| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— А я пожалуюсь на вас, что вы меня домогались, — ледяным тоном отпарировала Верка, — И все подтвердят!
— Что? Что? Да как вы... — он повернулся к Сергею, — вы, вы тоже подтвердите?..
— Да собственно, какое мне дело, до кого вы домогались...
— Это неслыханно! Это — заговор! Я... я... — он не договорил и выскочил за дверь.
Верка, держась от хохота за живот, протянула Сергею оформленные командировки.
2.
В Луганске стояла радостная солнечная погода, но жара не слишком чувствовалась. Если точнее, то город называли Ворошиловградом — его несколько раз переименовывали то туда, то обратно, и оттого продукция самого мощного локомотивостроительного завода планеты Земля, способного обеспечить тепловозами половину железных дорог мира и в младенчестве именовавшегося заводом Гартмана, а ныне ВЗОРом, порой называлась в диссонанс с местом выпуска. Однако в Институте все, что приезжало по рельсам из этих степных мест, продолжали называть луганским: рождение Института и становление старой научной Гвардии пришлось как раз на то время, когда городу и заводу возвращали старое название. Именно так называли завод и в купе торопливого южного поезда, которое оккупировали вчетвером Новак, Занятин, Стеценко и Сергей. Впрочем, за время путешествия от все еще закрытого лесами и реконструируемого теремка Павелецкого вокзала до недавно отстроенного огромного бетонного ангара станции Луганск производство не было главной темой разговоров. Сожалел об этом, пожалуй, только Сергей: на ВЗОР он ехал впервые.
Каждый локомотивостроительный завод, виденный Сергеем, имел свое лицо. Брянский был похож на старый парк с аллеями, памятниками, плакатами и выставочными павильонами, и даже сновавшие туда-сюда по подъездным путям сплотки напоминали какой-то громадный, затерявшийся в листве и эстакадах аттракцион. На Коломенском, несмотря на новые корпуса, лежала тихая печать довоенной заводской окраины и чувствовался какой-то иной, не нынешний ритм времени, который можно почувствовать только в черно-белом кино. Новочеркасский почему-то вызывал воспоминания о слышанных в детстве стихах: "Вам снилось когда-нибудь море в безводном степном городке?.." Что же касается Луганского, то в нем было что-то от мемориала. Казалось люди, восхищенные мощью и масштабами предприятия, усмотрели в нем некий символ собственного могущества, как египетские фараоны видели тайную силу власти циклопических пирамид над снующими вокруг них людьми.
Сперва для Сергея этот завод показался чем-то прекрасным, вроде величественного древнего замка или собора; струны его души затронули и пешеходный мост в виде фермы, сквозь которую он шел к проходным, как поезд, и красивый паровоз на постаменте в память о трудовой доблести прошлого.
Дирекция завода расположилась отдельно от заводоуправления и заняла старинный особнячок управляющего: в этом чувствовалось какое-то желание отрыва от стройных рядов линейного руководства среднего звена, обеспечивающего своим ежедневным трудом взаимодействие частей гигантской производственной машины. Под окнами особняка был сделан пруд с лебедями, обогреваемый зимой от заводской котельной. Представительская роскошь явно превышала масштабы виденного Сергеем на других предприятиях.
— Вот оно, их знаменитое "лебединое озеро", — прокомментировал Новак. — Раньше была еще и обезъяна в клетке, но сдохла.
— Приятно живут, — хмыкнул Занятин. — Выглянул в окно, на лебедей посмотрел... и ни о каких втулках думать не надо.
— А может, это для дела. Начальство из главка заедет, так пыль в глаза пустить, показать уровень. А там и выбить что-нибудь за счет министерских фондов.
— Да главку эти лебеди, как корове седло. Главку показатели выполнения нужны, чтобы перед министром отчитаться, ну и какой-нибудь личный подход. Да и чего главку показывать, они сами в главк ездят. А это скорее на тех, кто в производстве не петрит. На обком или республиканское ЦК.
