Лидия

— Да... — начал я и осёкся.

Я вдруг взял Лиду за руку, и она остановилась, испуганно взглянув на меня.

— Я же и так всё понимаю. Если ты просто хотела объяснить...

— Ничего ты не понимаешь, — повторила Лида.

Ветер снова разметал её волосы. Я держал её за руку.

— Тогда объясни, — сказал я.

Лида смотрела прямо перед собой и не говорила ни слова. Кто-то проходил мимо нас; вдалеке, над редкими деревьями, летел навстречу ветру электрический поезд; загорались, вздрагивая и моргая, как от перепадов напряжения, первые уличные фонари.

— Объясни, — повторил я.

Лида подняла на меня глаза и тут же отвернулась, закусив нижнюю губу. Её кисть в моей руке напряглась.

— Отпусти, — сказала она.

Я отпустил.

Встречный ветер ослаб — или просто переводил дыхание. Лида поправила спутавшиеся волосы и сделала несколько шагов вперёд, к очередной пустующей скамейке.

Потом остановилась, обернулась ко мне.

— Ты идёшь?

— А куда мы идём, Лида? — спросил я, не двигаясь с места.

— Ты идёшь? — повторила она. — Со мной?

И сама взяла меня за руку.

— Ты меня извини, — вновь начала она. — Я так запуталась. Я... Я понимаю, что для тебя сейчас очень тяжёлое время. На самом деле — для всех нас. Кто знает, быть может, уже завтра...

Она посмотрела через вздрагивающие на ветру ветви на серое вечернее небо, словно ожидала увидеть там огни заходящих на орбиту кораблей.

— Кто был тот парень? — спросил я и тут же сказал сам: — Знаешь, я чувствую себя таким кретином...

— Мы встречались, — перебила меня Лида.

— Встречались? — спросил я. — А сейчас? Вчера мне показалось...

— Но сейчас уже не вчера! На самом деле мы уже очень давно знакомы...

— Да, а Витя ведь говорил мне...

— Мы... — продолжала Лида. — На самом деле у нас сложные отношения. Мы расставились на время, а потом... — Она замолчала на несколько секунд, решая, что сказать. — А потом мы расстались снова.

Руки у меня вспотели.

— Знаешь, чего я сейчас больше всего боюсь? — сказал я.

— Чего? — спросила Лида.

— Того, что ты опять исчезнешь, — сказал я. — На несколько дней, на неделю, на месяц. Даже в соцветии ничего не будешь писать. А потом я как-нибудь встречу тебя на улице и...

— Я не исчезну, — сказала Лида, но тут же отвернулась и вновь посмотрела на вечернее небо.

— Я тебе не верю, — сказал я.

Она вздрогнула, как от удара током, глаза её блеснули, губы сжались, но потом лицо её неожиданно смягчилось, она прижалась ко мне, обняла за плечи.

— Что ты... — пробормотал я.

— Помолчи, — сказала она.

Мы стояли так долго. Я всё ещё чувствовал тепло на губах, но не решался её поцеловать — я был уверен, что она исчезнет в тот самый миг, когда губы наши соприкоснутся.

— Давай сходим куда-нибудь, — сказал я.

— Сейчас?

— Необязательно сейчас. Можно завтра. Когда ты выберешь. Сходим как парень и девушка.

— А куда? — спросила она.

Лида прижалась ко мне щекой, и её дыхание щекотало мне шею.

— Космический театр? — сказал я.

— Звёзды и любовь? — Я почувствовал, как она улыбается. — Или как там это было? Можно, правда... там, по-моему, уже не идёт ничего интересного.

— Солнечное затмение больше не показывают? — спросил я.

— Не показывают, — сказала она.

— Ну, тогда мы могли бы...

— А помнишь, мы как-то ездили к реке? — сказала Лида. — Куда-то далеко, ночью. Ты ещё взял напрокат такую огромную машину... Я подумала, мы могли бы...

Лида подняла голову. Она прошептала что-то — совсем тихо, почти неотличимо от дыхания, и этот вкрадчивый шёпот перерос во взволнованный вздох. Неожиданный порыв ветра опять разметал её волосы. Говорить больше было не нужно.

