Ничего не поделаешь — приходилось есть. И Нина ела, чувствуя, как она кусочек за кусочком отнимает у своих родных. Но даже и тут девочка, улучив момент, ухитрялась что-нибудь припрятать, делая вид, что все уже съедено. А дома снова приходилось выдерживать баталию. Мама с бабушкой ополчались на нее вдвоем, и, чтобы не расстраивать их окончательно, тоже приходилось съедать что-нибудь из принесенного с собой.

Работа в госпитале, домашнее хозяйство, уход за своими родными, изматывающие душу переживания — все это сказывалось на девочке не лучшим образом. Лев Арнольдович, видя состояние Нины, несколько раз подходил к ней со шприцем и говорил:

— Давай руку! Быстро, пока никто не видит! Витаминчики вколю...

Но уколы эти доставались ей не часто. Ведь девочку и так, вопреки всем правилам, снабжали редкими лекарствами, находившимися на строжайшем учете.

Госпиталь был хорошей школой для постижения человеческих характеров, проявлявших себя в тяжелейших условиях. Кто и как переносит боль, как раненые относятся друг к другу и к персоналу, как ведут себя врачи, медсестры, санитарки... Хуже всего, по наблюдениям Нины, переносили свои ранения летчики. Заходя в их палату, она тут же сталкивалась с бесконечными жалобами и стенаниями. Многие проклинали всех подряд — фашистов, судьбу, командование, врачей, родных и близких... Наверное, на многих этих молодых ребят действовал страх остаться без неба. Спуститься с небес на землю, утратить чувство полета, слияния с крылатой машиной, да превратиться из элиты вооруженных сил, каковой они себя считали, в обычного человека, к тому же еще и искалеченного — для многих это представлялось кошмарной перспективой.

Некоторые раненые впадали в полное уныние, полагая, что отныне станут обузой своим родным. Иногда не беспочвенно: не столь уж редки были и драмы, вызванные тем, что жены некоторых искалеченных воинов просто-напросто отказывались от них. После такого кое-кто из таких калек пытался покончить с собой, и одному из них это удалось — с колоссальным трудом добравшись до окна, он выбросился на улицу.

Однако было и другое. Как часто родные, приезжавшие в госпиталь, заливались слезами от счастья, что их любимый человек, пусть и искалеченный, жив, и, что греха таить, радовались тому, что ему больше уже не придется попасть под пули, бомбы и снаряды. Но особенно запомнился Нине поступок одной молоденькой санитарки, которая решилась расстаться с невинностью с таким же молоденьким пареньком, тяжело раненым. Он через несколько дней скончался, а санитарка родила от него сына, стоически перенося упреки родителей, и ни разу не пожалев о своем решении.

Работа в госпитале была нелегка для всех, особенно, как уже говорилось, в дни прихода санитарного поезда, но для хирургов его приход означал работу на износ. Несколько суток подряд, практически без сна, они не отходили от операционных столов. В короткие перерывы взбадривали себя крепчайшим чаем и папиросами — и снова брали в руки скальпель. Выйдет хирург, пошатываясь от усталости, из операционной, рухнет на стул или на продавленный диван, а ему тут же кто-нибудь из персонала, не занятого на операциях, сунет в зубы папиросу, поднесет зажженную спичку... Докурил, и снова к столу — оперировать. Один из хирургов во время операции покрылся испариной, побледнел, но, закусив губы, закончил дело, затем процедил сквозь стиснутые зубы окровавленными губами — 'зашивайте без меня' — и упал на пол.

— Лев Арнольдович! — вскрикнула операционная сестра, склоняясь над ним и щупая пульс. Потом медленно подняла руку к лицу и закусила сжатый кулачок. Пульса не было...

День шел за днем, месяц за месяцем, а известий о Якове Францевиче не приходило.

6. Новое назначение

На вокзале в Москве, куда, по вызову в наркомат, отправился Яков, стоило только сойти на перрон, как к нему подошел неплохо одетый человек в штатском, и, предъявив удостоверение, уточнил:

— Полковник Речницкий?

