"Гуд бай, Америка-остров...-2"

Хэнк осторожно заглянул.

— Заходи, — сказал зло Леха. — Располагайся, будь, как дома. Чего надо? Может, кофе? Сейчас, она сварит.

Хэнк помялся в косяке.

— Я понял... Пять минут поговорить то можем?

— Говори.

— Не нашел я там Реквиема. Я парней у подъезда поставил, двух, на машине, третий день сегодня. Только она. Одна уезжает, одна приезжает. Они везде за ней таскаются. Не пахнет там Реквиемом.

— Я сказал, что видел. На остальное мне плевать. Это у тебя время подходит, ты на мои затяги чихать хотел. Твои дела.

— Леха... — почти мягко позвал Хэнк. — Ты не понял, Леха. Если она с ним, значит, он упакован. С лохами она не водится. А пока не ясно это — по-прежнему все на Доннере висит. Ну помоги ты мне, раз мы все в одной связке оказались.

— А я что могу? Где я его искать буду? — угрюмо спросил Леха.

— Точно та баба?

— Майка не ошибется.

— С ней поговорить надо. Съездишь со мной?

— Никуда я не поеду, — почти грубо оборвал его Лех.

— Спалиться боишься? Он все равно уже почти труп. Хуже не будет.

— Будет. Я свою ни на минуту оставить не могу. Ты что, не видишь?

Ленка на диване скручивалась в жгут.

— Но ведь я ее тебе нашел.

— Премного благодарен. Ты мне вообще жизнь распрекрасную устраиваешь. Спасибо за участие. Все по домам. Я не еду. Сам договоришься.

— Она не будет со мной развозить ничего, — мрачно ответил Хэнк. И добавил. — Сука.

— А я что, Брюс Уиллис?

— Вдвоем другое дело. У тебя рожа попроще. Про Доннера напоем. У нее хоть и по приколу с ним было, а вдруг сыграет. Да найду я тебе сиделку на полтора часа. Сестру свою посажу...

Выпроводив Хэнка, Леха вернулся к Ленке.

— Ну как ты?

— Больно... — заплакала она.

В эту ночь он уснул рядом, обнимая ее поверх одеяла. Но все равно — согреться она не могла.

— Полянский ей магазин купил, — объяснял Хэнк выруливающему на центральную улицу Лех, пока тот матерился на светофоры и бестолковых суетливых пассажиров. Он спешил. — Сейчас возит всякую женскую канитель — парфюм, трусы, колготки... Бойкая дамочка. Только ты начинай, ладно?

— Какой, этот?

— Нет, следующий.

Припарковались у магазина, отделанного золотыми панелями и молдингом.

Машину покинули и по колючему покрытию на мраморных ступенях поднялись в большой зал, разделенный надвое.

Девушки-консультантки сонно хлопнули на Хэнка увесистыми ресницами. Очень вежливо Хэнк спросил:

— Девочки, а как Наташу увидеть?

Одна из этих фигур отмерла и исчезла в нише. Через минуту вышла та задумчивая блондинка с автозаправки. Она взвела безупречные брови в холодном недоумении.

— Здравствуйте. Вы ко мне?

Хэнк, по видимому, был ей знаком, и свой удивленный вид она адресовала ему.

— Мы Игоря ищем.

— Игоря? — так же безупречно она обратила красивые глаза на Лешку. — А здесь что, почта, или паспортный стол?

Продавщицы заученно отвлеклись на товар. Было часов двенадцать и посетителей не наблюдалось.

— Понимаете, — чуть зазаикался Лешка под взглядом уверенных голубых глаз. — Игорь Реквиес, мы о нем говорим. Он сейчас пропал, а нужен очень, очень. Говорили, что вас недавно видели вместе, и вот я подумал, что, может быть...

— Понятия не имею, о ком мы говорим, — отчеканила блондинка, поворачиваясь было уходить.

— Он несколько человек очень сильно подвел! — заторопился Лешка. — Меня, Шурика и еще одного вашего знакомого. Володя Доннер, вы помните такого?

По лицу блондинки вдруг скользнула девчоночья улыбка.

— Под-вел? Зайди-ка...

Леха нерешительно улыбнулся на неприглашенного Хэнка и двинул за ней в апартаменты. Они очутились в небольшой уютной комнатке со столом, диваном и телевизором.

