| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Вероника некоторое время пыталась сообразить, что несёт эта дура, а администраторша протянула руку в сторону расфуфыренной тётки, которая была занята чем-то у себя под носом, на столе.
-Это твоя мама! — произнесла администраторша, указывая на странную гостью.
-Что значит: моя мама?! — не поняла её слов Вероника.
-Это теперь твоя мама! — повторила ей администраторша. — Будешь работать на неё, пока не рассчитаешься со мной!
Вероника ничего не могла понять: какая мама?! Что значит — мама?! Мама у неё есть!
Какие-то мысли стали крутиться у неё в голове, обрабатывая слова этой наглой тётки до понятного ей языка.
Администраторша тем временем впервые за всё время бесед с нею встала из-за стола и подошла. В руках у неё что-то было, но Вероника не могла разглядеть, что это.
Администраторша протянула руки к её шее и стала что-то на неё надевать, проскочив своими пухлыми ручками под её волосы. Вероника отпрянула в сторону, назад и, вскинув руки, отбила руки администраторши:
-Убери свои поганые жерди!
Вдруг она почувствовала, как её схватили сзади, скрутили руки.
Веронике стало больно, и она непроизвольно нагнулась вперёд.
Администраторша снова подалась к ней и, схватив её за локоны волос, свисавшие вниз, чтобы она не мотала головой из стороны в сторону, крикнула одному из чеченцев, крутивших ей сзади руки:
-Держи, чтобы не рыпалась!
Чеченец взял волосы Вероники у администраторши и намотал их на кулак, как верёвку. Вероника почувствовала, как кожа её скальпа натянулась, стало больно. Ей показалось, что волосы её трещат, рвутся и по очереди выскакивают из головы вместе с луковицами.
-Ай! Больно! — вскрикнула она.
Администраторша обхватила девушки шею руками, и вскоре Вероника почувствовала, что её что-то плотно обжимает.
Это был обыкновенный ошейник. Вероника поняла это, когда увидела, как администраторша отдаляется, отходит, а в руках держит поводок. Он был намотан на автоматическую катушку, которой можно было, нажав кнопу, регулировать длину поводка, делать его короче. Второй конец ошейника тянулся к её шее.
Это было так унизительно, что из глаз Вероники прыснули слёзы.
Администраторша подошла к столу, за которым по-прежнему какими-то своими делами занималась, покуривая длинную и тонкую сигарету в мундштуке, расфуфыренная дама.
-Всё! Забирай её! Пока не отработает долг! — сказала, передавая ей катушку поводка, администраторша.
-А сколько я должна-то?! — дёрнулась Вероника, но чеченцы только крепче сжали свои объятья.
Администраторша сделала удивлённые глаза:
-А ты что? Не помнишь?!
-Нет! — воскликнула девушка в истерике сквозь слёзы.
Администраторша снова назвала сумму.
-Да не могла я вам столько задолжать! — завопила Вероника дурным голосом. — Считать давайте!
-А, что тут считать?! — приблизилась к ней администраторша. — У меня счётчик-то постоянно включен! Чем дольше бегаешь, тем больше себе набегаешь! Вот и набегала! Плюс ребята за тобой на Украину смотались, в эти, как их там... Сумы! Их услуги оч-чень дорогие! К тому же машина, пробег!.. Тебя что на "Запорожце" в Москву привезли?
-Я не просила, чтобы меня вообще привозили! — воскликнула Вероника.
Администраторша подошла и двинула Веронике под дых так, что та загнулась:
-А я не спрашиваю тебя! Я не просила тебя из Москвы бежать! Осталась бы, всё бы обошлось гораздо меньшей кровью! И тебе здесь никто слова не давал! Ты теперь наша, пока не рассчитаешься! А рассчитываться тебе, как отсюда до Киева раком доползти, да ещё, по дороге, чтоб тебя пердолили постоянно, поняла?!
