— Знаешь, — запинаясь, сказала девушка, — я... я согласна. Пока я ничего...
Тилос словно обмяк.
— Ну и хорошо, — устало сказал он. — Завтра с утра в пекло я тебя точно не пошлю. А перерешить всегда успеем. Мира, защиту активировала?
— Ой, нет! — вскинулась та. — Сейчас сбегаю...
— Сиди, — остановил ее Тилос. — Я сам. Ничего не забыли?
Его глаза на мгновение остекленели. Затем он кивнул.
— Всё. Мира, нам предстоит тяжелый переход. Дай Джабраилу состав номер восемь, если тебе не трудно... Эла, за мной. Мы скоро вернемся.
Последние слова предназначались Ленаре, которая дернулась в его сторону. Он встал и вошел в барак. Элиза вскочила на ноги и юркнула за ним, мимоходом бросив на Джабраила встревоженный взгляд. Старик выглядел неважно, но отнюдь не помирал. В присутствии Миры беспокоиться не о чем.
В бараке Тилос резко пихнул, почти вышиб дверь в собственный кабинет. У дальней стены он остановился и нахмурился, вперившись в нее напряженным взглядом. Секунду ничего не происходило. Потом что-то еле слышно прожужжало, и стена треснула.
Вздрогнув, Элиза отступила на шаг назад. Трещины пробежали по штукатурке вверх, вбок, вниз... Мгновение спустя правильный прямоугольник засохшей глины выдвинулся из стены и с шелестом осыпался на пол.
Тилос дернул на себя обнажившийся деревянный щит. За ним оказалась небольшая стальная дверца с пластиной цифрового набора и одинокой круглой ручкой.
— Иди сюда! — скомандовал он. Элиза, напряженная, как струна, сделала несколько шагов вперед.
— Смотри: здесь стандартный замок вроде тех, что стоят на лабораториях. Все брошенные лаборатории, в том числе здесь, в Чаттаге, закрываются одним и тем же двадцатизначным кодом. В течение года после консервации открыть замок могу только я, любая попытка ввести код или открыть любую дверь другим способом приведет к самоуничтожению. Через год механизм засыпает, и у тебя есть пять попыток для ввода правильного кода. Пятая ошибка снова взводит взрыватель на полгода. Запомнила? Повтори своими словами.
— Оставленная лаборатория запечатывается одним и тем же кодом... — растерянно пробормотала Элиза. — Двадцать цифр... В течение года дверь заминирована, потом можно пять раз пробовать ввести код. Тилос, а зачем мне...
— Не задавай лишних вопросов, — оборвал ее Тилос. — Возможно, тебе придется вернуться. Там книги, чертежи, оборудование и прочее, что может пригодиться. Теперь — код. Сядь!
Он всем корпусом развернулся к девушке и повелительно ткнул пальцем в стул.
Элиза осторожно присела. Происходящее нравилось ей все меньше и меньше. Тилос склонился над ней и обхватил ее голову подушечками пальцев.
— Смотри мне в глаза, — негромко приказал он. Девушка послушалась и вздрогнула. Где-то в глубине его зрачков неторопливо разгоралось синее пламя. — Хорошо. Теперь смотри сквозь меня и не шевелись...
Странный зуд охватил голову девушки. Касающиеся ее кожи кончики пальцев, казалось, раскалились докрасна. Элиза попыталась дернуться, но тьма сгустилась у нее перед глазами.
Спустя секунду или тысячу лет тьма рассеялась. Она сидела, откинувшись на спинку стула. Тилос стоял над ней, скрестив руки на груди и рассеянно переминаясь с пятки на носок.
— Как ты? — мягко спросил он. — Ну-ка...
Он склонился над Элизой и снова заглянул ей в глаза. Та отшатнулась.
— Спокойно... — пробормотал тот. — Уже все. Посмотри влево... Так, теперь вправо... Вверх... Хорошо. Код утренней зари!
— Пять семь четыре восемь один... — Элиза с ужасом поняла, что ее губы называют цифры безо всякого ее участия. Она стиснула зубы и зажала рот руками.
— Расслабься, — Тилос мягко взял ее за руки и отвел их в сторону. — Я должен проверить правильность ментоблока. Давай еще раз. Готова? Код!
На сей раз девушка позволила своим губам произнести все цифры до конца. Ее била дрожь. Что Тилос сделал с ней? Зачем?
— Хорошо, — кивнул тот. — Останови сердце!