— А ты откуда Володьку знаешь? — спросила она.

— Это друг мой. Мы сейчас, в принципе, все из-за него горим, его Реквиес крупно подставил. Но он в Чечне сейчас, в армии, сделал такой ход; а чтобы распутать, надо Игоря искать, — вдохновенно пел Леха.

Блондинка выудила из стола электронную записную книжку и сказала:

— Давай так. Я дам номер пейджера, дальше сами... И в Ебурге сейчас ваш Игорь. Там ищите... Я как знала про этого Игоря. Откуда у мальчишки такие деньги.

Она казалась теперь всего чуть-чуть постарше Лешки — двадцать два, двадцать три? И веселые искорки плясали в ее глазах, кто сказал: стервозных?

— Володьке привет, — улыбнулась она Лехе, протягивая листок.

— Конечно! — заверил Лех, всем видом принося тому клятву. — Наташа, спасибо вам!

Наташа на прощанье фыркнула.

В машине Хэнк выслушал хорошие вести, кивнул головой. Румянец оживил его лицо, но он вымолвил, словно его задело:

— Да что в этом лохе такого... Чем он баб цепляет? В чем цинус?

Леха промолчал. Потом ответил:

— Так он не лох.

Надо сказать, Лешка вернулась вовремя. Девчонка пулей вылетела из квартиры на звук открываемой двери.

— Что случилось?

— Ничего! — грубо крикнула она. — Сами сидите с такой! Идиоткой!

И — топ-топ-топ— дробный топот по лестнице.

Второй Лехе в руки вылетела Ленка. Мокрое, искаженное лицо, бешенство во взгляде.

— Гад! Гад! Гад! Ненавижу тебя! Не хочу с тобой! Отпусти, отпусти меня!

Леха решительно втолкнул ее в квартиру, запер на все замки дверь, вторую.

— Ты дура?

Она заколотила по его плечам, шее, лицу; Леха уворачивался.

— Отпусти меня, какое право... Я, я домой хочу! Домой!

Он отпустил ее, она рванулась к двери, но бессильно прижалась к ней головой. Открыть ее мог только Леха, надо было знать, в какое положение ставить ключ.

— К маме! — зарыдала она. — Мне плохо, плохо, больно, я к маме хочу.

— Где больно?

— Везде!

— Давай таблетку выпьем... — он бережно ее обнял. — И все будет хорошо... Чаю попьем, — руки гладили ее волосы и она заплакала, расслабляясь. — Потом к маме, позже... Уже скоро. Ты молодец. Чаю попьем? Я сделаю. Зачем девчонку испугала? — он повел ее на кухню, но, бросив взгляд в комнату, вздрогнул: стулья вверх ножками на полу, телевизор в середине на боку, выбранные провода. — Пошли, пошли... Может, вколоть тебе транквилизатор, как себя чувствуешь? Телек то взорваться мог, дурочка.

— Пусть бы, пусть взорвался, — сладко всхлипнула она.— Там им всем и надо... Майке, Детке...

— А ты? Себя не жалко? Как же к маме тогда? Ну все, все... Погуляем вечером. Или покатать тебя?

— Покатать... — она распахнула глаза.

Они сидели на кухне на диване, Леха обнимал ее, тихо поглаживая по волосам, она засыпала, укутанная пледом.

— Леша...

— Что?

— Ты меня сейчас совсем не любишь?

— Я тебя всегда люблю.

Она повозилась, устраиваясь поудобнее, а потом сообщила, перед тем, как пропасть в усталый сладкий сон.

— Я тебя тоже.

Леха содрогнулся.

Он был старше ее всего на четыре года, а почему-то казалось, на целую вечность.

Хэнк вместе с новостями притащил ворох документов — печатать, исправлять, бланки, квитанции, доверенности ... Основой Лехиного каждодневного заработка было все, связанное с подотчетным Хэнку рынком. Лехину продукцию Хэнк внедрял добровольно-принудительно, согласуясь с действующими законами о торговле. Еще Майка подтаскивала работу из техникума — рефераты, курсовые, даже один диплом. Но все это надо было качать из Интернета, и отдача светила нескоро, так что без Хэнка Леха бы загнулся. От их странных отношений шарахались все — даже Олежка. Поражая сходством с Демоновым ворчанием, он пророчествовал, обычно развалясь на диване:

— Нашел друга, недоумок! Это же до первой остановки — вот увидишь... Та еще собака.

