Небо шамана. 3 часть

Да, нас оставили в заслоне задержать преследующих остатки нашей дивизии немцев. Нас — это два танка, мою тридцатьчетвёрку и двадцать шестой, который вчера удалось поставить на ход, когда обнаружили на дороге разбомблённую колонну, и с разбитых машин удалось снять нужные для ремонта запчасти и привести в порядок бедолагу. Его до этого два дня тащили на усах мягкой сцепки в надежде использовать хотя бы его пушку в качестве неподвижной артиллерийской точки после того, как закопаем его по самую башню на рубеже очередного заслона. Наш комкор — мировой мужик и отличный танкист до последнего пытался сберечь новые танки и ни за что бы не оставил в заслоне нашу тридцатьчетвёрку, но соляры осталось совсем чуть, поэтому кинули жребий. Нашему экипажу выпало оставаться, а четыре последние тридцатьчетвёрки и два Ворошилова ушли с остатками корпуса и дивизии пробиваться к нашим. Мы пожелали им дойти, чтобы этот сумасшедший марш с висящими на плечах немцами, пикировщиками над головами и связывающим по рукам и ногам обозом с ранеными, которых не бросишь, успешно закончился. Колонна растянулась километров на десять. Скажете много? Да это нормальные параметры бригадной колонны, если посчитать бригаду со всеми тылами и средствами усиления, не считая двух принятых к нам эвакуирующихся госпиталей и остатков персонала и раненых одного разбомблённого санитарного поезда. А ведь это всё, что осталось от нашей отличной танковой бригады полного штата и целой стрелковой дивизии со штабом нашего корпуса и прибившимися бойцами ещё пары десятков разных частей и подразделений...

Постоянно оставляя заслоны и вступая в арьергардные бои, нам удавалось шесть дней уходить от преследования превосходящими силами немцев. Вот теперь оставаться в заслоне выпало нам и у этого мостика через почти пересохшую речку мы с полусотней бойцов, двумя танками и одной противотанковой пушкой половину дня готовили рубеж обороны. Нарыли укрытий, замаскировались, чтобы выиграть и удержать хотя бы первый удар, что в принципе почти получилось. А может это просто немцы так обнаглели, что полезли вперёд практически без разведки и угодили под наш слаженный удар. Вроде бы пушкари сумели сжечь первыми выстрелами гробообразный мордатый бронетранспортёр и грузовик, но сразу после этого их позицию расстреляли танки. Девять танков против нас — это перебор, не считая пехоту и пушки. Но выбора нет, и мы вступили в бой. Двадцать шестой, как не вертелся под огнём, сожгли на восьмой минуте боя, но ребята сумели поджечь два лёгких немецких танка с тонкими пушками и один бензовоз. Судя по тому, как полыхает и не собирается гаснуть у моста машина. Мы уже знаем, что немцы возят горючее в бочках и у них нет привычных нам цистерн-бензовозов, поэтому бензовозом может оказаться любая тентованная машина, да и тент не обязателен. К сожалению, из подбитого двадцать шестого никто вылезти не смог, а после того, как пламя охватило всю машину, и внутри громыхнули остатки боекомплекта, шансов у ребят из экипажа не осталось. Эх, ребята! Не извлекут из-под обломков и не поднимут на руки каркас...

