Столица для Поводыря

— Он говаривал, что ежели взглянуть шире, то покер — это игра инвестиций и управления рисками.

— Что-то в этом есть, — кивает Попов. — Никогда не думал этак-то вот. Удивлялся еще, отчего это в Бостоне чуть не всякий промышленник в сию игру увлечен...

— А вы не в банке ли изволите служить, Герман Густавович? — вор тоже заинтересован. Только совершенно другим. — Ходят слухи, в Томске отделение Государственного банка откроют вскорости. Так уж вы, знаете ли, про инвестиции и риски привычно вымолвили...

Смеюсь, и тянусь за коньяком. Успеваю заметить, с какой завистью следит за моей рукой Александр Степанович. Зову прислугу, заказываю всем по бокалу. Гера шепчет в ухо, что, мол, если вызвать Карину, так и платить не придется. Скупердяй он и есть скупердяй. Копеек пожалел.

— Нет, милейший Роман Андреевич. Никакого к Госбанку отношения не имею. Но в инвестициях действительно, волею судеб, разбираюсь.

— Сейчас многие... — купец недоговаривает. Занят напитком. Но я его понимаю. Он абсолютно прав. Обе столицы с ума сходят по акциям и биржевой игре. Аристократы кинулись вкладывать деньги в ценные бумаги. Очень уж завлекательной кажется идея, ничего не делая, получать прибыль.

— И куда бы вы рекомендовали, Герман Густавович? Позвольте догадаюсь... Неужто и вас привлекли идеи туземного молодого губернатора? Сейчас, как изволил выразиться наш Александр Степанович, многие внимательно следят за Его превосходительством. Но это какие же деньжищи нужны! А вот что делать нам, у кого капиталы изрядно скромнее?

— Англия, — опускаю глаза на его перстень. — Мне достоверно известно, что там непременно найдется куда инвестировать. Даже смешно, ей-богу. Акции эти — всего лишь бумага, отпечатанная типографским способом. А под нее в Англии и кредиты дают, и акции продают в их залог...

— Очень интересно, — "Иванов" убирает руки со стола. — Вы наверняка и банки знаете, кто этаким безрассудным делом занят?

Конечно, знал. И радостно об этом сообщил. Overend, Gurney & Co. Один из крупнейших банков Британской Империи. Мне младший Асташев о нем все уши прожужжал. Какие они молодцы, рассказывал. Мол, как это они хитро придумали, когда под залог уже имеющихся акций, кредиты в Английском банке брали и новые акции покупали. Так, мол, всю страну скупить можно. Я гвардейского ротмистра тогда вот о чем подумать попросил: а что будет, если пирамида из кредитов рухнет? Вот допустим на миг, что случился кризис. Стоимость акций упала или Британия в серьезную войну ввязалась, и стоимость денег резко выросла. Частные держатели счетов в этом непомерно раздутом банке пришли за своими деньгами, и выяснили, что богатств никаких не существует. Только тонна макулатуры, купленная под обеспечение другой макулатурой. Мало что ли таких случаев на моей памяти в той, прошлой жизни было? Один ипотечный кризис в первое десятилетие двадцать первого века чего стоит.

И потом еще размышлял. Думалось мне, что вот нужно мне и паровозы и станки всевозможные в Европе покупать. Они, гады, и не откажут. Только цены заломят такие, что дорога моя в два раза сразу в цене подскочит. А вот как было бы чудно, если бы в один прекрасный момент, эти их товары вдруг обесценились. И ведь сделать-то это совсем не сложно. Законов, всерьез регулирующих хождение ценных бумаг, еще как таковых ни в одной стране нет. Что стоит напечатать пару тысяч бумажек в типографии, и толкнуть потихоньку. Это ведь неминуемо доверие к бумагам подорвет. А там и до кризиса недалеко...

— Только знаете что, любезный мой Роман Андреевич! — заканчивая делиться своими размышлениями, попросил я. — Вы, как в Лондоне окажетесь... Ну, вдруг оказия какая-нибудь, или еще что... Вы вспомните о своем знакомце из славного города Томска. Пришлите мне депешу телеграфом. Так, мол, и так. Привет вам, Герман Густавович из столицы Великобритании... Прямо на городской почтамт и пришлите. Тут уж, поди, передадут.

