Скиталец Флибустьерское синее море

— Хоть как! Ты отец, — сердилась Мария.

— Маша, успокойся, — вмешался Аркадий, — он и так сделал все, что мог. Радоваться надо. Даня то там, то тут. И с тобой и с отцом. Здесь мы за ним приглядим, а там отец. И, надо будет, по отцовски там приструнит его.

— Да я уже большой мальчик, — смеялся Данька. — У Свена другие методы воспитания. Хуана собирался сжечь. Меня обещал повесить.

— Сын, кто старое помянет, тому глаз вон.

— Вот и глаз обещает вырвать. Я не сержусь, папа. Все было правильно.

— Пойдемте. Я вас покормлю, — Мария прервала их шуточки.

Позже Свену постелили диван в зале. Капитан лег. Закинул руки за голову, долго смотрел в потолок, глядел в окно, где на улице горели фонари. Он дома. Наконец. Дома. Скрипнула половица. Этот пол помнил шаги своего хозяина. Звякнула посуда в шкафу. Вздохнуло кресло. Они переговаривались, обменивались воспоминаньями о своем хозяине. О нынешнем капитане Свене. Обсуждали, как он изменился. На улице Тракторной тихая спокойная ночь.

Часть 13

— Данька! Саша! Мы ушли. — Послышался из коридора голос Марии Петровны. — Я тут одежду достал для Саши, в коробке.

Хлопнула входная дверь, Мария и Аркадий ушли на работу.

Данька встал, окликнул отца.

— Папа! Папа. Капитан Свен, вставать будешь?

— Да, Даня, сейчас встаю. — Капитан поднялся, осмотрел комнату. Все здесь такое родное и такое чужое. Он знает здесь каждую вещь, и словно видит все это впервые. Свен подошел к окну, выглянул на улицу. С неба падали редкие хлопья снега. Тишина за окном.

Белый снег за окном.

Кружева снегопада.

Лишь о чем-то былом

Вспоминать мне не надо.

Здесь чужая страна,

Здесь деревья чужие

Эти ночи без сна,

Их глазницы пустые.

Снег скрипит под ногой,

Год уходит за годом.

И уже далеко за спиной,

Та страна, из которой я родом.

— Грустишь, папа? — Спросил Данька

— Вовсе нет.

Тут за окном громко прокричала ворона.

— Каркнул ворон, невермор. — Проговорил капитан.

Эти слова отдались болезненным колоколом в груди Даньки. Он вспомнил о другом колоколе, не том, что звучал сейчас в его груди. Он вспомнил Жаннетту, ее слова. Только колокол тогда звучал не так, не радостно, а как-то глухо, словно из-под воды. Я была молода и не поняла, не поняла... А потом я ждала его. А он больше не вернулся. Она вспоминала своего мужа, ушедшего в море и не вернувшегося назад.

— Папа, завтракать будешь?

— Подожди, я осмотрюсь, умоюсь.

— Ладно, давай.

В сердце капитана звучали строки.

Там я помню весна,

Воробьи пьют из лужи

И стоит у окна

Та, которой я нужен.

Ворочусь я домой,

Разорвав цепи боли,

Обретая покой,

Стану пленником воли.

На вершине горы

Я закат встречу жизни.

Свет угасшей зари,

И печаль моей тризны.

Я еще не прошел

Все дороги мирские

И с богами за стол

Пусть садятся другие

Пусть они подождут:

Торопиться не буду.

У меня долгий путь,

Я блуждаю по кругу.

Свен прошел по комнате, прикоснулся рукой к посудному шкафу, то ли проверяя на месте ли он, то ли здороваясь с ним. Подошел к большому обеденному столу. Оперся на него руками. Здесь, вот здесь, он когда-то сидел, а рядом она. Вокруг веселые шумные друзья. Друзья, которых он почти не помнит, которые забыли его. Потом капитан подошел к неуклюжему пузатому телевизору. Положил на него сверху ладони. Снова здоровался. Повернулся к креслу. Подошел к нему. Он здоровался с этими вещами. Погладил спинку кресла, похлопал ее. Пошел к двери в свою комнату, остановился.