Прежде, чем смысл слов дошел до нее, сердце громко, страшно громко бухнуло и замерло. Перед глазами моментально поплыли огненные круги. Она попыталась вздохнуть, и...
— Стоп! — властный голос Тилоса прорвался сквозь накатившееся забытье. — Отмена приказа. Запусти сердце!
Томительно мгновение в груди стояла отвратительная тишина. Потом сердце стукнуло раз, другой, и вдруг забилось в своем обычном ритме. Элиза сползла на пол, держась за грудь и хватая ртом воздух. Тилос заботливо поднял ее и усадил обратно.
— Все позади, — тем же мягким тоном произнес он. — Прости, что не предупредил. Теперь ты можешь остановить сердце по собственному желанию. Извини, но таков стандартный ментоблок для нулевого допуска. С данного момента ты получаешь право знать все, что тебе потребуется. Координаты остальных баз ты теперь тоже знаешь, но всплывут они не сразу. Если попадешь в плен, тебе придется убить себя на месте. Существуют способы добыть информацию из человека, даже не задавая ему вопросов...
Слова Тилоса доносились до девушки словно из другого мира. Она все еще ощущала пустоту в груди. Мертвое сердце, казалось, камнем давило на желудок. Она умерла. Умерла и воскресла. Воскресла... Ужас стремительно прорывался из глубины ее тела, рвался в закаменевшие мышцы. Элиза с трудом подавила панический позыв бежать со всех ног, бежать неизвестно куда, забиться в темное потайное логово и навсегда спрятаться там от окружающего страха. Она до боли в костяшках вцепилась в сиденье стула.
— Тилос! — она чувствовала, что должна говорить, говорить, должна как-то связать себя с окружающим миром, чтобы тьма безумия не поглотила ее навеки. — Тилос! Я не хочу в плен! Я хочу домой! Домой!.. Мама!.. Помоги мне, мама! Я не могу надеть платье, оно... Тилос, я умираю...
Беззвучный удар сотряс ее тело. Внезапно сгущающаяся тьма исчезла, и девушка осознала, что все еще сидит на стуле, мертво вцепившись в него затекшими пальцами. Тилос склонился над ней, озабоченно вглядываясь в лицо, указательные пальцы прижаты к ложбинкам под ушами девушки. За окном свистнула какая-то птаха.
Элиза глубоко вздохнула и с трудом разжала пальцы. Тилос удовлетворенно кивнул, взъерошил ей волосы и отступил на пару шагов.
— Оклемалась? — сочувственно спросил он. — Извини. Утешайся тем, что бывает и хуже. Чем сильнее психика, тем жестче ответная реакция на внедрение ментоблоков третьего уровня. По идее, тебе бы сейчас вздремнуть пару часиков, но времени нет. Введи третий код!
Он мотнул головой в сторону стальной двери.
Элиза с недоумением глянула на него. Что? Она же не знает код. Или знает? Что-то в глубине силилось пробиться наверх, что-то очень важное, что она должна знать, вспомнить... Она мысленно пожала плечами, встала и подошла к дверце.
Противу ожидания, пальцы сами выбили на пластине нужную комбинацию. Мигнул и загорелся крохотный зеленый огонек. Она сомкнула пальцы на ручке и повернула ее, вытягивая дверь на себя, однако та даже не пошевелилась.
— Прекрасно! — похвалил Тилос. — Он подошел к окну и захлопнул изнутри тяжелые металлические ставни, заложив их толстым, в три пальца, засовом. — Пошли. Объемные сенсоры включатся через пять минут, но рисковать не стоит.
— Что включится? — машинально поинтересовалась Элиза, с недоумением разглядывая открытый замок. — Какие сенсоры?
— Сенсор — датчик, — нетерпеливо пояснил Тилос. — Ты только что заминировала комнату. Помнишь, что я сказал? Не вздумай соваться сюда в течение года — рванет так, что в Граше услышат. Через год защита отключится, тогда можно. Пошли.
Он ухватил ее за плечо и вытащил в коридор, закрыв дверь обычным железным ключом. Смяв ключ в пальцах, он бросил его в дальний конец коридора и стремительно вышел на крыльцо. Элиза, чуть покачиваясь, последовала за ним. Датчик? Определенно, свою привычку говорить непонятными словами Джабраил позаимствовал у хозяина.
Тени заметно укоротились — солнце стремилось к зениту. У крыльца, кроме Миры с Джабраилом, стояли шестеро мужчин в полном вооружении.
