Птица над городом

Иван присвистнул, поманил хозяина рукой. Монитор стоял ко мне спиной, но я догадалась, на что они смотрят: в режиме слайд-шоу перед ними нарисовалась фотография пиар-менеджера компании 'Веникомбизнес'. Отлично сделанное, профессиональное фото... И зачем я, идиотка, не стерла файл, после того как показала Наталье?! Думала — вдруг пригодится? Точно, пригодится. Только не тебе.

Глава 17.

Молодые особи птиц многих видов боятся всего живого и двигающегося, и только постепенно они узнают, кого им следует, а кого не следует бояться. А вот молодые галки ни перед кем не испытывают страха.

Научно-популярная статья.

— Ты не вздумай оборачиваться, барышня. А то я по птицам стрелять не люблю. Жалко.

Я посмотрела в лицо охраннику. Обычный дядька, полноватый, усатый, на щетинистых щеках багровые пятна. Обычный пистолет в руке, такой же, как Валеркин. Ствол нацелен на меня.

— А по женщинам — любите?

— А ты не женщина. Ты оборотень.

— Понятно.

Чего же тут не понять. Птицу убивать жалко. Женщину — стыдно. А меня — почему бы и нет.

— Иди давай. Быстрее дойдешь, быстрее...

Он не договорил. А меня уже не хватило на новое ехидство. Не скажу, что страх мне не был знаком, при моей добровольной общественной нагрузке были случаи испытать это чувство. Но от страха и беспомощности вместе взятых я успела отвыкнуть. Со времен нормальской школы, где я училась в младших классах — только там, как бы плохо ни приходилось, пуля в спину мне все-таки не угрожала.

За дверью оказалась... лаборатория. Или медицинский кабинет. Или пыточная камера из фантастического фильма. Зашторенные окна, неоновый свет. Кресло с подголовником, снабженное ремнями, ошейником и ножными браслетами. И тип в расстегнутом белом халате. Кажется, знакомая рожа, особенно этот лохматый чуб и оттопыренная нижняя губа...

— Куда ее? — спросил усатый.

— Если птица, значит, наверх, — скучно ответил тип в халате и опустил вниз рубильник на пульте. — Всё, можно.

Меня пихнули стволом между лопаток.

— Поднимайся, барышня. По ступенечкам.

Ступенек было пять, они вели на помост, а наверху стояла арка. Не какой-нибудь помпезный портал в иной мир, а банальная такая арка, вроде той, через которую прогоняют публику у входа на выставки и театры на предмет выявления бомб.

Охранник поднялся за мной, слегка подтолкнул, я шагнула в арку, чтобы не упасть. И ступила на металлический лист. Который тут же провернулся у меня под ногой.

Я не поняла, успела я обернуться или нет. Очнулась в человеческом Облике, на дне огромного ящика, на чем-то мягком и шатком. Попыталась встать на ноги с четверенек — и охнула от боли в щиколотке. Ничего удивительного: падать с высоты больше метра, не тормозя крыльями, мне тоже не доводилось очень давно. Так или иначе, я почему-то все еще была жива.

В ящике прямо перед моим носом открылась дверка, свет заслонили чьи-то голова и плечи.

— Выходите, барышня.

На 'вы' перешел, безразлично отметила я. Твердый пол качался под ногами не хуже батута, и усатый дядька, уже без пистолета, подхватил меня под мышку.

— Вот видите, Галина Евгеньевна, не все в мире так однозначно, как вам представляется. Вчера вы оборотень, а сегодня — нормальный человек.

Я ничего не ответила, только приложила все усилия, чтобы встать ровно. Время для гордых отповедей не пришло: белобрысая физиономия Антона Михайловича странно расплывалась у меня в глазах, а лампы под потолком то вспыхивали ярче, то отказывались светить. И все тело сотрясала дрожь, как после суточного перелета на голодный желудок.

— Ну что, чем порадуете? — обратился он к типу в халате.

— Все как обычно, — ответил тот. — В фокусе. Что дальше?

