Троя на двоих

В поход вышли полностью одоспешенными, под прикрытием скутумов — больших щитов, вот и пригодились дни и месяцы тренировок и маршей по дорогам Атлантиды. Спешить некуда, получить стрелой в лоб никому не хочется. 'Черепашка, черепашка — ням-ням-ням, я поймаю черепашку — вкусно всем друзьям-ям-ям', — негромко юморил кто-то из легионеров, задавая темп шагу. 'Черепашка, черепашка, вкуснота! Мы поймаем черепашку и дотащим до котла!' — продолжал клоунаду другой юморист затейник. Топ-топ, топают легионеры кожаными подошвами шнурованных бот по дороге. Дорога была старой компаньонкой реки — виляла вместе с руслом, хорошая, метра три шириной, но не укрытая камнем — пыли было мало, хорошо утоптанна была эта дорога. Дошли до 'переулка' — ответвления в сторону горного ущелья — остановились и собрались. Кончились шутки — настало время войну воевать.

Легионер, из тех, кто таился по кустам и разведывал путь, доложил уже ожидаемое: 'Ушли люди. Встречать могут. Подготовились они к бою'.

Ринат кивнул, Лешка усмехнулся: 'Вольному воля, спасенному — боль'. Настало время жуткого момента, иногда Лешка и Ринат ненавидели эту свою жизнь. Легионеры уже встали в построение — осталось только поднять щиты и укрыться 'крышей', тогда можно и выходить. 'Теодоро, Теодоро, ты там ночью с подружками не весь голос процеловал? Запевай, братишка', — приказал Зубриков. Голос у малыша Тео был отличный, чистый, звонкий и до самых косточек пробирал. 'Мы близки друг другу, даже сквозь бесконечность, стучат в унисон сердца наши, это доверие друг к другу вечно, а остальное неважно!' 'Экс нихиль моменти!' — прогудели хором сто двадцать молодых глоток. И это было сильно. И это было противно. Потому что это были голоса убийц, злодеев, которые при свете дня принесли на эту землю только боль и страдание. Сегодня был день творить злодейство.

'Марш!' — приказал Ринат, когда отзвучала песня. И легионеры дружно сделали первый шаг в сторону поселения Барбаджи.

И начался скучный, смешной бой. Со скал полетели стрелы и небольшие копья и камни, расстояние было приличное, метров сто. 'Черепаха' забавное построение, оно годится только если необходимо поставить защиту от ручного дальнобойного оружия. Стоит пехоте выйти на отряд противника, готового к бою, выйти на отряд конников, готовых к бою — всё — 'черепашку' надо было спешно и точно перестраивать. Но от стрел, камней и дротиков — она была неплоха. Пока еще парни не нарывались на средние метательные машины. Будь у крестьян хотя бы один древнеримский 'скорпион' — метающий стрелы на двести метров и пробивающий латы влегкую — никаких бы походов против горцев не состоялось! Жизнь одного парня была дороже всех этих поганых деревенек и пещерных коммун в горах. Барбаджийцев бы просто купили, изолировали, и потом вытравили бы газами — но ни одного сардинца у себя за спиной нельзя было оставлять. Такое решение было принято единогласно, и без лишних сантиментов, все поняли: ты либо не затеваешь войну, готовишься к ней, либо начинаешь бой и работаешь на победу.

Для успокоения совести, которое ничего не значило — трепотня это все и сопли бессмысленные — барбаджийцев предупредили об агрессии, их попросили уйти в сторону, им предложили золото и помощь при переселении — и остальное стало неважно.

Не важно было, что думали о сволочах атлантах горцы, они хорошо услышали громкий голос: 'Всем покинуть дома! Дома будут уничтожены. Всем спрятаться по пещерам!' И началось в Барбадже горе. Плотная команда подходила к стенам домов — их было немного, штук тридцать всего в этом поселении, одноэтажных, крепких каменными стенами, укрытых надежными крышами из бревен. 'Черепаха' подходила к стене постройки вплотную, и минер зарывал фугас — мину — чтобы разнести все в клочья. Потом отряд отходил и палил шнур. И терпеливо ждал взрыва: легионеры надели специальные наушники для этой операции, оставалось только рот пошире открыть, и орать погромче, пока не громыхнет. А потом орать от восторга, от полноты впечатлений. Взрывчатка была страшной силой — вот в чем Ринат продвинулся, так это в аккуратной химии на службе артиллерии — гранаты, мины, горючие смеси и вонючие припасы он мутил качественные. Домишки сносило вмиг, как ураганом смывало. После первого подрыва, когда отряд снова пошел на приступ, прозвучало повторение приказа: 'Всем покинуть дома! Дома будут уничтожены. Всем спрятаться по пещерам!' И барбаджийцы осознали — такое и взаправду происходило в других местах, атланты равняли поселения и города с землей. Только теперь сардинцы увидели, что у атлантов есть страшное, непонятное, и оттого ужасное оружие, и не важно где они его взяли, кто им его дал — надо спасать свою шкуру. Легионеры не обращали никакого внимания на те фигурки, которые разбегались от домов по сторонам, торопясь найти более надежное укрытие своему ужасу и своей ненависти. Горцы еще не знали другого — никому они в своих пещерах не важны — легионеры не собирались карабкаться в горы и шарить там по пещерам, и тратить там гранаты. Нет, это не входило в планы легатов. Спокойно, не спеша, уже начиная немного глохнуть от мощных разрывов, легионеры разметали по сторонам стены и крыши домов старого поселения барбаджийцев.

