Джон одинаково готов помочь и человеку, и азари, и турианцу. И, вне всяких сомнений, разумному органику любой другой расы. Он просто любит разумных органиков в том числе и потому, что понимает, знает, разумеет: жизнь у них нелёгкая и подарить им немного любви, участия, хорошего отношения — совсем несложно.
Наверное, руководствуясь правом любви, правом дарить свою любовь и умея не требовать ничего взамен за свою любовь, Джон смог помочь и Бенезии и Сарену так, как им не помогли бы и профессиональные медики и профессиональные учёные. Те же саларианцы, например.
Джон не делает из своей любви обязанности, он просто дарит свою любовь, помогает разумным органикам жить. Не только действием — самим своим присутствием. Он уделил и азари, и турианцу столько времени, сколько потребовалось для того, чтобы сохранить их не как биологические объекты, как тела, а как личности, как сути, как души.
Это, то, что смог сделать Джон Шепард в её, Карин Чаквас, присутствии... вряд ли смогли бы сделать лучшие врачи Земли или Цитадели. А он это сделал и улетел. Улетел, почти не восстановившись после такой затратной для души и для тела процедуры. Неудивительно, что я, врач корабля считала необходимым его появление и пребывание в медотсеке после окончания работ на этих странных раскопках.
Шепард любит свою Дэйну. Любит — я это не просто вижу, я это чувствую. И для Джона нет проблемы в том, что Дэйна фактически — его первая любовь, а по общеизвестному для очень многих землян неписаному правилу, такая любовь редко перерастает во что-то большое. Сколько дней я знаю и наблюдаю, чего уж там утаивать, за Джоном, столько времени она понимает: Шепард не привязывает Дэйну к себе, он даёт ей полную, любую возможность жить своей собственной жизнью, иметь свой круг знакомых, друзей, в том числе и очень близких друзей, вполне способных стать однажды главными друзьями для этой девушки. Какая разница — многожёнство или многомужество? Человечество достаточно мудро, чтобы понять: то, что не убивает душу — делает человека сильнее. И физически, и духовно.
Джон любит Дэйну, это ясно видно и ясно чувствуется, но он не привязывает её к себе — она свободна в своей жизни и в своей судьбе. Если ей нравится быть рядом с Джоном, то она пребывает рядом с ним по своей собственной воле, а не потому, что чем-то обязана Джону или он, Джон Шепард так или иначе привязал её к себе. Он не заставляет Дэйну, насколько сейчас я понимала, непременно задуматься о свадьбе, о замужестве, о беременности, наконец. Он дарит Дэйне себя, помогает ей и ничего — в этом Чаквас была теперь убеждена — не требует и не просит взамен.
Дэйна верит Джону, она его слишком хорошо знает — они ведь росли вместе в одном детдоме, а по документам выходило — что и в одном приюте. Она верит ему, но она тоже удивительным образом не привязывает его к себе, он свободен.
Конечно, вполне возможно, здесь, в причинах предоставления Дэйной такой свободы Джону можно числить то, что и Шепард, и его спутница — сироты. Можно также посчитать причиной то, что с ранних лет оба определили свой жизненный путь, выбрали профессии. Джон — военнослужащий, Дэйна — профессиональная спортсменка. Дисциплина, режим, строгий график. Рамки жизни, куда же без них? Наверное, эти обстоятельства тоже сыграли свою связующую и, может быть, цементирующую роль во взаимоотношениях Шепарда и Дэйны. Сейчас для меня не было большой разницы, какова фамилия у Дэйны. Для Джона она всегда была — и. я убеждена — всегда будет только Дэйной. Ему вполне достаточно знать её имя. Знать не словами, душой.
Дэйна понимает, что Джон встречается со многими людьми и, наверное, хотя бы предполагает, что однажды Джон встретит свою настоящую, полную, единственную любовь. Может быть, она готова к этому. Готова, потому что знает — Джон сумеет сделать так, что она, его очень близкая подруга, не будет страдать, не будет чувствовать себя брошенной.
