Край ветров: ....

И мне бы страдать по поводу моих новых бед и всвсю бояться потерять себя, мучаться от неопределенности будущего и тотальной неизвестности, но как-то не получалось. Все-таки тяжелый физический труд забивает мозг, оставляя самые базовые потребности и желания: поскорее закончить, вымыться, выпить воды, передохнуть...

Часа через два мы вышли на перекур, хотя курила в основном Кей, молча и как-то обалдело. Она была растрепанная и чумазая, и я, полагаю, не отставал. Мы оба были по уши в угольной пыли, взмокшие несмотря на ночной морозец. Мы сидели довольно близко, я касался ее плечом, меня ждала еще одна нерасчищенная платформа, а после... После — хоть трава не расти.

Я повернулся к ней, глядя, как сияют в свете фонарей волосы, контур лица, как вспыхивает сигаретный дым, вырываясь из тени в полосу света.

— Что смотришь? — спросила Кей.

— О таком нельзя говорить. Тут надо брать и делать.

Она повернулась ко мне, чуть склонила набок голову:

— Кого ты призвал после Нок-Лойра?

— Ледяных барсов.

— Принято.

Это очень просто — преодолеть сейчас расстояние между нами, но очень сложно — перебороть себя, свое чувство вины, тревогу, страх будущего, воспоминания, предчувствия, ту оправданную робость, что не от незания, но от знания чрезмерного.

И кроме прочего, кто б знал, сколько уже чистого времени мне хочется этого.

Но я упустил момент.

— Знаешь, я ведь тоже хотела тебе кое-что сказать, — произнесла Кей, отворачиваясь и разорвав зрительный контакт. — Завтра я улетаю в Тасарос-Фесс, и дальше по карте... Ян не дает скучать.

— Вот как... — я на мгновение потерялся. — Значит, ты улетаешь... Стоп. Куда ты улетаешь? Куда по карте?

— Да там в одно место, — она неопределенно повела плечом. — Не знаю, вроде бы это не слишком секретно... Короче, некая станция Остар, там хранят образцы льда за разные годы. И пока я буду там, я намереваюсь перерывать сеть и доступные мне данные по всем этим вопросам. А ты... с тобой будет мой брат.

— Брат?

— Он не работет на гильдию. Не взяли по здоровью. Он, конечно, хочет. Но пока что безрезультатно. Что касается способностей справляться с магией — тут все в порядке, дело именно в том, что у него слабое сердце, он быстро устает, и мышечный тонус тоже так себе.

— Кей, я благодарен за такое участие, конечно, но он хоть на руках у меня не откинется?

— Ты не понимаешь, но я объясню, — она говорила спокойно, как человек, уже привыкший растолковывать одно и то же в двадцатый раз. — Представь себе машину, идущую на большой скорости.... или нет, велосипед, катящийся с горки. Или на горку... Короче, дело в мощи и производительности, в спринтерах и марафонцах. Так вот Экс — он супер-марафонец. Он может очень долго идти. Но медленно. Более сильные в классическом понимании вопроса люди давно уже сядут отдохнуть под елку, а он будет медленно, но двигаться. Он слабый, но выносливый.

— Все, кажется, я понял. Так и... мы можем доверять ему?..

— Можем, — она потушила сигаретку от бордюр и щелчком отправила в близ стоящую урну. — Вот тебе мое слово. Я снова не думаю что тебе стоит возвращаться к нам в гильдию с такими рассказами... С одной стороны, они в тебе ничего не нашли. С другой стороны, если они почувствуют выходящую за рамки опасность... они вполне могут решить, что нет человека — нет проблемы.

— Этого-то я и боюсь, если по правде, — со вздохом признался я. — И одновременно боюсь, что эта тварь во мне — какая-нибудь гадость, стократ худшая, чем в общем-то адекватная, пускай и по-своему, по-мифологичному, Вьюга... И что организации не станут церемониться.

