Устинья, дочь боярская - 1. Возвращение

Не о том сейчас речь.

Надо глашатаев разослать по городу. Пусть ездят и объявляют, что следствие ведется, что виновные будут наказаны, а кто будет расправу самовольно чинить, или порядок нарушать, того будут бить нещадно. Только так.

Ему еще беспорядков не хватало!

* * *

— Устяша, а кто это у нас Аксинье голову морочит?

— Бабушка?

— Уж сколько лет, как бабушка. А на Аксинью посмотри, да повнимательнее. Неуж не видишь? Влюблена она по уши.

Устя пожала плечами.

Не обращала она на сестру внимания, ее вина. Но Усте и не до того было, она училась чуть не каждую минуту, не до сестры тут. А бабушке-то проще, ей только учить надобно, она все вокруг видит.

— Не видела я, бабушка. С чего ты решила?

— Мазь мою она всю извела, еще попросила.

— Так прыщи же. Какой девушке такое понравится?

— Пусть так. Под глазьями у нее круги синие. Не высыпается, явно на свидание к кому-то бегает...

Устя задумалась.

Может, и договорились бы до чего хорошего бабушка с внучкой, да попросту не успели.

Загремели ворота, зашумели люди. И на подворье принялись въезжать телеги с продовольствием, фуражом, скотиной, птицей...

Вернулся хозяин.

Боярин Алексей Иванович Заболоцкий, и сын его, Илья Алексеевич.

* * *

Фёдора слегка потряхивало.

Если бы не Михайла...

Оказывается, иногда от смерти человека ничего и не отделает?

Ложка, миска — и яд...

И ты, как Михайла, валишься под стол, выблевывая кишки. И лекари качают над тобой головами, произнося глубокомысленное: 'На все воля Божия'.

Божия?!

Нет, того подонка, который решил подсунуть ему, Фёдору, яд!

Мужчину аж затрясло от негодования. Его бы воля...

Всех бы под кнут! И джерманцев, всей улицей, и... и всех, на кого они покажут! Всех перепороть, добиться правды, казнить всех виновных, чтобы больше никто!

Чтобы никогда!!!

Руди только головой покачал. И сделал единственное, что мог. Отвез Фёдора в единственное место, в котором тот чувствовал себя в полной и совершенной безопасности. В терем к царице Любаве.

Та ахнула, ужаснулась, захлопотала вокруг сына.

— Феденька! Мальчик мой!

И стал он тем же самым мальчиком Федей, который бежал к матери после нападения страшного зверя петуха, который плакал, жалуясь на разбитые коленки... будь ему хоть сорок лет, хоть восемьдесят. Для матери он всегда малышом и останется.

— Маменька...

И Любава так и захлопотала вокруг сына.

Лекаря позвала, напоила-успокоила, уложила... ладно уж!

Сонного зелья подсыпала. А сама отправилась разузнавать, что и как. К Борису, конечно, куда ж еще? Пропустили ее сразу. Не заставили ожидать.

* * *

— Государь!

— А, Любава Никодимовна? Проходи, коли пришла.

— Государь, я не просто так...

— Фёдор у тебя?

— У меня. Спит он сейчас, истревожился, бедный!

— Несчастный малыш, — произнесла царица Марина. Любава только зубами скрипнула. И не придерешься, ни к тону, ни к словам. Но почему ей чуется тщательно спрятанная издевка?

— Государь? — Любава подчеркнуто не обратила внимания на царицу Марину.

— Тут дело такое, Любава Никодимовна. Допросили всех по горячим следам, клянутся джерманцы, что ничего в еду не подкладывали. Да и царевича в первый раз увидели. И не думали, что зайдет он к ним. Допросили Истермана, со всем уважением. В кабак они пришли... не туда они сначала пойти хотели. Сам Фёдор решил заглянуть, посидеть там. Не могли на него джерманцы покушаться.

Дурой Любава не была. И понимала, что ежели так... схватить невиновного можно. А кто запретит убийце еще раз яда подсыпать?

— А кто тогда? Кто мог это злодейство совершить?

— Будем искать, Любава Никодимовна. А покамест охрану к Фёдору приставим. А то любит он везде гулять, и об опасности не думает.

Любава кивнула.