Я видела, как сравнительно недавно Джон писал письмо Дэйне, примостившись в уголке одного из отсеков фрегата на откидном сиденьи. Писал вдумчиво, медленно, погружаясь в воспоминания. И видела, как он читал ответные письма от Дэйны. Как он радовался каждому письму, даже коротенькой — в несколько строчек записке.
Пока фрегат не остановился у ретранслятора на входе в систему, где располагался Иден-Прайм, Джон успел получить слишком мало писем от Дэйны. Слишком мало, как остро осознала я сейчас. Слишком мало.
Шепард любил Дэйну и, как была я теперь убеждена, он был способен так любить очень многих разумных. Не только людей, но и инопланетян. Если бы он не был так способен любить тех же инопланетян, то вряд ли смог бы так эффективно и полно помочь азари и турианцу, пережившим в силу ситуации и обстоятельств не самые лучшие времена. Пережившим и вернувшимся благодаря самоотверженности и героизму, да, да, совершенно непоказному, где-то даже будничному героизму Шепарда, к обычной жизни.
Я, на секунду прервавшись, взглянув на мониторы, висевшие над больничной кроватью, с особой силой ощутила, что Шепард любит всех нормандовцев. Они для него стали своими. Да, вполне возможно, он обратил особое внимание на неё, главного врача медотсека фрегата, майора медслужбы ВКС Чаквас. Но так же он обратил внимание и на Дэвида — уж это я отметила автоматически, может быть и подсознательно.
Шепард не только командовал и руководил, как и подобает старшему помощнику командира корабля и командиру десантного экипажа разведывательного фрегата-прототипа. Он учился. Я была убеждена и это убеждение вот только что получило дополнительное — и не одно — доказательство, что Шепард принял решение учиться очень многому и у неё и у Дэвида. Учиться незаметно, не акцентируя на этом внимание учителей и наставников, но учиться по-настоящему, реально, полно.
Несколько дней пребывания Шепарда на фрегате хорошенько встряхнули экипаж и команду. Да, новый старпом — крут, строг, въедлив, даже беспощаден — куда уж там Дженкинсу или Аленко или Моро попадать под его руку или взгляд ещё и ещё раз. Но новый старпом бережен, внимателен, молчалив, скромен и умеет видеть и понимать многое хорошее, что есть не только в каждом человеке, но и в каждом инопланетянине. Если бы он был хотя бы чуточку черствее — он вряд ли смог бы справиться так хорошо с восстановлением психосферы азари и турианца. Многие психотерапевты и психиатры — люди не смогли бы, как я теперь была убеждена, сделать и сотой доли того полезного и абсолютно необходимого, что сумел сделать Шепард за те минуты, проведённые над телами и над душами этих двух бывших хасков.
Бывших. Вряд ли теперь азари и турианец будут часто вспоминать эти месяцы своего безвластия и бессилия. Они будут их, эти месяцы, помнить. И будут помнить, что прервал эти времена именно землянин, человек Джон Шепард.
Выполняя финальную часть протокола оперативного вмешательства, проводя необходимые манипуляции, я подумала о том, что турианец-Спектр стал причиной успеха захвата пожилой азари Жнецом-разведчиком и причиной перехода Бенезии в разряд пленницы и покорной рабыни этого Жнеца. Выстраивалась стандартная цепочка: Жнец — Сарен — Бенезия.
Да, потом, после встречи Бенезии с Сареном... Знать бы ещё, как именно произошла эта встреча... Бенезия попала под усиливавшееся психическое влияние Жнеца, привычно называемое пока что немногими узкими специалистами индоктринацией.
Несколько десятков минут — и я прикрываю обнажённое тело азари лёгким пологом, опиравшимся на проволочный каркас. В основном всё необходимое было сделано. Теперь важно было понять, как пойдёт заживление.
Отойдя от пациентов, я подошла к рабочему столу, присела в кресло и вызвала на настенные экраны полные данные мониторинга, учитывавшие и недавно проведённые манипуляции, и их результаты в статике и в динамике. Диагностический комплекс выполнил повторную проверку, ВИ Медотсека обработал полученную информацию и вывел на экраны сравнительные таблицы и графики.
