Фейри с Арбата. Гамбит

В 'Седьмое небо' Ильяс ее не повел, хоть и хотелось. Трусишка боится высоты, даже на американские горки смотрит с ужасом. Пришлось ограничиться уютным ресторанчиком с живой музыкой, из тех, что Лилька называла скромной роскошью. Народу было немного, лишь несколько бизнесменов и небольшая компания в дальнем углу.

Окрошки уже перехотелось, да здесь и не подавали, зато подавали вкуснейший стейк из ягненка. И мороженое для совершенной натуры нашлось, как она и хотела — с фруктами. И с хорошим французским шампанским. Все же в некоторых вопросах Ильяс предпочитал профессиональному эпатажу здоровый консерватизм.

— А я вечером на Арбат собиралась, — сказала она, глядя, как Ильяс разливает шампанское — сие важное дело он не доверил официанту. — Но, наверное, не отпустишь.

— Не отпущу. — Ильяс улыбнулся. — Если украдут, как я буду без тебя, жизнь моя?

Протянул ей бокал. Лилька рассеянно его взяла и принялась что-то считать на пальцах. Скорее всего, варианты — как именно он будет. Насчитала десяток, потом пальцы кончились — и предъявила оба кулачка.

— Вот! Можно и дальше, но мороженое растает.

Ильяс только и мог, что покачать головой и постараться не рассмеяться. Получалось не очень, потому он поймал в ладони оба кулачка сразу и перецеловал пальчики, чтоб разжались — а заодно спрятал усмешку.

— Все равно не отпущу. — Для убедительности прикусил сбоку мизинчик, самое верное средство от вредности. — И пока твое мороженое не растаяло...

Левой рукой удерживая ее пальцы, правой достал из кармана колечко: белое золото с зеленой шпинелью, эскиз нарисовал в первую ночь, когда Лиля осталась у него, а сегодня, по дороге из аэропорта, забрал у приятеля-ювелира. Глядя в растерянные глаза, надел ей на безымянный палец. Снова поцеловал руку.

— Выпьем за совершенство, любовь моя.

Отпустил, взялся за бокал, другой рукой достал из кармана парное кольцо, мужское, с почти черным аметистом. Зажал в кулаке.

— Ну Ильяс! — заныла, намекая, что шампанское от любопытства не помогает.

Еще очень хотелось снять ее сейчас, вот такой, но было страшно сделать что-то не так — впервые за много лет. И спрашивать, что собирался, тоже. Почему-то уверенность в том, что она согласится, пропала. А если она откажет и, не дай боже, уйдет от него — это будет очень плохо. Она никак не должна уйти.

Вдруг поймал себя на мысли, что будет не просто плохо, но еще и больно. А это неправильно. И потому просто сказал:

— Знаешь, когда-то я мечтал найти свою идеальную натуру... и вот — нашел. Ты не просто прекрасна, любовь моя. Ты — совершенство. А это кольцо... Не снимай, хорошо? Не надо мне ничего обещать, просто носи его.

У нее сделалось такое лицо — смущенное, бровки жалобно задрались, а глаза засмеялись. Чуть подалась вперед, открыла было рот... Ильяс уже почти раскрыл ладонь, почти поверил, что все будет хорошо. Вот прямо сейчас — она тоже наденет ему кольцо, согласится за него выйти... господи боже ж мой, он сам, добровольно, собирается жениться? И боится, что ему откажут?!

И тут рядом раздалось:

— Илья Сергеевич, какая удача! Позвольте мне к вам...

Как хорошо, что револьверы — бутафория, подумал Ильяс, пропуская мимо ушей восторженную чушь. Очень, очень хорошо. А то рисовал бы он свою совершенную натуру пальцем на тюремной стене.

Он обернулся на голос. Медленно. Не пытаясь скрыть того, что думает о незваном уроде.

Наткнулся на улыбку. Искреннюю, светлую. И перехватил взгляд — мимо, на Лильку. Улыбка стала еще шире.

— О, ваша модель, "Неупокой", верно? Я ведь правильно узнал? Милая девушка, мое восхищение.

Лилька моргнула. Закуталась в пончо.

— Ильяс?.. — в глазах отразилось удивление: что за неупокой?

