Блатные из тридевятого царства

Вслед за Подельником я нырнул под повозку. Над головой меж досок настила щели в палец толщиной. Просунули в них веревки и соорудили две петли, одну для ног, вторая тело поддерживать. С горем пополам примостился, руки уперлись в корявую поперечину, минут двадцать продержусь, а больше и не надо. Заботливый Федька подвернул полы сарафана. Кореша расселись по краям телеги, свисавшие ноги окончательно укрыли меня от посторонних глаз. Антоха схватился за вожжи.

Обзору никакого, от дорожной пыли рябит в глазах, не чихнуть бы. Телега вывернула с улицы на булыжную мостовую, дышать стало легче, да и нос-предатель перестал зудеть. До ворот добирались минут десять, наконец копыта жеребца затанцевали на месте, я затаил дыхание, к телеге подошли стрельцы. Видеть я их не мог, но вот голос одного узнал сразу.

— Кто такие? — прохрипело над головой.

— Божьи люди, в Волынь на ярмарку едим, — степенно ответил Кондрат Силыч.

— А Пахана с нами нет, можете не искать, — донесся до меня деланно-равнодушный возглас Васьки. Я прикусил язык. Стратег — твою мать! Ну, кто за язык тянул...

Наверху замерли, краем глаза я видел, как лакированные сапоги с завернутыми к верху носками неторопливо обошли телегу по кругу. Юный хриплый голос вкрадчиво поинтересовался:

— Откуда про Пахана известно?

— Так впереди пять телег проехало, уши имеем, чего пытаете слышим. — Вывернулся дед Кондрат.

Сапоги сделали еще один круг:

— Стало быть, не ведаете, где господин посол?

— Не ведаем, мил человек.

— Езжайте, коли так. Скатертью дорога.

Колеса заскрипели, но не успели сделать оборот, раздался голос, от которого заломило зубы:

— Господин Пахан! Господин Пахан! Туточки вас спрашивают! Вылезь из-под телеги, покажись людям! Негоже православным врать. Покайтесь братья пока не поздно, возлюбите стрельцов, как я Пахана, иначе гореть всем в аду...

И чего я Лёньке язык не отрезал, хотел же...

Кто-то ухватил коня за узду, метнулись назад лакированный сапоги, я смачно плюнул и выполз на дорогу. У подскочившего писаря округлились глаза, рыжие веснушки побледнели, а затем и вовсе исчезли.

— Ты... — прохрипел он сдавленным голосом, оттопыренное ухо задергалось.

— Ага, — кивнул я, вытряхивая из-под сарафана солому. — Наверху жарко сильно. У нас все послы так в жару ездят. Не знаешь, зачем князю понадобился?

— Ни князю, княгине...

Настал мой черед бледнеть. Ноги дрогнули, я облокотился на телегу. Вот оно значит как...

— Отпусти, а... — попросил я.

— Не могу, — качнул головой служивый.

Стрельцы подхватили меня под руки, на суровых лицах ехидные улыбки.

— Переодеться дайте! — взмолился я.

— Некогда, — отмахнулся писарь. — Не знаю, зачем надобен, но уже два раза гонец прибегал, велено доставить как есть.

Врал сопляк, по глазам видно. От его растерянности не осталось следа. Вернувшиеся на место конопушки светятся счастьем. Злопамятный падла, я над ним при одном князе хихикал, он меня пред всем миром на посмешище выставить решил. Кореша напряглись, Ванька с Васькой на оглобли косятся, того гляди, отламывать начнут. Учуяв неладное, десяток стражников у ворот ощетинились пиками. Я обреченно пробурчал:

— Спокойно, без истерик... постараюсь управиться быстро.

Меня впихнули в подскочившую пролетку, кучер взмахнул бичом и лошадь резво рванула вперед. Втиснутый меж стрельцов я исхитрился натянуть платок на глаза, а с обочины уже неслось:

— Никак воровку заарестовали! Добрая кума, жаль живет без ума...

— На рожу-то глянь, такая воз опрокинет — два соберет. Он как стрельцы стерегут, глаз не спускают, видать — проворна Варвара на чужие карманы!