— Да, а в чем дело? — холодок беспокойства пробежал по спине. 'Неужели опять арест? Но почему? Нет, арест был бы обставлен иначе...'.

Вежливо, но не допускающим возражений тоном штатский проговорил:

— Прошу вас следовать за мной.

На привокзальной площади ожидала 'эмка', и после недолгой поездки, прошедшей в полном молчании, она остановилась у большого особняка, каких немало можно увидеть в старой Москве. 'Все-таки не Лубянка' — с некоторым, впрочем, не полным облегчением подумал Яков. Приключение-то еще не закончилось. Кивнув консьержу, сидевшему за входной дверью у столика с телефоном ('выправка военная, а одет по гражданке' — автоматически зафиксировал Речницкий), штатский провел полковника на второй этаж.

— Здравствуйте, полковник!

— Здравия желаю!

Хозяин кабинета... Хотя кабинетом-то это помещение вряд ли можно было назвать. Письменный стол тут имелся, но маленький, и притулившийся у стеночки, а сама комната скорее напоминала о жилой квартире, а не о казенном заведении. Так вот, хозяин этой квартиры, сверкнув золотым шитьем погон, сразу взял быка за рога:

— Времени у нас мало. Вам еще предстоит явиться в наркомат за предписанием, согласно которому вы зачисляетесь в кадры 1-й Польской армии в СССР и направляетесь на трехмесячные курсы польского языка...

— Но я неплохо знаю польский! — вставил Яков Францевич.

— Не перебивайте! — строго оборвал его генерал. — Не в этом дело... К вам проявила интерес агентура Лондонского правительства поляков. И это хорошо, потому что открывает для нас определенные возможности. Сумеем ли мы этими возможностями воспользоваться — во многом зависит от вас. Разумеется, на такую работу требуется добровольное согласие, — глянув на полковника со слегка ироничным прищуром, заключил хозяин не вполне обычной квартиры.

— Раз надо... — чуть дернул плечом Речницкий.

— Вот и хорошо, — обрадовался старший по званию. — Бумажки оформим после того, как вернетесь из наркомата, а сейчас должен предупредить: с этой минуты никаких контактов с сослуживцами, друзьями или родными. Учтите — для вашей семьи вы пока пропали без вести. Те, с кем нам предстоит сыграть игру, не должны напасть на ваш след раньше, чем нужно.

Яков Францевич поморщился:

— Без вести? Но это же лишает семью моего аттестата... — о том, какое впечатление подобная весть должна произвести на родных, он говорить не стал. Догадывался — бесполезно.

— Не беспокойтесь, о семье позаботятся, — бросил генерал.

Через три месяца, в начале мая, неподалеку от города Сумы, в районе формирования 1-й Польской армии в СССР, в марте сменившей свое наименование на '1-я армия Войска Польского', появился очередной откомандированный туда офицер, еще в форме Красной Армии. Полковника принял командующий армией, генерал дивизии Зигмунт Берлинг. Несмотря на хмурый, озабоченный вид, с вновь прибывшим офицером он заговорил довольно приветливо:

— Здравствуйте! Так вы и есть полковник Речницкий? Мне вас очень лестно отрекомендовали.

— Tak jest! Jestem gwardii pólkownik Jakub Recznicki! — довольно чисто ответил по-польски Яков.

На лице Берлинга расправились морщины:

— Я смотрю, вы неплохо говорите по-польски. Это важно для наших солдат. Тем более, что вам предстоит немедленно приступить к формированию 1-й штурмовой инженерно-саперной бригады. Приказ о вашем назначении я подпишу сегодня.

(Автор в курсе, что такого соединения в Войске Польском не было).

— Но... Я даже плохо представляю себе, что это такое — штурмовая бригада? — Яков не мог скрыть своего недоумения. — Конечно, я про них кое-что слышал, но даже взаимодействовать с ними не доводилось...

