| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Мы полны самых высоких патриотических чувств и с гордостью за тебя и наших доблестных солдат узнаем о победах нашей армии против большевизма. Этой красной чумы.
Мы смотрели на карте, где расположен русский город Смоленск. Оказывается, от него до Москвы, как папа говорит, хватит одного, двух танковых переходов. И вы водрузите наши знамена над большевистским Кремлем. Мы все молимся за тебя, мой мальчик, и за наших солдат. И ждем решающих побед и окончания войны. Она приносит всем много испытаний и даже страданий. У тети Эльзы погиб племянник Курт где-то на Украине, погиб, как герой, от пули красных варваров. Я была у них и выразила свое сочувствие и соболезнование.
На пути солдата много опасностей, поэтому будь храбрым, но при этом оставайся внимательным и осторожным. Тебя окружают наши молитвы. Бог сохранит тебя, как сохранял до сих пор.
Теперь о главном вопросе, который касается всех нас. Твое увлечение славянской девушкой нас огорчило. Особенно недоволен был отец. Но ты уже взрослый, нам трудно тебе указывать, тем более в условиях войны и таких суровых испытаниях в этой России.
Но я верю твоему сердцу, мой любимый сын. Ты был немного романтиком в детстве, это и стало причиной твоей любви. Я думаю, что это так. Мое материнское сердце подсказывает, что ты не обманулся, но от этого мне не легче.
Мы слишком разные. Немцы и русские. Но если Богу этот союз будет угоден, все будет так, как ты решил. Мы примем фрейлейн Веру в наш дом и окажем достойное уважение. Это твой выбор. Хотелось, чтобы он был правильным и на всю жизнь. Слишком большая приходит расплата за неправильный выбор, за неправильно сделанный шаг. Расплата ценою в жизнь.
Сегодня утром я плакала за тебя, даже папа прослезился. Ведь ты у нас такой хороший и отзывчивый мальчик. У тебя и девочек-то не было. Все книги да техника в голове. И вот время подошло. Ты вырос и просишь нашего благословения. Приедете, конечно, мы вам его дадим. Но на сердце у меня по-прежнему тяжело.
А у нас подросла соседская дочь аптекаря. Ее зовут Марта. Я дышала воздухом в нашем сквере дома на Клингельхёферштрассе, и ко мне вдруг подошла девушка и спросила о тебе. Когда мы разговорились, она сказала, что она дочь аптекаря Рамке. Их аптека на углу. Она тебя знала по школе. Вот видишь, о тебе помнят не только твои родители. Она очень хорошенькая. И хотела бы с тобой встретиться. О тебе она рассказывала с восхищением. До этого она боялась даже подойти к тебе.
Но видно, не суждено.
Береги себя, наш любимый мальчик. Будь осторожен. Всего тебе самого лучшего и храни тебя Бог'.
Франц Ольбрихт в который раз прочел письмо матери и, аккуратно положив его в карман, прикрыл глаза.
Двигатель легковой машины, деловито урча, легко гнал автомобиль на запад. Дорога была укатанной. 'Опель-Капитан' быстро оставлял за собой километры многострадальной смоленской земли, впереди — земли Могилевщины.
Вдоль магистральной дороги — следы страшного варварского нашествия. Разбитая военная и гражданская техника, оставленный людской скарб, сгоревшие хлеба — эти картины опустошения бросались в глаза молодому немцу. Однако душа Франца стремительно неслась в Журавичский район, в поселок Заболотное, к ненаглядной Верошке и, находясь под впечатлением от воспоминаний о встречах с ней, непроизвольно отторгала и не воспринимала разрушения страшного августа 41-го года. Единственной досадной помехой в пути были колонны свежих воинских формирований вермахта, спешащих закрыть смоленский котел, да многокилометровые колонны ободранной и заросшей людской массы советских военнопленных. Но это были временные помехи, после которых машина Франца и небольшой эскорт, сопровождавший его, двигались еще стремительнее на запад.