— Знаешь, — Кей снова обернулась ко мне. — Это уже становится личным. Нет, серьезно. В такие моменты я начинаю ненавидеть и их всех тоже. Я тебя спасаю-спасаю, а они все время... все время мешают мне доделать это до конца. Я такая вроде как "Не трогайте его! Все, лежит, работает — не трожьте!" А они, как злые дети в песочнице... все время пытаются разрушить мой куличик!

Я рассмеялся, впечатленный контрастом ее серьезного негодующего тона и сравнения меня с куличиком, и одновременно растроганный этим.

— Тебе смешно. А я все никак не могу порадоваться хорошо закончившейся истории!

— Жизнь она вообще такая штука, — все еще немного веселясь, заметил я. — Одни истории перетекают в другие... Вот как этот перекур сейчас плавно преобразуется в последний финальный рывок оздоровительной физкультуры.

— Ладно, сколько там еще...

— Да ты сиди, сиди, я сам. Надорвешься же.

— Ты просто не хочешь делиться заработанными деньгами!

— Погоди, а ты на что-то рассчитывала?..

— Ну-у... Хм... Ладно, ты просто оплатишь мне такси до дома, — порешила она.

— Ладно, — я улыбнулся, снова взялся за лопату и натянул на лицо тканевую маску-респиратор.

Значит, Кей уезжает. Это неожиданно. Не то чтобы это сильно меняло мои планы, но я все же надеялся... Видимо, я слишком привык к ее постоянному присутствию где-то неподалеку. Значит, я должен успеть рассказать ей о силах моего вселенца поскорее.

К концу работы тело уже гудело, ноги и руки молили о пощаде, пальцы непрозрачно намекали, что как минимум день после такой экзекуции мне гитару в руки не брать — кранты мелкой моторике, короче говоря.

Наш наниматель, грузный мужчина за пятьдесят, проверил добросовестность исполнения, никак не отреагировал на присутствие неучтенной девушки и, не рассусоливая долго, расплатился наличными. Пока остальные расходились, я выпутался из грязного рабочего комбинезона и упаковал его в сумку. Затем вызывал для Кей такси.

— Завершение дня, конечно, неожиданное, — проговорила она, отбрасывая с лица потяжелевшие от пота волосы и вглядываясь в ночь.

Мы вышли за ворота грузового двора и ожидали машину там, стоя на обочине старой асфальтовой дороги, что идет по краю бесхозного поля, заросшего жухлой серой травой. Пускай ветра не было, я чувствовал — если такси не будет долго, мы тут окоченеем. И все-таки быстрый его приезд мне выгоден не слишком: я еще не все рассказал.

— Вовзращаясь к теме, — решившись, все-таки начал я. — Насчет сил этого существа.

Кей напряглась, обняла себя за плечи, встала ровнее:

— Что оно может?

Я оглянулся по сторонам, надеясь, что все-таки никто нас не слушает. Я, конечно, не Абеляр Амберович, и баньки из серебристой сосны, изолирующей магическую прослушку, у меня нет — приходится рисковать.

— Насколько я понял, оно... слегка меняет действительность.

Кей ничего не ответила, промолчала. Я продолжил:

— И еще, возможно, вызывает буран. До конца я не уверен, оперирую отчасти догадками. Смотри: самым первым его проявлением был открытый замок на двери в больнице Кетлесса. Затем оно ненадолго забрало на себя управление и вывихнуло мне палец, когда вы оставили нас с этим вашим веселым парнем с хвостиком.

— Тобиаса понизили в...

— Да без разницы, хрен бы с ним. Так вот. Потом оно вызвало что-то вроде магической вьюги, а затем, уже тут, перенесло гитару из моей комнаты в комнату Айры, чтобы подтвердить свою ложь.

— Рин, — Кей выдохнула. — Я пытаюсь тебе поверить и все равно, пока что это звучит...

— Я знаю, — я запустил пальцы в волосы. — Знаю. Как бред сумасшедшего это звучит. Но ведь ваши психиатры определили меня здоровым.

— Но ты им ничего не рассказывал, так?

— Я никому, кроме тебя, ничего еще не рассказывал.