Уже давно Леха порывался спросить, почему же именно собак так не любит Олежка среди всего животного мира.

С Майкой Хэнк предельно вежливо раскланивался, но не разговаривал. Он вообще при посторонних старался рта не раскрывать, а шмыгал мимо, допустим, в кухню. Демон ногой не показывался — простить Лехе его кретинизм он не желал. А Лехе было некогда.

Кто хотел, приходил к нему и в этот дом — Майка, Олежка, Хэнк.

Итак, Хэнк приносил новости, час от часу удивительнее.

Реквием сидел в СИЗО, Шурик давал показания, колеса скрипели, правосудие кряхтело, но судило.

И Лехе пришла повестка — он сходил, рассказал, как свидетель, что машину гнали, как, когда, что ничего не знали...

А на Реквиема молодой, глупый, талантливый и старательный следователь уже вешал злоупотребление служебным положением, организацию и связь с московскими бандитами. Его ждала ментовская зона. Суд назначен был на апрель.

Но апрель принес холода, снег, закрывший уже дуреющую весной землю и новые сюрпризы для Лешки.

От компьютера он не разгибался, толи халтура ему шла, толи удача; но миллион Майке он уже вернул, и это было сверх ожидания, потому что и жили они с Ленкой на эти приработки, и транквилизаторы вначале покупал Леха, в бешенные суммы влетая, а потом, когда Ленке стало лучше — на восстанавливающие комплексы и стимуляторы. Компьютер захватил Лешку своими электронными щупальцами, высосав все остальные побуждения.

Ленка. Да он бы свихнулся, если б не компьютер. Можно было уже не запирать двери, внутри квартиры конечно, можно было отпускать в магазин под честное слово, уже не прятать острые и опасные предметы, можно было уже не оглядываться на нее поминутно.

Ленка или хандрила, часами пропадая в неподвижном молчании на диване, у телевизора, или вязала непонятную безмерную кофту на старых, Володькиной мамы спицах — тихонькая, как паучок, и все такая же непостижимая. А Леха радовался — занята и занята, слава богу, и стучал себе по клавишам. Она читала. Все книжки подряд — без перерывов. Лешка возил ее по магазинам за толстыми женскими журналами, и она замирала над рекламами косметики, как над редкими шедеврами живописи... Нет, он точно свихнулся бы без компьютера.

Слишком нереальна была эта жизнь вдвоем, ненормальна.

В тот день они отправились на оптовку — за продуктами, а еще найти Хэнка и отдать ему бланки аренды. В сутолоке рынка среди рядов контейнеров, продавцов в тулупах с нежно-малиновым румянцем, толкающимися личностями, разъезжающими бесцеремонно легковушками, их настиг женский окрик, полный негодования, требовательный, как голос грома:

— Лена!

Ленка замерла, как ударенная, а Леха, оглянувшись, увидел тетку лет пятидесяти в большом корабле из серой норки на голове, с лицом карающего ангела:

— Ты что же это? Родители ее везде ищут, а она? Они уже в Пермь два раза ездили, негодяйка, посмотрела бы, до чего их довела!

— Тетя Маша, это Леша, — очень некстати пролепетала Ленка, прячась Лешке за рукав. Лехе оставалось только улыбнуться.

— Я вижу... — убийственно смерила его с ног до головы тетка; но все же смягчилась. — Что бы вечером дома была! Я твоих родителей предупрежу... Где ты сейчас живешь?

— Это соседка, — испуганно прошептала Ленка. — Меня убьют, за то, что институт бросила...

— Ну что, — бодрясь, произнес Леха. — Вечером к родителям сдаваться? Коньяк купим?

Молчание Ленкиных родителей не сулило ничего приятного. Они у нее вообще были молодыми, настолько, что бросалось в глаза, отцу — под сорок, матери — меньше. По сравнению с Майкиными или его собственными разница ощущалась настолько, что Леха опасался, как бы дело не дошло до рукоприкладства.

— Проходите, — сдержанно пригласила мать.

