"Вот незадача, — подумала Нэтти — Коля-то в Томск учиться уехал. А одной лететь нельзя. Если я всю тысячу километров до Киева пилотировать буду, я потом буду не в состоянии оперировать."

Тем не менее, выход нашёлся. В Стригино ночевал почтовый борт "Самолёта", прилетевший из Питера. Им командовал Михаил Ефимов. Почти все известные Нэтти по литературе российские авиаторы, не имевшие офицерских званий, сейчас работали на Лысковского. Его сеть росла быстрее, чем Сикорский успевал обучать новых пилотов.

Уговорить Ефимова на полёт в Киев на "шаврушке" удалось довольно легко. Он давно мечтал получить допуск к ночным полётам. А в России было только три инструктора, способных такой допуск дать — Сикорский, Нэтти и Коля Урванцев. Конечно, принятие зачёта у Ефимова это не то, что нужно было Нэтти перед операцией, но всё же лучше, чем пилотировать самой.

То что ясным сентябрьским утром второй пилот и стюардесса вдвоём доведут "Щуку" до Питера, Ефимов не сомневался.

В шесть утра Нэтти с медицинской сумкой на плече ворвалась в клинику братьев Маковецких.

— Могу я поговорить с тем врачом, который оперировал Столыпина? — спросила она дежурного ординатора.

— Его никто не оперировал. Перевязали рану и положили в палату.

— Вы с ума сошли. Ранение брюшной полости, повреждена плевра, пуля осталась внутри, а вы его перевязываете и надеетесь, что само заживёт. Готовьте к операции. Немедленно! И так полсуток потеряно.

— Послушайте, но кто вы вообще такая?

— Человек, который умеет лечить туберкулёз и чуму. Вы думаете мне поводу пневмоторакса и перитонита сказать нечего? Значит так, — она достала из сумки металлический ящик с хирургическими инструментами. — вот это — немедленно ставьте кипятиться. И найдите мне стерильный халат, маску тапочки и всё что нужно для работы в операционной. И где тут у вас руки мыть?

Одна из сестёр, слышавших этот разговор, побежала будить Боткина, который приехал в Киев вместе с императорской свитой, и теперь после ранения Столыпина остался ночевать в ординаторской.

— Евгений Сергеич, там эта, марсианка, которое лекарство от чахотки изобрела. Говорит что мы премьер-министра неправильно лечим.

— Хоть марсианка, хоть ведьма, хоть чёрт с рогами, — подскочил с кровати лейб-медик. — Но если она знает как лечить такие ранения, ведите меня к ней.

Нэтти Боткина в лицо опознала.

— Евгений Сергеевич, вы то мне и нужны. Тут местные врачи не верят, что я немного разбираюсь в медицине. Но вы-то наверное в курсе.

— Наталья Александровна, медицина у нас учреждение консервативное. У вас же нет врачебного диплома.

— Ну вообще-то есть, правда он таким учреждением выдан, что ни один нотариус не возьмётся перевод с апостилем делать. Но это неважно. Вы ведь воевали на русско-японской. Вы знаете что при помощи при тяжёлых ранениях каждая минута на счету. А тут уже полсуток прошло. Будете мне ассистировать?

— Вы считаете, что показана немедленная операция? Даже не осмотрев раненного?

— Давайте посмотрим. А операционную пусть готовят. Лишней не будет. И ещё. В этой больнице кто-нибудь уже имеет опыт работы с наборами для определения группы крови? Вот, возьмите, — она извлекла из своей сумки пачку картонных коробочек. — Группу Петра Аркадьевича я сама сейчас определю, а вы мне найдите доноров. Желательно трёх-четырёх. Не уверена, что переливание крови понадобится, но очень вероятно.

После осмотра больного Нэтти укрепилась во мнении что операция необходима. И Боткин был вынужден с её аргументами согласиться. Хотя не был уверен что современное состояние медицины способно в такой ситуации помочь.