Чертов урод. Только неупокоя, о котором он так и не успел сказать Лильке, тут не хватало.

— Простите, господин... э... мы уже уходим, — очень ровно сказал Ильяс, украдкой опуская так и не надетое кольцо в карман.

Только бы не сорваться. Мордобоя нам не надо. Совсем не надо. Не сегодня.

— Одну минутку, — заторопился урод. — Я, вероятно, не вовремя... но такая встреча, возможность... Илья Сергеевич, я бы хотел предложить, нет, просить вас... Я знаю, вы не участвуете в благотворительных акциях, но, возможно... речь об онкологическом хосписе... вы могли бы спасти... Милая девушка, помогите уговорить, вы знаете что это такое, достаточно посмотреть ваши фото...

Урод все говорил и говорил, а Ильяс крутил в пальцах бокал, старательно думая о том, что в хорошей мексиканской мелодраме злобный гад просто обязан раздавить бокал и забрызгать скатерть своей черной кровью. Апогей пошлости. Еще хуже, чем мордобой с матом.

— Оставьте в покое девушку, сударь. — Ильяс аккуратно поставил бокал на стол и глянул на урода в упор, остро жалея, что взгляд — не винтовка. — Девушка всего лишь модель. А вы, сударь, извольте пойти на базар, купить там селедку и ей потрошить мозги своей благотворительностью. Надеюсь, вы больше не обеспокоите нас своим обществом.

Обернулся к Лиле, растянул губы в улыбке. Встал, подал ей руку.

Лиля смотрела в стол. Поднялась легко, руки не касаясь. Подошла к нему, обходя урода, еле слышно шепнула:

— Извините, пожалуйста.

Встала рядом, не поднимая глаз.

— Илья...

— Идем домой.

Бросил на стол несколько купюр, взял Лилю за руку и повел прочь.

Глава 6. Лиля

Пока шли до стоянки, Ильяс молчал. Да и потом молчал: открывая ей дверцу, проверяя, хорошо ли она пристегнулась, и даже когда они попали в пробку, промолчал. Хмуро смотрел на дорогу. И свернул потом не к дому, а к Старому Арбату, остановил машину и резко сказал:

— Ты собиралась играть.

Лиля пожала плечами. Отстегнула ремень, вышла и побежала к антикварному — вроде опоздать не должна, хорошо. А что Ильяс мрачен — бывает, испортили настроение, в такие моменты лучше всего побыть одному. Да и ей видеть его не хотелось. Там, в ресторанчике, в какой-то момент показалось, что несчастного работодателя сейчас отправят до двери ударом в челюсть. И за что? Ну, подошел не вовремя, бывает. Разве это повод? Так неприятно тогда стало — до кислой гнусности в горле.

Прибежала-то она вовремя, Сенька еще только расчехлял гитару, а Тыква задумчиво стучал по барабану в одному ему понятном ритме. Кольцо, естественно, тут же заметили, но сразу расспрашивать не стали, сразу — надо работать. Вот потом, после работы...

— Отыграем, зайдем в 'Шоколадку'! — объявила Настасья.

Сенька в знак согласия извлек из гитары немыслимый аккорд и хитро посмотрел на Лилю.

В Шоколадку пошли, отыграв два часа и заработав на полноценный ужин. Без шампанского, зато с густым горячим шоколадом и ведром сливок сверху. Тыква и Сенька за шоколадом бурчали о своем, мужском. Только на минутку прервались, спросили у Лили — ты это не замуж? Точно нет? Убедившись, что точно, успокоились, утащили салфетку, изобразили кривой нотный стан и опять зашушукались. Настасья потребовала снять кольцо, рассмотрела со всех сторон, даже шпинель на просвет, вернула и вздохнула:

— Значит, не замуж?

Лиля сморщила нос и помотала головой. Нацепила на вилку креветку и лист рукколы.

— Он не зовет или ты дуришь? — спросила Настасья, прицеливаясь вилкой в помидор.

Лиля задумчиво разжевала креветку. Махнула вилкой.

— Он не зовет, но я дурю. Сама же знаешь...

— Как у вас все сложно-то, Лилия Батьковна. Кольцо дарит, замуж не зовет, а Лильбатьковна сегодня как мешком по голове...