"Иванов" неожиданно громко засмеялся и пообещал непременно меня оповестить о таком знаменательном событии. Мы с Поповым тоже хихикнули, и даже звякнули стеклом бокалов "за процветание английских банков". Вроде как — в шутку все обернули. Это я один видел, что глаза вора совсем не веселые, и рук он от меня больше не прятал.

Без азарта сыграли еще несколько партий. Почти все выиграл купец. Роман Андреевич размышлял о чем-то, и игра, похоже, его уже раздражала. Я подумывал о том, как бы потактичнее отговориться, и отправиться искать Карину. В конце концов, я ведь только ради нее и заявился в клуб. Покер — это, конечно, тоже хорошо. Но хотелось годовщину отпраздновать, расслабиться, отдохнуть, а какой за покером отдых?

В общем, извинился и встал из-за стола. Отговорился усталостью после дальней дороги. Выслушал даже совет на будущий же день непременно баньку посетить. Мол, очень даже способствует лечению трактовой хвори.

Распорядитель зала сам появился, даже искать не пришлось. Ушлый мужичек предъявил какие-то каракули в блокнотике, вроде как счет за услуги клуба, рубля на три. Высыпал ему в ладошки оставшиеся фишки, велел взять оттуда сколько надо, а остальное обратно в ассигнации конвертировать. Он так обрадовался, что я мысленно еще не менее чем с рублем попрощался. Пусть его. Мне нужно было как-то Карину в зал вызвать. Ну, или самому в ее покои попасть. Без проводника не стоило и искать начинать.

— Там, любезный, без полутора рублей, червонец, — воспользовавшись скрупулезностью Германа, поделился я с клубным хитрованом. — Вернешь пять. И покажи, как к Карине Петровне пройти...

Тот помялся немного и, сломленный магией денег, отвел к неприметной дверце за портьерой. Дальше дорогу я уже сам нашел.

Мадемуазель Бутковская не спала. Сидела за бюро, и, прикусив розовый язычок, записывала что-то в толстенный гроссбух. Рядом, неряшливыми пачками, перевязанными суровой нитью, лежали деньги. По мне — так не много. Рублей пятьсот или шестьсот, но в подворотнях Белозерья за трешку прирезать могли. А тут, по мнению большинства жителей моего Томска — чуть не сокровища Али-Бабы. И никакой охраны.

— Карина? — тихонько, опасаясь испугать не замечающую вторжения девушку, позвал я. — Карина!

Она спокойно положила перьевую ручку на край чернильницы, потерла переносицу светящимися в свете керосиновой лампы пальцами, и одним движением другой руки вытащила из приоткрытого ящика бюро небольшой пистолетик.

— Кто там еще, к ДьявОлу? — ее небольшой акцент все-таки казался мне очаровательным.

— А выстрелить-то в живого человека смогла бы? — хмыкнул я, выбираясь из занавесей на свет. — Это совсем не просто.

— Ах, Герман, милый, — пряча игрушку на место, вскочила хозяйка клуба. И тут же кинулась мне на грудь. Зашептала что-то, замурлыкала. Потянула в сумеречный угол, к изящной софе. И мне стало вдруг совершенно все равно — смогла бы она нажать на курок или нет. Не нажала же, и слава Богу...

Вышел из клуба под утро. Со стороны восхода уже небо начинало светлеть. Хорошо было, спокойно и благостно. Все-таки женщины творят чудеса. Какая-то пара часов общения, и все волнения и тревоги уже казались никчемной суетой.

Привратник, или как он тут у них назывался, сунул в карман пальто мой "Адамс". Сам я и думать забыл о пистоле, пришлось бы днем денщика сюда отправлять. Подсказали, что на перекрестке обязательно извозчик найдется — они часто стали там поджидать припозднившихся клиентов клуба. Запахнул полы и пошел. Пролетку с дремавшим на козлах дядькой еще издалека увидел. Кричать или свистеть не стал — люди-то спят вокруг. Просто поторопился, не выпуская транспорт из поля зрения.

Может быть, потому и не заметил опасности в сумерках чьей-то подворотни. И даже удивился слегка, когда двое незнакомцев преградили вдруг дорогу.

— Добро пожаловать в Сибирь, Ваше превосходительство, — со знакомым польским акцентом, саркастично выговорил один из них.

