Ночные тени. Книга 1

Не устаю поражаться гениальной задумке основателей нашей разведки: проще построить замок, отвоевать себе честными и не слишком способами какое-то количество территорий — причем не в Англии, где и так мы частенько появляемся, а во Франции, и играть роль аристократов. Люди привыкают, что есть такой род, Сен-Гильерн, несколько взбалмошный и странный, но старинный и проверенный. И никому в голову не придёт, что на самом деле этот замок не что иное, как наш главный оплот, где, если мы вдруг соберёмся вместе, может оказаться от четырнадцати до шестнадцати тысяч существ, которых без морока ни один сосед не признал бы за людей. Конечно, роль аристократической семейки играют всего несколько. Остальные же пользуются крепостью как привалом, приходя и уходя по мере того, как появляются всё новые и новые дела. Но и они, соблюдая естественный ход истории, владеют официальными человеческими документами и просто слывут выходцами из нашего графства.

Есть в этом нечто нереальное. Свадьбы для отвода глаз с теми, кто в прошлой "человеческой" жизни был никем, или твоею же роднёй в новой маске. Трепетные супруги, которые никогда не обменялись иными прикосновениями, кроме традиционных свадебных поцелуев. А уж наблюдать, как какой-нибудь бубах с накинутым на него мороком ребенка ездит на овцах или висит на ветвях вниз головой, и заглядывает назад промеж коленей... И знать при этом, что тебе потом будут говорить: "Ах, каким вы были непоседливым ребёнком, а помните, вы заперлись в погребе и три часа там выли по кошачьи, и съели как-то раз целый кувшин мёда... а ведь у вас был такой слабенький желудок!"...

С головой окунувшись несколько раз в прохладную воду, я приступил к процессу мытья, предаваясь ностальгическим (и не очень) воспоминаниям. На сегодняшний день открыто здравствовало пятеро из рода Сен-Гильерн. "Дядюшка", зелёный юнец, по сравнению со мной, почти безвылазно сидел в замке, занимаясь корреспонденцией и отводом глаз, его "сыночек" был старше нас обоих, вместе взятых, оставив своего подменыша расти и действовать учителям на нервы, отправился в Азию. Надеюсь, вернётся — иначе придется разыгрывать напавший на ребёночка коклюш или свинку, и скоропостижную вследствие оного кончину. "Тётушка" — дама крутого нрава и ледяного спокойствия, координировала все наши действия, и слыла в высшем свете весьма эмансипированной особой, которая держит мужа под каблуком. Она же связывалась со стоящим с другой стороны струны Стражем. Вернее, Стражами. Струна проходит глубоко в холме под замком, что очень удобно — мы всегда можем пройти обратно.

Я же, происходя из боковой ветви, был книжным червём, парадоксально совмещая занятия историей с горячими спорами, приводящими зачастую к дуэлям. И просто странным, но, так уж задумано, галантным молодым человеком. "Матушка" моя находилась в Испании — как вдова, она могла ездить за пределами замка по своим делам свободно. "Отца" моего играл я сам. Подменяющее меня в детстве существо уже бегало по аллеям из кленов в замке, а я только прорабатывал свою театральную кончину, так, чтобы это принесло нам наибольшую пользу. Впрочем, как всегда. Правда, с течением времени начинает возникать странное ощущение, что за поворотом можно встретить самого себя, но это уже издержки работы.

Тонкий синий шёлк приятно холодил кожу. Прошлёпав босыми ногами по прохладным плиткам из кафеля "под малахит", я направился на кухню, отжимая полотенцем волосы. Дубовые полы сложили из идеально подогнанных друг к другу досок — они не скрипели и не трещали под моими шагами. Падающие с кончиков прядей капельки тёмными кляксами отмечали путь. На кухне никого не осталось — наверно, домовой ушёл в погреб — в отличие от нас с Данни его покрывал мех, и жару он переносил ещё мучительнее. А может, пригрызся к копченой колбасе — и висит себе, пожёвывая.