— Женить его надобно, государь. Чай, с хорошей-то женой гулять его и не потянет!

Тут даже Марина не нашлась, что возразить.

Борис кивнул.

— Смотри, Любава Никодимовна. Успенский пост прошел, осеннюю ярмарку отгуляли. Впереди Рождественский пост. Скоро уж начнется. *

*— Успенский пост — условно 2 недели в августе, рождественский с конца ноября и до Рождества Христова. Даты варьируются, так что называю примерно. Прим. авт.

— Вот на Святки можно и смотрины назначить. Пока оповестим всех, пока пригласим боярышень, пока съедутся они в Ладогу... как раз и ко времени будет.

Любава кивнула.

С нужным ей человеком она собиралась переговорить раньше. Или Платошу попросить, он справится. На то и Раевский.

— Поговорю я с Фёдором.

— А там и посмотрим. Татей мы искать будем, а Фёдор пусть к свадьбе готовится.

Любава кивнула.

Не было бы счастья, да несчастье помогло, не иначе. И Маринка, чертовка такая, не против. Сидит, молчит, только глазищами своими черными так и стрижет по сторонам.

Гадина!

Точно, гадина!

Нельзя такой красивой быть. Тем паче, быть красивее Любавы.

* * *

Ужинали все вместе, как и положено то в семье.

Боярин Заболоцкий во главе стола, супруга рядом, сын, потом уж по старшинству.

Прабабушка могла бы и рядом с хозяином сесть, да не стала. Чего его лишний раз дразнить?

Ужинали спокойно, уже потом, когда ложки отложили, Алексей Иванович и поинтересоваться решил.

— Надолго ли к нам, Агафья Пантелеевна?

— Скоро уж уеду, — отмахнулась прабабка. — Снег ляжет, дороги замерзнут как следует, я и отправлюсь по своим делам. По весне вернусь.

На лице у боярина было написано: 'чтоб тебе там льдом покрыться, ведьма старая'. Но промолчал.

Оно, конечно, сейчас волхву в родне иметь неполезно. Не одобряют этого.

А с другой стороны... кто тебя лечить-то будет, когда сляжешь? В храм бежать, молиться там, лоб разбивать? Поможет тебе, как же!

Еще и лоб болеть будет.

Все в воле Божьей? Так-то да, но и самому лечиться надобно. Бог там поможет, где ты сам не совладаешь, а коли ты дурак от рождения, то Боженьку не ругай. Сам ты себя в могилу и сводишь.

— Хорошо, Агафья Пантелеевна. Ты знаешь, мы тебя всегда видеть рады.

— Знаю, Алешенька. Знаю. И поверь, благодарна я вам, за кров, за уход. Устя мне очень помогла.

— Устя?

— Я ее чуточку поучила, как за болящими ухаживать. Авось, в семейной жизни пригодится.

Боярин смотрел вопросительно, но волхва была сама невинность, и постепенно расслабился Алексей Иванович. Выдохнул, успокоился.

— Может, и полезно будет.

— А то как же. Вот, нянька ее болела, Устяше и работа была. Ухаживать, досматривать. Мало ли как в будущем сложится, чай, у Устиньи и свекровь будет, и дети болеть могут...

— Это верно.

Боярин кивнул.

Судя по тому, что сказала волхва... своим штучкам она Устю не учила. А помощь болезным и немощным, то всегда пригодится.

А почему только Устю?

— А Аксинья что? Не училась?

— Не ругай ее, Алешенька. Не способная она к этому делу. Ее б замуж отдать, там она на своем месте окажется.

— Не дело это, младшую прежде старшей выдавать.

Прабабка даже и не подумала спорить.

— Оно так. Но коли к Аксинье посватаются, ты не раздумывай. Заневестилась девка, пора ей.

— Устинье тогда тем более пора.

— Девки, как яблоки, вроде на одном дереве висят, да одно сорвешь — от кислоты не отплюешься, а второе сорвешь — ровно мед. Аксинья уже созрела, Устинье пока еще бы при отце-матери побыть. Но дело твое, хозяйское.

Мужчина кивнул.