Я сжал зубы. Писарчук ерзает по сиденью, гогочет, аж веснушки на носу подпрыгивают, стрельцы в бороду смешок прячут. Глумятся паразиты. Слава Богу, кучер не при делах, знай себе, нахлестывает лошадку. Когда добрались до княжеского двора, я готов был в ноги ему кланяться за скорость.

Через знакомую дверь провели в дом и пихнули в чулан под лестницей. В замке ворохнулся ключ, я остался в полной темноте. Нашарил в углу какую-то бочку, уселся, подпер голову кулаком.

Ждать пришлось недолго. Опять проскрипел несмазанный замок, дверной проем загородила женская фигурка, знакомый голос с укоризной произнес:

— Котик, ты зачем сбежал?

— Пожар в посольстве приключился, вот и пришлось торопиться, — соврал я.

Теплая ладонь нашарила мою руку и потянула за собой. Вышли на свет. Княгиня обернулась и оторопела, узкие брови взметнулись на лоб, нижняя губа наскочила на верхнюю, от блудливой улыбки не осталось и следа.

— Господин посол, вы это чего? Вы это в чем?

Я жеманно поправил платочек и спокойно ответил:

— Говорю же — пожар, все сгорело, что осталось, то и надел.

Лицо княгини обмякло, в тонкие губы вернулась кровь. Она состроила шаловливую гримасу и томно произнесла:

— А это даже пикантно — господин посол и в женском сарафане. В таком случае я надену камзол стрельца, это так возбуждает... Котик, твой рассказ о пожаре напугал меня, потрогай, как трепещет девичье сердце.

Княгиня подалась вперед и приперла меня к стене. Покоряясь неизбежному, я прошептал:

— Сударыня, ну не здесь же!

— Пойдем в спальню, — мяукнула она.

— А если Пиримидон?

— Ну, что ты, — хохотнула княгиня. — У князя нынче приемный день, с обеда до ужина челобитные от народа принимает.

— А если писарчук доложит? — не сдавался я.

Княгиня задумалась и, сверкнув глазищами, дерзко заявила:

— И что с того? Может, вздумалось мне с послом о жизни заморской посудачить. К мамане в комнату пойдем. Там кровать — конь с телегой развернется. Пиримидон туда точно не сунется.

— А чего Нинель Абрамовна скажет? Я человек государственный, мне огласка ни к чему.

— Она побежала с плотником ругаться, ручаюсь — это надолго.

Поднялись на второй этаж, я в платок укутался, один нос торчит. Прошли через огромную светлицу, судя по убранству парадную. Навстречу попалась девка с тряпкой, завидев княгиню, сломалась в поклоне, я, не мешкая, прошмыгнул мимо. Из большого коридора свернули влево и уткнулись в массивную дверь. Дошли, слава тебе Господи. Я ввалился внутрь, дрожащая рука сорвала с головы промокший от пота платок.

В опочивальне Нинель Абрамовны царил легкий беспорядок: простыни на кровати смяты, одно окно задернуто занавесками, на втором они сорваны, под столиком три женских туфли и все разного цвета. Но в целом весьма уютно, пол застлан узорчатым ковром, в дальнем углу трехъярусный комод, с боков сундуки, вся мебель из темного ореха и если бы не светлый липовый шкаф меж окон, я бы решил, что стареющая дама имеет вкус.

Княгиня едва переступила порог сразу, без объявления войны, бросилась в атаку. Меня размазало по стене, холеные руки обхватили мою шею, острые женские зубы впились в мочку уха. Без надежды на успех я предпринял последнюю попытку уклониться:

— Кто-то обещал кафтан стрельца надеть...

— Котик, тебя возбуждают мужчины? — клацнули зубы в опасной близости от моего уха.

Я смолчал. Как этой дуре объяснить, что ролевые игры, к которым в любой момент может присоединиться палач, не в моем вкусе? Если б верст за десять из города убраться, чтоб Пиримидон за спиной не маячил, я бы показал, на что способен российский парень, недавно вернувшийся из армии.

Княгиня отстранилась, в глазах хищный блеск, на смуглом лице многообещающая улыбка. Одним рывком разорвала на себе рубашку, бесстыже оголяя симпатичную грудь.