А вот мы вертимся уже больше получаса и пока в нашу пользу. Хорошо, что так удачно подвернулась эта бровка с канавой вдоль неё, из-за которой мы можем высовывать только башню и маневрировать, оставаясь практически недосягаемыми для противника. Хорошая машина — тридцатьчетвёрка, будет очень жалко её подрывать, когда придётся уходить. Только в этом бою мы уже приняли с десяток попаданий, в основном в маску орудия и башню, и пока не имеем пробитий, даже окалиной никого не посекло. А мы остановили два тяжёлых танка с толстыми окурками трёхдюймовых пушек и два лёгких клёпаных тридцать восьмых. Одному от попадания и детонации боезапаса корпус вообще развернуло как бумажный. И ещё одного вроде бы удалось стреножить, но его так удачно прикрыла горящая машина, что разглядеть что-нибудь толком не удаётся. А вот два ещё елозят и пытаются обойти нашу позицию. И если одному по лесу это сделать будет трудно, то второй по низинке в слепой зоне для нашего огня вполне может проскочить во фланг. И неизвестно, как поведёт себя наша пехота. Но для нас гораздо опаснее развернувшиеся на противоположном берегу зенитные пушки. Две противотанковые колотушки, которые в запале отцепили от грузовиков и выкатили на прямую наводку, мы выбили последними осколочно-фугасными зарядами, а вот из-за них прикрытые дымом стреляют более серьёзные калибры, а это уже гораздо серьёзнее и опаснее.

К сожалению, и боекомплект у нас совсем не бесконечный. У нас осталось только шесть бронебойных снарядов, а все осколочные мы уже выпустили. Да и перед боем у нас уже был далеко не полный боекомплект, ведь это не первый бой, в котором мы участвуем, а пополниться нормально при отступлении удаётся урывками. И так, оставалось загадкой, как нашим снабженцам удавалось находить бензин, солярку, продукты, перевязочные средства на такую прорву людей. Снаряды в этом списке не на самом первом месте. Впрочем, кроме израсходования снарядов у нас и солярка в баках подошла к концу, её осталось минут на двадцать маневрирования в бою или на час по дороге, хотя к этому мы были готовы, ведь перед тем, как остаться в заслоне мы почти всю солярку слили для уходящих машин. Как бы не было жалко нам бросать свою машину, но придётся...

А сейчас мы радовались, что немцы вроде откатились, атаку мы отбили, то есть как минимум час из тех пяти, которые нас просил продержаться комбат, мы у врага отвоевали. Надежду на благополучное развитие ситуации внушали и восемь горящих перед нами танков, два бронетранспортёра и несколько машин, как и обрушенный сгоревший мостик. Хотя немецкие танки, как и мы не рискнули соваться на хлипкую деревянную конструкцию и перебрались через пересохшее русло чуть в стороне от моста. Словом, пока соображали и радовались, проморгали налёт немецких пикировщиков. Почти одновременно с тем как услышали вой сирены, бронекорпус встряхнуло и сознание погасло...

В себя пришёл, по ощущениям, только через сутки, может больше, оказывается, меня вынесли. Всё время несли на носилках и сейчас мы уже должны скоро догнать наших. Позже на привале мне рассказали, что первая же бомба легла рядом с танком, и видимо пробило наши полупустые баки в надгусеничных полках, потому, что танк сразу занялся огнём. Савелий — наш заряжающий, здоровенный мужик, до службы и войны работал на металлургическом заводе в Кривом Роге. О его огромной силе мы знали, и даже иногда он нам показывал, что может, но не подковы портил, а заплетал арматуру в косичку или монету пальцами сгибал. Вот он и выкинул меня через открытый башенный люк, а сам выбраться уже не успел, сгорел вместе с машиной. Из экипажа выжил ещё только Женька — наш мехвод, виртуоз, который чувствует машину как музыкант, и очень любит вспоминать, как до войны был трактористом-стахановцем в родном колхозе. А у нас умудрился ни разу не сжечь капризное сцепление нашей тридцатьчетвёрки. Вернее не столько капризное, сколько тяжеловата для него такая машина. Без опыта очень трудно точно дозировать крутящий момент, чтобы не заглохнуть, но стронуть многотонную махину с места, при этом не перекрутить и не сжечь диски сцепления. Сейчас Женька с тяжёлыми ожогами тоже носилочный. Радиста у нас убило ещё три дня назад и нового мы не брали, выходить на связь особенно не с кем. В тот же день погиб и наш командир взвода. И оба погибли можно сказать случайно, когда мы сидели на земле после скудного обеда и обслуживания машины, рядом взорвался случайный шальной гаубичный снаряд. Для этого боя никто замену искать не стал, вот и справлялись втроём, тем более, что одно из самых важных дел танкового радиотелеграфиста-пулемётчика это не столько поддержание связи в сети батальона или полка, всё равно ею почти не пользовались из-за отвратительного качества и помех, а помогать мехводу управляться с рычагом дубовой коробки передач и пытаться куда-нибудь попасть из курсового пулемёта. Многие передачи мехвод переключает навалившись на рычаг всем телом или ногой с упором в спинку сиденья. А при долгом марше сил часто даже при упоре ногой не хватает, поэтому радисты во всех экипажах помогают мехводам переключать передачи. Но наш Женька, во-первых, здоровущий парень, хоть и не велик ростом, но сил на переключение ему одному хватает. А во-вторых, так любит, холит и лелеет машину, что всё у него работает как отрегулированные часики и коробка передач в том числе.

