2-02. Уст твоих бурный ветер

Евгений Лотош

Делай что должно. Книга вторая

Уст твоих бурный ветер

Тошнотворно пахнет кипящим маслом. Свет факелов мечется по сырым стенам, мешаясь с отблесками подкотельных костров. Обреченные ведут себя по-разному. Кто-то всхлипывает, подвывая, кто-то молится, кто-то, сломанный пытками, просто безучастно смотрит перед собой, покорно ожидая смерти.

Скрежещет дверь, и под негромкий речитатив "Преклоняеши" в подземелье вступает Настоятель со свитой. Монахи в красно-коричневых рясах святых допросчиков выступают по бокам, потупив глаза, но изредка поблескивая из-под глубоких капюшонов острыми взглядами. При их виде в толпе зрителей вскипает быстро обрывающийся ропот. Никто не знает, не суждено ли и ему завтра очутиться на помосте, обнаженным, со связанными за спиной руками, остро чувствуя нагой кожей жаркую подвальную сырость, мешающуюся со склизкими масляными испарениями.

Очищение, грозное и неумолимое, угодное Отцу-Солнцу, завершается, и массовые казни остались позади, но и сейчас братья-расследователи выхватывают из стройных рядов детей Церкви то одну, то другую паршивую овцу. Все к лучшему, ибо обновленная церковь Колесованной Звезды сможет с новой силой противостоять поганым язычникам и внутренним врагам. Пять лет назад грехи людские вызывали потрясение небес и Пробуждение Звезд, предупреждая о грядущих карах за ересь и колдовство, но больше такого не повторится. Храм о том позаботится.

Голосит муэкан, и правоверные, словно подкошенные, падают на колени, вытянув руки к небу, туда, где, невидимое, за толстой каменной кладкой сияет дневное светило, дарующее жизнь. Неслышно шевелятся губы, беззвучно повторяя слова молитвы. Воздеть руки к невидимому небу — упасть ниц, воздеть руки — упасть ниц... Тринадцать повторений, тринадцать священных движений, и Настоятель, подняв руку, благословляет верных. Только нечистым грешникам и разоблаченным мерзким колдунам недоступно последнее напутствие. Им предстоит вечно гореть в лучах Отца, бывающего не только милосердным, но и жестоким к оступившимся.

— Отец-Солнце явил свою волю, — негромко произносит Настоятель. Его хорошо поставленный голос проникает во все уголки подземелья. — Сегодня мы отправляем к нему на суд новых грешников. Не людям должно наказывать их преступления, но лишь самому Отцу. Да станет его кара справедливой и окончательной! Делайте свое дело, избранные.

Избранные делают шаг вперед и с силой толкают обреченных в спины. С короткими вскриками, тут же сменяющимися ужасными воплями боли, те падают с помостов в котлы. Страшна их участь — выворачивающие суставы веревки отмерены так, что не позволяют сразу погрузиться выше колен. В течение сотни ударов сердца их тела медленно опустят в котел, и лишь затем веревки обрежут, позволяя душе отправиться на суд Отца. Боль ужасна, но она лишь готовит к многократно худшему гневу Дающего Жизнь.

Только один избранный колеблется. Юноша, почти мальчишка, лет пятнадцати, он расширенными от страха глазами смотрит в спину стоящей перед ним девушки. Его вытянутые руки дрожат, но тело закостенело в судороге, не позволяя сделать шаг вперед. Одно дело — обличать человека перед трибуналом, и совсем другое — своими руками убить его, столкнув в бурлящее масло. Самые честолюбивые планы, кажется, теряют свою привлекательность, когда для их исполнения приходится переступать через мертвое тело. В его глазах — ужасный вопрос: почему Настоятель призвал именно его? Почему выбор не пал на кого-то другого? Он, верный сын Храма, до конца исполнил свой долг: указал на ведьму и публично обличил ее перед святым трибуналом. Зачем, зачем ему такое? Неужто он не доказал свою преданность? Как ему хочется сейчас оказаться наверху, на открытом солнечному свету и соленым ветрам дворе, с которого открывается такой вид на море и гавань!.. Когда он шел сюда, в подвал, он видел, как в Золотую Бухту входит торговая ганза откуда-то с Восточного континента. Ах, если бы оказаться на борту такого корабля, уходящего в открытое море, подальше от лобного подземелья, от запаха кипящего масла — запаха смерти...

Тяжелый взгляд Настоятеля давит в спину, словно пытаясь столкнуть в котел самого мальчишку. Юноша знает, что произойдет, если он отступит. Келья в холодных северных болотах, далеко за Ручейницей, дикари — жугличи и черноголовые — в окрестностях, крупные, с ноготь, комары, сводящие с ума звоном крыльев и с налета прокусывающие тонкую рясу, и многолетнее покаяние, призванное укрепить нетвердый дух. А эта... эта... она все равно умрет здесь и сейчас. Так что же он стоит?

Страшным усилием воли поборов окостенение, юноша делает роковой шаг вперед. Его ладони упираются в спину девушки, и та беззвучно падает с помоста. Она еще успевает повернуть голову, взглянуть в глаза своему палачу, и тот отшатывается, словно пораженный копьем в сердце. В черных глазах девушки нет ненависти, страха — только невыразимое презрение. Я не виноват, хочется крикнуть ему, они знали о тебе и без меня! Зачем мне погибать вместе с тобой? Но слова застревают в глотке, а бывшая возлюбленная медленно падает в котел. Ее ноги погружаются в кипящее варево, но ни звука не исторгается из широко распахнувшегося в агонии рта. Негромко трещит гнилая веревка и, не выдержав веса, обрывается. Скорчившееся тело жертвы мгновенно скрывается под бурлящей масляной поверхностью.

Юноша медленно делает шаг назад, другой, потом резко оборачивается, пытаясь поймать взгляд Настоятеля. Ведь я все сделал правильно, да? Все правильно? — спрашивают его глаза. Настоятель слегка улыбается и еле заметно кивает, и так же довольно кивает стоящий рядом с ним председатель трибунала. Волна облегчения захлестывает юношу. Мгновенная слабость не закроет ему дорогу вперед. Настоятель доволен им.

Вскоре стихают последние крики жертв. В наступившей тишине снова разносится голос — Глас Храма Приморской империи:

— Отец-Солнце вынесет свой приговор оступившимся. Пусть их участь станет уроком присутствующим здесь. Проклятое колдовство не должно существовать в человеках. Ворожеи не оставляй в живых!

Руки к небу — упасть ниц. Руки к небу — упасть ниц... Есть что-то завораживающее в мерном колыхании толпы, одетой в черные и серые рясы. Настоятель Карим оглядывает подземелье. Он доволен. Пока еще никто не знает радостной вести: император мертв. Грет — дурак, ибо за пять лет после смерти Аилеллы так и не нашел в себе сил завести нового наследника, и трижды дурак, что подставился под отравленную сураграшскую стрелу. Мудрому полководцу негоже ввязываться в пограничные схватки и совсем негоже самому вести воинов в бой. Целый сезон яд медленно выжигал его изнутри. Но еще страшнее окажется кара Отца, когда дух императора скорчится под его опаляющими лучами, отягощенный тяжкими преступлениями против Храма империи. Самое тяжкое из них — казнь якобы злоумышлявшего против империи прежнего Настоятеля. Но никогда более не бывать такому. Ни один мирской правитель больше не вмешается в дела Церкви. Никогда — такое прекрасное слово! Теперь только с благословения его, Настоятеля, и его преемников станут восходить на престол новые императоры.

С самого начала он, Настоятель Карим, знал, что Пробуждение Звезд предвещают не конец мира, но новую эпоху под факелом истинной веры. Пять долгих лет он боролся с малодушием и суевериями. Но, наконец, настало время перемен. Он сможет возвестить об этом и о многом другом уже сегодня. Нужно лишь правильно подобрать слова...

Его взгляд падает на помост, и мысль сбивается. Тот мальчишка далеко пойдет, о да! Еще вчера Настоятель поспорил со своим секретарем — брат Шухиус утверждал, что юнец не сможет столкнуть свою грешную любовь в кипящее масло. Но ведь смог, смог. И то — страх и зов власти куда сильнее юношеской похотливости. Как его зовут? Сам... Сум... Имя ускользает, не дается на язык. Ладно, с мальчишкой успеется.

Осеняющим жестом Настоятель Карим благословляет толпу монахов и выходит из подземелья. За ним торопится свита — наверх, к Солнцу и воздуху. Дарующее жизнь светило поднимается все выше и выше, довольное своими верными детьми. Настоятель неспешно меряет шагами каменные лестницы. Вот и его кабинет, просторный и светлый, всегда открытый взору Отца. Настоятель неспешно усаживается на стул и делает знак секретарю. Тот быстро достает и пододвигает к господину пергамент и чернильницу, выкладывает остро очиненные перья. Несколько доверенных братьев почтительно выстраиваются у стенки, готовые внимать.

Настоятель, однако, не торопится брать перо в руку. Внезапно тяжелые мысли снова одолевают его. Ночью в очередной раз заговорил мертвый железный ящик в потайной комнате. Он молчал пять долгих лет, с тех самых пор, как яростное солнечное пламя снизошло на проклятую Лесную долину. Неземной жар выжег ее до костей, расплавил скалы до зеркального блеска, развеял саму почву Серого княжества. Настоятель даже решил, что Отец-Солнце под корень выполол нечестивое семя. Но год назад ящик пробудился. К счастью, не сам Серый Князь, но лишь его чудом выживший подручный посланник Тилос глухо вещал из недр колдовской вещицы. Темны оказались речи его, немыслимы требования, и в гневе Настоятель отказался слушать слова злого духа в образе человеческом. Сегодня-завтра эта мерзость пред лицом Отца-Солнца прибывает в город из-за моря, но лучше бы он оставался там, где прятался многие годы. Городская стража уже получила его точные приметы как преступника против веры — вместе с неформальным напутствием: не брать живым. Скоро, очень скоро прибудет гонец с головой последнего выкормыша Серого Князя, и Храм, наконец, воспрянет, навсегда избавившись от висящей над ним угрозы. Жаль, что лишь избранные знают о ней и сумеют оценить избавление по достоинству.

Настоятель поглаживает бритый на восточный манер подбородок и задумчиво смотрит в окно на расстилающуюся внизу гавань. Не время для мрачных раздумий. Эдикт должен стать эпохальным, а потому нужно тщательно подобрать слова. Но внутренний взор Карима то и дело возвращается к той ганзе, что сейчас разгружается у третьего причала. Да, в последнее время крестоцинские моряки осмелели настолько, что рискуют в одиночку пересекать ранее кишевшее пиратами море. Хорошо иметь в союзниках могучий флот островных троллей... Скоро по старым торговым путям снова двинутся бесчисленные купеческие суда, и золото рекой потечет в казну обновленной Приморской империи. Нет, не так. Более не Приморской. Солнечной. Или еще лучше — Империи Полуденного Солнца. Несколько мгновений Настоятель катает на языке сладкое название, зовущее и прекрасное для всякого приверженца истинной веры.

Шум доносится из-за двери, беспорядочный и возмутительный. Настоятель поднимает взор, раскрывая рот для недовольного окрика — и цепенеет. От страшного удара дубовая дверь срывается с петель и, расщепленная, с грохотом рушится на пол. В облаке пыли, окутывающей дверной проем, проступает силуэт невысокой закутанной в плащ фигуры. Он излучает угрозу, и из густой подкапюшонной тени сияет ужасный взгляд, словно две ярчайшие синие свечи полыхают за хрустальными призмами.

— Дела не позволяли вернуться мне раньше, — глухо произносит фигура. Сзади на пришельца напрыгивает стражник — и падает бесформенной кучей. Звенит по камню секира на длинной рукояти. Злой дух в образе человеческом даже не шевелится. — Но мой голос предупреждал тебя из-за моря — останови Очищение. Ты не внял. Теперь пеняй на себя.

Доверенные братья вжимаются в стену, желая только одного — чтобы горящий взгляд не обратился на них. Но мертвое синее пламя вгрызается в сердце лишь одного из присутствующих. Словно невидимая рука сжимает горло Настоятеля, и он медленно, против своей воли, поднимается из-за стола.

— Изыди, тать... — хрипит он.

— Я, — голос пришельца возвышается, — дал тебе власть. Ты давно забыл о том, и в наказание я ее забираю. Бывший Настоятель Карим, объявляю тебя лишенным сана! Теперь умри, ибо тебе больше незачем жить.

Глаза под капюшоном вспыхивают ярче. Боль словно копьем пронзает грудь Настоятеля, обрывает дыхание. Дневной свет меркнет у него в глазах, и мертвое тело оседает на пол. Гробовая тишина окутывает комнату.

Огни под капюшоном гаснут, скрытое густой тенью лицо поворачивается к полуобморочным братьям.

— Запомните сей урок, — голос пришельца снова глух. — Даже сам Настоятель в гордыне своей не спасся от моей карающей длани. Велик Отец-Солнце, вечны слова его Пророка, неотвратим гнев мой — его разящий меч.

Он поворачивается и неслышной тенью скользит вниз по лестнице. Багровые ошеломленные братья переглядываются, не осмеливаясь заговорить.

Пять лет прошло после Пробуждения Звезд, когда окружавший звездную систему кокон пленочной черной дыры лопнул, открыв бывшую игровую площадку Большой вселенной. С тех пор сгусток измененного континуума, увлекаемый звездой за собой сквозь бесконечный космос, растворялся в окружающем обычном пространстве, как тает кристалл соли в потоке пресной воды. Пятое взаимодействие медленно пропадало в окрестностях Текиры. В свое время Конструктор скрепил аморфную массу вещества эфирными скрепами, придавая ей форму планеты — и сейчас их деградация дошла до точки, когда они перестали справляться со своей задачей.

Через полчаса после гибели Настоятеля тектонические плиты глубоко под Тролличьими островами дрогнули и сместились. Густая лава, тысячи лет удерживаемая под Змеиными отмелями старыми шлаковыми пробками, наконец-то пробила себе выход. Страшный взрыв разнес вершину горы, и острова окутало удушливым облаком дыма и пепла, выжигающим поселения и верфи Народа. Многие тысячи троллей погибли в тот страшный день, а выжившие бежали вплавь и на чудом уцелевших галерах. По склонам ползли раскаленные потоки, разрушая высеченный за столетия упорного труда силуэт гигантского крокодила. Земля тряслась, и море хлынуло в новые глубокие трещины.

Господствующие в этих широтах ветра сносили черное облако на восток, и на Западном материке не сразу узнали о катастрофе. Но вскоре волны цунами, невысокие и не страшные на глубине, но неотвратимо растущие на прибрежном мелководье, достигли имперских портов на восточном побережье Западного континента. Спустя шесть часов после кончины императора Грета и час после смерти Настоятеля Карима Золотая Бухта, столица семимиллионной империи, лежала в руинах. От буйства морской стихии ее не спасли и прибрежные холмы, на которых располагался город. Ударов гигантских тридцатисаженных волн не выдержали даже стены центральной крепости.

Стояла середина лета года шестьсот двадцать пятого по летоисчислению Восточного континента. Приморская империя доживала свои последнее дни.

Часть первая. Тучи сгущаются

Солнце уже стояло в зените, когда Элиза услышала шум втягивающегося на базарную площадь каравана. Беспощадные лучи выжгли последние остатки тени, и обмазанный глиной тын постепенно раскалялся. Спину жгло все сильнее, но Элизе было уже все равно. Сидя на корточках, она апатично смотрела на окружающую ее суету сквозь полузакрытые веки. Где-то далеко-далеко кричали водоноши, но ей не хотелось пить. Чувство голода пропало еще ночью. Теперь он ждала одного — смерти.

Толчок в плечо вывел ее из забытья.

— ...сама! — донесся до нее глухой старческий голос. — Момбацу сама! Прошу тебя...

— Убирайся, — девушка с трудом разлепила потрескавшиеся губы. — У меня нет денег.

Фигура скрюченного временем раба с большим кувшином на плече маячила словно в тумане. Элиза никак не могла разобрать, чье тавро виднелось у него на щеке. Да какая разница?

— Момбацу сама! — голос старика прерывался. — Я очень прошу тебя! Мне не донести кувшин, хозяйка прикажет повесить меня на воротах!.. Умоляю!

Девушка лишь мотнула головой.

— Уходи, — равнодушно сказала она, вновь погружаясь в спасительное полузабытье. Лучше бы уж кто-нибудь из Шакалов нашел ее, что ли. Наверное, они уже насытились кровью, так что мучить не станут. Просто убьют...

— Вот! — трясущейся рукой старик что-то доставал из-за пазухи. Вонючий халтон, казалось, сейчас разлезется на нитки. — Вот! У меня есть полударий! Помоги — и он твой...

Элиза равнодушно взглянула на блестящую монетку. Что-то не так. Слишком новая, слишком блестящая... Мысль пропала, вытесненная другой: деньги! На полударий можно купить большую пресную лепешку и полкувшина воды. Она сможет дожить до завтра, а там, наверное, заживут покалеченные пальцы, и она снова сможет воровать. Или хотя бы попытается. Попавшихся воров бросают в тюрьму и, говорят, кормят перед казнью. Значит, еще день жизни...

Она со стоном попыталась встать на ноги. Затекшие колени не слушались. Старик, поставив кувшин на пыльную землю, попытался помочь ей. Элиза оттолкнула его — раб покачнулся, едва устояв на ногах, — и медленно выпрямилась. Кровь хлынула в икры и ступни, и девушка едва не вскрикнула от колючей боли в онемевших подошвах. Ничего, пройдет. Пройдет. Случалось и похуже.

Она потянулась за монетой, но раб неожиданно ловко спрятал полударий обратно за пазуху.

— Момбацу сама, — торопливо-виновато забормотал он, — сама, сама, пусть не сердится момбацу сама!.. Я старый, а вокруг все хотят обмануть... Сама, помоги дойти, а там я отдам денежку, честно-честно отдам, клянусь гневом Валарама!..

Элиза оперлась на тын, ожидая, пока пройдет головокружение. Злости она не чувствовала — старик явно жил в городе не первый день, а Граш не прощал доверчивости. Ладно, пусть. Она поможет. Но упаси его Назина не расплатиться на месте! У нее еще осталось достаточно сил, чтобы перегрызть ему глотку и напиться теплой крови.

Он ухватилась за кувшин и через силу вскинула его на плечо. Груз оказался куда легче, чем казался. Видно, старик совсем плох, что не может донести его сам.

— Веди, — прохрипела она. — Живее!

Элиза ухватила раба за халтон, тот треснул и пополз под пальцами. Завоняло, кажется, еще сильнее.

— Да, момбацу сама! — мелко закланялся старикашка. — Здесь недалеко, совсем недалеко...

"Недалеко" оказалось почти окраиной поблизости от городской стены. Прежде чем Элиза с провожатым добрались до места, девушка трижды присаживалась передохнуть. В последний раз она с трудом поднялась на ноги. Проклятый старик приплясывал вокруг, уверял, что почти пришли. В глазах сгущался туман, сквозь который что-то поблескивало — уж не обещанная ли денежка? Такой легкий поначалу, кувшин, казалось, вот-вот вдавит ее в землю.

Девушка покачнулась, ее повело в сторону. Пытаясь удержаться на ногах, она взмахнула рукой и зацепилась за глинобитную стену. Какой-то выступ сорвал заусеницу. Отвлекшись на укол боли, Элиза расслабила пальцы, и проклятый кувшин соскользнул с плеча. Казалось, он плывет к земле медленно-медленно, но ее рука тянулась еще медленней. Сосуд с хрустом ударился о камень и рассыпался на мелкие черепки. Со стоном Элиза рухнула рядом, чувствуя, что сейчас потеряет сознание. Пальцы наткнулись на осколок, прочертили бороздку в песке... В песке?

Из разбитого кувшина текла струйка песка. Обычного песка из Долгой пустыни, начинающейся в дне пути от Граша. Зачем рабу песок? Зачем покупать его на базаре...

— Зачем... — просипела она, повернувшись к рабу и чувствуя, как уплывает из-под колен земля.

— Держись, девочка моя, уже пришли, — голос старикашки внезапно окреп, перестал дрожать. — Уже почти на месте.

Железная рука подхватила ее под локоть, поставила на ноги. Элиза попыталась трепыхнуться, но ее уже вели, вели, вели неизвестно куда. Неожиданно вспомнились страшные сказки про городских людоедов, что заманивают к себе в логово прохожих и пожирают их, бросая кости собакам. Она попыталась вырваться, но уже надвинулись прохлада и тень, позади хлопнула дверь, и голос раба властно произнес:

— Мира, быстро спирт и глюкозу! Камтон, не стой столбом, помоги!

Что-то больно клюнуло ее в сгиб локтя, и Элиза, окончательно смирившись со своей участью, уплыла во тьму. "Девочка моя", — звучало у нее в ушах целую вечность, — "девочка моя"... В последний раз так ее называл отец.

Очнулась она уже под вечер. Лучи солнца пробивались сквозь щель в занавеске и косо упирались в стену. Лучи отсвечивали красным — город накрыла очередная пыльная буря. Девушка лежала на кровати, прикрытая тонкой непонятной материей. В локте саднило. Элиза попыталась сесть, но со стоном откинулась обратно на подушку. Голова казалась ясной, но тело оставалось до невозможности слабым.

Скрипнула дверь, и в комнату вошла молодая женщина в легкой голубой накидке поверх серой кубалы, по виду — тарсачка или биберка. Иссиня-черные ее волосы закрепляла изящная медная заколка. Не менее трех македов, автоматически прикинула Элиза. Вот бы выдернуть штучку — и слинять...

— Проснулась? — весело спросила женщина. — Молодец! Мы-то уж думали — не оправишься. Ты что, все лето не ела?

— Два дня... — пробормотала Элиза, но тут же спохватилась. — Ты кто? Откуда я здесь?

— Откуда ты здесь, тебе лучше знать, — улыбнулась женщина. — Так, будет немного больно, — она склонилась над кроватью и выдернула из локтя Элизы непонятно откуда взявшуюся там железную занозу, соединенную какой-то веревкой с прозрачной бутылкой на стене. Кожу защипало. — Ну-ка, согни руку и подержи так. Ты ведь из банды Зверят, верно?

Она щелкнула ногтем по шрамику на плече Элизы.

— Нет, — ощерилась та, пытаясь отодвинуться подальше. Тело все еще не слушалось. — Чё надо?

— Тихо, тихо, — успокаивающе проговорила женщина. — Все нормально. Ты у друзей. Тилос притащил тебя вчера днем, с тех пор ты тут и дрыхнешь, ровно сурок зимой. Меня, кстати, Мира зовут. А тебя?

— Наседкой, — огрызнулась Элиза. Что-то здесь казалось не так, но что — она не понимала. Называть им свое настоящее имя она не собиралась — еще сглаз наведут или порчу... Но и откровенно лезть на рожон тоже не стоило. Наседкой ее звали среди Зверят. Кто ее знает, Миру, вдруг она и ее компанию по именам знает?

— Наседка так Наседка, — согласилась Мира. — Ну-ка, полежи спокойно...

Мира взяла запястье Элизы пальцами и ненадолго замерла, полуприкрыв глаза.

— Нормально, — наконец кивнула она. — Пульс сильный и ровный, так что сегодня хоронить не станем. Почки не болят? Дешево же ты отделалась. Могла и помереть там, под забором. Что же ты на солнцепеке делала?

Элиза наконец осознала, что казалось неправильным. Пальцы правой руки больше не саднили, замотанные каким-то белым тряпьем. Девушка попыталась пошевелить ими — боль не вернулась. Она с удивлением подняла руку и поднесла кисть поближе к глазам. Сквозь тряпки ничего не было видно, но и кровь через них не сочилась.

— Да не смотри ты вокруг такими круглыми глазами! — снова рассмеялась Мира. — Целы твои пальцы. Заживут через несколько дней. И вообще помереть не дадим. — Она мгновенно согнала улыбку с лица. — Так, теперь серьезный вопрос — как ты себя чувствуешь? Слабость — само собой, пройдет к завтрашнему дню. Еще что-нибудь беспокоит?

— Нет, все нормально, — буркнула Элиза. — Что вам от меня надо? Не поверю, что за красивые глаза помогаете.

— Не за красивые глаза, — вздохнула женщина. — Но если что еще беспокоит — скажи сразу.

— Да все нормально! — вспылила Элиза. — Что ты ко мне привязалась? Мне твой раб полударий обещал! Давай мне деньгу, и я уматываю...

— Да куда ты пойдешь в таком состоянии! — женщина опять вздохнула и встала со стула. — Подожди немного...

Она ненадолго вышла из комнаты. Элиза еще раз огляделась. Стены глинобитные, пол земляной, хотя и чисто подметенный. Грубый шкаф, табурет и колченогий стол — все убранство. Ни ковриков, ни вышивок на стенах, ни статуэток богов с подношениями, занавески грубые и темные. Типичный наемный дом... Бежать? Тело почти не слушается. Что от нее нужно? Неужели действительно в какую-то историю вляпалась?

Женщина вернулась с подносом, на котором дымились две глиняных кружки.

— Ну-тко, малышка, попей бульончику. Не век же внутривенно питаться... — непонятно сказала она. Элиза хотела послать эту дурищу с ее "малышкой" подальше, но до ее ноздрей донесся невозможный, божественный запах мясного отвара. Подавив раздражение, она с помощью Миры устроилась полусидя и, двумя руками ухватив кружку, начала осторожно глотать варево. Кружка жгла ладони, но она приспособилась удерживать ее забинтованными пальцами. Желудок выл от голода, но позориться она не собиралась, а потому пила мелкими осторожными глотками.

Когда бульон кончился, Элиза откинулась на подушку. В животе грела приятная тяжесть. Страшно захотелось спать, но Мира чуть ли не силой заставила ее выпить содержимое второй кружки. Жидкость в ней ощутимо горчила, отдавала травяным запахом.

— Укрепляющий настой, — пояснила Мира. — Не помешает. Завтра с утречка тебя кашей покормим, а там можно начинать нормальную пищу лопать. А вот теперь поспи, родная.

— Погоди, — заплетающимся языком попыталась остановить ее Элиза. — Почему ты меня так... так обихаживаешь... сама?

— Все завтра, — улыбнулась ей Мира. — А теперь спи, котенок.

Она вышла за дверь. Элиза попыталась еще о чем-то подумать, но провалилась в сон без сновидений.

На следующее утро ее разбудило осторожное прикосновение к руке.

— Просыпайся, малышка, — ласково сказал голос.

— Да, мама... — сонно ответила Элиза. — Еще чуть-чуть...

И тут же она словно вынырнула из омута на поверхность. Она резко села — тело снова слушалось ее.

— Лежи, — Мира осторожно опрокинула ее обратно на простыни. — Как чувствуешь себя?

— Ничего, — буркнула Элиза. — Можно встать?

— Не стоит, — задумчиво проговорила Мира. — Как врач говорю — до завтра лучше бы полежать. Но тебя ведь в койке не удержишь, так? Хоть подумай сама — когда еще доведется на чистых простынях понежиться? Тюфяк хоть и соломенный, да все лучше голой земли.

— Обойдусь, — Элиза презрительно мотнула головой. — Жрать хочу.

— Сейчас принесу, — кивнула Мира.

Из еды ей дали какую-то непонятную сладкую кашу и опять бульон. Вскоре Элиза почувствовала, что неплохо бы и до ветру сходить. Она решительно села на кровати, преодолев легкое головокружение, и принялась озираться по сторонам.

— Что потеряла? — осведомилась Мира, собирая посуду на поднос.

— Одежду! Или мне голой ходить? — огрызнулась Элиза.

— В шкафу! — сообщила Мира, выходя из комнаты. — Горшок под кроватью, — добавила она уже из другой комнаты.

Одевшись — штаны и рубаха оказались выстираны и заштопаны — и причесав волосы пятерней, Элиза подошла к двери и осторожно выглянула. Мира стояла у таза и задумчиво протирала тарелку.

— Встала, — констатировала она. — Ай, маладца. Далеко пойдешь, если на ровном месте не запнешься.

— Слушай, с... сама Мира... — слегка запнулась девушка. Она не имела ни малейшего понятия, что это за тетка и как с ней себя вести. По виду вроде не из благородных, но заколка, но манера держаться, но явно не голодное лицо... В Граше существовало лишь два сорта людей: те, что обжираются, и те, кто голодают. Мира не походила ни на тех, ни на других. Чужеземка? Говорят, тарсачки своих мужиков в горсти держат, помыкают как хотят... Но на тех тарсачек, что она видела раньше, Мира походила лишь скулами и разрезом глаз.

— Сама, — повторила она, решив на всякий случай быть вежливой, — я не понимаю, что тебе от меня надо. Я всего лишь помогала донести кувшин рабу вчера... — она опять запнулась, — позавчера вечером. Я разбила кувшин, я виновата, да, но мне нечем заплатить...

— Забудь про кувшин, — Мира осторожно поставила тарелку на стол. — У Тилоса вечно какие-то внезапные идеи. На мой взгляд, можно работать куда проще. Ты, милая Наседка, сама догадываешься, что не просто так мы тебя подобрали и выхаживали...

— И для чего? — вновь ощетинилась Элиза. — Может, скажешь наконец?

— Тилос появится — сам объяснит, — покачала Мира головой. — Скоро уже, через полчаса, не позже. Посиди пока у себя в комнате, ладно? Отдыхай, пока можешь.

Элиза пожала плечами и вернулась "к себе". Впрочем, на месте не сиделось. Спать совершенно не хотелось, а сидеть без дела оказалось решительно скучно. Она прошлась по комнатушке, выглянула в окно — все те же опостылевшие глинобитные стены крохотного пустого дворика — и села на кровать. Спустя какое-то время, чуть ли ни целую вечность, она снова встала и начала мерить комнату шагами.

— Скучаешь? — спросила Мира, входя в комнату. — Хочешь голову занять?

— Чего? — удивилась Элиза. — Как — голову?

— Смотри, — Мира положила на стол пергамент с рисунками. — Видишь — вот треугольник, вот квадрат, а вот — круг.

— Знаю, не маленькая, — фыркнула девушка.

— Хорошо, — не меняя тона, продолжила Мира. — Теперь смотри: если мы расположим фигурки так, так и так, то что надо нарисовать здесь? Ну?

Элиза недоверчиво уставилась на рисунки. Круг, квадрат, крест... Круг, крест, квадрат... Квадрат, крест...

— Круг? — неуверенно спросила она.

— Ага! — обрадовалась неизвестно чему Мира. — Продолжай в том же духе. Ты посиди, почеркайся, а мне недосуг...

Она оставила на столе деревянную палочку, которой чертила знаки, и вышла. Элиза бросила ей вслед озадаченный взгляд и присела на табурет, в замешательстве рассматривая картинки. Ну, здесь понятно... Здесь тоже... а тут?

Она так углубилась в загадки, что не расслышала легкий стук в наружную дверь. Тилос проскользнул мимо чуть приоткрывшейся створки, запер ее изнутри и едва слышно выдохнул.

— Еле оторвался, — пояснил он в ответ на вопросительный взгляд Миры. — С каждым разом местная охранка действует все более профессионально. Сукин сын Суддар учится прямо на глазах. Скоро днем на улицу выходить опасно станет. Как она?

— Нормально... насколько возможно, — пожала плечами женщина. — Ей лет четырнадцать-пятнадцать, но на вид больше одиннадцати не дашь. Худющая — ребра наружу, почти не развита, взгляд голодный... Уличный звереныш. Пальцы вот чудом не размозжены, словно дубиной или чем еще. Думаешь, подойдет?

— Не знаю, — Тилос скользнул к дверному проему и осторожно заглянул в него. — Ты что, ей тесты дала?

— Да, стандартный набор.

— Хорошо. И как?

— Еще не проверяла.

— Ладно, я сам.

Тилос сделал шаг вперед и кашлянул.

Элиза, словно ужаленная, подскочила на месте. В дверном проеме стоял, внимательно изучая ее, давешний раб. Длинные спутанные седые волосы, клочковатая бороденка, тавро на щеке — теперь она ясно разбирала, что господина Куранги, расползающийся в клочья халтон... Но взгляд — уже не тот заискивающе-трусливый, и повадки — какие-то вкрадчивые, как у вора.

— Оклемалась? — дружелюбно спросил раб. — Давеча я уж думал, что помрешь по дороге. Давай знакомиться, что ли. Я Тилос.

Он неслышно подошел к столу — Элиза обратила внимание на его по-кошачьи мягкую походку — взял со стола пергамент и пробежал его взглядом. Одна его бровь удивленно поползла вверх. Он обернулся к вошедшей Мире и передал пергамент ей.

— Время? — спросил он.

— Полчаса или около того, — ответила та. — Я даже двух страниц не написала. А что?

— Сорок два балла, — тихо сказал Тилос. — Слушай, Наседка, — повернулся он к Элизе, — ты точно раньше в похожие картинки не играла?

— Маленькая я, что ли, черточки рисовать! — огрызнулась та, на всякий случай настораживаясь. Внешний вид и одежда Тилоса совершенно не вязались с его поведением и... ну да, манерой выражаться. Явно не местный. Хорошо загоревший северянин или полукровка. Элиза уже почти забыла родину, но что-то в памяти еще осталось, и вот теперь вид и голос странного Тилоса начали пробуждать в ней воспоминания...

— Не маленькая, — согласился Тилос. — Тогда у тебя превосходный результат, поздравляю.

Он бросил взгляд на Миру, и та, кивнув Элизе, вышла из комнаты, прикрыв за собой щелястую дверь.

— Присаживайся, разговор есть, — сказал Тилос.

— А чего ты тут командуешь, раб? — презрительно спросила Элиза. — Хозяина позови, с ним и буду толковать. А с тобой болтать — только воздух портить понапрасну.

— Урок номер один: не суди по внешнему виду о людях, — сухо ответил Тилос. Он нащупал пальцем тавро, подцепил ногтем край уродливого шрама, и... клеймо с чуть слышным шорохом оторвалось от щеки. Тилос бросил его на стол, попутно оторвав бороденку и сбросив седые волосы, открыв вполне чернявую шевелюру. Оторванной от халтона тряпкой он обтер лицо и бросил в угол. Вслед за ней полетел и сам халтон.

— Воняет больно, — прокомментировал он.

На Тилосе остались лишь короткие штаны, вроде тех, что иногда носят разбойники-бериуты. Обтертое лицо заметно посветлело, и теперь спутать его с полукровкой было невозможно. Типичный белокожий северянин, разве что чуть более смуглый. Элиза смотрела на него, открыв рот. Спохватившись, она подобрала отвисшую челюсть и нерешительно присела на табурет.

— Ну ладно, извини, — буркнула она. — Сам виноват, что морду грязью натираешь. Ну, может, скажешь, чего от меня надо? Кстати, ты мне полдария задолжал — кувшин-то я тебе донесла!

Тилос подмигнул, протянул к ней руку и, Элиза даже глазом моргнуть не успела, достал у девушки из-за уха монетку.

— Вообще-то с тебя еще за кувшин вычесть полагается, — весело сказал он, протягивая денежку. — Ну да ладно уж, держи. В расчете?

— В расчете. А ты, значит, циркач... — разочарованно протянула она. — Тогда, извини, не о чем нам говорить. На руках ходить я не обучена, и фокусы показывать тоже не умею. В цирк к тебе не пойду.

— Да уж, цирк у меня еще тот, — печально согласился Тилос. — Не каждый согласится, да если и согласится, не факт, что удержится. Но у меня другое к тебе дело.

— И какое же?

Вместо ответа Тилос сел на кровать и внимательно посмотрел на нее, явно колеблясь.

— Ладно, — наконец сказал он. — Хотел наплести тебе с три короба, но девочка ты умная. Значит, врать не стану, но и правды, не обессудь, не скажу. Нужен мне спутник на сегодняшний вечер, вот что. Вернее, спутница. Твоего возраста. Просто спутница, и ничего больше, — поспешил он добавить, увидев презрительно скривившиеся губы Элизы. — Извини, милая, на детей вроде тебя меня не тянет...

— Сам дурак! — не выдержала Элиза. — Думаешь, я трахаться не умею? Да сколько угодно! Знаешь, сколько раз мудилам вроде тебя давать приходилось?..

— Думаю, что ни разу, — оборвал ее Тилос. — Но меня подробности твоей интимной жизни не интересуют. Повторяю, мне нужна спутница для посещения... одного места. Одежда и еда за мой счет. Плюс плата, разумеется.

— Сколько? — жадно спросила Элиза. Чем дальше, тем меньше нравилась ей вся история, и даже в доброте Миры проглядывало что-то нехорошее. Сейчас он посулит пару медяков, она отошьет его и уйдет отсюда. Спасибо, конечно, за жратву и койку, но она не напрашивалась.

— Сорок македов, — спокойно ответил Тилос. — Двести десять мидатов, если так привычнее.

Элиза подавилась уже начатой фразой. Она изумленно взглянула на Тилоса, но тот явно не шутил.

— Согласна, — быстро произнесла девушка. — Четыре золотых, два вперед, только прошвырнуться по-быстрому и разбежаться. Заметано.

— Насчет "по-быстрому" я бы не был так уверен, — усмехнулся Тилос. — И вперед платы не получишь. Не бойся, не обману. Так что?

Элиза помедлила. Два золотых вперед — такого счастья в жизни не случается. Если бы она получила их, да даже если бы она получила только один золотой, да что там, хотя бы пяток македов — только бы ее и видели. Обманет? Наверное. Но, по крайне мере, она хоть нажрется как следует. Уж тут-то ее провести не удастся.

— Лады, — нехотя сказала она. — Но смотри у меня! — ее голос стал угрожающим. Вскочив с табурета и преодолев мгновенное головокружение, девушка подошла к спокойно сидящему перед ней Тилосу и ухватила его за плечо. — Упаси тебя Отец-Солнце, или в кого там, гнида белокожая, ты веришь, меня кинуть! Найду и...

Тилос, не дослушав, осторожно взял ее двумя пальцами за запястье, и Элиза, задохнувшись от неожиданной пронизывающей боли, рухнула на колени. Ее рот мучительно разевался, пытаясь глотнуть воздуха. Тилос отпустил ее и боль мгновенно прошла.

— Ну-ну, уже все, — мягко сказал он, поднимая девушку на ноги и осторожно вытирая катящиеся по щекам невольные слезы. — Прости, не рассчитал. Уж больно ты хлипкая. Урок номер два: никогда не хватайся за противника, тем более за незнакомого. При таком захвате, как у тебя, я мог одним движением сломать тебе руку во всех суставах. Ну, не плачь, уже не больно, я знаю.

— Я не плачу, — сердито сказала Элиза, глотая слезы и отпихивая Тилоса. — Козел...

— Точно так, — улыбнулся ей Тилос. — Можешь врезать мне, дураку, как следует, авось полегчает.

— Иди ты... — огрызнулась она.

— Как скажешь. Значит, договорились: четыре золотых после совместной прогулки. И еще одно условие — до вечера на улицу ни ногой. Усекла?

Элиза лишь молча кивнула головой.

— Вот и ладушки, — обрадовался Тилос. — Да, прости меня за дурацкий вопрос — как ты выжила? Я слышал, недавно ваша банда схватилась с конкурентами, с Шакалами, кажется, и всех ваших перебили. А ты вот ушла ...

Элиза молча смотрела на него. Внезапный вопрос пробудил в памяти то, что она хотела забыть навсегда, пусть даже ценой собственной смерти. Крысеныш с раскроенной головой, валяющийся в луже крови, смотрит на нее невидящим взглядом, а его кишки вываливаются из распоротого живота; связанная Белка, которую насилуют сразу двое; Бычок, отчаянно отмахивающийся сломанной саблей от лениво наступающих Шакалов... И бег, отчаянный бег через трущобы, с жарким дыханием озверевших от крови врагов за спиной, редкие безучастные прохожие, жмущиеся к плетням и стенам, клубы сухой пыли и почти не ощущаемая боль в отбитых дубиной пальцах. И Крысеныша, доброго и ласкового, делившегося с ней украденным хлебом в ущерб себе, Крысеныша больше нет...

Она упала на кровать и в голос разрыдалась.

— Ой-ей... — озадаченно сказал Тилос. — Вот так номер. Мира!

Скрипнула дверь, и в комнату фурией ворвалась Мира.

— Ну и что ты с ней сделал, аспид? — возмущенно спросила она. — Ни на минуту с ребенком оставить нельзя, обязательно до слез доведешь! Что сделал, а?

— Вопрос неудачный задал... — пожал плечами Тилос. — Хм... я вас, бабочки, наедине оставлю, поплачьтесь друг другу на жизнь. Я пока делом займусь.

Несколько минут Элиза тщетно боролась с сотрясавшими ее рыданиями. Все, что копилось в ней последние годы, казалось, вырвалось наружу в одной вспышке отчаяния и обреченности. Мать, отец, Зверята и Крысеныш, та безнадежная драка, бег в никуда и два дня голодовки, медленного умирания под глиняной стеной, под лучами палящего солнца — все слилось в один клубок, рвущий грудь, перехватывающий дыхание, заставляющий тело корчиться в судорогах. Краем сознания она чувствовала осторожные прикосновения к шее, к затылку, они казались дружескими, успокаивающими, и внезапно слезы кончились. Комок в груди медленно растаял, осталась лишь промокшая подушка, в которую девушка утыкалась носом.

— Вот и хорошо, — вкрадчиво проговорила Мира, продолжая массировать ей шею и спину, — вот и ладушки... Вот и прошло все, и стало хорошо. Полежи спокойно, котенок, передохни, мужики — они все, сволочи, такие...

Элиза резко перевернулась на спину, села, судорожно уцепившись за простыню, несколько раз глубоко вздохнула.

— Отстань! — она отпихнула руку Миры, швыркая носом. — Без тебя обойдусь...

— Обойдешься, а как же! — спокойно согласилась та. — Вот, вытри рожицу, — она присела на корточки и осторожно промокнула лицо Элизы краем простыни. — Посиди спокойно, я попить принесу.

Питье снова оказалось травяным, но на сей раз прохладным и кисловатым. Девушка жадно выглотала его, хмуро сунула кружку Мире и нахохлилась, глядя на занавешенное окно. Голова кружилась, глаза сами закрывались.

— Давай-ка, поспи еще, — Мира аккуратно уложила ее на кровать, подавив вялую попытку сопротивления, и почти сразу Элиза погрузилась в глубокий сон. Мира прикрыла ее простыней и вышла.

— Что ты ей дала? — полюбопытствовал Тилос, уже закончивший оттирать грим и теперь вдумчиво копающийся в разложенной на столе одежде.

— Сбор номер три, — ответила Мира. — Пора с настоями заканчивать. Негоже ребенка все время на снотворных держать.

— Этот ребенок, — усмехнулся Тилос, — в другом месте и в другое время без всяких угрызений совести перерезал бы тебе глотку. Ради куска хлеба, скажем, или за пару медных монет. Зверята считались крутой бандой, чужой крови не боялись. Смотри — вот так и так. Как думаешь?

— Нормально, — отмахнулась Мира, мельком взглянув на роскошный белый халтон и голубую с золотом ареску. — Обсуждали ведь. Не боишься, что Тарона ее потом прикончит? Просто так, чтобы настроение сорвать?

— Девочка отправится с Раханом, — качнул головой Тилос. — Его караван тоже уходит сегодня вечером. Не думаю, что Тарона станет разыскивать ее по всему Сураграшу. Но знаешь, что любопытно? Она ведь явная северянка. Мордочка типично тапарская.

— Я бы сказала, она полукровка из северного Сураграша, — не согласилась Мира. — Разрез глаз тамошний, да и кожа темновата. Хотя скулы... да, скулы Тапара. Наверное, из беженцев. Но как она в уличную банду попала, почему не рабыня?

— Загадка. Но решать ее сейчас не время. Камтон скоро появится. Еще раз приведет на хвосте слежку — просто в ухо плюну, как говаривал один мой знакомый летун. А тебе пора паковаться и уходить в караван. Записи свои драгоценные не забудь.

Тилос подмигнул, в мгновение ока влез в балахон и начал завязывать на щиколотках сандалии.

— Осторожнее, ладно? — тихо попросила Мира. — Я... ну, ты сам знаешь. Мы все без тебя — пустое место. Не приведи Пророк что случится...

— Со мной? — белозубо в полумраке хижины улыбнулся Тилос. — Мира, ты же меня знаешь. Скорее, горы под землю уйдут. Ну что ты опять разволновалась?

В дверь тихо побарабанили условным стуком. Тилос сдвинул засов, и Камтон тенью проскользнул внутрь.

— Ну? — нетерпеливо спросил его Тилос. — Как?

— Все по плану, — тихо прогудел гулан. — Минут пятнадцать назад тарсачий отряд на рысях прошел в сторону дворца. Я засек Зулу, хотя Тарону не разглядел.

— Здорово! — Тилос в возбуждении ударил кулаком по ладони. — Все в сборе. Все, хватай Миру под мышку и топай в караван. Начинайте готовиться к отходу на рассвете. Учтите, сегодня ночью из города уходят еще три каравана. Надо оказаться у ворот первыми, иначе до завтра не выберемся. Накрути хвост Мехату, чтобы не рассиживался дольше времени.

— Да, хозяин! — скорчил зверскую рожу Камтун. — Слушаю и повинуюсь! — Он в два шага пересек комнату и действительно подхватил тихо взвизгнувшую Миру под мышку. — Где мои рабские кандалы?

— Поставь меня, урод! — шепотом закричала Мира, отчаянно брыкаясь. — Девочку разбудишь!

Камтон выронил ее из рук, картинно хватаясь за голову. Мира, сгруппировавшись, перекатилась по полу и пнула его под колено. Мужчина осел на пол, закатывая глаза.

— О, моя госпожа! — трубным шепотом возвестил он. — Я недостоин твоих побоев! Прикажи вывести неслуха-раба на конюшню и как следует выпороть! Я...

— Стоп! — оборвал их Тилос, вскидывая ладонь. — Рано расслабились, ребята. Сначала из города надо уйти чисто. Кончайте дурью маяться. Собирайтесь и уходите. Мира, наша... Наседка, сколько она еще проспит?

— Пару часов, не больше, — задумчиво ответила та, поднимаясь и отряхиваясь. — Я травы немного развела. И поаккуратнее с ней, ладно? Видно, что немало пережила девочка. Совсем ведь ребенок еще...

Она вздохнула и пригорюнилась.

— Ладно, ладно, — нетерпеливо отмахнулся Тилос, осторожно пристраивая дорогую ареску на голову и заправляя под нее волосы. — Топайте давайте...

Тихо прикрыв за ушедшими дверь, он быстро затолкал оставшееся рванье под кровать, оставив лишь нищенский халтон и богатое платье, аккуратно разложенные на кровати. Потом прошел к двери и задумчиво посмотрел на спящую Элизу.

Девочка мирно сопела на кровати, на лице виднелись засохшие следы слез. Тилос задумчиво рассмотрел ее, подошел поближе и стал водить над телом раскрытыми ладонями, иногда на мгновение останавливаясь.

— Как бы не глисты, — задумчиво пробормотал он. — Плюс стандартный набор болячек... Уличный ребенок, одно слово.

Он встряхнулся и отошел в угол, задумчиво покачивая головой. Выпрямился, расслабленно опустил руки вдоль туловища и застыл на месте неподвижной статуей.

"Здесь Миованна. Так продолжаться не может!"

"Здесь Веорон. Что ты имеешь в виду, Мио?"

"Здесь Миованна. Он просто не понимает, что творит! Он путается у меня под ногами, все мои планы..."

"Здесь Куагар. Наши планы, Мио. Наши. У меня, знаешь ли, тоже есть свой интерес. Ты опять ставишь себя выше остальных".

"Здесь Миованна. Ну хорошо, ладно. Наши планы. Неважно. Вы же оба понимаете, что его деятельность может привести к непредсказуемым результатам! У меня ни одной точки принуждения поставить толком не получается, он их походя разваливает! Он вредитель, просто слова другого нет!"

"Здесь Веорон. Джа считает по-другому".

"Здесь Миованна. Да мало ли, что считает Джа! Я давно устала от его странностей. Почему он сует свой нос во все дырки? Я, между прочим, Корректор ничуть не хуже его!"

"Здесь Куагар. Потому что он не менее любопытен, чем ты. И потом, не забывай, что Игровые миры изобрел все же он. И за случившееся на Текире ответственность несет тоже он".

"Здесь Миованна. Он, не он — что с того? Рано или поздно кто-нибудь все равно бы сообразил. Подумаешь, гений! А в социомоделировании он и рядом со мной не стоит..."

"Здесь Куагар. Ты несправедлива, Мио".

"Здесь Миованна. Я вполне справедлива! Но я не могу работать с такими... такими... неграмотными, но наглыми мальчишками, хамящими по каждому поводу! А вы, вместо того, чтобы его приструнить или хотя бы на Джа воздействовать, его защищаете! Перестройка планетарных скреп — я, формирование новых климатических структур — я, социомоделирование на Восточном континенте — и то я! У меня пятнадцать точек концентрации сознания перманентно работают, ум за разум уже заходит, и хоть бы кто каплю сочувствия проявил!"

"Здесь Куагар. Мне казалось, что мы с Веороном тоже входим в Текирскую рабочую группу и в коррекции участвуем ничуть не меньше твоего. Да и Джа с Майей на Западном континенте тоже пашут, как проклятые. Даже Камилл и тот бурчит, но помогает. Я ошибался? Кстати, если бы не, как ты выражаешься, наглый мальчишка, на Востоке давно тотальный коллапс наступил бы. Даже ты это признавала не так давно".

"Здесь Миованна. Какие же вы все занудные!.."

"Здесь Веорон. Да и ты — тоже. Чего привязалась к парню? Он работает, как умеет. Не забывай, что он еще из пеленок только-только выбрался, и возможности у него не те, что у нас, да и кругозор поменьше. Ты бы остыла, прежде чем крови требовать".

"Здесь Куагар. Верно, Мио. Чего ты раздухарилась? Если думаешь, что его нужно убрать с планеты, давай обсудим идею спокойно. Тоже мне — повод для скандала!"

Испепеляющий взгляд исподлобья, вертикальные змеиные зрачки во мраке, едва слышное шипение — и рыжая белка, увлеченно грызущая лесной орех.

"Здесь Миованна. Извините, мальчики. Всё. Уже успокоилась. Давайте-ка сначала. Итак, на мой взгляд, ситуация на Западном материке выходит из-под контроля. Неконтролируемая хаотизация грозит пойти лавиной в любой момент. Вношу предложение: нужно приступать к контролируемой хаотизации как можно быстрее..."

"Джао в канале. Привет всем. Вы галдите так, что на пол-Вселенной слышно. Если ругаетесь, так хоть двери прикрывайте поплотнее, чтобы у других уши не болели".

"Здесь Веорон. Здравствуй, Джа. Что еще скажешь плохого?"

"Здесь Джао. Мио..."

"Здесь Миованна. Джа, умоляю, не надо в тысячный раз повторять одно и то же. Я твои аргументы уже наизусть знаю".

"Здесь Джао. И не подумаю. Я ведь уже говорил, что по поводу первой части у нас расхождений нет. Неконтролируемая хаотизация на Западном континенте действительно может начаться в любой момент. У меня только одно замечание по второму положению. Мио, ты вообще представляешь себе, что такое хаос в обществе по предлагаемой тобой схеме?"

"Здесь Миованна. Джа, я сделала не меньше площадок, чем ты. Уверяю, я прекрасно знаю, о чем речь".

"Здесь Джао. Абстрактно — не сомневаюсь. И коэффициент сокращения популяции ты тоже держишь в нулевом кольце памяти".

"Здесь Миованна. Разумеется".

"Здесь Джао. И ни на какие мысли он тебя не наводит?"

"Здесь Миованна. А должен?"

"Здесь Куагар. Можно пояснить для дилетантов, какой он в нашем сценарии? Я как-то ни разу не интересовался".

"Здесь Джао. От ноль шестидесяти двух до ноль восьмидесяти четырех".

Изумленно распахнутые глаза, подламывающиеся ножки стула, челюсть черепа, со стуком падающая на пол.

"Здесь Миованна. Вот не надо здесь пантомимы, пожалуйста! У неконтролируемой хаотизации коэффициент ноль девяносто один... если не девяносто пять".

"Здесь Веорон. А ты действительно не шутишь, Мио. Ты на полном серьезе готова истребить до семи восьмых популяции, только чтобы стереть точки принуждения, оставшиеся от старой Игры?"

"Здесь Миованна. В оптимальном варианте, на который я надеюсь — ноль шестьдесят два".

"Здесь Джао. Иными словами, двое из трех умрут весьма неприятной смертью — голодной, насильственной, от эпидемий и так далее".

"Здесь Миованна. Джа, ты думаешь, мне приятно в роли мясника выступать? Ты все расчеты знаешь и ни к одному не смог придраться с математической точки зрения. Ну да, мне их тоже жалко — но я знаю, что если не вмешаемся радикально, погибнет куда больше".

"Здесь Джао. Мио, можно, я сделаю тебе комплимент? Ты великолепный Конструктор и даже лучше меня разбираешься в социомоделировании".

"Здесь Миованна. А ты считаешь, что лучше меня разбираешься в психологических манипуляциях? Предполагается, что здесь я должна растаять и кинуться тебе на шею?"

"Здесь Джао. Нет. Просто хотелось бы указать, что все хорошие Конструкторы — и я не исключение — страдают скверным профессиональным заболеванием. Мы хорошо оперируем сухими цифрами, но как-то забываем, что за математическим аппаратом социомоделирования стоят биоформы — живые, думающие, чувствующие. Что наши решения зачастую означают для них страдания и смерть".

"Здесь Куагар. Джа, ты на редкость пафосен и убедителен. Я сейчас расплачусь. Конкретные предложения есть?"

"Здесь Джао. Есть, и вы их знаете. Дайте Тилосу шанс".

"Здесь Миованна. Ну да, ну да. Уговорить тарсаков и гуланов заняться чем-то поинтереснее резни северян. А северян — чем-то более производительным, чем священная война против Юга. Джа, Тилос — многообещающий юноша, но сейчас он не более, чем человек. А в статистике масс одиночка погоды не делает. Да ты сам все знаешь, что я тебе рассказываю?"

"Здесь Джао. И тем не менее. Мальчик знает местный социум куда лучше нас. У него ограниченные возможности, но иногда игольные уколы позволяют достичь куда большего, чем удары дубиной наотмашь".

"Здесь Миованна. К-со! Тьфу, я уже заразилась от вас местными лексемами. Джа, неконтролируемый хаос наступит максимум через планетарный год. Чтобы его избежать, контролируемый вариант нужно запускать максимум через половину планетарного года. Расчеты еще раз показать? Или ты в них сомневаешься?"

"Здесь Джао. Спасибо, они у меня есть, а сомнений нет. Хорошо, давай так. Мы даем Тилосу полгода, потом действуем по обстоятельствам. Согласна? А я тебя поцелую".

"Здесь Миованна. Ох... Джа, что угодно, лишь бы твоего занудства больше не слышать. Половина планетарного года. Максимум. Доволен?"

"Здесь Джао. Просто счастлив. И у меня еще одно предложение. Мио, ты ведь ни разу в Игре не участвовала?"

"Здесь Миованна. У меня и без нее забот хватает".

"Здесь Джао. В таком случае я знаю, как ты можешь взглянуть на ситуацию с иной точки зрения. Хочешь приобрести полезный опыт ценой минимальных затрат?.."

Элиза проснулась мгновенно, как умела просыпаться в трущобах, но несколько мгновений лежала неподвижно, с закрытыми глазами. Чужой палец снова легонько постучал ее по носу, и голос Тилоса произнес:

— Просыпайся. Время.

Элиза откинула простыню и резко села на кровати. Тело чувствовалось гибким и послушным, радостно откликаясь на движение. В глубине сердца пряталось неясное ожидание чего-то хорошего. В окно снова били косые лучи солнца — судя по всему, до заката оставалось не так и много. Она повернула голову и обмерла.

Рядом с кроватью стоял чернобородый горбоносый человек. Родовые знаки на халтоне отсутствовали, но манера держаться, богатая одежда и запах благовоний однозначно указывали на знатное происхождение. Элиза соскользнула с кровати и склонилась в глубоком поклоне:

— Приветствую момбацу сана...

— Не узнала, — широко ухмыльнулся человек. — Эх, ты, засоня. Там на столе чашка с водой, на кровати — платье. Давай, умойся и переоденься. Пора выходить.

Элиза, разинув рот, смотрела на него. Действительно, перед ней стоял Тилос, тот Тилос, которого ранее она видела лишь в нищенском одеянии, с прямым носом и безбородым. Если бы не светлая северная кожа, она точно спутала бы его с настоящим гуланом, может даже с Повелителем Ветра. На улице она не усомнилась бы, что имеет дело с богатеем, у которого не грех и кошель срезать. Она молча кивнула и принялась стягивать рубаху, но замерла. При своих она привыкла переодеваться и даже сидеть нагишом по дневной жаре, но Тилос — чужак. И мужчина. И выходить он явно не собирался. Поколебавшись, она мысленно пожала плечами и сбросила рубаху и штаны, оставшись голой. Тилос даже и не подумал отвести взгляд. Однако мужской интерес в его глазах совершенно отсутствовал, словно он наблюдал за овцой на рынке. Либо он импотент, либо она сама... Вторая мысль показалась до того обидной, что додумывать ее девочка не стала.

Богатое платье в давно забытом северном стиле оказалось страшно неудобным. Оно давило, кажется, везде, где только возможно. Каждый шаг давался с заметным трудом, горячий вечерний воздух не проходил в грудь. Заметив ее затруднения, Тилос зашел за спину и что-то там сделал с застежками. Стало немного полегче.

— Терпи, красавица, — усмехнулся Тилос. — То ли еще с тобой случится! Думаешь, легко выглядеть любовницей богатея?

— Твоей, что ли? — фыркнула Элиза. — Да ни в жисть, даже и не надейся.

— И не надеюсь, — притворно-грустно согласился Тилос. — Куда мне, старику, супротив молодых да ранних. Постой спокойно, надо с волосами разобраться.

Элиза покорно застыла на месте. Старик? Ему на вид лет двадцать пять-тридцать. Не молодой, да, но она знавала и повес, в свои дряхлые сорок с лишним пускающихся по веселым домам во все тяжкие...

Какое-то время Тилос возился с ее волосами, сноровисто укладывая их в прическу. Закончив, он достал из небольшой плоской коробки какие-то краски, кисточки и долго мазал по ее лицу. Наконец, он пристроил на место женскую ареску — синюю с золотыми нитями.

— Вот так, — наконец удовлетворенно сказал он. — Хочешь на себя взглянуть?

Не дожидаясь ответа, он сунул невесть откуда взявшееся бронзовое зеркало. На всякий случай презрительно скривившись, Элиза взглянула в него — и обмерла.

Вместо трущобной оборвашки с вечно голодным взглядом на нее глядела чуть ли не дочь Великого Скотовода. Довольно смазливое в полумраке хижины личико обрамляли рыже-русые пряди волос, оттененные темно-синими с золотым фестонами нитями арески. Алые губы чуть приоткрывали два ровных ряда зубов, подведенные тенями глаза удивленно взирали на мир из-под густых темных ресниц. Платье, увешанное какими-то пышными тряпками, скрывало костлявую фигуру. Какое-то время Элиза не могла оторваться от разглядывания себя, но потом, опомнившись, сердито сунула зеркало назад.

— Понравилось! — довольно ухмыльнулся Тилос. — Скажи спасибо Мире, она у нас специалист по гриму. Вот что с пальцами твоими делать?..

Он ловко сдернул повязку с кисти Элизы. Боли не чувствовалось совсем, только слегка чесалась кожа на костяшках, но черно-синие разводы никуда не делись.

— Н-да... — пробормотал Тилос. — Выглядит страшненько. Перчатки бы тебе, но ведь не принято в здешних местах... Ну ничего. У гуланов благовоспитанной женщине полагается руки держать в складках материи, вот так, — он показал — как, — и пальчики твои скрыты от публики. А есть постарайся левой рукой. Так, теперь к делу. Сейчас, красавица ты моя Наседка, нам предстоит следующее. Мы вместе добираемся до дворца Великого Скотовода...

— Куда? — не сдержалась Элиза. — Во дворец? А нас пустят?

— Пустят, — нетерпеливо отмахнулся Тилос. — Кстати, очень прошу: засунь свои воровские привычки куда подальше. Руку тебе за украденную мелочь рубить не станут, но из дворца вышвырнут. Тогда плакали твои денежки, обещаю. И не строй иллюзий — обязательно заметят, там прислуга натасканная. Итак, добираемся до дворца. Там ты какое-то время изображаешь мою малолетнюю подружку, потом я недолго совещаюсь с группой надутых уродов, затем мы чинно, под ручку, выходим из дворца, возвращаемся сюда, рассчитываемся и так далее. План ясен?

Сбитая с толку Элиза лишь кивнула. Во дворец? Да кто же такой Тилос, что сначала раба изображает, а потом вот так запросто во дворец пройти может? А вдруг Великий Скотовод сейчас там, собственной персоной? Вот бы хоть глазком...

— И еще, пташка моя, — вкрадчиво проговорил Тилос. — Как-то неудобно тебя при людях Наседкой называть. Как твое имя? — Его голос, внезапно заледеневший, хлестнул по ушам словно зимний ветер.

— Элиза... — машинально проговорила девушка и тут же выругала себя за длинный язык. Впрочем... почему-то не ответить или солгать она бы не сумела.

Тилос на мгновение застыл, глядя на девушку странным взглядом.

— Элиза! Как давно... — Пробормотал он, но тут же осекся и кашлянул. — Ладно, пошли.

Мясной базар встретил их вонью разлагающегося мяса и потных человеческих тел. Пока Тилос искал наемный паланкин, оставшаяся у входа Элиза успела отшить по крайней мере двоих ухажеров, по виду из богатых торговцев-гуланов, и дать по шее пацаненку, попытавшемуся сорвать с ее головы ареску. Не ожидая подвоха, она почти упустила его, но успела ухватить за волосы. Пацаненок попытался заверещать, но наткнулся на бешеный взгляд в упор и сник. Пожалев, что под рукой нет хотя бы завалящего ножа, Элиза отобрала злосчастный головной убор и дала воришке сильного тычка, сопроводив несколькими словами на трущобном языке. Тот мгновенно растворился в толпе. Тяжело дыша от злости, Элиза пристроила ареску обратно на голову и начала поправлять волосы, но тут появился паланкин, и Тилос, высунувшись из-за занавесок, поманил ее.

— Тяжко по другую сторону баррикад, верно? — весело спросил он, когда паланкин, покачиваясь, поплыл по улицам города. — Раньше ты грабила, вот теперь тебя грабят...

Элиза, не ответив, надулась.

Путь до дворца занял немного времени. Стража у внешней дворцовой ограды упорно не хотела пускать паланкин внутрь. Потом подошел высокий иссиня-черный сапсап с искрящимися бриллиантами пальцами, заглянул внутрь, почтительно поклонился Тилосу, внимательно осмотрел Элизу, и стража нехотя раздвинула длинные копья. Носильщики не спеша протрусили внутрь, и тут же упал скоротечный закат.

Когда паланкин, наконец, добрался до входа, небо уже сияло сгустками звезд. На западе еще играли краски уходящего дня, а на востоке разгоралось зарево, предвещая восход Огненного Пруда. Заметно посвежело.

Тилос выбрался из паланкина, помог спуститься неловкой в своем платье Элизе и расплатился с носильщиками.

— Запомни, как этот гроб выглядит, — заметил он. — Обратно на нем же отправимся, им заплачено ждать до полуночи. Ну, милая, давай, изображай...

Он шутливо хлопнул ее по затылку и подставил согнутый кренделем локоть. В другой раз Элиза не преминула бы обидеться, но сейчас она ошарашено рассматривала вблизи настоящий дворец Великого Скотовода, и сил ни на что другое не оставалось. Вспомнив, как шалавы из борделей таскались с клиентами, она продела свою руку в руку Тилоса, не переставая озираться.

А посмотреть имелось на что.

Огромные минареты дворца, казалось, сияли собственным светом в наступившем сумраке. Тут и там горели филигранные масляные светильники из начищенных меди и серебра, соперничая своим светом с редкими еще звездами, подсвечивая фонтаны, высокие стрельчатые арки, играя отблесками на золотых куполах. Вокруг выложенных камнем дорожек, где прогуливались редкие прохожие в одеждах с богатыми вышивками, шумели рощицы из непонятных в темноте кустарников и деревьев, меж них прятались смутно-белые беседки. Далеко внизу поблескивали фонари, отражающиеся в водах благословенного Кронга. Чуть слышно доносились переборы струн гайнуров и мандолин, грустно пела флейта. Музыке вторили сладкоголосые соловьи. Заметно посвежевший вечерний воздух — еще немного, и по коже начнет пробегать озноб — наполняли чудесные запахи цветов и благовоний. Сказочный вечер вступил в свои права.

Два одетых в красное с золотом раба с клеймами Великого Скотовода на щеках почтительно склонились в поклоне перед Тилосом.

— Владыка шлет свои приветствия и извиняется за то, что не может лично встретить момбацу сана, — прошелестел один из них. — Он нижайше просит дорогого гостя... гостей оказать честь его гостеприимству и насладиться заслуженным отдыхом в любом из гостевых залов его скромного жилища. Мы, ничтожные, весь вечер в твоем распоряжении, о повелитель!

— Хорошо, хорошо, — благосклонно кивнул Тилос, лениво осматриваясь. — Я вижу, владыка, следуя своему безупречному вкусу, добавил еще два фонтана...

— Да, момбацу сан, — тихо откликнулся раб. — Они обошлись лишь в полтораста золотых и отняли только одну ничтожнейшую жизнь никчемного раба, неловко подвернувшегося под глыбу драгоценного мрамора.

— Тем хуже для него, — вальяжно повел плечами Тилос. — А может, и лучше — теперь он останется вечно плясать и веселиться в струях фонтана, наслаждаясь чистейшей влагой. Незаслуженное посмертие для грязного червя, но такова воля Отца-Солнца, которого вы, язычники, зовете Куратом. Веди меня, раб, я голоден. И моя подруга тоже, верно, малышка?

Он густо хохотнул и ущипнул Элизу за щеку. Та, вовремя вспомнив, зачем она здесь, подавила желание врезать ему по руке и лишь робко улыбнулась, не переставая озираться по сторонам.

Внутри оказалось еще шикарнее, чем снаружи. Масляные светильники гроздьями увешивали стены. Тяжелые парчовые занавеси сменялись фресками, изображающими сцены охоты, празднеств, божественного суда, на котором Валарам с увенчанной огромными рогами бычьей головой неизменно попирал спины кающихся святотатцев... Золоченые арки неведомым образом превращали короткие переходы между залами в длинные таинственные галереи. И всюду — безлюдно.

На изящных столиках и в крытых драгоценным прозрачным стеклом прилавках стояли драгоценные статуэтки — из золота, серебра, с рубиновыми, смарагдовыми и алмазными глазами и узорами. Олени, бараны, змеи, кони резвились на бархатных полях среди яшмовых и малахитовых деревьев, сверкая в лучах ламп. Элиза прикинула, как бы половчее утянуть парочку безделушек, но краем глаза поймала цепкий взгляд одного из рабов и решила не рисковать. Сопровождающие, видимо, оказались не только и не столько личными слугами, сколько сторожами и надсмотрщиками над подозрительными гостями. Видимо, о том и предупреждал Тилос. Но кто же он такой, в конце концов? Сначала — раб в вонючем халтоне, потом циркач, теперь — чуть ли не верховный вождь неведомого племени, отмахивающийся от приветствий самого Великого Скотовода... Одно ясно — лишних вопросов задавать не стоит. Авось да само прояснится.

Откуда-то издали донесся негромкий гул голосов. Он приближался, и, наконец, Тилос с Элизой вышли в большой пиршественный зал с уставленными яствами столами. От запаха праздничного дастархана у девушки потекли слюнки. Она громко сглотнула.

— Знаешь что, милая, — покровительственно протянул Тилос, освобождаясь от руки Элизы, — иди-ка ты к столу, подкрепись немного. А у меня дела. Надо с людьми поговорить, понимаешь... Веди себя прилично и держи язык за зубами, а руки у брюха, — шепнул он на ухо.

Масляно ухмыльнувшись девушке, он вразвалочку двинулся по зале к вскинувшему к небу руки в радостном изумлении смуглому мужчине, увешанному золотом.

— Вай, родной! — донесся до нее радостный возглас. — Сколько дождей ушло в песок...

Он обменялся с Тилосом приветственными хлопками, и они приглушенно заговорили, полностью увлеченные друг другом. Элиза мысленно пожала плечами и решительно подошла к столу. Жратва входила в обещанную плату, и обделять себя она совершенно не собиралась. Однако от обилия кушаний разбегались глаза. Большую часть еды она видела впервые. В общем-то, она опознала лишь фруктовый салат да финики в меду диких пчел. На одном из блюд лежало что-то вроде жареной саранчи, но с длинными задними ногами, на другом свернулась кругами нарезанная тонкими ломтиками змея, держащая в пасти пучок зелени. Девушка нерешительно протянула левую руку к финикам, но тут же отдернула, не зная, прилично ли брать их руками.

— Могу ли я помочь прекрасной незнакомке в ее затруднениях? — прожурчал за спиной вкрадчивый голос. Элиза резко обернулась и нос к носу столкнулась с высоким статным красавцем, бибером, судя по плоским скулам и почти круглым, навыкате, глазам, в алых шароварах, пурпурном бурнусе, украшенном драгоценными камнями, и с дорогим ятаганом у пояса. — Я вижу, момбацу сама здесь впервые?

Он сделал быстрый знак пальцами, и сопровождающий Элизу раб скользнул к ним с большим серебряным блюдом, на которое и принялся накладывать яства, в которые тыкал пальцем незнакомец. Элиза растерянно следила за ним.

— Мой взор наслаждается прекрасным образом таинственной гостьи, — меж тем учтиво поклонился красавец. — Однако мое сердце болит из-за того, что я не могу именовать ее должным образом. Мое имя — Суддар ах-Хотан, и я — недостойный дворецкий в сих ничтожных хоромах. Хотя я всего лишь присматриваю за слугами и слежу за дворцовыми поставками, возможно, я все-таки узнаю имя столь прелестной дамы?

Девушка непонимающе взглянула на него, но тут же сообразила:

— Прошу прощения у благородного Саддара ах-Хотана...

— Суддара, — вкрадчиво поправил ее дворецкий.

— Ой... извини, сан Суддар, — смутившись, поправилась она. — Я здесь впервые, а тут так... красиво... Я Элиза.

— Элиза? — удивленно приподнял одну бровь ах-Хотан. — Просто Элиза? А, понимаю. Момбацу сама намерена соблюдать инкогнито. Что ж, я не намерен проявлять неучтивость и пытаться проникнуть в ее тайну. Но я все равно польщен знакомством с девушкой, что с легкостью затмевает не только все красоты дворца, но даже и сами звезды на небе! Могу я порекомендовать попробовать кушарму с миндалем и корицей? Или вот язычки жаворонков, запеченные с редкой травкой каменицей, что везут в Граш надменные северные купцы? Божественное блюдо, должен я заметить, и наши гости остаются от него в восторге, особенно те, кто впервые во дворце. Момбацу сама ведь прибыла в наш город не в компании со своим спутником?

Элиза съежилась под его пронизывающим взглядом и пробормотала что-то невнятное. Дворецкий ослепительно улыбнулся и щелкнул пальцами, и около него словно из-под земли вырос еще один раб с серебряным кубком изумрудного вина.

— А вот белое вино, — ах-Хотан взял у раба чашу и осторожно, обеими руками, протянул ее Элизе. — Его делают далеко на закате дикие племена хазтубагов и хманов. Дикари крайне неохотно расстаются с ним, и в наших краях такое вино можно найти лишь здесь, во дворце Великого Скотовода. И здесь, могу с гордостью заметить, моя личная заслуга. Попробуй, момбацу сама, прошу тебя, не побрезгуй.

Элиза покорно взяла кубок, ощутив его тяжесть, и отпила пару глотков. Почти сразу в голове зашумело, и тихая далекая музыка, кажется, заиграла с новой силой. Она чувствовала, что влюбляется в обходительного царедворца. Запоздало вспомнив о синяках на пальцах, она попыталась спрятать руку в складках платья, но не удержала кубок левой рукой, и тот покатился по полу, звеня и разбрызгивая драгоценную жидкость.

— Ах, какая мелочь, — тут же пришел ей на помощь ах-Хотан. Раб уже сноровисто подтирал вино, второй быстро унес кубок. — Если момбацу сама страдает от болей в суставах, позволит ли она предложить помощь врачевателей? Смею заметить, они весьма искусны...

Элиза в замешательстве кинула взгляд на Тилоса, который, закончив разговор и многократно раскланявшись, направлялся в ее сторону. Суддар перехватил ее взгляд, и понимающая улыбка скользнула по его губам.

— Что ж, не смею более стеснять прекрасную даму Элизу своим присутствием, — низко склонился он. — Но она навсегда останется в моем сердце и всегда может рассчитывать на мою помощь.

Он еще раз поклонился, на сей раз — Тилосу, ответившему ему не менее глубоким поклоном, почти полным турхатом, и неслышно отошел в сторону.

— Как тебе дядька? — спросил Тилос, забирая у раба поднос из рук и жестом отсылая его. — Вот сукин сын, а?

— Почему сукин сын? — удивилась Элиза. — Он такой... вежливый...

— Угу, угу, — покивал Тилос, рассматривая поднос. — Ты ешь, не стесняйся. Даже сто таких, как ты, Великого Скотовода не объедят. Он хоть представился?

— Кто? А... Ну да. Сказал, что он Суддар ах-Хотан, дворецкий... А что такое дворецкий?

— Человек, который следит за рабами и слугами, распоряжается припасами и так далее, — пояснил Тилос, пережевывая кузнечика. — Да только он прибедняется. Формально он дворецкий, а на деле — глава тайного сыска, если хочешь, глаза и уши Барадаила. Может, слышала — еще пять лет назад существовала здесь такая Тайная канцелярия — могучая организация, по сути державшая даже самого Великого Скотовода за мальчика на побегушках. Наш Суддар скорешился с Барадаилом, тогда еще начальником дворцовой стражи, и сковырнул и Канцелярию, и тогдашнего Великого Скотовода. Кстати, совет — если увидишь нашего милого парня из Хотана за пределами дворца, беги со всех ног. Имей в виду, совет очень хороший... О! Вот и она.

Громко заиграли фанфары, и из самой большой арки показалась процессия. Сначала в зал, чеканя шаг, вошли воины. Два... шесть... восемь до зубов вооруженных смуглолицых тарсачек образовали нечто вроде узкого прохода. Длинные, шитые золотом арески закрывали почти все лицо, оставляя открытыми только глаза и нос. Не считая их, воинское снаряжение воительниц явно не предназначалось для парадных выездов — запыленные кожаные штаны и рубахи, проклепанные медью, видавшие виды кожаные наплечники и наручи с железными шипами, потрепанные эфесы кривых сабель наводили мысль, скорее, о готовящейся схватке. Элиза непроизвольно съежилась, подавшись к противоположному выходу из зала. Тилос, заметив ее движение, успокаивающе положил руку на плечо.

— Все в порядке, — шепнул он, — тарсачьи королевы без симан-телохранительниц не появляются. Даже здесь, во дворце. Особенно во дворце.

Снова пропели горны, и в зал неторопливо вошла ОНА.

Элиза судорожно вздохнула.

Женщина выглядела потрясающе, просто невероятно прекрасной. Иссиня-черные волосы, скрепленные золотыми заколками, оттеняли заметно более светлую, чем обычно у тарсаков, кожу. Высокие, но не чрезмерно, скулы, большие желтые глаза, драгоценными топазами сияющие в свете масляных ламп, полные алые четко очерченные губы, ослепительно белые зубы... Узкая полоса ткани, украшенная несколькими драгоценными камнями и большой алмазной брошью, оставляла открытыми живот и почти всю высокую грудь, свободные тонкие шаровары не маскировали изумительную линию бедер. Она шла легко и непринужденно, словно плывя над каменными плитами пола, и ее кожаные сандалии тихо поцокивали железными накладками. Элиза вспомнила свое недавнее отражение в зеркале и чуть не заплакала. Никогда, никогда больше она не посмеет себя вообразить красавицей, несчастная тощая замухрышка!

Стража, выхватив оружие, взмахнула им в воздухе, гортанно выкрикнув что-то на тарси. Тарона ослепительно улыбнулась, неспешно обводя зал взглядом. Элизе показалось, что, когда взгляд красавицы упал на нее, в нем мелькнула... ненависть? Нет, нет. С чего бы ей, ослепительной тарсачке, ненавидеть девчонку с улицы? Тем не менее, по коже прошел неприятный холодок. Ладонь Тилоса с ее плеча скользнула ниже, к талии.

После мгновенного замешательства публика в зале, отвесив новоприбывшей почтительные поклоны, вернулась к своим разговорам. Симаны, вбросив клинки в ножны, неслышно выстроились вдоль стены, застыв каменными статуями. Тарона же, сопровождаемая коренастой тарсачкой с настороженным взглядом, мягкой походкой хищного зверя направилась прямо к Тилосу.

— Какая встреча, о свет моих очей! — промурлыкала она, коснувшись щеки Тилоса ноготками. — Как давно мы не виделись, милый! Я вся горю от желания, — ее голос внезапно зашипел гремучей змеей, — взглянуть на твои потроха! Я ведь предупреждала тебя, чтобы ты не появлялся на моих глазах, ублюдок хромой верблюдицы!

— Здравствуй, сиятельная Тарона. Привет и тебе, верная Зула. С каких пор тарсачки распоряжаются в Граше? — лениво удивился Тилос. — Я полагал, Великий Скотовод считает его своей территорией...

— Великий Скотовод, — голос Тароны снова стал мурлычущим, — и пальцем не пошевелит, чтобы спасти твою шкуру, о чем ты и сам знаешь. Он не захочет ссориться со мной, не ради тебя, точно. Мои женщины засиделись, вместе с мужчинами охраняя овец и верблюдов, их кровь кипит и жаждет битвы. И как бы битва не вспыхнула здесь, в заблеванном Граше!

— Интересные слова произносишь ты, о моя возлюбленная королева, — без тени смущения отпарировал Тилос. — Интересно, как отреагирует на них совет племен, буде я сообщу ему о твоих словах? Издревле мир в городе охраняла не стража владыки, но табу и клятвы вождей...

— Я помню, — хищно улыбнулась Тарона, ее ноздри раздулись. — Но времена меняются, ох, меняются... Смотри, посланник, как бы и в самом деле твои кишки не оказались намотанными на жертвенный алтарь! Мои жрицы Назины умеют это делать так, чтобы дать жертве сполна насладиться своими страданиями.

— Спасибо за предупреждение, прекрасная королева, — издевательски полупоклонился Тилос. — Но похожее я уже слышал не раз. Если Кугарос не натянет мою шкуру на барабан, если Ругер не сделает из моего черепа пиршественную чашу, если ах-Зибарон не превратит мою голову в мяч для священной игры, я обязательно позволю твоим жрицам насладиться моими предсмертными воплями. Кстати, познакомься — Элиза, моя... хм, знакомая. Элиза, познакомься с Тароной, королевой тарсаков. Поболтайте пока, девочки, а мне еще кое с кем надо парой слов перекинуться.

— Итак, княжества Севера предлагают мир, — голос Тилоса отчетливо разносился по тронному залу. Племенные вожди и их представители с бесстрастными лицами смотрели на него, явно прикидывая выгоды предложения. — Еще раз вкратце повторяю условия: специально оговоренная дань совету вождей и Великому Скотоводу, да не высохнет вода в его фонтанах, — он отвесил почтительный поклон Суддару, сидящему в небольшом каменном кресле на нижних ступенях трона, — снижение торговых пошлин, клятва о вечном перемирии. От себя лично могу добавить, что, хотя союзные княжества могли бы пойти на большие уступки, сверх предложенного они не уступят ни зернышка. Выплата дани и так вызовет град насмешек, а выкликнуть нового князя на Севере куда легче, чем выбрать вождя здесь, в благословенном Сураграше. Я бы посоветовал принять их условия, ибо большего вы не добьетесь.

— Когда мои воительницы обрушатся на разжиревший Север, как голодная саранча, — Тарона, небрежно развалясь в кресле, поигрывала драгоценным стилетом, — они получат всё. И тучные стада, и зеленые пастбища, и все драгоценности, которые скупые князья прячут в сырых погребах — все станет моим. Я имею в виду — нашим, — она широким жестом обвела зал. Нестройный гул голосов поддержал ее. — Так с какой стати мы должны соглашаться на мир в обмен на жалкие подачки?

— Мир имеет свою ценность, — спокойно ответил Тилос. — Ваши кони завязнут в непроходимых северных лесах и болотах, а пехота обломает зубы о могучие северные твердыни, чьи каменные бастионы на десятки саженей возвышаются над самыми высокими деревьями. Возможно, нарушат свой нейтралитет тролли, орки возьмут в руки ятаганы. Еще неизвестно, чья возьмет в кровавой бойне. Так не лучше ли торговать и процветать в мире, чем усеивать трупами поля сражений? Или женщинам тарсаков нравится отправлять своих дочерей на бессмысленную смерть?

— Женщины тарсаков, — оскалилась Тарона, — сами решат, что им нравится, а что — нет. Наши дочери с радостью умрут ради жизни племени, княжий посланник, и их матери и даже мужья умрут плечом к плечу с ними, если потребуется. Среди них нет таких трусов, как ты!

— Ты сказал все, что мог, северянин? — холодно осведомился Зур Харибан. — Гуланы поддержат тарсаков в любой момент, и я не услышал, почему мы не должны так поступить. Думаю, остальные — тоже. Ну, что? Я предпочту потратить вечер на развлечения, не на пустую женскую болтовню.

— Осторожнее насчет женской болтовни, — предостерегающе взглянула на него королева тарсаков.

Гулан раздраженно оглянулся на нее и пожал плечами.

— Почему же? — осведомился он. — Мы столько времени слушали, как ты болтаешь с обабившимся северянином! По-моему, это и есть женская болтовня...

— Зур... — предостерегающе произнес доселе молчавший дворецкий. Гулан криво усмехнулся и замолчал. Тарона снова нехорошо взглянула на вождя, но тоже удержалась от ответа.

— Итак, — Суддар ах-Хотан поднялся из своего креслица и начал мерить шагами тронную залу, — я думаю, что совет вождей услышал все, что мог сказать посланник северных княжеств. Хочет ли еще кто-нибудь из присутствующих высказаться?

— Хватит болтать языком! — с сильным акцентом проскрипел на общем сапсап. — К Валараму северных князей с их змеиной болтовней! Если война — так война, мир — так мир. Мы присоединимся к большинству, но уж решите, наконец!

Ропот прокатился по залу. Тилос быстро обвел вождей взглядом из-под ресниц. Вожди явно колебались и не спешили соглашаться. Ну что ж, с горечью подумал он. Все, как и просчитано — от плохого к худшему. Как же неприятно иногда убеждаться в собственной правоте...

— Кто хочет принять предложение северных князей? — громко спросил Суддар. — Говорите, ваш голос услышат.

Гробовое молчание стало ему ответом. Несколько вождей — в основном мелких племен, не играющих в политике ровным счетом никакой роли, неуверенно переглянулись. Остальные с каменными лицами смотрели прямо перед собой.

— Итак, — царедворец с деланным сожалением повернулся к Тилосу, — совет вождей отклоняет твое предложение. Имеешь ли ты сказать еще что-нибудь?

Тилос молча поклонился и направился к выходу.

— Эй, милый! — настиг его голос Тароны. — Не забывай про мое гостеприимство!

Не оборачиваясь, Тилос с силой толкнул каменные створки и вышел в пиршественный зал. Свита вождей уже подчистую объела дастархан и теперь бесцельно бродила по залу. Их, кочевников и скотоводов, мало волновали фрески и гобелены, и лишь томящая скука читалась в их взглядах. Посланник взглядом нашел забившуюся в угол Элизу и кивнул ей. Девушка со всех ног бросилась к нему и с силой ухватилась за его руку.

— Где ты ходил? — дрожащим голосом спросила она. — Столько времени...

— Мы разговаривали не дольше получаса... — Тилос с запозданием вспомнил, что Элиза не знает счета времени. — В общем, недолго. Ты вся дрожишь, милая моя, — он осторожно высвободил руку и приобнял девушку за плечи. Ее худое тело сотрясала крупная дрожь. — Что случилось?

Не останавливаясь, он увлек Элизу к выходу. В бойнице под потолком — блеск металла. С Великого Скотовода станется всадить арбалетную стрелу в спину неудачливому посланнику. Пора завязывать с рискованной игрой. Результаты все равно мизерные. На всякий случай девочку — вперед, чтобы прикрыть от болта...

— Тилос, я боюсь! — Ну и ну! Чтобы вырвать у трущобной крысы такое признание, нужно, чтобы она действительно перепугалась до смерти, а то и сильнее. Возможно, зря я оставил ее наедине с Тароной... — Почему королева так меня ненавидит? Я же впервые с ней встретилась? Она же... она... она меня убьет, я вижу!

...так, теперь самое интересное. Жаль девочку, но сейчас не до очередного бездомного котенка. Как взглянула на меня Мира, когда я привел Элизу! Сколько раз ловил я на себе такие осуждающие взгляды — и все никак не привыкну.

— Элиза, слушай меня внимательно. Я должен извиниться за то, что крупно тебя подставил.

Взгляд — непонимающе-обиженный, ареска комично сбилась набок. Девочка, совсем девочка... Сколько таких бездомных голодных детей шатаются по улицам, убивают и погибают, попадают в рабство! Именно ради них ты крутишься, ради них — ради будущего. Только сегодня до светлого будущего не ближе, чем три века назад. Игра кончилась — и Игра по-прежнему живет и не собирается умирать. Чтоб ты сдох, Камилл, со своим копанием в Станции!

Стоп, не о том думаешь. Сейчас нужно заканчивать представление. Жаль девочку — но, по крайней мере, не придется тратить время на долгие объяснения.

— Тарона действительно тебя ненавидит, — Тилос прикрыл Элизу собой от очередной бойницы, бесцеремонно дергая ее за плечи. — Ненавидит лишь за то, что увидела рядом со мной. Она с радостью прикончит тебя, если дотянется. Помнишь, что она обещала сделать с моими кишками? Поверь мне, палачи тарсаков способны и на большее.

— Почему?.. Зачем?.. — на ее глазах уже явно блестят слезы. Не дави на ребенка, нет нужды.

— Неважно. Извини, Эла, ты попала в жернова большой политики. Сейчас тебе нельзя оставаться в Граше. Вон наш паланкин, ныряй, по дороге поговорим.

В качающейся тьме паланкина — два блестящих от слез, но настороженных глаза. Уже оправилась — хорошо. Хуже нет объяснять план действий ревущей девчонке.

— Вот обещанная плата, — два увесистых мешочка падают в подставленные ладони и сноровисто исчезают в складках платья. Трущобный волчонок — всегда волчонок, деньги из рук не выпустит, даже умирая. — Плата — как договаривались, но один макед разменян медью. Не трать сразу все, еще пригодится. Теперь слушай внимательно и запоминай.

Объясняю, как утром у ворот найти караван Рахана, что сказать караванщику, где на первых порах прибиться в Хотане и как перебраться в Назир. Элиза внимательно слушает, в прозрачном для моего взгляда мраке слышится сосредоточенное сопение. Она уже оправилась от потрясения. Пластичная юная психика хорошо держит удар. Надо поручить ребятам присмотреть за ней на первых порах, возможно, через несколько лет задействуем и ее. Не сейчас, не сейчас. Время утекает сквозь пальцы словно вода, и паровой котел Юга готов взорваться войной. Странно. Почему мне опять вспомнилась та Элиза? Может, потому, что я отсылал ее почти так же? Глупости. Просто память услужливо подстраивается под чувство вины...

Через какое-то время Тилос дотронулся до ее плеча.

— Готовься, — тихо сказал он. — По моему сигналу выскакиваешь из паланкина, прижимаешься к забору и молча — молча и неподвижно! — ждешь команды. Поняла?

Элиза кивнула, потом, вспомнив, что во мраке ее не видно, шепнула:

— Да. А зачем...

Палец Тилоса прижался к ее губам.

— Ти-хо! — раздельно сказал он. — Три... два... один... Пошла!

Паланкин остановился, и в тот же момент Элиза, повинуясь толчку Тилоса, спрыгнула из паланкина на землю. В тот же момент снова затопотали, удаляясь, ноги носильщиков. Девушка, спотыкаясь в темноте, на ощупь нашла глинобитную стену хижины и прижалась к ней.

Вокруг стояла тишина, ночной холод пробирал до костей. Тилос исчез. Возможно, он так и остался в паланкине. Элиза пожалела, что не проверила кошели на свету. Кто его знает — вдруг да в них камни? Выйти бы к фонарю да проверить... Ей снова вспомнилась ненависть, горящая в взоре тарсачьей королевы, яд, сочащийся в ее голосе. Девушка поежилась. Нет. Сначала забиться в какую-нибудь нору и лишь потом проверять. Пусть даже ее кинули с деньгами — по крайней мере, она все-таки попробовала невиданных дворцовых кушаний. А если не кинули — четыре золотых! И платье, что сейчас на ней, тоже стоит денег. На них можно неплохо прожить год, а то и больше. Достать бы где-нибудь хоть плохонький кинжальчик!

В тот момент, когда она окончательно решила сматываться отсюда самостоятельно, жесткая ладонь зажала ей рот.

— Тихо, свои, — шепотом предупредил Тилос, прежде чем она успела впиться в ладонь зубами. — Помалкивай и топай за мной как можно тише. Нас ищут.

Посланник потянул ее за руку, и Элиза покорно зашлепала за ним. Сообразив, быстро сдернула сандалии. Босиком она умела двигаться совершенно бесшумно.

Под ноги то и дело подворачивались невидимые в темноте кочки и камни. Вскоре девушка сбила себе пальцы на ногах, но Тилос продолжал упрямо тянуть ее за собой, уверенно поворачивая то в одну, то в другую сторону (он что, в темноте видит?) Однажды он толкнул ее к стене и вжался рядом в обмазанный сухой глиной тростник. Элиза, уже немного привыкнув к его странностям, послушно замерла. Вскоре раздались приглушенные голоса, зашелестели плащи, и за ближайшим поворотом промелькнули фигуры, освещающие путь потайными фонарями. Выждав, Тилос потянул ее за собой в сторону того же поворота, и они бесшумно скользнули в противоположную сторону.

— Сюда, — наконец выдохнул Тилос, вталкивая ее в какую-то дверь. Скрежетнул кремень, в полной темноте затлел фитиль, потом тускло загорелась лучина. Они оказались в том самом доме, из которого отправились во дворец, казалось, целую вечность назад. Сейчас Элизе почему-то захотелось, чтобы все вернулось назад, чтобы отказаться от страшной поездки...

— Переодевайся, — Тилос быстро содрал с себя богатый халтон и небрежно швырнул его в угол. — Да не стой столбом! Платье брось здесь, несподручно с ним по улицам таскаться. Давай, давай! — Он подсел к столу и начал быстро мазать свое лицо какой-то дрянью.

Элиза с сожалением вылезла из платья, надеясь, что в почти полном мраке ее не разглядеть. В последний раз она бросила взгляд на отливающие золотом нити и швырнула его в тот же угол, что и Тилос. Быстро натянув свои шаровары и рубаху и надежно пристроив кошели за пазухой, она замерла в нерешительности. Наконец, чуть слышно фыркнув, осторожно пристроила туда же дорогую ареску — тряпка тряпкой, но жалко. Да и продать можно...

— Готова? — не оборачиваясь спросил Тилос, быстро смахивая мелочевку со стола в большую кожаную суму. Неуловимо быстро он накинул на себя драный нищенский халтон и превратился в натурального уличного попрошайку. Элиза восхищенно прищелкнула пальцами — вот бы ей так уметь! Насколько проще стало бы воровать! — Все, двинулись. До Кривой улицы идем вместе, дальше расходимся. Про караван Рахана помнишь?

Элиза молча кивнула. Тилос затушил лучину и в сгустившемся мраке потянул ее за руку.

На улице стало куда светлее. Добрый край Огненного Пруда уже вылез из-за горизонта. Ярко-голубая Фибула Назины горела высоко над крышами. Заборы отбрасывали едва заметные тени. Еще немного — и укрываться в темноте от преследователей станет невозможно.

Тилос быстро шел впереди Элизы, уверенно ориентируясь в трущобных закоулках. Постепенно девушка начала узнавать местность. Вот, кажется, характерный поворот проулка Головорезов. Сотня шагов — и покажется Кривая улица. Оттуда рукой подать до квартала Зеленщиков, ну а дальше... она разберется.

На углу Тилос остановился и повернулся к Элизе.

— Все, — с какой-то грустью сказал он. — Разбегаемся. Тебе туда, — он махнул рукой. — Деньги не забыла?

Элиза молча мотнула головой. Казалось бы, ей полагалось испытывать облегчение — кончается непонятная дурацкая история, в которую она влипла от безысходности, и кончается хорошо. Она жива, здорова, при деньгах, а что нового врага нажила — подумаешь! Вряд ли Тарона окажется хуже городской стражи или подонков из других банд... И все же — почему ей не хочется расставаться с Тилосом?

— Ладно, прощай. Не поминай лихом, — Тилос хлопнул ее по плечу и двинулся обратно в трущобы.

Полумрак прорезал резкий треск. Гремучая змея? В городе? Элиза не успела додумать мысль, а предательски ослабевшие колени уже заставили ее прильнуть к забору, хватая ртом воздух.

Тени. Это могут быть только Тени. Но за что? Им-то что она сделала?

Тилос замер на месте, серый бесформенный силуэт на фоне постепенно светлеющей дороги. Вокруг него бесшумно возникали другие фигуры — затянутые в облегающие темные одежды, с отблесками звездного света на вороненых клинках.

— Твоя жизнь окончена, враг, — словно из ниоткуда прозвучал глухой голос. — Прими наш поклон и наш удар. Тень забирает тебя к себе. Да возродишься ты к новой жизни счастливым!

— А по-хорошему уладить дело не удастся? — Странно — в голосе Тилоса не чувствовалось страха, лишь... ирония? Почему он не боится Теней?.. — Я никогда не искал войны и старался не пересекать ваш путь без необходимости. Есть предложение...

Вместо ответа Тени неуловимо прянули вперед, словно растворившись в воздухе. Удар, предсмертный хрип... Нет?

Тилос, казалось, умел растворяться в воздухе не хуже Теней. Клинки убийц лишь бессильно вспарывали воздух. Человек, которому давно полагалось валяться в пыли в луже собственной крови, уклонялся от врагов даже с какой-то ленцой. Вот быстрое движение — и сразу двое нападающих кубарем катятся по земле, впрочем, тут же вскакивают и снова бросаются в схватку...

Странная злость сорвала Элизу с места. Пятеро — на одного? Страшные убийцы, в одиночку расправляющиеся с целыми отрядами, впятером на ее Тилоса? Она ужом метнулась вперед, в броске подхватывая с земли оброненный Тенью кинжал, и, оступившись, неловко пырнула одного из врагов в живот. Вернее, попыталась пырнуть. В последний момент тот ловко уклонился, и в глазах девушки вспыхнули яркие круги от страшного удара по затылку. Удар был нанесен кулаком, не кинжалом, но мир перевернулся вверх тормашками, а горло и голову уже сжали твердые безжалостные руки, шею пронзила страшная боль, что-то хрустнуло... и тут смертельный хват разжался.

Элиза опустилась на землю, отчаянно пытаясь вздохнуть. Тело Тени безжизненно свалилось рядом. Огненная круговерть в глазах застила мир, острая боль в почти свернутой шее протыкала все тело, словно копьем. Как сквозь сон она слышала хрипы — свои и чужие. Потом руки снова схватили ее за плечи, и она приготовилась умереть.

— Элиза! — пробился извне знакомый голос. — Элиза, дура, идиотка, ты меня слышишь?

В шее снова что-то хрустнуло, и дышать стало гораздо легче. Боль потихоньку отступала, яркие пятна в глазах начали рассеиваться, уступая место благословенной тьме. Она со стоном ухватилась за руку Тилоса.

— Не падать, стоять! — Тилос отвесил ей страшную пощечину, еще одну. — Не теряй сознание, слышишь! Сейчас...

Жуткий запах чуть не вывернул девушку наизнанку. Элиза, отпихнув руку Тилоса, рывком села, ощущая, как какой-то камешек больно впивается в задницу.

— Стоп! — придержал ее Тилос, отбрасывая вонючий комочек и не давая вскочить на ноги. Посланник сидел рядом на корточках, встревоженно заглядывая ей в лицо. — Как ты?

— Ох... — Элиза попыталась повертеть головой, но острая боль снова пронзила шею. — Больно.

— Сама виновата, — уже спокойно заметил Тилос. — Какого хрена ты в драку влезла? Одной Тени десять таких, как ты, на левый мизинец мало покажется. Ты понимаешь, что натворила?

Элиза осторожно, стараясь не ворочать шеей, огляделась вокруг. Пять черных изломанных тел в неестественных позах валялись вокруг, освещенные уже наполовину взошедшим Огненным Прудом.

— Нет... — растерянно сказала она. — Я хотела... ну, тебе помочь...

— Помогальщица... — скривился Тилос. — Если бы не ты, я бы просто ушел от них так, что они и опомниться-то не успели бы. Я думал, у тебя хватит смекалки сбежать, а ты взяла и напала на Тень. Пока они полагали, что справятся со мной, они позволили бы тебе уйти. Теперь — все. Напав на одного из них, ты стала личным врагом целой секты параноидальных кретинов. Любой из них пришьет тебя, как только увидит. А мне из-за тебя пришлось убить — понимаешь, убить! — их всех. Мало, можно подумать, мне неприятностей...

— Но как... они узнают? — девушка ощущала, как мир рушится вокруг нее. Ну зачем, зачем она влезла в драку? Кто ее просил? — Они же все... они умерли!

— Теней-убийц всегда сопровождает наблюдатель. Он отчитывается перед шабаем, главой ячейки, о том, как прошло дело. Не нарушены ли правила, насколько эффективно действовали убийцы, кого поощрить, кого наказать... Сейчас наблюдатель ушел. Я его видел, но из-за тебя не успел достать. Так что жить тебе осталось пару дней, не больше. Хашш-ш-ш-григатурр...

Элиза заплакала. Она ощущала, как слезы ручьями текут из глаз, но поделать ничего не могла. Тилос молча сидел рядом, почесывая в затылке.

— Ладно, — наконец сказал он. — Меняем планы. Придется тебе какое-то время пожить под нашим присмотром. Вставай, — он помог девушке подняться. — За мной.

Барадаил стоял у окна и смотрел на звезды. Он даже не пошевелился, когда вошедший в комнату Суддар ах-Хотан слегка кашлянул, привлекая его внимание. Привычный дворецкий застыл, ожидая, когда Великий Скотовод нарушит свое молчание.

— Выяснил? — наконец слегка повернул голову Барадаил.

— Да, повелитель, — поклонился Суддар. — Три дня назад он пришел в город вместе с караваном Мехата. Мои люди на воротах засекли его сразу, да он и не скрывался. Снял домик в трущобах, купил где-то полудохлого раба, нанял какого-то гулана и сидел там безвылазно, пока не получил вызов.

— Я не сомневаюсь, что ты прекрасно осведомлен о событиях в городе, — холодно заметил Великий Скотовод. — Но меня, в конце концов, интересует, тот ли он, за кого себя выдает. Выяснил?

— Не до конца, повелитель, — заторопился Суддар, уловив в голосе Барадаила угрожающие нотки. — У меня почти нет глаз в холодных северных землях. Но он шел с караваном от самой границы, да и не в первый раз он приходит сюда с верительными грамотами...

— То есть ты не знаешь точно, — отмахнулся от него Барадаил. — Догадываюсь, что сведения такого рода нелегко раздобыть, но тебя это не оправдывает. Я плачу тебе не за догадки. На сей раз ты проследишь за ним до самого Севера. Если надо, засунь своих соглядатаев хоть в княжеские терема. Я хочу знать, посылают ли его сами князья, тамошние жрецы Солнца или же просто недовольные бояре, ищущие моей поддержки в своих дрязгах. Не спускай с него глаз, зашли своих людей в караваны, в общем, делай, что хочешь. Но я должен знать, с кем мне иметь дело на Севере и стоит ли вообще иметь. Где посланник сейчас?

— Мои люди проследили паланкин до его дома, — дворецкий благоразумно не стал упоминать, что паланкин оказался пуст, как и сам дом. — Сейчас за ним тщательно следят.

— Хорошо, — кивнул Великий Скотовод. — Что с племенами?

— Напряжение нарастает, момбацу сан. Пустыни наступают с юга все быстрее, гуланы и тарсаки все чаще ссорятся из-за пастбищ. Их жрецы не устают напоминать про табу, так что до призывов к войне дело еще не доходит, но, боюсь, это лишь вопрос времени. Мелкие племена тоже волнуются — их выживают со старых мест как гуланы с тарсаками, так и пылевые бури. В Сураграше очень неспокойно.

— Плохо, — Барадаил со свистом втянул воздух сквозь зубы. — Во время войны город наверняка разграбят. А тут еще посланник с его миром... Как хорошо, если бы племена двинулись на Север! Слишком ретивые воины сложили бы головы, а остальным досталась бы богатая добыча...

— Северяне глупы, — Суддар позволил себе тонкую усмешку, впрочем, все равно невидимую в полумраке. — Их предложения мира могут лишь подвигнуть племена на войну. Гуланов уж точно. Только слабый заранее просит пощады...

— Северяне не глупы, — сухо возразил Барадаил. — Племена не пойдут на войну по отдельности, иначе соседи тут же захватят их пастбища, и им окажется некуда возвращаться. Их можно двинуть только всех вместе. Подумай, нельзя ли как-нибудь что-нибудь нашептать вождям...

— Да, повелитель, — поклонился дворецкий. — Я подумаю. Сегодня на совете некоторые вожди, из мелких, уже согласились бы двинуться, не откладывая. Возможно, если мы слегка подогреем страсти...

Глупец, добавил он про себя. Я уже полгода работаю в нужном направлении. И ведь не скажешь прямо, а то старый хрыч решит, что я слишком умен для должности главного подручного...

— Что-нибудь еще?

— Да, — Суддар заколебался. — Не знаю, как и сказать...

— Прямо! — Великий Скотовод развернулся всем корпусом. — Не юли, говори. Что опять случилось?

— Ночная стража обнаружила в одном из переулков пять трупов.

— И что?

— Они все — Тени. По крайней мере, одеты именно так.

— Дерьмо Сумара... — пробормотал Барадаил. — Срочно гонца к их... как его... не помню, в общем, гонца! Сообщи, что мы извиняемся, но не имеем отношения к их смерти. Плети что хочешь, но чтобы они не заподозрили нас! Не хватало еще, чтобы они пришли по мою... или твою голову. Кто их завалил, выяснили?

— Нет, повелитель, — Суддар развел руками. — Я даже представить не могу, кто в состоянии убить пятерых Теней сразу. Разве что у них внутренние свары, и их завалили свои же.

— Надеюсь, что так... — пробормотал Барадаил, делая отгоняющий злых духов знак. — Ладно, свободен.

— Да, момбацу сан, — дворецкий кивнул и попятился к выходу. — Спокойной тебе ночи.

Караван вышел из города ранним утром, когда небо на востоке лишь чуть зарозовело. Сонные стражники, получив свою мзду, нехотя распахнули ворота, и спесивые дромадеры, важно покачивая горбами, один за другим потянулись мимо караулки.

Элиза, скрючившись в три погибели, сидела в высокой корзине, желая лишь одного — побыстрее вылезти отсюда. Подбородок болтался где-то между коленями, и поврежденная ночью шея ныла все сильнее. Она стиснула зубы и принялась считать шаги верблюда, чтобы хоть как-то отвлечься.

Незадолго до того Тилос привел — почти притащил — ее за руку к каравану, в полной готовности стоящему у рыночной площади.

— Камтон, меня раскрыли, — коротко бросил он чернокожему гиганту, сливавшемуся с темнотой, несмотря даже на яркий свет звезд. — Тени. Видимо, отследили у дворца. Ее, — он толкнул Элизу вперед, — спрятать и незаметно вывезти. Я ухожу по третьему варианту, встречаемся где оговорено.

— Тени... — пробормотал Камтон. — А ее что?

— Она ввязалась в драку, — откликнулся Тилос, растворяясь в ночи.

— Храбрый ты лягушонок... — хмыкнул гигант, задумчиво рассматривая Элизу. — Небось, Тилоса защищать полезла. Ну почему в него женщины влюбляются всего за день, но сразу до беспамятства? Мне бы так! Сама-то цела?

— Цела! — ощетинилась девушка. — Подумаешь!..

— Подумаешь — с Тенями связалась, — усмехнулся Камтон, — делов-то... Ладно. Через полчаса рвем когти. Куда бы тебя пристроить?

Он оставил Элизу у лежащего и меланхолично жующего дромадера и ушел в сторону слабо освещенного изнутри шатра. Подумав, она села на уже почти остывшие камни площади и удобно оперлась спиной о теплый бок животного. Почти сразу же она провалилась в тяжелый кошмарный сон, из которого спустя несколько мгновений — или несколько вечностей — ее вырвало постукивание по плечу.

— Она, что ли? — над ней склонился высокий караванщик в огромном тюрбане. На его пальцах поблескивали драгоценные перстни. — Заморенная какая-то... С такой проблем не возникнет. Осталось несколько пустых сантанов, в один ее и засунем.

Элиза фыркнула. Лезть в тесную корзину страшно не хотелось, но и спорить желания не возникало. Перед глазами встала картинка из сна: залитая солнцем гладкая пустыня, мельтешащие вокруг бесформенные фигуры и летящий в лицо кулак. Она уже горько жалела, что так по-дурацки встряла в злосчастную драку. И кто ей нож в задницу воткнул? А сейчас спасение единственное — оказаться отсюда подальше. Ей совсем не улыбалось на собственной шкуре выяснять правдивость страшилок, что про Теней шепотом рассказывали вечерами.

Теперь она мерно покачивалась в сантане на горбу дромадера, проклиная непонятного Тилоса, втянувшего ее в дурацкую историю, и себя саму, позволившую Тилосу втравить себя непонятно во что. Голос разума, робко пискнувший в глубине что-то насчет ее спасения от медленной смерти под забором, умер под гнетом все возрастающей злости. Она молча поклялась, что пусть только ее выпустят из соломенной тюрьмы, и поминай как звали. Хорошо хоть деньги на месте.

Однако пока никто, кажется, не горел желанием выпустить ее из заточения. Судя по лучикам солнца, пробивающимся сквозь щели в плетении и нарастающей жаре, уже давно наступило утро. Те же лучики показывали, что караван движется куда-то на северо-запад, все дальше и дальше от Хотана. Что ж, видимо, воспользоваться советами Тилоса не удастся. Ничего. С деньгами, живая и здоровая, она точно не пропадет.

До девушки донесся приглушенный свист, и караван остановился. Разбойники? Не похоже — не слышно ни криков, ни лязга железа. Да и чересчур близко от города. Решившись, она приоткрыла крышку корзины и почти сразу заметила темную фигуру, торопливо спускающуюся по осыпям холма. Тилос?

По днищу сантана постучали.

— Эй, красавица! — окликнул снизу голос Камтона. — Вылезай!

Элиза полностью откинула крышку и выпрямилась, с трудом превозмогая боль в затекших членах и балансируя в качающейся корзине. Солнце стояло высоко и припекало вполне ощутимо. Тилос уже спустился к дороге и тихо разговаривал с караванщиком, выехавшем навстречу на вороном красавце-жеребце. Заметив Элизу, он махнул рукой.

Впрочем, взмахом все и ограничилось. Камтон помог Элизе перебраться на попону, прикрывающую спину верблюда между болтающимися по бокам корзинами, напялил ей на голову простую полотняную ареску и вспрыгнул на своего коня. Тилос, накинув белый халтон прямо поверх черных штанов и рубахи и закрыв лицо полостью головного платка, вскочил на подведенного ему жеребца. Караван снова тронулся в путь.

Немного погодя Элиза заметила Миру. Та, как и Элиза, покачивалась верхом на верблюде, правда, не на дромадере, а на мохнатом северном бактриане, удобно устроившись в ложбинке между горбами. Тилос с Камтоном на лошадях пристроились рядом с ней. Все трое о чем-то переговаривались, но слов Элиза разобрать не могла, как ни прислушивалась. Лишь однажды Мира с тревожным лицом обернулась в сторону Элизы, но, заметив, что девушка смотрит на нее, успокаивающе улыбнулась.

Солнце забиралось все выше и выше, над быстро раскаляющимися каменистыми осыпями начало дрожать марево. Ночная колючка сворачивала листья в тонкие жесткие трубочки, ощетиниваясь ими словно шипами. Девушка вспомнила, как кто-то — кажется, Бычок — рассказывал, что внутри каждой трубочки хоронится маленькая капелька горькой, но не ядовитой влаги. Если умираешь от жажды, можно ее высасывать... К востоку иногда поблескивал Кронг, с него доносились крики чаек. Элиза и сама не заметила, как крепко уснула под мерное покачивание верблюжьей спины.

Когда солнце поднялось почти в зенит, устроили долгий привал. Рабы и слуги сноровисто установили несколько легких тентов. Сонная Элиза кое-как доковыляла до тени, меланхолично прожевала пресную лепешку, запила ее водой и, свернувшись калачиком прямо на голой земле, снова заснула. Мира озабоченно присела рядом на корточки и пощупала пульс.

— С ней все в порядке, — негромко сказал Тилос, подходя сзади. — Шею ей чудом не свернули, но я успел вовремя. Отоспится — снова придет в норму.

— А толку? — обернулась к нему Мира. — Теперь за ней охотятся Тени, тарсаки, сыскари Великого Скотовода, а может, и еще кто. Рано или поздно ее найдут, и тогда... И все потому, что тебе захотелось поиграть на нервах суки-тарсачки! Только не надо снова мне рассказывать про далеко идущие планы — я сама их разрабатывать помогала, забыл? Мы могли, тысячу раз могли обойтись и без постороннего ребенка!

— Тихо! — Тилос приложил ей палец к губам. — Разбудишь. Не все так трагично, как тебе кажется. Ее видели только вечером и ночью, в полной темноте или при плохом свете, да еще и в не ахти каком, но все же гриме. А она растет и меняется. Пару лет на хорошем питании — и гадкий утенок превратится в лебедя. Пусть тогда пытаются опознать. Даже Тени не смогут, уверяю тебя...

— Ты всегда очень логичен, — горько усмехнулась Мира. — Прямо до невозможности. Но девочку ты подставил по-крупному.

— Так надо, Мира, милая, — Тилос осторожно поцеловал женщину в щеку. — Поверь — так надо.

Он повернулся и неслышно отошел в сторону. Мира осталась сидеть на корточках, думая о чем-то своем. Она осторожно прикоснулась к своей щеке, там, где кожи коснулись губы Тилоса. Легкая улыбка снова появилась у нее на лице, но на сей раз в ней не осталось горечи — лишь привычная печаль.

Караван шел в неизвестность несколько дней. Элиза имела весьма смутное представление о местных краях. Она примерно знала, что за племена живут к югу и востоку от Граша, но к северу, по ее представлениям, начинались снежные пустыни, из которых тысячу лет назад чудом выбрались ее родители. Однако караван забрался уже довольно далеко на север и запад, но на снег, каким он иногда снился Элизе, не появилось и намека. Наоборот, воздух становился все более душным и влажным. По сторонам дороги сквозь ночную колючку начали пробиваться другие, знакомые и незнакомые растения — кусты, увитые плющом, какие-то низкорослые пальмы. Тут и там пробивались высокие купы тикурина с гладкими коленчатыми стволами. Вскоре растительность разрослась в настоящие джунгли. Путь превратился в узкую просеку в зарослях, поперек которой иногда валялись полусгнившие стволы. Иногда верблюды перешагивали через них, иногда караванные слуги споро разрубали их на части и оттаскивали в сторону. Ночами в зарослях разными голосами кричали и трещали неведомые животные — или птицы? — а москиты и прочая жалящая мелюзга не отставали до тех пор, пока караванщик со вздохом не откупоривал большую тыквенную бутыль и не наливал в ладошки людям по нескольку капель отвратительно воняющего травяного настоя. От настоя кожа начинала дурно пахнуть и зеленела, но кровососы отставали. Тилос от настоя отказывался, но, похоже, нимало не страдал — москиты облетали его стороной. Таинственный северный посланник — или кто он? — уже в самом начале джунглей слез с коня и пошел впереди вместе с рабами, с помощью большого грубого ножа срубая протянувшиеся поперек дороги лианы.

Неприятность — если такую большую проблему можно назвать таким маленьким словом — случилась к вечеру четвертого дня. Элиза, дремавшая на своем верблюде, проснулась, словно от толчка. Чувство опасности, еще ни разу не подводившее ее, сжало желудок. Караван шел все так же размеренно и неторопливо, но где-то впереди сгущалась чужая злоба. Девушку, несмотря на жаркий влажный воздух, пробрал озноб. Она заоглядывалась по сторонам, ища, к кому бы обратиться.

— Что-то не так, Эла? — озабоченно спросила ее Мира, давно сменившая верблюда на коня, трусившего рядом с верблюдом Элизы. — Плохо себя чувствуешь?

— Н-нет... — неуверенно откликнулась девушка. — Ты...

Она замолчала, внезапно представив себе, как выглядит со стороны. Глупая перепуганная девчонка пальчиком тыкает в никуда и кричит об опасности...

— Что — я? — не поняла женщина. — Со мной все в порядке. Потерпи, скоро привал. Не дольше часа.

Элиза уже примерно представляла себе, сколько это — час. Примерно столько, за сколько лошадь неспешной рысью проходит верст десять-двенадцать. Если бы ей действительно хотелось в кустики, она бы пережила. Но дело не в том. Выставить себя на посмешище? А и пусть. Лучше показаться глупой истеричкой, чем сдохнуть.

— Впереди нехорошо, — решительно сказала она Мире. — Что-то... темное, плохое. Опасность.

— Откуда ты знаешь? — с любопытством спросила та. — Во сне увидела? Или просто... ощущение?

Элиза хотела послать дуру куда подальше, но сдержалась.

— Ощущение, — буркнула она. — Я так чувствую, когда кто-то напасть хочет. Скажи кому-нибудь...

Мира внимательно посмотрела на нее, дала лошади шенкеля и догнала Тилоса. Заросли лиан кончились, и он ехал на лошади в голове процессии, негромко беседуя с караванщиком. Сейчас он сидел верхом странно — не в седле, а на пустой спине, подобрав под себя пятки и обхватив лошадиные бока бедрами. Выслушав спутницу, посланник повернул голову и уставился на Элизу немигающим взглядом. Караванщик, усмехнувшись, начал говорить, но Тилос оборвал его движением руки.

— Останови караван, достопочтенный Мехат, — наконец сказал он.

— Но... — вскинулся тот.

— Останови караван, прошу тебя, — несмотря на вежливый тон, в голосе Тилоса лязгнул металл. Караванщик пожал плечами и гортанно выкрикнул несколько слов. Тут же засуетились погонщики, останавливая верблюдов, воины-охранники озадаченно завертелись, горяча коней, оглядываясь в поисках опасности. Но все казалось тихо.

Тилос подъехал к Элизе и остановился, разглядывая ее снизу вверх.

— Ты чувствуешь опасность? — задумчиво спросил он. — Раньше с тобой такое случалось?

Девушка уже жалела, что заварила кашу. Действительно, приснилось ей что-то, а она и запаниковала...

— Да, — пробормотала она. — Несколько раз...

— И сбывалось? — глаза Тилоса, не отрываясь, продолжали следить за ее лицом.

— Да, — совсем тихо ответила девушка. — Сбывалось...

— Хорошо, — кивнул посланник, спрыгивая с коня и кидая его повод подъехавшему Камтону. — Ждите меня здесь, — властно скомандовал он караванщику Мехату и исчез в джунглях быстрее, чем тот успел что-то ответить. Караванщик лишь досадливо всплеснул руками и плюнул на землю.

Камтон вопросительно взглянул на Элизу, потом на Миру. Та лишь пожала плечами.

Время тянулось невыносимо медленно. Элиза лишь съеживалась, ловя на себе недовольные взгляды караванщиков и охраны. Казалось, прошли годы, прежде чем Тилос вынырнул из колючего кустарника, совсем с другой стороны, чем ждала девушка.

— Впереди засада, — коротко бросил Тилос, вскакивая на коня. — Разбойники. На глаз человек тридцать пять — сорок. Там и там, — он ткнул пальцем в сторону холмов, — их секреты. Нас уже заметили, так что развернуться и уйти не получится.

— И что делать? — вмиг посерев, осведомился караванщик. Его рука судорожно стиснула изукрашенную смарагдами рукоять ятагана. — Надо поворачивать, авось не догонят...

— Догонят, — мрачно откликнулся Камтон, деловито вытаскивая из приседельной сумы настоящую кольчугу и напяливая ее на себя. — Разве что верблюдов бросить и пеших, — он кивнул в сторону испуганно уставившихся на них погонщиков и рабов.

— Никогда! — гордо выпрямился в седле Мехат. — Никогда сыновья рода Каррахавана не бросали своих, пусть даже и рабов! Мы можем бросить верблюдов, и пока воры грабят их, мы уйдем далеко. Да и кто захочет нас преследовать? Разбойникам нужны товары...

— И рабы, — спокойно дополнил его Тилос. — Чем больше, тем лучше. Догонят, не сомневайся. Да и потом, почтенный Мехат, ты слышал о такой крупной банде в здешних местах? Я — нет. Как бы ахмузы не специально за нами явились.

Мехат посерел еще сильнее.

— Валарам проклял тот день, когда я занялся торговлей! — в отчаянии воскликнул он. — За что боги посылают мне такое наказание?..

— Спокойно, дружище, прорвемся! — ослепительно улыбнулся ему Тилос. У напряженно наблюдавшей за ним Элизы сладко екнуло сердце. — Разбойников не так много. У тебя пятнадцать охранников, плюс ты сам, плюс Камтон, который стоит пятерых. Ну, и я помогу, чем смогу. Да еще и погонщики твои сгодятся втроем на одного наваливаться. И рабы тож... Вот если бы лихие ребята из засады нас расстреляли — тогда да, тогда плохо повернулось бы дело. Но скажи спасибо за предупреждение нашей спутнице, — на сей раз он улыбнулся Элизе, и его улыбка была не слепящей, но просто доброй и подбадривающей. — Прорвемся!

Мягко, но решительно Тилос отстранил караванщика от командования и взял инициативу в свои руки. Охранники, кто имел кольчуги или хотя бы кожаные брони, спешно вздевали их под плащи и халтоны, проверяли, легко ли выходят из ножен сабли и туго ли натянуты луки. Их взбудораженные кони гарцевали на месте, грызли удила. Погонщики и рабы с угрюмой решимостью подбирали с земли палки и камни — у них не было надежды оказаться в плену ради выкупа. В случае поражения свободных ожидала участь рабов, а рабов — смена рачительного и доброго хозяина на непонятно кого. Перспектива самоцветных и золотых рудников далеко на юге не радовала никого.

Элиза растерянно ерзала в седле. Надвигалась драка, и драка нешуточная. Девушке решительно не улыбалось оставаться простой зрительницей. Она твердо решила, что никогда, ни за что не станет рабой. Лучше сдохнуть, чем позволить трахать себя какому-нибудь старому вонючему козлу или до скончания веков в цепях молоть просо.

— Тилос! — отчаянно крикнула она, пытаясь привлечь его внимание. — Тилос!

— Да, малыш? — откликнулся тот, на мгновение отрываясь от разговора с Камтоном. Элиза настолько взбудоражилась, что не обратила на "малыша" никакого внимания.

— Я тоже хочу драться! — отчаянно заявила она, краем глаза поймав откровенные ухмылки охранников. — Мне нужно оружие!

Тилос, коротко кивнув, вытащил из-под халтона небольшой кинжал в ножнах и не глядя швырнул его девушке. Та поймала клинок на лету. Дамский ножичек — явно не то, на что она рассчитывала, но Тилос уже снова отвернулся, пристально вглядываясь куда-то поверх верхушек пальм. Камтон махнул рукой караванщику, тот снова отдал непонятные команды, и караван двинулся вперед.

Камтон, сгорбившись и, казалось, погрузившись в дремоту, ехал впереди. Позади него, отчаянно зевая и протирая сонные глаза, тащились охранники. Их кони, разморенные жарой, тихо пофыркивали, иногда приостанавливаясь, чтобы отщипнуть клочок сочной травы или пару листьев с куста. Погонщики и рабы еле плелись, с трудом переставляя ноги. Ничего не подозревающий караван, уже предвкушающий вечерний привал и ночную прохладу, шел прямо в засаду.

Именно так и решили лихие ахмузы. Привычные к внезапным наскокам, они даже не потрудились перестрелять охрану из зарослей, решив взять несколько лишних рабов, а то и заложников, за которых родня отвалит неплохой куш. Внезапно два огромных, перевитых толстыми лианами дерева начали с оглушительным треском падать на дорогу впереди и позади каравана, нещадно ломая густой подлесок. Тут же из высоких кустов с воплями и визгом ломанулись невысокие степные лошадки, несущие на себе закутанных по самые глаза всадников с ятаганами. В воздух взметнулись арканы. Вот-вот сдернутые с лошадей охранники кубарем покатятся по земле, а прочие побегут в стороны, как тараканы из запечья...

Блеснуло железо клинков, и арканы, разрубленные еще в воздухе, бессильно упали в траву. Камтон, резко выпрямившись, взмахнул руками, и сразу двое разбойников рухнули на землю с метательными ножами в горлах.

Прежде чем волна атакующих докатилась до каравана, Тилос приподнялся на стременах и приставил ладони ко рту. На людей налетел и захлестнул — нет, не вопль. Томительный звук казался даже не человеческим голосом — ни одно живое существо не в силах издавать такие звуки. В протяжном низком стоне, казалось, слилась воедино вся тоска ушедших из жизни, вся безрадостность унылого посмертия труса. Из зарослей взмывали тучи птиц, но их гам растворялся в панических криках.

Темная волна неведомого ужаса захлестнула Элизу, и она в панике зажала уши, выронив оружие. Кони словно взбесились. Они вставали на дыбы, совершенно не слушаясь удил, яростно кусали друг друга и всадников, лягались и вертелись на месте. Охрана каравана за спиной Тилоса с трудом, но справлялась с обезумевшими животными, бандиты же словно с размаху влетели на колья. То тут, то там не удержавшийся верховой кубарем летел на траву, остальные же, забыв о нападении, отчаянно пытались удержаться в седлах и не свалиться под копыта. На лицах многих ясно читалась паника.

Верблюды же, как успела краем глаза заметить Элиза, никак не реагировали на страшные вопли, меланхолично пережевывая жвачку. Многие даже легли, радуясь неожиданному отдыху и с недоумением взирая на окружающую суматоху. Девушка вцепилась в мохнатую шкуру животного, поскольку руки никак не спасали ее уши от вопля, и крепко зажмурила глаза, с трудом перебарывая желание соскочить с попоны на землю и помчаться прочь, не разбирая пути, куда глаза глядят.

И тут все стихло. Внезапная тишина ударила по ушам словно молотом. Как сквозь вату Элиза слышала стоны лошадей и людей. Она осторожно приоткрыла глаза.

Часть грабителей, удержавшиеся в седлах и пешие, удирали во весь опор, один за другим скрываясь и зарослях. Кто-то ворочался на земле, оглушенный, пытаясь подняться на четвереньки. Безжизненно валялись трупы растоптанных и пораженных ножами Камтона, который как раз метнул очередную пару, сбив с седла предводителя в цветастом тюрбане, пытающегося направить своих людей в новую атаку. Прозвенели тетивы охранников. Большая их часть не сумела толком прицелиться, но две или три стрелы нашли свои цели. Их хватило, чтобы разбойники дружно обратились в беспорядочное бегство. Элиза, согнувшись и тяжело хватая ртом воздух, проводила их безучастным взглядом. Сердце колотилось, как после долгого бега.

— Ничего ж себе... — ошеломленно пробормотал рядом кто-то из погонщиков. — Что это вопило?

— Колдовство, — коротко ответил услышавший его Тилос. — Инфразвук. Расслабьтесь, ребята, если выжили — последствий для здоровья не случится.

— Инфразву-ухх... — протянул тот же голос. — Надо же... Слышал я про него, но чтобы своими глазами... или ушами...

— Где ты про него слышал? — вкрадчиво осведомилась подъехавшая сзади Мира. Она выглядела на удивление бодрой и свежей. — Не поделишься?

— Ну... там... — промямлил погонщик, которого вопрос застал врасплох. — Болтали вроде...

— А... — разочарованно протянула Мира. — То есть не слышал на деле-то, просто присказка такая. Точно?

— Ну... да, — неохотно признался тот. — Для красного словца... Пойду-ка проверю, как там верблюды, — и он поспешно уковылял в хвост каравана.

— Ты и в самом деле могучий колдун, друг мой, — меж тем говорил караванщик Тилосу. — Лишь в старых легендах говорится о таких, как ты. Теперь десятая часть товаров в караване по праву твоя. Я с радостью и благодарностью отдаю ее тебе...

— Мехат, мой благодетель, — учтиво отвечал Тилос, — я рад, что ты так высоко оценил мои скромные способности, но на деле я показал всего лишь ловкий трюк, доступный любому бродячему фокуснику, владеющему соответствующим оборудованием. Я отказываюсь от вознаграждения с заверениями самого дружеского почтения к тебе. Я же сказал — расслабься, — прибавил он уже обычным тоном. — Ты помогаешь мне, я — тебе, и все довольны. Давай-ка, двинулись дальше, а то солнце скоро сядет.

— Я не знаю, где ты научился такому оборудованию, но не отказался бы иметь пару твоих учеников среди охранников, — с явным облегчением ответил караванщик. — У меня и в самом деле немного стесненные обстоятельства, но я твой должник, что бы ты ни говорил. Я все равно отдам тебе долг...

— Свои люди, сочтемся, — лениво оборвал его Тилос. — И лучше всего ты отплатишь мне, если двинемся в путь незамедлительно.

Вечером на привале Элиза привязалась к Мире.

— Что такое сегодня сделал Тилос? — спросила она, когда старшая женщина, меланхолично пережевывая пресную лепешку, сквозь прорехи в листве смотрела на восходящий Огненный Пруд. — Как-то по-особому кричал, да? Волшебным криком?

— Можно и так сказать, — задумчиво откликнулась Мира. — Только не волшебным, конечно — магия умирает, с ее помощью уже ничего похожего не сделать. Просто... хм. Любой звук имеет... м-м, определенный набор частот. Если нарисовать график... Тьфу. Как бы тебе по-человечески объяснить? Ну, вот так: человек слышит далеко не все звуки. Слишком высокие звуки, тоньше, чем писк москита, он не слышит. И слишком низкие звуки, как бас, тоже мимо ушей пролетают. Они инфразвуком и называются. Но вот если звук очень низкий, он не только неслышный, но и опасный. Ты его не слышишь, но тело все равно чувствует. Если он не слишком силен, ты просто испугаешься не пойми чего. Если посильнее — и помереть можешь, от остановки сердца, например. А Тилос генерирует не просто инфразвук, а целую смесь частот. То, что ты слышала, действует только на людей и лошадей. Ну и на птиц, например...

— Здорово! — восторженно заявила Элиза. — А можно научиться такому... — она вспомнила хитрое слово Тилоса, — оборудованию?

— Чего? — поразилась Мира, но тут же рассмеялась. — Ох ты, востроухая... Оборудование — это вещи. Ну, вот для травника разные склянки, котлы или змеевики — оборудование. Или молот с наковальней для кузнеца — тоже.

— Ну, все равно, — нетерпеливо мотнула головой девушка. — А сделать его можно? Чтобы тоже так...

— Можно, — кивнула Мира, — но не нужно. Вот разве что сама научишься — и сделаешь.

— Тогда учи! — заявила Элиза. — Я быстро запоминаю.

— Разумеется, — дружески улыбнулась ей та, — но не здесь и не так. Вот до места доберемся — там и посмотрим, чему тебя научить. А пока отдыхай. Скоро уже доберемся.

— Да, скоро, — согласился неслышно подошедший сзади Тилос. С перепуга Элиза взвилась на ноги, лихорадочно нащупывая рукоять так и не возвращенного хозяину ножа. — Ох, егоза нервная... Сядь, разговор есть.

Элиза присела на корточки, кутаясь в одеяло от зябкого сквозняка и недоверчиво посматривая на Тилоса.

— В какой руке? — спросил он, вытягивая вперед сжатые кулаки.

— В какой руке — что? — не поняла та.

— Неважно, — тряхнул головой Тилос. — Ты угадывай, угадывай.

Элиза с сомнением посмотрела на его руки. В едва светлеющем мраке и тусклых отблесках костра едва проглядывали их силуэты. Угадать что-то по форме кулаков было решительно невозможно. Поколебавшись, девушка хотела ткнуть наобум, но замерла в нерешительности.

Левая рука определенно чем-то притягивала ее. Странное, зовущее ощущение из тех, что она строго-настрого запретила себе чувствовать, засвербело где-то в затылке. Словно во сне, она подняла палец и ткнула в нужную руку.

— Так... — спокойно сказал Тилос. — Не удалось. Еще раз.

Он сунул руки за спину и мгновение спустя снова вытянул их вперед.

Не удалось? Да как бы не так! Элиза, почти не задумываясь, снова ткнула пальцем в левый кулак. Теперь она почти видела нечто — нечто, сияющее невидимым светом сквозь кожу и кости.

— Еще раз, — Тилос снова спрятал руки за спину, потом протянул стиснутые кулаки вперед.

— Да вот здесь! — Элиза зло шлепнула ладонью левый кулак и тут же ойкнула, отбив ладонь. — Ты что, издеваешься, да? Хоть бы руки поменял! Чего тебе от меня надо?

Вместо ответа Тилос задумчиво разжал левый кулак. В ладони смутно блеснуло небольшое золотое кольцо, как раз на палец Элизе.

— Три из трех, — сказал он Мире. — Как думаешь, достаточная выборка?

— Да уж достаточная, — согласилась она. — Элиза, скажи, ты и в самом деле что-то чувствовала? Или просто наугад?

— Да не почувствуешь его, как же! — презрительно фыркнула девочка. — Я такое с пеленок чую...