— А он сегодня почти Потрошитель, — хмыкнула Лиля. В двух словах описала сцену с незадачливым филантропом. — Не хочу Потрошителя, ага? Да и вообще не хочу.

Настасья тяжело вздохнула, подцепила-таки помидор и отправила в рот. Вдумчиво прожевав, заключила:

— Дура. Такой мужик... и чего тебе не хватает?

— А не знаю. — Лиля потерла нос. — Не мой мужик. Вот не мой и все. Ну и вообще, одно дело — жить вместе, а замуж — это как-то слишком. Да и вместе — ненадолго это, сама понимаешь. Где мы, а где они.

Настасья фыркнула. Уж она никогда не страдала недостатком любви к себе и была твердо уверена, что она — лучший подарок любому Онассису. Что интересно, мужики соглашались, бегали за ней толпами, а Настасья их посылала лесом — недостойны. Лиля даже завидовала, хотелось бы ей такие же розовые очки.

— Скромность паче гордыни, Лильбатьковна. — Настасья пожала плечами и изловила последний помидор. — В субботу-то придешь, жертва потрошителя?

— А куда я денусь?

— Вот и хорошо, — улыбнулась она, и напоследок выпустила парфянскую стрелу: — А тебе, о последовательница великого гуру Шри Бывывсенаху, не мешало бы задуматься, с чего твой тонкий и ранимый художник вдруг заделался потрошителем. Может, он и прав. Эти благотворители те еще благоговорители.

После Шоколадницы Лиля серьезно задумалась — а не поехать ли домой. Не к Ильясу, к себе. Во-первых, проще добраться, во-вторых — кто его знает, успокоился он уже или нет? Уже почти решилась, но передумала в последний момент. Все-таки некрасиво так, без предупреждения, а у нее и телефона нет, забыла забрать. А не позвонить — волноваться будет.

Поехала в Рублево, на такси ушли остатки заработка.

В квартире Ильяса не было. В спальне было темно, в столовой горел свет и работал ноутбук, а Тигр распластался на пузе у миски, обняв ее передними лапами, и вяло лизал сметану. От соседей слышался 'Крематорий', совсем тихо, и Лиля невольно подпела 'Мусорному ветру':

И неважно кто из нас раздает

Даже если мне повезет,

И в моей руке будет туз,

В твоей будет джокер.

Так не бойся милая, ляг на снег,

Слепой художник напишет портрет...

Сморщилась — сегодня этот образ был как-то некстати. Вот не про художников, пожалуйста. И не про джокера — ей такого везения никогда не доставалось.

А Ильяс в студии, наверное, подумала Лиля. Лечит нервы работой.

Не торопясь переоделась — жаль было вылезать из пончо, она еще постояла с ним в обнимку, прежде чем повесить в шкаф. Натянула домашнюю тунику. Вернулась на кухню, погладила Тигра. Сварила кофе. Пока варила, снова вспоминала того благотворителя. Ничего ужасного-то он не сказал, и вроде искренне хотел как лучше. А Ильяс... словно у него потребовали последнюю копейку в пользу цыганского табора, а не попросили помочь больным людям. Сволочь он все же, нельзя так. И ничего Настасья не права, если он может вот так, потрошителем, значит, такой и есть, а не тонкий и ранимый. Или все же права? Ильяс был такой трогательный, когда дарил кольцо, и явно надеялся, что она что-то ему скажет... а это его 'ты — совершенство'? Вряд ли он каждой своей модели такое говорит. А может, и говорит. Для художника каждая модель — муза, неважно, кисти у него или камера...

Так, в сомнениях, выпила чашку кофе, вторую понесла в студию. Надо же сказать, что пришла.

Перед дверью в студию прислушалась, показалось, что 'Крематорий' — оттуда. Странно, конечно. Ильяс у нас сноб, Ильяс слушает Арта Тейтума, Джо Кокера, Стена Гетца и прочий джазо-блюз. Но если для работы нужно настроение... любопытно, что он снимает?

Ничего он не снимал. Лиля и его самого разглядела не сразу — в студии было темно, только мерцал монитор и светился открытый бар. Насколько Лиля помнила, на той неделе бар был полон, а теперь зиял прорехами. И пахло в студии очень специфично. Кажется, кто-то тут пил, под сигареты вместо закуски. Мерзость.