— Будет тебе кафтан, котик, — чарующе шепнули ее губы. Княгиня шагнула к двери и окостенела.

Из коридора донесся громкий баритон князя, за ним дребезжащий визг Нинель Абрамовны.

— Сюда идут... — потерянно проблеяла неверная супруга.

Проняло стерву, от пяток до ушей — вмиг и не на шутку. Похоть в глазах испарилась, зрачки залепил дикий страх, окаменевшие пальцы лихорадочно лоскуты рубахи на место приладить пытаются. Век бы такой картиной любовался, если б у самого поджилки не затряслись.

Я отскочил от стены и бросился к шкафу, увы, совсем не потому, что так велит классика жанра, когда "муж внезапно возвращается из командировки", просто прятаться больше негде. На мое счастье внутри оказалось пусто. Только захлопнул створки, в спальню влетела Нинель Абрамовна.

— Гляди, — кричала старуха, брызгая слюной, — чего твои плотники сотворили! Разве ж это шкаф?

— По-моему да, — пробасил Пиримидон. — Вы мама, ясней выражайтесь, меня люди ждут.

— А теща что — уже не человек! Сегодня приемный день, вот и получи челобитную с жалобой на столяра!

От услышанного у меня засвербело в неприличном месте. Понять, какой шкаф имеет в виду Нинель Абрамовна, не сложно, в комнате он всего один. Затаив дыхание, я приник к щели между дверок и чуть не умер от ужаса. Князь целеустремленно шагнул в мою сторону. Блатное сердечко екнуло и остановилось, дышать — дышу, глядеть — гляжу, а в груди вакуум, ни одна жилка не трепыхнется. Пиримидон протянул руку к дверке и замер, угрюмый княжеский взгляд наткнулся на супругу:

— А ты чего в таком непотребном виде? Сиськи вывалила...

Княгиня шумно вдохнула и попыталась спрятать обнаженную грудь подмышки. Не получилось. С бледных дрожащих губ, которые еще минуту назад трепетали от вожделения, сорвалось невнятное мычание:

— Я... вот... жарко мне, а шкаф... он дурацкий... в окно его. Немедля!

"Вот, сука!": мысленно выругался я. Второй этаж ведь все-таки. Княгиня метнулась к кровати, сорвала простынь и занавесила колыхающиеся прелести. Князь отступил на шаг и недоуменно спросил:

— Чем вам шкаф не угодил? Сделан на совесть...

— А ты на цвет глянь, — перебила Нинель Абрамовна, — вся мебель темная, а эта гробина как бельмо на глазу! Нипочем платить за него не стану! Вели сечь плотников!

— Госпожа Нинель! — раздался от порога разобиженный вопль столяра. — Вы же сами просили осветлить комнату, сделать что-нибудь этакое, вот из липы и сострогали...

— Мало ли, чего я просила, у тебя что — глаз нет? — верещала Нинель Абрамовна.

Пиримидон зажал уши и топнул ногой:

— Хватит! Шкаф забираю себе, в кабинете поставлю, а вы, мама, закажите новый, только я вас умоляю, определитесь с цветом до того, как сделают.

По знаку князя в комнату набежала челядь, шкаф отодвинули от стены и принялись валить на бок. Дрогнул под ногами пол, чтоб не загреметь я уперся руками в боковины. Господи! Лишь бы дверки не открылись, вывалюсь, конец...

Следующая четверть часа, покудова перетаскивали шкаф, напрочь выпала из моего сознания. Очнулся уже на новом месте, сердечко дернулось раз-другой и, разгоняя застывшую кровь, замолотило в учащенном ритме. Как так случилось, что меня до сих пор не обнаружили — загадка. Из того самого разряда "белых пятен", которые вряд ли когда-то будут раскрашены и уж тем более мной.

Набравшись смелости, я снова придвинулся к щели.

Обзор закрывает широкая спина Пиримидона. Он сидит за столом практически вплотную к шкафу. Мне ничего не осталось, как забиться в угол и молить Бога, чтоб князю не взбрело осмотреть приобретенную мебель изнутри. Сомневаюсь, что я похож на пережравшую моль в женском сарафане, а других правдоподобных отмазок нет.

