Зря спящий проснулся

— Потому что это мое личное, субъективное мнение. Или я должен во всем подчиняться ФСКО, даже в мыслях?

— Не должны.

— Тогда какие проблемы? Вряд ли этот человечек даст добровольное согласие на встречу. Но ведь в ваших силах на него надавить и только не говорите мне, что от существа, который на первое место ставит кулаки, а уже на второе — мозг — зависит исход нашего примирительного соглашения.

Перстень вытащил из нагрудного кармана золотую ручку и начал ее медленно раскручивать. Свистов, тяжело дыша, следил за ним исподлобья. Уши его горели ядовито-фиолетовым цветом. Максиму даже стало его немного жалко. Он еще раз подмигнул в камеру, зная, что и сейчас, и после, ее будут пересматривать и ни кто-нибудь, а сам виновник торжества, не подозревающего о том, что ему сполна отливается за неприятности Андрея и то, каким образом он вывел Спящего на тонкий лед сотрудничества.

Максим переложил ногу на ногу, вытер слегка вспотевшие ладони и смиренно спросил.

— Так мы решили вопрос или нет?

Перстень прошептал что-то на ухо Часам. Тот кивнул в ответ и сказал:

— Решили. Думаю, что служба безопасности организует встречу с семьей на высшем уровне. Максимально скрытно, максимально эффективно. Да?

— Так точно, — прохрипел Свистов. — Но я...

— Это уже не важно, подчиняйтесь приказам, — осек его Перстень.

— Так точно.

— Можете быть свободны. Хотя нет, подождите. На подготовку мы даем вам неделю.

— Два дня, — сказал Максим.

— Что?!

— Два дня, не считая сегодняшний. Завтра я собираюсь, а послезавтра мы выдвигаемся в Воронеж вместе с моим психологом.

— Стоп, мы так не договаривались. — Перстень возмущенно посмотрел на генерала. — Господин Яковлев, наглость вашего объекта уже переходит все границы.

— Никита Федорович, это уже на самом деле слишком, — негромко, так как ему не давали слова, но достаточно четко, сказал Свистов.

— Я понимаю. — Генерал выпрямил руки, отодвигаясь вместе со стулом от стола. — Но что вы мне предлагаете? Максим, ведь ты не пойдешь на попятную?

— Нет. Через два дня мы, с психологом, выезжаем к моей жене в город. Мне нужен хороший товарищ в качестве сопровождения. Уж больно не хочется видеть всю дорогу не слишком приятные рожи. Например, вот эту. — Он кивнул вбок и Свистов скрипнул зубами.

— Черт с тобой. Ладно.

Перстень кинул разобранную на несколько частей ручку в карман и быстро поднялся со своего места.

— Но потом — ты будешь весь наш, с потрохами. И знаешь еще что? Тебе придется все время помнить о своей жене и ребенке. Потому что случись тебе изменить свое решение...

— Я все прекрасно понимаю.

— По рукам.

ДЕНЬ 108

охранка

Свистов сел на ровно застеленную кровать, подвинул к себе желтую тумбочку с дребезжащими ящичками, и поставил на нее горячую, но не обжигающую, миску с залитой кипятком лапшой. Оставлять лапшу в пластиковой таре от производителя было крайне нежелательно, тогда она не то, чтобы теряла какие-то полезные (иных не существовало) свойства, но вот абсолютно точно приобретала новые, нежелательные, со вкусом пенопласта, а не курицы, во рту. Сверху, на миске, лежала плоская тарелка, которая давала лапше возможность завариться как следует, разбухнуть раза в полтора, а то и два, превратившись в аппетитную ярко-желтую кудрявую массу.

Желтую, как эта тумбочка.

Он скептически оглядел ее, но все же не нашел в цвете никакого сходства, хотя это был единственный похожий оттенок во всей комнате, обклеенной серо-синими обоями, с белоснежным беленым потолком, нейтральной люстрой и тяжелыми темно-бардовыми ночными шторами на окнах. Пол из дешевого ламината покрывал тонкий бежевый ковер с коричневыми кляксами.