Операция оказалась не слишком сложной, хотя Нэтти и волновалась. Всё же она не была хирургом по основной специальности и большую часть знаний по хирургии почерпнула с военной кафедры. Но здесь как раз тот самый случай — пулевое ранение в брюшную полость. В принципе ничего страшного, если не дать развиться сепсису.

К вечеру Столыпин отошёл от наркоза.

Он открыл глаза и попытался сесть, но сильная боль в животе заставила его со стоном опуститься обратно.

Пожилая сиделка, сидевшая около кровати сказала:

— Не шевелитесь лучше, Пётр Аркадьевич, сейчас доктора позову.

И нажала на кнопку, явно наскоро укреплённую на стене медицинским пластырем, от которой уходили такие же кустарные провода куда-то в дверной косяк.

Через минуту в дверь вошла юная девушка в такой же косынке и халате, как и сиделка.

— Наша жертва террора очнулась? — спросила она у сиделки.

— Вы кто? — удивлённо спросил Столыпин, понимая что под "доктором" сиделка имела в виду эту самую девушку.

— Нэтти Марсова, создатель лекарств от сепсиса, туберкулёза и чумы. Вот сейчас вас как раз пора первым из них колоть. Пуля в печени это довольно неприятная история. Но ничего страшного я не вижу. Пулю я удалила, кровотечение остановила, герметичность плевральной полости восстановила. Теперь только не дать развиться сепсису и через пару недель вы сможете вставать.

Товарищ Серго

Через неделю самый тяжёлый послеоперационный период прошёл, а сотрудники клиники научились уходу за раненым с применением тех техник, которые использовала Нэтти. И она смогла покинуть госпиталь.

Прежде чем возвращаться в Нижний она решила посмотреть как обстоят дела у киевских социал-демократов. Из киевских эсдеков у неё был адрес только студента Володи Затонского. Он, конечно меньшевик, но с учётом проводимой с её подачи вперёдовцами политики "Ребята, давайте жить дружно" скорее всего через него можно выйти и на остальных.

В квартире Затонского она внезапно столкнулась с молодым мужчиной кавказкой внешности, лицо которого показалось ей подозрительно знакомым. Но нет, точно не молодой Сталин. Кто же это, чёрт возьми? Неужели?

— Товарищ Серго?

— Откуда вы меня знаете? — удивился тот.

— Я вообще много чего знаю чего на этой планете и в эту эпоху знать не положено. Будем знакомы, товарищ Нэтти.

— А-а, конечно, дорогая, наслышан. Я ведь учился на Капри этим летом. Привет вам от Чезаре. Он всем нашим кто с ним имел дело, говорил, увидите в России сеньориту Нэтти, передавайте ей привет.

— А что вы делаете здесь? У вас документы надёжные? А то тут все казённые конторы после покушения на премьера на ушах стоят.

— Вах, беда у меня с документами. За эту неделю десятую квартиру меняю, два раза чудом от ареста ушёл. Как из города выехать — вообще непонятно.

— Но дело-то сделано.

— Дело я передам Володе и ещё тут пара надёжных товарищей есть, которые местные жители и с покушением никак не связаны. А вот самому-то как улизнуть?

— Есть одна идейка, — Нэтти раскрыла пилотскую планшетку и порывшись там нашла где-то между листами М-36 и N-36 карты-миллионки визитку Лысковского. — В заборе самолётовского аэродрома есть дырка. Через неё мальчишки-ученики механиков за пивом мастерам бегают. Вот здесь. — она вытащила из планшетки план Киева и показала карандашиком нужное место. — Завтра в шесть утра пролезаешь туда, и вот он двенадцатый ангар. Там я тебя жду. Если ловит охрана, показываешь им вот эту визитку.

На обороте визитки она написала: "Жду 9 сентября в 6:00 в 12 ангаре. Н. Марсова".

