Бегущая по мирам

* * *

Наутро Очкарик уехал в город — ему надо было подготовить все к моему отъезду. Мы остались вдвоем.

Я сидела на крыльце, Джем подошел, присел рядом.

— Ты почти не изменилась...Только взгляд стал другим.

— Возраст — это состояние души плюс выражение лица. Я умею делать хорошую мину даже при плохой игре, а душа... Туда лучше не лезть. Ну, а ты? Как ты жил эти годы? Нашел свои острова?

Он чуть улыбнулся.

— Острова... О, я побывал на многих — от Курильских до Азорских, но еще осталось. Земля, оказывается, большая...

— Чем же ты занимаешься?

— Антропологией, этнографией, историей — всем понемногу.

— Да? Не предполагала в тебе таких наклонностей...

— Просто я стал искать ответ на один вопрос: почему люди стали такими, что даже терпеливец Назаретянин в конце концов предпочел быть распятым, нежели остаться среди них... И понял, что корни ответа надо искать где-то в глубине.

— Какая патетика! Надо заметить, своеобразная у тебя трактовка Святого Писания... А себя ты по-прежнему, как я вижу, отделяешь от остального человечества?

Он досадливо поморщился:

— Не будем про человечество. Лучше поговорим о нас. Я все эти годы думал о том, что случилось тогда...

Острая боль вдруг пронзила мой висок.

— Тогда? — переспросила я, прикрывая глаза и поднося руку к виску. Господи, как больно! — Тогда ты меня бросил — вот что случилось... Но это случилось в моей жизни — не в твоей, а я не хочу об этом вспоминать.

Он переменился в лице:

— Мы здесь вдвоем — никого больше нет! — с внезапной яростью выкрикнул он. — Брось притворяться, будто не понимаешь о чем идет речь! Я не собираюсь тебя выдавать, я хочу только узнать правду! Правду, понимаешь?..

Боль стала сильнее, я чуть не теряла сознание и перед моим внутренним взором вдруг снова отчетливо встало видение: побелевшие костяшки пальцев чьих-то рук, судорожно цепляющихся за край крыши... пробегающие тени облаков... пушистые купы деревьев далеко внизу и — ослепительное солнце в синем мареве неба... Но теперь я разглядела на одном из пальцев кольцо и оно показалось мне странно знакомым, я силилась вспомнить — у кого же я видела такое? И почти вспомнила — вот уже ухватила — но тут он все испортил, вернув меня в реальность.

— Ты слышишь меня? — его голос доносился до меня так, словно он был где-то далеко. — Что с тобой?

— Ничего... — я постаралась дышать глубоко, чтобы прогнать тошноту.

Боль исчезла, оставив ноющий отзвук, и тут он сказал ужасное:

— Я только хочу знать наконец — что произошло тогда между вами? Что?! И куда ты спрятала ее тело?..

Огненный хвост стегнул по глазам, в голове словно взорвалось что-то — я вскочила и закричала от страшной боли. Он перепугался и тоже закричал:

— Перестань! Черт с тобой — пусть все остается как есть!

Но уже было поздно — я вспомнила...

* * *

Он бросил меня ради нее. Она была моей лучшей подругой. Мы были даже больше, чем сестры. Я потеряла их обоих. Банальная история.

Вскоре после этого, она позвонила мне — впервые после нашей размолвки — и сказала, что собирается покончить с собой. Я хотела этому помешать. Она поднялась на крышу одного высотного дома, я — за ней. После этого ее больше не видели живой. Но и мертвой ее не видел никто.

Перед тем, как броситься за ней вслед, я позвонила в полицию. Патрульная машина и "скорая" приехали раньше, чем я спустилась обратно по единственной лестнице.

Я не смогла объяснить, что произошло там, на крыше. Они стали искать, но так и не нашли ее — ни тогда, ни после...

Дело закрыли, а я попала в психиатрическую клинику. Сначала они "промывали" мне мозги, пытаясь выяснить всю подноготную, а потом, убедившись в тщетности своих усилий, поставили мне блокировку. Чтобы я стала полноценной личностью.