Я наклонился к ней и...

56

Идеальная тьма медленно затягивала яркое дневное солнце.

Я представлял, как тень от Луны мчится по далёким пригородам и скоростным автострадам, а солнце тем временем превращается в изогнутый полумесяц, вспыхивает и скрывается в темноте. На небе, потускневшем, погасшем, как экран с покрытием из жидких кристаллов, остаётся только пугающий чёрный диск, охваченный тающим пламенем — короной из последнего солнечного огня.

Я снова проснулся в темноте.

Солнечный нимб погас, и сумерки сменила вечная мёртвая ночь. Как будто всё вокруг перестаёт существовать, когда нет отражённого света — когда ты не можешь доверять собственным глазам.

Я долго лежал на кровати, неподвижно глядя в чёрный потолок.

Я помнил солнечное затмение так явственно, словно был в космическом театре только вчера; я чувствовал поцелуй Лиды на своих губах.

Сколько я на самом деле нахожусь в этой тюрьме? Два года? Они могут говорить что угодно, они, наверное, даже сведут меня когда-нибудь с ума своими рассказами, пытками и бессмысленными допросами, но память кожи обмануть они не в силах.

Я провёл рукой по своим губам.

Привычно шипел воздуховод над кроватью, выдыхая холодные струи воздуха с запахом хлора, но утробного машинного гула больше не слышалось — как и призрачных голосов.

О чём они тогда говорили? Название камеры, Д2. Кто-то с Ахилла. Кто-то такой же, как я.

Лидия?

Я несколько раз моргнул и потёр руками глаза.

Единственное, что я видел — это горящий красный глазок камеры наблюдения, однако тьма меня уже не пугала, я привык к ней, как привыкает ослепший доверять другим органам чувств.

Я медленно поднялся, шагнул в темноту, разведя в разные стороны руками — как акробат, балансирующий на канате. До двери было ровно восемь шагов. Немигающий глаз камеры наблюдения смотрел в пустоту. Я вдруг вспомнил, как кто-то (наверное, Виктор) рассказывал мне, что у некоторых панорамных камер есть слепое пятно — слишком маленькое, чтобы можно было незаметно прокрасться по коридору или зайти в какую-нибудь тайную дверь, но вполне достаточное, если нужно всего лишь укрыться от чьих-то глаз.

Поможет ли мне это?

Я мог бы спрятаться в этом слепом пятне, и когда девушка, называющая себя Таис, не увидит меня на своих мониторах и зайдёт сюда, сжимая в руках пульт управления светом, я набросился бы на неё сзади, отобрал бы её оружие и... И тот мужчина, с которым она как-то спорила в моей камере, нажал бы свою кнопку, и через секунду я бы уже лежал без чувств.

Я расстегнул куртку и провёл рукой по правому плечу.

Воспаление на коже сошло, имплантат давно уже не активировали, и я едва смог нащупать небольшую припухлость над трицепсом. Имплантат зашили неглубоко, и, когда я с силой давил на плотную опухоль под кожей, то чувствовал, как вшитое в руку устройство неприятно перекатывается под пальцами. Мне нужно было обязательно вытащить его, но разодрать кожу пальцами я не мог.

Я глубоко вздохнул, изогнул шею и, как можно выше задрав правую руку, вцепился зубами в плечо.

В тот же момент в комнате зажёгся свет.

— Отойдите от двери! — послышался резонирующий металлический голос.

Слепого пятна нет.

— Лида? — крикнул я и тут же поправился: — Таис? Это ты? Зачем тебе этот модулятор? Ты не можешь говорить без него?

— Какой ещё модулятор? — возмутился голос.

— Что значит, какой? Таис, ты опять...

— Отойдите от двери! — рявкнул, позвякивая, неживой голос.

Я подчинился.

— Настало время кормления, — сказал я, усмехнувшись, и сел на постель.

Голос молчал.

