"Колобок" представляет

Откуда мог знать Иванихин, что требование задержанных — не пустой каприз. И, конечно, он совсем не ожидал того, что началось через несколько минут. Зарядка, навязанная ЧМО и вообще-то была зрелищем не для слабонервных, а новые силовые упражнения с тумбочками, надо думать, со стороны смотрелись просто убийственно. Изретка взглядывая на прыгающих друзей, Катя внезапно осознала, что с того дня, как ЧМО заключил их в свою тюрьму, они значительно изменились. Убогая диета и трехразовая зарядка делали свое дело, заставляя жирок исчезать, а мышцы — подтягиваться. Перемены физического "Я" явно влияли на психику — они стали увереннее, чувтсвуя свою близость к телесному совершенству...

Сержант Иванихин ее мыслей прочесть не мог, а то бы он, конечно, успокоился и порадовался за задержанных, так как злым по натуре не был. Но сейчас он пребывал в полнейшей умственной прострации. В его практике были преступники во время допросов нападавшие на него с заточенной алюминиевой ложкой, глотавшие при нем кусочки непонятно как пронесенных бритв, рыдающие, бьющиеся в псевдоэпилептических припадках, косящие под психов, упорно молчащие, рассказывающие разную билиберду о своем детстве, но впервые задержанные дружно отжимались от пола, приседали с тумбочками на плечах, качали пресс — и все это удивительно слаженно, под музыку, происходящую из недр организма рыжего парня.

Секретарша попросилась на минутку выйти, но тотчас вернулась, и привела с собой едва ли не всех сотрудников и сотрудниц управления, к тому времени уже подтянувшихся на работу. Народ толпился в дверях, изрекая комментарии. Спортсмены энергично огрызались, Иванихин балдел, и никто не заметил возникновения новых действующих лиц.

Толай с интересом наблюдал за своими недовними знакомыми. Рита стояла, прижавшись к нему и блаженно жмурилась; ее мысли улетали прочь из этой суровой действительности. Рука Толая нежно обнимала ее тоненькую талию.

В какой-то момент Мадина поняла, что уже давно смотрит на Толая и Риту.

— Народ! — воскликнула она, вставая на "мостик". — К нам пришли!

— Ах вы голуби мои, — простонала Ленуся из этого самого "мостика", — обождите. Мы скоро. Еще двести прыжков туда-сюда, и мы освободимся.

Катя радостно заухала, а Рыжик ничего сказать не мог, так как его голосывые связки были арендованы для подачи команд, поэтому он просто помахал рукой.

Кусака молча мыл заднюю лапу, выставив ее в потолок, и делал вид, что никого не узнает.

— Я бы, конечно, мог рассердиться, — начал Толай, слегка угрожающе, но эффект был нивелирован его улыбкой. — Если честно, то ваш финт нам кое в чем помог.

Он ласково посмотрел на Риту.

— Она мне все рассказала про вас, и сегодня, так и быть, мы женимся.

Рита что-то пискнула.

— Да, — продолжил Толай, — а вот фотомоделью она работать не будет. Она, может, вообще работать не будет, если не захочет, правда, малыш? И пластическая операция отменяется. Мне ее веснушки нравятся. И носик. И ушки.

Он поцеловал Риту в последнюю названную деталь. Сотрудники ОВД зачарованно следили за развитием событий, не впиливая в ситуацию, но наслаждаясь ею.

— Товарищ сержант, можно с вами обсудить это дело? — Толай деликатно оттеснил лишний народ в коридор и прикрыл дверь изнутри. Обогнув спортсменов, он сел напротив Иванихина, а Риту посадил к себе на колено.

— Я слушаю, — отозвался Иванихин. — Вы хотели что-то рассказать? Об этих... Не знаю, как их назвать...

— Людях, — уточнила Ленуся.

— Они не нарушают никаких законов, — сказал Толай, — и не нарушали.

Джинны скромно промолчали, занимаясь прыжками.

— А автомат?

— Они его по ошибке сперли, — сказал Толай, — я его верну.

