Устинья, дочь боярская - 3. Венчание

— Прости, Макарий. Значит — без тебя.

Патриарх попытался шаг сделать, слово сказать — не вышло. Разливался по телу холод, захватывало члены онемение, крикнуть бы, хоть шаг шагнуть, в дверь вывалиться, авось, стражники или слуги увидят... только и того он сделать уже не мог.

Становилось все темнее и холоднее, мужчина опустился на колени, потом и вовсе лег на пол... последним, что врезалось в гаснущий разум, было: 'Господи, помоги Россе!'.

Потом погасло и сознание.

Патриарх Россы, Макарий, лежал бездыханным у ног своей убийцы.

Впрочем, Любава на него внимания не обращала. Она аккуратно заправляла в перстень иголку, которой так удачно оцарапала слишком совестливого дурака.

— Любавушка? — Варвара заглянула в дверь, оценила картину и тут же дверь прикрыла за собой, засов опустила. — Неужто упрямиться вздумал, дурак этакий?

— Упрямился, Варенька. Эх, жаль, яда капли самые остались, и нового не достать. Это мне из Рома самого привезли, царапины хватает и действует практически сразу.

— Так может, Бориса и... оцарапать?

Любава губы поджала.

— Без тебя я никак не догадалась бы.

Варвара головой покачала.

— А все ж таки?

— На Макария посмотри.

Варвара на патриарха взгляд бросила, поежилась... жуть как она есть, весь синий, язык высунут, на губах пена засохла...

— Такое людям не покажешь.

— То-то и оно... дураку понятно — отравили. Мигом шум поднимется... да и мало у меня яда. Считанные капли остались в перстне. Может, на одного человека хватит, а может, и того не хватит, к сожалению.

— А еще приказать привезти?

— Не получится. Это из Рома, там у них было целое семейство отравителей. В результате их просто перебили, а кольцо... оно долгий путь прошло. Секрет яда утрачен.

Кольцо подарил Любаве Рудольфус Истерман в знак истинной любви. Или... в надежде, что не выдержит государыня, да и оцарапает или мужа или пасынка.

Выдержала, потому как отлично понимала — первое подозрение, и не жить ей. За такое... кому выгодно? Царице?

Отравительница? Ведьма?!

А ведь в ее случае... покамест не подозревают, она жива и в палатах. А как только заподозрят, да искать начнут... ведь найдут все, что не хотелось бы показывать.

Ой как хорошо найдут!

Так что Любава рисковать не стала, лежало кольцо, да и своего часа ждало. Дождалось.

А яда там и правда — чуточка. Хотя Макария отравить... риск был, конечно. Но ежели что, у Любавы и клинок был, только рисковать не хотелось. Не привыкла она сама убивать, чаще чужими руками справлялась.

— Что с ним делать-то теперь, Любушка?

— А что мы сделать можем? Федьку позови, да пусть этого... Михайлу возьмет с собой. Вытащат они тело, да и в Ладогу сбросят.

— А Михайлу потом... тоже?

Любава головой качнула.

— Нет. Пусть остается, пригодится еще. Вроде как Федору он верен, сыну свои люди понадобятся вскорости.

Варвара кивнула задумчиво.

— Хорошо, позову сейчас.

Вышла боярыня, Любава на Макария посмотрела, рядом с ним на колени опустилась. Обыскать покамест тело, вдруг на нем чего интересное обнаружат? Опять же, перстень снять пастырский, крест золотой, тяжелый, чего их в реку выбрасывать? Глупо сие... и надо Федьке сказать будет, чтобы раздели Макария, одежду на лоскуты порезали, да и в реку кинули. Мало ли голых стариков в реке выловить можно? Не опознают его никогда, да там и рыба постарается, и раки...

Страшно Любаве не было, брезгливо — тоже. Она боролась за свою будущую власть над Россой.

* * *

Навек Михайла запомнит эту ночь.

Мамочки, страшно-то как!

Сидишь ты у царевича, в карты с ним играешь, в игру новомодную, из Франконии привезенную, винцо попиваешь, жизни радуешься, а тут Варвара Раенская входит.

— Феденька, Мишенька, вы государыне царице надобны.