— Хорошо ли отдохнули? — хихикнул второй.

— Что вам надо? — запихивая руки в карманы, поинтересовался я. Гадая, в порядке ли капсюля на барабане пистоля? Ну, вот что стоило проверить перед выходом на улицу?!

— Твоей смерти! — первый наверняка был молод. И еще не перегорел. Еще продолжал освобождать свою Польшу, от русской "оккупации". Отсюда и этот смешной, для темной подворотни-то, пафос.

Револьвер зацепился за что-то бойком и не желал выбираться из кармана. Гера орал, что дырку в пальто Апанас заштопает, и пора стрелять. Но мне было интересно — спланировано это нападение, или экспромт? Увидели в клубе и решили посчитаться, или следили от самого дома, и ждали?

— Лавицкий, поди, деньги посулил? — выплюнул я в лицо злодеям. — Продажные душонки...

— Сулил, да мы не взяли, — согласился первый. — Ты так умрешь. Станешь жертвой нашей борьбы за Свободу. Гордись, царский прихвостень, если можешь. Или пощады проси...

— Зачем ты, Иосиф? — шикнул второй. — Бери его, да айда за угол зайдем. Мало ли, увидит кто...

— Без имен! — рыкнул первый. С логикой у него дружбы не было. Потому что тут же объяснил свою откровенность. — Теперь-то уже что? Ему минута жизни осталась.

И достал из-за спины здоровенный мясницкий нож. Нет, ну не дети ли?

Я не стал больше ждать. И спрашивать ничего больше не стал — и так ясно, что судили и приговорили к смерти меня прямо тут, у дверей заведения госпожи Бутковской. Щелкнул взводимый боек, и я тут же нажал на курок. Промахнуться не боялся. Не с двух же метров.

Выстрел в утренней тиши прогремел, как гром небесный. Сквозь сизое дымное облако успел заметить, как Иосиф упал. А вот потом события понеслись вскачь. Резко, куда больнее для бедных моих ушей, чем пальба, заверещал пронзительный свисток. Причем откуда-то совсем рядом. Чуть ли не под ногами. Я с грехом пополам высвободил оружие из коварной ловушки тлеющего кармана, и тупо тыкал стволом куда-то в тьму.

Из неохотно расползающегося дыма выскочил второй злодей, буркнул:

— Чтож это вы, Ваше превосходительство, так-то сразу!

Каким-то хитрым приемом вывернул из кулака револьвер, и нырнул обратно в вонючую мглу. Из-за глухо забора выпрыгивали какие-то люди. В нашу сторону мчалось сразу два или три экипажа. Шум, гам, суета. Доктор со своим неизменным саквояжем...

Промелькнул длинный и худой Варешка. Миша Карбышев стянул с меня пальто и тушил тлеющую ткань. Полусонный Кретковский приглушенно каркал, размахивал руками. И заполошенный, надрывный, чуть ли не панический женский вопль:

— В батюшку начальника нашего стреляли!!! Ой, что делается-тааааа!!!!

#8

Логистика

Дано: "Комиссионерство сибирского буксирного пароходства" распоряжается шестью кораблями и тринадцатью баржами. У торгового дома Тюфиных — еще три парохода и четыре баржи. Из девяти судов — на трех установлены слабые тридцатисильные двигатели, и по Оби против течения больше одной баржи они не потянут. Только два из девяти — смогут буксировать три. Остальные — две.

Требуется перевезти две с половиной тысячи человек из Томска и тысячу двести из Колывани до Бийска. Почти все — обременены скарбом, скотом и лошадьми. Из опыта прошлогодней экспедиции я уже знал, что в таких условиях, больше полутора сотен человек на одну баржу не вмещается, а путь в одну сторону занимает около трех недель. Навигацию в этом году планировали открыть раньше обычного, первого мая, но к концу июня большая часть кораблей должна стоять на погрузке в Черемошниках. Иначе Тецков с товарищами и Тюфины начали бы нести убытки.

Спрашивается: как мне перевезти переселенцев и не разорить владельцев пароходов? Они и так на выросшую вдоль берегов гору кяхтинских товаров с тоской смотрели. Еще бы! Там одного чая было с полмиллиона пудов, а это по нынешним расценкам на транспортные перевозки — не меньше четырехсот тысяч серебром. Да два раза по столько грузов в Тюмени к отправке в Томск ждало. На одну баржу в среднем чуть больше пятидесяти тысяч пудов вмещается...