— Я вас умоляю, — произнесла Рита, — Отпустите их. У нас сегодня свадьба, мы их хотели пригласить. Мне нужна подружка, а Лене — друг, чтобы короны держать.

— Какие короны?

— Которые в церкви дают. Их надо над головами держать. И еще они должны с нами в ЗАГС пойти. Ради бога, отпустите их! Они же делают людей СЧАСТЛИВЫМИ, — волнуясь, сказала Рита.

— Счастливыми? — переспросил сержант Иванихин. — Это как же?

— Давайте мы завтра поговорим, нам через час нужно в ЗАГСе быть, — предложил Толай. — Выпустите их на поруки, хоть на сутки. Запишите мой адрес, телефон. Вот паспорт.

Иванихин повертел в руках паспорт Толая, несомненно, подлинный, взглянул на задержанных, которые вяло подергивались на полу, затихая.

— Забирайте их на фиг, — неофициально сказал он. — На счет счастья ничего сказать не могу, а с ума я уже сошел.

Мадина со стоном поднялась и подала руку Кате. Рыжик кое-как встал на четвереньки. Ленуся собрала конечности в кучу и уселась, не моргая, в полной прострации.

— Машина на улице, я вас жду, — сказал Толай.

Потом ничего особо примечательного не было. В церкви Ленуся и Катя нагло сидели, не смотря на сердитое пшикание церковной бабуси, Мадина не удержала тяжеленную корону и с размаху надела ее но голову Риты, а гости, поспешно собранные на свадьбу, щелкали фотоаппаратами и жужжали видеокамерами почти все время. Батюшка перемещал молодоженов, взявши их за руки, через прорезь в своем облачении, и Катя немедленно начала объяснять громким голосом, зачем он это делает, откуда пошел этот обычай, и в чам его сакральный смысл. Слово "сакральный" не расслышав, приняли за ругательство, и Катя заткнулась. Пел хор. Гости обильно пускали слезу. Потом зазвонили колокола — раз, другой. Третий. А после батюшка, внезапно пришедший с улицы, сказал, что это под выход молодоженов звонят уже три раза. Молодожены поспешно выскочили, снабжая по пути мелочью активно просящих нищих.

После церкви все скопом загремели на фуршет со всяческими здравицами, и даже с тамадой — тетенбкой с губами как у рыбы-попугая.

Было городское телевидение с камерой с каким-то слабоусатым придатком, на котором она болталась.

Мадина подарила молодоженам банку маслин, больше дарить все равно было нечего. Рыжик набивал защечные мешки колбасой а Катя и Ленуся с восторгом распихивали по карманам конфеты и апельсины, не обращая внимания на шокированный высший свет.

— Ребята, давайте сфотографируемся, — предложила Рита, — Неизвестно, куда вас дальше судьба забросил, может не свидимся больше...

Слеза счастья скатилась по ее щеке. Рыжик, расчувствовавшись, подавился и стал громко перхать, как туберкулезная овца. Какая-то дама с бриллиантами ненормальной величины врезала его по спине большой рабоче-крестьянской ладонью.

Джинны чинно приблизились и стали полукругом возле молодоженов, и в ту же секунду компанию ослепила фотовспышка, да такая яркая что все, на миг ослепнув, отчаянно заморгали.

— Что ты как не знаю кто! — напустился Толай на фотографа, — подождал бы, пока все в позу встанут, а то ведь... А где?

Он завертел головой, щуря слезящиеся глаза.

— Куда они подевались? — спросил он Риту. Та пожала плечами. Толай кинулся к швейцару, но тот поклялся, что из ресторана никто не выходил. По крайней мере, через его дверь.

Было бы сложно проследить, как через некое пространство все странные люди проскользнули в иное измерение и шмякнулись на заросшую высокой травой лужайку.

После шумного веселья переход был таким резким, что ни один из участников трансмиграции сперва не понял, что же произошло. Рыжик шумно жевал. Ленуся облисывала пальцы — все в крошках от бисквита, Катя балансировала на одной ноге, поправляя туфлю, одолженную у Риты. Мадина прижимала к губам бокал с красным вином. Несколько секунд им понадобилось на осознание случившегося, а потом они горестно поникли носами.