— Матушке? — Федор на дверь покосился недовольно. Михайла даже знал почему, Аксинья ждала его. Послушно ждала, сидела, Федор обещал ее плетью выпороть, когда уснет или не дождется... нет, не сочувствовал ей Михайла. Она чего хотела, то и получила, а что Федька к тому приложен... думать надо было. Зависть — она к добру не приводит, особенно зависть подлая и пакостная.

— Матушке, Феденька. И скоро не вернетесь вы, может, часа через три или четыре.

— Хорошо, тетушка.

Федор еще раз подумал, но Аксинье ничего говорить не стал, просто дверь снаружи запер. Пусть жена сидит и ждет... нет-нет, с Устиньей никогда б он так не поступил! Устеньку любит он! А Аксинья... сама напросилась, вот и поделом ей, дурище! Встал, да и пошел за теткой, а Михайла за ним. Коли надобно... просто так царица Любава звать не станет.

А на секунду еще и разочарование кольнуло.

Вот бы Устенька звала, не Любава... бегом бы побежал Михайла! Но — чего нет, того нет.

* * *

Знал бы Михайла, куда зовут, побежал бы в другую сторону. Не ожидал он патриарха, мертвого... отравленного, и царицу над ним. Тут и гадать нечего — яд подсыпала?

Наверняка.

Вот гадина!

Вслух Михайла не сказал ничего, поклонился молча, на Любаву уставился. Мол, жду приказаний.

Царица оценила по достоинству, вслух не сказала ничего, а улыбнулась Михайле ласково.

— Мальчики, тело вынести надобно, да в реку скинуть. Знаете как сделать, чтобы не всплыло?

Михайла кивнул. Знал он, только вот...

— Нож бы мне, государыня. Мой небольшой, не получится им такое сделать.

Живот — вспороть.

Кишки и мочевой пузырь проколоть.

Тогда не всплывет уж, можно бы и камушек потяжелее, да ненадежно это. Река ж... тут коряга, здесь омут, там рыбина... всплывет тело и где и когда не надобно, шума понаделает.

— Варя...

Варвара Раенская за дверью исчезла, пришла с тесаком вида жуткого.

— Подойдет?

— Благодарствую, боярыня.

— Можешь мне его не возвращать, не надобен более.

Михайла язык прикусил. Да, после патриарха, колбасу таким резать, наверное, неудобно будет? Вместо этого на Федора поглядел.

— Царевич, ты сможешь его за ноги взять?

— Смогу.

— Сам бы отволок, да дохлятина завсегда тяжелее, чем при жизни.

Федор рожу скорчил, патриарха за ноги взял, да и потащил в потайной ход. Михайла ждал, пока дверь за ними закроется, потом по ступенькам спустился, только потом рот открыл.

— Меня убивать будешь, царевич? Попросить можно? Яда не хочу, лучше честная сталь и от твоей руки, когда дозволишь.

Федор аж патриарха из рук выпустил, ну и Михайла тоже, так и загремел труп в грязь.

— Рехнулся ты, что ли?

— Отчего ж? Разве после такого меня в живых оставят?

— Мне верные люди надобны, а ты свою верность сейчас еще раз доказал.

— Царевич, а спросить дозволишь?

— Спрашивай, — парни тело подобрали, далее потащили.

— Борис от яда умрет — или от кинжала?

Федор второй раз труп выпустил.

— Догадался?

— Чего тут не догадываться? Только меня не посылай, рука не дрогнет у меня, а вот умений всяко не хватит, не умею я убивать.

Соврал, конечно, ну да и пусть его. Ни к чему Федору о некоторых вещах не то, что догадываться — даже задумываться.

— И без тебя найдется, кому убить. Да и без меня тоже.

— Хммм... Царь Федор Иоаннович. А что — красиво звучит!

Федор так же думал.

— Устинью потом в монастырь?

— А то не твоя забота!

— Как скажешь, государь. Прости, царевич, не оговориться б мне, дураку, раньше времени.

— Вот и не оговаривайся. Тут уж пара дней осталась, потерпи чуток, потом ближником моим будешь, боярином тебя за верность сделаю, золотом осыплю. Хочешь земли Ижорских?