* * *

— Я не знаю, что случилось тогда, — медленно и отрешенно проговорила она, успокоившись. — Я и сама все время спрашивала себя об этом. Ей было страшно — она стояла на самом краю и плакала, а я — тоже плакала и боялась подойти ближе, чтобы не вспугнуть ее... Я что-то говорила ей вроде того, что она ни в чем не виновата, что жизнь прекрасна и время все лечит, а она вдруг засмеялась сквозь слезы и сказала, что я — дурочка, и что она давно уже умерла и ты тут ни причем, просто она хочет поставить последнюю точку — потому что не может больше...

Он слушал ее и не верил.

— У нее не было причины убивать себя! — зло выдохнул он.

— Она была наркоманка, — она произнесла эти слова ровно и бесстрастно. — И не могла вылечиться. Хотела и — не могла. Ты этого не знал? Конечно, ты ведь всегда любил и замечал только себя...

— Неправда! — выкрикнул он.

— Тогда бы ты знал об этом. Но ты позволил ей погружаться в трясину все глубже и глубже.

— Почему же она не смогла вылечиться, если хотела этого? Наркоманов давно уже лечат успешно и быстро — она бы за месяц встала на ноги!

— Это был новый синтетик. Его синтезировал твой дядюшка...

— Он был врач, а не химик!

— Я не знаю, кем он был, но это он заставил ее устроить автомобильную аварию твоему отцу — ведь это твой отец расследовал дело о торговле наркотиками в нашем городе и он докопался, кто за этим стоит. А когда узнал, пришел к своему брату и предложил ему добровольно сдаться властям, а еще лучше — умереть, чтобы хоть как-то искупить свой грех. Но его брат предпочел иное...

— Ты врешь!

— Зачем мне врать? Ведь в той машине был и мой отец.

— Почему же ты ничего не рассказала следователям?

— Я... забыла...

Он взглянул на нее с ненавистью и неожиданно тихо сказал:

— Ты все придумала. Ведь ты — сумасшедшая. Ты убила ее из ревности... — и в его голосе звучала глубокая внутренняя убежденность в правоте своих слов.

— Но мы-то знаем, — холодно возразила она, — что ее могила на старом кладбище — пуста. Там только гроб. Мы оба это знаем — и не только мы, но и другие тоже...

Он покачал головой, теперь в его взгляде появилось сострадание:

— Ты столкнула ее, а тело спрятала...

— Как бы я успела это сделать?!

-... но я все равно люблю тебя. До сих пор... И ее тоже...

Она заплакала, по щекам беззвучно покатились слезы. Он обнял ее.

— Бедная моя девочка... — прошептал он, перебирая губами ее волосы. — У меня будут деньги — много денег! — и мы уедем отсюда... Мы купим какой-нибудь маленький остров и будем там жить. Одни...

А она ответила:

— Т а к и е острова не покупают — их выдумывают...

* * *

Очкарик вернулся через несколько дней.

— Все готово, — сказал он. — Можем ехать хоть сейчас... Почему у тебя такой встревоженный вид?

— С ним совсем плохо, — торопливо сказала я, таща его в дом. — Сначала я думала — это из-за его раны, но теперь мне кажется, что здесь что-то другое...

Джем лежал на полу — там же где он упал в первый раз. Его глаза были закрыты. Черные пятна — когда все началось они были только на руке — теперь переползли на шею, плечи, грудь, лицо.

Очкарик нагнулся над ним.

— Осторожнее! Это может быть заразным!

— В таком случае мы уже могли заразиться, — ответил он, продолжая ворочать лежащего с боку на бок. — Давно это у него?

— Вчера вечером... Он вдруг упал — я думала ему плохо, а он говорит: нет. Потом он падал еще несколько раз и я заставила его лечь, дала таблетки — мне казалось, что у него понизилось давление, а вскоре он перестал говорить.

— Джем! — он похлопал его по щекам. Больной открыл глаза. — Скажи что-нибудь... — но он молчал и смотрел на нас.

