— Милый Эрвин, если твой лорд-отец выздоровеет, вернешь ли ты ему герцогство?
— Без колебаний. У отца будут все права на него. А я порадуюсь, что он возьмет на себя управление Первой Зимой, ведь у меня множество дел в столице.
— А знает ли хозяин Перстов, что ты настолько предан отцу?.. Я имею в виду: не хочет ли он исцелить лорда Десмонда, чтобы посеять вражду внутри Дома Ориджин?
— Умно... — признал Эрвин. — Обоснованная версия. Пожалуй, матушка, отчасти вы правы: мы можем надеяться.
Леди София гордо подняла подбородок:
— Когда я выживу из ума, дорогой, непременно извещу тебя об этом. А до тех пор не смей считать свою мать глупой овечкой.
— Приношу извинения, миледи. Я обрадовался преждевременно...
— Ах, негодный!
Они посмеялись. Вернув серьезный вид, леди София спросила:
— Скажи, когда ты планируешь сообщить о непричастности Адриана?
— Простите, мама?..
— Подлинный хозяин Перстов — не Адриан. После моей с ним беседы это совершенно очевидно. Коронация была, кажется, самым подходящим моментом, чтобы очистить имя владыки. Однако в дороге мы беседовали со многими людьми, и никто не говорит ни о каком хозяине Перстов. Вся Империя продолжает верить, что Эвергард и пленников за Рекою сжег Адриан. Когда ты развеешь это заблуждение?
Теперь и Эрвин стал очень серьезен.
— Матушка, я прошу вас, а также всех за этим столом. Ни с кем, ни при каких условиях не упоминайте никакого хозяина Перстов. Злодеем был Адриан, и теперь он мертв. Самозванец Галлард, восстание на Западе, пропавшая графиня Нортвуд, малолетняя пьянчуга на престоле — довольно хаоса в этой несчастной стране! Не хватало только слухов про таинственного Властелина Перстов!
Леди София попыталась возразить, и Эрвин добавил, понизив голос:
— Я сказал: "Прошу"?.. Простите, неудачная фигура речи. Я приказываю молчать о хозяине Перстов. До тех пор, пока не прикажу обратного.
Все затихли, несколько ошарашенные. У Аланис было такое выражение лица, будто она лучше других поняла смысл приказа.
* * *
Так было заведено у брата с сестрой, что, встретившись после долгой разлуки, первым делом они обсуждали самое важное. А самым важным оба считали то, что волнует. Глупость ли, мелочь, пустяк — не суть. Если это беспокоит, значит, это важно.
Такие разговоры не предназначались для чужих ушей, потому после ужина Иона укрылась в своих покоях, попросив Сеймура не впускать никого, кроме брата. Очень скоро Эрвин пришел в гости.
— Как вы обустроились, леди Иона София? По нраву ли вам покои? — широким жестом он обвел комнату. — Вы знаете, любезная леди, что все гостевые покои дворца обставлены и украшены в стиле разных земель Империи. В предыдущие визиты вам всегда предоставлялись комнаты северного убранства — на том глупом основании, что вы северянка. Но я преломил скучную традицию и выбрал для вас самую южную изо всех комнат! Довольна ли моя милая леди?
Комната была насквозь пронизана духом Шиммери — таким, каким представляла его Иона. Горы бархатных подушек, полотняные шкафы, стенные панели в резных цветочных узорах, картины с диковинными пестрыми тварями. В воздухе плывет аромат благовоний из двух высоких бронзовых чаш, журчит вода в крохотном мраморном фонтане.
— Миледи в полном восторге! Когда я попаду в настоящее Шиммери, там все должно быть именно так! В противном случае мне придется захватить Юг и полностью его переделать!
Она усадила Эрвина за столик, сплетенный из виноградной лозы.
— Однако, милорд, я хотела бы начать беседу с главного. Что у вас на сердце?
— О!.. — Эрвин ответил с усмешкой. — Пока шла война, меня беспокоили только две сущности: Адриан с его войском и мои собственные офицеры. Но теперь наступил мир... и тревожным стало все. Во всем вокруг есть подвох, каждую минуту что-нибудь идет не так. Не хватит тысячи глаз, чтобы за всем уследить, и ночи — рассказать обо всех проблемах.