Широкая лестница вела на второй этаж особняка; на обширной плоскости стены висела карта мира, центром которого был Луганск; от него во все пределы расходились лучи к точкам, куда завод поставлял тепловозы. "Мировая экспансия ВЗОР" — усмехнулся про себя Сергей.
Разговор на втором этаже дирекции нес чисто организационный характер, и Сергей с Занятиным переждали его в черных кожаных креслах в коридоре. В коридоре было тихо, отсутствовала столь привычная для заводоуправлений конторская беготня с бумагами и чертежами, и даже трудно было понять, есть ли жизнь за дверями кабинетов, или там, за порогом начинается другое пространство, и разверзаются бесконечные молчаливые глубины космоса с немигающими россыпями звезд. Наконец, добро на осмотр машин было получено, и они снова вынырнули из батисферы дирекции в шум и движение завода.
В гигантском прямоугольнике экспериментального цеха их уже ждали два конструктора, зам начальника цеха и представитель приемки заказчика. Они пошли вдоль пролета, где рождалось несколько новых секций сто двадцать первого — крайние уже стояли на больших серых тележках, и где-то в их освещенных недрах копошились электромонтажники. Под потолком горели лампы, не оставляя на полу места для тени. Все было пропитано запахом масла и сварки. Гудели двигатели кранов, визжали шлифмашинки, шипел воздух из пневматической магистрали, откуда-то сзади доносился голос Занятина, продолжавшего давнишний спор: "Ну так что, сложно на магнитный стол комплект поставить?.. Ну пусть технологи запишут... Нет, а что, у нас, что ли, Байконур? Мы на таком же делаем..."
Они подошли к участку, где вдоль канавы лежали собранные колесно-моторные блоки, ожидая подкатки. С того момента, как их перестали касаться руки сборщиков, они не прошли ни одного метра по рельсам, и именно в них таился окончательный ответ на вопрос, когда же начинают слабеть болты и отчего рвется муфта.
— С какого начнем проверку? С этого, наверное? — Новак остановился перед одним из серых КМБ. — Да хоть с какого. Какой больше нравится.
— Где тут халаты и динамометрический ключ можно взять?
— Да сейчас рабочие подойдут с инструментами.
— А вот эта галтель мне не нравится, — Стеценко вынул из коробки, валявшейся на верстаке участка, несколько знакомых болтов с плоской, срезанной с одной стороны головкой. — С таким радиусом болт запросто может упереться закруглением в угол фаски прижимного кольца и повиснуть.
— Не повиснет, — тут же возразил конструктор.
— Ну как не повиснет? Вот же она висит! — взволнованно воскликнул высоким голосом Занятин, стараясь перекричать визжащую неподалеку шлифмашинку. — Вон даже щель видна!
— Да это грязь набилась. Тут щуп надо.
— Есть щуп. — Сергей держал в руке старое лезвие от бритвы "Нева". — Толщина одна десятая миллиметра.
Он подсунул "Неву" под округлую с лыской головку винта. Лезвие спокойно прошло между головкой и нажимным кольцом.
— В воздухе винт висит. И вот этот тоже...
— Ну-ка, дайте посмотреть. Так... А, черт, сломалось. Так и не померишь, жаль.
— Да и бриться теперь нечем будет.
— Ну что вы, я целую пачку взял... — Сергей достал из кармана пиджака синюю коробочку с желтым адмиралтейским корабликом, туго набитую черными пластинками. — А бреюсь я вообще нержавеющими, "Руби", они многоразовые...
Конец истории оказался скучным и прозаичным, подумал Сергей. Надеялись обнаружить новую тайну природы, оставшуюся незаметной для предыдущих исследователей, а нашли обыкновенное разгильдяйство.
3.