Вчитываясь в показатели, обдумывая проявленные взаимозависимости, прогнозируя развитие ситуации, я ждала. Помощь Шепарда позволяла мне надеяться на то, что пройдёт меньше нескольких часов — и сначала один, а затем второй пациенты Медотсека придут в себя, очнутся. И в прямом и в переносном смысле вернутся в этот мир. Уже не хасками, а обычными представителями своих рас. Свободными от любого постороннего влияния и вмешательства. Если уж Назара не стал протестовать или противодействовать Шепарду или мне, Чаквас, не стал как-то пытаться блокировать стремление старпома и врача корабля вернуть азари и турианца к нормальной обычной жизни — а такие возможности и способности у Жнеца, безусловно, имелись, то... сделанные вмешательства позволяли осторожно надеяться на то, что очень скоро пациенты оживут.
Да, дыхание турианца и азари выравнивается, пульс больше не частит, нет лишнего напряжения в мышцах, нет зажатия в костях. Да, обоим пациентам придётся ещё несколько часов провести на полном постельном режиме без права вольно подвигаться — а я уже сейчас убеждена, что и Сарен и Бенезия будут изрядно взволнованы и фактом и содержанием своего в полном смысле слова освобождения от хаскоподобного состояния.
Конструкция больничных кроватей Медотсека фрегата учитывала то, что их будут использовать для размещения не только людей, но и представителей многих ныне известных землянам рас. Потому сейчас и гребень турианца и отростки азари были утоплены в специальные выемки в изголовье кроватей, что позволяло пациентам держать головы прямо и не напрягать мышцы и связки шей. Да, я хорошо помнила, что у турианцев шея — очень ранимая часть тела, но сейчас, здесь, в медотсеке можно было быть уверенной: Сарену не о чем беспокоиться.
Найлус, конечно не замедлит появиться, но тут уж от неё, врача фрегата зависит, какой график посещений пациентов — и, кстати, довольно тяжёлых пациентов — следует установить для обеспечения их скорейшего и полнейшего выздоровления. Посещения важны и нужны, но это — дело даже не ближайшего будущего. Во всяком случае — не нескольких часов.
Думала ли я, врач фрегата, что мне, спустя несколько дней после выхода фрегата из пределов "поля комплектования", придётся оперировать реальных тяжёлых пациентов? Нет, наверное, не думала. Всё же слишком долго галактика жила без напряжения, может быть, даже, как любят выражаться имперцы, "плывя по течению". И вот теперь всё острее ощущается дыхание не локальной, а общегалактической войны. Начинают в очередной раз сбываться многие апокалиптические прогнозы и предсказания.
Время текло незаметно. Я вполне осознавала себя затворницей Медотсека, мне нравилось быть его единоличной хозяйкой и, если было возможно, единственной обитательницей. Я не нуждалась в чьём-либо обществе, спокойно относилась к тому, что пока не случится чего-нибудь экстраординарного, ко мне никто из нормандовцев не заглянет.
В конце концов, медик существует для того, чтобы быть всегда готовым оказать помощь немедику. Быть всегда готовым. Вот я и была готова. И эта готовность оправдала себя. У меня появились первые за очень долгое время реальные особые тяжёлые пациенты. Которые теперь, после проведённых оперативных вмешательств, начали приближаться к моменту своего, хочется надеяться, полного выздоровления.
Я не хотела просматривать сейчас на экране настольного инструментрона информацию о том, как продвигается дело с этими очень странными раскопками. Я привыкла, будучи в полном одиночестве, замирать, расфокусировав взгляд и расслабившись. Так время текло быстро и неощутимо.
Не было никакого сигнала аппаратуры — ни звукового, ни светового. Карин почувствовала, что первой очнётся, как ни странно, не Сарен, а Бенезия. Может быть, земляне действительно правы, считая, что азари — женщины?
"Очень даже может быть." — подумала я, вставая и подходя к лежавшей навзничь азари, уже пытавшейся открыть глаза.