Замер возле закрытой двери. Там был его рабочий стол. Там столько времени провел он рядом с ней, со своей женой. Но сейчас он не решился открыть эту дверь. Он просто стоял. Стоял долго. Повернулся и пошел к комнате сына. Переступил порог. Постоял, оглядывая комнату.

— А у тебя тут очень неплохо. Мило.

— Мне самому нравится, папа.

Свен прошел к постели, присел на нее, провел по подушке ладонью, словно гладил. Сидел и молчал. Потом взял с тумбочки плюшевого мишку, подержал его, прижал к своему лбу. Тихо что-то шептал этой игрушке. Посадил его обратно на тумбочку. Провел рукой по его голове и пальцем коснулся носика-пуговки. Встал и вышел из комнаты.

Зашел в ванную, встал перед зеркалом, вглядываясь в свое отражение. Он смотрел на самого себя и не узнавал. Там, в этой стеклянной поверхности, он не находил себя. Открыл воду, еще раз посмотрел на свое отражение. В уголках его глаз что-то предательски блеснуло. Свен набрал в ладони воды и плеснул в лицо. Водопад влаги с его ладоней смыл чуть намечавшиеся ручейки горечи.

Заходя на кухню, встал, как обычно на пороге, оперся рукой на косяк.

— Папа, давай, садись. — Сказал Данька, — Мать кашу сварила. Будешь?

— Конечно, Даня, буду. — Свен прошел, сел за стол, и они начали завтрак.

— Папа, тебе грустно, да? Ты расстроен?

— Нет, сынок, не расстроен. Вовсе нет. Может быть, немного, но не до такой степени, парень Чердачная балка — это для дураков, а веревка и рея на испанском корабле — это для неудачников. Я не из них. Так что ты не беспокойся.

— Пап, мы сейчас позавтракаем и куда направимся?

— Не знаю, Даня. Я как-то отвык от этого мира. Решай ты, на правах хозяина. Можно просто пройтись по городу, посмотреть, как он изменился.

— Я сейчас позвоню Гришке. Это мой друг. Я тебе о нем рассказывал. Если отец оставил ему машину, мы проедем по городу. Так мы больше увидим, да и ходить пешком по городу как-то стремно.

— Я согласен. Идея хорошая. — Как хотелось ему пойти на свидание с этим городом, со своей жизнью.

Данька набрал номер друга.

— Гриша, это ты? — Хорошо бы Гриша был свободен, вдруг родители его запрягли.

— Я, а кто еще? — Откликнулся друг и проворчал еще что-то невнятное в трубку.

— Гриша, выручить сможешь? Ты чем занят? — ну, кажи свое...

— Ничем. — Молодец, этих слов я и ждал от тебя.

— Тебе отец машину оставил? — Еще один важный вопрос.

— Оставил. Ключи на столе валяются.

— А ты можешь нас покатать? — Кажется, все складывается удачно.

— Могу. А куда ехать? — Ему было без разницы, но интересно.

— Просто по городу.

— Могу. А кого, нас? — Чего там задумал Даня.

— Гриша, — сказал Данька, — У меня отец приехал.

— Отец? — Не понял вначале Гришка, — Это твой родной отец? Так бы и говорил сразу. Я сейчас прилечу. Выходите.

— Это капитан Свен. — Уточнил Данька.

— Сам капитан Свен! — Не всякий раз удается встретиться с настоящим пиратом. Это круто. — Я уже выезжаю. Мчусь!

— Одеваемся, спускаемся вниз. Сейчас Гришка подъедет. — Сообщил Данька отцу.

Они оделись и вышли на заснеженную улицу. Морозный воздух, кругом белизна. На ветках деревьев снег. Эти деревья сейчас походили на цветущую вишню. На утоптанной дорожке прыгают голуби и воробьи. Собирают крошки. Рыжий хитрый кот заметил их. Крадется. Прижав брюхо к утоптанному снегу. Напряженный хвост, уши торчком. Кот подкрался. Замер на минуту. Бросился на добычу. Птицы вспорхнули вверх. Кот замер, почувствовал, что за ним наблюдают люди, посмотрел в их сторону, вздернул гордо голову вверх, всем своим видом показывая, что он вовсе не хотел ловить этих птиц. Они ему не нужны. Он только хотел их прогнать. Кот стрехнул с лапки снег и пошел дальше по своим очень важным кошачьим делам.