Я пытался сообразить, поможет ли мне как-нибудь пустая упаковка от пакета с суспензией. Впрочем, если за мной наблюдают круглые сутки, и у камеры нет слепого пятна, то я никак не смогу незаметно вытащить имплантат.

— Еды сегодня не будет? — спросил я.

Голос проскрежетал что-то нечленораздельное — кто-то прочищал горло, встав у микрофона, — и через несколько секунд из люка в двери вылетел белый пакет. Грузный паёк шлёпнулся неподалёку от меня, клеёные стенки пакета не выдержали, и суспензия потекла из надорванных швов, расплываясь жирным пятном на полу.

— Да что же вы делаете?! — крикнул я и бросился к пакету.

Вытекло не так много, однако пакет потерял герметичность, и белесая жидкость сочилась из него, стекая по моим рукам. Я надорвал края пакета снизу и стал жадно пить, запрокинув голову.

Под потолком вновь раздался звон.

— Лидия, — произнёс искажённый модулятором голос.

— Что? — не понял я, вытирая губы руками.

Пакет уже опустел, и я бросил его на пол.

— Кто такая Лидия? — спросил голос. — Расскажите о Лидии.

Я засмеялся.

— Теперь я вижу, — сказал я. — Ты не Таис. Ты... — Я напрягся, пытаясь вспомнить. — Ты Алик, да? Или кто-то ещё? Сколько вас там? Вы все на кого-то похожи, все украли чужие лица?

— Кто такая Лидия? — повторил голос.

— Вы ведь и так это знаете, — сказал я. — Должны знать. Лидия — оператор четвёртого разряда, была приписана к кораблю Ахилл. Так же, как и я. В момент нападения сепаратистов была...

Я вдруг осёкся. Где была Лидия? Последние события на Ахилле — когда врубилась тревога, и все коридоры корабля залило красным светом — я помнил смутно.

Я закрыл глаза.

Я был в тоннеле, соединявшем отсеки — лишь в паре метров от рубки. Я не помнил, как оказался там. Сигнализатор в ухе истерично вопил, я пытался выключить его, засунув в ушную раковину палец, но от этого буравящий черепную коробку визг становился только громче.

Лидия.

Её не было рядом со мной. В коридоре вспыхивали аварийные люминофоры, на мгновение я поддался панике, слишком сильно оттолкнулся от стены и больно врезался в поручень правым плечом. Плечо болело так, словно я содрал с него всю кожу. Перед глазами плыла красная муть.

И тут я увидел её.

Время замедлило свой ход, аварийные люминофоры в стенах медленно разгорались, наливаясь судорожным слепящим светом, и также плавно затухали, коридор на мгновения погружался в темноту, а Лидия падала сквозь эти всполохи света, расставив руки, неподвижно глядя перед собой остекленевшими глазами, подчиняясь неизвестно откуда взявшейся силе притяжения.

Нет, всё было не так. Не так.

— Что произошло с Лидией? — прогремел голос под потолком.

55

На следующий день после нашего разговора рядом со звёздным кафе Лида не пришла в институт.

Я послал ей несколько сообщений, но она ответила только поздним вечером, и я даже решил, что у меня начались галлюцинации, когда получил извещение на суазор. Она написала, что заболела, что (должно быть) недостаточно тепло оделась во время нашей последней прогулки, что в сквере было слишком ветрено и что вообще у неё, скорее всего, ослаблен иммунитет. Я не поверил ни единому её слову, пожелал ей скорейшего выздоровления, разделся и лёг в постель, хотя и понимал, что всю ночь не смогу заснуть.

Я старался представить, как спустя несколько лет пойду служить на какой-нибудь огромный корабль, который не сможет даже заходить в атмосферу планет — однако передо мной упорно вставал образ Патрокла на низкой орбите Венеры. Мысли о Лиде сменялись мыслями о войне; я видел космические корабли, которые горели, распадаясь на части, как древние деревянные фрегаты; потом я вспомнил крематорий, погребальный костёр и незаметную табличку с именем моей матери на могильной плите.

Было уже за полночь, когда суазор, брошенный на столе, возбуждённо задрожал.

Я нехотя поднялся с постели.

'Не спишь?' — написала Лида.