Иона готова была слушать хоть десять ночей подряд и всем видом показала это, но Эрвин покачал головой:
— Лучше начни ты, подай пример. Что тебя беспокоит?
Слуги уже убрались в покоях, и не столь уж многочисленные вещи Ионы растворились в недрах шкафов, бюро и комодов. Однако самое сокровенное она сама спрятала под замок, едва войдя в комнату. Теперь Иона повернула колесики на ящичке секретера, четыре цифры ее даты рождения встали в ряд, и пружина вытолкнула ящик из ниши. Там лежала шкатулка из белого дерева. Иона открыла ее. На бархатном ложе покоились стеклянный пузырек и вороново перо. Иона взяла пузырек платочком, и даже сквозь ткань ощутила холод.
— Это — все, что осталось от человека. Не знаю, кем он был, какое носил имя. Его и еще тридцать невинных замучил насмерть брат моего мужа.
Она рассказала Эрвину все — от первых подозрений Минервы до конфликта с Виттором. Эрвин слушал с предельным вниманием, однако Иона догадалась:
— Ты уже знаешь?..
— Мне было важно услышать из твоих уст. Но да, история мне знакома. Первым поведал ее секретарь Итан Гледис. Он твердил, что Мартин Шейланд едва не убил ее величество, и требовал предать злодея имперскому суду. А вторым рассказчиком стал граф Виттор. Он прислал курьера с депешей, в которой описал действия брата как досадное следствие душевной болезни.
— Виттор писал тебе?..
— Конечно. Странно было ждать иного.
— И что ты думаешь обо всем этом ужасе?
Эрвин взял пузырек, выдернул пробочку. Осторожно приблизил к носу и тут же брезгливо отдернулся.
— Редкостная дрянь... Не думаю, что оно хотя бы простуду вылечит.
— Я не о том спрашиваю! — воскликнула Иона. — Что думаешь о поступке Мартина?
— Мое мнение сильно зависит от твоего ответа на один вопрос. А именно: причастен ли граф Виттор?
— Нет.
— Ты уверена?
— Да.
Иона рассказала о проверке, устроенной мужу.
— Весьма разумно, — похвалил Эрвин. Протянул паузу. — Однако...
Иона покраснела от стыда. Конечно! Эта проверка отдавала позором и бесчестием, нельзя было опускаться до нее!
— Ты должен меня понять... — прошептала Иона.
— Я хорошо тебя понимаю. А ты меня — едва ли. Будь добра, напомни, какой приказ я дал тебе в Первой Зиме?
— Беречь союз с графством Шейланд.
— Именно. Для достижения цели от тебя требовалось совсем немного — любить мужа. Я не сказал прямым текстом, но это казалось очевидным. Любить своего мужа — неужели сложно?
— Я люблю его!
— В таком случае, где он? Почему не приехал с тобою?
— У него были важные дела...
— Неужели?
— И еще он побоялся гнева императрицы. Она прислала голубя, требуя выдать Мартина на суд. Виттор остался в Уэймаре, чтобы не...
Иона осеклась, заметив насмешку в глазах брата.
— Гнев императрицы — о боги, как это ужасно! Придя в ярость, ее величество может... дай-ка подумать... выпить лишний кубок орджа? Сразить противника смертоносным сарказмом?.. Сестра, порою ты наивна, как младенец! Шейланд боится нас с тобой!
— Боится нас?.. Но почему?
— Потому, что ты, сестрица, недостаточно любишь его. Виттор совершил глупость — после нашего поражения при Пикси хотел переметнуться к Адриану. Едва я взял столицу, он одумался. И ты могла показать, что, как верная жена, будешь с ним всегда и везде, разделишь любые невзгоды, защитишь и поддержишь. Могла даже сказать мужу, что скроешь от меня его метания! Но ты, напротив, дала понять, что глубоко осуждаешь малодушие Виттора. Ты не поверила его клятве и учинила унизительную проверку. Всем видом ты показывала, что не доверяешь столь мелкому существу, как твой муженек. И хуже всего, говорила не от себя лично. Я же тебя знаю! Ты осудила его со всею надменностью Дома Ориджин, окатила всем высокомерием Севера! Вот почему он не приехал.
