Всё в дыму...

— Ага.

— Как идут дела в вашем баре? — вежливо спросил Ди.

— Дела, як сажа бела, — отозвался Ардаган. — Вишь вот, туточки штаны просиживаю.

Ди не очень понял, что тот имеет в виду, но на всякий случай изобразил на лице сочувствие.

— Гикнулся наш бар, — пояснил Ардаган равнодушным голосом и поскреб спутанную бороду.

— Эм... Примите мои соболезнования, я вам очень сочувствую... Бомба?

— Ни. Землетрясение. Та пожар.

— Землетрясение? — удивился Ди. — Когда оно было? Где?

Ардаган смотрел недоуменно.

— Да ты, сынку, бухаешь без просыпу? — пробасил от двери Кочубей. — А по кралечке твоей не скажешь. Поршень у ней стучит, зараз поправим.

Недовольный тем, что Кочубей отзывается о "Ягуаре" в женском роде, Ди резко возразил:

— С чего вы взяли, что я пью?

— Га? А пыво?

— Не будет больше пыва, — вставил Ардаган, поднимаясь с топчана. — Одна пацюча сеча, моча крысиная.

Они оказались рядом, давая Ди возможность убедиться воочию: действительно очень похожи, действительно братья, просто Кочубей бреется, красится хной и весит раза в два больше Ардагана.

— Шо? — подмигнул догадливый Ардаган. — Близнюки мы, однояйцевые.

— Сам ти однояйцевi! — возмутился Кочубей. — А у мене усi яйки на мiсцi.

Ардаган хохотнул, протискиваясь мимо него к окну, заклеенному крест-накрест полуоторванными бумажными полосками:

— Брюхо подбери. Чи яйки мешают?

— Нэ чыпай мэнэ! — Кочубей погрозил брату пальцем. — А ты, сынку, — обратился он к Ди, — посиди туточки, а хошь — погуляй.

Ди молча покивал, желая, чтобы тот поскорее убрался и починил уже этот самый "поршень".

— Так ты справди не видчув землетруса? — Ардаган пристроился на подоконнике и щурил глаза, опушенные угольного цвета ресницами.

— Когда это было?

— Та... две недели трясет уже.

— Я думал, это налеты.

— Тю! Ты живешь-то где?

— Ближе к северу.

— И шо, там бомблять за iншим розкладом?

— Да нет. — Ди спешно придумывал, как бы половчее вывернуться. — Бомбят как везде, в то же время. А я болел, две недели как раз, в жару лежал. Думал, мерещится.

— Ага. — Ардаган отвел глаза. Он явно не верил Ди, но, похоже, не слишком-то интересовался правдой. Нужно бы сменить тему разговора или, например, выйти, попросить Кочубея заодно наладить в машине орадио, однако на Ди навалилась какая-то странная апатия, не хотелось вставать с колченогого стула.

Он бросил взгляд на желтые кленовые листья, маячившие в мутном стекле за спиной бородатого Ардагана, и подумал о вымощенной таким же желтым кирпичом дороге. Картины больше нет, ее создателя он до сих пор не нашел. Да и не искал толком, если честно. Все теорию изучал... Недаром роза начала колоться чаще... Может, воспользоваться случаем и попробовать вернуться к охотникам? Дядьки Стерха наверняка знают, где его найти.

Попросить прощения, раскаяться, осознать. Кажется, в таких случаях принято что-нибудь дарить. Что могло бы понравиться ершистому каратарину?..

— Що будеш робити?

— В смысле? — насторожился Ди. Он что, мысли читает?

— Та это... В смысле, коли мы плывем.

— Куда?

— Туда, — в тон ответил Ардаган и махнул рукой: — Та не говори, я ж понимаю: таэмнисть. Менi байдуже.

Ди хотел возразить, что нет никакой секретности, он просто не в курсе, о чем речь, но, поймав скучающий взгляд Ардагана, понял, что тот, во-первых, не поверит ничему, что бы он ни сказал, а во-вторых, ему действительно плевать. И поэтому промолчал.

А вскоре и Кочубей заглянул в "контору", поманил Ди грязной рукой.

— Я тоби, сынку, орадио налаштував, — сообщил он, пересчитывая купюры. — Слухай уважно, а на Ардагана не серчай: горе у него. И зброю в машине не тримай, при себе носи.