Ах, да! Забыл сказать. У рек Сибири тоже есть свой жизненный цикл. В течение одного лета они несколько раз то мелеют до неприличия, то наполняются водой до опасных для прибрежных жителей уровней. Весной, конечно же — паводок. По высокой воде корабли могут зайти в те речушки, куда в иное время и на байдарке не заплыть.

Потом, примерно к середине лета, все реки мелеют. Из-за плохо изученных фарватеров, становится опасно плавать даже в Оби. Капитаны осторожничают. Ждут, когда начнут таять ледники Алтая, и уровни рек вновь не подымутся.

К сентябрю "горная" вода уходит, но с началом ноября, с осенними дождями, начинается самый короткий из благоприятных периодов навигации. Тут уж наоборот — выжимают из машин все, что только возможно. Бывали случаи, когда суда зазевавшихся корабелов вмерзали в лед вместе с баржами...

Речка Тура, на берегах которой стоит Тюмень — не велика, а Ирбитская Ница — и того меньше. И если по Туре, в принципе, можно осторожненько ходить и низкой водой, то по Нице — только на высокой. Это значит, что по-хорошему, скопившиеся вдоль Томи грузы следовало бы вывезти в Тюмень вперед моих переселенцев. Однако же, я плохо себе представлял, эпидемии каких болезней могут начаться летом во временных лагерях, где стали бы ждать отправки тысячи людей. Врачей даже спрашивать страшно было. Дизентерия, холера, чума. Я уж не говорю о банальной оспе, о которой в мое время никто уже и не вспоминал.

Можно было бы конечно отправить часть переселенцев — хотя бы казаков с семьями — на юг пешим ходом. Но тогда они добрались бы в Бийск, в лучшем случае, к осени. И пришлось бы устраивать там их на зимовку. А значит — кормить, поить и занимать каким-нибудь делом прорву народа.

Да и не в казаках главная проблема. И даже не в ссыльных поляках, заваливших канцелярию правления прошениями о предоставлении земельных наделов. Этих-то как раз не сложно было бы расселить на свободных участках Каинского, Томского и Мариинского округов. Губернский землемер, Михаил Силантьевич Скоробогатов записку подготовил, с картой-приложением, согласно которой только в трех этих округах можно было разместить не менее ста пятидесяти тысяч семей! С выделением пятнадцати десятин земли каждой, конечно. Указ Министерства государственных имуществ от 1843 года никто так и не отменил.

Но это значило — отсрочить колонизацию очень важных в военно-политическом плане территорий на юге Алтая. Да и в столице могли не понять моих проблем. Зачем, спрашивается, пыль поднимал? Зачем с прожектами отделения Чуйской степи от Кабинетских земель по инстанциям бегал? Куда ни кинь — всюду клин...

Но самым важным, на тот момент, было — как можно быстрее убрать из Томска Потанина с компанией. Особенно после этих Шашковских лекций. Устроили мне тут, понимаешь, цирк с конями. Мой, сравнительно, консервативный, город прямо-таки на уши встал. Я в казачьем полку и городовом батальоне казарменное положение ввел.

Кстати сказать, мое назначение командиром Одиннадцатого Томского линейного батальона, получило неожиданное продолжение. Восемнадцатого марта Государь повелел это подразделение вывести из подчинения Командующего Западносибирским военным округом, с переводом в Корпус внутренней стражи Министерства Внутренних Дел. И соответственно, официально подтвердил мое над ним командование, как старшего в краю чиновника МВД. Правда, и название пришлось изменить. Теперь мои пехотинцы стали называться 51-м Томским губернским батальоном. Самым же забавным довеском к этой новости стало то, что тот самый, прежде подконтрольный Горной администрации Десятый линейный Барнаульский батальон, этим же повелением, стал Алтайским горнозаводским батальоном. И тоже был переведен в Корпус. А так как чиновники АГО к МВД отношения никакого не имели, то и это подразделение перешло под мое командование. Больше в губернии серьезных воинских частей вообще не было. Я, нежданно-негаданно, стал обладателем настоящей армии.