— Спасибо, родной, — вздохнула Катя, — вовремя ты это сделал. А могли бы так оторваться...

Лужайка внезапно исказилась, будто изображение в неисправном телевизоре, а затем и вовсе исчезла. Вместо нее по обе стороны появились стены, пыльные и деревянные, а с ними дивный, ни с чем не сравнимый аромат хорошо выдержанного конского навоза. Джинны ощутили на себе высокие сапоги, рабочие халаты и респираторы, под ногами захлюпало и забулькало, а в руки сами собой прыгнули лопаты.

— Авгиевы конюшни какие-то, — скривила нос гуманитарно образованная Катя.

— Ну и аромат, — зеленея, сказала Ленуся.

— А говорила, что животных любишь, — оскалился Рыжик, — это тебе заместо летней практики в совхозе "Красный дерьмочист".

Тут он поскользнулся и рухнул прямо в хлюпающую жижу, девченки едва успели отскочить, спасаясь от брызг. Мадина зашлась в смехе, а Рыжик, вставший на четвереньки, внимательно посмотрел на девушку и неожиданно широко улыбнулся:

— Кто-то, к слову сказать, обещал мне поцелуй?..

Негры на снегу.

Декабрь заканчивался внезапно, хотя новый год, в принципе, ожидался. По случаю праздника улицы в городе забелил снег, добавив работы дворникам, а потом в небе образовалась прореха, сквозь которую мороженые осадки посыпались без всякого лимита.

У студента мединститута Ерохина Евгения вдруг закончились светлые дни сачкования: деканат решил твердо, что студентам все же нужна медпрактика. С тачки зрения деканата, практика состояла в беспорядочном разбрасывании студентов по городам и весям; при этом студент уподоблялся автономной республике, у которой перекрывались газо— и нефтепровод, накладывалось эмбарго на ввоз и вывоз и объявлялось чрезвычайное положение в связи с переходом на подножный корм (ягель и ветки), так как стипендию задерживали в среднем на три месяца.

Женя на стипендию никогда не рассчитывал, предпочитая надеяться на собственные силы. Сил, при этом, хватало только на сомообеспечение финансами, лекции же и практические занятия в анатомичке занимали в личном времени едва 4%. Сдавая экзамены Ерохин прибегал к нечестным методам, как-то: написание шпаргалок, использование электронной записной книжки, уоки-токи, соблазнение экзаменатора взглядом, деньгами и едой. Последнее действовало безотказно, так как еду преподавательский состав видел чаще всего в ЖКТ на таблицах и в анатомичке.

В итоге, проучившись два года в мединституте, студент Ерохин с трудом вспоминал, чем пронатор отличается от супинатора, а из инфекционных болезней знал только гангрену.

Медпрактику он решил проходить на родной земле, поэтому сейчас ехал в село Переднево, прихватив десяток чужих конспектов по различным дисциплинам.

Добираясь до дому-до хаты Женя как то не особо раздумывал над тем, как его примут на родине. Всю дорогу, развалив конечности на верхней полке плацкартного вагона, он пил "Степана Разина" и дышал пивом на страницы дайджестов, прикупаемых на остановках. Отлично выспавшись, во Вторник, январским утром, Евгений прибыл в родные пенаты. На маленьком перроне, густо засыпанном снегом, сидела грустная собака породы "двортерьер". Заметив вышедшего из поезда студента она встрепенулась, подскочила, пропустила человека мимо себя и пристроилась рядом, чуть позади. Больше студента никто не встречал.

Заметив спутника, Женя улыбнулся уголком рта. К его удивлению, Бобик не отстал даже тогда, когда они подошли к самому дому.

"Дом" — сказано немножко громко.

Это было двухэтажное строение типа "барак" с первым этажом из камня, а вторым — надстройкой позднего времени из дерева, то ли из мореного дуба, то ли из корабельной сосны, словом того, чего бывшему хозяину дома, совхозу, удалось утаить от самого справедливого в мире государства рабочих и крестьян.

