— Примерно в этом духе... Намек был понят правильно и никакого массового движения в сторону ленинградских болотных зарослей "за харчами" среди голодающих "блокадников" не возникло. Что, собственно, от сочинителей и требовалось. Но, государству этого показалось мало! Требовалось искоренить саму мысль о самостоятельном продовольственном обеспечении. И ленинградские буфетчики — попали точно в масть. В их сборнике рецептов, о существовании в Ленинграде каких-то там съедобных камыша-рогоза-тростника — не упоминается вовсе! Даже намеком. Согласно новому "священному канону".
— ???
— Именно так! — неожиданно поддержала меня филологиня, — Если верить послевоенной художественной литературе (особенно детской) — камыша в Ленинграде нет! И в дореволюционном Санкт-Петербурге — его тоже не было. В хрестоматийной книжке Марии Прилежаевой "Жизнь Ленина" 1970 года издания, например, про камышовые поля вокруг "города трех революций" — ни словечка. Даже — в той главе, где описано, как "вождь мирового пролетариата" скрывался от полиции в Сестрорецком Разливе. Память о материале пресловутого шалаша, а так же коллеге по революционной работе, некоем Григории Зиновьеве, с которым Ленин делил этот убогий кров — вымарывалась беспощадно... "Священный канон"! Не приведи господь кто-то из подрастающего поколения сопоставит две "святочные сказки" — довоенную о товарище Кирове (и съедобном камыше) с послевоенной про дедушку Ленина (в шалаше из камыша).
— Мне кажется, простого умолчания в такой ситуации — недостаточно...
— Тоже правильно. Одновременно "блокадников" регулярно попугивали по радио риском пищевых отравлений, при самовольном сборе дикорастущих растений. Особенно — их корневой части.
— А после войны? Ведь сколько лет прошло. Как можно всю жизнь жить среди камышей и якобы не знать, что это камыши?
— "Вы забыли о двоемыслии!" — неприятным тоном процитировала Ленка фразу из "1984" и не удержавшись хихикнула (ей смешно, понимаете ли), — Ленинград, много десятилетий, жил не сам по себе, а внутри "священного канона", являясь его составной частью. Аборигенов — дрессировали "в духе". С детства приучали видеть одно, говорить другое и думать третье. Оруэлл бы это дело оценил.
Помолчали. Ахинеев определенно собирался что-то добавить, но сдержался. Возможно, правильно оценив мою невербальную реакцию (кулаки сами-собой сжались так сильно, что ногти впились в кожу ладоней и побелели костяшки пальцев). Не люблю, когда посторонние люди треплют святые вещи.
— Всё равно не складывается! — первым прервал тишину Соколов, — У истории двойное дно. Там была ещё какая-то хитрая подстава. Я такие вещи нутром чую...
— Ваша правда, — дело давнее, отчего бы не рассказать? — За первую блокадную зиму на спецслужбы и партийно-хозяйственный актив осажденного города буквально пролился золотой дождь. Такое состояние им очень понравилось и сама собою созрела идея организовать "продолжение банкета".
— Вы же сами сказали, что всем мало-мальски имущим "блокадникам" карманы вывернули начисто, — удивился Лев Абрамович, — Какая связь? С установлением навигации — подвоз увеличился и массовый голод перешел в хроническое недоедание. Острая фаза кризиса миновала. Город — выстоял...