Она только хотела зажечь свет, как ее спросили:

— Пришла? — хриплым, очень низким и незнакомым голосом. — Надо же...

Послышалось шуршание, звон бутылок, тяжелый плюх упавшего тела и немножко сумасшедший смех. Стало страшновато, и в то же время почему-то его жаль. Может, потому что сильные мужчины, когда им больно, куда слабее женщин.

— Ильяс? — она потянулась зажечь свет, чуть не разлила кофе, выругалась под нос — и поняла, что забыла, где тут выключатель.

— Иди сюда. — Он как-то странно растягивал гласные, словно подкрадывался и щурился... да дери ж тебя! Где этот проклятый выключатель?! — Мой аленький цветочек.

Под насмешливые скрипичные пассажи и григоряновское 'кто ты, алый цветок или мечта мазохиста?' звучало совсем не смешно. Лиля разозлилась. Ведь знает же, что она терпеть не может этого прозвища! Злость прогнала страх, и Лиля нехотя подошла, едва не запутавшись ногой в брошенной на паркет жилетке: вот глупость была, попросить его надеть жилетку почти как у Эри, как будто Ильяс может стать похожим на него!

Остановилась в паре шагов от Ильяса: он сидел на полу, прислонившись спиной к барной стойке. Босиком, без рубашки, в одних джинсах. Стараясь дышать неглубоко, чтоб не стошнило от запаха, Лиля брезгливо отпихнула тапочкой бутылку, кажется, пустую. Ровно спросила:

— Кофе будешь?

— Я люблю тебя, — вместе с Григоряном пропел Ильяс. Фальшиво. И протянул руку за кофе. Как и следовало ожидать, рука дрожала.

И сколько же он выпил? Может, пора нести не кофе, а уголь? Или вызвать бригаду похмельщиков? Или кого там вызывают в таких случаях? Ладно, сперва кофе, а там видно будет.

Лиля сунула кружку ему в ладонь. Интересно, сможет выпить или разольет на полдороге? Судя по букету вони, что-то из последней бутылки таки разлил.

Надо же, выпил. Даже не облился. Поднял на нее глаза, криво ухмыльнулся.

— Я люблю тебя, — сказал почти внятно.

Лиля поморщилась. Она не любила пьяных излияний, и вообще пьяных не любила, опасалась, и как себя с ними вести — не знала. Надо было все-таки ехать домой. Протянула руку за кружкой. Старательно ровно спросила:

— Ты ужинал?

— Мой цветочек меня не слышит. Какая досада-а...

Вместо того чтобы отдать кружку, Ильяс схватил ее за руку, — и как только не промахнулся! — и повалил на себя. Кружку с остатками кофе отбросил, она со звоном разбилась. Лиля еле извернулась, чтобы не стукнуться о барную стойку, и оказалась на нем верхом. В нос шибануло особенно густым перегаром: желудок сжался, к горлу подкатила горечь. Лиля тут же рванулась прочь — он не пустил. Рассмеявшись отрывисто и хрипло, запустил руку ей в волосы и притянул к себе, чтоб смотреть прямо в глаза. Сопротивляться Лиля и не стала — это было все равно, что пытаться свернуть с рельсов трамвай.

Вот зачем, подумала она, понесло в студию?! Теперь не удрать, он же сломает и не заметит, железная лапа!

Так, тихо, осадила она себя. Без истерик. С пьяными — как с собаками, нельзя показывать, что боишься.

— Ильяс, отпусти. Пожалуйста.

— Мому цветочку все похер, — не слыша ее, протянул Ильяс. — Почему ей все похер?

Мерзко до одури воняло перегаром, коньяком, бычками и чем-то еще. Лиля дернула головой, попыталась хотя бы отвернуться. Чуть косы не лишилась, Ильяс держал крепко. Смотрел в глаза и глухо бормотал: не понимает меня мой цветочек... такая идеальная, такая сладкая; спокойная, такая... равнодушная. Лиля зажмурилась и постаралась убедить себя, что это просто кошмар и должен же он когда-то закончиться. Надо всего лишь не слушать и постараться не дышать.

— Илья, отпусти уже, — вклинилась, когда он перевел дыхание. — Мне больно.