Она резко осеклась. Встревоженное лицо матери всплыло перед ее глазами. "Никому, доча, никому не рассказывай про себя, именем отца заклинаю!" — зазвучал в ушах ее встревоженный голос. — "Не говори никому, или придет злой дядя в черной рясе и сделает тебе очень больно! Очень, очень больно, слышишь? Злой дядя! Никому не говори!.."

Но поздно! Она забылась хуже того малыша, которого мать ругала много-много лет назад. Несколько лет назад ее детская глупость стоила жизни родителям. Сейчас... сейчас терять нечего, кроме своей жизни, конечно. Ей скрутят руки и с воплем "Ведьма!" потащат убивать. Но так просто она не дастся!..

— Эла, милая, что с тобой? — от звука голоса Тилоса она снова взвилась на ноги, судорожно сжимая кинжал. Одеяло полетело в сторону. — Ты аж побелела вся! Да что случилось? Тебе плохо?

— Не подходи! — истерично взвизгнула Элиза. — Не подходи!

Она сделала несколько шагов спиной вперед, потом, резко повернувшись, бросилась в сторону от костра. Но она не успела пробежать даже двух шагов — что-то подвернулось ей под ноги. Падая, она неловко взмахнула руками. Кинжал, выскользнув из ладони, негромко стукнул о дерево.

— Да что с тобой, Эла? Это же я, Тилос! — раздалось у самого уха. Две руки мягко, но необоримо прижали ее плечи к сырой земле. Что-то холодное и склизкое пробежало по шее. — Элиза! Ты слышишь меня, Элиза?..

Девушка забилась дикой кошкой, пытаясь вывернуться из мертвой хватки посланника. Еще чья-то рука скользнула по лицу, и она, не задумываясь, впилась в нее зубами. Раздался взвизг.

— Кусается... — послышался растерянный голос Миры. — Тилос, она мне палец прокусила! Да сделай же что-нибудь!

Что-то несильно ткнуло Элизу в шею, и она тут же провалилась в душную темноту. "Кусается!" — звучало у нее в ушах целую вечность.

Разбудили ее негромкие голоса. Погонщики и рабы сновали вокруг, собирая лагерь. Огненный пруд почти зашел за деревья на закате, слабо розовела первая зоря. Элиза откинула одеяло и села, недоуменно оглядываясь по сторонам. Почему она не связана, почему под ногами не валяются вязанки хвороста, готовые заполыхать смертельным пламенем?

— Проснулась? — Мира, кутаясь в одеяло, приподнялась и села рядом. — Как ты?

— Ничего... — недоуменно пробормотала Элиза. — Нормально. А почему...

— У тебя часто случаются такие припадки? — поинтересовалась Мира, отчаянно зевая и протирая глаза. — Вроде вчерашнего?

— А? — удивилась девушка. — Какие припадки?

— А ты не помнишь? — понимающе кивнула головой Мира. — Ну да, типичная картина. Тилос вчера еле тебя удержал, так тебя корчило. Ты вдруг вскочила, закричала что-то невнятное, бежать кинулась... Он, правда, говорит, что на эпилепсию не похоже. И клиника не та, и энцефалограмма нехарактерная. Случалось с тобой уже такое, или вчера в первый раз?

— Я... — пробормотала Элиза, внезапно смутившись. Она вдруг вспомнила, что Тилос сам колдун, и вряд ли он потащил бы ее на костер. Более дурацкого поведения и представить себе нельзя. — Я... Мира, я колдунья, да? Меня надо убить?

Мира перестала протирать глаза и непонимающе посмотрела на девушку, будто впервые ее увидела. Потом тихонько присвистнула.

— Ого! Вот оно, значит, как... Оказывается, мы тебя просто перепугали. Ну, прости нас, дураков. Но ведь в Граше за колдовство не убивают. А у тебя на родине колдунов сжигают, да?

Элиза молча кивнула.

— Понятно... Значит, ты в самом деле с севера. Ты родителей помнишь?.. Нет, погоди. Сейчас Тилос вернется из разведки, и ты все нам расскажешь, ладно?

Только сейчас Элиза разглядела, что указательный палец Миры перетягивала тряпица. "Кусается!" Чувство вины кольнуло ее в самое сердце. Ни Тилос, ни Мира, ни Камтон не сделали ей ничего плохого. Более того, они кормили и поили ее, укрывали от врагов. Денег дали, в конце концов. А она? Чуть что — сразу заподозрила их в предательстве, а то и похуже. Палец вот прокусила — хорошо бы не до кости.

— Мира, — покаянно сказала она, — прости, что я тебя так... зубами... Я не в себе была, совсем не в себе...

Женщина вздохнула и по-матерински потрепала девочку по спутанным со сна волосам.

— Ничего, милая, ничего. Бывало и хуже. Заживет. А вот тебя, бедолагу, как изуродовали... Тилос наверняка разозлится.

Возможно, Тилос и разозлился, но по его совершенно непроницаемому лицу ничего не читалось. Поджав под себя ноги, он молча покачивался на лошади рядом с верблюдом Элизы и бесстрастно слушал ее историю. Мира и Камтон ехали рядом, и на лице Миры явно читались удивление и негодование.

Родителей Элиза помнила плохо. Ей только-только исполнилось одиннадцать, когда им пришлось бежать из дома в небольшом городке в княжестве Тапар. В памяти остались цветки из сладкого масла на праздничном пироге, испеченном матерью. Стояла зима, и накануне в их село пришел праздник — выпал снег, лег нетолстым влажным слоем. Из такого хорошо лепить не рассыпающиеся в воздухе снежки и большие шары для снежных баб. Ребятня шумела на улице с самого рассвета, хмурого и позднего, но все равно радостного. Снежковые побоища устраивались по всему селу, в них принимали участие даже старики и старухи вроде уже надевшей предсвадебную кику Антары. Элиза, пухлая и неуклюжая в зимней одежде, замотанная в материнскую шаль, веселилась вместе со всеми. Несмотря на град снежков, на ее одежде почти не было снега — никто не мог попасть в мелкую девчонку, которая каким-то непостижимым образом знала, куда прилетит очередной снаряд. Впрочем, в общей кутерьме никто не обращал на нее внимания — никто, кроме местного служителя Колесованной Звезды, брата Темперса.

Брат Темперс, сосланный в их приход за пару лет до того за какие-то мелкие провины, мечтал вернуть себе милость начальства и снова вернуться в Саламир. Прошло три года с тех пор, как умер последний император, бушующее море разрушило Золотую Бухту, Талазену и другие крупные приморские города, а бывшие независимые города, только-только присоединившиеся к Империи, стали столицами новых княжеств. Несмотря на мирские неурядицы, Храм воспрянул четырехкратно более сильным, чем до падения. Колесованная Звезда над блестящими луковицами колоколен саламирского Храма неугасимо горела в лучах утреннего солнца, молчаливо ободряя верных. Эта рубиновая пятиконечная звезда, вписанная в золотой круг, снилась брату Темперсу каждую ночь, и, с колокольни призывая паству на молитву (приход не мог позволить себе даже отдельного муэкана), он мечтал о подвиге веры, который снимет с него наказующие обеты.

В тот день священник понял, что Отец-Солнце подает ему знак. Невзрачная соплюшка явно казалась колдуньей. Только колдунья могла в последний момент так бездумно уклоняться от снежка, летящего ей в спину. Только колдунья могла — как задним умом вспоминалось святому отцу — так бесстрашно бегать мимо злющих цепных псов, которых опасалась вся окрестная ребятня. Только колдунья... Впрочем, она уже не его забота. Что еще она может — выяснят допросчики Трибунала. Благодаря усилиям святых братьев богопротивное колдовство после Пробуждения Звезд сходило на нет, и колдунов и ведьм выявляли все меньше и меньше. Да и тем, кого выявляли, было ох как далеко до описываемого в легендах о мерзком Майно, постепенно превращавшихся в страшные сказки для детей. Но на безрыбье и рак свистнет, так что выявления даже такого невзрачного духова отродья хватит для возвращения в столицу.

Срочно вызванные дознатчики Трибунала вкупе с несколькими стражниками прибыли через несколько дней. Связать и увезти мелкого зеленщика-торговца с его бабой и малолетней девкой казалось плевой задачей. Но брат Темперс не знал — а за ним не знали и приезжие — что отец Элизы осел на месте лишь после рождения дочери. До того обозным охранником он исходил и изъездил немало земель, забирался в Сураграш и даже доезжал до самого Граша. В Сураграше он и нашел свою судьбу — бронзовокожую застенчивую четырнадцатилетнюю красавицу из захудалого кочевья сапсапов. Выкупив ее у родителей и вернувшись домой, он сыграл свадьбу и занялся охотой и плотничанием. Однако боевой топор и лук он на чердак не забросил и каждый день упражнялся с ними на заднем дворе, обнесенном от любопытных глаз высоким тыном. Загодя предупрежденный деревенской молвой о прибытии чужих, уже тридцатилетний, с сединой в бороде, но еще отнюдь не начавший дряхлеть мужчина понял, что момент, которого они с женой боялись больше всего, настал. Пришло время уходить. Подхватив заранее заготовленные узлы и девочку, он с женой ушел в лес огородами. Пущенных по следу собак он изрубил в куски прежде, чем лайки успели понять — не на тех нарвались. Двоих поимщиков, догнавших его на свою голову верхами, он сбил с седел стрелами, забросил на лошадей узлы и домашних — и был таков. Снег уже растаял, а охотников искать беглецов с собаками в деревне более не нашлось.

Долго-долго — Элиза не помнила, сколько — они пробирались на юг, в Сураграш. Отец Элизы рассчитывал на помощь жениной родни — как-никак, своя кровь. Однако, воспитанный на севере, он забыл, что женщина в Северном Граше — лишь ценная (а иногда и не очень) вещь. Тем более если женщина даже не дочь, а внучка. Если бы он сумел пробраться дальше на юг, к тарсачкам, судьба его семьи могла сложиться совсем по-другому. Но родственники жены, быстро разобравшись, что за изгнанником не стоит многочисленная родня, решили обратить дело к собственной выгоде. В результате семья Элизы с трудом унесла ноги, лишившись попутно одной из лошадей со всеми скудными пожитками.

Дальше Элиза помнила лишь смутно. Судя по всему, какое-то время ее отец ухитрялся хотя бы впроголодь кормить семью, тут и там подрабатывая на грязных работах. Его плотницкое умение в Сураграше оказалось без надобности, а охотиться в жарких саваннах оказалось совсем не тем же, что в густых северных лесах. Охранником его не брали: одинокому чужаку не доверяли, а поручителей не находилось.

Так прошло время. Родители Элизы переезжали из города в город, подряжаясь на черную работу в караванах. Потом, в Граше, отец исчез. Наверное, его убили в драке — именно так казалось Элизе, хотя она и не могла утверждать уверенно. От того дня в ее памяти остались лишь слезы матери — безнадежные, отчаянные. На следующий день после того, как отец не вернулся в их жалкую хибару, мать пошла на рынок в надежде продать чудом сохранившееся золоченое кольцо. Она тоже не вернулась. Как уже много позже узнала Элиза, первый же ростовщик, к которому она обратилась, кликнул стражу, и несчастную женщину как воровку бросили в тюремную яму. Неделей позже ее продали на невольничьем рынке какому-то торговцу рабами.

Тем же вечером пустой живот выгнал девочку на улицу. За прошедшее со времени бегства время она загорела и похудела так, что ребра торчали наружу сквозь прорехи в платье. Весь вечер и ночь она бродила по улицам, избегая опасных мест так же, как уворачивалась от снежков — бездумно и инстинктивно. Под утро она умудрилась стащить кусок лепешки из-под носа у задремавшего за столом грязной забегаловки пьяницы. Зажав хлеб в кулаке, она со всех ног бросилась наружу и дальше — в лабиринты кривых улочек.

Забившись в какую-то щель под стеной, грязная, перепуганная, она жадно кусала лепешку, давясь крошками и не глядя по сторонам. В какой-то момент чувство опасности заставило ее поднять взгляд.

— Эй, ты! — сказал насмешливый мальчишечий голос на языке матери. — Ты кто такая? Я тебя не знаю. Дай сюда!

Чужая рука ухватила остаток лепешки и потянула к себе. Элиза попыталась сопротивляться, даже укусила обидчика за палец, но безжалостный тычок кулаком в глаз опрокинул ее на спину, заставив разжать хватку. Даже не пытаясь подняться, она тонко безнадежно заскулила — сухая жесткая лепешка даже целиком не утолила бы ее голод, а то, что она съела, лишь разожгло аппетит. Голодная боль судорогой свела желудок.

— Ишь ты, кусается! — удивленно произнес голос (здесь Мира усмехнулась, бросив взгляд на перевязанный палец). — Ну ты, малявка! Говори, откуда такая взялась! Щас в зубы дам! Ты что, не знаешь, что тут территория Диких зверят? Только мы здесь ночами шакалим, никому другому хода нет!

Элиза не отвечала. Слова не проникали в ее сознание, оставались пустыми звуками где-то вдали. Она знала лишь, что у нее отобрали последнее, что оставалось — ее лепешку, и теперь придет нехороший злой дядя в черной одежде и заберет ее с собой далеко-далеко, откуда никто не возвращается. Всех ее сил оставалось лишь на последний плач-поскуливание.

— Да на тебе твой кусок, подавись! — отобранный хлеб неожиданно втиснулся ей обратно в руку. — Тоже мне, умирающий лебедь... Авось не сдохла бы от голода, если бы поделилась. Жри давай. Ты что, недавно здесь?

Так Элиза познакомилась с Крысенышем.

Той же ночью Крысеныш привел ее в Нору — полуразвалившуюся хижину в глубине трущоб Южного района. Белка, в отличие от разворчавшегося Бычка, сразу приняла в новенькой самое живое участие. Она приложила ко все еще ноющей от тычка Крысеныша скуле холодную мокрую тряпку и сунула в руку еще один кусок лепешки — даже побольше украденного Элизой. Бычок, а потом и вернувшийся Змей вусмерть переругались с Крысенышем и Белкой из-за лишнего рта, но, разжалобившись сопливой перемазанной рожицей, настаивать на ее изгнании не стали. Так Элиза стала Наседкой. По малолетству и неопытности сначала она действительно работала воровкой-наседкой: высматривала жертву побогаче, стояла на стреме, когда Бычок со Змеем или Крысенышем потрошили карманы в переулке — в общем, выполняла не требующую особой квалификации работу. Позже ее стали учить воровать — резать кошели заточенной по ребру монеткой, аккуратно снимать ожерелья, сдергивать с женских голов дорогие арески вместе с удерживающими их булавками — и бесследно растворяться в базарной толпе.

Так продолжалось долго, наверное, год или два. А может, и три. Их банда с успехом отгоняла от своего района конкурентов, таких же малолеток, как и они сами. Бычок, чьи мускулы, несмотря на общую худобу, так и круглились на плечах, бил соперников по ушам своим коронным ударом, который мог даже порвать барабанную перепонку. Если же такого вполне прозрачного намека оказывалось мало, противников просто метелили — страшно и без сантиментов, отбивая почки и печень, ломая руки и ребра, а кое-кого даже забивали насмерть.

Все кончилось в два кошмарных дня. Их банда как-то сразу перестала быть малолетками. Бычок и Змей выросли в крепких сильных парней, да и юркий худой Змееныш немногим отставал от них. Похорошевшая Белка, обещавшая через пару лет превратиться в настоящую красавицу, уже несколько раз успешно сработала под уличную проститутку, заманивая незадачливых искателей приключений прямо в заботливые лапы товарищей. Пару раз они ограбили уже вполне серьезных людей — ювелира и торговца бронями, захватив весьма неплохую добычу — не только медь, но и серебро и даже две золотых монеты. Казалось, еще немного — и Зверята превратятся в Зверей, займут свое место под солнцем и наконец-то заживут сыто и спокойно.

На их несчастье, их заметили. Заметили благодаря тому самому ограбленному ювелиру. Тот платил банде Шакалов хорошую дань, скромно именуемую "платой за охрану". Неожиданные конкуренты оказались для них совсем некстати, да и авторитет приходилось поддерживать. В один прекрасный день охранник ювелира опознал в базарной толпе Змея, который на пару с Элизой высматривал очередную жертву. Бездельничающие рядом Шакалы бросились в погоню. Змей попытался удрать, и Элиза еще успела проводить его взглядом, спрятавшись за людьми. За ним бежали четверо.

Тогда она видела Змея в последний раз. Тем же вечером в Нору пришли Шакалы. Крепкие сытые парни вышибли едва болтающуюся на петлях дверь. Вскочивший на ноги Крысеныш тут же получил по голове дубинкой, а затем, полуоглушенный, поймал в брюхо два вершка ножа. Белку даже оглушать не стали — просто стянули за спиной руки и начали насиловать прямо тут же, не обращая внимания на еще отбивающегося Бычка.

Элиза, терзаемая нехорошими предчувствиями, как раз в обнимку с палкой дремала в небольшом закутке. Она не сразу вынырнула на поверхность сна, и это ее и спасло. Когда она заполошно выскочила на свет, Шакалы занимались Бычком и Белкой. Только один из них отвлекся от Бычка и лениво повернулся к Элизе. Та попыталась ударить его палкой, но тут же получила по пальцам сильный удар дубинкой. Боль затмила разум девушки. Выронив свое оружие, она выскочила из хибары и в полубеспамятстве бросилась бежать по улице, всей спиной ощущая свист и улюлюканье.

То ли ее не догнали, то ли сочли опасным преследовать девчонку на людных улицах, но она сбежала. Под покровом ночи она пересекла город, думая лишь об одном — оказаться подальше. Под утро она в шоке упала под какой-то забор.

Потом ее нашел Тилос.

Когда Элиза закончила рассказ, какое-то время все молчали.

— Бедная ты моя... — наконец печально сказала ей Мира.

— Ничего я не бедная, — буркнула та в ответ. — Как все... Тилос!

— Да, Эла? — мягко спросил посланник, выныривая из глубокой задумчивости.

— Я тебе все рассказала, да? — в упор взглянула на него девушка. — Теперь ты. Ты вообще кто такой? И все вы?..

— Всему свое время, — Тилос отрицательно качнул головой. — Не здесь и не сейчас. Скоро приедем на место, тогда и поговорим начистоту. Пока отдыхай. И... еще раз извини, что тогда, в комнате, чуть не сломал тебе руку.

— Ха! — презрительно фыркнула девушка. — Тоже мне — чуть не сломал!

На пятый или шестой день путешествия караван выбрался на большую поляну. От нее в разные стороны отходило несколько дорог, широких и узких, торных и почти заросших. Здесь Тилос со спутниками распрощались с караваном. Верблюды, покачивая горбами, поплыли на юго-запад. Дождавшись, пока последний из них не исчезнет за поворотом, Тилос облегченно вздохнул.

— Ну, ребята-зверята, двинулись, — сказал он, направившись к самой заросшей тропке, ведущей на север. Конь Элизы покорно шел за ним в поводу. Позади пристроились жеребец Камтона и кобыла Миры. — Еще пара дней — и дома...

— Где мы? — безразлично полюбопытствовала Элиза.

— Там, — Тилос махнул рукой в сторону ушедшего каравана, — через день пути кончаются джунгли и снова начинается саванна. Еще день пути — и доберешься до города под названием Зибарон. Еще в трех дневных переходах — Корунг, там живут племена каронгов. Они разводят овец и коз. Поклоняются богу змей Сумару и богу источников Тинурилу. Змеи часто жалят овец, так что каронги пытаются умилостивить Сумара, чтобы тот повлиял на своих подопечных. Тинурил же...

— А куда идем мы? — перебила его Элиза.

— Ну... — замялся Тилос. — Там люди, в общем, не живут. Место называется Чаттага.

— Как? — Элиза дернулась и с трудом удержалась в непривычном седле. — Чаттага? Да там же... там же...

Она запнулась.

Мира прыснула.

— Все нормально, — она похлопала Элизу по плечу. — Нам ничего не грозит.

— Но про нее же рассказывают... — Элиза беспомощно огляделась по сторонам. Мира и Камтон улыбались, глядя на нее. Тилос шел впереди, но девушке почему-то показалось, что улыбается и он тоже.

Девушка судорожно вцепилась в луку седла. Страшные сказки, которые Змей так любил рассказывать на ночь глядя, одна за другой вставали у нее перед глазами. Древний заброшенный город, полный золота и колдовских штук, но охраняемый могущественными злыми духами из тех, кому не указ даже сам верховный бог Валарам. В сказках рассказывалось, как многие храбрецы десятилетиями уходили попытать счастья, но мало кто из них возвращался. Те же, кто возвращался, неизменно оказывались не в своем уме, поседев за пару ночей. Безымянный ужас сочился из окружающих Чаттагу лесов, и уже давным-давно не находилось искателей приключений, готовых сунуться в проклятые места.

И вот теперь она лезет прямо в зубы духам. Пусть даже и с Тилосом и Мирой — их-то могут и не тронуть, они, верно, знакомые или договорились как-то. А вот ее... Оборони светлый Курат, а что, если ее тащат с собой, чтобы умилостивить духов ее кровью?..

Элиза глубоко вдохнула и постаралась отогнать страх. Она уже однажды опозорилась, хватит с нее. В конце концов, ни Тилос с неразговорчивым, но улыбчивым Камтоном, ни, тем более, Мира не походили на поклонников неведомых духов, умащивающих своих хозяев человеческими жертвами. В любом случае, бежать некуда — вокруг глушь. А если Тилос на самом деле решил задобрить духов ее кровью, то сбежать от него не удастся. Догонит.

Нет, скорее всего, с духами он не договаривался. Скорее, просто распугал их каким-нибудь оборудованием, как тех разбойников. Вот бы посмотреть, как он их гоняет!..

Неспешное путешествие сначала на север, а потом и на закат длилось до вечера. Очень быстро тропа растворилась в окружающих джунглях, и Тилос, достав из приседельной сумки большой нож, начал размахивать им, расчищая путь. Вскоре к нему присоединился и Камтон. Несколько раз оглянувшись назад, Элиза поняла, что теперь точно не найдет дорогу назад. Густые кусты, расступившиеся перед маленьким караваном, невозмутимо смыкались за спиной, разрубленные лианы утягивались куда-то в заросли, и только что пройденный участок становился неотличимым от окружающих джунглей. Воздух становился все более сырым и душным, все чаще под копытами коней хлюпало болото. Вскоре и Мире с Элизой пришлось слезть с коней и вести их в поводу.

Хотя путешественники уже заметно углубились в запретную местность, духи-охранники показываться не решались. Несколько раз из зарослей раздавался ужасный рев, и Элиза сжималась в комок от ужаса. Однако нападать на них неведомое чудище не спешило.

— Дромокар балуется, — буркнул Камтон, когда Элиза в очередной раз дернулась от рыка. — Лягушка такая, с кулак величиной, — пояснил он, увидев непонимающие глаза девушки. — Слизь ядовитая, — чуть подумав, добавил он и снова замолчал, уже окончательно.

Девушка хихикнула от облегчения. Лягушка! Рассказать — не поверят. А вдруг и ее обманывают, смеются над дурочкой? Впрочем, все сомнения рассеялись, когда рык раздался прямо в ухо. Оступившись от неожиданности, она и в самом деле заметила на стволе дерева крупную лягушку с кроваво-красной спинкой и огромным мешком под горлом. Лягушка презрительно посмотрела на нее, надула зоб и выдала еще один чудовищный рык. Элиза потянулась, чтобы рассмотреть страшилу поближе, но вовремя вспомнила слова Камтона про ядовитую слизь и отдернула руку.

Вечерние джунгли кипели непуганой жизнью. Порхали яркие картавые попугаи, свиристели совсем незнакомые птицы — большие и малые, по макушкам пальм пронеслась стайка черно-белых обезьян с собачьими мордами. Неторопливо проскользила по дереву огромная змея с украшенной красными и черными ромбами спиной. Маленький забавный лемур с огромными глазами удивленно смотрел на процессию, крепко ухватившись всеми четырьмя ручками за ствол. Вокруг людей кружились тучи москитов, но не кусали — Мира опрыскала всех, включая лошадей, терпко пахнущим травяным настоем.

Двигались молча и неторопливо. Только раз Тилос резко прянул в сторону, поймав в кулак что-то из воздуха. Он перекинул это что-то Мире и негромко сказал:

— На базе отдашь Джабраилу — пусть проверит на простейших. Только сонной болезни нам для полного счастья не хватало...

Элиза успела заметить, что мелкой штуковиной оказалась простая муха, чуть меньше обычной мясной.

— Мира! — шепотом спросила она чуть погодя. — А зачем тебе муха? Для чего тебе Тилос ее дал?

— Муха мбатобе, — откликнулась та. — Они переносят несколько нехороших болезней, включая сонную. Людям сонная болезнь не опасна, но лошади умирают за пару дней. А у нас они как раз не привиты...

— А как они болезнь переносят? — переспросила Элиза. — Указывают духам болезни, в кого вселяться? А сами духи слепые и не видят, да? А что такое "прививать"?

— Не все сразу! — рассмеялась Мира. — Духи болезнь не вызывают. Болезни случаются либо из-за того, что в организм проникли такие мелкие-мелкие зверюшки — микробы или простейшие, иногда грибы, либо просто из-за того, что какие-то органы плохо функционируют. Сонная болезнь случается как раз из-за таких зверюшек. Не смотри по сторонам, не увидишь, — добавила она, заметив, как Элиза опасливо озирается по сторонам. — Их так просто не разглядишь. Нужно взять такое специальное стекло, вернее, несколько стекол, составить их определенным образом и только тогда смотреть. А переносят зверюшек мухи и прочие насекомые, на лапках и внутри кусающего хоботка. Укусила тебя такая муха — а зверюшки-то в крови и остались...

Элиза потрясенно молчала. Что значит — духи не вызывают болезнь? Она сама сколько раз видела, как болотные духи вгоняли людей в перемежающуюся лихорадку и оставляли их в покое только после того, как больного долго-долго кормили горькой толченой корой серой вишни, вызывающей у духов отвращение.

— Значит, духи не могут призвать болезнь? — решила она уточнить на всякий случай. — А что они тогда могут? Украсть разум ночью?..

Мира звонко расхохоталась. Несколько зеленых попугаев хрипло каркнули что-то обидное и полетели в сторону, подальше от шумных гостей.

— Духов вообще нет, — пояснила она, отсмеявшись. — Это тебе любой жрец объяснит. У них в голове дури много, но тут я с ними согласна. Духи — суеверие. Не бери в голову.

Заявление ошарашило Элизу еще больше. Духи — суеверие? Да как такое возможно?

— А боги? — неуверенно спросила она. — Они-то ведь могут наслать болезнь, правда?

Веселье Миры как рукой сняло.

— Каких богов ты имеешь в виду? — непонятным тоном спросила она.

— Ну... — растерялась девушка. — Всех... Валарам, Назина, Турабар... — Произнося имена богов, она на всякий случай дернула себя за левое ухо. — Сумар... — неуверенно добавила она, опасливо оглянувшись. Как бы Повелитель змей не услышал свое имя и не прислал слуг разобраться с произнесшим его...

— А, понятно... — хмыкнула Мира. — Знаешь, ты будешь смеяться, но и их тоже нет.

Презрительно фыркнув, Элиза замолчала и отвернулась. Ну ладно — духи. Помнится, ехидный Крысеныш тоже любил их высмеивать. И хоть бы что — ни разу даже не чихнул. Может, духи и вправду сказки. Но боги? Повелители людей, незримо живущие в огромных храмах, которым служат толпы жрецов, которым несут свои дары паломники со всего Сураграша — и Северного, и Южного, и Восточного, и даже из таинственного Караграша, где высятся белоснежные горы Шураллаха! Она вспомнила храм сияющего Курата, чья лучистая небесная колесница, выложенная чистым горным хрусталем, красовалась над входом в Солнечный храм Граша, и фыркнула еще раз.

Не хотят помощи богов — пусть не поклоняются. Никто не заставляет. Боги не наказывают неразумных детей, не принимающих родительской заботы. Но зачем же говорить, что их нет?

Она собралась снова презрительно фыркнуть, но тут же вспомнила еще кое-что.

— Мира, — осторожно спросила она, в очередной раз оступаясь на кочке. — Но если духов нет, то кто же охраняет Чаттагу? Ведь там, говорят, золота столько, что можно в Граше целую площадь вымостить...

— Кто охраняет — другой вопрос, — проворчал вместо Миры Камтон. — Все-то тебе знать надо. Уж охраняют, не волнуйся...

Неожиданно деревья расступились, и перед путешественниками предстала длинная прогалина, тянущаяся поперек их пути. Саженях в тридцати в обе стороны прогалина заворачивала и терялась из вида. На этой полосе земли не росло ни единой травинки. Кочковатая сырая земля, истыканная круглыми ямками, наполненными водой, и покрытая длинными тенями от деревьев на другой стороне, казалась абсолютно мертвой.

— Добро пожаловать в Чаттагу! — весело сказал Тилос, оборачиваясь и швыряя нож в Миру. Та перехватила клинок за рукоять и сунула в приседельную сумку. — Самые страшные духи во всем Граше к вашим услугам! Запугиваем до смерти, распускаем слухи, напускаем мор и порчу и все такое. А еще мы выгуливаем собак. Всё, привал до темноты.

Элиза, чьи ноги уже давно гудели от усталости, плюхнулась прямо на траву на окраине прогалины.

— Здесь водятся такие большие ядовитые пауки, — доверительно наклонившись к Мире, прошептал Тилос. — От их укуса нога сразу распухает вдвое и через день отпадает.

Элиза моментально вскочила на ноги. Не то чтобы она в своих шароварах боялась пауков, но все-таки...

— Потерпи немного на ногах, — уже нормальным голосом сказал Тилос. — Заползет еще кто-нибудь ненароком. Клещи в здешних краях какой только заразы не переносят! Сейчас одеяла раскинем, тогда и валяйся, сколько влезет.

Темнота сгустилась довольно скоро. Солнце окончательно зашло за верхушки деревьев, и тени быстро сгустились в непроницаемый мрак. Между делом путники перекусили, и сейчас немного повеселевшая Элиза с нетерпением ожидала продолжения путешествия. Она уже привыкла к воплям лягушек-дромокаров, которые мало-помалу стихали в сумерках, но им на замену пришли другие звуки. Мало ли кто здесь водится из хищников! Пора бы уже куда-нибудь да прийти...

Ее худшие ожидания оправдались. Заслышав едва различимое тонкое мяуканье, словно заблудившийся котенок жаловался на жизнь, Тилос встрепенулся.

— А вот это уже серьезно, — заметил он, копаясь в заплечной сумке. — Черный гуар пожаловал. Такая милая кошечка ростом в полтора Камтона, если на задние лапы встанет. Лошадь убивает с одного удара. Держи! — Он кинул Элизе небольшой металлический шарик. — Он их отпугивает. Ночных хищников, я имею в виду.

Девушка недоуменно повертела шарик в руках. Легкий, с совершенно гладкой поверхностью, он слегка дрогнул в руках и затих.

— И что я с ним должна делать? — подозрительно осведомилась она. — В гуара кидать, если появится?

— Гуара ты если и увидишь, то лишь перед тем, как он тебе голову откусит, — усмехнулся Тилос. — Ничего с баззером делать не надо. Он уже активирован, просто держи, и все. Там петелька есть, можешь вытянуть и на руку надеть. Помнишь, как я разбойников пугал? Баззер — тоже самое, только для хищного зверья. До смерти не напугает, но и близко не сунутся.

Элиза сунула кисть в веревочную петлю и на всякий случай крепко сжала шарик в кулаке. Мало ли что... Металлический предмет придавал ей хоть какую-то уверенность.

Вскоре сумерки сгустились совершенно.

— Пора, — в кромешной тьме сказал Тилос. — Эла, сейчас мы пойдем сквозь очень опасные места. Там полно смазанных ядом шипов, ям с кольями и прочих ловушек. Убивают они мгновенно, так что не вздумай размахивать руками. Ориентируйся на светящиеся метки. Мира станет направлять тебя сзади. Камтон и я пойдем последними, с лошадьми.

Только теперь Элиза разглядела слабо мерцающие на грани различимости пятна невысоко над землей. Они испещряли всю прогалину с дальней стороны, словно фонарики — дворец Великого Скотовода. Красные, зеленые, голубые, желтые — словно духи решили отпраздновать какой-то свой праздник. Девушке стало жутковато.

Руки Миры плотно ухватили ее за плечи.

— Между оранжевым и голубым огнями — пошла, — тихо сказала она из-за спины.

На ходу Мира придерживала девушку, не позволяя оступаться и отступать с нужного пути. Сзади тихо всхрапывали лошади. Со временем в их ржании все сильнее и сильнее слышались истерические нотки. По сторонам мерцали разноцветные светляки, все хуже различимые в разгорающемся свечении безоблачного звездного неба. Иногда, однако, редкие облачка затягивали небосвод, и в кромешной темноте путеводные метки снова горели ярко и таинственно.

Спустя примерно полверсты Мира ободряюще похлопала Элизу по плечу.

— Почти пришли, малыш, — тихо сказала она. — Теперь между зеленым и синим огнями, и еще немного по прямой...

Элиза встала как вкопанная, и Мира, натолкнувшись на нее, чуть не упала.

— В чем дело? — раздался сзади встревоженный голос Тилоса. — Не останавливайтесь! Лошади, того и гляди, брыкаться начнут.

— Вперед нельзя, — тихо сказала Элиза. — Там опасно.

— Что? — очевидно, Тилос передал поводья своих лошадей Камтону, потому что спустя мгновение его силуэт смутно нарисовался во мраке рядом. — Где опасно?

— Там, — Элиза ткнула пальцем туда, куда направляла ее Мира. — Куда хуже, чем тогда, с разбойниками. Там смерть!

— Что-то новенькое... — задумчиво протянул Тилос. — Эла, стой и не двигайся. Мира, возьми у Камтона одну лошадь и попытайся ее успокоить. Я проверю.

Посланник сделал шаг вперед и пропал из виду. Почти сразу раздался тонкий свист, потом что-то большое с шумом проломилось сквозь кусты. Раздался короткий полувсхлип-полухрип, потом звук падающего тела. Затем все стихло.

Элиза с ужасом закусила губу.

— Тилос! — с досадой сказала Мира. — Что там еще? Еще немного — и лошади в самом деле сбесятся! Да где ты?

— Здесь... — голос посланника заставил Элизу подпрыгнуть. — Кто-то устроил на тропе новую ловушку. Колода на лиане. Я, кретин самоуверенный, почти вляпался.

Еще одна рука хлопнула Элизу по плечу, и тень снова появилась рядом.

— Что бы мы без тебя делали! — со вздохом сказал Тилос. — Если бы не ты, первой шла бы Мира. Мира, ты ей теперь по жизни должна, однако...

— Кто мог устроить новую ловушку? — осведомился сзади Камтон. — Никто из наш...

Одна из лошадей визгливо заржала. Взвизгнула Мира, Камтон громко выругался. Тилос, скользнув мимо Элизы, бросился им на помощь, но опоздал.

На мгновение на фоне звезд вырисовался силуэт вставшей на дыбы кобылы Миры. Ее передние копыта яростно молотили по воздуху. Потом животное с размаху опустилось на передние ноги и брыкнуло задними ногами. Прервавшись на полуслове, Камтон, получивший одним из копыт в живот, выпустил поводья двух других лошадей, пролетел по воздуху не меньше сажени и с шумом рухнул в кусты. Обезумевшая лошадь снова всхрапнула, почти взвизгнула, и, вскидывая задом, напролом бросилась в сторону от безопасной тропы. Мгновением позже за ней ринулись остальные животные. Впрочем, далеко уйти они не смогли. Уже через несколько шагов один из коней закричал почти человеческим голосом и в агонии рухнул на землю. Замыкающая лошадь перепрыгнула через него, но тут же упала сама, перекатившись через голову и отчаянно размахивая в воздухе всеми четырьмя копытами.

Кобыла Миры ушла дальше всех. Саженей через десять она внезапно снова вздыбилась и молча упала на землю. Спустя несколько мгновений в ночных джунглях воцарилась испуганная тишина.

Тилос громко произнес несколько сочных слов на непонятном языке и склонился над Камтоном. Мира поспешила к нему. Элиза осталась стоять на месте, словно пораженная громом.

— Жив... — наконец с облегчением пробормотал Тилос. — Ни одной ловушки, к счастью, не зацепил. Ах ты, какая неприятность... Хотел бы я знать, кто же нам так подкузьмил?

— Потом обдумаешь! — с непонятным ожесточением сказала Мира. — Надо выбираться отсюда. Или хочешь, чтобы еще парочка чужих ловушек сработала?

— Веди Элу, — коротко бросил Тилос. — Я понесу Камтона. У него, похоже, внутреннее кровотечение, так что шевелитесь!

Мира вскочила с корточек и бросилась к Элизе, снова ухватив ее за плечи.

— Как идти? — напряженным голосом спросила она.

— Старым путем. Больше сюрпризов там нет... надеюсь, — откликнулся Тилос, взваливая бессознательного Камтона на плечи. — Вперед!

Теперь они уже не шли, а почти бежали. Сзади пыхтела Мира, но уже очень скоро Элиза не слышала ничего, кроме стука собственного сердца где-то в темечке. Очень скоро джунгли и вправду расступились, и перед путешественниками в глади неширокого пруда заиграли звезды.

— Пришли, — запыхавшись, проговорила Мира. — Как ты?

Элиза чувствовала себя измотанной. Она рухнула на колени и потянулась рукой к такой манящей воде. Из-за усталости и душного влажного воздуха ужасно хотелось пить.

— С ума сошла... — Мира слабо хлопнула ее по предплечью, расплескав пригоршню воды. — Дизен... поносом давно не болела? Или глистов кормить хочешь? А еще там есть такие маленькие красненькие рыбки с бо-ольшими зубками. Коня они обгладывают до скелета минут за пять, а на твою руку и пары секунд хватит...

Тилос, не опуская Камтона на землю, негромко засвистел вычурными руладами. Почти сразу с другой стороны ему ответили таким же свистом. Вскоре откуда-то вынырнул длинный узкий челнок и бесшумно скользнул к ним, направляемый одиноким гребцом на корме.

— Забирайтесь, быстрее, — скомандовал Тилос, первым вспрыгивая в лодку и аккуратно укладывая Камтона на дно. Элиза подивилась грации посланника и только сейчас заметила, что его дыхание даже не участилось. — Да быстрее же, он умирает!

Мира помогла Элизе вскарабкаться на борт и ловко впрыгнула вслед за ней. Гребец на корме оттолкнулся веслом от берега и начал грести. Тилос подхватил другое весло и принялся помогать.

На другой стороне Тилос быстро вынес Камтона на берег.

— Аптечку, живо! — бросил он. — Карос, быстро на базу за плазмой, группа а-три-минус, и хирургическим набором. Сдохни, но за десять минут принеси! Да, и общая тревога!

Гребец одним гигантским прыжком выскочил на берег, чуть не оттолкнув челнок в течение, и неслышно исчез в темноте. Мира, поспешно подхватила весло и удержала лодку на месте, пока Элиза неловко перебиралась на сухое.

— Ну что за невезуха! — пробормотал Тилос. — И батарея лишь на четверть полна... Только бы успеть!

Огненный пруд уже во всей своей красе сиял в небе, и тени от звездного света заливали травянистый берег призрачным рисунком. Тилос одним длинным точным движением извлек откуда-то из рукава узкий кинжал и ткнул Камтона в живот.

Элиза упала на колени и слабо охнула, зажав рот руками. Тилос произнес длинную тираду, судя по выражению лица — опять ругательство. Он осторожно наклонил тело Камтона, и из живота на траву хлынул поток темной крови. В нос ударила резкая вонь. Дождавшись, пока поток ослабеет, Тилос вернул Камтона на спину и сделал длинный разрез в коже.

— Что там, Тилос? — встревоженно склонилась над ним Мира. — Ох ты, мать честная... Ты видишь, что порвано?

— Печень... — сквозь зубы проворчал Тилос. — Селезенка цела, прочие важные потроха — тоже. Множественные разрывы кишок и небольших сосудов. Коагулирую сосуды... Успокой девочку!

Мира отвернулась от раненого и подошла к Элизе, молча опустившись рядом с ней. Потом слегка приобняла ее. Элиза чувствовала себя так, словно ей попали дубинкой по голове. Она судорожно хватала ртом воздух, пытаясь не расплакаться.

— Все хорошо, — наконец дошел до нее успокаивающий голос Миры. — Все образуется... — Женщина ласково гладила ее по волосам. — Камтон выживет. Сейчас Тилос остановит кровь, а там, глядишь, и остальные подоспеют...

Тилос сосредоточенно склонился над телом Камтона, на ощупь находя места кровотечений и заваривая их короткими сильными разрядами из пальцевых эффекторов. Кишки пучились под руками, из разрывов лезло их содержимое, но сейчас не до кишок. Если не остановить кровь, Камтон умрет отнюдь не от перитонита...

К счастью, крепкий организм гулана держался. После того, как поток крови иссяк, его сердце, бившееся с перебоями, вновь заработало в почти нормальном ритме. Хотя мозговая активность светилась на грани комы, за его жизнь можно не опасаться — при условии, разумеется, что не менее чем двухлитровую потерю крови удастся немедленно восполнить плазмой. Где же Карос?

Часовой не подвел. До его возвращения прошло всего семь минут. Тилос выхватил из его рук плотный пакет с плазмой, с треском порвал ткань и всадил иглу в вену Камтона.

— Там... сейчас... Джабраил... появится... — задыхаясь, сообщил гонец, с трудом открывая чемодан с полевым хирургическим набором. — Пошел... свет искать...

— Хорошо, — Тилос слегка расслабился, поднимая стеклянную бутыль повыше. — Подержи, пожалуйста, я еще с кровью не закончил.

Он проверил батарею, с досадой убедившись, что на заварку кишок энергии уже не осталось. Аккумуляторы Бойского работали на полную мощность, но батарею наполняли медленно. Да и эффекторы в подушечках пальцев слегка саднили, сигнализируя, что работают не по профилю. Впрочем, здесь сойдет и кетгут. В любом случае, пара месяцев в койке Камтону обеспечена. Тилос не глядя сунул руку в чемоданчик, по эху нащупал нужную иглу и принялся шить.

Джабраил подоспел через двенадцать с половиной минут. Два дюжих парня из охраны тащили за хирургом тяжелый ящик — автономный прожектор. Тилос с досадой заметил, что за два месяца к эфирной батарее добавилась еще секция. Напряженность поля убывала явно быстрее, чем следовало из расчетов. Значит, и стойкость защитных систем по периметру базы снижалась день ото дня. Кто поставил новую ловушку? Местная самодеятельность? Вряд ли, ох, вряд ли, тем более без предупреждающих пометок.

Вспыхнул резкий свет, и тут же вокруг упал светонепроницаемый экран, не пропуская лучи наружу. Резкие тени упали на операционное поле, сразу ухудшив видимость. Впрочем, Джабраилу без подсветки не обойтись, зрение не то. Обрезав нить ногтем после очередного шва, Тилос сунул иглу уже продезинфицировавшему руки ученому, встал на ноги и подошел к Мире, все еще обнимающей Элизу за плечи. Девчонка явно была в глубоком шоке. Тилос сел рядом на корточки.

— Элиза! — осторожно позвал он, добавив легкую стимуляцию височных долей пальцевыми эффекторами. — Эла! Вставай, все уже в порядке. Нам надо идти.

Из темноты набегали еще люди, топотали тяжелые сапоги, и Тилос с Мирой, подняв Элизу на ноги, осторожно, под руки, повели ее к домам.

На следующий день Элиза проснулась от того, что солнечный луч из окна назойливо светил ей прямо в глаза. Она попыталась отмахнуться от него, но луч не поддавался. Девушка сердито замычала и перевернулась на бок, зарыв лицо в подушку. Вот сейчас Змей опять пихнет ее в ребра и отмочит одну из своих шуточек...

Подушка? Элиза резко села, дико осматриваясь по сторонам. Под ней оказалась самая настоящая кровать с тонким, но довольно мягким матрасиком поверх досок, а прикрывало ее не менее настоящее одеяло поверх белоснежной простыни. Солнечный луч тоже оказался не совсем обычным, каким-то зелено-дымчатым. Продрав глаза, девушка поняла, что луч пробивается сквозь тонкие полупрозрачные листья в два ее роста, пронизанные сетью тонких темных прожилок и свисающие по бокам хижины вместо настоящих стен. Крыша, однако, выглядела вполне солидной — хотя тоже сделанная из листьев, но из привычных пальмовых, толстых и непрозрачных.

Откуда-то сбоку раздавалось ровное дыхание. Элиза повернулась и узрела Миру, на животе спящую на своей кровати. Одеяло вместе с простынею сползло на пол, обнажив тело женщины. Элиза почувствовала острую зависть к ее упругой смуглой коже, под которой не висели складки лишнего жира, к роскошным черным волосам, к безупречной фигуре с длинными ногами... Мира была прекрасна. Ее формы не слишком-то замечались под запыленной дорожной одеждой, но сейчас, в своей наготе, она могла бы поспорить красотой с самой страшной Тароной, чье лицо и пылающие желтым пламенем глаза снова всплыли у Элизы перед глазами. Девочка критическим взглядом окинула собственное худое тело, пальцы на правой руке, с которых все еще не до конца сошли синяки, пощупала свои неровно обкромсанные засаленные волосы и тяжело вздохнула. С ней боги обошлись не так милосердно. Не дурнушка, но и не красавица. Так, серединка на половинку. Хотя, конечно, случается и хуже.

Тут Элиза почувствовала, что неплохо бы отдать ежедневную дань земле, и огляделась по сторонам. Ее старой одежды рядом не наблюдалось, но на небольшой лавке рядом аккуратно лежали новые шаровары и рубаха с завязками, рядом лежали ее кошели с деньгами. На полу стояли легкие кожаные сандалии. Она быстро оделась, пристроила кошели за пазуху (не сперли за ночь, да, но кто сказал, что не сопрут днем?) и выскользнула за полог.

Хижина стояла в ряду себе подобных. Землю между ними тщательно утоптали, и на ней почти не росло травы. До ближайших зарослей, однако, оказалось не менее тридцати саженей, и Элиза закрутилась на месте, пытаясь понять, где же здесь отхожее место.

— Эй! — окликнули ее. Элиза повернулась и увидела неторопливо идущего навстречу молодого парня в таких же, как у нее, рубахе и шароварах. Поверх одежды, однако, красовалась безрукавка с нашитыми железными пластинами. В руке парень держал короткое копье и открытый шлем.

— Тебя Элизой зовут? — осведомился он, подходя вплотную. — Тилос ночью привел? А я Карос, и мне уже почти шестнадцать! Я ночью дежурил и вас в лодке перевозил. Еще я лучше всех в группе занимаюсь, скоро синюю повязку дадут. А ты откуда? А зачем к нам?

Элиза оглядела его с головы до ног. Паренек казался симпатичным, но уж больно говорливым. До кустиков в то же время хотелось все сильнее.

— Почти шестнадцать, говоришь? — осведомилась она. — Да уж, почти старик. Слушай, где тут у вас... ну, отлить можно?..

— Сортир, что ли, нужен? Да вон там! — Карос ткнул рукой в крохотный домик, наглухо обшитый деревом и стоящий на отшибе. — Только дверь плотнее прикрывай, воняет, даже порошок не помогает. Скоро, наверное, придется закапывать и на другое место переносить.

В другое время Элиза не преминула бы поинтересоваться, что же за порошок такой для сортиров, но сейчас она лишь молча кивнула и, соблюдая достоинство, прошествовала в указанном направлении. Паренек, впрочем, не отвязался, а остался ждать снаружи.

— А вон тут — умывальник, — как ни в чем не бывало продолжил он тараторить, когда девочка вышла. — Там мыло есть. Джабраил с Ленарой говорят, что после сортира руки нужно мыть. С мылом, — добавил он, показав на светло-серый кусок, лежащий рядом с мойкой. — Ты, небось, его и в глаза не видела, мыло-то, — добавил он тоном превосходства, глядя, как девушка недоверчиво смотрит на умывальник.

— Чего вдруг я стану руки мыть? — настороженно осведомилась Элиза, подозревая одну из шуточек старожилов над новичком. — Мне и так хорошо.

— Сейчас тебе хорошо, — тоном знатока заявил Карос. — А потом враз поплохеет. Ты мой руки, мой.

Элиза осторожно потрогала мыло пальцем. На ощупь неизвестный состав оказался жирным и склизким.

— Вот недоверчивая! — вздохнул Карос. — Смотри!

Он поддел рукой болтающуюся под умывальником пимпочку, смочил руки вылившейся водой, потом взял мыло в руки и тщательно потер им ладони. Сунув кусок на место, он потер руки одна об другую и смыл склизь с рук.

— Вот и все, — покровительственно сказал он. — Откуда ты такая взялась, что простых вещей не знаешь? Небось, из деревни какой?

— Чирикаете? — сонным голосом спросили сзади.

Мира нетвердой походкой, протирая глаза и отчаянно зевая, подошла к ним и оперлась на умывальник. Она носила только короткое платье до колен и без рукавов.

— Нет чтобы еще поспать... уам-м-м! — снова зевнула она. — Нет, нужно вскочить ни свет не заря, перебудить полбазы... ну, меня как минимум...

— Доброе утро, тетя Мира, — почтительно сказал паренек. — Ты на целых три недели уезжала. По делам, да?

— Да уж по делам, — согласилась та, с фырканьем плеснув водой в лицо. — А сам-то чего просто так разгуливаешь? Ты уже сменился?

— Джабраил послал меня за пробами воды для посева на микрофлору, — потупился Карос. — Я только...

— Ага, ты только, оно и заметно, — усмехнулась Мира, заплетая волосы в тугую косу. — А что, дежурным уже позволяется забывать о приказах и болтать с кем попало? Беги давай! — она отвесила пареньку легкий подзатыльник. Тот, ничуть не обидевшись, широко ухмыльнулся, поклонился и убежал в сторону ручья. Только тут Элиза разглядела у него в руке пучок небольших стекляшек.

— А что такое проба? — поинтересовалась Элиза. — Разве воду пробуют?

— Помнишь, я тебе вчера о микробах рассказывала? Которые болезни вызывают? Вот Джабраил и проверяет, нет ли в реке какой заразы, — пояснила Мира, заканчивая заплетать косу. — Ох, Карос, ох, бездельник! Долго вы тут с ним болтали?

— Да нет, совсем немного. Он мне сказал, что руки надо после сортира мыть. С мылом. А почему народу не видно? Где все?

— Руки мыть — оно правильно, — одобрила Мира, снова зевая во весь рот. — А народ уже по делам разбежался. Женщины огороды проверяют, мужчины кто в патруле, кто на тренировке. По утреннему холодку самое то. Потом опять жара начнется, на солнце не выйдешь. Мы с тобой вообще-то две сони, тут обычно с рассветом встают, а днем под крышей отсиживаются. Пошли позавтракаем — и к Тилосу. Он что-то про тебя говорил, но под самое утро. Я уже на ходу спала, он меня выгнал, и я все забыла.

Еду давали в хижине с пристроенным сзади глухим сараем. На завтрак оказались широкие и плоские хлебные лепешки, вяленое мясо и какие-то незнакомые Элизе, но очень вкусные плоды (Мира назвала их "авокадо"). Запивали пищу кислым и невкусным пивом.

— Чистая вода быстро портится, — пояснила Мира в ответ на кислую, в масть пиву, физиономию Элизы. — А эта дрянь почти без алкоголя и хранится куда дольше. И не вздумай пить сырую воду, с земли или из речки. Мало ли что...

Потом Мира повела Элизу к Тилосу. Тот обнаружился в отдельно стоящем длинном доме — настоящем доме, с мазаными глиной стенами — с рядом пустых коек. На одной койке, занавешенной со всех сторон тканевым пологом, лежал бессознательный Камтон. Сквозь закрывающую его простыню проступали кровавые пятна. Тилос сосредоточенно водил над его животом ладонью.

— Привет! — оглянулся он, слегка улыбнувшись. — Как спалось?

— Замечательно, только маловато, — откликнулась Мира, снова зевая. — Да нашу занозу разве в кровати удержишь...

— А ты веревкой привязывай, — весело посоветовал Тилос. Впрочем, улыбка сразу пропала с его лица. Он остро глянул на Элизу. — Отошла после вчерашнего? Готова к разговору?

— Да, — кивнула Элиза, присаживаясь на ближайшую койку. Вновь проснувшаяся недоверчивость боролась в ней с нестерпимым любопытством.

— Хорошо, — серьезно откликнулся Тилос. — Мира, присаживайся. Поправишь меня, если в чем не прав.

Мира присела рядом с Элизой, настороженно поглядывая на него.

— Поаккуратнее с девочкой, — негромко сказала она. — Не вываливай сразу все, как ты любишь.

— Ты же пережила в свое время? — так же негромко откликнулся Тилос. — Она не слабее тебя, тоже справится.

Элиза перевела недоумевающий взгляд с одного на другую. Сердце вдруг учащенно забилось.

— Вы про маму с папой? — с внезапной надеждой спросила она. — Они живы? Они нашлись?

— Нет, лапочка, — со вздохом пригладила ей волосы Мира. — Мы же не волшебники, людей из шляпы доставать не умеем. Речь совсем о другом.

— Разговор пойдет о тебе, — кивнул Тилос. — Насчет твоих родителей мои ребята в Граше уже получили указание, но на многое не рассчитывай. Найти рабыню, проданную несколько лет назад с аукциона, очень непросто, если вообще возможно. А вот ты у нас штучка интересная. Скажи, с какого возраста ты чувствуешь опасность... ну, вот так, сердцем? С двух лет? С трех?

— Сколько себя помню... — с упавшим сердцем ответила Элиза. Она мысленно выругала себя за дурацкую надежду.

— Понятно. И с самого начала родители скрывали тебя от Храма?

Элиза кивнула.

— Да. Мама все время уговаривала меня, что я не должна показывать дар на людях. А я... а я... из-за меня они бежали, из-за меня погибли!

Она яростно хлюпнула носом.

— Спокойно! — каким-то особым голосом сказал Тилос, и Элиза с изумлением почувствовала, как слезы немедленно высохли. Мгновение Тилос буравил ее взглядом, потом продолжил уже нормальным голосом: — Так выбрали твои родители. Не тебе осуждать себя за то, что они решили подарить тебе жизнь. Тебе, наверное, стоит знать, что до Пробуждения Звезд ты могла стать могущественной колдуньей. Сейчас ты можешь очень немного, но я уже много лет не встречал и таких. А раньше, возможно, ты могла бы даже стать Видящей Правду или связным магом...

— Связным магом? — перебила его Элиза. — Да ведь они только в сказках бывают! Видела я одного такого фокусника в цирке, так он все похвалялся, что умеет далеко разговаривать, а потом не смог даже мысли читать...

— Читать мысли невозможно, — спокойно ответил Тилос. — На такое не способны даже Демиурги.

— Кто? — опять не выдержала Элиза. — А они кто такие?

— Эла, не перебивай, пожалуйста, — Тилос нахмурился. — Всему свое время. Так вот, связные маги действительно существовали. Беда в том, что колдовство, или Сила, как его называли раньше, уходит из мира так же неотвратимо, как утекает вода из разбитого горшка. Еще недавно наш мир окружало... хм, что-то вроде очень большого кокона. Но шесть лет назад, когда пробудились звезды, он лопнул, и мир навсегда изменился. Первой жертвой пала связная магия. Ты еще узнаешь, почему и как, но главное, что ты должна уяснить прямо сейчас — твой талант предсказывать неприятности не вечен. Еще пять или десять лет — и ты не сможешь предвидеть даже падение горы себе на голову. Тебе нужно учиться обходиться без колдовства.

— Я не колдую! — возмутилась девушка.

— Колдуешь, — качнул головой Тилос. — Только неосознанно. Так же, как и ходишь. Ты ведь не думаешь, как ты переставляешь ноги, просто идешь. Но ходить ты не разучишься, а вот чувство опасности пропадет. Поэтому мы научим тебя замечать врага другими средствами и вообще защищать себя.

Элиза недоверчиво сощурила глаза.

— Научишь? Добрый ты, аж подозрительно. Я с вами зависать вообще не хочу. Ты меня в другой город обещал отвезти. Ну и?

— Про Теней забыла? Извини, Эла, но тебе волей-неволей придется остаться с нами. Однако ж все к лучшему. Мы редко принимаем к себе чужаков, но ты девочка храбрая и с хорошими задатками. Ты нам подходишь. Не беспокойся, хуже, чем в уличной подростковой банде, все равно не будет. Так что добро пожаловать в нашу большую и бестолковую семью. Кстати, прости за нескромный вопрос, тебе сколько лет? Точно?

— Ну... — Элиза задумалась. — Не знаю. Тринадцать, наверное. Или четырнадцать. Мы из Тапара три года назад сбежали, а я помню, что мне там десять лет стукнуло. Только не помню, в тот год или раньше.

— Хм. Какие-то события помнишь в год, когда тебе десять исполнилось?

— События?

Улыбки папы и мамы. До невозможности вкусный торт с клубникой. Новое платье с вышивкой — само платье давно забылось, но воспоминание осталось. Ощущение счастья, радости, она любит папу и маму, они любят ее.

— Нет... — она понурилась. — Торт только помню. С фруктами. Папа хотел с шоколадом, но не смог. Сгорело что-то где-то, кажется.

— Большой пожар в Саламире двадцать седьмого года, — быстро подсказала Мира. — Действительно, тогда цены на экзотику резко выросли, потому что склады сгорели. Так выходит, что тебе, милая, уже целых четырнадцать лет. М-да. А выглядишь ты на одиннадцать, максимум на двенадцать.

— А чего ты хотела? — хмыкнул Тилос. — Три года впроголодь да под заборами. Ну, Эла, по крайней мере, откормить мы тебя сможем. И тело укрепить тоже поможем. Сегодня ты отдыхаешь и отсыпаешься, с завтрашнего дня начинаешь тренировки. Мира, — обратился он к женщине, — вторая половина дня — твоя. Программа номер три.

— А? — глупо сказала та. — Третья программа? А в остальное?..

— Программа номер четыре по стандартному графику. Ей придется нагнать основную группу, но, думаю, справится. В конце концов, ее эффектор распадается медленнее, чем у остальных. Почему бы пользу не извлечь, пока хоть как-то работает?

Мира какое-то время смотрела на Тилоса с полуоткрытым ртом.

— Тебе виднее, — наконец сказала она.

Тилос кивнул и снова повернулся к Элизе.

— Если понятнее — утром учишься драться, а после обеда постигаешь разные науки. Мира определит, с кем и когда. Вопросы?

— Драться я и так умею! — обидчиво заявила девушка. — Ты, конечно, крут, но кому другому могу так поднести, что мало не покажется! И науки мне не нужны! От них волосы выпадают и морщины идут.

— Эла, — мягко сказал Тилос. — Поверь мне, ты не умеешь драться. Ты умеешь размахивать руками и ногами, как мелкая уличная шпана, каковой ты сейчас и являешься. Дать в репу толстому купцу, чтобы не рыпался, пока кошель из-за пазухи тянут — твой потолок. Против любого умелого бойца ты — пустое место, неважно, в броне он или голый, с оружием или без. Многие в Чаттаге могут убить тебя раньше, чем ты поймешь, что на тебя нападают. Мира, кстати, тоже свернет тебе шею одним движением.

Элиза с подозрением обернулась к Мире. Та сидела, безразлично рассматривая потолок, и лишь в уголке рта плавал намек на улыбку. Во всяком случае, прямо сейчас она явно не собиралась сворачивать шеи. И все же... Холеная красавица — и драка?

— Что же до морщин, то оглянись, пожалуйста, на Миру еще раз и скажи мне, сколько ей лет. Только честно. Она не обидится.

Элиза покорно повернулась и снова внимательно рассмотрела спутницу. Матово-смуглая кожа, гладкая, словно у змеи, в том числе и на всегда выдающей женщину шее. Ни намека на второй подбородок, вообще на лишний жир. Густые блестящие волосы, затянутые в тугой узел. Лишь в уголках глаз виднелись чуть заметные гусиные лапки морщинок.

— М-м-м... Двадцать один? — рискнула предположить она. — Двадцать три?

Мира звонко расхохоталась.

— Спасибо тебе, котенок! — сквозь смех сказала она. — Но вообще-то мне тридцать шесть лет, через три месяца исполняется тридцать семь. И надеюсь, что еще лет десять, не меньше, останусь в форме.

Нижняя челюсть Элизы отвисла. Тридцать шесть? Она вспомнила сорокалетних городских старух, с морщинистой, спаленной солнцем кожей, седыми волосами, потухшим взором, иногда разжиревших, иногда высохших, еле ковыляющих по базарной площади с небольшими корзинами. Одна такая умерла прямо посреди улицы — просто упала на солнцепеке, выронив мешок с фруктами, и больше не двигалась. Еще недавно девочка клялась себе, что никогда-никогда не станет дожидаться такой старости. Что угодно, но не стать такой. Лучше умереть...

— Не наговаривай на себя, Мирочка, — улыбнулся Тилос. — Ты останешься в форме еще лет пятнадцать, а то и дольше. Так вот, Эла, Мира у нас — один из главных аналитиков. Мудрецов, если по-простому. Мало кто знает об окружающем мире больше ее, и мало кто умеет так замечательно делать выводы. Лучше ее ворочаю мозгами только я, да и то не так часто, как хотелось бы. Вот, например — Мира, как там с гибелью пастбищ в Западном Карастане? Область в южном Сураграше, — пояснил он Элизе, — там тарсаки живут.

— Судя по тому, что я услышала в Граше, — задумчиво сказала женщина, — рост опустыненных площадей по-прежнему экспоненциальный, причем с показателем степени один ноль семь от расчетного...

— Так плохо? — поразился Тилос. — Значит, у нас еще меньше... Кхм. Ладно, потом обсудим. В общем, Эла, начинаем тренировать твои мозги и тело. Во, почти рифма. Пойти, что ли, в менестрели? Чесслово, не хуже большинства из них справлюсь!

— Да уж справишься! — фыркнула Мира. — Кто бы сомневался. Ты похабщину, что под гитару в том кабаке орал, сам придумал или подцепил где?

— Это был отвлекающий маневр! — возмутился Тилос.

— Ага, отвлекающий, значит? — согласно покивала Мира. — Все вы, мужики, одинаковы. Все время почему-то в одну сторону отвлекаетесь...

— Ха! — фыркнул Тилос, но тут же спохватился. — Ладно, назад к нашим баранам. Значит, Эла, в ближайший год-два сидишь здесь сиднем и учишься всему, что попадется под руку. Подрастешь немного, окрепнешь, да и Тени тебя подзабудут, и тогда мы тебя выпустим. Если остаться не захочешь, конечно.

Элиза поежилась. Она действительно уже успела совсем позабыть про ту дурацкую драку с Тенями. Ох и дернули же ее злые духи...

— Не останусь, — покачала головой она. — Я хочу найти маму. И не надо меня учить. А если я отсюда выйду и вас с потрохами кому-нибудь сдам? Не боишься?

— Нет, не боюсь, — глаза Тилоса внезапно сделались черными и пустыми. — Ты должна знать еще кое-что, что тебе может не понравиться. Ты не сможешь предать меня... нас, ни добровольно, ни под пыткой.

— Почему еще? — удивилась девушка. В глубине живота пополз неприятный холодок. Сейчас ей пообещают страшные кары...

— Если ты попытаешься рассказать о том, что видела и слышала здесь, ты умрешь, — жестко сказал Тилос. — Пока ты спала, я поставил тебе ментоблок. Сейчас неважно, что это такое. Просто знай, что в случае чего ты просто умрешь, остановится сердце. Я не думаю, что ты захочешь предать нас по собственному желанию. Но вокруг хватает людей, кто заставит тебя рассказать все, что ты знаешь, независимо от твоего желания. Все — и еще много чего. Притом они никогда не поверят, что ты выложила все полностью, так что умирать под пыткой пришлось бы не один день, а может, и месяц. Ментоблок избавит тебя от страданий.

Неприятный холодок в животе превратился в ледяной ком. Ну что же, все правильно. Добрые вожди встречаются только в сказках. В жизни же мало кто упустит возможность нацепить на тебя железный рабский ошейник.

Взгляд Тилоса помягчел.

— Не бери близко к сердцу, девочка, — тихо произнес он. — Я действительно не верю, что ты предашь. Но так надо. Несколько лет назад... — Он осекся. — Несколько лет назад я потерял большую базу, куда больше Чаттаги и лучше укрепленную. Потерял из-за одного-единственного предателя, как я выяснил много позже. Его брат попал в руки... врага, и моего человека годами шантажировали, заставляя подглядывать за базой. В результате Майно выбрал момент и отравил Лесную Долину ядовитым газом. Там жило три тысячи человек — женщины, дети...

— Майно? — удивленно спросила Элиза. — Майно?!.

Змей сидит в углу хибары, медленно перебирая уцелевший струны старой лютни. В проломы в крыше заглядывают звезды, свежий вечерний ветерок вливается в щели в стенах. Глаза Змея прикрыты, он полуговорит-полупоет.

"...и взлетели в воздух могучие лесные деревья, и на каждом из них сидело по сту человек с вервием огненным, и перелетели деревья через высокие горы, и от ужасного вида их таял вечный снег на вершинах. И от ядовитого дыхания тех деревьев умирали леса и пашни, люди и звери, и птицы. И спустился с неба Великий Огонь, и сжег дома их и животы их, и сгинул в том пламени нечестивый Серый Князь, в своей гордыне воспротивившийся самому черному богу Майно. Но и сам черный бог не удержал в руках могущественный обсидиановый талисман, и обжег он себе руки, и от боли выронил тот талисман, и разбился он о мраморный пол. И пришел Великий Огонь в подземный склеп Майно, и сжег он черного бога в угли, а склеп его стал дном великого океана. И больше никогда не видели на земле ни самого черного бога, ни нечестивого Серого Князя. Великий же Огонь, покарав обоих за их гордыню, взлетел в небо и стал тысячью тысячей звезд. И так пробудились звезды..."

— Ты — Серый Князь, — уверенно сказала Элиза. — Это тебя сжег Великий Огонь вместе с летучими деревьями. А как ты не сгорел?

Мира поперхнулась.

— Догадливая — аж завидно, — приподнял бровь Тилос. — Я по-первости думал, что придушил дурацкую сказочку на корню, ан нет — то тут, то там всплывает. Да, одно время меня звали Серым Князем. И что?

Элиза пожала плечами. Она так и не поняла, как пришла к ней догадка. Она давно забыла тот вечер и слова дурацкой баллады, а вот поди-ка ж!

— Ну, — пробормотала она, — просто вспомнилось. Но ведь Звезды пришли так давно... Я еще совсем маленькой была!

— А я так молодо выгляжу!.. — подхватил Тилос. — Понимаю. Но обсудим не сейчас, в другой раз. И Серым Князем меня с тех пор не зовут. Тилос — и Тилос. Другие вопросы есть?

— Что такое программа? И еще с номером?

— Программа — значит, как и чему тебя учат. Третья программа — рукопашный бой, малые и средние клинки, взлом замков, способы незаметного перемещения, активный поиск в толпе, охрана клиента от нападения и прочее в том же духе. Если учесть, что Сила редко дает только одно умение, есть шанс, что ты научишься быстрее прочих. На всякий случай нужно поторопиться...

— Куда? — подозрительно переспросила Мира.

Тилос безмятежно улыбнулся.

— Потом. Четвертая программа — чтение и письмо на тех языках, на которых ты говоришь — кленг, тарси, фаттах и так далее. И на общем, разумеется. Далее, естествознание базовое и расширенное, основы алгебры, физики, химии, география, история, экономика и культурология. В общем, головой работать. Тесты показывают, что котелок у тебя варит...

— Что? — прервала его теперь Элиза, у которой умные слова, кажется, начинали лезть прямо из ушей, не помещаясь в них целиком. — Кто что варит?

— Извини. Жаргон. Головка у тебя умненькая, так что должна справиться. Конечно, — прибавил Тилос с полупрезрительной миной, — если сложно окажется — скажешь. Для слабаков есть сокращенная программа.

Элиза презрительно хмыкнула. Она — не справится? Да она лучше сдохнет, чем признается. Он думает, что самый умный? Да еще Мира лыбится, кукла столетняя...

Мира не лыбилась. Она с легкой грустью смотрела на Элизу.

— Эла, девочка моя, урок номер один, как любит говорить наш обожаемый Тилос. Никогда не попадайся на слабо. Если у тебя случится нервный срыв, я знаю, кому глаза повыцарапаю!

Она кинула на Тилоса вызывающий взгляд и вышла. Тот остался сидеть, смущенный.

— Вот язва, — с каким-то уважением сказал он. — Ладно, не обращай внимания на старика. Устал я за последнее время. Если действительно несладко придется — скажешь Мире. Это приказ, не просьба. Малолетние неврастенички мне действительно не нужны, так что от переутомления умирать не следует. Еще вопросы есть? Если да — валяй сейчас, завтра я снова исчезаю, причем надолго.

— Тилос, — поколебавшись, поинтересовалась Элиза. — А тут все, — она широко обвела рукой, — твое?

— Да, — кивнул тот. — Наше, если точнее. Всего у нас семь баз, и бываю я на каждой хорошо если раз в полгода, да и то как гость, не как хозяин. Управляют базами надежные люди. Здесь главный — Камтон, пока он в койке валяется — Криогар, его заместитель по военной части. Медицина за Мирой. Джабраил — заведующий научной частью, Пеб-аш-Зулы — гражданской. Так что если заболит живот, пойдешь к Мире, если сосед в ухо плюнет — к Пебу, ну а если шпиона поймаешь — к Криогару. Еще вопросы?

— А на нас не нападут?

— Не должны, — почесал затылок Тилос. — Здесь в окрестностях пригоден для жилья пятачок примерно в полсотни квадратных километров, вокруг непроходимые джунгли и болота. Сам проверял. Попасть сюда можно только через участок протяженностью километра, версты то есть, два с небольшим. Участок — сплошная полоса препятствий, усеянная смертельными ловушками, из которых ядовитые шипы — далеко не самое плохое. Три прохода открываются лишь ночью, да и по тем не пройти просто так. Животные — лошади, верблюды, собаки — обязательно взбесятся, если не вколоть успокаивающее, там генераторами инфразвука все утыкано. Сама видела: задержались немного в полосе — и остались без лошадей. Камтон вот чудом ни во что задницей не влетел. Ну, а про репутацию местности ты сама все знаешь. Так что даже если кто сунется, то тут же сразу назад уберется. Хорошо если без человеческих трупов обойдется. Кстати, на всякий случай подсказываю — не пытайся выбраться отсюда самостоятельно, погибнешь на первых же саженях. Еще?

Элиза подумала. Хотелось спросить, почему Тилос сказал про умную голову. Ум — в животе, про то все знают. Ну, и в груди немного. А голова? Но неважно, можно потом у кого угодно прояснить. А вот...

— Тилос, ты сказал, что дал своим людям команду разузнать о моих родителях, да?

Бывший Серый Князь кивнул.

— А как? Голубя послал? Он разве долетит за ночь? Далеко же.

— Хороший вопрос, — ободрительно качнул головой Тилос. — Я ждал, что ты спросишь. Связной магии больше нет, но есть и другие способы общаться на расстоянии. И чем слабее магия, тем лучше они работают. О них ты тоже узнаешь позже. Еще?

Элиза раскрыла рот, намереваясь спросить, что Тилос делал в Граше, но тут дверь распахнулась, и в комнату быстро вошел высокий широкоплечий парень с великолепной выправкой, вроде бы лет двадцати... но девочка уже раз и навсегда зареклась определять возраст местных по внешнему виду. Его черная, словно смола, кожа лоснилась от пота, тонкой струйкой стекавшего по гладко выбритому лицу. От насквозь мокрой подкольчужной рубахи остро несло псиной. Парень с прищуром взглянул на Элизу и, обхватив перед грудью правый кулак левой ладонью, коротко поклонился. Тилос ответил тем же жестом и вопросительно поднял бровь.

— Нашли? — нетерпеливо спросил он.

Вместо ответа парень повернул голову к Элизе и посмотрел на нее долгим, ничего не выражающим взглядом, после чего снова повернулся к Тилосу.

— Элиза, познакомься с Криогаром, — невозмутимо сказал Тилос. — Криогар, познакомься с Элизой. Твое сообщение касается и ее, так что говори.

Криогар молча кивнул.

— Двое. У второго прохода. Попали на скользящие иглы. Очевидно, проходили внутрь с вечера, а выбраться попробовали ближе к утру. Трупы нашли у чужих меток, видимо, их собственных.

— И кто?

— Без опознавательных знаков. Из необычного — духовые трубки.

— Тени...

— Не факт. Кроме них, иглами стрелять умеют еще с десяток сект, в том числе Пасть крокодила. Как раз пара лет прошла с тех пор, как мы их вырезали. Самый тот срок, чтобы нас вычислить и попытаться устроить матумбу на свой манер. Да кто угодно купить мог у оружейника, духовые трубки — не секрет.

— Фактики, фактики... — пробормотал Тилос. — Если они разведчики, на кой ставить ловушки? Если диверсанты — почему так примитивно? Будто нарочито нам в глаза тычут — мол, никакая ваша база не тайная... Кстати, имей в виду — с прошлой осьмицы у нас война с Тенями. Пришлось завалить минимум четверых, насмерть.

— Плохо, — после недолгого раздумья откликнулся парень. — Но отследить нас за неделю — вряд ли.

— Еще кое-что. Недалеко от развилки нас атаковали бандиты.

Криогар промолчал.

— Ты когда-нибудь слышал о бандитах рядом с Чаттагой? — осведомился Тилос. — Наши сказки действуют, и еще как. Вон, Элиза еще вчера думала, что мы ее живьем духам скормим.

Элиза съежилась, пытаясь уйти от внимательного взгляда солдата.

— Да и не похожи они на простых ахмузов, — Тилос провел ладонью в вершке от лба по-прежнему бессознательного Кантона, затем встал и начал расхаживать взад и вперед. — Я бы сказал — разведка боем. Вот за ней как раз может стоять Суддар. Как раз в его духе. Значит, он вычислил меня, а заодно и как минимум Чаттагу.

— Надо искать новое место для базы? — полуутвердительно спросил Криогар.

— Не знаю. Посмотрим, — Тилос остановился. — Надо выяснить, что происходит в Граше. О разгроме разбойников там только-только узнали — голубь мог долететь не раньше вчерашнего утра. Криогар, будь ласка, помоги Элизе войти в курс дела. У нее запланировано ускоренное обучение по третьей программе. Представь ее мастерам, подбери снаряжение, все такое. А я пока по защитной полосе прогуляюсь.

— Опасно, — Криогар тут же сник под насмешливым взглядом Тилоса.

— Мне? — переспросил тот. — Спасибо, разумеется, за заботу, но я уж как-нибудь выпутаюсь. Кто у нас сегодня дежурный по госпиталю?..

Суддар ах-Хотан склонился в почтительном поклоне, чтобы Великий Скотовод не увидел его ненавидящего взгляда.

— И мы полагаем, — продолжал тот, — что ты в последнее время не так уж и полезен, как хочешь казаться. Во всяком случае, ты так и не смог остановить хилого северного посланника от передачи предложения северных князей совету племен. Более того, ты позволил ему спокойно улизнуть из дворца — нашего дворца! Мы недовольны тобой, — закончил он, наконец, тоном ниже. — Есть ли сейчас у тебя оправдания?

"Сейчас" он ощутимо подчеркнул интонацией.

— Нет, мой повелитель, — покаянно сказал ах-Хотан, не поднимая лица от пола. — Мои усилия пропали втуне. Негодный вор просто исчез. Мои люди видели, как он садился в наемный паланкин вместе со своей намазанной шлюхой, и проследили его до дома. Но там оказалось, что паланкин пуст. Виновные уже наказаны, и я готов понести любую кару за собственную нерадивость.

Суддар уже справился со своей гримасой, но лицо по-прежнему не поднимал. Он врал насчет наказанных виновников, но предпочитал, чтобы умело читающий по лицам повелитель оставался в неведении. Иначе и в самом деле могли полететь головы, а на слежку за северянином он отряжал лучших людей.

— Кару? — язвительно переспросил Барадаил. — Кару? Ты думаешь, твои вопли под пыткой как-то исправят, что сволочной посланник имеет меня, Великого Скотовода, как хочет? Ты выяснил, откуда он берется? Куда и как исчезает? В прошлый раз я приказал тебе выяснить, на кого он работает. Выяснил? Хотя бы приблизительно? Нет. Не пытайся выглядеть идиотом, Суддар, ты прекрасно знаешь, что мне незачем наказывать тебя. Ты работаешь как можешь, а молока от кобылы битьем не добьешься. Имей в виду — я не стану пороть тебя за нерадивость. Другого я бы выкинул на улицу за чрезмерную глупость, но ты слишком много знаешь. Я просто сниму тебе голову. И лучше бы ты убедил меня, что я тебя недооцениваю. Все понял? Исчезни.

Суддар смиренно поклонился до самого пола, выполнив полный турхат, и, пятясь, вышел. Уже за дверями малого приемного покоя он повернулся и широким шагом направился к себе. Под ноги попался мальчишка-разносчик воды, и начальник тайной канцелярии, срывая злобу, с силой пихнул его в плечо. Мальчишка покатился по навощенному полу, осколки высоких хрустальных бокалов с мелодичным звоном полетели в стороны. Придворные, словно перепуганная нидзимаса в ручье, брызгали в боковые коридоры, чтобы не попасть рассвирепевшему главе тайной полиции под горячую руку.

Он с силой распахнул тяжелую занавесь, скрывающую проход в его личные покои. Тарона раскинулась на софе красного дерева и лебяжьего пуха, скучающе перебирая смарагды в своем ожерелье. Как бы не ярился Суддар, у него все равно перехватило дух от ее красоты, как и всегда при встрече с ней.

— Ну что? — мурлыкнула королева тарсаков, сладко потягиваясь. — Вставил тебе хозяин по самые помидоры? Можешь не отвечать, но мне так нравится серовато-пурпурный оттенок твоего лица...

Суддар со злостью швырнул в стену тонкий серебряный кубок с вином, стоявший на подносе у дверей. Кубок ударился о парчовую драпировку и со звоном упал на пол. По занавеси расплылось большое мокрое пятно. Стоящие по углам симаны королевы медленно перевели на дворецкого взгляды, но в остальном даже не пошевелились.

— Кретин! — зло сказал он. — И не Барадаил кретин, а я. А он полностью прав. Эта скотина имеет нас как хочет. Впервые увидев северянина несколько лет назад, я сказал себе — вот еще один жулик и вор, которого можно купить за пару золотых. Ха! — Он яростно пнул софу. — Неделю назад мои люди передали ему предложение — три тысячи золотых только за одну приватную встречу. И что, ты думаешь? Мерзавец прислал записку, в которой заявил о "ее нецелесообразности"!

— Ну, он явно не дурак, — лениво заметила Тарона, поигрывая вплетенной в волосы кисточкой. — Он прекрасно знает, что твои приватные беседы кончаются пыточной камерой. Взял бы его человека, что письмо принес, поговорил бы с ним, вдруг да узнал бы что интересное.

— Да кого брать! — заорал Суддар. — Мои люди перетряхнули дворец сверху донизу, но так и не поняли, как записка оказалась у меня на покрывале, на той самой софе, где сейчас валяешься ты! Извини, — сразу поправился он. — Против тебя на софе я ничего не имею, наоборот. Но как пергамент попал ко мне в комнату? По воздуху прилетел?

— Успокойся, мой волчонок, — успокаивающе сказала ему королева тарсаков, поднявшись и положив руки ему на плечи. — Подумаешь, какой-то посланник! В конце концов, таскается взад-вперед — и пусть себе... Кто-то ведь должен носить письма.

Суддар глубоко вдохнул запах ее духов с мускусом и отвернулся, пытаясь не утонуть в глубоких глазах тарсачки раньше времени. Следовало сначала переговорить о делах.

— Не думаю, что он просто посланник, — сердито проворчал дворецкий, понемногу успокаиваясь. — Что-то в нем странное. Ну где ты еще видела посланника, держащего собственную агентуру? Да еще так, что я ее найти не могу? Кстати, как там твои люди, ничего не выяснили?

— Выяснили, — безразлично сказала Тарона. — Твои маленькие боги действительно умеют говорить издалека. Один из четырех караванов рассеял засаду и ушел без потерь. Нанятые бериуты разбежались по всему Сураграшу, двое моих людей погибли, твой человек уцелел и даже не оцарапан, но не в своем уме. Твердит какие-то небылицы про безымянный ужас. Мужчины, что с них взять. Караван принадлежал некоему Мехату, с которым нашего общего друга уже видели вместе. Хорошие у тебя статуэтки. Может, все-таки подаришь мне парочку, а, свет моих очей?

Ее пальчики ловко распустили кушак ах-Хотана, и теперь ноготки королевы бегали по его телу.

— Не могу... — слабо сказал дворецкий, сжимая ее руки в своих. — Милая, ты же знаешь — для тебя все, что угодно, но Истинные боги сказали — нет. Только мне. Кроме того, их надо часто кормить, а еды для них мало и появляется она нерегулярно. Так, говоришь, Мехат?..

Он попытался отстраниться.

— Мехат, — подтвердила Тарона, снова прижимаясь к нему. Ее пальцы мгновенно справились с завязками шаровар Суддара, и теперь гуляли в самых сладостных местах. — Но какое нам сейчас дело до какого-то червя? Ведь правда?

— Правда, — окончательно сдался Суддар. О делах, в конце концов, можно поговорить и позже. Тарона отступила на шаг, подняла руки, и ее легкий полупрозрачный халтон змеиной кожей сполз на пол. Нагая, она развела руки в сторону и медленно повернулась вокруг. Шаровары царедворца, лишенные поддержки, тоже сползли на пол, и его мужское достоинство недвусмысленно выдавало истинные чувства, странно возбуждаемые взглядами королевских телохранительниц. — Иди ко мне, моя ненаглядная эфа. Я так скучал по тебе!

— О, любимый! — выдохнула Тарона ему в ухо.

Ранним утром Элиза проснулась от того, что ей на голову обрушился водопад. Она резко села, пытаясь отмахиваться руками.

— Как... ах-х-х-х... что... — еле выговорила она, отплевываясь.

— Ничего особенного, — любезно сообщила ей Мира, отставляя горшок с водой в сторону. — Утро. Подъем.

— Утро? — поразилась Элиза, дико озираясь по сторонам. Сквозь занавешивающую проемы ткань чернело предутреннее небо, усеянное звездами и лишь где-то на востоке украшенное розовым. Громко свиристели цикады, радующиеся ночной прохладе. — Уже утро?

— А то! — злорадно ухмыльнулась Мира. — Половина шестого. Давай, давай, через полчаса завтрак, а ты еще не умыта. Или тебя еще раз полить? Тогда можно засчитать полноценную помывку.

— Не знаю я, что такое половина шестого, — Элиза отбросила промокшее одеяло и стала на ощупь искать рубаху, — но случалось, что сейчас я только дрыхнуть заваливалась...

— Перемены полезны, — дернула ее за мокрую прядь Мира. — Приводи себя в порядок и дуй в столовую. Не вздумай снова завалиться — без завтрака останешься, а от Криогара все равно не отделаешься. Он не я, возьмет за волосы и оттащит куда следует. Да не эту рубаху одевай, рабочую, ту, что вчера выдали. И штаны — тоже.

Где расположена столовая, Элиза уже знала. Завтрак состоял из сухой лепешки и вяленого мяса, точь-в-точь как в караване. К ним прилагалась полная глиняная кружка теплого и пахучего травяного отвара. Она разочарованно оглядела пищу. Кажется, кто-то обещал ее здесь откормить?

— Не журись, девка, — подмигнул ей раздатчик. — Днем поешь как следует, а на занятиях прыгать с полным брюхом не годится.

Элиза, преисполненная самыми мрачными предчувствиями, дожевывала последние крошки, когда к ней подошел давешний парень, Криогар. На сей раз он не носил кольчугу и даже сандалии, ограничившись короткими штанами до колен.

— Поела? — неласково осведомился он. — Пошли.

Криогар привел ее на широкую ровную площадку с хорошо утоптанной землей. В разгорающемся рассвете девушка заметила много людей, мужчин и женщин, то ли танцевавших, то ли изображавших из себя циркачей. На краю, недалеко от зарослей, переминалась с ноги на ногу стайка парней шестнадцати-семнадцати лет — сапсапы и гуланы, меж ними один каронг.

— Младшая группа, новобранцы, — проворчал Криогар. — Физподготовка и рукопашный бой — с ними. Прочее по индивидуальному плану, потом объясню. Закончишь — найдешь меня.

Криогар развернулся и, широко шагая, ушел куда-то за дома. Элиза подошла к парням и вызывающе уставилась на них.

— Привет, Элка! — махнул один из них рукой. — Ты с нами, да?

Элиза присмотрелась и узнала вчерашнего Кароса.

— Ну, с вами, — угрюмо сказала она. — Криогар так сказал.

— С бабой под боком заниматься... — проворчал парень покрепче и повыше остальных — гулан, судя не только по виду, но и по характерному акценту, с каким он говорил на общем. — Да еще и соплячкой. Женщинам вообще дома сидеть надо, огород полоть да жратву готовить.

— Умный, да? — ощерилась Элиза, подступая вплотную и упирая руки в бока. — Чё еще сказать хочешь?

Зарождающуюся ссору прервал невысокий пухлый мужичок с бледной, плохо загоревшей кожей северянина.

— Что за шум? — оживленно поинтересовался он. — Кумен, опять новеньких задираешь? Вчера отжиматься не надоело? Так, все живенько построились и трусцой вокруг поля — марш! Эй, девка, ты Элиза? Я Загалар, заведую физподготовкой. По-первости смотри, что другие делают, да повторяй. Не вздумай сачковать, не получится.

Очень скоро Элиза забыла про наглого Кумена, да и вообще про все. Пробежка оказалась лишь началом, разогревом, как выразился Загалар. Потом начался кошмар, смахивающий на выступление бродячего цирка. Только сейчас девушка оказалась не в роли зрительницы, заодно высматривающей кошель потолще, а самой что ни на есть циркачкой.

Самые разные приседания, наклоны, прыжки, изгибы и извивы; издевательство, которое Загалар назвал отжиманием (Элиза скисла на пятом разе, ткнулась лицом в пыль и лежала так, пока Загалар не погнал ее дальше); болтание ногами в воздухе, подтягивание их к груди; размахивание руками, хождение на руках вверх ногами, "колесо"... Большую часть времени Элиза пластом валялась на земле, сквозь злые слезы наблюдая, как товарищи по несчастью, усердно пыхтя и обливаясь потом, в тридцатый и пятидесятый раз повторяют то, что она не могла выполнить и десяток. Солнце уже ощутимо вылезло из-за деревьев, когда Загалар, смилостившись, объявил перерыв и куда-то ушел.

— Говорил же — баба... — презрительно процедил сквозь зубы Кумен, растягиваясь на траве неподалеку от Элизы. — Куда ей!

— Да ты себя вспомни месяц назад! — вступился за девушку другой парень. — Тоже, небось, пластом после первого раза валился. Втянется — лучше пойдет.

— Ты, Чегран, вообще молчи, — авторитетно заявил Кумен. — У нас, гуланов, бабы сидят по шатрам и помалкивают. Попробовала бы какая без платка на голове высунуться — живо бы в ухо получила. А эта бесстыжая — тьфу, смотреть противно. С голым пузом прет — и ничего!

Элиза заставила себя приподняться, чтобы дать нахалу достойный ответ, но поняла, что последняя фраза относилась не к ней. По утоптанной дорожке мимо неспешно трусила Мира. На ней красовались местные не достающие и до середины бедер штаны, вокруг груди оборачивалась узкая полоса материи. Перехватив взгляд Элизы, Мира приветственно махнула рукой, потом улыбнулась. Несколько ребят несмело помахали в ответ. Отбежав саженей на двадцать, Мира остановилась и начала выделывать сложные, почти танцевальные па, иногда задирая ногу вертикально вверх, иногда садясь на шпагат. Пару раз она выгибалась назад, без особых усилий делая мостик, после чего так же плавно возвращалась в исходное положение. Парни завороженно наблюдали за ней.

— Вот засадить бы ей я бы не отказался, — высказал общее мнение Кумен. — Прижать бы в укромном уголке...

— Кто кого прижмет! — усмехнулся Чегран. — Ты не видел, как она на тренировке здоровых мужиков по земле валяет. Без всяких поддавков, между прочим. У нее зеленая повязка, да как бы не с белыми полосками.

— Пошла она... — буркнул Кумен, демонстративно отворачиваясь. — Баба — и есть баба. Такая же сука, небось, как и остальные тарсачки.

От возмущения Элиза вскочила на ноги. Но прежде чем она успела открыть рот, другой парень, сапсап, сказал:

— Слышь, Кумен, хочешь хороший совет? Ты про баб-то язык в конце концов придержи. Они здесь на равных, почти как у тарсаков, если до тебя все еще не дошло. Да и мужики, кто с семьями, жен любят. Услышат, что херню про них порешь — язык узлом завяжут. И Тилос, говорят, за такое не пожалует.

— Да пошел ваш Тилос куда подальше! — рявкнул, правда, приглушенно, Кумен. — Что он вообще за шишка? Меня Камтон сюда зазывал, не Тилос, ублюдок северный... Гнать северян отсюда надо поганой метлой!

— Заткнись! — не повышая голоса, сказал парень. — И прежде, чем еще раз пасть разинешь, уразумей две вещи. Первое. Тилос мою шкуру спас и из дерьма вытащил, так что я тебе за него, фраер, пасть порву. Второе. Тилос здесь в авторитете, и если он узнает, что ты про него вякаешь, вылетишь отсюда птичкой. Да я бы на твоем месте и сам свалил. Тебя, гнида, тут кормят и поят, человека из тебя делают, а ты смотрящего и его бабу за спиной хаешь? Слабо в глаза сказать?

Кумен вскочил на ноги и выдал длинную виртуозную ругань. Парень тоже вскочил на ноги и стоял, напружинившись, готовый к драке. Он казался немногим ниже Кумена, но пошире в плечах. Элиза обратила внимание на его стойку, слегка отведенную за спину руку с напряженными растопыренными пальцами и поняла, что первый удар с его стороны окажется с грязненьким подвохом. Хорошо, если не в глаза, но и в горло мало не покажется. Самозваный защитник Тилоса явно прошел ту же уличную школу, что и она сама.

— Не нарывайся, Кумен, не надо... — тем же ровным голосом произнес он.

Какое-то время Кумен в нерешительности стоял с сжатыми кулаками, но потом, выругавшись еще раз, развернулся и убрел подальше, в гордом одиночестве усевшись под небольшим навесом. Парень же плюхнулся в траву рядом с Элизой.

— Я Равен, — сказал он. — Тебя я знаю. Видел в Граше год назад. Ты со Змеем классно того лоха с тросточкой развела. — Он хмыкнул. — Я к вам клеиться не стал, не наша территория, но тебя запомнил. Не обращай внимания на Кумена. Он так-то парень неплохой, но гуланов вообще умом боги обидели. Сегодня может тебе последний кусок хлеба сунуть, а завтра плешь языком проест, что какой-то их конский обычай нарушил. Пообломается — привыкнет...

— Да уж лучше бы привык... кретин! — сплюнула Элиза, присаживаясь на корточки. Она снова ощутила, как болит все тело. — А ты чем промышлял?

Договорить им не дали. Вернулся Загалар и погнал всех по второму кругу.

Затем день снова превратился в кошмар. Хотя Элиза по большей части в изнеможении валялась на земле, уже очень скоро все ее тело болело, словно избитое палкой. Когда Загалар, наконец, закончил тренировку, она просто лежала пластом, мечтая лишь об одном — сдохнуть побыстрее. Однако их погнали на искусственный прудик неподалеку, где стояли две купальни — мужская и женская. Элиза рухнула в воду и вскоре с удивлением почувствовала, что прямо сейчас, наверное, не помрет. Может, чуть попозже...

Потом их учили бою на мечах и кинжалах. Элиза деревянно продемонстрировала учителю — инструктору, как их здесь называли — некоторые ухватки, перенятые от Крысеныша, и тот одобрительно кивнул. Инструктора звали Калдагар, и на его плече недвусмысленно синела воровская татуировка — змея, обвившаяся вокруг кинжального клинка и пастью впившаяся в рукоять. Однако он не преминул заметить:

— Ты, конечно, молодец, что такие штуки знаешь, да только мало такого. И двигаться толком не умеешь. Пока вместе со всеми занимайся, там посмотрим.

Обучение мечу свелось к размахиванию тяжелой палкой с косой насечкой на месте рукояти, почему-то называемой буйком. Помимо острого разочарования — Элиза надеялась, что ей дадут подержать настоящую саблю — у девушки окончательно отвалились руки. Уже скоро буек просто выскользнул у нее из онемевших пальцев на траву. Она сама свалилась рядом, заработав презрительный взгляд Кумена. Впрочем, пятый парень в их группе, Талантен, продержался немногим больше. Калдагар разрешил им передохнуть, и Элиза отползла под навес, где моментально провалилась в крепкий сон.

Разбудила ее Мира. Женщина заставила ее выпить небольшой горшочек противного травянистого настоя и погнала обедать. Поначалу Элизе хотелось одного — спать, но вскоре сонливость прошла и ее начал терзать страшный голод. Объевшись в столовой незнакомых фруктов, она добрела до своего домика и вознамерилась задать храпака прямо до следующего утра. Однако неугомонная Мира нашла ее и тут.

— Чего разлеглась? — удивилась она. — Тебя снова водичкой полить? Пошли, работать пора.

— Опять? — прохрипела Элиза, остро ощущая набитый до верха живот. — Не могу больше...

— Куда ты денешься! — подмигнула женщина. — Руками-ногами махать — программа номер три. А сейчас время для четвертой. Тебя ждут великие открытия. Имей в виду, с тобой станут заниматься индивидуально, так что не подводи учителей. У них и другие дела есть.

— Скажи Тилосу, что я помру, — заявила девушка, разлепив один глаз. — Мужиков так учить надо, не меня. Не хочу я ничего открывать...

— Ну, мало ли чего ты не хочешь! — усмехнулась Мира. — Подъем, я сказала! Тилос вернется месяца через два-три, вот и пожалуешься ему. А пока работай. Умеешь кулаками махать не вовремя — умей и отвечать.

Пришлось вставать и плестись за Мирой. К вящему удивлению Элизы, они спустились в какой-то погреб. В потолке совершенно сама по себе теплым желтым светом горела маленькая стекляшка. Элиза уставилась на нее, разинув рот.

— А говоришь — не хочешь ничего открывать, — улыбнулась Мира. — Неужто не интересно, как лампа светится?

Элиза, с которой разом слетел сон, недоверчиво протерла глаза, пытаясь разглядеть поблизости трубку для масла или что-то похожее, но ничего не заметила.

— И как же? — недоверчиво спросила она.

— Сейчас узнаешь. Пошли внутрь.

Оказалось, что в погребе есть еще одна дверь, тяжелая, словно из железа. За ней обнаружился целый большой дом, только весь под землей и без окон. В длинный коридор выходили плотные деревянные двери, обитые чем-то вроде войлока по краям. Под потолком вспыхнули и тускло замерцали такие же, что и в погребе, стекляшки. Из одной двери, чуть приоткрытой, падал лучик света.

— Разгильдяи... — пробормотала Мира, плотно ее захлопывая. — Эла, запомни вот что. В некоторых комнатах занимаются весьма опасными вещами. Лишь в некоторых, но правило все равно общее: двери всегда надо наглухо закрывать. Увидишь такое безобразие еще раз — закрывай сама. Ясно?

Элиза кивнула. Она уже начала привыкать к странному имени Эла, которым обозвали ее Мира и Тилос. Всяко лучше, чем "эй, ты, оборвыш", как в Граше.

— Нам сюда, — Мира потыкала пальцем в плоскую дощечку с кружочками и не без усилия распахнула первую слева дверь. В комнате оказалось темно, но потом что-то щелкнуло, и из уже знакомой стекляшки заструился неяркий свет. — Моя личная конура, хотя я здесь сижу редко, больше в лабораториях ошиваюсь.

У одной из стен обнаружился большой письменный стол, заваленный пергаментами, папирусами и еще какими-то плоскими и тонкими белыми листами. Их сплошняком покрывали закорючки: большинство — буквослоги общего, но в некоторых Элиза распознала знакомые буквы поллаха и даже северные резы.

— Садись, — Мира ткнула пальцем в стул с высокой спинкой и плюхнулась на другой, такой же. — Первый вопрос. На каких языках говоришь?

— Ну... — от неожиданности Элиза замешкалась. — На общем, конечно. Немного на тарси, фаттахе и кленге.

— Хорошо. На каких умеешь читать и писать?

— Читаю немного на общем и кленге. Писать не пробовала, — Элиза не стала вдаваться в подробности. Читать вывески ее учил Змей, но там наука давалась легко — чаще всего буквы сопровождались понятными картинками. Сможет ли она прочитать настоящий свиток или книгу без картинок, Элиза сомневалась.

— На тарси, значит, не читаешь...

— Нет, конечно! — Элиза даже хихикнула.

— Конечно? — высоко подняла брови Мира. — Почему — "конечно"?

— Так тарсаки сами ж писать не умеют. Они дикие, так себе знаки и не придумали...

— Ну, здорово! — изумилась Мира. — Кто тебе такую глупость сказал? У тарсаков вполне развитая культура, в том числе и письменность — они используют алфавит общего. Другое дело, что чужаков к секретам не допускают. Но не допускают и не умеют — две большие разницы. Ладно, неважно. Считать до скольки умеешь?

— На общем — до тысячи. На тарси — до ста...

— Хорошо. Складывать и вычитать наверняка умеешь, даже не спрашиваю. Умеешь? — подозрительно переспросила Мира.

— Я и умножать могу, — фыркнула Элиза. — Змей даже делить учил, когда... — Она осеклась. — В общем, не успел.

Мира с уважением посмотрела на нее.

— В Граше девять человек из десяти не подозревают, что можно считать больше, чем до ста, — тихо сказала она. — Ты молодец, девочка моя. Тилос прав — тебя обязательно надо учить. Не понимаю только, зачем тебя по полю с парнями гонять. Но Тилос ничего просто так не делает... — Она стала смотреть куда-то сквозь стену. — Ох, не нравится мне это...

Элиза слегка пожала плечами. Если подумать, учиться драться она совсем не против. Могли бы и не так гонять, конечно, но кто с ней одной заниматься захочет? И потом, не родился еще такой парень, которого она бы не обставила. Вот увидят они еще, она станет лучшей фехтовальщицей на кинжалах, ворам без них никак. Да и узнать что-то новенькое — тоже неплохо. Может, объяснят, как по звездам судьбу определять. Или как в хрустальном шаре будущее видеть. Тогда и кошели резать не придется — сиди себе на базаре в шатре и рассказывай разным лопухам про грядущее знакомство с молоденькой да красивой или про то, что алмаз завтра найдет!

— Ладно, — тряхнула головой Мира. — Тилос приказал обучить тебя тарси, как родному. Ну, и о мире тебе тоже нужно узнать очень много. Начнем с завтрашнего дня. Моя часть — языки, география, история и математика. Биологию, физику и химию обычно ведет Джабраил, но сейчас, вероятно, он спихнет тебя на Ленару, свою жену. В баклаборатории как раз пошли чрезвычайно интересные, по его словам, серии, и он оттуда не вылазит. Ох, доиграется он с разной заразой... Н-да. Теперь смотри сюда.

Мира встала, подошла к противоположной стене и отдернула длинную, во всю стену, занавесь. Стену за занавесью от пояса почти до самого потолка покрывали разноцветные пятна — коричневые, зеленые, голубые.

— Перед тобой карта Западного материка, — пояснила женщина. — На ней нарисовано, что где расположено. Птицы так видели бы, если бы умели летать настолько высоко. К примеру, тут Сураграш, — она взяла длинную тонкую палку и обвела ей чуть не четверть стены. — Граш — вот этот маленький кружок. Голубая линия, что его пересекает — река Кронг. Синее пятно с краю — Срединный океан. Если плыть по нему на восток, окажешься на Восточном материке. Вот здесь, — палка переместилась вверх, — четыре княжества, оставшиеся от бывшей Приморской империи. Вот княжество Тапар, вот Саламир. Попривыкнешь к карте — сама научишься находить. Вот Караграш, — палка ткнулась в границу голубого и зеленого пятен, заплясав на противоположном краю карты. Хотан. Назир. Зибарон. Корунг, — палка тыкалась в разные части стены. — Вот западное побережье и горный хребет Шураллаха. Понятно? Или еще раз объяснить?

Элиза сосредоточенно уставилась на стену. Неужели здесь и вправду нарисован весь мир? Или хотя бы половина? Если маленький кружок и в самом деле Граш, а княжества где-то вверху, то тогда... тогда...

Элиза подошла к карте вплотную и какое-то время пристально ее изучала. Мира с любопытством следила, как девушка водит по карте пальцем и что-то бормочет себе под нос.

— Тогда мы сейчас здесь! — наконец уверенно объявила та, ткнув в значок перечеркнутой короны.

Мира поперхнулась. Она взглянула на место, куда указывал палец Элизы, потом внимательно посмотрела не нее саму.

— Эла, — с изумлением спросила она. — Ты когда-нибудь раньше видела карту?

— Не-а, — тряхнула та головой. — Но все ведь просто. Смотри: вот Граш, от него расходятся четыре дороги. Мы ушли по Старой дороге, шли на запад и на север, потом немного на юг, потом на развилке опять ушли на север. Сколько караван идет до Зибарона, я знаю, а Тилос сказал, что туда еще день пути... ну, когда мы от каравана отстали. Значит, перекресток здесь, — она указала на точку, из которой, извиваясь, разбегались четыре тонких черных полоски. Полоска, идущая вверх, обрывалась почти сразу. — Мы пошли сюда, и шли день и еще полночи. Значит, мы тут.

Девушка замолчала. Мира долго смотрела на нее странным взглядом.

— Знаешь, — вздохнув, сказала она, — Тилос подобрал меня, когда я была на пару лет младше тебя. Тогда здесь еще не построили ничего, Чаттага представляла собой лишь джунгли, болота и тучи москитов. И не только в Чаттаге. Так вот, мне потребовалось три дня лишь на то, чтобы поверить — цветные пятна и есть наш мир. А найти нужное место на карте я сумела лишь через неделю. Ты же справилась за пять минут. — Мира встала, подошла к девочке и крепко прижала ее к себе. — Никуда я тебя не отпущу. Ни через два года, ни через пять. А Тилосу в ухо плюну, если настаивать начнет.

Ошарашенная Элиза не сопротивлялась. Плюнуть в ухо Тилосу? Интересная мысль. И все-таки — кем ему приходится Мира? Жена, любовница? Не похоже. За всю дорогу от Граша девушка не заметила за ними мелочей, что водятся между настолько близкими людьми. Тилос обращался с ней как с хорошим другом или с любимой сестрой, не более того. Родственница? Мира только что сказала, что Тилос подобрал ее... Получается, что двадцать лет назад, даже больше. Стоп! А сколько же тогда лет самому Тилосу? За пятьдесят? Шестьдесят? Выглядит он совершенно неопределенно, в зависимости от освещения можно дать от двадцати пяти до тридцати с небольшим. Зрелый мужчина в расцвете сил, еще не успевший поседеть, но много повидавший в жизни. Но с учетом сорока лет Миры ему все-таки далеко за пятьдесят. Ну да, и Мира тоже выглядит куда моложе своих лет. Значит, шестьдесят... Но столько ведь не живут!

Проделав расчеты, Элиза почему-то расстроилась. Осознавать, что обаятельный Тилос отделен от нее пропастью времени, почти полувеком, было неприятно. Опомнись, дура, насмешливо сказал ей внутренний голос. Пятьдесят лет разницы! Он тебе в прадеды годится!

— Мира, — осторожно спросила она, отстраняясь. — А сколько лет Тилосу?

— Триста тридцать, что ли... — безразлично ответила Мира, но тут же вздрогнула, спохватившись. На ее лице явно читалась досада. — Чтоб мне о порог запнуться! Расчувствовалась, дура... — Она снова плюхнулась на стул и со злостью стукнула кулаком по столу. — Ладно, слово не птица, назад не возьмешь. Садись!

Элиза присела на краешек стула, недоверчиво посматривая на Миру. Что за шуточки? Или не шуточки?

— Нескладно получилось, — Мира уже успокоилась, на лицо вернулось всегдашнее безмятежное выражение. — Но рано или поздно тема все равно бы всплыла. Имей в виду: все, что сейчас узнаешь, не имеешь права рассказывать никому, если только не разрешит Тилос персонально. Иначе — помнишь, вчера речь шла о ментоблоке?

Элиза кивнула. По коже снова прошел знакомый холодок. Может, и врут насчет внезапной смерти, но проверять она решительно не собиралась.

— Хорошо. Ты должна знать следующее: Тилос — не человек.

Мира сделала паузу.

— А кто? Дух? — глупо спросила Элиза и тут же выругала себя за поспешность.

— Если бы... — печально улыбнулась женщина. — Прежде чем говорить о Тилосе, нужно поговорить о богах.

— Ты же говорила, что их нет, — напомнила Элиза.

— Да. Тех богов, которым поклоняются в храмах, нет. Богов, которые живут на небе, в океане, под землей, которым приносят жертвы и которым служат толпы жрецов, никогда не существовало. Всё куда хуже.

Женщина взяла в руки какую-то деревянную палочку и начала рассеянно крутить ее в пальцах.

— Эла, ты когда-нибудь задумывалась, что сделала бы, если бы стала богиней? — спросила она после долгой паузы.

Элиза удивленно посмотрела на нее.

— Богиней? — переспросила она. — Как Назина?

— Как Назина. Или как Курат. Валарам. Кто угодно. Представь — ты протягиваешь руку, что-то желаешь — и твое желание сбывается. Любое. Что бы ты захотела?

— Сто золотых! — быстро сказала девочка. — Или нет, тысячу!

— И?

— Что "и"?

— Что бы ты с ними сделала?

— Ну... — Элиза задумалась. — Я бы еды купила. Много. Всякой-разной. И платьев красивых.

— Замечательно. Пять золотых бы потратила, даже десять. А остальное?

— Ну... А, знаю! Я бы дом купила в Граше. Большой, на пять комнат. Или на шесть. И кровать мягкую. И... и... и сундуки для платьев!

— Еще полторы сотни, ладно. И всё?

Девочка пожала плечами. Дом, еда и красивая одежда — а что еще нужно человеку? Разве что верные друзья, но их за золото не купишь.

— Понятно. С фантазией у тебя плохо. Я могла бы добавить слуг, охрану — не боишься, что другие волчата, как ты, деньги сопрут? — украшения, торжественные приемы, чтобы все тобой восхищались, и так далее. Но они картину принципиально не изменят. Еще ты могла бы вспомнить о мужчинах, возможно, о собственных детях... но тебе еще рано. Неважно. Видишь, Эла, твои фантазии не идут дальше простых удовольствий, доступных любому животному — еда, защита, комфорт. Любая овца могла бы так жить, если бы ей не грозили ножницы стригаля, нож мясника или дикие звери. А что сверх того?

Элиза надулась и отвернулась. Вот еще, овца! И вообще, чего плохого в сытой уютной жизни?

— Не обижайся, — попросила Мира. — Твоей вины здесь нет. Однако же проблема в том, что такой низкий уровень фантазии — не только у тебя. Большинство думает точно так же. И вот однажды, давным-давно и невероятно далеко отсюда, жили-были люди. Сначала плохо жили, вот как мы сейчас, потом все лучше, лучше и лучше. Они все больше узнавали об окружающем мире, учились делать все более и более сложные машины... артефакты, как говорят у нас, и однажды оказалось, что они сравнялись по силе с богами. Она научились строить огромные дома до самого неба, летать по воздуху, как птицы, достигать старых звезд и даже зажигать новые. И они достигли бессмертия. Но когда им больше незачем стало сражаться с природой, чтобы добыть еду и защититься от зноя и холода, оказалось, что они не знают, зачем жить. Не с кем и не с чем бороться, любая ценность есть у любого...

— Даже сундук с алмазами? — недоверчиво переспросила девочка.

— Даже сундук с алмазами, — согласилась наставница. — Хоть десять, хоть сто сундуков.

— Ну, тогда неинтересно. Если у каждого алмазов завались, кому они нужны? Как камни на улице...

— Замечательно! — Мира звонко рассмеялась и потрепала Элизу по голове. — Азы экономики ты уже, оказывается, понимаешь. Но вернемся к сказке. Те люди просто перестали понимать, зачем живут. О, они придумали тысячи новых удовольствий, какие ты даже вообразить не сможешь. Беда только в том, что в течение вечности любые удовольствия приедаются. И тогда они нашли еще одно удовольствие — игру в живые говорящие куклы. Она начали создавать новые миры и населять их существами по своему вкусу, а потом жить там — как короли или генералы. Вот так и появился наш мир, Текира.

— Ага, — кивнула Элиза. — Жрецы так и рассказывают — Курат создал наш мир из кусочка себя и каждый день ходит по небосводу, присматривая за нами.

— Если бы... Видишь ли, Эла, Курат, Валарам, Назина и прочие боги, которым поклоняются в храмах, выдуманы людьми. Их никогда не существовало. Настоящих богов зовут Демиурги, и им никто не поклоняется. На Текире жил только один из них, и звали его Майно.

Элиза вздрогнула и с трудом подавила желание сотворить охранный знак.

— Вижу, ты слышала о нем страшные легенды. Но легенды лгут. Майно никогда не стремился истребить все живое. Он просто развлекался — строил свою империю, заключал и нарушал союзы... ну, сложно объяснить. Главное — что наш мир для него являлся просто местом для игры. Но шесть лет назад горстка героев проникла в его цитадель и убила его. В день его гибели пелена, что скрывала мир, развеялась, и случилось Пробуждение Звезд.

Взгляд Миры стал отсутствующим.

— Я хорошо помню ночь, когда Огненный Пруд впервые взошел из-за горизонта. Я уже работала на Тилоса, но в ту ночь находилась в Джамарале — таком небольшом городе на северо-западе, неформальной столице тарсачьих кланов Северных Колен. Пелена развеялась, когда там еще стоял день, но когда вечером стемнело и не стемнело одновременно... воцарилось безумие. Женщины, разумные рассудительные правительницы, жрицы Назины, воительницы, даже Матери кланов — все потеряли рассудок одновременно. Все нападали друг на друга — припомнив старые обиды или просто так, от страха. Мужчины не отставали, и люди из других племен — тоже. Многие пытались бежать из города, но их догоняли, и...

Мира издала странный звук. Элиза покосилась на нее, решив, что это всхлип, но глаза женщины оставались сухими.

— Знаешь, мне до сих пор иногда снится отблеск звезд в лужах крови на базарной площади. Несколько дней шла резня. На улицах кричали фанатички, предвестившие скорый конец света. Они требовали каяться перед богами, а когда их не слушали, призывали своих сторонников и устраивали очередную бессмысленную бойню. Потом люди поняли, что звезды не несут угрозы, и безумие постепенно сошло на нет. Но только Джамарал... да почти все города заметно обезлюдели. Говорят, только Граш беспорядки почти не затронули — стража Великого Скотовода и наемники храмов подавили их в самом зародыше.

Мира замолчала. Девочка попыталась представить себе, как могло выглядеть небо совсем без звезд. Ну, наверное, как ночью, когда оно затянуто тучами. В Граше такое почти не случается, но на севере, где она жила раньше — сплошь и рядом. Ну и что? Сначала темно, потом звезды проглянули, как в прореху между облаками — а с ума-то сходить зачем?

— Так вот, про Тилоса, — продолжила Мира как ни в чем не бывало. — Когда-то давно, по его словам — больше трехсот лет назад, он был человеком. Больше трехсот, как он сказал, лет на его памяти, но он страшно долго спал мертвым сном и жил... в другом времени, уж и не знаю, как. В общем, на самом деле он еще старше. Он родился в совсем другом мире, потом один из Демиургов забрал его оттуда, дал новое тело, и после каких-то приключений вот уже более трех столетий он живет здесь, на Текире. Он не любит рассказывать, чем занимался на севере до Пробуждения Звезд. Видимо, как-то воевал с Майно. Во всяком случае, тот ухитрился уничтожить его самую крупную базу. После гибели Майно Тилос какое-то время провел за морем, помогая мирно разбирать на части его империю, а потом вернулся сюда, на Западный континент. Вот, в общем. Ну и как тебе настоящая картина мира?

Мира снова замолчала. Элиза пыталась осмыслить ее рассказ. Богов нет, а вместо них какие-то странные Демиурги? И Тилос — не человек? Вернее, человек, но в другом теле? Как такое возможно? Впрочем, боги — они и есть боги, как бы их ни называли. Не стоит смертному сомневаться в их силах. Но если Тилос так стар... так стар!.. если так, то почему он до сих пор не Великий Скотовод? Или не правитель огромной империи наподобие Приморской? Почему он сидит в джунглях, скрываясь от всех? Чего он хочет?

— Я... плохо поняла, — призналась она. — Тилос — он ведь как князь на севере, да?

— Куда больше. Он стоит за княжескими тронами, как раньше стоял за троном Приморской империи. Он правителей дергает за ниточки, как в кукольном театре дергают марионеток. Он, наверное, самый могущественный человек на Текире. Но он очень не любит напоминаний о своей власти. Дружить ему нравится куда больше, чем приказывать.

— И с тобой он дружит, да? Вы ведь в Граш вместе ходили. А ты с ним спала?

Мира вздрогнула, словно от пощечины.

— Элиза, я дам тебе совет, — низким хриплым голосом произнесла она, глядя в пол. — Никогда — слышишь, никогда! — не вздумай предлагать себя Тилосу. В него влюбляются все женщины, но он никогда не отвечает взаимностью. Он может спать с нужными шлюхами вроде Тароны, но по своей воле никогда не прикоснется к тебе и пальцем... Не вздумай, слышишь! Не вздумай... если не хочешь нарваться на его сочувствие и жалость...

Она уронила голову на стол, ее плечи затряслись.

Элиза потрясенно смотрела на нее. Теперь она поняла те взгляды, что Мира исподтишка бросала на Тилоса, готовность, с которой та бросалась выполнять любые его поручения. И... Тарона! Грозная королева тарсаков, что почти довела ее до разрыва желудка тогда, во дворце! Во взглядах, что та бросала на Тилоса, светилась не только ненависть. Так могла смотреть собака, которую избивает хозяин, собака, не мыслящая другой награды за верность. Мира и Тарона, две женщины, прекрасные и такие разные, и она, Элиза, рядом с Тилосом... Если для Тароны Тилос — бросивший ее мужчина, то Элиза — соперница. И какая! Жалкая замухрышка с плоской девчоночьей грудью. С такими не воюют на равных. Таких просто мимоходом стирают с лица земли. И Тарона никогда, никогда не простит ей своего публичного унижения...

Но зачем Тилосу так подставлять ее?

Девушка молча сидела на своем стуле. Похоже, это для нее уже слишком. Как хочется спать...

Мира глубоко вздохнула и выпрямилась, вытирая слезы.

— Извини, — сказала она, шумно сморкаясь в подол рубахи. — Как-то все сразу вдруг навалилось. Да, не слишком красивая получилась вводная лекция. Тараторила, словно девчонка на экзамене, потом разревелась. Ладно. Еще раз напоминаю — никому ни полслова.

Элиза кивнула.

— Хорошо, — Мира стремительно приходила в себя. Она вытерла слезы рукавом, быстро поправила волосы и снова превратилась в спокойную уверенную в себе женщину. О недавней вспышке напоминали тишь чуть покрасневшие глаза. — Еще одно, что ты должна узнать прямо сейчас. Время.

— Что — время? — не поняла Элиза.

— Как измерять время, — терпеливо пояснила Мира.

— Но я знаю, как измерять время! — удивилась девушка. — Есть утро, день, вечер и ночь, есть сутки, потом месяц, потом год. На севере у нас еще есть осьмица, но в Сураграше ей не пользуются...

— Значит, в полдень ты можешь назначить встречу на вечер, — кивнула Мира. — А если нужно встретиться раньше?

— Ну... — задумалась Элиза. — Скажем, когда тень от дерева доползет до... чего-нибудь.

— А если солнце за тучами?

— Тогда... тогда не знаю. А зачем?

— Затем, что после обеда ты занимаешься не только со мной. После меня тебя ожидает Джабраил. Ему что, так и сидеть и грызть ногти?

Девушка пожала плечами.

— На самом деле все просто. Сутки разбиваются на части. В разных местах считают по-разному, но у нас — на двадцать частей. Каждая часть называется часом. Час разбит еще на сто частей — минут, а минута — на пятьдесят секунд. Есть и более мелкие единицы времени, но тебе они пока неинтересны. Взгляни вон туда.

Элиза повернула голову. Над дверью сидела круглая штука — диск под хрустальным колпаком. Диск покрывали разнообразные насечки и... цифры. Точно, цифры. Она вспомнила, что видела такой же диск над входом в столовую, но не обратила внимания, приняв за украшение. Теперь она разглядела, что из центра диска идут металлические полоски. Одна из полосок непрерывно скакала от одной насечки к другой, за диском ей в такт что-то тихо щелкало.

— Самая тонкая и длинная стрелка отсчитывает секунды. Та, что чуть короче — минуты. Самая короткая — часы. Отсчет идет с самой верхней отметки. Ты знаешь начертания цифр? Сколько сейчас времени?

Элиза задумалась. Редкие красные отметки, видимо, часы. Длинные черточки между ними — минуты. Короткие — секунды.

— Тринадцать часов... — неуверенно начала она. — Три минуты... Четыре секунды... ой, нет...

Наверное, нужно считать минуты и секунды не от границы часа, а с самого начала, с верха. Пять плюс пять плюс пять... плюс еще три...

— Тринадцать часов сорок восемь минут и двадцать... нет уже двадцать пять секунд, — наконец, решила она.

— Умничка, все правильно, — одобрительно улыбнулась Мира. — Запомни: завтрак здесь в половине шестого, то есть в пять пятьдесят, обед в двенадцать часов, ужин в половине восемнадцатого. В двенадцать пятьдесят я жду тебя здесь. В шестнадцать часов идешь к Джабраилу. Сегодня, правда, он занят, так что с ним начнешь занятия с завтрашнего дня. И не забывай — в восемнадцать часов у твоей группы занятия рукопашным боем. На сегодня все. В свободное время как следует подумай над тем, что узнала сегодня, а заодно и потренируйся со счетом времени. Не бойся, сложно только поначалу. Через осьмицу, или неделю, как у нас ее называют, ты и представить не сможешь, как без часов обходилась. Ну, беги. У меня дела.

Мира еще раз улыбнулась Элизе и повернулась к ней спиной, перебирая пергаменты на столе. Девушка заметила, что ее руки слегка дрожат.

— Э-э-э... я пошла... — осторожно сказала Элиза и бочком вышла из комнаты. Оставлять Миру одну жалко, небось опять реветь начнет. Но и над душой стоять тоже не хотелось. Ну да небось ей не впервой...

Остаток времени до ужина она провела на берегу небольшого ручья, бездумно наблюдая за облаками. Снова вернулась боль в теле, приглушенная, но все равно ощутимая. Когда прозвонил колокол, Элиза с трудом встала и побрела на звук.

Съев большую миску просяной каши с овощами, она потащилась на поле, где уже собралась ее группа. Парни, за исключением Кумена, поприветствовали ее кивками головы. Никто не поинтересовался, где она прохлаждалась днем, и она мысленно порадовалась их нелюбопытности. Еще неизвестно, как товарищи отнесутся к ее обучению всяким премудростям. Вдруг выскочкой посчитают? Еще и врать бы пришлось о разговоре с Мирой. Голова звенела пустотой, и придумать что-то складное вряд ли получилось бы.

Инструктором по рукопашному бою оказался невысокий пузатенький мужичок с заметной лысиной. Он настолько не походил на бойца, что Элиза поначалу приняла его за ненароком забредшего не туда местного крестьянина. Лишь когда парни начали суетливо строиться в одну шеренгу, она сообразила, что к чему и, вскочив на ноги, поспешно поклонилась ему.

— Меня зовут Бараташ, — представился тот, поклонившись в свою очередь. — Ты новенькая, тебя зовут Элиза. Заш! — внезапно скомандовал он. Элиза растерянно посмотрела на него, потом оглянулась. Оказалось, что все парни сели на пятки, и только она одна возвышалась над ними. — "Заш" означает "сесть", — пояснил ей Бараташ.

Элиза неловко села рядом с остальными. Сидеть на пятках оказалось страшно неудобно. Она поерзала, потом поджала под себя ступни. Стало немного легче.

Инструктор сел перед ними и глубоко поклонился, коснувшись лбом земли. Ученики ответили тем же движением. Девушка ожидала, что сейчас Бараташ начнет что-то рассказывать, но тот лишь выпрямил спину, сложил руки на колени и закрыл глаза. Поерзав несколько мгновений, Элиза решила последовать его примеру.

Спустя какое-то время — Элиза прикинула, что прошла, наверное, пара минут — инструктор скомандовал:

— Кум!

Ученики поспешно вскочили. Бараташ повернулся к Элизе и пояснил:

— Ритуал камма перед началом тренировки служит для очищения своего разума от всего лишнего. В следующий раз попытайся полностью расслабиться и прочувствовать свое тело. Забудь про все, что не связано с тренировкой — сейчас оно осталось в другом мире. Выйди сюда!

Элиза нерешительно сделала шаг вперед.

— Ближе! — усмехнулся Бараташ. — Не бойся, не кусаюсь.

Элиза подошла поближе и выжидающе уставилась на инструктора.

— Ударь меня! — скомандовал тот. — Со всей силы, как хочешь и куда попало. Ну?

Девушка нерешительно оглянулась. Остальные смотрели на нее с каменными лицами. Она пожала плечами и несильно ударила Бараташа в грудь.

Тот даже не пошевелился.

— Досталось тебе сегодня, да? — сочувственно поинтересовался он. — Руки не поднимаются, ноги не двигаются?.. Я же сказал — со всей силы! Бей!

Слегка обозлившаяся Элиза размахнулась и ударила уже со всей силы. Она целила в лицо, но почему-то промахнулась. В момент удара инструктор чуть сдвинулся в сторону, и кулак пронзил пустоту.

— Давай, давай! — поощрил ее инструктор. — Или мне к повару сходить, добавки тебе попросить?

Элиза ударила без замаха, стараясь попасть в нос. Кулак опять провалился в пустоту, но она оказалась готова и к такому. Чуть повернувшись, она взмахнула левым кулаком, а когда и тот не встретил сопротивления, пнула Бараташа в пах.

Инструктор не стал отбивать ее ногу. Он скользяще шагнул вбок и легко лягнул девушку в опорную ногу, прямо под колено. Нелепо взмахнув руками, она с размаху шлепнулась на траву, задохнувшись от удара спиной. Однако вместо ожидаемого общего хохота на поле продолжала стоять тишина. Элиза повернула голову и увидела все такие же каменные лица парней. Карос глядел на нее даже с сочувствием. Только Кумен ухмылялся краем рта.

— Чего скалишься? — поинтересовался у него инструктор. — Думаешь, круче ее? Ну-ка, давай сюда. Ты! — он ткнул пальцем в девушку. — На место.

Стараясь не кривиться от боли в отбитой спине, Элиза медленно поднялась на ноги и вернулась в шеренгу, кое-как сев на пятки. Кумен с обреченным видом поднялся и вышел к Бараташу.

— Мой удар сверху-сбоку, — спокойно сказал тот. — Техника защиты — на твой выбор. Готовься. Ап!

Он занес над головой раскрытую ладонь правой руки и не слишком быстро ударил сверху вниз. Кумен, чуть присев, шагнул влево, скользящим движением предплечья отводя бьющую руку вправо от себя, на четверть оборота развернулся на передней ноге, потом захватил шею учителя сгибом локтя и, поворачиваясь в обратную сторону, попытался опрокинуть его на землю. Однако тот встал как вкопанный и парень, пыхтя затоптался на месте. Бараташ чуть повернулся, присел, ухватил Кумена за кисть руки, и внезапно тот затанцевал на цыпочках с вывернутым вверх локтем, чуть поскуливая от боли.

— Ты труп, — сказал ему учитель, отпуская руку. — Сколько раз тебе говорить — рука скользит вдоль плеча и шеи противника, а не лупит сгибом локтя со всей дури! В настоящей драке я бы подставил левую руку, а правой всадил тебе нож в брюхо. Чем смеяться над новичками, лучше бы упражнялся в свободное время. На место!

Ни на кого не глядя, Кумен вернулся к остальным.

— Хап! — скомандовал Бараташ, и ученики повскакивали на ноги. — Элиза, встанешь в паре с Равеном. Для начала — разминка...

Утренний кошмар продолжился. Разминка оказалась не такой уж и тяжелой — по сравнению с утренней пыткой, во всяком случае. После нее ученики разбились на пары и начали, крутясь, шагать друг вокруг друга.

— Согнуть колени! — покрикивал Бараташ, расхаживая вокруг. — Элиза, не стесняйся! Присядь ниже, ниже! Ты же как на ходулях стоишь! — В доказательство он толкал Элизу в плечо, и та чуть ли не кубарем катилась по земле. — Шаг скользящий, пятку не задирай!

Потом начались кувырки через голову. Элизе милостиво позволили опираться на землю обеими руками, остальные же, казалось, почти не касались рукам травы. Девушка сразу же отбила себе бока, пятки и растянула руки. Бараташ только ухмылялся, глядя на нее.

— Через неделю научишься кататься, как шарик, — пообещал он. — Да ты не бойся! Что ты как в омут бросаешься? Тебя не кувырок заботить должен, а что после него делать. Сворачивайся! Колени, колени к животу подтягивай!

Кувырки вперед и назад, разные шаги, а потом и первые приемы — техники, как назвал их учитель — все слилось в сплошную карусель. Когда тренировка окончилась, девушка снова подумывала лечь под кустик и умереть. Останавливало лишь одно — ехидный взгляд Кумена и его наглая усмешка, которую тот посылал из-за спины инструктора. Немного отдышавшись, Элиза поклялась себе, что рано или поздно превзойдет этого гада по всем статьям. Вот тогда посмотрим, кому ухмыляться захочется!

Потянулись долгие дни. Поначалу Элиза, не привыкшая к четкому распорядку дня, умирала чуть ли не ежечасно. Боль в мышцах прекрасно дополнялась полной кашей в голове: Мира и Ленара, жена Джабраила, загружали ее таким количеством сведений, что те, казалось, лезут даже из носа. Объем пирамиды путался с площадью треугольника, а названия созвездий — с именами сто лет как пересохших рек. Карта, изначально тянувшая к себе, обещавшая захватывающие путешествия, превратилась в орудие пытки. Терпеливая Мира снова и снова повторяла названия племен и холмов по всему Грашу, Караграшу и Сураграшу, и Элиза добросовестно вторила ей, чтобы уже через минуту забыть их напрочь. Ленара, к которой иногда присоединялся сам Джабраил, только качала головой, слушая невообразимые названия первоэлементов, выдумываемые Элизой вместо забытых настоящих имен. В редкие перерывы между занятиями Элиза утаскивала к себе под навес свиток или книгу и пыталась запомнить незнакомые ранее слова чужих языков. Тилос куда-то запропастился, и поначалу она чувствовала себя неуютно среди такого количества пусть дружелюбных, но все-таки чужих людей. Однако уже на четвертый день она полностью привыкла и перестала сжиматься от взглядов.

Жизнь стала если и не лучше, но уж точно куда интереснее.

Я прихожу в себя от струи холодной воды в лицо. Слабо шевелюсь, пытаясь отклонить голову, помешать воде затечь в нос. По мерзкому вкусу на губах ясно, что ее набирали отнюдь не в горном роднике.

— Жив, парень? — участливо спрашивает кто-то неопределенный. В глазах плавают разноцветные круги, но зрение постепенно проясняется. Надо мной склоняются двое, по виду — типичные бродяги.

В голове мутится, и что-то мне сильно не нравилось. Лица бродяг? Нет. Два добродушных нескладных мужичка. Что-то еще...

Затылок екает тупой тяжелой болью. С трудом удерживая стон, я высвобождаю из-под себя руку и осторожно щупаю голову. Мокро и... липко. Под пальцами слегка саднит — видимо, кожа рассечена. Боль нарастает и пульсирует в такт ударам сердца. Но череп не пробит, и за то спасибо. Кто же меня так, а? И за что?

— Я... жив... — рассаженные губы с трудом выговаривают слова. — Спасибо... Кто?.. Где?..

— Ну и слава Пророку! — облегченно выдыхает тот, что повыше. Его пшеничные волосы грязными сосульками свисают на лоб, через левую скулу тянется короткий грубый шрам, мало не зацепивший глаз. — А мы, вишь ты, топаем с Кочергой по тракту, а тут видим — телеги разбросаны, люди валяются, ты вот в бреду что-то бормочешь... Разбойнички, вишь ты, в здешних местах совсем распоясались, средь бела дня обозы грабят. Ну, а я, вишь ты, и говорю Кочерге...

— Уймись, Вишка! — обрывает его второй, повыше и поуже в кости. Жидкая седая бороденка, подстриженные под горшок волосы, рваная рубаха, подпоясанная веревочкой. — Не понимаешь — человеку по башке досталось! Ему сейчас отлежаться надобно, а не твое сорочье трещание слушать. Слышь, парень! — уже ко мне. — Помирать не собираешься, а? Смеркается, поди-ка, надобно тебя подальше от мертвяков оттащить. Негоже среди мертвяков ночь коротать, негоже...

Удостоверившись, что я пока не помираю, двое незнакомцев подхватывают меня под руки и грубо волокут куда-то. Постепенно я прихожу в себя настолько, что сам начинаю переставлять ноги, а потом шагаю уже самостоятельно, лишь слегка придерживаясь за снова разговорившегося Вишку. Смеркается, но мои спутники не спешат устраиваться на привал, видимо, торопясь отойти от побоища подальше. Странно. Обычно разбойники не режут обозных, даже если те пытаются отбиваться. Порежешь — глядишь, родственнички обидятся, облаву устроить захотят. Барахлишко же заново нажить можно, дело житейское. Хотя в последнее время народ озверел. Голодно...

Но что же мне так не нравится? Смутное ощущение где-то глубоко внутри, что-то, не имеющее названия, не выражаемое словами. Надо прийти в себя...