Откуда-то справа раздался сильный уверенный голос:

— Кузнец Аким с челобитной.

— Проси, — прогудел князь.

В комнате послышалась возня, скрипнула дверь и мгновение спустя донесся спокойный рассудительный говор кузнеца:

— Ваша Светлость челом бью, помощи прошу. Глянь, какую косу отковал, век не затупиться, вели дворовым опробовать.

— Чего хочешь-то?

— Мне бы деньжат малость на закуп железа, косьба на носу, рассчитаюсь быстро, до снегов, оба с прибылью будем.

— Оставь косу, завтра опробуем, коли, хороша — дам денег. Ступай. Следующий!

— Коневод Потехин!

По паркету загрохотали сапоги, звук добрался до стола и стих, голос у коневода резкий, как лошадиное ржание:

— Здравствуй Княже! Изволь на двор выйти, я в подарок жеребца привел, на сто верст округ лучше не сыщешь!

— А чего взамен желаешь?

— Ты сперва глянь на красавца, об деле после потолкуем.

— Ну, пойдем, — согласился Пиримидон, вставая с кресла.

Я выждал пару минут и осторожно выбрался наружу. Первым делом рванулся к окну. Пустое, за рамой кованая решетка, прутья в палец толщиной. Обогнув стол, на цыпочках подкрался к двери, лег на живот. И здесь облом, в широкую щель видны носки стрелецких сапог.

Поднялся, подавив приступ паники, осмотрелся. Княжеский кабинет оказался скромен до безобразия. Напротив окна мягкий диванчик на высоких резных ножках, за столом ободранное креслице, у стены долбаный шкаф. Вот и все, если не считать камина. На всякий случай проверил дымоход, с тем же успехом можно пытаться просочиться сквозь оконную решетку, только сажей перемазался.

Глотнул водички из графина на столе и полез прятаться под диван. Шкаф, где я притворялся молью, на всю оставшуюся жизнь выработал во мне устойчивую аллергию к липе.

Князь явился минут через пять. Стоявший за дверью стрелец пригласил следующего просителя, но едва неказистый мужичек ступил на порог, в кабинет вихрем влетела княгиня. Я весь обратился в слух.

— Пиримидон! — требовательно произнесла супруга. — На кой тебе шкаф? Давай лучше в опочивальню поставим, я уже и место приглядела.

Князь поморщился и махнул рукой:

— Поступай, как знаешь...

В комнату заскочили четыре холопа, и многострадальный шкаф отправился в новое путешествие. Я злорадно усмехнулся, ни княгини сегодня день, быть ей без пряников...

Отделавшись от супруги, Пиримидон продолжил прием. Четыре часа я жался к плинтусу, выслушивая вместе с князем многочисленные просьбы и жалобы. Когда за окном начало смеркаться в кабинет вошел стрелец.

— Все Княже, желающих больше нет, один я остался.

— А тебе-то чего надобно? — удивленно спросил Пиримидон.

— Да тут такое дело, Ваша милость, — смущенно пробухтел стрелец, — у кумы завтрева день ангела, а живет далече, чтоб поспеть в ночь ехать придется, мне б грамотку с печатью, иначе стража ворота не отворит.

Я осторожно подался вперед. Любопытно взглянуть, как отреагирует на такое заявление князь. Пиримидон устало шевельнул плечами, покарябал нос и, подавив зевок, лениво поинтересовался:

— А кто кабинет охранять будет?

— Так у меня смена через два часа, в ночь Митька, сын Гаврилов заступает. — Отрапортовал стрелец.

Князь придвинул лист бумаги и нацарапал несколько строк. Затем залез в нижний ящик стола, огромная ладонь долго шарила пустоту, пока не наткнулась на государственную печать.

— Держи, — протянул Пиримидон служивому готовый документ.

Стрелец поклонился и, засунув грамотку за голенище, вернулся на пост. Я завистливо облизнулся.

Оставшись в одиночестве, князь подпер голову руками и потухшим взглядом долго буравил стену напротив. Широкий лоб прорезали горькие морщины. Мне жаль Пиримидона и по-мужски, и по-человечески, да чем поможешь...