Налив в кружку воды, я пошел искать Данни. Конь, в четырёхногой ипостаси, обнаружился в саду. Сильный запах распаренных трав, сена, слегка подвянувших роз и гудение пчёл обволакивали жарким одеялом. Распустив по плечам быстро высыхающие от солнечного жара волосы, я подошёл к коню. Валяться так на утоптанной траве ему ничто не мешало.

Соловый спал, перевернувшись вверх пузом, и слабо подёргивал задней правой ногой — по ней ползла зелёная тоненькая гусеница-пяденица. Нормальная здоровая лошадь никогда не уснет в такой позе — Данни мог довести до сердечного приступа любого конюха. Вытянутую гибкую шею с точёной головой опутала повилика, прилипшая к шерсти и гриве. Высунутый кончик языка и прижмуренные блаженно глаза дополняли картину "конь дохлый, но счастливый". Недопитая вода полилась в оттопыренное ухо тонкой струйкой — я благоразумно отступил, когда Данни активно забрыкался, переворачиваясь, и, пытаясь меня устрашить, защёлкал спросонья зубами, среди которых выделялись совершенно несвойственные нормальным лошадям клыки.

— Ты чего!? — тряхнув энергично головой, он сделал грустные глаза. — За что?!

— Просто так, — я вылил на траву остатки воды. — Может, будешь выбирать для сна более естественную позу?

— А что не так? — конь почесал ногу и выдернул зубами из гривы цеплючие стебли.

— А вот, — я по мере сил своих скопировал его морду во время сна. — Оса прилетит, ужалит в язык, и придется искать коня поживее.

— Э?!! — он опасливо огляделся — над розами и впрямь летали чёрно-жёлтые стройные хищницы. Про то, что если кто-то заглянет ко мне в сад через ограду и увидит коня в позе "откинь копыта", я рассказывать не стал.

— У тебя двадцать минут на сборы, еду и умывание. Не знаю, когда мы вернёмся — скорее всего, ночью, или к утру, поэтому советую ополоснуться.

Покручивая в руках чашку, я вернулся в дом, оставив Данни выдирать повилику и сдержанно шипеть, вытряхивая из уха остатки воды.

В спальне я скинул халат, предварительно задернув шторы — это отрезало доступ и без того слабеньким движениям воздуха, но не хотелось, чтобы какая-нибудь мимо пролетающая нечисть разглядывала меня.

Костюм для верховой езды пошитый из дорогой ткани по последней моде, рубашка, жилет, бриджи и пиджак, сапоги — несколько демократично, но я же иностранец — мне допустимо. Расчесав уже почти сухие волосы, я забрал их в хвост. Можно идти и смущать сердца провинциальных, или не очень, судя по леди Аделаиде, красавиц Гатри. Порывшись в бумагах, я нашёл визитницу, в которой были собраны карточки на разные имена и ситуации. Без непосредственного предупреждения — разве что в письме — мол, когда приеду, загляну, теперь в гости не зайдёшь.

Трость, хоть и придавала любому молодому оболтусу, и мне в том числе, куртуазность и солидность, в поездке верхом абсурдна. Под столом, где я чуть не наступил-таки на выброшенный ночью шип от сапог, нашёлся и хлыстик. Совершенно новый — что б ни выговаривалось этому соловому жеребцу-извращенцу, лупить его было бы слишком.

Под глазами от недосыпа ещё не залегли тени, и лицо моё, отражённое в маленьком зеркале, вполне подходило юноше благородного происхождения и, предположительно, воспитания. Взяв на всякий случай портфель из тёмно-серой крокодиловой кожи, я вложил туда кинжал — тонкие рукава сорочки вряд ли скроют ножны. Вчера я надевал рубашку поплотнее — но то было вечером, в относительной прохладе. К кинжалу отправилась тетрадь с разными историческими заметками и пара листов со списками книг, которые, если повезёт, удастся обнаружить в здешних библиотеках.

Уже сделав шаг за порог, я чуть не хлопнул себя по лбу — забыл надеть перстень, якобы передаваемый по наследству в моем роду и подаренный отцом. Милая консервативная привычка, так ценимая людьми — из-за неё пришлось снова лезть в шкаф и выуживать оттуда шкатулку, простую, без магических барьеров и прочих ухищрений.