'Милая мама, ты не знаешь, какой это ангел! Ты не представляешь, какой это чистый, нежный, светлый цветок. Я сам порой удивляюсь, как он мог вырасти среди бурьяна невежества и большевистского фанатизма. Мое сердце переполнено одним желанием — поскорее прикоснуться до него и увезти к нам в Германию. Твои тревоги напрасны. Скоро я и фрейлейн Вера приедем к вам. Это будет большой семейный праздник. Мы обязательно обвенчаемся. Под твоим чутким вниманием у нас вырастут красивые, благопристойные дети...'
'Как я люблю тебя, Верошка... Как мне нужна твоя поддержка, твоя любовь в это суровое время. Милая, как ты там без меня? Я везу тебе подарки: шелковое платье, туфли, белье. Ты будешь выглядеть настоящей сказочной феей. Мама и твои младшие сестры тоже не будут в обиде. Я везу им одежду и обувь, которой у вас очень мало.
Какой же у вас нищий соломенный край. Первое впечатление, как будто попал в Средние века. Натуральное ведение хозяйства. Во всем виноваты Советы. Скоро у вас будет передел колхозной земли. Ваша семья получит несколько гектаров земли, и вы займетесь фермерством.
Я не видел только твоего брата. Думаю, встреча с ним будет яркой'.
Франц, находясь в раздумьях и мечтаниях, мало следил за дорогой и полностью возложил ответственность за движение на своего товарища — офицера связи старшего лейтенанта Фрица Каспера.
— Франц, мы почти приехали, скоро населенный пункт Поляниновичи. Франц, ты меня слышишь? — Каспер повернул свою рыжую голову назад и засмеялся, поймав немного чудаковатый взгляд Ольбрихта. — Франц, ты свихнулся на почве эротических фантазий. Видимо, в детстве тебе читали не те книги.
— Ты опять за свое, Фриц? Когда ты увидишь эту девушку, у тебя откинется челюсть и потекут слюни, — уже засмеялся Ольбрихт, довольный спонтанно произнесенной шуткой.
— Не злись, мой товарищ. Просто то, что ты задумал, и твой отпуск не вяжутся с моими представлениями о чести офицера Великой Германии. Сотни берлинских девушек, я уж не говорю о десятках приличных домохозяек, по первому зову прибегут и лягут к тебе в постель, чтобы заполучить тебя в законные супруги. И это будет правильно. Нам нужны солдаты, нам нужно поддерживать арийский генофонд. Нам не нужно кровосмешение со славянским народом. И наконец, ты прозеваешь самый интересный эпизод войны — первым пройти по Красной площади. Еще немного — и русская столица будет в наших руках.
— Не обманывайся, Фриц, — Ольбрихт окончательно прервался от своих притягательных воспоминаний и посмотрел на друга внимательными серыми глазами. — Думаю, еще хватит советских Иванов и на мою задницу. Ты видел, сколько мы взяли в плен русских? Но они лезут и лезут из Сибири.
— О! Как верно сказано! — оживился Фриц. — Прямо в яблочко. Я не могу понять этот народ. Во Франции было по-другому, хотя с французами мы веками враждовали. Мы пришли и показали нашу силу, французы подняли лапки вверх — и войне конец. Здесь же очень сильно свободолюбие, причем замешанное на большевистском фанатизме. Одни сдаются в плен без боя, убивая своих красных комиссаров, или разбегаются, увидев наши танки. Таких тысячи, особенно кто попал в окружение, я это видел под Рославлем, но не большинство. Остальная масса стоит насмерть, ни шагу назад, фатально умирая. Их безрассудное тупое противоборство меня тяготит. От этого мне иногда становится грустно... — Фриц затих, уловив в своих словах нотки упадничества. Молчал и Франц, не желая развивать начатую тему о войне. В этот момент она его не интересовала. Он подъезжал к своей любимой девушке.
— Но со свадьбой, Франц, я еще раз рекомендую не спешить, — вдруг произнес Фриц нравоучительным тоном, вновь обернувшись к другу. — Я уважаю твои чувства, но... Война — это не место для подобных шагов.
— Ефрейтор! — резко окликнул Ольбрихт водителя автомобиля. — После мостика едешь прямо! Остановишься у большого дома с липами. Перед ним есть свежая воронка, если только не засыпали.