— В принципе с этой визиткой можно через центральный вход переться. Охрана только честь отдаст. Но лучше не попадаться. Что они не знают, то они и не расскажут жандармам. А так мы в полседьмого вылетим и к закату будем в Нижнем. Где никакого аврала у охранки с жандармами нет.

Орджоникидзе всё же не зря провёл лето на Капри. Партийная школа там действовала уже третий год и из мальчишек, которых когда-то Нэтти привлекала в качестве филёров на занятиях по конспирации, выросли неплохие учителя скрытного перемещения. Поэтому Серго возник за спиной Нэтти, проверявшей перед полётом двигатель, совершенно не замеченный не только охраной аэродрома но и теми учениками механиков, которые рассказали Нэтти про дырку в заборе.

В полёте он поинтересовался откуда Нэтти, которая в первый раз в жизни попала в Киев и почти не выходила из клиники, узнала такие тонкости про аэродром.

— Всё очень просто. Я ещё с тех пор как ставила процесс преподавания в Капри, опираюсь на подростков. Они всегда везде пролезут, всё заметят. Главное не дать им подставиться. Поэтому и в Нижнем я работаю со скаутами, и в Москве с моей подачи с ними работают. Но с учениками и детьми мастеровых тоже работать надо. Как ни странно, они, несмотря на классовую принадлежность, труднее воспринимают идеи социализма, чем гимназисты или реалисты. Зато они более приметливы, живут в реальности а не в воображаемом мире книжных героев. Ну так вот, как только я прилетела из Нижнего я сразу договорилась на аэродроме с радистами, что те будут регулярно отправлять ко мне какого-нибудь пацана с новостями, полученными по радио. Ученики у них там слегка недокормленные, а в клинике всегда есть возможность прихватить чего-нибудь на кухне. Делать же мне на дежурстве в основном нечего, только следить, чтобы в состоянии раненого не наступило неприятных изменений. Поэтому я имела возможность их разговорить, выяснить у них всё что можно и про аэродром, и про заводы где работают их родители, и про рабочие кварталы.

Потом наступила очередь Орджоникидзе рассказывать про то, как проходит подготовка к Пражской конференции РСДРП, намеченной на январь.

— Охохонюшки-хо-хо, — вздохнула она, выслушав рассказ про все вновь сложившиеся эмигрантские группировки. — Миришь их, миришь а стоит отвлечься на несколько месяцев, поехать с Мечниковым в степь чумных крыс считать, так они опять перегрызутся. По телеграфу с ними ведь не поразбираешься особенно. Реально шифрованными телеграммами я могу обмениваться только с Владимиром Ильичом. Он мой поверенный в европейских странах, и я всегда могу сослаться на коммерческую тайну. Типа обсуждали как бы Байера прищучить, что он лицензионных платежей явно недоплачивает. А если я начну слать шифрограммы Мартову, Плеханову да даже и Горькому, это будет подозрительно. Красину вот ещё можно. Когда после каждого обмена шифрованными телеграммами в мой адрес от Сименса едет вагон какого-нибудь оборудования, охранное отделение спит спокойно.

Надо бы их радиостанциями всех снабдить что ли. Эфир большой. А тут есть либо примитивные приёмники Маркони, которые коротких волн вообще не ловят, либо мои, которые каждому заказчику идут настроенные на фиксированный канал и тоже не ловят друг друга.

Но тут такая засада что на эту часть продукции моей фабрики Морвед лапу наложил и не даёт продавать за рубеж обычным порядком. Придётся самой лететь. Сделаю ещё раз кружок Неаполь-Женева-Париж и хотя бы главные центры эмиграции снабжу нормальной связью. Ещё же надо придумать у кого эту рацию поставить, чтобы представители всех фракций имели к ней доступ.