Вероника молчала. От сильного и неожиданного удара в солнечное сплетение спазм сковал всю её дыхательную систему, и она корчилась на полу, думая, что вот-вот задохнётся.
"Мама" затушила бычок в стеклянной пепельнице, встала и натянула поводок:
-Вставай, сучка украинская, пойдём работать! Надо тебя сначала осмотреть! Но так, вроде бы, ничего! Ладная! О! Кличка у тебя рабочая будет "Лада", поняла?!
Вероника корчилась от боли на полу, ничего ей не отвечая. Администраторша со всего размаху пнула её в бок ногой:
-Отвечай, когда к тебе обращаются!
"Мама" остановила её:
-Анфиса, не порть мне товар, а то за неё, побитую, и цента не дадут...
Глава 2.
Веронику раздели до гола.
Всю одежду и нижнее бельё, которые на ней были, порвали прямо на теле, и, оставив ей высокие сапоги, вывели из кабинета администраторши, а потом прогуливались с нею, как с собачкой по коридорам гостиницы.
Впереди шла "мама". В руке она держала поводок, к которому был привязан ошейник на шее девушки.
Веронике было нестерпимо стыдно. Она никогда не чувствовала себя униженной настолько, как сейчас. Она просто сгорала от стыда и, хотя вокруг их встречали случайные и совершенно незнакомые люди, по большей части иностранцы, низко опускала голову, чтобы её лица не видели постояльцы.
Хотя был уже первый час ночи, в коридорах то и дело кто-нибудь встречался. Люди, не ожидавшие такое увидеть, испуганно шарахались в стороны от дамочки во главе процессии, горделиво, медленно, будто бы победно, словно на каком-то феерическом шоу-параде вышагивавшей по самому центру прохода.
Все, кто попадался им на пути, видели фантасмагорическую картину.
Впереди кавалькады шла, гордо выпятив грудь и подняв подбородок, вся из себя расфуфыренная, помпезная дама лет более чем средних, в красном платье с глубоким до неприличия декольте, в красных чулках в очень крупную сетку с большими, словно руками вязаными узлами, в белых полусапожках на высоком каблуке с золотистыми цоколями над подковками.
В руке у дамы был поводок, на котором та, будто какую-то собачку, вела за собой следом ослепительно красивую, совершенно голую девушку, стыдливо прикрывающую своё лоно руками. Поводок дамочки в красном платье с неприлично глубоким декольте был пристёгнут к широкому ошейнику, опоясывавшему красивую шейку с шестью конусообразными металлическими шипами, навинченным на него по периметру.
Девушка низко опускала голову, отчего её лицо было видно плохо. На щеках её рдели пятна густого пунцового румянца стыда. Локоны шелковистых, переливающихся оттенками русого волос играющими в свете галогенновых светильников волнами ниспадали на её плечи, а с них стекали частью на спину, а частью вперёд, на грудь.
Красивые, изящные, одновременно сочные и в то же время девических форм и размеров груди слегка колыхались при ходьбе девушки. Их линии, плавно переходя от почти вертикального пике с её хрупких плеч к ниспадающим, сходящимся сверху и снизу двум пересекающимся гиперболам, заканчивающимся сосцами, очерчивали собой круглые, налитые книзу формы, образующие две увесистые, словно наполненные гроздьями спелого винограда, чаши, упруго пружинящие на своей подвеске.
Каждая грудь девушки, цвета слоновой кости, светила в свою сторону большим ярко-розовым, как красная медаль, соском, ослепляя и завораживая красотой, великолепием и неожиданностью появления там, где этого по природе и обычаю вещей не должно было быть с точки зрения нормального добропорядочного бюргера или постояльца другой цивилизованной породы, вроде англичанина, француза или американца, всех случайных мужчин, видевших это чудо.