Серебряное старинное кольцо плотно охватило безымянный палец — в оправе из стилизованных веточек плюща покоился огранённый кабошоном синий переливчатый камень с трёхлучевой звездой внутри. Saphir asterie — камень звёзд и зимних сумеречных небес, редкий и не всякому покоряющийся. Возможно, он уже сам стал для меня оберегом — как это бывает с иными драгоценными камнями. Больше я ценил сапфир именно за красоту — осколок бездны со звездой, пойманный и закованный в серебро. Присутствие кольца тут же воскресило в памяти длинные зимние ночи и ледяные кристаллы на окнах, появляющиеся от тихого дыхания в заполненных сухим жасмином и старыми книгами комнатах. Чуть дотронувшись пальцем до синего камня, я словно обрёл внутренние силы для того, чтобы выйти в раскалённый гудящий день.

Осёдланный Данни мрачно рысил по Яблоневой улице. Вымыться он успел, а вот на просушку времени не хватило, и пыль, желтоватыми крупинками заполонившая воздух, уже покрыла его довольно равномерным слоем. Утешением, впрочем, несколько натянутым, могло служить то, что шерсть и пыль оказались близки по цвету. Удаляясь от набережной, кэльпи не скрыл вздоха. Ветерок, овевающий нас, неумолимо ослабевал, и легкие втягивали что-то напоминающее по запаху и консистенции жидкий горячий кисель из пыли.

Хорошо, всё же, что я не из Ночной Ветви — загадочный пока для меня господин Навь в подобном окружении вполне может упасть в самый обычный обморок. Впрочем, завтра же покупаю шляпу. Раньше я не мог понять, для чего дамам кружевные тряпичные зонтики — от дождя они точно не помогут. После того, как увидел женскую шляпку — приколотый шпильками к закрученным и напомаженным волосам на макушке комочек кружев, до меня дошло, что зонтик просто защищает от солнца. Заслышав за спиной топот, я ласково подопнул Данни пятками мягких сапог в бока. Ленивая скотина сделала вид, что ничего не почувствовала. Сзади уже слышался скрип сёдел и голоса.

— Оглянись, — повинуясь движению повода, ему пришлось повернуть голову назад. Лошадиные глаза несколько расширились, и пришлось привстать в стременах, когда он резво перешёл на кентер, а потом и вовсе рванул намётом, вызывая восхищённые взгляды бредущих по обочинам усаженной яблонями улицы обывателей. За нами, видимо, опять соревнуясь, скакали шестеро молодых людей, похохатывая и кажется, пытаясь вырвать друг у друга платок. Не иначе, оброненный местной прелестницей. Данни не сбавлял скорости — его гнал не азарт скачки, где он явно оказывался победителем, а ужас — за галдящей весёлой компанией от пыли вообще ничего не получалось разглядеть.

К двухэтажному маленькому домику кремового цвета, с лепниной в виде голубков и виноградных гроздей, он подошел, не опустив голову и не высунув язык, только из величайшего порока гордыни. Он, имеющий арабских предков и рожденный в Камарге, поплетётся словно какой-нибудь престарелый мул?!

Садик, заросший жасминовыми кустами и вишней, вытягивал ветви через решётку ограды на улицу. В нём прятался аккуратный домик. Перед воротами и в саду никого не было видно, однако дом не пустовал — из открытых окон веранды доносились даже сюда редкие переливы смеха и весёлые замечания густого баритона. Разглядывать чужой дом из-за ограды посередь бела дня было неприличным — пусть по улице никто не проходил в этом удаленном от центра города месте, но окна отнюдь не слепы.

Спешившись и ободряюще похлопав солового по пыльной мокрой шее (руку пришлось вытирать), я нажал на горячую кнопку электрического звонка. Смех в доме ненадолго замолк. Из вишнёвых кущ довольно скоро на узенькой тропинке появился среднего роста молодой человек, просто и легко одетый, он отпер ворота, и мы с Данни вошли. Юноша молча смотрел на меня, ожидая указаний или представлений.

