— Ты знаешь, почему ты здесь? Вовсе не потому, что я решил показать тебе наши достижения, — это уже сделал Найте. Кстати, что ты можешь сказать о Цитадели Товии?
— Чудовищно... — Философ вздрогнул. — Там затрачено столько усилий, труда, и... тот, кто проектировал такое сооружение, был явно ненормальным! Истратить столько денег, когда... а эти ужасные изображения на стенах!
— Ты даже не видел нижние ярусы — там есть ещё и не такое! Впрочем, архитектор Цитадели — Церо Уркси, действительно был параноиком. Ну и что с того? Ведь параноикам приходят в голову способы защиты от таких опасностей, о которых и не подумает нормальный человек! Но это всё неважно. Я привез тебя сюда потому, что ты знал моих родителей, — Керото Ласси и Ирту Ласси. У них был ребенок, — мальчик двух лет...
— Да я знал их, — но их же расстреляли за измену Фамайа! А мальчика, — его звали Суру Ласси, — отправили в приют.
— Суру Ласси — это я. Вэру я стал уже здесь.
— Но какое...
— Ты не знаешь, что детям казненных дают другие имена? Или ты меня не помнишь?
Философ вгляделся в лицо Вэру. Действительно, сходство с личиком маленького Суру, которого он не раз держал на руках, имелось. Но маленький мальчик с живыми смышлеными глазами стал...
Стал взрослым.
— Хочешь узнать, как всё было? Когда арестовали родителей, ничего не понимающий двухлетний ребенок попал в приют под Товией. Приют был, конечно, необычным — в нем были лишь дети арестованных. Их воспитывали так, чтобы они никогда не повторили ошибок родителей. Как — ты сам знаешь... Я жил там до девяти лет, — целая вечность унижений и боли. Но там была одна девочка, — Хьютай, — Вэру улыбнулся. — С ней я очень дружил, пока не...
— Но как сирота из приюта может стать Единым Правителем?
— О, очень просто. Однажды туда приехал Армфер Тару, — седьмой Единый Правитель, — чтобы усыновить одного ребенка... им оказался я.
— Но почему?
— Почему я? Не знаю. У него не могло быть детей, — работа с радиоактивными материалами не проходит бесследно. Почему он решил усыновить одного из детей своих врагов? Что заставило его выбрать бритого наголо заморыша с выступающими скулами? Я не знаю... Он говорил, что я выглядел самым несчастным. И я вырос здесь.
— Но как ребенок мог оказаться тут, в этом ужасном месте?
— Ребенок сам этого захотел! Я очень любопытный, — как Маоней Талу, только ещё сильнее. И достаточно мне было лишь услышать о плато Хаос, как я решил туда попасть. Ну, Армфер не хотел меня везти, — я оказался в его загородной резиденции под Товией, всего в десяти милях от приюта. Мне там не понравилось. Были истерики, скандалы, — это не помогло. И тогда я... перелез через ограждение балкона и сказал, что прыгну вниз, если он не возьмет меня с собой. Тару отказался. И я прыгнул! Высота была метра четыре, а внизу, — клумба с цветами. Я отделался синяками... и попал на плато Хаос. Здесь мне очень понравилось, — по целому ряду причин... Правда, я не мог покинуть плато, пока мне не исполнилось восемнадцать лет. Тогда я вернулся в Товию, и случайно, на улице, встретил Хьютай...
— А ещё через год ты убил своего приемного отца и сам стал Единым Правителем!
— Чушь! Тару всегда был немного... странным. А в последние дни своей жизни, — более, чем немного. Его самолет действительно был сбит здесь, но это произошло из-за поломки автоответчика — это была всего лишь трагическая случайность... хотя один только Бог знает, что там на самом деле случилось. Если и был заговор, я ничего не знаю об этом. Я никогда не мечтал занять его место. Но в завещании Тару было сказано, что его преемник — я. Может быть, потому он и умер.
— Я думал, вы уничтожили монархию ещё два века назад! — лицо Философа скривилось от отвращения.
— Уничтожили. Но Единый Правитель может сам выбрать себе преемника, — что в этом плохого? Им может быть любой файа. Кстати, правитель лишь предлагает кандидатуру, с которой Совет может не согласиться, и выбрать кого-то ещё. Ну, я мог отказаться, — но ведь даже вы бы так не сделали! Если я скажу, что согласился по глупости, вы мне не поверите. Мне было девятнадцать лет!
— И Совет утвердил правителем мальчишку? Неужели не было более достойных?
Анмай улыбнулся, показав белые зубы.
— Были, а как же. Но по нашим законам власть нельзя давать тому, кто рвется к ней. Совет выбирает правителя... но не из своих рядов. Зато они могут сменить его, — собрав две трети голосов из пятисот. Если честно, власть принадлежит Совету, а не мне. По-моему, вообще никто не может управлять государством в одиночку, — ума не хватит. Вот почему после Второй Революции, когда Тару и его сподвижники свергли зажравшихся бюрократов, вся власть принадлежит ученым, — пятьсот самых крупных образуют Совет, который и управляет всем с помощью различных Комиссий, образованных из своих членов...