Я не стал говорить, что, пожалуй, больше прочего опасаюсь именно Мартина с его приятелем — потому что поглощающие они хотя бы часть привычного мира, а эти... Эти могут, наверное, стоять невидимыми у меня за спиной. Думаю, они способны на что угодно. Я лишь надеюсь, что у них есть дела поважнее меня.

— Слушай, а если, как ты говоришь, оно пробуждается от адреналина... — Кей задумчиво потерла подбородок. — Что, если накачать тебя транквилизаторами?

Я снова слегка потерялся от такой неожиданной идеи.

— Ну, если все будет совсем плохо... у тебя есть мое разрешение. Но, если меня накачать, вряд ли я буду особо полезен.

— Да, наркотики это еще один путь потерять себя, — пробормотала Кей. — Да что ж такое-то. Там наши с их надмозговыми методами, тут — какое-то мутное "божество" с какими-то мутными целями, еще и этот лже-Потерянный... И, в отличие от "божества", гильдия и Мартин — настоящие без вариантов.

— Когда ты сомневаешься в нем, мне хочется начать доказывать, что оно есть, и я уже не кажусь сам себе таким уж поехавшим, — признался я со смешком.

— Значит план такой, — Кей ткнула мне пальцем в грудь. — Ты говоришь со своим внутренним "божеством" — кстати давай дадим ему имя какое-то покороче? — и узнаешь у него все, что можешь. Что за гончие. Чего ему надо. Что оно такое. Почему оно не хочет, чтобы о нем знали. Я еще раз пытаюсь нарыть информации по тому культу из Малого Версуса: что там за жрицы, кому поклоняются, что там за боги. Экс сопровождает тебя и работает поглощающим магом, как ему и положено. Держим связь.

Ее план был рационален и возражений у меня не вызвал.

— Почему оно не хочет, чтобы знали — тут понятно, — произнес я. — Оберегает тушку, то есть меня, и заодно себя. Наши цели, полагаю, отчасти совпадают: оно тоже не в восторге от соседства и хочет себе... отдельное, нормальное тело.

— Что за тело? — насторожилась Кей.

— А вот это вопрос, — ответил я. — Чтоб я так знал. Надеюсь, не чье-нибудь еще.

В этот момент мне пришел звонок на телефон, мол, машина вас ожидает. Но машины не было. Я еще какое-то время разбирался с оператором, пытаясь выяснить, что произошло. Оказалось, таксист почему-то подъехал к парадному, обычно закрытому входу, потому что, видите ли, на дороге шлакбаум, в итоге мы с Кей еще минуты три обходили забор уже закрытого грузового двора.

А когда, наконец, увидели нужный номер ожидающего нас автомобиля, Кей взяла меня за руку и сказала:

— Поехали со мной.

Я смотрел ей в глаза, понимая, что запомню это прикосновение, этот момент надолго, скорее всего, навсегда, и ненарочно медлил. Потом подался, позволил подтянуть себя к открытой двери и сел рядом с Кей на заднее сиденье.

Мы ехали молча. Мимо пролетали огни ночного города, в салоне было тепло и пахло то ли карамелью, то ли жженым сахаром. И я почему-то забыл думать о всем том бардаке, что происходит в моей жизни. Я ощущал каким-то образом, что являюсь сейчас частью чужой жизни, частью чужого пути. Это чувство гулко и жарко отдавалось в груди, будто бы заполняло меня всего, от кончиков пальцев и до самой макушки, будто бы освещая мое существование каким-то особенным смыслом. Казалось бы, сколько было других, более грандиозных вещей в моей жизни? К скольким судьбам я так или иначе прикоснулся? Кому-то кого-то посоветовал, кого-то свел, кого-то рассорил, кого-то разочаровал, кого-то вдохновил, кого-то чуть не убил — но почему именно то, что я еду с Кей в одной машине, рядом, кажется таким важным, таким, словно этот момент определяет будущего меня и всю мою жизнь?

Мы выгрузились в одном из непримечательных спальных районов, поднялись без лифта на третий этаж, тихо, словно не хотим будить соседей, пробрались в темную квартиру. Я аккуратно разулся у двери, прошел на маленькую кухоньку, включил наполовину полный чайник.