— Готовьте импозицию.

— А что готовить, все готово. Кому будем делать?

— Мне! — в голосе Антона мне послышалось раздражение, а что касается второго... кто же он такой? Ведь я знаю его, хоть убейте...

— Кхм, если хотите знать мое мнение...

— Не хочу.

— Вообще-то клиенты...

— Делайте что вам велено.

— Ка-ак скажете, — обиженно протянул ученый. И тут я вспомнила. Те же два слова, с той же точно интонацией он сказал Святославу Николаевичу, когда тот посоветовал оставить электрофорез еще на час.

Ну, Никонов... я подозревала, что ты скотина, но не знала, что ты полная сволочь.

Меня отвели в маленькую комнату с одним зарешеченным окном. Через окно открывался вид на верхушки тополей и улочку, отходящую от проспекта. Гадать, далеко ли Настина камера, не было сил.

Если верить часам, прошло всего-то пятьдесят минут. Но я то ли заснула, то ли потеряла сознание. Шевелиться было больно, каждая мышца ныла. Я вспомнила, что случилось... и тут же тело опять свело судорогой, спину и плечи прошила новая боль. Обернуться, понятное дело, не получилось.

Так, надо успокоиться. Медленный вдох, выдох еще медленнее. Я понимала, что происходит. Синдром известный. Оборотень, потерявший способность оборачиваться, пытается воспроизвести ощущение вспышки резким мышечным сокращением. Рывком покинуть человеческий Облик. Врачи нормалов в разное время и в разных странах принимали это за эпилепсию, за истерический припадок, за одержимость бесами... В общем, малопривлекательное зрелище для стороннего наблюдателя.

Да и самому подопытному — никакого удовольствия.

Ясно одно: это не просто заклятье, запирающее оборотня в человеческом Облике. Тому заклятью я неоднократно подвергалась, и сама его накладывала (на Машку перед прививкой). Так вот, то, что случилось со мной сейчас, — совершенно другое. Разница как между наглухо запертой дверью — и дверью взломанной, висящей на одной петле. Там, где прежде обитала птица, — пустота. Я больше не оборотень.

Известное дело, самые болезненные потери — когда теряешь то, чего не замечал и полагал само собой разумеющимся. Молодость, например, или здоровье, или талант, или родных. Или свою птицу... Ладно, горевать и рефлексировать будем потом, сначала перестань дергаться!

Я лежала на кровати с железной спинкой, на ухабистом казенном матрасе (больницу они ограбили, что ли?). Смотрела в потолок и дышала по науке. Скоро приступы прошли, в голове прояснилось. Лучше б не прояснялось. Отчаяние было за распахнутой дверью.

Я не думала, что меня могут убить. Сначала не приходило в голову, потом — не было сил бояться. Потом вяло поразмыслила и решила, что вряд ли. Сразу они меня не пристрелили, видимо, собираются еще расспросить: откуда я на самом деле про них узнала, да с какой стати у меня во входящих телефон их пациентки... А скоро будет поздно. Валеркины ребята наверняка уже разгадали загадку и разворошат это гнездо, самое позднее, завтра. Плохо, если завтра, мои будут волноваться... Машке мама с няней чего-нибудь соврут... Так или иначе, два дня я продержусь. Если они не сразу приступят к форсированным методам допроса — а по идее, не должны, сейчас не тридцать седьмой год и даже не девяностый. В ванной не затопят, кстати, и нет тут ванны, утюг на спину не поставят... Хотя кто их знает, этих борцов за равные возможности. Да не все ли равно. Что мне терять?!

...Полет над Воронцовскими прудами. Вам приходилось когда-нибудь глядеться в зеркало величиной со стадион? Небесный круг — подо мной, синее облачное небо, дрожащее от ветра, и мой силуэт в нем то уменьшается, превращаясь в маленький крестик, то растет, когда я снижаюсь. Поднимаюсь выше; воздух упирается в маховые перья, держит на себе и несет вперед. Виражи над старыми крышами — я складываю одно крыло, и воздух слева становится реже, пропускает меня, ведет по дуге, по спирали, пока один резкий взмах не выправит траекторию. И совсем иначе набираешь высоту в ветреный день: будто карабкаешься по ступенькам, отталкиваешься каждым ударом крыльев... Всего этого больше не будет.

