...Побывали в Киеве и поляки — и снова резня.
— После войны, — продолжила Ирина, — мама поехала на Кавказ, чтоб поближе к могиле отца быть, а меня с собою... Она служила учителем в сельской школе. Потом началась война с вайнахами... Её зверски убили бандиты в двадцать пятом... Меня отправили в приют, сначала в станицу Горячий Ключ, потом нас ‒ группу человек пятьдесят в Менск отправили, в детский дом. Мне тогда восемь лет было, когда мама и папа меня удочерили.
— А ты как, старшая у них? Или...
— Выходит, старшая, — улыбнулась Ирина. — Вадимка у них в двадцать первом родился. Мама Люба... Я её по имени называю, потому что родную маму помню, а вот отчима просто папой. В общем, мама Люба за папу в Курске в двадцатом вышла. Она дочь полицейского околотничего, он пропал без вести в восемнадцатом, ушёл утром на службу и сгинул... В двадцатом папа в Курске был, тогда Кутепов на Москву наступал. Поженились они быстро ‒ на третий день знакомства, только чудом, наверное, священника сыскали, тот и повенчал... А Лёшка у них в двадцать третьем родился, потом Лавр в двадцать седьмом, а Николка совсем маленький, — выражение лица Ирины стало мечтательным. — Николка в тридцать пятом на свет появился. Вот ведь порода у отца — одни сыновья.
— А кому одни девки, — вспомнил Твердов своего фельдфебеля роты в Испании, мечтавшего о сыне, а жена ему шестерых дочерей нарожала.
— Для тебя есть разница?
— Да нет, наверное... Пошли к пруду? Там чёрные лебеди.
— Пошли, — оживилась Ирина. — Люблю чёрных лебедей.
Все беседки у пруда и скамьи у деревьев оказались заняты. Впрочем, не все, чудесным образом одна скамейка под одинокой плакучей ивой пустовала. На воде, совсем не опасаясь людей, плавали утки и селезни — их было больше всего, серых лапландских гусей было меньше, а вот лебедей не видно вовсе. Пруд, вырытый года три назад, оказался не маленьким, скорее миниатюрное вытянутое в овал озерцо. Как сообщила пробегавшая мимо девчонка, лебеди уплыли куда-то в тихий уголок.
Ирина рассказывала о себе, об увлечениях, об учёбе. После школы она поступила в Уссурийский Сельскохозяйственный университет на факультет народного образования, избрав поприще родной матери, решив стать учителем школы или гимназии. Второй и третий курс она сдала экстерном, теперь же на четвёртом проходила практику, успев перевестись из Никольска-Уссурийского в Пинский Государственный университет. Отец (отчим) получил перевод по службе в Сувальскую губернию и оставаться в отрыве от семьи на другом конце страны Ирине не хотелось. Переводом в Пинск Ирина озаботилась заранее ‒ ещё в феврале, когда отец служил на Дальнем Востоке. В Пинске досрочно сдала экзамены за 4-й курс и получила направление на практику. Выбирать место прохождения практики ей разрешили как отличнице.
— Значит, ты учительница у нас, — сказал Елисей.
— Правильно говорить "учитель", — поправила Ирина.
— Да я знаю, но дети всё одно говорят по-своему.
— Может быть они и правы...
Елисей пожал плечами. Сейчас он смотрел на Ирину по-новому. Пусть она ещё студент-практикант, но будущий учитель. А ведь эта профессия в России считается одной из первейших по важности, что уж говорить о почёте и ответственности Учительского Корпуса? Отбор на факультеты народного образования весьма жёсткий, помимо хороших отметок и рекомендаций сормовских отделений школ и гимназий, абитуриенты проходили ряд собеседований в специальной госкомиссии от РНС, где у соискателей выявлялся нравственный стержень. Да и в ходе учебы на всех курсах спецкомиссия не отстранялась от опеки над студентами. Стране нужны достойные граждане, а значит и достойные учителя школ, гимназий и реальных училищ.
Задумавшись, Елисей уставился на водную гладь пруда, не замечая её.
— Мечтаешь? — Ирина тронула его за рукав.