— Слушаюсь, господин старший лейтенант.
— Извини, Фриц, мы уже приехали. Я не сомневаюсь в правильности принятого решения. Сейчас ты увидишь мою принцессу Хэдвиг.
Машина, скрипя тормозами, подкатила к большой деревенской хате. Тут же недалеко пристроился и открытый бронетранспортер с личным составом сопровождения.
Франц вышел из машины, поправил форму, с волнением обратился к другу:
— Ты меня подожди здесь, Фриц. Я тебя позову. Хорошо?
Фриц посмотрел сочувственно на друга и ответил:
— Как скажешь, мой товарищ. Может, пусть сержант дом проверит? Что-то подозрительно тихо. Ты же говорил, здесь много детей...
— Нет-нет, я один, — Ольбрихт решительно открыл калитку и скрылся за входными воротами.
Во дворе стояла Акулина, выйдя на шум. Женщина держалась за плетень и выглядела растерянной. Глаза бегали и не смотрели на гостя, руки дрожали, выдавая сильное волнение.
— Добрый день, фрау Акулина, — радостно произнес Франц.
— Добры, — тяжело отозвалась женщина, избегая взгляда.
— Где Верошка? — спросил немец, не решаясь обнять Акулину, видя, что она трясется и странно ведет себя. — Где Вера? — вновь повторил Франц уже беспокойным голосом. Сердце интуитивно сжималось в предчувствии какой-то большой неприятности.
— Ее нет, господин офицер, — всхлипнула та.
— Как нет? — Франц грубо отодвинул Акулину и спешно зашел в дом.
— Вера! Верошка! Где ты? Это я, твой Франц приехал.
В ответ — тишина. Лишь настенные ходики ритмично отбивали время: тик-так, тик-так, тик-так. Всполошено жужжал шмель, случайно залетевший в форточку, требуя свободы и стуча головой о стекло, да назойливо лезли мухи.
— Верошка! Ты дома? — крикнул еще раз Франц, обойдя все помещение. — Никого. Где же она? — его взгляд упал на занавеску, закрывавшую родительскую кровать. Он осторожно подошел к ней и замер. Тело сжалось в напряжении. Рука медленно потянулась вперед...
И в этот момент раздался хлопок. Занавеска с треском лопнула, и на него, рыча, запрыгнула длинная гибкая тень. Жилистые холодные пальцы намертво вцепились в горло Франца и, давя на кадык, стали душить.
От боли он захрипел, глаза выкатились из орбит, моментально наливаясь кровью. Франц сделал усилие, чтобы освободиться от клещей, перехватив их в запястьях. Но те не разжимались, намертво держали захват.
Помещение наполнилось страшными хрипами, ожесточенным пыхтением и воем, словно два молодых барса сцепились в смертельной схватке в борьбе за жизнь. Сполохами вырывались и разносились, как хлесткие выстрелы бича, по всему дому гортанные слова русско-немецкой брани. Франц терял сознание.
В последний момент его тренированное тело, не желая умирать, подсознательно нанесло противнику удары, будто ножницами, ребрами ладоней по пояснице и печени, а правой ногой — с размаха по голени. Это его спасло.
Тень взвыла от страшной боли, клещи разжались, и она отпрянула к кровати. Франц также отскочил назад. Его дыхание было прерывистым, хрипящим. Он разорвал на себе крючок кителя, сжимавшей шею, стал глубоко хватать воздух. Через мгновение, чуть отдышавшись, шатаясь, он выхватил из кобуры 'Вальтер' и направил на тень:
— Halt! Hände Hoh!
— Стреляй, гад! Стреляй! — в ответ злобно, с фальцетом прокричала тень и выдвинулась вперед.
На Франца устремились большие выпученные глаза, излучавшие ненависть, доведенную до предела. Перед ним стоял худой рослый молодой человек, готовый вновь броситься на него.
'Это Михаил, брат Веры', — вдруг Франца осенила мысль, и он немного опустил пистолет.
— Где твоя сестра? Где Вера? — спросил он на русском языке.
— Ее нет и больше не будет! — злобно выкрикнул Михаил.