— Где Тоск и Переш? — резко спросил Тилос. — Время!
— Сейчас появятся! — прогудел старший. — Решили в сортир перед дальней дорогой сбегать.
— В сортир... — пробормотал Тилос. — Ладно, ждем еще пять минут. Всем расслабиться, дорога и в самом деле ожидается тяжелой.
Он отошел в сторону и неподвижно застыл, глядя на вымерший поселок. Элиза ощутила, как дрожат ее коленки, и опустилась на ступеньку рядом с Мирой. Та чуть встревоженно оглянулась на нее.
— Как ты? — спросила женщина, щупая ее лоб. — Плохо выглядишь. Чем вы там почти час занимались?
— Тилос меня длинному коду научил... кажется.
Элиза несколько раз глубоко вдохнула. Температура явно повышалась, солнце неторопливо приближалось к зениту.
— Коду? — Мира даже изменилась в лице. — Основному коду? Из двадцати цифр? И смертельный ментоблок? С ума сошел... Перед дорогой! А...
Она заколебалась, переводя взгляд с Элизы на Тилоса. Тилос, словно почувствовав, повернулся к ней и коротко кивнул.
— Бедная ты моя! — выдохнула Мира, прижимая Элизу к себе и бросая негодующий взгляд на Тилоса. — Как же тебе досталось! И прямо перед походом... Я после имплантации ментоблока два дня отходила, в постели пластом лежала! Погоди-ка, я сейчас... — Она схватила свой заплечный мешок и начала лихорадочно в нем рыться. — Вот, съешь-ка. Стимулятор.
Элиза бездумно разжевала горькую желтую таблетку, почти не почувствовав вкуса. Впрочем, почти сразу тело перестала бить мелкая дрожь, а противная слабость в животе куда-то исчезла. Почти тут же из-за дома вышли два молодых парня в кольчугах и с короткими мечами.
— Явились... — пробормотал Тилос. — Ну что, ребята-зверята, двинулись. Мы последние остались. Первая группа уже, наверное, разблокирует свою тропу. Багаж, — он кивнул на сундуки, — потащим по очереди. Я иду впереди и убираю ловушки. К переноске подключусь на тропе, когда пройдем опасные места. Ну, никто ничего не забыл?
— Я забыла! — вскинулась Элиза. — Я же не собралась...
— Пять минут на сборы, догонишь у южного выхода, — кивнул Тилос. — Только то, что в руках унесешь. Бегом! Ну что, ребята, двинулись? Прощай, Чаттага!
Старый день переходит в новый незаметно для меня. Все они одинаковы, ни один не выделяется из общей череды. Вот уже почти полгода сердобольные Вишка с Кочергой зачем-то таскают меня с собой. Видно, полагают, что без них я пропаду. Может, и так — память по-прежнему не возвращается. Наверно, стоило бы вернуться назад, в место, откуда вышел обоз. Там должны знать, кто я или хотя бы откуда я. Но что-то внутри подсказывает — бессмысленно. Слово "дом" не вызывает внутри никакого отклика — в отличие от других. "Война", "смерть", "бой" — эти звуки затрагивают в глубине моего "я" какие-то струны, а "дом", "имя", "жизнь" — нет. Ничто не тянет меня назад, а потому я привычно-равнодушно шагаю позади смешной парочки, без умолку болтающей даже на ходу. Откуда только силы берутся?
— Беспамятный! — окликает меня Кочерга. Так они кличут меня с первого дня. Ну что же, имя как имя, не хуже других. — Слышь, Беспамятный! А может, что помнишь? Ну не бывает так, что хрясть — и всю память отшибло! Помню, один земеля у меня тоже по башке получил, два дня дома отлеживался — и ничего. Драку забыл, кто хрястнул — тоже забыл, а все остальное помнит. Даже кабак, где вино хлестал, и то помнит. Может, хоть что-то в голове крутится?
Я молча пожимаю плечами. В голове — серая пустота. Я уже много раз объяснял это попутчикам, но вопрос всплывает снова и снова.