— Что? А, нет... Просто вот попытался тебя представить в учительском вицмундире. Не очень-то выходит.
— По правде, я и сама пока что себя в нём не представляю.
— Любопытно... а что преподавать-то будешь?
Ирина пожала плечами.
— Посмотрим. От вакансий зависит.
— Это как? Хочешь алгебру, хочешь черчение, а захочешь и литературу?
— Примерно так, но не совсем, — она слегка смутилась, потом улыбнулась и объяснила: — У меня две аттестации. По истории и по расологии.
— Расология... В моё время её не изучали.
— Не удивительно. До большевицкого переворота она преподавалась только в нескольких университетах. Летом-осенью семнадцатого были убиты все русские учёные-расологи, большая часть их трудов исчезла. Научные публикации сохранились лишь в некоторых библиотеках и только там, где комиссаров Временного правительства не было. Или где они пробыли недолго. Да лет на десять, наверное, Февраль развитие расологии затормозил. А в школах, а в школах её четыре года как ввели, вместе с евгеникой.
— Ладно расология, она для меня... не сказать что лес дремучий, лекторы и к нам в часть иногда наезживают, зато по истории у меня отменно было.
В глазах Ирины вспыхнул огонёк, она улыбнулась. И как-то даже не снисходительно улыбнулась, а жалостливо.
— Понимаешь в чём штука, Елисей, возникни у тебя надобность вновь учить историю, тебе пришлось бы переучиваться.
— Это почему ещё?
— Потому что лет шесть как новая программа введена. Историю теперь преподают по Классену, Флоринскому и по Ломоносову. А Василий Маркович Флоринский стоял и у истоков евгеники, его труд "Усовершенствование и вырождение человеческого рода" был издан ещё в 1866 году.
— Погоди... Быстьтворию Михайла Ломоносова и нам в юнкерском училище давали.
— Сейчас немного по-другому её дают. После смерти Ломоносова его архивы по быстьтвории попали к Шлёцеру. А тот, подлец, частично извратил труды великого учёного. Да так и издал.
— Что ж теперь в школах учат? Про Арктиду-Гиперборею? Про Мировой Лёд?
— Положим, теория Мирового Льда не у нас преподаётся, а в Германии... Они там с ней как с ума посходили.
— И шут с ними, махнул рукой Елисей.
На скамье они сидели в полуметре друг от друга, постепенно их покидала лёгкая взаимная напряжённость. Разговор для Твердова выдался интересным, никогда прежде он не касался в беседах с девушками подобных тем. Горячим сторонником новых научных теорий он не был в силу одной простой причины — банальной нехватки досужего времени, однако в общих чертах в современных научных изысканиях как русской науки, так и зарубежных учёных, понятие имел. Знаком был и с теорией Мирового Льда, основывавшейся на постулатах Фридриха Шлегеля, что много тысяч лет назад существовал некий высокоразвитый народ, Родиной которого были Индия, Гималаи, Европа и Персия, и что потомками этого народа были созданы в последующем все великие цивилизации древности. Шлегель назвал протонарод ариями. Саму теорию создал Ганс Гербингер и гласила она о древней доисторической катастрофе, погубившей прошлую высокоразвитую цивилизацию ариев. Причиной катастрофы являлось падение гигантских ледяных метеоритов, от вхождения в атмосферу которых гравитационное поле Земли создало гигантские волны, смывшие с суши всё живое. Гербингер утверждал, что катастрофа эта произошла около 10 тысяч лет назад. Последствиями катаклизма стала гибель значительной части древней растительности и животного мира, а также множества людей, в том числе ариев, обладавших парапсихическими способностями. По Гербингеру, арии смогли выжить в высокогорьях Южной Америки и Тибета, спустя время они начали экспансию по всему миру, вытесняя огнём и мечом неполноценные народы, смешивая с ними свою благородную кровь. Арии-де растворились в низших народах, но наиболее концентрированная арийская кровь сохранилась в Германии, Скандинавии и Англии. Славяне также объявлялись потомками ариев, но менее чистыми, так сказать неполноценными ариями. В интересах политики в Германии последний постулат не афишировался, кому надо, тот знал, в России же этот постулат вызывал самый разный спектр реакций: от улыбки, до раздражения. В России существовала собственная теория академика Светланова о величии древних праславян, в которой он о древних готах, как о потомках изгнанных некогда из славянского лона "племён", отзывался весьма не лестно.