Наконец мои спутники устало плюхаются прямо на обочину. Я валюсь рядом. Голова все еще пульсирует в такт сердцу, но уже слабее. Кожу саднит, но не беда. Череп наружу не глядит, и ладно.

Костер разжигать Кочерга с Вишкой не торопятся, отдуваются. Странно — я почти не запыхался. Может, потому, что на них полдороги ехал?

— Ну что, паря, — раздумчиво спрашивает Кочерга, — жив? Звать-то тебя как?

Внутри словно что-то щелкает. Смутное ощущение внезапно оформляется в четкое понимание. Так вода могучим потоком врывается в малейшую течь в дамбе, в мгновение ока размывая и разрушая ее до основания.

Кто я? Почему не помню ничего, что со мной случилось? Как я оказался посреди останков разгромленного обоза? Шел ли я с ним как тележник или как случайный попутчик? Или, может, я — разбойник, из тех, кто грабил обоз? Хотя нет, последнее вряд ли — на мне простая домотканая рубаха и портки, босые ноги и даже нет пояса, за который можно засунуть хоть плохонький нож. Машинально щупаю подбородок — трехдневная щетина, но не борода. Значит, я брился. Но местные смерды не бреются, я точно помню. Я — благородный? Или смерд, но из другого княжества?

Почему я знаю про другие княжества, но не помню ничего о себе? Кто я?

Как меня зовут?

— Да уж, досталось тебе, паря, — констатирует Кочерга, сочувственно кивая при виде моего ошеломленного лица. — Неужто и имя свое забыл? Ну, по башке кистенем получить — никому мало не покажется. У иного и черепушка бы треснула. Ладно, лежи давай. Утро вечера мудренее, авось да вспомнишь что. Слышь, Вишка, ты бы набрал какого-никакого хворосту, а? В темноте вечор коротать не хочется, мертвяки неподалеку. Мало ли что...

Я переворачиваюсь на спину, вытягиваюсь во весь рост и глубоко вдыхаю стремительно свежеющий воздух. Ошеломление проходит так же внезапно, как и наступило. Из глубины всплывает иное чувство, словно чужой — и в то же время мой собственный — голос что-то неслышно нашептывает во мраке.

Не надо паниковать. Все уладится. В нужное время все придет само.

— Твой отвар, почтенный Убугуй, — раб заискивающе улыбнулся. Глаза у старца, несмотря на белоснежную бороду, оставались молодыми и острыми. Его взгляд словно прокалывал насквозь. Рабу всегда становилось не по себе, когда старик со свитой проезжал через их деревню, и особенно — когда он останавливался здесь на ночь. Молчаливые стражи выглядели опасными, но старик выглядел куда хуже. Однажды раб запнулся и чуть не опрокинул ему на колени черный отвар из широкой медной чаши, но старик, хотя и глядел в другую сторону, небрежно-молниеносным движением поддержал поднос, так что ни капли жидкости не выплеснулось на пол. Потом старец медленно повернул голову, и от его взгляда раб отшатнулся, словно от удара плетью. Весь вечер он старался не попадаться приезжим на глаза. Старик так и не произнес ни слова, но видевший ошибку раба хозяин трактира все равно жестоко выпорол его.

Вот и сейчас старик принял у него чашу, даже не взглянув, словно раб был пустым местом. Да он и был пустым местом — старый, еле таскающий ноги, с давно спаленной беспощадным южным солнцем когда-то белой кожей. Уже скоро стражники придут за ним, ударят по голове дубиной и за ноги оттащат труп подальше в степь... Раб вздрогнул и поспешил скрыться. Лучше пусть смерть проглотит его позже, чем раньше, а знатный гость вполне мог потребовать его головы за любой проступок.

Тот, кого в деревне знали как Убугуя, был не в духе. С самого утра у него ломило спину и хрустело в боках. Сорок пять лет — не шутка. А еще за последнюю неделю к ним не пришел ни один заказчик. Плохо. Младшие уже начали коситься на него, шептаться по углам. Если все продолжится именно так, ему недолго оставаться главой организации, несмотря на свои заслуги. Нужно срочно что-то придумать, но что? В голову, как назло, не лезло ни одной умной мысли. Скука и неизвестность томили старика.

Маленький общий зал, даже не зал, а открытая терраса, сегодня пустовал. Местные не так богаты, чтобы посещать его, а проезжих в последнее время заметно поубавилось. Убугуй знал причину — он любил всегда все знать — и совсем не завидовал хозяину. Старые торговые пути оскудевают купцами, наступающие пустыни и южные пылевые бури гонят племена на север. Караваны нынче ходят там, где еще недавно разве что раз в год проносилась шайка отчаянных ахмузов. Скорее всего, постоялый двор разорится еще до лета. Жаль. Старик любил эту террасу, любил наблюдать с нее восход первых звезд, возносить хвалу Назине под всевидящим взглядом голубых алмазов ее Фибулы. Печально, если он не сможет встретить здесь свою последнюю ночь. Впрочем, с террасы его дома на Бритвенной скале тоже открывается хороший вид. Может, разорение трактира не станет такой уж плохой новостью...

— Приветствую тебя, почтенный!

Старик неторопливо повернулся. Он заметил незнакомца сразу, как только тот вошел на террасу, но не подал вида. С виду не то сапсап, не то гулан, а может, и ублюдочный отпрыск какого-нибудь северянина. Молодой мужчина, почти юноша, лет восемнадцати или двадцати, с жидкой бороденкой и усами, тот какое-то время стоял с принятой от раба чашей горького напитка, озираясь по сторонам. Судя по запыленной дорожной одежде — гонец. От кого и кому, а главное — какие вести он везет? Хорошо бы завязать с ним разговор, подумал тогда Убугуй. И вот сейчас рыба сама шла ему в сети.

— Вечер долог, почтенный! — вежливо произнес чужак. — Не возражаешь, если присяду за твой столик? Вдвоем веселее коротать время.

Убугуй медленно склонил голову. Незнакомец опустился на стул. Из-за неловкого движения чаша выскользнула у него из руки, но он успел перехватить ее в воздухе. Несколько капель брызнуло на стол и на пол. Неплохо, мелькнуло в голове Убугуя. Если бы парню в детстве дали надлежащую тренировку, он стал бы хорошим бойцом. А может... может, он — подосланный убийца? Или грабитель? Что же, скрывающиеся в ночи Летучая Мышь или Скользящий Удав, а может, оба сразу, уже держат его под присмотром. Удав славился умением стрелять отравленными шипами, да и он сам, Убугуй, еще на многое способен. Стоит парню сделать неловкое движение — и он труп. Беспокоиться стоит разве что о нескольких лишних монетках, хозяину за беспокойство. Старику стало весело. Вот бы чужак и в самом деле попытался. Все какое-то развлечение...

Какое-то время они в молчании пили настой. В последнее время пошла мода класть в него тростниковый сахар, но патриарх только насмешливо фыркал, когда слышал о таком. Сейчас он прихлебывал горячую терпкую жидкость и внимательно изучал пришельца из-под полуприкрытых век.

— Не хочешь сыграть в "два дома", почтенный? — наконец осведомился явно скучающий пришелец. Нет, он все-таки не убийца и не грабитель, иначе давно попытался бы напасть. — Малая ставка, половина медного ксера на кон? Просто чтобы развлечься?

— Не возражаю, — величаво кивнул Угубуй. — Но почему, незнакомец, ты думаешь, что я не могу сделать достойную ставку? Неужели я так бедно выгляжу?

— Ну... — замялся незнакомец. — Как бы тебе сказать... Не то, чтобы ты выглядел бедно, но... Впрочем, если хочешь, можно поднять ставки. Что ты предлагаешь?

— Мидат, — если чужак согласится на непомерную ставку, он уйдет отсюда голым. Или вообще не уйдет, смотря насколько проиграется. Если же не согласится, можно пойти на попятную. В конце концов, вечер действительно скучный.

Пришелец сдавленно охнул.

— Серебряный мидат... — пробормотал он. — А ты шутить не любишь, почтенный. Ладно. Никто не может сказать, что Софар из Наамита не отвечает на вызов!

Софар, Софар... Что-то знакомое, но откуда — непонятно. Ладно, он вспомнит во время игры. А Наамит — не местность ли в шести днях пути отсюда? Ну, парень, не повезло тебе... Дураков вроде тебя надо учить, и мой урок ты долго не забудешь.

Убугуй сделал движение пальцем, и Юркая Ящерица вынырнул словно из ниоткуда, склонившись перед хозяином.

— Принеси мой набор для "двух домов", — сухо сказал старик. Он не любил Юркую Ящерицу и не доверял ему, а потому старался держать под присмотром. Слуга кивнул и так же неслышно исчез. — Значит, ты Софар. Меня зови Кухзар.

Софар привстал и неловко поклонился, снова чуть не сбив свою чашу на пол. Старик еле слышно хмыкнул. Реакция у парня и в самом деле неплохая, но вот с координацией явно проблемы.

Спустя несколько ударов сердца слуга снова возник перед столиком и осторожно поставил на него плоскую костяную коробку. Убугуй небрежным движением распахнул ее и с удовольствием услышал, как снова задохнулся пришелец. Еще бы — не каждый день видишь инкрустированное золотом поле, топазовые фишки и нефритовые бросальные кости с серебряными метками! Заказчику набор обошелся не меньше, чем в три золотых монеты (и одна из них ушла на кости с секретом), а теперь им владел Убугуй.

Парень сглотнул и осторожно взял в руки кости, потом аккуратно бросил их на поле. Первым ходить выпало Убугую, и тот довольно хмыкнул про себя. Похоже, даже судьба сегодня вечером на его стороне.

Поначалу игра действительно благоприятствовала патриарху. Кости неизменно выпадали чуть лучше, чем у соперника, а единственный раз, когда тому выпал куш, он оказался вынужден раньше времени вернуть свою фишку на двор, позволив Убугую блокировать несколько черных фишек еще до того, как они покинули дом. Однако потом он сам оказался вынужден освободить одну позицию, и ее тут же заняла фишка Софара. И с костями перестало везти — ему и сопернику выпадали схожие комбинации, так что и темные, и светлые фишки возвращались домой почти одновременно.

— Куда путь держишь? — осведомился Убугуй, пока проезжий нерешительно взвешивал кости в руке, примериваясь сделать бросок. — Ты выглядишь усталым и запыленным, не в обиду будь сказано. Ты посланник?

— Нет, почтенный, — качнул головой парень. — Я просто еду ко двору Великого Скотовода предложить свою службу. Мое племя голодает, и я решил... ну, заработать.

Убугуй бросил кости. Хотя выпала мелочь — три и два, у него все еще оставалось преимущество. Наверное, ему даже не придется использовать особенности игральных костей, чтобы победить в партии. А потом несчастный парень начнет делать ставку за ставкой в надежде отыграться, проигрывая все больше и больше. Убугуй даже решил пожалеть его и отпустить с миром, если у него не хватит денег, чтобы оплатить проигрыш. Но раньше времени говорить незачем — пусть Софар помучается.

Парню снова выпала мелочь. На мгновение старик заколебался. Может, стоит положиться на судьбу? Сжульничать он всегда успеет — и в третьей партии, и в пятой. Если проезжий глупец выиграет в первой партии, оно даже хорошо — с тем большим азартом он проиграет остальные. Но момент бесследно прошел. Не пристало ему, патриарху Убугую, проигрывать какому-то бродяге.

— Хотя племя голодает, у тебя хватает денег, чтобы делать большие ставки, — патриарх взвесил кости, из-под опущенных век разглядывая Софара. — Не лучше бы купить на них пару десятков овец на развод?

Взгляд парня панически метнулся по террасе, на скулах заиграли желваки. Эге, мелькнуло у патриарха в голове, а ведь он чего-то боится...

— Я... племя дало мне деньги, чтобы я мог купить себе оружие и... хорошую одежду... Иначе Великий Скотовод не примет меня на службу! — наконец выпалил Софар, облизнув губы. — Но я не хочу играть на все деньги.

Так, понятно. Никакое племя его, разумеется, никуда не отправляло. Скорее, парень — обычный вор или разбойник, уносит ноги, пока их не оборвали конями рассерженные родственники жертв. Вот и верь людям... Бросок костей принес Убугую пять и шесть. Отлично! Но Софар выбросил пятерку с четверкой и радостно вернул в дом сразу две своих фишки.

Патриарх решил больше не рисковать. Когда кости в очередной раз оказались у него в руках, он чуть сдавил их в пальцах, вызвав смещение внутренних железных грузов. Разумеется, очередной бросок принес ему куш. Две шестерки отразились в глазах Софара, словно занесенный над головой меч. Судя по всему, он уже горько раскаивался, что предложил игру, но отступать ему некуда. Кости выпали из его руки. От броска Убугуя грузы снова сместились, и теперь грани показали две единицы. Стиснув зубы, Софар двинул свою фишку на четыре позиции вперед, заведя ее на двор. Вот так, мальчуган, помучайся, помучайся!.. Выбросив две пятерки, Убугуй завел на свой двор еще четыре фишки и с нескрываемой насмешкой уставился на противника. У того заметно дрожали руки. Пять его фишек, против одной у патриарха, еще не были заведены на двор. Его могло спасти только чудо. Софар занес руку, потом опустил, словно передумав, и, наконец решившись, швырнул кости на стол.

Внезапно у Убугуя перехватило дыхание. Вместо того, чтобы показать единицы и двойки, кости легли вверх двумя шестерками. Куш! Учитывая две единицы от предыдущего броска, двойной куш! Шесть шестерок! Что произошло? Как такое могло случиться? Он непонимающе смотрел, как явно воспрянувший Софар вернул на двор все пять своих костей, да еще и переместил одну кость в дом, обогнав Убугуя.

Патриарх заставил себя успокоиться. Скорее всего, он неправильно сжал кости, плохо установил грузы. Ну что же, мальчишке повезло — в первый и последний раз. Он, Убугуй, все равно выйдет победителем.

Бросок — и у патриарха снова екнуло сердце. Единица и двойка, что позволило завести на двор только одну фишку. Невероятно! На сей раз он сделал все правильно. Почему не выпал еще один куш? Такого не может произойти! Или все дело в том, что хитрый механизм, управляющий железными шариками в костях, начал портиться? Обязательно нужно отдать их мастеру, чтобы тот починил как следует.

Проклятые кости, между тем, решительно отказывались повиноваться. Убугуй чувствовал, как смещаются под пальцами бугорки рычагов, но несколько раз подряд ему выпала какая-то дрянь. Вот Софар снова выбросил куш и завел со двора в дом четыре фишки. Две оставшихся лежали совсем близко к дому. Скорее всего, следующих ходом парень заведет их на двор и без особого везения. Неужто он, патриарх Убугуй, проиграет первую же партию в "два дома" неизвестно откуда взявшемуся бродяге?

Кости снова подвели. Четыре и два. Одна фишка заведена в дом, вторая вплотную приблизилась к нему, но это уже не имело значения. В доме оставались еще четыре его фишки, в то время как у Софара — только две. Лишь чудо даст патриарху еще один ход, и двойное чудо потребуется, чтобы выбросить высокий куш на испортившихся костях. Да что же такое творится?!

Однако Софар не спешил бросать кости. Он держал их в руке, задумчиво глядя на патриарха.

— Даже здесь ты жульничаешь, Сатарх! — наконец, с осуждением произнес он.

Только его, патриарха, воины знали тайное имя. Чужак точно не являлся его воином... Не успев додумать мысль, Убугуй вскочил на ноги, выхватывая из рукава отравленный стилет. Сидящий в углу раб, продемонстрировав неожиданную прыть, серым тушканчиком порскнул в сад. Юркая Ящерица метнулся через комнату с занесенным для удара мечом. Он рухнул на пол, не добежав до пришельца пары шагов. Убугуй точно видел, что тот, кто назвался Софаром, даже не пошевелился, лишь в его глазах мелькнули странные голубые искры. Почему не стреляют стражи? Привычным движением патриарх метнул стилет, одновременно отпрянув назад. Каким-то даже ленивым движением Софар перехватил оружие в воздухе, зажав пальцами клинок. Нанесенный на металл яд, попав на кожу, должен убить любого за несколько ударов сердца, но парень даже не сглотнул.

— Какой ты, однако, нервный, Сатарх! — покачал он головой, роняя оружие на пол. — Я ведь даже не ударил тебя. Не оглядывайся по сторонам, стражей снаружи я обезвредил еще до того, как вошел. Не волнуйся, они оба живы... как и тот, — чужак мотнул головой в сторону Юркой Ящерицы.

— Кто ты такой? — просипел патриарх, прижимаясь к стене. Следовало бы метнуться к перилам, перескочить через них и устроить прятки на ночной улице, но Сатарх внезапно понял, что чужак достанет его в любой темноте. Вот так влип, мелькнуло в голове. Напыщенный дурак, ты забыл, как кончают утратившие осторожность? А ведь ты утратил осторожность, ох, утратил...

— Софар из Наамита, — любезно поклонился парень. — Я ведь, кажется, представился. Впрочем, у меня много имен, и иногда я и сам в них путаюсь. Сядь, Сатарх, и расслабься. Если бы мне потребовался твой костлявый труп, я бы давно получил его. Сядь, кому говорят! — внезапно рявкнул он.

Убугуй глубоко вздохнул и изгнал из души страх. Действительно, чужак давно убил бы его, если бы хотел. Патриарх осторожно присел на край плетеного соломенного сиденья, стараясь не смотреть на распростертого на полу слугу.

— До недавнего времени я исправно выкупал у твоих убийц контракты на свою голову, — сказал Софар, и Убугуй внезапно сообразил, с кем имеет дело. Убрать фальшивую бородку, тряпичные вкладыши за щеками, стереть со щек темный сок... Осел! Его желудок сжало медным кулаком. — И не только на мою. Однако несколько дней назад Тени без предупреждения напали на меня, подвергнув опасности моих спутников. Мне пришлось убить их, и я до сих пор страшно зол. Ты мне веришь? — быстро спросил он, и Убугуй кивнул. Он и в самом деле верил. Если он уйдет отсюда живым, придется выяснять, кто из его слуг решил сыграть в самостоятельную игру. Ослушникам предстоит умереть крайне неприятной смертью...

— Так вот, — продолжил лже-Софар, — я, конечно, допускаю, что нередко грубил твоим ребятам, но, согласись, к ним трудно относиться с симпатией. Я всегда вел честную игру и старался не перебегать Теням дорогу. Вы ни разу не потеряли деньги из-за того, что я оставлял себе чью-то жизнь из заказанных вам. Но последнее нападение на меня изменило порядок вещей. У меня возникло сильное желание извести Теней под корень. Знаешь, я не всегда потакаю своим прихотям, но сейчас искушение настолько сильно, что я с большим трудом сдерживаюсь. Но я человек разумный. Наемные убийцы и шпионы существуют потому, что на них есть спрос. Уничтожу вас — кто-то обязательно появится на вашем месте, и с ними снова придется договариваться, тратить время и деньги... А у меня не так много и того, и другого. Я пощажу тебя и твою жалкую кучку ассасинов. Но отныне все меняется.

Убугуй кивнул. Он тщательно подавил раздражение, вызванное нахальным тоном. Тилос, носящий маску северного посланника, но им не являющийся — он действительно способен истребить Теней, всех до единого, как уже уничтожил предыдущего патриарха с его многочисленной охраной. Следовало понять, как вести себя дальше, а пока сидеть тихо и не возникать. Чем больше враг раскрывает о себе, тем хуже для него.

— Я не стану истреблять Теней. Но с сегодняшнего дня перед тем, как убить человека, твои люди должны сказать ему слова: "Солнце заходит для всех". Если человек ответит "Но иных ведет другой свет" — его жизнь принадлежит мне. Тогда Тени уйдут и больше никогда не приблизятся к нему. Что вы скажете заказчику — ваша головная боль. Компенсировать ущерб я более не намерен. Если же твои люди снова попытаются своевольничать, я накажу Теней, жестоко накажу. И имей в виду — начну с тебя.

Тилос резко встал.

— Помни, Сатарх: ты жив лишь потому, что я знаю — ты ни при чем. Но не стоит играть со мной в глупые игры. Видишь ли, кости всегда ложатся так, как мне нужно.

Он взглянул на стол, и Убугуй с ужасом увидел, как игральные кости сами по себе покатились по доске, остановившись шестерками вверх. Легкое дуновение воздуха, движение во мраке ночного сада — и гость исчез, словно и не появлялся. Патриарх сидел, тяжело дыша от злобы. Нет, определенно кто-то поплатится жизнью за сегодняшний вечер! Но так жить нельзя. С проклятым Тилосом нельзя ходить по одной земле. Конечно, прямая схватка окажется гибельной. Но наверняка высокомерный наглец отдавил ноги и другим! Вдруг да найдется в мире сила, способная сломать ему хребет?

Первые десять дней оказались самыми тяжелыми. В джунглях начинался сезон дождей, но плохая погода не отменяла тренировок. Поупражнявшись с ножами под проливным ливнем, Элиза подцепила сильный насморк. Мира сделала ей несколько травяных настоек и заставила дышать паром от горячих отваров, но из носа все равно текло как из ручья. Трещала голова, ломило тело, текст расплывался перед глазами, и не только из-за простуды. Вскоре девочка стала подумывать о том, чтобы пожаловаться Мире на постоянную усталость. Та наверняка посочувствует, поможет...

Однако через две седмицы жизнь постепенно наладилась. Элиза уже не падала носом в землю после очередных полусотни отжиманий, а находила в себе силы встать и походить кругами, жадно хватая воздух. Привыкший к работе ум и заметно улучшившаяся память на лету схватывали все, что рассказывали учителя. Уже через тридцать дней Элиза довольно уверенно выдержала проверки по географии Северного Граша, дробям и геометрии. Ленора наконец-то доверила ей настоящие химикаты, и девушка отпраздновала событие ожогом от соляной кислоты на предплечье.

— Растяпа! — сердито сказала ей Ленора, подметая с пола осколки колбы. — Думаешь, склянки на деревьях растут?

Девушка только виновато вздохнула, поудобнее устраивая на коленях перевязанную руку.

Тилос появился только через семьдесят дней — почти три периода, как уже начала привыкать Элиза. Он улыбнулся издалека, но разговор не завел. Рассеянно кивая в ответ на доклад заметно оправившегося Камтона, он ушел в подземную лабораторию и целый день провел там взаперти с Мирой и Джабраилом. Тем же вечером он снова исчез.

О будущем Элиза не беспокоилась. Ей понравилось учиться, и она и думать забыла, что где-то там, за пределами Чаттаги, лежит большой жестокий мир. Чужаки сюда проникнуть не могли. Поля и леса запретного места снабжали его обитателей всем необходимым, и остальной мир просто не существовал.

Время шло. Элиза окрепла. Под темной от загара кожей постепенно прорисовывались мускулы, и она быстро росла. Из затравленного мышонка она превратилась в крепкую, уверенную в себе молодую девушку. Даже Кумен перестал бросать на нее презрительные взгляды и однажды целое занятие честно работал с ней в паре.

Из группы она больше всех сошлась с Равеном. Наверное, уличная жизнь раз и навсегда наложила на них свой отпечаток, отнесла к одному племени — не по кровному родству, но по судьбе. Они с парнем понимали друг друга с полуслова, и даже заниматься в паре с ним Элизе казалось удобнее, чем с остальными. Иногда Равен учил ее работать отмычками, которые принес в Чаттагу "с воли", как он выражался.

— Почему — с воли? — удивилась девушка, когда в первый раз услышала выражение. — Здесь что — тюрьма?

— Разве нет? — прищурил глаз Равен. Перерыв между физподготовкой и оружейным боем заканчивался, но они еще лежали бок о бок, глядя в небо. Равен задумчиво жевал травинку.

— Но... тюрьма — она же... — растерялась Элиза. Для нее слово означало вонючую яму, сверху закрытую полусгнившей решеткой, или же темный и тоже вонючий подвал городской управы. Чаттага решительно не походила ни на то, ни на другое.

— Понятно, — одним ртом усмехнулся Равен. — Ты скажи, можешь отсюда по своей воле уйти? Меня сразу предупредили, чтобы даже не пытался в одиночку на защитную полосу соваться. В других местах, — он неопределенно махнул рукой, — говорят, болота непролазные. Так что остается? Только сидеть одним местом на одном месте. Даже если и слиняешь отсюда — про штуку у тебя в голове знаешь? Которая нафиг убьет, если трепаться начнешь?

Элиза задумалась. Действительно, если смотреть вещи с точки зрения Равена...

— А ты что, сбежать хочешь? — недоверчиво спросила она. — Тебя сюда силой привели?

— Да нет, в общем, — вздохнул Равен. — Сам согласился. Как-то вечером в кабаке я жирного лоха в работу присматривал. Присмотрел, повел по улице, прижал в темном переулке, а тут бац — и стража набежала. Я накануне кой с кем повздорил, сунул меньше, чем требовали, ну, мне и пообещали, что я еще пожалею. Не думал, правда, что так скоро, иначе сразу унес бы ноги. В общем, ведут меня в яму, чтобы утром обчекрыжить, и тут из-за поворота...

Дослушать его историю Элиза не успела. Появился Калдагар, и Равен осекся на полуслове. Больше он разговора не заводил, а сама Элиза спрашивать не стала — не любила навязываться. Захочет — сам расскажет.

Лучше всего Элизе давалась астрономия. Ей всегда нравилось разглядывать ночное небо, давать имена отдельным звездам. Разумеется, все звезды назвать не удалось бы — только ослепительно ярких точек в Огненном Пруду сияло не меньше тысячи. А может, и больше. Она несколько раз пыталась их считать, но всегда сбивалась уже на пятом десятке. А ведь оставались еще звезды помельче, а уж совсем мелкие, просто светящаяся пыль, покрывали небосвод сплошной пеленой от горизонта до горизонта. Сейчас выяснилось, что на разных языках свои имена есть у примерно трех тысяч звезд.

— Однако для успешного путешествия тебе нужно знать не более десятка, — размеренный старческий голос Джабраила гулко отражался от свода маленькой обсерватории. Часто он сваливал свои учительские обязанности на Ленару, но практические занятия с телескопом всегда проводил сам. — Главная из них — Дочь Неба. Она — единственная красная звезда, чья ночная траектория на широте Граша проходит точно через зенит. Таким образом, чтобы определить, где находится восток или запад — в зависимости от времени суток — тебе достаточно лишь мысленно провести кратчайшую прямую линию от Дочери Неба к горизонту. На севере или на юге тебе, разумеется, придется делать поправку на широту, но и тут погрешность окажется не слишком велика даже при самом грубом методе...

Кроме Дочери Неба, которая называлась еще Третьей Крокодила, следовало помнить еще и Сестер Ночи. Так назывались штук шесть разноцветных звезд, расположенных в разных частях неба и даже относящихся к разным созвездиям. Их ценность заключалась в известном времени восхода и заката, что позволяло определить ночное время с точностью до пятнадцати минут. Кстати, Мира не солгала — уже через пару недель после знакомства с часами Элиза не могла себе представить без них жизни. Циферблат позволял точнее планировать день, и в результате у девушки обнаружилось довольно много свободного времени. Мира с Ленорой не особо утруждали себя лекциями, лишь иногда разъясняя особо непонятные вещи. Как правило, они доставали с полки свиток, тыкали в нужное место и продолжали заниматься своим делами, предоставив ученице самостоятельно разбираться с почерком писца. Лишь иногда рукописный шрифт оказывался каллиграфически четким, словно раз и навсегда высеченный в дереве. Так выглядела рука Тилоса. Остальное составляли записи учителей Элизы, а также еще двух или трех десятков человек. Впрочем, в астрономии девушке очень помогали рисунки и схемы, в которых все выглядело понятным и без слов.

С физикой, особенно с механикой, и химией дела шли куда хуже, чем с астрономией. Формулы соединений путались у нее в голове, от заумных рассуждения о рычагах и противовесах клонило в сон. Конечно, металлический натрий очень забавно бегал по воде, а рычажки в электрических схемах загадочно щелкали, но суть явлений оставалась не до конца ясной. Пятьдесят семь доступных человеку первоэлементов — очень, конечно, интересно, но история сураграшских войн привлекала ее куда больше.

Но по-настоящему ее увлекла лишь теория колдовства. Памятуя о своих способностях, она долго вчитывалась в непонятные трактаты, пока, наконец, не решилась обратиться к Джабраилу.

— На самом деле все просто, — отечески улыбнулся тот. — Есть четыре вида основных Сил, которые существуют в природе. Сила электричества, она же магнитная сила, в природе проявляет себя в молниях и некоторых камнях. Сила притяжения тянет брошенный камень к земле. Еще две силы действуют в атомах вещества и тебе пока непонятны. Все четыре суть проявления одной Великой силы, сиречь Силы континуума. Но есть еще и пятая сила, то, что на Севере называют колдовством, а на Юге и на Востоке — волшбой. Она особая, никак не связана с Силой континуума. Ее создали...

Старик запнулся и задумчиво поглядел на Элизу.

— Я знаю про Демиургов, — небрежно бросила та, надуваясь от гордости. — Пожалуйста, продолжай.

— Вот как? — удивленно поднял бровь Джабраил. — Воистину Тилос доверяет тебе. Однако помни, что нельзя говорить о них с кем попало. Итак, Силу колдовства создали Демиурги специально для нашего мира. Для Игры... — Ученый опять запнулся. Элиза нетерпеливо кивнула. — Наш мир создали из обычной звезды с небольшой планетной системой. Ее окружили особой пленкой, а внутри изменили свойства пространства нужным образом. Так появилось колдовство, сиречь магия. Разумные существа нашей планеты — люди и орки, но не тролли — могли управлять потоками колдовства усилием воли. Поскольку материя нашего мира изменена соответствующим образом, то с помощью магии можно управлять многими объектами, даже водными и воздушными течениями. Но она действует не сама по себе. Чтобы владеть колдовством, нужен удивительный артефакт, называемый "эффектором". Он невидим и есть внутри каждого человека и орка. Он читает импульсы в твоем мозге и делает то, что тебе нужно. Удивительно, как Демиурги сумели интегрировать нервную систему с чем-то, что нельзя даже видеть...

— А что с магией происходит теперь? — невежливо прервала его Элиза. — Тилос сказал, что она ослабевает.

— А? — обиженно заморгал старик сквозь толстые очки. — Ах, да. Когда пленка вокруг нашего мира лопнула, он оказался в том же положении, что капля меда в бочке с водой. Постепенно, не слишком быстро, континуум нашего мира перемешивается с континуумом мира внешнего, попросту говоря, рассеивается в пространстве. Когда-нибудь наш собственный континуум рассеется окончательно, и тогда все произведенные Демиургами изменения сойдут на нет. В том числе пропадут эффекторы, а с ними и колдовство, конечно. Напряженность магического поля только за последние два года лет упала более чем вдвое. Собственно, я уже давно не слышал про сильных магов, да и вообще про магов... Думаю, лет через десять у нас начнутся серьезные проблемы.

Элиза на всякий случай решила, что не стоит говорить ученому про собственные таланты. Вдруг захочет какие-нибудь эксперименты поставить? С него станется! Нет уж, пусть другие подопытными птичками служат.

— А почему у нас начнутся проблемы? — вслух спросила она.

— Ну как же! — недоуменно посмотрел на нее Джабраил. — Ах да, это мы с тобой еще не проходили. Видишь ли, мы достаточно широко используем магию. Ее гораздо легче накапливать и хранить в кристаллах, чем электричество. Поэтому общая схема наших машин обычно такова: аккумулятор магии подсоединен к простейшему преобразователю, который уже дает постоянный ток. У нас вся защитная полоса так построена. Но чем дальше, тем больших размеров кристаллы приходится использовать. Недалеко то время, когда они превратятся в бесполезные куски горного хрусталя... Впрочем, не все так плохо. По крайней мере, чем ниже напряженность магического поля, тем лучше работают сложные механизмы. Так что кончится магия — Тилос придумает что-нибудь еще.

"А если не придумает?" — чуть не спросила Элиза, но опять промолчала. В конце концов, дурацкие вопросы здесь и сами задавать умеют...

— Но слабеющие ловушки — далеко не самое худшее, что случится в будущем... да и уже случается, — задумчиво продолжил Джабраил. — Демиурги создали нашу планету из гигантского облака пыли — скатали ее воедино, как кусок грязи, пронизали ее магическими связями. Когда связи исчезнут, начнутся катастрофы планетарного масштаба. Сдвинутся плиты коры, землетрясения начнут уничтожать все на поверхности планеты, а в перспективе она развалится на большие безжизненные глыбы. Ты сама уже, наверное, слышала, что почти все приморские города на обоих континентах уничтожены гигантскими волнами, созданными сотрясениями океанского дна и дальних архипелагов. Проснулись давно мертвые вулканы. Даже ветры меняют направление своего движения. Они больше не несут влагу в некогда плодородные местности, и те превращаются в пустыни. Скажи, отчего распалась Приморская империя?

Элиза вздрогнула. Вопрос застал ее врасплох.

— Ну... — задумалась она, вспоминая уроки Миры. — У последнего императора не осталось детей, и после его смерти князья растащили империю на свои княжества...

— В корне неверно! — поднял палец учитель. — Да, династия прервалась. Но дело не в том. Стоило найтись узурпатору, который взял бы власть в свои руки, и Империя продолжила бы существование как ни в чем не бывало. Нет, гибель императора — лишь одна из причин. Вторая заключается в том, что сразу после смерти императора Грета на все крупные порты империи, в том числе и Золотую Бухту, обрушилось несколько цунами подряд. Талазену уничтожило почти полностью, столицу — наполовину. Люди увидели в несчастьях знак богов, и... — Джабраил тяжело вздохнул. — В общем, теперь вместо одной империи на севере находятся четыре хотя и союзных, но независимых княжества. Теперь понимаешь, что нас может ожидать, если катастрофы продолжатся?

Элиза кивнула. Внезапно ей стало нехорошо. Она окинула потолок опасливым взглядом, представляя, как от подземного толчка он обваливается ей на голову.

— И что же делать? — спросила она.

— Не знаю, — опять вздохнул Джабраил. — Никто не знает, даже Тилос. Наверное, Демиурги что-нибудь да предпримут... Если нет — любые прогнозы бессмысленны. Ну ладно, не надо о грустном. Ты выучила формулы объемов? Давай-ка проверим. Начни с объема шара.

— Еще раз повторяю — мои хозяева не желают войны, — Тилос смотрел прямо в глаза Табаронгу. Посланник с неестественно прямой спиной сидел на пятках на маленьком гостевом коврике. Вождь отвел взгляд и уставился на золотой кубок с вином в своей руке. Смарагды и ониксы поблескивали в полумраке шатра, да и на красивый узор тоже стоило полюбоваться, но сейчас Табаронга драгоценность не интересовала. Он устроился поудобнее на подушках.

— Так, значит, не хотят? — лениво повторил он. — Я услышал тебя. Ты уже прожужжал мне все уши предложениями о мире. И все-таки я не понял — зачем далеким северным князьям мир с сапсапами? Мы — далекое кочевое племя. У нас нет границ с северными княжествами, и мы не приближаемся к ним даже на два раза по двадцать переходов. Я же не предлагаю вечный мир племенам коневодов на дальнем севере, где, говорят, каждую зиму выпадает снег.

— Мои хозяева предусмотрительны, — почтительно откликнулся посланник. — Они прозревают сквозь время. Возможно, когда-нибудь у сапсапов появится столько овец и буйволов, что их стада займут все степи отсюда и до самой Ручейницы. Всегда лучше жить, зная, что сосед не питает к тебе ничего, кроме искренних дружеских чувств.

— И если тарсачьи Матери кланов или гуланские Повелители Ветра позовут наших воинов пощупать пузо северных бездельников, мы должны отказаться. Так? — Табаронг сощурился и посмотрел мимо Тилоса куда-то вдаль.

— Разумеется, — склонил голову Тилос. — Точно так же если северные коневоды попросят помочь им расчистить южные пастбища, князья не помогут им драться с сапсапами.

— Понятно, понятно, — покивал вождь. Мимолетом он бросил взгляд на советников. Те сидели, словно каменные идолы, однако на лицах некоторых виднелись презрительные полуулыбки. — Но ведь северные племена не собираются воевать с нами? А вот Повелители Ветра и особенно Зур Харибан на всех дорогах кричат о своей ненависти к Северу и зовут друзей под свои знамена. Не кажется ли тебе, посланник, что ты предлагаешь плохую сделку?

— Если бы я просил о мире лишь в обмен на дружбу совсем незнакомых людей, да, я предложил бы плохую сделку. Но мои хозяева не собираются тебя обманывать. Подарки, что я доставил тебе, лишь малая толика того, что сапсапы получат в обмен на договор. Кубок, что ты держишь, не идет ни в какое сравнение с теми, что уже приготовлены для тебя в северных сокровищницах. Мои хозяева дадут золото! — посланник сделал вкрадчивую паузу. — Много золота! А что дадут тебе Тарона и Зур Харибан? Смерть твоих воинов в холодных северных землях?

— Погибнуть в бою — удел мужчины, — пожал плечами Табаронг. Его пухлые подбородки затряслись. — Однажды и я сам уйду на небесные пастбища, сжимая в руке покрытую чужой кровью саблю. Однако в бою мы с честью возьмем все золото Севера, и никто не сможет сказать, что оно не принадлежит нам по праву, праву победителя...

— А кто станет делить золото? — все так же вкрадчиво спросил Тилос. — Я думаю, что тот, у кого больше воинов. А больше воинов у тарсаков и гуланов, не у тебя, и все они высокомерны и не любят сапсапов. Друг с другом они, может, и договорятся, а вот тебе бросят жалкие объедки со своего стола. Ты потеряешь воинов и мало что получишь взамен.

— Хм-м... — проворчал сапсап. — Тоже верно. Тарона совсем не уважает храбрых мужчин вроде меня. Хорошо, посланник. Ты заронил в меня семена мыслей. Пусть они как следует прорастут. Я дам ответ завтра утром. Пока же тебе приготовили шатер и трапезу. Вино, что стоит на твоем дастархане, зреет уже двадцать лет. — Вождь мечтательно зажмурился. — Мне ничего не жалко для такого гостя, как ты. — Ступай себе. Завтра на восходе узнаешь мой ответ.

Тилос неуклюже поднялся на ноги. А пятки-то он себе отсидел, злорадно отметил про себя вождь. Что, северянин, тяжело тебе без твоих скамей? Посланник косолапо вышел, и вождь повернулся к маленькому неприметному человечку в углу шатра. Поймав взгляд хозяина, тот кивнул и выскользнул наружу. Советники дружно вздохнули и зашевелились.

Довольно скоро человечек вернулся. Вождь отложил в сторону истекающий жиром кусок буйволятины и повернулся к нему.

— Наш северный гость, — хихикнул человечек, — оказался слабаком. Ему хватило двух чаш вина. Мой настой правдивости не подвел. Наш друг рассказал много чего любопытного.

— Да не тяни ты, — буркнул Табаронг. — Что он рассказал?

— Все, что ты, вождь, и так предвидел в своей неизмеримой мудрости, — низко поклонился человечек. — Северные князья напуганы. Они прослышали, что южане собираются идти на них войной, и сейчас пытаются откупиться от скотоводов по отдельности. Скорее всего, они просто тянут время — платить им нечем. Неурожаи идут много лет подряд, землекопы голодают, налоги почти не собираются...

— Что, так-таки ничего и не заплатят? — поразился вождь. — А это? — он кивнул на три золотых кубка.

— Ну, что-то, может, и заплатят, — пожал человек плечами. — Чтобы видимость создать.

— Ну что, советники? — обратился вождь к старцам, жадно глядящим на стоящую перед Табаронгом миску с мясом. — Что посоветуете?

Волна шепота пронеслась среди советников и стихла. Наконец, самый старый из них коснулся лбом земли и прошепелявил:

— Ты не должен отказывать посланнику, о вождь. Нам незачем ссориться с северянами раньше времени. Возможно, они дадут нам золота...

— Так что, не воевать? — недоуменно переспросил вождь. — Ты трусишь? Я правильно тебя понял?

— Нет, о могучий! — затрясся старик. — Я произнес не те слова, что рождены моими мыслями! Мы не должны отвергать призывы к справедливой войне с Севером. Но и прямо так отвечать посланнику не след. Согласись на договор и потребуй золота. А когда твои воины обрушатся на северные земли и вырежут доверчивых князей, упрекать тебя окажется некому...

— Ага, понял! — кивнул Табаронг. — Золото взять, договор нарушить. Так? — вдруг рявкнул он во весь голос. — Ты это хотел сказать, пиявка? Что я должен нарушить свое слово?

Советники вжали головы в плечи, а говоривший упал ниц.

— Впрочем, — понизил голос Табаронг, — мне нравится твоя мысль. Пожалуй, так и поступим. Эй, там, грамотея сюда, живо!

Брат Перус дважды прикоснулся костяшками пальцев к массивной дубовой двери. Стук вышел настолько тихим, что сторонний наблюдатель не услышал бы его и с трех шагов, однако из-за двери откликнулись:

— Входи. Не заперто.

Брат Перус осторожно толкнул дверь и неслышно проскользнул в келью. В сей вечерний час коридоры пустовали, и соблюдать тишину не было ровным счетом никакой необходимости. Однако личный секретарь Настоятеля старался казаться как можно менее заметным в любое время дня, и Настоятель отнюдь не возражал.

— Входи, Перус, входи, — брат Семлемен на секунду оторвался от пергамента и гостеприимным жестом указал на ближайший табурет. — Присаживайся. Есть новости?

— Да, господин Настоятель, — тихо откликнулся секретарь. — Голубь только что вернулся на голубятню. Я поспешил к тебе сразу, как только почтарь передал мне письмо.

Брат Перус с поклоном протянул небольшой свиток, запечатанный личным перстнем брата Комексия, и осторожно присел на табурет.

— Хорошо, — одобряюще кивнул Настоятель. — Очень хорошо...

Он сорвал печать, развернул свиток и углубился в чтение. Секретарь ждал.

— Так... — наконец пробормотал Семлемен. — Становится все интереснее. Итак, Перевет почти открыто выступает против нас. Не слишком умен князь, не слишком. Воин он неплохой, не спорю, но вот в политике он не силен. Значит, Куар не вышлет войско?

Секретарь изобразил растерянность. Он знал, что вопрос является чисто риторическим, но Настоятель раздражался, если подозревал в собеседнике невнимательность.

— Нет, не значит! — Настоятель значительно помахал пальцем в воздухе. — Совсем не значит. Видишь ли, брат Перус, мало грохнуть кулаком по столу и заявить: "Не бывать такому!" Жизнь куда сложнее, чем кажется некоторым, — он со вкусом произнес это слово, — князьям. Сначала он набрал войско, которому не с кем воевать, и истратил на него почти всю казну. Теперь дружине нужно платить, но денег у него нет. Наемники не возьмут медь, им нужно золото. А где он возьмет золото?

Брат Семлемен выдержал паузу. Секретарь изобразил почтительное внимание.

А золото он может получить только у Церкви. И я не думаю, что брат Комексий окажется настолько глуп, что подарит золото просто так, тем более что ему и самому не хватает. За все надо платить, и за амбиции — в первую очередь!

Настоятель поднялся с места и в волнении заходил по комнате.

— Князь Перевет — хороший воин, можно сказать — очень хороший, но он слеп, да, слеп, как крот! Если священная война не уничтожит еретиков, Колесованная Звезда рискует навсегда закатиться за горизонт! Язычники, орды язычников вкупе с бежавшими от нашего справедливого суда колдунами там, на юге, готовы на все, лишь бы уничтожить истинную веру. Неверные собирают армии, которые хлынут на Север словно весеннее половодье, ведомые нечистыми жрецами ложных богов! Ты знаешь, сколько за последние годы туда сбежало колдунов и ведьм, убоявшихся очистительного огня? Семь тысяч, не меньше! Вдумайся, брат Перус — семь тысяч! Целый город!

Секретарь состроил потрясенную мину. Он сам собирал сведения для Настоятеля, но напоминать в данный момент посчитал излишним.

— И вся мерзость, противная нашему Отцу-Солнцу, пойдет на нас великой ратью. Тогда окажется поздно мямлить про мир и нерушимые границы! Ба! Что такое граница для кочевника! Сегодня он пасет овец и конец у себя в пустыне, а завтра пригонит их на наши луга, убивая тех, кто рискнет возмутиться. Люди вроде нашего храброго Перевета — слепы, правда недоступна их пониманию!..

Выдохшись, Настоятель грузно опустился на свой табурет.

— Поэтому наш долг, — гораздо спокойнее продолжил он, — подтолкнуть безмятежных духом. Мы должны нанести упреждающий удар, пока варвары-южане не собрали свои силы в один кулак, не привлекли на свою сторону желающих отомстить колдунов. Не позднее, чем следующим летом, а еще лучше — зимой, пока народ не отвлекся на полевые работы, наша великая армия должна двинуться на юг. Леса и болота оборонят наши края от южан, и мы сможем послать в Сураграш почти всех солдат, лишь перекрыв удобные коридоры на сервер и оставив в городах небольшие гарнизоны и милицию. Брат Перус, напиши от моего имени брату Комексию. Укажи ему, что нужно действовать агрессивнее. Пусть его люди сеют недовольство среди гридней. Но пусть он не доводит возмущения до бунта. И пусть передаст князю, что защитники истинной веры готовы передать ему... м-м-м... скажем, тысячу гривен золотом. Сообщи Комексию, что церковь Тапара пришлет свою долю не позднее чем через три месяца, да и остальные не задержатся. Ну, и добавь там от меня всяческие пожелания, сам знаешь, какие.

Секретарь кивнул.

— Однако, господин Настоятель, твой недостойный слуга хотел бы обратить внимание на маленькую проблему, — шепнул он.

— Говори! — насторожился брат Семлемен. — Что за проблема?

— Южане, — с извиняющимся видом сообщил секретарь. — Они ведут переговоры с Куаром. О сепаратном мире.

— Ах, вот оно что... — ноздри Настоятеля раздулись. — И что же они предлагают в обмен?

— Золото, — развел руками брат Перус. — То же золото. Достаточное, чтобы поддерживать армию Куара в течение нескольких лет.

— Та-ак... — протянул Настоятель. — И откуда тебе известно? Почему не сказал раньше?

— Один отрок в дружине Перевета является сыном правоверного, — виновато потупился секретарь. — Он подслушал переговоры, когда стоял на страже. Извини, господин, но я не думал, что сплетни слуг интересны тебе. Сам знаешь — увидит такой кошку, а рассказывает про рысь...

— В будущем, — ласково и в то же время угрожающе произнес Настоятель, — ты станешь передавать такие сплетни мне незамедлительно. Понятно?

Секретарь покорно кивнул.

— Хорошо. Кто вел переговоры?

— Говорят, некто Шурай, давний посланник Великого Скотовода. За последние два года он трижды появлялся в Куаре и два раза — в Типеке. Видимо, Великий Скотовод боится войны и стремится во что бы то ни стало оттянуть ее...

— Вот как? — сухо сказал Настоятель. — Ты уж позволь мне сделать выводы самостоятельно. Хм... — он побарабанил пальцами по столу. — Если Великий Скотовод так боится войны, тем более нужно ударить по нему как можно быстрее. Вопрос лишь в том, правильно ли передали его слова. Вот что. Добавь в письмо брату Комексию просьбу задержать... как его... Шурая, буде он нарисуется в белокаменном Тушере еще раз. Хотелось бы поболтать с парнем о том о сем. И зашифруй-ка, пожалуй, письмо моим личным кодом. Да, и еще. Того верного, чей сын обладает столь острым слухом, хорошо нужно наградить. Думаю, одной... нет, полугривны... серебром, не золотом!.. вполне хватит. Все понял?

Внезапно лицо Настоятеля исказилось. Писк, мерзкий звон крыльев вбуровился, кажется, в самое основание черепа. Комар, каким-то чудом проникший в келью сквозь завешивающую окно тонкую ткань, сделал пару кругов вокруг головы, спикировал ему на руку и начал вдумчиво исследовать поверхность кожи, выбирая, куда всадить хоботок. Судорожным движением Настоятель прихлопнул насекомое, содрогнувшись от ощущения липкого комочка на пальцах и с трудом подавив желание вскочить и замахать руками, отгоняя воображаемую тучу кровососов. Звон в ушах медленно затих, и брат Семлемен обнаружил, что сердце колотится, словно после пробежки. Определенно, с годами его боязнь комаров не ослабевает. Мелкие, почти безобидные твари — но как же он их ненавидит!.. Он заставил себя сесть на место и с неприязнью взглянул на секретаря. Брат Перус почтительно наклонился вперед, готовый сорваться с места и броситься выполнять любое приказание.

— Свободен! — Настоятель вытащил из подставки очиненное перо и начал нервно крутить его в пальцах. Секретарь, почтительно поклонившись, спиной подобрался к двери и осторожно прикрыл ее за собой. Брат Семлемен тут же забыл про него. Проклятые комары... Южане обещают заплатить золотом? Интересно, интересно. И интереснее всего — нельзя ли заполучить то золото себе?

Секретарь по тихим коридорам торопливо пробрался в свою келью, залитую лучами уходящего солнца. Там он быстро набросал письмо, зашифровал его, сверяясь с таблицей, извлеченной из тайника в стене, сжег над свечкой оригинал и отнес запечатанное письмо на голубятню. Проследив, как вылетает в высокое окно голубь, он вернулся к себе. Заперев изнутри дверь и невнимательно совершив молитвенный обряд, он скинул серую рясу, переоделся в мирскую одежду, накинул поверх плащ с глубоким капюшоном и выбрался из кельи через окно, выходящее в густые кусты жимолости. О результатах беседы следовало доложить, а держать передатчик в келье слишком опасно...

Скала уходила далеко вниз. В ее трещинах, если свеситься и заглянуть вниз, виднелись пятна зеленого мха, а кое-где даже цеплялись за жизнь невысокие кривые березки и сосенки. Впрочем, саженях в двадцати над прибоем мох не рос, лишь тут и там торчали древние засохшие остовы деревьев: гигантские волны смыли и оборвали все, до чего дотянулись. Впрочем, когда-нибудь цунами прекратятся, морское дно успокоится и жизнь, казалось бы, потерпевшая сокрушительное поражение, снова начнет цепляться за самые, на первый взгляд, непригодные места. Когда-нибудь здесь не останется ни скалы, ни океанского прибоя, но мох все так же будет расти на камнях, как и сегодня.

Камешек с легким шорохом сорвался с карниза и беззвучно ушел вниз, в бушующие волны. Хлаш Дэрэй медленно выдохнул и открыл глаза.

— Матха-ома! — молодой тролль почтительно сделал тазан, как бы извиняясь за нарушенную медитацию. — Совет племени ждет.

— Да, Кургаш, — кивнул Хлаш. — Иду.

Он плавным движением поднялся на ноги, чуть прищурившись от боли в коленях. Ногам определенно становилось все хуже. Пожалуй, стоит проконсультироваться с Тилосом. Если дело так пойдет и дальше, через год-другой ему станет слишком тяжело ходить.

Похоже, совет ждал его слишком долго. У Народа не принято открыто выражать свои чувства, но глаза старейшин заметно сощурились при его появлении.

— Ты задержался, — укоризненно произнес пожилой тролль, чья чешуя отливала густым сизым оттенком.

— Прошу прощения, старейшина Клатт, — поклонился Хлаш. — Я еще раз обдумывал слова, что должен произнести перед советом. — Он сел на пятки и акуратно сложил руки на коленях. — Позволят ли мне сказать?

— А нужно ли? — осведомился Клатт. — Ты придумал что-то, не сказанное раньше? Матха-ома Хлаш Дэрэй, никто не подвергает сомнению твои мудрость и знание мира, но ты испытываешь терпение совета.

— Я хочу, чтобы между нами не осталось недомолвок, — безмятежно ответил Хлаш. — Путь учит постигать мир во всей его полноте. Самая малая деталь может существенно изменить общую картину. Я же говорил не со всеми и не обо всем.

— Клатт, не ворчи, — вступил в разговор Тааран. — Дай ему сказать. Небось не помрем, пока слушаем. Или тебе есть куда торопиться?

Клатт что-то прошипел сквозь зубы и не ответил. Хлаш подождал еще немного, но никто не произнес ни звука.

— Итак, — начал он, — вернувшиеся вчера разведчики подтверждают то, что я знаю уже не первый месяц. Караванщики рассказывают, что дальние южные пастбища выбиты и пересохли почти полностью. Они бесплодны и быстро превращаются в пустыни, там уже начинаются пылевые бури. Несколько плодородных долин полностью уничтожены лавовыми потоками. В довершение всего люди размножаются просто с непомерной скоростью. Если дело так пойдет и дальше, скоро в Граше и Сураграше начнется массовый голод.

— Не в первый раз, — проворчал Чемпул из своего угла. — Только на моей памяти у них прошло три голодомора. Да и мой дед рассказывал, что у них такое случается не реже раза в сорок-пятьдесят лет. А уж простой голод — через три года на четвертый, если не чаще. Люди, что с них возьмешь...

— Именно, — согласно кивнул Хлаш. — Беда в том, что сейчас голодомор окажется не слишком обычным. Раньше выжившие люди с остатками стад откочевывали на запасные позиции, пастбища восстанавливались, после чего все входило в обычное русло. Но сейчас заповедные пастбища уничтожены лавой и пепельными тучами. Да еще и начинающиеся в болотах возле Шураллаха притоки Кронга пересыхают, сам Кронг мелеет, что приводит к дальнейшей деградации пастбищ. Им некуда отступать.

— А нам-то что? — недоуменно спросил молодо выглядящий тролль рядом с Клаттом. Хлаш напряг память и вспомнил — Тралл с Круглой Скалы, до того редко выбирающийся на совет, что некоторые старейшины о нем даже не и не знали. — Ну, пусть даже вымрут они подчистую. Мы что, кормить их должны?

— Среди людей есть женщина по имени Тарона. Королева многочисленного конгломерата южных племен, называющего себя тарсаками. По приблизительным оценкам, их численность составляет не менее семисот тысяч человек, а может, и два миллиона. Они контролируют площади около четырехсот тысяч квадратных верст. По ним голодомор ударит особенно сильно. Мудрая королева уже давно обратила свой взор на северные княжества. Тарсаки издавна воюют с северянами, и она знает, что их земли могут стать для кочевников спасением. Сейчас она собирает под свои знамена тарсачьи племена. Они выставят несколько десятков, а то и сотен тысяч всадников. Кроме того, вождь объединенных гуланских колен, Повелитель Ветра Зур Харибан тоже склонен идти в поход на Север, и за ним пойдет не меньше народу. Только здравый смысл да еще политика Великого Скотовода не позволяют им вцепиться друг другу в горло, чтобы решить проблемы за счет ближайших соседей. Ранее взаимная нелюбовь и подозрительность тарсаков и гуланов до сих пор не позволяли им объединиться. Но времена меняются. Скорее всего, война между Севером и Югом разразится в ближайший год, если не в полгода.

— И что? — не унимался Тралл. — Люди начнут драться друг с другом. С какого боку здесь мы? Или хочешь сказать, что наших воинов опять позовут в наемники? Народ Круглой Скалы не пойдет, говорю сразу.

— Именно на этом я и настаиваю, — кивнул Хлаш, кинув в сторону Клатта недружелюбный взгляд. — Людям просто нечем платить наемникам. Они с трудом содержат собственную армию. Неурожаи последних лет обескровили Север не меньше, чем засуха — Юг. Люди обнищали, а потому нас не позовут — и к лучшему.

— Тогда случится большая бойня, — щелкнул зубами Клатт. — Север войну проиграет, а потом южане возьмутся за нас.

— Обоснуй, — попросил Тааран. — Северные княжества сильны. У них большая армия и могучие крепости, унаследованные от Приморской империи. А у южан осаждать крепостные стены умеют лишь малочисленные харазги. Да и те в последнее время не проявляют желания воевать, предпочитая союз с княжествами. Сураграш обломает зубы о Север.

— Общее население четырех княжеств насчитывает около двадцати миллионов человек. — Клатт прикрыл глаза, припоминая цифры. — Да, максимум двадцать. Они не смогут поднять армию более, чем в два-два с половиной миллиона дружинников и ополченцев, да и ту смогут содержать лишь месяц-другой. Потом начнется голодомор. Даже триста-четыреста тысяч человек они не смогут содержать больше полугода — иначе некому окажется проводить весенний сев, что тоже приведет к настоящему голоду. А Тарона интенсивно ведет переговоры, и к ней могут присоединить войска других племен. Учтите, что перед южанами очень скоро встанет выбор — умирать от голода, нарушать табу либо идти завоевывать Север. Последняя альтернатива наиболее вероятна. Объединенная армия Юга превзойдет северную армию если не по численности, то как минимум по мобильности, причем за спиной и тех, и других встанет призрак голодомора. Но южане — дикари, война у них в крови, и они сомнут северян-землепашцев, пусть и ценой большой крови.

— Красиво излагаешь, — не удержался от колкости Хлаш. — Но ты так и не пояснил, при чем здесь мы.

— По-моему, и так понятно, — пожал плечами Клатт. — После того, как южане сотрут северян с лица земли, они примутся за нас. Возможно, они не тронут Народ Песчаных гор — там невозможно пасти скот, да и жить непривычным людям сложно. Но наши приморские охотничьи угодья их точно заинтересуют. Нас сметут так же, как и людей.

— Один воин народа стоит пятерых людей! — хмыкнул Чемпул.

— Пятерых — да. Но те четыре или пять тысяч воинов, что выставит Народ, раздавят стократным превосходством. Мы не выстоим против конных орд и тучи стрел.

— Интересно знать, — пробурчал Тааран, — откуда у тебя такие данные? Сам считал?

— Нет, — качнул головой Клатт. — Но я уверен в них. Мои матхи пробирались далеко на юг. Они слушали человеческие разговоры, и еще они считали и прикидывали.

— Прикидывали? — от изумления глаза Чемпула превратились в тонкие щелки. — Слушали разговоры? Ты хочешь сказать, что мы должны планировать свои действия, исходя из пустых разговоров каких-то купцов и бродяг?

— Ты сомневаешься в матхах моего племени? — с тихой злобой спросил у него Клатт. — Возможно, ты сомневаешься и во мне?

— Любой признанный матха достоин уважения и доверия, — холодно произнес Тааран. — Думай, что говоришь, Чемпул. Дело не в том, можем ли мы доверять разведчикам. Я тоже очень сомневаюсь, что южане захотят воевать с нами после того, как их армия, обескровленная войной и измученная непривычным климатом, доберется до нас. Один наш боец стоит пяти людей, это так. Кроме того, люди устанут, и соотношение поднимется до одного к семи, а то и десяти. Наконец, южане непривычны к лесной и горной войне. Поэтому на одного воина Народа они потеряют двадцать пять-тридцать человек. Они не рискнут воевать с нами. Клатт, извини, — он развел руками, — я проголосую за то, чтобы держаться в стороне от заварившейся каши. Веками мы успешно воздерживались от участия в людских сварах, воздержимся и сейчас. Я сказал.

— Вот именно, — прошипел Тралл. — Я тоже против того, чтобы лезть в новую трясину.

— И я, — поколебавшись, кивнул Чемпул. — Возможно, мы даже расширим свою территорию, если останемся в стороне.

— Мое мнение совету также известно, — Хлаш холодно уставился на Клатта. — Твой клан остается в меньшинстве.

Клатт молча огляделся.

— Я услышал ваш голос, — ровно произнес он. — Однако как Ведущий по Пути превосходящих ставлю в известность всех, что мы не собираемся оставаться в стороне. Мы оставляем за собой право действовать, как захотим.

— Да ради Пути! — фыркнул Чемпул. — Если горстке идиотов так хочется в изгнание — скатертью дорога!

— Чемпул! — оскалившись, проскрежетал Тааран. — Еще одно такое высказывание — и я сообщу твоему клану, что ему требуется новый представитель в совете. Матха-ома Клатт волен собирать добровольцев на любое дело. Совет не имеет право запрещать ему действовать. Однако, Клатт! — его голос снова стал бесстрастным. — Я еще раз прошу тебя пересмотреть свое мнение. После гибели Тролличьих Островов мы не можем позволить себе распри. Нас осталось слишком мало на Восточном континенте.

Он помолчал.

— Молод ты еще, парень. Конечно, лет пятьдесят назад я бы и сам не отказался поразмяться на свежем воздухе, но сейчас... Ох, засиделся я что-то! — Он с хрустом потянулся. — Я так полагаю, заседание совета окончено?

Никто не возразил, лишь Клатт еле слышно фыркнул. Хлаш обвел всех взглядом, поклонился и поднялся на ноги. Молод? Хм-м. Если для него девяносто лет — молодость, то сколько же ему самому? Хлаш сделал тазан, повернулся и вышел.

Кургаш выскользнул ему навстречу из-за куста. Было видно, что его просто распирает желание узнать, чем же все закончилось.

— Клатт, как и ожидалось, остался при своем, — проинформировал его Хлаш. — Действуем по плану. Оповести отряд. Через осьмицу снимаемся.

Той же ночью затянутая в черное человеческая фигура незаметно миновала все охранные посты и скользнула в хижину Клатта. Час спустя матха-ома лично проводил гостя обратно. Если бы тролли умели улыбаться не только напоказ, то на его лице блуждала бы злорадная улыбка.

Князь Тойма поудобнее устроился в дубовом кресле и обвел присутствующих тяжелым взглядом.

— Первое, что вы должны уяснить — встреча тайная. Если кто проговорится за пределами этой комнаты, вырежу язык. Понятно?

Все молча кивнули. Князь мог бы и не упоминать о скрытности. Все пятеро являлись давними друзьями и соратниками и прекрасно понимали, о чем можно рассуждать на людях, а о чем лучше бы и вспоминать пореже.

— Ладно, — тоже кивнул князь. — Тогда начнем. Тарален, рассказывай.

Воевода прокашлялся.

— Ну, значит, вернулся вчера из Сураграша караван. Из Хотана, если точнее. — Воевода разглядывал свои руки с толстыми обгрызенными ногтями, словно пытался обнаружить там что-то необычное. — Мой человек в караване держал глаза и уши открытыми. В общем, ну, неспокойно на юге...

— Что именно неспокойно? — поинтересовался Крамик. — Опять племена грызутся? На дорогах разбойники пошаливают? Да оно ж всегда так. Наши караваны давно с двойной против обычной охраной ходят, и все равно несколько уже разграбили.

— Не, — мотнул головой Тарален. — Не так. То, что разбойники распоясались, само собой. Но еще слухи нехорошие ходят. Гуланы рассылают посольства, повсюду рассылают. Ко всем племенам, к сапсапам, каронгам, вазитам, даже к бериутам, уж на что те разбойничье семя!

— И что предлагают? — Крамик насторожился. — Если пошлины поднимать, то плохая новость, ох, плохая!

— Не, не пошлины, — опять мотнул головой Тарален. — Воевать, бают, зовут. По всем харчевням только и разговоров о пыльных бурях да о войне.

— Ну, по харчевням болтают — еще не беда, — усмехнулся Сайпак. — Вон, мои ребята, когда не на службе, только и болтают языками, как задницу надерут южанам, дай только повод. Ладно, здесь, в Каменном Острове, мои люди строго следят, чтобы южанам-купцам обид не чинили, но по деревням да погостам какому-нибудь караванщику и морду набить могут. И охрана не спасет...

— Полководец! — скривился Тойма, бросив на него неодобрительный взгляд. — Ты у нас стражей заведуешь или кто? Почему твои люди порядка добиться не могут?

— А ты бы платил им больше, был бы и порядок! — дерзко ухмыльнулся ему Сайпак. — А то плату урезал мало что не вдвое, а работы за троих требуешь. Да и солдаты мои люди, не охранники. На поле мечом махать горазды, а уж за порядком следить — извини, не приучены.

— Платил бы больше! — фыркнул князь. — Рожу я тебе золото, что ли? Вон, к Каймурату все налоги стекаются, он подтвердит — из-за неурожаев и половины от прежнего не собираем. Народ впроголодь сидит, уже ворчать начал — что-то, дескать, грабит нас князь пуще прежнего, пора бы и окоротить. Подниму налоги — с вилами да топорами начнут на сборщиков податей подыматься.

Начальник городской стражи скривился и отвел взгляд.

— С деньгами и в самом деле плохо, — вздохнул Каймурат. Было видно, что сейчас ростовщик не жалуется на жизнь в своей обычной манере. Глубокие складки избороздили лоб, в волосах и бороде заметно прибавилось седины. — Один только Каменный Остров нам пару тысяч гривен серебром задолжал. А уж по всему княжеству-то сколько должников развелось! Мы и в рост деньги давать уже перестали, только купцов снаряжаем. А как к кому пошлешь людей за долгом, так те возвращаются и руками разводят — нечего взять. Последний урожай совсем скудный вышел, все, что могли, уже отдали. В овине зерна — только чтобы до весны дотянуть и посеяться, а уж как лето до урожая терпеть — одним духам ведомо. В печи — горшок с кашей на воде и без масла. Скотина большей частью порезана, даже коров подъедать начали. Еще один неурожай — и зубы на полку положим.

— Без тебя знаю! — огрызнулся князь. — Что в итоге? Жрать нечего, дружине да страже городской платить скоро нечем станет, южане войско собирают. Дичь — и та словно вымерла. А тут еще храмовники свою Колесованную Звезду по улицам таскают да псалмы прилюдно распевают, видели, небось. Давеча ко мне этот наведывался, в рясе... брат Викен, чтоб ему! Подкатился ко мне, лис, с речами медовыми, все про истинную веру расписывал да про язычников южных, да как им слово Пророка донести... Пришлось напомнить по-свойски, что я в солнце ничего, кроме дневного светила, не усматриваю. Тот аж позеленел. Но таки высказался — если, мол, надумаем свет истинной веры язычникам нести, то Храм уж денег на святое дело не пожалеет.

— То есть они отвалят нам золотишка, а мы на него должны армию подлатать да на южан походом идти? — прищурился Тарален. — А что... Ничего себе идея! Может, подумать над предложением? Деньги взять, немного по южным границам пошуровать да и успокоиться. И Храм доволен, что мы рвение проявили, и нам прибыток.

— Ты уже забыл, что сам только что сказал? — рыкнул на него князь. — Южане большое войско собирают. Просто пошуровать не получится, серьезная драка выйдет. А какая армия у них, знаешь? Нет? Вот и я не знаю. А не получится так, что мы их только разозлим да на своем хвосте обратно в Камуш притащим?

— Может, и получится... — потух воевода. — Ладно, замяли.

— Ну? — князь снова обвел всех взглядом. — Есть какие-нибудь мысли по поводу?

— Есть кое-что, — откликнулся Крамик. — Нужно что? Чтобы урожай следующим летом вышел хороший. Тогда и голода избежим, и расторгуемся неплохо...

— И как ты урожай вырастишь? — насмешливо взглянул на него Тойма. — Колосья за усы тянуть начнешь, чтобы шибче поднимались? Или духам и Солнцу молиться станешь круглый день? Эх, тяжко-то как без погодных колдунов!

— Приходили ко мне не так давно, с месяц назад, людишки, — невозмутимо продолжил гильдеец. — Интересные штуки предлагали. Вы, ребята, вообще знаете, как смерды на полях ковыряются? Есть у них такие мотыги и сохи — палки с железяками. Они ими землю ковыряют, чтобы росло лучше...

— Знаем мы, что такое соха, — хмыкнул Тарален. — Не тяни кота за яйца. Рассказывай, что за людишки.

— Странно, — пробормотал купец. — Ты ж сто лет, как воевода, из города не вылазишь, а ведь такие вещи знаешь... — Тарален зарычал, а князь отчетливо скрипнул зубами. — Ладно, ладно, рассказываю. Так вот, приходили ко мне людишки и показывали интересные вещички. Одну такую вещичку называли плугом. Она, говорили, как-то по-особому землю перепахивает, урожай лучше выходит. Цепляешь ее к кобыле и тянешь по полю, как соху. Еще порошки какие-то показывали, уверяли, что урожай зело от них возрастает. Только посыпать землю в нужной пропорции, и все дела.

— Колдовство? — строго спросил князь. — Колдовства мы не потерпим. Я бы и с радостью, да только церковь меня точно с потрохами сжует и не поморщится. Да и забрали звезды себе все колдовство, одни шарлатаны остались.

— Нет, — усмехнулся купец. — Клялись, что никакого колдовства. Обещали даже рецепт продать, только цену совсем несуразную запросили. Или порошок, но дешево, или рецепт, но дорого. Что интересно, у меня в парнике огурцы от того порошка действительно как на дрожжах вымахали. Может, и колдовство, не знаю, но ежели рецепт купить...

— Интересно... — князь насупился. — Очень забавные людишки. Кто такие — сказали?

— Нет. Говорят, хозяин открываться не велел. Я своего охранника за ними прислал — поглядеть, где остановятся, так они в тот же день на паром сели да из города и усвистали. Обещали вскоре за ответом вернуться, месяца через три или около того. Плуг, кстати, оставили. Образец, сказали. Не знаю, что такое образец, но землю действительно пашет.

— Так... — князь встал и прошелся по комнате. — Через три месяца, говоришь? От сего дня, значит, через месяц. Вот что, Крамик, друг милый, в следующий раз, как те гости тороватые появятся, сведи-ка их со мной. Тайно, вестимо, не на людях. Лучше всего, попроси вечерком подойти, а там уж и я подоспею. Да проследи, чтобы этих, в рясах, рядом не ошивалось. А то я, как увижу такого красно-коричневого, так сразу хочется его на колесо пристроить, по примеру Пророка ихнего. Недавно, слышал, они опять какие-то свитки из своей библиотеки публично сжигали. Еретические, ага. Зла не хватает... Небось не глупее их люди писали. Ладно. Еще умные мысли на сегодня есть? Может, кому мешок золота за просто так предлагали?

Присутствующие ухмыльнулись. Все помнили историю, что в детстве приключилась с князем. Когда тот обнаружил, что в подаренном ему за серебряный отрубок мешке с золотом на самом деле оказалась зола с угольками, он чуть не разбил себе лоб о дерево от досады. Впрочем, больше с жуликами и не связывался. Упоминание мешка с золотом означало, что настроение у князя вовсе не такое дурное, каким могло бы быть.

— Тогда все на сегодня. И смотрите — зубы на замок, — снова предупредил их Тойма. — Крамик, задержись, а? Как твои купцы посмотрят на увеличение пошлин? Совсем на чуть-чуть, на пару процентов?

— Мои? — белозубо улыбнулся Крамик. — А то сам не знаешь! Месяц назад меня чуть из совета гильдии не выбросили. На сей раз, боюсь, просто на кусочки порвут. Ты уж, друг милый, придумай что-нибудь другое. А то ведь и в самом деле разоряться люди начнут. Многие и так концы с концами еле сводят.

Тойма опустился в свое кресло и засопел.

— И чем я городской страже платить должен, скажи на милость? — с горечью спросил он. — Казна почти пуста. А ведь залезет к такому купчине вор в дом — визгу подымется, что от свиньи на бойне...

— Кто у нас князь — ты или я? — ехидно спросил его Крамик. — Вот ты и отдувайся. А мое дело маленькое... На сколько ты, говоришь, хочешь повысить налоги?

Часть вторая. Далекие зарницы

— Ты слишком полагаешься на свою силу, — Камтон вытер пот со лба, отошел в сторону и присел на траву. Его лицо посерело. Он все еще не до конца отошел от удара копытом и последовавшей за ним операции, но упрямо продолжал тренировки. Периодически его шрам воспалялся, и Элиза уводила его в госпиталь, где под присмотром дежурного врача промывала рану настоями и сульфаниламидом и заново перевязывала. Потом Мира на пару дней загоняла его в постель, но неугомонный управляющий там не задерживался.

— Ты слишком надеешься на то, что в нужный момент уронишь нападающего с помощью грубой силы. Ладно, со мной, инвалидом, ты справляешься, да и то потому, что я поддаюсь. Но в настоящей драке враг окажется крупнее, тяжелее и сильнее тебя. У тебя примерно такие же шансы свалить его, как у меня — взлететь в воздух, помахав руками.

— Вот и я ей про то же талдычу, — согласился подошедший Бараташ. — Однажды чуть себе руку не вывихнул, когда показывал, как делать надо. А ей — хоть бы хны!

Камтон окинул взглядом парней, старательно валяющих друг друга по земле, и застыл, удивленно приподнял бровь.

— Привет всем! — непринужденно сказал Тилос, подходя к ним кошачьим шагом. Его одежда висела клочьями и неприятно пахла, поперек лица едва заметно зеленела длинная царапина. — Как жисть молодая?

— Здравствуй, Тилос, — откликнулся Камтон. Парни прекратили отрабатывать одностороннюю нику и вразнобой поприветствовали новоприбывшего. — Ты что, прошел через полосу до темноты?

— Есть такое дело, — согласился Тилос, потрогав пальцем царапину. — Не беда, до завтра заживет. Одежду, правда, придется сжечь — яд с нее чуть ли не капает. Бараташ, я заберу у тебя прекрасную юную девицу, если не возражаешь. Камтон, ты мне тоже нужен. Через десять минут у тебя. Эла, за мной.

Он развернулся и пошел к подземному корпусу.

Элиза бросила на инструктора по рукопашному бою вопросительный взгляд. Тот кивнул, и девушка заторопилась вслед за Тилосом. Спустя пару минут они оказались в кабинете Миры.

— Тилос? — удивленно подняла бровь женщина. — Здравствуй. Вот уж не ждали. Ты прошел через полосу до темноты? Мог бы, кстати, и заранее предупредить.

— Да, я прошел через полосу до темноты, — сквозь зубы ответил Тилос. — И предупредить не мог. Вам что, всем сразу голову напекло? Почему вы смотрите на меня, как на призрака? Где Джабраил?

Мира ошеломленно посмотрела на него, но ничего не сказала. Она медленно встала, подошла к интеркому и нажала на кнопку.

— Джабраил, — слегка запинаясь, сказала она. — Подойди ко мне, срочно.

Она отпустила кнопку, медленно прошла к своему месту и опустилась на стул, не отрывая недоуменного взгляда от Тилоса. Тот, не глядя, протянул руку, ухватил стул и сел на него верхом.

— Извини, Мира, — устало сказал он, прикрыв глаза. — Устал как собака... не физически, конечно, умственно. Все паршиво. Сейчас объясню.

Распахнулась дверь, и недовольный Джабраил размашисто вошел в комнату. Его обычный засаленный халат развевался в воздухе.

— Что... — начал он и осекся. — Тилос? — В его голосе послышалось недоумение. — Ты...

— Да, я прошел через полосу до темноты, — терпеливо ответил тот. Раздраженные нотки внезапно пропали из его голоса. — У нас серьезные проблемы. Вот, — он извлек из-за пазухи небольшую деревянную статуэтку и бросил ее через всю комнату. Мира поймала вещицу в воздухе и внимательно посмотрела на нее. Элиза пригляделась повнимательнее. Статуэтка оказалась страшненьким идолом из тех, что иногда таскали с собой кочевники.

— Ну и что? — недоуменно спросила Мира, разглядывая статуэтку со всех сторон.

— Джабраил, как думаешь? — осведомился Тилос. Ученый поправил очки и уперся в божка чуть ли не носом, потом развел руками.

— Судя по всему, стилизованное изображение Турабара... — осторожно сказала Мира.

— Именно, — согласился Тилос. — Нажми ему на затылок.

Женщина двумя пальцами ухватилась за голову идола и осторожно вдавила указательный палец в курчавые деревянные волосы. Раздался тонкий музыкальный писк, и глаза божка вспыхнули красным.

— Статуэтка — коротковолновой приемопередатчик с произвольной настройкой, — сухо сказал Тилос. — Судя по излучению, весьма мощный. Внутри — сложная электроника и аккумулятор небольшой емкости, но с минимальным саморазрядом. Никакой магии, что характерно.

— Но ведь мы не делаем приемники с произвольной настройкой! — поразился Джабраил. — У каждого нашего радио фиксированная частота, которую невозможно...

— Я в курсе, — перебил его Тилос. — Повторяю еще раз — внутри сложная электроника, которую я могу контролировать лишь на уровне общих настроек.

Мира с Джабраилом переглянулись.

— Демиурги... — тихо сказала женщина.

— Именно! — Тилос врезал кулаком по спинке стула так, что она треснула. — Я не в состоянии воспроизвести столь сложные схемы в условиях местной физики! Ксс-со, я не смогу даже вырастить достаточно чистые кристаллы! Но скажите мне, зачем Демиургам давать такие технологии дикарям? Да еще и меня в известность не поставив?

— Тилос! — не выдержала Элиза, умирающая от любопытства. — Я не понимаю, что это? Что такое электроника?

— Я снял штукенцию с трупа наблюдателя, — Тилос, казалось, даже не услышал ее слов. — Он присматривал за полосой препятствий и убил себя, когда я попытался его захватить. К сожалению, не успел заметить вовремя капсулу с ядом.

— Тени? — полувопросительно сказала Мира.

— Нет. На теле отсутствуют татуировки, да и засады они устраивают иначе, куда тоньше. Неважно. Главное, что неизвестные, погибшие на полосе полгода назад, оказались совсем не случайностью. Я отправил сопровождающих на третью базу, а сам прошел через полосу, не дожидаясь темноты. Я не знаю, кто и зачем следит за Чаттагой, но теперь все сомнения пропали, что база раскрыта. Объявляю немедленную эвакуацию. Подготовьте лаборатории к уничтожению. Да, и запечатайте закладку. Пришел срок.

— Но мои эксперименты!

— Но закладка еще не готова!

Возгласы Джабраила и Миры слились в один. Тилос поднял руку.

— Приказ не обсуждается. После гибели наблюдателя те, кто следят за нами, поймут, что я их засек. Они могут в любой момент накрыть нас, как котят. Плевать на лаборатории, эксперименты и закладки, ваши жизни — единственное, что меня сейчас заботит. Повторения Лесной долины я не допущу. Я пошел к Камтону. Готовьте лаборатории. Да, и введите ее в курс дела, — он кивнул на Элизу. — Она пойдет со мной в пещеру.

Тилос резко встал и стремительно вышел. Мира обреченно взглянула на Джабраила.

— Я еще ни разу не видела его таким, — печально сказала она. — Видимо, дело и в самом деле плохо.

Она посмотрела на статуэтку, которую все еще держала в руках, и снова нажала на затылок. Глаза идола потухли.

— Мира, что случилось? — затеребила ее Элиза. — Что такое эвакуация?

— Тилос полагает, что база раскрыта, причем к событиям как-то причастны Демиурги, — пояснила та, глядя перед собой невидящими глазами. — Эвакуация означает, что мы уходим из Чаттаги. Навсегда! — Она осторожно поставила статуэтку на стол. — Всё, приехали! Теперь придется искать место для новой базы, строить ее, создавать полосы препятствий, а до того прятаться по другим базам в надежде, что они не раскрыты... У нас нет времени! Не сейчас! — Ее голос сорвался на крик.

— Ну-ну, милая, успокойся! — отечески похлопал ее по плечу Джабраил. — Выбора у нас тоже нет. Пойду скажу Ленаре, чтобы собиралась...

Он прокашлялся и осторожно вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь.

— Чтоб им о порог запнуться! — выругалась Мира. — Я даже свои записи рассортировать не успела! А через несколько месяцев навалом в коробках их проще выбросить и написать заново, чем собрать воедино!

Она вскочила со стула, выволокла из-под стеллажа большой кованый сундук и начала ожесточенно сгребать в него пергаменты и свитки с полок. Элиза в растерянности наблюдала за ней.

Вскоре умаявшаяся Мира со стуком захлопнула крышку сундука.

— Помоги, — сказала она девушке. Вдвоем они с трудом выволокли сундук наверх и оставили у лестницы.

— Теперь за мной! — приказала Мира и спустилась по лестнице обратно в подвал. Там она подошла к двери в дальнем конце коридора, набрала код и со злостью пнула тяжелую, обитую железом дверь.

В эту лабораторию Элиза ни разу не заходила. Она ожидала неведомых чудес наподобие уже виденных, только в десять раз красивее и непонятнее — установки для зарядки магических кристаллов, верстаки с паяльниками и грудами проводов, токарные и сверлильные станки и так далее. Однако комната оказалась почти пуста: несколько письменных столов, заваленных большими и тонкими белыми листами, установка в дальнем углу, немного напоминающая печь странной формы, да постамент посередине, где стоял широкий сундук, окованный вороненым железом, с ушками для переноски на шестах. Под ногами хрустнул мелкий белый песок.

Мира распахнула крышку сундука. Внутри оказались все те же листы пергамента, но странно прямые и блестящие, мелко исписанные неестественно четким и ровным почерком. Мира осторожно вынула верхний лист. Он казался твердым и негибким, словно стеклянный. Под ним обнаружился следующий лист, переложенный сеткой из тонкой медной проволоки.

— Бумага, запечатанная в стекло, — пояснила Мира. — Так она дольше сохраняется и не боится сырости и мышей. Держи!

Она осторожно передала лист Элизе. Та, внутренне напрягшись, приняла его. Против ожидания, лист оказался довольно легким, а его стеклянные края — скругленными, не режущими. На листе виднелись какие-то химические формулы. Девушка распознала символы первоэлементов — азота, кислорода, водорода, однако что именно описывали формулы, осталось непонятным. "Схема получения нитрата аммония", — гласила подпись.

— Перед тобой закладка, — пояснила Мира. — Недавний проект Тилоса. На всякий случай он записывает всякую всячину, а потом закатывает листы в стекло. На будущее, как он говорит. — Женщина отобрала лист у Элизы, сунула его обратно в сундук и закрыла его, нажав на блестящую пластину с выгравированными значками. — Видимо, в ближайшее время все хозяйство запрячем подальше.

— Зачем? — тупо осведомилась Элиза. Она все еще не могла прийти в себя от неожиданного известия. Девушка успела привыкнуть к Чаттаге, и ей совсем не улыбалось снова куда-то идти, фактически — бежать.

— Глупенькая, — вздохнула Элиза. — А если с нами что-то случится? Своим умом людям до такого тысячи лет доходить придется. Демиурги... никто не знает, что им в голову придет. Могут и на самом деле полную хаотизацию устроить. А так вдруг да найдет кто-нибудь... Тилос зачем-то хочет, чтобы ты участвовала в упрятывании закладки. Видимо, очередная перестраховка — чтобы о ней знал кто-то неприметный, но памятливый вроде тебя. Он у нас немного параноик. Неудивительно, впрочем, с нашей-то жизнью. Знаешь, сбегай-ка наверх, позови кого-нибудь помочь. С таким гробом нам вдвоем не управиться.

У административного барака уже собралась небольшая толпа. Охранники из дежурной смены растерянно сжимали копья и короткие мечи, встревоженно поглядывая в сторону полосы препятствий. Несколько земледельцев стояли чуть в сторонке, тихо переговариваясь между собой. Один все еще держал ручной культиватор. Постепенно подтягивались и остальные. Элиза отправила четверых охранников к Мире, а сама отошла к Равену, переминавшемуся с ноги на ногу немного поодаль.

— Элка, что случилось? — полушепотом спросил тот. — Сначала появляется Тилос в таком виде, словно его гуары драли. Потом вдруг Камтон обрывает тренировку на полуслове и гонит всех сюда, а тут уже толпа, и морды словно на похоронах... Что не так?

— Тилос думает, что нас нашли, — таким же полушепотом просветила Элиза. — Он приказал разрушать лаборатории. Ты не знаешь, что такое "эвакуация"?

— Это когда драпают со всех ног, — пояснил Равен, потрясенно глядя на нее. — Тилос так сказал, да?

Элиза кивнула. Равен тихо присвистнул.

— Нам объясняли, — тихо объяснил он, — что если скажут "эвакуация", то мы бросаем все как есть и сваливаем отсюда полным ходом. Ты в какой группе?

— Группе? — недоуменно посмотрела на него девушка. — Какой группе?

— Как в какой? Тебя что, не инструктировали?

— Нет. Просто Тилос пришел и сказал...

— Да нет, не сегодня, — нетерпеливо отмахнулся парень, — вообще. Когда ты здесь появилась.

— Про группы точно ничего не говорили, — мотнула головой Элиза. — О чем речь?

— Ну, кто с кем и куда... — пояснил Равен. — Я, например, в седьмой группе. Мы уходим в Кураллах. Впрочем, я там не задержусь, надоело. Пора по миру прошвырнуться. А тебя, выходит, ни к кому не приписали... Ладно. В случае чего — держись рядом со мной. На крайняк вместе когти рвать станем, вдвоем точно не пропадем.

По заметно выросшей толпе прокатился гул. Тилос протолкался сквозь нее и вспрыгнул на крыльцо, подняв руки. Он успел сменить рваную одежду, и теперь на нем сидел пятнистый костюм разведчика с откинутым на спину капюшоном. Шум смолк.

— Итак, — напряженно произнес он, — вы все, наверное, уже услышали про эвакуацию. Около часа назад я заметил и ликвидировал наблюдателя, отслеживавшего подходы к полосе препятствий. У наблюдателя оказался радиопередатчик, так что его хозяева наверняка знают, что он обнаружен. Возможно, они не подозревали, на что наткнулись, но рисковать я не хочу. К вечеру здесь не должно остаться ни одного человека. Проходы в полосе препятствий заблокированы, все действуют по основному плану. Но прежде, чем мы уйдем отсюда...

Он замолчал и оглядел собравшихся. Все жадно впитывали его слова.

— Прежде, чем мы уйдем, хочу, чтобы вы знали: Чаттага являлась одной из самых важных наших баз на юге материка. Но лаборатории и мастерские не важны. Важны только вы — носители не только знаний, но и определенного взгляда на жизнь. Вы все разные — кто-то авантюрист до мозга костей, кто-то желает только тихой спокойной жизни фермера. Но вы все думаете так, как должны думать люди в нормальном обществе. Забудьте о вещах, что вы бросаете — пока у вас голова на плечах, вы всегда сможете создать новые.

— Мы не подведем, — негромко сказал кто-то из толпы.

— Ни капли не сомневаюсь. И еще одно. Пусть неожиданно, но для всех вас наступил переломный момент. Руководители групп приведут вас на другие базы, где вы можете вернуться к прежнему образу жизни. Но если вам захотелось сменить обстановку, не стесняйтесь. Землепашцы, ремесленники, солдаты — вы все знаете и умеете куда больше, чем другие люди. Вас с радостью примут везде — в Граше, Сураграше, в северных княжествах. Там небезопасно, да, но на моих базах вы подвергаетесь опасности не меньше, пусть и с другого направления. Решайте за себя. И какой бы путь вы ни выбрали, прошу только об одном: постарайтесь выжить. Ну, и... не принимайте близко к сердцу, что ли. Выше нос, ребята. Мало ли в жизни мелких неприятностей!

Тилос ободряюще улыбнулся с спрыгнул на землю. Вместо него на ступеньки неторопливо поднялся Камтон.

— Ну, мужики да бабы! — хрипло произнес он. — Все всё слышали. Полчаса на сборы, брать только то, что входит в заплечный мешок. Если кто потащит с собой скотину или инструменты — голову оторву. Группы с первой по четвертую уходят по первой резервной тропе, с пятой по седьмую — по второй, остальные, вестимо, по третьей. Научная группа идет с Тилосом по четвертой. Командирам отрядов напоминаю — не забудьте активировать за собой заграждения. И не забывайте об осторожности — тропы могут быть разведаны и охраняться врагом. Ну, удачи!

Толпа загудела, задвигалась. Элиза заметила нескольких женщин — на их лицах читалось уныние. За подол одной из них цеплялся малыш двух или трех лет от роду, его рожица кривилась от подступающих слез. Мать, присев на корточки, успокаивающе поглаживала его по голове.

Паники, однако, не возникло и в помине. Через пару минут возле барака не осталось никого, кроме Тилоса, сидящего на ступеньке и задумчиво жующего травинку. Девушка растерянно оглянулась. Она помнила, что Равен советовал ей держаться рядом, но тот исчез вместе с остальными. Она нерешительно сделала пару шагов в сторону дома, где, как ей помнилось, жил парень.

— Погоди, Эла, — негромко сказал Тилос, не поднимая на нее взгляда. — Тебе, как я понимаю, собирать особенно нечего. Разговор есть.

— Да? — Элиза подошла поближе и присела на корточки. — А что?

— Элиза, — от того, что Тилос назвал ее полным именем, у девушки пробежал холодок по спине. На базе ее давно звали Элой, а Мира в минуты хорошего настроения — так вообще Элкой, и она успела позабыть, как звучит ее настоящее имя.

— Элиза, — повторил Тилос. — Время пришло.

Он замолчал. Пауза затянулась, и Элиза решила, что тот передумал. Однако Тилос снова заговорил:

— Да, время пришло. Слишком, слишком рано, ты не готова к самостоятельным действиям и узнала куда меньше, чем нужно. Но, похоже, тянуть нельзя.

Он опять помолчал.

— Я не хочу играть тобой, как марионеткой, хотя и мог бы. Мне нужно, чтобы ты шла вперед с открытыми глазами. Я спас тебе жизнь, там, в Граше. Здесь, в Чаттаге, тебя поили, кормили и учили. Но... Но я хочу, чтобы ты знала: ты ничем мне не обязана. Если пойдешь со мной, если согласишься делать то, что должно, ты, вероятно, погибнешь. Пусть не сразу и даже не завтра, но шансов дожить до старости у тебя не останется. Если бы ты смогла спокойно пожить еще года хотя бы два-три... Но времени нет. В игру открыто вмешались Демиурги, и, боюсь, счет пошел даже не на периоды — на осьмицы и дни.

Он опять замолчал. Элиза подождала, но он, казалось, не собирался продолжать.

— Тилос, — осторожно спросила девушка, — а что ты от меня хочешь?

— Узнаешь в свое время, — слабо усмехнулся тот. — Беда в том, что я и сам толком не знаю. Ты оставалась запасным вариантом на самый крайний случай, картой, которую, я надеялся, мне не придется разыгрывать. И я до сих пор не уверен, стоит ли мне ее разыгрывать. Возможно, я ошибаюсь, и ничего не выйдет. Элиза, я знаю — ты храбрая и честная девочка, несмотря на годы в обществе воров и уличных попрошаек. И у тебя все еще есть остатки дара. Я хочу, чтобы ты использовала его — прямо сейчас. Закрой глаза и реши — стоит ли тебе впутываться в новую историю. Если скажешь "нет", я отпущу тебя. Получишь деньги, тебе помогут устроиться, и ты сможешь забыть Чаттагу, — он обвел вокруг рукой, — как сон. Пожалуйста, закрой глаза и вслушайся в себя. Помни — мне не нужна твоя смерть. Более того — твоя скорая смерть не только ничем не поможет, но и навредит, навредит страшно. Давай, решай.

Он вскинул взгляд и в упор уставился на нее.

Элиза заколебалась. Ей не понравилось, что ее называют девочкой, но вспомнив, сколько лет Тилосу, решила, что для него и Мира может казаться несмышленым ребенком. Девушка вслушалась в себя. Тилос ей нравился, но идти на смерть, да еще неизвестно зачем... Она поежилась. Умирать не хотелось, но и бросать Тилоса в беде — тоже. Согласиться? Она как следует обдумала мысль. Знакомого вибрирующего чувства где-то в желудке не возникало. Возможно, не все так страшно...

— Тилос! — голос Миры звучал встревоженно. — Мы все сделали.

Она с Ленарой осторожно усадили на ступени Джабраила, которого поддерживали под руки. Старик выглядел бледным и усталым. Он прижимал к груди большой бугристый мешок, из которого торчала пара пергаментов.

— Ему стало плохо, — извиняющимся тоном сказала Мира. — Пришлось задержаться...

Парни, которых Элиза послала на помощь, отдуваясь, поставили на землю ящики — с мириными пергаментами и закладку. Из петель для переноски торчали короткие копья. Но Тилос не обратил на компанию никакого внимания. Он, не отрываясь, смотрел на Элизу.

— Знаешь, — запинаясь, сказала девушка, — я... я согласна. Пока я ничего...

Тилос словно обмяк.

— Ну и хорошо, — устало сказал он. — Завтра с утра в пекло я тебя точно не пошлю. А перерешить всегда успеем. Мира, защиту активировала?

— Ой, нет! — вскинулась та. — Сейчас сбегаю...

— Сиди, — остановил ее Тилос. — Я сам. Ничего не забыли?

Его глаза на мгновение остекленели. Затем он кивнул.

— Всё. Мира, нам предстоит тяжелый переход. Дай Джабраилу состав номер восемь, если тебе не трудно... Эла, за мной. Мы скоро вернемся.

Последние слова предназначались Ленаре, которая дернулась в его сторону. Он встал и вошел в барак. Элиза вскочила на ноги и юркнула за ним, мимоходом бросив на Джабраила встревоженный взгляд. Старик выглядел неважно, но отнюдь не помирал. В присутствии Миры беспокоиться не о чем.

В бараке Тилос резко пихнул, почти вышиб дверь в собственный кабинет. У дальней стены он остановился и нахмурился, вперившись в нее напряженным взглядом. Секунду ничего не происходило. Потом что-то еле слышно прожужжало, и стена треснула.

Вздрогнув, Элиза отступила на шаг назад. Трещины пробежали по штукатурке вверх, вбок, вниз... Мгновение спустя правильный прямоугольник засохшей глины выдвинулся из стены и с шелестом осыпался на пол.

Тилос дернул на себя обнажившийся деревянный щит. За ним оказалась небольшая стальная дверца с пластиной цифрового набора и одинокой круглой ручкой.

— Иди сюда! — скомандовал он. Элиза, напряженная, как струна, сделала несколько шагов вперед.

— Смотри: здесь стандартный замок вроде тех, что стоят на лабораториях. Все брошенные лаборатории, в том числе здесь, в Чаттаге, закрываются одним и тем же двадцатизначным кодом. В течение года после консервации открыть замок могу только я, любая попытка ввести код или открыть любую дверь другим способом приведет к самоуничтожению. Через год механизм засыпает, и у тебя есть пять попыток для ввода правильного кода. Пятая ошибка снова взводит взрыватель на полгода. Запомнила? Повтори своими словами.

— Оставленная лаборатория запечатывается одним и тем же кодом... — растерянно пробормотала Элиза. — Двадцать цифр... В течение года дверь заминирована, потом можно пять раз пробовать ввести код. Тилос, а зачем мне...

— Не задавай лишних вопросов, — оборвал ее Тилос. — Возможно, тебе придется вернуться. Там книги, чертежи, оборудование и прочее, что может пригодиться. Теперь — код. Сядь!

Он всем корпусом развернулся к девушке и повелительно ткнул пальцем в стул.

Элиза осторожно присела. Происходящее нравилось ей все меньше и меньше. Тилос склонился над ней и обхватил ее голову подушечками пальцев.

— Смотри мне в глаза, — негромко приказал он. Девушка послушалась и вздрогнула. Где-то в глубине его зрачков неторопливо разгоралось синее пламя. — Хорошо. Теперь смотри сквозь меня и не шевелись...

Странный зуд охватил голову девушки. Касающиеся ее кожи кончики пальцев, казалось, раскалились докрасна. Элиза попыталась дернуться, но тьма сгустилась у нее перед глазами.

Спустя секунду или тысячу лет тьма рассеялась. Она сидела, откинувшись на спинку стула. Тилос стоял над ней, скрестив руки на груди и рассеянно переминаясь с пятки на носок.

— Как ты? — мягко спросил он. — Ну-ка...

Он склонился над Элизой и снова заглянул ей в глаза. Та отшатнулась.

— Спокойно... — пробормотал тот. — Уже все. Посмотри влево... Так, теперь вправо... Вверх... Хорошо. Код утренней зари!

— Пять семь четыре восемь один... — Элиза с ужасом поняла, что ее губы называют цифры безо всякого ее участия. Она стиснула зубы и зажала рот руками.

— Расслабься, — Тилос мягко взял ее за руки и отвел их в сторону. — Я должен проверить правильность ментоблока. Давай еще раз. Готова? Код!

На сей раз девушка позволила своим губам произнести все цифры до конца. Ее била дрожь. Что Тилос сделал с ней? Зачем?

— Хорошо, — кивнул тот. — Останови сердце!

Прежде, чем смысл слов дошел до нее, сердце громко, страшно громко бухнуло и замерло. Перед глазами моментально поплыли огненные круги. Она попыталась вздохнуть, и...

— Стоп! — властный голос Тилоса прорвался сквозь накатившееся забытье. — Отмена приказа. Запусти сердце!

Томительно мгновение в груди стояла отвратительная тишина. Потом сердце стукнуло раз, другой, и вдруг забилось в своем обычном ритме. Элиза сползла на пол, держась за грудь и хватая ртом воздух. Тилос заботливо поднял ее и усадил обратно.

— Все позади, — тем же мягким тоном произнес он. — Прости, что не предупредил. Теперь ты можешь остановить сердце по собственному желанию. Извини, но таков стандартный ментоблок для нулевого допуска. С данного момента ты получаешь право знать все, что тебе потребуется. Координаты остальных баз ты теперь тоже знаешь, но всплывут они не сразу. Если попадешь в плен, тебе придется убить себя на месте. Существуют способы добыть информацию из человека, даже не задавая ему вопросов...

Слова Тилоса доносились до девушки словно из другого мира. Она все еще ощущала пустоту в груди. Мертвое сердце, казалось, камнем давило на желудок. Она умерла. Умерла и воскресла. Воскресла... Ужас стремительно прорывался из глубины ее тела, рвался в закаменевшие мышцы. Элиза с трудом подавила панический позыв бежать со всех ног, бежать неизвестно куда, забиться в темное потайное логово и навсегда спрятаться там от окружающего страха. Она до боли в костяшках вцепилась в сиденье стула.

— Тилос! — она чувствовала, что должна говорить, говорить, должна как-то связать себя с окружающим миром, чтобы тьма безумия не поглотила ее навеки. — Тилос! Я не хочу в плен! Я хочу домой! Домой!.. Мама!.. Помоги мне, мама! Я не могу надеть платье, оно... Тилос, я умираю...

Беззвучный удар сотряс ее тело. Внезапно сгущающаяся тьма исчезла, и девушка осознала, что все еще сидит на стуле, мертво вцепившись в него затекшими пальцами. Тилос склонился над ней, озабоченно вглядываясь в лицо, указательные пальцы прижаты к ложбинкам под ушами девушки. За окном свистнула какая-то птаха.

Элиза глубоко вздохнула и с трудом разжала пальцы. Тилос удовлетворенно кивнул, взъерошил ей волосы и отступил на пару шагов.

— Оклемалась? — сочувственно спросил он. — Извини. Утешайся тем, что бывает и хуже. Чем сильнее психика, тем жестче ответная реакция на внедрение ментоблоков третьего уровня. По идее, тебе бы сейчас вздремнуть пару часиков, но времени нет. Введи третий код!

Он мотнул головой в сторону стальной двери.

Элиза с недоумением глянула на него. Что? Она же не знает код. Или знает? Что-то в глубине силилось пробиться наверх, что-то очень важное, что она должна знать, вспомнить... Она мысленно пожала плечами, встала и подошла к дверце.

Противу ожидания, пальцы сами выбили на пластине нужную комбинацию. Мигнул и загорелся крохотный зеленый огонек. Она сомкнула пальцы на ручке и повернула ее, вытягивая дверь на себя, однако та даже не пошевелилась.

— Прекрасно! — похвалил Тилос. — Он подошел к окну и захлопнул изнутри тяжелые металлические ставни, заложив их толстым, в три пальца, засовом. — Пошли. Объемные сенсоры включатся через пять минут, но рисковать не стоит.

— Что включится? — машинально поинтересовалась Элиза, с недоумением разглядывая открытый замок. — Какие сенсоры?

— Сенсор — датчик, — нетерпеливо пояснил Тилос. — Ты только что заминировала комнату. Помнишь, что я сказал? Не вздумай соваться сюда в течение года — рванет так, что в Граше услышат. Через год защита отключится, тогда можно. Пошли.

Он ухватил ее за плечо и вытащил в коридор, закрыв дверь обычным железным ключом. Смяв ключ в пальцах, он бросил его в дальний конец коридора и стремительно вышел на крыльцо. Элиза, чуть покачиваясь, последовала за ним. Датчик? Определенно, свою привычку говорить непонятными словами Джабраил позаимствовал у хозяина.

Тени заметно укоротились — солнце стремилось к зениту. У крыльца, кроме Миры с Джабраилом, стояли шестеро мужчин в полном вооружении.

— Где Тоск и Переш? — резко спросил Тилос. — Время!

— Сейчас появятся! — прогудел старший. — Решили в сортир перед дальней дорогой сбегать.

— В сортир... — пробормотал Тилос. — Ладно, ждем еще пять минут. Всем расслабиться, дорога и в самом деле ожидается тяжелой.

Он отошел в сторону и неподвижно застыл, глядя на вымерший поселок. Элиза ощутила, как дрожат ее коленки, и опустилась на ступеньку рядом с Мирой. Та чуть встревоженно оглянулась на нее.

— Как ты? — спросила женщина, щупая ее лоб. — Плохо выглядишь. Чем вы там почти час занимались?

— Тилос меня длинному коду научил... кажется.

Элиза несколько раз глубоко вдохнула. Температура явно повышалась, солнце неторопливо приближалось к зениту.

— Коду? — Мира даже изменилась в лице. — Основному коду? Из двадцати цифр? И смертельный ментоблок? С ума сошел... Перед дорогой! А...

Она заколебалась, переводя взгляд с Элизы на Тилоса. Тилос, словно почувствовав, повернулся к ней и коротко кивнул.

— Бедная ты моя! — выдохнула Мира, прижимая Элизу к себе и бросая негодующий взгляд на Тилоса. — Как же тебе досталось! И прямо перед походом... Я после имплантации ментоблока два дня отходила, в постели пластом лежала! Погоди-ка, я сейчас... — Она схватила свой заплечный мешок и начала лихорадочно в нем рыться. — Вот, съешь-ка. Стимулятор.

Элиза бездумно разжевала горькую желтую таблетку, почти не почувствовав вкуса. Впрочем, почти сразу тело перестала бить мелкая дрожь, а противная слабость в животе куда-то исчезла. Почти тут же из-за дома вышли два молодых парня в кольчугах и с короткими мечами.

— Явились... — пробормотал Тилос. — Ну что, ребята-зверята, двинулись. Мы последние остались. Первая группа уже, наверное, разблокирует свою тропу. Багаж, — он кивнул на сундуки, — потащим по очереди. Я иду впереди и убираю ловушки. К переноске подключусь на тропе, когда пройдем опасные места. Ну, никто ничего не забыл?

— Я забыла! — вскинулась Элиза. — Я же не собралась...

— Пять минут на сборы, догонишь у южного выхода, — кивнул Тилос. — Только то, что в руках унесешь. Бегом! Ну что, ребята, двинулись? Прощай, Чаттага!

Старый день переходит в новый незаметно для меня. Все они одинаковы, ни один не выделяется из общей череды. Вот уже почти полгода сердобольные Вишка с Кочергой зачем-то таскают меня с собой. Видно, полагают, что без них я пропаду. Может, и так — память по-прежнему не возвращается. Наверно, стоило бы вернуться назад, в место, откуда вышел обоз. Там должны знать, кто я или хотя бы откуда я. Но что-то внутри подсказывает — бессмысленно. Слово "дом" не вызывает внутри никакого отклика — в отличие от других. "Война", "смерть", "бой" — эти звуки затрагивают в глубине моего "я" какие-то струны, а "дом", "имя", "жизнь" — нет. Ничто не тянет меня назад, а потому я привычно-равнодушно шагаю позади смешной парочки, без умолку болтающей даже на ходу. Откуда только силы берутся?

— Беспамятный! — окликает меня Кочерга. Так они кличут меня с первого дня. Ну что же, имя как имя, не хуже других. — Слышь, Беспамятный! А может, что помнишь? Ну не бывает так, что хрясть — и всю память отшибло! Помню, один земеля у меня тоже по башке получил, два дня дома отлеживался — и ничего. Драку забыл, кто хрястнул — тоже забыл, а все остальное помнит. Даже кабак, где вино хлестал, и то помнит. Может, хоть что-то в голове крутится?

Я молча пожимаю плечами. В голове — серая пустота. Я уже много раз объяснял это попутчикам, но вопрос всплывает снова и снова.

Я — не обуза. Сбор милостыни идет чем дальше, тем хуже, и еду приходится добывать другими способами. Охотясь, на удивление метко я попадаю камнем в пуганую белку или зайца. Плохо, что зайцев почти нет, а белки встречаются далеко от дороги. Но благодаря мне голодными не сидим, хотя и сытости тоже не ощущаем. Я чувствую, что с луком дело пошло бы куда лучше, но лука нет, только скверный тупой нож, который невозможно даже метнуть. Вишка точит его о кремень каждый вечер, но толку немного — плохое железо не столько заостряется, сколько щербится. С его помощью Кочерга вырывает из каменистой земли съедобные коренья, на которые у него удивительный нюх, и нож моментально тупится снова. Кореньев тоже немного: середина осени — не лучшая пора для собирательства. А ведь скоро зарядят зимние дожди, и тогда о бродяжничестве придется забыть совсем. Только куда дальше?

Мы идем по тракту от деревни к деревне. Все поселения похожи, как похожи все дни. Полуразвалившиеся плетни. Крытые гнилой соломой крыши топящихся по-черному изб. В дворах чумазые голые ребятишки, ползающие прямо по стылой грязи. Мужчин немного. С пустыми осунувшимися лицами они бродят по дворам, делая вид, что занимаются домашней работой. В спутанных пегих волосах — видно даже с дороги — копошатся вши. Женщины, худые, изможденные, стирают или присматривают за детишками. Некоторые возятся на пустых унылых огородах — то ли выискивают пропущенные клубни, то ли готовят грядки к весне. Домашней скотины не видно — лишь изредка из сарая доносится жалобное мычание, да у ворот кое-где равнодушно валяются собаки, не обращая внимания на чужаков.

Милостыню нам не подают. Кто-то виновато разводит руками, кто-то просто скользит мертвым взглядом, не замечая. Как они переживут приближающуюся зиму? Хочется надеяться, что в амбарах лежит хоть немного зерна. Иначе голодная смерть не заставит себя ждать.

— Вишь-ка, как их тут морят, — бормочет на ходу Вишка. — Который год, вишь ты, неурожай, вот и маются, бедолаги. А куды ж денешься? Налоги, вишь-ка, плати, хоть с урожая, хоть с голода, а не заплатишь — последнее, вишь ты, заберут. Ох, плохо мужику жить, ох, плохо...

Кочерга только сокрушенно качает головой. Я уже знаю его историю. Сам из свободных общинных смердов, четыре года назад он пошел в закупы к местному боярину. Отдать долг понадеялся из следующего урожая, но урожая не получилось. Через два года боярин взял его в холопство со всей семьей — женой и двумя детишками.

Домочадцы сгинули тем же летом — по Куару прошел мор, люди маялись животами и умирали в корчах. Настоятель куарского Храма, брат Комексий, объявил болезнь воздаянием за грехи людские, за поклонение духам и ложным богам. Многие обратились в истинную веру и выпрашивали в монастырях и храмах прощение жестокого Отца-Солнца, но молитвы не помогали: верные умирали наравне с язычниками.

Оставшись один, Кочерга — тогда его звали Камониром — не опустился и не запил, как многие. Он тосковал по жене, но знал, что вернуть ее нельзя. Чтобы не спиться, запретил себе прикасаться к вину даже по большим храмовым праздникам. За то боярин его приметил и сделал доверенным человеком. Боярин не был жадным скрягой, как многие, но и богатством не отличался, а потому считал каждую медную монетку. Времена стояли тяжелые для всех, и Кочерга, который свято блюл хозяйское добро, быстро продвинулся в ключники и начал заправлять всем небогатым хозяйством.

Однажды он сопровождал хозяйскую дочь в ближайший городок для закупки припасов. Ездить приходилось недалеко — пара часов в телеге, а потому охраной от лесных воров не озабочивались, и девицу сопровождал один Кочерга. Однако примерно на полпути на телегу наткнулась малая дружина боярина-соседа, промышлявшая в сих местах налогами с проезжающих. Кочерга не рассказал, что произошло в тот день, но мне, в общем, все понятно и так: дружинники пустили девку по кругу, от чего она помешалась и умерла тем же вечером, так и не придя в себя. Самому Кочерге удалось бежать. Однако слово холопа против слова свободного воя не значило ровным счетом ничего, так что в обиде признали повинными неведомых разбойников. Ближайшую к тому месту деревушку обложили повальной вирой, а Кочергу за напраслину городской суд приговорил выдать головой боярину-соседу. Мужик не стал дожидаться, пока ему заклепают ошейник, и бежал прямо со двора, где вершил суд местный воевода, ненароком уронив в грязь двоих охранявших его отроков. Ночью он воспользовался нерадивостью дозоров и спрыгнул с городской стены в заполненный водой ров. С тех пор он, неприкаянный, скитается по свету.

Когда на лесной дороге слышится дальний перестук копыт, мы укрываемся в чащобе и пережидаем, пока обоз — или всадники — не минуют нас. Иногда сталкиваемся с такими же, как мы, бродягами. Мы осторожно огибаем их, делая большой полукруг. Они поступают так же. В нынешние времена иной убьет и за медный полугрош, и рисковать никому не хочется.

Вчера мы перешли границу княжеств. Типек никак не отличается от Камуша — те же леса, те же заморенные деревушки, окруженные голыми тоскливыми полями. О границе свидетельствует лишь одинокая таможенная застава на большаке. Мы обходим ее лесом. Бывалый Вишка, показывая на север, уверяет, что там, в неделе хода — большая река. Кто-то называет ее Перекатной, кто-то — Ручейницей. Далеко на восходе она впадает в Срединный океан, отделяющий друг от друга материки. Южнее окружающих устья болот на побережье когда-то стоял большой торговый город — Талазена. Но уже много лет, как его смыли огромные волны, часто приходящие из океана. Где-то там, в болотах, живут племена троллей и, говорят, даже орков, успевших вовремя уйти из Талазены и сменивших ремесленничество на жизнь предков — охоту и собирательство. И те, и другие настроены враждебно и не пускают к себе людей. Однажды Храм даже пытался воевать нелюдей-язычников, но знающие трясины как свои пять пальцев орки и тролли в два дня разгромили немногочисленные храмовые дружины. Больше к ним не совались.

Что за рекой — Вишка не знает. Когда-то он слышал сказки про диких кочевников на мохноногих лошадях, пожирающих друг друга живыми. Еще где-то там стоял во времена империи свободный торговый город, но кто там жил и как он назывался, Вишка не знает. Говорят, на него упал с неба огонь и сжег дотла. А к северу от устья Ручейницы стоит мрачный заброшенный замок, где когда-то давно жил Майно, враг всего рода человеческого. Сейчас его населяет безымянный ужас, и туда не рискуют соваться даже тролли. Впрочем, может, и его уже смыли океанские волны.

Кочерга рассказывает, что в Караграше, что за степями на границе Камуша, обитают другие дикие племена, в том числе свирепые харазги. Харазги ездят на чудовищных зверях в пять саженей вышиной и с длинными носами, а воевать ходят с большими, в стену высотой, домами. С крыш тех домов они и прыгают в осажденный город, а таскают дома те же длинноносые звери. Харазги вырывают и едят у пленников сердца. Я чувствую, что это такие же сказки, как и живоеды-кочевники, но спорить с Кочергой не хочется.

Деревеньки, между тем, становятся немного богаче. Вернее, не столько богаче, сколько чуть менее голодными. Изредка нам даже подают куски черствого ржаного хлеба, а то и куриное яйцо. В одном из трактиров я долго колю дрова. Поленья, даже самые вязкие и крученые, раскалываются от одного удара, разлетаясь по всему двору. Я чувствую, что работа непривычна для меня, однако топор, пусть и колун, в руке я держу определенно не в первый раз. Топорище явно не той формы, к которой привыкла рука, но все равно уверенно лежит в ладони. За работу трактирщик кормит нас обедом. После полусырого беличьего мяса и плохо испеченных корений лепешки с кашей — с конопляным маслом! — и кусочками солонины кажутся объедением. Возможно, будь я один, мне предложили бы остаться в работниках, но троих слишком много. Хозяин колеблется, он не уверен, брошу ли я своих, но в конце концов не спрашивает. И правильно — я все равно не остался бы. Не то, чтобы я так привязался к случайным спутникам, но мне здесь не место, я знаю точно.

Зур Харибан спрыгнул с коня, не глядя бросил повод подбежавшему слуге и подошел к расшитому золотом и серебром шатру. С каменным лицом он дождался окончания обыска. Только беззаконные тарсаки могут позволить бабам лапать воина, явившегося для важных переговоров. И предводителем у них тоже баба. За те три года, что он вел за собой гуланов, Повелитель Ветра так и не смог привыкнуть к такому непотребству. И как только их терпит великий Курат?

Симана словно прочитала его мысли. С едва заметной ухмылочкой она еще раз провела руками по бокам вождя, слегка прижалась грудью. Тот с трудом удержался, чтобы не отвесить ей оплеуху, и неподвижно уставился прямо перед собой. Когда-нибудь гуланы разорвут глупые мирные договоры и соберут под своими стягами дружественные племена, чтобы раз и навсегда избавить степи от бабской напасти. Но сейчас не время проявлять характер. Настроение Тароны меняется, словно... словно у женщины, и нарываться прямо сейчас не следует. Пусть тарсачки считают его недоумком. Когда-нибудь потом они поплатятся...

На лице симаны отразилось разочарование. Она отступила на полшага и коротко кивнула. Две другие телохранительницы молча убрали копья, позволяя гостю войти. Зур с силой отдернул полог и прошел в шатер. Все так же мысленно он ухмыльнулся. В последнее время он носил под кольчугой традиционную гуланскую рубаху с длинными широкими рукавами. Не то, чтобы он так уж уважал обычаи предков, но рукава уж очень удобно скрывали ножны на предплечье. Что бы ни думали надменные дуры, он вооружен. Он не собирался нападать на Тарону, но без доброго клинка под рукой ему всегда становилось не по себе.

Королева, с уютом расположившаяся на мягких коврах, одетая по-домашнему — в короткую набедренную повязку и полупрозрачную накидку — милостиво кивнула ему. Ее миндалевидные глаза щурились, на матово-темной коже играли отблески светильников.

— Приветствую могучего предводителя гуланов! — сказала она глубоким бархатным голосом. — Был ли добрым твой путь, о Зур Харибан?

И опять, уже не в первый раз, вождю почуялась скрытая насмешка в приветствии. В присутствии Тароны он никогда не мог избавиться от чувства, что она исподтишка посмеивается над ним. Тварь...

— Спасибо, путь оказался на редкость добрым, — ответил он, учтиво склоняя голову. — Милостивы ли боги к тарсакам в последние дни?

— Спасибо и тебе. Боги щедры, как всегда. Садись, воин, твой путь долог, ты устал.

Тарона дождалась, пока гость присел на корточки и слегка шевельнула пальцами. Тут же засуетились рабы, в большой серебряный кубок с тихим плеском полилось белое караграшское вино. Вождь взял его в руки, сладострастно вдохнул терпкий аромат и с сожалением отставил в сторону. Потом. Сейчас ему нужна ясная голова.

— Я готова выслушать тебя, о нежданный, но все равно дорогой гость, — томное выражение внезапно сошло с лица королевы. Она уставилась на гулана немигающим взглядом черного гуара. — Чем вызван твой визит к нам в эту пору? Ведь в последний раз мы договорились, что встретимся весной для окончательного...

— Нет времени! — не выдержал Зур. Оскорбленная тарсачка чуть слышно прошипела что-то сквозь зубы, ее глаза превратились в щелки. — Извини, королева, но мне не до приятных слов. Пусть они выйдут!

Он кивнул на скорчившихся у стенок шатра слуг.

Тарона испытующе посмотрела на него, потом махнула рукой. Слуги один за другим выскользнули наружу. Симана, вальяжно развалившаяся поодаль от королевы, даже не пошевелилась. Ее поза не обманывала вождя — он знал, что девка оторвет ему голову быстрее, чем он успеет выхватить кинжал. Он посмотрел на охранницу тяжелым взглядом, потом перевел его на Тарону.

— Зула останется, — безмятежно пожала плечами ему королева. — Мы, тарсаки, считаем, что кому-то все равно надо доверять. Ей я доверяю. Если есть что сказать, говори при ней.

Симана ласково улыбнулась вождю. Она неторопливо извлекла из ножен короткий метательный клинок, поставила острием на подушечку указательного пальца и принялась, балансируя, удерживать его в вертикальном положении. Зур до хруста сжал кулаки, но опять сдержался.

— Твоя воля, королева, — сухо кивнул он. — До меня дошли слухи, что северяне собирают войска.

— Вот как? — удивленно подняла бровь Тарона. — А до меня доходят совсем другие слухи. Например, что северяне присылают переговорщиков для заключения мира. Тогда, в Граше, посланник Тилос утверждал, что князья готовы платить золотом, и новые гонцы подтверждают...

— Уловка! — бросил вождь. — Они пытаются заговорить нам зубы, а сами хотят исподтишка ударить в спину!

— Интересно... — Тарона задумчиво покусала нижнюю губу. — И откуда же дошли до тебя такие слухи? Перелетные птички напели?

— Мои воины ходили на север охранниками караванов, — сквозь зубы ответил вождь. — Во всех тавернах только и разговоров, что о неурожаях и южных дикарях. Надвигается голод, но оружие дорожает, бронники дерут неслыханные цены. Кузнецы завалены заказами, у них не хватает времени даже на то, чтобы толком подковать лошадь. В городах моих людей стража не выпускала с постоялых дворов. Одному, что возмутился, переломали ребра. Они потратили кучу денег, чтобы развязать кое-кому языки и вызнать, что князья под руководством храмовников собирают ополчение. Достаточно?

— Достаточно. — Тарона снова покусала губу. — Ты хочешь сказать, что нам надо выступать раньше?

— Да! Не дожидаясь, пока они поднимут ополчение и не сметут нас одного за другим!..

— Одного за другим... Н-да. Знаешь, мой дорогой Зур, ты никогда не умел просчитывать даже на ход вперед. — Тарона лениво потянулась. Ее высокая грудь почти выскользнула из глубокого выреза накидки. Против своей воли вождь уставился на ее прекрасное тело. Королева едва заметно усмехнулась. — Ну сам посуди — как они станут с нами воевать? У них нет могучей конницы, как у нас. Они едва выставят одного конного на десятерых пеших. А может, и меньше, учитывая голодные годы. Думаешь, они пешком сунутся в бескрайние безводные степи и глиняные пустыни? Ох, сомневаюсь. А жрать толпа плохо вооруженных землекопов будет воздух? Да и всех людей княжеств не хватит, чтобы захватить наши бескрайние просторы. Нет, мой милый Зур Харибан, они не способны на вторжение. Скорее, они как-то прослышали про наши намерения и готовятся отсиживаться в своих каменных городах...

Вождь втянул воздух сквозь сжатые зубы. Слова Тароны отскакивали у него от лба. Дура-тарсачка либо не понимает очевидных вещей, либо просто играет с ним.

— Степи не такие уж и безводные, — проговорил он, изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучал ровно. — У них найдутся знающие люди, способные отыскать колодцы. И просторы наши им захватывать не придется — достаточно отсечь нас от пастбищ, и мы сами протянем ноги. Ты должна понять...

— Я ничего тебе не должна! — яростно оборвала его Тарона, вскакивая на ноги. — Заруби себе на носу, гулан!

Ее глаза пылали, ноздри раздувались. Телохранительница подобралась, не сводя с вождя напряженного взгляда. Бессознательным движением Зур потянулся к спрятанному в рукаве кинжалу, но тут же опомнился, сделав вид, что почесывает запястье. Вспышки внезапной ярости, которыми славилась Тарона, можно переждать. И он переждет... сейчас. Но не потом. Стоит только покончить с Севером, и тогда...

Тарона успокоилась так же внезапно, как и вспыхнула.

— Прости меня, вождь, — медленно проговорила она, неторопливо усаживаясь на ковер. — Но я немного разочарована. Слухи, что ты принес, не стоили твоего личного путешествия. Мог бы просто послать гонца. Пойми меня правильно — возможно, князья и в самом деле окажутся настолько глупы, что пойдут на нас войной. Тем хуже для них. Но сейчас я не собираюсь предпринимать ничего. Идет большое осеннее кочевье, тараманы растянуты по степям на месяц пути. Скоро зимнее половодье, реки разольются, и мы должны перегнать отары на летние пастбища как можно быстрее. Овцы — не лошади, и мы не можем, подобно гуланам, перегнать их за две руки дней. Я пошлю разведчиков перепроверить твои слова, но пока моя душа спокойна. Ты услышал меня?

— Я услышал тебя, о королева тарсаков! — из последних сил сдерживаясь, пробормотал гулан. — Я вижу, что действительно напрасно потратил твое и свое время. — Он поднялся на ноги и повернулся к выходу, но остановился. — Жду ответа не позже, чем до конца половодья, Тарона. Потом... потом начну поднимать племена без тебя. Юг справится с глупыми князьями и без тарсаков. Услышала ли ты меня?

— Я услышала тебя, — кивнула Тарона. — Теперь можешь идти.

Зур пробкой вылетел из шатра. Почти сразу снаружи раздался топот копыт нескольких лошадей. Тарона задумчиво смотрела на колыхающийся полог, теребя ворс ковра.

— Зула! — наконец сказала она.

— Да, момбацу сама? — почтительно спросила телохранительница.

— Что думаешь насчет сказанного?

— Нападать на наши степи, — тарсачка постаралась тщательно выбрать слова, — для северян действительно глупо. Но отчаявшийся может решиться на все, даже на самоубийство. Я бы не стала забывать слова мужлана.

— Да уж, мужлана! — усмехнулась Тарона. — Ты видела, как этот кобель смотрел? От одного взгляда можно забеременеть. И в то же время он презирает меня и ненавидит за то, что вынужден общаться с женщиной не просто как с равной, но как с вождем. Интересно, каков он в любви?

Она хмыкнула и немного помолчала. Зула ничего не ответила. Она хорошо знала госпожу и понимала, когда следует говорить, а когда держать язык за зубами.

— Да... — наконец пробормотала Тарона. — Забывать его слова мы не станем. Зула, кто из разведчиц сейчас в лагере? Пришлешь мне двоих. А потом того... от Барадаила. Надеюсь, он уж проспался после вчерашнего. И объясни своим умелым симанам, что обыскивать надо полностью. У нашего гулана определенно что-то припрятано в рукаве... Да, постой. Что ты там начала говорить о северянине?

Две осьмицы — недели, как на восточный манер начала привыкать Элиза — маленький отряд болотными тропами шел к известной лишь Тилосу цели. В джунглях наступил сезон осенних дождей, и каждый день аккуратно проливалось два-три могучих ливня. Топи разбухли и поднялись, и без того едва заметные тропы скрылись под разлившимися озерцами. Тилос шел саженях в тридцати впереди, осторожно прощупывая шестом трясину. Элиза настояла, чтобы ей позволили идти рядом. Впрочем, ее чувство опасности не проснулось ни разу — Тилос великолепно знал местность и не уклонялся от твердых мест, хотя и скрытых иногда неглубоким слоем воды.

Джабраил большую часть дороги двигался сам, хотя все чаще и чаще опирался на Ленару с Мирой. Старик ощутимо сдавал, дорожные тяготы пригибали его к земле. Он не жаловался, но заметно спал с лица и с трудом переставлял ноги. Парни, по очереди несшие сундуки с записями и закладкой, тоже осунулись, но шагали все так же бодро, что и поначалу.

Вскоре после их поспешного бегства из Чаттаги, на вторую или третью ночь, горизонт окрасило далекое зарево. Компания укрывалась от ливня под могучей широколистой пальмой, в небе сверкали зарницы, гром гремел почти непрерывно. Однако Тилос, встрепенувшись, вышел под секущие по прогалине струи дождя и уставился на северо-запад. Постояв так пару минут, он вернулся обратно и по-собачьи встряхнулся. Во все стороны полетели брызги.

— В Чаттаге чужие, — почти безразлично сообщил он. — Сработал один из моих сюрпризов в штабном бараке. Возможно, он отбил у них охоту шастать по лагерю, и лаборатории останутся целыми.

Мира едва слышно охнула. Джабраил выглядел потрясенным, и даже Элизу, успевшую свыкнуться с Чаттагой, пробрал неожиданный озноб. Впрочем, это могло случиться и из-за мокрой одежды, насквозь продуваемой неприятным сквознячком.

Путешествовать по болотам оказалось куда труднее, чем по сухим твердым дорогам. Уже через несколько дней рубаха Элизы начала расползаться на нитки из-за постоянной сырости. Хотя она перед уходом успела сунуть в свой мешок вместе с кошелями пару запасных рубах и шаровар, доставать их пока не решалась. Кто знает, сколько времени придется жить в такой сырости... Уличная жизнь в пыльном сухом Граше казалась ей сейчас почти венцом мечтаний. Влага просачивалась даже в водонепроницаемые заплечные мешки, и пресные лепешки быстро расплылись в неаппетитную кашу. Уже через несколько дней вяленое мясо кончилось, и отряд питался в основном незрелыми бананами и еще какими-то незнакомыми Элизе плодами, оставляющими в горле легкое жжение. Тилос ловил змей и ящериц, иногда сбивал палками небольших птиц, но сухого дерева для костра не попадалось. Есть же сырое мясо девушка себя принудить не смогла. Она снова отощала, ребра вновь выступили на поверхность.

Любой кошмар, однако, когда-то заканчивается. В один прекрасный день компания добрела до сухого пригорка. Люди вповалку рухнули на землю.

— Все, ребята, — улыбаясь, сказал Тилос. — Прорвались. Большая часть болот позади. Дальше пойдут сухие леса. Ну, или почти сухие... — добавил он, вытирая с носа каплю вновь начавшегося дождя. — Пару часов передышка, потом переберемся в местечко поудобнее. Там ручей и небольшая пещера. Сделаем долгий привал дня на два, отоспимся.

Элиза со стоном перевернулась на спину. Хотелось закрыть глаза и прямо сейчас заснуть лет на сто. Вот помру и никогда-никогда больше не встану, пообещала она себе. Однако к ее стыду Джабраил, хотя и похожий на ходячий скелет, тяжело поднялся на ноги и самостоятельно перебрался под толстую сетчатую пальму, чьи широкие полупрозрачные листья надежно укрывали от начинающегося ливня. Мира тронула девушку за плечо, указывая туда же. Элиза сердито отпихнула ее руку и на четвереньках перебралась к ученому.

Икра левой ноги, свербевшая уже несколько дней, сегодня чесалась особенно сильно. Девушка несколько раз продрала ее ногтями через ткань шаровар, но легче не стало. Наоборот, зуд только усилился.

— Что там у тебя? — устало осведомился Джабраил, обхватив себя руками. — Укусил кто?

— Не знаю, — буркнула Элиза. — Чешется не первый день.

— Не первый? — встрепенулся Джабраил. — И ты молчала? Ну-ка, покажи.

Отпираться не оставалось сил, так что Элиза молча задрала штанину до колена и сунула ногу старику. Тот пощупал ее прохладными мокрыми пальцами и слегка присвистнул.

— Тилос! — позвал он. — Подойди сюда, мой мальчик.

Элиза поперхнулась, услышав, как Тилоса называют "мальчиком". Впрочем, рядом с седым как лунь Джабраилом тот и в самом деле выглядел весьма юным. Он склонился над ногой девушки, пощупал ее и молча уставился на ученого.

— Кагурл? — тихо спросил тот.

— Кагурл, — согласился Тилос. — Ох, как не вовремя...

— Что такое "кагурл"? — с тревогой осведомилась Элиза. — Он опасный?

— Не очень, — Тилос мотнул головой. — Но весьма неприятен. Мира! Антисептический пластырь сохранился?

— Ох... — Мира приподнялась на локте и начала вслепую копаться в своем мешке. — Лежал где-то в промасленной бумаге, авось уцелел. Что случилось? Поранился кто?

— Нет, — отмахнулся тот. — Поищи, пожалуйста. Эла кагурла словила.

— Ну ничего себе! — Мира внезапно села прямо и всплеснула руками. — И ты так спокойно сообщаешь? Она же теперь...

— Тихо! — оборвал ее Тилос. — Найди пластырь и оставь комментарии при себе. Эла! — он повернулся к девушке и взял ее за руку. — Нервы у тебя крепкие, я знаю. Жизни твоей ничего не угрожает, но и приятного мало. Кагурл — штука весьма мерзкая — такой тонкий червячок, что живет под кожей. Если его не трогать, он поселится там надолго и продолжит расти. На коже вокруг кагурла возникает масса мелких зудящих нарывов, а позднее начинаются боли в мышцах, нога утолщается. Возможно, ты даже не сможешь ходить. Так что сейчас я эту гадость вытащу. Не волнуйся, я умею не больно.

Дождавшись, пока Элиза неуверенно кивнет, Тилос сел на землю, прислонившись спиной к стволу, и положил ее ногу к себе на колени. Резким движением он задрал штанину почти до паха, полуприкрыл глаза и начал осторожно поглаживать ладонями кожу от бедра до стопы. Под ладонями ощутимо защипало, и девушка втянула воздух сквозь зубы.

— Не волнуйся, я просто зондирую электрическим полем, — пробормотал Тилос, проминая пальцами мускулы. — Еще немного... Кагурл — очень интересный зверек, знаешь ли. Его личинки плавают в грязной воде и ожидают, к кому бы прицепиться. Когда подворачивается подходящий хозяин, личинка впивается в кожу, прогрызает ход внутрь и начинает расти, питаясь соками тела. Постепенно она вырастает... ага, вот оно... она вырастает в длинного нитевидного червя. В черве периодически вырабатываются порции яиц, которые специальными яйцекладами откладываются в подкожную жировую клетчатку и там созревают. В таком месте образуются характерные язвочки... вот одна такая, смотри...

Элиза глянула в то место, куда упирался палец Тилоса. Там виднелась крохотная синяя ниточка, изогнутая двойной подковой. Подковку окружала неприятная краснота.

— Скоро тут тоже начнет чесаться, — утешил Тилос. — Точнее, начало бы, но я убил кладки, так что рассосется без лишних неприятностей. Классическая клиника заболевания такова: многочисленные язвы покрывают кожу и сильно чешутся. Чем больше созревают яйца, тем сильнее зуд. Когда язва начинает гноиться, хозяин обычно расчесывает ее до крови, и созревшие яйца попадают в окружающий мир. В воде из них выходят личинки, и все начинается сначала... Все, нащупал. Маленький он еще у тебя. Однажды мне пришлось пятиметровый экземпляр извлекать. Парень-носитель от одного его вида сомлел... Нога распухла, как у носорога. А сейчас он всего сантиметров десять...