Оторванная от пачки лапши бумажная этикетка, на которой стояла миска, медленно загибалась, сворачиваясь в трубочку. Ей было слишком горячо. Он наклонился и потянул теплый, пряный воздух носом — пахло здорово, возбуждающе.

Чтобы лапша действительно хорошо приготовилось, нужно было подождать минимум пять минут. Он вышел в коридор, к маленькому холодильнику, присел на корточки, хрустнув коленями, и достал оттуда полпалки копченой колбасы. Немного подумал, глядя на маленькую баночку с маринованными корнюшонами, но потом покачал головой, захлопнул расхлябанную дверцу (для этого пришлось посильнее прижать верхний левый угол), и вернулся в комнату.

Вынул из неразобранной спортивной сумки, валяющейся у подножия кровати, охотничий нож и порезал колбасу прямо на лакированной поверхности тумбочки, оставляя глубокие следы. Ровно пять толстеньки, почти одинаковых, жирных кружков. Убрал их в сторону, смахнул крошки и стружку на пол ладонью, вернул колбасу на ее законное место, и наконец-то снял тарелку с лапши.

Все вышло так, как и он планировал. Еда настоялась и была готова к употреблению.

Он любил эту жуткую пищу, хотя предпочитал пользоваться ею лишь в крайние, редкие случаи. Например, как сейчас, находясь в командировке. Эта чертова лапша, грозящая изжогой и тяжестью в животе, всегда настраивала его на рабочий лад. Казалось, что это стартовый пистолет, оповещающий бегуна о том, что время находиться в состоянии покоя прошло, и пора бы поднять свою задницу, да побежать вперед за рекордом.

Он помешал вилкой распаренную массу, закинул в рот колбасный медальон, и принялся энергично жевать, одновременно с этим методично наматывая на зубцы, казалось бы, бесконечную желтую ленту лапши. Собрав приличный ком, подул на него, быстро поднес ко рту, проронив две или три жирных капли на пол, и проглотил.

Крякнул от удовольствия, зажмурился.

И в том же духе, стремительно, прикончил свой ужин.

Поставил пустую миску на мокрую, от конденсата, тарелку, и откинулся на кровать, сложив руки на животе.

В белом потолке по-прежнему ничего не изменилось. Он был таким девственно чистым, что на нем хотелось рисовать, ставя каракули и просто чиркая каким-нибудь фломастером ядовитого цвета. Лишь потому, что в мире слишком мало действительно чистых и открытых вещей. Всюду, куда бы не сунулся человек, остаются его следы. И, как бы не удивительно это звучало, потолок — та редкость, на которую трудно посягнуть что взрослым, что детям, что докторам, что убийцам.

Убийцам.

Свистова не беспокоил вопрос подготовки завтрашней, абсолютно ненужной и необоснованной, встречи. В конце концов, всегда есть верные шестерки, которым можно отдавать мудрые приказы и эти солдатики в точности их исполнят, сомневаться тут было незачем. Волновало другое. То, как вели себя эти мудаки.

С самого детства, еще до того, как уйти в армию, он воспитывался в очень боевом дворе. Драки, когда били ботинками прямо по голове и прыгали на животе поверженной жертвы, были там обычным делом. И все всегда знали, что есть поступки, которые нельзя прощать. Поступки-поступки.

Существует то, чего нельзя забыть или пустить на самотек.

Нельзя, чтобы о тебе кто-то распускал слухи. Нельзя, чтобы говорили за тебя. Нельзя, чтобы тебя использовали. И нельзя, чтобы тебя унижали. Дело тут даже не в том, обидишься ты или нет, можно вообще не обратить на это внимание либо сделать вид, что все нормально. Дело в другом — люди никогда не забудут твоего унижения. Они будут помнить это до конца жизни, молчать, но за спиной перешептываться и говорить об этом, а в самый ответственный момент скажут в лицо, и что ты им ответишь? Тебя унизили, а ты промолчал, потому что, сука, вежливый?

Нет.

Так не пойдет.