— Вот именно! Владеющие информацией лица поняли, что Ленинград — не сдадут. А ещё они поняли, что немцы попытаются держать Блокаду до последней возможности, но бомбить — не станут. Что значит — жители вымрут (уедут), а квартиры останутся. Профит! Возникла идея "монетаризировать" инсайдерскую информацию. На волне панических настроений — выжать из города "в эвакуацию" как можно больше народа (особенно имущего, бедные слои населения вымерли в первые месяцы осады) и произвести административное перераспределение уцелевшего жилого фонда. Ещё никто ничего не понимал, едва-едва отгремела "битва за Москву", а подготовка к очередному хапку — уже началась. В январе 1942 года — было принято соответствующее решение Ленградского горкома ВКП(б), а уже к 9 февраля 1942 года — в срочном порядке (!), из отделений милиции возвратили в домохозяйства ранее изъятые домовые книги. Появилась возможность явочно заселять опустевшие после Гладомора квартиры и прописывать там новых жильцов. Понятно, незадешево! Понятно, что в первую очередь "улучшить жилищные условия" поспешила городская верхушка. Но и местным "гешефтмахерам", сказочно нажившимся на спекуляции, замаячил шанс обзавестись престижной недвижимостью, ну и избавиться от подозрительных в военное время накоплений валюты с драгметаллами. Естественно, не забыли про остальных "уважаемых людей", их друзей и родню.
— Какая мерзость...
— Дельце удалось на славу. Ровно через два года, 29 января 1944 года, Попков лично направил всем главным руководителям Ленинграда (Жданову, Кузнецову и Капустину) докладную записку о закреплении вновь полученной жилплощади за её новыми владельцами "на законных основаниях" и о гарантированном отказе когда-либо возвращать её прежним хозяевам, даже (!) если они возвратятся из эвакуации и предъявят на свои бывшие квартиры сохраненные документы... Всё, поезд ушел! Получилась самая масштабная, после Коллективизации, причем бесплатная, конфискация жилья у советских граждан.
Документы узаконивающие самую масштабную, после Коллективизации, конфискацию жилья у советских граждан в блокадном Ленинграде.
— Неплохо прибарахлились товарищи... — раздумчиво пробурчал завхоз, — Это же сотни тысяч квартир из самого лакомого "старого фонда" — как с куста. По современной рыночной стоимости — совокупный выхлоп получается, как бы не жирнее вашего "золота Блокады". Большая война — время делать большие деньги.
— Я объяснила мотивацию городских властей, — на самом-то деле тупо выпустила пар.
— А ведь там были ещё горы антиквариата... — вклинилась филологиня, — Дед говорил, что все будущие фигуранты "Ленинградского дела" неплохо поживились и на этом поприще. Скоты, чо...
— Человеческое общество, пораженное государством — жрет само себя. В мирное сытое время государство как-то разводит устраивающих его людей и гнобит неугодных, в голодное военное — питается теми и другими, не разбирая сортов. Это нечеловеческая логика. Ну, так оно и не человек...
— "Элитные" слои населения — само собой, а народные массы?
— Корпоративный сверхорганизм — успешно засирает мозги всем поголовно. С легкостью убеждает лояльные массы в их личной "избранности" (при условии преданности машине государства). И беспощадно от них избавляется, при малейшей угрозе. "Этот телепузик порвался — несите следущего!" Ленинградские обыватели "довоенного образца" — надежд властей не оправдали. Добровольно свалить в эвакуацию, по первой же команде сверху — не пожелали. Размечтались о каких-то там своих "правах", злонамеренно попытались путаться под ногами у государства. За что, в итоге, и подверглись...
Глава 64.
Субкультура моральных уродов.
Судя по насупленным физиономиям собравшихся и осторожным переглядываниям — люди не особенно обрадовались свалившемуся на них знанию. Как говорится — "сделайте мне это развидеть". А не получается. По законам жанра, надо ожидать комментариев или возражений. Факты признавать трудно.
— Скажите, Галина... — Соколов тщательно подбирает слова, — Фактор "государства" — тут обязателен? Я в курсе, что и малые группы, угодив в серьезное ЧП, демонстрируют ровно такой же разброс вполне идиотских вариантов поведения. Кто-то знает как надо, но боится (не хочет) перечить начальству. Кто-то делает вид, что слепо верит руководству, сам готовя каверзы. Кто-то, на глазах у окружающих, нагло творит вопиющие непотребства и оно сходит беспредельщику с рук. Закон, что ли? Как ведет себя в минуту опасности "не структурированная" толпа — вам лучше не знать. Тихий ужас...