— Что это у него с пальцем? — вдруг спросил Очкарик.

Указательный палец правой руки больного неестественно раздулся — не весь, а только первая фаланга — она стала похожа на черный шарик. Натянувшаяся кожа чуть не лопалась.

— Похоже, будто он обо что-то укололся... Смотри...

Я взглянула: крохотное запекшееся отверстие, точно от булавочного укола.

— Не знаю, он ни на что не жаловался. Но ведь это не похоже на заражение крови?

— Нет... Попробую ввести ему антисептик, у меня еще осталось на пару уколов. Его бы в больницу, но... Даже не знаю...

Он вышел и спустился вниз.

По полу сильно тянуло сквозняком из выбитого окна, я взяла валявшееся старое грязное одеяло с прожженной посередине дырой и подошла к окну. В раме торчали осколки стекла, я открыла ее и стала натягивать на деревянный каркас одеяло. В этот момент сзади где-то в глубине комнаты что-то упало на пол.

Я обернулась и поискала глазами: поодаль у противоположной стены валялась какая-то игрушка — что-то в виде пластмассового человечка. Только она одна могла издать при падении такой звук, так как все остальное, что лежало на полу — обрывки газет, тряпки, разный мусор — было слишком мягким. Непонятно только: откуда она могла упасть? — в комнате не было никаких возвышений, кроме подоконника, на котором я стояла. Дверь была полуоткрыта и я подумала, что, может, кто-то кинул ее из коридора — но кто?

Порыв ветра сорвал край одеяла с угла рамы и я отвлеклась — надо было бы закрепить одеяло получше, зацепить за гвоздь, что ли... С внешней стороны рамы как раз торчал подходящий.

Сзади послышался легкий шорох.

Согласитесь, подоконник окна на втором этаже не самое удобное место для каких-либо неожиданностей — внезапного нападения, например, поэтому я резко обернулась назад и успела заметить, как игрушка шевельнулась. Даже если мне и показалось, все равно это было неприятно — заброшенный дом, пустая неуютная комната, подозрительные шорохи, а тут еще всякое мерещится... Тем более, что я не была уверена, что эта штука лежала на том же месте, что и раньше.

Я отвернулась обратно к окну и сделала вид, будто меня по-прежнему занимает одеяло, а сама чуть развернула раму так, чтобы отражалась внутренность комнаты позади. Угол обзора был неудобным, но я отчетливо разглядела: там в самом деле что-то двигалось. Что-то маленькое...

Я не торопясь слезла с подоконника, прошла к двери, — эта безделушка точно лежала совсем не там, где я ее заметила в первый раз! — вышла в коридор и захлопнула дверь. Мне было очень даже не по себе. Джем остался внутри, но я собиралась тотчас вернуться.

Очкарик как раз поднимался по лестнице мне навстречу, в руках у него был шприц. Ему было достаточно одного взгляда, чтобы понять мое состояние. Я приложила палец к губам. Повинуясь моим знакам, он подкрался вместе со мной к двери. Мы немного подождали, а потом он распахнул дверь ударом ноги. Той секунды, что мы выиграли благодаря внезапности, с лихвой хватило, чтобы заметить, как игрушечный человечек, стоя возле лежащего на полу, колол его в грудь своим копьем. Увидев нас, он тотчас брякнулся на пол и притворился неживым. Очкарик подбежал и схватил его за длинный кожаный шнурок, прикрепленный к голове. Я невольно вскрикнула, но он спокойно разглядывал его, держа перед лицом на вытянутой руке. Фигурка человека с копьем была желтоватой, а не белой, как мне показалось вначале, и, по-моему, это была не пластик, а слоновая кость.

— Однако, он довольно-таки подрос, — пробормотал Очкарик.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Эту вещицу ему подарил один араб на память, — невозмутимо пояснил он, — и если мне не изменяет память, она была размером с мизинец, а теперь, погляди: она больше моей ладони.