На пальце Тилоса мигнул голубой огонек. Чуть затрещало, запахло грозой. Кожу обожгло, и сразу же икра полностью онемела. Тилос резко чиркнул ногтем по коже. Брызнули капли крови, однако боль не почувствовалась. Вглядевшись, Тилос чиркнул еще раз.

— Вот ты нам и попался... — пробормотал он. — Главное — не оставить под кожей головку, иначе кагурл начнет расти снова. А если просто убить, нарывать начнет... — Он что-то подцепил ногтями и осторожно потянул.

Элизу чуть не стошнило прямо на колени поддерживающей ее Миры. За пальцами Тилоса тянулось нечто белое и кошмарно противное, толщиной не более, чем с волос. Оно тянулось и тянулось, и в глубине мышцы что-то слегка заболело. Она стиснула зубы и зажмурилась.

— Вот и все, — веселый голос Тилоса резанул по ушам. — Можешь посмотреть на своего гостя. Мира, заклей, пожалуйста.

Элиза приоткрыла глаза. Тонкая белая ниточка безжизненно покачивалась в пальцах предводителя. Она казалась настолько омерзительной, что девушка снова подавила рвотный позыв.

— Выброси!.. — с трудом пробормотала она через зажатое спазмом горло.

— Как скажешь, — согласился Тилос и отшвырнул паразита. — Зато теперь ты у нас оздоровеешь. Я серьезно, между прочим. Человек заражается кагурлом только один раз. Потом вырабатывается пожизненный иммунитет. И не только к самому кагурлу, но, похоже, еще и к лептоспирозам и речной малярии. Возможно, червь охраняет свою территорию и выживает с нее конкурентов, возможно, просто присутствуют схожие антигены — у меня так и не дошли руки исследовать. Постарайся не расчесывать ногу. К завтрашнему вечеру все более-менее пройдет, если только инфекцию не внесешь. В стационарных условиях тебе бы в койке пару дней полежать. Ну да я же обещал привал? Обещал. Вот дойдем до места...

Элиза бездумно погрузилась в журчание его речи. Ужас и омерзение постепенно прошли. Подумаешь, червяк под кожей! Она ощутила прикосновение клейкого пластыря, и в тот же момент порезы начали чесаться. Однако же и ногти у Тилоса, не хуже бритвы... Ничего. Чесотку она как-нибудь вытерпит. Главное — не превратиться в обузу для отряда. Она встряхнула головой, отстранила Миру, слабо пожав ей запястье в знак благодарности, и, покачиваясь, поднялась на ноги. Онемение кожи постепенно проходило. Она слегка притопнула ногой и сердито огляделась по сторонам. Все ожидающе смотрели на нее.

— Я в порядке, — буркнула она. — Еще отдыхаем? Или пошли дальше?

Суддар осторожно постучал костяшками по тяжелой двери. Личные покои Великого Скотовода поражали роскошью. Дворецкому нравилось исподтишка наблюдать за смущением впервые попавших в дворец кочевников, в недоумении пытавшихся найти вход, не обращая внимание на дверной проем, закрытый дверью. Когда же створка красного дерева бесшумно проворачивалась на петлях, открывая проход, дикарям это казалось чуть ли не чудом. Многие, возвращаясь к своим стадам, шепотом рассказывали про загадочных колдунов Граша, умеющих движением руки сделать дыру в глухой стене. Впрочем, дверь служила и другим целям, помимо задуривания головы гостям. Хотя она и казалась сделанной из простых шлифованных досок, на деле между двумя слоями дерева мастера вставили железную решетку в два пальца толщиной. Хитрый запор при повороте задвигал отростки решетки во все четыре каменных косяка, и выбить дверь не удалось бы и тараном.

— Входи! — крикнул Барадаил, не тратя время на церемонии. — Что там у тебя?

Суддар осторожно толкнул дверь и, почтительно склонившись, вошел внутрь. Он знал, что в спину ему смотрят болты трех тяжелых арбалетов, поскольку сам указал, где проделать скрытые бойницы для стрелков. Имелась в расположении бойниц одна хитрость, позволявшая знающему человеку один раз — только один! — увернуться от залпа. Но сейчас время хитрости еще не пришло.

— Приветствую тебя, о повелитель... — царедворец, а по совместительству и глава тайной канцелярии, совершил турхат, согнувшись едва не вдвое. Однако Барадаил и в самом деле оказался в деловом настроении.

— Кончай, — нетерпеливо поморщившись, проговорил он. — Мы одни. Чаттага?

— Да, повелитель, — кивнул Суддар ах-Хотан, выпрямляясь. — Вести из Чаттаги. Не слишком добрые...

— Что случилось? — нахмурился Великий Скотовод.

— Э-э-э... — на сей раз Суддар не прикидывался. Он и в самом деле колебался и не знал, как донести до повелителя дурные новости. Хотя обычно Барадаил и не был склонен убивать гонцов, доставивших дурные вести, именно в таком расположении духа он мог, не особенно задумываясь, отправить человека на Кровавую площадь. — В общем, все сорвалось. Они отследили наблюдателей и...

Дворецкий сглотнул.

— И всполошились, — кивнул Барадаил. Его глаза холодно следили за дворецким. — И что?

— Они оставили Чаттагу и исчезли.

Произнося роковые слова, Суддар приготовился к вспышке ярости, но ее не случилось. Барадаил молча побарабанил пальцами по подушкам софы.

— Итак, они исчезли... — задумчиво сказал он. — А теперь, друг мой, по порядку. И не пропускай ни одной детали. Я слушаю.

— Десять дней назад пропала связь с секретом, наблюдавшим за одним из входов в полосу ловушек. — Суддар слышал свой голос словно со стороны. — Вместе с ними пропал и священный идол Турабара. На следующий день у места засады обнаружили следы четырех человек, двух или трех лошадей и кровь. След одного человека уходил в полосу ловушек, остальные ушли обратно к тракту. Каэдар сутки колебался, а затем связался со мной и спросил, что делать. Поскольку нас, очевидно, обнаружили, я приказал той же ночью войти в Чаттагу по разведанным проходам и проверить ситуацию на месте. Они потеряли на ловушках четверых, но остальные благополучно добрались до запретной территории. В их задачу входило взять нескольких языков, как из мирных жителей, так и из солдат. В крайнем случае я уполномочил Каэдара вступить в переговоры и тянуть время до подхода основных сил.

— То есть ты решил брать их тепленькими. — кивнул Барадаил. — Умный план, а как же. Вот только я не помню, чтобы ты согласовывал его со мной.

— Виноват, повелитель, — склонил голову дворецкий. — Но в то время ты занимался неотложными делами. — Напивался до невменяемости вместе со шлюхами, добавил он про себя. — Я не счел необходимым беспокоить тебя по таким пустякам. Прикажи казнить меня, если я не прав.

— Прикажу, если потребуется, — кивнул Великий Скотовод. Впрочем, он тоже, видимо, припомнил трехдневную пьянку и особенно раздраженным не выглядел. — Дальше!

— Последнее сообщение, что передал Каэдар из Чаттаги, касалось свежезаброшенной местной деревни. Он сказал, что собирается исследовать местность и сообщить о результатах. Потом связь прервалась. Только что прибыл гонец с письмом от Маэтора, командовавшего вторым эшелоном.

Суддар перевел дух и исподтишка взглянул на хозяина. Лицо того оставалось непроницаемым. Начальник канцелярии страшно не любил такое выражение. Чего ждать от веселого, злого или же философствующего Барадаила, он знал. Но непроницаемость его плоской раскосой физиономии могла скрывать под собой любые чувства. Он зябко шевельнул плечами и продолжил:

— В письме сообщалось, что Каэдар с пятью людьми вошел в один из домов и какое-то время оставался там. Что он сделал — непонятно, но из-под земли вышел великий огонь и поглотил дом вместе с вошедшими и священным идолом Курата, что имел при себе Каэдар. Кроме того, огонь сжег до смерти еще восьмерых, находившихся неподалеку, пятеро сильно обгорели. Двое из них уже умерли, трое выживут. Кроме того, по следам бежавших жителей отправились еще три поисковые группы. Они добрались до болотных троп. Там обнаружились новые ловушки. Одна группа погибла полностью, в двоих уцелело по одному человеку. Еще двое погибли в полосе ловушек при отходе. Всего из сорока человек, вошедших с Каэдаром в Чаттагу, погибли двадцать девять, включая четверых Теней. Учитывая, что место выглядело полностью брошенным, Маэтор не рискнул входить туда со своим отрядом. Он отправил посыльных, и сейчас стоит там лагерем, ожидая приказаний.

Суддар перевел дух. Великий Скотовод молчал, и дворецкий добавил:

— Если мне позволят высказать свое мнение, то там проклятое место. Кто бы ни заправлял там, он наверняка заключил договор со злыми духами. Охотники рассказывают, что...

— Если мне захочется узнать твое мнение о духах, я тебя спрошу, — оборвал Барадаил, задумчиво пощипывая редкую бороденку. — Да, недобрые вести ты принес мне... Впрочем, виноват в случившемся я. Следовало самостоятельно заняться делом, не доверять другим... Правильно говорили предки: хочешь сделать что-то правильно, делай сам. Что я тебе сказал? Ввести войско и заверить хозяина Чаттаги, кем бы он ни оказался, в нашем дружелюбии. Ни в коем случае не вступать в драку. Вывести воинов по первому требованию, оставить посла, предложить присоединиться к союзу племен и прочая дипломатическая чушь. А результат? Чаттага сгорела, жители бежали, хозяин наверняка зачислил нас в разряд врагов. Даже посланника Тилоса мы Теням не отдали. — Барадаил снова пощипал бороду. — На последнее, впрочем, я и не надеялся. Похоже, у них он все-таки не на последних ролях. Ладно. Надо думать, что делать дальше. Ты свободен, но оставайся поблизости — вдруг да понадобишься.

— Слышу, повелитель! — глубоко поклонился Суддар. — Да продлится твоя жизнь вечно!

Кланяясь, он спиной вперед двинулся к двери, чувствуя, как по спине под дорогим халтоном катятся струйки пота. За дверью он глубоко вздохнул, подхватил со столика чашу пятилетнего кумского и залпом выпил. Пронесло. Теперь нужно как следует поразмыслить и понять, что провал значит для него лично...

Барадаил дождался, пока дверь закроется, и повернул небольшой рычаг возле рабочего стола. Едва слышный лязг подтвердил, что запоры встали на место. Не удовлетворившись, он, кряхтя, поднялся с софы и несколько раз дернул за дверную ручку. Та не поддалась. Великий Скотовод потянул за другой рычаг, закрывая потайные бойницы, потом опустился на колени перед большой статуей Валарама. Бог, насупившись, глядел на него из-под кустистых бровей. Ему явно не понравилась неудача с Чаттагой. Потупившись, Барадаил взял из ящичка щепотку серого порошка и бросил его в жертвенную чашу. Порошок вспыхнул неярким, но жарким бездымным пламенем.

— О великий Валарам! — пробормотал Барадаил, касаясь лбом ступней статуи. — Снизойди ко мне, твоему недостойному слуге! Как никогда я нуждаюсь в твоем мудром слове...

— Я внимаю тебе, смертный! — прогудел идол.

Привал, как и обещал Тилос, продлился два полных дня. Затем маленький отряд двинулся дальше. Сухая тропа оказалась не в пример легче, чем болотная. По твердой почве шагалось куда веселее, и люди приободрились. Даже Джабраил снова шагал сам, тяжело опираясь на толстый, но удивительно легкий посох, вытесанный из ствола тикурина.

Джунгли редели, а местность ощутимо повышалась. Вечером третьего дня путешествия отряд уперся в первые скалы темного базальта. За ними в отдалении виднелись высокие заснеженные пики. Той же ночью затряслась земля. Со скал сыпались мелкие камешки, деревья возмущенно шелестели листьями. Разразилась гроза, но молнии били где-то за горизонтом, напоминая о себе лишь далекими зарницами и отдаленными раскатами грома. Тилос вышел из маленькой пещерки, служившей им пристанищем, наружу и долго стоял под холодным дождем, вытянув руки в стороны. Иногда по его пальцам пробегали голубоватые искры.

На следующий день путешествие наконец закончилось.

К вечеру отряд выбрался на небольшое плато, состоящее из одной гигантской, почти гладкой базальтовой плиты, тут и там покрытой неширокими трещинами. Около одной из трещин Тилос остановился и внимательно огляделся вокруг.

— Пришли! — коротко сказал он. — Все, ребята, больше этот гроб таскать с собой не придется.

Он невежливо пнул сундук-закладку, который усталые парни поставили, почти уронили, на камень. Элиза неожиданно сообразила, что так и не познакомилась с ними. Всю дорогу она находилась в каком-то странном полуоцепенении, и сопровождающие остались для нее безликими фигурами. Сейчас оцепенение как-то сразу прошло, и она твердо решила загладить свою оплошность при первом подходящем случае.

Сундук осторожно спустили в трещину. В ее глубине обнаружилась небольшая темная пещерка. Факел бросал на каменистые осыпи по углам мечущиеся тени, и Элиза невольно поежилась — окружающий базальт словно наваливался на нее всем своим весом. Взглянув, как закладку присыпают щебнем, она торопливо выбралась наружу.

Устроили привал, наскоро перекусив. Чуть погодя Тилос отозвал Элизу в сторону.

— Смотри, Эла, — сказал он, поднимаясь на небольшое возвышение. — Здешние места людям неизвестны, но я их называю Оленьим взгорьем. Если предположить, что вон те линии, — он ткнул пальцем вдаль, — похожи на оленью голову, то вот так идет туловище, вот так — ноги, а мы стоим в аккурат на переднем копыте. Похоже?

Элиза кивнула. Трещины и впрямь складывались в нечто, похожее на силуэт огромного оленя, застывшего в вечном прыжке. В свете низко стоящего над горизонтом солнца бугры и пригорки отбрасывали причудливые тени, и олень казался почти живым и выпуклым. Она прикрыла глаза и постаралась запомнить картинку.

— Взгорье подробно описано в имплантированном тебе ментоблоке, — добавил Тилос, внимательно разглядывая девушку. — Охалла-ба-рр'ато!

Элизу словно ударило по голове. Она покачнулась и, наверное, рухнула бы на камень, но Тилос успел поддержать ее.

— Все, все, спокойно! — властно произнес он. — Уже прошло.

Однако ничего не прошло. Перед ее глазами словно раскручивался свиток с описанием Оленьего взгорья. Высота над уровнем моря, расположение ближайших городов и торговых путей, подробные приметы в глуши, позволяющие добраться сюда кратчайшим путем... Она потрясла головой. Стало немного легче.

— Вот и ладушки, — Тилос погладил ее по волосам. — Возможно, тебе еще придется сюда вернуться. Возможно, и нет. Пошли назад.

— Погоди! — Элиза оттолкнула его руку и повернулась к нему лицом. — Тилос, я... я хочу знать — что еще ты напихал в мою голову? Что еще свалится на меня в самый неожиданный момент?

— Ну... — Тилос задумчиво потер верхнюю губу. — Ничего особенного. Пара укрытий на случай смертельной опасности, несколько имен нужных людей в разных городах... Все по мелочам. Знание придет само, когда в нем появится необходимость.

— Зачем?

— Что? — Тилос недоуменно уставился на девушку. — Как — зачем?

— Зачем это все? — Элиза почувствовала, как глубоко внутри закипает ярость. Спокойно, одернула она себя. Не истери. Расслабься! — Зачем ты засунул мне в голову все свои дурацкие штуки? Ты что, не мог сразу сказать, по-человечески?

— Не забывай, я не человек, — темные глаза Тилоса холодно проткнули ее, словно два копья. Он присел и посмотрел на нее снизу верх. — Не давай внешнему сходству сбить себя с толку. Эла, помнишь, я спросил — готова ли ты поиграть со смертью? Ты согласилась. Ты не задавала вопросов тогда, и тем более поздно задавать их сейчас. Не бойся, — уже мягче добавил он. — Я не программировал тебя на действия. Информация, только информация...

— На действия? — сердце Элизы сжалось в холодный комок. — Ты хочешь сказать, что... что...

— Да, — кивнул тот. — Можно сделать так, что по ключевому слову ты сделаешь что-то, что совсем не собиралась. Даже не обязательно по слову — в определенное время, например, или в определенных обстоятельствах. Но с тобой я так не поступил. Мне нужно, чтобы ты оставалась свободной.

— Я? Со мной? — переспросила девушка. — А... другие? Мира? Джабраил? Все остальные?

— Ты действительно хочешь знать? Или тебя волнует лишь, чего от них ожидать?

Тилос отвел взгляд и, прищурившись, уставился на заходящее солнце. Элиза молча смотрела на него. У нее возникло ощущение, что под ногами проваливается тонкий ненадежный мостик, под которым — пропасть. Ей вспомнились марионетки в бродячем цирке, которых она несколько раз видела в дни больших ярмарок. Подчиняясь искусным рукам и голосу кукловода, фигурки двигались, дрались, разговаривали почти как живые. Неужели и она — такая же кукла? Но разве так можно?

— Тилос, — запинаясь, произнесла она. — Я не знаю... Но разве можно заставлять людей делать что-то вот так... бездумно, по чужой воле? Чтобы они не знали, что они делают?

— Хороший вопрос, — Тилос снова посмотрел на нее. — Я задаю его себе много лет, и так и не нашел ответа. Но почему тебя так пугают ментоблоки? Какая разница, отчего человек поступает так или иначе? Кого-то ведет собственная выгода, кого-то приказ, а кто-то искренне считает, что поступает так по своей воле. Мотивы всегда разнообразны, и встроенный приказ — не лучше и не хуже прочих.

— А если ты заставишь убить кого-нибудь? Пошлешь человека на смерть, и даже не оставишь ему выбора? Даже раб может сбежать с поля боя, если он решит, что так лучше!

— Эла, — усмехнулся Тилос. — Я, конечно, сукин сын, но не настолько. Мне не раз приходилось убивать по разным причинам, но никогда я не казнил чужими руками. Я сужу, выношу приговор и привожу его в исполнение — сам, всегда сам. И я помню лица всех своих жертв, всех до единой — моя память устроена так, что я ничего не забываю. Нет, я не использую невольных убийц. Все куда невиннее — например, незаметно даже для себя оставить пакет в нужном месте. Что же до главного вопроса — можно ли так поступать в принципе...

Он хмыкнул.

— Это далеко не главная проблема. Можно ли убивать людей — вопросик куда похлеще. Ментоблоки могут стать страшной вещью в руках мерзавца, стремящегося к власти, к славе, к личной выгоде. Но они могут и приносить пользу. Большая часть моих курьеров — случайные люди, использованные втемную. Они не подозревают, что что-то для кого-то несут, а потому не могут случайно выдать себя, не рискуют попасться из-за явных связей со мной. Такой подход значительно снижает риск и для них, и для моих людей. Вероятно, как и любое изобретение, ментоблоки, вернее, его применение, всего лишь вопрос этики. Как кинжал, — он постучал себя пальцем по ножнам, — они служат и для убийства, и для нарезания хлеба.

— А ты всегда режешь ножом только хлеб? — в упор спросила Элиза. — Можешь поклясться?

— Весь вопрос в том, — Тилос резко встал с корточек, — веришь ты мне или нет. Если веришь — клятвы не нужны. Если нет — вряд ли тебя убедят хоть десять клятв. — Он положил руку девушке на плечо и взглянул ей в глаза, приблизив свое лицо почти вплотную. — Веришь ты мне?

Элиза попыталась отпрянуть, но рука Тилоса не позволила. Она сглотнула слюну.

— Не знаю, — прошептала она. — Теперь — не знаю.

— По крайней мере, честно, — хмыкнул тот, отпуская ее плечо и снова присаживаясь на корточки. — Сложно тебя винить. Ты просто не готова. Обычно доверенные люди в моем цирке проходят долгую подготовку, поднимаются по длинной лестнице, каждая ступенька которой — крупица тайного знания. Они узнают и принимают правду по частям, а не выпивают чашу одним глотком, как ты. Им легче. Но у тебя нет иного выхода, кроме как положиться на свое чувствительное сердечко. Оно подскажет, можно ли верить мне. Возможно, не сейчас, позже, но подскажет. И если ты решишь, что верить мне нельзя, что ж... Я не стану тебя удерживать. Могу только повторить: ты — свободна полностью. И еще одно: я никогда не заставляю людей поступать против их совести.

Элиза отвернулась. В лагере неподалеку уже разгорался небольшой бездымный костерок из принесенного с собой хвороста. Наверное, там уже готовили горячую похлебку. В животе заурчало.

— Тилос, — не поворачиваясь спросила она, — а зачем я тебе? Ты ведь так и не сказал...

— Не сказал, — согласился Тилос. — И не скажу до времени. Ты — импровизация. Запасной вариант на тот случай, если меня... если я по какой-то причине пропаду. Если меня не тронут, ты не понадобишься. Возможно, все пойдет обычным чередом — долгое вдумчивое обучение, потом самостоятельная работа... Скорее всего, так и случится, если только они...

Он осекся.

— Они — кто? — переспросила Элиза, поворачиваясь к нему. — Тени?

— Что? — от удивления Тилос даже потерял равновесие и сел задницей на острый камень. — Кхаргаш-рр'гузум!.. Извини, не сдержался. Нет, Тени здесь ни при чем. Они всего лишь очередная секта наемных убийц и шпионов. Никто не знал про них полвека назад, и их напрочь забудут полвека спустя. А если они продолжат путаться у меня под ногами — и того раньше. В свое время в Граше орудовали Желтоглазые. Их боялись куда больше, чем Теней — сегодня. Ты про них слышала?.. — Он хмыкнул. — Нет, я имел в виду Демиургов. Пожалуйста, не спрашивай больше — я не смогу тебе толком объяснить, чего они хотят от меня. Слишком много... ключевых концепций из области философии и общего социомоделирования тебе неизвестны. Как-нибудь потом, ладно?

— Ладно, — вздохнула Элиза. — Но ты можешь объяснить, почему выбрал именно меня? У тебя своих людей мало? Верных, обученных... умных?

— Не прибедняйся, — ухмыльнулся Тилос, но тут же снова посерьезнел. — Ума у тебя поболее, чем у многих. Просто так сложилось. И имя у тебя...

— Что — имя? — переспросила Элиза, поняв, что продолжения не ожидается. — Имя как имя.

— ...признан виновным в сговоре с предателем, а потому подлежащим смерти.

Все. Дальше колебаться и тянуть некуда. Считаем, что монета выпала орлом. Сильный толчок — и створки могучих деревянных дверей, провернувшись на смазанных петлях, распахиваются настежь, с грохотом врезаясь в каменную стену. Кантос Двенадцатый осекается на полуслове, замирает с открытым ртом. В направленном на вход в зал взгляде — кипящая ярость и желание убивать.

— Император! — мой голос звенит от напряжения. Шпоры на запыленных сапогах отбивают по каменным плитам четкий ритм. Легче, легче, не переигрывай. — Я слишком поздно узнал о происходящем. Умоляю — два слова перед тем, как ты вынесешь приговор!

Мгновение тот смотрит на меня, беззвучно шевеля губами. Видно, что он бы с радостью стер меня в порошок. Нельзя — если уж я высовываюсь на поверхность, то по полной программе. Свернуть шею герою, спасителю города — нет, люди на улицах не поймут. Но ладно бы на улицах — не поймут и многие аристократы, уже повязанные мной паутиной гласных и негласных договоренностей.

Эррол стоит на коленях. Локти туго стянуты за спиной, отчего цыплячья грудь выпячивается колесом. Два дюжих стражника из дворцовой охраны небрежно придавливают ему плечи ладонями, чтобы не взбрело в голову желание подняться, тем паче — сбежать. Взгляд затравленный, но где-то в глубине прячется неверие. Этого не может быть! С кем угодно, но не с ним... Мальчишка. Что она в нем нашла?

Элиза стоит у стены позади придворных. Серый мужской колет обтягивает фигуру, рука судорожно сжимается на эфесе длинного меча. Она тоже не верит, не понимает — напасть ли на императора, убить ли себя? Там, на площади, она — знамя, символ, красавица-паладин, увлекающая за собой влюбленную толпу. Здесь — юная перепуганная девица, внезапно оказавшаяся в вакууме. Впрочем, в этом мире надлежит говорить — "в пустоте".

— Слушаю, — тяжело роняет император, наконец, справившийся с собой. Вообще-то он неплохой парень, но здесь явно не на своем месте. Охотиться по степям за налетчиками-кочевниками, рубиться на поле боя — вот его стихия. Администратор же из него хреновый.

Следующие пять минут излагаю банальные истины. Каждый может ошибиться, предатель одурачил всех, не только архивариус не смог распознать его... Вина Эррола лишь в том, что он сошелся с Каггом ближе других. Вечно забитый мальчишка, мечтательный книгочей, он сильнее других тянулся к веселому детине, так непохожему на злых насмешливых сверстников, так покровительствовавшему затюканному книжному червю. Зачем он потребовался Каггу? Вряд ли отравитель колодцев преследовал какие-то особые цели. Матерый шпион и диверсант, возможно, он тоже устал от одиночества? Но о нем я не говорю, психоанализ тут никому не интересен.

— Я уже слышал твои речи, — бурчит император. Совесть у него есть — видно, что ему и самому давно расхотелось вешать Эррола. Но отступать уже нельзя: сомнение — признак слабости. И за окном — дворцовая площадь, колышущееся море голов. Море ждет искупительную жертву, и она уже назначена. Если не удалось поймать виновного, казнят невинного. Не имеет значения, кого. Важно лишь напоить толпу кровью.

— Я уже слышал твои речи. И, скажу тебе, счел их непотребной глупостью. Он не только сошелся с предателем ближе всех. Он поддерживал все вражьи начинания, принесшие нам столько бед. Без него обман раскрылся бы куда раньше! Он должен умереть.

Эррол вздрагивает под грузом двух окольчуженных рук, но сознания, противу ожидания, не теряет. Все-таки в парне есть какой-то стержень. Может быть, именно он привлек храбрую деву-воительницу? До сего момента архивный червь оставался за рамками моих интересов. Возможно, зря. Но исправлять ошибку уже поздно.

Почва подготовлена. Время для ударных аргументов.

— Должен, говоришь? Тогда посмотри туда! — эффектным театральным жестом я выбрасываю левую руку, не глядя, не поворачивая головы. Я знаю — она все еще там. Краем глаза вижу, как придворные стаей перепуганной плотвы прыскают в стороны. Сейчас Элиза, наверное, чувствует себя как карась на сковородке... тьфу! Что за рыбные ассоциации лезут в голову? — Посмотри туда, мой повелитель. Пусть Эррол виновен, соглашусь даже с этим. Но в чем виновна она?

— Что ты мелешь? — у императора вновь набухают жилы на лбу. — При чем здесь Элиза?

Видно, что ему очень хочется назвать меня кретином, а то и похлеще. Но на следующий день после торжественного чествования — неприлично.

— Мой повелитель, — мой тон становится слегка ехидным, — уж не хочешь ли ты сказать, что не знаешь про отношения Эррола и Элизы? Прости меня, грубого чужестранца, но разве даже ребенку не видно, — слегка повернуть голову к Элизе, змейкой пустить по губам сальную ухмылку, — что они любовники?

Элиза отшатывается к стене, как от пощечины, влипает в каменный холод ладонями. Во взгляде — ненависть, щеки заливает краска. Еще бы! Местные боги — отъявленные ханжи. Даже намек на гениталии — верх неприличия. А уж выставить на свет такую мерзость, как тайное сожительство первого паладина с мужчиной, даже не храмовником... Боюсь, ее карьера в этих местах закончена раз и навсегда. Возможно даже, что женщин-паладинов больше никогда не будет. Где-то я ошибся с доктриной Колесованной Звезды, ох, ошибся...

— Разъяснить тебе, повелитель, что испытывает женщина, когда убивают ее любимого? Рискнешь ли ты потерять свою главную опору? Захочешь ли получить под боком тайного врага, во сто крат хуже прежнего?

Лицо императора багровеет так, что я пугаюсь — уж не довел ли ненароком старика до удара? Нет, выдержит. Он с трудом опускается на резное кресло, дрожащей рукой нащупывая подлокотник. Последние мои фразы излишни. Похоже, он — единственный в городе, кто не делал вид, а на самом делен не знал про шашни милой парочки. Да, видимо так. В противном случае он не стал бы даже затевать всю историю.

Последнее — бросить ему спасательный круг. Дать сохранить лицо. Пусть потом все валят на иноземца-мужлана...

— Но я еще не закончил, — мой голос становится отвратительно скрипучим, пронзительным. В нем лязгает сталь. — Эррол — и мой друг тоже.

Архивариус бросает на меня удивленный взгляд: мое заявление — для него новость. Ничего, дружок, случаются в жизни открытия и похлеще.

— Я не вижу за ним вины, и я не прощу тебе казни безвинного. Вчера ты прилюдно называл меня героем. Толпа носила меня на руках, забрасывала цветами. Сегодня я требую — не прошу, требую! — своей награды. Мне нужна жизнь этого человека! Если откажешь мне, я навсегда оставлю место, где своих убивают ради потехи. Вместо благословения на город ляжет мое проклятье. Я сказал.

В зале — мертвая тишина. Придворные, рыцари, солдаты — все смотрят на меня, пораженные таким нахальством. Кое у кого по-деревенски приоткрыты рты. Кантос поражен не меньше остальных, но в его глазах — облегчение. Он клюнул на приманку.

— Я не пожалею для спасителя города даже своей собственной жизни, — наконец произносит он. По залу пролетает вздох. — Не следовало произносить непристойности ради такой мелочи, как жизнь ничтожного недоумка. Но дело не во мне, — он кивает на окно, из-за которого доносится глухой ропот. — О казни уже объявлено...

— Я договорюсь с горожанами, — зло ощериваюсь я. — Думаю, уж они-то согласятся на такую малость... в отличие от тебя.

Сейчас я неприятен сам себе, но роль надо играть до конца. За толпу я не беспокоюсь — сегодня я ее кумир. Мои люди уже на своих местах, готовые первыми кричать мне славу... Я разворачиваюсь на каблуках и чеканю шаг к выходу. Плечи расправлены, левая рука на рукояти огромного театрального малхуса, ножны едва не цепляют пол. Завтра, наконец, я смогу ходить нормально — неслышно, мягко, незримо, словно кот в тени, и, как кот, готовый в любой момент упасть на все четыре лапы.

— Когда солнце зайдет за шпиль храма, с Эрролом — ко мне в комнату, — бросаю я Элизе, прежде чем выйти из зала. Она по-прежнему смотрит на меня с ненавистью, еще не успевшей смениться пониманием. Больше всего сейчас мне хочется обнять ее, прижать к груди, скрыть своим дурацким плащом от жестокого мира. Нельзя. "Не плачь, девочка моя, все будет хорошо" — я навсегда похоронил фразу где-то глубоко внутри.

В сумерках — стук в дверь. Эррол первым переступает порог, гордо вскинув голову. Он все еще не пришел себя от потрясения, губы сжаты в линию. Он не знает, как вести себя, но явно боится унижения. Делать мне больше нечего... За ним входит Элиза. На ее лице — следы слез.

— Я благодарю... — срывающимся голосом начинает архивариус заранее подготовленную речь.

— Сегодня вечером из порта уходит галера, — обрываю его на полуслове. — Пункт назначения — Талазена. Вы отплываете на ней. Через осьмицу оттуда идет караван в Крестоцин — вы как раз успеваете на него. Вот золото, — мешочек с монетами летит в Элизу, возможно, слишком резко. Девчонка не перестает удивлять меня своей реакцией — она перехватывает кошель в воздухе. — Вот письмо к броннику Фриге в Крестоцине — он поможет устроиться на первых порах. — Пергамент через всю комнату бросить сложно, и он заранее положен на столик у двери. Тыкаю в него пальцем. — Капитан галеры согласился подождать с отплытием. Арти проводит.

По моему кивку гигант-гулан выступает из тени и слегка кланяется влюбленной парочке.

— Но зачем... — пытается удивиться Элиза.

— Не знаю, что взбредет в голову императору завтра, — снова не даю договорить я. — И повторно рисковать своей шкурой ради вас не собираюсь. Мне проще убрать вас подальше с его глаз. Позволю себе напомнить, что в городе масса людей, Эррол, кто не откажется сунуть тебе нож между ребер. Тебя все еще считают пособником предателя, и твою жизнь пощадили лишь в угоду мне. Да и Элизе связь с тобой не простят. Дальше объяснять?

Они молча смотрят на меня. Трудно принять такой внезапный поворот в судьбе, бросить родину и с бухты-барахты отправиться куда-то в чужие края. Но я не хочу, не могу больше видеть ее рядом со мной. Рядом — и так бесконечно далеко...

— Я не возьму деньги, — решительно заявляет Эррол. Он берет у Элизы кошель и аккуратно кладет его на столик рядом с грамотой. — Ты и так сделал для меня... для нас... для нас всех слишком много. Мы в состоянии и сами позаботиться о себе.

— Не дури, — ровным голосом произношу я. Как объяснить, что не для него предназначены деньги, что его судьба волнует меня меньше всего? — Я не для того публично поцапался с императором, чтобы вам перерезали глотку в вонючих портовых трактирах Талазены. Это не подарок, а заем на обустройство на новом месте. Когда сможете — вернете.

Минуту он колеблется. Элиза неотрывно смотрит на меня огромными глазами. Потом она вздыхает и что-то шепчет Эрролу на ухо. Тот обреченно кивает, берет кошель и негнущимися пальцами подвязывает его к поясу. Элиза аккуратно засовывает грамоту ему за пазуху.

— Прощайте, ребята, — говорю я негромко. — Берегите себя. И поторопитесь — время на исходе.

Повинуясь моему знаку, Арти подходит к ним и недвусмысленно кивает головой на дверь.

— Спасибо... — тихо говорит Эррол. — Я обязательно верну...

Неловко поклонившись, он выходит в дверь. Элиза на мгновение задерживается на пороге и в последний раз окидывает меня взглядом.

— Я боялась, что... что ты меня не отпустишь. Спасибо, Тилос... — шепчет она и навсегда исчезает из моей жизни. Арти выходит за ней, закрывая дверь.

Неужто это так заметно?

Элиза... Матовая, покрытая едва заметным загаром кожа. Два теплых карих солнечных луча — глаза, то добрые и смеющиеся, то мечущие яростные молнии. Точеная фигурка под мужскими доспехами, высокая грудь, сдавленная кольчугой. Дева-воительница, страшная на поле брани и такая беспомощная в обычной жизни. И рядом — задохлик-архивариус. Хилый мальчишка со впалой грудью, не державший в руках ничего опаснее гусиного пера, но наизусть цитирующий древних поэтов целыми свитками, наивно рассуждающий об устройстве мира, по ночам изучающий движение одиноких здесь звезд... Что ей он? Он, не понимающий даже своего счастья? На его месте должен...

Ирония судьбы. В моей памяти хранится в тысячи раз больше текстов, чем он способен прочесть за всю жизнь. Я куда больше его знаю о планетах, что местные гордо зовут звездами, об устройстве Текиры, наглухо отгороженной от Большой вселенной непроницаемым коконом, о неспешно разворачивающейся здесь Игре. Но я — волк-одиночка, манипулятор за тронами, безжалостный убийца, жестокий участник политических игр. Мой публичный триумф здесь — ошибка, совершенная от безысходности, следствие непродуманного экспромта. Завтра я снова умру для всех, кроме императора и еще кое-кого. Я уже знаю, кто в Граше послал Кагга, кто был заинтересован в его успехе, и кто — в провале. Я знаю, как сыграть на их противоречиях. Он сам рассказал мне. Под пыткой не лгут. Во всяком случае, под моей пыткой. Завтра я отправляюсь на юг.

Я — одиночка. Больше двухсот лет я брожу по Западному континенту, не то наблюдатель, не то корректор, не то Игрок. Рядом со мной — никого: даже самые верные со временем умирают. Чтобы не переживать боль утраты снова и снова, я давно закрыл свое сердце для любви, для привязанности.

Девица опасна для меня. Ее непосредственность, ее искренность могли подвигнуть горожан на новую войну. И именно война с Грашем сейчас нужна мне меньше всего — империя Кантоса, мой любимый новый проект, сейчас слишком нестабильна и может рассыпаться от любого сильного толчка. Наверное, стоило дать Эрролу умереть. Я бы сумел утешить ее, заставить забыть свое горе. Она еще пригодилась бы мне — отчаянная, преданная, любящая...

Почему я отослал ее на другой материк?

Почему мне так хочется плакать?

— Тилос... — Элиза осторожно потрогала его за плечо. — Что-то не так?

— Извини, — Тилос очнулся от внезапного забытья. — Понимаешь... Лет двести назад в одном приморском городке я встретил женщину, удивительную женщину. Умница и красавица, и главный паладин Колесованной Звезды в Золотой Бухте — в те времена церковь еще допускала женщин на роли помимо монашек. Она уже в двадцать лет стала местным кумиром. Когда началась непонятная эпидемия, только благодаря ей город не сдался, не умер... но это долгая история. Я развивал империю Кантоса, Камилл... Майно уже тогда начал засылать своих шпионов на наш материк, он помог южанам организоваться, дал им опытных диверсантов, коды для связи, яды и так далее. Я... работал с ней как с местным лидером. Из-за Майно я совершил кучу непростительных ошибок и всплыл на поверхность. Засветился сам, спалил половину своей резидентуры, и все равно нашел предателя слишком поздно. Четверть населения столицы вымерла. Уже потом я обнаружил отраву в городских колодцах... В общем, ее тоже звали Элизой.

— А она была очень красивой? — жадно полюбопытствовала заинтригованная девочка. — Она тоже в тебя влюбилась? А дети у вас...

— Паладинам церкви, — не услышал ее Тилос, — и мужчинам, и женщинам, уже и тогда запрещалось заводить семью или даже просто любовников. Наказанием становилось в лучшем случае изгнание. Ту Элизу угораздило влюбиться в местного архивариуса. Книжный червь, хилый подслеповатый мальчишка — я так и не понимаю, что она в нем нашла, чего не... Ха! — Тилос резко замолчал, потом вздохнул. — Я потратил массу времени, чтобы вычислить причину мора, а когда выявил главу грашской резидентуры, оказалось, что отравитель — близкий друг архивариуса. Сам Эррол ни в чем не провинился, но его едва не вздернули за компанию. В общем, я отправил влюбленную парочку на Восточный материк — Крестоцину как раз требовался грамотный книжник — и больше никогда их не видел. Вот и все, собственно. Но с тех пор я ни разу не встречал женщин по имени Элиза. Имя широко распространено на севере Восточного континента, но на нашем материке встречается редко. И тут подворачиваешься ты...

— Мама рассказывала, что ее отец приехал из-за моря. Он умер, когда я была совсем маленькой. Элизой звали какую-то мою дальнюю пра-пра... Тилос, а вдруг я правнучка той самой Элизы?

— Возможно. Но тебя за море отсылать я не собираюсь! — Тилос рассмеялся и погладил девушку по волосам.

— А она знала, что ты в нее влюбился? — романтическая история заставила девочку забыть про свои недавние чувства. — Ты ей признался?

— С чего ты взяла, что я влюбился? — сухо поинтересовался Тилос, поднимаясь на ноги. — Она могла очаровать даже тюленя, да. Но влюбляться в первую встречную... Пошли-ка лучше обратно. Не знаю, как ты, а я жрать хочу.

Дидик ах-Куратан дожевал почти каменный кусок вяленого мяса, покатал на языке последние его жилки и с сожалением проглотил пару глотков воды из маленького бурдюка. В животе бурчало: скудный ужин не занял и малой доли желудка. Парень вздохнул и откинулся на спину, задумчиво созерцая западное небо, пылающее красным огнем заката.

Рядом с костерком прозвучали торопливые мягкие шаги. Дидик встрепенулся и сел, нетерпеливо вглядываясь в сгущающуюся темноту. Сердце радостно стукнуло. Зурила, посверкивая из-за платка темными глазами, присела рядом с ним и торопливо погладила его по волосам.

— Сан Дидик, любимый, отец все знает, — сбивчивым шепотом заторопилась она. — Я подслушала, как Махма, служанка, рассказала ему о наших встречах...

— Откуда она знает? — прошипел парень сквозь зубы. — Я вырву лисе все ее космы, волосок за волоском! Что отец?

— Он... — Зурила тихо всхлипнула. — Он ругался. Кричал, что поймает без... безродного нищеброда... тебя... и публично спустит шкуру плетьми. Любимый, судьба против нас. Ты должен бежать! — Она ухватила его за руку и судорожно стиснула. — Прошу тебя, уходи, уходи прямо сейчас! Я собрала тебе поесть в дорогу...

Словно слепая, она ткнула ему в грудь небольшой сверток, откуда вкусно пахло жареным. Даже сейчас ах-Куратан почувствовал, как рот снова наполняется слюной.

— Никогда! — решительно заявил он, поднимаясь. — Я не слышу, когда меня называют нищебродом. Я не слышу, когда про меня говорят — лентяй, вор, ахмуз. Но еще никто не осмелился назвать меня трусом, в глаза или за спиной. Я услышу это слово даже на другом краю земли! Я не побегу ни от вождя, ни даже от самой Назины, если она встанет у меня на пути! Пусть твой отец приходит... или нет, я сам пойду к нему. Сейчас! Я попрошу тебя в жены, и пусть он только попробует мне отказать!

— Не надо, любимый, — захлебнулась в плаче Зурила. — Пожалуйста, не надо! Он запорет, он обязательно тебя запорет! Я видела, он уже делал так раньше, с пастухами и охотниками...

— Не плачь, женщина! — грозно сказал ей Дидик. Сердце спряталось где-то под коленом и тревожно стучало оттуда, напоминая — отец Зурилы и в самом деле славился своим крутым нравом. — Твои слезы не остановят меня. Побудь здесь, посмотри за Бурашем, — он ласково похлопал конька по холке, — а то еще сведут ночной порой. И не бойся — ты еще родишь мне пятерых... нет, семерых детей, и все они станут великими воинами!

— Он убьет тебя! — пролепетала девушка, но ее слова растворились в почти непроглядной уже черноте. Парень быстро шагал в сторону шатра вождя, лихорадочно придумывая, что скажет первым делом. Недаром ему так хорошо жилось в последние дни. Благословенный Валарам ничего не дает просто так, не требуя платы. Или вмешался не покровитель скота, а грозный Турабар, чье огненное копье убивает людей как ягнят? Дидик ах-Куратан нащупал на груди амулет — изукрашенный наконечник стрелы — и крепко сжал его. Турабар не бросит в беде своего верного поклонника, мечтающего о подвигах в Его славу!

Вождь и в самом деле ярился, словно бешеный кабан. Еще бы — любимая дочь спуталась с каким-то проходимцем, бродягой без роду без племени, все добро которого умещалось в переметных сумах на полудохлом ишаке! Ох, развелось попрошаек в последнее время, ох, развелось! И как только Валарам допускает такое бесчинство!.. Гетар ах-Маруз гепардом метался по шатру, судорожно сжимая рукоять кинжала, кровавая пелена застила глаза. Языкастая рабыня давно выскользнула наружу, справедливо рассудив, что награду — если такую дадут — можно получить и попозже, а сейчас вождю лучше не попадаться на глаза.

Дидик молча вскинул руку, упреждая настороженный возглас стража. Он вслушался в доносящиеся из шатра ругательства и слегка поежился. Верная сабля осталась притороченной к седлу, да и нет от нее сейчас никакого прока. Не драться же со всем стойбищем? Но без нее парень чувствовал себя почти голым. Он гордо расправил плечи, запахнул безрукавку и, отстранив охранника и не проронив ни слова, вошел в шатер. Охранник качнул головой и последовал за ним. Он знал парня, знал, что тот совсем не такой дурак, каким его считали многие, но мало ли что... Оставлять вождя с глазу на глаз с приблудным чужаком он не собирался.

Гетар поначалу даже не понял, что в шатре, кроме него, есть кто-то еще. Он изрыгнул еще несколько проклятий, затем остановился, недоуменно всматриваясь в лица, неразличимые в свете масляной лампы, несколько раз сморгнул. Потом, взревев, словно бык на случке, и размахивая кинжалом, он бросился на Дидика.

Парень ловко уклонился, нырнул под клинок и не слишком умело завернул вооруженную руку вождя за спину. Его пробил пот — несмотря на преклонный возраст, вождь оставался быстр и силен, и лезвие прошло в паре вершков от его лица. Однако из захвата, который давным-давно показал такой же, как Дидик, побродяга, вывернуться оказалось непросто. Вождь несколько раз дернулся, зашипев от боли. Дидик вывернул руку еще сильнее, и кулак противника разжался от нестерпимой боли. Кинжал тускло звякнул об утоптанную землю.

— Выслушай меня, о момбацу сан вождь! — торопливо заговорил парень, надеясь, что боль слегка отрезвила вождя. — Я люблю твою Зурилу, я возьму ее в...

Вождь снова взревел и дернулся изо всех сил. Охранник заколебался. С одной стороны, бродяга вроде бы не делал хозяину ничего плохого. С другой — это слишком уж походило на неуважение к старшему, да и вообще — вождь свой, а пришлый — чужой. С совсем третьей стороны, парень являлся каким-никаким, но гостем, а вождь явно не соображал, что делает. Так и не решив, как поступить, охранник растерянно застыл на месте.

Суринал ах-Маруз отдернул полог и вошел внутрь. Он поспешил сюда почти сразу, как только до его ушей донеслись вопли, но его перехватила рабыня, быстрым шепотом пересказав свою версию событий. Зная брата, Суринал не сомневался, что тот продолжит бесноваться, пока окончательно не обессилеет, и лишь потом вновь обретет способность соображать. До того соваться ему под горячую руку опасно даже ближайшим родичам. Однако вместо того, чтобы постепенно утихнуть, ругательства возобновились с удвоенной силой, и кочевник решил на всякий случай взглянуть, что происходит. Мало ли что... И вот теперь его глазам представилась нелепая картина: брат, багровый от ярости, бешено извивался, пытаясь стряхнуть с себя парня, почти мальчишку, с редким пушком вместо усов, в потрепанных шароварах и грязной меховой безрукавке. Охранник же столбом стоял перед ними, даже не пытаясь что-то сделать. Яростно выдохнув, Суринал ринулся вперед и со всей силой врезал пареньку кулаком в челюсть. Как-то странно всхлюпнув, тот выпустил вождя, отлетел в сторону и пластом упал на землю.

Воспользовавшись обретенной свободой, вождь бросился на Дидика, навалился сверху и принялся душить. Суринал немного понаблюдал, как лицо бродяги принимает благородный синеватый оттенок, как он безуспешно пытается сбросить с себя вдвое более тяжелого противника, потом огляделся по сторонам. Его взгляд упал на кувшин со скверным и уже прокисшим пивом, что накануне привез бродячий торговец. Он поднял кувшин, аккуратно примерился и вылил его содержимое на голову брата.

Отплевываясь, Гетар откатился в сторону, вскочил на ноги и начал ошеломленно оглядываться. С его редких волос катились струйки вонючей жидкости, он отчаянно отплевывался, пытаясь понять, что происходит. Суринал присел на корточки и стал терпеливо ждать. Вскоре брат должен был окончательно прийти в себя, пока же можно отдохнуть. Ободранные костяшки немного побаливали. Парень ворочался на полу, пытаясь подняться.

— Оторву мерзавцу голову! — наконец пробормотал вождь. Впрочем, приступ гнева окончился, и теперь с ним снова можно было разговаривать.

— Угомонись, брат, — безразлично ответил ах-Тарранах. — Если хочешь — оторви, только не так. Что случилось?

Ах-Маруз прорычал под нос что-то неразборчивое, потом свирепо уставился на охранника.

— Выйди, дурак! — рявкнул он. Дождавшись, пока за тем упадет полог, он повернулся к брату и потряс в воздухе кулаком. — Я скажу тебе, что случилось! Этот верблюжий ублюдок, — он ткнул в сторону Дидика, — имеет мою дочь! Без моего отцовского позволения, не взяв ее в жены по всем правилам, он просто имеет ее в кустах! Кто ее теперь возьмет, порченную? А? Мне так и кормить ее теперь до старости?

— Я возьму ее в жены! И я не червяк! — пробормотал бродяга, поднимаясь на четвереньки и тряся головой. — Мой отец сам великий вождь...

— Ах, вождь? — развернулся к нему Гетар. — И где же твои стада, сын вождя? У тебя в волосах пасутся? И с чего ты решил, что я отдам тебе в жены свою любимую дочь, пусть и третью? Попрошайка!

— Злобный Сумар, позавидовав нашему процветанию, забрал наши стада в Куратане два года назад, — ответил Дидик, наконец усаживаясь на корточки. Он попытался гордо вскинуть подбородок, но дернулся и скривился от боли. — Мор напустил. Отец принес себя в жертву, чтобы спасти племя, но гнев Сумара не утих. С тех пор я странствую по миру...

— Воруешь и побираешься! — отрезал вождь. — Что ты можешь дать за мою дочь, бродяга? Два куста перекати-поля и тощего суслика? Да мне проще убить ее, чем отдавать задаром!

— Пусть сейчас я попрошайничаю! — заносчиво ответил парень. — Но я не всегда был таким и не собираюсь оставаться нищим! Я добуду богатство своей собственной саблей! Я сын вождя, и я умею драться. Я...

— Языком ты умеешь драться, не саблей! — скривился вождь. — Я проклинаю день, когда позволил тебе испить воды из наших колодцев! Если бы за каждое хвастливое слово, что я слышал, мне давали овцу, я давно владел бы несметными стадами! Сначала ты должен доказать, что достоин купить мою дочь в жены, и только потом тащить ее на свою рваную попону. Ну? Докажи!

— Погоди, брат, — остановил его Суринал, — паренек и в самом деле непрост. Тебя он, во всяком случае, скрутил очень неплохо. Может, из него и в самом деле выйдет прок. Погоди, я не кончил, — поморщился он, увидев, что Гетар опять багровеет от возмущения. — Слушай, как тебя... Дупик...

— Дидик ах-Куратан! — возмущенно поправил его тот. — Я сын вождя, а не безродный пастух!

— Пусть Дидик, — отмахнулся Суринал. — Значит, уверен, что станешь героем и завоюешь своей саблей богатство?

— Уверен!

— Хорошо, — одобрительно кивнул Суринал. — Но повторишь ли ты свои слова прилюдно? Принесешь ли клятву смерти?

Парень сглотнул.

— Но клятву смерти может принести лишь тот, кто принадлежит к племени, — растерянно сказал он. — А у меня своего племени больше нет...

— Тогда завтра с утра Гетар объявит тебя парратаром нашего стойбища, — равнодушно пожал плечами брат вождя. — И как парратар ты принесешь клятву смерти, скажем... скажем, на год, а, брат? А то твоя любимая Зурила увянет, и найти ей мужа не получится. Ну, как?

— Клятву смерти... — пробормотал Дидик. — Клятву смерти...

— Иначе завтра тебя выпорют плетьми и пешим выгонят в степь, — зловеще ухмыльнулся вождь. — Без воды! Ну, что, червяк, страшно? Лучше бы тебе сразу сбежать.

— Я не трус! — зарычал ах-Куратан, вскакивая на ноги. — Я принесу клятву смерти, я мочусь на твои угрозы! Я завоюю богатство и славу и принесу тебе выкуп за дочь! Завтра утром я произнесу клятву перед всем племенем... если ты, вождь, не побоишься назвать меня парратаром!

Он рванулся к выходу и исчез в темноте, боязливо растворяющейся в сиянии восходящего Огненного Пруда.

— Сбежит... — проворчал вождь, глядя ему вслед. — Зря ты не дал мне придушить его.

— Не сбежит... — усмехнулся Суринал. — Парень слишком горд, даром что бродяга. Кто знает, может, и впрямь разбогатеет, если голову раньше не снесут.

— А если не разбогатеет? — с сомнением спросил вождь. — Что я тогда со своей паршивкой делать стану? И так уже в девках засиделась, а жрет, как кобыла.

— Если не разбогатеет, клятва смерти настигнет его, — пожал брат плечами. — А паршивку всегда можно рабыней продать. Да, так все равно пришлось бы сделать. Ну кто на твою третью дочь позарится? Мужчин не так много, и война скоро — еще многие погибнут. А бабы словно слепни рождаются. У меня у самого пятеро дочерей, скоро продавать начну. Вот на севере, говорят, за дочерей отец их женихам платит. Там бы тебе туго пришлось...

— Платить? Мужу? За дочь? — поразился ах-Маруз. — Да они меня бы нищим оставили! Как бы я за семерых заплатить смог? А ведь еще сыновьям надо жен покупать... Слушай, да как они там вообще живут, если мужьям платят?

— Ну, у них и детей не полтора десятка, как у тебя. Говорят, там трое — уже много.

— Трое? От пятерых жен? — недоверчиво переспросил вождь. — Да даже от троих, и то мало! Врут, наверное. Или северяне не мужчины?

— У них только одну жену брать можно, — пояснил брат. — А может, и врут. Ты бы на праздниках проезжих слушал, а не пивом надувался, авось и знал бы побольше. Ну, ты как хочешь, а я к себе пошел. Не забудь завтра племени объявить про... хм, нового парратара.

— Не забуду, — вновь потемнел лицом вождь. — Ох, не забуду...

Дидик замедлил шаг. Он чувствовал, как быстро свежеющий ночной ветерок пробирает до костей. От холода зубы мелко постукивали. Или не от холода? Принести клятву смерти... А если он не сможет добыть богатство за год? Прилюдно резать себе глотку — ох, как не хочется... Бродяга передернул плечами. Ну что же, лучше глотку перерезать, чем нищим всю жизнь болтаться.

Зурила сидела возле его костерка и тихо плакала. Она вскинулась на звук шагов, тихо ойкнула, потом бросилась парню на шею.

— Живой... — пролепетала она, жадно его целуя. — Живой...

— Уймись, женщина, — пробормотал Дидик, неловко отпихивая ее от себя. — Я и не собирался помирать. Завтра я ухожу.

— Уходишь? — неверяще уставилась на него Зурила. — А как же я? Отец...

— Завтра я дам клятву смерти, что за год добуду себе богатство клинком, — буркнул парень. — А год — не так много... Твой отец согласился подождать. Ничего он тебе не сделает.

Зурила бросилась ему на грудь и расплакалась.

— Год... целый год... — бормотала она. — За год я состарюсь и стану некрасивой. Ты разлюбишь меня, ты не захочешь меня, и отец продаст меня диким бериутам в рабыни... Ты уйдешь в ахмузы, любимый?

— Вот еще! Разбойники не бывают богатыми! — снова отпихнул ее парень. — Я знаю, как разбогатеть. На севере живет много ленивых толстых людей, они копают землю и бросают в нее зерно, а потом снова выкапывают его и едят. Они богатые, у них много добра. Я соберу храбрецов, мы обдерем с них жир, вытопим его в котле войны и навсегда поселимся в парчовом шатре! Твой отец еще пожалеет, что так грубо разговаривал со мной!..

— Ты погибнешь... — Зурила опустилась на колени и закрыла лицо руками. — Ты погибнешь, а меня продадут бериутам...

— Не продадут, — Дидик опустился рядом с ней. — И я не погибну, а стану великом воином. Иди ко мне и перестань скулить, пока я тебя не ударил!

Позже, когда они лежали бок о бок, Зурила спросила:

— Сан Дидик, а ты всегда будешь любить меня?

— Всегда, — пробормотал тот в полудреме. — Даже если возьму еще четыре жены, ты всегда останешься первой и любимой. А теперь не мешай спать, женщина, я устал.

— Брат Перус приказал передать письмо, — посланник, почтительно склонив голову, протянул свиток. — Послание самого Настоятеля Семлемена. Ответ просили отослать со мной же как можно быстрее.

Настоятель Комексий брезгливо принял влажную от пота бересту, сорвал печать и проглядел резы. Буквослоги почти стерлись и читались плохо, что раздражало.

— Что за бред? — нахмурился он, в конце концов осилив текст. — Не ведет Перевет никаких переговоров с дикарями. Я бы знал. Впрочем... могу и не знать. Князь в последнее время волком смотрит. На словах ничего не приказано передать?

— Нет, господин, — снова поклонился посланник. — Все в письме.

— Ладно, пока иди. Скажи там, чтобы тебе отвели келью. Сегодня я переговорю с князем, завтра отдам ответ. Почему бы, кстати, голубем не отослать?

— Нельзя! — покачал головой посланник. — Сказано, что для пущей надежности — только со мной. А голубя и сова перехватить может, да и сокола охотничьего науськают... У Настоятеля много завистников внутри Храма.

— А на тебя лихих людей натравить можно, — проворчал Комексий. — По мне, так голубь надежней. Ладно, иди уже.

Оставшись в одиночестве, Настоятель еще раз перечитал письмо и задумался. За храмовым окном шумела базарная площадь. Со всего Куара в Тушер съезжались смерды и холопы, и после сбора осеннего урожая на площади становилось особенно многолюдно. Вот только в нынешнем году народу снова оказалось куда меньше обычного. Недород, опять недород! Людишки уже голодают, а если и со следующим урожаем не повезет, начнется голодомор. Настоятель покачал головой. Даже смиренные обычно братья и сестры начинают потихоньку роптать, шептаться насчет гнева Отца...

Значит, брат Семлемен подозревает Перевета в тайном сговоре с южанами. Не похоже на князя, ох, не похоже. Но и времена нынче неспокойные, южная граница то и дело подвергается лихим набегам, землепашцы бегут из тех мест, бросая самые плодородные земли... Плохо, да, плохо. Если Перевет и сговаривается с язычниками, то упрекнуть его сложно.

Однако же и попустительствовать тому нельзя. Склонить князя на святую войну — дело, угодное Отцу-Солнцу, но на какие деньги? Княжьим дружинам платят мало и нерегулярно. Поднимать ополчение? А кто землю пахать останется? Даже в урожайные годы сорвать с земли одного из десяти означает серьезно испытывать судьбу. А уж при долгом недороде такое — совсем смерть. Ну хорошо, сейчас озимые уже высеяли, началась тягучая и опять, видимо, бесснежная зима, землепашцам пока заняться нечем. Но там наступит весна, снова надо начинать полевые работы — а если война к тому времени не закончится? Да не если, а просто не закончится. И что тогда станет с урожаем? Конечно, можно покупать скот и зерно у отколовшихся окраин, но те много не продадут, да и требуют в обмен железо либо золото. И того, и другого самим в обрез. Конечно, у дикарей можно взять богатую добычу — скот, золото, рабов. Если повезет, удастся даже разграбить саму цитадель язычества — город Граш, жемчужину окрестных пустынь. Но до него еще добраться надо. А бояре деньги за поход вперед потребуют — оружие гридням справить, доспех подлатать. О-хо-хонюшки, грехи наши тяжкие...

Но если Семлемен говорит, что найдет золото, то ему можно верить. Надутый, самодовольный, высокомерный — как угодно его можно назвать, но не дураком и не пустомелей. Если сказал, что найдет, значит, найдет.

Настоятель почесал живот и неохотно поднялся с лавки. Хочешь не хочешь, а хотя бы просто поговорить с князем придется. Не в первый раз речь пойдет про святую войну, и не в последний раз князь откажет, но капля камень точит...

Перевет нахмурился и наклонился вперед. Краем глаза он заметил, что Кумбален повторил его движение, но как-то неуверенно.

— Итак, брат Комексий, — сурово проговорил он, — ты полагаешь, что только осиянный Колесованной Звездой военный поход решит наши проблемы. Добре. Но я не пойму одного — зачем ты явился сюда сегодня? Не прошло и двух осьмиц, как мы в последний раз разговаривали о походе. Помнится, я ответил решительным отказом твоим неразумным планам. Что же изменилось с тех пор, что ты приходишь сюда и слово в слово повторяешь свои речи?

— Мир меняется непрерывно, вечны лишь Отец-Солнце и Колесованная Звезда, пророк его, — вздохнул Настоятель, поудобнее устраиваясь на скамье. — Я приду к тебе еще и еще и повторю свои речи снова и снова. Знаю, что истинный свет горит в твоем сердце, хотя ты и отрицаешь его. Однажды он осветит и твой разум, и тогда ты...

— Короче! — поморщился князь Куара. — Когда я слушаю твои длинные слова, в голове мутится, как после медовухи. Мне не интересны измышления про всякий свет, в сердце или же в заднице. Если больше сказать нечего, то сам знаешь, где дверь. Не забудь только, что церковь в сём году еще ни разу не платила подати, и скоро я задумаюсь — не пора ли присылать мытарей и стражников к тебе в гости.

— Увы! — развел руками брат Комексий. — Лишь Отец-Солнце и его Пророк властны над всякой материей, возвышенной и низкой. Мне же, их слуге, недоступно умение создавать золото из воздуха. Прихожане обеднели, жертвуют мало. Мы с трудом набираем денег на внутренние нужды куарского Храма. В приходах даже служки через одного разбежались, с голодухи-то...

— Меня не волнуют служки и рабы, — сухо ответил Перевет. — У церкви полно других животов, чтобы делать деньги — неплохие деньги. Одни ткацкие цеха чего стоят! И не рассказывай мне, что ткачихи и сукновалы разбежались по лесам — все на месте, все работают. Храм уплатит все пошлины не позднее конца месяца — добровольно или нет.

— На месте пресветлого князя я бы поостерегся присылать мытарей, — тихо заметил Настоятель, не поднимая глаз. — Некоторые ревностные верные могут сильно рассердиться на святотатство. Я не уверен, что смогу сдержать их порывы.

— Ну, в таком случае, — усмехнулся князь, не отводя от Настоятеля тяжелого взгляда, — я приостановлю службы в храмах. Людей у меня хватит. А твоим ренос... ревот... в общем, верным расскажут, сколько и где Храм хранит зерна, муки, вяленого мяса и прочего. И уже тебе придется объяснять, почему в голодный год твои амбары ломятся от пищи, а у людей от воды пухнут животы. Или думаешь, что тебя слишком любят в народе? Кумбален, почитай-ка ему.

Воевода, насупившись, развернул пергамент, который до того нервно теребил пальцами, и нехотя зачитал:

— "Тришка Перекат из Соломенного посада в кабаке, напившись, разодрал на себе рубаху и рвал с груди нательную Колесованную Звезду, крича, что попы жируют, а бедняки с голоду пухнут, и что его дочка скоро начнет непотребством с мужчинами за хлеб заниматься, бо есть совсем нечего. Схвачен и бит кнутом за шумное поведение на людях... Бочкарь Сказил Ночной Туман с Горелой слободы вышел на улицу и звал народ пойти осквернить молельню, а оклады с образов продать заезжим купцам и на те деньги купить еды. Бит кнутом. Взята пеня в две медных деньги за подстрекательство к бунту... Бродяга по имени Фушар, фамилия неизвестна, нашептывал на базаре, что братья в монастырях великое богатство прячут, нищими прикидываются, а со своих холопов три шкуры дерут, потому как все им мало. При попытке утихомирить оскорбил стражу словами и действием..."

— Конским навозом кидался, — пояснил Перевет, насмешливо поглядывая на побуревшего от унижения воеводу.

— "...и действием", — повторил Кумбален, — "после чего бежал, на ходу причинив намеренный убыток честным торговцам. Караульные лишены дневного заработка за нерадивость".

— Хватит, — махнул ему князь. — И такими вот мелочами у меня, брат Комексий, целая комната завалена. Не любит тебя народ, ох, не любит...

— Тушер — большой город, средоточие скверны! — гордо вскинул голову Настоятель. — Много в нем водится всякого непотребства, и нечистые духи искушают людей множеством соблазнов. По деревням да поселкам такого не водится. Наши прадеды жили, как предки указали, и никаких городов не знали, оттого непотребства меньше случалось. А сейчас? Вон, детей читать и считать учить поветрие пошло. Вместо того-то, чтобы к честному труду сызмальства приучать!

— Наши прадеды жили так же, как и мы, — усмехнулся Перевет. — Тушеру, почитай, полтора века, а то и больше. А Пророка твоего когда колесовали? Лет сто назад? Сто двадцать? Так что еще неизвестно, что большее непотребство для предков — Тушер или твой Храм. В общем, я тебя предупредил — заплатишь сполна или...

— Блажен тот, как говорил Пророк, кто покорится сильному, ибо воздастся страдающему на небесах в объятиях Отца-Солнца нашего! Те же, кто силой возвышаются, горше других поплатятся, ибо... Храм заплатит то, что причитается, и ни монетой больше! — поспешил добавить Настоятель, заметив, что лицо князя багровеет. — Пусть Небо видит, что мы выполняем свой долг равно перед Отцом-Солнцем и перед человеками! Но прежде, чем я уйду, князь, выслушай еще слово мудрости...

— Что еще? — сквозь зубы прорычал князь, с трудом сдерживаясь, чтобы слегка не придушить храмовника.

— Братья из Тапара и Камуша, проникнувшись нашими бедствиями, готовы оказать посильную поддержку, — заторопился Настоятель. — Они предлагали прислать золота...

— За участие в их идиотской войне! — рявкнул князь, уже не сдерживаясь. — Сколько раз говорить — не соглашусь на такое! — Он судорожно сжал рукоять кинжала. — Пошел вон, сволочь!

— Нет, нет! — замахал брат Комексий руками. — Они готовы согласиться на меньшее! Всего лишь позволь им беспрепятственно набирать звездоносцев в Куаре, и уже через седмицу у тебя появится достаточно денег, чтобы покупать зерно в свободных землях...

— Может, мне заодно и себя им позволить прирезать? — осведомился князь. Он пожалел о своей вспышке — злопамятный Комексий не преминет отомстить. Впрочем, тот и так зло затаил, а рыком больше, рыком меньше... — Сегодня они звездоносцев для похода соберут, а завтра те звездоносцы меня с обрыва в реку скинут, а тебя князем выкликнут?

— Что ты, что ты!.. — Настоятель испуганно вскочил на ноги, хватаясь за массивную золотую Звезду у себя на груди. — Этот сброд... то есть святых воинов нужно обучать воинскому делу. Для того в Тапаре Храм специальные места отгораживает. Никто из набранных и трех дней в Куаре не задержится, обещаю!

— Обещает он... — проворчал князь. — Ладно, подумаю. Теперь ступай. И про подати не забудь. Эй, Ташка! — гаркнул он. Дверь приоткрылась, и в щель просунулся любопытный конопатый нос невысокого отрока. — Проводи нашего гостя к выходу, да последи, чтобы не зашиб кто ненароком.

Когда за Настоятелем закрылась дверь, Перевет обернулся к Кумбалену.

— Ну, а ты что думаешь? — ворчливо осведомился он. — Про набор? И вообще — что-то ты сегодня смурной какой-то.

— Зря ты так, князь, ох, зря... — пробормотал тот, отводя взгляд. — Храм людей к свету ведет, большое дело делает. Сколько он с Майно боролся, а?

— Майно уж сгинул давно, а они все борются! Только с кем — непонятно. Ведьмы с колдунами им чем-то не угодили. От века ни одна деревня без своей ведьмы не жила — и скотину пользовать, и людей тож. А сейчас? Одни травники, да и те какие-то хилые...

— Ведьмы нечистым духам служат, — осуждающе покачал головой воевода. — Они не столько пользуют, сколько порчу наводят. Про то всем известно.

— Да брось ты, Тумба, — поморщился князь. — Всем — значит, никому. Тебе про то известно, да и прочим, кто в Пророка верует да чернорясных слушает, а особливо — вынюхивателей краснорясных. А по мне — брехня подзаборная. Сам в такой деревне рос, ведьма наша местная добрая бабка была. Никого даже словом не обижала, а детишкам всегда то корешок сладкий сунет, то орехов горсточку. Деревенские на нее только что не молились. Померла вот, давно уже, — он вздохнул, — а новой на замену не нашлось. Заезжал я туда лет десять назад. Захирела деревенька, н-да...

— С вашей ведьмой тебе виднее, — буркнул воевода. — Да только раз на раз не приходится. А про звездоносцев — добрая идея. И ты ни при чем, и денег дадут.

— Не нравится мне церковь! — с неожиданной горячностью вдруг заговорил князь. — Ты понимаешь, вот ни на столечко не нравится! Ну, веруют они в Отца-Солнце и его колесованного Пророка, ну и пусть бы себе веровали! Худого слова бы никто не сказал! Издревле люди верили кто во что горазд, и ничего, жили помаленьку. А храмовники... Пойми меня, Тумба, не принимает душа такого — или принимаешь ты слово Пророка и правильный, или не принимаешь, а потому мерзость, истреблению подлежащая! Ведь дай церкви волю — и она завтра же в свою веру насильно обращать начнет. По мне, так живи и дай жить другим. Но чтобы вот этак...

Он в отчаянии махнул рукой и замолчал.

— Неправ ты, друг Перевет, — покачал головой воевода. — Да, есть и такие, как ты говоришь. Но ведь сколько подвижников в отрепьях ходит, вервием подпоясанные, людям помогают, себя не щадя! В каждом стаде паршивая овца водится, и церковь не исключение.

— Нет, не так, друг Тумба, — князь присел на лавку и безвольно уронил руки на колени. — Есть подвижники, да только не церкви в том заслуга. Они и без церкви бы людям помогали и без Колесованной Звезды бы в отрепьях ходили. Подвижники — не церковь. Церковь — вот: огромные молельни с золочеными образами, кареты лакированные, четверками запряженные, важные откормленные братья среди отощавших прихожан... Вера дает власть над людьми и, как любая власть, притягивает всякое дерьмо. Нет среди сильных никаких подвижников, одни пузатые. А те, скорее, в голодную годину народ на людоедство обрекут, чем хоть горстью муки поделятся. Оно и страшно, когда подвижниками собственную корысть прикрывают... Ладно, ступай пока. Не нравится мне ихнее предложение с наемниками, но еще подумаю. Ступай.

Ближе к утру Элиза проснулась по малой нужде. Огненный Пруд заметно склонился к западу, обе звезды Фибулы Назины уже скрылись за окоемом. На востоке смутно маячил Меч Турабара, уже бледнеющий в слабом предрассветном мареве. Занесенный над Молотом Печенара клинок застыл угрозой, знаком извечной ненависти бога войны к богу ремесел. Лишь всеблагой Отец-Солнце, что здесь, на юге, звался Куратом, не давал братьям вступить в жестокую схватку, каждое утро отправляя их на покой где-то там, в далеких небесах.

Элиза вздрогнула от холодка и тихо, как учили, отошла чуть в сторонку к редким низкорослым кустикам, по дороге кивнув часовому. Глупости все это. Теперь она знала, что Огненный Пруд — всего лишь ядро галактики, а Турабар и Печенар — выдумка людей или других, гораздо более страшных богов. Страшных — потому что равнодушных. Валарам, Турабар, Печенар, Назина, даже загадочный бог змей Сумар и текучий, как вода, Тинурил — они все нуждались в верующих и приношениях, а потому являли свою милость хоть кому-то. Демиурги же просто забавляются, а потому и снисхождения от них ждать глупо.

Девушка тряхнула головой, отгоняя дурацкие мысли. Еще с час можно поспать, а там и подъем. Интересно, куда Тилос поведет их сегодня? Наверное, в Кураллах — он несколько раз упоминал название. Она двинулась обратно, но что-то удержало ее на месте. Элиза застыла и прислушалась, потом осторожно двинулась к возвышающемуся неподалеку валуну. Ага, вот оно. Тихие, почти неразличимые голоса. Она очень осторожно подкралась поближе.

— И все-таки я не понимаю, — покачала головой Мира, глядя мимо Тилоса. — Для чего ты готовишь девочку? Она ведь совсем ребенок. Да, жизнь ее била, но синяки и шишки не заменяют мудрости, что приходит лишь с возрастом.

— Иногда человеку не нужна мудрость, — возразил Тилос. — Иногда нужно лишь верить во что-то, знать, куда идешь. Мудрость лишь приумножит печали на пути, но не позволит свернуть с него. Человек, идущий над пропастью, не смотрит вниз не потому, что не умеет смотреть. Зрячему здесь едва ли не хуже, чем слепому, его все время тянет взглянуть, а взглянув — поддаться призыву бездны. Слепец же, постукивающий палочкой, свободен от таких соблазнов.

— Оплетать словами ты умеешь. Не надо лишний раз демонстрировать свое красноречие, я не несмышленыш вроде Элы. Ты дал ей нулевой допуск. Меньше чем через полгода! Я знаю всего семерых, включая себя, кто имеет такой допуск, и все они — ведущие аналитики или же командиры баз. Все они долгие годы карабкались по дурацкой лестнице безопасности, про которую ты сам рассказывал мне всякие сказки. А тут ты даешь нулевой допуск человеку, которого знаешь полгода, ребенку, за чью психику нужно опасаться куда больше, чем за психику взрослого. Зачем?

— Я боюсь, Мира, — неожиданно печально ответил Тилос. — Я боюсь. Вот и все объяснение. Похоже, мое время на исходе. У меня нет больше возможности давать людям систематическое образование.

— Что случилось? — голос Миры поднялся до встревоженного полувскрика. — Что опять случилось?

— Тихо! — шикнул Тилос. — Ничего хорошего. Я не хотел говорить, но... Три дня назад меня полностью отключили от архивов. Интерфейс просто перестал отвечать.

Несколько секунд стояла потрясенная тишина.

— Будь они прокляты... — прошептала наконец Мира. — Будь они прокляты...

— Расслабься, милая, — вздохнул Тилос. — Их можно понять. Я получил уже три формальных предупреждения и не могу сказать, что их аргументы нелогичны. Много, слишком много правды в их словах. Я не раз раздумывал, не тупой ли я упрямец, назло идущий против воли старших и умных. Раздумывал — и приходил к выводу, что, возможно, так и есть. Но сейчас это уже неважно. Ситуация накалилась. Ночью пришло очередное сообщение. Гуланы настроены решительно, да и тарсаки волнуются, хотя Тарона все еще удерживает их от войны. А моей нейтрализации можно ожидать в любой момент. Демиургам даже разыскивать меня не потребуется. Мое нынешнее улучшенное тело — на самом деле ловушка. Психоматрица находится на удаленном носителе, и отключить ее от куклы любой из них может просто усилием мысли. Я лишь надеюсь, что меня за ухо утащат с Текиры не раньше, чем я закончу пару важных дел. Вот почему я так гоню лошадей. — Он помолчал. — Не волнуйся за Элу. Она рискует головой, но не больше прочих. Более того, мне нужно, чтобы она осталась в живых как можно дольше.

— Но к чему ты ее готовишь? Сначала я решила, что ты хочешь сделать из нее полевого агента со специальными функциями. Но потом ты ввел в ее программу... странные элементы. Геология, углубленная астрономия, химия... Не знаю, что осталось у нее в голове после сумбурных пробежек по верхам, но что ее знания не системны — могу сказать с уверенностью. Исследователя из нее не выйдет.

— И не надо. Главное — что она умеет выживать. У нее от природы такая способность. А вот системных знаний ей не нужно. Достаточно знать, что знания есть и что их можно найти.

— Вот зачем ты взял ее сюда...

— Точно. Но хватит об Эле. Поговорим о планах...

— Погоди! — голос Миры опять зазвенел натянутой струной. — Ладно, пусть тебе виднее, что нужно девочке. Пусть ты не хочешь говорить, к чему ее готовишь. Но почему не хочешь использовать меня? Я заведомо лучше ее во всем! Я справлюсь с любым мужиком, вооруженным или нет. Я давно не юная девочка, но все еще могу затащить в постель и очаровать до потери здравомыслия кого угодно. Я знаю массу всякой всячины, и я лучше!..

— Скажем так, — мягко перебил ее Тилос. — У тебя другая задача. Ты должна собирать и хранить знания, она — использовать их в экстремальной обстановке. Пусть даже ты тарсачка по происхождению, из тебя полевой агент — что из соломы стрелы. А у нее есть талант выживания. Хватит с тебя той экскурсии в Граш. Один раз я пошел навстречу твоим просьбам, и то теперь думаю, что зря. Кроме того... хм, кроме того, не существует женщины, которая не усмотрела бы в тебе соперницу. Ревность и зависть сведут на нет большую часть усилий.

— Ты не прав. Я могу...

— Не можешь! — на сей раз голос Тилоса звучал сухо и жестко. — Поверь — ты провалишься. Я не стал бы сломя голову искать запасные варианты, если бы полагал, что с задачей справится кто-то из уже обученных людей...

Дальше Элиза слушать не стала. Она тихо-тихо отступила назад, стараясь не задеть никакого плохо лежащего камешка, и быстро вернулась на свое место. Завернувшись в тонкое одеяло, она долго ворочалась на камнях, обдумывая услышанное. Интересно, кто "они"? Неужели Демиурги? И что за архивы? Но главное — что за задание, с которым не справится Мира? Элиза вспомнила страшную Тарону тогда, во дворце, и вздрогнула. Тарсачка иногда снилась ей в кошмарах. Ее прекрасное лицо обрамляли кишащие змеи, а в желтых кошачьих глазах пламя смерти полыхало не хуже, чем у самой Назины. Да... такая точно не потерпела бы рядом соперницу вроде Миры.

Неужели "они" действительно убьют Тилоса? Так нечестно!

Ей так и не удалось заснуть. Она видела, как Мира вернулась к костру, присела на корточки и застыла. Чуть погодя девушка выбралась из-под одеяла и присела рядом с Мирой. Та лишь коротко взглянула на нее и отвернулась.

— Мира, — осторожно спросила Элиза, — а что такое "нейтрализовать"?

Та чуть заметно вздрогнула.

— Подслушивала? — недовольно спросила она. — Хм... Нейтрализовать означает лишить возможность влиять на ситуацию. Например убить. Или забрать с планеты. С них станется...

— С Демиургов?

— С Демиургов, — печально согласилась Мира. — Иногда так хочется добраться до всемогущих ублюдков и перегрызть им глотку!..

— Подъем! — негромко сказал Тилос, появляясь из-за валунов. — Общий подъем. Время!

После скудного завтрака Тилос сел на камень, скрестив ноги, и прокашлялся.

— Итак, — сказал он, — первая часть нашего путешествия успешно завершена. Теперь ваша задача — благополучно добраться до Кураллаха. Парат, верстах в тридцати отсюда на юг — старый торговый тракт. Дальше дорогу найдете. Легенду не забыли?

— Не забыли, — наклонил голову седоусый Парат. — А ты что? С нами не идешь?

— А у меня другие дела, — глянул на него тот. — Надо кое-куда прогуляться. Смотрите, ребята, поаккуратнее там. Хвост за собой не приведите. Хватит с нас Чаттаги. Мира, никакой самодеятельности. Идешь вместе со всеми. Это приказ. Еще вопросы есть?

Женщина передернула плечами и ничего не ответила.

— Вопросов нет, — подытожил Тилос. — Тогда пакуемся и расходимся.

Элиза торопливо засунула в заплечный мешок свое одеяло, забросила его за спину и подошла к Мире. Та яростно запихивала свое одеяло, но то никак не желало лезть внутрь, топорщась и разворачиваясь. Элиза придержала его, пока Мира затягивала тесемки.

— Спасибо, — сказала та, по-прежнему избегая смотреть на девушку. — Эла, ты... поаккуратнее там. Не лезь башкой под саблю.

— Где — там? — не поняла Элиза. — В Кураллахе?

— Тилос еще не сказал тебе? Ты идешь вместе с ним. Не знаю, куда он тебя потащит, но чувствую, что не отдыхать.

Элиза озадаченно посмотрела на нее.

— Нет, он ничего мне не говорил... — Она задумчиво потеребила себя за ухо. — Интересно, зачем?

— За коровой, — сообщил Тилос, подходя со спины. — Хватит тебе учиться, пора и на мир посмотреть. Разыскать там с десяток кладов, жестоко забить ногами парочку огненных ящериц покрупнее... Мира, не забыла, что нужно сказать Камтону?

— Не забыла. — Женщина повернулась к нему. Она сжала руки, явно чувствуя себя не в своей тарелке. — Тилос...

— Да, подружка? — ободряюще улыбнулся тот. — Что еще?

— Тилос... я... я не знаю, — Мира явно нервничала. — Я чувствую — что-то не так. У меня какое-то странное предчувствие...

— А именно? -Тилос успокаивающе положил ей руки на плечи, заглянул в глаза. — Только расслабься. Все нормально. Предчувствия — они ведь даже не колдовство, так, непонятно что...

— Я не обладаю Силой, — внезапно Миру начала бить крупная дрожь. — Я не обладаю талантом чувствовать опасность, как Эла. Но мне кажется, что я... я... больше тебя не увижу...

Тилос дотронулся пальцами до ее висков. Миру глубоко вздохнула и закрыла глаза. Ее тело расслабилось, плечи опустились.

— Спасибо... — еле слышно сказала она. — Но это не просто... не просто бабские глупости. Я чувствую...

— Все хорошо, — так же тихо сказал Тилос. — Все пройдет так, как нужно. Ты просто накручиваешь себя. Выброси из головы свои глупости. А сейчас вам пора. Да, и понаблюдай за Ленарой с Джабраилом. Кажется, дальний переход сказался на них не лучшим образом.

— Хорошо, — Мира открыла глаза и жадно уставилась на Тилоса, словно пытаясь выпить его до дна глазами. — Я позабочусь. Но ты уж поаккуратнее там, ладно?

— Разумеется, милая, — Тилос ободряюще хлопнул ее по спине. — Я появлюсь в Кураллахе периода через четыре. Или пять, как получится.

Когда маленькая группа путешественников скрылась за скалами, Элиза повернулась к Тилосу, молча глядящему им вслед.

— А Мира тоже владеет Силой? — спросила она.

— Нет. Во всяком случае, не так, как ты. Каждый человек может чувствовать эфир посредством эффектора. Но у большинства уровень сигнала остается за порогом осознанного восприятия, особенно сейчас, когда напряженность поля сильно понизилась и эффекторы деградируют. Однако эффекторы содержат специальные модули, прямо передающие информацию в виде эмоций и ощущений... вот как у тебя, например. — Он хмыкнул. — Но Мира просто боится за меня, вот и выдумывает невесть что.

— А если она чувствует правильно?

— И что с того? — Тилос повернулся к Элизе. — Эла, я делаю лишь то, что необходимо. Я не собираюсь отказываться от своих планов только потому, что несколько невообразимо старых маразматиков имеют свои виды на будущее местного социума. Я просто уважать себя перестану. И хватит о них. Пошли. Нам еще долго топать на своих двоих. Лучше по холодку добраться до джунглей. Там хотя и сыро, но зато не так жарко.

— А куда мы идем? — полюбопытствовала девушка, закидывая мешок за спину. — В Граш?

— Нет, любопытная ты наша, — усмехнулся Тилос. — Мы идем в гости к тарсакам. Эх, давно я не заглядывал к Тароне на пироги...

Золотой Змей вытащил идольца из-за пазухи и осторожно поставил его на ствол поваленного дерева. Он испытывал к нему страх и почтение, пожалуй, большие, чем товарищи. Одно дело — приносить жертвы идолам через жрецов, которые даже близко не подпускают воинов к священным статуям. И совсем другое — самому кормить пусть и маленькое, но все равно изображение самого Тинурила. Вот и сейчас бог источников смотрел на него выпуклыми рубиновыми глазами, в которых зло отражались капли пробившегося сквозь листву вечернего солнца.

Вслед за идольцом Змей вытащил мешочек священной пищи. Он аккуратно нажал богу на темечко, и тот выплюнул старую пустую пищу в слой прелой листвы. Змей аккуратно, боясь ненароком уронить, вставил ему в рот крохотный шарик. Бог довольно щелкнул, из рассерженно-рубиновых его глаза превратились в умиротворенно-синие. Шпион облегченно вздохнул и спрятал мешочек с пищей — бог принял жертву. Еды для Тинурила оставалось еще на дважды по семь раз.

— О великий Тинурил! — пробормотал он, встав на колени и склонившись в почтительном поклоне. — Прошу тебя о великой милости! Позволь услышать моего повелителя!

Бог несколько раз вздохнул, потом музыкально пискнул.

— Кто там? — наконец сказал он недовольным голосом Суддара ах-Хотана. — Имя!

— Золотой Змей припадает к ногам повелителя! — торопливо произнес шпион. — У меня хорошее известие. Могу ли я...

— Можешь! — рявкнул бог. — Только побыстрее, я занят. Что случилось?

— Мы нашли двоих из бежавших. Один из них — лазутчик, про которого ты нам говорил. Он с одним сопровождающим пробирается в сторону Пустынного тракта. Должны ли мы убить его?

— Идиот! — проскрипел бог. — Я хоть раз приказывал тебе убить его? Когда ты, наконец, оставишь свои душегубские замашки? Следить. Только следить, осторожно и аккуратно. Не приведи Курат, он вас заметит! Седой Ворон уже умер из-за своей глупости. Хочешь последовать за ним? Все?

— Да мой повелитель, — смиренно поклонился богу Золотой Змей. Говорили, что бог не умеет видеть, но лишняя осторожность не помешает. — Мы продолжим тайно следить. Как часто сообщать новости, момбацу сан?

— Раз в два дня, — подумав, сказал бог. — Ты сейчас где?

— Неподалеку от гор, рядом с местом, известным как Оленье нагорье, момбацу сан.

— Хорошо. И поаккуратнее там... Отбой.

— Долгих лет жизни момбацу сану! — еще раз поклонился Змей. Он осторожно сжал уши бога и, завернув в тряпочку, сунул обратно за пазуху. Потом обернулся и поманил пальцем Быструю Крысу, почтительно ожидающего неподалеку.

— Отправишь сообщение шабаю, — холодно сказал он. — Скажи ему, что оцепление вокруг болот можно снимать. Наш помойный шакал велел следить за ублюдком. Но готовьтесь убить его в любой момент, если шабай отдаст приказ.

— Да, сан Змей, — кивнул Крыса. — Голубь уже готов. И мы — тоже готовы.

Тяжелая дверь скрипнула, открываясь. В могильной сырости узкой арки пахнуло теплом, жареным мясом и крепким пивом. Братия ужинала. Дзергаш Полевка протиснулся в узкий проход, ободрав запястье о выступающий камень, тихо выругался.

— Сюда, господин! — провожатый дернул его за рукав. — В правый коридор.

На стенах тускло горели масляные лампы. Промозглая влага в воздухе почти не чувствовалась, но каменная громада монастыря над головой давила на плечи, заставляя ежиться и плотнее кутаться в плащ. Шаги глохли в неподвижном спертом воздухе.

Спустя три крутых поворота провожатый осторожно постучал в обитую железом дверь, с поклоном указал на нее князю и неслышно растворился в мерцающих тенях. Князь, набычившись, откинул капюшон, толкнул дверь и прошел в просторную келью. Здесь лампа на стене горела куда ярче, чем в коридоре, а вдобавок к тому на столе в серебряном подсвечнике весело помигивали три толстых спиральных свечи.

— Входи, сын мой, — голос настоятеля поражал своей густотой. В праздничные дни на площади он запросто перекрывал гул возбужденной толпы, а здесь, в тесном замкнутом пространстве, от него слегка закладывало уши. — Входи и садись. Я давно ждал тебя здесь, ибо осведомлен, что ты есмь верный сын церкви. В кувшине — вино. Надеюсь, не обидишься на немощного старика за то, что он позволяет гостю самостоятельно наливать себе?

— Спасибо, брат Прашт, — Дзергаш тщательно затворил за собой дверь и, подумав, задвинул тяжелый чугунный засов. — Я ценю твое гостеприимство, наставник, и более того ценю твое расположение ко мне. Я помню, как еще ребенком...

— Спасибо тебе, сын мой, — поднятая ладонь настоятеля прервала князя. — Но и я помню, что еще ребенком ты не любил пустых речей. Я стар, а сейчас поздний вечер. Давай сразу о делах. Итак, что ты хочешь? Опять заем? Но казна Храма оскудела...

— Нет, брат Прашт, — досадливо поморщился князь. Он не любил, когда его перебивали. — О займах поговорим потом. Сейчас дело в другом...

Он замялся, не зная, как подступить к делу. Настоятель молча смотрел на него, посапывая носом. Когда тишина затянулась, он откашлялся:

— Я могу подсказать тебе, с чего начать, сестрин сын. Итак, южные племена множатся и угрожают...

— Да, и угрожают всем нам! — с горячностью подхватил Дзергаш. — Недавно ко мне прибыл гонец от Каралета. Он принес настораживающие сведения. Южные разбойники шныряют у самых границ Тапара, грабят и без того редкие караваны. Из Граша пробираются лазутчики, вынюхивают, высматривают. Некоторые под пыткой признали, что языческие вожди собираются воевать Север, и уже не когда-нибудь потом, а вот-вот, завтра или через пару осьмиц! Мы все в страшной опасности!

— Да, мы в опасности, — медленно качнул головой настоятель. — Я знаю о ней уже давно. Братья из Куара и Тапара предупредили меня. Что предлагаешь?

— Мы не можем отсиживаться! — грохнул кулаком по столу князь. — Мы должны пойти войной раньше, чем они соберут свои силы! Тогда мы разгромим язычников, а свет истинной веры засияет над Югом так же ярко, как и над Севером!

— Истинная вера не нуждается в мечах и копьях для своего утверждения, — грустно качнул головой брат Прашт. — Пророк принял мучительную смерть на колесе, и гибель донесла до людей его слова вернее, чем боярские дружины. Он не пролил ни капли крови, но его голос звучит в сердце любого последователя Колесованной Звезды. Уверен ли ты в том, что нет другого пути? Может, лучше сохранить мир?

— Да как? — вскочил на ноги князь. — Грязные дикари не понимают слов. Предложение мира для них — лишь признание нашей слабости. Мы лишь подтолкнем их на решительные действия. Нет, мы должны пройти по их землям огнем и мечом. Только тогда они снова начнут уважать нас.

— Нападать всегда труднее, чем обороняться, — возразил брат Прашт. — Не проще ли укрепиться в своих землях и позволить мятежникам обломать свои зубы о неприступные стены городов?

— Но в Тапаре нет укрепленных городов, если не считать Саламира! — Дзергаш посмотрел на Настоятеля как на идиота. — Дикари захватят княжество с налету и окажутся у наших границ. Они выжгут деревни и погосты по всей земле. А ведь зима кончится, и начнется... вернее, не начнется посевная! Нет посевов — нет урожая, а последние годы и так выдались голодными. Ха! Прятать голову в скорлупу — удел улиток. Мы должны действовать!

— Ну а от меня-то ты что хочешь? — устало спросил старик. — Я войско точно не поведу. Годы мои не те.

— Мне нужны деньги. Мне не на что содержать войско. Еда вздорожала, а грабить своих же смердов в походе не дело. Нужно поднимать ополчение, а моя казна пуста.

— Деньги... хм... — брат Прашт задумчиво побарабанил по столу. — Думаешь, у меня денег больше? Верные не слишком-то охотно жертвуют Храму в последнее время. — Он помолчал, поглаживая седую бороду. — Впрочем, посмотрим, что можно сделать. Не скрою, твои слова разумны, да и братья из других княжеств давно подталкивают меня на решительные деяния. Не нравится мне затея, совсем не нравится, Дзергаш, мой мальчик, но я помогу. Но вряд ли я наскребу денег больше, чем на прокорм войска. А вооружишь его ты чем? Дубинами да шестами?

— Уж найду чем, — хищно ухмыльнулся князь. — Значит, по рукам? Не волнуйся, дядюшка, верну я тебе все долги, да еще и с лихвой.

Он встал и в возбуждении заходил по комнате.

— Мы поставим в песках новые храмы! — его глаза горели лихорадочным блеском. — Язычники с ярмом на шее склонятся перед невиданным доселе сиянием Колесованной Звезды! Мы захватим рабов, много рабов, они возделают нам новые поля, и призрак голода отступит навсегда! Вече выкликнет меня князем до конца моей жизни, потому что еще никогда в Типеке не сидел такой хозяин, как я! Значит, я пришлю казначея обговорить детали. Суммы там, сроки. Лады? Только помни — до поры до времени — никому. Иначе найдется немало трусов, которые постараются помешать мне...

Брат Прашт утвердительно качнул головой и незаметно нажал ногой на скрытую кнопку. Спустя несколько мгновений в дверь тихо вошел послушник.

— Проводи нашего гостя тем же путем, — приказал настоятель. Когда князь, махнув на прощание рукой, вышел в коридор, брат Прашт щелкнул пальцами в воздухе. Книжные полки отъехали в сторону, и из ниши вышел секретарь.

— Ты все слышал. Отправишь сообщение Комексию и Семлемену, — сухо сказал брат Прашт. — Напишешь, что князь рвется воевать, но требует денег. Они кашу заварили, им и деньги добывать. Нет, все-таки не нравится мне авантюра, — добавил он вслух, когда секретарь, поклонившись, вышел. — Ох, не нравится...

Когда Дзергаш спустился в подвал своего загородного владения, Клатт сидел на пятках и медитировал. Он открыл свои желтые крокодильи глаза и медленно обвел ими помещение.

— Я слышу твои шаги, князь, — негромко сказал он. — Зажги свет. Ты договорился со своим шаманом?

— С монахом, сколько раз тебе говорить! — князь стукнул кремнем по кресалу, поджигая трут. — С монахом! У орков шаманы, а у нас монахи!

— Неважно, князь, — Клатт оскалил свои зубы в полуусмешке. — Мне не интересны ни люди, ни орки. Народ ходил по земле задолго до них и останется здесь еще долго после того, как младшие расы исчезнут. Ты не ответил на вопрос.

— Все в порядке, вот привязался! — огрызнулся князь. — Как припекать стало, так сразу к людям прибежали, словно к мамочке. Тролли, одно слово...

— Если ты еще раз назовешь меня троллем, я вырву тебе глотку! — Клатт невесомо вскочил на ноги и глыбой навис над отшатнувшимся князем. — Я уже предупреждал тебя, что ваше слово оскорбительно для Народа. Я пришел сюда через силу, и если продолжишь оскорблять меня и дальше, я крепко задумаюсь, кому предложить помощь — тебе или твоим врагам!

— Ну ладно, ладно, прости, — отмахнулся ничуть не впечатленный князь. — Я забыл. В общем, Настоятель пообещал мне денег, но я знаю старого скупердяя. Монеты лишней не даст. Так что с тебя твой клад, или что ты там имел в виду. Да, и все-таки лучше бы ты прислал сотню своих тр... э-э-э, сотню своих парней на подмогу.

— Я же сказал, что обдумаю твое предложение, — надменно заявил тролль. — Почему вам, людям, все нужно повторять по нескольку раз?

— Ну ладно, ладно, — проворчал князь. — Слышал. Уж и спросить нельзя. Так что насчет клада?

— Ты получишь драгоценности моего клана через шесть дней, считая от сегодняшнего. Но помни — твои люди и близко не подойдут к нашим скалам, даже если вас начнут жрать живьем ваши злые духи. Наши границы неприкосновенны! Не вздумай нарушить обещание — иначе ты и в самом деле узнаешь, на что способны воины Народа. На своей шкуре узнаешь. — Он снял с пояса маленькую глиняную бутылочку и глотнул из нее жидкость, резко пахнущую травами. — Прощай, князь.

Тролль мягким шагом поднялся по лестнице и неслышно выскользнул в темноту.

— Ишь ты, на своей шкуре... — пробормотал князь, глядя ему вслед. — Чешуя ты лысая, людоед поганый... Погоди, доберемся мы еще до твоих потрохов, дай только срок. Ладно, с орочьими кузнецами за оружие я расплачусь, и за то спасибо...

Зубень сидел под забором и старательно изображал пьяного. Откупоренная баклага с дрянным вином валялась рядом, щедро оросив содержимым полынь и чертополох. Соглядатай настороженно вглядывался в щели высокой ограды, но безуспешно. Несмотря на добрую порцию ночного настоя, он не мог разобрать ни зги. То ли настой оказался некачественный, то ли выпил он его слишком рано, то ли тролличьи составы и в самом деле не подходили для людей, но только зеленый туман скрывал все на расстоянии уже десятка шагов. Оставалось надеяться, что тайный гость выйдет тем же путем. Если только уже не вышел, днем да через главные ворота. Но зачем тогда пробираться сюда тайно?

Зубень в очередной раз пожалел, что не захватил с собой сумеречного настоя предыдущей ночью. По крайней мере, он знал бы, кого или чего ожидать. Сейчас же оставалось лишь сидеть и надеяться на удачу.

Удача не подвела. Вскоре он различил тихие шаги и насторожился. Соглядатай вглядывался во тьму, стараясь не шевелиться. Не ровен час, заинтересуются, что пьянчуга делает под забором княжеского поместья. Но когда фигура появилась в его поле зрения, он едва заглушил изумленное восклицание. Тролль! Настоящий тролль — здесь? Невероятно! Тролль, да еще и, судя по повадкам, настоящий мастер Пути. Зубень жадно смотрел, впитывая в себя все мелочи. Вот огромная фигура почти бесшумно приближается к забору, перемахивает его одним прыжком и приседает на корточки, замерев и оглядываясь. Судя по уверенным движениям, ночной гость тоже испробовал ночного зелья. Во всяком случае, традиционной для троллей куриной слепотой он не страдал. Если он заметит чужого здесь и сейчас, он, пожалуй, свернет ему шею. Просто на всякий случай... Соглядатай вжался в заросли полыни, прекратив дышать.

Пронесло. Не заметив его, тролль выпрямился и размашистым скользящим шагом двинулся прочь, в глубину леса. Выждав, Зубень осторожно двинулся в противоположную сторону. Отойдя на сотню шагов, он не выдержал и опрометью бросился в деревню.

Влетев в избу, он прижался спиной к двери и какое-то время тяжело дышал, успокаивая колотящееся сердце. Потом, не зажигая света, откинул тяжелую крышку и осторожно спустился в подполье. Тихий щелчок выключателя, и тусклая лампа осветила передатчик, заботливо укутанный мешковиной. Зубень щелкнул тумблером, включая связь, потом склонился к микрофону и тихо, но отчетливо заговорил:

— Ласточка вызывает Обрыв. Ласточка вызывает Обрыв...

Брат Прашт, кряхтя, поднялся с молитвенного коврика. Измученное лицо Пророка глядело на него со смертного колеса. Неведомый резчик искусно передал не только боль и страдание, но и непоколебимую убежденность. В темноте глаза Пророка чуть светились.

— Я выполню Твою волю, о посланник всеблагого Отца-Солнца, — грустно пробормотал Настоятель. — Моя душа стонет, предчувствуя смерть и кровь, но я не смею противиться твоей воле. Я сделаю для князя все, что могу.

Глаза Пророка вспыхнули чуть ярче.

— Я знаю, что ты Мой верный сын, — печально произнес образ, и неизъяснимая прелесть звучала в его голосе. — Бывают времена, когда приходится действовать вопреки своим чувствам. Я благословляю тебя на подвиг. Иди, и да пребудет с тобой Мой Свет!

Я уже потерял счет дням, проведенных в лесах, на болотах и прочих малопригодных для жизни местах. Началась зима. Низкие тучи стелются по-над верхушками деревьев, иногда сыплет дождик с мелким влажным снегом. Однако погода удивляет мелкими странностями — иногда тучи расходятся, обнажая глубокое голубое небо, почти как летом пригревает солнце, просыпаются комары. Меня они почему-то не трогают, но Вишка с Кочергой ругаются на чем свет стоит. Их лица опухают от укусов. Впрочем, они и так опухшие — от скудной водянистой пищи и просто от воды, которую мы пьем, чтобы заглушить голод. Кочерга все время кашляет — он простыл с месяц назад и до сих пор не может оправиться. Иногда он впадает в жар, и в такие дни мы сидим на месте, а Вишка поит его какими-то отварами из подножных корней. Если костер развести не удается из-за сырости, то Кочерга корни просто жует.

Мы опять уходим на юг. Там тоже подают неохотно, амбары так же пусты, как и на севере. Взгляды поселян становятся подозрительными — не украли бы мы что. Видно, что когда-то деревеньки считались зажиточными, но сейчас ребятишки смотрят на нас голодными глазами. Мужчин мало — говорят, местный князь объявил сбор ополчения и сулит хорошие деньги. Говорят также, что воевать идут в Сураграш, и что четыре княжества уже обновили старый военный союз, собирают объединенную армию. Камуш пока колеблется. Монахи, попы и даже церковные служки проповедуют на улицах искоренение язычества, коричневые рясы истрепаны ветром, в глазах — фанатичный блеск. Большой войны не миновать, ее предчувствие носится в воздухе.

Однажды вечером мы останавливаемся в трактире. Я, как всегда, иду колоть дрова, Вишка с Кочергой возятся по хозяйству. Равнодушный хозяин, до глаз заросший густой черной бородой, пообещал накормить. Хорошо бы не обманул. С такого станется заявить, что в первый раз нас видит, и расплатиться тумаками. Несмотря на вечерний туман и промозглую прохладу, мне быстро становится жарко. Я сбрасываю зипун, рубаху, но пот все равно струйками катится по спине. Когда последний чурбак разлетается на части, я выпрямляюсь и вытираю пот со лба, тяжело отдуваясь. Из-за плетня за мной наблюдает незнакомый человек. Он одет по-военному — легкая кольчуга с деревянными бляшками поверх толстой стеганой куртки, на голове стеганый же подшлемник (шлем он держит под мышкой), у бедра болтается прямая сабля в потертых ножнах.

— Притомился, парень? — не то спрашивает, не то утверждает он. — Ты кто таков? Что-то я тебя не припомню.

Я пожимаю плечами и машу рукой. Я тоже его не помню, но молчу ведь. Мало ли кто где встретится...

— Ответа не слышу! — кажется, он начинает сердиться. — Кто таков? Ну?

— Эй, Беспамятный! — Вишка высовывается из-за угла и машет мне рукой. — Подь сюды! Хозяин, вишь-ка, лопать зовет. Завтра доколешь.

Я киваю, прислоняю топор к стенке и оглядываю двор. Темнеет. Собирать дрова в потемках не хочется, и я оставляю их на завтра. Когда я появляюсь на кухне, Вишка и Кочерга уже приканчивают скудный ужин. Моя долю, однако, они честно сохранили. Я присаживаюсь на скамью и неторопливо хлебаю жидкую кашу, заедая черствым куском хлеба. Очаг уже почти потух, но от него все еще веет приятными домашним теплом.

Вскоре в кухню заглядывает хозяин. За ним маячит давешний военный дядька. Они перебрасываются несколькими словами, потом дядька входит к нам. Он присаживается на край лавки и молча сопит.

— Ну что, орлы! — наконец произносит он. — Бродяжничаете, значит. Не надоело, бродяжничать-то?

— Да мы, вишь-ка, всегда по свету бродим, — поясняет Вишка. Он тщательно вытирает миску куском хлеба и засовывает его в рот, отчего его речь становится немного невнятной. — А где, мил человек, у нас дом-то? Что не сгорело — быльем поросло, полынью покрылось. Такая, вишь ты, жисть.

— Жисть, говоришь... — бурчит дядька. — Ну-ну. А мне вот сдается, что просто ленитесь вы, от работы бегаете. Брюхо на дармовщинку бы набить, и ладно. А посадские да холопы спины от утра до вечера ломают, гроши вышибают... Ну ладно, не о том я. Я к чему — денег хотите подработать?

— Как? — настораживается недоверчивый Кочерга. — Че делать-то надо?

— Да ничего особенного, — словоохотливо поясняет дядька. — Тут мы южан воевать идем, так людишек треба. Они, южане, трусы, от одного нашего вида разбегаются, вот и надо за ними гоняться, веревками вязать. А за двумя дикарями погонишься, как известно, ни одного не поймаешь! — он смеется своей шутке. — Вот и зовем, кто хочет себе в хозяйство работничков на дармовщинку заиметь. Вам, правда, без надобности, да у них и животы, сказывают, ничего себе. У кого седло серебром отделано, у кого золотишко припрятано. Да и платит князь воям денежки ой даже какие неплохие. Ну, не хотите с нами? Вы, я вижу, парни отчаянные, просто орлы. Представьте, как девки за вами бегать будут, а?

— Не, не надобно, — отрицательно мотает головой Кочерга. — Мы люди мирные, а дикари, чай, тоже не на дороге свое золотишко нашли. Не по-людски нажитое отнимать. Так что вы уж без нас как-нибудь, дядя, лады?

— Во-во! — поддерживает Вишка. — Сунет еще такой дикарь ножик в ребра — и поминай как звали. Да меня и не вспомнит никто, вишь-ка. Не-ет, я уж как-нибудь и так обойдусь, без седла серебряного.

— Ну, как знаете, — пожимает плечами дядька. — О вас же пекусь. А ты, молчун, чего в сторону глядишь?

Это он мне. Я и в самом деле гляжу в сторону. Чувствую — Вишка и Кочерга ему без надобности. Его взгляд, на удивление тяжелый для напускного добродушия, то и дело задерживается на мне. Я упорно отвожу глаза.

— А он у нас, вишь-ка, по голове стукнутый, — охотно поясняет Вишка. — Мы его, вишь-ка, посередь обоза разгромленного подобрали. По голове ему, вишь ты, попало, вот и молчит. Беспамятным, вишь-ка, его кличем, бо ничего не помнит — ни кто, ни откуда, ни как в обоз попал...

Во мне растет настойчивое желание заткнуть Вишке его говорливую пасть. Почему-то мне очень не нравится пристальное внимание военного дядьки. Но отвязаться надо.

— Не хочу! — ворчу я, отправляя в рот последнюю ложку каши. Пришлый какое-то время смотрит на меня, потом кивает:

— Ну, не хотите — как хотите.

Он грузно поднимается с лавки, но у двери останавливается и оборачивается.

— Вы это... подумайте ночь-то. Мы с парнями тут переночуем, а завтра с утречка — в дорогу.

Вербовщик, неожиданно вспоминаю я вертящееся на языке слово. Вербовщик. Плата за голову плюс премия за многообещающих кандидатов. Пьяный хохот в таверне, веселая компания, талер на дне винной кружки, повязанный бедолага, теперь уже рекрут поневоле...

Что такое талер?

Что такое рекрут?

Не знаю.

Эпизод приходит в голову, как пузырь болотного газа всплывает на поверхность — тихо и неожиданно. Картинка тут же смазывается и пропадает, взамен снова возникает ощущение потери. Найти... Найти... что-то? Или кого-то? В затылке возникает тупая боль, я обхватываю голову руками, сжимаю виски. Неожиданно все проходит, и перед глазами возникает образ.

Мужчина, высотой в пять с половиной локтей или около того. Волосы темные, но не черные, короткие, по-бабьи безусое и безбородое молодое лицо. Непроницаемый безразличный взгляд, в глубине зрачков мерцают холодные искорки. Он делает шаг, другой, быстро, но плавно разворачивается на месте, вскидывает руки — не то защищается, не то нападает. Еще разворот, молниеносный удар кулаком, и тут же отступление, кувырок через голову... В голове возникают голоса, отдаленные, странные, словно искаженное эхо в пещере, они произносят знакомые слова, складывающиеся в незнакомые фразы. Что-то про птиц — ворон, ласточек, воробьев. Я чувствую, что еще немного — и вспомню все, и вдруг наваждение пропадает. Перед глазами — снова грязная кухня придорожного трактира, за окном сгущается ночная темнота, а Вишка с Кочергой озабоченно смотрят на меня.

— Слышь, паря, ты как? — озабоченно спрашивает Кочерга. — Что-то вид у тебя, словно Пророка вживую увидел. В голове треснуло?

— Ничего... — мучительно произношу я сквозь сжатые зубы. Теперь у меня есть цель. Я узнаю человека из воспоминания в любом обличье, и моя задача — найти его. Найти как можно быстрее, пока не случилось что-то непоправимое. Завтра утром я должен уйти на юг, к тем самым дикарям, которых хочет воевать странный дядька-вербовщик в нечищеной кольчуге. Уйти на юг — мысль бьется в голове, пока я не проваливаюсь в тяжелый сон, наполненный странными видениями. Утром я попрощаюсь с товарищами, и уйду в Сураграш. Уйду...

Выполнить задуманное не удается.

Чувство опасности выдергивает меня из сна, но слишком поздно. Тяжелые руки хватают меня, спеленывают веревками, суют в рот грязный кляп. Рядом, извиваясь, мычат связанные Вишка и Кочерга.

— Тихо, тихо, парни, — успокаивающе произносит знакомый голос. — Ничего, переживете. Чем шляться без толку по свету, повоюете немного во славу князя или Пророка, как захотите. Ты, молчун, воин прирожденный, я тебя насквозь вижу. Грех такой талант в землю зарывать. Распробуешь воинское дело — потом сам меня поблагодаришь. Ну-ка, выноси их!

Те же руки грубо подхватывают меня и товарищей, чуть ли не сбрасывают с сеновала, швыряют в телегу. В светлеющих сумерках видно, как вербовщик расплачивается с хозяином. Тот равнодушно поглядывает на телегу. Я лежу молча, не шевелясь. Порвать веревки все равно невозможно, да и испытываю я лишь свое обычное безразличие. Вчерашняя вспышка чувств прошла бесследно. Больше всего меня сейчас волнует забившаяся за ворот соломинка. Она колет, а избавиться от нее я не могу.

Следующие два дня мы трясемся в телеге. Солдаты, сопровождающие вербовщика, относятся к нам так же безразлично, как и я к ним. Кляпы изо рта вынули и даже развязали ноги, но бежать все равно не получится. Солдаты зорко следят за нами с высоты своих коней. Говорливого Вишку несколько раз огрели кнутом — без злобы, чтобы знал свое место, — и он тоже понял, что пока лучше заткнуться. Кормят скудно, черствыми пресными лепешками, живот подводит от голода.

К вечеру второго дня добираемся до большого села. Здесь нас заковывают в железные ошейники, зато развязывают руки. Путы уже не нужны — ошейники с головой выдадут нас, как беглых рабов. Кто угодно сдаст нас ближайшему стражнику за мелкую денежку. Почему-то мне кажется, что взять на улице человека и вот так запросто превратить в раба — неправильно. Но вдруг здесь так принято? Что я помню после того злосчастного удара по башке? Да и был ли удар? Может, я такой с рождения — хмурый, неразговорчивый, беспамятный. Я видел на улицах убогих и юродивых. Люди относились к ним с почтением, но никто не удивлялся их безумию и уродствам. Вдруг я такой же юродивый, только что босиком по навозу не бегаю?

После кузницы вербовщик сдает нас другому, хмурому детине с бритым подбородком, но длинными, в пядь, усами. Тот оценивающе оглядывает нас, задерживается на мне, потом одобрительно кивает вербовщику.

— Не поминай лихом, молчун, — хлопает вербовщик меня по плечу и уходит.

Нас помещают в большой сарай, где уже томится с полтора десятка таких же бедолаг. После заката нас все так же скудно кормят совсем уж жидкой овсяной кашей. До ветра не выпускают, люди справляют свои нужды прямо здесь, в углу сарая. Вонь стоит жуткая.

Общительный Вишка успевает завязать знакомства сразу со всеми. Я вяло лежу в углу, слушая нехитрые разговоры. У собранных здесь схожие судьбы. Кто попал в кабалу за неуплату, кто бежал от непосильной жизни в посаде, кого просто вервь выдала как самого никчемного и бедного члена общины. За последние месяцы я навидался таких. Многолетний голод множит ряды бедняков и нищих просто в геометрической прогрессии. Диссипация игрового континуума в окрестностях звезды не только стирает эфирное взаимодействие, но и влияет на тысячи других тонких параметров экосистемы — от количества тепла, поглощаемого планетарной поверхностью и атмосферой до законов газовой динамики и электронного транспорта. Как следствие — на атмосферные процессы, на перенос влаги в первую очередь, и на эффективность фотосинтеза в растениях. Засухи и снижающаяся урожайность — проблемы экономические, но они усиливают политические, а те, в свою очередь, еще более ухудшают положение в экономике. Автоколебательный цикл с положительной обратной связью, который можно разрушить только извне. Другого метода решения, кроме силового воздействия, я не вижу. И тот человек, что привиделся мне два дня назад, тоже, наверное, не видит, пусть и верит в обратное.

Незнакомые слова, сами собой всплывающие в голове, уже не удивляют — я начинаю привыкать к своим странностям. У меня возникает настойчивое ощущение, что такое уже случалось и раньше. Вспоминать, однако, не хочется — что-то в глубине сознания настойчиво удерживает от самокопаний. Я лишь знаю, что рано или поздно все разъяснится. Непонятные цифры потоками мелькают перед глазами, переливаются внутри, но я могу их игнорировать. Беда только в том, что на сей раз обычная холодная уверенность профессионала дрожит и дает трещины. Почему-то за цифрами проступают лица — Вишка, Кочерга, люди в деревнях, через которые мы проходили, нищие, солдаты, смерды, купцы... Потом мир неслышно содрогается, и чужие мысли уходят.

Утром нас выстраивают шеренгой и продевают цепь через ушки ошейников. Усач произносит короткую речь, в которой описывает наши действительные и воображаемые недостатки. Многие его слова мне незнакомы, но по тому, как морщится Кочерга, я понимаю, что звучат явно не похвалы. В конце речи усач заявляет, что если кто в следующую неделю сбежит, он лично найдет беглеца и спустит с него всю шкуру.

Значит, нам идти неделю — новомодное заокеанское слово, начинающее замещать старую осьмицу. Куда? Надеюсь, что на юг. Там находится привидевшийся мне человек. Граш тоже там, а нас гонят на войну с южанами. Или нет?

Князь Перевет тяжело спрыгнул с седла и невольно поморщился. Боль в пятке отдалась во всем натруженном ездой теле. Он бросил отроку поводья и заковылял к высокому резному крыльцу. Кумбален, как он заметил краем глаза, за ним не спешил, хмуро и подозрительно оглядывая двор с высоты конской спины.

Перевет еще не успел дойти до ступеней, а дверь уже распахнулась, явив свету дородную фигуру Тоймы. Князь Камуша невесело поприветствовал новоприбывших поднятой рукой и, развернувшись, ушел вглубь дома. Перевет последовал за ним в большую, но бедно обставленную горницу. Похоже, владение забросили уже давно, а перед встречей лишь наспех подмели и помыли комнаты. Прибирались явно не женщины: пыль небрежными полосами лежала тут и там, являя отвращение уборщиков к своему занятию. И то — заставь гридней пол подметать...

— Садись, княже, — Тойма кивнул на лавку напротив стола. — Сейчас перекусить принесут, чего ярило послало. Небогато оно нам нынче посылает, но уж не обессудь.

Тарален — пожилой воин рядом с князем мог быть только воеводой Тараленом — крякнул и отвернулся к тусклому окошку. Сквозь бычий пузырь сочился бледный предвечерний свет.

— Ничего, — проворчал Перевет. — Небось не оголодаем. Я тож кой-чего с собой привез, так что до завтра доживем. Ну что, друг, я слыхал, плохи у тебя дела...

— Да и у тебя не лучше! — огрызнулся Тойма. — Словно урожаи у нас по-разному родятся! Где там твой Кумбален?

Скрипнула дверь, и тушерский воевода бочком протиснулся в комнату.

— Здесь я, — буркнул он. — Авось не потеряюсь в трех соснах.

Он отошел к дальней стене и плюхнулся на лавку. Перевет озадаченно посмотрел в его сторону, но к себе звать не стал.

— У меня не лучше, Той, — мрачно сказал он. — Если и в следующем году неурожай случится — все, конец Тушеру. На последнем держимся, веничком по амбарам подметаем. Ладно, зиму продержимся, там весна наступит, мужики как-нибудь выкрутятся. Только бы семена жрать не начали...

— Так ты объяви, что за такое не только шкуру спустишь — еще и голову снимешь, — посоветовал Тойма. — Чай, не малые дети, поймут.

— Уже, — отмахнулся куарский князь. — Да толку-то! За всеми не уследишь. Отсыплют старосте чуток, а потом заявят, что амбар сгорел. Поди проверь! Не поставишь же сторожа на каждом подворье... Весну вот нынче приметы обещают теплую, можно и раньше сажать начать.

— Ну да, а потом прихватит поздними заморозками, и все. Поминай урожай как звали...

— Не каркай. Давай лучше к делу. Подкатывались к тебе церковники? Ну, насчет войны?

— Ах, вот ты зачем меня сюда дернул... — камушский князь помрачнел еще сильнее. — Подкатывались, вестимо. Вон, Викена возьми — и от меня не вылазит, и к Таралену с Сайпаком все время людей подсылает. Несколько дней назад вообще Таралену предложил против меня пойти. Дескать, князь глуп и своей выгоды не понимает, а как бы ты умно стал править! Дурак! Мы с Сайпаком с трех лет в одной компании водимся...

— С четырех, — криво ухмыльнулся Тарален. — Со мной — с трех, а он позже прибился.

— Ты еще скажи — как сейчас помнишь! — ответно усмехнулся князь. — Ладно, не о том речь. Прижать дурака-Настоятеля можно, да толку-то. Вон, уже белая сотня волноваться начала. Смерды потихоньку бунтуют с голодухи. Из посадов мастера бегут, купцы товар припрятывают, церковники вообще зерно из амбаров куда-то вывезли, и ведь даже не спросишь — куда. Скажу я тебе, братец, много воли мы Церкви дали, ой, много... Помнится, Грет ее в кулаке держал, Настоятелей казнил, коли что. А сейчас поди вздерни Викена! Еще неизвестно, кто кого вздернет...

— Не главная Церковь заноза, Той, — поморщился Перевет. — Совсем не главная. Переживем неурожаи — разберемся и с Настоятелями. Не переживем — и разбираться некому окажется. Пока же о другом речь. Значит, и к тебе, и ко мне подъезжали насчет войны. Видно, крепко у храмовников дурость в башке засела. И что делать думаешь? Так и откажешься?

— Не знаю, Перик, — исподлобья взглянул на него Тойма. — Душа у меня не лежит воевать, особенно сейчас. Народная война — она тогда хороша, когда мужик видит — за что. Ежели, скажем, харазги набег устроят, все окрестные села в погоню подымутся. А так вот, с бухты-барахты, да еще где-то далеко на юге... Боюсь, разбегутся еще до того, как первые степи увидят.

— Ну, ты совсем на задворках живешь, — Перевет пожевал губами. — Нас южане нет-нет, да цепляют. Далеко не лезут, но села да хутора в приграничье, случается, грабят. Людишек вот угоняют. Мне легче народ поднять, хотя и не слишком. В другом беда. Кумбален, расскажи.

— Да что тут рассказывать! — отозвался воевода. — Все и так, небось, слышали. Неспокойно в Граше, ох, неспокойно... По дорогам разбойники шастают — купцы уже и ездить туда боятся, с охраной не расплатишься. И тамошних купцов гостит все меньше и меньше. А те, что едут, какие-то подозрительные, кругом шныряют, что-то вынюхивают. Как бы не подсылы. Слухи подозрительные идут, мол, воевать нас южане готовятся. Побратим вон у меня есть в Хотане, отбил я его лет пятнадцать назад у разбойников на большом тракте. Так он весточку недавно прислал — так, мол, и так, берегись, друг, гуланы что-то недоброе замышляют, то ли набеги, то ли еще что. И тарсачьи бабы бесстыжие, прости господи, тоже саблями позванивать начинают. Даже сапсапы, уж на что всегда трусливые да мирные, а и те на северян косо посматривают.

— В общем, закипает котелок, — поскреб в затылке Тойма. — У них, я слыхал, тоже не все гладко. Огненные горы на дальнем юге просыпаются, на север гонят, земля трясется. Да, нехорошо... Ладно, если просто большой набег. А если серьезная война? Если весной да летом обороняться — точно все посевы вытопчут. И тогда уже без разницы — отобьемся али нет.

— Точно, — согласно склонил голову Перевет. — Вот я и думаю, друже, — а может, Церковь не так уж и неправа? Может, действительно стоит поддать им хорошенько? Заранее, не дожидаясь, пока сами полезут? Зимой, пока поля пустые, и чтобы до весенней пахоты успеть.

— Ты ровно мысли мои читаешь, — усмехнулся Тойма. — И ведь посмотри, как гладко все выходит. Каралет уже по Тапару ополчение собирает — ему хуже всего, его, если что, первого съедят. Дзергаш землю роет, по всему Типеку народ в войско манит. Ну, им, конечно, проще, у них и людишек раза в полтора поболе, чем в нашем захолустье. Храмы только что вечное блаженство за святую войну не сулят, золото да зерно, видишь, нам с тобой предлагают. Хотел бы я знать, где они золото возьмут?

— Да тебе-то что? Главное — возьмут, а нам оно совсем нелишне окажется.

— Не все так просто, Перик. Значит, капают им откуда-то денежки, а откуда — нам неведомо. Значит, куда сильнее Церковь, чем мы думали, а это опасно, ох, опасно... Да и жрать золото нельзя. Значит, придется его на хлеб тратить. А у кого хлеб покупать? Мужик, почитай, до исподнего раздет и рад бы нам жратвы продать, да сам впроголодь сидит. С юга овечьи табуны на продажу ожидать более нельзя. По окраинам пошарить, у свободных землепашцев? Ну, сколь-нибудь да прикупим, но они ж рядом с нами живут, те же неурожаи у них. Так что проку от храмового золота мало. Разве что Церковь еще зерна припрятала в изобилии, начнет его по своим ценам продавать. А цены... иной раз в голодный год мешок ржи на мешок золота меняют и не морщатся. Вот и спустим мы золото на чих, у Церкви в долгу окажемся да еще и воевать начнем. Понимаешь расклад, друже?

Перевет почесал в затылке всей пятерней и насупился.

— Да понимаю, понимаю, — пробурчал он. — Только куда ни кинь — везде клин. Что так все плохо, что этак. А ты-то что делать думаешь?

Тойма сжал кулаки и ощерился.

— А думаю я, что надо нам с церковниками соглашаться! — кривая ухмылка перекосила его лицо. — Ополчение подымать да на Юг двигаться. Пошарить там, навести шороху, попугать дикарей немытых, а потом... Знаешь, где у меня Колесованная Звезда сидит? Вот и вымем занозу заодно. Пошлю я людей по базарам да ярмаркам наушничать, про несметные богатства храмов нашептывать. Мужики с войны злые вернутся, крови попробовавшие, таких на монастыри бросить — раз плюнуть. Вырвем заразу под корень, а там посмотрим. И долги отдавать не придется, во как! Что думаешь, Перик? Чью руку в драке держать станешь?

Перевет, все еще набычившись, буровил Тойму глазами. Он напряженно размышлял, тяжелое сопение колыхало его густые усы. Потом, крякнув, князь махнул рукой.

— Твоя правда, Той. Надо Храмы выкорчевывать, пока монахи окончательно на голову не сели. И долги им отдавать тоже не хочется. Я и без войны-то не знаю, как с ними расплачиваться. Так что поддержу я тебя, друже. Поддержу. Вот только не поворотится ли мужик после храмов на нас с тобой, вот в чем вопрос. От мужика до татя лесного, знаешь ли, даже не шаг, полшага...

— С черным сбродом я справлюсь, не впервой, — дернул бровью Тойма. — Пора, ох, пора покрепче их на землю сажать. А то бегают взад-вперед, ровно шило в заднице, а боярам моим пояса подтягивать приходится. Ну, разберемся и с ними в свой черед. Пошли, перекусим, что ли, в животе бурчит...

Вашка тихонько прикрыл дверь и неслышно отошел по короткому коридорчику на свой пост. Он оперся на бердыш и задумался. Услышанное кипело у отрока во рту и настоятельно просилось наружу. Поделиться, однако, было не с кем. Ну ничего, через несколько дней они вернутся в Тушер, и уж тогда он все-все расскажет дядьке Крапу, все-все-все!..

Тарона мягким движением поднялась с ковра, соблазняюще изогнув стан. Короткая, едва скрывающая высокую грудь накидка опасно колыхнулась. Барадаил, однако, не повел и глазом.

— Сколько раз можно повторять, женщина, я не дам тебе ни одного говорящего идола, — скучно сказал он. — Боги наказали мне хранить их, как собственную селезенку. Не докучай мне более бесплодными просьбами, они утомляют меня.

Тарона едва сдержалась, чтобы не пнуть надутого кретина в горло. Ни один вонючий мужлан не смеет говорить с ней в таком тоне! Ни один — кроме Великого Скотовода, в котором из великого лишь жирное брюхо. Она невольно сравнила усталую унылость Барадаила с непроницаемым спокойствием Тилоса. Сравнение вышло явно не в пользу жирдяя.

— Прости меня, о повелитель! — проглотив ненависть, мурлыкнула тарсачка. — Я всего лишь глупая болтливая баба, сама не понимающая, что несет. Однако смиренно напомню, что тарсаки устали ждать. Наши южные пастбища еще не испепелены огненными горами, но их жаркое дыхание уже чувствуется на коже. Как предсказывают жрецы Назины, не пройдет и одного лета, как и нам придется бежать оттуда. Земля трясется, и вместе с ней трясутся поджилки у трусов. Нужно начинать, пока мужество еще не покинуло степи великого Сураграша!

— Всему свое время, — все так же скучно ответил Великий Скотовод. — Племена не готовы к войне. В них нет нужной злости, они не хотят избавиться от северной угрозы раз и навсегда. Огненная вода выплескивается из горы не раньше, чем закипит в подземных кузницах Печенара. Так и ярость степей — сначала она должна как следует разгореться, чтобы не потухнуть при первых же лишениях войны.

— И когда же по-твоему, о владыка, ярость племен разгорится в должной мере? — Тарона тщательно прятала злую издевку в своем голосе. — Не снизойдет ли он до глупой женщины, смиренно просящей его о капле сокровенного знания?

Она опустилась на корточки рядом с Барадаилом, чтобы до его обоняния дошел запах мускусных благовоний. Их лица разделяло не больше локтя.

— Древняя мудрость тарсаков заключена в их повелительницах, — неожиданно дипломатично ответил Барадаил. — Если великое племя ведут матери своих детей, в этом должен иметься смысл. Я не считаю тебя глупой женщиной, королева, равно как не позволю тебе лечь под меня в обмен на желаемое. Достаточно с тебя Суддара.

Тарона отпрянула назад. Так он знает! Ах ты бурдюк с дерьмом...

— Я скажу свое последнее слово, — невозмутимо продолжил Великий Скотовод, в упор глядя на Тарону узкими заплывшими глазками. — Летом, когда сияющий Курат победит тьму и сделает ночи короткими, я созову племена и объявлю священную войну против трусливых бледнокожих северян. Я подниму всех, а те, кто струсят, навеки останутся отверженными. Тогда тарсаки обрушат свой гнев на врагов и завоюют себе новые пастбища и рабов. Но до тех пор я не прикажу никому напасть даже на крохотное северное стойбище. Гнев должен излиться внезапно, или все окажется впустую. Я сказал. Теперь оставь меня.

Против воли нижняя губа королевы поползла вниз, обнажая мелкие острые зубы. Она вскочила на ноги, окинула Великого Скотовода уничтожающим взглядом и бросилась к двери. Дворцовый стражник еле успел отскочить с ее дороги, когда она решительно прошагала мимо.

Суддар ждал ее в нише за одним из поворотов. Осторожно ухватив женщину за талию, он увлек ее в скрытый проход.

— Ну, что? — спросил он. От взгляда дворецкого не укрылась оскорбленная ярость тарсачки. — Отказался?

Тарона бешено взглянула на него и открыла рот, но промолчала. Какое-то время ее раздутые ноздри трепетали. Потом, угаснув, королева молча кивнула.

— Пойдем ко мне, любимая, там и обсудим, — предложил ах-Хотан. — Мои люди нашли кое-что очень интересное для тебя.

— И что же? — язвительно поинтересовалась еще не остывшая Тарона. — Может, скажешь сразу? Не томи душу, как твой ублюдочный хозяин! Дерьмо шакала, еще ни один мужчина так не оскорблял меня... кроме разве что северного посланника!

— Спокойно, милая, — тонко улыбнулся дворецкий. — Мой сюрприз из приятных. Но, может, не стоит раскрывать наши секреты всем слугам?

Выдохнув, Тарона последовала за ним по запутанным переходам и винтовым лестницам, скрытым в толстых стенах. Достигнув личных покоев Суддара, она плюхнулась на циновку и выжидающе уставилась на него.

— Несколько дней назад группа Золотого Змея обнаружила...

— Кто такой Золотой Змей? — перебила Тарона.

— Он из Теней, которые пока работают с нами, — пояснил Суддар. — Без ведома патриарха — у них внутренний раскол. Они хотят отомстить твоему любимому княжескому посланнику, Тилосу, за что-то свое. За что — не говорят. Неважно. Так вот, они бросили все свои силы на поиски и нашли-таки его к востоку от Дождливых болот. Сейчас следят за ним.

— И что? — еле заметно напряглась Тарона. — Убьют?

— Пока нет. Я попросил сначала доставить его к нам. Для... разговора. Они ждут подкреплений, чтобы взять его живым.

— Куда он идет? — плечи королевы опустились. — Могут ли мои воительницы перехватить его?

— Что самое интересное, моя дорогая, он идет прямо к тебе в гости. Два дня назад ему оставалось четыре или пять переходов до степей тарсаков. Так что твои женщины действительно могут вмешаться. Говорят, он неплохо дерется...

— Он один?

— Ну, можно сказать и так — тащит с собой какую-то девчонку. Нравятся ему, видно, малолетки. Откуда он ее выкопал на сей раз?

— Девчонки меня не интересуют, милый, — проворковала Тарона. — Это самая радостная новость за последние дни. Мои жрицы с удовольствием... поговорят с ним за компанию с твоими допросчиками. Иди ко мне, ты заслужил награду.

— Я знаю, — улыбнулся Суддар. — Я знаю...

Позже, когда они, разгоряченные, лежали бок о бок, Тарона прошептала:

— Суддар, ты великолепен. Могу я попросить тебя еще кое о чем?

— Сейчас, Тара, только передохну немного, — согласился Суддар, поглаживая пальцем ее напрягшийся сосок. — Все, что угодно.

— Нет, милый, помимо любви.

— Да? — насторожился дворецкий. — Говори.

— Мне нужны статуэтки, Суддар, говорящие идолы. Мои племена разбросаны далеко друг от друга. Я не смогу быстро поднять их все, когда придет время. Барадаил дурак, он не увидит даже костер темной ночью. Но ты-то меня понимаешь, ведь так?

— Пантера ты моя яростная! — вздохнул Суддар. — Я бы с радостью, но если он узнает, что я нарушил его прямой приказ...

— А с чего ты взял, что он узнает? — удивилась Тарона. — Он что, пересчитывает идолов каждый день? Ни за что не поверю. Я ему не скажу, ты — тем более. Так чем ты рискуешь?