Зигмунт Берлинг рассмеялся:

— Вы думаете, в Войске Польском кто-то знает больше вас? — он картинно развел руками. — Это новый тип войск, который должен вести штурмовые действия в городах, действовать на острие атаки при штурме сильно укрепленных полос и все в таком же роде, — и после короткой паузы он добавил:

— У нас уже есть три инструктора из 5-й штурмовой инженерно-саперной бригады Красной армии. Еще нескольких офицеров и сержантов обещают прислать на днях. Есть наставление по действиям штурмовых групп — ну, с ним вы, должно быть, знакомы. Есть полторы тысячи человек личного состава. Вот из этого вам и надо смастерить что-то такое... сильно вредное для немцев.

7. Переправа

Прошло всего два с небольшим месяца и штурмовая инженерно-саперная бригада под командованием полковника Якуба Речницкего (будем теперь называть его так, на польский манер), с радостью покинув учебные лагеря, где всех нещадно гоняли до седьмого пота, уже форсировала Вислу в районе Варки. Немцы непрерывно контратаковали, бои шли с неослабевающим ожесточением, и никак не удавалось расширить плацдарм и соединиться с советскими войсками, прочно оседлавшими свой плацдарм у Магнушева. Впрочем, одной бригадой и не предполагалось решать эту задачу. Вот-вот должны были подойти подотставшие части польской армии, а до того надо было хотя бы просто продержаться.

(Опять оговорюсь: автору известен действительный ход боев на Магнушевском плацдарме).

Попытка подошедшей к переправе 1-й танковой бригады имени Героев Вестерплятте перебросить свои танки на западный берег потерпела неудачу — построенный советскими саперами деревянный мост был настолько сильно поврежден немецкими снарядами и близкими разрывами бомб, что не выдержал тяжести танков и развалился. Командир танкистов, генерал бригады Ян Межицан не знал, что ему сообщать полковнику Речницкому, люди которого гибли на плацдарме под все возрастающим давлением противника, подкрепленного танковыми частями. Подтянувшийся из тыла понтонный батальон всколыхнул было надежду. Но большие понтоны, способные выдержать вес танка, невозможно было подогнать к восточному берегу, изобиловавшему мелями — и в то же время глубокие промоины, перемежавшиеся с мелководьем, не давали возможности танкам преодолеть это пространство своим ходом.

Понтоны поменьше ценой многократных попыток все же удалось подвести к берегу и состыковать с большими понтонами в непрерывный мост. Первыми пошли легкие танки Т-70, но и под первым из них малый понтон быстро погрузился в воду, сел одним краем на мель, а другим накренился, уходя в промоину. Танк медленно, словно нехотя, сполз с понтона и по башню сел на дно...

Когда полковник Речницкий спустился с крутого западного берега к Висле, чтобы удостоверится, как идет переправа у танкистов, то он сначала не понял, что происходит. И лишь когда он подошел по понтонному мосту ближе к восточному берегу, уведенное потрясло его до глубины души. Сотни польских и советских солдат — пехотинцев, саперов, связистов, артиллеристов... — вместе со своими офицерами стояли кто по грудь, а кто и по горло в воде, и на своих руках и плечах держали понтоны, по которым легкие танки переправлялись через реку.

Вблизи ударили разрывы снарядов немецкой артиллерии, но никто не покинул своего места. В те недолгие секунды, когда наступал перерыв в обстреле, и когда стихал рев мотора очередного танка, идущего по переправе, можно было уловить отдаленный стук — это советский саперный батальон под покровом ночи спешно восстанавливал деревянный мост. Все понимали, что Т-34 по этим понтонам пройти не смогут.

Обстрел продолжался, но люди, стиснув зубы, стояли в речной воде, напрягая последние силы, чтобы принять на себя хотя бы часть тяжести переправляющихся танков. Осколки снарядов не щадили никого, и время от времени кто-нибудь из державших понтонный мост уходил под воду с головой — навсегда. А танки шли и шли, пока все четырнадцать Т-70 бригады не оказались на том берегу.