— И физики решают, как нам жить? Неудивительно, что мы живем так плохо!
— Не глупи! Ты знаешь, почему уровень жизни у нас ниже! А управляют те ученые, чья профессия соответствует доверенной им области — большей частью, конечно, экономисты. Но физики — те тоже имеют свой голос. И, есть ещё региональные губернаторы, секретари Совета, — их восемь, мой друг Найте Лай...
— И чего же они добились? Развели гекс для поддержания своей власти? Стали превращать своих противников в "бывших"? Ведь это же чудовищно! И как эти ученые могут управлять, если они не покидают плато Хаос?
— В этом основная проблема. Но всё же, — мы живем вдвое лучше, чем тридцать лет назад. Преступность, например, исчезла почти полностью, — вот что значит управление научными методами!
— Это я каждый день слышал в лагере — по радио.
Анмай зло рассмеялся.
— Ты что — так ничего и не понял? Наивный мальчишка, который мечтает облагодетельствовать всех немедленно... который влюблен по уши... который вздрагивает даже при мысли, что с его любимой может что-то случиться... которым так легко управлять. Но даже это, — только часть правды. Меня выбрали потому, что я... был сам по себе. Не поддерживал ни одну из здешних кучек, тянущих одеяло на себя. Всех устраивал. Ну, не только. Я хорошо разбираюсь в физике, хотя и не получил формального образования. Меня учили лучшие умы Фамайа. Тару был физиком, в Совете их тоже много... но это неважно. Решающим фактором стало даже не то, что знал я сам, а то, что меня знали как... бесстрашного, — на этом месте это самое важное! Ты знаешь, в чем состоит самый смысл должности Единого Правителя? Совет может принимать мудрые решения, но не может принимать быстрых, — пока соберутся все, пока обсудят... А есть ситуации, в которых надо реагировать мгновенно! Поэтому выбирается один, кто решает за всех, — если нет времени. Поскольку ему придется решать, применять ли ядерное оружие, он должен быть бесстрашным!
— Да? И чем же ты доказал свое бесстрашие? Почему ты не освободишь народы, которые не хотят жить в вашей стране, например, нас, тиссов? Нас же так мало! Почему нас арестовывают чаще всех? Я не могу понять причины такой ненависти!
Вэру улыбался, глядя на него, но эта улыбка вовсе не была дружелюбной.
— Какой ответ ты хочешь от меня услышать? Для древних файа сама внешность вас, белокожих, светловолосых, голубоглазых людей, была омерзительна. Они воспринимали её, как оскорбление собственной природы. Как надругательство над ней, причем осознанное, — как если бы вы нарочно рождались в таком виде. Многие из нас до сих пор думают так же, — но не я. Вы, тиссы, всегда славились гордостью и непокорством. Наверное поэтому среди "врагов государства" вас треть, хотя в населении страны тиссов нет и процента, — а с хайзенами, например, пропорция обратная. А вот ещё: тиссы причинили нам, файа, немало зла. Они высаживались на берегах Фамайа, — когда это слово обозначало только северный материк, — и убивали нас. Они захватывали наши земли, грабили нас, продавали в рабство наших детей... пользуясь тем, что мы не были столь сильны, как они. Им не было равных в изобретении мучительных казней... А у крови длинная память.
— Но это же было сотни лет назад, я не знаю даже, сколько!
— Колонизация Фамайа началась триста лет назад и прекратилась лишь после Катастрофы. Вам такая история, конечно, не интересна, но мы, потомки выживших, помним. За сто лет войны погибло двадцать миллионов файа, — больше, чем населяло материк в начале колонизации! Половине убитых не было и восемнадцати. Возможно, я слишком увлекаюсь историей своего народа — но там есть такие эпизоды...
— Но старые преступления не могут оправдать новых!
Анмай открыл рот, чтобы возразить, но ничего не сказал. Глаза его опасно заблестели, словно у хищника, в лице появилось что-то дикое. Вдруг он рывком расстегнул одежду и сбросил комбинезон с плеч. На мускулистой спине файа выделялось восемь белесых, неровно заживших шрамов, — словно кожа была вспорота стальными крючьями. Философ торопливо отвел глаза, — зрелище было не из приятных. Он повидал достаточно, чтобы понять, что это за раны. Это был след — пытки.
— Это сделали тиссы, — ровно сказал Анмай, одеваясь. — Такие же "борцы за свободу", как ты. Тогда мне было всего семнадцать лет. Ну, они делали это не ради удовольствия, — они пытали меня, мужественно сжав зубы. Им хотелось узнать, как удобнее убить других моих соплеменников, а этого, конечно, я не мог им сказать. Они ничего не добились. Как, по-твоему, — можно ли пережившего такое юношу назвать бесстрашным?
— Но как это могло получиться? Как сын...
— В приюте я был самым непослушным ребенком, таким же остался и здесь. Я дважды убегал отсюда в пустыню. В первый раз, — вскоре после приезда, из чистого любопытства. Тогда меня чуть не съели гексы.
— Здесь, в пустыне?
— Да, здесь, — здесь они появились на свет! Теперь их тут нет, я их ненавижу. Второй раз я сбежал после того, как...