— Что? Что ты сказал, паршивый мерзавец? — Франц передернул затвор. — Где моя Вера? Она должна была меня ждать. Отвечай!
— Где? — переспросил вдруг осмелевший Михаил. — Да вот же она! Вот! — Миша показал рукой вперед, за спину немца.
Ольбрихт повелся, на секунду повернул голову назад и тут же получил сильный удар ногой по кисти правой руки.
— Ох! — вскрикнул он от боли и от злости на себя.
'Вальтер' с шумом приземлился на пол и, как броненосец, скользя по нему, врезался в стенку хаты. Одновременно Миша с размаху, по-деревенски, врезал в ухо немцу. Офицер не удержался на ногах, завалился на пол. Но тут же стал подниматься. Миша прыгнул на врага, пытаясь придавить телом и закрутить руки назад. Прием не удался. Франц вывернулся от прыжка и нанес резкий короткий бойцовский удар кулаком в лицо. Раздался хруст и одновременно вой Михаила. Брызнула кровь. Следующий удар пришелся в область паха. Миша взвыл от боли, упал на пол, скорчился.
Послышалось громыхание сапог. В дверях показался Фриц и два гренадера с винтовками, готовыми к бою. Они прибежали на шум в доме.
— Франц, ты цел? — с разбегу задал вопрос Каспер. — Помощь нужна?
— Спасибо, Фриц, — выдавил Ольбрихт, тяжело дыша, держась за стену. Волосы немца были разметаны, лицо красное и потное от борьбы. — С родственниками я справлюсь сам. Хотя этому, — головой он указал на стонущего и окровавленного Михаила, — свяжите руки и выведите во двор, пусть проветрится.
— С родственниками, говоришь? — саркастически усмехнулся Каспер, бегло глянув на Михаила, — смотри не прогадай. Уж больно они дикие.
— Не прогадаю, — не замечая сарказма, приходя в себя, ответил Франц. — А где фрау Акулина?
— Она во дворе под охраной.
— Хорошо, — Франц глубоко вздохнул, подобрал свой пистолет, фуражку и, держа их в руках, пошатываясь, направился к выходу. — Я еще один дом проверю, — бросил он на пороге Касперу, — без меня ничего не предпринимайте. Ни один волос не должен упасть с этих людей. Ты меня понял, Фриц?
— Понял, дружище. Можно только восхищаться и удивляться твоему гуманизму к этим людям и твоей любви к этой фрейлейн.
— Прибереги этот тост на свадьбу, Фриц.
— А она будет?
— Не сомневаюсь.
— Возьми солдат для охраны.
— Спасибо за совет, — Ольбрихт скрылся за дверями.
Через десять минут он был у бабки Хадоры. Лично, в сопровождении двух солдат, проверил все углы, но Веры нигде не было. Когда Франц заглянул на сеновал, то чуть не упал с лестницы. Подымаясь, закружилась голова от нахлынувших сладостных воспоминаний о встрече с любимой девушкой. Ласковые проникновенные глаза светились для него. Волнующие нежные губы целовали его...
— Бабушка Хадора, — обратился Франц к старухе чуть погодя, сидя в хате, — что случилось с Верой? Где она?
Хадора тусклыми старческими глазами смотрела на Франца, вздыхая, с тоской ответила: — Вижу, ты маешься, сынок. И сердце у тебя доброе, несмотря на то что ты германец. Скажу тебе правду. Увели вчера Верочку. Кто, не знаю. Ночью пришли двое незнакомых мне парней. Нездешние, видать. Попросили Веру выйти из хаты, поговорить, мол... И больше Верочку, кровиночку, я не видела. Пропала она. Но Вера тебя ждала, ох как ждала. Глаза ее сияли от счастья, от скорой встречи. Вот так, пан офицер, и было.
— Почему ее увели, баба Хадора? — Франц постепенно приходил в бешенство, пальцы сжимались в кулаки.
— Кто знает, сынок?.. Может, Акулина знает или Миша. Он тоже крутился раньше здесь.
— Ну варвары! — Франц с гневом стукнул кулаком по столу, да так, что разошелся шов на лайковой перчатке. — Ну каналья! Спасибо, бабушка.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
