В этот второй день в Сенат была допущена делегация Ссарацастра, которая принесла жалобу на нарушение мира и разбойные действия со стороны Урса. Когда её главу попросили выступить, высоченный смуглый царевич с орлиным носом, длиннющими чёрными усами и чёрными, как смоль, волосами, одетый в украшенную серебряными позументами черкеску, заявил (на ссарацастрском, поскольку Древний он знал очень плохо):
— Твоё величество царь Атар и отцы-советники! Мы только что заключили мир после краткой, но ужасной для всех сторон войны. В нашем государстве и так многие недовольны условиями этого мира, по которым мы потеряли пять царств, два города и крепость. А тут еще приходят, несмотря на мир, ваши воины во главе с эти безжалостным, ужасным и неугомонным Одноруким! Оставляют за собой развалины трёх деревень. Грабят всех и насилуют женщин. Захватывают женщин и крестьян. Убивают тех, кто приютил друга-арцханина. Я требую примерно наказать по крайней мере тех участников этого похода, кто лично убивал и уводил людей. И я требую, чтобы этот Урс лично принёс извинения и возместил ущерб. В противном случае мы считаем мир нарушенным.
— Что ты, граф Ликарин, можешь ответить на обвинения? — грозно спросил Атар, пряча внутри себя улыбку.
Он уже знал обстоятельства дела, и теперь было любопытно, как защитится Урс.
— Все знают, что первыми нарушили мир ссарацастрцы. Было совершено два набега, во время одного из которых была вырезана целая семья, изнасилованы и похищены женщины, разграблено селение. Второй завершился позорным поражением хищных арцхан, поскольку врасплох им нас и наших союзников не удалось застать. Такие действия по законам гор требуют отмщения. Я и отомстил. Я знал, что в трёх деревнях скопились арцхане и другие из тех, кто сочувствует бандитам, не желающим признавать мир. Заразу надо было выжечь калёным железом, пока эти кровожадные налётчики не заставили тебя, Атар, и нашего лучшего друга, твоего брата Ашинатогла объявить мир нарушенным и возобновить войну. Деревни я не разрушал, лишь те дворы, где были наши враги и убийцы наших граждан и подданных, и даже не пытался захватить эти поселения, хотя мог бы легко. Ваши люди перепугались и добровольно заплатили мне выкуп, так что грабить их не пришлось. Крестьян я не уводил. Они ушли за мной по доброй воле. Джигиты по отношению к женщинам воспользовались правом победителей, так же, как делают ваши джигиты, а я лично следил, чтобы забирали с собой лишь тех женщин, которые сами хотели уйти за настоящими мужчинами, а не оставаться на позор и на убийство со стороны их трусливых и жестоких мужей, отцов и братьев.
— Я протестую! — закричал посол. — Ты называешь тех, кто воюет за свою свободу, пытаясь отомстить наглым захватчикам, бандитами и налётчиками! Мы не можем мешать джигитам осуществлять свою месть. Мы не можем отказывать им в праве гостеприимства. Это противоречит законам гор!
— Ну а я знал и буду знать, где собираются эти джигиты, которых ты называешь борцами за свободу. И раз вы признаётесь в своём бессилии их удержать, я буду беспощадно выжигать заразу сам, — непреклонно ответил Урс.
— Рассказывают, ты пообещал в следующий раз вырезать деревни целиком! Это преступно! — продолжал посол.
— Раз пообещал, выполню. Вы знаете, что я человек чести и своё слово держу, — улыбнулся Урс. — А обвинять меня рано. Я же не вырезал. Вот когда ваши упрямцы вновь напорются на мою месть, тогда и будете пытаться обвинять.
— А откуда ты знаешь, где собираются арцхане? — спросил царевич.
Урс вместо ответа демонстративно расхохотался. И посол понял, что сморозил глупость. Кипя от негодования, он вскричал:
— Значит, ты предоставляешь нам выбор. Или пойти против всех законов гор, отказавшись принимать тех, кто бежал и будет бежать из-под вашего ига, или терпеть твои безжалостные налеты! А царь и Сенат тебя покрывают!