Понял, что никто на его власть посягать не собирается, просто... созрела девка? Тогда точно замуж надо. Бабка дурного не скажет, она явно намекает, что Аксинья созрела и от мужиков дуреть будет. Еще позора наделает семье, тогда ее и вообще не спихнешь с рук, разве в монастыре примут. Да и позора не оберешься.

А Устинья более спокойная, она и подождать может.

Ну, когда так, будем женихов приглядывать. Обеим.

И хозяин дома с удовольствием придвинул к себе тельное из стерлядки.

* * *

Михайла на лавке лежал, когда в дверь вошел боярин Раенский.

— Как себя чувствуешь, парень?

Михайла хоть и попытался приподняться, да зря. В животе словно еж развернулся, парень охнул — и снова на лавку упал.

— Благодарствую. Всяко бывало... болит...

— Понимаю. Когда б не ты, племянник бы мой яда отведал. Благодарен я тебе, и царица Любава благодарна. Чего ты в награду хочешь?

Михайла ответ давно знал.

— Ничего не хочу. Дозвольте при Фёдоре Иоанновиче оставаться и впредь, хоть слугой, хоть кем. Добрый он, доверчивый, зла настоящего не видел...

Боярин остро взглянул на Михайлу.

— А ты, значит, видел?

— Потаскала судьба. Бывало.

— Мне сказали, ты из Ижорских?

— Там слишком родство дальнее. Я о нем и не вспоминал никогда, сам всего добьюсь.

— Коли не сгинешь, может, и впрямь далеко пойдешь. Ладно, поговорю я с сестрицей. Пусть тебя при Федьке оставят, глядишь, и впрямь полезен будешь. И денег тебе отсыплю. Приоденешься, купишь чего для зимы надобно.

— Не привык я задаром получать, — нахмурился Михайла. — Не надобно мне от вас денег!

— А зимой в чем ходить будешь?

— Найду... заработаю.

Боярин задумчиво разглядывал Михайлу.

Был Платон Митрофанович и умен, и хитер, но с такими, как Михайла, до сей поры.... Хотя нет! Сталкивался! Просто те постарше были, а этот почти мальчишка. Сложно себе и представить, что опасен он и коварен, как та змея. Вот и не распознал боярин опасности. Шевельнулась, было, мысль, но Платон ее и придавил. Сразу же.

Понятное дело, когда ты к реке попал, грех не напиться. И уходить от нее не захочется. Вот Михайла и хочет за царевича зацепиться.

Так тут выгода обоюдная.

И Михайле хорошо, и царевичу свои люди надобны. Пусть остается, найдем ему работенку. Стольник, постельничий... да мало ли мест рядом с царевичем? Пусть под рукой будет, вроде как парнишка неглупый. И смерть сегодня от друга отвел.

Пусть при Фёдоре останется.

— Хорошо. Лежи, а я к тебе еще раз лекаря пришлю. Не думай ни о чем, найдется тебе местечко при царевиче.

— Благодарствую, боярин. Не подведу.

— Вот и не поводи, — еще раз остро взглянул Раенский, и вышел вон.

Михайла отвернул лицо к стене — и впервые позволил себе расслабиться.

Поползла злобная ухмылка, сверкнули зеленым болотным льдом глаза.

Все получилось ровно, как он и загадывал. Когда б к нему вдовая царица пришла, было б еще лучше, ну так не по чину ей. То и понятно. Небось, при дитятке сейчас...

Перепугался, царевич?

То ли еще будет!

Конечно, боярином ты меня не сделаешь, вотчину не подаришь, но при тебе я останусь, и денег найду, а дальше и видно будет. Не сразу Ладога строилась.

Год-полтора у Михайлы еще есть, а там и свататься можно.

Справится он.

Подожди, Устя, моя будешь! Только подожди чуточку.

* * *

Устя про отравление царевича тоже прослышала, плечами пожала. Кому он надобен-то?

Агафья за ней наблюдала внимательно, когда девушка упражнения делала. Подумала Устя, да и спросить решилась.

— Бабушка, а вот когда сила может волхвой управлять?

— Никогда, дитятко. Ежели случается так, то плохо это, очень плохо. Ты всадник, она — лошадь, и иначе тут никак нельзя.

— Но ведь бывает же иначе? Когда срывается оно в галоп, ровно само по себе?