И пришло время огня. Вздохнули с облегчением штрафники! Все они, балбесы и пакостники, получили нагоняй за то, что решились поддаться искушению и смылись к подружкам накануне боевой операции. Компанию соблазнунам составили неудачники, вытянувшие злой жребий — но надо было кому-то тащить тяжести в этом деле. Тяжести были опасные, немного воняли чем-то явно неестественным — 'менделеевка' сразу отличается от органики — и были тяжести упакованы в специальные защитные фанерные коробки. Ринат даже Лешке, как всегда, не сказал что там за 'напалм' он нахимичил на этот раз. А что толку говорить с идиотом, зачем на его любопытство время тратить? Зубриков попытался, спросил у друга: 'А там что такое в коробочках булькает?' 'Три-фигня-пламенол!' — привычно отмахнулся от него Ринат, и покачал головой, вот ведь любопытный лентяй. Нет, чтобы учебники по химии изучать — вместо этого может задавать глупые вопросы на тему: 'А вы там какое масло для самолетного движка намутили? Оно классное?'

И отошли легионеры от руин, оставив за спиной только пламя на развалинах. Опять 'черепаха' вошла в бывшее селение, но уже в последний раз, и стала останавливаться на руинах домов, там уже работали спецы по 'горючке', из парней Ринатика. Аккуратно разливали смесь по развалинам. Сначала 'подмочили', а потом уже и запалили — всё разом. И это тоже было жутко. Пламя взметнулось неестественное, вонь поднялась противная, чего там только не горело сейчас — вековые запасы всякого барахла и вещи первейшей необходимости — все пожирало дыхание Бела. И Лешка не знал, по вкусу ли придется древнейшему такой 'соус' к основному блюду — огню. Но это дело он потом отболтает, уже были приготовлены дрова из лучших сортов дерева сардинского, вечером всё было готов к жертвоприношению, ничего антигуманного — мясо, рыбка, хлеб, вино, шоколад, фрукты — без перегибов. С обязательным участием всех виновников и виновниц торжества — пир намечался основательный — всем будет полезно скинуть напряжении: покушать, попить немного винца, попеть, потанцевать, подурачиться на соревнованиях и потом продолжить ночью свои расслабушки, кто во что горазд.

— Командуй отход, Мурзилка, — раздался немного расстроенный голос Рината.

— Я не 'мурзилка', я 'зубрилка'! В отличие от некоторых мелких прохиндеев, я очень хорошо учился в детстве, а не только медок с пасек тырил по ночам, — огрызнулся Лешка Зубриков, но было слышно, что у него хорошее настроение.

У всех было хорошее настроение — все были рады, что закончили на сегодня с этим ущельем. Завтра придется топать до другого. А вот послезавтра — если горцы начнут головой думать — возможно, и не придется заниматься грязной работой.

— Букцинер, дуди отход! Ты как, Петросик, не совсем оглох?

— Я в полном порядке, легат, — бодрым голосом отозвался трубач легиона.

В ущелье творилось очень неприятное — даже мерзкое окончание этого недоброго дня. Никто не вылезал из пещер с целью тушения пожаров — там что-то перемкнуло на местности. И пламя хорошо разыгралось, слишком хорошо, и этого 'слишком' хватало всем, кто наблюдал за вакханалией и не желал вмешиваться в творящийся конец старой жизни. Гудение огня было какое-то грозное, гулкое, и действовало оно на нервы сильно, при этом тон гудения иногда менялся и это вызывало впечатление, будто огромный великан или зверь притаился в пламени и ноет, нудит, время от времени стонет и огрызается — ненормально пожар как-то раскочегарился. Ущелье оказало свою поддержку пламени — точно там воздушные потоки сыграли свою роль в этом угрожающем финале жестокого представления.