Ее пальчики путешествовали по груди и животу дворецкого, опустились к паху. Суддар вдруг почувствовал, что к нему возвращается мужская сила.

— Ох, Тарона... — вздохнул он. — Нет.

— Да! — настойчиво прошептала тарсачка. — Да! А потом, когда мы вернемся с победой, я сделаю тебя Великим Скотоводом...

— Да, — согласился Суддар и, не в силах более сдерживаться, впился губами в грудь королевы.

По лицу Тароны скользнула торжествующая улыбка.

Тем же вечером из Граша на юг галопом ушел небольшой тарсачий отряд. Суровые телохранительницы-симаны, возглавляемые Зулой, стеной окружали повелительницу, готовые в любой момент отразить нападение. Закатное солнце бликовало на гладкой темной коже воительниц, на иссиня-черном оружейном металле, на золотой диадеме Тароны.

То же самое солнце, лишь стоящее немного ниже над горизонтом, светило в спину одинокому путнику, закутанному в потрепанный плащ. Глубокий капюшон скрывал его лицо. Не слезая с седла, путешественник показал саламирскому стражнику серебристую дорожную бляху и в обход нескольких торговых возов проехал в ворота. Попробовавшего возмутиться возчика солдат равнодушно ткнул древком бердыша в живот. Булькнув горлом, тот заткнулся и больше не возникал, даже когда с него слупили пошлину вдвое против обычной.

Конь путешественника простучал подковами по дощатым настилам купеческой улицы, свернул в узкий загаженный переулок и, петляя, выбрался к задней двери ограды тапарского храма. Спрыгнув с седла и постучав условным стуком, он не глядя бросил поводья привратнику и быстрым шагом взлетел по крутым ступеням к одной из жилых построек. В келье он сбросил плащ, обнаружив под ним скромную личность брата Перуса, личного секретаря Настоятеля. Наскоро помолившись и сменив мирскую одежду на привычную рясу, он прошел к соседней келье и тихо поскребся в дверь.

— Кто там? — недовольно откликнулись из-за двери.

— Я, мой господин, — сообщил Перус, выбивая нетерпеливую дробь носком ноги. — Вести от Кумана.

— Входи.

— Куман просил передать послание, — секретарь осторожно положил на стол Настоятеля пергамент, запечатанный восковой бляшкой с оттиском орла. — Его полный отчет.

— А на словах? — тени от огоньков свечей метались по лицу брата Семлемена, не давая разобрать его выражение. — Что он передал на словах?

— Радостных вестей нет, — вздохнул секретарь. — Южане определенно собираются воевать. Граш и Сураграш кипят, как котел на медленном огне. В степях множатся разбойники из числа обнищавших скотоводов, сиречь ахмузы. Торговым караванам опасно ходить без сильной охраны, плата за которую съедает всю прибыль. Пылевые бури на юге разрастаются. Случалось, они засыпали песком целые стада вместе с пастухами. В Граше и других городах косятся на северян, вступить в разговор в кабаке почти невозможно — могут побить или даже зарезать. Куман потерял двоих, после чего приказал своим людям не нарываться попусту. Сбор слухов и фактов в Граше в основном идет через местного торговца, именем Куранга, но о его лояльности мы можем лишь догадываться.

— Про неприязнь я знаю и так, — брови Настоятеля сошлись к переносице. — Что насчет численности южных банд?

— Сложно сказать. Племена разбросаны по всему Сураграшу, кто и когда захочет повоевать и захочет ли — неясно. Как всегда, наиболее активны тарсаки и гуланы. Они пока не слишком сильно пострадали от землетрясений и засух, но это лишь вопрос времени. Еще их сдерживает давняя нелюбовь друг у другу, но и она испарится, словно лужица под пустынным солнцем, дай только повод для войны с нами. Учитывая, что и те, и другие весьма воинственны, именно они представляют для нас наибольшую опасность.

— А если стравить их друг с другом? — брат Семлемен побарабанил пальцами по столу. — Возможно, резать друг друга им покажется сподручнее, чем отправляться в дальний путь?

— Такая междоусобица решила бы наши проблемы. Но не выйдет, — отрицательно покачал головой секретарь. — Их жрецы не устают напоминать про табу. Лет пятьдесят назад из-за такой войны степи сильно обезлюдели, и жрецы всех богов запретили тарсакам и гуланам воевать. Главную роль...

— А, припоминаю, — остановил его Настоятель. — Действительно, табу. Наверное, можно справиться и со жрецами, но нужно время. Ладно. Что по численности?

— Тарсаки распылены по огромным степям между Западным и Южным хребтами, собираться в кучу им долго. Вероятно, они смогут выставить тысяч пятнадцать-двадцать всадников единовременно, плюс к тому еще несколько десятков тысяч в течение года или около того. Гуланы чуть менее многочисленны, так что их первое войско составит тысяч десять-двенадцать всадников и тысяч восемь-десять пеших.

— Итого тысяч сорок в худшем случае, преимущественно конники, — подвел итого Настоятель. — Что с остальными?

— Сапсапы не слишком многочисленны и довольно миролюбивы. Но они сильнее других пострадали от бурь и извержений огненных гор. По слухам, уничтожена почти половина их пастбищ. У них нет иного выхода, кроме как пытаться захватить новые территории. В Граше все давно поделено, и ввязываться в войну за передел земель они вряд ли захотят. Силы не те. Поэтому сапсапы с охотой поддержат тарсаков с гуланами в их войне против Севера. С их стороны можно ожидать выставления тысяч пятнадцати или двадцати воинов, в основном пеших.

— Итого шестьдесят, — кивнул Семлемен. — Дальше.

— Племена Караграша пока остаются в стороне. Они рассеяны по джунглям вдоль Шураллаха, возделывают лесные плантации и не имеют общих вождей. Говорят, огненные горы там просыпаются в изобилии, но пока они не очень-то мешают людям. Помощи оттуда Граш может не ждать.

— Хорошо. Еще?

— Остальное по большей части мелочь. Каронги издавна придерживаются нейтралитета, да и малочисленны. Пошлют тысяч пять пеших и не более тысячи верховых. Вазиты и бериуты — перекати-поле, они рассеяны по всему Сураграшу и вряд ли захотят иметь дело с остальными. Скорее, они предпочтут пограбить соседей, пока те воюют где-то вдалеке. Биберы-конокрады, вероятно, поступят точно так же. Все прочее — даже упоминания не стоит. Необходимо учитывать и ту возможность, что, выступив в поход, они все-таки передерутся друг с другом. Осмелюсь предположить, что стоит постоянно ссорить дикарей для вящего их ослабления.

— Возможно, ты прав. Значит, брат Перус, можно ожидать, что в ближайшее время Юг выставит против нас не более семидесяти-восьмидесяти тысяч воинов, как конных, так и пеших, — Настоятель задумчиво сплел пальцы. — Я перечитаю послание Кумана на досуге, чтобы удостовериться в правильности твоего понимания. Кстати, кто встречался с самим Куманом? Кто-то из твоих людей? Или, упаси Пророк, кто-то из людей Каралета?

— С Куманом встречался я сам, — твердо ответил секретарь. — Я не решился доверить задание другим. В наше время предательство повсюду.

— Вот как? — удивленно взглянул на него Настоятель. — Смело. Не думал, что решишься на встречу в разбойничьем притоне. Я недоволен тобой — ты понапрасну рисковал своей жизнью.

— Истинное слово Пророка обращает в бегство даже разбойников! — фанатично ответил секретарь. — Я не боюсь действовать во славу Его!

— Ладно, обсудим в другой раз, — покачал головой брат Семлемен. — Пока же присаживайся. Вести твои отрадны, и скоро для поганых язычников настанет час расплаты. Сейчас же я хочу, чтобы ты написал для меня несколько писем. Первое — брату Комексию. Готов?

Когда брат Перус вернулся в свою келью, на небе погасли последние отблески заката. Секретарь присел за грубый деревянный стол, заваленный пергаментами и берестой, и осторожно затеплил лучину. Он вытащил из-за пазухи подлинный свиток донесения, грязный, заляпанный кровью, и в очередной раз принялся вглядываться в кривые неровные строчки. Секретарь отлично умел копировать почерк, а потому подделал доклад собственноручно, не прибегнув к услугам указанного ему человека. Он заучил настоящий доклад Кумана почти наизусть, но все равно жадно вглядывался в резы, начертанные рукой уже мертвого человека. В резы донесения, которое не уничтожил, несмотря на строгое требование инструкции.

"...В то же время тарсаки многочисленны и кровожадны, а потому могут в любой момент поднять до ста тысяч всадников, мужчин и женщин. То же и гуланы — у них наготове не менее ста десяти тысяч воинов. Со временем их силы умножатся многократно, бо соберутся воины с дальних земель. Прочие же племена хотя и малы соотносительно с упомянутыми, но могут выставить до тридцати тысяч воинов в совокупности..."

— Да! — с тихой яростью пробормотал брат Перус. — Скоро, скоро наступит час расплаты, змей! И уж ты-то точно не обрадуешься...

В его сердце бушевало черное пламя ненависти.

Солнце стояло высоко в небе, когда Тилос коротко скомандовал:

— Привал!

Элиза обессиленно повалилась в пыль у незнакомого придорожного дерева. Длинные широкие листья росли лишь из макушки ствола, поворачиваясь к солнцу ребрами и почти не отбрасывая тени. Чем дальше они углублялись в саванну, тем тяжелее становилось идти. Горячий южный ветер нес тонкую пыль, забивавшуюся в глаза и рот, солнце припекало все сильнее.

С вершины холма примерно в полуверсте ясно виднелся перекресток. Одна из дорог уходила на север, две других — на восток и к югу. Куда именно — Элиза не помнила, а спрашивать не хотелось. За последние дни она вымоталась больше, чем при путешествии по болотам, где приходилось задерживаться из-за немощного Джабраила. Она нащупала на поясе кожаную флягу и поднесла ее к губам, сделав глоток. Теплая вода совершенно не утолила жажду, но ее осталось слишком мало. Приходилось экономить.

— Отдыхаем до вечера, — Тилос прищурился, глядя вдаль. — Мы пришли рановато. Караван должен появиться ближе к закату. Ничего, Эла, дальше поедем верхом, а пока расслабься. И лучше сдвинься немного в сторону, там сахарные пальмы дают нормальную тень. У меня сейчас сеанс связи, так что последи за окрестностями, ладно?

Он сбросил на землю мешок и сел рядом, опираясь спиной в ствол соседнего дерева. Его тело одеревенело, взгляд остекленел. Когда Элиза в первый раз увидела его в таком состоянии (они только-только перебрались через болота), она с перепугу бросилась к Мире, посчитав, что у него случился припадок. Сейчас она уже привыкла, но смотреть на него во время сеанса все равно оставалось жутковато. Девушка отвернулась и начала рассматривать окрестности.

Смотреть, впрочем, оказалось не на что. Тут и там виднелись небольшие группы чахлых деревьев. Часть из них, несомненно, являла собой те же сахарные пальмы, под которыми она сидела сейчас. Хитрые деревья с повернутыми ребром листьями тоже встречались, но гораздо реже. Элиза сделала себе зарубку спросить Тилоса, как же они все-таки называются и почему пальмы — сахарные.

Тут и там копошилась всякая мелкая живность, по большей части жирные суслики и тонконогие нервные степные мыши. То одна, то другая мышь внезапно подпрыгивала высоко в воздух, осматривая окрестности в поисках врагов. Их было столько, что на некоторых холмах, казалось, завелись на удивление крупные блохи. Впрочем, это помогало мало — на глазах Элизы крупная степная птица с загнутым клювом рухнула с неба и когтями подцепила мышь прямо в прыжке.

Почти сразу девушку разморило, и она начала клевать носом. Но вздремнуть ей оказалось не суждено.

— Что? — внезапно громко произнес Тилос. — Повтори!

Девушка вскинулась, но поняла, что слова относятся не к ней. Тилос по-прежнему смотрел прямо перед собой остекленевшим взглядом, очевидно, разговаривая с кем-то по радио.

— Откуда сведения?.. — на лице Тилоса появилось выражение ярости и одновременно — растерянности. — Подтверждено?.. Что Хлаш?.. — Пауза. — Тогда найти! Неважно — как, но в девять мне нужна с ним связь! Хоть тресните, но обеспечьте! Камайн, речь жизни и смерти! Хорошо... Понял. Остальное — как запланировано. Отбой.

Тилос сморгнул и посмотрел на глядящую на него с недоумением Ольгу.

— Кто такой Хлаш? — поинтересовалась она. — А зачем его останавливать?

— Я говорил вслух? — отсутствующе спросил Тилос. — Извини, сбой блокировки. Уж больно новость оказалась... тревожной. Хлаш — один мой знакомый. И останавливать нужно не его.

Он помолчал, потом задумчиво взглянул на Элизу.

— Вот что, малышка... — его губы сжались в тонкую линию, он явно колебался. — Н-да... Планы меняются. В гости к Тароне придется заскочить в следующий раз.

— К Тароне? — поразилась Элиза. — А мы все-таки шли к ней, да? Но ведь она... она убьет тебя!

"И меня", — мысленно добавила она, понадеявшись, что мысль не отразилась у нее на лице.

— Авось не убьет, — дернул плечом Тилос. — Но сейчас не до рассуждений. Эла, мне срочно нужно на север. Клатта нужно нейтрализовать до того, как он наделает глупостей. Боюсь, без меня с ним не справиться.

— Клатта?

— Не обращай внимания. Главное — нам придется разделиться. Я не могу ждать, а ты задержишь меня в дороге. Караван, как мне пообещали, подойдет через пару часов. Караванщик — мой старый знакомый, он возьмет тебя с собой. Он завершает торговый обход и не позже чем через неделю отправляется назад, в Граш. Если не случится особенных задержек, ты окажешься в городе максимум через месяц. Найдешь мастера Жругга на Оружейной улице за Восточным базаром и дождешься меня.

— Но что случилось? — чуть не плача от разочарования, воскликнула Элиза. — Я не хочу одна... с караваном! Тилос, мне страшно!

— Мне тоже... — пробормотал Тилос, окинув ее странным взглядом. — Похоже, партия идет к эндшпилю. Эла, боюсь, многие планы придется менять на ходу.

Элиза, резко отвернувшись, отошла в сторону и присела на корточки, обняв себя за колени. На глазах набухли первые слезинки.

— Ну-ну, не надо, — мягко произнес Тилос, дотрагиваясь до ее плеча. — Ничего страш... — Он осекся. — Что за новости?

Элиза нехотя повернула голову. На северной дороге возникло облачко пыли. Оно приближалось гораздо быстрее, чем можно ожидать от степенного торгового каравана. Вскоре стало возможным разглядеть всадников, яростно пришпоривающих коней. Отряд численностью копий в тридцать свернул с дороги и теперь напрямик несся прямо к холму, где расположились Тилос и Элиза.

— Тарсачки... — пробормотал Тилос. — И совершенно точно — за нами. Кто-то навел?

Элиза выхватила из ножен кинжал. Тилос предостерегающе поднял ладонь.

— Убери оружие, — спокойно сказал он. — Их слишком много. Эла, запомни — они не смогут причинить вред мне. Если начнется драка, прячься за деревья, сожмись в комок и не высовывайся. Не приведи Пророк тебя зацепят...

— Я хочу драться вместе с тобой! — упрямо заявила девушка.

— Ты немедленно уберешь нож, или я парализую тебя прямо сейчас! — ледяным тоном процедил Тилос. Он не отрываясь смотрел на быстро приближающихся конников. — Быстро!

Обиженная Элиза отпрянула от него. Она посмотрела на своего командира, пытаясь найти достойный ответ, но потом решила, что сейчас и впрямь не время. Вот потом она ему скажет! Девушка вернула кинжал на место и тихонько отодвинулась поближе к гуще деревьев.

Приблизившись, тарсачки оцепили холм, их кони встали как вкопанные. Предводительница направила коня неспешным шагом прямо к Тилосу. В сажени она остановилась и медленно стащила с головы шлем со страшной личиной, изображающей кого-то из богов — не то Сумара, не то Турабара. По плечам рассыпались густые вьющиеся волосы.

— Назови свое имя, северянин! — резко приказала тарсачка.

— После тебя, — безмятежно улыбнулся Тилос. — На Севере принято пропускать женщин вперед.

— Да как ты смеешь! — И без того не слишком красивое лицо тарсачки исказила гримаса ярости. — Да знаешь ли ты, с кем говоришь, грязный мужлан?

— Хм... — Тилос склонил голову к плечу и с интересом взглянул на нее. — О том и прошу — назови себя, о храбрая воительница, не боящаяся нападать с тремя десятками товарок на одинокого путника.

Женщина на удивление быстро овладела собой. Ее лицо застыло в безразлично-каменной гримасе.

— Я не нападаю на тебя, северянин. Если ты тот, кто нам нужен, отправишься с нами. Если нет — уйдешь с миром. Меня зовут Камана. Теперь назовись и ты.

— Камана... Ну как же, слышал. Одна из симан королевы. Позволь мне догадаться, — Тилос задумчиво посмотрел на нее снизу вверх. — Тарона послала тебя привести посланника-северянина по имени Тилос, что как раз гуляет в здешних краях. Так?

— Должна ли я понимать, что ты и есть Тилос? — высокомерно осведомилась тарсачка. — Если да, то мы привели свободного коня. Королева хочет видеть тебя немедленно.

— Зачем я ей понадобился, она своей верной телохранительнице, конечно же, не сказала, — вздохнул Тилос. — А, Камана?

— Не мое дело обсуждать приказы королевы. Ты поедешь добровольно, или же мне перекинуть тебя через конский круп, связанного?

— Интересный выбор, — Тилос оценивающе взглянул на окруживших холм тарсаков. — Далеко отсюда королева?

— Увидишь, когда доберешься. Так что, мне связать тебя?

— Видишь ли, симана, — Тилос неожиданно уселся на землю, скрестив ноги, -возможны и другие варианты. Например, я могу убить тебя и твоих воинов. Задумайся, почему за одиноким северянином послали целый такх? Твоя госпожа не склонна недооценивать меня. Не лучше ли решить дело миром?

— Миром? — удивилась чернокожая воительница. — Миром? Я патрулировала границу, и мне приказали найти тебя. Я просто не стала разбивать отряд...

— Ну да! — усмехнулся Тилос. — С каких пор симан начали посылать на патрулирование границ? Я знаю, что телохранительницы Тароны не отходят от королевы дальше, чем на полет стрелы.

— Ты лжешь! — неуверенно заявила телохранительница. — Ты не можешь знать...

— Потому что ты не помнишь меня в лицо? — спокойно закончил Тилос. — Это ничего не значит. Нет, Камана, ты сама лжешь, и лжешь неумело. Не твоя в том вина — ложь не пристала великой воительнице, как ты, так что и не пытайся. Оставь змеиный язык наглецу-северянину и ответь на вопрос: далеко ли отсюда Тарона? Я тороплюсь, и мы зря теряем время.

Камана явно заколебалась. Она оглянулась на своих, потом снова посмотрела на Тилоса.

— Королева в четверти перехода отсюда, — наконец буркнула она. — Она только что вернулась из Граша и сразу же послала за тобой. Когда я выезжала, слуги разбивали ее шатер.

— А откуда она узнала, что я здесь, она, разумеется, не сказала... — Тилос пружинисто встал на ноги. — Четверть перехода — недалеко. Однако ваши кони устали, а я не один, — он кивнул в сторону прижавшейся к пальме Элизы.

— К закату доберемся, — пожала плечами тарсачка и сделала знак ближайшей всаднице. — Не пытайся бежать, северянин, или мои люди покрошат тебя на мелкие кусочки, не дожидаясь, пока тобой займутся жрецы Тароны. Но не думай, что тебя ждет радостный прием, мужлан. Что же до времени... если не придержишь свой язык, то скоро захочешь, чтобы твое время истекло побыстрее!

— Спасибо за предупреждение, о храбрая Камана! — слегка поклонился Тилос. — Моя спутница едет со мной.

Тарсачка повернулась к Элизе и смерила ее взглядом.

— Твое дело, пленник. Замухрышка не опасна и не нужна нам. Можешь оставить ее здесь или взять с собой, как хочешь.

К временному лагерю тарсаков добрались и в самом деле почти на закате. Непривычная к верховой езде Элиза чуть живая сползла с крупа коня. Тарсаки не признавали седел, какими пользовались северяне и гуланы, и всю дорогу девушка отчаянно цеплялась за талию Тилоса, пытаясь не свалиться. Кое-кто из тарсачек попытался зубоскалить в ее адрес, но Камана прекратила насмешки одним мрачным взглядом.

Шатер Тароны виднелся издалека. Большой, синий в белую полоску, с развевающимся сине-желтым вымпелом, он стоял на высоком обрывистом холме. Пора весенних паводков еще не наступила, и искристые вершины далеких гор Шураллаха пока держали драгоценную влагу при себе. Каменистое пересохшее русло огибало холм с трех сторон, позволяя подняться на вершину лишь с юго-востока. Подъем охраняли по крайней мере полсотни пеших воинов, мужчин и женщин, их кони щипали ковыль и сурх в окрестностях. Большая часть отряда Каманы присоединилась к ним, и к шатру поднялись только десять женщин, Камана, Тилос и Элиза.

Зула вышла им навстречу и кивком отпустила Каману. Поклонившись и бросив на Тилоса настороженный взгляд, та молча ретировалась.

— Она останется здесь, — телохранительница Тароны кивнула на Элизу. — Ты пойдешь говорить с королевой. Расставь ноги и вытяни руки в стороны. Я обыщу тебя.

— Здравствуй, Зула. Ты, как всегда, бдительна. Но у меня нет оружия, кроме ножа, — Тилос отстегнул от пояса ножны и передал их Элизе. — Обыскивай, если хочешь, но ничего больше не найдешь.

Быстрыми привычными движениями Зула ощупала его рубаху и шаровары.

— Хорошо. Но даже если ты и скрыл что-то, не думай, что сможешь им воспользоваться. Я лично прослежу за тобой. Одно неловкое движение, и ты узнаешь, что такое нож под лопаткой. Хасара, Кумка, охранять девочку. Ты! — она слегка подтолкнула Тилоса ко входу. — Пошел внутрь!

Тилос ободряюще улыбнулся Элизе и вошел внутрь. Зула скользнула за ним, опустив за собой полог. Элиза проводила их растерянным взглядом. Толпа злых тарсачек вокруг, а теперь даже и Тилоса нет рядом! Справиться с Тилосом они, наверное, не смогут... или смогут?.. а вот ей точно конец. Но стоп! Ведь Тилос как раз сюда, к Тароне, и шел? Что ему сказали сегодня на... сеансе связи? Кто такие Хлаш и Клатт? Может, ему передали, что сюда нельзя, что здесь слишком опасно?..

Девушка тайно вздохнула и плавным движением села на пятки. Вместо того, чтобы сложить ладони на коленях, она скрестила на груди руки с судорожно сжатыми кулаками, и уставилась прямо перед собой. Она не позволит дикаркам увидеть ее страх, пусть даже ее на куски разрежут!

В шатре царил полумрак, разгоняемый лишь двумя крохотными масляными светильниками. У входа на медной тарелочке курились благовония. Тарона сидела на коврах в дальнем углу, неподвижная, словно статуя. Ее черная кожа почти сливалась с темной материей, только в белках глаз взблескивали огоньки. Тилос медленно шагнул вперед и остановился.

— На колени! — приказала сзади Зула, тяжело положив руку ему на плечо. — На колени перед королевой, и не вздумай дергаться!

Тилос не шелохнулся.

— Здравствуй, Тара! — мягко сказал он. — Давненько мы не встречались на твоей территории. Рад тебя видеть.

— На колени, я тебе сказала! — яростно прошипела Зула. Она выхватила из ножен кинжал и рукоятью ударила Тилоса по затылку. Тот слегка отодвинулся, перехватил и выкрутил ее руку в воздухе. Зашипев от боли, симана затанцевала на цыпочках, одновременно нашаривая свободной рукой эфес сабли.

— Зула! — властно сказала Тарона. — Хватит. Ты хорошо выполнила свою работу. Я довольна. Теперь выйди из шатра. Все выйдите!

Она глянула на двоих телохранительниц, сидящих по бокам. Тилос осторожно выпустил руку Зулы и отступил в сторону.

— Но, королева! — запротестовала телохранительница, с ненавистью глядя на него. — Это опасно! Он опасен!..

— Я знаю его не хуже, чем ты, — все так же жестко ответила Тарона. — Выйди!

Телохранительницы неслышно выскользнули наружу. Зула, поколебавшись, вышла вслед за ними.

— Помни — я рядом! — угрожающе сказала она Тилосу, уже откинув полог. Тот молча кивнул.

Полог упал за ней, и в шатре воцарилась тягостная тишина.

— Здравствуй и ты, Тилос, — наконец тихо сказала Тарона. — Не ожидала увидеть тебя в моих владениях после... после всего. Зачем ты здесь?

— Все за тем же, — Тилос подошел к ней почти вплотную и опустился на корточки. — За тем же, зачем брожу по югу последние годы. Турабар занес свой топор над миром, и я не хочу, чтобы дочери Назины стали лезвием его оружия.

— Так, значит, именно ты болтался по моим соседям, вынюхивая и рассказывая небылицы? Я подозревала тебя, хотя не всегда ты назывался настоящим именем. Значит, хочешь, чтобы тарсаки остались в стороне, позволив другим захватывать для себя новые земли?

— Сахарная пальма захиреет в северных лесах. Так же и тарсаки заболеют и умрут на холодном Севере. Тот снег, что белеет на горных вершинах, бывает, ложится и на северные пастбища. Назина не предназначала тарсакам те земли. Вы не должны воевать.

— Кому-то ты рассказывал, что северные князья жестоки и кровожадны, что они едят людей живьем и не пощадят ни одного напавшего на них, — усмехнулась королева. — Другим ты обещал золото, что северные владыки не пожалеют как выкуп за мир. Меня ты пугаешь холодами? Я ожидала чего-то большего, посланник. Кстати, не назовешь ли ты имена пославших тебя? Северные князья — как-то слишком загадочно.

— Меня послал князь Каралет! — Тилос отвел взгляд в сторону. — Он не хочет войны...

— Ложь! — хлестнула его голосом Тарона. — Вождь Каралет, как докладывают лазутчики, поднимает рати по всему Тапару! В большом городе Саламире, где он живет в каменных домах, грашские торговцы ограблены и брошены в тюремные ямы! Ты лжешь мне и даже не заботишься о том, обманусь ли я! Кто тебя послал?

— Не все ли равно, Тарона? — грустно спросил Тилос. — Что, если я пришел сам по себе? Просто для того, чтобы увидеть тебя...

Тарона запрокинула голову и горько рассмеялась.

— Ты? Меня? И приволок свою юную потаскушку? Тебе не нужны старухи, как я, да?! Пока я оставалась нежной девочкой, ты ласкал меня и говорил красивые слова. Когда я повзрослела, ты бросил меня, словно рваные штаны!..

— Не надо устраивать сцен, Тара. Остаться с тобой — слабость, недостойная настоящего мужчины. Я никогда не превращусь в игрушку тарсачки, пусть даже в любимую игрушку.

— Не зови меня Тарой! — Тарона вскочила на ноги и сжала кулаки. — Только на вашем проклятом Назиной Севере женщины — рабыни, а мужчины повелевают ими! Мужчины тарсаков знают свое место, и любой из них давно поплатился бы головой за такие слова.

— Но я — не тарсак, — развел руками Тилос. — Я приходил к тебе, пока ты не успела почувствовать меня своей собственностью. Когда я понял, что ты считаешь меня своим навсегда, я ушел. Ты судишь меня сердцем, но попытайся подумать...

— Я не собираюсь думать! — разъяренно прорычала Тарона. — Ты оскорбил меня тогда, в последний раз! Ты оскорблял меня с тех пор при каждой встрече! Ты настолько нагл, что едва ли не имеешь свою костлявую подстилку прямо у меня под носом! Я убью тебя! Мои жрецы!..

Тарона задохнулась, обнаружив, что Тилос стоит перед ней, сжимая ее руки в своих.

— Не надо сердиться, милая, — грустно сказал он. — Сердце обиженной женщины пылает, словно огненная гора, но ты несправедлива ко мне. Девочка — моя ученица, и она...

— Рассказывай сказки кому-то еще! — Тарона попыталась вырваться, но безуспешно. — Мужлан!

Внезапно она упала на ковер и тихо заплакала, безуспешно пытаясь сдержать слезы. Тилос, не выпуская ее рук, присел рядом.

— Не надо, — беспомощно попросил он. — Пожалуйста, не надрывай мне сердце.

— А оно у тебя есть, сердце? — зло всхлипывая, осведомилась королева. — Я не верю!

— Есть, — Тилос нежно погладил ее по волосам. — Хотя, ты права, мало кто в это верит. Не плачь, Тара, малышка. Кроме меня, в мире много мужчин. Тебе ведь нужен не я. Ты просто впервые столкнулась с кем-то, кто идет против твоей воли. Ты лишь хочешь доказать, что никто в мире не может выступить против тебя. Сознайся самой себе, и тебе станет легче.

— А ты знаток женского сердца? — королева попыталась насмешливо выплюнуть слова, но вышло жалобно. Против своей воли она потянулась к Тилосу, но тот осторожно отстранился.

— Не надо, — вздохнул он. — Мне не стоило приходить к тебе, но я должен предупредить тебя — не начинай войну. Забудь про северных князей, забудь про снег и холод, про волю Назины и прочие глупости. Война опасна лично для тебя. Если тарсаки выступят в поход, ты погибнешь.

— Не откован еще клинок, что сразит меня, — высокомерно поморщилась королева. Как-то сразу она овладела собой и отодвинулась от Тилоса подальше. — Назина всегда дарует мне победу в бою. Жрицы обещали мне милость богини, а их предсказания сбываются.

— Нет, Тара, — покачал головой Тилос. — Назина и ее жрицы здесь ни при чем. Если тарсаки нападут на Север, тебя убью я. Твоя смерть окончательно разобьет мне сердце, но ты умрешь от моих рук. И никто меня не остановит — ни Назина, ни Турабар, на даже сам Валарам.

— Вот как? — усмехнулась королева. На сей раз в ее гримасе явно мелькнула издевка. — Ну что же, попробуй. Зула! — крикнула она, выпрямляясь во весь рост.

У Элизы затекла спина, и она осторожно поерзала на месте, стараясь не привлекать внимания сидящей напротив королевской охранницы. Кажется, таких называли симанами... да, Тилос употребил такое слово... а вооруженную девку звали Хасарой. Именно так Элиза расслышала ее имя.

— Что, ножки устали? — ласково осведомилась охранница на общем. — Видно, правду говорят, что северные женщины хуже наших мужчин. Мужчины хотя бы саблю в руки взять могут, а тебе и ножа много — не удержишь.

— Удержу не хуже некоторых! — буркнула Элиза на тарси. Насмешки тарсачки окончательно достали ее. За время, что Тилос сидел в шатре наедине с Тароной, Хасара успела пустить в ее адрес десятка два подобных шпилек, и девушке ее подначки страшно надоели. Поначалу сдерживаясь, она потихоньку начала огрызаться. — Зато я слышала, что тарсачкам мужики вообще не нужны — они и сами неплохо друг дружку любят.

Кожа Хасары побурела. Она скрипнула зубами и сплюнула.

— Тех, кто такое говорит, мы обычно на куски режем! — Она демонстративно сжала рукоять кинжала. — Да тебя и тронуть-то страшно — сама рассыплешься. Ручки-ножки ровно лучины, раз — и переломятся! В твоем возрасте тарсачки уже убивают своего первого врага, а ты, небось, и суслика-то зарезать побоишься!

— Пока что ты боишься, — съязвила Элиза. — Всё пугаешь, а сама дрожишь, как тот заяц. Что, неужто я такая страшная? Не бойся, не обижу.

— Ах ты... — выругалась Хасара. В тот же момент сверлившая гостью взглядом Зула, выхватывая саблю, бросилась в шатер на оклик Тароны, и телохранительница, резко наклонившись вперед, попыталась отвесить Элизе оплеуху. Вспомнив уроки Бараташа, та, не вставая, подшагнула в сторону и крутнулась на колене, подхватывая руку обидчицы. На тренировках прием завершался тем, что партнер кувыркался через голову, уходя от добивающего удара, но Хасара просто с размаху ткнулась носом в пыль. Немного растерявшаяся Элиза попыталась вспомнить, что полагается делать в таком случае, но так и не сообразила и просто запрыгнула на симану, заворачивая той руку к спине. Женщина, зарычав, другой рукой вытащила кинжал и попыталась ударить через плечо в надежде зацепить Элизу. Но та лишь сильнее нажала ей на локоть, и тарсачка снова ткнулась лицом в редкий здесь ковыль. Девушка испуганно огляделась по сторонам, но вторая телохранительница — Кумка — сидела неподвижно, с интересом наблюдая за дракой и не делая попыток поддержать товарку. Еще несколько тарсачек неподалеку прекратили лениво трепаться и тоже уставились в их сторону.

— Что такое? — рявкнула Зула, выходя из шатра, все еще с обнаженной саблей в руке. — Хасара! Кумка! Я сказала следить, а не драться!

Элиза испуганно выпустила руку Хасары и быстро отпрыгнула в сторону. Телохранительница тут же вскочила на ноги и бросилась на девушку, размахивая кинжалом и явно собираясь прикончить обидчицу. Ее испачканное пылью лицо перекосило от ярости. Лезвие взблеснуло перед глазами Элизы раз, другой, позади что-то повелительно кричала Зула, Тарона с Тилосом застыли у шатра, изумленно наблюдая за схваткой. Тилос сделал шаг вперед, но Элиза уже провернулась на пятках, оказавшись за спиной потерявшей равновесие симаны, и, захватив ее горло сгибом локтя, в развороте бросила на спину. Хасара тут же перевернулась на живот, явно собираясь встать, но Зула с силой пнула ее сапогом в бок.

— Убью! — рявкнула Зула во весь голос. — Хасара, отец твой степной шакал! Что за бардак! Почему драка? Совсем распоясались! — Она снова пнула Хасару. Та мешком свалилась на траву, уже не пытаясь подняться. — Взять ее!

На сей раз ее палец ткнул в Элизу.

— Хватит! — ледяным голосом произнесла Тарона. — Я вижу, мы совсем забыли, как должно принимать гостей. Зула, если симаны не выполняют твои приказы, виновата ты, а не чужая девка. Я накажу тебя, но не сейчас. Убери эту слабачку с глаз моих!

Она презрительно мотнула головой в сторону Хасары, из носа которой на землю стекала струйка крови.

— Да, момбацу сама, — покорно склонила голову Зула. — Хасара, отправляйся в третий такх и ожидай моих приказов.

Побитая телохранительница понуро поднялась на ноги и, не оглядываясь, побрела вниз с холма. Тарона подошла вплотную к напрягшейся Элизе и заглянула ей в глаза.

— Ты выросла за последние полгода, девочка, — непонятно сказала королева. — Ты уже дерешься с моей охраной. Не бойся — сегодня ты уйдешь отсюда невредимой. Ты! — она резко повернулась к Тилосу, спокойно стоящему в стороне. — Забирай ее и исчезни. Зула!

— Да, момбацу сама?

— Пошли гонцов в тараманы. Пусть параданы собирают свои парады. Через двадцать дней большой сбор. Наши женщины засиделись, от безделья они устраивают мелкие свары с чахлыми северными девчонками и даже тех не могут одолеть. Пора позволить их клинкам как следует напиться крови. Мы выступаем на Север. Да, и пошли кого-нибудь к Зуру. Думаю, гуланы обрадуются новости.

— Да, момбацу сама! — поклонилась Зула. В ее глазах блеснула радость. — Я немедленно посылаю гонцов.

— Доволен? — королева резко обернулась к Тилосу. — Кто бы ни послал тебя, ты провалил свое задание. Убирайся отсюда. Ты пришел как посланник, а потому я позволю тебе уйти живым. Но следующая наша встреча станет последней, окажись ты хоть посланцем самой Назины!

— Я запомню твои слова, о Тарона! — кивнул Тилос. — Но путь на Север долог, а у меня нет коня. Или ты предпочтешь ударить моим хозяевам в спину, сонным и недоумевающим?

— Тарсаки не северяне, они не опускаются до войны со спящими, — процедила Тарона. — Кто-нибудь, дайте этому... дайте коня и проследите, чтобы он как можно быстрее добрался до наших границ.

— Двух коней, — спокойно уточнил Тилос. — Нас двое.

— Хорошо, двух коней, — поморщилась Тарона. — Все, что угодно, лишь бы ты побыстрее исчез с моих глаз. Думаю, впрочем, что больше я тебя не увижу. Тени, что следят за тобой, о тебе позаботятся.

— Говорящие статуэтки? — быстро переспросил лже-посланник.

— Не понимаю, о чем ты! — отрезала королева. — Убирайся.

— Спасибо, моя королева! — Тилос посмотрел Тароне в глаза. — Но и ты помни о моем предупреждении. И прости за все. Элиза! Пошли, у нас мало времени.

— Элиза... — почти прошептала Тарона. — Я помню твое имя, девочка.

Взглянув в ее горящие янтарные глаза, Элиза вздрогнула и поспешила вслед за размашисто шагающим Тилосом. Посланник не оглядывался.

Привал сделали, лишь когда сгустившаяся тьма окончательно скрыла землю. В Граше Элиза привыкла, что ночь наступает почти мгновенно. Но здесь, в саванне, небо после захода еще долго светилось каким-то мутным неярким светом. Элиза уже обратила на это внимание в предыдущие ночи, но спросить как-то не довелось. Теперь же, в отчаянной попытке рассеять тяжелую тишину, она попыталась выяснить у спутника причину.

— Пыльные бури на юге формируют пылевые облака в тропосфере, — буркнул Тилос, не поворачиваясь. — Рассеивают свет зашедшего за горизонт солнца.

Его тон явно не располагал к новым вопросам, и девушка умолкла. Впрочем, ей и так оказалось не до болтовни. Ехать на лошади оказалось не слишком тяжело — Элиза уже приспособилась к тарсачьей сбруе — но все еще непривычно. Попона, прикрывающая круп смирной кобылки, норовила сползти вместе с всадницей, и ремни не слишком-то этому препятствовали. Тилос сидел на коне непринужденно, в своей обычной манере поджав пятки под седалище. Элиза вдруг сообразила, что за все время совместных путешествий так и не видела никого, сидящего тем же способом, но любопытствовать не стала.

— Да уж... — сказал Тилос, когда они, устроившись на ночлег и стреножив коней, жевали сухое, как доска, вяленое мясо и затхлые лепешки. — Куда ни сядь — всюду ежик. Тебя как, обрадует известие, что мы едем к тебе домой? В Тапар?

— В Тапар? — Элиза не испытала никаких чувств, услышав давно позабытое название. — Здорово... наверное. А зачем?

— Не обрадовало, — хмыкнул Тилос. — Ну и ладно, делать все равно нечего. Я собирался оставить тебя у Тароны, но не вышло. Не там и не так встретились. Скажи-ка мне, умница-красавица, какую главную ошибку ты допустила в драке с той несчастной тарсачкой?

— Ошибку? — растерялась Элиза. — Ну... не знаю... Бараташ не успел показать, как из полного приседа фиксировать противника...

— Не то, — отмахнулся Тилос. — Не успел и не успел. Потом научишься. А главная ошибка?

Девушка пожала плечами, не заботясь, разглядит ли Тилос ее в темноте. Оставить ее у Тароны? Ну и ну...

— Главная ошибка в том, что ты вообще позволила втянуть себя в драку без нужды. Да, зачастую боя не избежать, но сейчас вполне могла обойтись. Ты вышла победительницей, согласен, но всего лишь за счет внезапности. Та девица просто не ожидала сопротивления. Больше такое не повторится. Смотри, что получилось в результате. Во-первых, в следующий раз к тебе отнесутся куда серьезнее. Захватить врасплох симан Тароны уже не удастся, даже если сильно захочешь. Теперь тебя если и ударят, то не рукой, а сразу ножом или саблей. Во-вторых, ты нажила себе врага. Думаешь, Хасара простит тебе публичное унижение? В королевскую охрану отбирают лучших, и теперь твоя противница опозорена в глазах подруг. И она найдет способ отомстить. Что она тебе сказала?

Пришибленная Элиза уставилась в невидимую во тьме землю.

— Что нож не удержу, — неохотно призналась она, — и что даже зайца убить побоюсь...

— А ты?

— Что она сама меня боится, аж дрожит...

— Ага, понятно, — вздохнул Тилос. — Обвинить тарсачку в трусости — худшее оскорбление. Ну, милая, ты даешь... Ладно, давай спать. Нам нужно побыстрее добраться в Тапар, а отсюда даже до Граша не меньше трех недель верхами. Придется двигаться от источника к источнику, тот еще крюк.

— Тилос... — робко спросила Элиза. — А зачем ты хотел меня у Тароны оставить? Она же тебя убить обещала, и меня, наверное, убьет...

— Тарсачки не воюют с детьми, — усмехнулся ее спутник. — А ты по их меркам пусть и не ребенок, но в возраст еще не вошла. Выпороть тебя как следует — можно, до смерти запугать — милое дело, но убивать только за то, что ты со мной пришла? Нет, Тарона должна совсем от ревности обезуметь, чтобы на такое пойти.

— Но зачем?

— Ф-ф-ф... — судя по звукам, Тилос лег на спину и устраивался поудобнее. — Как бы тебе объяснить... Видишь ли, неспокойно в последнее время на Западном континенте, ох, неспокойно. Рядом с Тароной для тебя самое безопасное место.

— Ничего себе безопасное! — Элиза вздрогнула. — Тилос, а почему она тебя так ненавидит? Она... знает, кто ты? Сегодня она сказала, что ты посланник, но ведь это неправда!

— Эла, малышка, ты просто еще очень юна и не разбираешься в женских чувствах, — голос Тилоса погрустнел. — Я довел Тарону до того, что она с удовольствием прикончила бы меня, но вовсе не потому, что ненавидит. Она просто влюблена в меня без памяти...

...песчаная пустыня, барханы из слежавшейся мелкой пыли. По верхушке одного из них петляет цепочка следов — ушастый тушканчик проскакал по своим делам. Сухой горячий ветер легкими порывами обдает лицо, пересохшие губы начинают трескаться. Конь недовольно пофыркивает — травы здесь нет и в помине, ближайшее заросли сурха остались в сотне полетов стрелы к востоку.

Юная тарсачка десяти или одиннадцати лет учится стрелять из большого, не по росту, лука. У нее всего три стрелы, причем две явно сделаны самостоятельно: кривоватые, с грубыми каменными наконечниками, с наспех примотанным оперением. Она специально ушла подальше от кочевья, чтобы сверстницы не дразнили ее неумехой. Хилая и болезненная, она поклялась, что однажды превзойдет подруг во всем — и в стрельбе, и во владении саблей, и в скачках. Теперь каждое утро она бросает свой табун на попечение мужчин-пастухов и матери и отправляется в дюны — тренироваться. Но сегодня дело не идет на лад. Неловко спущенная тетива больно хлещет по руке, и на глазах выступают слезы боли. Потирая покрасневшую руку, девочка упорно снова и снова натягивает лук, целясь в воткнутый в ближайший бархан сухой стебель, специально прихваченный с собой.

Шорох осыпающегося песка заставляет ее вздрогнуть и схватиться за нож. Ни вазиты, ни бериуты не забираются в скудные и жестокие края на самой границе Великих Пустынь. Однако осторожность не помешает. А если ее выследили насмешливые подружки? Языкастая Зула не преминет растрезвонить, как упражняется хилячка Тара. Тогда... тогда...

На гребне бархана стоит заморенный на вид ослик с двумя тюками. Под уздцы его держит чужой мужчина, судя по бледной коже — из северного Сураграша, а может, и настоящий северянин. Девочке трудно судить — она лишь раз видела купца с далекого севера в сопровождении двух охранников-гуланов. Однако она напрягается еще сильнее и, напряженно сжимая нож и лук, начинает пятиться к коню. Как хорошо, что она не стала стреноживать верного Вихря... Единственная хорошая стрела с бронзовым наконечником остается лежать на песке рядом с мишенью. Стрелу жалко, но за ней можно вернуться потом.

— Ты неправильно держишь стрелу, — на тарси незнакомец говорит без малейшего акцента. Он оставляет поводья ослика и быстро спускается, почти съезжает по осыпающемуся песку. — Нужно брать ее двумя пальцами, легко, за самое основание, а не хвататься пригоршней, словно за палку. Дай, покажу.

Незнакомец поднимает с песка хорошую стрелу, как-то сразу оказывается рядом с оторопевшей Тароной и осторожно вынимает лук у нее из руки. Встав боком к девочке, он натягивает тетиву так, чтобы она видела его хват.

— Понятно? — спрашивает он. — Попробуй сама.

— Я... мочь... сама... — Тарона плохо говорит на общем и связывать слова в гладкую нить еще не умеет. Она не может понять, боится ли она северянина. В голове всплывают рассказы матери о беззаконных северных землях, где каждый мужчина может безнаказанно ударить или даже силой взять женщину. Девочка отступила почти к самому коню. Один рывок — и она умчится отсюда к матери. Но что-то удерживает ее. Может, единственная настоящая стрела в руках чужака?

Северянин стоит неподвижно, протягивая ей лук.

— Возьми, — повторяет он на тарси. — И попробуй еще раз.

Тарона осторожно тянется и вынимает у него из руки лук и стрелу. Нож становится неудобно держать, и она засовывает его за пояс. В конце концов, он давно мог бы напасть на нее, если бы хотел.

— Вот так? — неуверенно спрашивает она, натягивая лук. Кожа предплечья горит от ударов тетивы, но она гонит от себя боль, стараясь удержать стрелу именно так, как показал незнакомец. Держать стрелу двумя пальцами сложнее, чем полной щепотью, но чужак натягивал лук таким естественным движением...

— Не совсем... — говорит северянин и тянется к ней. Девочка инстинктивно дергается в сторону, тетива выскальзывает из пальцев и снова бьет по больному месту. Стрела бессильно падает на дюну. На сей раз сдержать слезы не удается. Снова ухватив нож, Тарона отскакивает в сторону. Ее страхи оживают с новой силой.

— Больно? — спрашивает северянин. — Разреши взглянуть.

Он снова оказывается рядом и, не обращая внимания на нож, берет в руки предплечье девочки, поворачивая его внутренней стороной вверх. На месте удара выступили мелкие капельки крови. Северянин поцокивает языком, скидывает на землю худой заплечный мешок и начинает копаться в нем, присев на корточки. Тарона снова шагает в сторону, но уже не так быстро. В мешке поблескивают удивительные штучки, которые она не видела никогда в жизни. Заглядевшись, она пропускает момент, когда северянин начинает мазать ей руку каким-то едким составом. Кожу щиплет, но выдернуть руку девочка не успевает.

— Вот и все, — говорит чужак. — Теперь болеть перестанет. Ну-ка, давай попробуем еще раз. Кстати, меня зовут Тилос.

Тарона бездумно называет свое имя, потом спохватывается и с ужасом смотрит на пришельца. А если он демон, прислужник Валарама? Узнав ее имя, он заколдует ее и унесет к себе в мрачные подземные пещеры вечно прислуживать мужчинам. Но ведь он назвал себя...

— Тара? Значит, Тарона? — переспрашивает Тилос. — Раз познакомиться. Теперь возьми стрелу двумя пальцами...

Спустя какое-то время они вместе возвращаются к табуну. Тарона уже совсем не боится незнакомца и весело болтает с ним с высоты лошадиной спины. Северянин бредет рядом, держась за повод своего ослика, и лишь изредка задает вопросы. Она успевает рассказать Тилосу все нехитрые новости кочевья, о себе, о маме, о подругах, сестрах и даже о брате, о их табуне. Завидев вдалеке свою мать, она дает шенкеля лошади и мчится к ней навстречу.

— Мама, мама! — возбужденно кричит она. — А Тилос научил меня из лука стрелять!

Мать выезжает вперед и останавливает лошадь перед северянином, небрежным движением доставая саблю. Сзади подъезжают мужчины, наставляя на пришельца копья. Рабы вдалеке сбиваются в кучу, перешептываясь на своих варварских языках и полностью забывая про стадо. Тарона делает себе зарубку — не забыть преподать им урок. Ей нравится думать, как настоящей взрослой женщине.

— Мир вам! — говорит северянин, поднимая ладони в воздух. — Многих тебе детей, мать большого племени! Пусть твоя сабля всегда пьет кровь твоих врагов.

— Мир и тебе, мужчина с севера, — настороженно откликается мать. — Чему ты учил моего ребенка?

— Я лишь показал ей нашу северную манеру стрелять из лука, — поясняет пришелец. — Меня зовут Тилос, и я посланник от северных князей. Я путешествую в здешних местах в надежде завязать новые торговые связи.

— В одиночку? — недоверчиво спрашивает мать. Впрочем, клинок она убирает. — И ты не боишься ахмузов?

— Я не боюсь ахмузов! — весело улыбается Тилос. — Но, мне кажется, здесь не самое подходящее место для разговоров, Мать племени?

— Я не Мать племени, — качает головой женщина, — я всего лишь простая воительница. Не пытайся льстить мне, чужак, в наших краях голос мужчины не громче шелеста ветра. Но Назина в своей неизмеримой мудрости дала северным мужчинам большие права, и не мне судить Ее решения. Я представлю тебе Матери племени. Иди за мной.

Тилос машет на прощание Тароне и уходит. Вскоре случайная встреча тускнеет в памяти девочки, но совсем забыть ее не позволяет необычная манера стрельбы, усвоенная Тароной.

В следующий раз они встретились через четыре года. Девочка-замухрышка выросла в юную женщину, красивую и сильную. Ее беспечная юность притягивает вожделенные мужские и завистливые женские взгляды. На очередном сборе племен она победила в стрельбе и скачках не только сверстниц, но и в общем соревновании. Сама королева, стремительно дряхлеющая Самура, призвала ее к себе и долго расспрашивала о жизни. Никто ничего не сказал ей вслух, но вскоре к ней, как и к другим пятнадцати аханам, приставили трех симан, не оставлявших ее ни на миг.

Она познала нескольких мужчин и нашла любовь скучной. Мужчины шли на любые унижения, лишь бы удовлетворить свою похоть именно с ней. Однако она почему-то не испытывала особого удовольствия ни от процесса, ни от результата. Возня же с противозачаточными настоями и мазями сводила на нет и эти жалкие крохи.

Жаркий день на исходе лета. Саванна, кое-где покрытая редкими кущами полузасохших пальм. Молодая девушка, как и четыре года назад, сбегает — на сей раз от докучливых охранниц. Предоставив симанам распутывать следы, она забирается в глубину такой кущи и усаживается в тени. В мыслях она уже королева — великая, могучая, повергающая в трепет всех соседей, ближних и дальних. Подданные склоняются перед ней, и даже докучливые Сата с Мушахой вынуждены сдерживать свои языки в ее присутствии.

Когда ей наскучивают мечты, она вскакивает на ноги и начинает серию упражнений с саблей. Всего полгода, как ей доверили настоящий боевой клинок выделки сапсапских кузнецов, но она уже владеет им как своей собственной рукой и не упускает случая поупражняться.

Когда она заканчивает очередную серию, раздается за спиной мужской голос:

— Очень хорошо, Тара. Но у тебя слишком напряжена кисть.

Тарона резко оборачивается. Голос, в котором отсутствуют обычные для мужчин раболепные нотки, будит старые воспоминания. Тилос стоит, прислонившись к стволу сахарной пальмы и скрестив руки на груди. В его оценивающем взгляде — одобрение, но и только. Тарона обнажена до пояса, но он, в отличие от других мужчин, не впивается похотливым взглядом в ее грудь, в едва прикрытые бедра. Так смотрела на девушку Каррана на занятиях по сабельному бою, радуясь за способную ученицу.

— Расслабь руку, — советует Тилос. — Ты цепляешься за оружие, как за последнюю надежду. Ты слишком зажата и заметно теряешь в маневренности. Да и мышцы быстрее устают.

Отталкиваясь от ствола, он подходит к девушке и выпрямляет ее руку с саблей.

— Расслабь кисть, — командует он, — и дай ей свободно повиснуть.

Заинтригованная Тарона повинуется. Сейчас она уже не маленькая девочка, которую может обидеть любая прохожая, а почти взрослая воительница, да еще и ахана — почти королева. И ее симаны где-то неподалеку, если громко крикнуть — услышат. Сабля в ее руке безвольно повисает.

— Вот так. А теперь вытяни лезвие параллельно земле, но затрать лишь столько сил, сколько необходимо. Чувствуешь, насколько легче держать?

— Чувствую, — кивает девушка и танцевальным движением поворачивается к нему лицом. Сабля смотрит Тилосу прямо в горло. — А если я сейчас порублю тебя на кусочки? Ты зачем за мной подсматривал, вонючий мужлан?

Чужак широко улыбается.

— Ты красива, Тара. Приятно смотреть, как ты движешься. Но я не подсматривал. Не надо рубить меня на кусочки, а взамен я научу тебя еще чему-нибудь, ладно?

— Ха! — фыркает девушка. — Я и сама все умею!

— Ну, тогда делать нечего. Придется меня рубить, — разводит руками Тилос.

Тарона смотрит на него недоверчивым взглядом.

— Я пошутила, — наконец говорит она обиженно. Рядом с Тилосом как-то легко, легче, чем с другими, и ей вдруг не хочется, чтобы он уходил. Но как его задержать, девушка не представляет. Почему-то кажется, что просто приказать ему, как другим мужчинам, не получится.

— А я — нет, — серьезно отвечает Тилос. — Хочешь, покажу, как можно голыми руками отбиться от сабли?

— Голыми руками? — удивленно спрашивает Тарона. — А разве так можно?

— Можно! — уверенно кивает Тилос. — Смотри...

Когда симаны наконец-то находят их, они не рассуждая бросаются в бой. Чужак нападает на их подопечную! За такое расплачиваются смертью, и смертью долгой и мучительной. Прежде чем резкий окрик Тароны успевает остановить их, двое кубарем катятся по земле, а третья застывает, непонимающе глядя на застывшее перед глазами острие собственной сабли.

Чужак, однако, разить не торопится. Изящным движением он перехватывает оружие за клинок и протягивает хозяйке рукоятью вперед.

— Бой учебный, — поясняет он. — Просто тренировка. Умерьте свой пыл, девочки, я не причинил ей вреда.

Охранница хватает свою саблю и растерянно замирает на месте. Товарки присоединяются к ней, обступив чужака полукругом.

— Я знаю тебя, — наконец говорит одна. — Ты — посланник с севера. Я видела тебя у королевы. Что тебе нужно, мужчина?

— Ничего, — пожимает плечами Тилос. — Я встретил старую знакомую, и мы с ней немного позанимались. Я неплохо дерусь, вот и решил, что...

Охранница оборачивается и окидывает Тарону подозрительным взглядом. Только сейчас девушка осознает, что на ней из одежды — лишь короткая набедренная повязка, да и та сбилась непонятно куда. Она сердито отворачивается и начинает искать в траве безрукавку, втайне досадуя, что стражницы вмешались так не вовремя.

— Со мной все в порядке, — раздраженно говорит она. — Я и сама могу позаботиться о себе.

— Если с тобой что-то случится, мы окажемся виноваты, — говорит симана почти умоляющим тоном. — А через два дня состязания. Пожалуйста, Тара, не убегай так больше. Мы волновались.

— Ладно, не стану, — бурчит Тарона, подбирая колчан. — Только отвяжитесь.

— Они правы, — неожиданно поддерживает охранницу Тилос. — Сейчас для тебя не то время, чтобы гулять в одиночку. Слишком опасно.

Тарона бросает на него презрительный взгляд. Еще один нашелся... Мать, когда узнала о чести, оказанной дочери, чуть с ума не сошла от счастья. С тех пор она только и твердит то же самое — опасно, нельзя! Ну сколько можно?

— Мы и без чужаков можем дать совет нашей ахане, — зло обрывает Тилоса охранница. — Иди своей дорогой, северянин.

— Можете, — соглашается Тилос. — И та незнакомка, что валяется неподалеку, наверное, тоже собиралась что-то подсказать. Так?

Одна из симан бросается к кустам туи, на которые небрежно кивает пришелец. Тарона спешит за ней, легко уклоняясь от пытающихся остановить телохранительниц. На небольшой прогалине лежит чужая женщина с неестественно вывернутой шеей. Ее рука все еще сжимает духовую трубку, небольшие дротики с пухом вместо оперения рассыпаны по земле. Из небольшого глиняного сосуда на землю уже давно вытекла густая темная жидкость с тошнотворным запахом. Тарона чувствует, что у нее начинает кружиться голова.

— А вот нюхать не надо, — Тилос отталкивает ее назад. — Умереть не умрете, но поплохеть может. Так что, по-вашему, собиралась посоветовать девочке Тень?

— Зачем ты убил ее? — сквозь зубы спрашивает посеревшая охранница. — Нужно допрашивать...

— Тени не говорят на допросах, — качает головой Тилос, присаживаясь на корточки и пальцем дотрагиваясь до крохотной татуировки подмышкой убитой. — Тара, ты уж, пожалуйста, не сбегай больше от своих. Плохо кончится. Выборы королевы — та еще штука. Никогда не знаешь, кто из соперниц подошлет убийцу.

Тарона смотрит в землю, в ушах с опозданием начинает гулко биться кровь. Значит, она обязана жизнью мужчине, да еще и северянину. Теперь ее точно засмеют. И королевой такой дуре не бывать...

Тилос обхватывает ее за плечи, ерошит волосы.

— Ладно, забудь, — тихо говорит он. — Теперь пугаться уже нечего. И ты уж победи в стрельбе, ладно? А то получится, что зря я тебя учил.

Той же ночью девушка приходит к нему в потрепанный гостевой шатер на окраине королевского стойбища. Ей нечем отплатить за свое спасение, кроме как своим женским естеством. Тилос, кажется, ожидает ее прихода. К своему удивлению, Тарона понимает, что заниматься любовью может доставить удовольствие не только мужчинам. За ночь она четырежды достигает вершин неведомого ранее блаженства. Незадолго до того, как заря на востоке начинает стирать берега Огненного Пруда, Тилос выпроваживает ее из шатра. Тароне не хочется уходить, но она понимает, что он прав: неизвестно, как соплеменницы отнесутся к ее шашням с чужеземцем накануне испытаний.

— Ты станешь королевой, Тара, — говорит Тилос ей на прощание. — Ты обязательно станешь ей.

Тарона бредет по стойбищу. Завтра — последние состязания по стрельбе, но она не думает о них. Она предвкушает следующую ночь с Тилосом.

Но Тилос покидает стойбище тем же днем. Потом он еще несколько раз приходит в племя, но ни разу не остается дольше, чем до исхода дня.

Еще два года спустя молодую мах-королеву вызвали к Самуре. Старая повелительница племени уже никуда не выходила из своего шатра. Хотя она еще пользовалась некоторым влиянием, а Тароне оставалось полгода до того момента, как параданы выкрикнут ее королевой на Пиршестве Назины, молодая женщина уже принимала дела. К тому времени весть о смене власти дошла до самых дальних кочевий, и отовсюду стекались посланницы — выразить Тароне свое уважение, а заодно и рассмотреть новую избранницу получше. Пылевые бури уже душили припустынные пастбища, и люди в южных тараманах начали волноваться. Пустыня медленно, но верно теснила сураграшские племена на север, и потускневшие от небесной пыли аметисты Фибулы Назины предвещали большую войну.

Большой темный шатер, посреди него горит костер. Дым от него вытягивается в отверстие в потолке, но маленькие дымки из курильниц ароматной пеленой растекаются вокруг. Самура сидит возле костра на мягких подушках, мечущиеся отблески огня превращают ее увядшее морщинистое лицо в грубую маску смерти. Она еще живет, но для окружающих она мертва. Через полгода сорокалетняя старуха ударит себя ритуальным кинжалом в сердце, освобождая дорогу мах-королеве... нет, уже просто новой королеве. Тарона ждет того момента одновременно с трепетом и с предвкушением. Стоит ей только получить всю власть в свои руки, и тогда... тогда...

Тилос входит в шатер и останавливается на приличном для иноземца месте. Его лицо бесстрастно, ни один жест не выдает его чувств. Посланника знают, его лицо примелькалось многим, а потому охрана довольно небрежна. Сабли покоятся в ножнах, а за спиной чужака нет обязательной симаны с обнаженным кинжалом. Только неопытная пока Зула напряженно следит за ним из-за плеча Тароны.

— Приветствую тебя, о великая королева Самура, — опускается он на одно колено и смиренно опускает голову. — Приветствую и тебя, молодая мах-королева Тарона. Я рад, что великое племя тарсаков избрало себе достойную новую предводительницу. Радость переполняет и сердца моих хозяев, что шлют дары воительницам, известным далеко за пределами своих исконных земель. Караван стоит у входа в стойбище, ожидая, когда его разгрузят. Я сам ездил к гуланам, выбирая в подарок верблюдов, — добавляет он.

— От имени всех тарсаков я принимаю твои дары, — медленно произносит старуха. — Да не испытают твои хозяева жажды! Встань, путник. Ты проделал далекий путь и заслуживаешь отдыха.

— Благодарю тебя, королева, — Тилос поднимается с колен и кланяется. — Кроме того, со мной приехали северные купцы. Они хотят обсудить торговлю между знойными южными и прохладными северными землями. Ваши кони, равно как и ваши пряности и тисненые овечьи кожи, славятся по всему миру. Думаю, торговля окажется выгодной для всех.

— В твой прошлый приезд я сказала тебе, северянин, что тарсаки не торговцы. Мы равнодушны к наживе, нам вполне хватает обмена с соседями. — Самура хмурится. — Твои купцы напрасно проделали великий путь в наши земли.

— Возможно, стоит сначала посмотреть, что предлагают чужеземцы, — Тарона выступает вперед. Глаза Самуры вспыхивают от гнева и тут же угасают: ее время ушло. Тарона с трудом сдерживает желание подойти поближе к Тилосу. — Времена меняются, и твои слова, королева, прозвучали год назад. Сейчас с юга дуют новые ветры.

Мах-королева внимательно наблюдает за посланником, стараясь понять, дошел ли до него скрытый смысл ее слов. Однако тот остается бесстрастным.

— Я благодарю прекрасную мах-королеву... — начинает он. В шатре поднимается ропот — посланник явно выходит за рамки этикета. Сердце Тароны начинает учащенно биться. — Я благодарю прекрасную мах-королеву за великодушные слова. Думаю, однако, что наши купцы окажутся благодарны куда больше. Я же со своей стороны могу лишь отплатить сказками о происходящем в мире. Если королева позволит мне немного передохнуть с дороги...

Его глаза, не отрываясь, смотрят на Тарону. Та буквально тает под его взглядом.

— Я отпускаю тебя, — медленно кивает королева. — Твои истории выслушают у вечернего костра. Отведите его в гостевой шатер и убедитесь, что у гостей ни в чем нет недостатка.

Дождавшись, пока посланник и стражники покинут шатер, королева оборачивается к Тароне.

— У тебя своя голова на плечах, девочка, — печально говорит она, — но я вижу, что чужак еще ни разу не уходил от нас с пустыми руками. Каждый раз он уносил твое сердце, и сейчас оно лежит в его приседельной сумке. Негоже женщине тарсаков так привязываться к мужчине, да еще и из дальних чужих земель.

— Мое сердце принадлежит только мне, момбацу сама, — сухо отвечает Тарона. — Могу ли я идти?

— Конечно, Тара, — кивает королева. — Иди, но помни мои слова. Забери свое сердце назад, пока еще не поздно.

Ночью Зула приводит Тилоса в шатер Тароны. На исходе ночи посланник и мах-королева снова лежат рядом друг с другом, и Тарона чувствует, что не в силах расстаться с возлюбленным.

— Останься со мной! — жарко шепчет она ему на ухо. — Что тебе далекие северные земли? Что тебе хозяева? Останься — и ты всегда будешь рядом с королевой самого великого народа в мире, и твоя власть уступит лишь моей...

— Не могу, милая, — гладит ее по волосам посланник. — Меня зовет дорога. Для меня нет большего счастья, чем топтать пыль. Я никогда не соглашусь на клетку, пусть и золотую. Прости, но я не могу.

— Тогда я приказываю тебе остаться! — в голосе Тароны прорезаются хриплые нотки от проступающих слез. — Я хочу видеть тебя каждый день, а не раз в два года! Я приказываю!..

— Прости! — посланник осторожно высвобождается из ее объятий и начинает одеваться. — Я должен идти. Скоро начнет светать.

— Я ненавижу тебя... — шепчет ему вслед молодая королева. — Ненавижу! Ненавижу!

Иноземные купцы остаются еще на несколько дней, но посланник уезжает тем же утром. Вскоре после его отъезда Тарону снова приглашают к Самуре.

— Я знаю, что нынешнюю ночь ты провела с чужаком, мах-королева, — с плохо скрываемым раздражением говорит она. — Ты не услышала мои вчерашние слова. Так продолжаться не может. Я позаботилась, чтобы он больше не смущал тебя своим присутствием. Найди себе новую игрушку, девочка, и никогда...

— Позаботилась? — недоуменно смотрит на нее Тарона. Потом до нее доходит. — Ах ты старая сука...

Она молнией вылетает из шатра. Зула, ни на минуту не оставляющая свою госпожу, бросается за ней. Не обращая внимание на окружающих, Тарона запрыгивает на первого попавшегося коня и вскачь несется в ту строну, где недавно осела пыль под копытами жеребца Тилоса. Зула, ничего не понимающая, но не потерявшая голову, следует за ней, успев, однако махнуть ближайшим симанам. Вскоре небольшой, в полтакха, отряд несется на северо-запад.

Однако они не успевают. В четверти перехода от стойбища в траве тут и там валяются бездыханные тела восьми тарсачек, судя по вышивке на безрукавках — симан Самуры. Их лошади разбрелись по окружающей степи и мирно щиплют траву. Тилос сидит на пригорке, грустно рассматривая труп своего коня, из которого торчит не меньше пяти стрел. Заслышав стук копыт, он поднимается и молча ждет, пока спешившая Тарона бросается ему на шею.

— Тилос... — задыхаясь, шепчет она. — Прости, милый, прости... Это не я, это Самура...

Охрана недоуменно рассредоточивается вокруг. Женщины, ничего не понимая, смотрят друг на друга и на сошедшую с ума мах-королеву. Только Зула, наконец, разобравшаяся, что произошло, молча качает головой.

Тилос мягко отстраняет от себя Тарону.

— Я ни в чем не виню тебя, момбацу сама, — сухо говорит он. — Однако мне нужно продолжать свой путь, а мой конь мертв. Могу ли я попросить...

— Да, да, да! — исступленно шепчет Тарона. — Проси что хочешь, хоть мою жизнь! Нет, не все, не проси коня, я не отпущу тебя никуда, любимый!..

— Мне не нужны девки, что таскаются за мной хвостом. Я свободный человек, — в голосе посланника неожиданно прорезается презрение. — Сейчас мне нужен только конь.

Вздрогнув, как от удара, Тарона отступает назад. Безумная пелена спадает с ее глаз, и она наконец-то осознает, что стоит посреди степи, а охранницы изумленно пялятся на нее, но больше — на разбросанные вокруг тела.

— Я... приношу свои извинения... за нападение... — слова даются с трудом. Губы кривятся, с трудом удерживая рыдания. — От имени...

— Я принимаю твои извинения, мах-королева! — Голос Тилоса снова холоден и бесстрастен, но рот презрительно кривится. Глумливая усмешка в его глазах жалит больнее осы. — Я повторяю просьбу насчет нового коня...

Тарона медленно отходит назад и бросает ему поводья своей лошади. Потом делает еще шаг назад, еще... и упирается в коня Зулы. Она смотрит, как Тилос легко вспрыгивает на спину животному и коротко кивает.

— Позаботьтесь о своих товарках, — говорит он на прощание, обращаясь не к Тароне, а к Зуле. — Они придут в себя через пару часов.

Северянин разворачивает коня и вскоре исчезает за холмом. Только тогда, опустившись на колени, Тарона дает волю слезам, яростным и страшным.

— Я ненавижу тебя... — повторяет она. — Ненавижу... Я убью тебя...

— Догнать его, момбацу сама? — осторожно спрашивает Зула.

Тарона мотает головой, пытаясь унять рыдания.

— Я ненавижу тебя... — обреченно повторяет она.

Неподалеку со стоном шевелится одна из неудачливых убийц.

За прошедшие с тех пор семь лет Тарона видела Тилоса только два раза, и оба — в последний год, при дворе Великого Скотовода.

В первый раз, сорвавшись под его насмешливо-презрительным взглядом, она пообещала вырезать ему сердце.

Во второй раз с ним ошивалась какая-то накрашенная девчонка в аляповатом платье, под стать уличной проститутке.

Элиза так и не узнала всей истории. Тилос нехотя цедил слова, отделываясь скупыми фразами. Наконец разочарованная девушка умолкла и какое-то время смотрела на звезды.

— Тилос, — спросила она после паузы, — ты переживаешь из-за того, что Тарона начала войну, да?

— Я не переживаю. Я к тому и стремился.

— Что? — Элиза аж вскочила на ноги. — Но ведь ты сам рассказывал, что нужно вести переговоры о мире...

— Я и веду переговоры о мире, — усмехнулся тот. — Эла, ты прожила столько лет в Граше! Ты же должна понимать, что предложить мир кочевнику означает лишь признаться в собственной слабости. А уж если ты еще и подарки предлагаешь...

— То есть ты специально устроил, что Тарона начала войну? — непонимающе спросила Элиза. — Но... зачем? Как?

— С твоей помощью, Эла, — Тилос предпочел не услышать первый вопрос. — Зачем, думаешь, ты потребовалась мне тогда, во дворце? Чтобы лишний раз привести Тарону в ярость. Она молода, но уже мудра и сдержанна. В Граше я стремился заставить ее подумать, что предпочел тебя ей. Слабая надежда, конечно, но она оправдалась. Сегодня я, наконец, превозмог ее благоразумие. Теперь сураграшские племена поднимутся на войну с Севером, и мне нужно оказаться там раньше, чем южанам.

— Значит, ты использовал меня, только чтобы рассердить Тарону? — Элиза не верила своим ушам. — И всё? И... сегодня тоже? Чтобы позлить ее? Ты... Ты...

— Сволочь, мерзавец, сукин сын, — меланхолично согласился Тилос. — Знаю. Меня еще и не так называли. Но сегодня я держал в голове другое. Не вышло, к сожалению. Нас перехватили раньше, чем нужно. Я собирался оставить тебя в Тарса-хамане, это такое большое постоянное стойбище тарсаков километрах в трехстах отсюда...

— Но зачем? Зачем? — Элиза почувствовала, что задыхается от унижения. — Чтобы она могла перерезать мне глотку с большими удобствами?

— Успокойся! — голос Тилоса зазвенел металлической ноткой. — Сядь и не дергайся. Она уже не считает тебя моей любовницей, если тебя это обрадует. Ученицей — да, здесь драка с тарсачкой оказалась нам на руку. И, как я уже сказал, она не станет мстить неразвитому ребенку вроде тебя. Наоборот — защитит, если что. А мне нужно, чтобы рядом с ней оказался человек, которому она доверится. Мой человек. У меня есть шпионы среди тарсаков, но никого — в ближайшем окружении королевы. Нет никаких шансов завербовать кого-то из симан, поэтому я намеревался внедрить тебя. И, кроме того, — добавил он уже тише, — я уже говорил, что рядом с Тароной самое безопасное для тебя место. Но пока, видно, тебе еще придется поболтаться по свету...

Элиза постояла со сжатыми кулаками, но потом вздохнула и села на землю. Он спас ее от верной смерти на грашской улице, в конце концов, так что нечего изображать из себя княгиню. Обида не исчезла, но ушла куда-то далеко вглубь. И потом, она сама обещала, что пойдет за Тилосом до конца. Могла бы и отказаться, дура, но раз дала слово...

— Извини, — сказала она. — Просто обидно, что...

— Знаю, — согласился Тилос. — Я бы тоже обиделся. На твоем месте я бы мне по роже дал. Но мою пассию ты играла только в Граше. В Чаттаге из тебя уже целенаправленно делали полевого агента. Имей в виду — минимальную программу ты не усвоила даже на треть. Сегодня отдыхай, а с завтрашнего дня вечерами займемся рукопашным боем.

— Хорошо, — покорно согласилась девушка. — Тилос, но все же скажи, зачем ты хотел войны? Ведь плохо же, когда убивают людей...

Ее спутник промолчал. Но когда Элиза решила, что ответа не последует, он прокашлялся.

— Видишь ли, Эла, — задумчиво произнес он, — войны не избежать в любом случае. Наш мир создавался для Игры. Он не предназначался для существования в реальном мире. Его сшивали на живую нитку без запаса прочности, как и любой другой Игровой мир. После того, как он вывалился в реальное пространство, планета начала разваливаться в буквальном смысле слова. Ты слышала про землетрясения, извержения, гигантские пылевые бури — следствия истончающихся эфирных скрепов. Но есть и менее очевидные проблемы. Так, например, экология Западного континента в значительной степени базировалась на старых законах физики. Несуразицы вроде дождевых джунглей рядом с безводными степями могут существовать только в искусственном мире. Волшебства нет — и пастбища стремительно истощаются, выпадает меньше осадков, меняются розы ветров, пустыни наступают, падает плодовитость животных, а племена скотоводов начинают голодать. Да и на севере катастрофически падает урожайность и сокращается сельскохозяйственное производство. Они все еще считают многолетний неурожай просто случайностью, но речь уже не о случайностях, а о новой системе. Эла, что люди делают, когда им нечего есть, а под боком — богатый, на первый взгляд, сосед?

— Воюют с соседом, — безнадежно ответила девушка. — Но... неужели по-другому нельзя?

— Можно. Но не все так просто. Понимаешь, население слишком велико для новых условий. Традиционные промыслы просто не прокормят столько народу. Война — единственный способ быстро уменьшить численность людей до приемлемого уровня. Иначе — медленное вымирание от голода. Так лучше?

— Но так нельзя... — Элиза запнулась.

— А как можно? — с интересом спросил Тилос.

— Ну... мы же в Чаттаге кормились с огородов. А там жило много народу.

— В Чаттаге использовались технологии, которыми не обладает остальной мир. Минеральные удобрения. Улучшенные плуги. Оросительные системы. Технологии, которыми владею только я.

— Но разве нельзя поделиться ими с другими?

— Поделиться... — горько усмехнулся Тилос. — Я пытался внедрять на севере плуг уже не первое десятилетие, задолго до конца Игры. Но боярину проще выгнать на поле десять мужиков с дешевыми мотыгами, чем дать одному в руки дорогой инструмент. На юге еще хуже. Я не могу научить кочевников эффективным методам скотоводства, пока главный здесь — воин, презирающий мудрствования. Предки, мол, так жили, и мы проживем...

— И война решит проблемы?

— Война сократит население. По крайней мере, та война, что надвигается сейчас. Это позволит провести какие-то реформы.

— Ценой тысяч жизней?

— Да. Но не тысяч — миллионов.

— Миллионов... — тихо охнула Элиза. — Но ведь так нельзя!

— Нельзя. И если подскажешь лучший способ — я с радостью им воспользуюсь. — Тилос сделал паузу. — Беда в том, что не я — причина войны. Не я ее начинаю, и не в моих силах ее остановить. Я всего лишь пытаюсь сорвать лавину с горного склона до того, как люди достигнут последней степени отчаяния. До того, как война выльется во всеобщую бойню, как голод на Севере и на Юге не оставит людям иного выбора, кроме смерти с оружием в руках. Если протянуть еще год-другой, а может, и меньше, погибнут не миллионы — десятки миллионов. Не останется ни северных княжеств, ни южных племен, погибнут и Сураграш, и далекий Караграш, и даже северные племена за Ручейницей — жугличи, Всадники, черноголовые — окажутся втянутыми во всеобщее истребление. В результате — хаос, полный и окончательный, конец того мира, который мы знаем. Кто-то, разумеется, выживет, но что и когда получится из обломков, знают лишь Демиурги. Ах, если бы я только мог стравить тарсаков и гуланов!..

— Да, а Демиурги? — Элиза ухватилась за соломинку. — Почему они не могут вмешаться, помочь? Они же наверняка смогут что-нибудь сделать! Они же сильные, могучие...

— Они уже не Демиурги, Эла, — в голосе Тилоса зазвучал сарказм. — Демиурги давно в прошлом, от них осталось лишь пустое название. Да, когда-то они открывали, творили, строили. Но сегодня они раса не строителей, а потребителей. Они — Игроки, Игра — суть их жизни. Они утратили свою мудрость, и им нет дела до тебя и прочих, кто населяет Игровые миры. Бессмысленное развлечение — все, о чем они пекутся. А те несколько Конструкторов, что явились на Текиру, больше интересуются абстрактными моделями социума и планетарными скрепами, чем живыми людьми.

— А статуэтки? — отчаянно спросила девушка. — Говорящие статуэтки! Помнишь, ты отобрал одну такую в Чаттаге?

— Вот статуэтки — загадка... — признал Тилос. — Тут я просто растерян. Они явно дело рук кого-то из Демиургов. Но, видишь ли, одно время я тоже надеялся на их помощь. Я собирал данные, сводил их в отчеты, ясно демонстрирующие тенденции. Я отправлял отчеты... куда-то туда. И не просто отчеты — просьбы, даже мольбы о помощи. В ответ получал лишь вежливые отписки, а иногда даже просто раздраженные отповеди, что мешаюсь под ногами. Миованна особенно недовольна, что я мешаю ее коррекциям. Думаю, у них какие-то свои планы, которыми они не считают нужным делиться со мной. Может, общий хаос и есть их цель. Возможно, статуэтки-передатчики что-то значат. А может, и нет — просто кто-то из Игроков развлекается на ничейной площадке.

— Гады... — прошептала Элиза.

— Не обязательно, — не согласился Тилос. — Я ведь тоже гад, если смотреть с определенной точки зрения. Веду игры за спинами северных князей, выдавая себя за их посланника, натравливаю племена на Север и друг на друга, тебя вот использовал... Кто его знает, может, у Демиургов и в самом деле есть какой-то план. Вот еще, кстати. Имей в виду — они могут в любой момент нейтрализовать меня.

— Нейтрализовать? — Элиза со страхом уставилась в сторону Тилоса. Последний разговор с Мирой всплыл в ее памяти. — Значит — убить?

— Зависит от обстоятельств. В данных условиях, скорее всего, меня просто уберут с планеты, ну, или что-нибудь похожее. В любом случае я потеряю возможность влиять на ситуацию. Знаешь, триста лет назад Джао... один из Демиургов... дал мне доступ в Архив. Это такая свалка всяких знаний, начиная с глубокой древности. Древности Демиургов, я имею в виду. Четыре с половиной миллиона лет туда сваливали все, что придумывали. Системы — никакой, масса обрывков, намеков, поиск почти невозможен из-за разнобоя в индексах... В общем, помойка, которой они сами, мне кажется, давно не пользуются. Однако и из нее я извлекал огромную пользу. А недавно мой канал на Архив просто пропал, и на сообщение о проблеме Джао не отреагировал. Теперь вот идолы... Ну, и все такое по мелочам. Но уж больно нехорошо мелочи в общую картину складываются. В общем, где находится закладка, ты помнишь. В случае чего ты должна найти способ воспользоваться знаниями без моего участия.

Элиза какое-то время переваривала услышанное.

— Но я ведь не смогу! — наконец возразила она. — Я же почти ничего не знаю! Тилос, ты сам говорил, что тебе триста лет...

— Триста пятьдесят с лишним, — перебил ее Тилос. — И что? Когда меня бросили в воду, я тоже учился плавать самостоятельно. Мне никто не помогал, а из всех знаний имелся только небольшой архив в нулевом кольце памяти. Это куда меньше, чем содержится в закладках. А исполнилось мне тогда, между прочим, всего лет на десять или двенадцать старше тебя нынешней. По меркам моего родного мира — твой здешний возраст, если не меньше.

— Но я не смогу!

— Значит, умрешь, пытаясь. Эла, ты сама пошла за мной. Я давал шанс отказаться, да и сейчас не стану неволить. Если хочешь, сделаем небольшой крюк. Мои люди в Граше переправят тебя в Кураллах или на другую базу. Хочешь?

— Не знаю... — призналась Элиза. — Я еще не поняла.

— Тогда думай. В течение недели я смогу изменить свой маршрут без особых потерь времени. А теперь, извини, мне нужно попытаться все-таки связаться с... кое с кем. Сеанс в девять не состоялся, сейчас время второй попытки. А ты поспи. Завтра вставать рано.

— Да, Кургаш? — Хлаш вопросительно взглянул на вынырнувшего из кустов парня. — Что-то срочное?

— Не знаю, учитель, — замялся тот. Верхняя губа, выдавая замешательство, поползла вверх, обнажая клыки. — Тот железный ящик, что стоит в землянке, пищал. Громко пищал! — добавил он, смутившись. — Я помню, что ты велел звать тебя к ящику когда угодно, но никто не знал, куда ты ушел.

— Я осматривал местность, — удивленно сощурил глаза тролль. — Я же предупреждал. Впрочем, ладно. Когда он сигналил?

— Солнце только что зашло, сумерки еще не сгустились, — сообщил молодой ученик. — Не больше десятой доли солнцекруга назад.

— Часа два или три... — пробормотал Хлаш. — Интересно. Значит, сейчас как раз время второй попытки. Лагерь разбили?

— Да, учитель, — кивнул Кургаш. — Лагерь разбит. Я выставил часовых, остальные уже спят. Я волновался за тебя...

— Когда твои опасения начнут казаться реальными, я уйду на покой, — проворчал матха. — Но, надеюсь, еще не скоро. Иди, отдыхай. Чуть позже я сам обойду посты. Людских следов поблизости нет, во всяком случае, я их не заметил. Мог, впрочем, и пропустить в темноте...

— Да, учитель, — опять согласился Кургаш. — Я обойду посты после смены.

Осторожно, пытаясь не врезаться в хлипкие подпорки крыши — действие ночного зелья почти закончилось, Хлаш спустился в землянку. Передатчик стоял в углу, аккуратно завернутый в теплый плащ. Уголок отгибался, и тролль видел, как мигает индикатор пропущенного вызова.

Словно откликнувшись на приближение тролля, передатчик издал мелодичную трель, потом еще одну. Хлаш торопливо сорвал с него плащ и почти на ощупь — ночное зелье совсем выдохлось — нашел нужную кнопку.

— Черепаха на связи, — негромко произнес он. — Черепаха на связи.

— Северное гнездо — Черепахе, — донесся до него заглушаемый треском невнятный человеческий голос. — Крот требует срочного свидания. Подключаю Крота, жди на связи.

— Черепаха ожидает Крота, — согласился Хлаш. Чешуйки на спине слегка встопорщились. Что случилось, если требуется личный контакт?

— Черепаха, Крот на связи! — донесся из передатчика неожиданно отчетливый голос Тилоса. — Черепаха, как слышишь?

— Глупая Черепаха приветствует мудрого Крота, — откликнулся тролль. — Слышу прекрасно. Головастики в условленном месте, ожидаем указаний. Что-то случилось, Крот?

— Черепаха, говорю через Южное гнездо, — напряженно ответил Тилос. — Уходит много сил на поддержание дальней связи, буду краток. Начался торговый сезон, готовьтесь к большой ярмарке. Купец несет вам гостинцы. Ныряйте поглубже и не отсвечивайте пятками. Это первое. Второе. Черепаха, у нас проблема. Я наткнулся на большую лягушку, она прыгнула в вашу сторону.

— Слушаю, Крот. Что за лягушка?

— Еще одна черепаха мечет головастиков. Повторяю — еще одна черепаха мечет головастиков. Повтори, как понял.

— Крот, я услышал, что дрозд запел не к сроку. Откуда такие новости, Крот? Сведения точные? Как зовут вторую черепаху?

— Твой хороший знакомый, — голос Тилоса ослабел, потом снова окреп. — Любитель славных побед. Видели, как он общался с большой мохнатой обезьяной. Найди его, Черепаха, но не вмешивайся, только следи. Ярмарка на носу, но нетерпеливый купец успеет раньше. Связь через неделю, в обычное время. У тебя есть другие новости?

— Новостей нет, все тихо, — откликнулся Хлаш. — Желаю купцу не запинаться о кочки и избегать комаров. Отбой, Крот.

— Отбой, старый друг.

Раздался щелчок, индикатор связи погас. Хлаш сел прямо на грязный мокрый пол и задумался. Ну и новость... Безумец Клатт, позор Народа, все-таки решился отправить свой клан на большую бойню. Необходимо срочно выяснять, где и как он собирается вмешаться. Да уж, та еще задачка. Пожалуй, об отдыхе придется забыть.

Несколько минут он размышлял, на кого оставить лагерь, и с сожалением признал, что Кургаша взять с собой не получится. Затем вскочил на ноги и, все-таки обвалив впотьмах одну из подпорок, начал подниматься по лестнице, стряхивая с макушки земляную крошку. И замер. Старый друг, назвал его Тилос. Старый друг... Что он хотел сказать нестандартным завершением сеанса? Отбросим мысль о душевном надрыве, отбросим сентиментальность. Она присуща Тилосу так же мало, как и Народу. Старый... Что он хотел сказать намеком на прошлое? Если не считать последних лет, когда Тилос помогал остаткам Народа обустраиваться в северных княжествах, у них не было запоминающихся совместных дел. Только то, шесть лет назад. То, с чего и началась их дружба.

Конец Большой Игры.

Неужто в дело опять вмешались Демиурги? Или просто его, Хлаша, мнительность, заставляет искать скрытый смысл, где его нет?

Хлаш тряхнул головой и выбрался наружу. На ходу он нащупал в поясе узкую закупоренную склянку и быстро глотнул из нее терпкой жидкости. Вторая порция зелья — тот еще риск. Сердце вроде выдержало... но в последнее время здоровье уже никуда. Днем может прийтись идти почти вслепую. Все-таки жаль, что Народ так и не подружился с лошадьми...

Кургаш уже крепко спал, свернувшись у потухшего костра. Хлаш осторожно коснулся его плеча.

— Да, учитель? — молодой тролль мгновенно открыл глаза, словно и не спал. — Пора проверять посты?

— Нет, мой лучший ученик, — вздохнул матха. — Дурные вести. Я беру Кумаша и Старана и ухожу прямо сейчас. Мне нужно наведаться в гости к старым знакомым. Лагерь я оставляю на тебя. Справишься?

— Да, матха Хлаш, — кивнул Кургаш, присаживаясь на корточки. — Я должен знать, зачем ты идешь?

— Пока нет. Я еще ни в чем не уверен. От вас требуется только ждать. Наше время придет, но позже.

— Когда появится твой человек?

— Не слишком скоро. До того места, где он сейчас, по прямой полторы, а то и две тысячи верст. Он торопится сюда, но вынужден петлять. Менее, чем за две недели, он не доберется. Скорее — период. Железный ящик сообщит, когда он окажется неподалеку. Тогда вы найдете меня.

— Да, учитель, — кивнул тролль. — Мы будем терпеливо ждать.

— Надеюсь, — Хлаш сделал тазан и неслышно ушел в темноту. Ночное зелье снова начало действовать, хотя зеленый туман в глазах стоял куда гуще, чем раньше. С чего начать? Пожалуй, действительно стоит собрать очередной совет старейшин. Ох, стоит...

Часть третья. Буря

Тарсаки поднимаются на большую войну с Севером!

Весть распространялась по степям и саваннам Сураграша подобно пожару, гонимому ветром по бескрайним засушливым степям. Племена, рассеянные до того на огромных площадях в миллионы квадратных верст, спешно сбивались в кучу, жадно выслушав на общем сборе гонцов. Те даже не останавливались на краткий отдых, лишь меняли коней и беговых верблюдов и летели дальше, дальше, дальше — нести слова вождей. Многие, очень многие пастухи и даже рабы бросали табуны, стада и отары на попечение остающихся и, забыв про барсов, степных волков и прочих хищников, забыв про разбойничьи племена, рыскающие в поисках добычи, прихватив лишь немного пищи, двигались на север и восток, к стародавним местам сбора. Немногочисленные водопои разбивались в вязкую грязь неподкованными копытами коней и вьючных ослов, и очень быстро новоприбывшие переставали находить здесь воду. Спешно рылись колодцы, за скудные запасы продовольствия тут и там вспыхивали ожесточенные драки. Убийство за кусок вяленого мяса никого не удивляло и никого не останавливало. Наконец-то им в руки попадут несметные богатства, накопленные жадными северными князьями! Говорят, в тамошних городах даже крыши капищ делают из чистого золота, а глупые северные рабы несут и несут туда золотые монеты...

Среди первых шли тарсачьи отряды. Гонцы Тароны во весь опор неслись по степям, неся с собой глас королевы и оставляя то одной, то другой парадане маленький, не более локтя, сверток с говорящим богом внутри. Глаза идолов горели мрачным зеленым огнем, и параданы одна за другой вскакивали в седло, потрясая в воздухе саблями и копьями, а их парады вторили им яростными воплями и звоном металла. Грозные чернокожие воительницы стекались под знамена командиров, воздух звенел от громких победных кличей. Не прошло и двух недель, как не менее восьмидесяти тысяч тарсачьих конников миновали широту Граша, двигаясь к южным отрогам Сахарных гор, к границам пока ничего еще не подозревающего Тапара.

Гуланы двигались за ними не так быстро и собирались не так споро. Их вождь Зур Харибан не обладал говорящими статуэтками, но отсутствие радиосвязи компенсировалось его горячностью. Еще летом он решил, что скоро пойдет войной на Север, с тарсаками или без них, и Повелители Ветра уже давно перегоняли отары к северным границам своих владений. Вскоре после того, как Тилос побывал в гостях у Тароны, страшное землетрясение открыло новые ущелья и обрушило старые горы в белоснежном хребте Шураллаха. Подземные толчки ощущались даже в далеких Назире и Корунге. В Граше во дворце Великого Скотовода разбрызгивалась вода из фонтанов и тряслись золотые люстры на сто фитилей каждая. Несколько овечьих отар на границах пустынь целиком исчезли в огромных трещинах. Некоторые гуланы восприняли катастрофу как гнев Валарама или, может быть, обычно добродушного Тинурила, указывающих, что пора, наконец, вспомнить обычаи предков и выказать свою воинскую доблесть. Другие просто перепугались до смерти. И те, и другие, однако, спешно двинулись вслед за тарсаками. Авангард в пять тысяч сабель вел сам Зур Харибан, страшно истосковавшийся по хорошей драке.

Не остались в стороне и невеликие племена. Пыльные бури и землетрясения последних лет внушили многим, что их родные края отныне перестали быть добрыми к своим детям. Из уст в уста передавались рассказы о богатых северных пастбищах, о смирных северных рабах, что едят мало, а работают за пятерых, о невиданных каменных городах и полноводных реках, по сравнению с которыми дающий жизнь Кронг — лишь жалкий ручеек на исходе весны. Обычно мирные сапсапы и каронги доставали из пыльных укладок дедовские мечи, мастерили из старых бронзовых наконечников неказистые копья и двигались вслед за прочими — кто верхами, а кто и пешими. В Караграше пригоны, шумахи, тропаги, каррахи, хманы и прочая мелюзга, чьих вождей обычно даже не приглашали на советы, сбивались в отряды и потихоньку двигались к южным границам Куара и Камуша.

Даже разбойничьи вазиты и бериуты оставили свое вечное рысканье по степям и подлескам и принялись стягиваться в северный Сураграш в надежде как следует помародерствовать на полях сражений. Шайки ахмузов бросали свои тайные убежища в горах и пустынях, покидали излюбленные места засад на торговых трактах и осторожно, не попадаясь на глаза, крались вслед за тарсаками и гуланами.

Месяц спустя после визита Тилоса на север двигалось более чем сто пятьдесят тысяч воинов, рассеянных на расстоянии двух недель пути. Основной удар нацеливался в сторону Тапара и его не так давно отстроенной столицы — Саламира. Остановиться орда уже не могла: съестные запасы таяли на глазах, а трава для коней и верблюдов если не объедалась животными, то вытаптывалась сотнями тысяч копыт. За войском южан оставалась пыльная пустыня, и повернуть они уже не могли — под страхом голодной смерти.

Но ураган зарождался не только на юге.

Вскоре после подъема тарсаков отчаянные грашские купцы, что не побоялись лихих людей, расплодившихся по северным лесам, ввязались в драку в саламирском трактире. Все началось с обычной пьяной свары темным весенним вечером. Один из южных охранников, гулан по происхождению, не вынес насмешек над Куратом. Монах-причетник из окраинного храма долго стыдил язычников, наставляя их на путь истинный и призывая принять истинную веру в Отца-Солнце. Когда разъяренный гулан сбросил с плеча руку нанимателя и швырнул в монаха пивной кружкой, на купцов набросились с десяток местных забулдыг и двое городских стражников, отмечавших свою увольнительную. Завязалась массовая драка — южане и северяне торопились постоять за своих, не разбирая вины и правоты. В пылу сражения один из южан зачерпнул совком горсть пылающих углей из очага и метнул их в лицо врагу. Охнув, тот отшатнулся назад, а угли разлетелись по полу, поджигая солому, что для чистоты устилала пол кабака. Когда городская стража подоспела на место события, трактир весело пылал, а причитающий хозяин подгонял слуг, безнадежно таскавших из колодца одно ведро воды за другим. Вода, попадая на горящие бревна, с шипением испарялась, ни на мгновение не задерживая огонь.

Вероятно, драка так и осталась бы хотя и заметным, но все же рядовым событием, но, к несчастью горожан, зима выдалась необычно сухая, да и весна не торопилась орошать землю живительными дождями. Материал городских строений по большей части еще не обработали противопожарными составами, так что вслед за трактиром занялись и соседние здания. Огонь стремительно перебрасывался с крыши на крышу, воспламеняя солому, и вскоре запылал весь посад. Одной из первых обрушилась кровля в том самом храме, при котором числился незадачливый проповедник. Поднялся ветер, разносящий по городским крышам искры и горящие угли, и вскоре очаги пожара вспыхнули повсеместно. К утру город превратился в огненное море, тут и там испятнанное клочками дотла выжженной земли. И вслед за огнем летело злое слово — южане подожгли город! Немногочисленных южных купцов убивали на месте. Заодно толпа весело грабила и убивала местных купцов-кровопийц.

Той ужасной ночью погибли не менее трех тысяч человек. Около ста тысяч человек и несколько сот орков — половина города — остались без крова. Ремесленники, купцы, солдаты, монахи растерянно бродили среди облаков пепла, освещенных неярким из-за дыма восходящим солнцем, не зная, что делать. Отдавать приказы оказалось некому — погиб и сам князь Каралет. Никто не знал, как это случилось — его просто нашли рядом с горящим детинцем с ножом грашской работы под левым ребром. Позже злые языки поговаривали, что убийц подослал настоятель Семлемен, завидовавший энтузиазму истинного защитника веры. Другие утверждали, что виной всему тайная любовь, которую князь крутил с молодой женой одного из бояр. Но сейчас гибель князя приписали тем же южанам-поджигателям. Два его малолетних сына и дочь сгорели в детинце. На том и прервалась линия княжеского рода.

Уже к полудню, однако, неопределенность кончилась. Брат Семлемен с благословения капитула взял на себя верховную власть в Тапаре, а также командование собранными Каралетом на войну против Граша войсками. По княжеству поскакали гонцы — поднимать ополчение. По всей стране крестьяне, проклиная злую судьбу, доставали из укладок давно не чищенные кольчуги и щиты, еще хранившие герб канувшей в историю Приморской империи. Подлесок вырубался на копья и рогатины. Люди и орки в кузницах работали днем и ночью, но все равно не справлялись с заказами на наконечники для копий и стрел. Впрочем, разбогатеть кузнецам не удалось: Храм приказом снизил втрое цену на их работу.

Последние связные маги сгинули вместе с Империей, да и сама связная магия перестала работать, но это не помешало оперативно оповестить соседей. Голуби унесли на себе письма с призывом помочь в священной войне за веру, и Тойма с Переветом, кряхтя и почесывая затылки, разослали глашатаев — выкрикивать добровольцев на священную войну. Однако отзывать с западных границ свои дружины они не решились: тапарцы погорячатся да успокоятся, а свои границы от набегов разбойной вольницы прикрывать тоже нужно. Дзергаш, уже давно набирающий войско, только пожал плечами: еще ускорить приготовления казалось не в человеческих силах. Старосты посадов и деревень во всех четырех княжествах получили указание не препятствовать подневольным смердам идти на войну, однако же строго следить за их семьями, дабы те не вздумали под шумок бежать куда подальше. То же приказали боярам относительно холопов. Ополченцам даже обещались какие-никакие, но жалование и кормежка. Однако добровольцев хватало и без княжеского указа. Многие разоренные неурожаями, обнищавшие земледельцы, бросив ненавидящий взгляд на свою оскудевшую делянку и прощальный — на жену с детишками, устало топтали дорожную пыль, отправляясь на сборные дворы в надежде нажиться на дальнем походе.

Солнце на Севере холоднее, чем на Юге, а оттого северный котел кипел не так яростно. Однако же и там огромные массы обнищавших голодных людей поднимались, встряхиваясь от многолетнего полусна, чтобы встретить свой рок где-то в обожженных солнцем пустынях Граша. В течение месяца более четырехсот тысяч человек из общего населения примерно в восемь миллионов, в основном крестьян, пеших, необученных и плохо вооруженных, снялись со своих мест. Возвращаться им было некуда: позади оставалась тощая неродящая земля, которую предстояло засеивать последними семенами женщинам и детям, и города и села с очищенными до гулкости амбарами.

Две гигантских, невиданных доселе, но уже обреченных армии двигались друг навстречу другу, подгоняемые судьбой, и ужасный призрак голодомора висел у них за спиной. Князья, настоятели Храмов, вожди — все они полагали, что управляют движением. Однако в мире не осталось ни одного человека, который мог бы что-то изменить.

Демиурги безмолвствовали.

Суддар ах-Хотан придерживался мнения, что правитель имеет право на плохое настроение. Все мы люди, всем нам бывает паршиво. Однако срывать злость на нем, преданном слуге — непорядок. Когда он сам сядет на трон Великого Скотовода — дворецкий еще раз испытал истому при сладкой мысли — он никогда не станет срывать настроение на слугах. Во всяком случае, на важных слугах. И уж точно — на человеке, дергающем за ниточки всю городскую стражу, не говоря уж про дворцовых слуг и тайных соглядатаев по всему Сураграшу. На человеке, год назад в тайной борьбе под корень изведшем могущественную Канцелярию и заполнивший ее своими людьми.

— Дубина! — в очередной раз обругал дворецкого Барадаил. — Кретин! Почему ты не остановил их? Почему твоя шлюха Тарона не спросила у меня позволения? Ведь боги ясно сказали мне — никто и пальцем не пошевелит без моего слова!

Хотя стояло раннее утро, Великий Скотовод уже изрядно набрался. По всей видимости, его настолько расстроила мысль о самовольном выступлении племен, что он искренне считал Суддара в нем виновным. Вот и сейчас, хорошо приложившись к кубку, он продолжил нудную пьяную тираду в адрес дворецкого, изобилующую крепкими словечками и невнятными намеками. Суддар каменно стоял на месте, стараясь держать себя в руках. В конце концов, дворцовая стража ему не подчиняется, и чтобы подвесить его за ребро, достаточно лишь небрежного кивка господина. Ну погоди, жирная скотина! Я тебе нынешние оскорбления еще припомню...

— Так почему же они пошли без моего слова, а? — плаксиво спросил Барадаил. — Почему?

Судя по паузе, сейчас он действительно ждал ответа. Суддар медленно выдохнул и ответил, стараясь придать голосу почтительность и сознание своей вины одновременно:

— Мой господин, да не испытаешь ты никогда жажды! Прости своего раба за его грехи! Я не сумел внушить тарсакам и гуланам должного почтения к твоему слову и заслуживаю наказания. Вели казнить меня прямо сейчас!

Суддар склонился в почтительном поклоне. Луч восходящего солнца из окна ударил ему в глаза, но он усилием воли заставил себя не морщиться. Такую гримасу Барадаил истолкует однозначно — как демонстрацию презрения.

— И велю! — выкрикнул Великий Скотовод срывающимся голосом. Его жирные подбородки тряслись, как студень. — Мне не нужны слуги, которые... которые... не могут возвеличить своего господина. Суддар, клянусь дерьмом Валарама, ну почему они не хотят меня слушаться? Ведь сами боги подсказывают мне, как мудрее всего управлять миром!

Суддар, не распрямляясь, слушал продолжение речи. Продолжение, мягко говоря, не отличалось оригинальностью. Те же самые слова за утро он слышал уже раз пять, а то и больше. Дурак ты, почти безразлично думал он. Тебя слушают, пока речь идет о городской торговле, да и то лишь, чтобы не ссориться с другими племенами. Хоть бы задумался — а когда ты обладал властью за пределами городских стен? Ты даже войну объявить можешь, только если совет племен поддержит. Сураграшем и даже далеким Караграшем можно управлять, но для такого требуется куда больше смекалки и тонкости, чем может поместиться в твоем толстом брюхе. Интриги, стравливание племен, подкуп, лесть, одно-два точно рассчитанных убийства... Но тебе не дано вести тонкую игру, и именно потому трон нуждается в новом Великом Скотоводе. Влюбчивая дурочка Тарона сделает правителем меня. Манипулируя ей, я добьюсь многого, ох, многого...

Предаваясь приятным мыслям, дворецкий чуть не пропустил момент, когда в голосе Барадаила жалобные нотки сменились повелительными.

— ...а потому, — со значением заявил тот, — приказываю тебе отправиться на Север вместе с племенами и управлять ими в священной войне. Да, я объявляю священную войну поганым князьям, поклоняющимся духу самозванца! Курат с гневом смотрит на их храмы, где поклоняются не ему, а какому-то давно подохшему бродяге, осквернившему лик истинных богов!..

Суддар, забыв, что все еще сгибается в почтительном поклоне, дернулся и чуть не упал. Что? Старик определенно выжил из ума! Покинуть город? Отправиться воевать? Да как только нашему идиоту в голову такая мысль пришла! Холодный Север, где, говорят, с неба падает твердая белая вода?..

Тень от трона укоротилась не менее, чем на пядь, прежде чем покрытому холодным потом дворецкому удалось выбраться из зала. День обещал выдаться жарким, но Суддара колотил озноб. Только сейчас он понял, как ему важно не болтаться где-то по далеким чужим землям, а сидеть дома, в центре сплетенной им паутины. Впрочем... может, не все так плохо, мелькнула у него в голове мысль. Говорящие статуэтки — вот выход! Жаль только, большую статую, умеющую говорить со всеми, с собой не взять. Можно, конечно, посадить рядом доверенного человека, который станет слушать его и передавать указания другим. Но ведь статуэток так мало, да еще и Тарона столько забрала... Значит, нужно срочно перераспределить их. Но откуда, откуда взять доверенного человека, который не воспользуется случаем и не предаст?

Суддар ах-Хотан, дворецкий, командир городской стражи и главный шпион Великого Скотовода, закусил губу и ринулся в свои покои. Он знал, что у него меньше суток. Если с завтрашним восходом солнца он останется во дворце, его точно четвертуют. Если Барадаил обещал казнить, он никогда не бросал слов на ветер.

Прошло уже больше тридцати дней в тренировочном лагере, и Вишка с Кочергой давно оставили надежду бежать. Я не виню их — ограда высока, стража неусыпна, а дважды в день хотя и не слишком сытно, но кормят. Да и муштра с рассвета до заката не располагает к ночной деятельности. Однако я знаю, что здесь не задержусь. Понимает это и десятник: с самого начала он смотрит на меня зверем, не упуская случая ткнуть кулаком в ребра за мнимые огрехи. Кажется, он так и не поверил моей истории о пропавшей памяти, и в результате я единственный, кто целую осьмицу здесь ходил в рабском ошейнике. Наверное, можно выдумать что-то — товарищи помогли бы — но мне не хочется. Я держусь особняком, и кроме Вишки с Кочергой, других приятелей у меня нет. Да и те дружелюбны скорее по старой памяти: им уже пару раз доставалось от десятника за знакомство со мной.

Нас обучают владеть копьем и багром — стаскивать с лошади конных. Конники с батогами вместо сабель стараются побольнее попасть по нашим головам, мы — посильнее ткнуть их копьями без наконечников и побыстрее стащить крючьями на землю. Верховые — из родовитых семей, они, в отличие от меня, здесь добровольно. Нищие вторые и третьи сынки, которым вотчина не светит, они надеются хоть немного нажиться на войне. Безусые мальчишки, многим по тринадцать-четырнадцать лет, они кичатся перед нами, смердами и холопами, своим происхождением, но напрасно. И их, и наша участь — передний край, мясной щит, принимающий на себя первый, самый страшный натиск врага. Десятник рычит что-то про упоение боем, про награды, которые ждут героев. Я его не слушаю, как не слушаю толстого монаха, что трижды в день заставляет молиться Пророку, нараспев читая по памяти священные вирши. Оставшиеся два раза на молитву ставит десятник. Он неграмотен и виршей не знает, но невежество искупается истовостью.

Мне, в отличие от товарищей по несчастью, учеба дается легко. Снова появляется ощущение, что я когда-то умел владеть оружием. Руки сами выполняют нужные движения, четко и бездумно. Голова свободна, но думать особенно не о чем, и я просто смотрю по сторонам на сценки из лагерной жизни. Они не отличаются разнообразием — муштра и приемы, кого-то порют за неумение или непослушание, кого-то гоняют бегом с заплечным мешком, набитым камнями... Лагерь большой, в последние дни он разросся далеко за пределы тына. Люди идут и идут, по большей части — пахари и ремесленники, с голодным блеском в глазах, многие — с сединой в бороде. Воинская дисциплина дается им с трудом. Впрочем, десятники особенно не стараются — зачем? Наша задача — отвлечь на себя врага и умереть по возможности медленно, дав возможность боярским дружинам и наемникам выполнить необходимые маневры. Это еще один проблеск непонятно откуда берущейся памяти.

Тычок в спину не выводит меня из равновесия, как, наверное, надеется десятник. Я подавляю в себе острое желание развернуться и как следует заехать ему палкой по башке. Глупо. Драться со всеми вояками лагеря я не собираюсь, а ведь именно так и случится, если...

— Что встал, словно тетеря на току? — рявкает десятник. — Шевелись, червяк навозный!

Сейчас наша группа отрабатывает парирование встречного удара с уклонением и последующей атакой. Внезапно мне становится смешно. Я разворачиваюсь лицом к десятнику и направляю на него "копье". Тот непонимающе смотрит на меня, потом его ряха багровеет.

— Бунтовать? — почти шепотом спрашивает он. — Бунтовать?..

Его абордажная сабля скрежещет по металлическому устью ножен. Опасное оружие, если владеть им как следует... и регулярно обихаживать. Однако десятник не умеет и не обихаживает — сам не так давно из мужиков, попал в командиры лишь по причине нехватки настоящих солдат. Откуда у него эта покрытая древней ржавчиной тяжелая дура, хотел бы я знать? От дедушки-пирата?

Не дожидаясь, пока десятник как следует занесет свою железяку над головой, я несильно тыкаю его палкой поддых. Хватая ртом воздух, он сгибается пополам, роняет саблю и семенит прочь. Остальные в моей группе опускают оружие и с удивлением смотрят на меня, на всякий случай отодвигаясь подальше. Я бросаю палку на землю и, не шевелясь, стою, жду.

Ждать приходится недолго. Вскоре отдышавшийся десятник приползает обратно в компании полусотника и двух товарищей. У всех — многохвостые плети. Похоже, меня собираются воспитывать. Мой десятник — я сообразил, что так и не запомнил его имя — тычет в мою сторону пальцем и что-то взахлеб рассказывает сотнику на ухо. Слова "бунт" и "подсыл", впрочем, вполне отчетливы, повторяясь через фразу.

Один из пришедших без долгих разговоров подходит ко мне и с размаху бьет кулаком в зубы. Я немного уклоняюсь и подталкиваю его руку. Воспитатель летит кувырком, а за саблю хватается теперь уже полусотник. Впрочем, в его взгляде читается заметное удивление. Еще бы — неизвестный мужик, умеющий драться по-тролличьи...

И тут я осознаю, что расспросов избежать не удастся. Очень подробных расспросов и очень неприятных — поскольку объяснить ничего толком я не смогу. Я и сам не понимаю, откуда умею сражаться, знаю лишь, что амнезия начинает серьезно меня раздражать.

Ограда от меня саженях в двадцати. Я резко срываюсь с места и мчусь к ближайшей лестнице на хлипкую галерею, идущую по периметру всей изгороди. Лишь шагов через двадцать полусотник — или кто еще, я уже не вижу — соображает, что неплохо бы поднять тревогу. За спиной громко и неразборчиво кричат, часовой у лестницы оборачивается в мою сторону, изготавливая угрожающего вида бердыш. Это уже не крестьянин — гридень в кольчуге, и со своим оружием обращаться он явно умеет. Толку, правда, немного: попытавшись ударить меня тупым концом древка, он шлепается на спину не хуже десятника. Падает он не как мешок с зерном, а умеючи, с перекатом, и тут же снова подхватывается на ноги. Но я уже на середине лестницы. Пару секунд спустя я стою на галерее. Такой прыти от меня не ожидает не только часовой внизу: верхний караульный, разинув рот, в упор пялится на меня, явно не понимая, кто я такой и что ему делать. Я избавляю его от раздумий, удачно попав кулаком по уху. Присев, парень сосредотачивается на боли и не даже не замечает, как я мимоходом выдергиваю у него из ножен длинный кинжал. Поскольку в лесах кинжал мне нужнее, чем ему, а заботится об оружии недотепа не больше, чем мой — теперь уже бывший — командир, угрызений совести я не испытываю.

Пространство возле стены вычищено, но уже шагах в двадцати начинается густой подлесок. Земля в ту сторону заметно уходит под уклон, ветерок ощутимо тянет болотом. Вот и славно — меньше найдется охотников валяться в грязи. Я спрыгиваю с двухсаженной высоты, качусь кубарем, ощущая спиной все скрытые в почве корни, и зайцем сигаю в заросли, пока кто-нибудь поумнее не догадался проверить пристрелку своего лука.

Вот и все. Позади запоздало трубит рог. Прислонившись к дереву, я пытаюсь отдышаться, попутно недоумевая, какого лешего меня дернуло бежать. Чувство, тянувшее меня на юг, исчезло, хотя и не до конца. Оно осталось где-то в глубине, мягко напоминая о своем существовании, но не понукая.

Что-то, что я не предотвратил, уже случилось. Теперь цель сама движется ко мне.

Тилос двигался неторопливо — берег коней, объяснив, что заменить их негде. Степь словно вымерла: ни одного каравана навстречу, ни одной отары у горизонта. Только редкие водопои в дне пути друг от друга хранили следы какой-то жизни: отпечатки копыт, высохший навоз, обрывки тряпок. Солнце палило сквозь мутную пелену в небе, ветер с юга нес мелкую песчаную пыль. Она покрывала все вокруг — редкие пальмы, постепенно сменяющиеся дубами и ферестами, траву, даже поверхность воды, забивалась в рот и в нос, усиливая ощущение жажды.

Однажды налетели ахмузы. Человек восемь или десять разбойников, судя по головным платкам, бериуты, вылетели из-за ближайшего холма, размахивая саблями и улюлюкая. Тилос знаком приказал Элизе остановиться и, не говоря ни слова, пристроил своего коня рядом. Он не шевелился до того, как в их сторону полетели арканы. Только тогда, молниеносным движением разрубив веревки прямо в воздухе, он поднял руку.

— Эй, Тасай, ты что, не узнал меня? — насмешливо крикнул он на общем. — Или забыл, что я сказал в прошлый раз?

Предводитель ахмузов резко натянул поводья, вздыбив коня, и пристально всмотрелся в путников. Потом, плюнув на землю, вбросил саблю в ножны и медленно подъехал поближе. Озадаченные таким поведением, его компаньоны сгрудились у него за спиной.

— Сумар приволок тебя на мой путь! — зло сказал предводитель. — Зачем ты испортил два хороших аркана? Ты знаешь, сколько сейчас стоит такая веревка из конского волоса? Тарсаки совсем обнаглели, дерут три шкуры!..

— С тебя, что ли? — все так же насмешливо поинтересовался Тилос. — Да ты хоть раз в жизни что-то честно купил? Продавал — да, а вот насчет покупок сильно сомневаюсь.

— Зачем ты меня позоришь перед людьми, э! — огорчился Тасай. — Чтобы я что-то продавал? Я не из тех жирных торговцев, что возят свои товары, нанимая для охраны других.

— А рабы? — усмешка внезапно ушла из голоса Тилоса. Теперь в нем звучали нехорошие нотки. Ахмуз невольно осадил коня. — Я предупреждал тебя: грабь сколько хочешь, это не мое дело, но если продашь еще хоть одного человека — пеняй на себя. Забыл? А ну стой на месте и отвечай! Ты знаешь, что не сбежишь!

— Я не продал ни одного человека, клянусь гневом Тинурила! — быстро проговорил ахмуз. — Я всегда помню твои слова! Честно...

— Ладно, — Тилос как-то обмяк. — Верю. Но нас ты хотел захватить в рабство.

— Нет, ох, нет! — замахал руками разбойник. — Я только проверил бы ваши переметные сумы. Лишний груз мешает думать о жизни, а потому я бы забрал его, но не весь. Я даже оставил бы вам достаточно денег, чтобы покупать корм коням и воду! Клянусь тебе, Пасах...

— Исчезни с глаз моих! — приказал Тилос. — У меня нет на тебя времени. И еще раз говорю: сегодня я не в настроении убивать. Но в другой день — берегись!

— Да, Пасах! — поспешно закивал ахмуз. — Я всегда помню твои слова!

Он развернул коня, и разбойники исчезли так же внезапно, как и появились.

— Пасах? — Элиза с удивлением посмотрела на Тилоса. — Почему он называет тебя Пасахом? И почему он так испугался? Вы знакомы?

— Как только меня ни называют и с кем только я ни знаком... — пробурчал Тилос, трогаясь с места. — Однажды он наскочил на караван примерно с тридцатью своими людьми. К его несчастью, там оказался я. Пришлось уложить половину, прежде чем он начал меня уважать и решил, что пора поискать счастья в другом месте. Потом он еще пару раз натыкался на меня. Однако плохо идут дела у парня...

Элиза тихонько хихикнула.

— И хорошо! — убежденно заявила она. — Всех ахмузов надо на кол пересажать!

— Надо-то надо, да вот только мало их стало. Значит, поживиться нечем. Плохой признак.

Тилос опять замолчал, и до вечера больше не откликался.

До границ Тапара они добрались через два дня после пожара в столице. По мере приближения к родным местам сердце девушки екало все чаще. Через три недели пути дубы и осины совсем вытеснили пальмы, начали попадаться вязы и даже кое-где березы. Деревья все еще росли небольшими группами среди пестрого разнотравья, цветущему по весеннему времени, но рощицы увеличивались в размерах, грозя со временем слиться в один сплошной лес. Вскоре путешественники наткнулись на первую землепашскую деревушку, скрывающуюся в укромной ложбине, заслоненной от дороги густым колючим кустарником. Элиза не заметила бы ее, если бы не Тилос.

Ближе к вечеру остановились на захиревшем постоялом дворе на окраине небольшого, огородов на двадцать, села. Хмурый хозяин после долгой возни на кухне сам вынес какую-то неопределенного цвета похлебку и несколько лепешек. В ответ на недоуменный взгляд Тилоса он только развел руками.

— Нет больше, — хрипло сказал он, почесываясь. — Ни за какие деньги. Сами пояса подтягиваем. Неурожай, будь он неладен. Дичь вот поблизости всю выбили, частью распугали. Караванов, опять же, с зимы почти нет — разбойнички пошаливают, и свои, и чужие. Вишь, работники все разбежались, хоть закрывайся. Сами-то откуль едете? Вроде на лицо наши, а одеты по-южному...

— С юга мы, папаша, — Тилос пододвинул Элизе миску с похлебкой. — Кушай, доча. Купец я, да только прогорел. Частью злые люди пограбили, частью проторговался, частью стража в Граше раздела. Не чаял уж с дочуркой до дома добраться, да Пророк миловал. Слава Солнышку, отцу родному, теперь, почитай, уже дома...

— А хорошие коняки-то, тарсачьи, — поскреб в затылке хозяин. — Таких золотых за три каждого продать можно. Ну ладно, комнаты ваши наверху, любую выбирайте. Спускайтесь тут к вечеру в залу-то, народ подтянется, поболтаете. Новостей нынче не так много, да и те одна другой хуже. Вот за пиво не обессудьте, пиво из всякой гадости варим, зерна лишнего давно уж нет.

— Спасибо, добрый человек, — отказался Тилос. — Думаю, спать мы сейчас завалимся. Завтра чуть свет дальше двинемся, жена, небось, заждалась уже. Да, и ты уж поставь кого за животиной-то приглядеть, не то сведут. А я не обижу.

— Поставить... — пожевал губами хозяин. — Ладно, сделаем. Есть у меня постреленок на примете. Только давай-ка тогда сразу расплатимся, чтобы с утра в потемках не шариться. Думаю, серебряная куна — в самый раз.

На лице Тилоса отобразилось изумление.

— Да ты с печи упал, любезный! — холодно сказал он. — Всемеро против обычного дерешь.

— Так времена такие! — развел руками хозяин. — Мой двор, почитай, единственный в округе, остальные позакрывались уже. И я закроюсь, если хоть что-то не заработаю. В сытый год за постой красная цена в медяк-полтора, а нынче совсем другая песня. Не обессудь, купец, да только меньше никак нельзя.

Несколько секунд Тилос молча смотрел на него, потом махнул рукой.

— Пророк тебе судья! — зло сказал он. — Был бы я один — плюнул бы да ушел, хоть в лесу заночевал бы. Твое счастье, что дочка со мной. Держи!

Он неторопливо отсчитал куну медными грошами, поглаживая каждый пальцами, словно не торопясь выпускать их рук. Хозяин сгреб мелочь в горсть и отошел.

— И про коней не забудь! — вдогонку напомнил ему Тилос. — А ты чего не ешь?

Элиза вздрогнула и посмотрела на него.

— Так ведь... тебе, — пояснила она недоуменно. — Я свою долю съела.

Похлебка на вкус оказалась весьма мерзкой, но на улицах Граша ей приходилось есть и не такое. Главное — жидкость оказалась горячей, и желудок блаженствовал, согреваясь уже забытым теплом.

— Да ладно тебе! — улыбнулся Тилос. — Мне-то по большому счету все равно, я ем только для вида. Сама-то не заметила разве? Доедай давай. Вот жук хозяин, а! Времена, значит, такие! Такому хоть какое время, а не заработает лишний грош — удавится от расстройства.

В следующие дни Тилос вдруг стал угрюмым и неразговорчивым. Во время езды его глаза стекленели, и он не реагировал даже на толчки в плечо. Элиза напоминала себе, что таким образом он разговаривает на расстоянии, но ей все равно становилось не по себе. В такие моменты она старалась придерживать лошадь и держаться чуть поодаль. Впрочем, иногда ее наставник приходил в себя и начинал рассказывать что-нибудь интересное. Элиза жадно вслушивалась в приключения Отряда, победившего самого колдуна Майно. Особенно она заинтересовалась говорящим летуном по имени Злобный Ых.

— И где он сейчас? — Ей страшно захотелось хотя бы посмотреть на диковинку. А вдруг они подружатся?

— Умер, — поджал губы Тилос. — После Пробуждения Звезд он прожил еще три года, и однажды утром не проснулся. То ли его вид не слишком долго живет, то ли не перенес ослабевания эфирного поля. Такие, как он — чисто волшебные создания, в прямом смысле слова.

— Но, может, есть еще и другие? — Элиза почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы. — Не может же он быть один такой в мире?

— После возвращения на Западный материк я чуть ли не первым делом обследовал место, где мы встретились. Пусто. Ни одного из разумных животных. На весь лесок нашлось одинокое летунье гнездо, покинутое много лет назад. Возможно, его родичи оставили те места, но, скорее всего, мы просто наткнулись на один из игровых пулов. Лесной житель вроде Заграта нашел бы себе в спутники волка или кабана, а наша вот партия обзавелась веселым летающим пустомелей. Очень жаль, конечно, что больше таких нет...

Элиза шмыгнула носом.

— А что случилось с остальными? — быстро спросила она, чтобы не разреветься от разочарования. — Ну, Ольга там, Заграт...

— Ольга с Загратом вернулись в родные края. Ольгу, несмотря на ее внебрачного ребенка, приняли хорошо. Всадники и жугличи сильно потрепали друг друга, и степи заметно обезлюдели, так что пенять ей на внебрачного ребенка от Теомира никто не стал. Ольгу сопровождал Хлаш, он и передал, что все в порядке. Заграт ушел в Орочий лес, и больше я о нем ничего не знаю. Как-то руки не дошли выяснить. Ну, а с Хлашем ты, может, еще лично встретишься.

Девушка вздохнула и пригорюнилась, но потом встрепенулась.

— Тилос, — робко поинтересовалась она, — а помнишь, ты сказал, что хорошо бы поссорить между собой тарсаков и гуланов? А почему ты не можешь так сделать? Если Тарона так тебя любит...

— Табу, — хмыкнул ее спутник. — Видишь ли, Эла, вся наша планета — одна большая уродливая конструкция, служившая исключительно целям Игры. Ее правила являлись чем-то вроде физических законов. Основная площадка — Восточный материк, а наш, Западный, оставался в резерве. А от резерва требуется полнокровие. От него также требовалось постоянное военное напряжение, но Игра не могла допустить, чтобы жители запасного материка вырезали друг друга раньше времени. Поэтому хотя стычки между южными племенами и случаются регулярно, в целом вопрос регулируются целым комплексом религиозных запретов. Последний раз табу обновилось примерно лет за тридцать или сорок до Пробуждения Звезд. Его форсификаторы уже почти не действуют, но жрецы по инерции продолжают следовать старой догме. Так что стравить тарсаков и гуланов сейчас практически невозможно. Вон, я тебе про падение Хамира рассказывал. Уж на что жугличи со Всадниками друг друга ненавидели, а и то полностью истребить друг друга не смогли. Отвели душу как следует, а потом разошлись и успокоились. Нет, пока пар может выйти через северный клапан, столкнуть тарсаков и гуланов нереально. Разве что я придумаю толчковое событие, что табу разрушит...

— Но разве на войну с Севером у них нет этого... табу? — Элиза озадаченно наморщила лоб.

— Нет. Здесь действовали другие механизмы. Постоянные налеты мелких отрядов в пограничных зонах — одно. Но собранное в кулак большое войско, неважно, южан или северян — совсем другое. Оно не могло покинуть свою территорию — из-за внезапной эпидемии или, скажем, из-за невиданной бури. Мелкие пакости друг другу устраивать, чтобы форму поддерживать — пожалуйста, а вот по-крупному схлестнуться — ни-ни. Но сейчас все изменилось. Социальные точки принуждения в виде мифов, табу, религий, традиций сохранились, а вот силовые, управляемые непосредственно Станцией, исчезли. Как результат — баланс резко нарушился, и всеобщая война внезапно стала реальностью. Если бы Игра окончилась штатно, Станция десятилетиями, а то и столетиями бы аккуратно убирала оставшиеся точки принуждения, но вместо нее случилось катастрофа.

Тилос хмыкнул.

— Вообще вокруг столько остаточных игровых точек, что, возможно, чем их вычищать по одной, проще уничтожить общество полностью и построить его с нуля. Похоже, Демиурги думают именно так. Потому и молчит Джао, что стыдно мне в глаза смотреть... Хаотизация, м-мать их за ногу! — внезапно взорвался он. — То, что минимум две трети населения населения сгинет, им безразлично! Умники... Восточный материк я на пару с Джао перестраивал, так и то за пять лет года население на двадцать процентов уменьшилось! Голод, разруха, эпидемии, локальные войны... А ведь там Камилл сидел — он хотя и сволочь, но балансировать на грани тотальной войны обществу не позволял никогда!

Элиза вздрогнула и сжалась в комок. Задавать новые вопросы как-то сразу расхотелось. Две трети населения сгинет? И княжества? И Граш? Ой, мама...

Еще несколько дней ехали дорогой, медленно превращающейся из степной в лесную. Поселений стало заметно больше. Тут и там попадались сторожевые посты. Кметы настороженно вглядывались в подорожную, которую непонятно откуда добыл Тилос, но пропускали без лишних вопросов. Деревья размахивали голыми ветвями под холодным зимним ветром. Однажды путешественники вспугнули чумазую озябшую до синевы девчонку лет семи. Сверкая тощими боками сквозь прорехи в платье, она резво нырнула в кусты, сжимая охапку каких-то веток. Тилос проводил ее ничего не выражающим взглядом.

— Народ начал кору обгладывать. Вот иллюстрация к нашему давешнему разговору, — заметил он вслух. — Начинается настоящий голод. Если к летнему солнцестоянию не поспеет нормальный урожай, народ вконец отощает. Скорее всего, быть голодомору. Кстати, Эла, чуть к востоку твоя родная деревня. Не хочешь заехать? Мы почти не теряем во времени.

— Нет! — Элиза помотала головой. Она уже раздумывала, как вести себя, если случится проезжать мимо бывшего дома, и так ничего и не решила. — Лучше не надо. Потом...

— Как хочешь. Но другой возможности может не представиться. Мы оказались в сердце шторма, который, возможно, разрушит мир до основания, и прошлое уходит безвозвратно. Так точно не хочешь?

— Нет! — девушка сердито тряхнула волосами. — Не хочу. Тут мне не дом. Я уже и забыла все. И потом, они гнались за мной, хотели убить меня! Я их ненавижу!

— Не все гнались за тобой и не все желали твоей смерти, — заметил Тилос. — Я бы сказал — почти никто. Храмовники и их прихлебатели — вот и всё. Но дело твое.

— Нет! — девушка сердито сжала губы. — Пусть себе... Я им никто, и они мне никто! Тилос...

— Да, котенок? — вопросительно взглянул на нее тот. — Хочешь что-то спросить?

— Да... — Элиза смущенно посмотрела на него. — Что ты... что мы хотим сделать? Куда мы едем?

— До недавнего времени мы ехали в Саламир, — пояснил Тилос. — Но сейчас там делать нечего. После пожара...

— Пожара? — удивилась девушка. — Какого пожара?

— Два дня назад Саламир сгорел почти полностью. Столица сейчас — одно большое пепелище. Выгорела ее большая часть, сохранились только заречные посады да часть нижнего города. Князь Каралет погиб.

— Ого... — Элиза попыталась понять, чувствует ли она жалость к городу, куда целую вечность назад отец возил ее на ярмарку. Нет, никаких чувств. Хорошо бы главный храм княжества тоже сгорел вместе со всеми попами! — И что дальше?

— А дальше все интереснее, — хмыкнул ее спутник. — Я-то намеревался предупредить советников князя, помочь наладить оборону... Надежды, что меня послушают, мало, но все же... Теперь там делать нечего. У Семлемена кишка тонка справиться со мной в подковерной борьбе, но попытаться прикончить меня или как-то напакостить — пожалуйста. В свое время, видишь ли, я довольно глупо с ним поссорился. Наверное, стоило сразу убрать его и заменить кем-нибудь поразумнее, но... Прошлого не воротишь. А зря рисковать твоей головой мне не хочется. Поэтому ты временно поживешь у одного... человека.

— А ты? — Элиза почувствовала, как ее сердце упало. — Ты опять меня бросаешь?

— Тебя бросишь... — Тилос улыбнулся, и девушка почувствовала, как ее настроение снова поднимается. — Нет, просто оставлю ненадолго. Пара недель, не больше. Мне нужно разобраться с троллями.

— С троллями? — Элиза аж приподнялась на лошадиной спине. — Тилос, Тилос, пожалуйста, возьми меня с собой, а? Ну пожалуйста! Я тоже хочу посмотреть на настоящего тролля!

— Нет.

Услышав в голосе Тилоса непреклонные нотки, Элиза моментально заткнулась. Она уже научилась разбирать, когда можно немного поканючить, а когда стоит замолчать. Сейчас настаивать явно не стоило. Она тяжело вздохнула и сердито уставилась в холку коню.

— Не расстраивайся, Эла, — мягко попросил Тилос. — Там, скорее всего, придется быстро и далеко ходить и много драться. Речь о тролличьих междоусобицах, тебе в них встревать совершенно незачем. Увидишь ты еще живого тролля, обещаю, но попозже.

— Ага, как же... — пробурчала девушка, но тут же встрепенулась. — А что за междоусобица?

— Ох, любопытная ты наша! — рассмеялся тот. — Ничего особенного. Десять лет назад Народ — так предпочитают называть себя тролли — принял решение: не вмешиваться в дела людей. Большинство погибло вместе с Тролличьими островами, а выживших оказалось слишком мало, чтобы рисковать войной на уничтожение. Народ — страшные бойцы, особенно сейчас, когда больше нет магии, но пятьсот к одному — не лучшее соотношение сил. Поэтому они отозвали всех, кто работал наемными охранниками, и ушли на северо-западное побережье неподалеку от бывшей Талазены. Там, в прибрежных лесах и на морском мелководье, можно заниматься промыслом и охотой, а на высоких прибрежных скалах цунами троллей не достают. Опять же, кругом болота, куда людям не очень-то удобно соваться. Теперь они выжидают, чем все кончится. Идущие по Пути старших братьев иногда общаются с людьми, но в целом Народ ушел в глухую изоляцию.

— И что теперь? Что за междоусобица? — Элиза почувствовала, что ее недавняя сонливость словно испарилась. — Они хотят нового князя на правление выкликнуть? Или что?

— У них нет князя. Совет старейшин решает все вопросы, а представителей туда выбирают общим голосованием в поселениях. Дело в другом. Ты помнишь, что такое Путь?

— Ну... — девушка нахмурилась. — Тролли так в богов верят, да?

Тилос захохотал.