Подъехала машина, из нее вышел Гриша и пошел к ним.

— Привет, Данька. — А сам смотрит на капитана.

— Привет. А это мой отец, знакомься.

— Капитан Свен? — Спросил Гриша.

— Капитан Свен. — Представился Александр. Они пожали друг другу руки.

— Я представлял вас не таким, — смущенно сказал Гриша.

— А каким ты меня представлял? Наверно, думал увидеть Джона Сильвера?

— Нет, я думал, что вы другой. Не такой обыкновенный. — В самом деле, так просто в этом человеке не признаешь морского разбойника.

— Каким я могу быть, ведь я отсюда родом. Такой же, как вы, только старше, — усмехнулся, — обыкновенный пират. Разбойник, чьи руки по локоть в крови, а глаза отливают цветом золота чужих сундуков.

— Нет, какой вы пират. Вовсе не похожи. Садитесь, поедем.

Они сели в машину. Внедорожник тронулся с места.

— Куда едем? — Спросил Гриша у Свена.

— Все равно. Я хотел город посмотреть. Я его забыл. Придется знакомиться заново. — Сказал Свен.

Они выехали с Тракторной улицы, свернули, проехали мимо троллейбусной остановки. Сейчас для Дани эта Тракторная улица и остановка светились иным светом. Он ехал здесь рядом с отцом в одной машине. Парни сидели на переднем сиденье, а капитан сзади. Свен смотрел на эти улицы сквозь окно автомобиля. Идут люди, торопятся по своим делам. Он был когда-то одним из них, таким же, как они. А сейчас он смотрел на них через стекло, и не только стекло отделяло его от этих людей. А время, жизнь. Он был для них чужим, чужим и ненужным. Они, наверно, и не заметили бы его в этой суете. Чужой, совсем чужой.

— Да, — сказал Свен, — здесь много изменилось. Вроде все помню, все знакомое и совсем другое. Я понимаю, что за это время что-то должно было измениться. Но такие перемены. Впечатление такое, словно я попал в свой сон. Сон тяжело больного, лежащего в бреду.

Данька повернулся к отцу.

— Папа, что не надо было. Я поступил не правильно?

— Нет, Дэн, ты сделал все правильно. Я должен проститься с этим сном. Что бы он не приходил ко мне темными ночами, не мучил меня. Что бы я избавился от него. Я приехал попрощаться с ним.

Гриша ехал медленно. Он всегда ездил неторопливо, соблюдал правила движения. Боялся, что отец навсегда лишит его возможности садиться за руль. Свен разглядывал улицы.

— О, этого не было, — говорил он, — я этого не помню. А это новая церковь?

— Да, новая. На этом месте когда-то была церковь. Потом ее снесли, а сейчас отстроили заново.

— Красиво. Жаль только, что не все можно восстановить.

— Парни, смотрите, какой высокий дом. В то время, когда я жил, таких не строили.

Жил, жил, жил, билось одно слово в голове Даньки.

— Папа, ты и сейчас...

— Нет, Даня, жил, — грустно сказал капитан.

Они ехали дальше. Проехали мимо городской администрации. Два. Три десятка людей митинговали. О чем-то говорил оратор. Свен усмехнулся.

— Вот она, демократия в действии. У нас на острове никакой демократии нет. Так, Дэн? У нас монархия. У нас губернатор.

— Да, Гриша, — подтвердил Данька, — у нас подобных вещей не бывает. Что бы кто-то стоял, митинговал. У нас с этим сурово. Как на корабле, капитан приказал, все должны выполнять.

— У нас единовластие, — подтвердил Свен.

— Но ты с другими капитанами совет держишь. И с нами, с Колином, с Брином.

— Это игра в демократию. У Вождя народов был Верховный Совет, он слушал, а поступал по— своему.

Мимо на большой скорости промчалась машина.

— Вот лихач, — заметил Гришка.

Лихача занесло на скользком асфальте, машину понесло и она врезалась в другую.

— Догонял, ездить надо нормально.

— Ты у нас, Гриша, хорошо водишь. Скорость не превышаешь.

— Если отец узнает, он машину отберет. Если я так врежусь, отец меня на всю жизнь прав лишит.