Ди запоздало выругал себя за то, что опрометчиво оставил "зброю" — пистолет и фломастеры — в "Ягуаре".

— Стерху привет, — напоследок сказал Кочубей, и ничего не оставалось, как снова согласиться и даже улыбку прощальную из себя выжать.

Откатив от мастерской на более-менее приличное расстояние, Ди свернул в какой-то закоулок, набросил на машину тень и врубил орадио.

"...на гiляку! — звонко провозгласила дикторша. — Поэтому мы призываем всех свидомых граждан не отделять головы от тела. Вознаграждение за неповрежденного малювальника составляет тридцать три тысячи еврупиев"...

Не удержавшись, Ди присвистнул. Цены существенно упали. В прошлый период официальной охоты на художников за голову каждого давали как бы не триста, а то и четыреста тысяч. И называли их не малювальниками, а "азомками", сократив Прокураторское "адепты згубного образотворчого мистецтва"[8]. Вероятно, слово это вышло из употребления. Интересно, Стерх по-прежнему величает добычу по-простецки — художниками?..

"...наш гетман! — отозвалось орадио все тем же жизнерадостным сопрано. — И этот рекорд не побит!"

Речь, по-видимому, шла о количестве добытых Стерхом голов.

Всю дорогу Ди слушал призывы "до гуманних вбивств малювальникiв", причем под "гуманными убийствами" подразумевались исключительно такие способы уничтожения несчастных художников, при которых голова оставалась при теле, чтобы оное можно было вздернуть на суку ближайшего к "пункту прийому" дерева.

Он и "гиляки" эти видел: проезжая мимо ЦЦ, где на ветках давно высохшего от старости бука болтались разлагающиеся трупы. "Staub zu Staub", — вспомнил Ди. Прах к праху, очень кстати.

А орадио все вещало об "антихудожественных операциях", то и дело сбиваясь на коварных малювальников, "до основания разрушивших основы Крайма". Последнее звучало знакомо, однако раньше речь обычно шла об "основах мистецтва" и "архитектуре нашей великой Матерьщины". Что-то сильно изменилось в этом мире за прошедшие месяцы — пока Ди сидел дома, нянча вторничную личность донны Лючии, а затем изучая трактаты по физике, генетике и астрономии.

Когда он въезжал в гараж, оставив позади содрогающийся то ли от бомбежки, то ли от землетрясения город, началась знакомая уже орадиопередача — "Потужнi дебати". Тема выпуска звучала как "Подрывание основ". Ди предположил, что ведущие будут обсуждать пагубную роль "образотворчого мистецтва", но ошибся. И долго сидел в машине, переваривая услышанное.

Художники, конечно, не расплодились, а просто вышли из-под земли на поверхность. Вот так, сразу, всем кагалом, спасаясь от затопившей их подземелья воды. И оказалось, что за прошедшие со времен С.Никакиса годы они так сильно изрыли своими тоннелями Крайм, что — по мнению властей — остров сдвинулся с места и теперь свободно дрейфует в Понтовом море, устремляясь на юг.

Краймские ученые, кто бы они ни были, уже рассчитали траекторию дрейфа: с тех пор как Евраравия разошлась с Афромерикой, основные морские и океанические течения направлялись исключительно к югу, через Море Крови, сквозь Плачущие Ворота, в Арийский океан и дальше — к Антарктике. Туда теперь и плывет наш славный Крайм, лишившийся своих основ, — их, словно крысы, подкопали "ослепшие от собственной злобы малювальники".

Ди только головой крутил, фильтруя тонны истерично нагнетаемого пафоса. Не успело остыть море, вскипевшее после обрушения Прыгунами Моста Свободы, а кто-то уже затеял новую игру, мастерски подогревая оголодавшие, отчаявшиеся толпы. Смешно и страшно.

Смешно наблюдать, как потомки крыс, облагороженных генетическим материалом греев, травят тех единственных, в ком осталась искра созидания. И страшно не успеть отыскать среди намеченных жертв того самого, зрячего, видящего, "сокола среди кротов".

А славный Крайм, прорезанный тоннелями, расшатанный бомбежками и оторванный от Большой земли, похоже, и в самом деле сдвинулся с места и плывет теперь к холодным берегам Антарктики. И может быть, доплывет, если не потонет по дороге. Не зря по орадио помянули присной памяти Атлантиду Восходящего Солнца.