Эта ночь оставила глубокую зарубку в судьбе полковника Речницкого. Среди мокрых с ног до головы людей, выбиравшихся в предрассветных сумерках из Вислы, чтобы обогреться и обсушиться, его взгляд выхватил одну фигуру. Девушка-сержант с коричневыми петлицами полевой почты. И почему-то сразу возникло желание самому ее обсушить и обогреть.

— Як пенькна пани щен называ? — и откуда в нем всколыхнулась вдруг шляхетская галантность?

— Янка... — пробормотала она, обнимая себя за плечи и дрожа от холода, затем, разглядев погоны и орлов в петлицах, бросила руки по швам, выпрямилась и отчеканила, — Капрал Янина Лучак, пане пулковник!

— Якуб Речницки. Просто Якуб.

Что в ней было, в этой простой маёнтковой девице, даже перестарке, по крестьянским-то меркам (двадцать лет ей уж всяко исполнилось), кроме красивой фигуры, приятного лица, немного испуганного и в то же время чуть-чуть игривого взгляда, да роскошной гривы мокрых и спутанных каштановых волос? Наверное, больше и ничего. Но Якуб слишком истосковался по простому женскому теплу, и это чувство было настолько острым, что он уже не мог сейчас размышлять о чем-нибудь другом.

8. Варшава в огне

А совсем рядом горела Варшава... Но чтобы добраться туда, да еще и на излете большого и трудного наступления, сил уже не хватало. Контрудары гитлеровцев перемололи главную ударную силу фронта, пробивавшегося к восточному предместью Варшавы — Праге. А оставалось этой ударной силы — один полноценный танковый корпус. Теперь и того нет. Близок локоть, да не укусишь. Здесь, с Магнушевского плацдарма, до Варшавы тоже было всего километров шестьдесят, но пока противостоящие стороны изматывали друг друга во взаимных атаках и контратаках. Продвинуться на север, к столице, не получалось.

Граф Тадеуш Коморовский (генерал 'Бур'), отдавая приказ о восстании, несмотря на полученное в последний момент от своей разведки сообщение о танковых дивизиях немцев, выдвигающихся навстречу русским войскам, знал, что делал. Если восстание, несмотря на крайне слабые военные силы восставших, все же победит, то есть продержится до прихода русских, то им придется считаться с властью, установленной самими поляками в столице Польши. Или не считаться, но такое решение повлечет за собой значительный политический ущерб. Если же восстание провалится, это опять будет означать большое черное пятно на репутации Москвы, ибо она не помогла сражающимся полякам.

Генерал 'Бур' был не прочь получить от Красной Армии военную помощь, но лучше — косвенную. Пусть она бьется с немцами, бомбит их и обстреливает артиллерией, доставляет нам по воздуху оружие, боеприпасы и продовольствие, а вот в Варшаву ее пускать — зачем? Лучше уж русским остаться на том берегу Вислы. Поэтому в первый день восстания только на одном варшавском мосту произошла стычка отряда Армии Крайовой с немцами, не давшая результатов — да и то это была попытка поддержать пробивающуюся в Варшаву группу аковцев из Праги, где восстание было безнадежно задавлено в первые же часы. На захват остальных мостов вообще никого не посылали.

Бои были тяжелые. Энтузиазм поляков не мог перевесить налаженную военную машину немцев, и те медленно, но методично выдавливали повстанцев — дом за домом, квартал за кварталом. Повстанцы дрались с достойным уважения упорством и держались против этой военной машины уже почти полтора месяца, однако их положение становилось просто отчаянным. К этому моменту, 14 сентября, перегруппировавшись и подтянув резервы, Красная Армия все же заняла Прагу и вышла на берег Вислы у Варшавы. Именно в этот момент полковник Речницкий был назначен начальником оперативного отдела штаба 1-й армии Войска Польского, и ему тут же пришлось включиться в непосредственное обеспечение операций по помощи повстанцам.