— Зачем же так прямо, сосед? — улыбнулся Атар. — Принимайте, и мы будем принимать тех, кто добровольно бежит к нам от бесправия и угнетения. Но мы своих беженцев осаживаем на земли, далёкие от вашей границы, чтобы не видели они рядом родные горы и не хотелось им отомстить тем, кто довел их до решения бросить отчий дом. Вот и вы расселяйте своих беженцев в самых далёких от нас царствах Ссарацастра. Пусть они вас охраняют от воинственных степняков и коварных соседей. А Грозу гор мы попросим удерживать свой гнев и не отвечать многими ударами на одну вашу вылазку. Ну не больше, чем тремя. Передай этот ответ царю царей. И передай ему пожелания, чтобы он приложил все усилия к укреплению мира, а нашу благодарность он почувствует сразу.
С этим ответом и соответствующим ему посланием царя и Сената посол вынужден был удалиться.
Барон Южного Ицка Лан Асретин Стальной Ёж выдвинул претензию, что у него отняли деревню. Конечно, доходы с неё, за исключением символической вассальной дани, шли непосредственному владетелю: этому уроду Крису Колорину, — но ведь как обидно! Атар обосновал:
— У тебя больше всего бандитов водится. Вот и забрали мы у тебя место, с которым его хозяин обещал в одиночку лучше управиться и куда тебе дальше всего было добираться. А уж затем если что будет, с Демона Пытки спросим. Теперь тебе легче будет справляться с оставшимися поселениями. А доходам твоим ущерба не нанесли.
Сенат поддержал царя практически единогласно. Все видели, что у новоиспечённого барона плохо получается управлять, намного хуже, чем командовать армией в бою. Асретин остался очень недоволен. Атар же наедине сказал ему, что он получил бы компенсацию за деревню, если бы не стал протестовать. Это настроение генерала не улучшило. Утешением ему осталось лишь заверение, что за первую же заслугу его вознаградят вдвойне.
Дискуссии в Сенате продолжались. Под умелым руководством Таррисаня оттачивались формулировки законов, которые необходимо было вынести на Народное Собрание. За три дня до срока собрания работы были закончены, и Урс, который снискал некоторую благосклонность Таррисаня тем, что после своего выступления почти всё время молчал, комментируя лишь поправки к предложенным им законам, обратился с просьбой:
— Равный мне Убийца Ханов! Я немного завидовал тебе и генералу Асретину, которые победили в знаменитой, я думаю, на века битве. Мне не посчастливилось добиться ничего подобного. Я просил бы тебя показать мне поле битвы и рассказать о ней, а заодно посмотрел бы на степь, где ты так великолепно воевал до битвы и после неё.
Таррисаня немного покоробило обращение "Равный мне". Но оно было совершенно корректным по всем нормам. А просьба была вообще почётной. Тринь подумал:
"Может быть, это поможет мне немного утишить вражду к Однорукому. Он, оказывается, признаёт мои заслуги. Но как повернул! Сам с малюсеньким отрядом два царства завоевал и одно из них себе отхватил! А я в итоге оказался по сравнению с ним нищим. Прирезали мне три деревушки из Кратавело, но разве это сравнится с целой Лазикой! Вдобавок за спиной у этого мужика целое войско джигитов, которые в рот ему смотрят и за него всех готовы порвать. Теперь они союзниками станут, а затем многие из них гражданами... Тогда ещё неизвестно, у кого будет реальная сила и большинство на Собрании: у царя или у этого выскочки. Поистине, самые славные дела не самые выгодные". А вслух Таррисань ответил:
— Гроза Гор! Я буду рад принять тебя у себя в замке и рассказать тебе о той битве, в которой мне посчастливилось воевать на земле своего лена под командованием нашего славного царя. Заодно я вижу, как барон Асретин на нас смотрит. Поскольку он командовал большей частью войска в том сражении, я бы пригласил его тоже погостить у меня и вспомнить добрую схватку, в которой мы бок о бок сражались со степняками.