— Передайте, пожалуйста, мистеру Чарльзу Легрою мою визитку, — глянцевая карточка перекочевала в его руки. — Спросите, примет ли он меня.

— Подождите, пожалуйста, — слуга быстрым шагом снова углубился в кусты и кущи. С веранды полился разговор, лёгкий вскрик, беганье и шушуканье — не иначе, дамы, которые находились там, бросились переодеваться в другие платья. Хорошо, значит, собираются и меня видеть. Данни, заслышав где-то в глубинах сада журчание, издал нечто похожее на стон.

— Потерпи. Ректор университета в любом случае должен иметь хотя бы одну лошадь — и конюшня значит есть, и конюх — отдохнёшь и остынешь, и тебя напоят и почистят.

— Лучше я сам напьюсь и вымоюсь, — несколько жасминовых листиков, похоже, только усилили его жажду. Я стал ослаблять подпругу на его животе. — Странно. Такой охочий до внимания конь не возжелал, чтобы его касались нежно щёткою и скребком, чтоб не растирали ножки его тонкие в массаже умелом, чтоб гриву его длинную гребнем частым не чесали?

— Неа, — он покосился на меня с недоверием. — Иногда мне кажется, что вы ещё более испорченны, нежели я.

— Наконец-то, — я отвёл его голову от куста, заслышав шорох камешков на дорожке.

— М?

— Наконец-то ты признал себя испорченным в моральном плане созданием.

Вышедший к нам слуга церемонно кивнул, забирая у меня повод. Данни изобразил на морде лошадиное спокойствие и благородство происхождения, насколько это было возможно.

— Мистер Легрой ожидает вас, сэр. По дорожке подойдите к дому — вас встретят, — увлекая моего коня куда-то в заросли, он ещё раз кивнул. По белой тропинке я прошёл мимо жасмина, вишни и увившего одинокий фонарь клематиса к крыльцу. Высокий сухопарый мужчина в светло-сером лёгком костюме стоял возле стеклянных высоких дверей. Короткие русые волосы на висках уже немного потемнели от пота.

— Добрый день, сэр. Мистер Чарльз Легрой, я полагаю?

— Вы не ошиблись. Простите, что заставил вас ждать. Мистер Габриэль Сен-Гильерн? — сухая длиннопалая кисть энергично пожала мою ладонь. Светло-карие глаза на вытянутом худом лице с явным интересом пробежались по фигуре несколько раз.

— Да. Не стоит — это моя вина. Я пришёл без предупреждения, что, думаю, не самым лестным образом характеризует меня.

Он открыл дверь, жестом приглашая войти.

— Пустое, не беспокойтесь, — ещё одна стеклянная дверь вывела на маленькую светлую веранду, украшенную вазами с незабудками и лилиями. Несколько плетёных кресел в беспорядке расставили на жёлтом деревянном полу. На маленьком столике возле открытых створок огромного окна стояли графины с водой, стаканчики из цветного стекла, ваза с яблоками и персиками, а в хрустальном блюде покоились розовые ломти арбуза. Пододвинув слегка одно кресло у столика, он постарался незаметно переложить подальше тонкую белую шаль. Дамы явно убежали отсюда в величайшей спешке, чтобы сменить домашние платья на что-то фееричное и перетягивающее дыхательные пути.

— Прошу. Располагайтесь и чувствуйте себя по-домашнему, — Чарльз плавно опустился в кресло напротив. — Я рад гостям в такой день — сама скука, кажется, начинает в подобную жару властвовать над городом. — Его речь была классически выверена и изящна. Как и ожидалось, ректор университета оказался человеком образованным. И не без хитрецы.

Скинув пиджак, я положил его на свободное кресло рядом. В глубине дома звенели смешки и слышался мягкий топоток домашних тонких туфель. Что-то с переливчатым звоном упало на пол. Хозяин улыбнулся, наливая в стакан из графина воду. Судя по запотевшим стенкам, она ещё оставалась холодной.