— Мне милее теория Светланова, — сказал Елисей. — Он и про другие планеты писал...* Только почему-то академия наук на Сибири зациклилась. Немчура и англичане вон по Тибетам, да по Андам шастают.
— У нас и своё... прямо головокружительное есть! И не только в Сибири. Про раскопки слышал?
— На Печоре? Или на Алтае?
— Значит, слышал, — удостоверилась Ирина. — А про раскопки курганов в Манжурии, которая наше исконное Заамурье не доводилось слышать?
— Про это — нет, — Елисей пожал плечами. — Всё как-то времени нету за наукой следить. Что в газетах да кине освещают, то и знаю. Хотя... хотя у нас в полку есть на этом деле помешанные.
— Ты бы полюбопытствовал у них о Заамурье. Там ведь много интересного в курганах раскопали. Праславянская культура... Арийская...
— Арийская? Понятно откуда у РНС эти арийские идеи.
— Не только оттуда, кстати говоря. Тот же Алтай, Беловодье, Олонецкая губерния... да мало ли...
— И Триполье...
— Нет, Триполье — не наша культура. Хотя тут однозначного мнения нет. Профессор Лопухин доказывает, что она ранне-семитская ‒ ветвь протоэллинской. Наши предки их вытеснили.
— А вот, скажем, арийские идеи в Германии, с ними как?
Ирина повела плечами.
— Господин Гитлер писал свою книгу в двадцать четвёртом. А раскопки у нас ведутся последние несколько лет. Мало того, он ещё и ошибся или его подтолкнули к ошибке в отнесении англичан к арийцам. Правда, в последнее время он и Розенберг ознакомились с трудами Светланова... Что заметно по последним статьям Розенберга. Но тут скорее политика. НСДАП нынче в Германии имеет вес незначительный. Вот и промышляют все эти Розенберги спекуляциями на научном поприще.
— Чтоб на слуху оставаться?
— Вот именно.
— А шотландцы?
— Шотландцы из наших, ирландцы и валийцы тоже. Но не англичане. Истинные англичане сгинули при Кромвеле.
— Понятно отчего они нас так ненавидят. Слушай, Ир, ты вот про Заамурье говорила. Откуда там китайцы тогда взялись?
— Им эти земли Екатерина Вторая отдала после войны с Пугачёвым.
— Катенька? Вот не подумал бы!
— Это ещё что! — Ирина усмехнулась, убирая упавший на лицо локон. — А ты знаешь, что с продажей Аляски история таинственная? Есть сведения, что на самом деле она сдана в аренду, но это неофициальные сведения. Официально, как понимаешь, ни "да", ни "нет".
— Я читал, что срок аренды истечёт где-то в шестидесятых, — подтвердил Елисей. — По мне бы так и пораньше надо.
— А что индейцы Северной Америки бледнолицыми только янки называли, слышал? Казаков наших они называли белыми.
— Русская Калифорния...
— Она самая... Давай-ка прогуляемся вон там, — кивнула она, — к оркестру сходим.
— Замётано, — Елисей встал и подал руку. — Давно же я не танцевал.
— Не поверишь, но я тоже.
По парку разносился венский вальс. Они шли прогулочным шагом, делясь впечатлениями о городке и парке. Во мнении о Сейнах сошлись, что городишко заштатный, если б не суконная фабрика, молокозавод и завод железобетонных изделий, быть бы ему в разряде большой деревни, как оно и было лет двенадцать назад. Зато парк обоим понравился — милое и уютное место для семейного отдыха.
Между тем, звуки оркестра стихли, видимо музыканты взяли перерыв. Народ не расходился и когда Ирина и Елисей подошли к эстраде, их тайные опасения рассеялись. Если горожане тут, то оркестр ещё вернётся. А через пару минут Ирина заметила и показала кивком на собравшихся в беседке за деревьями военных музыкантов, устроивших перекур и полдник одновременно.