— Я рад твоему предложению, соратник и друг! — искренне обрадовался Асретин, которому хотелось отвлечься от своей неприятности.
— Тогда мы все выедем сейчас же, чтобы сегодня попировать у меня, насколько это будет возможно, а уж завтра вечером как следует! — завершил Таррисань.
* * *
Три всадника с тремя слугами мчались на север. Урс ехал на мощном рыжем коне, подаренном лазанами, Таррисань на чёрном, изящном, явно очень породистом степном жеребце, захваченном в степи, Асретин на сером в яблоках степном иноходце из числа полученных в качестве выкупа за пленных. Слуги за ними трусили на кобылах. Жена Таррисаня осталась в столице. Перспектива, что её изберут трибуном женщин, очень вдохновляла честолюбивую даму. Сенат её уже рекомендовал. Сейчас она ежедневно давала открытые обеды и ужины в своем столичном доме для всех желающих граждан, заодно неявно убеждая их голосовать за себя и за своего мужа, который был выдвинут в преторы. Впрочем, кандидатами в преторы были все трое. Сенат уже принял постановление, что кандидаты не должны агитировать за себя сами. И ни один другой человек не может более двух раз выступать перед гражданами в пользу кандидата. Тем самым выборы в Лиговайе должны были сразу стать резко отличными от хирринских, где кандидаты сыпали монетами и угощениями, привлекая избирателей, вовсю выступали с предвыборными обещаниями, расхаживали по улицам, лобызаясь с плебсом, и, кроме того, за них агитировали профессиональные ораторы. Так что решение временно уехать было целесообразно ещё и по той причине, чтобы случайно не опозориться агитацией за себя.
Когда путники проехали первую деревню, Тринь нахмурился. Ведь вначале это было его владение, но затем царь обменял две самые близкие к столице на две почти вымерших приграничных, прирезав, правда, ещё три полнокровных села из Кратавело. В итоге графство Таррисаня теперь располагалось вдоль северной границы Лиговайи, прикрывая половину её. Далее кусок границы прикрывали владения принца Кансира Тронарана, отделявшие графа от автономного царства Рачало. В Рачало, по согласованию с его царем, был поселён барон Лин Элитайя вместе с ещё двадцатью гражданами, взявшими на себя командование воинами царства. Так что по сути дела царёк был низведен на положение то ли барона, то ли графа. Но почёт ему оставался полностью. И доход от большинства селений царства тоже: дани он не платил, поскольку поделился владениями.
В графстве Таррисаня вдобавок ко всему было два проклятых места от выжженных деревень Древних. К ним никто не осмеливался приближаться.
Через пару часов едущие мерной рысью всадники вошли в пределы графства Северной границы. В первом же селе, как и полагалось по обычаям, им поднесли вина и они полчаса передохнули. А после захода солнца оказались уже у недостроенного замка графа. Наскоро приготовили небольшой пир, и гости разошлись спать.
Ночью Таррисаня буквально подбросила вверх мысль, так что спавшая рядом с ним рабыня даже перепугалась (наложница кормила грудью сына, и поэтому до полугода после родов с ней по старкским обычаям спать было нельзя): "Дурак я! Надо было дочь с собой прихватить, разведя её с ничтожным мужем! Атар наверняка заставил бы нас с Одноруким породниться, и мои потомки владели бы Лазикой. Но кто бы мог подумать обо всем этом в Империи?"
Наутро ещё до восхода солнца трое полководцев отправились на место сражения. Асретин показал, где была первая стычка, на остатки разобранной ловушки на броде и на волчьи ямы на поле битвы.
— Если бы не великолепная выучка наших войск, все эти хитрости не помогли бы. Степняки прекрасные и отважные бойцы. Гибель в ловушках их не остановила. Но, что между ловушками встали пехотные ежи, было для них сюрпризом. А внезапное появление перед ними вместо бегущей толпы железной фаланги вообще в голову не укладывалось.