И точно стенали в пещерах барбаджийцы, и проклинали этих зверей, и плакали дети, и творилось сплошное уныние и злобное предвкушение мести — много чего накручивали горцы по пещерам, пока все эти жидкие проявления возмущения и печали не перекрыл громкий и чистый звук. Над ущельем, пересиливая и стоны и стенанья, и вой огня, прозвучали три ноты гимна 'Атланты идут'. Вмиг стихли люди, только пламя продолжало выражать свое настроение, а мелодия повторилась снова, и потом продолжила звучать — грозное, честное предупреждение этим людям: 'Атланты идут — с дороги все!'

А когда гимн окончился, тогда и легат Аматов взял специальный рупор и добавил этим упертым патриотам пару ласковых: 'Все поселения Барбаджи будут уничтожены. Все поселения Барбаджи будут сожжены. Потом мы займемся пещерами. Шестьдесят четыре золотых дуката. По два дуката за ваши дома. Берите золото и уплывайте на Корсику или Сицилию. Там уже тысячи сардинцев. Там отличные горы. Сами всё знаете. Лешка, твой выход'.

Зубриков покачал головой и погрозил другу пальцем: нервишки, брат, нервишки немного шатнулись у тебя. А вот ему было всё нипочем. Хорошо быть жрецом недоучкой!

— Рупор попрошу, — протянул он руку и, когда получил требуемое, выразился кратко и ясно. — Видят боги, мы принесли зло на эти земли, в эти горы. Так было и будет всегда: ночь сменит день, после времени слёз придет время радости. Встречайте новый день с улыбкой! Оставьте за спиной то, что потеряли безвозвратно. Примите наш прощальный дар и живите с богом. И передайте всем там, на новых горах — не надо стоять на пути атлантов. Горе и слезы, боль и смерть — мы щедрые соседи, у нас всего навалом, нам не жалко, мы поделимся: нам — любовь наших подруг, вам — боль, страх и горе. Оставьте эту землю по-хорошему. Иначе нам будет только лучше. Я — легат Алекс Атлант — больше всего на свете я люблю придумывать новые наказания своим легионерам. И тот, кто за три дня и три ночи не придумает новый способ 'как уничтожить барбаджийцев, которые попрятались по пещерам' — позавидует вам! Тупые болваны позавидуют мертвым. Думать командой, своим десятком — я сегодня добрый. Пришло время радости. Пошли домой, парни. Там девчонки скучают.

И вот теперь немного стихло пламя, утихомирило свой голос — случайно конечно! Ничего такого сверхъестественного Лешка даже и не воображал. Они, сенаторы, теперь точно знали одно: если Бел сочтет себя неудовлетворенным — заявит это прямо по сопатке Зубрикову. А древнейший сумеет, он найдет форму и явления и заявления — мало не покажется. И притаились в пещерах горцы. Но это вот было нормально. Они сегодня видели страшное, они удостоились чести видеть редчайшее, чудо техники и химм было явление посреди этой равнины — скала! Вот только скалы и не хватало для полноты впечатления. Она была довольно высокой глыбой с крутыми склонами, которая высилась своей вершиной посреди этой равнинности далеко от своей семьи — горных цепей дальше, в глуби острова. Одинокая, солидная, аккуратная скала, на которой не было никаких крупных сосенок и дубов — но вот дикий виноград, какие-то мхи и лишайники, и кустики зеленели среди серых камней, поблескивающих и светлыми разводами. И на той скале проживали хищные орлоподобные птицы. Там жили предатели мерзкие и обманщики! Там жили белоголовые грифы — когда они сидели далеко, или парили высоко — то белая голова была хорошо заметна, и почему-то Лешка решил, что это классический белоголовый орел! Идиот потом обиделся на грифов, когда разглядел и узнал, увидел, что никакие это не белоголовые орлы, а это — грифы. Он их и так недолюбливал, брезгуя падальщиками, а после того, как лопухнулся, и вовсе незаслуженно фыркал на этих вполне нормальных птиц. Беркуты там еще жили — а это были самые крупные и солидные орлы. Вот это были аквилы в полный рост, Лешка ничего не понял из этой цепи: кто там ястребы, кто орлы, кто беркуты, а кто вообще коршуны и соколы. Зубриков был дурачок, который иногда к знаниям мира применял свою особую: абсолютно дебильную и непостижимую систему упорядочивания знаний. Он отмахнулся от попытки Рината ему пояснить эту орнитологию, у Лешки была своя ненормальная птичья азбука: 'Аквила — орел — на букву 'а', беркут — самый крутой орел, на букву 'б' — а остальные, это третьи лишние, не буду даже заморачиваться. Ты даже не говори мне, что самые маленькие из этих ястребиных именно ястребы! Дураку понятно, что они, потому что — на букву 'я' начинаются'. Ринат посмотрел на Лешку чуть удивленными глазами и заметил: 'А так и есть. Соколы издавна приручались и ястребы. Они маленькие, на руке не так трудно таскать'. Плевать хотел Лешка на всю эту мелочь — он восхищался беркутами, особенно черно-белыми беркутами, когда по черному цвету оперения шли классные белые вставки на хвосте, по телу и крыльях — очень здорово эти 'самолетики' смотрелись в небе.