Когда эта маленькая, но, опять же, гордая страна проиграла судебный спор за право использовать в своем древнем самоназвании название известной корпорации по производству пальчиковых батареек, ее жители единогласно приняли решение совершить ритуальное самоутопление. Они вскопали острова, все еще остававшиеся на поверхности, заложили в шахты плазменную взрывчатку и, распевая гимны во славу великой империи, опустились вместе с расколовшейся землей на самое дно океана.

Как бы достопочтенные обитатели Крайма не решили последовать их примеру. Лучше сгореть в плазменном взрыве или утонуть в теплом океане, чем замерзнуть на Южном полюсе... По крайней мере, в программе "Потужнi дебати" активно намекалось на возможность такого исхода событий.

Ди следовало бы поторопиться с поиском художника. Да и если Крайм удалится на большое расстояние от своего обычного местоположения, открыть крысовину будет крайне затруднительно. По крайней мере, все расчеты на это указывают... Или нет? Или, наоборот, чем больше соленой воды вокруг, тем идеальнее идеальное место?..

В растрепанных мыслях Ди покинул гараж и отправился посмотреть, что успела попортить донна Лючия за время отсутствия хозяина.

**33**

Однако донны Лючии дома не оказалось. Ди проверил и заброшенный ими гостевой флигель: пусто. И сообразил наконец, что все это время не видел в гараже вишневого "Тяпнирога". Ну да, сидел, слушал орадио, пялился на пол. И не вспомнил, что на том месте машина должна стоять. Водить которую из всех личностей домработницы умеет лишь Никки.

Согласно настенному календарю, сегодня четверг, день Иры Эриха. Отметив непривычную чистоту и аккуратно сервированный стол, Ди заглянул в печь и обнаружил там утятницу, полную фирменного "ирландского рагу по скотскому рецепту". Сожженный Зиленцорном чугунок вычищен и служит теперь горшком для неизвестно откуда взявшегося душистого горошка, на подоконнике в гостиной. Какая идиллия! Отрадно, что донна Лючия приходит в себя. Впрочем, вряд ли это теперь имеет значение.

И все же Ди соскучился по когда-то нелюбимому рагу Иры Эриха, по стуку баскетбольного мяча Феликса, по кунжутным семечкам на "барашках" Настасьи Филипповны, даже по субботним свечам Фрумы-Дворы. И ему было любопытно, как называет себя двуполое существо, объединившее герра Линденманна и Никки.

Покончив с ужином, Ди несколько часов провел в библиотеке, размышляя над своими выводами. Он решил использовать дом. Привезти художника сюда, позволить ему расписать стену в самой большой комнате. Ди уже содрал с нее старинные шелковые обои, тщательно прошкурил и загрунтовал. Одну из смежных комнат превратил в гостевую спальню, из другой вынес всю мебель, предположив, что там удобнее будет изготавливать и смешивать краски.

Вишневый "Тяпнирог" донны Лючии вкатился в гараж далеко за полночь. Ди поднял голову от наколенного монитора, от которого пытался добиться вменяемой карты мира. Буратино упорно сопротивлялся, щербато улыбаясь и подсовывая ему атласы местных дорог и спутниковые снимки двухсотлетней давности. Пора делать перерыв.

Когда донна Лючия ввалилась в кухню, он медитировал перед распахнутым шкафчиком, устало делая выбор между чаем одним, чаем другим и чаем сто двадцать пятым. Только Никки могло бы разобраться в этой феерии разномастных коробочек и баночек, им же, кстати, и притащенных из Гали. Голос Никки Ди и услышал, вслед за нетвердым стуком каблуков:

— Прр-ривет!

И тут же, без паузы, герр Линденманн пророкотал тягучим баритоном:

— Ос-стор-рожно...

Донна Лючия была пьяна. Нет, не так: она надралась в стельку. Как сапожник, или кто там занимается стельками. Ди захлопнул шкафчик и отошел к стене, не очень понимая, как реагировать. По запаху он мог бы сказать, что в домработнице плескалось много литров забегалочного пыва, разбавленного чем-то покрепче — вероятно, дешевой водкой. Каким образом донне Лючии удалось доехать до дома без происшествий, оставалось загадкой.