— Этого было достаточно, чтобы победить. Но ведь нам было необходимо их полностью разгромить, не дать сбежать и бесконечно воевать, — заметил Однорукий. — И вы этого добились.
— Они храбры и считают себя хитрецами на войне. Но от пренебрежения к земледельцам и пехотинцам не избавились. Они не потрудились оставить заслон против заставы, и вышедший оттуда гарнизон запер путь назад. А Таррисань напал на отступающих степняков с фланга, не дав им рассеяться по нашей территории. Мы бы их всё равно выловили, но не всех, и сколько беды бы они наделали!
Таррисань рассказал, как он остановил огнём и булатом отряд хана и убил самого вождя. Урс был в восхищении. Он также посмотрел на место, в котором в битву вмешался царь, и улыбнулся.
— Наш царь — настоящий царь, — только и прокомментировал Урс, прекрасно поняв, что Атар не стал рисковать зря, и оценив это. — Он, когда послушал ваш план и посмотрел на ваши укрепления, отдал руководство битвой тебе, Асретин, а тебе, Таррисань, поручил перехват бегущих. На самом деле войну выиграл ты, генерал! А ты, граф, заработал заслуженную славу и добил тораканов.
Эти слова вновь покоробили Таррисаня. Победил не он! Ещё ладно было бы, если бы победа приписывалась царю: так ведь и положено, если он сам участвовал в битве. Но ему предоставили роль рубаки, богатыря, который в поединке побеждает вражеского вождя! Какой позор! Но всё это осталось внутри графа. Явно он улыбнулся и сказал:
— Ты нас всех захвалил. Мы знаем, что твои заслуги не меньше. Как ты желаешь: возвращаемся на обед домой или спросим разрешения у патруля тораканов и посмотрим место побоища пленных?
— Побоище меня не очень интересует. Но вот побывать в степи хочется. Давай сейчас пообедаем здесь, а потом заедем в степь на пару часов конского хода, — ответил Урс.
Хозяин, конечно же, согласился. Пока на заставе готовились к обеду, он без щита и доспехов, подняв руку, двинулся к середине реки. Навстречу ему на берег выехал батыр, который сегодня возглавлял разъезд тораканов. Степняки многому научились в последней войне, и теперь всё время стерегли границу небольшими патрулями.
— Привет тебе, славный владетель! — первым поздоровался батыр, положение которого было ниже. — Я Карабай из рода Кукушек, прозванный Неуловимый Храбрец. О чем ты хотел поговорить с нами?
— Привет доблестному воину. Я вспомнил тебя, ты смело сражался в бою на курултае и сумел с честью уйти от нас. Буду рад когда-нибудь сражаться в одном строю с тобой, Неуловимый Храбрец. А сейчас мои почтенные гости Урс Ликарин Однорукий Гроза Гор и Лан Асретин Стальной Ёж хотели бы подышать воздухом ваших степей и насладиться видом бескрайних просторов.
— В паре часов езды отсюда мой курень. Я с удовольствием провожу знаменитых воинов к себе, угощу чем Бог послал и напою золотым кумысом.
Так все трое и поступили. По дороге батыр пел бесконечную песню, поскольку разговаривать с почётными гостями до угощения было неприлично.
Курень оказался небольшим. Пять юрт: семья батыра, одного из его нукеров, два других были ещё холостыми и юрта была общая, юрты слуг и рабов. По обычаю степняков, мужчины разделись до пояса в юрте, где горел жаркий очаг. Две жены батыра остались в лифах, шароварах и платках, закрывавших нижнюю часть лица. Ещё одна молодая, стройная, очень красивая черноволосая кареглазая женщина платка не надевала.
— Мои любимые и ненаглядные Гулькари и Перитан. А это вдова батыра Тугорана, доблестно павшего в боях с вами, красавица Тюнира, моя сестра.