— В известном смысле — любая группа глупее, чем каждый её отдельно взятый элемент. Ну, кроме случаев, когда эта группа натренирована делать какую-то совместную работу (как спецназ) или очень хорошо слажена (как экипаж космического корабля). А безумие "вертикальной социализации", заставляющий довольно приличных по отдельности людей, собравшихся в толпу, превращаться в скотов — уже сродни законам физики. В толпе, а тем более в составе "иерархии" — всегда есть надежда снять с себя обязанность думать своей головой или отвечать за свои дела. Там, инстинктивно — хочется "быть как все". Что бы, в случае разборок, почти искренне, заявить — "Это не один я, это — вот все они!"
— Всех не накажут?
— Может быть и накажут (жуткий принцип "коллективной ответственности" — никто не отменял), но подсознательно (!) надежда "затеряться в толпе" или "прикрыться толпой" — существует всегда. Инстинкт! Человек — общественное животное, умеющее врать. Активно этот навык использующее.
— А ещё?
— У членов любой группы, угодившей в опасную ситуацию — всегда наблюдается желание свалить на других принятие важного решения и присоседиться к чужим успехам. Парадоксальным образом сочетающееся с неприязнью к нахальным "выскочкам", которые такие решения принимают самостоятельно. Но, там ещё одна засада. Чем сильнее "социализирована" группа, тем ниже (!) вероятность подражания удачливым "выскочкам". Даже (!) когда это — вопрос жизни и смерти. У стайных животных, если верить Конраду Лоренцу — всё приблизительно так же, как у людей. Попав в переплет — они тупят по-черному.
— Вы понимаете, зачем я поднял эту тему?
— Трудно смириться с мыслью, что если люди не хотят спасаться, то спасти их нельзя.
— Да всегда оно так было! — встряла подозрительно притихшая Ленка, — Только личный пример безоговорочно признанного доминанта, иногда — способен вдохновить человекообразных бабуинов на новое и непривычное. Чаще — и он не способен! Особенно, если новизна чем-то неприятна. Или, "по понятиям" — зашквар. Любые словесные аргументы — не действуют. Даже побои — не особо. Ныне, присно и во веки веков. Кстати, о камыше...
Она лихо развернулась на кресле в сторону меланхолично слушающего нашу перепалку Плотникова и захлопала красивыми длинными ресницами.
— Анатолий Михайлович, позвольте вас привлечь, как эксперта по нравам и обычаям первобытных народов Восточной Сибири?
— Почто? — встряхнулся потомок сибирских первопроходцев.
— Народ всегда и везде одинаковый! Налет столичной культуры сбивает с толку. Надо учиться эту помеху преодолевать. Ради ясности мышления... Различия между рафинированным "питерским интеллигентом" и каким-нибудь грязным кочевником-скотоводом, если присмотреться — минимальны. Они оба, с раннего детства, зверски социализированы по "вертикальному типу". Уверены в своем "исконном благородстве" и праве даром получать самое лучшее. В сходных обстоятельствах, ведут себя абсолютно одинаково. Смертельно голодные "блокадники", например, добровольно (!) вымерли, сидя ровно на жопе (пардон, лежа дома на диванах и слушая по радио стишки Ольги Берггольц) — в окружении бескрайних зарослей съедобных дикоросов. Прекрасно зная, что те — съедобные! Им было противно даже думать (!) о самопрокорме... Ущерб "столичному статусу"! Про вероятность собственноручной же возни с грибным компостом в подвалах — вообще молчу. Вы думаете, их лень и дурость — есть исключительный феномен?
— ???
— Слышали вот это стихотворение?
По теченью Онона то вверх, то вниз
Все бродила она, кочевала.
Что в степи съедобного было,
Тем детей она и кормила.
Дни в пути, в трудах проводила.