Он заложил руки за голову. Рубашка натянулась на теле, подол выскочил из ремня брюк.

Но как осадить клоуна и его смешную собачонку? Ведь завтра его руками все будет сделано именно так, как того хотел Спящий. Гнида, унизившая и оскорбившая его на глазах начальства. Больших людей, крупных фигур. И, что хуже всего, затем повторившего то же самое при младших. Совсем еще пацанах, для которых авторитет Свистова был незыблемым хотя бы потому, что он никогда не стеснялся применять кулаки или что-то похлещи. Уважение нужно вбивать, так он искренне считал.

А как вбивать его в пустые еще болванки, когда они видели, как борзо общается с их начальником какой-то доходяга? Для них же он был никем, какой-то там еще один сотрудник ФСКО, они даже не подозревали, что это тот самый объект, секретность держалась на высочайшем уровне. Пока им просто не нужно было знать, кто он.

— Ебаное ничтожество, — сказал Свистов в гостиничную тишину. Никто не ответил. На глянцевой, дешевой, репродукции картины, висящей рядом с зеркалом, была изображена убогая деревушка, потерянная черте где, соседствующая с одинокими, жидкими березками, небом цвета растаявшего холодца, и невообразимым убожеством, в виде разбитой узкой дороги, отнюдь не гостеприимно ведущей к ближайшему дому, из трубы которого даже дымок не вился. Свистов представил, как он будет в старости жить в каком-то таком месте, неуютном и диком, и ему стало не по себе. Чтобы не опуститься на дно, нужно было хорошо работать. Качественно.

Исполнять свои обязанности и следить за тем, чтобы подчиненные исполняли свои.

Но что будет, если допустить встречу Спящего?

Все люди, задействованные в этой несложной операции, вернутся на свои места. Возможно, даже, что никто не потеряет работы. Уж этот двуличный вертлявый психолог, заделавшийся в близкие дружки объекта, точно. Да и сам он, Свистов, собственной персоной, будет при деле. А уж если эксперименты пойдут в гору, то и людей прибавится, новых, нацеленных на работу, исполнение долга и процветание страны, несмотря на свои гигантские размеры, теряющейся на фоне территориальных карликов типа Японии или Германии. На благо Родины, которую планомерно засаживают в могилу.

Почему так?

Потому что мало людей, способных зубами землю грызть, а вытаскивать воз из гнилого болота, на котором были зачаты и на свет появились. Но когда, вместе с повозкой, вытягивают еще и шевелящийся ком блестящих пиявок, так и норовящих присосаться к тебе, хорошо это или плохо?

Плохо.

Он сел. Подумал. Сходил в туалет по-большому. Вытерся, встал, застегнул штаны, нагнулся над унитазом, затаив дыхание, чтобы не вдыхать запах собственного дерьма, одной рукой взял ершик, а второй нажал на слив.

Сполоснул руки, умылся, насухо, до легкой красноты, вытерся своим полотенцем. Подошел к окну, зашел за шторы, не отдергивая их, приоткрыл окно, вдыхая через щель ледяной осенний воздух.

Спящий, получив встречу, мог сотворить что угодно. Свистов был уверен в этом с самого начала. И не верил никому, потому что не знал истинных возможностей объекта. Он был в курсе того, что психолог его покрывает, но насколько велика была их тайна? То, что Спящий показал перед начальством ФСКО впечатляло, безусловно. Управлять тучами, рисовать на них, вызывать дождь и ветер — это больше похоже на чудо, чем на экстрасенсов, которых люди привыкли видеть в шоу на популярных дешевых каналах. Но всё ли это? Больше ничего? Или пугающий ублюдок раскрыл швейцарский нож, вынул из него отвертку, показал всем, и спрятал обратно, а острое лезвие, штопор и фонарик припрятал до лучших времен?

По уговору, встреча должна была пройти наедине. Без лишних лиц. Люди Свистова и Горданова в этот момент, конечно, окружат весь дом, оцепят периметр, плюс одну группу расположат этажами выше, другую — ниже. Опасно, что соседи заметят, тут гадать не приходилось, но вменяемая легенда должна будет сработать. Затем отрубят проводной телефон и заглушат мобильную связь, выдернут кабель интернета.