Позади процессии следовало несколько мужчин кавказской наружности с суровыми лицами, одетых в строгие костюмы и белые рубашки-косоворотки, внимательно озирающихся по сторонам и обшаривающих колкими взглядами чёрных глаз перепуганных и озадаченных очевидцев происходящего, которым было и невдомёк: то ли это охрана, то ли сопровождение странной процессии.
Постояльцы, большинство из которых были иностранцы, не могли понять, что это такое они видят. И вполне может быть, что они принимали это за чудачество администрации гостиницы, которая устраивала такое своеобразное развлечение, какое-то экзальтированное театрализованное шоу на средневековые темы, привлекая, таким образом, в эти нелёгкие посткоммунистические времена к себе на постой будущих клиентов, которые прилетят и остановятся в следующий раз именно здесь, а не в каком-нибудь другом месте, наслушавшись от своих уже посещавших Россию знакомых о творящихся в этой гостинице невероятных, экзотических и даже экзальтированных ночных чудесах, вроде этой прогулки вызывающе одетой, в возрасте дамы с совершенно голой, завораживающей красоты девушкой на поводке вместо собачки.
У иных наблюдавших эту сцену бюргеров, случайно оказавшихся в эту минуту на пути процессии, были с собой фотоаппараты. Иностранцам вообще всегда было свойственно постоянно находиться в любом месте, куда бы они не направились или где бы они не присутствовали, с записывающей и снимающей аппаратурой, поскольку в посткоммунитической России можно было внезапно наскочить на такой материал, который с удовольствием приобрёл бы у них дома, в благополучной Европе или Америке, какой-нибудь журнал или газета, специализирующиеся на освещении событий в постсоветском Союзе за весьма приличные деньги, сразу окупившие с лихвой все расходы на поездку в эту дикую и странную страну.
Многие из очевидцев, у которых были при себе фотоаппараты, от удивления увиденным не могли даже опомниться и вовремя сообразить, что нужно хвататься за камеру и снимать, пока процессия проходит мимо. Некоторые, наиболее шустрые и предприимчивые, те, кто приехал сюда специально в поисках сенсаций, вскидывали свою технику, но сопровождавшие процессию мужчины, заметив это, тут же быстрым шагом подходили, закрывая объективы ладонями, и, мотая головой, что-то говорили на непонятном бюргерам языке, пресекая все попытки заснять кавалькаду. По интонации и выражению их лиц иностранцы понимали: снимать нельзя.
Некоторые пытались присоединиться к процессии и идти следом, но чеченцы, заметив хвост, отсекали его на ближайшем повороте.
Одному из свидетелей сцены всё-таки удалось сделать снимок.
Вспышка озарила Веронику. Всю дорогу она смотрела, не поднимая глаз, в пол, но ей стали видны синеватые отсветы и блики, озарившие её живот и бёдра.
Один из чеченцев тут же подскочил к иностранцу и, что-то гырнкув, выхватил у него из рук камеру, затем, хотя тот протянул руки к своему аппарату и стал кричать "No! None!..", открыл крышку и длинным рывком выпустил всю плёнку наружу, на пол. Потом вернул камеру обратно и хладнокровно присоединился снова к ушедшей вперёд процессии.
Помпезная дама, возглавлявшая кавалькаду, совершенно не обращала внимания на удивлённых и даже напуганных такой экзотикой постояльцев. Она словно прогуливалась по своему личному зимнему саду с собачкой где-то далеко за городом. Она иногда оборачивалась назад и поддёргивала поводок, к которому была прицеплена за ошейник девушка, вверх, так, чтобы он хлестнул её по низко опущенному лицу как можно сильнее. При этом она что-то говорила девушке. Иностранцы не понимали русского, но в отличие от них Вероника хорошо различала её слова:
-Подними харечку, симпатяшка! А не то в кровь расхлещу — нечего прятать будет! Проститутка не должна прятать своё лицо! Это её товар!
Вероника не собиралась быть проституткой!
Проституткой!!!