— Чему тебя только Мира учила? — сквозь смех спросил он. — Ох ты, знаток... Тролли не верят в богов и духов. У них в старом, ритуальном, языке и слов-то таких нет. Путь — он еще называется Путь безмятежного духа, но сегодня его редко именуют полностью — учение, основанное несколько тысяч лет назад легендарным Мореходом Усимбеем, выведшим Народ из дикости и научившим его, как воспитывать детей, чтобы... Долгая история, в общем, но главное вот что. Все тролли в той или иной степени идут по Пути. Достигших определенной степени просветления называют матхами, еще более высокой — матха-омами. Зачастую они работают разведчиками и дипломатами, общаясь с людьми и орками, собирая сведения о происходящем. Путь учит жить в согласии и гармонии с окружающим миром. Вообще говоря, он отрицает войну и насилие. Идущие по пути даже владеют особой борьбой, в которой против нападающего используется его же сила. Конечно, неправда, что тролль не может треснуть тебя кулаком по башке — еще как может, да так, что мозги из ушей полезут. Но, как правило, в нападении ты навредишь себе настолько, насколько хотела навредить врагу. Да ты сама знаешь — несчастную тарсачку в гостях у Тароны ты бросила именно тролличьим приемом.

— Ага, — кивнула Элиза. — Бараташ рассказывал.

— Именно. Но звериное начало в троллях по-прежнему очень сильно. Давно в прошлом мне пришлось столкнуться с так называемым Путем превосходящих. В общем и целом, Превосходящие считают, что люди и орки слабы, а потому должны подчиняться Народу. Я вовремя заметил нежелательное направление, пока оно не успело набрать силу. К сожалению, я не умею ставить ментоблоки троллям, у них совсем другая, чем у людей, нервная система. Психофизиология сильно отличается, я с такой работать не умею. Пришлось прожить среди Народа лет пятнадцать, доказывая, что Превосходящие неправы, заодно занимаясь дурацкими философствованиями. Поэтому не смотри круглыми глазами, если вдруг кто назовет меня Хол-аз-Гуштымом.

Тилос помолчал, раздумывая.

— Вероятно, тебе придется столкнуться с троллем по имени Хлаш. Тем самым матхой Хлашем Дэрэем, про которого я тебе рассказывал — теперь он уже матха-ома, один из самых известных и уважаемых среди Народа Западного материка. Тридцать лет назад под влиянием Майно Путь превосходящих снова начал набирать силу. Хлаш справился с ними просто и изящно, совершенно в стиле Безмятежного духа. Он просто превратил Превосходящих в Старших братьев. Не править людьми железной рукой, а учить их как младших, но способных — вот его идея. Гениальный ход. Я бы, честно говоря, не додумался. К сожалению, землетрясения и цунами уничтожили население Островов до того, как Путь старших братьев успел войти в силу, а Путь превосходящих — умереть окончательно. И сейчас предводитель оставшихся Превосходящих по имени Клатт, похоже, решил, что для эффективного вмешательства самое время. Учитывая, что по части стратегического планирования тролли мало уступают даже мне, я даже боюсь предполагать, что из его затеи выйдет. Их нужно остановить, и немедленно. В нынешних условиях это означает кровь. Много крови. Тебе незачем ввязываться в драку, и потому ты останешься с моим человеком.

— Но я...

Закончить Элизе не дали. Дорога как раз проходила через густой лес, ее извивы уже в десятке саженей скрывались за стеной могучих, в обхват, берез. Внезапно девушку хлестнуло страхом, и тут же лесную тишину прорезал громкий свист. Из-за деревьев, спереди и сзади, бешеным аллюром вынеслись вороные, как ночь, кони — пять, восемь, пятнадцать... Лица закутанных в черные плащи всадников скрывались за берестяными личинами, вымазанными сажей. Руки сжимали кистени и булавы. За спинами некоторых сидели лучники.

Всадники неслись в полном молчании. Не звякало железо уздечек, не слышались боевые вопли. Элиза почувствовала, как по спине ползут капли холодного пота.

— На землю, быстро! — свистящим шепотом приказал Тилос.

Девушка, не раздумывая, спрыгнула с коня — за мгновение до того, как ее накрыли сразу две метко брошенные сети, отороченные свинцовыми шарами. Она сделала шаг, другой, силясь сбросить ловчую снасть на землю, но безуспешно. Один из всадников небрежно толкнул ее ногой, и Элиза, запутавшись, рухнула в грязь, едва успев сгруппироваться.

Тилос, однако, повторил свой трюк с рассеканием веревок еще в полете.

— Остановитесь, несчастные! — взвыл он страшным голосом, привставая на лошадиной спине, когда остатки сетей бессильно соскользнули с него. — Остановитесь, или страшно пожалеете!

Его вскинутую вверх руку окружило голубоватое сияние. Всадники отпрянули назад. Лучники соскочили с крупов и рассыпались, беря его на прицел.

— Остановитесь! — продолжал вопить Тилос не своим голосом. — Или я заколдую вас навеки, превращу в лягушек, погань болотную!..

— Ну, попробуй, колдун! — из ряда ощетинившихся копьями налетчиков неспешно выехал один, на гнедом в яблоках коне. Единственный из всех, выехавший носил на голове шлем с глухим забралом. — Попробуй! Я, боярин Меший, не боюсь твоего колдовства. Славная, однако, попалась добыча, а, ребята? — Он гулко захохотал. — Ловили беспошлинных купцов, а наткнулись на крупную рыбку. Клянусь правой рукой, попы отвалят мне за них не так уж и мало! Ну, колдун, давай, заколдовывай. Или врешь ты все, и не колдун ты, а просто конокрад, а? Тогда я тебя прямо здесь и закопаю...

Боярин не спеша освободил из ременной петли кистень и демонстративно покрутил им в воздухе. Элиза задыхалась от бессильной злости, червяком ворочаясь в холодной луже и пытаясь выпутаться из сетей. На ее жалкие попытки освободиться обратил внимание один из всадников. Он неспешно опустил копье и легонько кольнул девушку в спину. Та замерла. Почему Тилос ведет себя так странно? Что за дурацкое представление? Колдунов ведь сжигают!..

— Стой! Отойди! — в голосе Тилоса проскользнули панические нотки. — В последний раз предупреждаю тебя...

— А иначе что? — боярин неторопливо откинул забрало и поскреб пальцем где-то под седеющей бородой. — В лягушку превратишь? Давай, валяй. Я до пяти досчитаю. Не превратишь — пеняй на себя. Раз...

Тилос бросил на всадников затравленный взгляд. Сияние вокруг его руки давно угасло. Он направил на боярина палец: руку колотила крупная дрожь.

— Два... — Меший широко ухмыльнулся. Шипастый шар булавы свистнул перед мордой лошади Тилоса, и та, всхрапнув, едва не сбросила седока наземь. — Три...

С пальца Тилоса соскользнула голубоватая молния, с легким треском ударившись в металлическую бляшку на груди кожаного доспеха боярина. Тот, наклонив голову, с интересом исследовал пластинку, на которой не осталось ни малейшего следа.

— И все? — разочарованно спросил он. — Н-да, братец, лучше бы ты конокрадом сказался. Петля все же быстрее костра. Ну да сам виноват. А-ха! — неожиданно рявкнул он, бросая своего коня вперед. Лошадь Тилоса с перепугу встала на дыбы, и тот неловко соскользнул с нее, плашмя упав в грязь рядом с Элизой.

— Молчи и терпи, — быстро шепнул он под обидный хохот окружающих. — Я не смогу прикрыть тебя от десятка лучников!

Несколько всадников, сунув копья в чехлы возле седел, соскочили на землю. Один из них несильно пнул Тилоса в голову. Тот дернулся, его глаза закатились.

— Эй, Каманил, — недовольно окрикнул его боярин. — Чего балуешь? За мертвое мясо попы ни копейки не дадут. Тогда я, пожалуй, тебя им продам заместо колдуна.

— Так надежнее, — проворчал Каманил. — Не то наколдует еще чего-нибудь. Да ничо, боярин, я умеючи. Авось не сдохнет.

Он перевернул обмякшего Тилоса на живот и принялся сноровисто вязать ему руки за спиной. Другой спешившийся рывком поставил Элизу на ноги и принялся ее ощупывать. Девушка взвизгнула и попыталась укусить его. Тот отпрянул от неожиданности.

— Глянь-ко, баба... — пробормотал он. — Слышь, боярин, колдун-то с собой, гляди, девку тащил. Токмо она в штанах чего-то, не по-людски...

— Баба? — удивился Меший, легко спрыгивая с седла и подходя к Элизе вплотную. — Смотри-ка, действительно, баба, только морда не наша. Небось из Граша дикарка какая-нибудь... Эй, ты! — он больно постучал девушку по голове пальцем в боевой перчатке. — По-человечески говоришь? Аль только тары-бары по-своему?

— Сам ты тары-бары! — яростно сказала ему девушка. — Чучело вонючее! Козел безрогий! Чтоб тебе блевалось без передыху, бочонок пивной! Чтоб ты ногу сломал на ровном месте!..

Тяжелая оплеуха заставила ее замолчать.

— Своя, местная, — спокойно констатировал боярин. — Еще раз пасть без разрешения разинешь — язык проглотишь. Отвечай живо, кто такие и куда ехали?

— Ничего я тебе не скажу, жирдяй! — гордо ответила Элиза, внутренне сжимаясь в ожидании новой оплеухи.

— Гляди-ка, смелая... — Меший в раздумье качнул головой. — И ведь не боярыня, не княгиня, а язык без костей. Откуда ты взялась, такая задорная? Али не знаешь, кто я?

— Бурдюк с дерьмом! — ощерилась девушка. — Хочешь, дырку в брюхе проделаю, чтобы вывалилось, авось бегать легче станет!

— Боярин, глянь-ка! — Каманил распрямился, протягивая командиру развязанный кошель Тилоса. — Золото, однако. Чистое золото...

Боярин рассеянно глянул в его сторону.

— Хорошо, что золото, — одобрил он, засовывая кошель за пазуху. — А вот откуда оно у колдуна-побродяги, мы еще выясним. Свяжи-ка и девку покрепче. Отмоем в бане — увидим, кто такая.

— Нельзя, хозяин, — буркнул Каманил, откидывая личину на темя. — Храм велел всякого колдуна и ведьму немедля им сдавать, самим допросов не чинить. А как бы девка сама ведьмой не оказалась. Я против храмовников не пойду, слишком много силы они забрали в последнее время. Каралет помер, теперь Семлемен главный, а он церемониться не станет...

— Семлемен... — скривился боярин. — Удавил бы этого попа собственноручно! Да только не дрожи коленками, вояка. Колдуна, ладно уж, сразу монахам сдадим, пусть жгут или там четвертуют. А девку себе заберем, она-то, наверное, не колдунья.

Меший отвернулся от Элизы и вскочил в седло.

— По коням! — резко скомандовал он. — Пленников через седла перекинуть, а с конями их поаккуратнее. Хорошие кони, и уж точно не колдовские. И уходим рысями, не приведи Пророк на дозор храмовников наскочим...

В течение часа Элиза болталась поперек конской спины, в бессильной ярости кусая крепкий кляп и стараясь не слишком биться о жесткий лошадиный бок и переднюю луку седла. Запомнить дорогу оказалось невозможно — отряд уходил диким лесом, петляя звериными тропами. Заломленные за спину руки немели, пальцы уже не чувствовались. Когда ее грубо сбросили на землю, голова закружилась так, что девушка с размаху упала на землю, сильно ударившись плечом о какое-то корыто.

Вокруг спрыгивали с коней копейщики и лучники, уже избавившиеся от личин. Крепкие угрюмые мужчины, чернобородые, с обрезанными под горшок волосами, они деловито расседлывали лошадей, не обращая никакого внимания на пленников. Боярин стоял неподалеку и тихо беседовал с изможденным монахом в серой рясе с желтой Колесованной Звездой на груди и на глубоко надвинутом клобуке. Монах по большей части молчал, лишь изредка кивая и хмыкая, его горящие фанатизмом глаза не отрывались от по-прежнему неподвижного Тилоса, бесформенной грудой валяющегося на земле. Наконец он поднял руку и медленно осенил пленников знаком Звезды.

— Грешники предстанут перед нашим Отцом, пройдя через очистительный жар котла! — наконец неожиданно звучным голосом заявил монах. — Боярин Меший, ты оказал Церкви поистине неоценимую услугу, и за то получишь награду. Однако спутницу колдуна тоже должно осмотреть на предмет колдовства...

— Да знаю я, как вы их осматриваете! — рявкнул боярин. — Груда мяса получается, а не человек! На кой она мне, в клочья располосованная? Брат Куарий, как человека тебя прошу...

— Се не человеков дело, но Отца нашего небесного! — взревел в ответ монах, сверкнув глазами. — Ворожею да не оставляй в живых, так говорится в писаниях святого Карима! Праведник же, безвинно пострадавший, займет свое место у престола Отца-Солнца и получит сторицей за свои страдания! Но девка, — закончил он уже спокойнее, — даже если не колдунья, по доброй воле шла с колдуном, а потому подлежит наказанию.

— От принесло же тебя не вовремя! — боярин закашлялся, гулко прочистил горло и сплюнул. — Да накажу я ее по-своему! Не волнуйся, брат Куарий, ох, накажу...

Он со значением подмигнул собеседнику. Несколько обернувшихся на разговор гридней захохотали.

— Хорошо, — согласился монах после недолгого колебания. — Я не чувствую в девке злой силы. Ты, боярин, оказал храму услугу, а потому заслуживаешь награды. Можешь оставить потаскуху себе. Но мне сейчас же потребуется телега, чтобы доставить колдуна в надежное место для следствия... ап!

Последнее междометие невольно вырвалось у него, когда Тилос, только что неподвижно лежавший в нескольких шагах, вдруг оказался рядом и подсек монаха на землю. Падая, тот неловко взмахнул руками и с размаху ударил Мешего по лицу тыльной стороной ладони, разбив тому губы в кровь. Не ожидавший такого боярин попятился, судорожно прижав руку к лицу. Тилос, стряхивая с себя порванные путы, шагнул ему за спину и приставил к боярскому горлу его же собственный кинжал.

— Поговорим, воитель? — вкрадчиво предложил Тилос. — Или думаешь, что кинжал у меня в руке так же бессилен, как и молния? Хочешь проверить?

Несколько мгновений Меший хватал ртом воздух, не в силах пошевелиться. Его люди похватали копья и луки и быстро скучились вокруг прикрытого боярским телом Тилоса. Нападать, впрочем, не решались. Монах ворочался на земле, кажется, еще не поняв, что произошло.

— Чего ты хочешь? — наконец хрипло спросил Меший. — Тебе не уйти, колдун, даже когда ты перережешь мне глотку...

— Если я перережу тебе глотку, — поправил его Тилос. — А этого я пока делать не собираюсь... если ты или твои люди меня не вынудят. Не глупи, боярин, и останешься жив.

— А ты сдохнешь! — прохрипел Меший. — Уж я об том позабочусь...

— Прежде всего прикажи своим людям бросить оружие.

Воспользовавшись всеобщим замешательством немного пришедшая в себя Элиза стала потихоньку отползать в сторону. Это оказалось ошибкой. Каманил, бросив взгляд в ее сторону, подскочил к ней и за волосы поставил на ноги. Потом, в свою очередь приставив нож к ее шее, он гаркнул:

— Эй, колдун! Глянь сюда! Сейчас твоя шлюха улыбнется второй улыбкой, если не отпустишь боярина!

— Чего? — вслух удивился Тилос. — Слышь, боярин, как-то твои люди замысловато болтают. Ты их, никак, из попов набираешь? Ты, парень, можешь ее хоть на кусочки резать, мне-то что? Приблудная она... Или нет! — внезапно воскликнул он. — Ну-ка, быстро веревки на ней разрежь и сюда ее. Она мне еще пригодится.

— Я щас ей глотку разрежу, а не веревки, — угрюмо посулил Каманил.

— Давай, — пожал плечами Тилос. — А я режу глотку твоему хозяину. Потеха так потеха!

— Каманил, дурак! — рявкнул боярин. Он слегка пошевелился, и кинжал Тилоса оставил кровавую царапину на коже. — Брось девку, пусть идет сюда! Чего хочешь, колдун?

Брат Куарий, что-то бормоча под нос, попытался подняться на ноги, и Тилос с силой пнул его в живот. Монах перекувыркнулся и снова грохнулся на землю.

— Вот так, — спокойно сказал Тилос. — Расслабься, боярин Меший, и подумай, что с тобой сделает Церковь, если их человек неожиданно откинет копыта у тебя на дворе? Боюсь, их не устроит сказка о ловком колдуне, одурачившем твоих людей и тебя самого в придачу. Твои бандитские выходки и так терпят лишь до первого прокола. Смерти же дознатчика тебе не простят.

— Да кто ты такой, духи тебя сожри? — изумился боярин. — Что тебе надо?

— Так ведь ты от меня что-то хотел, — напомнил Тилос. Он кивком головы указал развязанной Элизе на ворочающегося монаха. Та, поняв команду, села на него сверху, непослушными онемелыми руками прижимая к земле. — Я здесь не по своей воле. Теперь слушай. Мне нужно срочно поговорить с братом Семлеменом. Саламир сгорел, и теперь я не знаю, где искать Настоятеля. Ты заинтересован в том, чтобы сдать меня Храму живым и получить награду. Пусть, мне все равно. Главное, что наши интересы совпадают. Ты понимаешь меня, боярин?

— Зачем тебе верховный поп, колдун? — недоверчиво поинтересовался боярин. Он уже оправился от неожиданности. Элиза видела, как бегают его глаза. — Тебя же сварят...

— То мои проблемы, как ты верно заметил еще в лесу, — Тилос снова уколол его острием. — Ты понял, что у нас один интерес в деле?

— Ну, понял... — прошипел Меший. — И что дальше?

— А дальше я собираюсь тебя отпустить, — спокойно ответил Тилос. Он выпустил кинжал и мягко отступил назад. Секунду боярин стоял неподвижно, потом резко развернулся, ощупывая горло и бешено взглянул на Тилоса. Тот скрестил руки на груди.

— Не вздумай приказать прикончить меня, — невозмутимо сказал он. — Тебя убить я всегда успею. А если и не успею, то денег ты не получишь. Что там Княжья Правда говорит о нерадивых сыновьях, закладывающих вотчины за ради игроцких долгов?

— Ты слишком много знаешь, колдун! Хотел бы я знать, откуда... — просипел боярин, растирая пальцами тонкую струйку крови из пореза. — Но я не убью тебя... пока не убью. Я сдам тебя попам, а потом, если отвертишься от злой казни, найду и разорву конями. У меня везде глаза и уши! Понял, ты, смерд?

— Значит, договорились, — обаятельно улыбнулся ему Тилос. — Эла, пожалуйста, отпусти незадачливого брата Куария. Вдруг он нам еще пригодится?

Дальнейшее Элиза запомнила плохо. В голове все кружилось. Заледеневшее в мокрой одежде на промозглом ветерке тело почти не слушалось, а губы запеклись от жажды. Какая-то баба неласково сунула ей сухое платье на местный манер — бесформенный балахон до пят с длинными рукавами. Девушка напялила его на себя прямо поверх штанов и рубахи. Она не понимала, что происходит, почему Тилос позволил так легко захватить себя в плен и главное — зачем им встречаться с попами. Брат Куарий куда-то исчез и на дворе не показывался, но его ненавидящий взгляд неотрывно преследовал ее, высохшее лицо с торчащими зубами маячило перед глазами. Она смочила губы из лошадиного желоба и сжалась в комочек в каком-то углу.

Потом их с Тилосом долго везли в тряской телеге. Тилос осторожно обнимал ее за плечи, кутая в какую-то мешковину, но Элизу все равно била крупная дрожь. Голова плыла, окружающие всадники превращались в каких-то чудищ о трех головах. Изо рта брата Куария, немигающе следящего за пленниками из другого угла телеги, лезли длинные клыки, как у злых пустынных духов. Пару раз Тилос совал ей в рот что-то тошнотворно-горькое и не позволял выплевывать. Отвратительная отрыжка отдавала в нос, тошнота подступала к горлу, тело ломило, словно избитое. Пальцы Тилоса, осторожно прикасавшиеся ко лбу, казались ледяными.

Потом холод пропал. Ее везли на лобное место, каменный столб обвивали закопченные цепи, а хворост ярко пылал в костре, обжигая кожу. "Не надо...", — пыталась стонать она, но ее не слушали, грубо тащили и пихали, бросали в костер, били по голове кочергой. Змей с Бычком озабоченно склонялись над ней, Белка, веселая и красивая, призывно махала рукой из-за тына, а Крысеныш строил ей рожи, выходившими особенно страшными из-за рассеченной до кости щеки.

— Ишь ты, как горит! — озабоченно сказал кто-то над головой. — Никак, лихорадку девка подхватила. Эй, сестру Камию сюда, живо, да проследите, чтобы у кровати кто-то дежурил. Сбежит ведьма — шкуру спущу. Ну, а колдуна в холодную, да цепи-то на него наденьте, окаянные!

— Не торопись, святой брат, — холодно сказал ему Тилос. — Лишнее усердие тоже не всегда к спеху. Девочку закутать, обильное теплое питье, настой ромашки с кривозубкой четырежды в день. Над паром греть не вздумайте, тем паче в баню таскать.

Он проводил взглядом обмякшую на руках монахинь Элизу и повернулся к встречающему. Тот, явно опешив, стоял перед телегой, хлопая глазами. Брат Куарий подскочил к нему и начал быстро что-то втолковывать, тыча пальцем в Тилоса. Встречающий монах попеременно глядел то на Куария, то на Тилоса, явно сбитый с толку уверенной повадкой колдуна.

— Боярин! — Тилос поспешил воспользоваться его замешательством. — По дороге назад заедешь на постоялый двор. Там тебя ожидает...

— Да чтоб ты сдох! — взорвался так и не слезший с седла Меший. — Ты мне еще указываешь? Я тебя сейчас на куски порублю, дабы неповадно было...

— Утихомирься! — приказал Тилос. — Денег тебе за меня не заплатят. Не в первый раз я с братом Семлеменом встречусь. Хотел бы он — давно меня в масле вскипятил. На постоялом дворе тебя ждет... хм, посылка. Там — награда за труды. Я с тобой еще поговорю, но сейчас не до того. И забудь про большую дорогу. Пусть нынешний раз окажется последним. Иначе найду и сверну шею, никакие гридни меня не остановят.

Не дожидаясь, пока красный как рак боярин решит, стоит ли ему рубить на части наглеца, Тилос повернулся к монахам.

— Брат Тупас — я правильно расслышал твое имя?

Монах недоуменно кивнул и на всякий случай быстро поклонился знаку Колесованный Звезды на часовенке. Шел час вечерней молитвы, и оттуда доносились неспешные перезвоны малого колокола, должные отгонять зло и призывать верных на молитву. Заунывно вопил муэкан. Чужак, колдун по уверению боярина и святого брата, держался мало как не князь, и монах не совсем понимал, как себя вести.

— Брат Тупас, мне немедля нужен конь. Брат Семлемен в Малаховке, и мне нужно с ним поговорить. Срочно.

— Да откуда ты то ведаешь, колдун? — удивился немного пришедший в себя боярин. — Сам же говорил, что не знаешь.

— Теперь знаю, — отрезал Тилос. — На твоем месте, боярин, я бы поторопился забрать награду и отправляться восвояси. Я пришел с Юга с дурными вестями. Скоро на Тапар обрушится шторм, и лучше готовиться к нему заранее.

— Так ты... гонец? — поразился Меший. — Что ж ты сразу не сказал? Однако ж и нахал ты, для гонца-то...

— Я не гонец. Да и ты на лесную дорогу вышел не для разговоров.

И тут отирающийся неподалеку брат Куарий решил проявить себя.

— Ведьмак! — взвизгнул он, вытягивая в сторону Тилоса тонкий длинный палец. — Ты хочешь навести морок и сбежать от гнева Отца нашего! Не выйдет! На костер тебя, прямо здесь и сейчас! Брат Тупий, зови стражу, вяжи самоз...

Тилос шагнул вперед и коротко ударил его под дых. Вопль монаха захлебнулся на полуслове. Кряхтя и хватая воздух, он опустился на землю.

— Я оставляю на твое попечение девочку, брат Тупий. У нее горячка, но она поправится. Я постараюсь забрать ее в ближайшее время, но обещать не могу. Присматривай за ней и не отпускай, буде она куда соберется. А теперь коня мне, быстро!

Боярин Меший, уже окончательно пришедший в себя от неожиданных поворотов судьбы, молча наблюдал, как его бывший пленник, отстранив конюха, с нечеловеческой скоростью седлает лошадь. Он явно о чем-то размышлял.

— Боярин, — тихо спросил его неотлучный Каманил, — так уйдет ведь? Ровно как и в самом деле морок на всех навел... Может, его того... кистенем, пока не утек? Колдун ведь, точно говорю, колдун!

— Не надо, — так же вполголоса откликнулся Меший. — Девка его никуда не денется. Видел я, как он в телеге в глаза ей заглядывал. То ли папаша он ей, то ли еще какой родич. Авось не бросит...

— А вдруг он брешет насчет постоялого двора? — не унимался гридень. — Даже если он большой человек и верных людей здесь имеет, когда он успел слово передать? Нет, сбежит, как есть сбежит!

— Ну, значит, судьба у меня такая, — скривился боярин. — Чувствую я — непрост парень, ох, непрост! Хоть и колдун, но точно не смерд и не холоп какой. Видел, как командует? Нет, скверный из меня тать лесной получился... Все, хватит с судьбой играть. Займу еще денег у свояка, долговую записку выкуплю — и хорош. — Он проводил взглядом бешеным галопом вылетевшего со двора всадника. — Да и поздно сейчас рассуждать. Знаешь, парень, способный так хрена в рясе приложить, мне точно нравится. Только вот что, Каманил, домой покуда не поедем. На постоялом дворе и остановимся. Пошли домой кого-нибудь с вестью да наряди пару людей на пост, за монастырем приглядывать. Еще и в самом деле девка сбежит. А как она меня в лесу чихвостила, а?

Впавший в полный ступор брат Тупас растерянно переводил взгляд со стонущего Куария на непонятно от чего гогочущего в голос боярина.

Настоятель саламирского Храма и временный правитель княжества Тапар брат Семлемен нервничал. Он сидел за кривоногим столом в келье захолустного монастыря и раздраженно барабанил пальцами по столешнице. Хотя храмовые постройки в Саламире и удалось отстоять от огня, отделавшись малым уроном, оставаться в столице казалось небезопасным. Бездомная чернь, того и гляди, могла заняться грабежами, и рисковать явно не стоило, ох, не стоило... Проклятье! Настоятель грохнул кулаком по столу и зашипел, всадив под кожу занозу. В такое время приходятся болтаться в глуши, куда и голубями донесения не очень-то пошлешь за неимением тренированных птиц. Тупые гонцы, словно сговорившись, плутают по расплывшимся по весеннему времени дорогам, и управлять княжеством решительно невозможно. Нет, так дальше продолжаться не может, все-таки придется рискнуть и возвратиться...

Деликатный стук в дверь вырвал Настоятеля из тяжких размышлений.

— Да! — рявкнул он, поворачиваясь ко входу. Брат Перус неслышно проскользнул внутрь, кажется, через щелку, недостаточную и для змеи, плотно прикрыв за собой створку.

— Он прибыл, — сообщил секретарь почтительным шепотом.

— И кто же такой таинственный человек, ради которого брат... Та... Ты...

— Брат Тупус, — подсказал секретарь.

— Да, Тупус, — раздраженно отмахнулся Настоятель. — В общем, ради которого он пошел на преступление против веры?

Брат Перус замялся.

— Он... в общем, он — наш давний знакомый... Шупар...

Брат Семлемен вскочил на ноги так, что трехногий табурет отлетел в сторону.

— Я мог бы догадаться! — пробормотал он. — Ах ты, дерьмо Пророка, как не вовремя... Откуда его духи принесли?

— Осмелюсь заметить, что стража вряд ли сможет удерживать его долго, — напомнил секретарь.

— Ну так проведи его сюда! — гаркнул Семлемен. — Только... только дай мне немного времени, чтобы с мыслями собраться. Ну, там коридорами поводи или еще что придумай...

— Исполню, — поклонился секретарь и мышью исчез за дверью.

Настоятель заходил по комнате. Итак, Шупар, он же Филька, он же Егаш, смотря с кем общается. Тебе не нужен архив, не нужны объемные досье, чтобы вспомнить мельчайшие детали, касающиеся южного посланника. Думай быстро, но четко. Без паники. Вот он, тот самый случай. Вот то, что, возможно, поможет выкрутиться. Вопрос лишь в том, на кой ляд ему сдалась девчонка. Насколько она ему нужна? Личная ли то слабость, что безуспешно пытались нащупать дознатчики Храма? И что, самое главное, нужно ему самому, что он явился сюда в такой спешке? Неужто южане пронюхали про готовящийся удар? Ах, сколько бы я дал, чтобы узнать, кто же в Граше все-таки стоит за пронырливым ублюдком!.. Великий Скотовод? Или Хотанец пытается вести самостоятельную игру? Тарона? Зур Харибан? Или кто? Кугарос, Ругер, ар-Зибарон, Табаронг и прочие — слишком мелкие сошки, чтобы заставить работать на себя такого человека. Кто?!

Гость не стал утруждать себя стуком. Он просто распахнул противно заскрипевшую дверь и ступил в комнату, не обращая внимания на суетящегося вокруг брата Перуса.

— Приветствую благочестивого брата Семлемена! — хриплым резким голосом произнес гость. — Извини, что так бесцеремонно, но время не терпит. Гроза на подступах...

— Приветствую тебя, о посланник Граша! — Настоятель даже не повернулся от узкого окна, открывавшего дивный вид на полоску пустынного по зимнему времени огорода. — Мне доложили о твоем появлении. Могу ли я поинтересоваться, с какими грозными вестями ты появился сегодня?..

— Хватит игр, Семлемен! — оборвал его пришелец именем Шупар, он же Филька, он же Егаш, Пасах, Софар, а также владелец еще многих имен, что сейчас и не упомнить. — За мной не стоит никто. Я сам по себе, и сегодня мои вести не из тех, от которых можно отмахнуться. Пришло время тебе поднимать войска. Только война окажется совсем не такой, как ты планировал...

— Откуда тебе знать, Шупар, что я планировал? — Настоятель властно поднял руку. Его украшенная смарагдами золотая Колесованная Звезда блеснула в хмуром свете от оконца. — Выходит, ты лгал мне...

Гость, оттолкнув секретаря, размашисто шагнул к нему и вытянул руку. Настоятель успел изумиться, почувствовав, как его ноги отрываются от пола, но изумление тотчас же ушло, сменившись удушьем и страшной болью в горле. Он попытался крикнуть, но из сдавленной железной рукой глотки вырвался лишь невнятный хрип.

— Заткнись, придурок! — зло сказал ему гость. — Еще раз повторяю — у меня больше нет времени на игры. Сейчас я поставлю тебя на пол. Если попытаешься кликнуть стражу, капитулу тапарской Церкви придется выбирать нового Настоятеля. Усек?

Рука Тилоса разжалась, и Настоятель упал с высоты самое малое в локоть. Он не удержался на ногах и, неловко взмахнув руками, повалился на пол. Сбитые чернильница-непроливашка и медная подставка под перья загрохотали по полу. В дверь просунулась встревоженная морда стражника, неловко сжимающего заметно ржавую алебарду. Он встревоженно оглядел комнату и бросился поднимать Настоятеля, попутно уронив алебарду, чуть не отрубившую ногу застывшему статуей брату Перусу.

— Уйди, бестолочь! — пробормотал Настоятель, отталкивая суетливого помощника и тяжело поднимаясь на ноги. — Без тебя разберемся...

Стражник — совсем молодой парень с едва проклюнувшимися усами — растерянно осмотрелся и, подхватив алебарду, вылетел за дверь. Настоятель проводил его нехорошим взглядом.

— Слушаю! — зло произнес он, оборотившись к гостю. — Что у тебя за вести?

— Юг поднимается на войну с Севером, — произнес тот сквозь зубы. — Не несколько разбойничьих шаек в надежде пограбить приграничные деревушки, а весь Юг. Тарсаки, гуланы, сапсапы, каронги... Через период-полтора, а то и меньше, сюда явится их армия. Ваша единственная надежда — разбить ее малыми частями, пока они не собрали ударный кулак. Нужно собрать всех, кого можно — боярские дружины, наемников, ополчение — всех. Зря ты убрал Каралета раньше времени... — прибавил он безразличным тоном, словно обсуждая погоду.

Настоятель почувствовал, как против воли сжимаются его кулаки. Значит, под маской почтового голубя скрывался стервятник... Что же, это многое объясняет. Очень многое. Значит, играешь во взрослые игры, мальчик? Ну, ничего, и у нас найдется, чем ответить.

— Почему я должен тебе верить? — сухо спросил он. — Ты только что заявил, что лгал мне много лет, выдавая себя за другого. Кто подтвердит, что ты не ведешь непонятную игру и сейчас? Кто подтвердит, что ты не говоришь по наущению своих южных хозяев, чтобы заставить нас попусту собрать армию, окончательно разорив землю?

— Если не начнешь поднимать войска немедленно, то не доживешь до послезавтра, — произнес пришелец. — Ты и сейчас рискнешь мне не поверить?

Настоятель попятился. Он внезапно осознал, что взгляд у гостя совершенно нечеловеческий — в его зрачках без радужки начало пульсировать, разгораясь, голубоватое пламя. Внутри поднималась паника, грозя прорвать с таким трудом выстроенную плотину хладнокровия.

— Ты — дух! — с трудом произнес брат Семлемен. — Ты — враг рода человеческого, враг Отца-Солнца и Пророка! Я не склонюсь перед тобой, Зверь из Бездны! Ты не сможешь...

— Кончай молоть чепуху, — поморщился Шурай, он же Филька. — Ты веришь в свои слова не больше, чем в оживший ночной горшок. Мне не сложно взять тебя под контроль и отдать нужные приказы твоим голосом. Но у меня дела в других местах, и мне нужно твое сотрудничество. Ну, что?

— Ты не боишься за свою девчонку? — оглушенный Настоятель не чувствовал в себе сил вести тонкую игру, а потому открыто выложил последний козырь. Ему показалось, или гость действительно вздрогнул?

— Что ты хочешь сказать, Настоятель? — голос пришельца сделался вкрадчивым. — Уж не собираешься ли ты запугать меня?

— Если со мной что-то случится, девка умрет, — Настоятель пожал плечами, стараясь выглядеть как можно более хладнокровным. — Я отдал соответствующий приказ еще вчера. Не слишком адекватный размен, но все же...

— Насколько я знаю, монастырям вроде местного положено четыре почтовых голубя для срочной связи с соседями и еще два — для донесений в Саламир, — усмехнулся известный под именем Софар. — Я тут мимоходом глянул на голубятню. Все местные птицы на месте. И с гонцом мне здесь негде разминуться. Ты не отдавал приказов насчет девчонки.

— Рискнешь поставить на свою догадку? — несмотря на пробивший его холодный пот, Настоятель не позволил своему голосу измениться.

— Значит, Церковь все-таки двулична, — усмешка пришельца стала еще шире. — Вы все еще используете колдунов-связников? Интересно, сколько всего вскрывается, если копнуть чуть глубже...

— Всем известно, что дальний говор уже много лет не действует...

— ...но сильный по прежним меркам колдун все еще в состоянии передать сообщение на небольшое расстояние методом Карателей.

— Кого? — удивился Настоятель, на сей раз неподдельно. — Что за каратели?

— Неважно. Что ты хочешь за безопасность девчонки?

Брат Семлемен не позволил себе испустить вздох облегчения. Рыбка клюнула. Настоятель того захудалого монастыря оказался прав. Девка и в самом деле важна проходимцу.

— Времена нынче тяжелые, — пожаловался брат Семлемен. — Поднять армию — сложное дело. Ни денег, ни запасов...

— Тысяча гривен химически чистого золота в слитках тебя устроят?

Настоятель ошеломленно оперся на стол. Тысяча гривен? Почти двести пятьдесят фунтов? Как выкуп за девчонку? Или... или за что-то еще? Нет, с таким противником с кондачка не повоюешь. Нужно серьезно подготовиться. Отследить, наконец, его связи, выявить подсылов, заслать своих людей... Но кто же он, духи его побери? Его никто не воспринимал иначе, чем грашского посланника. И вот на тебе... Но не время для рассуждений. Сейчас остается только плыть по течению, выгадывая время.

— В голодный год слиток не стоит и пригоршни зерна, — Настоятель грузно склонился к табуретке, но проворно подскочивший секретарь опередил его, бережно поставив колченогую конструкцию вертикально. Брат Семлемен тяжело присел на нее и немигающе уставился на гостя. — Мне мало толку от золота...

— В храмовых и монастырских амбарах достаточно продовольствия, чтобы кормить стотысячную армию полгода, — гость ответил ему таким же тяжелым взглядом. Его глаза вновь превратились в человеческие, но где-то в глубине еще мигали голубые искры. — Золото пойдет в оплату за пищу. Следующий урожай выйдет обильным, я о том позабочусь. Церковь ничего не теряет.

— Только Отец-Солнце может подарить обильный урожай!

— Положись на меня, Настоятель. Есть способы обойтись и без Отца.

— Не богохульствуй!

— И не думаю. Настоятель Семлемен, ты получишь золото не позже, чем через две недели, — внезапно любезным тоном произнес он. — Но я буду крайне обязан, если Храм начнет действовать немедленно.

— Храм принимает твои слова близко к сердцу, — машинально ответил Настоятель. — Пусть Отец-Солнце благословит тебя, странник. Надеюсь, девочка дождется твоего возвращения в целости и сохранности.

— Я тоже надеюсь! — губы скрывающегося под именем Егаш растянулись в улыбке, но во взгляде вновь мелькнула смерть. — Надеюсь, я не слишком самонадеян, предполагая, что лично Настоятель возьмет на себя ответственность за ее жизнь?

Не дожидаясь ответа, он развернулся и стремительно вышел. Настоятель словно обмяк на своем табурете.

— Приказать страже... — неуверенно начал брат Перус.

— Нет! — рявкнул Настоятель. — Быстро за ним. Проследи, чтобы никто не чинил ему препятствий. Лучшую лошадь, запас пищи — все, что попросит, лишь бы убрался поскорее. И еще, — поднял он руку, останавливая ринувшегося вслед за Тилосом, — немедленно свяжись с... братом Тупусом. Прикажи, чтобы девчонку охраняли пуще монастырской казны.

— Она в горячке... — неуверенно подсказал секретарь.

— Тем более! Приставить круглосуточную стражу и... и послать туда лекаря, двух лекарей из наших. Лучших! Сейчас же! Если нечистая тварь сдохнет...

— Понял, — секретарь коротко кивнул и выбежал из кельи. Настоятель опустил голову на скрещенные на столе руки и тихо зарычал. О Пророк, неужели нахал-посланник прав и Юг идет войной на беззащитные северные княжества? Значит, он, Семлемен оказался прав, заблаговременно собирая армию? Но... совпадение ли это? Правду ли говорит загадочный Шупар? Чего добивается он, горевестник?

Но хватит! Он все еще Настоятель, и никто в мире не сможет заставить его плясать под чужую дудку. Поднять армию, дождаться золота и... И что? Ну, потом продумаем как следует. Сейчас вернется Перус, и тогда можно как следует спланировать всю игру...

Далеко заполночь совершенно обессиленный брат Перус, много часов бегавший по заданиям своего господина, наконец-то заперся в своей крохотной келье. Он наспех зажег лучину, осторожно достал из-за пазухи пергамент, который так и не удалось переложить в безопасное место, и принялся разбирать мелкие буквы шифра, выписанные четким каллиграфическим почерком. Таблицы не требовались — кодовые группы он помнил на память.

— Сегодня второй день после срока, — голос Кургаша оставался спокойным, но в нем проскальзывали неуверенные нотки.

— Возможно, что-то случилось, — наморщил лоб Хлаш. — Он еще никогда не опаздывал на сутки.

— Долго еще ждать?

— Если не появится до восхода, снимаем наблюдение и уходим в лагерь.

Зеленый туман ночного зелья уже начинал слабеть, и матха понимал, что скоро придется передавать вахту следующему. Или... снова пить настой. Сажать печень и сердце не хотелось, но доверять молодым поиск в ночном лесу тоже не дело. Ты не можешь нести мир на плечах в одиночку, в очередной раз напомнил он себе. Не дури. Он ведь тоже пойдет по знакам. А уж его ночное зрение превосходит даже орочье.

— Учитель... — Кургаш явно колебался, стоит ли спрашивать. Однако любопытство точило его не первые сутки, и молодой тролль, наконец, не выдержал. — Учитель, прости мне мое невежество, но чем так важен твой человек? Ведь мы не вмешиваемся в дела людей? Или нет?

— В дела людей, — Хлаш намеренно подчеркнул последнее слово, — мы не вмешиваемся. Сейчас речь идет о делах Народа.

— Да, учитель! — Кургаш замолчал. Чувствовалось, что ответ его не удовлетворил, но получить выговор за неумение делать выводы ему тоже не хотелось.

Человеческий силуэт вырос на фоне светлеющего неба несколько часов спустя, уже под утро. Хлаш чутко дремал, прислонившись спиной к огромному древесному стволу, но движение воздуха мгновенно разбудило его. Он осторожно тронул за плечо напряженно всматривающегося в противоположную сторону Кургаша и выдохнул:

— Наконец-то...

Кургаш вспугнутым тетеревом взлетел на ноги, принимая боевую стойку, но запнулся о корень и чуть не грохнулся обратно на землю.

— С сегодняшнего дня начнешь отрабатывать бой с повязкой на глазах! — пригрозил ему Хлаш. — Тилос, что-то случилось?

— Нет, дружище! — в голосе Тилоса чувствовалось облегчение. — Ты не представляешь, Хлаш, как я рад наконец-то увидеть тебя живьем. — Он хлопнул Хлаша по плечу, и тот от души ответил тем же. — А рука у тебя по-прежнему тяжела, здоровяк ты наш... Как дела?

— Как сажа бела! — буркнул Хлаш. — Кургаш, познакомься. Это Тилос. Ведущий по Пути и мой учитель.

— Не прибедняйся! — рассмеялся Тилос. — Ты меня тоже кое-чему научил. Рад встрече, Кургаш.

— Рад встрече, человек Тилос, — голос тролля явно выдавал его неуверенность. Матха мысленно вздохнул. Все-таки какой он еще мальчишка... Как жаль, что к делу нельзя привлечь проверенных, но закоснелых в предрассудках воинов!

— Тилос, почему ты задержался?

— Пришлось сделать крюк, чтобы передать инструкции своим людям. В последнее время я стараюсь как можно меньше использовать радиосвязь, — пояснил тот. — У меня есть серьезные подозрения, что эфир слушаем не только мы. Хлаш, мне нужна помощь. Грубая сила и простая выносливость. В общем, крепкие спины и быстрые ноги.

— Задача?

— Нужно за две недели доставить центнер золота из тайника в четырехстах верстах отсюда. По прямой в четырехстах верстах, — поправился Тилос. — Но кое-где придется давать солидного крюка. Часть пути проделаем по горам, так быстрее. Малый отряд, не больше семерых, я восьмой.

— Значит, я и еще шестеро... — Хлаш не стал спрашивать, зачем Тилосу столько золота. Если дело как-то касается Народа, тот расскажет сам. Если не касается — то и не надо. — Найдем. Мой лагерь в пяти верстах. Как раз к рассвету доберемся.

— Нет, Хлаш. Боюсь, ты староват для дальней гонки. Мне потребуется молодежь.

— Хорошо. — Хлаш никак не выдал своих чувств. Да, его слова справедливы. Сто лет от роду — еще не старость, но и далеко не молодость. Но как же все-таки обидно слышать такое от друга! От бессмертного друга... — Света уже достаточно для перехода, но по сторонам тебе придется глядеть на пару с Кургашем. Я не хочу принимать вторую порцию ночной гадости.

— Не волнуйся, — грустно усмехнулся Тилос. — Сегодня все еще будет тихо. Мои люди по деревням начнут кричать о вторжении только завтра. Вот тогда народ ломанется в леса зарывать добро, и придется глядеть в оба. Пойдемте. Хлаш, мне нужен полный отчет по Клатту. Расскажешь по дороге.

Элиза не знала, сколько времени провалялась в бреду — день, два или неделю. Смутные фантасмагорические образы плавно перетекали друг в друга, иногда напоминая кого-то знакомого, иногда превращаясь в неведомых чудовищ. Она от кого-то убегала, ее загоняли в угол, она дралась, вырывалась на свободу и снова убегала...

Когда она впервые разобрала обращенные к ней слова монахини, в узкое окно под потолком били лучи заходящего солнца, едва ли не сизые из-за грязного бычьего пузыря. Узкий соломенный тюфяк почти хлюпал от пропитавшего его пота. Монахиня — позже девушка узнала, что ее зовут сестра Камия — осторожно напоила ее сначала горячим соленым бульоном, а потом травяным настоем. Затем Элиза уснула — уже без бредовых кошмариков и вообще без сновидений. Впрочем, ненадолго — среди ночи ее пробудило настойчивое желание сходить до ветру. Жар ушел, осталась лишь страшная слабость. Сонная сиделка помогла ей воспользоваться ночным горшком, уложила обратно в постель и, сочтя свой долг исполненным, засопела на табуретке при свете догорающей лучины. Какое-то время Элиза бездумно лежала, глядя в темноту комнаты, потом сон снова сморил ее.

Долго оставаться в постели она не смогла. С трудом перетерпев следующие день и ночь, с рассветом она решительно выбралась с лежанки и натянула что-то вроде грубой рясы для послушниц, которую ей сунули взамен не подобающего девице мужского одеяния. Голова еще немного кружилась, но она заставила себя проделать урезанный разминочный комплекс. Уже после второго упражнения она поняла, что так жить нельзя. Несмотря на ледяной зимний воздух, она сбросила рясу и додела зарядку нагишом, до полусмерти шокировав не вовремя зашедших сестру Камию и еще пару важно надутых монахинь в рясах из прекрасной тонкой шерсти и белых клобуках целительниц. Последовала длиннющая нотация, из которой Элиза вынесла, что порядочной молодой девице неприлично, во-первых, разоблачаться догола даже в полном одиночестве и, во-вторых, махать руками и ногами как ветряной мельнице. В ответ девушка с неизвестно откуда взявшейся храбростью устроила небольшой скандал, потребовав взад свою старую одежду или хотя бы просто штаны с рубахой. После получаса пререканий сестра Камия, наконец, сдалась и послала прибежавшую на шум монахиню за требуемым.

В течение дня девушка выяснила несколько любопытным вещей. Во-первых, Тилос смылся немедленно после того, как их привезли сюда, пообещав, впрочем, вернуться. Во-вторых, в небольшом дворике, соединявшем женскую и мужскую половины монастыря, невозмутимо сидел стражник, длинноусый и окольчуженный, с алебардой и длинным кинжалом на поясе. К монахиням его не пустили, но девушке ясно дали понять, что сидит он здесь по ее душу и сбежать просто так не удастся. Днем на окружавших монастырь огородах, обнесенных высокими тынами из заостренных кольев, усердно трудились святые братья и сестры. На ночь туда выпускали свирепых псов, бесшумными тенями скользивших сквозь мрак. После первого же захода солнца неосторожно вышедшей на прогулку Элизе пришлось позорно спасаться бегством от парочки злых духов в псином образе. Спасло ее от увечий, вероятно, только чувство опасности, пробудившееся в самый последний момент — когда она почти захлопнула за собой тяжелую дверь. Сестра Камия, узнав о происшедшем, всплеснула руками и долго рассказывала Элизе, какие ужасные чудовища и нежить рыскают по долам и весям, когда Отец наш Солнце отправляется спать за дальний окоем.

Элиза не стала объяснять ей, что неоднократно ночевала под открытым небом и ни разу не сталкивалась с духами, водяными, лешими и прочим сказочным народцем. Она еще не поняла, как себя вести. С одной стороны, Тилос обещал вернуться. С другой — ее держали здесь в явном заточении. Да и ее тщательно скрываемые способности вполне могли обеспечить ей статус ведьмы и соответствующие последствия. Впрочем, на побег сил она пока собрать не могла — даже после разминки приходилось долго лежать пластом, приходя в себя. Поразмыслив, она решила держать язык за зубами и побольше присматриваться к окружающему. Авось да и сообразит что...

Потянулись долгие дни и тягостные ночи. Стиснув зубы и не обращая внимания на косые взгляды окружающих, Элиза продолжала тренировки. Тесная — сажень на сажень — келья не позволяла отрабатывать даже простые техники, так что волей-неволей пришлось выбираться на свежий воздух. Кроме ее собственной одежды, выстиранной и заплатанной, ей дали какие-то грубо-шерстяные штаны и короткую рясу, явно с плеча кого-то из послушников из мужской половины. Ни тот, ни другой комплект не годился для тренировок. Единственным подходящим для отработки страховок местом оказался тот самый плотно утоптанный дворик с постоянно сидевшим в нем стражником из приставленных — как шепотом сообщила Элизе сестра Камия — самим святейшеством. Элизе было все равно — пусть смотрят, если хотят — но сестру Камию наверняка хватит удар, если ее подопечная покажется мужчине в голом виде. Приходилось париться в монастырских обносках. Зато после занятий она уходила к колодцу на женской половине и, сбросив с себя пропотевшие тряпки, с наслаждением обмывалась холодной водой из бадейки. Приезжие лекарки только качали головой, неодобрительно поджав губы, наблюдая за ней. Впрочем, снова заболевать девушка явно не торопилась, и в конце концов на ее чудачества махнули рукой.

Возникли и другие проблемы. Сестра Камия, которую, похоже, назначили персонально ответственной за тело и душу Элизы, по несколько раз в день подступала с душеспасительными разговорами. Элиза не распространялась о своем прошлом, но упомянуть, что она полукровка по происхождению, пришлось. Южный загар слезал быстро, и сейчас спутать девушку даже с относительно светлокожей биберкой было невозможно. Поскольку Элиза не помнила, святили ли ее при рождении, наставница загорелась энтузиазмом и решила не откладывая святить ее, пусть даже и во второй раз. Отбиться от нее стоило немалых трудов. После одной особенно обидной реплики в адрес Отца-Солнца разозлившаяся Камия даже попыталась отправить ее к сеновалу, где секли нерадивых послушниц. Пришлось грубо уронить на землю пару сестер, поторопившихся с выполнением приказа. Перепугавшаяся до полусмерти Камия отскочила, быстро рисуя в воздухе знаки для отпугивания злобных духов. Элиза, не глядя на нее, ушла к себе в келью. Внутренних запоров в монастыре не держали, но беспокоить непокорную никто не стал. Возможно, с другой и не стали бы особо церемониться, но ценную заложницу, охраняемую приказами самого отца Семлемена, не посмели даже лишить ужина. С тех пор попытки бесед прекратились, а сестра Камия, проходя мимо девушки, оскорбленно вздергивала подбородок.

Больше наставлять девушку на путь истинный никто не пробовал. Ее старательно избегали, отворачивались при случайной встрече в коридорах, не отвечали на вопросы. Приезжие монахини — и те убрались восвояси. Дни тянулись словно болото — скучные, не занятые ничем, кроме тренировок и тягостного безделья в неизвестности. Иногда Элиза выбиралась на гребень монастырской стены и сидела там, свесив ноги вниз и рассматривая местность, намечая план побега. Однако спрыгнуть с высокой стены, сразу под которой начинался довольно крутой склон, казалось самоубийством. Кроме того, на улице она постоянно чувствовала спиной настороженные взгляды братьев и сестер, ни на секунду не оставлявших ее в одиночестве под самыми невинными предлогами вроде прополки ближайшей грядки. Даже во время общих молитв, когда по визгливому призыву муэкана с главной башенки все поспешно начинали творить молитвы, кто-то постоянно буровил ее взглядом. Если ей и удастся выбраться незамеченной, по следу немедленно пустят собак.

Прошло десять дней, которые Элиза отмечала царапинами на стене. Без пометок она запуталась бы в монастырском однообразии, где время текло одной густой кисельной рекой, однообразной и бесцветной. В бреду она валялась три дня, так что всего Элиза торчала здесь уже почти две осьмицы, и зима уже перевалила за середину. Она окончательно решила, что нужно бежать, а там будь что будет. Если она действительно нужна Тилосу, он найдет ее. А если и не найдет — она помнила пару адресов в Граше, куда можно обратиться при последней нужде. Но нужда действительно должна стать крайней: Тилос бросил ее здесь, почти предал, спокойно отправившись по своим делам. Она не обратится к нему за помощью без последней необходимости!..

Тилос, Тилос... Почему ты так скрытен? Почему так и не сказал, чего ждешь от меня, к чему готовишь? Невнятные намеки про страшную опасность волнуют кровь, но не дают главного — знания цели. Остается лишь болтаться одной по миру, как листу на поверхности пруда...

Случай для побега представился внезапно. Один из монастырских коридоров второго этажа шел полукругом, охватывая почти всю женскую половину. В дальнем его торце обнаружилось узкое окошко, прикрытое полусгнившим ставнем, выходившее на хозяйственный двор. В тот день братья долго грузили мешки с зерном на вереницу телег. Поставка предназначалась для одного из лагерей ополченцев, но Элиза о том не знала и знать не хотела. Но она заметила, что ось одной из телег хрустнула под тяжестью зерна, и спешно вызванный из деревни кузнец чинил ее почти до заката. После ужина Элиза рано ушла спать, но в постель не легла. Сердце отчаянно билось, пока она сооружала под тонким одеялом некое подобие человеческой фигуры, пользуясь предусмотрительно натасканным днем сеном. Закончив, она переоделась в свои штаны и рубаху и осторожно выскользнула в коридор. Босые ступни бесшумно ступали по каменным плитам коридора. Ставня, прикрывавшая окошко, даже почти не затрещала, выбитая одним быстрым ударом пяткой. На счастье, во дворе никто не шлялся, лишь недовольно фыркали запряженные в уже нагруженную телегу кони. Элиза тихо спрыгнула вниз, на мужскую половину, тем самым злостно нарушив монастырские правила, и юркнула под накрывавшую мешки рогожу.

Отчаянный план сработал. Досматривать телегу, разумеется, никто не стал. К моменту, когда сестра Камия на вечернем обходе заподозрила неладное, телега отъехала от монастыря самое меньшее на шесть верст. Густые сумерки уже сгустились над лесной дорогой, и на одном из поворотов девушка, не потревожив дремлющего возницу, соскользнула на землю и быстро спряталась за придорожный куст. Вскоре поскрипывание привязанного к телеге ведра растворилось в лесной тишине. Элиза осталась одна.

Дзергаш вскинул руку, и дружина послушно встала. От патруля отделился солдат с охотничьим самострелом и медленно подошел к выехавшему вперед князю, настороженно вглядываясь в лица. Сгущающаяся темнота не позволяла как следует разглядеть новоприбывших, и палец солдата, судя по походке вразвалочку — ополченца, наверное, дрожал на спусковой скобе. Князь поежился. До чего же они здесь все дерганые... Всадит сейчас мальчишка ему ненароком стрелу в брюхо — и бывай. Хотя нет, из такого, кольчугу, конечно, не пробьет. Но мало ли что случается!

— Кто такие? — срывающимся голосом крикнул патрульный. — Зачем пожаловали?

— Князь Типека, воевода города Терелона Дзергаш прибыл с передовым отрядом дружины на военный совет! — сквозь зубы отозвался князь. Держать ответ перед каким-то сопляком, вчерашним холопом, казалось унизительным. — Не вставай на пути, я тороплюсь.

— Князь!.. — охнул ополченец, и патруль за его спиной откликнулся растерянным ропотом. — Нижайше прошу прощения, княже, не узнали. Ждали вас вчера до заката, уже и беспокоиться начали...

— Задержались в пути, — все так же, сквозь зубы, откликнулся Дзергаш. — Ну что ты целишь в меня из своей кривой коряги!

— Извиняюсь, княже! — ополченец испуганно опустил, чуть не выронив, самострел, и отскочил в сторону. — Проезжай, княже, милости просим. Остальные уже собрались.

Князь дал коню шенкеля и неспешной рысью проехал патруль, позволив себе расслабиться. Упаси нас Пророк от таких вояк, а с врагами мы и сами управимся...

Большой совещательный шатер стоял на пригорке, обдуваемом ветром, так что комарье здесь почти не звенело. Из-за полога падал лучик света, доносились приглушенные голоса. Князь прошел внутрь и остановился. Перевет с Тоймой повернулись к нему, отвлекшись от грубо нарисованной карты, по которой с увлечением водили пальцами.

— А, Дзергаш, здорово! — махнул ему Перевет. — Заждались уж тебя. Садись давай. Устал, поди-ка, с дороги. Сейчас остальные подтянутся.

Тойма лишь молча кивнул в знак приветствия и снова повернулся к карте. Дзергаш тяжело опустился на скамью и перевел дух.

— Ну и часовые здесь у вас!.. — проворчал он. — Как коровы посреди дороги торчат. Кустами за обочиной пройти да как зайцев перестрелять, никто и не пикнет.

— Тревогу поднять всяко успеют, — пожал плечами Тойма. — А дальше второе кольцо патрулей. Вас они пропустили без звука, а вот лиходеям туго придется. Ребята бывалые, в темноте на звук стрелять умеют. Сам подбирал. Остальные пусть отдыхают, завтра снова в путь.

— Ну, раз так, тогда ладно... — Дзергаш с хрустом потянулся. — Моих-то как, устроят? А то тесно у вас здесь, болотина кругом. Комары заели...

— Устроят, устроят! — отмахнулся Перевет. — Чай, не мальчишки лагерем управляют. Сколько с тобой?

— Полсотни гридней. Остальная дружина идет вместе с ополчением. Сейчас, наверное, в сотне верст отсюда. За три дня доберутся, но конных, если что, можно и ускорить.

— Нэ трэба. Черные забирают к восходу. Чем крюка давать, пусть напрямую идут.

— Черные? — заинтересовался Дзергаш. — Что, так близко? Шустры ребята...

Князья переглянулись.

— Да уж, шустрее некуда, — хмыкнул Тойма. — Пока, друже, попы нас на святую войну подбивали, в Граше тоже времени не теряли. Разведчики доносят, на подходе большая сила. Тысяч то ли двести, то ли триста, а то и больше. Хорошо хоть, до миллиона никто считать не умеет, а то и миллион пообещали бы. Точно никто не знает, но Семлемен кипятком ссыт от страха. Крепко напуган вояка, у засланного им попика аж руки трясутся.

— У какого еще попика? — удивился Дзергаш. — Семлемен что, не здесь?

— Он в задрипанной деревушке в полусотне верст отсюда. Ждет кого-то. Прислал секретаря вместо себя, со всеми наставлениями, как говорится. Обещал как только, так сразу. Пока без него начнем думу думать.

— Ну-ну! Он ведь сейчас в Тапаре всю власть вроде в руки забрал, так? После того, как Каралета прирезали?

— Несчастен Тапар, коль в нем такие правители... — проворчал Перевет. — Ну, где там все застряли? В койках запутались? Ты-то на кого хозяйство оставил? Говорили тебе, плохо без воеводы...

— Да уж есть на кого! — угрюмо буркнул Дзергаш. — И вы, вижу, своих воевод приволокли. Ты не о моих проблемах думай, а о своих. Лучше о черных расскажи. Откуда известно, что они большими силами идут? Разведчики сообщили?

Ответить ему не успели. В шатер один за другим вошли Настоятели столичных храмов — Прашт, Комексий и Викен. За ними семенил невзрачного вида монах с несколькими свитками под мышкой.

— Брат Перус, княже, — поспешно представился он Дзергашу, низко кланяясь и чуть не роняя на пол пергаменты. — Покорный слуга Настоятеля Семлемена. Дела задерживают его в резиденции, а потому он прислал меня...

— Слышали уже! — недовольно оборвал его Тойма. — Садитесь, друзья, по лавкам. Подумаем, что дальше делать, куда двигаться. Но сначала — последние новости от нынешнего гонца...

Суддар ах-Хотан небрежно бросил поводья рабу и, едва не оттолкнув гиеной зыркнувшую тарсачку, прошел в шатер. Тройное кольцо оцепления вокруг холма впечатляло, но не слишком. По нынешнему времени — так себе охрана. Слишком близко к чужим границам. Маловероятно, что северяне устроят налет — откуда им знать? — но все же, все же...

Прежде, чем полог опустился за ним, ледяной северный ветер послал в спину последний привет. Суддар вздрогнул и поежился. Как местные умудряются жить в таком холоде? Животные, честное слово...

— Неужели посланник могучего Великого Скотовода так боится нас? — ехидно спросил его Зур Харибан, восседающий на циновке в углу. — Входи с миром, Суддар, мы не тронем тебя. По крайней мере, сейчас. — Он закинул голову и резко расхохотался. Остальные поддержали его ухмылками и тихими смешками. — И что же привело такого великого воина, как ты, на наш скромный совет?

Суддар стиснул зубы.

— Рад приветствовать великих вождей кланов, — тщательно контролируя голос, произнес он. — Великий Скотовод в мудрости своей решил, что даже малая помощь сейчас может оказаться решающей. Потому я здесь.

— Вот как? — удивленно поднял бровь Зур Харибан. — Великий Скотовод полагает, что горстка жалких землекопов окажет ужасное сопротивление? Я перепуган, братья... и сестры!

Он снова захохотал, однако на сей раз в одиночестве. Остальные нахмурились. Тарона склонилась к своей спутнице — кажется, ее зовут Зула, вспомнил дворецкий, — и что-то тихо прошептала.

— Великий Скотовод полагает, что речь идет не о кучке землекопов, — посланник скрестил руки на груди и надменно взглянул на гулана сверху вниз. — Все куда хуже, чем кажется некоторым.

— Погоди, Зур, — Табаронг успокаивающе повел рукой. Зур Харибан бросил на сапсапа злой взгляд, но промолчал. — Не время для пустых препирательств. Я приветствую тебя на сборе вождей, о Суддар ах-Хотан. Да не испытает жажды Великий Скотовод, и да продлятся его дни всем на благо. — Медленный кивок как бы подтвердил его слова. — Садись, гость. Мы готовы выслушать тебя.

— Спасибо, о предводитель славного племени, — почти с признательностью поклонился ему Суддар, опускаясь на свободную циновку. — Я не стану петь в ваши уши сладкие песни. Сразу скажу — мы собрали свои силы в кулак вовремя. Не иначе, сами боги шептали нам в уши. — Он слегка напряг мышцы, чтобы удостовериться — статуэтка до сих пор на месте за пазухой, не пропала по дороге. — Оказывается, подлые северяне давно готовили большую войну против Граша. Прямо перед нами, в каком-то десятке дневных переходов, собирается огромная армия. Северные князья ведут не только свои дружины, но и толпы рабов-землекопов, чтобы обрушиться на нас всей своей силой.

— Что нам с толп рабов? — негромко спросила Тарона, наклоняясь вперед. — Северные дружины дерутся хорошо, но их мало. Рабов же рассеет один вид моей конницы.

— Не все так просто, о воительница, — качнул головой дворецкий. Несмотря на зябкий холод, тарсачка облачилась лишь в легкие шаровары и короткую рубаху, не прикрывающую даже живот. При виде ее гладкой смуглой кожи в Суддаре шевельнулись приятные воспоминания. — Если бы они двинулись в наши степи, долгие переходы по безводью истощили бы их дух и тело, оно верно. Перехвати мы их в наших землях — и победа оказалась бы легкой. Но сейчас нам придется атаковать их земли, их леса и болота. А там раб стоит настоящего воина. Кони увязнут в трясинах, а пустить стрелу из-за дерева много отваги не нужно.

— Это тоже нашептали тебе боги? — нахмурившись, спросил его Зур. Повелитель Ветра резко утратил свой беззаботный вид, его кулаки сжались. — Может, Великий Скотовод просто хочет, чтобы мы повернули назад? Сколько ему заплатили князья за предательство?

— Великий Скотовод не держит в голове таких мыслей! — резко возразил Суддар. — Ты знаешь сам, вождь. Город всегда оставался местом для переговоров и торговли, но никогда Великий Скотовод не приказывал племенам за его пределами. Вы вольны жить — и умирать! — как вам заблагорассудится. Однако я не думаю, о вождь, что кто-то в южных землях заинтересован в бессмысленной гибели могучих воинов!

— Ты не ответил, что предлагает Великий Скотовод? — бесстрастно спросил Кугарос. — Повернуть назад?

— Нет, — хотанец внутренне напрягся. — Вы не сможете вернуться. Мой конь на пути сюда с трудом находил себе пропитание. Скудная дичь распугана, пастбища выбиты копытами, водопои разбиты, а ведь племена позади идут и идут на север. При возвращении ваши кони не найдут ни воды, ни пищи, да и люди — тоже. У вас есть только один путь: вперед. Но это не значит, что нужно очертя голову бросаться в ловушку! Не тот великий вождь, что бросается голой грудью на копье, а тот, кто побеждает.

— Ты говоришь убедительно, посланник, — громко сказал Кханнг ах-Зибарон. — Но ты так и не ответил на вопрос: откуда ты знаешь, что ожидает нас впереди?

— Мне нашептали боги, — усмехнулся Суддар. Он полез за пазуху и неспешно извлек оттуда тряпичный сверток. — Вот их голос!

Он сорвал тряпку и вытянул руку вперед. Рубиновые глаза бога зловеще отразили искорки масляных светильников. Обвивающая его змея, казалось, вот-вот бросится в атаку.

— Мы все почитаем Сумара! — не смутился Кханнг. — Мое племя приносит ему обильные жертвы, и потому стада не терпят особого ущерба от ползучих гадов. Но он ни разу не говорил с нашими жрецами!

— Это не простой идол, — Суддар вскочил на ноги. — В подземельях дворца стоит статуя Валарама, и идол умеет разговаривать со мной его голосом. И таких идолов много. Боги спустились с небес и одарили нас своими образами — бесценным оружием против наших врагов! Сейчас мои люди крадутся сквозь северные леса, таятся у дорог, наблюдают за городами... Они сообщают все Валараму, а Валарам передает их голоса мне! Смотрите же и преклоняйтесь!

Посланник вытянул вперед руку, и глаза Сумара вспыхнули собственным светом.

— Падите ниц, смертные! — раздался в шатре густой низкий голос. — Я, Валарам, вещаю вам! Боги спустились на землю, и теперь мы поведем вас к торжеству над врагами! Радуйтесь, ибо близок час вашей победы!

Суддар, которому голос страшно бил по ушам, с запозданием понял, что все-таки переборщил с громкостью. К счастью, терпеть оставалось недолго. Он сам писал речь, что сейчас зачитывал дежурный у статуи. А хорошо читает парень, с выражением... Надо его поощрить. Как его... Тиссур? Киссур? Ну да, дикарь, из новых...

— Все слышали голос бога? — холодно спросил посланник, дождавшись, когда речь завершится и глаза статуэтки погаснут. Он с удовольствием смотрел на согнутые в поклоне спины вождей. — Есть еще вопросы?

Уже четвертую осьмицу я бесцельно скитаюсь по лесам. После побега из лагеря я просто не знаю, куда идти. Потеря спутников отзывается пустотой в груди. Кажется, я отдал бы все, что угодно, лишь бы снова услышать бесконечный треп Вишки, увидеть хмурую физиономию Кочерги. Но их нет, они остались позади. Наверное, можно попытаться выручить и их, но что-то внутри настойчиво предостерегает от поспешных решений. У них своя дорога, у меня своя. Беда только в том, что свою дорогу я не вижу.

Наверное, можно выбраться к людям. Но, скорее всего, меня лишь схватят во второй раз. Такое мне сейчас ни к чему. Я что-то должен сделать, но что? Во сне мне снова является облик того человека. Наверное, я все же должен найти его, но куда идти, не знаю.

Кто я? Что я здесь делаю?

Все разъяснится в свое время. В том я снова уверен странной непоколебимой уверенностью.

Места вокруг глухие — болотистые леса, перемежающиеся с лесными озерами и настоящими трясинами. Кругом вьется туча мошкары вперемешку с комарами, набивается в рот и глаза, но не кусает. Дичи почти нет, про грибы, ягоды и даже съедобные корни по зимнему времени и говорить не приходится. Впрочем, мне все равно. Голода я почему-то не испытываю и ем лишь потому, что знаю — так надо. Я ловлю лягушек, которые водятся здесь в изобилии, и глотаю их сырыми, не чувствуя вкуса. Иногда мне везет, и я натыкаюсь на токующих глухарей. Их можно брать прямо голыми руками: один быстрый рывок из кустов, и птица со свернутой шеей подергивается в руках, превращаясь в простой кусок мяса.

Моя борода и волосы превратились в спутанные космы с жесткими колтунами. Одежда обносилась, вся в прорехах, перепачкана грязью. От нее несет болотиной. Наверное, со стороны во мне не сразу можно признать человека.

Однажды я выбираюсь на неизвестно кем проложенную тропку. На звериную она непохожа — слишком прямая и утоптанная. Я бездумно бреду по ней под гору, в любой момент готовый броситься в заросли, как вспугнутый заяц. Однако мои чувства слишком притуплены неделями одиночества. Наверное, поэтому я сталкиваюсь с ней лицом к лицу и замираю на месте, словно парализованный.

Женщина. Лет двадцати с небольшим. На лице морщины от непосильного труда и лишений, изможденные руки приобнимают коромысло с двумя бадейками. Бадейки заполнены лишь наполовину — видимо, на большее сил не хватает. Она молча стоит и тускло смотрит мне в лицо. Я пялюсь на нее, не зная, что делать. Бежать от нее глупо, но, с другой стороны, она в любой момент может прийти в себя и завизжать, призывая на помощь мужа или еще кого.

— Здравствуй, добрый человек, — тихо-безразлично говорит она. — Что привело тебя в наши края?

— Здравствуй и ты, добрая женщина, — отвечаю я неуверенно. Кажется, в здешних краях именно такая формула приветствия. А может, и нет. — Я... я, кажется, заблудился.

— Добро тебе, — откликается она. В ее глазах мелькают искорки. — Деревня недалеко, вон там... — она кивает куда-то на восток. — Версты через две услышишь собак, там не потеряешься.

Она медленно обходит меня и, не оглядываясь, идет по тропе. Вряд ли она ходит за водой за две версты, так что где-то рядом, наверное, ее дом. Почему она живет одна в глуши? Походка у женщины тяжелая, ее заметно качает. Бадейки болтаются на коромысле. Подчиняясь какому-то порыву, я нагоняю ее и кладу руку на плечо. Она покорно замирает, опустив голову. Кажется, она не станет сопротивляться, даже если ее начнут резать на куски.

— Погоди... — я запинаюсь, не зная, как к ней обратиться. — Погоди. Хочешь, помогу?

Не дожидаясь ответа, я снимаю с ее плеч коромысло. Груз на удивление легок — килограммов десять в сумме, не больше. Видно, не слишком-то она сильна, если ее качает даже от такого. Женщина безжизненно стоит на месте, опустив руки.

— Пойдем, красавица, — тихо говорю я ей. — Показывай дорогу.

Идти недалеко. Покосившаяся избушка с покрытыми мхом стенами, с провалившейся берестяной крышей. Трубы не видно — топится она, видно, по-черному, но сейчас дымом даже не пахнет. Я выливаю воду в полупустую, вросшую в землю бочку, откуда пахнет болотом, и ставлю бадейки на землю. Аккуратно пристраиваю коромысло на крюк и поворачиваюсь к хозяйке. Она бессильно опускается на завалинку и смотрит на меня огромными сухими глазами.

— Мне нечем отблагодарить тебя, добрый человек, — тихо произносит она. — Спасибо, и ступай своей дорогой. В деревне лучше не говори, что ко мне заходил — еще собак спустят.

Вспышкой молнии приходит понимание. Голод. Голод смотрит на меня глазами женщины. Она не измождена работой, она просто истощена до предела. На заброшенном огородике не видно даже намека на грядке, землю заполоняют засохшие еще с осени сорняки. Сараюшка приоткрыта, оттуда тянет затхлым запахом гнили. Курятник безжизненен, да и прочей домашней скотины поблизости не наблюдается. Может, в доме и есть что-то съестное, но свои внезапно обострившимся обонянием я его не чувствую.

Кажется, она живет одна. Запустение хозяйства явно указывает на женское одиночество. Я колеблюсь, не зная, что делать.

— Я вернусь, — наконец произношу я, неловко кланяясь. — Подожди немного, хозяюшка, я вернусь.

Я разворачиваюсь и быстрым шагом иду в лес. После пары часов поисков мне удается вспугнуть небольшого зайца. Я подшибаю его камнем, ухватываю за задние лапы и почти бегом возвращаюсь назад. Женщина все так же сидит на завалинке, ее глаза закрыты. Кажется, она так и не пошевелилась с моего ухода.

— Вот... — говорю я, протягивая зайца. Она открывает глаза, в них — непонимание. — Вот, возьми. Свари, что ли...

Женщина, придерживаясь за стену, медленно встает на ноги, не отрывая от меня взгляда. Потом она медленно переводит глаза с моего лица на зайца, протягивает руку и, коротко всхрипнув, опускается на землю. Ее глаза закатываются под лоб.

Я глупо смотрю на нее, не зная, что делать. Потом, сообразив, отбрасываю зайца в сторону, подхватываю на руки легкое, как у ребенка, тело и вношу его в дом. Низкая лежанка аккуратно застелена. Я осторожно кладу хозяйку на тонкий соломенный тюфяк, прикрыв сверху лоскутным одеялом. Очаг холоден, словно редкий здесь снег, ни дров, ни хвороста поблизости не наблюдается. Что ж... По крайней мере, у меня появилась какая-то цель. Я шарю по сторонам и натыкаюсь на огниво и трут.

Спустя какое-то время в очаге похрустывает огонь, над ним потихоньку закипает вода в обмазанном глиной туеске. Железного котелка в хозяйстве не нашлось, но плотницкий топор на треснувшем топорище имеется. Наверное, где-то валяется и колун, но перерывать дом ради него не хочется. Топором я рублю хворост, топором же валю небольшую березку неподалеку от дома. Теперь у нас есть небольшой запас дров. У нас?..

Вскоре из зайца получается неплохой суп, даже приправленный солью. Соль хранится в специальном туеске, уже давно показавшем дно. Еще одна проблема — где брать припасы в лесном краю? У моря, по крайней мере, можно добывать соль самостоятельно, здесь же... Море? Да где я его видел?

Привожу хозяйку в чувство и даю ей напиться заячьего отвара. Потом отщипываю несколько волокон мяса и почти силой сую ей в рот. Она жует, не отрывая от меня непонимающего взгляда. Оставляю ее в покое, и почти сразу она то ли засыпает, то ли снова теряет сознание.

Закутав ее в одеяло, выхожу наружу. Тучи постепенно разносит, и в прорехи проглядывает солнце. Оно такое же холодное, как и окружающий лес, но под его лучами даже покосившиеся строения выглядят почти празднично. Я окидываю все внимательным взглядом. Надо бы поправить плетень, почти лежащий на земле, починить дверь курятника, наколоть дров, да и вообще... Тело заранее радуется, предвкушая нехитрую мужицкую работу. Наконец-то не надо больше блуждать по чащобам, пытаясь разобраться в себе. На день-другой можно забыться, отдаться течению.

Спать я укладываюсь на полу возле лежанки хозяйки, предварительно снова покормив ее. Рядом уютно потрескивают угли догорающего очага. Мне удобно и хорошо. Посреди ночи я просыпаюсь от того, что на меня накидывают что-то теплое. Пока я ворочаюсь, борясь с сонливостью, пальцы успевают нащупать какой-то мех. Просыпаться отчаянно не хочется, и я, сдавшись, снова проваливаюсь в сон.

Поздно утром просыпаюсь от осторожных шагов. Хозяйка ходит по дому на цыпочках, старясь не разбудить меня, но солнечный луч в лицо сводит на нет ее усилия. Я выбираюсь из-под сшитой из заячьих шкурок накидки и сажусь, почесывая голову. Женщина несмело улыбается мне, и с улыбаюсь ей в ответ.

— Я Мелина, — тихо говорит она.

Я лишь киваю в ответ. Не отвечать же ей, что у меня вместо имени одно прозвище, да и то — Беспамятный.

Вкусно пахнет вареным зайцем. Видимо, женщина добавила в бульон каких-то приправ. Во мне просыпается жуткий голод. Хозяйка молча указывает мне на глиняную миску, которую она наполнила аппетитным варевом. Я сажусь на лавку и быстро уплетаю суп, приглядывая, однако, чтобы и она съела свою порцию. Заяц слишком мал, от него почти ничего не осталось. Что ж... Добудем еще одного.

— Я вернусь, — снова обещаю я и выхожу наружу. Солнце стоит уже довольно высоко. Прежде, чем идти на охоту, я спускаюсь к ручью по давешней тропинке и долго соскребаю с себя грязь. Колтуны в волосах не поддаются. Безжалостно выдирая волосы, избавляюсь от них, натягиваю мокрую, но чистую одежду. Вода — не грязь, просохнет по дороге.

Спустя час или около того я возвращаюсь с глухарем и двумя белками. Мелина стоит у поправленного вчера плетня, вглядываясь в лес. Я машу ей рукой. В ее глазах непонимание, потом — радость узнавания. Неужели я так скверно выглядел с утра? Мелина бросает быстрый взгляд на добычу, потом берет меня за руку и ведет в дом. Положив глухаря и белок на стол, она поворачивается ко мне и долго смотрит странным взглядом мне в глаза. Только теперь я замечаю, что она действительно красива, хотя и увядающей красотой.

Ее ладони ложатся мне на грудь и начинают распускать тесемки рубахи. Мгновение я колеблюсь, потом осторожно обнимаю ее. Мелина прижимается ко мне и шмыгает носом, потом слегка отстраняется и начинает снимать платье. Я беру ее лицо в ладони и нежно целую. Она неуверенно отвечает.

Потом нам хорошо вместе.

Элизу била крупная дрожь. Сейчас, после суток плутания в лесу, побег уже не казался ей хорошей мыслью. Она заблудилась — окончательно и бесповоротно. Чувство направления, никогда не подводившее ее в лабиринте грашских улочек, молчало. Смеркалось. Небо затягивали низкие серые тучи. Солнце, иногда проглядывавшее сквозь редкие облачные прорехи, здесь, под густыми кронами, отзывалось лишь кратковременным просветлением. Разглядеть, с какой стороны падают лучи, никак не удавалось. Когда-то давным-давно, в прошлой жизни, девочка Элиза бесстрашно входила в лесную сень, твердо зная: даже если она заблудится, папа обязательно найдет ее. Найдет ли ее в лесу Тилос? Вряд ли. Значит, нужно надеяться только на себя. Полгода бывший Серый Князь таскает ее за собой, не заботясь объяснить, куда и зачем. Настало время вернуть себе свободу. А бросивший ее Тилос пусть катится в морские глубины.

Девушка шмыгнула носом. Первоначально она намеревалась далеко стороной обойти ближайшую деревушку — кажется, ее называли Заовражной — и вдоль дорог добраться до какого-нибудь крупного поселения, где можно затеряться в толпе и немного прийти в себя. Однако Лесная Сила заплутала ее, увела кружными неверными тропами куда-то далеко в сторону. Дикая чащоба окружила ее со всех сторон, заросли, не знавшие еще топора дровосека. Зверье, впрочем, оказалось пуганым: завидевший ее молодой олень быстро порскнул в кусты, а две или три попавшиеся белки со всех ног скрылись в дуплах. Значит, охотники здесь появлялись, и жилье не так далеко. Но как к нему выйти, оставалось большим вопросом.

Живот сводило от голода. Небольшие ручьи попадались в изобилии, но рыбы в них не водилось. В заводях неспешно извивались омерзительные на вид конские пиявки, но есть подобную гадость оказалось выше ее сил. От одной мысли Элизу затошнило. Вот улитку, даже склизкого прудовика, ползающего по поверхности воды, она сжевала бы, не задумываясь, но улиток тоже не попадалось. Редкая дичь стремительно улепетывала при ее приближении, да и охотничьей снасти у девушки не имелось.

В душе начало зарождаться глухое отчаяние. Нет, такого не может случиться! Не для того она выжила в Граше, моталась за Тилосом по опасным краям, училась всякой всячине, чтобы сгинуть здесь вот так, ни за чих. Она обязательно выберется, обязательно!..

Дальний лай собак послышался, когда уже почти стемнело. Девушка уже начала присматривать себе место для ночевки — сухое и без комаров, но внезапное чувство опасности заставило ее замереть, а потом быстро юркнуть в кусты на длинной узкой прогалине. Лай, сначала далекий и почти мирный, быстро приближался. Элиза сжала кулаки. Наверняка собаки идут по ее следу. Ну почему, почему она не догадалась спутать следы на одном из ручьев? Ведь это так просто... Сейчас же ей конец: в кустах от собак не спрячешься, да и бежать от них бессмысленно. Но нет — живой она им не дастся. Не зря Калдагар с Бараташем учили ее убивать!

Мгновенный ужас бесследно прошел. Ярость ударила в голову, помрачая рассудок. Нет, так не годится. Взбешенный боец — мертвый боец, вспомнилась ей размеренная речь Бараташа. Позволив себе возненавидеть врага, ты проигрываешь еще до начала схватки. Взъярившись, ты, возможно, сомнешь уличного забияку, но против настоящего воина не выстоишь и минуты. Вряд ли, конечно, ее преследовали настоящие воины, разве что монахи вызвали на подмогу свои дружины. Девушка выпрямилась и, на мгновение прижавшись спиной к дереву, медленно и глубоко задышала, успокаивая сердцебиение.

Ей повезло. По следу пустили не натасканных на людскую охоту волкодавов, а обычных охотничьих лаек. Три шавки вылетели на поляну и закружились вокруг, захлебываясь слюнявым гавканьем. Одна из них бросилась вперед, пытаясь ухватить Элизу за левую руку, сжимавшую большой гнилой сук. Даже не попытавшись ударить зверя, девушка выпустила сук и отступила вбок. Одной рукой она успела ухватить собаку под нижнюю челюсть и рвануть на себя. Однако пальцы соскользнули, и сука, вместо того, чтобы свалиться на землю со свернутой шеей, лишь кувыркнулась в воздухе и как следует приложилась спиной и головой к древесному стволу. Жалобно завизжав, псица покатилась по земле. Элиза же, уклонившись и от второго пса, с силой ударила зажатым в правой руке камнем. На сей раз все получилось, как и задумано: камень попал в точку на перекрестье линий между ушами и глазами зверя. Еще один взвизг — и, бездыханная, собака свалилась на землю.

Третья лайка напасть не рискнула. Заходясь в лае, она прыгала вокруг, взрывая хвою лапами. Чуть погодя к ней присоединилась первая товарка, заметно поутратившая пыл. Элиза тоже не стояла на месте, медленно отступая и стараясь не оказаться к одной из собак спиной. Где же их хозяева?

Хозяева не заставили себя ждать. Проломившись сквозь кусты, на прогалину вылетел крупный гнедой конь.

— Ага! — азартно завопил всадник. — Попалась, ведьма!

Ведьма? Но ведь в монастыре не знали про ее способность чувствовать опасность... Или знали? Или же просто рассказали небылиц поимщикам?

Всадник — совсем молодой, но здоровый парень с жидкой юношеской бороденкой — тем временем спрыгнул с седла и бросился к Элизе. Его рука сжимала моток веревки, но сабля осталась притороченной к седлу. Из оружия у всадника оставался с собой лишь длинный охотничий нож, но и тот — в ножнах на поясе. Ну, с ним просто. Видимо, паренек еще не запомнил простую истину: лучше переоценить противника, чем недооценить его. Пара грациозных движений — и незадачливый охотник лежит на земле с завернутой к лопатке рукой, подвывая от боли и неожиданности. Он еще не успел осознать, почему мир вдруг завертелся каруселью, а он сам вместо того, чтобы держать грязную замухрышку за плечо, отплевывается от земли пополам с хвоей и прошлогодними листьями. Одна из оставшихся лаек, улучшив момент, бросилась на Элизу сзади. Ведомая своим чувством опасности, девушка успела выхватить из ножен на поясе парня нож и, не глядя, отмахнулась им. Острое лезвие чиркнуло прямо по чувствительному собачьему носу, и пес, истошно завизжав, закрутился на месте, отчаянно пытаясь стереть ужасную боль с морды передними лапами.

Последняя псина — та, что врезалась в дерево — отскочила на безопасное расстояние, утратив последние остатки боевого задора. Теперь лай суки больше походил на скулеж, выдавая готовность в любой момент пуститься наутек.

Не выпуская ее из поля зрения, Элиза воткнула нож в землю, заломила пленнику за спину и вторую руку и мгновенно связала их его же собственной веревкой. Еще несколько движений — и ноги парня загнуты назад, лодыжки привязаны к запястьям. Бараташ почему-то называл позу "козлом", хотя, на взгляд Элизы, "колесо" подходило куда больше. Несчастный пленник не мог даже барахтаться. Ему оставалось лишь отплевываться от прелой листвы и бессильно ругаться, чем он и занимался со всем нерастраченным пылом. Так, теперь подхватить нож — и на оставшегося бесхозным коня...

Проклятое животное бросилось наутек не хуже недавнего оленя. То ли конь не подпускал чужих, то ли девушка сама перепугала его резким броском, но на ее долю пришлась лишь обидная оплеуха длинным нестриженным хвостом. Конь галопом унесся в лес, а Элиза, чуть не плача, осталась бессильно смотреть ему вслед. Впрочем, она тут же взяла себя в руки и бросилась прочь.

Поздно. На лай уцелевшей борзой на прогалину выносились еще и еще всадники — два, пять, десять. Они уже не бросались сломя голову, а окружили ее плотным кольцом лошадиных морд. В руках угрожающе болтались кистени, у двоих отблескивал сабельный металл, еще двое уже наложили стрелы на тетивы.

— Взять ее!

Знакомый голос. Боярин Меший собственной персоной. Он-то откуда здесь взялся? Неужто мне не избавиться от этого урода до конца жизни?

Двое спрыгнули с седел и медленно направились к Элизе — уже не молодые небитые дураки, с налету пытающиеся схватить глупую девчонку — настоящие гридни, обманчиво неторопливые, с плавными выверенными движениями. К счастью, на сей раз они без ловчей снасти — только простая веревка. Еще один дружинник подбежал к валяющемуся неподалеку парню и разрезал его путы. Тот медленно ворочался, не торопясь вставать. Ругаться, впрочем, перестал — и за то спасибо. Элиза настороженно смотрела на приближающихся, отчаянно пытаясь понять, что же ей делать.

— Дяденьки, не бейте! — внезапно заскулила она, падая на колени и выпуская нож. — Ой, дяденьки, пожалуйста, не бейте... Ну пожалуйста!..

— Вставай, соплячка, — процедил один из поимщиков, хватая ее за плечо и небрежно поднимая на ноги. — Никто тебя бить...

Никогда не хватайся за противника. Никогда. Хват обязывает тебя к немедленным действиям, причем их выбор не так уж и велик. Позволь противнику ухватиться за тебя, и пусть он сам выберет свою судьбу... Элизе показалось, что голос Бараташа прозвучал прямо за ее спиной. Она прижала кисть охотника рукой, чуть подавшись назад, а затем — вперед, другой рукой нажимая ему на локоть. Взвыв от внезапной боли в суставах, тот рухнул на колени, и колено Элизы в кровь разбило ему лицо. Завершая движение, она швырнула его мордой в землю — нет времени, чтобы сломать ему руку! — нырнула под мышку второму. Она пнула противника сзади под коленку, так что тот, всплеснув руками, завалился на спину, чуть не придавив девушку, и бросилась в образовавшуюся в кольце прореху. Еще немного — и она снова в лесу. Пусть ловят ее на конях по оврагам и буеракам!

Не вышло. Не сопливые мальчишки — опытные воины охотились за ней. Легкое касание шенкелей — и кони оставшихся шагнули вбок, так что Элиза чуть не свалилась под копыта одного из них. Тяжело дыша, она отскочила назад, перепрыгнув через два ворочающихся на земле тела, подхватила брошенный нож и замерла в боевой стойке: колени полусогнуты, лезвие прячется за спиной, левая рука чуть вытянута вперед.

Один из всадников поднял лук и прицелился. Вот и все. Вот и вся твоя жизнь, глупая дура, возомнившая себя воинственной тарсачкой. Она закончится здесь, на глухой прогалине, а труп сгрызут волки... если они водятся в здешних местах. Но моих просьб о пощаде вы не услышите!

— Ну? — хрипло сказала она, глядя в глаза стрелку. — Давай! Чего ждешь?

— Стоп!

Боярин Меший неторопливо спрыгнул с седла и сделал несколько шагов вперед, бросив презрительный взгляд на с трудом усаживающихся гридней, и еще один — на понуро стоящего неподалеку первого парня.

— Теперь я понимаю, почему ты так нужна попам, — задумчиво сказал он, рассматривая Элизу с ног до головы. — Для такой соплячки дерешься ты, прямо скажем, здорово, хотя и не слишком умело. Как же дерутся те, кто тебя учил, хотел бы я знать?

— А ты подойди! — сквозь зубы посоветовала Элиза. — Узнаешь...

Она напружинилась, готовая полоснуть боярина по глазам.

— А и подойду! — согласился Меший. Он шагнул вперед и легонько щелкнул ее по носу. — Оп! Ну и что?

Левая рука Элизы метнулась вперед. Боярин отшатнулся, и девушка тут же взмахнула ножом. Но вместо того, чтобы резануть врага по лицу, она почувствовала, что клинок пронзает воздух. Рука боярина подтолкнула ее локоть сзади, и она чуть не упала, выронив оружие. В последний момент Меший удержал ее за плечи и одним движением заломил руки за спину. Элиза попыталась ударить ногой назад, но не попала.

— А ну тихо! — приказал боярин, и в его голосе послышалось что-то такое, что девушка замерла. — Вот так-то лучше. Давай договоримся: я тебя отпускаю, а ты взамен не пытаешься бежать. Лады?

— Я не вернусь в монастырь! — Элиза снова рванулась, но безуспешно. — Лучше убей прямо здесь!

— Вот горячая, а? — удивился боярин. — Да кто тебя в монастырь возвращать собирается? Слово даю, не отдам я тебя чернорясным. Поедешь со мной, а там посмотрим. Командир-то твой исчез незнамо куда, а что ты без него? Так и продолжишь по лесам блукать, корой питаться? Да не бойся ты, не обижу.

— Ладно... — смирив себя, покорно ответила Элиза. Другого выхода действительно не оставалось, и еще ей вдруг очень захотелось жить. В конце концов, кто ей помешает сбежать еще раз?

— Вот и правильно, — одобрил Меший. Его медвежья хватка разжалась. — Ты уж не держи зла, девка. Кто тебя знает, вдруг и вправду ведьмачка? — Он рывком повернул Элизу к себе, заглянул ей в глаза. — Мир, лады? Тебя, кажется Элизой зовут, Элкой? Вот и славно. А я Меший, дядька Меший, боярин местный. А ножик-то подбери. Хороший нож, сам выбирал. Эй, Сёмка! — Он повернулся к связанному Элизой парню. — А ну, сымай пояс!

— Но, тата... — запротестовал тот, но тут же сник.

— Сымай-сымай! — грозно нахмурил брови боярин. — Умел соплячке поддаться — умей и расплачиваться. Вояка... Вернемся домой — еще выпорю за дурость. Кому сказал: найдешь — отозвать собак и ждать остальных? А теперь что? Серый сдох, а что с Бурей делать — я уж и не знаю. Ох, девка, и ввела ж ты меня в убыток... — Он покачал головой. — Ну? Где пояс?

Под смешки гридней парень нехотя расстегнул пояс и через всю прогалину бросил его к ногам Элизы. Та недоуменно переводила взгляд с него на боярина.

— Чего смотришь? — удивился тот. — Бери. Твой. Заслужила.

— Мне не надо... — запротестовала она, но тут же, как и несчастный Семка, сникла под тяжелым взглядом Мешего. Теперь она даже жалела незадачливого боярского сына, прилюдно выставленного на посмешище. Она наклонилась и подняла украшенный начищенными медными бляхами ремень с пустыми ножнами, засунула в них нож и нерешительно замерла.

— Поедешь с Сёмкой, на его коне, — распорядился боярин. — Как только он его поймает, конечно.

Гридни снова загоготали.

— И поймаю! — обиженно заявил парень. Он вложил пальцы в рот и свистнул. Чуть погодя раздался перестук копыт, и гнедой, волоча по земле поводья, неторопливо вышел из чащи.

— Во как! — гордо заявил парень. — Не чета некоторым! — Он подобрал поводья и легко запрыгнул в седло. — Давай, пристраивайся сзади, что ли...

Элиза нерешительно смотрела на него, сжимая пояс в руке. Она ничего не понимала. Сначала ее травят собаками, а потом чуть ли не как равную приглашают с собой. С другой стороны... Голодный спазм вновь стиснул желудок. В конце концов, в голосе боярина не слышалось угрозы, а чувство опасности молчало, словно убитое. Да и во взгляде парня, с которым она так неласково обошлась, не замечалось злости. Решившись, она попыталась запрыгнуть на круп позади Сёмки, но не удержалась. Боярин молча подсадил ее, окинув гридней таким взглядом, что никто не решился даже хмыкнуть, и сам взобрался в седло.

— Тронулись! — приказал он и дал шенкеля коню.

Ехали на удивление недолго — полчаса неспешным лошадиным шагом. Оказалось, что Элиза умудрилась заплутать посреди чуть ли не десятка деревень и деревушек, не считая выселков и мелких хуторов. То тут, то там в сгустившихся сумерках мелькал огонек в окне, пахло дымом, лаяли цепные псы. Девушка ерзала позади Сёмки, судорожно ухватив его за рубаху и стараясь не сползти со скользкого крупа. На севере ездили в неглубоких седлах, мало чем отличавшихся от сураграшских попон, но все же задняя лука седла неприятно упиралась в живот и ноги.

Когда совсем стемнело, впереди зажглись огни большого села. Вскоре компания въехала на постоялый двор. Несколько конюхов бросились навстречу. Сёмка ловко соскользнул с седла, не задев Элизу, и вытянул навстречу руки.

— Прыгай! — позвал он. — Не бойся, вязать больше не стану. — В свете масляной лампы блеснула его озорная улыбка. — И так еще от земли не отплевался.

Поколебавшись, Элиза неловко спрыгнула на землю. Сёмка поймал ее за плечи, не позволив упасть на землю. Выпрямившись, девушка расстегнула пояс и вместе с ножнами протянула парню.

— Возьми! — решительно сказала она. — Мне не надо.

— И не подумаю! — насупился тот. — Правильно батька присудил. Я сам виноват, а ты заслужила. Да не бойся, я другой куплю. Ты... м-м-м... — он уставился в землю. — Извини, что в лесу вот так наскочил... Попы гонца в деревню прислали — ведьма, говорят, с-под ареста сбегла, гривна золотом награда, коли кто живой приведет. Ну, а с ведьмой какой разговор...

— А сейчас что — не похожа на ведьму? — хорохорясь, спросила вконец растерявшаяся Элиза. — Вот заколдую...

— Ха! — снова улыбнулся парень. — Да нешто я не понимаю, кто ведьма, что злую порчу на людей наводит, а кто — просто так? Ты, я вижу, девка непростая. Вон как меня в земле изваляла! Недаром за тобой монахи гоняются. Но колдовства в тебе не чую. Меня вообще-то Семеном кличут, а Сёмкой — отец только. Но и ты можешь. А что у тебя за имя дурное — Элиза? Никогда не слышал...

— Имя как имя! — буркнула девушка. Она снова обернула пояс вокруг талии, замкнула застежку, поправила ножны так, чтобы нож сподручнее лежал на бедре. — Отец по молодости моряком на торговых ганзах ходил, пока еще море позволяло. Ну, и за океаном бывал тож. Оттуда и привез. Да у тебя имечко, кстати, не местное.

— Оно от северных коневодов, что за Ручейницей живут, — объяснил парень. — Отец с ними раньше то ли воевал, то ли, наоборот, мирился, еще когда Приморская империя стояла. Ему тогда столько, сколько мне сейчас, стукнуло. А ты не смотри, что он уже старик, он двоих голыми руками уделает. Вон, и тебя тоже взял, хотя ты и свалила двоих! — с гордостью добавил он.

— Фиг бы он меня взял, если бы в одиночку, — огрызнулась девушка. — С толпой-то подручных любого возьмешь...

— Эй, вы, двое! — гаркнул от входа боярин. — Ну-ка, подите сюда!

Вновь насторожившаяся девушка подошла к нему и остановилась в отдалении.

— Слушаю, тата, — почтительно поклонился выступивший вперед Семен.

— Чего слушать? — рыкнул Меший. — Чего зубы девке заговариваешь? Она по лесам второй день мотается. Брюхо, небось, к спине прилипло! Давайте внутрь, там хозяин уже должен на стол накрыть. Да ты, девка, не смотри волком. Сказал же — не обижу.

Пропадать — так с музыкой, решила Элиза и, обойдя Семена, вошла в дом. В большом зале и в самом деле умопомрачительно вкусно пахло жареным мясом. Хозяин и несколько слуг суетились вокруг длинного стола. Веяло теплом, в углу весело пылал огромный камин. На вертеле крутилась крупная туша.

— Кабана вчера завалили, — пояснил боярин, входя следом. — Молодые посевы травить повадился. Тощие они сейчас, свиньи, не мясо — одно название, но и за то спасибо. Эй, хозяин! Кончай мясо на огне палить, давай его на стол!

Боярин с дружинниками насыщались в тишине. Хозяин, почтительно поклонившись напоследок, куда-то исчез вместе со слугами. Элиза торопливо глотала сочное мясо, заедая его пресной лепешкой и запивая жидким вонючим пивом из большой кружки. На нее не обращали внимания, только боярский сын изредка бросал заинтересованные взгляды, хотя и помалкивал. Закончив ужинать, боярин встал из-за стола, размашисто поклонился куда-то, предположительно на восток, и уставился на Элизу.

— Поела? — неласково спросил он. — Пошли, в угол отсядем. Разговор есть.

В дальнем полутемном углу, где никто не мог его услышать, боярин оседлал лавку, словно коня, и хлопнул ладонью перед собой.

— Садись, — заявил он. — И не зыркай так. Из монастыря по всей округе весть разослали: ведьма сбежала, взять обязательно живой, гривна золотом награда. Двух коней купить можно! Ну, я и решил, что, коли ты им так потребна, выручать тебя надо. Надо же как-то вину загладить, что я тогда на вас наскочил. Ох, лихие времена настали... — Он мрачно помолчал. — Ну что, прощаешь?

Элиза кивнула. Она все еще не доверяла боярину. Однако девушка понимала, что если бы тот хотел сдать ее в монастырь, то давно бы так и поступил.

— Ну, тогда проехали и забыли, — кивнул Меший. — Да ты и сама ох какая непростая... Элиза. От трех борзых отбилась, а саму хоть бы куснули! Сёмку-обормота в рог согнула, двоих гридней в грязь уронила, даром что бойцы бывалые. Конечно, внезапностью взяла — не ожидали от тебя такого, вот и попались. Ну да моих ребят и внезапностью мало кто подловить может, так что гордись. От такой дочки и я бы не отказался... — Он вздохнул. — Жена у меня родами померла. Сёмку выходили, а ее вот нет. Родильная горячка, сказали. Семнадцать лет с лишком вот бобылем живу... Ну да не о том я. Ты делать-то что дальше собираешься?

— Я? — растерялась Элиза, захлопав глазами. — Не знаю... Ты, боярин, если честно, первый, кто меня спрашивает. Остальные таскают за собой, как... как...

— Как корову, — подсказал Меший. — Бывает. А старшой твой, что с тобой ехал, Тилос который, он что? Совсем тебя бросил али как? Весточек тебе не передавал?

— А тебе-то что? — опять ощетинилась Элиза, но тут же обмякла. — Прости, боярин, но это мое дело. Не сочти за обиду, но не с тобой его обсуждать.

— Ну да, ну да... — покивал боярин. Он, кажется, действительно не обиделся. — Да я ведь к чему клоню — тебе в одиночку по здешним краям шастать не след. Времена неспокойные, все дружинники, да и мужики многие, к границе ушли да в лагеря военные. Разбойнички пошаливать начали, из тех, что днем с сошкой, а ночью с кистенем. Прихватят тебя на дороге, снасильничают да и прирежут. От пятерых тебе не отбиться. Да и гривна золота за твою голову — тоже немало. Заметила, как хозяин на тебя посматривал?

Девушка отрицательно помотала головой.

— Ну да, не до того тебе, — усмехнулся боярин. — А я вот видел. Меня-то он боится, но будь уверена — только я со двора, он сразу слугу к попу местному пошлет. Он-то наградой не погнушается. Ну, так что делать думаешь? Помогу, чем смогу, но могу я немного. Денег у самого негусто. Думаешь, чего я на большую дорогу вышел на купцов беспошлинных охотиться? В кости проигрался подчистую. Пьяным напился, да и проигрался. Да еще и пергамент подписал, что вотчину отдам, если в срок не расплачусь. А где по нынешним временам денег взять? Каралет меня за такое как бы вздернуть не приказал, да и новый князь, кого ни выкликнут, не пожалеет.

— А ты меня попам сдай! — хмуро посоветовала Элиза. — Один раз ведь уже отдал, отдай и еще. Гривна все-таки...

— Ну, в тот день, когда я человека им за деньги сдам, я сначала на осине повешусь, — ощерился Меший. — Одно дело — ведьмак с подручной ведьмой, и другое — нормальный человек, хоть и баба вроде тебя. Им-то все равно, кого жечь, а вот мне — не все равно. А еще раз такое предложишь — не посмотрю, что девчонка, полсотни розог дам.

Он вдруг подмигнул, и Элиза против воли улыбнулась в ответ.

— Вот и ладно, — тоже улыбнулся боярин. — А то словно лисица в клетке смотрела. Ну, хватит тебя пытать. Ты, верно, еще и сама не знаешь. Думай. Утро вечера мудренее. Лошадь для тебя я найду, да и денег на дорогу отсыплю. И провожатого дам...

— Спасибо, боярин Меший! — искренне ответила Элиза. Внезапно ей захотелось заплакать. Усилием воли он сдержала слезы. — Есть у меня деньги. Я, наверное, обратно в Граш проберусь. Там знакомые есть.

— У-у-у... — протянул боярин. — Вот такое точно не выйдет. Не слышала разве — большая орда с тех краев валит? Да тебя первый же отряд на кусочки разрежет, окажись ты хоть трижды воякой. Слышал я, правда, что бабы у них наравне с мужиками дерутся, а то и покруче, они, может, и пощадят, хотя вряд ли. Да уж не у них ли ты свою повадку переняла? Ну да я опять не о том. Нет, на юг тебе дороги нету, и никому нет. Хочешь — иди, конечно, да только проще сразу зарезаться. А хочешь — у меня оставайся? — вдруг предложил он. — Мой-то олух как на тебя поглядывал, а? Странный он у меня, на девок даже и не смотрит. Вернее, по сеновалам валяет, а вот жену себе присматривать не хочет. А вот на тебе, пожалуй, женится...

Элиза прыснула, потом, не удержавшись, захохотала во все горло. Гридни с удивлением оглядывались на нее. Наконец, закусив кулак мало что не до крови, ей удалось остановиться.

— Спасибо тебе, боярин, за доброту... — начала она и осеклась.

Дверь распахнулась, и в зал один за другим потянулись вооруженные люди — вои вперемешку с монахами. Среди них девушка с ужасом заметила сухощавого мужчину с фанатически горящими глазами — брата Куария.

— Ведьма! — сходу возгласил он, вытянув палец в сторону Элизы. — Взять ее, мои верные!

Девушка окаменела. Неужели боярин предал ее? Но зачем, зачем тогда разговоры? Или не он? Тогда кто же?

— Стоять! — рявкнул Меший, вскакивая с лавки. От его рыка Элиза оглохла на одно ухо, но зато и пришла в себя. — Стоять на месте, я сказал! Дружина, к оружию!

Гридни, словно весь вечер ожидали команды, уже стеной выстроились перед пришельцами, не пуская их в глубь залы. Кистени и сабли пока оставались опущенными, но чувствовалось — сделай кто из новоприбывших шаг вперед, и начнется драка.

— Ах, как нехорошо... — пробормотал Меший. — Не иначе, хозяин таки удружил. Ну, доберусь я еще до него... Что надо, Куарий? — уже в голос спросил он. — Чего врываешься, ровно во вражью крепость?

— Отдай ведьму, боярин! — не своим голосом взвыл монах. — Она бежала из заточения! Ее должно вернуть!

— Если она ведьма, то я — Настоятель! — нехорошо ухмыльнулся боярин, выходя вперед. — Ты знаешь меня, Комексий. Ведьмаков я сам за версту чую. Чиста она, чиста!

— Не твое дело, боярин, мешаться в дела Храма! — прошипел монах, явно огорошенный неожиданным отпором. — Я верну ее назад, а ты получишь свою награду. Отдай девку!

— А если не отдам? — Меший снова ухмыльнулся в лицо монаху. — Кто ты такой, чтобы мне, боярину, указывать? Аль тебя новым князем вече выкликнуло?

— Ты знаешь закон Храма, боярин! — монах уже оправился от потрясения. — Ворожею не оставляй в живых! Того же, кто покрывает ее, Отец-Солнце будет вечно жечь своим пламенем! А уж я позабочусь, чтобы ты попал к нему до срока, ведьмачий подпевала!

Боярин побагровел и молча потянул из ножен саблю. Монах отпрянул назад, а солдаты у него за спиной взяли алебарды наизготовку. Гридни напружинились.

— Элиза, сейчас беги по лестнице наверх! — раздался шепот. Девушка дернулась и обнаружила рядом с собой Семена. — Там есть окно, оно на задний двор выходит. Сигай в него и прячься в кустах. Мы разделаем поповичей и найдем тебя, поняла?

— Дурак ты, Семка! — злым шепотом ответила Элиза. — Куда я от них сбегу? Вся округа меня ловит!

— Вперед! — дурным голосом завопил монах и тут же, захлебнувшись воплем, рыбкой нырнул вперед, пробороздив пузом пол. Качнувшаяся вперед шеренга храмовников раздалась в стороны, оборачиваясь к неожиданному врагу.

— Тилос! — охнула Элиза, оседая на лавку. — Тилос...

— Что здесь такое? — с металлом в голосе спросил пришелец. — Что за драка между своими, когда враг на пороге?

— Кто ты такой? — сурово спросил один из храмовников. — Кто такой и почему мешаешь правосудию?

— Какому еще правосудию? — удивился Тилос. — Кто-нибудь объяснит мне, что здесь за бардак?

— Мы пришли за ведьмой, — храмовник подбородком показал в сторону Элизы. — Предатель-боярин ее не отдает. Ты с нами или с ним?

— Ведьмой? — еще сильнее удивился Тилос. — Она — ведьма? Ребята, вы, кажется, обознались. Девочка — моя племянница, а я ейный дядька и опекун. Я оставлял ее ненадолго в монастыре, а сейчас вот вернулся. А за ведьмами вам в другое место надо, не сюда.

— У меня приказ! — угрюмо огрызнулся храмовник. — Вот доставлю ее в монастырь — тогда и разбирайтесь, кто ведьма, а кто — племянница. А сейчас отойди в сторону, парень, а то порешу!

Тилос шагнул вперед и рывком поднял на ноги потерявшего дыхание брата Комексия.

— Ты здесь главный, верно? — холодно спросил пришелец. — Читать, надеюсь, умеешь? Так читай.

Он вытащил из-за пазухи пергамент и сунул его под нос монаху. Тот, метнув на Тилоса злобный взгляд, вперился в буквослоги. По мере чтения глаза его округлялись. Дочитав, он ухватился за бок и сделал слабую попытку опуститься на ближайшую скамью, однако Тилос не позволил.

— Ну? — спросил Тилос. — Еще вопросы есть?

Монах помотал головой, и Тилос аккуратно отставил его в сторону. Затем он прошел вперед, миновав людей Мешего, и остановился перед Элизой, критически оглядев ее с ног до головы.

— А изгваздалась-то как! — укоризненно погрозил он пальцем. — Вот так и оставляй тебя одну, бродяжку.

Элиза повисла у него на шее и зарыдала в голос.

Чуть позже, когда боярин закончил лично воспитывать хозяина постоялого двора, а выплакавшаяся Элиза уснула в своей комнате, Тилос и Меший уселись в том же темном углу общей залы.

— И не боишься, боярин, идти против Церкви? — в упор спросил Тилос, пронизывая Мешего взглядом мало что не насквозь. — Живьем ведь проглотят и не поморщатся.

— А что мне попы? — усмехнулся боярин. — Я князю присягал, не храмовникам, и в Пророка не верую. Дознатчиков ихних я еще у себя терплю, бо большую силу себе забрали, но указывать, как жить, никто мне не может, кроме князя. Слушай, друг милый, давай-ка начистоту. Что человечек ты не из последних — и сам вижу. Но только догадки гадать не собираюсь. Кто ты есть и что тебе нужно?

Тилос усмехнулся.

— Что, если я враг рода человеческого и истребить его хочу? — угол его рта искривился в глумливой ухмылке. — Что, если я войну раздуваю, невинных людей на бойню гоню?

— То есть как? — удивился боярин. — Что значит — ты гонишь? Я с южанами всю жизнь воюю. Сопливым мальчишкой их деревни жег. Они ж не люди — нежить пустынная, крови нашей взалкавшая...

— Глупости говоришь, боярин! — оборвал его Тилос. — Если бы всерьез ты такое толковал, на сем наш разговор бы и закончился. Однако, вижу, гаерствуешь. Нет у меня сейчас настроения шуточки шутить. Так что ты сделаешь, если узнаешь, что я войну начал, южан с места сорвал и на вас натравил?

— А ты меня не учи, как разговоры разговаривать! — рявкнул боярин, правда, почти шепотом. — Не дорос еще — со старшими так баить! Я тебе всерьез говорю, что южане и без тебя на нас рот разевали. Да что южане — мы-то друг с другом сколько воевали, пока Приморскую империю не создали! Дед рассказывал, а ему его дед передал, какие побоища случались еще во времена рода Кантосов... Так что много ты на себя, парень, берешь. Да и говоришь все больше намеками, начистоту не хочешь...

— Хочешь начистоту, боярин? — прищурился Тилос. — Хорошо. Изволь. Я не человек, и если кто у нас здесь не дорос, так это ты. Мне за триста пятьдесят перевалило, и помирать я пока не собираюсь. И южан на вас действительно я погнал. Что теперь скажешь?

— Что врешь ты хреново... — неуверенно сообщил боярин. — Какой же ты нелюдь?

— Обычный. То, что ты перед собой видишь, вообще не человек, одна видимость. Как призрак, только твердый, от человека неотличимый. Мир, понимаешь ли, куда сложнее, чем тебе кажется, и боги здесь совсем иные, и их подручные тоже непросты. Сила могучая мне дадена, уж и не знаю, на добро ли, на зло ли. Устраивает ответ? Или попроще объяснить?

— Давай попроще, — кивнул Меший, во все глаза разглядывая собеседника.

— Если проще, то есть в мире много штуковин, людям не известных. Я — одна из них. И у меня собственные интересы, не связанные ни с Севером, ни с Югом, равно как и с прочими сторонами света. Нынешняя война — моих рук дело. Я науськивал Церковь на святую войну с язычниками, и я убеждал южан в слабости княжеств. Ну?

Боярин неспешно почесал затылок.

— Тогда, наверное, тебя стоило бы хорошенько прожарить на костре, — раздумчиво ответил он. — Или чего ты от меня ждешь, свои злодеяния расписывая?

Тилос молча глядел на него.

— Смотри, парень, как дело выходит. Сначала я на тебя дуром на большаке наскакиваю и в полон беру. И хоть бы трепыхнулся ты, ан нет — чуть ли не добром со мной пошел, только для гридней балаган устроил. Потом играючи мне нож к горлу приставляешь и крутишь мной, как захочешь. Потом среди ночи появляешься с грамотой от самого Настоятеля и странные вещи рассказываешь. Я, хотя и четвертый десяток приканчиваю, и борода седая, немощью ни телесной, ни умственной пока не страдаю. Что-то ты от меня хочешь, а что — не пойму никак. — Он кашлянул и смачно харкнул на пол, растерев плевок сапогом. — И вот еще — девка твоя. Я ведь за ней не только с гриднями — с собаками охотился, для надежности. Так она моего Семку козлом связала его же веревкой, от собак без царапины отбилась, да еще и двоих моих людей одним махом положила, хорошо — не насмерть, а ведь могла, наверное. Видел я, как она руками машет. Тролличья повадка, сам ей немного владею. Отец научил, а его — наемник из троллей.

Меший помолчал, потом махнул рукой.

— Не знаю, что тебе сказать. Не верю я в злодеев, что ради собственной потехи войны устраивают, да и война давно зрела, младенцу понятно. Ну, я все сказал, а ежели тебе мало — не обессудь.

Тилос закинул руки за голову и откинулся назад, опершись на бревенчатую стену с торчащей из нее паклей. На боярина он не смотрел. Какое-то время в углу висело тяжелое молчание, потом Тилос заговорил:

— Вот что, боярин Меший. Ты дядька неглупый, хотя и не знаешь многого. Опять же, смелый, но не безрассудный. Хотя гибкости в тебе нет, переговоры тебе я бы не доверил. Разбоем не гнушаешься, но угрызения совести еще чувствуешь. Ну, нет у меня времени тебя по косточкам разбирать, так и сяк прикидывать. В общем, люди мне нужны отчаянно. Лихие времена, лихие нравы, и крови прольется ох как много... В общем, я предлагаю тебе службу, боярин. Раньше служил ты князю верой и правдой, а теперь иди ко мне. Вот! — он неуловимым движением, словно из воздуха достав, сунул Мешему под нос пергамент. — Твоя расписка долговая. Мой человек ее выкупил, а я как чувствовал, что с тобой встречусь. Да возьми ты ее, не пялься бараном!

Боярин осторожно, двумя пальцами, взял расписку и, расположив под светом, долго изучал. Потом осторожно свернул и спрятал за пазуху и, повернувшись к Тилосу, спросил:

— И что я тебе должен, гость дорогой? Служить верой и правдой незнамо зачем и для чего? Маловата цена.

— Еще можешь забыть про Церковь и храмы, — спокойно продолжил Тилос. — Я ее создал, я ей и управляю. Попы тебя не тронут.

— А я иногда по небу летаю, крылышками помахиваю... Еще?

— Ну, новым князем я тебя делать не стану. Староват ты, уж прости, боярин. Князя если сажать на правление, так надолго, а не на пять лет и даже не на десять. Но вот в числе особо приближенных окажешься, обещаю. Не одним из тысячи аристократов, что на дворе отираются, станешь, а у самого княжьего кресла место займешь, и только князь тебе приказывать сможет. Ну, и сына твоего не забуду. Все. Или мало?

Меший крякнул.

— За такую цену и продаться можно, — признал он. — Да только не платят ее первому встречному-поперечному. Сдается мне, парень, что дуришь ты старику голову. Или нет?

— А кто сказал, что ты встречный-поперечный? — удивился Тилос. — Я про тебя уже давно все знаю. Мои люди в Саламире про тебя многое разузнали. Хочешь, расскажу, сколько раз ты с южанами воевал, сколько — с северными кочевниками, с какой добычей возвращался? Или каких дворовых девок пользовал, сколько ублюдков наплодил, сколько денег на дружину тратишь, сколько с холопов дерешь? Каков ты в гневе, каков во хмелю, какими словами сына учишь? Я, боярин, таких предложений первым встречным не делаю. Вот ты про меня не знаешь ничего, и никогда не узнаешь. А начнешь любопытствовать — поплохеет. Таковы мои условия. — Тилос неожиданно повернулся и уставился прямо в глаза Мешему. — Я много даю, друже, но и требую вина до дна и бочонок впридачу. Не злодей я, ты прав, но даже и добрые помыслы, случается, к такому душегубству приводят, что и ты содрогнешься.

Боярин отвел взгляд.

— Даже и не знаю, что ответить, — хмыкнул он. — Подумать надо, стоит ли твою руку держать. С бухты-барахты такие дела не решаются.

— Думай, — согласился Тилос. — Я здесь до утра задержусь, пусть девочка немного отоспится. Но уйду с ней еще до рассвета. Не ответишь до того согласием — значит, не судьба. Так что решай. За Элизу тебе, кстати, спасибо. Не принял бы ты ее так близко к сердцу — я бы тебя распиской еще помучил. Своих я не бросаю, а за помощь всегда сторицей плачу. Думай, боярин, но помни — времени мало.

Он резко встал с лавки и, не оглядываясь, ушел по лестнице наверх. Осторожно прикрыв за собой дверь, чтобы не нарушить тревожный сон девочки, вытянулся на топчане и задумался. Нет, кажется, все сделано правильно. Только так и можно разговаривать со старым воякой. Пусть размышляет. Все равно никуда не денется. Если я хоть что-то понимаю в людях, он согласится задолго до срока... Так, ладно. Пора слушать отчеты. Поехали перебирать частоты...

Бывший Серый Князь неподвижно лежал на жестких досках, едва прикрытых тощим тюфяком, и его остекленевшие глаза неподвижно смотрели в потолок.

Глухой ночью в зеленой мгле начали возникать высокие крепкие фигуры. Кургаш приветствовал их еле слышным даже для тролличьего уха свистом и несколько раз махнул рукой указывая направление. Одна из фигур отделилась от прочих и приблизилась.

— Почему так скрытно? — тихо спросил Старан. — Прошли бы днем по затесам, чем ночью на буреломах ноги бить...

— Люди по лесам во множестве снуют! — откликнулся Кургаш. — Тилос не хочет, чтобы нас заметили, и Ведущий его поддерживает. Он не желает рисковать даже самой малостью.

— Ребята волнуются. Они не понимают, зачем соваться так глубоко на человеческие территории.

— Ведущий обещал, что днем все разъяснится! — Кургаш сжал кулак, давая понять, что разговор окончен. Старан кивнул и растворился во мгле. Кургаш продолжил считать бесшумно скользящие мимо тени. Когда последняя миновала его, он удовлетворенно кивнул. Пятьдесят четыре. Все здесь. Никто не отстал, не потерялся. Он быстро замел свои следы под корягой еловой ветвью и тоже двинулся к месту сбора. Ноги еще побаливали после долгих переходов, натруженные тяжелыми носилками плечи слегка саднили. Ничего. Через пару дней усталость пройдет окончательно. А сегодня днем неопределенность, наконец, завершится, и они снова увидят перед собой Цель...

Задолго до рассвета в дверь поскреблись. Тилос сунул во внутренний карман куртки увесистый сверток, приоткрыл створку и выскользнул в коридор, стараясь не разбудить неспокойно спящую девушке. Из комнат доносился разноголосый храп дружинников.

— Боярин... — начал гридень, но Тилос, молча кивнув, обошел его и быстро сбежал по лестнице. Меший сидел на скамье, кажется, в той же позе, что и накануне. Тилос остановился перед ним, в упор уставившись немигающим взглядом.

— Ну, в общем... — пробормотал боярин. — Подумал я тут, ну и... В общем, не против я за тебя стоять...

— Хорошо, — кивнул Тилос. Он извлек из-за пазухи тряпичный сверток и кинул его Мешему на колени. — Тут золото, — он усмехнулся, — в дополнение к тому, что ты в лесу отнял. Цена ему сейчас невелика, но на первое время хватит. Снаряди дружину как можно лучше — кольчуги вместо стеганых курток, самострелы, мечи и секиры вместо кистеней. Готовься выступить по тревоге, но без нужды в огонь не суйся. Знаешь Сухой Лог?

— Как не знать... — боярин взвесил сверток на руке. — Верст двести отсюда. Хорошее место, жаль, монастырские земли там...

— Ненадолго, — лицо Тилоса искривилось в невеселой усмешке. — Если я хоть что-то понимаю в военной стратегии, скоро там начнется самое веселье. Такое веселье, что ни одного монастыря не останется. Больше мы нос к носу не столкнемся. Сегодня вечером мой человек доставит тебе говорящий ящик. Храни его как зеницу ока, боярин, через него и только через него я с тобой говорить стану. К ящику книжица прилагается. Спрячь получше да прочитай побыстрее. И сыну дай почитать, но больше никому. Ящик каждый день, когда возможно, выставляй на солнце, да круглосуточно рядом верных слуг держи. Как красный глаз на нем замигает да запищит, пусть со всех ног за тобой бегут или за Сёмкой. Для разговору на сей глаз нажмешь, а в остальном сам разберешься.

— Значит, ты таки колдун, парень... — взгляд боярина стал тяжелым и холодным. — Жаль. Ты мне даже нравиться начал. Но с врагами рода человеческого мне не по дороге. Забери свое золото...

— Молчать! — оборвал его Тилос. — Глупости не говори, боярин, коли чего не понимаешь. Колдовства в том ящике меньше, чем в твоем мизинце. А коли ты ворожбы так не любишь, поинтересуйся, как святые братья вестями обмениваются помимо гонцов да почты голубиной. Оч-чень интересные вещи откроются. Впрочем, если на попятную идешь да от своего слова отказываешься, принуждать не хочу. Мне пора по делам, так что прощевай, боярин Меший.

Он повернулся и через две ступеньки взбежал по лестнице. Наверху он осторожно потряс Элизу за плечо.

— Эла, Эла, вставай! Утро наступает. Ранней пташке кашка, поздней — какашка!

Элиза сонно улыбнулась ему.

— Хорошо, что ты вернулся! — широко зевая, пробормотала она. — А куда вставать? Совсем ведь темно...

— Через полчаса рассвет, — пояснил Тилос, дергая ее за ухо. — Подъем! Пора уходить.

Несколько минут спустя они вдвоем спустились по лестнице. Угрюмый боярин поднял на них взгляд.

— Тилос! — окликнул он. — Подь-ка сюда.

Тилос остановился и посмотрел на Мешего. Лицо Серого Князя ничего не выражало.

— Я... — хрипло сказал тот и закашлялся. — В общем, я от своего слова не отказываюсь. Прости за слова грубые.

— Значит, все, как я сказал, — кивнул Тилос. — До связи, боярин!

Он махнул рукой и направился к выходу. Элиза, поколебавшись, робко поклонилась боярину и побежала вслед. Слабая улыбка, почти не заметная под седеющей бородой, тронула лицо Мешего и тут же пропала. Он угрюмо уставился в пол, баюкая в руке тряпичный сверток.

— Тилос, — осторожно спросила Элиза на улице. — А от какого слова он не отказывается?

— Вчера вечером я его завербовал, — пояснил тот, перешагивая через кучу конского навоза и пропуская девушку в калитку. — На нормальную процедуру вербовки нет времени, пришлось использовать экспресс-метод. Шансы — пятьдесят на пятьдесят, но рыбка все-таки клюнула.

— А если бы он отказался? — удивилась Элиза. — Он бы все рассказал... ну, храмовникам, что ли...

— Есть способы обеспечить молчание любого, — жестко оборвал ее Тилос. — Эла, некоторые темы не стоит обсуждать на улице. Теперь слушай. Нам до обеда нужно пройти больше пятнадцати километров, большую часть — по глухому лесу, кручам да буреломам. Смотри внимательно по сторонам — за нами никто не должен увязаться. Поэтому я и вышел до рассвета.

— А дальше? — Элиза чувствовала, как по спине ползут мурашки. Убить боярина? Но ведь он такой... хороший? Нет. Добрый? Тоже нет. Вот оно! Он так походит на полузабытого отца! Девушке стало страшно. Она невольно чуть отдалилась от спутника. — А что потом?

— А потом — суп с котом, — пробурчал Тилос, размашисто шагая. — Сюрприз называется. Будешь себя хорошо вести — дам конфету.

— А если не буду? — Элиза резко остановилась. Тилос тоже замер, словно ожидая чего-то. — Тоже... обеспечишь мое молчание?

Тилос печально взглянул на нее.

— Не говори глупостей, — вздохнул он. — Ты — другое дело. У тебя нулевой допуск и соответствующий ментоблок, забыла? Ты полевой агент, имеющий право на самостоятельные действия. Эла, я понимаю твои чувства, но сейчас не время для ссор. Оглянись вокруг! — он обвел рукой улицу, стиснутую высокими дощатыми заборами. — Ничего этого уже нет. Ты видишь мираж, доживающий последние дни. Буря приближается, невиданная доселе буря. Возможно, она сметет и село, и княжества, и как бы не всю старую жизнь. И один человек, даже и боярин, не значит сейчас почти ничего. Мало что значу даже я. Нужна тысяча таких, чтобы хоть как-то изменить обстановку. Но барахтаться в сметане я продолжу до последнего. — Он снова вздохнул. — Пойдем, Эла, время на исходе.

Он повернулся и зашагал по улице, не обращая внимания, следует ли за ним девушка. Та несколько секунд колебалась. Внутри возникло чувство, что если она сейчас не последует за ним, то уже навсегда. Тилос так и уйдет из ее жизни, не обернувшись, не сказав ни слова на прощание. Вздрогнув, Элиза со всех ног бросилась догонять. Остаться одной казалось еще страшнее, чем следовать за наставником.

Идти и в самом деле пришлось по дикому лесу. Спутанный кустарник, поваленные стволы, овраги, крутые лесистые склоны страшно утомляли, заставляя ползти черепахой. Стиснув зубы, девушка карабкалась вслед за Тилосом. Почти сразу он отобрал у нее заплечный мешок, лишь сунув в руку лепешку с вяленым мясом.

— Вместо завтрака, — пояснил он.

Однако без мешка идти оказалось немногим легче. Уже через час Тилос устроил небольшой привал, давая передохнуть. Перед тем, как двинуться дальше, он заставил ее проглотить желтую пилюлю стимулятора. От состава во рту остался противный горький привкус, и Элиза то и дело сплевывала на землю вязкую слюну. Идти, однако, стало легче.

Солнце стояло уже высоко, а Элиза почти падала с ног от усталости, когда из-за толстого ствола старого вяза выдвинулась высокая фигура. В лапах она сжимала огромную суковатую дубину. Девушка замерла, с раскрытым ртом рассматривая чужака.

Гигантское, чуть ли не в полторы сажени ростом, тело. Плотная зеленая чешуя покрывает его в местах, не скрываемых пятнистой, в тон палой листве, одеждой — полотняные штаны и рубаха с короткими, до локтя, рукавами. На босых раздвоенных ступнях — только два пальца с огромными острыми когтями. Такими, наверное, не составит труда вспороть человеку живот с одного удара. На сжимающих дубину руках — пять, как и положено, пальцев, но каждый тоже украшен торчащим когтем, хотя и много меньшим, чем на ногах. Тяжелая выступающая нижняя челюсть, почти гладкое лицо с плоским незаметным носом, маленькие черные глазки под нависающим лбом полускрыты толстыми веками. В полуоткрытой пасти угадываются двойные ряды желтоватых крокодильих зубов. Увидишь такое чудовище во сне — проснешься в мокрой кровати...

Тролль! Настоящий тролль, такой, каким их описывают сказки! Но... ведь тролли — людоеды?

Туша шагнула навстречу. Казалось, зверь таких размеров должен перемещаться, тяжело ступая и круша все вокруг, но нет — с неожиданной грацией тролль оказался в двух шагах от нее, не пошевелив даже задевший его побег дикой малины. Его лапища угрожающе потянулась вперед. Элиза завороженно смотрела на него, не в силах пошевелиться. Даже Тилос, даже Тилос не сможет справиться с таким чудовищем! Неужели конец?..

Тилос быстро произнес фразу на непонятном языке. Человеческое горло не смогло бы издать такие звуки — низкий горловой рык, перемежающийся с высокими, почти визгливыми нотами. Зверь отступил на шаг и произнес что-то на том же языке. Он сжал правую... лапу? нет, все-таки руку в кулак, и обхватил ее перед грудью левой ладонью, слегка поклонившись. Тилос ответил тем же жестом.

— Эла, познакомься с Храганом, — безмятежно сказал он. — Он друг. Тех двоих, что скрываются за деревьями, я не знаю. Храган, познакомься с Элизой.

— Рад встретить нового друга! — на общем тролль говорил как-то странно, но вполне понятно. — Учитель предупреждал о вашем появлении. Идите по лощине, она выведет прямо к лагерю.

Тилос пихнул Элизу в плечо, и та, наконец, опомнилась.

— Рада встретить нового друга... — пробормотала она, кланяясь. Она, наконец, сообразила, что тролль приветствовал их обычным тазаном, хотя и выглядящим немного необычно. Бараташ обычно складывал руки где-то в районе живота, а у тролля они оказались почти у шеи. Она торопливо повторила движение. — Храган, я Элиза. Да не испытаешь ты жажды...

— Спасибо, Элиза, — кивнул тролль. — Я вижу, что некоторые люди все еще следуют Пути.

Растерявшись, девушка снова поклонилась. Тилос похлопал ее по плечу.

— Пойдем! — поторопил он. — Время...

Тролль неслышно отступил за свое дерево. Когда они отошли достаточно далеко, Тилос неожиданно усмехнулся.

— Ну, как тебе сюрприз? — весело спросил он.

— Ой, да... — вздрогнула Элиза. — Я аж перепугалась! Настоящий тролль! Я про них только в сказках слышала. Тилос, а правда, что они раньше вместе с людьми жили?

— Правда, — согласился тот. — Вернее, жили-то они всегда отдельно и чужаков на своих территориях никогда не жаловали. Но многие тролли часто нанимались охранниками к богатым людям, сопровождали караваны... все такое. Бойцы они страшные, а потому платили им впятеро против обычного. Правда, они работали не столько из-за денег, сколько из любопытства. Мир там посмотреть, себя показать... Кстати, совет. Они не любят, когда их называют троллями. Человеческое название считается у них оскорбительным. От друзей они стерпят, они вообще ребята хладнокровные, но взаимопониманию это не способствует.

— И как их тогда называть?

— По именам, — пожал плечами Тилос. — Если нужно упомянуть троллей в целом, говори "Народ". Так их самоназвание переводится с древнего на общий. Предводителя зовут Хлаш, Хлаш Дэрэй. Вообще-то он матха-ома своего клана. Но вспоминает о звании он только в официальной обстановке, не чета другим. Его можно называть просто матхой или по имени. Он довольно молод, чуть больше ста, но среди своих пользуется огромным влиянием.

— Ничего себе молод! — охнула Элиза. — А что такое "матха"? И "матха-ома"? И почему они больше не ходят к людям?

— Любопытная ты наша! — расхохотался Тилос. — Давай по порядку. Во-первых, он действительно молод. Тролли в среднем живут лет до ста пятидесяти, хотя я знавал нескольких, мало не дотянувших до двухсот. Матха — доверенный разведчик, глаза и уши Народа, а также переговорщик с чужаками, передающий им слова совета. Матха-ома — следующая ступень, чрезвычайно уважаемая и авторитетная личность, как боярин у людей. Такие говорят от имени племени, клана или схожей размерами группы троллей на совете и Большом сборе. Должность хотя и выборная, но мне случаи отзыва неизвестны.