Весь смысл отдыха на этом чудесном заповеднике Сардинии был в том, что можно было устроиться на равном расстоянии от всех этих многообразий — на зеленой травке и тогда тебя окружало настоящее богатство природы — и это здорово шибало по мозгам. Ам и легионерам Атлантиды посвящается.

И достав из кармана штанов губную гармошку, легат Алекс подудел недолго, раскачивая рифф этой мировой песни, а потом запел задорным голосом слова, которые заставляли озорно блеснуть глазами, прибавить шагу, и вспомнить о тех, кого сейчас не было рядом, но они всегда были близки так, что никакая бесконечность не могла их разлучить навсегда. А Зубриков знай себе голосил, похохатывая:

'Улицы — как джунгли — не зови папочку Алекса, смотайся на Сардинию на каникулы, если хочешь любви, на солнечных пляжах, пользуйся шансом, вот они рядом, вот и мы рядом.

Девочки, похожие на мальчиков, которым нравится, чтобы мальчики были девочками, которые обращаются с мальчиками, как будто они девочки, которые обращаются с девочками, как будто они мальчики. Всегда должен быть кто-то, кого ты действительно любишь!'

Глава 16. Мальчики и девочки

К западу от залива Ангелов было одно удивительнейшее место. Совершенно замечательное и редкое, которое амазонки нашли довольно быстро, и о котором знали немногие мальчишки. Красота этого места была почти совершенна, ведь в нем сочетались разные формы рельефа и виды местности — ландшафты. Это казалось невозможным. Но это было! Это было удивительное сочетание всех многообразий природных красот, которыми могла удивить Сардиния. На юге вдалеке простиралась гладь Средиземного моря, и только постоянные дневные-морские бризы ослабляли своим прохладным дыханием жару лета. А вода была просто чудесна — теплая, чистая, и удивительного оттенка — бирюзовая, но плавно темнеющая в зеленый цвет. Вода была удивительной прозрачности, впрочем, этим амазонок было не удивить. Пляж был песчаным, и песок был почти белым, днем он просто радовал глаз, а вот ночью становился абсолютно волшебным, когда лунный свет придавал поверхности пляжа серебристый оттенок. И это потрясающе выглядело, особенно если дорожка лунного света пролегала вплотную по морской глади к побережью, и вливалась подобием серебряной реки в залив серебряного озерца — так поблескивал по ночам чистый песок пляжа. Чуть дальше, на востоке в море впадала небольшая река, которая разбивалась на несколько рукавов, и создавала не устье, не болото, а странное заболотье. Этот внушительный кусок побережья красовался всеми оттенками цветов от красного до фиолетового, так он зарос разными цветами, и олеандром, и другими видами кустарников, зачастую не менее ядовитыми, чем олеандр. Насчет кустарников острова Ринат реально всех предупредил — в рот веточки не совать и цветочки не жевать — опасно! Но и полезнейшей всякой зелени было полно — Лешка всегда пищал от восторга стоило ему увидеть можжевельник — он дурил, и непременно в тот же день баловался чаем, который заваривал с веточками можжевеловыми — ежик в тумане — дурачок ненормальный. Вереск и можжевельник — вот два растения, которые всегда веселили Зубрикова, мед и чай — что еще надо для спокойного умиротворения в эти сложные времена? Но особую прелесть придавали этому участку птицы — которые обожают такие неглубокие заболоченности, ведь там полно всяких насекомых и разных мелких крабиков, и непонятно каких рачков и сморчков, и разных червячков — там фламинго были! Розовых фламинго все знали, они встречались на Атлантиде, и было приятно встретить этих забавных птиц здесь, в Сардинии. Вообще, кругом птиц было полно разнообразных, от орлоподобных беркутов и грифов до обычных перелетных аистов, цапель, мелкоты разных уток и фламинго.