— У тебя, Гриша, отец строгий?

— Отец, как отец. Шалить не позволяет.

Рядом прогремел трамвай.

— Господи, я забыл о трамваях. Как я оторвался от жизни. Не помню трамваев, не помню. Что может быть так много машин. Отвык от многолюдных улиц. Это совсем другой мир. Парни, а это станция метро?

— Да, пап.

— А сколько станций построили за это время?

— Станции три. Нет, четыре.

— Да, — сказал капитан, — прошло четыре станции подземки моей жизни.

— Четыре станции подземки жизни, — подумалось Дане, — боже, подземка жизни.

Они ехали дальше, и вдруг капитан почти закричал:

— Фонтан, фонтан! Гриша, остановись где-нибудь здесь.

— Сейчас припаркуюсь.

Фонтан зимой. Фонтан, конечно, не работал. Они остановились. Небольшая площадь, в центре которой разместился старый фонтан. Посреди улиц. К фонтану вели лучи дорожек. Можно было подойти к нему с разных сторон. Они вышли из машины. Свен пошел вначале по улице, словно на ощупь, подошел к одному из лучей дорожки. Шел по ней медленно, а парни шли чуть сзади. Свен шел осторожно, словно боясь оступиться. Останавливался. И вновь двигался вперед. Остановился, развернулся. Снова повернулся к фонтану и так же медленно дошел до него. Стоял возле чаши фонтана, заполненного снегом. Стоит и молчит. Закрыл глаза, слушая шум водяных струй. И чудится шелест листвы. Стоит долго, мучительно долго. Рукой очистил от снега край каменной чаши фонтана, погладил гранит, покачал головой, достал из кармана золотую монету, сделал углубление в снегу, положил туда монету и присыпал снегом. Еще постоял.

Гришка удивился:

— Зачем?

Данька то же не мог понять. Капитан, видимо, почувствовал это недоумение. Не оборачиваясь, сказал:

— Это я на память, что бы вернуться когда-нибудь сюда. Теперь можно идти.

Капитан медленно уходил от фонтана. Мучительно медленно. Задержался и прошептал:

— Не оборачивайся, только не оборачивайся. — Просил Свен, словно твердил заклинание.

— Папа, что с тобой?

— Нельзя оглядываться. — Как в бреду повторил Свен.

— Папа, почему нельзя огладываться?

— После того, как попрощаешься с могилой, надо идти и не оглядываться, чтобы не тосковать.

— Какой могилой, пап? — Данька так и не видит здесь могил.

— С могилой моей памяти. У нас здесь было первое свидание с Машей.

— Папа! — Данька обнял отца так, как ему помнилось, когда он был маленьким. Они сидели на диване, отец читал ему книжку. Даня держал в руках плюшевого мишку. Отец обнимал сына за плечи рукой.

— Папа, ты все еще любишь ее? — Какой же он болван, не подумал, что отцу будет тяжело встретиться с мамой. И ей тоже. Я так люблю вас обоих, и просто хотел увидеть вас вместе. Какой я эгоист.

Капитан тяжело выдохнул воздух из легких, и в этом вздохе было все, был ответ. Гришка подумал. Как тяжело сейчас этому человеку, этому сильному отважному пирату. И такому слабому. Капитан повернул голову к сыну и сказал:

— Матросы не плачут, Дэн. — Папа, папа, но сердце твое плачет слезами невидимыми миру.

— Да, папа.... Матросы не плачут.

Капитан словно очнулся и пошел уверенной походкой к машине. Они сели во внедорожник.

— Ну, что, куда теперь, парни? — Спросил Свен.

— В какой-нибудь торговый центр, — предложил Дэн. — Торговые центры — это выставка, ветрина любого города.

— Поехали.

Они остановились возле одного из таких торговых центров.

— О, — сказал Гриша, — территория мужского шопинга.

— Я этим видом спорта не очень увлекаюсь, — покаялся капитан. Но можно посмотреть.

Они зашли внутрь, долго бродили по бутикам. Капитан разглядывал безделушки, улыбался. Ходил от одного прилавка к другому. Но так ничего и не выбрал.

— Пап, может, ты что-нибудь купишь? У меня деньги есть. Какой сувенир на память.