— Только без боярышни.

— В монастырь ее отдадим, и пусть сидит там, тарань сушеная. На такое взглянуть-то страшно, не то, что в постель. О кости, поди, сотрешься.

Парни заржали, разгоняя страх и отвращение.

Федор повернул налево, еще раз налево, Михайла запоминал дорогу — Ладога!

Один из ее отнорков, текущих под землей. Ладога — она такая, и рукава есть у нее, и ручьи в нее вливаются, вот, один из них тут и течет — глубокий, мощный...

Федор на труп посмотрел, поморщился. Не хотелось ему мясницкой работой заниматься, одно дело за палачами смотреть, другое — самому в кишках да нечистотах копаться, брезгливо ему это, неприятно. Не царское это дело.

Михайла только вздохнул.

— Ты б, царевич, отвернулся, пошел, посидел где? А я б тут пока дело и управил?

— Хорошо, — Федор на несколько шагов отошел, отвернулся. А только все равно и треск ткани слышал он, и хряск, с которым Михайла тело мертвое кромсал, и вонь до него долетела... мертвец же! И потроха... поневоле вонять будет.

Поморщился Федор, ну так что же. Не железный ведь он!

Потом плеск послышался, Михайла выдохнул.

— Поворачиваться можно, царевич.

И верно, тела уж нет, Михайла рясу кромсает на клочья.

— Так-то лучше. И пусть тряпки тут лежат, авось, сгниют быстро.

Карманы патриарха уже Любава обшарить успела, там что-то найти нереально было.

— Пусть лежат.

— Ты меня обратно-то выведешь, царевич? Не то... возьми?

Михайла Федору тесак протянул, на колени встал. Федор тесак с размаху в воду зашвырнул, другу руку протянул, подняться помог.

— Вконец ополоумел, что ли? Пошли, выпьем, сыро тут, не разболеться бы некстати!

Михайла и не отказался.

Сидели парни, вино зеленое по кубкам разливали, только вот Федор пил, а Михайла так, пару глотков пригубил, знал он, что может наружу полезть, коли у него язык развяжется. Вот и выливал половину себе за пазуху. Неприятно, ну да перетерпит.

Федор раскраснелся, друга по плечу хлопал, когда попадал, вино так подействовало, вроде и речь ровная, почти гладкая, а ноги и не держат. Да и язык мелет, чего не надо бы...

— Настоящий ты друг, Мишка! Доказал! Оправдал!!!

— Ты знаешь, я за тебя и в огонь, и в воду...

— Туда не надо... пока. Ты мне и так пригодишься!

— Что надо — то и сделаю. Хочешь, еще кого убью, царевич?

— Пока нет. Пусть мать скажет.

— Мне ты скажи. Мать твою я уважаю, а служу — тебе. И тебя люблю...

— Любишь, — перемкнуло Федора. — Ты — любишь. А она — нет...

— Царица?

— Устинья... что ей не так?! Что ей надобно было?! Почему она сразу за меня замуж не пошла, время тянула?

Михайла и не думал, что Федор такое понимает. Но... ежели сообразил, надобно ему хоть что сказать, не правду конечно, а ложь удобную да гладенькую.

— Боялась, наверное.

— Меня?

— Любого мужика, не обязательно тебя, царевич.

— Я ж не любой! Почему она так?

— Так девки всегда того самого боятся, это если уж выбора не остается, тогда покоряются, и то пищат, да царапаются.

Федор задумался, потом кивнул.

— Да, наверное. Видел я такое... эх, дурак! Надо было ее увозом брать! Поплакала б, да и смирилась!

В светлых глазах хищные огоньки зажглись, пальцы скрючились, ровно когти.

— Полюбила бы, — эхом отозвался Михайла, который сейчас подумал, что он-то... а он ведь тоже так сделать собирается. Верно?

— Полюбила бы, как дитя б понесла! Никуда б она не делась, все они, бабы, такие, как собаки, плетку любят... — Федор принялся рассуждать со знанием дела, а Михайла молчал, думал...