Я склонилась над ней. Взгляд Бенезии — мутный, нестойкий, расфокусированный, всё же сосредоточился на моем лице. Подходя к кровати, я успела снять показания приборов: пробуждение было нормативным.
— Г-где я? — выдохнула матриарх, пытаясь хоть как-то сфокусировать взгляд, стремясь увидеть окружающие предметы более детально и подробно.
— Вы — на борту военного корабля, в медотсеке. — тихо ответила я.
— Назара...
— Он... отпустил вас. — я не хотела сейчас вдаваться в подробности, отчётливо ощущая, что азари пока что ещё не способна воспринять их нормативно.
— Я... странно себя чувствую. Помню удар, пол вдруг поменялся местами со стеной и я... потеряла сознание, — прошептала азари. — Кто вы?
— Врач. Меня зовут Карин, — просто и чётко отозвалась я, краем глаза считывая показания размещённых на надкроватных деках приборов, но больше внимания уделяя всё же осмотру пациентки.
— Я... я не чувствую на себе белья и одежды. Вы...
— При ударе корабля о землю вы были серьёзно травмированы, Бенезия. Я прооперировала вас. Потому сейчас вы прикрыты этим пологом. — я прикоснулась рукой к лёгкой и прочной материи покрывала.
— Я внутри... Жнеца была не одна...
— Сарен Артериус тоже здесь, в медотсеке. — я поднесла к глазам азари зеркало. — Голову не поворачивайте, просто посмотрите...
— Он... — азари взглянула в зеркало на спящего турианца и отвела взгляд, — тоже...
— Да. Пострадал, — подтвердила я, — Тоже — упал. Пришлось и его прооперировать. Сейчас он — крепко спит и вас не слышит...
— Я... странно себя чувствую, Карин, — наконец взгляд матриарха обрёл чёткость и цепкость. — Зрение... вернулось. Я теперь хоть вас вижу достаточно отчётливо.
— Рада, — ответила я. — А относительно самочувствия... Вы вышли из-под влияния Жнеца, Бенезия. И очень скоро обретёте прежнюю свободу и целостность.
— Но... я была убеждена, что... — несмело произнесла азари.
— Из подиндоктринационного воздействия Жнеца вырваться невозможно. — спокойно и тихо сказала я. — Всё относительно, Бенезия.
— Откуда вы меня знаете, Карин? — во взгляде азари ясно читалось изумление и удивление.
— Я — офицер Медслужбы ВКС Альянса Систем, а вы находитесь на военном боевом разведывательном корабле. Нам не составило труда навести справки.
— И вы знаете теперь... — продолжила матриарх.
— Многое, — не стала отрицать врач. — И о вас. И о нём. — я взглядом указала на Сарена.
— Можно вас попросить, Карин. Я бы хотела, чтобы... — Бенезия, как поняла я, вполне ожидаемо застеснялась. Это стеснение было вполне понятным — и мужчины и женщины разных рас и считавшие себя бесполыми азари не хотели, чтобы их видели "полуразобранными" и "разобранными", а такая "разобранность" и "полуразобранность" столь обычна для пациентов больниц и госпиталей.
— Он — крепко спит, Бенезия. Но, если хотите. — я надавила несколько сенсоров на своём инструментроне и кровать Сарена оказалась отделена от остального пространства медотсека ширмой.
Азари немного успокоилась.
— Он... Он несколько раз едва не задушил меня... — тихо произнесла Бенезия. — И сейчас я вспоминаю это... особенно отчётливо. Он... Он едва не убил меня... Несколько раз он пытался меня убить. И я знала и знаю сейчас — так требовал поступить от него этот страшный гигантский корабль. Сарен... стал рабом этого корабля. А потом... его рабыней стала и я... — азари-матриарх прикрыла глаза, умолкнув на несколько минут. Я была немного удивлена, что пожилая даже по меркам своей расы азари не только достаточно быстро очнулась, но и столько слов сказала вслух. А уж вспомнила она, едва очнулась, пришла в себя, немало — в этом я была не просто уверена — убеждена. Бенезия открыла глаза, её взгляд коснулся лица врача. — Вы... оперировали меня?