После последнего боя нас осталось ровно половина штатного экипажа. Женька не приходит в сознание, весь замотанный бинтами с жёлто-буро-красными разводами от сукровицы и фурацилина. А там, где повязки не наложили, кожа из-за отёка глянцевая натянутая, словно стеклянистая в чёрных разводах подсохшей крови и копоти. В оставленном для рта отверстии повязок отёкшие истрескавшиеся губы, на которых не успевает образовываться корочка и сукровица постоянно подтекает. Мехвод мечется в бреду и стонет, не приходя в сознание. Старый фельдшер, который присматривает за обожжёнными, смотрит на парня взглядом, не сулящим ему ничего хорошего, похоже, что шансов у Женьки никаких, но злиться за это на фельдшера не имеет смысла. У меня обожжена шея и руки, а на боку скользящее осколочное ранение, а может это в момент выкидывания я зацепился боком за какую-нибудь торчащую железку. К счастью рана болит только при движениях, но не горит, не давит и не печёт, а это, как мне уже объяснили матёрые соседи, первый признак, что нет воспаления и всё нормально заживает...

И тут меня словно мешком по голове шваркнуло. "Какой, на фиг, танк?! Я же лётчик! Штурмовик! И не отступаем мы никуда, а уже вполне себе наступаем, хоть и не по Белоруссии, но и до неё скоро дело дойдёт. И вообще, с чего это меня в танк закинуло!? Я ведь женат и жена у меня теперь уже Гурьянова Анна Егоровна! А меня здесь почему-то Петром называют и старшиной. Ведь в самом начале войны я был не старшиной, а старшим сержантом, а теперь я вообще гвардеец, лейтенант и комэск... Но не бегать же по вставшему лагерем лазарету с криками, что я лётчик и за штурвал хочу!"...

На удивление, командиры сумели вывести нашу разношёрстную колонну к нашим. Я оказался в госпитале, где мои ожоги зажили очень быстро, ведь я для заживления вовсю своей Силой пользовался и посылал её туда, где в этом была нужда. Женька к сожалению не дожил. Три дня он метался и бредил, кричал и постоянно стонал от боли пока не умер в день, когда мы вышли к нашим. Нас приходили навестить ребята из того заслона, я им был очень благодарен, если бы не они, то я бы не выжил, ведь это они оказали первую помощь, а потом вынесли на носилках. Но оказалось, что это они пришли нас благодарить. Один прорвавшийся во фланг танк они кое-как сумели уничтожить и больше десяти человек при этом полегли. А если бы все девять до рубежа дошли, у них бы вообще шансов не осталось. Они же сказали, что фактически мы точно выполнили приказ, прежде чем принявший командование старшина дал приказ на отход. Хоть сам бой с немцами продлился меньше часа, но потом бомбёжка, а после неё немцы не очень резво двинулись цепью, но как только наши открыли огонь, сразу залегли и откатились назад. Так, что мы, получается, немцев задержали на пять с лишним часов и к нам никаких претензий, даже хвалили...