— Бывает. И беды с того выходят великие. Ладно... может сила сорваться на человека, которого знает.

— Знает? Как?

— Кровное родство должно быть. На кровных родственников чаровать завсегда сложнее, а иногда оно и само идет. Чует сила неладное, а кровь-то одна...

— А ежели не кровный родич?

— Тогда о чувствах уже речь. Волхвы тоже люди, и чувства у нас есть, и бывало... случалось, когда для любимых все выплескивалось. И волхва потом погибала, и любимый ее — всяко бывало.

— А ежели не любимый? И не родич?

— Есть и еще один вариант, что для мужчины, что для женщины, — Агафья отвечала обстоятельно. Может, и хорошо, что девочка этот разговор завела, лучше о таком-то знать. — Вот выйдешь ты замуж, думаешь, просто так все будет?

— Ну...

— Я сейчас не о словах в церкви сказанных, хотя и они силу имеют. Я сейчас о том, кто твоим первым мужчиной станет. Думаешь просто так раньше следили за этим строго? И следили, и смотрели, и бывало такое, что и на капище все происходило? Часто бывало? И для парней, и для девок?

Слышала о таком Устинья. Только церковь то свальным грехом объясняла, а на самом деле оно как?

— Объясни, бабушка. Не понимаю я покамест.

— Между тобой и первым твоим мужчиной связь образуется. Равно как и у парней с первой их женщиной. Словно отпечаток это лежит. Для тех, кто силой не наделен, оно тоже опасно, но не так. Что с них взять-то? Поболеют, может, ребенок какой не выживет... опасно это для тех, кто силой наделен. Ежели все по доброй воле, любишь ты мужа, готова ему все отдать, тогда и ему хорошо, и у тебя втрое сил прибудет. А если связь с кем недобрым образуется, могут с бабы сил тянуть... да, и с мужика так же. И тогда плохо будет и мужику, и бабе, хорошо будет тем, кто станет силы твои пить.

Устя руку к горлу поднесла.

— А... может тогда сила узнать того человека?

— Ежели привыкли они друг к другу, то пожалуй, что и могла,. — задумалась Агафья. И не обратила внимания, как торопливо, желая скрыть бледность, отворачивается внучка, получившая страшный ответ. Если Федор и она...

— Бабушка, а разорвать такую связь можно?

— На капище. Волхвы то умеют и делают. Делали ранее.

— А ежели не на капище?

— Монастырь. Пост, молитва.... У всех по-разному это происходит, но думаю, лет десять, и свободна любая будет.

Устя чуточку свободнее выдохнула.

— Любовь еще. Когда человек любит, душа его любые оковы рвет, только чувство искренним должно быть, до последнего дыхания.

Чуточку полегче Устинье стало.

— А перепривязать?

— Никогда я о таком не слышала.

Устинья кивнула задумчиво. И то... как о таком услышать? Ее случай — единственный в мире, наверное, и она рассказывать не будет ничего.

Но в этой, новой жизни ее первым мужчиной Федор не станет.

Ежели не получится, как она задумывает, она... да хоть в кабак пойдет, к пропойце какому! Но только не Федор!

Больше — никогда!

* * *

Разговоры у царской четы велись обычно по ночам. После того, как первый пыл страсти утолен, можно и кваса испить, и поговорить.

Борису с супругой и разговаривать нравилось.

Умна, этого не отнимешь. А и что толку в дурочке? Прекословить не будет? Так ведь и умных не рОдит! А для царя это важнее...

Ежели золотарь какой, так ему умная баба и не надобна — к чему? Выгребные ямы чистить и так справятся. А царю державу надо передавать. И глупых детей...

Эх, вот Федька баран бараном, даром, что царевич. И в кого бы?

Мать у него умна, этого не отнимешь, отец дураком не был. А сын не удался.

Кому его травить-то понадобилось?

— Вот и я удивляюсь, — согласилась рядом Марина. Оказывается, последнюю фразу Борис вслух произнес. — Кому это надобно? Он же ничего не решает, ни на что не влияет, и джерманцам то ни к чему, разве франконцам? Те могут. Но опять-таки, царевич — не дворняжка безродная. Когда ты дознаешься правды, ты не пощадишь.