От рожденья упорная мать Огэлун
Шла не знающим устали шагом,
С суковатой дубовою палкой в руках,
По ложбинам да по оврагам,
Вверх и вниз... Набравшись терпенья,
Все искала, копала коренья.
Было трудно ей, горько было,
Но достойных сынов вскормила.
От рожденья прекрасная, мать Огэлун
Берегами речными бродила,
Собирала по осени дикий лучок,
Даже рыбу удою удила.
— Извините за корявый стиль. Тройной перевод. По "старомонгольски", наверное — оно звучало красивее. Это — "Сокровенное сказание". Детство Темучина. Самый известный "первоисточник" из сохранившихся. Обратите внимание — дело тоже было осенью. На берегах реки Онон и в низменностях ("ложбинах и оврагах"). За пропитанием мать будущего Потрясателя Вселенной ходила пешком. Не было ни лошади под седло, ни другой скотины под вьюки, повозку или волокушу. Пусть меня поправят, вроде бы ловить и есть рыбу, для "благородного степняка", там и тогда — несмываемо лютый зашквар.
— Странный перевод... Особенно — про "дубовую палку". Дубов в наших краях вовсе не было. До появления переселенцев из Центральной России. Вымерзли начисто, в последнее Оледенение. А так — довольно толково. Без скотины в степи — не жизнь, а горькая морока. И корешки — не еда...
— Я про психологию "священного канона".
— ???
— Смотрите! Чингис-хан для всех восточных степняков — священный предок и авторитет.
— За бурятов-булагатов — не скажу, у тэртэ, шошолоог и хонгодоров — вполне. И что?
— Казалось бы, в голодный год — можно и уподобиться великому родственнику. Не до жиру, быть бы живу. Тем более — спасая самого себя, любимого. Ну, вам лучше знать, как отреагирует местный распальцованный басурманин на попытку (от чистой души) накормить его камышовыми корешками.
— Эмо чо! Хех... Плохо он отреагирует. Будет отбиваться руками и ногами, орать как будто его заживо выворачивают наизнанку, но жрать всё равно не станет. Разве связать и пропихивать палкой. А потом — обязательно попытается зарезать. Смертельная обида! И по фиг ему любая память о Чингис-хане. По доброй воле, он скорее сам кого-нибудь зарежет и съест. Так можно. Это нормально. Понятно, тема публично не обсуждаемая. Только среди своих, в близком кругу. Ну, или когда поймают за людоедством с поличным... Тут — да. Ах, да как же он мог?! А мы — ничего-то не знали! Хотя, все знают всё и про всех... Просто чужим — стыдной правды никогда не скажут.
— Обязательно человека?
— Хы... Если нет под руками барана. Конь, это друг и ценное добро. А чужак — мясо. Эти оглоеды — привыкли есть мясо каждый день. Долго обходиться без мяса — они не могут. Физически! Чисто "ломка" начинается, как у наркоманов. Даже в литературе описано. Повезло, кто не сталкивался.
Поворот разговора в эту сторону мне категорически перестал нравиться. Вообще! А на меня уставилось сразу несколько пар глаз. И все молчат... Ждут. Понятно чего ждут. Господи-боже...
— Вы вообхе о хем? — черт, снова, как тисками, горло перехватило...
— Мы о столицах Советского Союза 40-х годов, где "кюлютурный" народ привык кушать свежее мясо каждый день. В отличие от большинства населения остальной страны, — Ахинеев взял быка за рога, — Что-то странное у вас случилось осенью-зимой 1941 года. По медицинским показаниям — все иногородние с "иждивенцами" должны были умереть в первые месяцы Блокады. Фактически, до весны 1942 года и эвакуации, дожило под два миллиона официально лишенных хоть какой-то белковой пищи граждан. Вопреки титаническим усилиям городского начальства по их скорейшей утилизации и "закону сохранения материи" имени Лавуазье-Ломоносова. Это антинаучно! Отчего, хотелось бы разъясняющих подробностей, не повторяющих официального вранья.