Никуда я не побежал и не стал кричать, что я лётчик. Стал откликаться на имя Пётр. И осенью сорок первого, а попал я именно в первые дни войны, ехал на поезде из Омска, где сформированные из госпиталей экипажи получили новые танки и должны были с колёс вступить в бой. Первое время было очень непривычно всё вокруг. И если раньше мне кабина нашего "воронёнка" казалась тесной, то теперь я прочувствовал на практике, что такое тесно. Как командир танка я сижу в башне слева от казённика орудия, фактически упираюсь с него своим правым плечом, а левым в броню башни. Перед лицом прицел, в который я вижу, куда смотрит орудие, а скрещенные руки: левая на рукоятке маховика подъёма и опускания орудия, правая на ручке механизма поворота башни, она слева от меня. Под ногами у меня спина и затылок сидящего передо мной внизу мехвода и педаль спуска выстрела из орудия. Над головой левый башенный люк, который лучше не закрывать плотно на задрайку. При открытом люке и выскакивать сподручнее, и дым из машины лучше высасывает, а при попадании в танк слабее действие ударной волны и больше шанс выжить при контузии. У "башнёра" справа свой люк, тоже открытый, но он ему нужен ещё, чтобы гильзы выкидывать после выстрела, хотя чаще гильзы под ногами катаются. В бою ему ведь не только гильзу выкинуть нужно, а после перезарядки оружия ещё и от казённика во время выстрела увернуться, иначе мало не покажется. Если башнёр ко мне наклоняется и кричит, в грохоте я могу его иногда услышать, но, как и с механиком-водителем, общаться лучше жестами, кулак — бронебойный, раскрытая ладонь — осколочно-фугасный. Словом, я точно знаю, почему в танкисты мелких набирают. Более или менее высоким может быть только башнёр, но и у него не так уж много простора со снарядом поворачиваться, ни об одну торчащую железку взрывателем снаряда не тюкнуть, а то рванёт и встретимся уже на небесах, как попы учат...

Я ещё жаловался, что из кабины штурмовика обзор плохой, что видно только вперёд и вверх, даже вбок нужно наклоняться и в боковые окошки выглядывать. Здесь я вообще вижу в перископ только кусочек дороги, если смотрю по ходу движения, а при вращении довольно узкую полосу по высоте. То есть то, что происходит в непосредственной близи от танка, увидеть могу, только если высунусь из люка по пояс. Стрелок из курсового пулемёта видит малюсенький сектор сквозь отверстие для прицеливания. В общем, я теперь танкист и меня это совершенно не смущает и не удивляет. Я помню, всё, что знал Пётр, умею пользоваться в танке всем, что положено. А благодаря тому, что рядом нет никого из знакомых, вернее есть пара ребят из нашего мехкорпуса, но из других подразделений и раньше ни с кем из них я даже не общался, а видел вообще только одного, случайно запомнил его во время какой-то толкучки около бригадного клуба перед войной. Впрочем, после выписки из госпиталя меня направили на командирские курсы. Так, как я уже имел довоенный опыт, мне приходилось замещать командира взвода, и я был командиром танка, для нас была группа, где мы учились не шесть, а всего три месяца. Ведь нам не нужно было преподавать бОльшую часть знаний, которые мы уже имели. И теперь я — старшина и командир взвода средних танков. Приказ на младших лейтенантов на нас не пришёл, вот и получилось, что выпустили старшинами или сержантами, как и пришли на курсы...

Едва мы получили машины и расписались в их приёмке в танковых формулярах, а это главный документ каждой машины, в котором отражается весь её путь с момента выхода из ворот сборочного цеха, я стал изыскивать возможность нанести на броню руны укрепления. Хоть танк — это не самолёт и скорости с расстояниями перемещения нельзя даже сравнивать, но мы ведь сейчас в Сибири за Уралом, поэтому пока мы по железной дороге доедем до фронта, руны вполне успеют напитаться Силой. Вот со снарядами как на штурмовике не получится, хотя я что-нибудь ещё придумаю...