И Спящий встретится со своей сукой-женой в идеально вакууме.

Но он встретится.

Будет с нею наедине.

И если он захочет с ней остаться, или вернуть ее, или зацепиться по поводу ее нынешнего хахаля, которого тоже придется на время изолировать. Что тогда? Плачущее небо? Грустный смайлик на тучах? Раскаты грома?

Что, если Спящий разнесет там все к чертям? Или отдаст новый приказ-условие. Затем еще один и еще. Они станут его заложниками, а не он их. Зря ФСКО это все затеяло, слишком много очевидных провалов и провисаний. На объект нужно было хотя бы нацепить силовой ошейник с током или дать специальную ампулу со снотворным, которое растворит оболочку через час и подействует. Но кто бы пошел на это, кроме Свистова? Никто.

Начальство почему-то верило Спящему, или хотело верить.

И само затягивало петлю на шее переворотного момент, может быть, в истории всего человечества.

Свистов прикрыл окно. Улыбнулся. Ему вспомнилась жена и как он бил ее, когда она один раз устроила истерику. Он пришел домой с работы, после двух бессонных суток, и вырубился на три часа. А она звонила ему в это время. Он не отвечал — не слышал. Звонила бесконечно долго, каждую минуту. Потом подключила родственников. Все начали его искать, звонить на домашний телефон, на сотовый, в домофон. Поднялись наверх и начали стучать в дверь. Пинками, кулаками, всеми частями тела.

Это его разбудило. Злой и не выспавшийся он молча выслушал их, и по окончании душераздирающего монолога об ответственности перед семьей, выпроводил на улицу. Дождался жену на кухне. И когда она ворвалась в квартиру, вереща благим матом, просто взял и ударил ей в переносицу, зажав в руке толстостенную кружку из-под кофе.

Она отлетела на несколько метров, врезалась в вешалку, свалив ее и сорвав с петельки свою шубу и его пальто. Пока она очухивалась, он поднял ее за руку, оставив на будущее размазанные пятипалые синяки, и потащил в зал. Швырнул на ковер. Поднял. Наотмашь ударил по лицу — брызги слез, слюней и потекшей туши полетели в сторону. Он не помнил, что говорил ей в этот момент, но явно что-то убедительное. Она мелко кивала, соглашаясь и всхлипывая, а он всего говорил и говорил. Наконец, когда ее лицо покрылось картой красных отпечатков, он отпустил ее, пошел в свою комнату, лег на кровать и уснул крепким сном.

Синяки сходили полторы недели. Жена взяла больничный. И с тех пор ни разу не повышала на него голос.

Это был как раз в действии тот случай, закрепившийся из детства, что нельзя прощать унижений и оскорблений. Нужно помнить, брать реванш и пресекать. Жестоко. Возможно, даже слишком жестоко, как может показаться многим людям. Но это действенный способ, единственный, пожалуй, и по-настоящему стоящий того, чтобы его использовать. Нельзя косить поросли вишни — она вновь прорастет через некоторое время. Необходимо выкапывать ее с корнем, рубить на мелкие части и бросать на солнце, чтобы высохло дотла.

Рубить.

Мелко.

Дотла.

Он вышел из-за занавесок, поднял сумку и положил ее на кровать. Встал перед ней на колени и запустил руку вглубь, до самого дна. Там, в кобуре, лежал АПБ, привезенный им из Афганистана. Рядом с ним лежал длинный глушитель. Немного громоздкая конструкция, конечно, но очень эффективная и точная. Он пользовался ею всего лишь один раз, чтобы убийственно припугнуть кое-кого, но редко когда расставался во время операций. Все же официальный пистолет, мирно покоящийся в кобуре, иногда был скорее препятствием для разрешения конфликтов, чем идеальным средством для их логарифмического решения. За него необходимо было отчитываться, за каждый патрон.