— Так при чем же тут я?
— При том, что это ты учился с моими родителями — и склонил их к предательству! Если бы не ты, — ничего этого не было бы! Я бы сейчас был простым, счастливым юношей, и только мечтал бы о том, чем мне приходится заниматься. Справедливость торжествует совсем не так, как нам нравится, правда? Но когда я вспоминаю... Ирту... я ненавижу эту страну... лишившую меня... — Анмай замолчал, потом продолжил: — Все, кто пытал её, уже мертвы. Но таких файа миллионы...
Философ поднялся.
— Не поздно исправить ошибки!
— То есть, стать предателем и кончить так же, как мои родители?
— У тебя больше возможностей! И тебя поддержат многие, очень многие!
Анмай отвернулся.
— У меня был старший брат... шести лет. Когда мне исполнилось столько же, он умер... его избили. У меня была сестра... Я сам босым балансирую на пирамиде ядовитой дряни и знаю, что рано или поздно оступлюсь, и меня сожрут. И Хьютай. И всех, кто меня понимает. Если только... О, я отомщу убийцам — но не так, как ты предлагаешь. Совсем не так. Ведь я не настолько отважен, как ты! — Он помолчал. — Может быть, это и глупость, но я верю в то, что в меня вдолбили в приюте: цивилизация этого мира должна жить. Но я вовсе не считаю, что в прежнем виде или вся. Старый сюжет, и я вовсе не гожусь для этой роли... но, видишь ли, я уже выбрал свой путь. Каким бы он ни был, — я не смогу сойти с него, потому что перестану быть собой...
Философ стал приближаться к Вэру.
— Эй, стой! Я всё же сильнее тебя!
Философ попятился, — так файа взглянул на него. Анмай постучал в дверь.
— Выпустите меня!
Когда охранник закрыл дверь камеры, Вэру послышался за ней диковинный новый звук, — словно скулила побитая собака.
* * *
Дома Анмай устало растянулся на постели. После разговора с Философом он, непонятно почему, чувствовал себя виноватым. Но подготовку к войне уже нельзя было оставить. Вэру понимал, что самым главным было собрать не запасы и оборудование, а упорную и талантливую молодежь, способную поднять Фамайа из пепла, — если такое несчастье случится. И пока что это неплохо ему удавалось. Десятки тысяч добровольцев, решивших связать свои жизни с плато Хаос, целыми сутками пропадали в туннелях, знакомясь с его таинственным и бесконечно разнообразным миром. В итоге, здесь царила ужасная суматоха, которая возрастала с каждым днем, — по мере роста числа новичков. Оставалось лишь надеяться, что отбор был достаточно строгим, и среди них нет врагов Фамайа и шпионов.
Вообще-то, разработанная им система не отличалась особой сложностью, — отбирались молодые люди и файа от пятнадцати до двадцати пяти лет, красивые, выносливые и сильные. И сообразительные, естественно. Последним, решающим фактором была мечтательность, — как потому, что она была признаком творческих способностей, так и потому, что она очень плохо уживалась с различными скрытыми и явными пороками. Чтобы распознать её, правда, требовался особый талант, — но ему удалось подобрать несколько шустрых девушек, тоже весьма мечтательных и потому хорошо знающих, что именно нужно искать. Они общались с претендентами по телесвязи; ошибок, насколько мог судить Анмай, пока не было.
Вся эта работа весьма напоминала промывание алмазов, — из восьми сотен кандидатов подходил лишь один. В Фамайа было двадцать четыре миллиона здоровой и годной по возрасту молодежи; это значило, что они выбрали практически всё. В таком совпадении было нечто мистическое и наводящее на неприятные размышления. В прошлом талантливых и стойких душ было куда больше, но с каждым поколением количество их сокращалось, — они чаще иных гибли в лагерях и на войнах. Двести лет Фамайа выедала собственную основу. Теперь процесс подошел к концу. А в ССГ? Всего сто лет назад там не было такой вседозволенности и бездуховности, как сейчас. На них всех легла тень грядущего конца...
Анмай вздохнул. Четыре месяца непрерывной работы, когда он не мог даже выйти наружу, утомили его. Единственное развлечение, на которое у них с Хьютай хватало времени, было восхитительным, но тоже отнимало немало сил. Он решил съездить с ней к Пустынному Морю, — как только работы будут закончены. А пока...
Он включил компьютер и вернулся к работе.
Примечания:
история Фамайа
История файа необычайно длинна и запутана. Родина этой удивительной расы, происходящей от больших хищных кошек, лежит в неведомых безднах космоса. Здесь приводится только история государства и народа, существовавших на одноименном материке Уарка.
Относительно их истории не сохранилось точных сведений. Все нижеследующее представляет собой отрывки из легенд, собранные Анмаем Вэру.
"Фамайа основали тринадцать файа, предположительно, беглых рабов Межрасового Альянса, оставшихся в живых после Освобождения. По другим сведениям, это были беглые заключенные, осужденные за проведение запрещенных экспериментов. Ими руководил юноша, носивший такое же, как и у меня, имя. К сожалению, ничего больше о нем мне не известно.