Вблизи Москвы на павелецком направлении путь был сильно разбит составами — Сергей почувствовал это по боковым толчкам вагона в прямых. В начале командировки он этого не заметил — слишком были заняты мысли ожиданием того, что он увидит на заводе. Теперь же все стало простым и ясным, и органы чувств привычно фиксировали все окружающее — белые сумерки близкого рассвета, придорожные туманы после недавнего дождя, мокрые шпалы и нудные поперечные броски кузова, служившего их временным пристанищем. Да, создание путевых машин актуально... не случайно под них передали все, что можно, даже уникальный "Шабот". Может, Крунин действительно прав, и мощные машины в четыре и шесть тысяч сил на секцию — а там и побольше, ведь двадцать пять тонн на ось еще не предел — вытеснят с магистралей по медвежьим углам нынешних работяг с серой кепочкой... Дорога-то открыта.
Осмотр расставил все точки. Тепловозы уже из ворот опытного цеха выходили увечными, и было странно, почему они при таком качестве изготовления и сборки тут же не заворачивались приемкой обратно в цех. Подтвердилось все — отклонения по затяжке болтов, неправильные галтели и фаски, брак по размеру втулок... сколько это можно перечислять, сколько об этом можно писать и говорить заводчанам? Даже предстоящие комплексные испытания оказывались как бы ненужными: проблемы-то в общем нет. Конечно, хорошо, что есть повод еще раз съездить, прокатиться на рекордно длинном плече от Воркуты до Сосногорска — впервые в Союзе исследуют тяговый привод на пути такой протяженности, хоть в "Юный техник" заметку пиши — будет огромный объем выборки, уменьшатся изломы линии на графике из-за снижения случайной погрешности, появится новая формула, описывающая результаты... Но это все интересно для науки, для какого-то более дальнего и неопределенного будущего, на десять, на двадцать лет вперед, а с машиной, с металлом сейчас все ясно, запрещающий на ее пути убран, только разобраться с бракоделами...
Прибыв в Институт, Сергей узнал, что приехал Коногонов.
Коногонов был весьма крупной руководящей фигурой, каковые редко заглядывали в гудящий от дизелей улей между Озерской веткой и Окой. Когда-то он начинал с партийной деятельности на Коломзаводе и был продвинут заводом вплоть до Москвы. Сергей не раз слышал, будто Коломзавод охотно брал на обеспечение подснежников — общественных работников, получавших зарплаты квалифицированных рабочих или ИТР, и, организуя их взаимопомощь и карьерный рост выстраивал из них лестницу до различных коридоров власти в столице. Коногонов продвинулся до весьма солидной конторы, имевшей формальный статус общественной организации, но которая на самом деле все в стране и решала. Контора эта обычно называлась двумя буквами: Це и Ка. Остальное было понятно. Поговаривали, что именно Коногонов подсунул в доклад Горбачеву строки о том, что брянские машиностроители построили завод, чтобы делать устаревший дизель (подразумевался харьковский Д100), вместо того, чтобы делать новый и прогрессивный (подразумевался коломенский Д49).
Был такой прием тайной аппаратной борьбы — немного рискованный, но никогда не имевший обратного хода: если какой-то вопрос не выдерживал критики экспертов, его вставляли не в постановление, а в отчетный доклад партийного работника соответствующего уровня на съезде, конференции или пленуме. В отличие от проекта постановления, доклад хоть и обсуждали, но никогда не корректировали: вроде как это просто отчет, констатация и оценка фактов, а свершившийся факт, как говорил Салтыков-Щедрин, не подлежит отрицанию. А потом в решении такого форума всегда ставили дежурный пунктик: "...Руководствоваться в своей деятельности положениями такого-то Доклада в практической работе..." и так далее. Вроде как бы и решения не принималось, и прямой директивы никто не давал, а за исполнение можно было спросить.