Когда Иона сумела вымолвить хоть слово, она прошептала:
— Ты несправедлив ко мне... Я поступила так, как велела честь...
— Именно! Ты выше Виттора, и честь велит тебе не скрывать этого. Но теперь послушай, что скажу я. Граф Виттор Шейланд — уникальный человек в экономике. Он талантливый финансист, и при этом — лорд. Деньгами Адриана управляла свора низкородных собачек — министр финансов, казначей, сборщики налогов... Но за всеми ними присматривал финансовый советник — граф Виттор Шейланд! Не имея личного доступа к казне, он мог разобраться во всех делах и отчетах, и указывал владыке, если видел что-то подозрительное. Так Адриан держал в узде чиновничью свору. Твой муж, не имеющий войска и доблести, был бесполезен на войне. Однако теперь, когда пришел мир, я чертовски рассчитывал на его помощь!
— Но, Эрвин!..
— Послушай далее. Братья Крейг и Дональд Нортвуды бились рядом с нами в двух крупнейших сражениях: при Пикси и в Лабелине. Правда, при Пикси оба ухитрились попасть в плен, потому в Лабелине их полками командовал наш граф Лиллидей — именно ему медведи обязаны небывалой эффективностью в том бою. Однако теперь братья-Нортвуды имеют дерзость верить, что выиграли войну наравне с нами! Расхаживают, гордые как индюки, требуют несусветной доли трофеев, владений в Южном Пути и — хуже всего — придворных должностей. Я каждый день сочиняю сказки, чтобы удержать этих костоломов в стороне от управления Империей. Замечу: у меня имелось два отличных способа подчинить Нортвудов — леди Сибил и граф Элиас. Оба стоят в иерархии выше сыновей. Сибил болезненно тщеславна, Элиас устал от жизни, я с легкостью контролировал бы обоих. Но Сибил исчезла неизвестно куда, а Элиас — в плену у графа Виттора. Того самого, которого ты не сочла нужным полюбить и приласкать!
Непослушными от горечи устами Иона произнесла:
— Эрвин, я другого от тебя ждала...
— Как и я от тебя! Ты могла помочь мне, а вместо этого — лелеяла свою высокородную гордыню!
Иона долго не находила слов. Обида сбила ее с ног, обезоружила, оглушила.
Некстати вспомнилась Аланис Альмера. Циничная, нечуткая, полная прагматизма — вот она все бы рассчитала наперед, прежде чем спорить с мужем. От этой мысли становилось особенно горько.
Однако Иона овладела собою. Взяла в руки ладони Эрвина, встретила его взгляд.
— Прости меня. Я позволила себе проявить чувства, не подумав о последствиях. Отец всегда предостерегал от этого.
Эрвин помолчал еще. Но вот его взгляд смягчился, губы дрогнули в слабой улыбке.
— И ты меня прости. Я слишком перегружен политикой, от нее становлюсь раздражительным, мелочным, нервным. Меж тем все нынешние неурядицы — чепуха. Главное — мы живы, и Фаунтерра — наша. Осенью я не смел и надеяться на это.
Он поцеловал запястья сестры. Нежданное тепло растрогало ее, комок подкатил к горлу.
— Хочешь... хочешь, я сейчас же уеду назад в Уэймар? Успокою мужа, уговорю, привезу любой ценою!
— О, нет! Ты и шагу не сделаешь из дворца, пока мы вдоволь не наговоримся! А с Виттором — придумаем что-нибудь. Возможно, высочайшее помилование Мартину Шейланду уладит все конфликты...
Ионе очень хотелось думать, что Эрвин шутит. Спросить напрямую она не решилась. По крайней мере, не сейчас.
Брат сменил тему:
— Что за перо, сестрица? Ты еще не рассказала о нем.
— Я нашла его в Уэймаре при очень странных обстоятельствах... Мне думается, перо — это знак.
— О, нет!
В притворном ужасе Эрвин схватился за голову. С детства он добродушно посмеивался над сестринской любовью к мистике: "Моя птичка-сестричка снова унеслась в заоблачные выси!.." Иона не оставалась в долгу: "Мой бедный слепой кротик! Застрял в норе материального мира и боишься даже выглянуть..."