— Пр-рошу пр-рощ-щения. — Герр Линденманн икнул и обрушился на ближайший табурет.

— Все кру-у-ужится, — капризно протянуло Никки, пытаясь нахлобучить платиновый парик обратно на голову.

— Зиленцорн? — попробовал Ди.

Оставив парик, донна Лючия с трудом сфокусировала на Ди мутный взгляд.

— Бедняжка, — всхлипнуло Никки.

— Он скучает, — подтвердил герр Линденманн. Из кармана расписанных восточными огурцами галифе показался знакомый носовой платок — белый в коричневую клетку. Донна Лючия оглушительно высморкалась и снова икнула. — П-пардон.

— Что это с вами? — Ди окончательно растерялся.

— Мы напились! — гордо заявило Никки, взмахнув рукой, и от этого нехитрого движения чуть не свалилось с табурета.

— Аккуратнее, милая, — мурлыкнул герр Линденманн. И зевнул так, что щелкнули челюсти. — Пардон. П-пож-жалуй, нам пора.

— Стоять! — отмер наконец Ди. — Сиди здесь.

В аптечных комнатах он быстро отыскал коробку здоровенных шприцов и нужные ампулы. Через час мокрая, бледная, взъерошенная донна Лючия сидела на том же табурете, виновато ворочая покрасневшими белками из-за края гигантской чашки с синтетическим молоком. У домработницы подергивались пальцы и уши, чернели подглазья и синели искусанные губы, но в целом Ди нашел ее состояние удовлетворительным для проведения немедленного допроса.

— Ну и? — озвучил он наболевшее, прихлебывая кофе, сварить который, кстати, заставил донну Лючию: по большому счету чтобы определить границы остаточной дезориентации.

— Простите нас? — пролепетало Никки.

— Где остальные? — спросил Ди, игнорируя глупую просьбу. — Зиленцорн, например?

Донна Лючия откашлялась и неожиданно продекламировала, почти пропела:

— Ich hab den Kopf ihm abgehackt!

Ди поперхнулся кофе.

— Что значит "отрубил ему голову"? Зиленцорну?

— Герр Линденманн шутит! — воскликнуло Никки. И прошипело, закатывая глаза: — Enttäusch mich nicht! [9]

— Да прекратите уже, — не выдержал Ди. — Вы оба меня разочаровываете. Где Зиленцорн? И почему вы явились в таком виде?

— Мы ездили за поку-упками. Кое-что для дома, по мелочи. И шубу, на заднем сиденье в машине осталась, надо сро-очно забрать.

Если бы Ди не поставил чашку на блюдце, он бы снова поперхнулся. Шубу?

— Шубу, — повторил он, барабаня пальцами по столешнице.

— Из у.е., — пояснило Никки. — Настоящий винтаж. Можно я буду хранить ее в погребе? Там прохладно. Мех требует определенной температуры.

Ди глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

— Никки. Что такое у.е.?

— Убитые еноты, конечно. А что? Между прочим, хороший мех, один их лучших, всегда в моде, и шуба почти неношеная. Ах, я обож-жа-аю Га-алю! — Донна Лючия закатила глаза.

— Ладно. И зачем тебе шуба?

— Так мы же это... плывем.

"Это" Ди уже слышал, от Ардагана. Но теперь он понимал, о чем речь. В Гале, несомненно, только об этом и говорили. Проклятые художники, бла-бла-бла, подрыли остров, бла-бла-бла, он дрейфует, мы плывем. Но почему еноты?

Похоже, последний вопрос он произнес вслух, поскольку немедля получил ответ. От герра Линденманна. Шуба необходима потому, что они плывут на север. Вернее, мы все туда плывем, а там чрезвычайно холодно, поэтому долг каждого мужчины — обеспечить свою женщину теплым мехом. Разумеется, они в курсе, что никто не выживет, потому что на Северном полюсе минусовые температуры, замерзает даже вода, и люди погибают от жажды, еще до того как успевают заморозиться насмерть. И нет, шуба не продлит их страдания — она позволит прекрасной Никки окончить свои дни достойно, в тепле и комфорте, а не "прилипнув голой попкой к уби-и-ийственному льду".