В Нижнем шаврушка Нэтти приводнилась прямо около фабрики, как обычно она это делала. Серго посидел в стоящем на берегу ангаре до тех пор пока Нэтти не прислала по его душу Акимова. В результате так никто и не узнал каким образом Орджоникидзе пропал из Киева и материализовался в Поволжье. А он устроился кочегаром на грузовой пароход и спустился по Волге до Астрахани, откуда добрался до Баку, где уже он сам мог спрятать хоть роту приезжих нелегалов.

Перед отъездом Нэтти спросила его:

— А ты собираешься в ближайшее время посетить Владикавказ?

— Вообще-то да, а что? — удивился революционер.

— Тут такое дело, надо разыскать там одного человека. Вот есть такой Афако Гассиев, известный осетинский просветитель и философ. А у него есть сын, Виктор, изобретатель. Ему лет тридцать. Насколько мне удалось выяснить, сейчас он живёт во Владикавказе зарабатывая на жизнь мелким ремонтом то ли часов, то ли керогазов. А мне этот человек нужен на моей фабрике точной механики. Мне нужен кто-то кто мне сделает кинопроектор, способный воспроизводить не только изображение, но и звук. А среди его патентов что-то подобное есть. В общем если сумеете его найти, предложите ему работать у меня, в Нижнем. Денег на дорогу и подъёмные для него сейчас выдам.

Нэтти выписала Серго чек Волго-Камского банка.

Диплом

Когда Боткин вернулся в Петербург, он нанёс визит Даниилу Кирилловичу Заболотному.

— Что вы скажете о мадемуазель Марсовой? — поинтересовался он после второй чашки чая.

— Мне очень понравилось с ней работать. Такая деловая хватка. Если она организует экспедицию, специалисты за ней как за каменной стеной. Помню, приехали мы в Маньчжурию, когда она там уже почти месяц работала. Она нам устроила очень подробный инструктаж, вообще там всё было уже организовано, все военные знали, что нужно предоставить медикам.

Этим летом в Астраханской губернии тоже. Я был уверен что как ни крутись я, как ни вылезай из шкуры, мне придётся краснеть перед Мечниковым за провалы в организационной деятельности. Но шефство над прибывшими в Петербург парижанами взяла она, и провалов не было.

— А что вы скажете о ней, как о враче?

— Ну тут я могу судить только по историям болезни её туберкулёзных пациентов.

— Вы хотите сказать, что при вас, ни в Маньчжурии, ни в Астрахани она не практиковала как врач?

— А при вас практиковала?

— Столыпин...

— Но вся мировая медицина знает, что Столыпина спасли вы, произведя необычайно дерзкую операцию. А она только вовремя доставила вам этот, как его пенициллин, чтобы предотвратить развитие горячки.

— Увы, не так всё это было. Это она оперировала, а я только ассистировал и учился. Да, я, со своим многолетним опытом, прошедший войну, учился у девушки, которой нет и двадцати пяти. Марсианка она там или нет, но она знает вещи, которые на Земле ещё не знает никто. Причём не просто знает, а они у неё вбиты намертво в рефлексы, так что её крайне удивляет как этого можно не знать.

Заболотный задумался.

— Вы знаете, Евгений Сергеевич, а ведь про многие её действия по части организации экспедиционного быта можно то же самое сказать. Привычно, рутинно, как с детства приученная, она делает такие вещи, которые нам бы не пришли в голову. Но когда она объясняет, становится ясно что только так и надо, и по-другому никак нельзя.

— Так вот я о чём. Она утверждает что у неё есть врачебный диплом, но такой, которому ни один нотариус не возьмётся делать заверенный перевод. Ну нету сейчас ни в Питере, ни в Париже нотариусов со знанием марсианского языка. И поэтому она избегает практиковать. Подумайте сколько жизней мы могли бы спасти, если бы её знания стали достоянием медицинского сообщества. Может быть вы поговорите с Верховским, и мы организуем ей диплом женского медицинского института экстерном?

— Боюсь что после громкой отставки и высылки Салазкина, Верховский не согласится связываться с социалисткой.