Я — не обуза. Сбор милостыни идет чем дальше, тем хуже, и еду приходится добывать другими способами. Охотясь, на удивление метко я попадаю камнем в пуганую белку или зайца. Плохо, что зайцев почти нет, а белки встречаются далеко от дороги. Но благодаря мне голодными не сидим, хотя и сытости тоже не ощущаем. Я чувствую, что с луком дело пошло бы куда лучше, но лука нет, только скверный тупой нож, который невозможно даже метнуть. Вишка точит его о кремень каждый вечер, но толку немного — плохое железо не столько заостряется, сколько щербится. С его помощью Кочерга вырывает из каменистой земли съедобные коренья, на которые у него удивительный нюх, и нож моментально тупится снова. Кореньев тоже немного: середина осени — не лучшая пора для собирательства. А ведь скоро зарядят зимние дожди, и тогда о бродяжничестве придется забыть совсем. Только куда дальше?
Мы идем по тракту от деревни к деревне. Все поселения похожи, как похожи все дни. Полуразвалившиеся плетни. Крытые гнилой соломой крыши топящихся по-черному изб. В дворах чумазые голые ребятишки, ползающие прямо по стылой грязи. Мужчин немного. С пустыми осунувшимися лицами они бродят по дворам, делая вид, что занимаются домашней работой. В спутанных пегих волосах — видно даже с дороги — копошатся вши. Женщины, худые, изможденные, стирают или присматривают за детишками. Некоторые возятся на пустых унылых огородах — то ли выискивают пропущенные клубни, то ли готовят грядки к весне. Домашней скотины не видно — лишь изредка из сарая доносится жалобное мычание, да у ворот кое-где равнодушно валяются собаки, не обращая внимания на чужаков.
Милостыню нам не подают. Кто-то виновато разводит руками, кто-то просто скользит мертвым взглядом, не замечая. Как они переживут приближающуюся зиму? Хочется надеяться, что в амбарах лежит хоть немного зерна. Иначе голодная смерть не заставит себя ждать.
— Вишь-ка, как их тут морят, — бормочет на ходу Вишка. — Который год, вишь ты, неурожай, вот и маются, бедолаги. А куды ж денешься? Налоги, вишь-ка, плати, хоть с урожая, хоть с голода, а не заплатишь — последнее, вишь ты, заберут. Ох, плохо мужику жить, ох, плохо...
Кочерга только сокрушенно качает головой. Я уже знаю его историю. Сам из свободных общинных смердов, четыре года назад он пошел в закупы к местному боярину. Отдать долг понадеялся из следующего урожая, но урожая не получилось. Через два года боярин взял его в холопство со всей семьей — женой и двумя детишками.
Домочадцы сгинули тем же летом — по Куару прошел мор, люди маялись животами и умирали в корчах. Настоятель куарского Храма, брат Комексий, объявил болезнь воздаянием за грехи людские, за поклонение духам и ложным богам. Многие обратились в истинную веру и выпрашивали в монастырях и храмах прощение жестокого Отца-Солнца, но молитвы не помогали: верные умирали наравне с язычниками.
Оставшись один, Кочерга — тогда его звали Камониром — не опустился и не запил, как многие. Он тосковал по жене, но знал, что вернуть ее нельзя. Чтобы не спиться, запретил себе прикасаться к вину даже по большим храмовым праздникам. За то боярин его приметил и сделал доверенным человеком. Боярин не был жадным скрягой, как многие, но и богатством не отличался, а потому считал каждую медную монетку. Времена стояли тяжелые для всех, и Кочерга, который свято блюл хозяйское добро, быстро продвинулся в ключники и начал заправлять всем небогатым хозяйством.
Однажды он сопровождал хозяйскую дочь в ближайший городок для закупки припасов. Ездить приходилось недалеко — пара часов в телеге, а потому охраной от лесных воров не озабочивались, и девицу сопровождал один Кочерга. Однако примерно на полпути на телегу наткнулась малая дружина боярина-соседа, промышлявшая в сих местах налогами с проезжающих. Кочерга не рассказал, что произошло в тот день, но мне, в общем, все понятно и так: дружинники пустили девку по кругу, от чего она помешалась и умерла тем же вечером, так и не придя в себя. Самому Кочерге удалось бежать. Однако слово холопа против слова свободного воя не значило ровным счетом ничего, так что в обиде признали повинными неведомых разбойников. Ближайшую к тому месту деревушку обложили повальной вирой, а Кочергу за напраслину городской суд приговорил выдать головой боярину-соседу. Мужик не стал дожидаться, пока ему заклепают ошейник, и бежал прямо со двора, где вершил суд местный воевода, ненароком уронив в грязь двоих охранявших его отроков. Ночью он воспользовался нерадивостью дозоров и спрыгнул с городской стены в заполненный водой ров. С тех пор он, неприкаянный, скитается по свету.