— А брат где? — спросил я у Кей полушепотом.

— Ночная смена, — в тон мне ответила она. Кивнула за спину: — Я в душ.

Я пошарил в старых, скрипучих деревянных шкафчиках, нашел чашку, кофе, сахар. Залил это все вскипевшей водой, поставил чашку на журнальный столик в зале, сел на диван...

Кей выбралась из душа, твердо решив, что раз уж она решила в эту ночь испытать, наконец, все прелесли аттракциона под названием "Рейнхард Даблкнот", то надо идти до конца. Завернувшись в широкое полотенце, она решительно вышла в зал.

Рин спал сладким сном, откинувшись на мягчайшем вельветовом диване, так и не прикоснувшись к кофе. Кей вздохнула, накрыла его колючим шерстяным пледом и ушла в свою комнату.

Глава 10. Синеволосая

— Ассоциирование себя с таким человеком, с такой его любовью, говорит о незрелости и недостатке самоуважения. Кроме того, о нищете ума.

Первый голос был эмоционален, но не раздражал.

— Это как посмотреть, — второй голос звучал ниже и насмешливей. — Как раз-таки люди, склонные к анализу и рефлексии, зачастую компенсируют этим скудный свой эмоциональный интеллект — проще говоря, они не выучились чувствовать себя и других, не умеют опознавать и называть свои страсти по именам. И вот они-то, в отличие от других, тех, кто принимал таблетки любви по одной, глотают пригоршню целиком. И крышу им сносит стремительно и основательно, пускай итогом этого и может стать сильнейший иммунитет, — второй замолк ненадолго, а потом добавил, видимо, решив поспорить с самим собой: — Впрочем, знавал я таких, у кого и от пары пригоршней иммунитет не вырос.

— Мне трудно это понять. Звучит так, словно склонности к анализу там никогда и не было, — заметил первый, тот, что помоложе. — Но спрашивал ли ты, были ли они несчастны?

— Да конечно же они счастливы, — фыркнул второй. — Что может быть лучше искреннего рева в подушку для любителя драм? Драмы и эмоциональные качели придают жизни таких людей остроту и осмысленность.

Какое-то время оба молчали. Потом снова заговорил тот, что старше:

— Вообще, если склонности к анализу нет, то это уже другой разговор и совершенно иные люди. Там вообще все принципы немного иначе функционируют. Эти — они проще. Они ближе к животным. И оттого, возможно, счастливее.

— Ты про тех, кто без проблем делится на самцов и самок?

— Это, на мой взгляд, уже следствие их простоты. Они, кроме прочего, не умеют возводить тех многомерных умственных надстроек, искажающих факты, которыми страдают первые, и оттого реже обманываются, поэтому направляют свою жизнь более точно в соответствии с собственными желаниями.

— Мой опыт говорит, что те, кто проще, зачастую хитры, что позволяет им обманывать других только так, — не согласился обладатель более молодого голоса. — По-твоему, они неспособны лгать самим себе?

— Их хитрость направлена не на себя. Потому что себя они искренне любят. В этом и состоит коренное отличие: склонные к рефлексии зачастую не любят себя, так как критичны ко всему, включая собственную личность, собственное прошлое, в то время как глупцы не столь критичны, сколь требовательны. Вот и вся разница.

Я понял, что ничего не понял, особенно, кто из них что именно пытается доказать другому. Желание сообщить им, что их умствования патетичны, оказалось достаточно сильным, чтобы высвободить меня из полудремы, и я наконец открыл глаза.

В полутьме горел один из торшеров у стены, мягко освещая просторную общую комнату. В неверном охристом свете можно было различить силуэты Айры и Мартина, бесстыдно доедающих мои кексы, испеченные для Кей. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы окончательно понять, где я. Хуже было только то, что я совершенно не помнил, как именно попал обратно.

— Гляди-ка, проснулся, — Мартин, откинувшись на диван, посмотрел на меня из-под полуприкрытых век.