К двери своей квартиры ? 8 (всего их числилось 14, 6 — не жилые, но, как смутно припомнил Евгений, кому-то принадлежащие), он подошел как белый человек, с ключом но и с некоторой опаской, словно ожидая, что из глубины темного провала на него бросится кошмарное создание из очередной серии любимых Х-файлов, либо кто-нибудь из сверх-любящих родственников, телепатическим путем узнавших о прибытии студента на родную землю... Если выбирать, то Ерохин предпочел бы монстра.

Бобик его страхов не разделял. Он стоял перед дверью, дружелюбно помахивая лохматым хвостом, и терпеливо ждал, пока Женя справится с заржавевшим замком. Наконец замок хрипло лязгнул и рассохшаяся дверь со скрипом провалилась внутрь. Именно провалилась, так как верхняя петля обратилась в рыжую пыль под воздействием естественных факторов еще в прошлую осень. Бобик отскочил и пару раз неуверенно гавкнул.

— А чего же ты замолчал, чучело? — спросил Ерохин, обозревая дверь. — У нас свобода слова. Валяй, высказывай все что думаешь обо мне и об этом шикарном коттедже на берегу Средиземного моря. Не стесняйся, друг человека. Я конструктивную критику допускаю.

Но пес, видимо, ничего больше не думал, и это неосторожное высказывание оказалось первым и последним.

В квартире, где студент не показывался почти два года, смело можно было объявлять чрезвычайное положение и вызывать ребят из МЧС. Со специальным оборудованием для проведения экстренных раскопок.

Начать с того, что в помещении царил собачий холод. Градусов пять ниже нуля. Бобика он не беспокоил, а вот Жене снимать свою пижонскую "Аляску" как то разом расхотелось.

Круглая печка в углу стояла холодная, как сердце красавицы, и ухмылялась беззубой пастью. Погребенный под слоем пыли обеденный стол и два кривоногих стула составляли всю мебель. Где-то в недрах комнаты, куда Ерохин так и не заглянул, опасаясь лишний раз травмировать свою впечатлительную психику, скрывался огромный и удобный пружинный диван, застеленный, как помнил Женя, большой овечьей шубой. Если все так и осталось, на счет ночевки можно было не беспокоиться, она была обеспечена по классу "люкс".

Короткий рейд по пеналу и кладовке выявил сахарницу с какими-то белыми окаменелостями, которые Ерохин, проведя органолептический анализ путем прикладывания языка, определил как соль.

— Живем! — обрадовался он. — Соль — это жизнь. В пустыне самое главное не вода, а именно соль, которая удерживает влагу в организме.

Бобик фыркнул довольно скептически.

— Хочешь сказать, что мы не в пустыне? — Ерохин с великолепным презрением пожал худыми плечами и сделал широкий жест рукой. — А где же мы, по-твоему, находимся? Я, конечно, понимаю, что эта дыра — твоя малая Родина, и ты испытываешь к ней определенные патриотические чувства. Но, посуди сам: пиво только "Балтика", да вдобавок третий номер — умирать буду не притронусь! Кабельного телевидения нет, герлы все какие-то приплюснутые. Если по-твоему это не пустыня то я — тибетский монах.

Бобик согласно вздохнул и растянулся на пыльном половике. Видно, его жизнь в Переднево тоже достала, просто пес не был столь красноречив.

Ерохин с постной миной вышел во двор, под темнеющее звездное небо, воспользовался насквозь продуваемыми "удобствами" — по отношению к этой дырке в полу столь изысканное определение звучало как особо тонкое издевательство. Потом, проваливаясь по пояс в снег, он добрел до забора, оторвал от него три доски и тут же, во дворе, разломал об колено. Несмотря на субтильное сложение, Ерохин был далеко не слабак, да и досочки попались — никак не мореный дуб, что бы не говорил бывший председатель совхоза.

Дома, сгрузив "дрова" у печки, он кинул в разверстую пасть пару обломков, выдрал несколько страниц из конспекта, скрутил трубочкой, поджег зажигалкой "Danhill" и, подмигнув Бобику, достал из "банана" бутылку пива "Золотая бочка" и очередную книгу Макса Фрая, которая на этот раз называлась "Власть несбывшегося".