Снова придется ездить в метро. Я вспомнила пафосные речи Антона Михайловича о пробках. Забавно, что именно автомобильные пробки этот белобрысый жлоб считает уделом бы-ы-ыдла... Хотя почему нет: в метро ездят как раз не худшие представители нации... не только они, к сожалению... Как говорит моя коллега, прорыть бы в Москве второе метро, куда пускали бы только приличных интеллигентных людей!

Ну и что, можно подумать, я не добиралась на работу и с работы на метро! Добиралась. Годы и годы, до тотальной компьютеризации, когда нужные вещи не умещались в карманы! Плотная толпа перед эскалатором, ты зарыта в толпу, как в землю по горло, все переступают, будто стреноженные, маленькими шажками, в нос лезут чужие кудри, сзади бредут парень с девицей, похожие на Шрека и Фиону, несчастливых в личной жизни и дурно воспитанных — в руках у обоих бутылки пива, дискутируют о любви и семейном долге через слово матом...

Нет, но можно же не ездить в час пик, у меня же свободный график! Или машину купить, в школу возить ребенка... У Машки будет мама-нормал, ну и что, это случается. Зато теперь не надо будет преподавать в школе, от москвоведения, по крайней мере, я избавлена. И от оперативной работы — теперь уже точно навсегда. Ну и займусь журналистикой, ничего страшного, где повод для слез?. Конечно, если окажется, что Матвеич действительно держал меня только для экзотики — тогда меня ждет перемена в карьере. Но и это, опять-таки, не трагедия: когда обо мне спрашивали из Журнала, Который Якобы Круче, Чем Мы, они ведь не знали, что я оборотень? Найду работу, ребенка прокормлю.

Но как же не хочется — погружаться в эту тусовку с головой. Единственно приемлемый способ существования в Москве — это жизнь в нескольких мирах одновременно. Один из моих миров у меня только что отобрали.

А что осталось? Человеческий Облик. Дочь и любимый человек... лис-оборотень, у которого не может быть амуров с нормалкой... или может? Я ведь... А он...

Стоп, хватит ерунды! Я же только что подставила его.

Даже не будь в файле данных о камере, которой было сделано фото, — установить, где велась съемка, дело ерундовое, не могут они не узнать собственную корпоративку. Отчетливо видно, что снимали не телефоном и не 'мыльницей'. Дальше просто: вряд ли на их задрипанной вечеринке было несколько фотографов с профессиональной техникой. А хоть бы и несколько, это не запутает их надолго. Ой, Пращур-Ворон... вот теперь действительно ой. Интересно, Ли уже сдал им работу? Если они его пальцем тронут, если только посмеют...

Для кого как, а для меня лучшее средство от слабости — это страх за других. И еще я ненавижу выглядеть идиоткой перед мужчинами. Особенно перед одним.

Приказывать себе перестать сокрушаться больше не пришлось: вся рефлексия вылетела из головы мгновенно. На смену ей пришла холодная ярость.

Всё, господа, надоело мне тут с вами. Ухожу недовольная оказанным приемом. И если вы думаете, что идиотские замки и решетки меня удержат, — это последнее заблуждение в вашей богатой на ошибки карьере. Я еще не продумала в деталях, что сделаю, но... честное слово, уважаемые, лучше б вы час назад дали мне спокойно уйти с моим веником!

Я подошла к двери. Не заперта, естественно: туалет здесь в коридоре. И вправду — как в дешевой гостинице. Главное, замок имеется. Если будет нужно, запрем ее, чтобы никто не побеспокоил. Разрыв-трава и такое умеет делать, только надо прикладывать не ладонь, а тыльную сторону сжатого кулака. Я внимательно осмотрела углы. Камер слежения вроде бы не наблюдалось. Конечно, нельзя гарантировать, что они не спрятаны очень хорошо...