На эстраду в это время вышел здоровенный мордатый пожарный в праздничном кителе и сверкающей на солнце медной каске. В руках он держал гармонь, казавшуюся при его телосложении, игрушечной. В толпе раздались приветственные крики, видимо гармонист был местной знаменитостью. Он разулыбался, помахал кому-то рукой и поставил в центре эстрады стульчик. И вот развернулись меха, зазвучала Барыня.
— Пошли? — поманил Елисей, наблюдая как начали выплясывать под гармонь охочие.
— Неа, давай ты сам, — упёрлась Ирина. — С моими туфельками только и плясать... Иди, иди... Я потом на вальсах натанцуюсь.
Она стояла в толпе, грустила и веселилась одновременно. Елисей отплясывал лихо, со всеми притопами и прихлопами, шинель свою он перед выходом накинул на ограду помоста. Плясали многие. Зрители хлопали в такт и подбадривали криками. За Барыней последовало Яблочко и много других мелодий.
А несколько часов спустя, когда отыграл задорный пожарный да вернулись, отыграли и разошлись до вечера военные музыканты, Ирина и Елисей шли из парка довольные, весёлые и чуть утомлённые танцами. Потом была кафэшка, вечерний сеанс кино и первый поцелуй. Расставались они уже затемно на автобусной остановке, обменявшись адресами и сусловившись о следующей встрече.
— — — — — —
* Идея множественности обитаемых миров преподавалась юнкерам и кадетам по меньшей мере с XVIII века, в том числе об обитаемости Марса и Венеры, но в иноматериальном плане мироздания.
— — — — — —
ЧАСТЬ II
КОГДА ГРОЗА НА ГОРИЗОНТЕ
Как ныне сбирается вещий Олег,
Отмстить неразумным хазарам,
Их села и нивы за буйный набег
Обрек он мечам и пожарам.
Так громче, музыка, играй победу!
Мы одолели, и враг бежит, бежит, бежит!
Так за Отечество, за Русь, за нашу Веру
Мы грянем дружное ура, ура, ура!
Из темного леса навстречу ему
Идет вдохновенный кудесник,
Покорный Перуну старик одному,
Заветов грядущего вестник.
Один из белогвардейских вариантов популярной в XIX-XX веках песни на стихи А.С. Пушкина
Бавария, 5 мая (22 апреля) 1938 г.
За кормой парохода "Эрих Мильке" расползался пенный след Изара. В небе, слегка покрытом рябью облачков, кружились и пищали чайки. Где-то неподалёку на крутых обрывах берегов располагались их вековечные гнездилища.
Карл Заммер стоял на юте в одиночестве, облокотясь на широкий леер, курил, рассматривал вспененные гребными винтами волны. Он часто сюда приходил за прошедшие полдня, приходил подышать воздухом, выкурить сигару, поразмышлять. В одноместной каюте первого класса ему было откровенно скучно. Собственно, плевать бы ему на скуку как таковую, за последние годы доводилось и не так поскучать. Бывали такие периоды затишья. Затишья после кипучих, насыщенных событиями недель. Читать южногерманские газеты он не любил, хоть и приходилось. Иностранные газеты на пароходе продавались только гражданам стран Антанты. Чёрт знает отчего так, ведь дойчманов среди пассажиров "Эриха Мильке" он не встречал. В ресторане, что на второй палубе, он позавтракал и отобедал в одиночестве, почтенные сэры и леди общались только с людьми своего круга, французы вели себя нагло и идти с ними на конфликт в его планы не входило. Редкие аргентинцы, итальянцы, венгры, американцы предпочитали кучковаться группками. Аргентинцы и жители солнечных Апеннин вели себя приветливо и не прочь были перекинуться парой слов, но дальше улыбок и нескольких фраз общение с ними не шло, испанский и итальянский Заммер знал крайне скудно. Одиночество. Это даже к лучшему. Одиночество Заммера устраивало вполне.