Потом еще другу подлил, да и себе чуточку тоже... хватило ночи и выпить, и напиться... и даже потом Федора пьяненького под бок к жене его сгрузить. А сам Михайла ушел во двор, ледяной воды на голову вылил, чтобы протрезветь.

Ему сейчас побегать надобно будет, чтобы готово было все в любой момент.

Говоришь, Устинья — не моя забота? Ну и говори себе, а я делать буду.

* * *

— Федор пришел. И Михайла с ним, пьют, сидят.

Любава кивнула, Варваре улыбнулась.

— Вот и ладно. Завтра суматоха начнется, как государь патриарха позовет.

— Когда позволишь слово молвить, Любавушка, давно пора было убить дурака старого! Совсем страх потерял, на тебя тявкать начал! Забыл, из чьей руки ест! Нет бы благодарить, слушаться да кланяться земно, он рот свой поганый открывать вздумал! Поделом ему! По-де-лом!

Любава головой кивнула.

— Да, пожалуй...

— Далеко ли корабли?

— Через сутки уж пристать должны.

— Ждать будем.

— Будем, — сейчас Любава только ждать и могла. Ну и поговорить с сообщниками. А кто не согласится... кто не пойдет за Федором, тот пойдет за Макарием!

* * *

Патриарх Борису понадобился прямо с утра, Борис за ним и послал.

Вернулся гонец, доложил, что патриарха нет у себя. И в палатах нет. И... нигде нет?

Тут-то и взбурлили палаты государевы.

Во все стороны гонцы полетели, шум поднялся, боярин Репьев прилетел, расспросы начались. Кто патриарха видел, кто с ним говорил, о чем... но — нет! Никто и ничего не знает.

Ушел патриарх в покои свои, да и все, не выходил он оттуда... наверное. Наверное?

Ну так монастырь же, монахи-то по коридорам ходят, когда патриарх рясу обычную надел, али плащ накинул, никто его и не отличит. Репьев подумал, да и решил, что ушел Макарий по доброй воле. А вот с кем и куда — расспрашивать надобно.

Борис прогневался, на боярина заругался, приказал Макария хоть где сыскать!

Патриарх же, ежели с ним что случилось... легко ли нового выбрать? Смеяться изволите! Покамест Собор соберется, пока переговорят епископы, пока суд да дело... чай, полгода пройдет! А у него нет такого времени!

У него и жена в тягости, и опять же, выборы патриарха — дело важное, от государя зависящее, тут не вера, тут политика чистая. Вера — это отшельники в пещерах сидят, молятся, а патриарх с государем должен рядом стоять, понимать его, поддерживать.

Есть и такие на примете у Бориса, но... не ко времени сейчас оно! Ой, не ко времени!

А покамест приказал к себе Борис позвать к себе архиепископа Луку, который наиболее был к патриарху близок, с ним побеседует. *

*— митрополитов было немного (на 1589 г — 5 шт.), и в столице их на тот момент не было, прим. авт.

А по столице шум пополз, заволновались люди, встревожились... только Михайла дело свое знал. Не всплывет Макарий никак. Не найдут его.

* * *

— Бабушка, Макарий пропал.

— Знаю, Устя.

— А... нельзя ли узнать, жив он?

— Нельзя. Это дела ведьмовские, я такого сделать не могу.

— И никак...

— Нет, Устя, никак я не узнаю. Только розыск учинить можно... когда человеческими средствами его найдут, так и узнаем, что случилось.

— Боярин Репьев говорит, что Макарий своей волей куда-то вышел. Вечером к себе удалился, с утра его уж не было в покоях патриарших.

— Значит, позвал его кто-то... кому отказать нельзя. Сама поразмысли, пожилой человек, уставший, не волхв ведь он, и ноги больные у него, я видела, вот, он вечером поздним тайно куда-то ушел. Нет ведь у него в покоях потайных ходов?

— Нет, бабушка.

— Вот. Позвал его кто-то важный, а уж кто?

— Царица? Федор? Не Боренька точно, вместе мы всю ночь были...

— Их именами тоже воспользоваться могли, чтобы патриарха выманить. Вот представь, приходит к тебе кто знакомый, и говорит, мол, государь зовет тебя. Пойдешь?