— А вот их отношения с людьми — дело сложное. Видишь ли, когда Демиурги создавали ваш мир, в него поместили три расы. Тролли — могучие воины, пловцы и горцы, практически неспособные к колдовству. Они плохо чувствуют себя на равнинах и чувствительны к боевым заклятьям. Орки, им в противоположность, бойцы яростные, но слабые и неумелые. Наваливаются скопом при поддержке магии шаманов, равных которым на планете не существовало. Люди — неплохие бойцы и неплохие колдуны, но и в том, и в другом соперничать с другими расами не могли. В целом все было построено так, что любую армию следовало балансировать всеми тремя народами. И так и поступали до Пробуждения Звезд. Потом эфирное поле начало слабеть, колдуны резко утратили свои способности, и тролли получили огромное преимущество. Учитывая, что в Народе снова окреп Путь превосходящих, назревала межрасовая война, но именно Хлаш основал Путь старших братьев, предотвративший взаимную бойню. А потом цунами и землетрясения почти полностью уничтожили Тролличьи острова. Из выживших многие обосновались на скалистом морском побережье в окрестностях бывшей Талазены, а также в Песчаных горах к северу от Ручейницы. Однако не все тролли приняли новое положение, не всем понравилось жить отшельниками в приморских болотах. Вот для решения их проблемы мы и идем в гости...

Элиза жадно впитывала его слова. Разумеется, Джабраил с Мирой рассказывали о троллях, но не особенно вдаваясь в детали. Мир внезапно заиграл новыми красками, и в ней проснулось нетерпеливое любопытство. Она уже приготовилась забросать спутника вопросами, но тут их окликнули.

Тролль, не такой высокий, как Храган, но шире в плечах и с тусклой, отливающей сизым, чешуей выступил им навстречу. В его глазах светился живой ум, и он улыбался. Клыкастая улыбка выглядела хотя и жутковато, но располагающе. Девушка почему-то сразу прониклась доверием.

— Привет, Тилос! — произнес тролль, совершая тазан. Его речь звучала почти по-человечески. Во всяком случае, Элиза могла сходу припомнить с десяток знакомых-людей, ворочающих языком не в пример хуже. — Я уже начал беспокоиться. Я вижу, ты нашел свою ученицу.

— Да уж ее потеряешь! — усмехнулся Тилос, отвечая на приветствие. — Не ты, так кто другой обязательно подберет. Этакий неразменный грош. Эла, познакомься. Перед тобой матха-ома Хлаш Дэрэй собственной персоной. Мы на месте.

— И где, по-твоему, они столкнутся? — Хлаш сосредоточенно вглядывался в карту, расстеленную прямо на хвое. — Почему ты вообще думаешь, что драка случится в одном месте? Почему южане не пойдут развернутым фронтом по всей границе?

— Потому что они не имеют ни малейшего представления о тактике. Они думают не о победе, а о славе. Сам знаешь — яростное солнце и кровь на клинках, толпы врагов разбегаются, рассеиваясь как дым... — Тилос задумчиво пожевал травинку — привычка, проявлявшаяся у него в моменты неуверенности. — Да и не пройти с конями толком в других местах, бо-ольшого крюка давать придется. Леса и хребет Сахарных гор особого выбора им не оставляют.

Хлаш покачал головой.

— А если нет? Если они просто рассеются по просторам княжеств мелкими отрядами? Проберутся лесными дорогами? Опять же, большой армии труднее прокормиться, когда она собрана в кулак...

— Не знаю, — Тилос вздохнул. — Может, ты и прав. Но, видишь ли, помимо психологических мотивов, есть еще и объективная реальность. Они должны активно использовать разведчиков с передатчиками. Те быстро поймут, что продираться сквозь заболоченные леса, заваленные буреломом, — удовольствие небольшое, особенно для конных, а дороги бесполезны без провожатых. А ведь к южным рубежам Тапара сейчас подходят только конные, пешие далеко отстали. Сейчас зима, в лесах даже травы для коней не сыщешь, не говоря уж о пропитании для степняков. Единственный подходящий проход через здешние места — в районе Сухого Лога. Очень удобное место: большая безлесная долина, твердая почва и речка — слишком маленькая, чтобы доставить неприятности, и достаточно большая для снабжения водой. Наконец, масса деревень и даже довольно крупный город, где наверняка есть продовольствие... Вот если бы основная масса шла западнее, в Куар, оставляя Сахарные горы по правую руку — тогда да, тогда бы они, скорее всего, рассеялись по равнинам, там местность благоприятствует. Но, спасибо Игре, сураграшцы много веков воевали с северянами, перемещаясь в пределах трехсот верст от побережья. И сейчас они традиции не изменят, не сразу, во всяком случае. А князья отнюдь не новички в военном деле и не упустят возможности перехватить основную массу, пока она не расползлась по всем княжествам. Можешь назвать меня лысым зюмзиком, если здесь не произойдет большой стычки. Ей нужно обязательно воспользоваться.

— Нужно-то нужно, но как? Ты по-прежнему не хочешь, чтобы мы дрались?

— Нет. Хлаш, прости меня. Я уже много раз говорил тебе, что ваш единственный шанс — отсидеться в глухомани.

Хлаш устало похлопал себя по макушке.

— Тогда объяснись, наконец, зачем ты вытащил нас из болот? Уже не первый месяц ты кормишь меня сказками. Чем дальше, тем труднее мне держать ребят в узде. После отсидки в лесах они растеряны и потеряли цель. Путь больше не ведет их. Ты знаешь, я пойду с тобой и вслепую, но их нужно задействовать либо вернуть домой.

— Ты прав, побратим, — Тилос резко отбросил карту. — В последнее время я делаю одну ошибку за другой. Я слишком боюсь того, что должно свершиться. Того, что придется выпустить на свободу в ближайшие дни. Последствия окажутся ужасны для Народа, и страх перед грядущим мешает мне мыслить ясно. Но ты прав, с неопределенностью надо кончать. Хлаш, я хочу, чтобы ты собрал своих прямо сейчас. Всех, включая дозорных.

— Нас обнаружат, — скорее утвердил, чем предупредил тролль.

— Нет. Я не чувствую людей на расстоянии по крайней мере в три версты. Если что, предупрежу заранее. Собирай ребят, Хлаш, и постарайся держать себя в руках, пока я не закончу говорить.

Тролль внимательно посмотрел на него, но промолчал. Одним движением он поднялся с пяток и махнул рукой, подзывая остальных. Тилос тоже поднялся и осторожно подошел к дремлющей Элизе. Та, закутавшись в одеяло, полулежала, прислонившись к толстой сосне, и тихонько посапывала носом. Однако ее глаза распахнулись еще до того, как Тилос прикоснулся к плечу.

— Что-то случилось? — прошептала девушка. В ее глазах замерцала тревога. — Тилос, что-то готовится? Я чувствую...

— Да, котенок, — Тилос погладил ее по волосам. — Сейчас начнется общий сбор. Я буду говорить, и тебе тоже стоит послушать. Но не вмешивайся, что бы ни случилось, и вообще не отсвечивай. Ладно?

Элиза кивнула, поплотнее закутавшись в грубую шерстяную материю. Ее начала бить мелкая дрожь. Что-то нехорошее надвигалось на них, что-то неосязаемое, но опасное, словно черная туча, полыхающая зарницами. Тилос, как всегда, владел собой в совершенстве, но в тролле по имени Хлаш словно свернулась тугая пружина. Его неспокойствие передавалось остальным троллям. Те косились на пришельцев, и косились иначе, чем поначалу. Теперь в их взглядах чувствовалось не любопытство, а тревога.

Тилос присел на корточки и задумался. Девушка снова прикрыла глаза, но сон упорно не шел. Сердце толкалось в груди, громко бухало в ушах. Она сжалась в комок, пытаясь успокоиться, но безуспешно. Время тянулось страшно медленно. Когда рядом, наконец, раздался шелест шагов Хлаша, она чуть не подскочила на сажень.

— Все ждут, — сообщил тролль. — Я скажу пару слов до тебя, не возражаешь?

— Спасибо, Хлаш, — кивнул Тилос. — Я иду. — Он повернулся к девушке. — Эла, сиди здесь, отсюда неплохо слышно.

Тролли уселись на поляне широким полукругом. Все имели при себе оружие. Многие держали на коленях дубины, у некоторых за спиной виднелись рукояти кованых палиц, и у всех на поясах висели длинные, в тролличьем стиле, тоскалы. Тилос опустился на пятки и уставился перед собой пустым взглядом.

— Братья! — Хлаш выступил вперед. — Настал день, когда Путь требует исполнения своего долга. Многие годы я оставался вашим наставником, но сейчас на время передаю свой голос другому. Того, кто укажет цель, зовут Тилос. Он не принадлежит к Народу, но его слова — мои слова. Слушайте его сердцем!

Тролль отступил назад и кивнул.

Элиза не увидела, как Тилос поднялся на ноги. Только что он сидел, сложив руки на коленях, и вот уже стоит на пару шагов впереди, руки заложены за спину, а позади медленно разгибаются несколько примятых былинок.

— Вы — Народ! — негромко сказал он. — Вы сильны телом и духом, и в битве вам нет равных. Никто не может противостоять вашему отряду. Так ли? — Он обвел взглядом сидящих перед ним. — Кумаш, отвечай.

Тролль во втором ряду медленно поднял взгляд. Хлаш кивнул, и тот поднялся на ноги.

— Человек Тилос, — хрипло произнес он, — никто — ни люди, ни орки — не смогут встать у нас на пути. Я шел с тобой почти две недели, и, признаю, ты загнал даже меня. Но и отряд таких, как ты, не остановит нас. Я говорю сердцем и со всем уважением к младшим братьям. Люди обладают тем, что не дано нам, но в бою нас не превзойти.

— Выйди сюда! — Тилос взглядом указал на землю перед собой. Кумаш повиновался. Он превосходил Тилоса ростом раза в два, смахивая на огромную статую серо-зеленого камня. Макушка Серого Князя едва доставала ему до середины живота. — Сыграем в игру. Я трижды атакую тебя. Если хоть раз выстоишь, ты победил. Если нет — проиграл. Готовься.

Элиза удивленно прикусила костяшки пальцев. Собираясь нападать, да еще и заранее открывая свои намерения, наставник ставил себя в чудовищно невыгодное положение. Если добавить разницу в росте и силе, его поражение казалось неизбежным. Очевидно, молодой тролль думал так же. Его глаза сощурились — признак, как уже знала девушка, сильного удивления.

— Ты слышал, Кумаш, — рыкнул Хлаш. — Готовься.

Кумаш чисто по-человечески пожал плечами и отступил на пару шагов, приняв боевую стойку. На напружиненных пальцах черным лаком блеснули когти.

Элиза так и не поняла, что произошло. Тилос быстро шагнул вперед и ударил. Не так быстро, чтобы расплываться в воздухе, но куда быстрее человека. Тролль начал разворачиваться, пропуская кулак мимо себя, и тут Тилос куда-то переместился, а Кумаш, блеснув пятками в воздухе, грохнулся на землю.

— Извини, забыл предупредить, — спокойно заметил Тилос, останавливаясь над ним. — Одно время я носил имя Хол-аз-Гуштым. Не стоит так небрежничать.

По рядам троллей пробежал шепоток.

— Кумаш, — в голосе Хлаша слышалось презрение. — Сколько раз я должен напоминать тебе? Никогда не недооценивай противника! Однажды ты плохо кончишь.

Тролль вскочил на ноги и снова принял стойку. Однако он не успел даже развернуться к Тилосу, как снова оказался на земле. Кулак Тилоса глубоко взрыхлил землю рядом с его головой.

— Уже лучше, Кумаш, но все еще не в полную силу. И не вскакивай на ноги, словно на гвоздь сел, умелый противник использует твое движение против тебя самого. — Тилос отошел в сторону и демонстративно повернулся спиной. — Еще раз.

Тролль поднялся на ноги осторожно, мягко. Его пасть приоткрылась, чудовищные клыки блеснули. Он даже не принял стойку, его лапы расслабленно повисли вдоль тела.

— Я готов, — безмятежно произнес он. Тилос повернулся и внимательно осмотрел противника.

— Ага, — удовлетворенно произнес он. — Вот сейчас ты действительно проникся....

Третья схватка продолжалась несколько секунд. Тролль несколько раз увернулся от Тилоса и даже попытался провести бросок, но в результате лишь позорно пробороздил землю брюхом и несколько раз хлопнул по ней ладонью. Тилос поднялся на ноги, освободив зажатый между своими коленями тролличий локоть.

— Прекрасно, — одобрил он. — Что скажешь, Хлаш?

— Поверить не могу, что лично учил обормота, — рыкнул тот. — Он же совершает все мыслимые ошибки!

— Ну-ну! — хмыкнул Тилос. — Он ошибся всего дважды, я и не уверен, что ты сработал бы многим лучше. Кумаш, спасибо! — он сделал тазан, который севший на пятки тролль повторил с некоторым трудом — у него плохо двигалась рука. — С локтем все в порядке? Извини. Возникнут проблемы — подойди попозже, полечим. Сейчас вернись на место.

— Я недооценил тебя и поплатился. Спасибо за урок, Ведущий! — слегка поклонился Кумаш, поднимаясь на ноги. — Я не забуду его.

— Всегда пожалуйста, Кумаш. Но, боюсь, урок заключается совсем не в том. — Тилос прошелся по поляне. Глаза троллей неотрывно следовали за ним. — Я спросил — верно ли, что никто не может противостоять вашему отряду? Кто-то до сих пор думает иначе?

— Можно задать вопрос, Ведущий?

— Да, Кепул, — кивнул Тилос, взглядом находя спросившего.

— Когда ты назвал себя Хол-аз-Гуштымом, ты говорил всерьез?

— Да.

— Но Хол-аз-Гуштым жил очень давно, а человеческий век короток.

— Я не человек, Кепул, и пусть вас не обманывает моя внешность. Но истина в том, что Хол-аз-Гуштым — не только я. В свое время этим именем называли и моих учеников. Любой из них мог бы мягко нейтрализовать любого бойца-человека и одновременно справиться с двумя-тремя Ведущими по Пути из Народа. Вот мой урок: даже таким могучим воинам, как вы, всегда сыщется достойный противник.

Тилос оглядел присутствующих. Те, затаив дыхание, глазели на него.

— Беда в том, что Народ малочисленен. Вы слишком медленно размножаетесь, вам требуется слишком много жизненного пространства. Люди всегда могут задавить вас числом. Даже если они заплатят своими жизнями десять к одному, вы все равно останетесь в проигрыше. Гибель Островов только ухудшила ситуацию: у вас не осталось места для отступления.

— Но мы и так знаем! — снова встрял Кепул. — Именно поэтому мы ушли в леса и болота, надежно отгородившись от людей.

— Правильно. Однако не все среди вас думают так же. Некоторые ослеплены своей силой и полагают, что настало время Народу выйти из заточения, чтобы поставить людей на место.

— Путь превосходящих... — пробурчал кто-то, кого Элиза не разглядела.

— Да. Путь превосходящих. Следующие ему полагают, что люди и орки должны подчиниться Народу. Беда в том, что я не знаю людей, согласных с таким подходом. Значит, столкновение неизбежно. У меня есть сведения, что следующие Пути превосходящих готовы нанести первый удар. Сейчас люди начнут убивать друг друга, и их число резко уменьшится. Матха-ома Клатт решил, что наступил подходящий момент для вмешательства. Он полагает, что помощь одной из сторон в битве принесет ему уважение и, возможно, преклонение со стороны некоторых людей, а дальше... дальше он намерен играть в политику. Но он ошибается. Поддержав одну из сторон, он лишь вызовет ненависть и ужас другой. Более того, он не понимает, что княжества, как и племенные структуры южных племен, доживают последние дни. Выжившие запомнят свой страх, но забудут о помощи. Спустя несколько лет или даже месяцев люди вспомнят лишь, что в смутный момент чудовища вышли из своих болот и убивали.

— И тогда они решат избавиться от нас раз и навсегда, — покачал головой Хлаш. — Я предчувствовал, что так и случится.

— Да. Но так случиться не должно. Народ не сможет вечно отсиживаться в болотах, и Путь старших братьев должен принять в себя людей. Но вмешаться сейчас означает поставить Народ на грань истребления в недалеком будущем.

— Но почему Четыре Княжества должны погибнуть? — задал вопрос Кургаш. — Южные племена не впервые идут на северные. Отец рассказывал о больших войнах, где сражались десятки тысяч людей. Народ оставался в стороне, но некоторые наемники участвовали в битвах, и люди даже слагали о них песни.

— Княжества погибнут, потому что так хотят боги.

Что-то неуловимо изменилось. Если до того Элиза чувствовала внутреннее напряжение троллей, то теперь по рядам словно прокатился молчаливый смешок. Неужели Тилос в чем-то ошибся?

— Нет, не боги, в которых верят люди, — спокойно продолжил тот. — Не жестокие существа, питающиеся верой, что живут лишь в человеческих легендах. Настоящие боги наблюдают за вами, но им безразличны страдания народов, населяющих наш мир. У них свои интересы. Шесть лет назад мы с вашим учителем оказались втянутыми в схватку двух таких богов. Пробуждение Звезд и уход колдовства, вулканы на Островах, цунами, землетрясения — последствия той схватки. Настоящим богам не нужно поклонение. Но они бесстрастно обрекут вас на смерть, если она поможет решить их проблемы. Демиурги решили переделать мир, и единственный шанс Народа на выживание — остаться в стороне от драки. Если вы вмешаетесь, вас уничтожат.

Воцарилась тишина. Тилос замер посреди поляны. Элиза чувствовала снова нарастающее напряжение.

— И что ты хочешь от нас, Друг Народа? — наконец спросил Хлаш.

— Вы должны остановить Клатта и его бойцов. Никто из них не должен вмешаться в людские дела.

— Ты хочешь сказать, что...

— Вы должны убить Клатта и его последователей.

Тилос окончательно превратился в неподвижную статую. Элизу охватил панический ужас. Она как наяву видела, что внутри троллей раскручивается тугая пружина ярости и гнева.

— Тот, кто зачнет междоусобицу среди Народа, обречен жестокой смерти! — наконец проговорил давешний часовой, Храган. Его голос огрубел, напоминая рычание дикого зверя. Элиза с трудом разбирала слова. — Не думал я, что ты предложишь нам... такое.

— Смерть человеку! — в унисон прорычали несколько голосов. — Смерть!

Несколько троллей вскочили, в их руках блеснули обнаженные клинки. Громкий злой ропот пробежал по рядам.

— Смерть!

Тилос не шевелился.

— Тихо! — рявкнул Хлаш во весь голос так, что у Элизы заложило уши. — Всем сесть! Вы позорите себя в моих глазах! Сесть!

Матха-ома вскочил на ноги, страшный в своей ярости. Немногим медленнее Тилоса он преодолел расстояние до ближайшего кричавшего и навис над ним.

— Как вы можете в один миг забыть, чему я учил вас долгие годы? Одного слова достаточно, чтобы вы забыли Путь, превратившись в зверей с замутненным рассудком! Не я ли говорил, что поддаться ярости означает потерять самого себя? Не говорили ли вам то же самое другие учителя? Не проходили ли вы свое Испытание с этой мыслью? Или пример тех, кто не пережил его, ничему вас не научил? Вы опозорили меня, себя, весь Народ одним уже тем, что позволили себе хотя бы мысленно поднять руку на гостя! Мне тошно при мысли, что я — учитель таких балбесов!

Тролли смолкли, смущенно переглядываясь. Вскочившие на ноги вернули тоскалы в ножны и поспешно сели. Хлаш обвел всех взглядом.

— Зачавший междоусобицу повинен смерти! — продолжил матха уже спокойнее. — Так говорит Закон, так чувствуем мы все. Но той жизни, в которой хорош Закон, уже нет. Или вы не слышали сказанного? Речь идет о самом существовании Народа, всего Народа! Народ должен выжить, его судьба важнее любых формальных уложений. Если мне потребуется поднять руку на Клатта, я так и поступлю. Решитесь ли вы — не знаю. Силой заставлять никого не стану. Но я исполню свой долг и, если потребуется, пожертвую и жизнью, и даже честью! Я сказал. Дальше решайте сами.

— Но почему мы должны верить чужаку? — выкрикнул кто-то. — Он не из Народа! Почему он так заботится о нас? Откуда мы знаем, что его цель — не посеять вражду и ослабить нас, чтобы люди могли легче справиться с нами?

— Прими мое слово, Таххак! — уже совершенно спокойно ответил Хлаш. — Клянусь Драконьим Камнем, что ослабление Народа не является целью Тилоса. Если вы верите мне, верьте и ему. Я остановлю Клатта. Если кто-то захочет помочь мне, я жду до заката.

— Я с учителем! — тролль, которого, как смутно вспомнила Элиза, звали Кургаш, встал на ноги и повернулся к остальным. — Я верю ему и умру вместе с ним, если потребуется. А малодушным лучше уйти прямо сейчас.

— Я тоже с учителем! — вскочил Кумаш, на чьей рубахе все еще виднелись несколько приставших хвоинок.

— И я! И я! — в разных местах поднялось еще несколько фигур.

— Я никого не тороплю! — взмахом руки остановил их Хлаш. — Я хочу, чтобы вы разошлись и подумали в одиночестве. Я не хочу, чтобы кто-то шел против своей совести и своего долга. Я не скажу ни слова укора тем, кто не последует за мной. Но перед закатом я ухожу. А сейчас всем дозорным вернуться на посты!

Он повернулся и исчез за деревьями. Тилос тоже исчез — Элиза, чье внимание сосредоточилось на тролле, даже не заметила — как. На всякий случай она укрылась во впадине за гигантским древесным корнем — вдруг тролли набросятся на нее? Все-таки она человек, а туго спеленутая ярость еще бушевала у них глубоко внутри. Воля волей, а вдруг кто-нибудь не выдержит?

Кто-то осторожно тронул ее за плечо, и она с трудом удержала испуганный вскрик. Тилос приложил палец к губам и поманил ее за собой. Бросив на месте одеяло и мешок, она поспешила вслед.

Саженей через двадцать он скользнул в глубокую впадину под корнями вывороченного дерева и присел на корточки.

— Ну, как представление? — он испытующе взглянул на девушку.

— Страшно! — призналась Элиза. — Я все думала — вот бросятся они на тебя, и что?

— Вряд ли, — улыбнулся Тилос. — Дисциплина у троллей железная, а те, кто не умеют подчиняться, не доживают до трех лет. Те, кто не умеют владеть собой, не проходят Испытание, а не прошедших его убивают. А вот раскол вполне мог случится. Сейчас он стал бы неприятной новостью.

— Они пойдут с Хлашем и... с тобой?

— Большинство. Я плохо читаю эмоции Народа. Слишком уж они отличаются от людей. У меня нет предопределенных шаблонов нейронной активности рептилоидов, а то, что я сконструировал сам, слишком неточно, приблизительно. Но большая часть пойдет за учителем.

— Значит, вы не позволите... ну, как его...

— Клатту.

— Да, Клатту. Вы не позволите ему нападать на людей?

— Нет, не позволим. Хотя последствия нынешних событий для Народа окажутся весьма существенными. Тролли давно нуждаются в хорошей встряске, и они ее получат.

— Встряска? А зачем? — В животе у девушки заурчало. Внезапно она ощутила острый голод и попыталась вспомнить, не осталось ли в мешке лепешек.

— Потом. Я хочу поговорить с тобой и Хлашем, но сейчас не время. Разберемся с Клаттом — тогда... Ну, ладно. До вечера троллям на глаза лучше не попадаться, чтобы не раздражать лишний раз. Что бы я ни говорил, в их глазах я все равно остаюсь человеком. Так что сиди здесь, я принесу вещи. И постарайся вздремнуть — вечером выходим. Уверяю тебя, угнаться за троллями на марше очень непросто. Готовься к тому, что тебя понесут на закорках... наездница!

Второй день меня не покидает ощущение безмятежного счастья. Я чувствую, что поступаю неправильно, что я не должен оставаться здесь. Внезапно оживает маленький злой зверек внутри меня, грызет сердце, вселяет в него беспокойство. Я уже забыл это ощущение, и вот оно вернулось. Хочется бросить все и шагать, шагать на запад — я точно знаю, что на запад, откуда-то я даже знаю названия сел и деревень, в окрестностях которых вероятность контакта весьма высока. Но зов пропадает сразу, как только я вижу Мелину. Она словно расцвела, сбросила несколько лет — сейчас ей не дать больше восемнадцати, в глазах зажглась робкая надежда. На ее истощенном лице заиграл слабый румянец, в зрачках играют искры от не по-зимнему яркого солнца. Походка стала легче, стремительней — чуть ли не летящей. Когда я представляю, что ее придется оставить и снова в одиночестве бродить в глухомани, по коже бегут липкие мурашки ужаса. Я стараюсь гнать страшную мысль, но она настойчиво возвращается снова и снова. Почему я? Почему она... она?... та сила, что гонит меня вперед, не оставляет меня в покое? Почему другие не могут выйти на цель вместо меня?

Я знаю ответ и на этот вопрос. Другие просто развлекаются. Текира вовсе не интересна им по-настоящему. Им выпала редчайшая возможность порезвиться на изломанной, искореженной площадке — полноценное, хотя и распадающееся общество, отсутствие ограничений, ясно видимая цель. Для них происходящее — очередная Игра. Только у меня достаточно ответственности... я должен...

Чужие ощущения смывает волна ярости. Ничего и никому я не должен!

Я не хочу быть игрушкой в неизвестно чьих руках! Я не хочу, чтобы мной управляли, словно той куклой на ниточках, что однажды я видел у бродячих циркачей! Я останусь здесь, с Мелиной, и пусть только попробуют меня к чему-нибудь принудить!..

В хозяйстве обнаруживается небольшой охотничий лук с безнадежно растянутой тетивой. Кое-как я сплетаю новую из заячьих жил. Для начала хватит. Потом добуду косулю или что-то похожее и сделаю все по уму. Лук добрый — не просто согнутый сук, а любовно вырезанное и обработанное трехслойное дерево. Он остался Мелине от мужа-лесника. Летом тот поссорился с деревенским старостой, охотившимся не в сезон. Поссорился при свидетелях и даже сгоряча пригрозил убить, если еще раз поймает в лесу. Потом старосту и в самом деле убили. Кто и почему — так и осталось тайной, врагов у него хватало. Однако местный воевода не стал разбираться в деталях. Суд быстро признал лесника, грозившего старосте смертью, виновным и приговорил к повешенью. Надворный суд в Саламире не стал возиться с простолюдином и оставил приговор в силе. Мелина пыталась броситься в ноги ратману прямо на улице, но тот, мутно взглянув, прошел мимо, а сопровождавший его кметь пихнул ее так, что она упала и ударилась затылком. Поговаривали, что ратман милует даже заведомых душегубов, лишь бы подарок оказался хорош, но у Мелины не осталось ни денег, ни украшений, а последний поросенок сдох несколько осьмиц назад, и его уже почти всего съели. Мужа казнили на следующее же утро, и Мелина осталась одна.

В ближних деревнях лесника не любили — он слишком ревностно относился к охране боярских угодий, а голод гнал землепашцев в леса, заставляя промышлять не только грибами да ягодами, но и браконьерской охотой. Нелюбовь перешла и на его жену, и в деревне Мелина столкнулась с откровенной ненавистью. Вот уже полгода она жила в мужниной избушке в полном одиночестве, доедая старые запасы муки и крупы. Дотянуть до нового урожая она не могла, вспахать делянку не оставалось сил, да и в любом случае ей было нечего сажать. Охотиться она не умела, и ей оставался только один путь — медленно умереть от голода. Нищенствовать она не собиралась.

Лук позволяет мне добыть двух белок и глухаря. В другое время я мог бы выменять беличьи шкурки на лепешку-другую, но сейчас они не годятся ни на что. Однако их мясо ничем не хуже любого другого, а один из зверьков невольно указал мне ухоронку с несколькими прошлогодними орехами. Я засовываю белок и орехи в подсумок, привешиваю глухаря к поясу и иду домой. Да, домой! Теперь здесь мой дом, и пусть катятся к духам те, кто считает иначе. Впереди уже светлеет опушка, от которой до дома рукой подать. И тут у меня екает сердце. Я чувствую чужих, чужих, которым не место здесь, чужих, в чьих потрохах живет такой же нетерпеливый зверек, как и у меня. Я бросаюсь бегом, проклиная себя за то, что бросил Мелину одну. На бегу я клянусь себе, что впредь даже на охоту будем ходить вдвоем — но только бы успеть...

Я не успеваю. Еще не увидев дома, я чувствую сильный запах гари. Над деревьями поднимается столб дыма, тропинка изрыта копытами. С разгона я выскакиваю из-за деревьев и резко останавливаюсь. Сараи уже полыхают вовсю, но дом еще не подожжен. По двору бродят несколько смугло-черных людей с жидкими бороденками, перекликивающихся высокими голосами. Один из них, со спущенными шароварами, насилует Мелину. Та в сознании, но даже не кричит. Ее голова безвольно мотается на земле, глаза закачены под лоб, разорванное по всей длине платье не скрывает тощее бледное тело. На моих глазах насильник отпихивает ее в сторону, подтягивает шаровары и равнодушно, словно свинье, перерезает Мелине горло.

Дидик ах-Куратан злился. Он мечтал о том, как станет грабить глупых жирных северян, отбирать у них украшения и дорогие меховые одежды, в которых, как он слышал, те ходят даже летом. Взамен его небольшой отряд — четверо таких же нищих, как он, удальцов — натыкался лишь на вонючие грязные домишки в малопроходимых для коней чащобах и болотах. У тощих, словно не евших месяц, белокожих не удавалось добыть даже нормальной пищи. Многие, кажется, жевали просто сухую траву с-под хилых заборчиков, хотя в непривычных деревянных домах без окон — они строили дома даже для коров! — всегда лежал мешок-другой зерна. Зерно кочевники скармливали коням, а людей убивали, чтобы те не пустили стрелу в спину. Время шло, а он, ах-Куратан, не стал богаче ни на единую монету! Лишь однажды он вырвал из уха у визжащей девки золотую серьгу, но и та оказалась медной. Много раз он громко ругал себя за дурацкую клятву и глупую — и совсем не красивую! — женщину, тяга к которой заставила его отправиться в холодные неприветливые края.

Но сегодня он вел своих людей так уверенно, словно сам Сумар указывал путь. Он точно знал, куда должен двигаться, даже когда отряд оказался в густом лесу, сквозь кроны которого не могло пробиться солнце. Он чувствовал, что теперь-то точно разбогатеет, и тогда можно вернуться домой, выкупить Зурилу у ее отца и, наверное, даже сразу продать ее, чтобы обрести, наконец, свободу, почет и уважение. Потом, увидев, как он держит слово, какой-нибудь род выберет его вождем. Да, вождем! Великим и страшным, от имени которого соседи содрогаются и в страхе оглядываются по сторонам...

Однако все оказалось еще хуже, чем обычно. Потратив половину дня, а потом еще половину, он нашел лишь очередной нищий дом посреди леса, а в нем — одну тощую белую женщину, на которую не позарился никто, кроме бериута Кухура — но тот, как известно, дарил своей любовью даже коз. Тщательно осмотрев дом, Дидик, злой и голодный, выбрался наружу как раз тогда, когда Кухур перерезал глотку северной женщине, забрызгав Дидику кровью штаны. Разъяренный, кочевник занес руку, чтобы ударить Кухура по глупой голове, но замер.

Возле деревьев стоит белокожий мужчина, сжимающий в руках лук. Он стоит неподвижно и молча, но в его пылающих белым огнем глазах — смерть.

Время становится медленным и вязким, словно вода в застойном омуте. Ярость захлестываем меня с головой. Мелина мертва, и исправить ситуацию уже нельзя. В ее смерти виноват я. Я не мог спасти ее — Сила, что толкает меня вперед, не терпит препятствий. Я обрек Мелину уже тем, что твердо решил остаться. Моя вина. Моя и только моя. Твоя взяла, Сила, говорю я про себя. Я не хочу, чтобы умирали другие, случайно оказавшиеся у меня на пути. Я выполню то, что Тебе нужно, и провались ты в трясину!

Однако убийцы Мелины должны умереть. Сила привела их сюда, но выбор они сделали сами. Пришла пора расплачиваться.

Южане движутся медленно, словно во сне. Я вскидываю лук, другой рукой выхватывая из обвязки стрелу, но тетива глухо рвется. Наверное, я не рассчитал своей силы. Неважно. Прежде, чем брошенный лук касается земли, я уже оказываюсь возле первого бандита. Его горло, такое мягкое под пальцами, рвется, словно кисея. Струя крови из артерии бьет вверх и в сторону, но меня уже нет рядом. Насильник все еще сжимает нож, удивленно поворачиваясь ко мне, а его ребра трещат от пинка, ломаясь и разрывая сердце. Тело отбрасывает в сторону, и оно по дуге взлетает в воздух. Прежде, чем оно касается земли, я настигаю третьего.

Спустя два удара сердца все кончено. Пять тел корчатся на земле, не понимая, что уже мертвы. Я бережно поднимаю на руки Мелину. Из ее горла еще течет кровь, но она без сознания. Мозг пока жив, но возместить потерю крови нечем. И...

А если б было чем?

Мир сотрясается, трещит и рассыпается на мельчайшие детали, теряет цвет и объем, чтобы тут же обрести их вновь. Я уже здесь и не здесь одновременно. Я все еще стою с человеком на руках посреди пылающего подворья. Однако трансляция от точки восприятия, в которую так внезапно деградировала проекция, теряется на общем фоне. Сенсорные массивы, разбросанные по планетарной системе Текиры, эффекторы, чуть ли не по молекуле перестраивающие планетарную мантию, датчики напряжения в коре, сотни точек восприятия по всему Западному континенту и еще десятки — по Восточному... Безымянный лесной хутор в общем потоке значит меньше, чем ничего — но, странным образом, он почему-то заслоняет все остальное, мешает концентрироваться на деле, притягивает внимание всей личности. Я смотрю на умирающее тело на своих руках, и обычная эмоциональная стабильность сотрясается, готовая распасться. Я с трудом удерживаюсь от позыва изо всех сил ударить кулаком по двери, хутору, окружающему лесу, по всем проклятым княжествам, Грашу, Сураграшу, океану, планете, звезде. Я хочу, чтобы все рассыпалось прахом, взорвалось бушующим океаном огня, стирающим безумные биоформы, не способные наслаждаться даже теми неразличимыми крупицами времени, что отпущены им для жизни. Почему, почему они все время убивают друг друга? Зачем им вообще существовать?!.

И тут все проходит. Псевдоличность автономной проекции, неумело сотворенной и неожиданно поглощенной из-за ошибок программирования, растворяется и теряется внутри настоящей меня. Память, визуальная и эмоциональная, бережно сохранена в первом кольце. Я еще не раз вернусь к ней, чтобы вычленить детали, осмыслить, понять. Но не сейчас. Сейчас у меня масса других дел. Я смотрю на мертвое тело на своих руках, на разбросанные вокруг трупы, но они больше не вызывают у меня эмоций. Такова Игра... нет. Таково свойство человеческой натуры, на которой базируется Игра: соперничество за ограниченные ресурсы, ведущее к убийствам и гибели. Мы не можем — или не хотим — изменить базовые инстинкты, на которых базируется наша собственная личность. Мы тиражируем их в триллионах разумных биоформ в десятках и сотнях тысяч Игровых миров. И пока мы так поступаем, они продолжат гибнуть.

Мелина мертва. Угасающее мерцание мозга свидетельствует о клинической смерти. Я все еще могу ее спасти — но что с ней делать потом? Она даже не жила никогда толком — неграмотная женщина из сельской глуши, мир которой ограничивается небольшим участком леса да зависимостью от родителей поначалу, мужа потом. Ее нельзя даже толком назвать разумной — ее ум развит меньше, чем у пятилетнего ребенка в обществе второй-третьей ступени. Чуть умнее собаки, иными словами. Кусок мяса, управляемый бессмысленными электрическими импульсами в головной части... но разве импульсы в вихревых полях моей психоматрицы несут больше смысла?

Будь проклято мое высокомерие! И чтоб ты сдох, Джа! Не могу не признать, твоя слава тонкого психологического манипулятора более чем заслужена. Ты сладко пел о новом опыте, об иной точке зрения, о необходимости понимания Тактика, что позарез необходимо хорошему Конструктору... Ты прекрасно знал, что я никогда не создавала автономные проекции и совершу все мыслимые ошибки! Ты знал, что я никогда не ходила во плоти среди смертных биоформ, что не смогу правильно сыграть роль! Последняя попытка повлиять на собственную проекцию внешними точками принуждения... отвратительно неумелая, дилетантская, с катастрофическими последствиями. Полный провал. Ужасный щелчок по самолюбию. Но вряд ли ты добивался только такого эффекта. Ты провоцировал меня на... что? Жалость? Сочувствие? Ты хотел, чтобы я поняла, каково смертным жить и умирать в нарастающем хаосе — том самом хаосе, на котором настаиваю я? Ну что ж, тебе удалось. Но чтоб я еще хоть раз купилась на твою провокацию!

Стоп! Хватит эмоций. Текира по-прежнему на месте, и кризис по-прежнему никуда не делся. Время принимать окончательные решения. Я согласилась дать мальчику полгода, и они истекли. Нужно заканчивать с неопределенностью.

"Широковещательное сообщение Текирской рабочей группе. Миованна в канале. Приглашаю на совещание по текущим проблемам. Канал открыт, присоединяйтесь".

"Веорон в канале".

"Джао в канале".

"Майя в канале"...

Один за другим товарищи подключаются к совещательной комнате, зажигая сигналы готовности. Все в сборе, можно начинать. Но я почему-то медлю. Я все еще смотрю на тело женщины у себя на руках. Потом, мысленно встряхнувшись, задействую деструктор и расщепляю его на атомы, распыляя их над унылым зимним лесом: почему-то мне не хочется оставлять Мелину воронам, трупным червям и бактериям. Странно: остальные мертвецы никаких эмоций у меня не вызывают, так почему же я так реагирую на этот кусок гниющего мяса? Огненный комок выскальзывает из моей ладони, и жалкая полусгнившая постройка, что она называла домом, вспыхивает столбом яркого пламени. Пришедшая из ниоткуда и ушедшая в никуда, она не оставила никакого следа на земле — но оставит в моей памяти.

"Здесь Миованна. Коллеги, кризис на Западном континенте в полном разгаре. Тянуть больше некуда. Я подготовила сводку по текущему состоянию и настаиваю на немедленных действиях..."

Прости меня, Мелина.

Огромный военный лагерь кипел, не обращая внимания на позднюю ночь. Несмотря на сырой зябкий воздух, Тарону покрывала жаркая испарина. Предчувствие битвы наполняло ее до краев, заставляло судорожно стискивать рукоять сабли. Она с трудом заставила себя прислушиваться к словам Суддара.

— И я снова заклинаю вас всеми богами — и грозным Валарамом, и темной Назиной, и яростным Турабаром, и мстительным Сумаром, и прочими, чьи имена звучат музыкой в наших ушах — не позволяйте лихорадке боя овладеть вашими людьми!

Хотанец судорожно комкал в руках свою когда-то богатую ареску, сейчас больше напоминающую грязную тряпку. Его заметно трясло. Вот как, милый мой, лениво подумала Тарона, и ты умеешь бояться? Какой ты храбрый во дворце, под защитой стражи, вдали от кровавых битвенных полей, и какой растерянный ты здесь, в двух шагах от смерти... Королева не питала иллюзий насчет завтрашнего боя. Огромная, по донесениям суддаровых лазутчиков, армия северян стояла на том конце большой голой долины. Терять им нечего, и завтра Назина получит богатый урожай бледных трупов. Темных, впрочем, тоже. Северян много, очень много, и как бы не больше, чем южан...

— Ты снова учишь нас воевать, надсмотрщик за дворцовыми рабами? — Зур Харибан сейчас откровенно презирал Суддара и даже не пытался скрыть свои чувства. — Священная ярость, даруемая богами во время боя — залог нашей непобедимости. Трусливые белые псы разбегутся от одного вида моих могучих воинов. Хотя, я думаю, они умрут со смеха еще до того, увидев, что их атакуют бабы с голыми титьками! — гулан громко расхохотался. Остальные неодобрительно покосились на него. Тарона пропустила его слова мимо ушей. Тарсаки еще сведут с гуланами старые счеты, но не сегодня и не завтра. Сначала — общее дело, потом — все остальное. Но Зур — дурак, раз оскорбляет союзников перед боем. Или он просто не понимает опасности? Тогда тем более дурак.

— Если вы в боевом раже ринетесь на северян, они не разбегутся! — фальцетом выкрикнул Суддар. — Наши воины не в первый раз схватываются с бледнокожими, и ты, Зур, можешь обвинить северных псов в чем угодно, но только не в трусости! Вы сойдетесь в схватке грудь на грудь, и неизвестно, кто выйдет победителем! Ты забыл, о чем я сказал совсем недавно? Их много, очень много!..

— И ты уже перепугался? — ехидно спросил вождь. — Странно. Я вот почему-то не боюсь. И разве Турабар не учит нас, что погибший в бою получит в его вечном царстве по двадцать рук рабов и две руки верблюдов за каждую рану?

— Мне кажется, мы пришли сюда за рабами не из царства Турабара, а из северных княжеств! — огрызнулся взявший себя в руки дворецкий. — И Великий Скотовод...

— Да чтоб он засох, твой Великий Скотовод! — лениво сплюнул Повелитель Ветра. — В городе он может хотеть что угодно, но за стенами его власть кончается. Короче, у тебя есть что-то новенькое, что ты не пережевал два раза по три? Я лично собираюсь как следует выспаться перед боем.

Тарона постаралась не выказать своего удивления. То ли Зур Харибан и в самом деле непроходимо туп, то ли у него железная воля. Про себя королева точно знала, что не уснет до утра. Кровь бурлила в сердце, наполняя тело силой и упругостью. До самого восхода она станет молиться Назине, глядящей на нее с высокого небосвода. Молиться и точить древний клинок, любуясь узорами, что неизвестный кузнец вывел на легком и гибком лезвии. Многие века оно переходит от одной королевы к другой, и Тарона точно знала, что именно его рукоять она будет сжимать в руке, когда сабля соперницы разрубит ей голову. Самоубийство? Нет, такое не для нее. Она умрет в честном поединке. Но смерть придет к ней еще не скоро. Лет через десять или даже больше. А пока она возьмет от жизни все — ярость битвы, кровь врагов, любовь лучших мужчин, упоение властью. И завтрашний день засияет новой жемчужиной в королевской короне!

...но что бы я ни отдала ради того, чтобы навсегда остаться с тобой, Тилос, Тилос, ненавистный враг мой, любовь всей моей жизни...

— ...и он ходит между нами, сея разброд и ненависть!

Оказывается, Суддар что-то говорил. Тарона усилием воли заставила себя прислушаться.

— Вы все видели его, и вы все называли его разными именами, — глава тайной полиции Великого Скотовода обвел вождей горящим взглядом. — Пасах. Шупар. Егаш. Софар. Тилос. Вот имена крысы, что шныряет под самым нашим носом!

Стало трудно дышать. Тарона судорожно сглотнула? Тилос? Что окружившим ее грязным мужланам нужно от Тилоса? О чем шипит этот выползок?

— Много раз он приходил к вам со лживыми словами о мире на устах. Многим он предлагал золото, других запугивал, третьих опутывал незримой паутиной слов, лишая ума и воли. Он представлялся посланником северных владык, но это ложь, ложь, ложь!

— О чем ты говоришь, Суддар? — Тарона не узнала своего голоса. Хриплый и сдавленный, словно на горло накинули удавку, он ударился о стены шатра и заглох. — Посланник Тилос много раз приходил к тарсакам. Я не видела лжи в его словах.

Нужно что-то сказать, что-то сделать, лишь бы отвести угрозу. Тоска в его взгляде, когда он уходил в последний раз, тоска, которую она много раз замечала в глазах влюбленных мужчин! О, с какой радостью она отдала бы все, свою корону, даже свою жизнь, лишь бы навсегда оставить его рядом с собой! Но он уходил, всегда уходил от нее в пыльную даль степей и саванн, а она оставалась в своем душном шатре среди опостылевших подруг и служанок...

— О да, он умеет скрывать свою ложь так, что мало кто может ее увидеть! — воскликнул Хотанец. — Он разнюхивает все, что может, он наносит подлые удары в спину, но никто из живущих не может разглядеть его ложь...

— И только ты, о мудрейший, смог раскусить его? — иронично заметил Табаронг. На советах сапсап обычно сидел, забившись в темный угол, и редко открывал рот. Но уж если открывал... — Откуда же ты знаешь, что он не посланник, что он... кто? Сами князья поведали тебе об обмане?

— Мне нет нужды слышать слова глупых врагов, чтобы распознавать суть вещей, — сухо парировал Суддар. — У меня есть другие средства. Вот! — он вскинул руку со статуэткой. На сей раз она изображала Ю-ка-мина, оплетенного виноградной лозой. — Мои люди следили за самозванцем по всему Сураграшу. И не только мои.

— И кто же еще? — Кугарос словно подобрался на своей циновке. Рядом напружинились Ругер и Кханнг ар-Зибаронг. — Кого еще ты послал по следу Пасаха?

По лицу дворецкого пробежала нехорошая усмешка.

— Их!

Словно дуновение ледяного ветра прошлось по шатру, заставив затрепетать огоньки масляных ламп и сальных свечей. Человек у входа возник словно из пустоты, затянутый в черные одежды, в глухом капюшоне, сквозь узкую прорезь которого сверкали черные глаза. Из-за его плеча торчала рукоять короткого меча со странной квадратной гардой.

— Человек с севера — враг Теней, и потому мы следили за каждым его шагом! — глухой голос пришельца внушал необъяснимый ужас. Тарона на всякий случай незаметно проверила, что сабля легко вынимается из ножен. Она надеялась, что справится с одинокой Тенью, но проверять на деле ей совершенно не хотелось. — Голос Назины указал, что мы должны помочь в поисках Суддару ах-Хотану, отмеченному Ее особой милостью.

Сердце Тароны провалилось в глубокую пропасть. Голос Назины? Неужели грозная покровительница тарсаков тоже хочет голову Тилоса? Но... но она, Тарона, не допустит такого! Она не... Она не подчинится даже Назине! Пусть после смерти ее дух разорвет в клочья Ужас Ночи, но она — королева тарсаков, и она не подчиняется даже богам! Налетевший на тарсачку ужас слегка отодвинулся, но не ушел совсем.

Как сквозь воду, она слышала голос Суддара, рассказывавшего о неудачном налете на Чаттагу, о полосе невиданных ловушек, о гибели его воинов... Она и так знала всю историю, и сейчас ее мысли метались, пытаясь найти способ отвести от Тилоса беду.

О, Тилос! Скольких мужчин она знала, и ни один не мог сравниться с ним, лишь шесть раз одарившим ее своей любовью. Сколько раз она, забывшись, ночами шептала его имя и потом, с разочарованием и горечью, срывала раздражение на перепуганном до смерти любовнике! Сколько раз она безуспешно ловила его взгляд, пытаясь понять, что же он хочет от нее! И как наполнялся радостью живот, когда он едва заметно улыбался ей и утвердительно качал головой! Она всегда знала, и он знал тоже, что гордая Тарона, устрашающая королева тарсаков, чье имя не заставляло трепетать разве что Великого Скотовода да ослепленных своей глупостью гуланских Повелителей Ветра, готова броситься к его ногам, словно щенок пастушьей собаки к хозяину. С первой ночи она грезила его скупой улыбкой, его тихим и таким уютным голосом, его уверенным и слегка насмешливым взглядом. Не ходил среди тарсаков, да что там — во всем мире! — другой мужчина, что мог бы сравниться с ним. И вот теперь ублюдок и жалкий трус Суддар ах-Хотан хочет его головы!

Она ничего не возразит, внезапно решила она. Она охотно согласится со всем, что решит совет вождей. Свой удар она нанесет тогда, когда потребуется. Не позже, но и не раньше. Королева тарсаков умеет ждать.

— Ну, так что ты от нас-то хочешь? — она сладко потянулась всем телом, с презрительным удовольствием заметив, как нее обратились вожделеющие мужские взгляды, даже взгляд Тени. — Если он такая крыса, поймай и убей его. Или тебе надо, чтобы мы предали его публичному проклятию?

— Во-во! — внезапно поддержал ее Зур. — У тебя говорящие боги, у тебя Тени, вот и лови его. Я лично гоняться за призраками не собираюсь. Завтра бой, и я намерен как следует развлечься. Если увижу его — с удовольствием отдам тебе его голову, но сейчас я пошел спать.

Гибким, но мощным движением он поднялся с пяток и пару раз наклонился взад-вперед, разминая затекшее тело. Тарона против своей воли ощутила к нему интерес. Гулан был хорош, хорош грацией ядовитой змеи и небрежной мощью пустынного гепарда. Наверное, в бою он действительно могучий противник. В другой ситуации, возможно, королева и позвала бы его ночью в свой шатер, но сейчас не до того. Как же вернее обезопасить Тилоса от новой угрозы? Если бы она знала, где его найти, то обязательно отправила бы Зулу с посланием. Но сейчас оставалось только выжидать.

— Да, кстати, Суддар! — промурлыкала королева тарсаков. — Раз уж твой Тилос такой негодяй, я хочу, чтобы его доставили ко мне. Живым и неповрежденным. Я хочу взглянуть ему в глаза, прежде чем мои жрицы Назины спустят с него шкуру живьем.

— Но... — запнулся ошарашенный Суддар. — Но, Тарона, он страшный боец! Я не думаю, что его можно взять живым...

— Ну, ты уж постарайся, дорогой, — Тарона снова потянулась. На лице Харибана мелькнула одобрительная ухмылка. — Никто тебя за язык не тянул, разбирался бы сам. Теперь я хочу услышать, что скажет лже-посланник. Кто он такой, что ему надо... Может, его наветы лишь малая часть какого-то заговора?

— Тарона права, — согласно качнул бородой Табаронг. — Раз уж ты счел разговор достойным внимания совета вождей, то доведи дело до конца.

— Мне все равно, что скажет северный червяк, — протянул Зур, — но раз уж другие настолько любопытны, то и я послушаю.

Тарона снова ощутила к нему нечто вроде благодарности. Наверное, в другой раз стоит пригласить его к себе.

— Так что, Суддар, не обессудь, но если твой Тилос ненароком помрет до того, как мы его услышим, я крайне расстроюсь, — почти безразлично закончила она. — Ты доставишь его мне целым и невредимым. Ты услышал меня?

Суддар растерянно смотрел на сумасшедшую тарсачку. Как дело могло повернуться таким образом? Взять живым? Такого врага? По его спине пробежал потный холодок. Расстроенная Тарона, по донесениям лазутчиков, отличалась крайней изобретательностью в пытках. Пожалуй, ее не остановит даже то, что они делили ложе. В конце концов, что такое мужчина для тарсачки? Развлечение на ночь... Да, он, что называется, влип. Когда он упомянул северного подсыла, он всего лишь хотел продемонстрировать, что ему подчиняются даже Тени. Он надеялся, что вожди просто передадут воинам приказ убить Тилоса, как только заметят. Теперь придется брать его живым.

Нет, незачем паниковать. Тени справятся с Тилосом без особого труда. В конце концов, какая разница, умрет подсыл до допроса или после?

Огромный военный лагерь окутывала тяжелая предгрозовая тишина. Влажный холодный воздух покрывалом опустился на наспех собранные укрепления, заглушая звуки. Необычно плотная тьма слепила глаза дозорных, и те пугливо скрывались в кустах, тщетно вглядываясь в ночь. Ни единая звезда не проглядывала сквозь плотные тучи, завесившие небо и грозящие затяжной моросью.

Дзергаш зябко повел плечами и сплюнул. Пора возвращаться в шатер. Его давно утомили бесконечные переливания из пустого в порожнее. Судя по донесениям лазутчиков, нечестивые южане многочисленны, как бы не многочисленней северян. Но они привыкли налетать малыми конными бандами и так же быстро улепетывать с награбленным. Они не умеют вести правильный бой, тем более на чужой незнакомой местности. Пусть их много, но численность им не поможет. Не только трактирные шулеры умеют играть подточенными костями. Завтра земля Сухого Лога обильно напитается горячей южной кровью! Князь еще раз сплюнул и вошел внутрь.

Тойма что-то негромко бубнил себе под нос, тыкая пальцем в расстеленную на столе карту. Кажется, кроме Таралена, никто не вслушивался в его бормотание. Перевет с Кумбаленом тихо переговаривались, Настоятели столичных храмов раскачивались в углу на молитвенных ковриках. При взгляде на них в Дзергаше поднялось обычное раздражение. Он понимал, что верному сыну церкви негоже испытывать такие чувства к духовным наставникам, но уж больно надоедает их показное благочестие...

Тойма замолк и повернулся в Дзергашу. Перевет с Кумбаленом тоже взглянули на вошедшего, только Тарален продолжал сосредоточенно разглядывать карту. Что он там не видел за последние два дня? Дзергаш недовольно поморщился и уселся на кривой трехногий табурет без спинки, облокотившись о столешницу.

— Ну, что? — угрюмо спросил Тойма.

— Заносит потихоньку, — сообщил князь Типека. — Как бы завтра обложной дождь не зарядил.

— Хорошо бы, — вздохнул Кумбален. Дзергаш взглянул на выскочку-воеводу с неприязнью. — Дикарские кони в грязюке завязнут, не разгонятся как следует.

— Эт точно! — хохотнул Перевет. — Гоняться за дикарями по грязи сподручнее. Ох, и потеха же пойдет!

— Сподручнее-то сподручнее, — буркнул Дзергаш, — да только сброд мой пехотный, необстрелянный, носами шмыгать зачнет да на сторону поглядывать. Да и мне неохота в мокрой кольчуге трястись — мои кони, небось, тоже завязнут. Ладно, Пророк вытащит.

— Не поминай его всуе! — грозно пробасил за спиной брат Семлемен, и Дзергаш со свистом втянул в себя воздух. Его бесил жирный монах, возомнивший себя воителем. Благочестие благочестием, а править народом должен не поп, а князь. И в бой вести воев — тем более. Туда же — кольчугу под рясу напялил! Или он не для боя ее напялил, а еще чего боится? — К Пророку можно обращаться только в молитве да в сердце своем!

— Прошу прощения, святой брат... — сквозь зубы проскрежетал князь. — Надеюсь, ты уже решил, где твое войско встретит врага? Или все еще колеблешься? Пора бы и на место выдвигаться, как думаешь?

— Отец-Солнце знает, что нужно его верным детям! — напыщенно заявил Настоятель. — Он подскажет моему сердцу, откуда лучше нанести удар по неверным. Думаю, — добавил он обычным тоном, — встану на Плешивом холме, как обговаривали. Место зело удобное.

Дзергаш пожал плечами. Плешивый холм так Плешивый холм, не все ли равно? Лишь бы его вояки не побежали раньше времени, оттягивая на себя южан, а уж терелонский засадный полк преподнесет дикарям подарочек. Интересно, понимает ли поп, что ему, за воинским неумением, определили самую опасную роль — приманки?

— Хорошо, — безразлично сказал он. Нет, все-таки сказать нужно. Вдруг да не повезет ему завтра? — Вот что, други, хочу я вам об одном человеке поведать. Не знаю, нужно ли забивать головы перед смертным боем, ну да сами решайте, прав я аль нет.

— Что за человек? — полюбопытствовал Тойма. — Чем так важен?

— Поведал мне о нем один... — Дзергаш спохватился, что чуть не упомянул Клатта. Рано. Всему свое время. Он повернулся так, чтобы видеть лица присутствующих. — Один доносчик. Умный парень и хитрый, что твой лис, всюду свой нос сует, все разнюхивает. Вот и разнюхал, что бродит по миру странный парень, не боярин и не вой, не смерд и не холоп, а так, незнамо кто. Бродит и странными вещами занимается — тут боярину мешок золота отсыплет, там со смердами дружит, а иногда и с разбойничками лесными якшается. Купцы для него вести носят, а в городах его люди живут, когда верные, а когда и не очень. Для чего ходит, зачем ходит — неведомо, да вот не только у меня в Тапаре он шастает, а вроде и по остальным княжествам. Боюсь я, как бы бунтовать он против власти не вздумал. Времена сейчас ох какие неспокойные...

— Приметы особые у того человека имеются? — с интересом осведомился Тарален. — Шрамы там, хромота? Мои люди ловки в сыскарском деле, им только коготком кого зацепить, а там уж не уйдет. Принесем его тебе, сосед, в мешке, пикнуть не успеет.

Дзергаш хмыкнул. Деловитость каменоостровского воеводы ему понравилась. А вдруг и в самом деле зацепят да в мешке принесут? Вот ошалеет громила-тролль...

— Нет, особых примет вроде нету. Росту среднего, возрасту среднего, волосы черные, кожа смуглая — по-тапарски, не на южный лад, худощав. Вот разве что бороду и усы не носит на южный манер.

— Ну, разве ж то приметы... — разочарованно протянул воевода. — Таких десять на дюжину, не меньше. Ты, княже, мне вот что скажи — есть у тебя человечек, что его живьем видел? У меня и рисовальщик знатный имеется, со слов портреты малюет, да так, ровно всю жизнь с тем бок о бок прожил. Главное — картинку нарисовать, а там и сыскарей на след ставить можно.

— Нет у меня живых свидетелей, — нахмурился князь. Не предъявлять же им, в самом деле, тролля, да еще и какого-то там ихнего вождя! Завтра, конечно, союз княжества Типек и тролличьего клана перестанет быть тайной, но лишь завтра. А сегодня еще рано. — Но, говорят, что раз увидишь — до смерти не забудешь. Глазами так и зыркает! А еще вроде бы колдун он. Кличут его то Филькой, то Шураем, а то и Тилосом...

Брат Семлемен дернулся, словно его хлестнули плетью. Прашт и Викен недоуменно поворотились к нему.

— Ворожею да не оставляй в живых! — прохрипел Настоятель, хватая ртом воздух и стремительно багровея. — Что же ты молчал раньше, князь? Я пущу за ним всех своих сыскарей, всех дознатчиков! Колдун-заговорщик — мерзость, противная Отцу-Солнцу нашему, его надо схватить! Нет, не схватить — убить как собаку!..

— Ну-ну, брат, — осуждающе заметил ему брат Комексий. — Нельзя его убивать, пока все связи не выпытаем. А вдруг не один он такой колдун? Вершки вырвем, а корешки оставим? Негоже так.

— Он не человек, но дух злобный! — Настоятель тапарского храма багровел все сильнее, приобретая синюшный оттенок. — Его четвертовать мало...

Дзергаш насторожился.

— Ты тоже его знаешь? — переспросил он, вглядываясь в лицо Настоятеля. — Что же раньше молчал?

— Я... его... не... знаю... — Настоятель словно клещами вытаскивал из себя слова. — Но мне... доносили... что....

— Не ври, брат Семлемен! — осуждающе высказался брат Викен, которому всегда не хватало такта. — Думаешь ли ты о том же Тилосе, что и я?

— Да... да! — почти крикнул понемногу успокаивающийся Семлемен. — Да, это он! Чудовище в облике человечьем, что Пророк упоминал в своих проповедях! "И отверзнутся глубины моря, и выйдут оттуда духи злобные с прельстивыми речами на устах ядовитых..."

— Мы все знаем Заповеди! — оборвал его брат Прашт. — Так, значит, не только нас он охмурял! Вот... — он произнес несколько слов, которые совершенно не подобали его сану. — Спасибо тебе, князь Дзергаш, что вовремя вспомнил о... об ублюдке. Воистину сам Пророк вещал твоими устами. Твои слова надо как следует обмозговать...

Князья переглянулись. В их взглядах читались одинаковое недоумение и настороженность.

— О чем ты, брат Прашт? — вкрадчиво поинтересовался Тойма. — Может, расскажешь и нам, убогим, кто же он такой, что вы его пуще огня боитесь? И почему мы до сих пор ничего не знали?

— Не сейчас. Не сегодня, — брат Прашт решительно провел перед собой открытой ладонью. — Сейчас нужно провести молитвенное бдение перед битвой. А брату Семлемену пора выводить свои дружины на нужное место, правда, брат Семлемен?

Саламирский Настоятель тупо кивнул.

— Значит, вои, до завтра, — кивнул брат Прашт и поспешно вышел, подталкивая перед собой Семлемена. Братья Викен и Комексий потянулись за ними. В мгновение ока князья с воеводами остались одни.

Тойма с лязгом захлопнул отвисшую нижнюю челюсть.

— Как соли им в жопу насыпали... — пробормотал он. — Да что же такое, други? Что духовники такого скрыть хотят, что так быстро побежали? Дзергаш, может, и ты что-то скрываешь?

— Завтра, все завтра... — пробормотал князь Типека. Разговор стоило срочно осмыслить как следует. — Много чего, чую, храмовники от нас таят. Откуда, хотел бы я знать, они сундуки золота взяли, чтобы со всеми дружинами разом за два месяца расплатиться? Но не время гадать да раскол сеять. Потом все выясним. На рассвете еще свидимся, а пока, други, пошел я. Нужно еще часовых проверить, тысяцким да сотникам пару ласковых сказать, все такое. Опять же, сигнальщиков лишний раз вздрючить неплохо, чтобы в решительный момент мотивы не перепутали...

Он нервно поклонился и выскочил из шатра. Четверо оставшихся мужчин недоуменно посмотрели друг на друга.

— Помяните мое слово — нечисто здесь, ох, нечисто... — пробормотал, наконец, Кумбален. — Завтра после драки нужно взять святош за жабры и как следует потрясти, пока соловьями не запоют. Колдун, что заговоры плетет? Чушь какая-то. Не верю. Колдуны разве что злым духам служат, а тем заговоры без надобности. Им невинные сердца подавай, а не власть над человеками. Что-то здесь другое, точно говорю.

— Ну, может духи решили, что колдун у власти принесет им больше сердец, — хмыкнул Перевет. — Жаль, Каралет так неудачно помер. У него на такие вещи нюх имелся, заговоры за версту чуял, а колдунов — тем паче. Ладно, вы как хотите, а мне недосуг пустые разговоры вести. Прав Дзергаш — нужно войско проверить. А еще я намерен сегодня ночью хотя бы пару часов вздремнуть, чтобы завтра сонной мухой не ползать. А между тем, — он достал из-за пазухи свою гордость — украшенные самоцветами карманные часы величиной не более двух кулаков с имперским гербом на задней крышке — и вгляделся в циферблаты, — а между тем время к полуночи идет. Пошли, Кумбален, стрелки на месте не стоят.

Князь поклонился Тойме с Тараленом и вышел вместе со своим воеводой.

Тойма хмыкнул.

— Ну что, Тарален, пойдем и мы шороху наводить, — раздумчиво сказал он. — А ты все же про разговор нонешний не забывай. Мало ли кто завтра на кровавом поле останется, а упускать пронырливого колдуна никак нельзя. И золото для дружин, как Дзергаш упомянул — тоже зело подозрительно. Прав Кумбален — после завтрашней драчки нужно наших чернорясных потрясти как следует. Ну, пошли, что ли? Да, и флягу захвати. Пить хочется от толковищ — спасу нет.

— Тарона должна выжить. Любой ценой.

Тилос присел на корточки и обхватил затылок руками. Элиза вздрогнула. Девушка еще ни разу не видела своего наставника в таком отчаянии. Она открыла рот, но так ничего и не сказала — а что можно сказать?

— Тарона должна выжить! — Тилос поднял голову. Он запретил разжигать костры, и на фоне последних лучей заката виднелся только его профиль. Небо стремительно заносило тучами. — Запомни, Эла: что бы ни случилось завтра, пусть даже Демиурги во плоти сойдут на планету, Тарона должна остаться в живых. Иначе половина планов пойдет прахом, а то и все.

Элиза сжалась в комок, кутаясь в одеяло. На ее коже пупырышки от холодного воздуха мешались с мурашками страха. Она не понимала, зачем Тилос говорит такое.

— А что могу сделать я? — тихо спросила она. — У Тароны много бойцов, они защитят ее...

— Возможно, защитят. Возможно, нет. Эла, я не знаю, что случится завтра. Если меня... если вдруг со мной произойдет что-то неожиданное, ты не пропадешь. Ты сильная девочка, ты выживешь. Я не хочу указывать тебе путь. Раньше я полагал, что ты останешься с Тароной — как телохранительница и как советница, даже наставница, а потом, возможно, как претендент на королевский трон тарсаков. Но я больше не вижу будущего. Слишком много случайных величин затесалось в систему, и слишком сильно раздражены некоторые Демиурги. И я слишком хорошо поработал на обеих сторонах, не позволив ни одной получить преимущество. Южан больше, и они прирожденные воины, но северяне дерутся на своей земле, защищают свой дом. Прогнозировать исход завтрашней схватки невозможно. Похоже, я переиграл сам себя...

— Ну и что? — Элизе страшно хотелось спать. — Ты же справишься. После боя разберешься, что делать. Разве не так?

— Боюсь, что у меня нет никакого "после боя". Пару часов назад я получил сообщение от Джао, моего учителя. Миованна и остальные намереваются пустить в ход свои планы и требуют полного отчета о моих замыслах. Сегодня, максимум завтра меня возьмут за горло, и моя свобода кончится раз и навсегда. Даже если мне позволят остаться на Текире, меня свяжут по рукам и ногам. Боюсь, Эла, скоро мы расстанемся навсегда.

Сон слетел с Элизы, словно осенний лист с дерева.

— Тогда нужно бежать! — выпалила она, вскакивая на ноги и лихорадочно оглядываясь по сторонам, пытаясь разглядеть в темноте свой заплечный мешок. — Тилос, не сиди на месте! А ты сказал Хлашу?

— Бежать от Демиургов? — усмехнулся Тилос. — Эла, я же объяснял — мое тело здесь ничего не значит, а моя психоматрица доступна для контроля любому из Демиургов. Они могут меня выключить одним движением пальца. Да и потом, наступающий день — ключевой момент в местной истории, и я собираюсь вылепить его по своему усмотрению. Или хотя бы попытаться в надежде, что Демиурги не утащат меня отсюда за ухо до того. Эла, Эла, ну-ка, успокойся!

Он мгновенно, как умел, оказался возле девушки и, надавив ей на плечи, заставил присесть на корточки. Элизу колотила крупная дрожь, и Тилос, подобрав с земли сброшенное одеяло, снова укутал ее плечи. Девушка всхлипнула и прижалась к нему. Она уже потеряла отца и мать. Теперь она теряет еще и Тилоса...

— Не надо, Эла, — прошептал Серый Князь ей в ухо, потом осторожно отстранился. — Не надо. Знаешь, я тысячи раз отправлял людей на смерть, повторяя, как заклинание: делай что должно, и будь что будет. Но хорошо говорить красивые слова, когда сам не рискуешь жизнью. Пришла пора выяснить, действительно ли я верю в собственную красивую чушь.

— Но ты не можешь умереть! — выкрикнула Элиза. — Ты не должен! Так несправедливо! Людей тысячи, а ты...

— А я — один, — закончил Тилос. — Ты не представляешь, девочка моя, как я устал от одиночества. Как устал переживать друзей и любимых. Как устал от праха и тлена, в который превращаются все мои начинания... Так нельзя. Я родился человеком и, даже превратившись в то, что я есть сейчас, пытался им оставаться. Но это невозможно. Я умею любить, но давно запретил себе привязываться к другим, чтобы не страдать, когда они умирают от болезней и времени. Я умею ненавидеть, но давно не поддаюсь сильным чувствам — они мешают трезво мыслить. Я нуждаюсь в друзьях — и отталкиваю их от себя, чтобы дружба не мешала эффективно их использовать. Я устал, Эла, очень устал. Мне нужно отдохнуть...

Элиза всхлипнула.

— Да не оплакивай ты меня, как мертвого! — внезапно рассердился Тилос. -Демиурги меня не убьют. Вот забрать с планеты или усыпить в хрустальном гробу — пожалуйста. Это не смерть, Пророк меня разрази!

Девушка уткнулась носом в его плечо и зарыдала.

— Я не хочу без тебя! — невнятно пробормотала она. — Мама, папа, Белка, Крысеныш... Все всегда умирают и пропадают, а я остаюсь одна...

Тилос вздохнул и погладил ее по голове.

— Эла, сейчас я уйду вместе с троллями. Один из них останется охранять тебя. Его зовут Старан, ты уже его видела.

— Зачем? — девушка выпрямилась. — Я хочу с тобой!

— Нет! — отрезал наставник. — Эла, это не обсуждается. Тебе незачем... видеть, что произойдет. Никому из людей незачем. Мы вернемся еще до рассвета. Постарайся поспать, ты и так вымотана. Думаешь, Хлаш захочет снова тащить тебя на себе? — Он ободряюще улыбнулся ей и поцеловал в лоб. — Пока, котенок.

Прежде, чем Элиза успела сказать хоть слово, Тилос растаял во тьме.

— Тилос! — отчаянно крикнула девушка, но ее голос заглох в начинающем накрапывать дожде. — Тилос...

— Я снова прошу прощения за то, что вам предстоит сделать! — Тилос говорил на ритуальном. — Забудьте про солнечный свет и морской ветер. Перед вами только Путь. Вы не можете свернуть с него, не предав себя, но вы не можете следовать ему, не предав себя. Для каждого из вас настало Время Та. Я могу лишь просить вас сделать, что должно.

Ритуальные формулы падали в пространство, и лишь шелест ветвей служил им фоном. Кромешная тьма окутывала небольшое плато. Тройной ряд сидящих на пятках троллей окружал Тилоса полукругом — головы склонены, на коленях тоскалы и палицы. Сразу за ними начиналась небольшая пропасть, отвесный обрыв, преодолеть который не смог бы никто, кроме троллей-скалолазов.

— Тысячелетиями Народ карал междоусобицы изгнанием и смертью, — Тилос перешел на общий. — Сегодня особый случай. Сегодня вам придется убивать соплеменников. Вам пришлось делать выбор между заветами предков и долгом, и ваш выбор нелегок. Я в неоплатном долгу перед вами. — С точностью до миллисекунды выверенная пауза. — Не бросайтесь вперед сломя голову. Я не хочу, чтобы на мне лежала еще и ваша кровь. Я иду впереди, ваше дело — добивать выживших. И помните — полная тишина, пока возможно. Никто из них не должен уйти, никто не должен рассказать о сегодняшней ночи. Никто не должен узнать, что Народ поднялся сам на себя. И еще — я хочу, чтобы вы еще раз обдумали как следует предстоящее. Если вы не чувствуете в себе силы преступить черту, лучше останьтесь здесь. Я даю вам время для последнего решения.

Секунды текли почти осязаемо, вязко. Таймер внутри тикал словно бы медленнее, чем обычно. Никто из них не откажется, я знаю, но, по крайней мере, моя совесть останется чиста хоть здесь. Вам еще не приходилось работать палачами, ребята, и это ощущение вы не забудете никогда. Прав ли я, что устраиваю такое? Не знаю. Я давно уже не различаю добро и зло, свет и тьму. Я просто использую любые средства для достижения видимой только мне цели. Да полно, видимой ли? Я помню, каким был три с половиной века субъективного времени тому назад — мальчишкой по имени Семен, веселым увлеченным студентом, студиозусом, любящим от нечего делать поразмышлять о вечном. Потом я стал — меня сделали! — Хранителем, потом я менял тела и носители психоматрицы как перчатки. Что после всех превращений осталось во мне от того, прежнего человека? Я знаю, что получил взамен, и никогда не отказался бы от таких приобретений, если бы мне предложили выбирать путь заново. Но что я потерял? Жалость? Милосердие? Умение просто жить, любить, умирать? Не знаю. Та цель, что маячит в тусклой мгле передо мной, недостижима, я знаю. Но у меня нет необходимости рассчитывать жалкие крохи времени, что Вечность брезгливо дарит людям. Я не могу умереть, а потому планирую путь на десятилетия и столетия вперед.

Но кто сказал, что мои планы нужны кому-то, кроме меня самого? Может быть, я — как тот подкожный червяк-кагурл: паразитирую на обществе и пытаюсь не допустить в него конкурентов. Но кагурлу, чтобы выжить, приходится питаться соками хозяина, мне же нет необходимости и в том. Я просто не вижу другого способа существовать, другой цели в жизни, как не видят их Демиурги со своими играми. Неужто я ничем не отличаюсь от них?..

— Время Та истекло! — голос Хлаша прозвучал сухо и торжественно. — Все приняли решение. Я иду за тобой, Хол-аз-Гуштым, в смерть и унижение.

— Я иду за тобой, — тихо откликнулся хор. — В смерть и вечность, в величие и унижение, я иду за тобой с открытыми глазами. Веди нас, Хол-аз-Гуштым.

— Спасибо, ребята, — вздохнул Тилос. — Тогда двинулись, и да ведет вас Путь!

Небо на востоке начало сереть, когда из темноты возникли две темные фигуры — высокая и низкая. Элиза заметила их только после резкого движения Старана, кажется, просидевшего всю ночь неподвижно. Сама она, несмотря на совет Тилоса, заснуть так и не смогла. Она высунула нос из-под насквозь промокшего одеяла и тихо чихнула.

— А вот простужаться не надо! — сообщил ей знакомый голос.

— Тилос... — прошептала девушка. — Я думала, что вы никогда не вернетесь... что что-то случилось...

— С нами все в порядке, котенок. Хлаш?

— Старан, — откликнулся голос матхи, — место общего сбора — как и намечено. Спасибо за помощь.

— Да, учитель, — откликнулся охранник. — Прямого тебе Пути.

Тролль сделал движение в сторону и бесшумно канул в предутренние сумерки.

— Вот и все, старый друг, — произнес невидимый во тьме Тилос. — Вот и все, котенок. Эла, пора прощаться. Хлаш проводит тебя...

— Что значит — прощаться? — удивился матха. — С какой радости? Твои дела еще не закончены, и я не собираюсь бросать тебя одного.

— Мы договорились, — с досадой ответил Тилос. — Хлаш, не усложняй ситуацию. Если бы ты мог помочь хоть чем-то...

— А я и могу помочь. Тебе понадобится прикрытие, чтобы какой-нибудь мародер на свалился на голову в самый неподходящий момент.

— Не свалится. А ты должен охранять не меня, а...

— Я смогу защитить вас обоих, — весело сказал Хлаш. — Да и Элиза не лягушонок, чтобы держать ее в кувшине за пазухой. Я решил.

— Упрямый болван! — с досадой сказал Тилос. Хлаш коротко рассмеялся.

— Не трать зря время, друг. Опасность грозит тебе, не мне. В крайнем случае мы с нашей подружкой юркнем в кусты, и пусть попробуют нас догнать! Верно, Эла?

— Я не брошу Тилоса! — горячо выкрикнула девушка. — Пусть приходят всякие Демиурги! Мы им покажем!

— Показала одна такая... — фыркнул Тилос. — Ладно. Нет у меня времени на пререкания. Хлаш, раз уж ты увязался за мной, могу я попросить тебя поднести футляр?

— Не вопрос. Дотащил я твое железо сюда, дотащу и до места. Но, кажется, пора выходить. Путь по местным буреломам нелегок, особенно для...

— Я не отстану! — заявила Элиза. — Сейчас...

Она подхватила заплечный мешок и начала лихорадочно запихивать в него одеяло. Мокрая кое-как свернутая ткань упорно не хотела влезать в узкую горловину. Кто-то — судя по прикосновению грубой кожи, Хлаш — отобрал у нее и то, и другое.

— Я донесу, — сказал тролль тоном, не допускающим возражений. — Пойдемте, а то ночное зелье начинает выдыхаться. В третий раз за ночь настой пить я не стану, и не просите, мне ее жить хочется.

— Навязались вы на мою голову... — пробурчал Тилос. — Детский сад, да и только. Эла, держись за мою руку и постарайся не запинаться.

Тысячелетия назад тут не существовало никакого лога. Лишь одна из бесчисленных речек, которой много позже люди дали имя Светлая, несла свои не слишком обильные воды почти точно с севера на юг. Но именно здесь скрытая под огромными отложениями осадочных пород горная гряда почти выходила на поверхность. Если севернее и южнее воды реки могли свободно разливаться по глинистой равнине, то здесь поток протискивался по довольно узкой лощине между двумя чудовищными гранитными глыбами, пологой на западе и отвесной на востоке. Долгие годы вода промывала себе путь, вынося рыхлую породу и обнажая камень, смещая свое русло все дальше к востоку, к крутой скале, пока, наконец, не уперлась в остановивший ее твердый склон.

Результатом ее вековечных трудов стала долина верст девять-десять шириной, плавно понижающаяся с запада на восток, посреди которой уныло торчал голый каменистый холм, названный людьми Плешивым. Там рос только мох.

Дальше к югу начинались неглубокие овраги с пологими склонами. Речка петляла между ними и в них, разбиваясь на десятки звенящих мелких ручьев, и резко поворачивала на восток, к не слишком далекому океану. А еще южнее начинались заросшие ковылем степи.

Господствующие в здешних краях ветры задерживались поднимающимися на востоке холмами, где и выпадали основные осадки. Тут же дождей почти не случалось, и, слегка заболоченная весной, уже к началу лета местность превращалась едва ли не в каменистую пустыню. Именно поэтому пришедшие сюда люди нарекли долину Сухим Логом.

К восходу от Сухого Лога на полторы сотни верст, почти до самого океана, простирались гряды поросших соснами обрывистых каменистых холмов, проходимых для человека, но не для лошадей. К закату простирались глухие смешанные леса, заболоченные и заваленные буреломом. И то, и другое не слишком подходило для конских копыт, а потому образовывало идущий почти строго с запада на восток естественный рубеж обороны против набегов южных кочевников. Еще совсем недавно, во времена могущественной Приморской империи, северяне обрабатывали землю к югу отсюда, собирая богатые урожаи в теплом климате. Но постоянных селений там не возникло. С северного отрога долину прикрывала старая имперская крепость, где в свое время стоял небольшой гарнизон, но после смерти Империи запустела и обветшала и она. У тапарских князей так и не хватило ни людей, ни средств, чтобы поддерживать рубеж. Нельзя сказать, что местность вымерла полностью — отчаянные свободные землепашцы рисковали пахать землю в порубежье и по сей день, но основные границы Тапара проходили к северу. Легкие дома, которые можно бросить при первой же опасности, торные дороги, которыми урожай вывозился на север — вот и все, что наличествовало в окрестностях Сухого Лога. Периодические налеты кочевников из Граша наносили не так много ущерба, если не считать уведенных в рабство.

Обходные пути лежали либо вдоль океанского побережья, либо далеко на западе, уже за идущей к северу грядой Сахарных гор. Тайные лесные и болотные тропы оставались неизвестны южанам. Именно поэтому у наступающей орды не оставалось другого пути, кроме как через узкое горло Сухого Лога, прежде чем растечься по территории Тапара и остальных княжеств, грабя и сжигая селения и города. И южане, и северяне знали: избежать драки в долине не удастся.

Основной укрепленный лагерь северян встал на самом холме. Там расположились наиболее многочисленные тапарские пешие войска, возглавляемые лично Настоятелем Семлеменом, к которому примкнули и остальные Настоятели храмов. Семлемен, полагаясь на защиту Отца-Солнца и мало что понимая в военном деле, не позаботился о надежных фортификациях, а остальные князья подоспели к месту сражения лишь накануне днем. Поэтому превосходная, господствующая над местностью оборонительная позиция осталась практически не укрепленной. Лишь кое-где торчали полусгнившие завалившиеся частоколы, на скорую руку подлатанные свежим деревом, да над командирским шатром вызывающе торчала огромная золотая Колесованная Звезда, долженствующая наводить ужас на дикарей-язычников.

Князь Тойма с воеводой Тараленом заняли правый, а Перевет с Кумбаленом — левый фланги. Как более опытные солдаты, за ночь они успели немного обжить голую пустошь, наделав длинных, в два человеческих роста, заточенных шестов и натыкав в землю острых колышков, чтобы повреждать ноги вражеским коням. Впрочем, ловушки не ставили слишком густо, чтобы собственная конница, скрывающаяся за стеной плохо обученной пехоты, могла в решающий момент нанести контрудар. Атаковать первыми северяне не собирались, справедливо решив позволить южанам разбить свой ударный кулак о засевших в глухой обороне пехотинцев.

Всего на рубеже стояло до сорока тысяч пехоты и до десяти тысяч конницы северян. Небольшой, в сотню копий, отряд, отправленный Тумбаленом, на всякий случай занял старую крепость, но ей значения никто не придавал. В крайнем случае, она спасет жизнь немногим уцелевшим. Еще один двухтысячный конный полк под предводительством князя Дзергаша укрылся на опушке лесов на западе долины, чтобы в решительный момент ударить по дикарям с тыла. С севера скорым маршем шли подкрепления, растянувшиеся на две осьмицы пути, но ко времени решающей схватки они не поспевали. Если южане прорвут рубеж, опоздавшим придется рассыпаться по лесам и вести партизанскую войну в отчаянной надежде истребить хотя бы часть орды, прежде чем она достигнет обжитых мест.

Южане тоже собрали для удара далеко не все имеющиеся силы. Истощенная дальними переходами и бескормицей конница растянулась далеко по прилегающим степям, а пешие могли достигнуть южных границ Тапара не раньше, чем через двадцать дней, а то и больше. Но времени ждать не оставалось. Кони требовали корма, а каждый день укреплял северные позиции. В конце концов, если северяне успеют выстроить в долине полосу укреплений, главная ударная сила южан — легкая кавалерия — окажется не у дел, и тогда придется совершать пешие обходные маневры и вообще ввязываться в затяжную позиционную войну с неясным для обеих сторон исходом.

Гордый Зур Харибан с одобрения прочих Повелителей Ветра поставил гуланов в центре. Его главный удар нацеливался на Плешивый холм. После легкой победы на холме гуланской кавалерии следовало разделиться на две части и обрушиться на открытые фланги северян. Осторожная Тарона не стала спорить, расположив тарсаков правее, так что их целью оказывались войска Перевета. Сначала она с сомнением оглядела остающуюся по правую руку почти отвесную каменную стену в сотню саженей высотой, но потом решила, что быстро спуститься по таким склонам человеку не под силу, а для лучников расстояние слишком велико. Если бы она знала про три сотни троллей Клатта, то, возможно, чувствовала бы себя в меньшей безопасности.

Остальные не столь многочисленные племена Граша скопились на левом, западном фланге. Как-то так получилось, что обычно державшийся в стороне от усобиц сапсап Табаронг оказался человеком, к которому с равным вниманием прислушивались прочие вожди. Хотя и разношерстая и неслаженная, вся компания оставалась весьма опасной для обороняющихся, но засадный полк Дзергаша не оставлял им никаких шансов. К счастью для северян, лазутчики-Тени с их передатчиками, посчитав свою задачу выполненной, миновали Сухой Лог и растворились в тапарских лесах незадолго до того, как на придолинной опушке возникли первые конные сотни князя.

Под началом Зура находились около двадцати тысяч конных, Тароны — восемнадцати. Прочие племена собрали около пятнадцати тысяч всадников.

Под утро развиднелось, и обложные тучи начали нехотя расползаться по сторонам, так и не разразившись настоящим дождем. Мелкая морось, всю ночь державшаяся в воздухе, быстро осела на землю. Западный край долины озарило встающее из-за обрыва солнце.

Боги приготовили сцену для готовящейся разыграться трагедии, и актеры заняли свои места. Театр ждал лишь отмашки режиссера.

Зур Харибан застыл на своей лошади, напряженно вглядываясь в северную часть долины. Густая тень от восточной горы все еще скрывала врага, и гулана это слегка нервировало. Кто знает, что за ловушки успели приготовить за ночь бледнокожие? Но пора начинать. Сейчас боги получат обильную кровавую жатву. Что за беда, если среди трупов окажется и его собственный? Погибший в бою вечно пирует у подножия трона Турабара! Гулан привстал на покрытой попоной спине коня и издал громкий боевой клич, одновременно нажатием коленей бросая коня в бешеный галоп.

Его вопль подхватили тысячи глоток. Хрипло затрубили рога, и многотысячная масса всадников качнулась вперед, набирая скорость.

В обычае тарсачек было драться с северянами с обнаженной грудью, отвлекая внимание и смущая врагов-мужчин. Но на сей раз Тарона настояла, чтобы по крайней мере ее личная сотня надела кожаные панцири, обшитые медными бляхами. Сейчас Зула лежала в уже довольно высокой и густой траве, чувствуя позади дыхание подруг. Стремительно светлело, и рисковать дальше не стоило. Телохранительница королевы слегка повернула голову статуэтки Назины и дунула ей в глаза. Спустя несколько мгновений другая статуэтка в руках Тароны издала негромкое гудение.

Королева злилась. Всю ночь Зула, верная и всегда соглашающаяся Зула, уговаривала ее не рисковать собой понапрасну. В конце концов, скрепя сердце, Тарона согласилась не соваться в передовой отряд, а возглавить вторую атакующую волну. Услышав сигнал, она почувствовала, как учащенно забилось сердце. Вложив два пальца в рот, королева оглушительно свистнула, и ее поддержали рога.

Заулюлюкали мужчины-пастухи, настегивая коней. Пастухи повернут назад задолго до того, как попадут в зону обстрела вражеских лучников, чтобы не вызывать лишних подозрений. Позже они вновь устремятся в драку, но сейчас их задача — лишь направить лошадей в нужном направлении.

Несколько сотен коней без всадников, с крупами, прикрытыми цветастыми попонами, с притороченными по бокам копьями и луками бешеным аллюром неслись в сторону ощетинившихся длинными копьями позиций князя Перевета, а в нескольких поприщах позади долину затопила конная тарсачья лава.

Табаронг колебался. Ему очень не нравился лес по левую руку. Там вполне могла скрываться засада. Для сотни-другой лучников лес стал бы лучшим — и весьма безопасным — укрытием. Выпустить по десятку стрел и раствориться в болотистой чаще — что проще? Сапсап вздохнул. Идея ввязаться в войну сейчас, в резкой медленно отступающей тени дальней скалы, казалась далеко не такой заманчивой, как раньше. Но отступить он уже не мог. Вождь еще раз вздохнул. На востоке уже завыли рога гуланов, и оставаться на месте сейчас означало признаться в собственной трусости. Табаронг нехотя поднял руку и вяло махнул вперед.

Разношерстая масса южных племен с дикими воплями ринулась вперед. При такой скачке они уже через несколько вздохов окажутся под стрелами северян. А, да пусть их проклянут все боги сразу! Он, Табаронг, никогда не ввязывался в драку без нужды, но и никогда не бежал с поля боя.

Старый вождь тронул бока коня шенкелями, и тот зарысил вперед, сопровождаемый двумя сотнями лучших всадников.

— Что они делают? — Кумбален пораженно повернулся к Перевету. — Они что, хотят снести нас табунами бесхозных лошадей? Или они думают, что мы слепы и примем их за всадников?

— А я знаю? — огрызнулся князь, напряженно приникнув глазом к отверстию дальнозоркой трубы с гербом Приморской империи. — В первый раз такое вижу. Может, они под брюхом висят? Видел я, как они такие фокусы проделывают. Хотя нет, не похоже. Что лучники?

— Готовы. Давать отмашку?

— Погоди. Если скачут просто лошади, незачем их отстреливать. Передай, чтобы ряды раздались по сигналу в стороны и пропустили животин в тыл. Там с ними обозные разберутся.

— А если это хитрость?

— Конечно, хитрость! — не сдерживаясь, гаркнул князь. — Думаешь, они сюда приперлись, чтобы коняк нам подарить? Потом разберемся, сейчас давай сигнал, кому сказано!

Воевода пожал плечами, подозвал к себе старшину горнистов и отдал приказание. Несколько мгновений спустя, подчиняясь вою труб, пехота зашевелилась, спешно убирая длинные копья, уже упертые в землю, и сбиваясь в группы, чтобы дать дорогу животным, несущимся во весь опор.

Внезапно почти перед самыми позициями северян раздался переливчатый свист, потом еще и еще. Беспорядочная масса лошадей замедлилась, а из травы начали возникать смутные силуэты тарсачек. На ходу запрыгивая на коней, они смиряли их бег, заворачивали параллельно фронту северян и, выхватив из обвязок луки, посылали в сторону врага стрелу за стрелой.

Опешившие северяне поначалу даже не дали отпора. Тарсачки стреляли на скаку, неприцельно, лишь бы ошеломить врага, не дать ему понять, что происходит, но стрелы нет-нет, да находили жертву. К некоторым стрелам заранее привязали свистки, и в полете они завывали, словно жаждущие крови духи смерти. Ошеломленные и перепуганные пехотинцы, вчерашние смерды и холопы, роняли оружие и со всех ног бежали в тыл, не обращая внимания на плети десятников, а на позиции уже накатывала основная волна тарсаков. Земля дрожала от яростных ударов тысяч и тысяч копыт, и многим казалось, что спасения нет.

Но снова затрубили горны, и опомнившиеся командиры, грязно ругаясь, уже заставляли солдат подхватывать брошенные колья и копья, выставлять их навстречу несущимся всадникам, упирая тупыми концами в землю. Лучники, укрывавшиеся за спинами пехоты, наконец-то выпустили целую тучу стрел. Однако вчерашние пахари обращались со своими охотничьими луками не слишком умело. Вымотанные форсированными переходами, утомленные бессонной ночью, устрашенные внезапной атакой, даже те, кто умел без промаха бить в глаз белку и зайца, не портя шкурку, мазали, словно дети. Из нескольких сотен тарсачек-пластунов стрелы сбили с лошадей не более двух десятков. Остальные, выпустив по нескольку стрел, повернули коней и стремительно унеслись назад, под прикрытие основной волны.

Тарона чувствовала возбуждение и азарт. Пригнувшись к холке своего коня, она изо всех стискивала его корпус бедрами сквозь попону и слегка покалывала кинжалом. Животное неслось на пределе сил, с удил начала капать пена. Над головой свистнули первые стрелы, но ряды северян уже приблизились вплотную. Королева бросила коня в один из не успевших закрыться проходов в сплошной стене длинных копий и наотмашь рубанула саблей не успевшего отпрянуть северянина.

Она взяла первую кровь! Первую, но не последнюю! Уже не сдерживаясь, Тарона громко завопила, и ее поддержали тысячи гортанных голосов.

— Слышь, Вишка! — пробормотал Кочерга, судорожно сжимая тяжеленный кол. — А ведь хреновы дела-то...

Он подслеповато вглядывался вперед, в налетающую на Плешивый холм, словно ураган, визжащую и свистящую массу степняков. Колени бродяги ощутимо ослабели.

— Хреновы дела, друже... — почти выкрикнул он. — Нас же сейчас.. того...

Затылок ожгла боль.

— Заткни пасть, собачье отродье! — рявкнул десятник, занося плеть для нового удара. — Заткнись, пока я тебе зубы в глотку не вбил! Держи копье крепче, остальное не твое дело!

Кочерга с ненавистью оглянулся на него, поймав сочувствующий взгляд Вишки. Даже если тот и хотел что-то ответить, то не решился. Десятник бросил плеть на землю и вытащил из-за пояса двулезвийную секиру на длинной рукояти.

— А ежели еще кто заплачет, сразу голову сниму! — угрожающе посулил он, обводя своих бойцов хмурым взглядом. — Вот только пикните!..

Кочерга сплюнул и отвернулся, снова уставившись вдаль. Про себя он проклял густую утреннюю тень. Орда неслась на него, на него одного, желая всей своей мощью снести его, растоптать, изрубить на куски, а он даже не мог толком разглядеть свою смерть!

С вершины Плешивого холма раздался звук одинокого горна, и тут же свистнули стрелы. Лучники Семлемена били с максимального расстояния, а в ответ уже летели стрелы южан. Каждая вторая гуланская лошадь несла двух седоков, и лишенные необходимости управлять лошадью стрелки били прицельно. Тут и там в первых рядах северян начали падать люди, роняя выставленные вперед копья.

Прежде чем орда врубилась в ряды защитников холма, северяне успели дать три залпа. Однако они не имели опыта в стрельбе по быстро движущимся мишеням, да и нервы у вчерашних пахарей оказались не слишком крепки, а потому потери гуланов оказались весьма скромными. Достигнув шеренг врага, гуланы бросали луки и с саблями наголо спрыгивали на землю, с завыванием размахивая клинками, быстро окрашивающимися кровью.

Элиза, сжав кулаки, напряженно вглядывалась вниз, в долину. Большую ее часть до сих пор скрывала резкая утренняя тень, и она могла как следует разглядеть только дальний, западный, край, уже освещенный поднимающимся из-за скалы солнцем.

— Ты что-нибудь видишь? — бесстрастно спросил Хлаш.

— Да, — откликнулся Тилос. — Я много чего вижу. Ну, Тарона, ну, изобретательница! А того, кто оборону на холме строил, вообще за яйца подвесить нужно. Надо же такую позицию неукрепленной оставить!.. Ладно. Зря, что ли, мы с собой тяжесть таскали?

Звякнуло железо. Элиза обернулась. Тилос быстро разворачивал длинный и на вид тяжелый сверток, что Хлаш всю ночь тащил за спиной. Из-под грязной промасленной ткани блеснула сталь. Спустя несколько мгновений на тряпичной подстилке оказались разложены странного вида металлические трубки и деревянные детали. Тилос с невероятной быстротой подхватывал их и вставлял друг в друга, собирая незнакомую, но зловеще выглядящую длинную конструкцию.

— Патроны! — отрывисто скомандовал он, оглядывая вещь. — Мой мешок, на дне! Только бы не протухли...

Хлаш молча вытряхнул на тряпье содержимое заплечного мешка и протянул Тилосу небольшой мешочек из такой же промасленной ткани. Тот нетерпеливо рванул тесемки и высыпал на ладонь с десяток тонких темных палочек.

— Дались же мне тогда безгильзовые патроны! — наконец сказал он после непродолжительного разглядывания. — Нет чтобы простые использовать... Ладно, вроде пахнут правильно. Эла, сядь в сторонке и ни в коем случае не отвлекай меня. Дерьмо Пророка! Не рассчитана моя винтовка на пять верст, никак не рассчитана. Хорошо хоть ветра нет...

— Ты уверен, что твое оружие не утратило силу? — поинтересовался Хлаш.

— Я ни в чем не уверен... — сквозь зубы огрызнулся Тилос. — Семьдесят лет назад я из нее на трех верстах в монету попадал, но с тех пор она в тайнике с золотом гнила. Если порох не протух, если капсули не скисли, если металл не поплыл, если еще тысячу раз если, то попаду куда надо. Нет — значит, не повезло. Единственное, в чем я уверен, что на поле боя и в окрестностях находится минимум четыре человекообразных проекции Демиургов. Может, они через пять минут мне на голову свалятся или вообще прямо сейчас отключат... Все, ребята, не мешайте.

Он быстро засунул несколько палочек куда-то внутрь собранной железяки, подергал за рычажок сбоку и улегся в траву на краю обрыва, раскинув ноги. Штуковину он выставил перед собой, приникнув глазом к короткой трубке сверху.

— Хлаш, — шепотом поинтересовалась Элиза, — а что за штука такая у Тилоса?

— Не знаю, — тихо откликнулся тот. — Но он сам называл ее снайперской винтовкой.

Брат Семлемен осторожно выглянул из-за остатков полусгнившего частокола. В какой-то полусотне саженей дикари, пешие и конные, рубились с его могучим войском, а он, Настоятель и глас Пророка, не знал, что делать. Свистнула шальная стрела, и Настоятель поспешно укрылся за частоколом. Рядом с ним столпились прочие Настоятели, цвет и надежда Храмов. Святые братья растерянно переглядывались, старательно избегая смотреть на нескольких сгрудившихся поблизости тысячников и вестовых. О, что бы они ни дали, лишь бы сейчас поблизости присутствовал князь или хотя бы опытный воевода! Но накануне брат Семлемен высокомерно отказался от помощи и сейчас чувствовал, как дрожат его пальцы, скрытые тяжелыми кольчужными перчатками. Он поправил чудовищно неудобный шлем, чтобы лучше видеть в прорези личины, и откашлялся, судорожно сжав кулаком висящую на груди Колесованную Звезду.

— Братие... — неуверенно начал он. — Дикари слишком сильны... Наверно, нужно... э-э-э... позвать на помощь?

— Кого? — язвительно осведомился брат Комексий. — Думаю, наши добрые соседи заняты не меньше нашего.

— Негоже нам прятаться за забором, когда гибнут добрые дети Храма! — сурово заявил брат Прашт. Он единственный из всех не счел нужным облачаться в броню, оставшись в обычной черной рясе с белым клобуком. — Братия, мы должны выйти к нашим воинам и лично вести их за собой. Ничто и никто не устоит против святого слова Пророка, несомого пастырями Храма! Дикари разбегутся от одного вида Колесованной Звезды!

— Безумие! — взвизгнул Викен, размахивая руками. — Нас убьют! Мы не можем рисковать собой...

— Молчи! — грозно сказал ему Прашт. Его черная с проседью борода угрожающе встопорщилась, а былая неуверенность растаяла, словно первый снег под солнцем. — Молчи, брат Викен! Недостойно прятаться от врага! Отец-Солнце знает, чей черед умирать настал сегодня, и ни один волос не упадет с наших голов без его воли!

Настоятель терелонского храма ожесточенно сдернул с груди большую, с пядь, золотую Колесованную Звезду и потряс ей в воздухе.

— Я иду туда! За мной, мои дети! Коня мне! — выкрикнул он. Три командира пятитысячного верхового полка, до поры скрывавшегося за холмом, просияв, дали сигнал вестовым. Затрубили горны.

— Сумасшедший! — крикнул в спину Прашту Викен. — Сумасшедший...

В душе брат Семлемен согласился с ним.

— Негоже нам ставить на кон свои жизни, — заявил он, обведя взглядом оставшихся. — Отец-Солнце и Пророк не оставят своих верных чад в беде.

Викен и Комексий отвели глаза.

Зур Харибан чувствовал раздражение, отравляющее все удовольствие от яростной схватки. Как он и ожидал, бледные ублюдки не могли оказать настоящего, грудь на грудь, сопротивления. Они трусливо прятались за длинными палками, пытаясь не подпустить к себе всадников, но спешенные стрелки, израсходовав стрелы, взялись за сабли, и частокол длинных копий заметно редел. Скоро, очень скоро вторая волна гуланской конницы с налета покончит с жалкими червяками! Он срубил одинокого северянина, промахнувшегося по нему своей жердью, стряхнул с лезвия сабли кровь и осадил жеребца, оглядываясь по сторонам.

Четкой линии, разделявшей гуланов и северян, давно не осталось. Бледнокожие защищающиеся разбились на небольшие группы, окруженные морем чернокожих атакующих, волчком крутящихся на своих низкорослых лошадях, визжащих и свистящих, без разбора пускающих стрелы прямо с седел. Лучники северян огрызались, но редко, куда реже, чем нужно: ни брат Семлемен, ни остальные Настоятели, принявшие на себя командование тапарским ополчением, не позаботились, помимо всего прочего, о запасе стрел. Северяне орудовали в основном копьями и баграми на длинных древках, стараясь стащить всадников с коней и добить уже на земле, но, скверно обученные, раз за разом промахивались, становясь жертвами гуланских клинков и копий.

На вершине Плешивого холма сипло затрубили горны. Зур Харибан, подобравшись, поворотился. Из-за вершины вылетали всадники — много всадников, многие сотни, а то и тысячи. Вот оно! Наконец-то трусы-северяне осмелились показать свои главные силы! Ну, теперь-то вы по-настоящему узнаете, что такое боевая ярость гуланов!..

Схватив рог, он протрубил условный сигнал. Услышавшие его гуланы резко отхлынули от оборонительных порядков ополченцев, на ходу подхватывая на конские крупы пеших, и быстро отступили от холма, изображая паническое бегство.

Над головой Тароны свистели стрелы. Видимо, командиры северян распознали в ней предводителя и пытались снять ее, но безуспешно. Тарсачья королева, словно заговоренная, до сих пор не получила ни одной царапины, хотя рядом то и дело с лошадей падали ее симаны.

Куда более опытный в военном ремесле Перевет озаботился и укреплением позиции, и запасом стрел, и даже эшелонированной обороной. Смятая хитростью первая линия ополчения, бросая копья, бежала от наступающих, но преследовать ее у тарсаков не вышло. Густо натыканные в земле острые колышки калечили лошадям ноги, а вторая линия защиты, хотя и обладающая меньшим числом копий, успела сомкнуться, перекрывая открытые было проходы. Снести ее с налету не удалось, и тарсаки волей-неволей закрутились на месте, лишившись своего главного преимущества — скорости и маневренности.

С востока долетели звуки горна, а чуть погодя — рогов. Им ответили горны неподалеку от Тароны. Перевет решил, что настало время для контрудара. Куарские дружинники в начищенных перед боем кольчугах и обитых железом шлемах брали наперевес копья и посылали вперед коней. Впереди шли опытные всадники, назубок помнящие карту проходов в полях противоконных шипов.

Тарсаки из-за удаленности их земель нечасто сталкивались с северной тактикой, но все же кое-что о ней знали. Мгновенно осознавшая опасность Тарона, увернувшись от замахнувшегося бердышом пожилого пехотинца в ржавой кольчуге, вскочила на первого подвернувшегося коня и громко засвистела. Тут и там ее свист подхватили тарсачьи рога, и спустя несколько мгновений тарсаки отхлынули назад. А из-за наполовину уничтоженных пехотных рядов одна за другой вылетали конные сотни, разворачиваясь в лаву и преследуя отступающих.

Разумеется, Тарона оставила в резерве едва ли не треть своего войска. Обычная тактика южан — завлечь ложным отступлением под удар свежей засады. Но Тарона слишком увлеклась. Драгоценные мгновения, требующиеся для отрыва от преследователей, пропали зря, и теперь у отступающих тарсаков не оставалось времени для перегруппировки.

Спустя несколько ударов сердца большой отряд дружинников, предводительствуемый самим тушерским воеводой, почти настиг небольшую группу симан-телохранительниц Тароны. Свежие кони северян без труда догоняли утомленных тарсачьих лошадей. Кумбален громко вопил, и ему вторили десятки глоток. Еще мгновение — и северные копья напьются горячей южной крови.

Тилос заставил себя отключить все свои чувства, кроме самых необходимых, превратившись в машину. Даже почти отсутствующий ветер — десятые доли метра в секунду — на таком расстоянии грозил серьезно изменить траекторию пули. Еще хуже то, что судить о нем Тилос мог лишь по колебаниям сухой травы далеко внизу — травы, до сих пор скрытой густой тенью обрыва. Хотя солнце поднялось уже довольно высоко и светлеющее небо делало тень не такой уж непроницаемой, засветка от залитых светом участков долины на западе мешала разбирать детали в затененных местах. Фотоумножители перешли в активный режим, балансируя изображение... но не зря Джао предупредил несколько лет назад, меняя изуродованную Камиллом куклу проекта "Чингисхан" на фантомную проекцию, что новых возможностей ждать не следует. Нельзя пускать в песочницу с младенцами слишком взрослых мальчиков, Семен, сказал он. Так что или так, или полноценный статус со всеми его ограничениями. И ты выбрал.

Выбор цели. Учесть ветер. Упреждение. Нажать на спуск. Передернуть затвор... Почему ты не сделал автоматическую винтовку? Семьдесят лет назад ты еще не научился делать надежную механику, но что мешало склепать ее в последнее десятилетие? Драгоценные секунды, потраченные на перезарядку и повторную наводку на цель... Секунды, секунды, секунды.

Выстрел. Передернуть затвор. Выбрать цель. Прицелиться. Выстрел...

Разрывная пуля попала воеводе Кумбалену в левую ключицу, прошла, кувыркаясь, сквозь грудную клетку, дважды отразилась от ребер, разрывая легкие и сердце, и вышла через правый бок. Скакавший рядом с воеводой тысячник краем глаза увидел, как изо рта командира внезапно выплеснулась кровь и он безжизненно рухнул на холку коня. Мгновение спустя всплеснул руками и на всем скаку свалился с седла скакавший впереди гридень. Его конь встал на дыбы, и следующий за ним всадник, пытаясь уйти от неизбежного столкновения, вылетел из седла под копыта соседа. Тысячник раскрыл рот, чтобы отдать команду перестроиться, но не успел. Что-то несильно клюнуло его в шею, и разорванную гортань залил поток клокочущей крови. Боли не чувствовалось, только недоумение и обида. Как же так? Ведь его кольчугу не брали никакие стрелы...

Мир перевернулся и погас.

За десять секунд Тилос выпустил все семь зарядов в магазине. Все семь нашли цель. Для трехсот с лишним всадников преследующего Тарону отряда семь смертей прошли бы незамеченными, если бы Тилос не уничтожил всех командиров. Возникшее замешательство и путаница среди гридней хотя и остались незамеченными Тароной, но позволили ей благополучно оторваться от врага. Теперь она и ее симаны стремительно уносились туда, где, скрытые в глубоких оврагах южной части Сухого Лога, резервы нетерпеливо дожидались своей очереди.

Несколько минут спустя навстречу бронированной конной лаве куарских дружин хлынула хотя и плохо организованная и скверно вооруженная, но многократно превосходящая ее в численности южная конница.

Зур Харибан резко осадил коня и снова затрубил в рог. Впрочем, сигнал не потребовался. Из оврагов, подковой охватывая полк Настоятеля Прашта, уже неслись оставленные в засаде конные тысячи. Гуланы вопили и стреляли с коней, пытаясь если не зацепить, то хотя бы напугать врага.

Вскоре в долине кипела яростная схватка. Тяжелые и неповоротливые северные кони не могли угнаться за шустрыми и маневренными мохноногими лошадками гуланов. Те, в свою очередь, опасались приближаться вплотную, чтобы не попасть под слаженный копейный удар, которым славились северные конники. И те, и другие пытались стрелять, но с малым успехом. Гуланы славились меткими конными лучниками, но их слабые луки не пробивали ни кольчуги всадников, ни тяжелые боевые попоны лошадей. Северяне же презирали трусливые увертки южан, а потому их лучники не умели стрелять во время скачки. Небо чернело от стрел, но лишь одна из сотни, а то и меньше, находила свою кровь.

Вскоре Зур Харибан приметил, что большая часть северян кучкуется возле группы всадников, один из которых, в длинной черной одежде и белой головной накидке, самозабвенно размахивает каким-то маленьким блестящим предметом. Напрягшись, вождь гуланов вспомнил, что так одеваются жрецы северной веры, поклоняющиеся Солнцу — но не всемогущему Курату, а какому-то иному, фальшивому богу. Значит, бог северян послал своего служителя на помощь белокожим трусам? Хорошо же! Пусть могучий Турабар явит свою силу и уничтожит вражеского покровителя!

Гулан коротко дунул в рог и, не обращая внимания, следуют ли за ним его воины, пришпорил коня, устремившись к брату Прашту.

Утреннее солнце наконец-то ярко осветило вершину Плешивого холма. Золотые звезды на груди Настоятелей Храмов вспыхнули, посылая зайчиков далеко окрест. Отблеск высоко воздетой Звезды в руке Прашта прянул по верхней части восточного обрыва.

— Вот тут-то вы мне и попались... — сквозь зубы пробормотал Тилос.

Брат Семлемен с ужасом смотрел, как его всадники, ведомые безумным Настоятелем церкви Типека, тонут в море кочевников. В животе громко забурчало, и он почувствовал, что если сейчас же не найдет поблизости кустиков, то сильно оконфузится. Возможно, Отец-Солнце и поможет своим детям, но особо рассчитывать на его помощь не стоит. Нет, его жизнь слишком ценна, чтобы закончиться здесь, на уродливом лысом холме. Не кривая сабля южного дикаря должна оборвать его жизнь! В конце концов, от дикарей можно откупиться, заплатить дань... Если с ними поговорить разумно, призывая к скудному разуму, они поймут, что куда выгоднее заключить мир, чем жечь и разрушать все подряд. Но кто станет договариваться, если он, Семлемен, умрет здесь, на каменном холме? Нет, такого не должно случиться!

Он осторожно огляделся. Все поглощенно всматривались в картину боя сквозь щели в частоколе, в его сторону никто не смотрел. Брат Семлемен сжал кулаки и медленно, ступая потише, спустился по северному склону холма. Где-то там, неподалеку, верный секретарь ожидал его с лошадьми. Настоятель даже почувствовал гордость за свою предусмотрительность. Верный, незаменимый брат Перус! Надо как следует наградить его, когда они окажутся в безопасности.

Князь Дзергаш в очередной раз выругал себя за недоумство. Солнце, восходящее из-за скалы на противоположной стороне Сухого Лога, слепило глаза, не давая толком разглядеть, что же делается на поле. Оттуда изредка доносились звуки южных рогов и северных горнов, но кто и кому трубит, оставалось непонятно. Уже пора? Или еще нет? Нужно ли нанести фланговый удар прямо сейчас, или же лучше еще немного подождать, позволив южанам вымотаться посильнее?

От раздумий избавил случай. Небольшая группа сапсапов, удирая от контратакующей конницы князя Тоймы, на полном скаку влетела в лесок, прикрывающий передовой отряд Дзергаша. Оказавшись нос к носу, северяне и южане ненадолго опешили. Первым пришел в себя командовавший отрядом сотник. Выхватив из ножен палаш, он врубился в ряды южан. Следом за ним ринулись еще три десятка тяжелых конников, на ходу опуская копья для коронного слаженного удара, которым славились тапарцы. Этот прием в Тапаре с легкой руки Тилоса переняли у заречных полукочевых племен лет пятнадцать назад, еще во времена Приморской империи, но уже благополучно забыли о том. Сейчас бывший саламирский воевода, а ныне — князь, считал его собственным изобретением. Сути дела это не меняло, и противостоять слаженному удару сплошного копейного частокола не мог никто.

Южане, впрочем, и не пытались сражаться. Издревле проигрывая северным конникам как в броне и вооружении, так и в скоростях на коротких дистанциях, они прекрасно научились сводить на нет преимущества противника. Истошно завизжав и наобум выстрелив из луков, они мгновенно рассыпались в стороны, поворотили коней и поскакали в обратном направлении. Разгоряченный и разобиженный таким неспортивным поведением сотник, начисто забыв про приказы, ринулся за ними, увлекая и свой отряд. Юный горнист, не разобравшись в обстановке, решил, что прозевал приказ к общей атаке и, судорожно ухватившись за горн вспотевшими руками, что есть мочи затрубил. Его поддержали соседи, и уже через несколько минут на протяжении двух верст из-под прикрытия деревьев вырвалась большая засть засадного полка. Тысячи истомившихся в ожидании конников нахлестывали коней, вглядываясь в клубы пыли, пытаясь разглядеть противника. Опешивший поначалу Дзергаш зло сплюнул, решил, что на все воля Отца-Солнца и его Пророка, и дал шпоры жеребцу. Быстрые кони его личной дружины без труда нагнали и перегнали передовые отряды, и вскоре его вымпел реял далеко впереди основных сил.

Первый порыв войска пропал втуне. Малые племена, скучившиеся на левом фланге южан, отнюдь не горели желанием умирать перед строем солдат опытных северных полководцев. Они в основном издалека осыпали ощетинившийся кольями строй стрелами и со всех ног улепетывали от выпущенной Тоймой конницы. Конники же Тоймы, предводительствуемые опытным воеводой Тараленом, старались не отдаляться от своих, чтобы не попасть в засаду. Пока и с той, и с другой стороны потери исчислялись лишь десятками погибших от шальной стрелы.

Стремительная конница Дзергаша прошла сквозь рассеянные отряды южан как таран сквозь солому. Не обнаружив перед собой серьезного противника, засадный полк начал снижать скорость, чтобы не вымотать коней раньше времени, и тут перед ним возникли отряды гуланов.

Эти гуланы ожидали в засаде притворного отступления, запланированного Зуром, чтобы выманить за собой конницу, укрывавшуюся за Плешивым холмом. Стоящие на нем святые братья не имели никакого военного опыта, а потому героический порыв брата Прашта увлек за собой всю тапарскую конницу, включая неприкосновенный резерв. Тапарцы были обречены — сначала гуланы хладнокровно расстреляли бы их из засады, а потом, навалившись с трех сторон и лишив северян главного преимущества — скорости, — раздавили бы за счет внезапности и численного превосходства. Но засадный полк Дзергаша с налету смял и рассеял западное крыло засады. Более того, соединившись с лишенными опытного командира, но жаждущими крови тапарцами, конница Типека значительно усилилась. Хотя южное и восточное крылья засады вкупе с развернувшимися гуланами под предводительством Зура ослабили, а потом и вовсе остановили натиск тапарцев, запланированного избиения не получилось.

Около десяти тысяч северных всадников грудь в грудь сшиблись с десятками тысяч гуланов. Сейчас низкорослые и довольно медленные, но юркие и выносливые южные лошадки мало уступали в скорости быстрым, но уже утомленным скачкой большим северным коням, а гуланы, неплохо стреляющие верхом, не подпускали северян на расстояние копейного удара. Южане осыпали врага стрелами из небольших луков, налетали сбоку и сзади, и так же быстро уносились, пока северяне не развернули коней. Однако стрелы гуланов со скверными бронзовыми наконечниками плохо пробивали кольчуги северян и тяжелые боевые попоны их лошадей, так что урон оказывался невелик. В сабельной же схватке северяне неизменно выходили победителями.

Лучи неторопливо бредущего по небосводу солнца наконец-то осветили гигантский бурлящий котел битвы.

— Вот тут-то вы мне и попались... — сквозь зубы пробормотал Тилос.

Блестящие на солнце золотые эмблемы веры оказались превосходными маяками. Брат Викен, получивший пулю прямо между лучами Колесованной Звезды, несколько мгновений недоуменно разглядывал стремительно намокающую рясу. Потом изо рта Настоятеля Каменного Острова выплеснулся фонтанчик крови, и он беззвучно опустился на землю с закатившимися глазами. Брат Комексий, напряженно вглядывавшийся вдаль, успел недоуменно поворотиться к нему, прежде чем пуля попала ему в голову. Затылок Комексия взорвался кровавым фонтаном, заляпавшим всех, кто еще оставался на вершине холма. Чины помладше в панике бросились к нему, и Тилос хладнокровно расстрелял их, полностью обезглавив Храмы Куара и Камуша.

Перезарядив винтовку, он перенес прицел на поле боя. Зур Харибан во главе группы лучших своих бойцов как раз несся на отряд князя Дзергаша. Отборные бойцы вождя носили не клепаные брони вареной кожи, а шплинтованные кольчуги и обитые бронзовыми пластинами шлемы, а вместо традиционных кривых сабель имели при себе длинные тяжелые палаши северной работы. Дзергаш, в свою очередь, мысленно вознес мольбу Пророку и, опустив копье горизонтально, рванулся навстречу предводителю язычников.

Князь и вождь рухнули с коней почти одновременно. Интервал между выстрелами Тилоса не превысил секунды. Спустя еще секунду пуля настигла гордо вздымающего княжеский вымпел знаменосца. Перебитое пулей древко упало на землю, подмятое телом мальчика. Не заметившие поначалу потерю предводителей отряды врубились друг в друга, но уже вскоре общая растерянность заставила их выйти из смертельного клинча. Завывая, гуланы унеслись куда-то в сторону, а спешенные телохранители растерянно сгрудились вокруг тела предводителя.

— О Пророк, что же теперь случится? — растерянно пробормотал один из них.

Брат Семлемен непонимающе уставился на Перуса.

— Зачем пешком? — подозрительно спросил он.

— Верхом дальше опасно, — терпеливо повторил секретарь. — Болото, неровен час в трясину вляпаемся.

После бешеной скачки, во время которой Настоятель сосредотачивался только на том, чтобы не отстать от настегивающего коня секретаря, они оказались в каком-то глухом и подозрительном лесу. Под копытами хлюпала вода, пахло гнилью. Все чаще попадались поваленные в беспорядке древесные стволы, поросшие густыми бородами мха. Хотя солнце стояло уже довольно высоко, в лесу еще царил сумрак, копящийся под разлапистыми еловыми и дубовыми ветвями.

— Здесь еще верста или две по болотине, а потом снова сухое место и хорошая дорога, — нетерпеливо сказал секретарь, настороженно оглядываясь по сторонам. — Нам нужно идти быстрее, а то еще догонят...

— А сразу по сухому нельзя проехать? — недовольно проворчал Настоятель, грузно спрыгивая с седла и брезгливо морщась от брызг грязи на подоле рясы. — Потопнем еще...

— Нет, господин Настоятель, не потопнем, — странная усмешка мелькнула на лице брата Перуса. — Обещаю — нам такое не грозит. Я вырос неподалеку от здешних мест, так что знаю болота.

Он отвернулся и пошел вперед, держа коня в поводу и внимательно глядя под ноги. Иногда он тыкал вперед подобранной валежиной, проверяя почву.

Настоятель смотрел на удаляющуюся спину провожатого, и в сердце начали закрадываться смутные подозрения. А вдруг... Нет, пустое. Преданный как собака, неподкупный секретарь, за год с небольшим ставший правой рукой и довереннейшим соратником — нет, он не может предать. Да и не выбраться без него из чащобы. Брат Семлемен вздохнул и двинулся за Перусом, то и дело оступаясь и повисая на поводу лошади.

Местность заметно понижалась, и трясиной пахло все сильнее. Стало заметно светлее — деревья пошли пониже и пожиже кроной, многие стояли прямые и голые, мертвые словно прошлогодняя трава. Над головой реяли тучи комаров, от которых Настоятель безуспешно отмахивался. Он с трудом подавлял желание замахать руками и с головой закутаться в плащ, чтобы укрыться от ненавистных насекомых. Звон крыльев сводил с ума, а мелкая мошка лезла в рот, забивала нос и глаза. Тут и там замелькал вечнозеленый болотный загольник. Наверное, осенью сюда хорошо гонять баб и детишек за ягодами... Глубокие следы в мягкой почве сразу же заполняла вода, грязь покрывала одежду людей и конские ноги, а идти становилось все труднее. Наконец, брат Перус остановился, подождал, пока к нему не приблизится Семлемен, и беспомощно развел руками.

— Давно я здесь не ходил, — виновато пояснил он. — Болотина разрослась. Местность знакомая, господин Настоятель, не заблудимся, но лошадей придется бросить. Жаль — до горки не больше полуверсты осталось.

— А дальше? — подозрительно спросил Семлемен. — Ну, выберемся мы из болота, а потом? Сколько там до людей добираться?

— Да верст через десять деревушка... еще недавно стояла, — неуверенно ответил секретарь. — Наверное, не сожгли еще. Да не заблудимся, господин Настоятель, точно говорю. Ну, можно еще назад вернуться, да только к самому Сухому Логу придется топать, иначе никак не обойти. А там дикари, небось, уже всех перерезали...

Брат Семлемен вздрогнул и с досадой бросил повод.

— Ладно, шут с тобой, веди, — плюнул он. — Только смотри: заведешь невесть куда — шкуру спущу!

— Да, господин Настоятель, — поклонился секретарь.

Действительно, постепенно почва стала немного суше. Вскоре беглецы выбрались на небольшой сухой островок, в центре которого вздымалась толстая мертвая сосна. Запыхавшийся с непривычки брат Семлемен устало опустился на землю.

— Привал, — скомандовал он. — Передохнем немного.

— Да, — с непонятной интонацией согласился секретарь. — Отдохнем... чуть-чуть.

Он подошел вплотную к вытянувшемуся на земле Настоятелю и с силой пнул его ногой под ребра. Брат Семлемен задохнулся от боли.

— Кретин! — завизжал он. — Что ты делаешь?

— Плачу долги, — сквозь зубы ответил секретарь и снова пнул Настоятеля. Тот попытался подняться, но брат Перус сбил его на землю и наступил на грудь. — А долг, как известно, платежом красен, ублюдок!

— Что... что ты говоришь? — прохрипел Настоятель. — Опомнись, Перус, это же я, твой господин! Ты же... ты же...

— Твой преданный пес, да? — усмехнулся секретарь, и от его ухмылки по коже Настоятель продрал мороз. — О да, я хорошо играл свою роль. Он точно пообещал мне — если я проявлю терпение, то однажды смогу сомкнуть свои клыки на твоем горле, мерзавец!

— Да что такое с тобой! — брат Семлемен забился на земле, безуспешно пытаясь подняться. Перус отступил на шаг, дождался, пока Настоятель не встанет на четвереньки, и снова с силой пнул его под ребра. Тот перекувыркнулся и остался лежать, хватая ртом воздух. От боли у него помутилось в глазах. — Предатель...

— Я предатель? — усмешка внезапно исчезла с лица секретаря, оно исказилось в страшной гримасе. — Я предатель? Это говоришь мне ты — человек, предавший на смерть мою сестру?

Он наклонился и занес руку для удара. Настоятель съежился, но брат Перус передумал. Он ухватил Настоятеля под мышки и с трудом отволок к сосне.

— Помнишь Великое очищение, ублюдок? Помнишь? Или предпочитаешь забывать свои преступления?

Большой мрачный подвал. Дощатый помост. Вонь кипящего в огромных котлах масла. Мечущийся свет факелов. И крики, вопли страшной боли, и ужас, смерть, насытившие спертый воздух помещения. Молодая нагая женщина на дощатом помосте — еще недавно на коленях в судебном зале, а сейчас в подземелье казни, руки связаны за спиной, и какой-то мальчишка неловко толкает ее в плечо, и трещит гнилая веревка, и кипящее масло смыкается над ее головой...

— Великое очищение спасло Храм... — просипел Настоятель.

— Оно его погубило! — рявкнул секретарь. — И оно погубило мою сестру! Ты ее погубил! Ты председательствовал в церковном трибунале, ты знал, что она никогда не использовала свой дар, но ты отправил ее в котел! — В его голосе прорезались истеричные нотки. — Но ты заплатишь, мразь, ты заплатишь!.. Я лишь ждал подходящего момента, а до того передавал ему каждый твой шаг. Что, господин Настоятель, нравится стать преданным? Раньше предавал ты, оказаться жертвой для тебя внове...

Лихорадочно бормоча, секретарь выдернул из-за пазухи моток веревки и начал лихорадочно его распутывать. Настоятель Семлемен с ужасом смотрел на него. Но ведь у нее не было брата! Или был? Что он знал про нее, про сестру по вере, что соблазнила юного послушника, заставила его нарушить обеты, впасть в тяжкий грех? Ничего, ничего, ничего... Но она так и не издала ни звука, ни тогда, на трибунале, когда свидетель обличал колдунью, ни потом, когда он пришел в камеру смертницы для принятия покаяния, ни даже когда она рухнула в кипящее масло. Но что он мог сделать? Отпустить ее? Ведьму? Но у нее не было брата!..

— У нее не было брата! — выкрикнул он. — Не было!

Брат Перус остановился и посмотрел на него бешеным взглядом.

— У нее был брат, — прошипел он, — а у меня была сестра. Мы не слишком ладили, но мы любили друг друга, и моя мать любила нас. Моя старая мать, слышишь, ты, дерьмо, она не перенесла ее смерти! Ты убил не одну — двоих! Когда я узнал о ее гибели в котле, я поклялся отомстить. Я служил лишь послушником в Камуше, но он нашел меня, помог перебраться в Тапар, устроиться неподалеку от тебя, рядом с тобой. Как я ждал! В моей жизни не осталось ничего, кроме ожидания... Он пообещал мне, что однажды я смогу отомстить, и он не обманул меня! Встать, падаль!!

Брат Перус еще раз пнул Настоятеля и с силой потянул его за ворот рясы. Тот с трудом поднялся на ослабевшие ноги. Он уже забыл мертвую ведьму, но вот она снова смотрит на него глазами своего брата. Ах, как они похожи! Как он не заметил такого очевидного сходства раньше?

— Очищение! — Семлемен отчаянно попытался ухватиться за последнюю соломинку. Он видел безумие, плещущееся в глазах некогда верного помощника. — Я не виноват! Она стала ведьмой...

— Она не стала ведьмой! — зловеще усмехнулся брат Перус. — Как и сотни других по всему княжеству, ее сварили заживо, чтобы ты мог укрепить свой авторитет и стать следующим Настоятелем! Я долго ждал, когда ты, наконец, окажешься в моей власти. Иногда я сомневался, что я дождусь отмщения, но он обещал... а он всегда держит свои обещания!

Секретарь ударил Семлемена поддых, и когда тот согнулся от боли, ловко вытряхнул его из рясы и кольчуги, прижал его к дереву и завел руки назад, за ствол, спутав их веревкой. Той же веревкой он примотал к стволу ноги, до боли затянув узлы.

— Кто — он? — внезапно короткое слово показалось задыхающемуся Настоятелю самым важным в мире, важнее врезающихся в кожу пут. — Кто сказал тебе? Кто обещал?

— Не знаю, — безразлично ответил секретарь, проверяя узлы. — Он назывался многими именами. Думаю, ни одно не являлось настоящим. Меня он сам не интересовал. Но он обещал мне месть, и он сдержал слово. Тогда, в Малаховке, он сказал мне, что час близок, и он оказался прав. Он — карающий меч Пророка, и он никогда не ошибается...

— Тилос? — выкрикнул Настоятель. — Его зовут Тилос? Тот, что убил Карима?

— Он назывался и таким именем, — секретарь присел перед Семлеменом на корточки и снова искривил губы в зловещей усмешке. — Но ты не о том спрашиваешь, мразь! Разве тебя не интересует, что я с тобой сделаю?

— Пощади! — взмолился Настоятель. — Пожалуйста, пощади! Я дам тебе все, что хочешь! Деньги! Хочешь золота? Власть, я сделаю тебя новым Настоятелем саламирского Храма! Или даже всех четырех Храмов! Они все погибнут там, на холме, и я стану главным, я верну единство Церкви — а потом сделаю главным тебя! Все, что хочешь, только пощади!..

— А я и не собираюсь тебя убивать, — мелко захихикал секретарь. Он встал на ноги, вытащил нож и приблизился вплотную, обдав Настоятеля чесночным дыханием. — Честно, не собираюсь. Я давно мог бы всыпать яду в вино или заколоть тебя ночью, во сне. Но легкой смерти ты не достоин. Я не палач и не смог бы сторицей воздать тебе болью. Но здесь, на болоте, у меня есть помощники. Хорошие и неподкупные помощники, которые не умеют предавать. Им не нужно золото, не интересна власть. Все, что им требуется от человека — его кровь. — Перус резко взмахнул рукой и поднес к глазам Настоятеля крупного полураздавленного комара. — Вот они, мои друзья. Знаешь, — он доверительно наклонился к бывшему хозяину, — я слышал, что в здешних болотах они за ночь досуха высасывают человека, и даже зима не делает их менее кровожадными.

Секретарь ухватил Настоятеля за ворот и распорол подрясник сверху донизу. Сырой холодный воздух заставил кожу Семлемена покрыться мурашками. Перус отбросил в сторону остатки одежды, несколько раз полоснул Настоятеля ножом по лицу, груди, животу, пустив струйки крови из неглубоких разрезов, и отошел на несколько шагов.

— Можешь кричать, — разрешил он. — Кто знает, вдруг тебя услышат... какие-нибудь заблудившиеся дикари.

Кровь тонкими струйками текла из саднящих порезов, заливала глаза. Брат Семлемен почувствовал несколько болезненных уколов по всему телу.

— Погоди! — отчаянно крикнул он в спину уходящему секретарю, отчаянно пытаясь заглушить все усиливающееся гудение комариных крыльев. В сердце поднималось черное безумие, гасящее разум. Он знал, он всегда знал, что проклятые кровососы однажды погубят его! — Погоди!!

Брат Перус даже не обернулся и через несколько мгновений исчез за деревьями. Однако он не ушел далеко. Устроившись так, чтобы видеть одинокую сосну с привязанным Настоятелем, он приготовился ждать — и наслаждаться. Тайный хозяин обещал ему власть, положение в Храме, но к чему? Его жизнь давно выгорела дотла. Он убедится, что мерзавец умрет в муках, а потом... Какая разница, что случится, когда свершится месть?

Оставшийся в одиночестве брат Семлемен завизжал.

Я стою на опушке, прикрыв проекцию психологической невидимостью, чтобы не привлекать к ней внимание. Проекция мальчика там, на восточной стороне лога, за рекой, над обрывом. Я вижу короткие вспышки, а иногда даже вычленяю из общей какофонии стук выстрела. Огнестрельное оружие — вершина технологии, доступной ему в нынешних условиях, и он использует его максимально эффективно. Когда повзрослеет, вероятно, станет отличным Тактиком, особенно с учетом его опыта. Возможно даже, Корректором, если проявит интерес. Но сейчас нужно вернуть его деятельность в разумные рамки.

Он не отвечает на вызовы, даже форсированные — надулся и обиделся, как ребенок, получивший выговор, не желает общаться. Разумеется, можно воспользоваться его формальным статусом недееспособного — принудительно заблокировать проекцию, запереть в личной виртуальности, устроить строгий разнос, объяснить, наконец, что нужно проявлять ответственность и сотрудничать с другими. Но он все-таки не совсем ребенок. По возрасту он только что выбрался из пеленок, но умственно он взрослее многих и многих... да что там, подавляющего большинства представителей нашей дряхлой популяции. Совсем не хочется унижать его таким образом из-за незначительного, в общем-то, повода. Да и те планетарных полгода, что я смотрела на Текиру глазами автономной проекции, добавили понимания его мотивов. Он искренне пытается защищать их — смертные биоформы с мимолетной жизнью, упорно не желая понимать тщетность своих усилий. Возможно, стоило просто оставить ему местный социум для единоличных развлечений, сосредоточившись на коррекции планеты.

С другой стороны, ему следует понять и принять главный закон нашего общества: учитываются интересы каждого. Текира — уникальный случай, единственная игровая площадка, оказавшаяся в Большой вселенной. У каждого члена Текирской рабочей группы есть собственные мотивы, и игнорировать их, приняв благородную позу защитника угнетенных, попросту неприлично. Мальчик он разумный, должен понимать и сам. Однако юношеская кровь кипит и пенится, мешает ему мыслить рационально. Воспитательный щелчок по носу пойдет ему на пользу. Даже если не хочет общаться напрямую, то уж "лицом к лицу", как он общается с биоформами, от разговора отказаться не сможет. Вот еще одно испытание для меня: когда я в последний раз всерьез обменивалась информацией, используя колебания в атмосферных газах? Возможно, что и никогда, если не считать первых минитерций после рождения, проведенных в биологическом теле. Ну что же, нынешняя коррекция, похоже, станет источником полезного опыта сразу во многих областях. А заодно проверим, насколько моя теоретическая подготовка в общении с биоформами применима к местной практике. Между мной и мальчиком — кипящее поле боя. Разумеется, можно просто сместиться к нему. Но раз уж выдался повод, попробую-ка я провести проекцию через битву, никому не повредив всерьез и не используя "задернутые занавески", как на сленге бывалых Тактиков обозначают психологическую невидимость.