Она согласна была делать, что угодно, даже мыть туалеты, чтобы отработать долг, но быть проституткой?!!
Впрочем, она понимала уже, что простых уборщиц голыми по гостинице не водят.
Её обкатывали, чтобы она привыкла не стесняться своего голого тела на публике, при случайных людях, поскольку это была её будущая рабочая форма, которая не должна была её смущать.
Женщине, особенно красивой от природы, свойственна стыдливость. Редко какая особа, не натренированная практикой публичного "аля, в чём мать родила" дебюта, сможет спокойно, как ни в чём не бывало, переносить своё присутствие в обнажённом виде при многочисленных одетых зрителях. И теперь у Вероники эту стыдливость выжигали из души пламенем стыда, от которого щёки горели, как факела.
Веронике было и жарко, и холодно.
В коридорах гостиницы было довольно прохладно. Ветер гулял по переходам. В другой обстановке на таком холоде и сквозняке она уже давно озябла бы и забеспокоилась о своём здоровье, постаралась бы укутаться, чтобы не простыть. Но сейчас она шла словно отрешённая от происходящего с ней, даже не помышляя прятаться от холода.
Да и как ей было укрыться? Во что?!
Стыд, которым она горела внутри, не давал ей почувствовать полную силу прохлады, а вся нереальность происходящего сразу ошеломила её до такой степени, что она вообще уже не реагировала ни на что вокруг.
Единственное, что она понимала, это то, что её тело, её любимое, красивое, самое прекрасное в мире тело, изысканный храм её души, был выставлен теперь на обозрение посторонней к нему публике, которая сама-то пребывала в недоумении от происходящего, но старалась не подавать виду, наверное, думая, что это проявление какой-нибудь национальной особенности русских, обычая, которого они не знают по причине крайней редкости его совершения.
Вероника не могла сказать точно, сколько времени её водили по коридорам гостиничного комплекса, спускаясь и поднимаясь по лестницам, проезжая на больших роскошных лифтах с этажа на этаж, пересекая залы и переходы между частями огромного здания. Ей казалось, что это длиться бесконечно.
Но вот процессия подошла к дверям, где наготове стоял какой-то швейцар.
При подходе "мамочки" он поприветствовал её уважительным, лизоблюдским даже, поклоном и, протянув руку, открыл перед ней дверь, сам оставшись в стороне от пути её движения.
"Мама" вошла в распахнутые швейцаром двери, как королева в тронный зал. Она как двигалась, так и, не сбавив ни на йоту скорости, прошла в просторную залу роскошного номера с четырьмя огромными красными бархатными диванами в виде ракушек, занимавшими едва ли не половину всего внутреннего пространства.
Пол номера от одной стены до другой был покрыт длинноворсовым белым ковром. Огромное окно на всю стену было зашторено тяжёлыми зелёными, отблёскивающими в свете приглушенного освещения от бра в виде свечей на золотых подсвечниках-рожках. Они висели рядами вдоль оранжевых стен комнаты по соседству с дорогими, эпического размера картинами в больших золоченых рамах.
Вероника в сопровождении чеченцев, увлекаемая поводком, вошла следом.
-Дайте ей водки! Разотрите! — приказала дамочка, усевшись на диван-ракушку.
Разуваясь, она при этом задрала ногу на ногу, отчего Веронике стало видно, что под платьем у неё ничего, кроме чулок, нет.
Зашедший следом за процессией и закрывший входную дверь швейцар подошёл к сервировочному серебристому столику на золоченых колёсиках, стоявшему недалеко от входа в номер, на котором были закуски и спиртное, и, налив из графина водки, протянул Веронике стограммовую стопку.
-Пей! — сказала "мама", глядя на неё снизу.
Она сказала это спокойно, но так, что Вероника даже не подумала ей перечить и тут же осушила рюмку, запрокинув её в горло.
Водка была резкая, противная, с запахом — отвратительная! На Украине такой не делали.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