Матрас на моей кровати застелен простыней, одеяло лежит в ногах, на нем слипшийся квадрат наволочки. Намекаете, что я здесь надолго? Ну-ну. Интересно, когда Антон Михайлович надумает меня расспросить про фотографию и телефон во входящих. Или у него будут ко мне и другие вопросы? Наверное, будут: едва ли он поверил, что я залезла сюда по собственной инициативе. (Ничего не поделаешь, правда всегда выглядит идиотски.) Но он не торопится. Он ведь еще не знает, что у него мало времени.

Раскрыв окно, я уперлась лбом в решетку: голова не пролезала между прутьями. Вот теперь пора выяснить, где водосточная труба и, стало быть, Настино окно. Если бы сейчас обернуться...

Просто я напрочь забыла, что не могу. Мне нужно было заглянуть в соседнее окно, и я обернулась. Машинально. Если бы среди птиц проводился конкурс на самый глупый вид, у галки, сидящей на линолеуме перед открытым окном, были бы неплохие шансы.

Я повертела головой, оглядывая увеличившуюся комнату: широкий подоконник нависал надо мной, будто карниз. Вытянула крыло, чтобы разглядеть его как следует. Мое крыло, такое же знакомое, как рука человеческого Облика. До последнего перышка.

Значит, эти гады все-таки врали?! Весь этот театр с тыканьем стволом промеж лопаток и люком в помосте был... театром? Психической атакой, как в фильме 'Чапаев'? И ведь сработало. Пять минут назад я была уверена, что дар у меня отнят. Холера, он и был у меня отнят, меня били самые настоящие судороги! А что теперь переменилось?

Следом пришла еще одна дурацкая мысль: может, пока я лежала в отключке, мне успели дать какой-то наркотик, и теперь я только воображаю себя птицей? Сейчас ка-ак вылечу — и нет проблем у Антона Михайловича... Нет, не получается. Если я на самом деле человек, а не галка, я не пролезу через эту решетку. А хоть бы и пролезла, на улице все еще день, полно народу, машины на стоянке перед подъездом. Бренное тело на газоне вряд ли останется незамеченным. Не мудри, Галина Евгеньевна.

Я собралась с духом и обернулась обратно в человека. Подхватила пиджак со спинки кровати, подошла к двери и мстительно заперла ее: понадоблюсь кому — стучите. Потом аккуратно закрыла окно, а форточку распахнула настежь. Я знала, что галлюцинации бывают сколь угодно убедительными, но соображала и то, что нет времени гадать, верить или не верить своим ощущениям. Если они все-таки наблюдают за мной и поняли, что их маленький розыгрыш закончился...

Эта мысль подействовала бодряще. В форточку я не выбралась, а вылетела: кажется, просквозила между прутьями, сложив крылья, на манер летучего катера из 'Звездных войн'. Или Сережки. Ага, а это идея. Вот кто мне сейчас нужен! У нас найдется тема для беседы.

Страшно хотелось улететь отсюда как можно быстрее: ведь есть еще и вороны-охранники, никуда они не делись. Но я заставила себя повернуть и пролететь мимо окна рядом с водосточной трубой. Черный котенок дремал в позе сфинкса на белой подушке. Настя показалась мне совсем крохотной, куда младше своего возраста. Потерпи еще полчаса, девочка. Не может быть, чтобы Серега мне отказал...

А теперь — вперед!

Видел бы меня в эту минуту какой-нибудь натуралист, мировой орнитологии пришлось бы пересмотреть представления о максимальной скорости полета врановых.

Очнулась я на асфальтированной крыше панельного дома в нескольких кварталах от проклятого места. Летела сначала по прямой, отталкиваясь от воздуха со всей возможной силой, как гребец в лодочке, за которой гонится акула. Потом — зигзагом и спиралью, оглядываясь в поисках погони. Антоновых бодигардов, однако, позади не было. Проворонили меня.