Но странно. Почему вдруг мне пришла в голову такая постановка задачи? Что мне до тех биоформ, что сейчас самозабвенно убивают и умирают? Даже если я сейчас убью десяток или сотню незадачливых вояк, мои действия никак не повлияют на общий исход. Но Мелина наверняка не одобрила бы такого — а мне почему-то не хочется оскорблять ее память.

Я быстро меняю проекцию — доспех из органических материалов с металлическими элементами непонятного назначения, короткое копье, набор моторных навыков для правильного обращения с таким оружием. Все позаимствовано из библиотеки, подсунутой Джао, так что должно соответствовать местным реалиям — если только он не решил еще раз поиздеваться надо мной. Неважно. Я меняю острый металлический наконечник на тупой деревянный срез, берусь за центр тяжести палки, "отдергиваю занавески" (ну что за глупые названия!) и шагаю вперед.

И ко мне тут же устремляется одинокий конный сапсап.

Брат Прашт видел, как в полуверсте от него пропал и не появился больше вымпел князя Дзергаша. Он растерянно застыл в седле. Сердце гулко забилось где-то в ушах. Конь, не чувствующий более направляющей руки всадника, перешел с рыси на шаг, а потом и вовсе встал на месте. Привычный к запахам крови и звукам битвы, он даже потянулся щипать чудом уцелевшую под копытами траву.

Настоятель терелонского Храма не являлся глупцом. Он отдавал себе отчет, что командир из него никакой. Одно дело — увлекать воинов в атаку своим порывом, и совсем другое — руководить боем. Здравый смысл подсказывал, что самое время отступить назад, к Плешивому холму, под прикрытие пехоты, но сердце протестовало. Новым взглядом он осмотрелся вокруг. В горячке боя его вынесло на небольшой холмик, и теперь он видел приличный кусок поля битвы.

Лишенная командира, конница Дзергаша бестолково растекалась по полю, перемешиваясь с отрядами южан. Если бы не гибель Зура Харибана, гуланы, пользуясь своим заметным численным превосходством, без труда рассеяли бы и смяли врага. Но некому оказалось увлечь за собой новый порыв гуланской конницы, скомандовать обходной маневр или ложное отступление, а потому гуланы бестолково рубились с превосходящими их оружием и воинским умением терелонцами. Однако привычные к анархии южане все же имели преимущество перед приученными к твердой командирской руке северянами, а потому начали потихоньку теснить их. Подозрительный и фанатичный, Дзергаш не назначил заместителей, полагаясь на обороняющую его волю Пророка, так мастерски сыгранного Тилосом столетие назад, и это оказалось для северян роковым.

Брат Прашт не вдавался в глубокие размышления. Он видел, как воинство Пророка постепенно рассеивается под ударами дикарей-язычников. Внезапно в нем вспыхнула дикая ярость, не подобающая смиренному слуге Отца-Солнца. Высоко воздев к небу золотую Колесованную Звезду, сияющую в лучах поднимающегося к зениту светила, он хлестнул коня поводьями, и тот приученно рванулся вперед. Завопив, окружающие Настоятеля конники рванулись за ним, увлекая за собой все новых и новых всадников.

Уже через несколько минут ударный кулак, ядром которого стал брат Прашт с окружающими, врезался в гущу южан и рассеял их с той же легкостью, что резкий порыв ветра разносит груду сухой травы. Трубили горны, и, подчиняясь их приказам, тысячники и сотники разворачивали свои эскадроны, бросая их в новое наступление. Гуланы, не принимая боя, уносились прочь. Тилос на своем обрыве ругался сквозь зубы. Он видел причину внезапного порыва, но сделать ничего не мог: несколько вздымающихся вокруг Настоятеля вымпелов делали невозможной прицельную стрельбу.

Неизвестно, чем бы закончился отчаянный бросок северян — великой победой во славу Пророка или же бесславной гибелью в очередной гуланской засаде, если бы не случайность. Один из загнанных гуланских лучников, не желая умирать с копьем в спине, резко вздыбил своего коня, развернулся и выстрелил, почти не целясь. Брат Прашт не носил кольчуги, а потому легкая стрела с плохим наконечником насквозь пробила ему горло. Несколько мгновений спустя ликующего лучника срубил один из отроков, но атака северян захлебнулась. Религиозные и суеверные, скакавшие рядом с Настоятелем тысячники восприняли гибель предводителя как знак свыше, и их горнисты протрубили отступление. Растерянные и дезорганизованные гибелью вождя гуланы не осмелились преследовать врага.

С гибелью Настоятеля терелонского Храма армия северян оказалась почти полностью обезглавленной. Опытные и осторожные Перевет на восточном фланге северян и Тойма на западном не стали лезть в бутылку. Фактический предводитель западного фланга южан Табаронг не захотел умирать на длинных северных копьях сам и бессмысленно класть своих людей, а потому, поизмотав пару часов конницу противника, просто развернул коня и ускакал к югу, в степь. За ним последовали сапсапы и прочие малые племена. Воевода Тарален не стал их преследовать, опасаясь засад. Еще до полудня по приказу Тоймы он отвел за пешие линии свою конницу и встал в глухую оборону.

Конница Кумбалена, лишенная Тилосом командира и смущенная тем, что драться приходилось пусть и с дикими, но женщинами, сражалась с невеликим энтузиазмом и оказалась частью разбита, частью рассеяна тарсачками Тароны. Оставшиеся в живых северные конники бежали за оборонительные порядки, и лишившийся воеводы Перевет не рискнул организовать новую атаку. В свою очередь, тарсаки так и не смогли повторно прорвать линию обороны и под градом стрел вынужденно отступили. Разъяренная Тарона с наспех перевязанной рукой — ее задело стрелой — чуть не зарубила силой удерживающую ее Зулу. Из-за своего настроения она так и не заметила несколько странных смертей угрожавших ей конников Перевета — те без видимых причин вылетели из седла за несколько мгновений до того, как их копья пронзили бы южную королеву. Только Зула непонимающе оглянулась по сторонам, пытаясь отыскать источник странных, похожих на громовые, но слишком тихих раскатов. Вскоре основательно потрепанная тарсачья конница отступила и скрылась в холмах к югу.

Битва у Сухого Лога закончилась ничьей.

Хотя дело близилось к полудню, Элиза не чувствовала голода. Она завороженно вглядывалась в разворачивающиеся перед ней картины и, когда Тилос, отложив винтовку, присел на корточки, взглянула на него даже с недоумением.

— И что дальше? — осведомился Хлаш, тоже всматриваясь в поле боя.

Тилос поднял голову и посмотрел на него долгим взглядом.

— А чтоб я знал! — наконец пожал он плечами. — Если меня не возьмут-таки за шкирку, посмотрим, что случится ночью. Возможно, придется руками шеи сворачивать особо горячим. Зура я завалил, но толку мало — думаю, нового вождя выберут не сегодня-завтра.

Он уставился в землю.

— Честно говоря, просто и не знаю, что делать. Какая-то пустота вокруг, все серо, тускло, бесцельно.

Он вдруг поднял голову и заговорил быстро, почти взахлеб:

— Знаете, водится в джунглях птица попугай. Она быстро обучается повторять слова, иногда даже употребляет их к месту. Я видал птичек, с которыми можно вести почти осмысленную беседу. Некоторых принимали за посланцев богов, даже приносили им жертвы, человеческие в том числе. Когда я смотрел на них, казалось, что я гляжусь в зеркало. Я знаю много чего, я просто напичкан знаниями, но так и не создал ничего нового. Как максимум — приспосабливал старое к новым условиям. Раньше, еще до того, как я стал местным наблюдателем, я умел писать стихи. Но после переселения в новое тело напрочь разучился. Заметил далеко не сразу — спустя многие годы. Нет, рифмую я по-прежнему неплохо, все классически правильно, ритмично и ровно, но души... души в текстах уже нет.

Он со свистом втянул воздух сквозь зубы.

— Я — как старая шарманка, умеющая воспроизводить несколько песенок, но не способная самостоятельно создать новую мелодию. Иногда я думаю: а я — на самом деле я? Возможно, настоящий я умер там, в моем родном мире, а жить осталась лишь моя скверная копия? Копия, лишь воображающая себя тем, прежним, Семеном Далласом, Хранителем двадцати шести лет, изъятым из собственного дома как опасная игрушка, чтобы не попалась раньше времени малолетним детям. Кто я? Личность? Или, может, еще один местный регулятор, чей смысл существования исчерпался вместе с Игрой? Робот, заводная машина с вечной пружинкой, век за веком повторяющая одни и те же движения....

Тилос с размаху ударил кулаком по земле.

— Когда здесь орудовал Майно, когда шла Игра, в моей жизни имелся какой-то смысл. Замирять хотя бы часть планеты, не давать Майно зарываться, разбрасывать семена, что должны взойти когда-то потом... А теперь? Пустота. В уме я строю планы, продумываю действия на годы и десятилетия вперед, но сердцем знаю, что все утрясется и без меня — столетием раньше, столетием позже... Я бессмертен, но отдал бы тысячелетия псевдожизни за то, чтобы опять стать человеком, простым человеком с его сомнениями и — озарениями. Может, тогда бы моя жизнь обрела хоть какой-то смысл, на десять лет, на пару месяцев, да хоть на день!..

Элиза во все глаза смотрел на него.

— Всё, котенок ты мой бездомный, — грустно сказал ей Тилос, вставая с корточек и снова отворачиваясь к обрыву. — Уходим. Делать здесь больше нечего. У меня почти закончились патроны, да и не могу я вечно сидеть на скале...

— Не придется, Семен, не волнуйся.

При звуках нового голоса Тилос даже не пошевелился. Зато Хлаш, ощутимо вздрогнув, вскочил на ноги и двинулся навстречу пришельцу мягкой боевой походкой.

— Оставь, Хлаш, — тихо сказал ему Тилос, не поворачиваясь. — Пришел-таки гость по мою душу. Тебе не справиться с проекцией Демиурга, если только он сам того не захочет.

Он продолжал смотреть вниз, на лог, игнорируя пришельца. Зато Элиза во все глаза уставилась на него. Ничего особенного — человек, светлокожий высокий мужчина лет двадцати пяти, с густой черной бородой, одетый в новый — слишком новый, словно только что от бронника, проклепанный кожаный доспех. С ним странно не сочеталось лицо — суровое, изборожденное горькими морщинами, что случаются от долгих лишений. В нем чувствовалась непонятная сила, сродни той, что иногда проглядывала в Тилосе, — опасная и непредсказуемая, смертельная и равнодушная. Хлаш в нерешительности замер перед ним.

— Здравствуй, Семен. Я Миованна, — сообщил пришелец. — Не пытайся броситься вниз, ты все равно не сбежишь. Нам нужно серьезно поговорить.

— Миованна — женское имя, — Тилос наконец встал на ноги и повернулся к пришельцу. — И твоя обычная маска тоже женская. Ты бы хоть облик сменила, что ли. Понимаю, что тебе без разницы, но меня как-то напрягает. Да и их — тоже, — он мотнул головой в сторону решительно вставшей между ним и новоприбывшим Элизой. — Не волнуйся, я не собираюсь бежать.

— Женское имя... — мужчина задумчиво склонил голову набок. — Да, пожалуй. Хорошо. Чтобы вы не испытывали дискомфорт, где-то у меня есть шаблон проекции...

Черты лица пришельца внезапно поплыли, по фигуре пробежала рябь. Спустя мгновение перед ними стояла женщина. Теперь уже никто не спутал бы ее с человеком. Резкие величественные черты прекрасного лица, большие, горящие белым огнем глаза, нечеловеческая грация, сквозящая во всех движениях, струящееся платье, кажется, свитое из потоков света — перед ними стояла богиня.

— Так лучше? — спросила она глубоким вибрирующим голосом.

— Назина... — тихонько охнула Элиза, с трудом подавляя желание упасть ниц. — Мстительная Назина...

— Что? — удивилась женщина. — Ах, да. Богиня из вашей мифологии. Нет, девочка, я не Назина и никогда не носила это имя. Я не участвовала в местной Игре. И не надо демонстрировать показной страх и почтение — унижение биоформ не доставляет мне удовольствия.

— Свое удовольствие — все, о чем ты способна думать, Миованна? — сквозь зубы спросил Тилос. — Игра, Игра и еще раз Игра, даже сейчас? Воистину, Демиурги пережили самих себя.

— Я лишь использовала устоявшееся выражение. Извини, у меня мало опыта в звуковом общении, оттенки смысла могут теряться или искажаться. Не хочешь все-таки включиться в прямой канал?

Тилос молча смотрел на женщину, и чуть погодя та слегка развела руками.

— Все-таки ты еще такой ребенок! Или хочешь, чтобы разговор слышали и твои спутники?.. Но как хочешь. Сейчас проявятся остальные, тогда и поговорим. Только не надо нападать на меня, уважаемый тролль. Я нейтрализую тебя, что не доставит удовольствия ни мне, ни, тем паче, тебе.

— Тролля зовут Хлаш Дэрэй. Девочку — Элиза, — Тилос сделал шаг вперед и положил руку Элизе на плечо. — Вот и всё, друзья. Хлаш, я говорил, что тебе нужно уходить сразу.

— Твои спутники не пострадают, — заверила его Миованна, внимательно разглядывая Элизу. — Кажется, ты весьма к ним привязан, не так ли?

— Джао тоже появится? — безразлично спросил Тилос. — Или ты сама по себе?

— Кто же сможет удержать нашего Джа от присутствия при таком разговоре, особенно со своим учеником? — усмехнулась Миованна. — Но он почему-то не озаботился созданием проекции заранее, а потому просит подождать... — она запнулась, — несколько локальных минут. Остальные... уже здесь.

Последние ее слова относились к троим возникшим словно из воздуха фигурам. Все трое казались мужчинами. Один носил кольчужный доспех и боевой топор северного гридня, двое других оттенками кожи, строением лица и одеждой смахивали, скорее, на бродячих сураграшских торговцев — или полукровок.

— Наконец-то соизволила, Мио, — пробурчал гридень, роняя топор на землю. — Однако паренек у нас шустрый. Как он Кумбалена у меня перед носом свалил, а? Откуда у тебя винтовка, Семен?

— Я запасливый, — усмехнулся Тилос. — У меня имелась масса времени, чтобы подготовиться ко всяким неожиданностям. Может, представитесь? А то как-то неудобно общаться, не зная, с кем. Имена здесь автоматически не подставляются, не забывайте.

— А нужно ли общаться? — спросил неожиданно звучным голосом один из торговцев. — По-моему, все и так ясно. Мне, во всяком случае.

Он уставился на Тилоса, но тот только мотнул головой:

— Говори вслух. Не все здесь могут слышать такой разговор.

— Кто, они, что ли? — удивился второй торговец, кивая в сторону Хлаша и Элизы. — Кто-нибудь, воткните им ментоблок с амнезией и отправьте подальше, чтобы под ногами не путались. И включите его, наконец, в прямой канал!

— Вы их не тронете, — ровно сказал Тилос.

— Погоди, Камилл, — Миованна с любопытством взглянула на Тилоса. — Если ему нужно, пусть остаются. Можно даже вслух поговорить. Нужно же иногда практиковаться в общении с биоформами, в конце концов. Впрочем, они все равно ничего не поймут.

— Камилл? Вот уж не знал, что ты снова здесь, — Тилос поднял бровь. — Тебя не сунули в психушку или что там у вас? Ну да, понимаю. Ты решил отомстить мне лично за последнюю дисквалификацию. Не мелковато ли?

— Мелковато, Семен, — согласился торговец. — Но с чего ты взял, что я против тебя что-то имею? Меня победил Джао, тебя он просто использовал. Я не мщу орудиям, знаешь ли.

— Ой ли? — хмыкнул Тилос. — И что же ты здесь делаешь, если не секрет? На Западном континенте, я имею в виду.

— То же, что и остальные, — любезно пояснил торговец. — Пытаюсь погасить кризис, невовремя раскрученный твоей милостью.

— Моей? — удивился Тилос. — Ну, здорово! Демиурги и пальцем не пошевелили, чтобы сбалансировать площадку после аннигиляции кокона, случившейся, кстати, по твоей вине, а я крайний?

— Мы не действуем в спешке, только чтобы что-то сделать, — сказал гридень. — Прошло слишком мало времени, чтобы делать выводы. Пока мы поддерживаем статус-кво.

— Для вас мало времени! А здесь за шесть планетарных лет выросло поколение, уже забывшее мир без звезд! Я потратил почти все время, чтобы хоть как-то стабилизировать Восточный континент, забросив Западный, а вы? Вы могли бы сделать то же самое здесь, но не захотели. И теперь я виноват в кризисе?..

— Ты прекрасно знаешь, что ситуация на Восточном и Западном континентах отличается радикально, — оборвал Тилоса первый торговец. — Точки принуждения здесь иные и расставлены совершенно иначе. Веорон, где Джао? Я не могу с ним связаться. По-моему, нужно начинать. Не знаю, как вы, а я уже отвык управлять проекцией в реальном времени, меня она утомляет.

— Знаешь, Куагар, нужно иногда выбираться из лаборатории, — усмехнулся гридень. — Не все же тайны Вселенной разгадывать, иногда и развлечься стоит. Джао передал, что сейчас подключится, а пока просил не дергать.

— Доразвлекались уже... — прогудел торговец-Куагар, разглядывая Элизу и Хлаша. — Они что, тоже люди в местной интерпретации? Размеры и комплекция какие-то... нестандартные.

— Не кажется ли тебе, Куагар, что твои слова не слишком-то вежливы? — в упор спросил Тилос. — Они мои спутники и немногим менее разумны, чем некоторые из присутствующих.

— Камень в мой огород, — усмехнулся Камилл. — К твоему сведению, друг мой, наши психологи... искины-медики не нашли у меня серьезных отклонений. А то, что нашли, я уже компенсировал рекреационным сном на расходящихся векторах. Однако, Куагар, при всем своем нахальстве наш пылкий юноша прав. Ты невежлив. Мелкая — просто ребенок. Тот, что повыше, не человек, он относится к расе троллей. И если я еще не забыл свои последние дни в качестве местного пупа земли, его зовут Хлаш Дэрэй. Эн-сигнатура, во всяком случае, соответствует. Один из героев Отряда. — Демиург посерьезнел. — Приветствую тебя, матха. Надеюсь, ты не держишь на меня зла за... все?

— Я как-то не задумывался, — сообщил ему Хлаш, с явным интересом рассматривающий собравшихся. Элиза заметила его глаза, изумленно сощуренные почти до неразличимых щелок. — Повода не находилось. А что?

— Не люблю, когда на меня злятся не по делу. Если ты обратил внимание, я всегда больше склонялся к дипломатам, чем к генералам. Поскольку я сейчас восстанавливаю свою сеть влияния на Восточном континенте... Хм, кто знает — вдруг у меня и Народа Западного континента найдутся точки соприкосновения? Ну, а тебя как зовут, молодая госпожа? Или момбацу сама, если предпочитаешь южные обращения?

Элиза даже вздрогнула, когда поняла, что Демиург обращается к ней. Она испытывала робкую надежду, что останется незамеченной, и сейчас желудок медленно сжался в тугой комок.

— Меня зовут Элиза! — с вызовом сказала она, борясь с подступающей нервной тошнотой. — Что вам нужно от Тилоса? Зачем вы пришли сюда?

— Меня зовут Камилл, Элиза, — Демиург не обратил внимания на ее вопрос. — А в вашем мире меня знают как Майно. Мио, у меня есть подозрение, что Джао не появится, да и Майя — тоже. Либо начинаем обсуждение, либо я пошел. Позовете, когда потребуюсь.

— Думаю, что нужно начинать, — кивнула Миованна. — Веорон, Куагар?

— Да. Да. — откликнулись гридень и второй торговец. — Начинаем.

— Я что-то пропустил?

Рядом прямо из воздуха сгустилась еще одна фигура. Высокий угольно-черный гулан, лысый, как колено, в странной одежде в виде оранжевого балахона окинул взглядом Элизу с Хлашем и повернулся к Тилосу.

— Здравствуй, мой мальчик, — сказал он. — Рад снова увидеть тебя вживую.

— И опять напялил свою любимую куклу... — в сторону прокомментировала Миованна. — Где тебя носило, Джа?

— Здравствуй и ты, Мио, — с подчеркнутой иронией поклонился ей гулан. — В последний момент мне в голову пришла одна идея, и я ее продумывал. Так пропустил я что или нет?

— Ты вовремя, — сухо сообщил ему Куагар. — Раз все в сборе, если позволите, я обеспечу декорации. Тилос, ты настаиваешь, что твои... друзья должны все слышать? В прямом канале мы бы управились куда быстрее.

— Да. Должны, — лаконично откликнулся тот. — Я готов.

— Ну, тебе виднее. Начинаем.

Мир рухнул.

Они сидели в мягких глубоких креслах, какие Элиза видела только раз в жизни — тогда, во дворце Великого Скотовода. Девушка оказалась по правую руку от Тилоса, Хлаш — по левую, Демиурги расселись перед ними полукругом. Их походная, заляпанная грязью одежда изменилась. На лбу у Миованны засияла какая-то прозрачная, как вода, драгоценность, на груди поверх струящегося платья переливалось изумрудными оттенками изящное ожерелье. Мужские образы обошлись без украшений, но теперь они выглядели отнюдь не бродягами, а настоящими вельможами: блестящая новенькая кольчуга и кольчужные штаны гридня, тонкой работы, чистые парчовые халаты и шаровары торговцев. На расстоянии нескольких шагов вокруг сомкнулась ковровая стена, уходящая в невообразимую высь, вместо земли возникли полированные каменные плиты, а пятна пробивающегося сквозь листву солнца сменились приятным рассеянным светом без видимого источника. Элиза вцепилась в мягкие подлокотники своего кресла до боли в пальцах и стиснула зубы. Ей стало еще страшнее. Девушка робко повернула голову и взглянула в лицо Тилосу. Оно ничего не выражало.

— Семен, — голос женщины-богини, казалось, проникал сквозь каждую пору тела, заставляя его трепетать от боли и наслаждения, — мы собрались здесь, чтобы...

— Сбавь тембр, Миованна, — прервал ее Куагар. — Ты убьешь биоформы.

— А? — удивилась та. Ее голос вновь стал похож на человеческий. — Действительно, прошу прощения. Итак, Семен, мы должны вынести какое-то определенное решение на твой счет. Джао допустил ошибку, оставив тебя здесь после окончания Игры без контроля, но с такой проекцией. Конечно, по возможностям тебе далеко до настоящего Игрока, но ты все равно слишком силен для юного мира. Меня лично не устраивает, что ты постоянно путаешься под ногами и нарушаешь все планы.

— Чьи планы? — осведомился Тилос. — Твои личные, Миованна? Ты же сама сказала — местная Игра закончилась. Так какие у тебя — или у других Демиургов — могут иметься планы относительно планеты? Вам же про нее вообще положено забыть раз и навсегда.

— Зря ерепенишься, Семен, — окольчуженный Веорон слегка наклонился вперед. — Мы понимаем твои чувства, но и ты знаешь, что ситуация далека от стандартной. Ты прав, среди многих бытует мнение, что мы должны исправить ошибки... — Он бросил на Камилла-Майно и Джао короткий взгляд. — Ошибки некоторых заигравшихся. Что мы должны просто восстановить границу, запустить генерацию вселенной и сбросить площадку в пену по обычной схеме. Присутствующие здесь являются противниками такого подхода, поскольку планета как объект требует постоянного присмотра. Да и новые зрелищные катаклизмы в небесах нанесут непоправимый ущерб местному историческому процессу. Мы твои друзья и единомышленники, даже если ты нам не веришь.

— Если таковы друзья, каковы же враги? — пробормотал Тилос. — Понимаете ли вы, что данный конкретный мир рассыпается в буквальном смысле слова? Ваши магические стяжки истончаются, и через десяток-другой местных лет от планеты вполне может остаться лишь груда астероидов. Процесс развивается по экспоненте, вулканическая активность растет...

— Процессы дезинтеграции затормозятся в ближайшее время, — перебил Джао. — Нам пришлось в страшной спешке разрабатывать компенсаторы, но Миованна справилась. В лабораторных условиях они работали идеально, а сейчас проходят последние полевые испытания. В полную силу они заработают в ближайшие если не планетарные дни, то периоды — точно.

— Землетрясения, извержения, цунами, пылевые бури и пустыни...

— Да, все приведем в порядок, включая процессы почвенной эрозии и переноса влаги, — кивнула Миованна. — Не сразу, разумеется, какое-то время придется потратить. Мы ведь, знаешь ли, тоже не всемогущи и не умеем действовать мгновенно. Я и так побила рекорды скорости, причем на живой планете без возможности отката. Но вернемся назад, Семен... или мне называть тебя местным именем?

— Неважно, — Тилос пожал плечами. — Ты остановилась на желании Демиургов закуклить систему и сбросить ее...

— Некоторых Демиургов, — Миованна выделила первое слово голосом. — Единства в обществе нет. Кое-кто, — еще один выразительный взгляд в сторону Джао, — решил, что мы получили шанс не просто развлечься с очередной игрушкой, но вырастить себе друзей. Как ни странно, у него даже нашлись сторонники. Как бы то ни было, все компетентные стороны сходятся в одном — гибель Станции без правильного торможения Игры имеет катастрофические последствия. Оставшиеся социальные структуры и точки принуждения не просто не позволяют местному обществу развиваться нормально — они деструктивны. Их необходимо ликвидировать радикальным образом. В особенности те, что создал ты, Семен — я имею в виду церковь Колесованной Звезды. В противном случае они продолжат провоцировать бесконечные войны, грабительские и религиозные, даже когда мы ликвидируем нежелательные природные явления. Наша рабочая группа четырьмя голосами за при двух воздержавшихся согласилась на контролируемую хаотизацию Западного континента.

— Мы с Майей воздержались, — добавил Джао.

— Сумасшедшие... — криво усмехнулся Тилос. — Вы хотите вернуть расы в первобытные состояния, низвести их до уровня животных, опустошить все, до чего дотянетесь? Устроить тотальную войну? Уничтожить минимум две трети, а если что-то пойдет не так, то и девяносто с лишним процентов населения? И все ради того, чтобы, возможно, из хаоса выросло что-то правильное? Да вы более безумны, чем Камилл в роли Майно. Он-то честно хотел благоденствия и процветания местных рас, пусть и под своим вечным руководством. Вы же просто разрушаете мир, как дети разламывают надоевшую игрушку...

— Твое хамство не достигает цели, — холодно проинформировала Миованна. — Решение о хаотизации принято, а у тебя нет права голоса. У тебя имелась возможность перекроить сцену по-своему, но ты ею не воспользовался. Я насмотрелась на местную жизнь во время погони за тобой — голод, нищета, произвол аристократии и церкви... Ниже самого нижнего предела. Поверь мне, через несколько веков большая часть людей будет жить гораздо лучше, чем сейчас.

— У меня нет и никогда не имелось такой возможности! — повысил голос Тилос. — Я, в отличие от вас, не считаю, что могу выбирать за других путь! Это вы создали расы по готовым шаблонам, не оставив им никакого выбора, вы играли ими, как живыми куклами! А я лишь помогаю им идти в выбранном ими самими направлении.

— Помогаешь? — с иронией спросил Куагар. — Ну-ну. Захотел — создал империю. Захотел — развалил. Захотел — создал тоталитарный религиозный культ. Захотел — стравил народы в войне. Захотел — уселся на скале с винтовочкой и постреливаешь в свое удовольствие...

— Куагар, — горько спросил Тилос, — ну неужели я произвожу впечатление такого идиота? Ты в самом деле думаешь, что именно я развалил империю? Я бы предпочел сохранить ее в целости и сохранности. Одним большим целым куда легче управлять из-за кулис, чем несколькими самостоятельными кусками. Нет, она развалилась сама после смерти последнего императора, я лишь аккуратно расчленил ее на княжества и не позволил установить теократию. И народы я не стравливал. Я лишь сорвал людей с мест раньше времени, чтобы минимизировать последствия...

— А стрелял зачем? — поинтересовался гридень Веорон. — А если бы в меня попал? У меня кольчуга, понимаешь, натуральная, коллекционная, не фантом...

— Я не намерен позволить кому-то победить в войне, — пожал Тилос плечами. — Враждующие стороны положат здесь значительную часть своих армий, после чего голод заставит их разойтись восвояси. Мертва вся храмовая верхушка, заинтересованная в продолжении святой войны, мертв князь-фанатик, мертв вождь гуланов... После того, как количество трупов достигнет определенной отметки, они утратят пыл и разбредутся кто куда. У меня есть планы, как направить их энергию в созидательное русло. Вы же ничего не понимаете в здешних делах, но пытаетесь строить какие-то планы, ищете какие-то пути развития, не задумываясь — а нужна ли ваша помощь кому-то, кроме вас? Вы привыкли мыслить понятиями социальных явлений, людских масс, статистики и теории множеств — и вы понятия не имеете, чего в такой ситуации можно достичь кропотливым микроменеджментом на персональном уровне!

— И ты еще так пафосно обличал меня тогда, в Ледяном замке! — неожиданно рассмеялся Камилл. — Слушай, дружище, ты вообще понимаешь, что делаешь? Игра тебе, значит, не нравится? Может, она тебе не нравится только потому, что не ты формальный Игрок? Ты всерьез думаешь, что чем-то отличаешься от меня? Но я-то могу, скрепя сердце, признать, что действительно заигрался и не в ту степь уехал крышей, а ты? Вроде бы в здравом уме и твердой памяти...

Тилос открыл рот — и медленно закрыл его, не сказав ни слова. Потом откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

— Да, Семен, мой мальчик, — грустно сказал Джао. — Твои мотивы действительно мало отличаются от наших. Да и действия — тоже.

— Ты устраиваешь дела по-своему, потому что сочувствуешь людям, а Игроки — чтобы набрать рейтинг, — безжалостно продолжил Камилл. — Но рейтинг напрямую зависит от состояния мира после завершения Игры. Чем выше общий уровень, чем ниже остаточная энтропия, тем выше счет. А есть ли разница, какие мотивы, если в результате аборигены довольны? Тебя не устраивает, что мы получаем удовольствие от процесса? По-твоему, только то правильно, что достигнуто ценой стиснутых от страданий зубов и выспренних переживаний? Нет, друг мой, обличая нас, ты тем самым обличаешь себя. Если мы не имеем права вмешиваться, то и ты — тоже.

— И отсюда следует печальный для тебя вывод, — вступила Миованна. — Независимо от того, как продолжат развиваться события, тебе не место здесь. Мы не можем тебе позволить вмешиваться в события в нынешнем статусе. Когда декорации обслуживали Игру Камилла, ты значил не слишком много. Но сейчас ты слишком крупная щука для местного омута.

— И что вы собираетесь со мной сделать? — в голосе Тилоса не осталось эмоций. Он смотрел прямо перед собой. — Выбросить с планеты? Законсервировать внутри персональной виртуальности? Отправить в темный сон?

— Единого решения нет. Однако, Семен, еще раз повторяю: мы не враги тебе, а единомышленники. Мы все считаем, что Текиру следует спасти, различия лишь в тактике. Мы уважаем тебя за твой вклад и не хотим поступать с тобой несправедливо. Но осознай, пожалуйста, что ты — один из нас, а законы Игры придумывались отнюдь не из прихоти. Они ограждают игровые площадки не только от эгоизма и преступной небрежности, но и от благих намерений, которые ведут известно куда. Да и социомоделирование — отнюдь не абстрактная математика, а вполне себе прикладная наука, дающая нужные результаты.

— Один из вас? — сосредоточенно переспросил Тилос.

— Разумеется, — усмехнулся Камилл. — Пока что тебя держали в детском статусе, поскольку считалось, что ты еще не дорос до взрослого уровня. Но пора кончать с глупостями. С тебя нужно снимать ограничения, обучать пользоваться эффекторами всех уровней, давать полный доступ к Архиву, представлять общественности как новорожденного и так далее. Ты станешь полноценным Демиургом и сможешь принимать участие в судьбе Текиры, как и все мы, на общих основаниях. И не смотри так на Джао, это мое предложение.

Тилос перевел на него изумленный взгляд.

— Почему?

— Потому что даже сейчас ты — прекрасный противник. Для своего уровня, конечно. А мне не терпится устроить полноценную игру-реванш, — ухмыльнулся Демиург. — Как тебе перспектива? Представь, захотел сделать свой мир — и сделал. Захотел изобрести новую расу — изобрел. Придумал, как достичь всеобщей справедливости, и тут же реализовал на практике... Первые несколько секунд немного не по себе, но потом привыкаешь. А там, когда адаптируешься, мы с тобой сыграем еще раз. Или не раз. Я Стратег, ты Тактик, или наоборот — я, знаешь ли, универсал.

Тилос ошеломленно потер затылок.

— Секунд? Ах, да, ваших секунд... Да уж, Камилл, честно скажу — именно такого варианта я не ожидал, а потому просто не знаю, что ответить. Однако мне хорошо известно, где лежит бесплатный сыр. В чем подвох? Джа?

— "На общих основаниях" означает, что ты подчиняешься общему решению, — пояснил гулан. — Видишь ли, Текирская рабочая группа, как принято всеми, имеет монополию на вмешательство в местных условиях. А решения она принимает только на основе консенсуса. Разумеется, на первых порах твой голос окажется далеко не самым весомым.

— Понятно, — медленно кивнул Тилос. — Учитывая ваши представления о времени, в ближайшие планетарные тысячелетия я останусь пустым местом. Возможно, когда-то вы начнете меня уважать и слушать мой голос, но шанса оказать влияния на местную историю у меня не останется. Зато я стану полноценным Демиургом...

— По-моему, более чем достойный вариант, — безразлично заметила Миованна. — Ты окажешься первым Демиургом, рожденным за последние шесть с лишним часов, после Джа. Довольно скоропоспешное решение, но уж больно народ заинтересовался местными событиями. Да и мальчик ты, несмотря ни на что, серьезный и ответственный, наше общество хорошо дополнишь. Думаю, нормальная цена за твое сотрудничество.

— Цена? — Тилос криво усмехнулся. — А почему бы вам просто не ликвидировать меня? Считай, вообще даром выходит.

— Да, альтернатива — изолировать тебя от Текиры, — согласился Веорон. — Но мы все считаем, что на крайний вариант идти незачем. Как Мио уже пояснила, мы понимаем, что ты хочешь, как лучше, и только неопытность и недостаток знаний не позволяют тебе выбирать оптимальные решения. Достаточно твоего слова, что подчинишься общим правилам. Джао за тебя поручился. Камилл, как ни странно, тоже.

— Изоляция или перевоплощение в Демиурга... — горько усмехнулся Тилос. — Да как же вы не понимаете — я не могу оставить Текиру на произвол судьбы прямо сейчас!

— Под опекой рабочей группы, а не на произвол судьбы, — холодно поправил Куагар.

— Еще хуже! Вы со своих горних высей способны лишь лупить дубиной по комарам, не заботясь о случайных жертвах! Ваш план с хаотизацией — это же уму непостижимо! Вы превратите в пыль все — и хорошее, и плохое — только потому, что малая часть создана для Игры...

— Именно, — кивнула Миованна. — Мы хотим вычистить остатки Игры, чтобы Текира пошла своей дорогой. Или ты жалеешь тех, кто обречен погибнуть? Подумай сам — через... — она запнулась. — Через тридцать-сорок, максимум пятьдесят планетарных лет даже нынешние младенцы умрут естественным путем. Мы же ведем речь о исторической перспективе. А с точки зрения Истории какая разница, умрут они сегодня или через полвека?

— Для меня есть разница, — грустно сказал Тилос. — Для них есть разница. Вам, конечно, безразлично.

— Интересно, — процедил сквозь зубы Куагар. — Ладно, предположим, мы бездушные чудовища, играющие судьбами миллионов. Мы ничего не знаем, не видим отдельных людей, как они не видят микробов, и вообще полные кретины. Скажем, мы внезапно проникнемся твоими аргументами и оставим тебя на царстве. Хочешь сказать, что сделаешь все идеально? Найдешь нужные пути, проведешь по ним общество, не сделаешь никаких фатальных ошибок? В одиночку? Чушь. Взять тех же троллей — ну с чего ты втравил их в людские дела? Зачем столкнул их друг с другом?

Тилос долгим взглядом посмотрел на насторожившегося Хлаша, потом покачал головой:

— Они не должны вмешиваться в человеческие дела на данном этапе. Это может привести к скорой войне между двумя расами независимо от исхода сегодняшней битвы.

— Ну и что? Не в первый раз и, думаю, не в последний.

— Долго объяснять, Куагар. И не в такой обстановке. Но даже не война между расами как таковая меня страшит.

— А что же?

Тилос снова бросил взгляд на матху. Тролль молча сидел в своем кресле, устремив взгляд прямо перед собой. Он казался спящим. Тилос пошевелил в воздухе пальцами.

— Меня волнует общество троллей. Оно слишком стабильно. Народ стагнирует в своей неизменности. Весь их прогресс сосредоточен в выдуманной императивной истории — Мореход Усимбэй, Драконий камень и прочее. В отличие от людей и орков, они не достигли ничего нового — даже Путь безмятежного духа не эволюционировал, производя лишь незначительные вариации. В общем, оно и естественно, такими они созданы: могучими, волевыми — и абсолютно лишенными воображения. У них даже поэзия существует лишь как набор рифмованных тайгра для лучшего обучения Пути. Никто из них не способен изобрести что-то новое, выйти за заранее установленные границы игровой расы. Их мертвая неподвижность — верный путь к гибели. Рано или поздно люди станут настолько сильны, что у них появится соблазн стереть троллей с лица земли — просто на всякий случай.

— И ты хочешь оттянуть их гибель как можно дальше? Но отсрочка есть отсрочка. — Миованна покачала головой. — Рано или поздно судьба все равно настигнет их.

— Я не хочу оттягивать гибель. Я хочу ее предотвратить. Нужно изменить отношение людей и троллей друг к другу. До сегодняшнего дня тролли приходили к людям лишь как солдаты-наемники — ради денег, новых впечатлений и тому подобного. Но их никогда особо не интересовали человеческие проблемы — лишь бы те на территорию Народа не лезли. Суть дела не меняется. Пока два общества живут отдельно друг от друга, пока они монолитны и не принимают чужаков, всегда останется угроза геноцида. Более того, даже если войны удастся избежать, без воображения и изобретательности Народ так и останется крохотным племенем на крохотной планете. В лучшем случае он вымрет естественным путем через несколько тысяч или миллионов лет.

— Значит, такова их судьба, — пожал плечами Камилл. — В конце концов, ты же не станешь вечно изображать из себя няньку. Нет, твое поведение здесь иррационально.

— Есть и еще кое-что. Сколько руин мертвых цивилизаций вы нашли в обследованных галактиках? Шесть? Семь?

— Семь, — согласился Джао. — Но при чем здесь...

— При том, что мне известны только две расы, не вымершие и не уничтожившие сами себя — вы и джамтане. Но предразумная эволюция Джамты не основывалась на борьбе за выживание. А вот у всех мертвых рас — основывалась.

— У нас — тоже, — усмехнулся Куагар. — Я понял, к чему ты клонишь. Старая теория о том, что раса, мышление которой построено на инстинктах самосохранения и продолжения рода, либо уничтожает сама себя, либо деградирует до самоизоляции отдельных членов и вымирает. Глупость. Мы же выжили.

— Только благодаря силой навязанному симбиозу биологического и искусственного интеллекта — да еще тому, что сумели перенести свою жажду крови на искусственно созданные расы. Ваше исключение только подтверждает правило. Люди Игровых миров — ваши точные копии, и у них мало шансов добраться до ближайших звезд. Они обречены так же, как и тролли. Все ваши Игровые миры обречены, даже предоставленные сами себе, и Текира с ее антагонизмом рас — в особенности.

— Предположим, ты прав, — Миованна наклонилась вперед. — И что предлагаешь?

— Смотрите сами. С одной стороны — люди, страстные и кровожадные, убивающие сами себя по пустячным поводам, вечно мятущиеся и ищущие новых путей. С другой стороны — тролли, холодные и расчетливые, с потрясающим чувством долга, с неодобрением относящиеся к убийству себе подобных. Наконец, еще одна сторона — орки. Их природная интуиция, оригинальное восприятие мира и тяга к технике также окажутся ценным вкладом в общий конгломерат. Если объединить положительные качества всех рас в едином целом, результат окажется куда выше, чем простая сумма частей. Горячность людей компенсируется рассудочностью троллей, человеческий эгоизм — тролличьей обязательностью, излишняя рациональность троллей — интуицией орков, а хищная кровожадность орков — общим воздействием со стороны других рас. Как раз та ситуация, когда один плюс один — куда больше, чем два. По чистой случайности вы создали идеальный конгломерат рас, и не использовать такую ситуацию — преступление. Нужна форсированная интеграция.

— Идея принята, — кивнула Миованна. — Обсудим подробнее, когда решим горящие проблемы. Но прежде, чем мы вынесем окончательно решение, все же поясни, зачем ты стравил троллей друг с другом. Мне лично ужасно интересно.

— Да все просто, — устало вздохнул Тилос. — Сейчас ни тролли, ни люди не способны принять друг друга как равных. В сущности, они мало что знают друг о друге, и нет никаких предпосылок к объединению. Народ издавна держался обособленно, и люди традиционно не доверяют ему. В свое время наемники из Народа на службе у людей не являлись редкостью, но эта ниточка никогда не казалась слишком крепкой. Нужно стереть невидимые границы, чтобы человеческая и тролличья культуры наконец-то смешались, чтобы расы жили бок о бок не просто как равные, но как родственники. С орками проблем не возникнет — их крупные общины издавна существовали в человеческих городах, пусть даже как изолированные сообщества. Но с троллями сложнее. При нынешнем подходе они всегда останутся для людей опасными чужаками, которых терпят, но и боятся. И тролли, в свою очередь, замкнувшись ото всех, не смогут сделать шаги к объединению. Они просто не видят, зачем. А в качестве психологической самозащиты они неизбежно начнут изобретать теории расового превосходства типа Пути превосходящих. Это плохо кончится для всех. Барьер нужно ломать, и единственный способ, который я вижу — стравить друг с другом объединенные человеческо-тролличьи армии. Сейчас только совместно пролитая кровь может вызвать доверие друг к другу. Первый шаг к объединению сделан сегодня ночью: мои агенты подбросили несчастному Клатту идею о вмешательстве, и ребята Хлаша истребили его отряд. Табу нарушено, дальше станет легче. — Тилос снова помахал рукой в воздухе. — Теперь тролли начнут убивать друг друга и, рано или поздно, вынужденно объединятся с людьми в своих усобицах.

— То есть ты хочешь повязать нас кровью?

От звука голоса Хлаша Элиза вздрогнула. В нем, обычно холодном и безразличном, сейчас явно звучали удивление и ярость. Тролль медленно поднялся из своего кресла и навис над Тилосом.

— Ты предал меня, — сказал матха. — Ты предал мое доверие. Как ты мог, Тилос? Я считал тебя лучшим из людей...

— Но я не человек, — мягко перебил его Тилос, и такая сила чувствовалась в его голосе, что тролль осекся. — Ты с самого начала знал, что я не человек. Ты знал, что я манипулирую чужими судьбами. И в глубине души ты понимал, что я манипулирую и тобой тоже. Чем ты так удивлен, старый друг?

— Я более не друг тебе, — сказал Хлаш. Он уже овладел собой и говорил прежним бесстрастным тоном. — Ты оскорбил и предал меня. Ты заставил меня убивать своих, только чтобы достичь каких-то своих целей! Я более не знаю тебя, бывший друг.

Он сложил руки в приветствии тазана, но тут же резко выпрямил их и сложил снова — кулаками крест-накрест.

— Полагаю, мне незачем здесь присутствовать? — сухо спросил он, не обращаясь ни к кому конкретно.

— Тебя с самого начала не ограничивали в выборе, — пожал плечами Джао. — Если хочешь, можешь уйти прямо сейчас. Окружающая граница — лишь иллюзия.

Ни сказав более ни слова, тролль повернулся, бесшумно прошел прямо сквозь ковровую завесу и исчез. Тилос взглянул ему вслед, потом устало прикрыл глаза.

— Ты сам захотел говорить в его присутствии, — удивленно проговорила Миованна. — Разве ты не предполагал его реакцию?

— Я знал ее заранее, — вздохнул Тилос. — Но раз мне не суждено вести его нужными путями, следовало открыть ему глаза. Он и так узнал бы мои планы, но в свой черед. Я лишь ускорил события. Сейчас он разъярен, но потом, когда поостынет, поймет мою правоту. Он никогда не простит меня, но, по крайней мере, поймет, к чему ему нужно стремиться.

— Нет, ну ты смотри! — восхищенно привстал со своего места гридень. — Мальчишка умудряется играть в свои игры прямо у нас под носом! Положительно, я за то, чтобы дать ему полноценный статус! Но, может, вернуть верзилу? Мы же еще не решили окончательно, что с нашим бардаком делать...

— Поздно, дорогой мой Веорон! — расхохотался Камилл. — Орлы мух не ловят. Мелковато для богов гоняться за простыми смертными. Но теперь я понимаю, как Серый Князь умудрялся путаться у меня под ногами без малого три века! Мои поздравления, Семен, ты лучший политик их тех, кого я встречал на своем веку. Из людей, я имею в виду.

— Ты страшный человек, Тилос, — грустно произнесла Миованна. — Ведь Хлаш Дэрэй не первый друг, которого ты предал? Ради далекой призрачной цели, неизвестно даже, верной или нет, ты предаешь тех, кто идет рядом. Цель оправдывает средства, да?

— Да, случается, что цель оправдывает средства, Демиург Миованна, — криво усмехнулся Тилос. — Но я не думаю, что сейчас время для моралей. И уж не тебе их читать. Ты-то никогда не стояла перед подобным выбором — просто потому, что никогда не заводила друзей. Но давайте решать окончательно. Не нужно мне ваше вознесение на небеса. Если не согласны дать мне свободу действий, усыпляйте. И, желательно, не будите до последних дней Вселенной. Джа... или ты, Веорон, могу я попросить вас позаботиться о девочке? Переправьте ее к северянам, дальше она сама справится. Эла, найдешь боярина Мешего, дальше — по обстоятельствам...

— Нет! — закричала Элиза. Она не понимала, что страшные боги собираются сделать с ее Тилосом, но точно знала — больше им не увидеться. — Вы не можете! Вы не можете так поступить с ним!

Она вскочила на ноги и заслонила собой Тилоса, раскинув руки. Ее глаза пылали почти так же грозно, как у Миованны, волосы растрепались и рассыпались по плечам. Даже в своей оборванной, заляпанной грязью одежде сейчас она произвела бы впечатление и на князя.

По губам Тилоса скользнула легкая улыбка. Миованна покачала головой.

— Ты не сможешь помешать нам, девочка, несмотря на всю свою храбрость. Но ты умеешь вызывать к себе преданность, Семен. Не волнуйся, мы позаботимся о ней в любом случае. Однако я далеко не уверена, что темный сон — лучший выбор. Я понимаю, что предложение полноценного статуса слишком неожиданно для тебя, а сейчас не лучший момент для сюрпризов. Мы дадим тебе несколько планетарных дней на раздумье... в привычной обстановке. Уверена, когда эмоции улягутся, ты примешь правильное решение.

— Знаешь, Миованна, — Тилос легко поднялся из кресла и, обняв Элизу за плечи, усадил ее обратно в кресло. По щекам девушки текли слезы, и он осторожно вытер их ладонью, — лет семьдесят назад мне все так обрыдло, что я попытался покончить с собой. Тогда я еще носил тело планетарного скаута — твердотельный носитель, все такое, оно могло повреждаться, в отличие от нынешней проекции. В один прекрасный день я поскользнулся на осыпи в горах и... и не стал барахтаться. Там было метров триста высоты, плюс сверху меня накрыло обвалом, пятитонной каменной глыбой. Я две недели провалялся под камнями без сознания, пока тело не регенерировало в должной мере, а потом еще три дня прокапывал себе путь наружу. Жутенькие три дня, должен заметить. Больше самоубиться я не пробовал, но с тех пор мечтаю только об одном — уснуть без сновидений, желательно навсегда. Так что не нужна мне ваша снисходительность. Если уж вздумали распоряжаться моей судьбой, сделайте милость — прикончите меня.

— Я же говорил, он упрям, — сказал Камилл. — Однако жаль, что матч-реванша не случится. Слушай, Семен, может, передумаешь, а? Ну что тебе далась Текира? Я ж говорю — пойдешь в ученики к Джа с Мио, они тебя научат площадки делать, и ты себе сотню таких текир настругаешь — с любыми балансами рас и конфигурациями социума. А?

— Спасибо, Камилл, не хочется, — ровно ответил Тилос. — Если я когда-нибудь доживу до такого маразма...

— Есть еще один вариант, — внезапно перебил Джао. — Я надеялся, что до крайностей не дойдет, но раз уж так сложилось... Думаю, мое решение может устроить всех, и тебя, Семен, в том числе.

— Можно обойтись без драматических пауз? — холодно осведомилась Миованна. — Я и без того утомлена звуковой речью.

— Как скажешь, Мио. В чем суть нынешней проблемы? В том, что Тилос -щука в аквариуме с головастиками. Он слишком силен, слишком быстр, слишком много знает, чтобы кто-то мог сравниться с ним. У него слишком много возможностей влиять на ситуацию, причем возможностей, сходных с нашими, но при том полностью отсутствуют наши самоограничения. Именно поэтому мы хотим его удалить. Однако можно поступить и по-другому. Можно лишь изъять у него лишние возможности — скорость, неуязвимость, встроенная радиосвязь, доступ к методическим пособиям и так далее.

— Проекция со стопроцентной имитацией, — полу-спросил, полу-согласился Куагар. — Так?

— Так. Стопроцентная имитация обычного человеческого тела без возможности его менять.

— Предлагаешь мне стать простым человеком? — удивленно поднял бровь Тилос.

— Именно. Снова стать человеком, хотя и не самым простым. Мы оставим тебе доступ к нулевому кольцу памяти и умение драться, но ты окажешься в той же весовой категории, что и местные вожди, тем самым перестав раздражать Мио. Ты снова начнешь испытывать мелкие человеческие неудобства вроде расстройства желудка и боли от травм, станешь уязвимым к ядам и железу, зависимым от радиопередатчиков и других внешних средств связи... И если тебя вдруг убьют, второй попытки не получишь. Ты покинешь планету и уйдешь в долгосрочный рекреационный сон. Но пока ты жив, останешься здесь и сможешь хоть как-то влиять на ситуацию. Ты упомянул микроменеджмент на уровне отдельных личностей — для него у тебя возможностей останется предостаточно. А мы станем внимательно наблюдать за тобой и, возможно, скорректируем свои планы, если твоя тактика даст результаты. Согласна, Мио?

— Не могу ответить однозначно, — Миованна полуприкрыла глаза. — Умение манипулировать обществом и отдельными его членами — могучий инструмент влияния. С другой стороны, манипуляторов, появляющихся естественным путем, среди людей тоже хватает, уровень вмешательства не повышается. Пожалуй, я могу принять такой вариант. Однако, Семен, контролируемая хаотизация альтернатив не имеет. Конгломерат южных племен неизбежно сомнет и уничтожит северные княжества, а потом вымрет от голода, поскольку землю обрабатывать кочевники не умеют и научиться ни от кого не смогут. Ты знаешь мои расчеты и прекрасно понимаешь, что один человек не способен остановить половодье. Наше бездействие означает гибель девяноста с лишним процентов населения.

— Возможно, — Тилос встал. — Роль личности в истории не следует переоценивать, знаю не хуже тебя. Но и недооценивать ее тоже не надо. Мио, пообещай — если я приму новые ограничения и сумею радикально изменить ситуацию, ты пересмотришь свою позицию.

— О! — женщина-Демиург внезапно тепло улыбнулась, на мгновение превратившись из суровой неприступной богини просто в красивую женщину. — Ты впервые назвал меня Мио! Ладно, считай, что взял лестью. Обещаю, что стану очень внимательно следить за тобой и внесу поправки в модель, если добьешься заметных результатов.

— Об ином и не просил никогда. Я согласен, Джа. Вводи новые ограничения... если остальные не возражают, разумеется.

— Мне все равно, — сказал Веорон. — Мне социум интересен мало, меня больше планета волнует.

— Аналогично, — согласился Куагар. — И вообще, сильно меня обяжете, если разрулите личные отношения без моего участия. Меня такие конференции, тем более звуковые, в зевоту клонят. Решайте уж что-нибудь, а я пошел. Конец связи.

И бродячий торговец исчез. Гридень пропал почти сразу после него.

— Новые ограничения наложены, — сообщил гулан. — Семен, твой большой зеленый друг скрывается неподалеку и вроде бы как рвать тебя на куски не собирается, несмотря на недавнее скверное фиглярство. Передай ему при случае, кстати, что гениального артиста из него не выйдет. На твоем месте я бы использовал его как телохранителя. Учти, в окрестностях еще какие-то подозрительные личности ошиваются, да и разномастных отрядов по окрестностям шляется немало, так что поаккуратнее. Может, переместить тебя куда-нибудь в местечко побезопаснее?

— Спасибо, не надо. Мне нужно находиться именно здесь.

— Как знаешь. Связь с нами я оставил, так что позови, когда найдется свободная минута. Нужно поговорить. Отбой.

И он пропал одновременно с торговцем-Камиллом.

Миованна поднялась со своего трона и ступила на сухую траву. Каменный пол и ковровые завесы исчезли. Невидимая сила мягко приподняла Элизу в воздух и аккуратно поставила на ноги, после чего пропали и кресла. Женщина-Демиург снова преобразилась. Ее платье из струящегося потока света превратилось в обычное белое, свободное, но обрисовывающее стройное, хорошо сложенное тело. Исчезли украшения, и взгляд тоже стал обычным, человеческим.

— Не обижайся, Семен, ладно? — попросила она. — Сам понимаешь, что я не из личной прихоти к тебе придираюсь.

— Глупо обижаться за другую точку зрения, пусть и зашоренную, — сухо ответил Тилос. — Разумеется, я не в обиде. Надеюсь только, что ты сдержишь обещание и пересмотришь свое стремление к хаотизации.

— Я всегда держу слово. И к хаотизации я не стремлюсь. Даже оставляя в стороне гуманистические соображения, такое решение... неоптимально. А я терпеть не могу неэффективность. Так что дай мне реальный повод, и я изменю свою позицию.

— Война тарсаков против гуланов тебя устроит?

— Неплохой вариант. Ты знаешь, как ее добиться без хаотизации социальной структуры?

— У меня есть предположения.

— С интересом посмотрю, как ты их реализуешь. Хотя, между нами говоря, я бы предпочла работать с тобой в статусе полноправного участника рабочей группы, а не как сейчас. Выбор твой, разумеется, но ты всегда можешь его пересмотреть. Ну, а ты, девочка...

Элиза вздрогнула и с трудом подавила побуждение спрятаться за спиной Тилоса. Миованна шагнула к ней и приподняла ее голову за подбородок. Девушка нахмурилась и в упор уставилась прямо в лицо богине. Та тихо засмеялась.

— Упрямая и преданная — опасное сочетание. Немного зная тебя, Семен, думаю, ты запланировал для нее что-то грандиозное. Даже не спрашиваю, что — пусть станет сюрпризом. Кстати, на случай, если сумеешь реализовать свой план, я прямо сейчас начну устанавливать свои точки присутствия в княжествах и Граше — если откажемся от хаотизации, пригодятся на будущее. Окажетесь поблизости — заглядывайте в гости, оба или по-отдельности. Удачи.

Миованна отступила на шаг и растаяла в воздухе. Тилос положил руку на плечо Элизе.

— Ну, Эла, пора идти. Ох... а ведь плохо-то как, оказывается, без локатора. Придется привыкать к ничтожности. Интересно, куда запропастился Хлаш?

"Джао, контакт. Камилл в канале".

"Джао в канале. Да?"

"Мне жалко парня, Джа."

"Мне тоже. Из всех моих воспитанников он — лучший".

"Да что бы ты понимал, зануда! Ты вечно талдычишь о ценности разума, даже того, что создан для Игры, но никогда не рассматриваешь свои создания как равных! Да, ты ценишь их — как хорошо сделанные игрушки, которыми можно похвастаться перед другими. Но понимать их ты никогда не понимал".

"Хочешь сказать, что ты понимаешь?"

"О, да! Ты называешь меня психом, ты пытался выставить меня идиотом на публике, но провалился. Думаешь, почему? Да потому, что я более нормален, чем ты. Я вижу в биоформах личностей. Я хотел сделать из своего мира процветающую планету, где расы свободны исследовать, распространяться, любить и ненавидеть. Я дал бы им звезды, к которым можно стремиться, свою Вселенную, которую так интересно исследовать! Да, под моим зримым или незримым руководством, но они чувствовали бы себя счастливыми!"

"Не начинай снова, Камилл. Ты повторял свои аргументы много раз, и много раз я отвечал на них. Хотя мне не удалось убедить других, ты неправ, страшно неправ, и к тому же в самом деле псих. Я не собираюсь заново обсуждать твое мировоззрение. Сейчас, во всяком случае".

"Да, конечно. Верный способ заткнуть себе уши — назвать собеседника кретином. Но и я не собираюсь снова спорить с тобой. Я только хочу сказать, что Семена нужно трансформировать в Демиурга. Почему мы даем ему выбор? Он не понимает, от чего отказывается".

"Его право. Тут и кроется суть наших разногласий. Ты всегда знал, что лучше для других, и принуждал их соответственно. Я же даю своим созданиям свободу воли. Я не позволю тебе решать за других, если у меня останется хоть малейшая возможность, и уж точно не позволю решать за мальчика".

"Он погибнет. Он привык к неуязвимости, силе, к возможностям своего прежнего тела. Кроме того, у него все признаки информационной перегрузки и сильного перманентного стресса. Он бессмысленно погибнет максимум через неделю. Хочешь пари?"

"Нет, не хочу. Разумеется, тут не о чем спорить. По-хорошему, его следовало бы отправить в рекреационный сон прямо сейчас".

"Ого! Джа, неужто ты со мной согласился? И почему же не отправил? Мио бы поддержала, я тоже, остальным наплевать. Побоялся, что его убедить не сможешь?"

"Скажем, так: я проверяю на практике некоторые концепции в расчете на будущее. Кроме того, я действительно не смог бы его убедить. И я уже сказал, что его выбор — это его выбор, а не чей-то еще".

"Верность своим принципам до конца, причем не своего? Ну и зануда ты, Джа. Отбой".

"Конец связи".

Золотой Змей осторожно вытащил из-за пазухи тряпичный сверток. Со своей древесной вершины он хорошо видел прогалину на скале, вокруг которой уже рассеялся странный столб сизого тумана. Последняя богиня еще о чем-то разговаривала с целью, но Тень уже не боялся, что его обнаружат. Могли бы — давно бы заметили. Сейчас главное — вызвать помощь. Змей в очередной раз порадовался своему бесстрашию, не позволившему пуститься наутек, когда на прогалине из ниоткуда начали появляться боги. Сейчас он окажется первым, кто доложит от происходящем.

Он осторожно распутал тряпицу, поставил статуэтку на пенек и похолодел. Глазам Тинурила сейчас полагалось гореть кроваво-красным, что означало голод. Ничего страшного, кормить его полагалось лишь перед самым разговором. Но сейчас гладкие блестящие камешки зрачков оставались темны и пусты. Золотой Змей судорожно ухватил идольца и чуть не выронил его от испуга. Как он не почувствовал сразу? Тяжелая уверенная мощь, наполнявшая тело бога, ушла, испарилась, пропала. В руке Тени лежала легковесно-безжизненная деревяшка с двумя водянистыми каплями вместо глаз.

Змей запаниковал. Если в случившемся есть его вина, ему не жить. Лучшее, на что он может надеяться, — мгновенная смерть. Если же шабай окажется не в духе... Он отчаянно попытался засунуть в рот богу шарик пищи, но тот не лез. Упругая пластина на затылке идольца больше не нажималась, старая пища не выплевывалась. Бог умер и не желал возрождаться к жизни.

Несколько раз глубоко вдохнув, Золотой Змей успокоил бешено стучащее сердце. Он должен доложить о смерти идола и о своем открытии, что бы потом с ним ни сделали. Сейчас он приведет остальных и попытается захватить жертву. Потом пусть шабай сам решает — посылать за сотни верст сообщение патриарху или же решать ее судьбу самостоятельно. Нужно только дождаться, пока уйдет и последняя богиня. И тогда старая цель, наконец, снова окажется в пределах досягаемости...

Он извлек свисток и принялся посылать тихие, почти неслышные сигналы, изредка прислушиваясь к приближающимся отзывам.

Тилос приблизился к краю обрыва, откуда недавно стрелял, опустился на одно колено и принялся вглядываться вниз, в долину. Элиза осторожно приблизилась и тоже посмотрела. Солнце уже ярко заливало Сухой Лог, но освещало в основном мертвые тела, разбросанные на всем его протяжении. Бой уже практически закончился — тут и там трусили небольшие конные отряды южан и северян, по большей части избегая стычек, кое-где мародеры уже обшаривали трупы.

— Ну, вот и всё, — пробормотал Тилос. — Славная эпопея закончилась. Осталось дождаться...

Кто-то деликатно прокашлялся за спиной, и Элиза резко обернулась. Давешний лысый гулан, которого Тилос называл Джа, стоял неподалеку под сенью деревьев и манил их рукой к себе. Тилос вскочил на ноги и быстро зашагал к нему. Девушка побежала следом.

— За тобой следят местные шпионы, — без предисловий сообщил гулан. — В данной точке они нас не видят, но пройти мимо них незамеченным ты не сможешь. Семен, ты уверен, что хочешь здесь оставаться?

— Да, Джа. Не просто хочу — мне нужно, чтобы меня поймали.

— Вот как? Ладно, тебе виднее. Но все-таки не забывай, то теперь у тебя практически обычное человеческое тело. Местный возраст — около двадцати пяти, рукопашные навыки я по возможности сохранил, но не забывай, что от пятерых ты больше не отобьешься. Да и от двоих — большой вопрос. Продолжишь действовать по старой памяти — тебя быстро убьют

— Ну и что? Ну, прибьют меня — тебе-то что, Джа? Вам всем только легче станет!

Последние слова Тилос почти выкрикнул.

— Пасть захлопни! — резко сказал бог, и Тилос вздрогнул всем телом. — Миованна называла тебя мальчишкой, но больше из-за возраста. А сейчас ты ведешь себя хуже, чем натуральный избалованный ребенок. Самому-то не стыдно?

Элиза ожидала, что Тилос взорвется окончательно, но тот почему-то потупил взгляд и промолчал. Его плечи опустились, и он действительно стал похож на нашкодившего мальчишку, которому выговаривает строгий отец.

— Семен, ты действительно ведешь себя странно, — уже мягче сказал ненастоящий гулан. — Сам же понимаешь, что в последний год изображаешь из себя элефанта на фруктовом рынке. Где твои обычные тонкость и изобретательность? Провоцирование тотальной войны — отнюдь не твой стиль. Да и минирование баз — тоже. Все никак не можешь забыть Лесную долину? Мстишь призракам прошлого?

— И что, если так? — зло спросил Тилос.

— Да то, что ты совершенно не похож на себя прошлого. Даже полтора года назад в Катонии ты был совсем иным. Ты стал... холодным. Безапелляционным. Замкнутым. Постоянно раздраженным. Жизнь биоформ для тебя теперь значит куда меньше чем раньше, и убиваешь ты куда легче, а уж про ментоблоки второго-третьего уровня я даже не упоминаю. Нет, я прекрасно понимаю и твои мотивы, и стресс, и отсутствие времени для маневра, но все-таки недовольство Миованны мне тоже хорошо понятно. И твой отказ от полноценного статуса, к которому я столько времени исподтишка подводил общественное мнение, тоже тебя не красит. Про блокировку прямого канала просто молчу. Какая-то дурацкая демонстрация на пустом месте. Отморожу себе уши, чтобы маме стало хуже, ну честное слово!

Тилос тихо засмеялся и поднял взгляд.

— Я знаю, Джа, — ответил он уже нормальным тоном. — Ты во всем прав, я и сам уже заметил. Не поверишь, я сам себе противен. Но так надо. Спасибо, кстати, тебе за предложение преобразования в человека. Если бы ты до него не додумался, пришлось бы просить самому, и тогда если не Миованна, то Камилл точно что-нибудь бы заподозрили.

— То есть ты манипулировал и нами тоже? — гулан оскалил зубы в широкой усмешке. — Ну ты даешь! Зачем, так и не скажешь?

— Сам поймешь, и очень скоро. Просто наблюдай. А сейчас... извини, но не мог бы ты убрать свою проекцию? Здесь и сейчас она совсем некстати.

— Как скажешь. Информирую только, что радиосвязь изъята полностью — как в твоем исполнении, так и в нашем. Признана слишком разрушительной на данном этапе.

— Жаль. Ну ничего, вариант просчитан заранее. Мои люди обойдутся другими способами. Джа... могу я тебя попросить об одном неприятном одолжении?

— А именно?

— Когда меня убьют, не надо меня перемещать в персональную виртуальность или еще какую тюрьму. Просто запихни меня в темный сон, желательно до скончания веков, ладно? Без таймеров и условий пробуждения.

Темнокожий бог не ответил. Он просто исчез, не удосужившись даже попрощаться. Элиза судорожно сглотнула и шмыгнула носом. Тилос повернулся к ней.

— Вот и все, котенок, — он погладил ее по волосам. — Вот и все. Даже вечность имеет обыкновение заканчиваться гораздо раньше, чем предполагалось. Пришла пора расставаться и нам, на сей раз — навсегда.

— Я тебя не оставлю, — Элиза зарылась носом в его плечо, судорожно вцепившись в изгвазданную маскировочную куртку.

— Выхода нет. Я больше не могу защитить тебя. Да вообще — теперь ясно видно, что твое участие в моих играх выглядело чистой воды авантюрой. Все решения какие-то спонтанные, сумбурные, без четкого плана...

— Я тебя не оставлю!

— Не дури, Эла. Сейчас появится Хлаш, и ты отправишься с ним на север. Найдешь там боярина Мешего, поженишься с его сыном, моим тезкой, кстати, нарожаешь кучу славных ребятишек и найдешь свое счастье. Хватит с тебя мыкаться по свету.

— Тилос, ты что, дурак? — Элиза оттолкнула его и уперла руки в бока. Слезы на ее щеках как-то сразу высохли, хрипота в голосе пропала, глаза загорелись решительным огнем. — Ты не слышал, что сказал твой Жабо? Теперь тебя можно убить! А я останусь тебя охранять!

Тилос расхохотался.

— Ну, пичуга, ты бы на себя со стороны посмотрела! Бой-баба, мужа под каблук посадишь, точно говорю. — Он поднялся на ноги и, склонив голову на бок, заглянул ей в глаза. — Эла, храбрая ты моя, ты с успехом отобьешься от шпаны на улице и даже справишься с опытным воином, если повезет. В Чаттаге тебе дали знания, научили защищаться, а уж свой путь в жизни, верю, ты найдешь без труда. Я с легким сердцем отпускаю тебя. Но вот против тех, кто захочет со мной разобраться, ты стоишь не более, чем соломенный щит. Если останешься со мной — умрешь сама, безо всякой пользы.

— Пусть! — Элиза упрямо наклонила голову. — Я не брошу тебя!

— Боги ли сладят с такой дурочкой! — досадливо пробормотал Тилос. — Эла, ты понимаешь, что свяжешь мне руки своим присутствием? Мне придется не столько заниматься своими делами, сколько думать о твоей безопасности.

— Ты хочешь сказать, что я... окажусь для тебя обузой? — Элиза почувствовала, что кровь отливает от головы, оставляя ее легкой и пустой. — Что я стану мешать тебе?

— Разумеется! — рявкнул Тилос. — Конечно, мешать! Кем ты себя вообразила? Профессиональным телохранителем? Опытным бойцом? Да ты просто нахватавшаяся вершков уличная девчонка, полагавшая, что видела мир! Оставайся, если хочешь, таскайся за мной хвостом, мне-то что! Только помни — дальше ты сама по себе, я сам по себе, и ничего общего у нас нет.

Внезапно кровь снова ударила в голову девушке. Ее щеки запылали, в ушах загудело, она несколько раз схватила ртом воздух, не зная, что ответить. Наконец, словно слепая, она отошла, нашарила на земле свой мешок и медленно побрела, сама не зная куда. Тилос молча смотрел ей вслед.

— Возможно, Миованна права — предавать товарищей вошло у тебя в привычку? — тихо спросил он сам у себя, когда Элиза скрылась за деревьями. — Что скажешь, властелин мира недоделанный?

Он вытянулся на земле во весь рост, но тут же дернулся и сел.

— Мокро, чтоб ему! — удивленно пробормотал он. — Я и забыл, что такое мокрая холодная трава. Ах, сколько нам открытий чудных...

Он снова вытянулся на земле и закрыл глаза.

— Тебе нужно сломать барьер? И ты много лет хотел покоя? — негромко спросил он самого себя. — Ну что же, вот и появилась возможность совместить приятное с полезным. Теперь, парень, для тебя главное — не запороть финальную роль. Долго там еще Тени пересвистываться собираются?

Треснула ветка. Хлаш прервал медитацию и прислушался. Кто-то медленно тащился по лесу в его сторону, не заботясь о маскировке. Вскоре до тролля долетело приглушенное всхлипывание.

Дождавшись, пока Элиза подойдет поближе к укрытию, он высунулся из-за кустов, зажал ей рот и втянул к себе, так что только пятки мелькнули в воздухе.

— Тихо! — прошептал он спутнице Тилоса на ухо, выпуская ее. — Свои. Что, судилище закончилось?

Та, снова всхлипнув, молча кивнула.

— Он мертв? Пропал?

Элиза помотала головой, и Хлаш почувствовал обессиливающее облегчение.

— Слава предкам! — пробормотал он. — Значит, он согласиться стать Демиургом?

Девушка снова помотала головой, и тролль, озадаченно сощурившись, уставился ей в лицо.

— А что тогда? — недоуменно спросил он. — Да хватит плакать, нюня, расскажи толком.

— Его сделали человеком... и он сказал, что я стану путаться под ногами! — чуть не в голос заревела девушка, и Хлаш снова зажал ей рот. Он не привык успокаивать плачущих человеческих детей и не совсем понимал, что делать в такой ситуации.

— Да успокойся ты! — едва ли не зарычал он. — Что значит — сделали человеком?

Всхлипывая и запинаясь, Элиза рассказала ему конец общего разговора, потом про Миованну, Джао и, наконец, о том, как Тилос ее прогнал. Она мало понимала происходящее, о многом приходилось догадываться, но общий смысл передать она все же сумела. Когда она закончила, матха в раздумье опустился на пятки.

— Плохо, — сказал он наконец. — Если он отослал и меня, и тебя, значит, дело совсем кисло. Как бы глупостей не наделал. Пойдем-ка проведаем его. Авось он не ушел далеко.

Элиза мутно взглянула, как он уходит сквозь заросли, и поплелась следом.

Тилос обнаружился на прежнем месте. Он лежал, вытянувшись, на краю обрыва и, казалось, спал.

— Кажется, я вовремя унес ноги, — сообщил Хлаш, оценивающе оглядывая его с головы до пят. Изменений не замечалось совершенно. — Почему-то у меня возникло чувство, что еще немного — и меня возьмут к ногтю вместе с тобой, просто как лишнего свидетеля. Ты мог бы и не сигналить.

— Зачем вы вернулись? — спросил Тилос, не открывая глаз. — Теперь ты знаешь, что нужно делать. У тебя своя дорога. У Элы — тоже. Раз уж вы встретились, будь добр, доведи ее до своих.

— Я вернулся потому, что не бросаю друзей в трудную минуту. Не таков мой Путь.

— Я предал тебя. Забыл?

— Хватит держать меня за ребенка, — укоризненно сказал тролль. — Я немногим глупее тебя. Конечно, ты дергал за ниточки и меня тоже. Но ты всегда заботился о Народе и никогда не заставлял меня поступать бесчестно. А кто я такой, чтобы ставить свои чувства выше долга? Или ты поверил тому, что я изобразил перед Демиургами? Вот уж не знал, что убил в себе барда!

— Навязались вы на мою голову... — проворчал Тилос, поднимаясь на ноги. — Хлаш, мне не нужна ни твоя помощь, ни твоя защита. Оставшись со мной, вы оба бессмысленно погибнете.

— Ты собрался умирать?

— Да, — кивнул Тилос. — Да, да, да! — внезапно яростно заорал он. — Духи тебя сожри со всеми потрохами, Хлаш, крокодил ты сухопутный! Десятилетиями я работал над своими планами, но только сейчас ясно увидел, как можно поставить большую жирную точку! И мне, скорее всего, придется умереть! Я не намерен тащить за собой в могилу и вас тоже! Это моя дорога, понял, ты, холоднокровный? Неужели я должен рассказывать тебе, матха-ома, почему не могу с нее свернуть?

Он глубоко вздохнул и продолжил уже спокойнее:

— Тебе стоило уйти вчера вместе с Элизой. Зачем ты вернулся? Зачем притащил ее за собой?

— Не кричи, — спокойно сказал Хлаш. — Я и так неплохо слышу. Я уважаю твой путь и сам не намерен умирать раньше времени. Поступлю, как скажешь. Но мне не хотелось бы, чтобы ты считал меня затаившим обиду недругом, вот почему я здесь.

Тилос слабо улыбнулся троллю и ухватившейся за него Элизе.

— Уговорил, не считаю. Хлаш, пойми, я должен поступить так, как задумал. Столетиями я учил людей умирать, заученно повторяя "делай что должно — и будь что будет". Пришло время выяснить, верю ли я в собственные слова. Не плачь, Эла. Всегда остается шанс, что я выживу. Прощайте, друзья. Вам нужно уходить.

Кусты шевельнулись едва заметно, но вполне достаточно для тренированных чувств опытного разведчика. Без всякого предупреждения Хлаш швырнул Элизу на землю и гигантским скачком оказался возле зарослей. Его тоскала несколько раз взблеснула молнией, и большая ловчая сеть кусками опустилась на траву.

— Нет, Хлаш! — резко сказал Тилос. — Назад!

Из-за кустов и деревьев выступили четыре затянутые в черное фигуры. Они держали в руках короткие изогнутые клинки с квадратными гардами.

— Нам нужен только он! — глухо произнесла одна из фигур, кивая на Тилоса. — Бери девку, тролль, и уходи. Мы не тронем тебя. Но мы знаем, как поступать с такими, как ты. Если вступишь в бой с нами, умрешь.

Хлаш медленно отступил к Тилосу, удерживая рукоять клинка обеими руками. Длинная, куда длиннее полусажени, бритвенно-острая изогнутая тоскала в его лапищах вдруг показалась ему тонким бесполезным прутом. Действительно, мелькнула в голове мысль, стрельнут из духовой трубки отравленной стрелкой — и всё, с концами.

— Мне случалось драться с людьми, но еще никогда — с подобными вам, — с гортанным смешком откликнулся он, демонстрируя клыкастую пасть. — Думаю, выйдет забавно. Почему-то кажется, что если мы подеремся, то умрете вы. Хотите проверить?

— Погоди, — остановил Тилос, положив руку ему на предплечье. — Кто отдает вам приказы? Шабай Горный Кабан?

Черные фигуры переглянулись.

— Откуда ты знаешь имя? — спросил один из пришельцев, выступая вперед. Киссаки тоскалы Хлаша почти коснулось его горла, но Тень не обратил на угрозу внимания. — Я не отвечу на твой вопрос. Но нам приказано взять тебя по возможности живым и невредимым.

— Ваш шабай самонадеян, — усмехнулся Тилос. — Не так давно в Граше я в одиночку убил пятерых Теней, и то лишь потому, что защищал спутников.

— Я видел, как боги забрали у тебя свою милость, — проинформировал Тень. — Кто знает, вдруг ты уже не можешь драться так же хорошо, как раньше. В любом случае наши старые приказы остаются в силе — доставить шабаю тебя самого или твою голову, как получится. Или умереть, пытаясь. Ты знаешь наш путь, так что не трать время на пустые слова.

— Я собирался прогуляться до лагеря тарсаков, — пожал плечами Тилос. — Ваш шабай тоже находится где-то в тех краях. Если нам по пути, почему бы не прогуляться в хорошей компании?

— Пообещай, что не сбежишь и не попытаешься убить нас, — потребовала темная фигура. — Иначе мы свяжем тебя и перережем жилы на ногах.

Хлаш слегка рыкнул.

— Обещаю, что дойду с вами до лагеря тарсаков, — пожал плечами Тилос. — Достаточно? Или еще и пятки вам поцеловать? Хлаш, бери Элизу и уходи.

— Я прогуляюсь с тобой, — невозмутимо ответил тролль. — Элиза, я думаю, тоже тебя не бросит. Эй, как вас там! Придется смириться и с нашей компанией.

Тень прошипел что-то невнятное, потом кивнул.

— Хорошо, — зловеще проговорил он. — Мы не тронем вас и позволим сопровождать пленника. Но ты отдашь свое оружие. Что с тобой и девочкой сделают дикие тарсачки — не наша забота.

— Не ваша, — согласился тролль. — Так пойдемте, что ли? Солнце клонится к вечеру. Не хочется в потемках шариться.

— Навязались вы на мою голову! — вздохнул Тилос. Он положил руку на плечо Элизе и хлопнул Хлаша по спине. — Ну что же, видно, судьба. Тогда вперед и с песней.

— Какие в Сахарных горах, к лешему, перевалы... — проворчал Перевет. — Смех один, чуть выше окружающих болотин. На самом узком пять возов в ряд пройдут, а уж обходных троп, где коней провести можно, вообще как дырок в решете.

— И что предлагаешь? — всем корпусом повернулся к нему Тойма. — Пойти и самим головы под грашские сабли подставить? Такое, друг милый, без меня, я драться до последнего продолжу.

Несколько чернорясных отпрянули в сторону, перепугавшись свирепого выражения его лица. Ни один не носил золотую Колесованную Звезду — дерево да медь с редкими проблесками серебра: мелкая сошка, секретари да посыльные, бездумно отметил Тойма. Чтоб он на ровном месте ногу сломал, проклятый трусливый Семлемен!..

— Предлагаю на месте стоять, как стояли! — рявкнул Перевет. — Если отсюда уйти — все, не остановим их больше!

— Ну и стой, — пожал плечами Тойма. — Не знаю, как у тебя, а у меня едва не треть по лесам разбежалась. У оставшихся коленки дрожат — злые грашцы людей живыми едят, злым духам бросают, посмертия лишают... Попы только и умеют, что жрать в три горла, а как бойцов подбодрить — сразу в кусты! Тапарцы, почитай, двое из трех сбежали, остальные в голос про невидимые стрелы южных богов твердят. Завтра побегут, как только первого гулана увидят...

Князь сплюнул и грязно выругался.

— Не сбегут, — пробасил Тарален. — Я могу их под свою руку принять. Мои сотники там уже порядок наводят. Кого-то выпороли, парочку самых крикливых повесили, остальные примолкли.

— Шустрый ты, воевода, — усмехнулся Перевет. — Может, тебя сразу тапарским князем выкликнуть? Семлемен, думаю, возражать не станет — он сейчас свою шкуру спасает, как умеет.

— А что, и выкликнем! Кто не захочет — тому по мордам... — ухмыльнулся в ответ Тойма. Впрочем, ухмылка тут же сползла с его лица. — Не до шуток, друже. Чует мое сердце — сомнут нас завтра, как гнилой плетень.

— Сомнут, — вяло согласился Перевет. — Прямо напасть какая-то — всех дельных командиров ровно косой выкосило. И не понять — как да почему. С одной стороны дырка, как от булавки, с другой — ровно медведь клок мяса вырвал. Ни стрела, ни сулица, ни копье так не могут.

— Не сомнут, — не согласился Тарален. — Выстроим стену копий — не прорвутся. Вся их сила — в конном налете, а конь — животина умная, на колья брюхом не полезет. Сразу следовало сидеть на месте и не дергаться. Ну, а там, глядишь, пять тысяч моих ополченцев подойдут, Пирен командует. Ночью гонец прискакал, говорит — в двух переходах отсюда.

— Ко мне до утра должны семь тысяч ратников дойти, — поскреб затылок Перевет. — Вымотаются, конечно, от таких-то форсированных маршей, ну да ничего. А что, друже, может, и в самом деле не сомнут. Поставим их на Плешивый холм, своих укрепим да и засядем, как улитки в раковине.

— А вот южан воевать на их земле я точно не пойду, — Тойма скинул подшлемник и с наслаждением почесал потный затылок. — Силы у нас не те. Да и Отец-Солнце, видно, против. Смотрите сами — все, кто за святую войну ратовали, мертвые лежат. Храмовники, Дзергаш, опять же...

— Ну, Семлемен-то наверняка жив, — хмыкнул Тарален. — Улепетывает сейчас, наверное, в какой-нибудь свой монастырь, только что подковы у коняки не отваливаются... Ну, доберусь я до него когда-нибудь!

— Тот же тулуп, только с изнанки, — отмахнулся Тойма. — Не звал Пророк святые войны устраивать, хоть тресни, то нынешних храмовников придумка. Вот и гневается Отец наш. Не южные боги невидимые копья швыряют, а Солнце своими огненными стрелами поражает. В общем, я отсюда к югу не двинусь. Стоять продолжу, пока сил хватит, а двинуться не двинусь.

— А я и подавно, — кивнул Перевет. — Эх, как Кумбалена-то жалко! Правая рука, ровно осиротел без него... Ну что, на том и сошлись? Стоим здесь и ни шагу ни назад, ни вперед, так? Жрать вот, правда, нечего...

— Ничего, — буркнул Тойма. — Отобьем южан — выгребем храмовые запасы, благо возражать некому. Надо ж такому случиться — капитулы всех четырех Храмов вместе с Настоятелями как градом побило!.. Ну, а летом, глядишь, духи своей милостью не оставят. Должен же недород когда-то кончиться?

Солнце медленно опускалось к лесистым западным холмам.

— Стоять здесь! — приказал один из Теней. Остальные молчаливыми статуями окружили пленников. Один из них проверил веревки на руках Тилоса. — Белая Сова, пойдешь к тарсачкам и приведешь сюда их королеву. Не забудь напомнить, что плата за его поимку — пять кулаков золота.

Тень в надорванном черном капюшоне кивнул и скользнул вниз по склону.

— Деревянные боги больше не говорят издалека? — осведомился Тилос.

— Не твое дело, — командир ткнул его под ребра древком короткого копья. — Помалкивай.

Вечерело, и длинные тени протянулись между холмами. Тарсачий лагерь крылся в ложбине, но ветер доносил его шумы и запахи — ржание лошадей, вонь костров и навоза, отдельные возгласы... Элиза поежилась. Она боялась, но скорее согласилась бы дать разрезать себя на куски, чем показать страх чужим.

Хлаш сбросил на землю заплечный мешок и, не обращая внимание на приставленный к шее клинок Тени, начал копаться в нем. Тролль вытащил небольшую бутылочку и одним глотком расправился с ее содержимым. Затем он вытянул руку, сжал кулак, и на землю посыпалась глиняная крошка.

— Связать его, — приказал командир Теней. Несколько мгновений спустя запястья тролля опутала толстая веревка, почти канат. Хлаш не сопротивлялся, глядя перед собой отсутствующим взглядом. Затем он сел на пятки, прикрыл глаза и замер в каменной неподвижности.

Тилос поднял связанные руки.

— Мне нужно поговорить с товарищами, — холодно сказал он Теням. — Отойдите в сторону. Я связан и никуда не денусь.

— Нет, — равнодушно ответил Тень. — Ты договоришься с ними о побеге. Мы приведем тебя шабаю, а там разговаривай сколько хочешь.

— Тогда вам придется убить меня, — хмыкнул Тилос. — Тебе снова напомнить, что я в одиночку расправился с пятью твоими товарищами? Связанные руки помешают мне, но не сильно. В любом случае вам гораздо больше заплатят за живого.

Тень молча посмотрел на него, потом кивнул.

— Хорошо. Говори с ними. Но мы скорее убьем вас всех, чем позволим бежать. Помни — девка умрет первой.

По его знаку Тени отступили на десяток шагов, зорко наблюдая за пленниками.

— Слушайте меня внимательно, — быстрым тихим шепотом заговорил Тилос. — Помните — что бы ни случилось, Тарона должна выжить. Любой ценой. Даже если она лично разрежет меня на куски, вы будете стоять рядом и глупо ухмыляться. Поняли? Эла, ты поняла?

— Да! — девушка испуганно кивнула. — Но зачем...

— Тихо! — оборвал ее Тилос. — Эла, слушай фразу. — Он быстро проговорил незнакомые напевные слова. — Если со мной что-то случится, ты должна произнести ее перед Тароной. Это сотрет у нее ментоблок. Очень важно, чтобы ментоблок отключился, понятно?

— Но я не запомню... — запротестовала Элиза, но тут же осеклась. Странные слова внезапно всплыли у нее в голове, словно она долго учила их наизусть.

— А тебе и не нужно запоминать, — криво усмехнулся Тилос. — Фраза прошита в одном из твоих собственных ментоблоков. Отключить его не под силу даже мне, разве что Демиурги вмешаются. Главное — чтобы нужные слова прозвучали сразу после моей смерти, иначе ее, вполне вероятно, утянет за мной. Хлаш, раз уж ты впутался не в свое дело, ты должен защитить Элизу и Тарону. Вернее, так — сначала Тарону, потом Элизу. Не обижайся, Эла.

Хлаш кивнул, не открывая глаз.

— Ночное зелье начинает действовать, — сообщил он. — Еще немного — и я смогу драться в темноте. Но оно выдохнется задолго до полуночи. Хорошо бы успеть до того.

— Успеем, — кивнул Тилос. — Но главное, что вы должны понять, — я знаю, что делаю. Не вмешивайтесь, даже когда... даже если меня начнут убивать. Иначе все пойдет псу под хвост. Ваша задача — защитить Тарону. Эла?

Девушка судорожно кивнула. Ей становилось все страшнее. И зачем я влезла сюда, мелькнуло в голове. Прибилась бы к дядьке Мешему, Семка у него такой славный... Устыдившись трусливых мыслей, она стиснула кулаки и уставилась вдаль. Но как она сможет стоять и спокойно смотреть, когда Тилоса начнут убивать?

— Тогда ждем. — Тилос опустился на пятки на манер Хлаша. — Эла, если что, вторая явка в Граше — известный тебе Равен.

Он закинул голову к небу, где уже начали проявляться звезды, и хмыкнул.

— Хотите, пока стишок прочитаю? Всплыл вот в голове... под ситуацию:

Последняя ночь наступает неспешно.

Росою вечерней омыто лицо.

Зеленая терпкость неспелой черешни

Свежеющим ветром шумит над крыльцом.

Надтреснута ставня, просела калитка,

Печально склонился над лесом закат.

Куда-то волочит свой панцирь улитка,

Никак не просохнет у бани ушат.

Последние отблески старого солнца

Бликуют на лужице возле ведра.

Шуршит мотылек о глухое оконце,

И дом заполняет трезвон комара.

Последняя ночь обнимает устало

Измученных путников, близкий ночлег

Сулит им дырявое звезд одеяло,

И глохнет во тьме скрип груженых телег.

Пьянящее утро раскрасит травинки,

Проглотит в кострище искру янтаря,

Но лист лопуха у изгиба тропинки

Уже никогда не приветит меня.

И мир не заметит обычной потери,

И дрозд на осине своим чередом

Зальется пронзительной радостной трелью,

Вьюнок оплетет позаброшенный дом.

И жизнь, торжествуя, ликуя, взмывая

Над миром при свете рожденного дня,

Под брызги веселого птичьего грая

В своем упоенье не вспомнит меня.

Тени постепенно удлинялись, и скоро землю между холмами залила непроглядная чернота. Тилос смотрел в затянутое тучами восточное небо, вдыхая свежий сухой воздух. Страшно ли тебе, странник? Боишься ли ты, как боится стоящая рядом девочка? Или же напрягся в предвкушении драки, как туго натянутая струна, словно Хлаш? Столетиями ты пользовался своей неуязвимостью, своим бессмертием, силой, умениями боя, но вот Ничто заглядывает тебе в глаза, готовясь поглотить твою жизнь, как и мириады других. Ты еще можешь сдаться, уйти — Камилл и Джао наверняка следят за тобой прямо сейчас, ожидая только сигнала — отмашки, кивка, любого знака. И тогда — бессмертие почти божественное, возможности почти безграничные, мир почти бесконечный... Тебе даже не придется беспокоиться за своих друзей, Джао явно дал это понять. Тебя ничто не держит здесь, кроме нежелания жить в небесах со связанными руками, пока люди миллионами умирают на грешной земле.

Я не сдамся. Я посылал на смерть людей и всем повторял одно и то же — делай что должно и не сомневайся. Пришла пора проверить, не лицемерил ли ты перед ними или же перед самим собой. Ты не уйдешь отсюда, потому что так неправильно. Некузяво, как выражался маленький смешной зверек по имени Злобный Ых. Нужно завершить партию, не первую и далеко не последнюю в странной игре, что называется Жизнью. Завершить, пусть даже ценой собственного бытия. Возможно, ты ошибаешься, и твоя смерть окажется бессмысленной. Но ты о том не узнаешь. Возможно также, Джао не захочет погружать тебя в бесконечный темный сон, а вместо того засунет в аналог палаты в сумасшедшем доме и начнет бережно лечить и успокаивать. Тогда тебе придется выяснить, как прервать свое существование самостоятельно. В любом случае, делай же что должно, Хранитель. И будь что будет.

На холм галопом вылетел тарсачий такх.

Большой шатер, заполненный народом, казался пустым. Как бы Тарона ни относилась к Зуру Харибану, он оставался настоящим вождем и воином. За таким можно идти в битву... насколько вообще можно следовать за мужчиной. Сменивший же его Тар Бурак... Тарсачка вспомнила, что однажды видела его в компании Зура. Молодой вождь клана, Повелитель Ветра из какого-то дальнего южного племени. Могучее тело лесного медведя, гибельный оскал степного волка, небрежная грация горного барса, матовая кожа цвета ночи — и тупая звериная жестокость в глазах. Наверное, он страшен в битве — недаром же сумел стать во главе родов прямо в день гибели прежнего вождя. Но вот только принесет ли гуланам такой вождь победу?

Раненая рука болела, наливалась тяжестью. Под тугой повязкой пульсировала кровь, ее пятна проступали сквозь грязную ткань. В такт ране стучало в ушах. Королева тряхнула головой, отгоняя слабость.

Полог распахнулся, и в шатер вошел Табаронг, темный силуэт на фоне красного закатного неба. Старый вождь отдувался, вытирая пот со лба. При его виде Тарона ощутила неприязнь. Трус только и сумел, что бегать от северной конницы. На кой вообще им сдались сапсапы и прочая шушера? Увязались охвостьем, только еду зря переводят.

— Все в сборе, — хрипло проговорил Тар Бурак. — Я, новый вождь гуланов, говорю вам — завтра мы сомнем северян. Но вы все сделаете, как я скажу!

— С каких пор гуланы командуют племенами? — Тарона поудобнее устроилась на подушках, баюкая больную руку. — Я что-то не припомню, чтобы кто-то вручал жезл хассара Зуру Харибану, не говоря уж про тебя.

— Когда говорят мужчины, женщины слушают! — рыкнул гулан, уставив на нее горящий взгляд. — Сегодня тарсачек побили северные землекопы. Я видел, как вы бежали от их конницы! А мы, только мы, убили большого вождя! Если не станете слушать меня, так и побежите прямо до своих степей.

Тарона поморщилась. Может, и она несправедлива к Табаронгу?

— Когда человек забирается на вершину горы, — с расстановкой произнесла она, глядя гулану в глаза, — он становится осторожнее и тщательно смотрит, куда ставит ногу. Но у некоторых начинает кружиться голова. Такие, случается, оступаются и падают с обрыва...

— Друзья, друзья! — встрял между ними Суддар. — Сегодня мы победили в тяжелой битве. Все, на что хватило трусливых князей — отсиживаться в глухой защите. Те же, кто осмелился напасть на нас в открытую, по большей части истреблены. Завтра мы довершим разгром, и тогда беззащитные северные княжества лягут перед нами, открытые и зовущие. Но наши ссоры только на руку врагу! Прошу вас, успокойтесь. Нам нечего делить...

Тарона усмехнулась. Прохвост разглядел, чем может закончиться свара вождей, и пытается ее погасить. И он прав. Не время трепать языками. Гулан дурак, но, в конце концов, не больший дурак, чем остальные мужчины. Она стерпит. Пока.

Видимо, похожие мысли закрались и в голову Тару Бураку. Он что-то неразборчиво проворчал, потом сел на подушки и, почти вырвав у раба чашу с вином, сделал большой глоток.

— Ладно, — сказал он. — Пусть тарсачки хорошо сражаются, но приказывать должен мужчина. Для всех лучше слушать меня.

Затем вождь разразился длинной невнятной речью. Основной ее смысл сводился к похвальбе силой и боевой доблестью гуланов. Весь предлагаемый на следующий день план боя состоял из одного пункта: вперед всей массой! Никаких трусливых отступлений, пусть и ложных, никаких хитростей. Пусть кровь северных трусов зальет землю благоуханным потоком! Тарона тоскливо переглянулась с Табаронгом, потом перевела взгляд на прочих вождей. Кугарос с Ругером тянули вино, на их лицах играли скептические ухмылки. Кханнг ар-Зибаронг вслушивался в слова Бурака с недоуменным выражением лица. Очевидно, он честно пытался понять, что же тот предлагает. Суддар ах-Хотан стоял, переминаясь с носка на пятку, и изредка открывал рот, тщетно пытаясь вклиниться в речь гулана.

Наконец Тар Бурак иссяк. Он победоносно оглядел присутствующих, махнул в воздухе сжатым кулаком и осушил свою чашу до дна. Неслышной тенью к нему скользнул раб с кувшином.

— Так, и только так! — заявил вождь, отдуваясь. — А когда мы победим, я позволю вам выбрать одно из княжеств для разграбления. Конечно, гуланы должны получить остальные три, так справедливо.

За спиной Тароны чуть слышно фыркнула Зула.

— Там увидим! — поспешно заявил дворецкий Великого Скотовода, бесцеремонно перебив открывшую рот королеву. — Вот победим завтра, а там посмотрим. Пока же, думаю, нужно решить, кто и где атакует.

— А чего тут решать? — удивился гулан. — Мы впереди, остальные сзади, добивают разбегающихся... Пошел я. Что-то спать охота. Еще не доеду до лагеря, с коня свалюсь...

Он заржал над своей шуткой и повернулся к выходу.

Снаружи донесся гул многих голосов. Зула неслышно проскользнула к выходу и, почти оттолкнув Тара, выглянула из-за полога. Темная кожа гулана посерела от негодования, рука сжалась на рукояти кинжала, но он сдержался.

— Что там, Зула? — осведомилась Тарона, осторожно поднимаясь. Руку пронзил укол боли.

— Там тролль, — коротко сказала телохранительница, отходя в сторону и позволяя гулану выйти. — Тролль и еще кто-то, за толпой не видно.

— Интересно, — процедила Тарона, настораживаясь. — Ну-ка...

Стиснув зубы, она, прямая и гордая, вышла из шатра в сопровождении трех симан, держащих руки на рукоятях сабель. Остальные высыпали за ней. В десятке шагов от пригорка и в самом деле башней возвышался огромный тролль, едва ли не вдвое превосходя ростом сгрудившихся перед ним и ощетинившихся копьями гуланов и тарсачек.

— Что здесь такое? — властно спросила королева, пока Тар Бурак, бесцеремонно распихивая толпу, продирался к центру. — Кто там?

— Мы взяли в плен указанного человека, — прошелестело у нее над ухом. Тарона отшатнулась в сторону, а Зула, выхватив из ножен саблю, угрожающе вытянула ее в сторону затянутого в черное человека. — Он жив и даже не ранен. Не нужно беспокоиться, королева, мы все еще друзья.

Тень аккуратно отвел от своего лица острие сабли симаны и слегка поклонился.

— Ты приказала, королева, взять его живым. Он жив и даже не ранен.

Сердце королевы стукнуло и бешено заколотилось. Рана запульсировала горячим огнем.

— Зула! — она кивнула на толпу. Тарсачка кивнула и, вбросив саблю в ножны, вложила пальцы в рот и переливисто свистнула. Толпа вскипела и раздалась в стороны.

Он стоял рядом с троллем и... и той соплячкой-полукровкой и спокойно смотрел на Тарону. Его руки, как и лапищи тролля, оплетала веревка. Девчонка, ощерившись, судорожно сжимала кулаки и оглядывалась по сторонам, словно готовясь к драке.

— Здравствуй, любимая, — она скорее угадала по губам, чем расслышала сквозь гул толпы сказанные на тарси слова. — Вот мы и встретились снова.

Усилием воли взяв себя в руки, Тарона спустилась с пригорка и неверным шагом подошла к нему. Зула, что-то недовольно пробормотав, втиснулась между королевой и троллем. Рядом остановился гулан, презрительно рассматривая пленников.

— Кто они такие? — холодно спросил он. — Зачем привели сюда большого злого духа во плоти?

— Сюда привели не его, а меня, о могучий... Тар Бурак, — перед тем, как произнести имя, Тилос немного запнулся. Он говорил на поллахе почти без акцента, едва ли не лучше, чем на тарси. — Мои друзья последовали за мной добровольно. Но я вижу, что у гуланов новый вождь. Не лучший выбор, должен заметить.

Он добавил еще несколько слов, которые плохо говорящая по-гулански Тарона не разобрала. Однако, судя по вновь посеревшей коже, их прекрасно разобрал Тар Бурак.

— Разорвать его конями! — зло бросил вождь, поворачиваясь. Несколько гуланов бросились к Тилосу, хватая его за плечи.

— Погоди, вождь! — сильный голос Тароны перекрыл гул толпы. Стало тихо. На Тарону устремились десятки взглядов. — Его доставили живым по моему приказу, и не тебе казнить его.

Гулан зашипел сквозь зубы и всем корпусом развернулся к тарсачке. Его взгляд горел ненавистью.

— Он оскорбил меня! — в голосе гулана сквозила такая злоба, что королеве стало не по себе. — Он умрет! Неужто ты откажешь другу в такой мелочной просьбе? — добавил он, чуть подумав.

Тарона едва не усмехнулась наивной хитрости вождя.

— Откажу, — безразлично ответила она. — Он нужен мне живым. По крайней мере, сейчас. Зула! Отвезти их в наш лагерь. Мужчину, — она подбородком указала на Тилоса, — в мой шатер для допроса, тех двоих под надежную охрану, чтобы не сбежали. И не как в прошлый раз...

— Ну уж нет! — прохрипел гулан, медленно вытягивая из ножен кинжал. — Еще ни одна женщина не приказывала мне, и не бывать этому в вечности! Его разорвут конями прямо сейчас...

— Стоит ли ссориться из-за бродяги? — вклинился между Тароной и Таром Бураком Суддар ах-Хотан. Он заметно нервничал. — Пусть о нем позаботятся мои воины. Сначала люди сияющей королевы допросят его, как подобает, а потом мы передадим его могучему вождю, чтобы тот поступил с ним по своему усмотрению. Смири сейчас свой гнев, вождь, ибо действительно много интересного может рассказать пленный ...

Гулан выпустил воздух сквозь сжатые зубы.

— Ладно, только быстро, — проворчал он. — Я хочу, чтобы он умер еще до утра.

— Храбрый вождь жаждет крови беспомощного пленника со связанными руками, — усмехнулся Тилос. Сейчас он говорил на общем, и его понимали все. — Биться честно он боится. Теперь я понимаю, почему гуланы бежали от северных воинов...

Коротко, без размаха, Тар Бурак ударил его в лицо, так что Тилоса отбросило назад. Руки стоящих сзади гуланов подхватили его и поставили на ноги, подтолкнув к вождю. Из его носа потекла тонкая струйка крови. Тарона стиснула зубы.

— Думаешь, что опроверг мои слова, вождь? — Тилос сплюнул кровь из разбитых губ. — Ты только подтвердил их. Трус!

Тар Бурак расхохотался.

— Я не трус, — громко сказал он. — И я могу доказать свою храбрость любому... но не тебе, желтопузая ящерица. Ты не получишь легкой смерти от моей руки. Ты умрешь, разорванный конями, и куски твоего тела будут долго орошать землю кровью.

— Ты так думаешь? — осведомился Тилос. — Ахма-арра куоха шан...

Тарона не узнала язык, на котором прозвучали странные слова. Но где-то внутри внезапно поднялась горячая волна, сдавившая сердце и завесившая глаза мутной пеленой. Горячее желание охватило ее, она готова была отдать все, даже жизнь, только чтобы оказаться сейчас с Тилосом у себя в шатре — наедине.

— Тар Бурак, — четко выговаривая слова, произнесла она, — пленник — мой. Он умрет только тогда, когда захочу я! Если, конечно, я захочу.

— Он — пленник Теней... — прошелестело сзади.

— Он был пленником Теней, — оборвала говорящего Тарона. — Вы привели его сюда, и сейчас он — мой.

Она сделала быстрое движение ладонью, зная, что Зула, не раздумывая, повторит команду. Вокруг лязгнул металл, и личный такх Тароны охватил их кольцом, оттесняя зрителей. Симаны не церемонились, несколько гуланов и сапсапов с возмущенными воплями покатились по земле. Тар Бурак, Тарона и пленники оказались внутри ощетинившегося кинжалами и копьями круга. Вокруг зароптали, многие выхватили сабли. Тень, оглянувшись по сторонам, неслышно растворился в толпе.

— Королева, королева... — заторопился Суддар. — Позволь мне сказать слово...

— Не позволю! — резко повернулась к нему Тарона. — Я беру пленника себе, и не грязному гулану вставать на дороге у королевы тарсаков!

Раздался свист, и кольцо тарсачек оказалось окруженным толпой гуланов. Два отряда стояли друг против друга, и оружие в их руках нетерпеливо подрагивало. Стремительно темнело, и многочисленных костры играли бликами на металле мечей и копейных наверший.

— Потаскуха... — процедил Тар Бурак сквозь зубы. Он отнюдь не являлся дураком и прекрасно понимал, что с тарсачками нельзя не считаться. Но сейчас его звериная натура медленно брала верх. Где-то в глубине души он чувствовал противоестественность происходящего, но думать на ходу не умел. Он понимал только, что грязно оскорбивший его пленник ускользает из рук. А ведь другие платили жизнью за куда меньшее! Не осознавая, что делает, он медленно поднял руку и отвесил Тароне увесистую оплеуху.

Не ожидавшая удара, отшатнувшаяся Тарона оступилась и упала на землю, ударившись раненой рукой и не удержавшись от вскрика боли. Вокруг наступила страшная тишина. Еще не осознав, что произошло, королева медленно поднялась на ноги. Из звенящей головы словно вынули все мысли, а время пошло медленно-медленно, словно в ночном кошмаре. Зула растерянно переводила взгляд со своей королевы на гулана, беспомощно приоткрыв рот. Тар Бурак с убийственной грацией повернулся к Тилосу — Тарона отметила, как девчонка с отчаянным криком рванулась вперед и тут же отлетела в сторону, сбитая с ног небрежно отмахнувшимся вождем — и с силой ударил снизу вверх зазубренным кинжалом. Лезвие вспороло Тилосу живот, и тот начал падать, падать...

— Вот так! — удовлетворенно рыкнул гулан, стряхивая с кинжала капли крови. — Ни один...

Эти слова оказались последними в его жизни. Время снова пошло как обычно. Зажатым в левой руке ножом Тарона ударила его в горло, и поток крови из вспоротой артерии залил трахею, превратив речь в невнятное бульканье. С удивленно распахнутыми глазами вождь гуланов осел на землю рядом со своей жертвой.

— Смерть... — прошептала Тарона. — Он ударил меня, ты видела, Зула? Смерть гуланам!

Ее голос сорвался на крик.

— Смерть! — завизжала Зула. — Месть за королеву! Смерть!

Она прянула вперед и снесла голову какому-то незадачливому зрителю, не разбирая, к какому племени он принадлежит.

— Смерть гуланам! Смерть! — подхватили ее голоса воительниц охранного такха. — Смерть!

Слаженно ударили копья симан, и воздух разорвали вопли боли и ужаса. Несколько гуланов и не в меру любопытных сапсапов упали на землю, а копья уже ударили снова.

— Смерть! — летело вокруг на тарси. — Смерть гуланам!

— Руби паршивых сук! — крикнул кто-то на поллахе, и, словно очнувшиеся от оцепенения, гуланы ринулись вперед. Завязалась беспорядочная схватка. Менее обученные, но превосходящие в численности гуланы быстро потеснили тарсачек, и почти сразу кольцо охраны распалось на небольшие группы, обороняющиеся от наседающих со всех сторон врагов.

Тарона в оцепенении стояла на месте, безвольно опустив оружие. Рядом верная Зула отмахивалась сразу от троих. Один из них, улучшив момент, прыгнул в сторону, увернувшись от отчаянного замаха телохранительницы, и занес над головой Тароны саблю. Хищно блеснул металл, но нападающий, не успев опустить клинок, захрипел и рухнул на землю, сломанный почти напополам. Хлаш, на запястьях которого болтались обрывки веревок, выдернул из ножен палаш мертвого вождя, и через мгновение распластанные на части трупы двух оставшихся упали к ногам Тароны. В исступленной боевой ярости Зула замахнулась на него саблей, но тролль без труда уклонился от удара и каменной хваткой перехватил ее запястье.

— Мы на твоей стороне! — гаркнул матха ей в лицо на тарси. — Остановись, безумный человек!

Тяжело дыша, тарсачка уставилась на его угрожающий зубастый оскал, на зажатый в когтистой лапе окровавленный меч. Рядом в боевой стойке пригнулась соплячка, сжимая подобранный где-то кинжал.

— Почему... — проговорила симана.

— Мы защитим королеву, человек! — гаркнул тролль. — Ты зови помощь! Скоро вас сомнут, и тогда Тарону не спасет даже сама Назина! Нам нужна помощь!

Тарсачка быстро огляделась по сторонам. Только сейчас она сообразила, что на один ее такх приходилось не менее сотни гуланов. Видимо, Тар Бурак полагал, что малая свита вождю не подобает. Три-четыре к одному — не лучшее соотношение, а королева словно спала стоя, ни одним знаком не давая понять, что нужно делать.

— Нужно звать твоих воинов! — снова гаркнул Хлаш и пнул в живот подскочившего к Тароне со спины гулана. — Думай быстрее, как!

Тело сбитого троллем воина врезалось в группу врагов. Те, отшатнувшись, мгновенно оценили размеры Хлаша и двойные ряды клыков в его пасти и, по-видимому, отказались от намерения напасть на королеву. Развернувшись, они набросились на несколько стоящих спиной к спине тарсачек, отбивающихся от наседающих со всех сторон врагов.

Зула лихорадочно осмотрелась по сторонам. Ее взгляд упал на корчащегося на земле и прикрывающего голову руками Суддара ах-Хотана, и в голову тут же пришла отчаянная мысль.

— Охраняй королеву! — крикнула она троллю и скользнула в гущу схватки. Только бы масло для светильников хранилось в самом шатре...

— Не лезь! — прикрикнул Хлаш на Элизу, когда та дернулась за тарсачкой. — Бей тех, кто нападает на нас! Забыл, что он сказал тогда, в лесу? Тарона должна выжить!

Девушка давно уже не испытывала ни страха, ни азарта. Чувства словно выгорели, оставив внутри пустоту. Когда идешь в бой, вспомнились ей слова Калдагара, считай себя мертвецом. Смирись со своей смертью заранее. Думай и чувствуй, как мертвец, и тогда у тебя появится шанс возродиться к жизни. Таков путь воина. Только сейчас Элиза поняла, что он имел в виду. Тилос, ее Тилос, заменивший ей пропавшего отца, умирает на земле, а она должна защищать надменную желтоглазую суку. Зачем?.. Нет, неважно. Воин в бою убивает, и она тоже должна убивать. Раздумья — потом. Она шагнула чуть в сторону, готовая броситься на каждого, кто приблизится, и лихорадочно вспоминая грязные приемы драки слабого против сильного, выученные в Чаттаге.

Отсветы пожара, сначала малого и неуверенного, но все быстрее набирающего силу, упали на землю. Шатер Суддара, богатый парчовый шатер, изукрашенный драгоценной бисерной вышивкой, полыхал, облитый ламповым маслом. Вскоре к низким дождевым облакам, освещенным последними пробивающимися закатными лучами, поднялся подсвеченный снизу столб дыма.

Постепенно битва приостановилась. Измученные и израненные симаны Тароны во главе с Зулой и одной из выживших парадан снова сомкнулись вокруг королевы. Из тридцати тарсачек уцелело не более десятка. Умирая, они забирали с собой двоих, а то и троих, но и сейчас их окружило не менее полусотни гуланов, твердо намеренных отомстить за вождя и своих товарищей. Угрожающий силуэт Хлаша, расплывчатый в сумерках, сейчас удерживал их от нападения, но вряд ли надолго.

— Смерть... — прошептала Зула. — Смерть ублюдкам свиньи и шелудивой собаки...

— Смерть тарсачьим шлюхам! — крикнул кто-то из толпы, и гуланы двинулись вперед.

Яростный визг из десятков глоток прорезал воздух. Три тарсачьих такха галопом вылетели из темноты. Заработали сабли. Не ожидавшие удара в спину гуланы бросились врассыпную, прочь с освещенного места, в густеющую вечернюю тьму. Многие из них упали под копейными и сабельными ударами, но многим удалось бежать. Разгоряченная Зула гигантским прыжком достала убегающего гулана и одним ударом снесла ему голову. Ухватив за волосы, она вздернула трофей в небо и издала переливчатый вопль.

— Мы победили, королева! — подбежала она к невидяще уставившейся на догорающий шатер Тароне. — Мы победили!

— Да, мы победили, — вяло согласилась та. — Но какая разница?

Словно слепая, она шагнула вперед и опустилась на колени рядом с телом Тилоса.

Тот еще жил. Вывалившиеся из распоротого живота окровавленные внутренности казались ядовитыми змеями, пьющими из него кровь. Мелко и часто дыша, Серый Князь приоткрыл глаза. Его рука нащупала руку Тароны. Та вцепилась в нее, словно в последнюю надежду. Элиза подбежала к ним и присела рядом. Кровь из ссадины над бровью мешалась на ее лице со слезами. Хлаш осторожно удержал устремившуюся к ним Зулу.

— Тилос, любимый мой, — медленно проговорила Тарона. — Назина разлучила нас, чтобы свести на пороге смерти. Ты умрешь, и я уйду вместе с тобой.

— Не... делай... глупостей... Тарона! — слова явно давались Тилосу с трудом. Он говорил на общем, и Тарона жадно вслушивалась в его речь, низко склонив голову. — Ты... должна жить. Она... знает... — Он взглянул в сторону Элизы. — Она скажет... Как больно... Я... уже забыл... про боль... Добей меня... пожалуйста, и живи... Живи!

— Тилос! — навзрыд заплакала Элиза, прижимаясь лбом к его руке. — Тилос...

— Он умирает так, как хотел, — Хлаш скалой навис над ними. — Он сам выбрал свой путь, и он достоин легкой смерти. Добей его, королева, не заставляй страдать.

— Принимаю в себя твой последний вздох... — на тарси произнесла Тарона. — Ты останешься жить во мне...

Окружившие их тарсачки изумленно вздохнули. Такими словами новая королева провожала убивавшую себя старую. Слышать ритуальную формулу сейчас казалось кощунством, но Тарона, кажется, не видела ничего вокруг. Медленно, словно жизнь уходила не из Тилоса, а из нее, она нагнулась, поцеловала Тилоса в губы, подняла кинжал — тот самый, которым вспорола глотку Тару Бураку — и ударила умирающего в сердце.

Короткая судорога свела тело Тилоса, его взгляд остекленел. Королева тарсаков встала, и, покачиваясь, пошла непонятно куда. Зула перехватила ее и сделала быстрый знак одной из уцелевших симан. Та, бросившись со всех ног, принесла флягу с вином, и телохранительница принялась осторожно вливать его в рот Тароне.

Элизе тоже хотелось умереть. Она все еще держала мертвого Тилоса за руку, перепачканная в своей и его крови. Чувства по-прежнему оставались где-то далеко-далеко, словно в тумане, и только бесконечная серая тоска затапливала сердце.

Что-то кольнуло ее изнутри. Что-то, что она должна сделать. Ах, да.

Тарона должна выжить. И еще — фраза. Она должна произнести ее в лицо Тароне... А если ее примут за колдунью и убьют? Все равно. Нужно выполнить приказ.

Элиза подошла к Тароне, ухватила ее за перевязанную руку и, когда та повернулась, безразлично проговорила кодовую фразу. Королева дернулась, расплескав вино, и изумленно посмотрела на нее.

— Что? — спросила она. — Что случилось? Где Тилос?..

Она вскочила на ноги, дико озираясь по сторонам, но тут же снова обмякла.

— Да, — тихо сказала она. — Он мертв. Я сама убила его, и жить больше незачем. Наваждение прошло, и жизнь — вместе с ним.

— Не говори так! — ярость, горечь, ненависть и жажда крови вдруг нахлынули на девушку, сломав барьер равнодушия и тоски. — Ты не можешь, не имеешь права! Он сказал, что ты должна жить! Ты должна отомстить за него гуланам!

— И я отомщу! — вскинулась Тарона. В ее глазах вспыхнул огонь. — Я отомщу... за свой позор и за его смерть! Зула! Нам надо уходить, пока сюда не явились гуланы. Завтра мы обрушимся на них всеми силами и увидим, может ли им приказывать женщина! Собирай людей. Проверь среди мертвых, не выжил ли кто из наших. И... возьми его тело. Мы похороним его позже, как подобает.

Телохранительница с облегчением кивнула и бросилась в темноту, отдавая приказы. Она даже не спросила о чьем теле речь. Она лишь радовалась, что королева наконец-то пришла в себя после той оплеухи и стала такой, какой должно быть. Завтра гуланы пожалеют, что среди них жил отец ядовитой змеи — Тара Бурака, посмевшего поднять руку на повелительницу тарсачьих колен!

Тарона же, прижав к животу раненую руку, со стоном опять опустилась на колени. Огонь в ее глазах погас.

— Я помню тебя, — сказала она Элизе, не поднимая головы. — Ты пришла с ним тогда, в последний раз.... И во дворце — тоже. Не бойся. Я защищу тебя. Но недолго осталось до того момента, как тарсаков возглавит новая королева.

— Он бы не одобрил, — возразила девушка. — Он отпустил тебя на свободу, чтобы ты жила.

— Отпустил? Ты говоришь про заклятие, что он наложил на меня? Глупец... — горько рассмеялась королева. — Я влюбилась в него с первого дня, еще несмышленой девчонкой. Я знала, что он привязал меня к себе первой же ночью, что я провела с ним, наложил любовное заклятье, но я не противилась. Даже если бы он не приворожил меня, я все равно пошла бы за ним куда угодно, бросив племя, забыв свое предначертание. Мне хватило бы одного его слова. Я хотела поставить его над племенами рука об руку с собой. Он мог бы править степями, не только тарсачьими — всеми! Но он не желал власти. Как умирающая от жажды в пустыне ловит губами капли утренней росы, так и я ловила его слова, жесты, намеки, стараясь понять, чего он хочет от меня, но он безмолвствовал. Говоришь, он отпустил меня? Слепец, как все мужчины! Я сама создала себе клетку, и никто, кроме меня, не может выпустить меня... Наверное, я плохая королева, что так отношусь к мужчине, но мне все равно. Я больше не вижу будущего, и нет никого рядом, кто показал бы мне дорогу...

— Я знаю дорогу, — твердо сказала Элиза. — Он научил меня. Он знал, что однажды я останусь с тобой, и рассказал мне все, что нужно.

— Ты говоришь правду? — недоверчиво переспросила Тарона. — Да, я вижу, ты не лжешь. Тогда скажи, хотел ли он, чтобы я истребила гуланов в отместку за его смерть?

— Не знаю, — вздохнула Элиза. — Но он не хотел бы, чтобы северные княжества погибли, заполоненные тарсачьей конницей.

— Тогда завтра мы повернем коней, — решительно сказала Тарона, поднимаясь на ноги. — Мы рассеем гуланов, как ветер рассеивает утренний туман, и повернем назад. Мы захватим их стада и пастбища, и нам не останется нужды воевать Север. Но ты научишь меня тому, чему он учил тебя? Ты расскажешь о нем — откуда он пришел, чего хотел?

— Да, — кивнула Элиза. — Я расскажу тебе все.

Внезапно она разревелась, уткнувшись носом в здоровое плечо тарсачки. Та молча погладила ее по волосам.

Над холмами тяжко шелохнулся ветер, словно разочарованный вздох неведомого бога.

— Все готово, Тарона, — Зула склонилась перед ними в почтительном поклоне. — Мы готовы отправиться к нашим стойбищам. Командуй, королева!

Приложение.

Выдержка из отчета "О результатах раскопок на Плато Всех Ветров". Автор: глава археологической экспедиции Эйло Подберезовик. Опубликовано в "Вестнике археологической науки", Терелон, 17.12.837

[...]

Экспедиция организована с целью исследования тарсачьего захоронения на Плато Всех Ветров. Судя по результатам предварительных исследований, оно относится примерно к середине седьмого века.

Плато представляет собой обширное базальтовое нагорье, изобилующее, однако, трещинами и пустотами. Причудливый рисунок трещин на его поверхности отдаленно напоминает силуэт мохнатого оленя. Вероятно, двести лет назад расплывчатый ныне силуэт казался гораздо более четким, что, по всей видимости, и дало местности название, которое можно перевести с тарси как Оленьи горы. Одно время данная местность служила излюбленным местом захоронения тарсачьих королев. Многочисленные обнаруженные здесь гробницы подробно описаны в соответствующих трудах [см. 1-34]. Данное захоронение, несомненно, является одним из наиболее богатых и, возможно, самым старым из всех, почти не повреждено землетрясениями и грабителями гробниц. Благодаря хорошей маскировке его обнаружили лишь недавно.

[...]

Главная камера захоронения представляет собой большую неправильной формы пещеру, в центре которой расположен саркофаг с двумя мумифицированными женскими телами, ориентировочно тридцати пяти и двадцати пяти — тридцати лет. Надписи на древнем тарси идентифицируют их как легендарных Тарону и Тассу. Несмотря на то, что до сего дня короткое, но выдающееся правление этих королев считалось лишь одной из легенд, не имеющих под собой реальной почвы, находка заставляет нас пересмотреть многие взгляды на историю того периода.

[...]

Лицевая реконструкция показала, что второе тело принадлежит женщине смешанных кровей. Это разрушает неявные старые предположения о то, что Тасса также являлась тарсачкой. С учетом данного факта нам придется пересмотреть взгляды на отношение тарсачьих племен к чужеземцам и их возможности подниматься по социальной лестнице того общества. Возможно, именно по причине более высокой, чем предполагалось ранее, терпимости тарсаков они оказались в состоянии воспринять некоторые типично северные взгляды и подходы к жизни. Во всяком случае, для меня единственным способом объяснить резкий перелом зимы 625-626 годов...

[...]

При повторном эхографировании стен главной камеры захоронения обнаружилась полость, скрытая за явно искусственной каменной стеной, ранее не обозначенная на карте прилегающих пустот. Вскрыть ее напрямую не представлялось возможным, поскольку на данном участке стены высечен один из наиболее сложных и ценных барельефов. Снять барельеф неповрежденным из-за особенностей крепления каменных блоков к окружающей породе тоже оказалось невозможно. Однако после тщательных исследований обнаружился способ аккуратно добраться до полости обходными путями, не нарушив ни одну из покрывающих стены фресок.

Полость представляет собой еще одно захоронение с саркофагом. Тело в нем отсутствовало. Однако, еще одна странность, внутри сохранились неповрежденные набальзамированные обмотки, сохранившие его контуры, позволяющие предположить мужской пол усопшего. Несмотря на то, что общая обстановка камеры типична и для главного комплекса, члены экспедиции разошлись во мнениях, можно ли относить ее к общей системе усыпальниц, или же она относится к более раннему периоду. Имеется гипотеза, что до миграции тарсачьих колен в третьем-пятом веках здесь уже проводились захоронения вождей племен, населявших местность до прихода завоевателей. Профессор Айро Сафутэрен из Оканакского университета, однако, придерживается особого мнения — что камера, наоборот, относится к более позднему периоду. Возможно, мы имеем дело с захоронением одного из немногих тарсачьих вождей мужского пола. Часть группы, кроме того, склонна согласиться с гипотезой профессора Айро, что камера может быть связана с культом бога Тилоса, распространенного среди некоторых тарсачьих колен и племен Сураграша в позднейший период. Косвенным признаком является неоднократное упоминание имени бога как на саркофаге, так и на барельефах камеры. На мой взгляд, делать какие-либо определенные выводы еще рано, поскольку захоронение нуждается в тщательном изучении. К сожалению, хамское поведение женщин-офицеров из кланов Северных Колен, командовавших охраной экспедиции...

[...]

При исследовании скрытой камеры также обнаружился странный предмет — деревянный ящик крайне необычной для того времени конструкции, с усиленным металлом каркасом и сложным кодовым механическим замком. Оставляя в стороне сам факт существования кодовых замков в те времена, странности артефакта состоят в следующем.

Во-первых, методы получения пластичной низкоуглеродистой стали с никелевыми присадками, из которой выполнены каркас и замок, выработаны относительно недавно — семьдесят лет назад (восемьдесят пять, если считать его изобретателями орков Калубара). Если предположить, что такой сплав могли получать двести лет назад, то мы должны признать, что общий уровень металлургии того времени оказывается неизмеримо выше, чем предполагается сегодня. Кроме того, предварительное исследование показало, что кристаллическая структура металла на пластинах замка и микрошлифах стержней каркаса имеет строение, характерное для воздействия т.н. "странных полей".

Во-вторых, метод открытия замка выгравирован на вделанной в крышку стальной пластине. После расшифровки выяснилось, что он основан на широко известной натуральной двушаговой последовательности, изобретенной математиком Таико Давараином, однако, всего семьдесят лет назад. Между тем, ни один дошедший до нашего времени документ не давал основания предположить, что математика Западного континента того времени выходила за пределы четырех арифметических и двух геометрических действий.

Наконец, содержимое ящика представляет собой три светлых широких листа непонятного происхождения, запаянных в тончайшие пластины из материала, практически идентичного современному кварцевому стеклу. Фактура листов позволяет предположить, что их материал представляет собой что-то вроде бумаги (еще один невероятный факт для того времени), а надписи на них сделаны шрифтом явно фонетическим, но не имеющим никакого отношения к буквослогам общего языка. Методы частотного анализа подтвердили, что речь идет о настоящем языке, никак не связанном, однако, ни с древними, ни с современными языковыми семействами. Учитывая размеры контейнера, вероятно, в нем могло храниться до полутора тысяч таких листов.

Тщательное исследование данного контейнера, без сомнения, раскроет немало удивительных тайн того периода, но вопрос о его происхождении остается неразгаданным. Вероятно, он также относится к группе артефактов, которые чаще всего связывают с мифической "империей Майно". Однако на Восточном материке предмет "чужой" группы обнаружен впервые. В соответствии с договоренностями контейнер и его содержимое переданы в университет Джамарала...

"И снова пришельцы со звезд?" Редакционная статья. "Тайны и мистерии", номер тридцать четыре. Оканака, 24.07.854 г.

И снова возвращаемся к теме инопланетных цивилизаций.

Недавние археологические находки на Плато Всех Ветров дали новые доказательства активного внешнего воздействия на развитие нашей цивилизации. Несмотря на плотную завесу секретности, которой окружили материалы экспедиции как в Граше, так и в Четырех Княжествах, нашему источнику удалось выяснить, что в древних могилах обнаружились вещи явно чужого происхождения. Среди них называют высокоэнергетическое оружие (бластеры), мощные вычислительные устройства, а также зашифрованное послание, несомненно, таящее в себе новые откровения.

Наверняка бюрократы от науки, заинтересованные только в сохранении своих побрякушек и регалий, полученных за отстаивание старых косных теорий, постараются замолчать новые вопиющие факты. Однако уже сейчас широкая общественность в лице, например, профессора Фамнена выражает решительный протест против засекречивания сведений, представляющих несомненный научный интерес. Напомним, что героическая борьба профессора с бюрократами уже неоднократно вынуждала официальную науку делать неохотные, но сенсационные признания. Хотя сейчас профессор и несколько его приверженцев несправедливо брошены в полицейский участок за якобы злостное хулиганство (напомним — трое суток назад его арестовали во время проведения мирного пикета и ложно обвинили в избиении двух орков — научных сотрудников Института археологии), нашему корреспонденту удалось взять у него интервью. Вот что профессор заявил по поводу данной находки:

[...]

Несмотря на некоторую резкость заявлений профессора, по его настойчивой просьбе приводим их в неизменном виде. Напоминаем злопыхателям, что редакция газеты не несет ответственности за цитирование чужих высказываний!

[...]

Наверное, дорогой читатель, ты уже догадался, что данная находка является еще одним доказательством подлинности альтернативной истории, концепцию которой профессор с таким упорством продвигает в течение последнего десятилетия. Напомним, что и империя Майно, которую официальная наука упорно называет "мифической", и следы катастрофических взрывов в северной части Сахарных гор, и наскальные рисунки гуманоидов в скафандрах, и предметы наподобие огнестрельного оружия, считаемые современной фальсификацией, и эзотерические учения, слишком сложные, чтобы быть созданными расами Текиры, — все прекрасно укладывается в теорию, согласно которой развитие нашего общества является плодом деятельности неизвестной космической расы! Так, например, Пробуждение Звезд, в котором многие исследователи усматривают аллегорический намек на второе или третье Нашествие, наверняка является описанием космических кораблей пришельцев, на огненных столбах реактивных выхлопов спускавшихся к примитивным аборигенам с неба.

[...]

Незадолго перед тем, как макет сегодняшнего выпуска был передан в печать, мы получили сообщение о ноте, предъявленной послом ЧК в Грашграде. Министерство внешних сношений, говорится в ноте, озабочено фактом изъятия ряда артефактов Глазами Великого Скотовода, несмотря на договор о совместном исследовании находок экспедиции профессора Эйло Подберезовика. Подробности вы узнаете в следующем выпуске газеты, который, как всегда, выйдет через неделю. Доступ к полной версии газеты вы можете купить на нашем сайте.

"История средних веков"

Выдержки из учебника для младших курсов естественнонаучных специальностей

[...] Начиная с этого момента у тарсаков установился классический матриархат. Мужчины оказались низведены на низшие ступени племенной иерархии, выполняя в основном обязанности слуг, пастухов и простых воинов. Ниже них стояли только иноплеменные рабы.

Во главе тарсаков стояла королева, избираемая по результатам открытых состязаний из юных девушек пятнадцати-семнадцати лет. В мирное время она играла не слишком большую роль в межклановой политике, маневрируя меж могущественных парадан, но во время войны обретала диктаторские функции. Обычно процедура выборов запускалась, когда старая королева дряхлела и не могла более предводительствовать воинами в битве (что, как правило, происходило в возрасте тридцати — тридцати пяти лет). Соревнования включали в себя стрельбу из лука, фехтовальные турниры на деревянных мечах, демонстрацию умения верховой езды, борьбы и тому подобные состязания. Отобранные для состязаний девочки получали титул аханы и некоторую власть. Соперничество достигало такого накала, что родственники претенденток нередко подсылали к наиболее обещающим соперницам наемных убийц. Поэтому каждая ахана постоянно находилась под наблюдением специально приставленных к ней симан — отборных телохранительниц королевы из ее личной гвардии.

По результатам соревнований отбиралась лучшая из претенденток, получавшая титул мах-королевы. В течение двух-трех лет она находилась рядом со старой королевой, набираясь опыта и обучаясь управлению племенем. Рано или поздно мах-королева фактически сосредотачивала королевские функции в своих руках. Когда совет парадан решал, что новая правительница выдержала испытание и готова принять власть, старая королева либо кончала жизнь самоубийством, либо погибала в поединке с мах-королевой. Исследователи сходятся на том, что данный ритуал обеспечивал однородность королевской власти и позволял избежать интриг со стороны прежней королевы. Затем мах-королева теряла приставку "мах" и формально принимала бразды власти. В среднем правление одной королевы длилось двенадцать-пятнадцать лет, в редких случаях — до двадцати.

Мах-королеву, не прошедшую испытание, убивали. В таком случае процедуру выбора новой королевы приходилось проводить с начала. Судя по тарсачьим хроникам, такой исход оказывался весьма редким — не чаще раза в сто лет.

[...]

Кочевые тарсачьи колена объединялись в тараманы, насчитывающие до тридцати тысяч человек — мужчин и женщин. В мирное время тараманом предводительствовали параданы, которых в те времена уже начинали называть на современный лад — Матерями племени. Во время войны тараман выставлял из своего числа воинское соединение под названием парад, командование которым принимала на себя парадана. Численность парада достигала десяти-пятнадцати тысяч человек — как конных, так и пеших (соотношение составляло примерно один к трем).

[...]

До сих пор не до конца ясно, из-за чего в тридцатых годах седьмого века жизнь тарсаков резко изменилась. В хрониках, сохранившихся в архивах Грашграда, неоднократно упоминается кровопролитная война между ними и другим большим племенным конгломератом — гуланами, первая за несколько столетий. Возможно, заметное уменьшение численности в результате войны заставило их пересмотреть взгляды на жизнь. Заслуживает внимания также гипотеза, согласно которой существенный вклад в развитие тарсаков внесли многочисленные беженцы с территории современных Четырех Княжеств, переживавшей в то время долгую эпоху нестабильности и упадка, а также зафиксированную в хрониках охоту на ведьм, развернутую церковью Колесованной Звезды. Тем не менее, относительно резкий — в течение всего полувека — переход к почти полностью оседлой жизни вряд ли может объясняться только данным фактором. Разгадать эту загадку современным ученым пока не удалось. [...]

Конец второй книги

2004, 2011, 2017 гг.