать военными действиями в Северном Китае японские войска и тем самым помочь нашей стране, распространял утверждения о неизбежности поражения Советского Союза. Тогда же Мао Цзэдун навязал своей партии националистическую кампанию "чжэнфэн" — "движение за упорядочение стиля работы". Фактически под этой маской проводилась политика, подрывавшая, прежде всего, единый фронт борьбы китайского народа против Японии и направленная па установление маоцзэдуновской диктатуры как в партии, так и в войсках. Лучшим свидетельством тому служит выступление самого Мао Цзэдуна в ноябре 1941 г. в партийной школе в Яньане. Мао так распределил свои силы:

"10% — на борьбу с японцами, 20% — на борьбу с гоминьданом и 70% — на рост своих сил".

В соответствии с этой установкой войска КПК во второй половине 1941 г. не вели активных боевых действий против японцев. Когда гитлеровцы подходили к Москве, Мао Цзэдун высказался за отвод Красной Армии на восток, за Урал, за ведение против фашистов партизанской войны по примеру китайцев, за ожидание наступления англо-американских войск на западе. Наивный? Маоисты утверждали, что защита Китая является главной задачей всего человечества. Газета "Цзефан жибао" в октябре 1941 г. писала, что:

"...Китайской нации принадлежит главная роль в руководстве угнетенными нациями мира".

Вот эту "главную роль" помню потом — когда Китай стал главным кредитором США. С 1981 года вся мощь китайской экономики, созданной во многом трудом и кровью советских людей, пошла на обеспечение "Рейгономики" — одной из самых жутких финафер истории. Страшная штука— жизнь. А долгая, нетрудная жизнь поколений элиты лелеющей свою инфантильность— горше нет горя для народа, такое допустившего.

С такими мыслями бреду в праздничной толпе. Это очень опасно, но мне надо пройтись. Мой спутник меня бережет. Уж очень черно на душе. Мрачные вести из Европы, вполне ожидаемые, но от того не легче. Раздел Чехословакии отследил, нашёл затейников. Оказалось, что главным идеологом была женщина, жена одного известного банкира. Интересно, а как это всё связано с моим заданием? Надо думать, а хочется жечь и резать всех подозрительных, тщательно и жестоко. В такие моменты что-то древнее шевелится где-то там, глубже разума и кармы. На одной из узких улочек совершенно не думая захожу в маленькую лавку ювелира. Их вообще недолюбливаю, есть за что, здесь меня что-то тянет. Равнодушно смотрю в блёклые глаза старого торговца. Уже вечер, он хотел закрывать. Устало начинает расхваливать свой товар, ему без разницы, кто тут будет. Японцы или европейцы— лишь бы платили. Усталым взглядом обвожу витрины. Золото, серебро, камни. Мёртвые побрякушки, а сколько горячих человеческих жизней они унесли? Это не лавка, а кладбище.

Продавец иначе понимает моё равнодушие, в потугах понять мои слабости начинает хвастать антиквариатом. Разговор идёт на жуткой смеси старопекинского, английского и русского. Вдруг он открывает очередную шкатулку, я вижу его! Это маленькое, почти детского размера дамское колечко. Серебряное, явно старое. С маленьким розовым гранатом отшлифованным по-старинке, сферически. Отличил его по рунной надписи. Правда, незнающий, надпись никогда не увидит в завитках "растительного орнамента". А читать на этом языке здесь не должен никто. Беру его в руку. Это оно. С некоторым трудом надеваю на мизинец, прилаживаюсь. С трудом, как давно заржавевший механизм, кольцо оживает. Нет никаких сомнений— это очень старый артефакт. Он не относится к Земле. Лезу в глубины его памяти— как жаром обдало, камень вспыхнул мягким внутренним светом. Над рукой встаёт объёмное гало, а в нём прелестная фигурка девушки. Миловидной, очень красивой неброской внутренней красотой. В парадной, белой с серебром, форме Космофлота.