Прошли в большую комнату, все сели за стол — Ленка рядом с Лехой напротив них. Мать выключила телевизор. Отец, худой, в очках, в домашней непритязательной футболке, рассматривал свои руки и двигал желваками. Леха воздвигнул на середину стола бутылку, осознавая всю ее неуместность и отчасти оскорбительность. Ленка, виноватая, глаза от бархатной скатерти не отрывала, с интересом рассматривая выбитый узор — нарядная багровая скатерть — под портьеры и цвет мебели. Казалось, молчание не прервется никогда.

— Дрянь, — сказала мать.

— Настя, — предостерегающе произнес отец.

— Мама, — сказала Ленка и заплакала.

Леха молчал.

— Мы тебя четыре месяца искали, весь институт подняли, все общежитие. Уехала с другом — и все! Все — куда, с кем — неизвестно. Ты думаешь, мы железные? — Ленкина мать тоже заплакала. — А ты жила у нас под носом все это время, дрянь жестокая...

— Мамочка, прости, — всхлипывала Ленка. На Леху пока не переключались.

— Мы с отцом все морги в Перми два раза обошли! Такое видели! Отец, покажи ей извещения! Что там за скандал был в институте, что за компания? Говори, дрянь! Взлом на кафедре?

— Мамочка, я не знаю, — Ленка подняла залитое слезами лицо. — Прости, я не хотела!

— Мы к тебе, как к родному, — мать повернулась к Лешке и зарыдала в голос. Ленка, громыхнув стулом, кинулась в кухню.

Отец, внезапно перегнувшись через стол, саданул кулаком прямо у Лешки перед носом, бутылка подпрыгнула на мягкой скатерти.

— Червяк! Щенок паршивый! Ты какой ценой удовольствие себе ищешь? — Леха вздрогнул. — Пакостник!?

Ленкина мать, зажав голову руками, тоже выбежала из комнаты.

— Посмотри, посмотри, мать поседела лет на десять, мальчишка, эгоист! Подлец! Я тебя сейчас вот этими руками... — руки сжались перед Лехиными глазами, словно скручивая и ломая невидимую ось. — Захотелось ему! Ты растил ее, ублюдок сопливый? Увез... Жили тут, трахались у нас под носом, даже не вспоминали... Жениться не захотел, а так, вподлую, за чужими спинами! Зачем ей голову морочишь? Она институт из-за тебя бросила, родителей забыла, где у тебя уважение к нам — не видно!

Леха едва перевел дыхание, Ленкин отец был страшен, и те дикие слова, которые швырял, отскакивали от него, не задевая — так сочувствовал ему Леха!

— Саша, — позвала с порога комнаты жена. За ней маячила бледная девчонка, с глазами, потрясенно глядящими на Лешку. — Спокойнее, Саша... Она беременна... Мы же не запрещали вам жениться. Только хотели, чтоб Лена училась, у нас в семье неучей не было! Ты нам обещал...

— В следующем году восстановится, — машинально пообещал Леха, страшась посмотреть ей в глаза. А она ему улыбалась, ободряюще и тревожно одновременно...

— Саша, доставай рюмки... — растроганно распоряжалась мать. — А жить то вы где будете, уже решили? Ох, не хотели мы, что бы Ленка так рано замуж выходила, восемнадцать лет, куда спешить? Леша, а у тебя как с работой?

Наконец, кончилось. Леху с будущим тестем отправили курить в коридор.

— Куришь, — неодобрительно заметил тот. — Какие дети при курящих родителях?

Коньяк сделал свое великое дело, разрядив обстановку в расслабленную и почти торжественную.

Он затянулся, жестом показал и свою сигарету и засмеялся, потом махнул рукой : кури, мол.

А если бы сейчас у Лешки еще и сигареты отняли!

— Ничего, — утешал его тесть. — Дети всегда не вовремя получаются... — при этом оглянулся на дверь и объявил заговорщески: — сами молодые были, помним. Настьке — семнадцать, родители против, жить негде. — Он еще раз махнул рукой и хмыкнул: — В тридцать пять бабушка... А мне, знаешь, сколько? Я тоже на четыре года старше. Эх, как все дети повторяют-то! А ты не зря работу бросил? Компьютер, это хорошо, но временно. Как-то ненадежно. Неужели два с половиной в месяц выходит? У тебя же хорошая специальность, а там в институт на заочку...