Пикантным в этом вопросе с дизелями было то, что железнодорожникам был нужен именно Д100 на замену изношенных дизелей на "десятках", да и американская фирма Фербенкс-Морзе как ни в чем ни бывало продолжала выпускать аналогичный дизель 38D, не вникая в документы партийных съездов и считая его вполне современным и нужным покупателю. Вот эти моменты и были обойдены в докладе молодого генсека, вряд ли задумывавшегося над тем, хуже или лучше V-образный дизель оппозитного; Коломзавод же подтверждал свои права головной организации по созданию среднеоборотных дизелей, оттесняя харьковских соперников.
Проверить, насколько эти слухи о всемогуществе Коногонова соответствуют истине, Сергей не мог, и ему не оставалось ничего другого, как просто принять их к сведению.
"Интересно, будет ли он ходить по отделам и вагонам?" — подумал Сергей. — "И если да, что будет спрашивать и у кого?"
Впрочем, по приводу как раз было много чего рассказать и ответить. Но о том, что Коногонов ходит по цехам и встречается с народом, никаких вестей не доносилось: вместо этого в лабораторию заглянул парторг Уралов, который обычно объявлял о политинформациях.
— После работы чтоб не разбегались, а шли в актовый зал! Предистенский передал, что будет открытый партхозактив! Явка обязательна всем.
— Всем членам?
— Всем! Членам, не членам... Важные вопросы будут.
— У нас вон важный вопрос — у луганских слесарей руки под ландыш заточены.
— И поважней найдется. В общем, всем обязательно.
Предистенский был человек не сказать, чтобы высокий, но статный и с какой-то особо благообразной внешностью. Живи он в иное время, наверное, стал бы священником; ряса и борода прекрасно бы подошли к его фигуре и степенному голосу, был бы он естественной, живой частью старого города с красной кирпичной кладкой, пирамидами куполов и утренними звонами. В эпохе же нынешней Предистенский был назначен в Институт по партийной линии с Коломзавода, и в этом не было ничего удивительного: значительная часть райкома числилась на Коломзаводе слесарями или еще кем, и, по возможности, выдвигалась в Москву; так сила завода крепла связями и окупала расходы на содержание. В Институте Предистенский возглавил партбюро и стал начальником Отдела Концептуального Проектирования, сокращенно ОКП. Отделенный от исследований на живом, реальном пути, ОКП казался подразделением изначально надуманным и дублирующим заводские службы; но Предистенский сумел переманить к себе в отдел ряд ученых, у которых не клеилось с внедрением, в том числе и Доктора, и окружил их молодыми специалистами по распределению, в основном из местных — у них не такие амбиции, как у иногородних, значит и хлопот меньше. Он сумел найти заинтересованных лиц даже для безнадежных проектов, вроде атомного локомотива, что финансировало какое-то далекое от железной дороги ведомство, которому надо было истратить лишку фонда развития науки — чтоб на следующий год не урезали. Впрочем, атомное чудо развивалось без каких-либо шансов воплотиться в железе, и потому было безвредным; зато бумажные результаты регулярно обсуждались на научно-технических советах, вносились замечания, изредка даже выходили даже статьи, и, самое главное, все это не отрывало ни копейки от действительно нужных работ Института, ибо финансировалось со стороны. По этим причинам на тему смотрели сквозь пальцы: зачем конфликтовать, если человек никому не мешает? Еще из глобальных начинаний ОКП были "Тепловоз 2000 года", который не собирался строить ни один завод, и тепловоз на водородном топливе, что очень нравился экологам, и который при попытке осуществления все равно пришлось бы начинать с нуля.
Именно в этой атмосфере слабость Доктора забрасывать свои идеи, хватаясь за новые, нашла себе самую благоприятную среду обитания; Доктор стал необычайно плодовит на новые темы и авторские свидетельства — к сожалению, постепенно теряя в себе нажитые изначальным трудом навыки ученого. В свою очередь, Доктор придавал подразделению Предистенского особый вес: ни у кого в отделе тогда не было доктора наук, а у него — есть.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