От удивления я чуть не выронил наладонник.

'Почти сплю', — ответил я. — 'А ты почему не спишь?'

Ответ пришёл через несколько минут — я уже успел снова вернуться в постель:

'Не хочешь меня навестить?'

На следующий же день, после учёбы, я поехал к Лиде домой.

Второй раз в жизни я купил цветы — семь алых роз — и коробку шоколадных конфет в вычурной красной коробке в форме сердечка.

Я волновался больше, чем во время вступительных экзаменов. Я боялся, что нежные розы завянут, пока я буду добираться до её дома, что растает в коробке шоколад, что я запутаюсь на тесных улицах в центре, и мне не поможет даже мой суазор.

Лида не сказала, кто ещё будет, кроме неё, а я не решился спросить. Я представлял, что всё её семейство примется пристально оценивать меня, едва я переступлю через порог. В монорельсе я даже несколько раз подумывал о том, чтобы повернуть назад — написать Лиде, что не смогу приехать из-за каких-нибудь внезапных и неотложных дел. Я почти жалел, что она меня пригласила, но в то же время очень хотел увидеться с ней.

Я сидел у дверей с цветами и коробкой конфет.

Другие пассажиры поглядывали на меня с многозначительными улыбками, я немного стеснялся этого повышенного внимания, мне было стыдно держать в руках конфеты и букет.

Я сидел, отвернувшись, и смотрел на проносящиеся в окне улицы.

Когда поезд въехал в центральные районы, солнце скрылось за похожими на сталагмиты многоэтажками, а пустое безоблачное небо поблекло, отражая унылую серость однотипных городских кварталов.

Что-то было не так.

Люди на улицах шли слишком быстро и нервно. Все отчаянно торопились куда-то. Какой-то человек выбежал из подъезда жилого дома и замер посреди улицы, уставившись в серое небо. Другие пассажиры о чём-то взволнованно разговаривали. Кто-то закричал.

Я вздрогнул и обернулся.

Суазор ожил в моём кармане, доставляя опаздывающие из-за перегруженной сети сообщения — методично, как отсчитывая секунды, одно за другим.

Повинуясь нервному импульсу, я вышел на следующей же остановке.

Люди на станции необычно яростно ломились в открывшиеся двери и едва не втолкали меня обратно; я старался защитить свой драгоценный букет, прикрывал его рукой, но рослый мужчина с бледным обескровленным лицом отпихнул меня локтём так сильно, что я едва не упал на платформу, а один из цветков сломался в стебле и обречённо склонил свой нераскрытый бутон.

Вскоре я остался на станции один.

Поезд тронулся, как только закрылись двери, и быстро полетел по сверкающим путям, как будто машинист пытался наверстать время, потраченное на остановку.

Я и сам не понимал, зачем вышел. Я даже не знал точно, где нахожусь. Я сел на скамейку рядом с урной и выбросил сломанный цветок. Теперь в букете оставалось ровно шесть роз — алых, едва распустившихся. Я осторожно проверил все остальные цветы, потом вытащил суазор и открыл первое же уведомление. Экран на секунду закрасился чёрным, и включился новостной канал.

— ...точных сведений, — зазвучал надрывный женский голос. — Правительство пока не сделало никаких официальных заявлений, однако к нам попала запись, снятая с одного из кораблей, участвовавших в операции.

На экране появилась голубая аура планеты, похожей на Землю; изображение тряслось, высоко над орбитой что-то ярко вспыхивало, ослепляя сенсоры корабля, и автоматический фокус камеры постоянно сбивался, из-за чего весь экран периодически заливало бессвязное марево из цветов, пока электроника наводила утраченную резкость. Призрачный горизонт плавно поднимался вверх; можно было подумать, что корабль, с которого ведётся съёмка, падает на планету — прямо в центр чудовищной бури, растянувшейся на сотни миль. Ещё через несколько секунд экран зарябил, изображение порвалось и распалось на бессвязные квадраты, а когда картинка восстановилась, я понял, что растущий над поверхностью планеты газовый гриб — это вовсе не ураган.