Последнее время меня трудно удивить какой-нибудь чертовщиной, но напугать еще можно — и мне стало страшно. Очкарик задумчиво посмотрел на лежащего.

— Провалиться мне на месте, если это не колдовство...

Он еще сомневался!

Очкарик ожесточенно поскреб в бороде и заявил:

— Вот что. Джем останется здесь.

Я хотела возразить, но он решительно пресек мои попытки:

— Его нельзя тащить в город — нас остановят на первом же посту. Ты поедешь со мной, — я снова открыла рот, но он не дал мне сказать, — я уже видел здесь кое-что не очень безобидное и мне будет спокойнее, если ты будешь рядом. Ему ты все равно помочь не сможешь.

Игрушку он запихнул в пустую банку из-под кофе и завинтил крышку.

— Прихватим это с собой.

Уже в машине я спросила, куда мы едем.

— Есть один человек — он директор Музея этнографии, может что и присоветует.

— А ты-то что думаешь об этом? — я кивнула на кофейную банку.

— Я думаю — это порча, — серьезно ответил он. — Или что-то вроде этого...

* * *

Центральная улица, ведущая к площади Независимости, где располагался Музей, была запружена военными, и мы свернули на улицу, идущую параллельно. Впереди зажегся красный, мы остановились, я рассеянно глазела по сторонам и вдруг увидела, как из зеркальных дверей магазина, расположенного по соседству, выходят двое.

Наверное, я вскрикнула, потому что Очкарик повернулся и тоже посмотрел туда, и я заметила, как он напрягся.

— Ты кого-то увидел?

— Это бандит, — не отрывая взгляда, ответил он.

Те двое о чем-то увлеченно беседовали, нам не было слышно, мы могли только догадываться — о чем. Но по их жестикуляции и мимике у меня создалось впечатление, будто они о чем-то спорят.

— У меня с ним старые счеты, — глухо проговорил Очкарик, внимательно наблюдая за ними, но тут зажегся зеленый и нам пришлось тронуться с места.

Он проехал чуть вперед, и свернув на противоположную сторону, остановился. Привлекшая наше внимание парочка все еще оставалась на месте.

— Интересно, какие у него могут быть дела с этой старой клячей... — вполголоса пробормотал он.

— Она — ведьма, — машинально ответила я.

И сказала я так не потому, что мне не понравилась собеседница этого уркагана. Просто я с первого взгляда узнала в ней свою бывшую домовладелицу.

— Очень даже похоже... — отозвался Очкарик.

Парочка двинулась к стоявшей рядом машине. Тот парень распахнул перед старушенцией дверку автомобиля с галантностью и изяществом, которые в нем трудно было заподозрить.

— Скажите, какие манеры! — фыркнул Очкарик.

Парень обежал машину с другой стороны и залез на переднее сиденье. Они поехали вперед и я увидела, что Очкарик собирается следовать за ними.

— А как же Джем?

На лице Очкарика отразилась бурная внутренняя борьба.

— Нужно проследить за ними! — простонал он. — Это может оказаться очень важным!

Но я-то не знала тогда в чем дело и возмутилась:

— Он может умереть!

Очкарик принял решение молниеносно:

— Этот гад меня знает, так что ты езжай за ними и постарайся не упустить их из виду. Но будь осторожна и я тебя умоляю — не лезь на рожон! А я — в Музей...

* * *

Я успела нагнать их у следующего светофора. Сквозь тонированные стекла машины ничего не разглядеть и я пожалела, что со мной нет Дрипса — уж он бы мне все доложил. Дома он мне надоедал тем, что подробно обсказывал пикантные подробности из жизни соседей. Где-то он теперь?..

Движение стало более оживленным и мне приходилось прикладывать массу усилий, чтобы не потерять их и не привлечь внимание дорожной полиции.

Они припарковались у одного здания, вылепленного по последнему слову современной архитектуры. Я, не сбавляя скорости, проехала чуть дальше и свернула в проулок. Поставив машину, я зашла в подвернувшееся кафе и уселась за столик. С этого наблюдательного поста мне было отлично их видно.