— Да-да, знак. Я поведала бы тебе его значение, но поймешь ли...
Эрвин стер улыбку с лица.
— Твоя ирония звучит вымученно. Видимо, знак действительно важен. Я внимательно слушаю.
Иона рассказала все, что успела передумать о черном пере, изложила поочередно все трактовки. По мере рассказа в душе нарастало волнение. Делалось настолько сильным, тяжелым, горячим, что сложно было не закричать.
— Сегодня я окончательно поняла значение пера. Оно страшно. Ты шел на войну, чтобы защитить справедливость, свергнуть тирана, восстановить законы. И ты победил, слава Агате. Но всю мою дорогу из Уэймара — целый месяц — я вижу плоды этой победы. Тысячи погибших воинов, кладбища на мили. Десятки тысяч голодных крестьян — отчаявшихся, лишенных надежды. Праздничная столица — несуразное кичливое пятно роскоши среди моря печали. Мертвый Адриан... Каким бы он ни был, но ведь не он владел Перстами. Не он сжигал людей в Запределье, не он убивал тебя. А настоящий преступник так и остался в тени... Теперь я знаю: перо стервятника — символ нашего триумфа. Только падальщикам война принесла счастье. Мы одержали воронью победу — вот каков смысл знака.
Иона перевела дух и сказала с мольбою:
— Если можешь, скажи мне, что это не так.
— Воронья победа?.. — ответил Эрвин по недолгом размышлении. — Конечно, воронья! Хотя я делал все, чтобы вышло иначе. Взял Дойл ценою двадцати пяти жизней, а Лабелин — ценою десяти. Захватил Дворец Пера и Меча почти без боя, и Престольную Цитадель с ним вкупе. Договаривался с подлецами и бандитами, рисковал жизнью на поединке чести. Но выходило иначе, не по-моему. Боги войны брали свое, как ни крути. Здесь, во дворце, одного за другим провожая на Звезду лучших воинов, я понял кое-что. Не бывает чистых побед. Любой триумф — пожива стервятникам. Желаешь победу — бери воронью. Не хочешь такую — не будет никакой.
Эрвин сломал перо, точь-в-точь как Светлая Агата на иконе. Только черное вместо белого.
— Вот он, выбор: плати цену и бери, либо не плати — и не бери. Третьего не дано.
Иона взяла обломок из рук брата.
— Я мало знаю о войне, а ты теперь знаешь все... Но позволь мне сохранить свою веру: случаются и голубиные победы. Возможно сделать выбор, что не принесет страданий никому.
— Быть может, ты права, — ответил Эрвин.
Он говорил тоном новой странной Аланис, научившейся не спорить.
Искра — 4
В день премьеры Мирой овладела тревога. Вилась склизкими кольцами, холодила сердце. Что-то не так. Что-то плохо.
Мира осознавала: причиною тревоги вполне может быть собственная мнительность. Мира не терпела полного благополучия, незамутненной радости. Нечто внутри нее противилось светлым переживаниям и заставляло искать подвоха. С раннего детства — с того года, как почила мать, — Мира любила мучить себя скверными предчувствиями, мрачными мыслями, жуткими догадками. Отец, смотря по настроению, то успокаивал дочку, то посмеивался над ее фантазиями. Девочка росла, окруженная любовью, в тепле и сытости, среди слуг и учителей, но не уставала высматривать ужасы в своем будущем. "Папенька, я поняла, что умру от голода. Лихой нортвудец выкрадет меня и насильно женится, чтобы присвоить наше имение. Он посадит меня под замок и заморит голодом, а сам унаследует Стагфорт. Я читала, узники от голода грызут собственные пальцы. Это очень грустно. Со мною непременно так случится". За все годы детства ее предчувствия не сбылись ни разу. Отец был прав, когда посмеивался над ней.
Но отца убили наемники герцога Альмера. С тех пор тревоги дочери все чаще оказывались оправданы. Мнительность обрела цель и смысл. Ее даже не хватало: в самых черных фантазиях Мира не предвидела предательства леди Сибил или победы Эрвина над Адрианом. Потому к тревоге следовало отнестись серьезно. Что-то не так... Что именно?
